Sta viator!
Досадно слышать: "Sta viator!" Иль, изъясняяся простей: "_Извольте ждать, нет лошадей_", - Когда губернский регистратор, Почтовой станции диктатор (Ему типун бы на язык!), Сей речью ставит вас в тупик. От этого-то русским трактом Езда не слишком веселит; Как скачешь - действие кипит, Приедешь - стынет за антрактом. Да и скакать - дождись пути. Заметить должно мне в прибавку. Чтобы точней в журнал внести Топографическую справку, - Дороги наши - сад для глаз: Деревья, с дерном вал, канавы; Работы много, много славы, Да жаль - проезда нет подчас, С деревьев, на часах стоящих, Приезжим мало барыша; Дорога, скажешь, хороша - И вспомнишь стих: для проходящих! Свободна русская езда В двух только случаях: когда Наш _Мак-Адам_ или _Мак-Ева_ - Зима свершит, треща от гнева, Опустошительный набег, Путь окует чугуном льдистым И запорошит ранний снег Следы ее песком пушистым Или когда поля проймет Такая знойная засуха, Что через лужу может вброд Пройти, глаза зажмуря, муха. Что ж делать? Время есть всему: Гражданству, роскоши, уму. Рукой степенной ход размерен: Итог в успехах наших верен, Пождем - и возрастет итог. Давно ль могучий _Петр_ природу, Судьбу и смертных перемог, Прошел сквозь мрак, сквозь огнь и воду И следом богатырских ног Давно ли вдоль и поперек Протоптана его Россия? Исполнятся судьбы земные, И мы не будем без дорог. Зато военную дорогу Прокладывать умеем мы: В Париже были, слава богу, И, может, не боясь чумы, Ни Магомета стражи райской, За славной тенью Задунайской, За тенью царственной жены Мы доберемся до луны; За греков молвим речь в Стамбуле И меж собой, без дальних ссор, Миролюбиво кончим спор, Когда-то жаркий при Кагуле. "Так лошадей мне нет у вас?" - "Смотрите в книге: счет тут ясен". - "Их в книге нет, я в том согласен; В конюшне нет ли?" - "Тройка с час Последняя с курьером вышла, Две клячи на дворе и есть, Да их хоть выбылыми счесть: Не ходит ни одна у дышла". - "А долго ли прикажешь мне, Платя в избе терпенью дани, Истории _тьму-таракани_ Учиться по твоей стене?" - "Да к ночи кони придут, нет ли, Тут их покормим час иль два. Ей-ей, кружится голова; Приходит жутко, хоть до петли! И днем и ночью всё разгон, А всего-навсего пять троек; Тут как ни будь смышлен и боек, А полезай из кожи вон!" _Стой, путник, стой_! - что ж молвить больше, Когда подвинуться нельзя? Зачем не странствую я в Польше, Мои любезные друзья! Судьба по трактам европейским (Что мне, признаться, очень жаль) Меня не завозила вдаль. Я только польским да еврейским Почтовым ларам бил челом. Как я ни рвался чувством жарким, Как ни загадывал умом Полюбоваться небом ярким И мира светлой полосой, Как я ни залетал мечтой В мир божий из глуши далекой, Где след мой темный, одинокой Сугробом снежным занесен, Как ни раскидывал сквозь сон, Всегда обманчивый и краткий, Своей кочующей палатки Среди блестящих городов, Среди базаров просвещенья, - Но от латинских оных слов Оглоблями воображенья Я поворачивал домой И жду: схвачу ли сон рукой? О Польше речь была; но с речи Бог весть зачем, бог весть куда Сбиваюсь от горячей встречи Нежданных мыслей. Господа! Простите раз мне навсегда. По Польше и езда веселье, И остановка невнаклад: Иной бы и зажиться рад, Как попадет на новоселье, Затем что пара бойких глаз, Искусных в проволочке польской (От коих он пылал и гас, Был смел и робок в тот же час), Так заведет дорогой скользкой, Так закружит в нем дурь и хмель, Что шуткой с первого присеста Она его, не тронув с места, Промчит за тридевять земель. Так, помню польские ночлеги: Тут есть для отдыха и неги На что взглянуть, где лечь, что съесть, - Грешно б о наших речь завесть. И чтоб не дать себя проклятью Патриотических улик, Патриотической печатью Не лучше ли скрепить язык? Певец, который ведал горе, Сказал: "Nessun maggior dolore" - И прочее; не прав ли он? Смотрю на память с двух сторон: Благоприятной и враждебной. Она, как в древности кумир, На ликах носит брань и мир. То злобный дух, то друг волшебный Она нам в казнь или в любовь; Иль дразнит благом, уж заочным, Иль говорит: условьем срочным Что было, может быть и вновь. По крайней мере, память ныне, Смотря приветливым лицом, Мне светит в зеркальной святыне Своим волшебным фонарем. Голодный, стол окинув взглядом И видя в ранних племенах Живой обед со мною рядом На двух и четырех ногах, Голодный, видя к злой обиде, Как по ногам моим со сна, С испуга, в первобытном виде Семейно жмется ветчина, Я не грущу: пусть квас и молод, А хлеб немного пожилой, Я убаюкиваю голод Надеждой, памяти сестрой. Постясь за полдником крестьянским, Отрадно мне себе сказать: Я трюфли запивал шампанским, Бог даст, и буду запивать. Итак, ваш путевой нотарий, Из русской почтовой избы Вам польской почты инвентарий Я подношу назло судьбы. Жена иль дочка _комиссаржа_ Полячка, - словом всё сказал: Тут и портрет и мадригал; Притом цыплята, раки, спаржа, Или технически скажу И местность красок удержу: "Kurczeta, raczki i szparagi" (Чего не стерпит лист бумаги И рифма под моим пером?), Гитара на стене крестом С оружьем старопольской славы, Кумиры чести и забавы Патриотической четы; На окнах свежие цветы, Сарматской флоры дар посильный; Там в рамках за стеклом черты Героев Кракова и Вильны, На полке - чтенье красоты, Роман трагическо-умильный И с ним Дмушевского листы, В которых летописец верный С неутомимостью примерной Изо дня в день, из часу в час Ведет историю Варшавы, На всё вперяя зоркий глаз: Спектакли, выезды в заставы, Продажа книг, побег собак, Проказы, добрых дел примеры, Волненье мод и атмосферы, Движенья жизни - смерть и брак; Движенья биржи - курс, банкруты; Дела веков, дела минуты, - Всё сгоряча в сырой листок Передает печать прилежно, Уездам и потомству впрок. Как я заслушивался нежно Тебя, варшавский вестовщик, Когда в душе, во дни разлуки, Будил замолкнувшие звуки Словоохотный твой язык. На голос дружного привета Ответ созвучный я давал: Поэзией была газета, И над афишкой я мечтал. Я волю дал широким перьям Залетной памяти моей, Мечтой коснулся я преддверьям Чертогов прелестей и фей. Влетел в Варшаву - и, бессильный, Засел я в сети прежних дней. Здесь тайна. Критик щепетильный, Ты не поймешь моих речей. "Umizgac sie!" {*} - за это слово, {* Ухаживать (польск.). - Ред.} Хотя ушам оно сурово, Я рад весь наш словарь отдать: На нем хранится талисманом Могущей прелести печать; Обворожительным дурманом Щекотит голову и грудь Того, кто воздухом Варшавы Был упоен когда-нибудь, Кто из горнушек _Вейской кавы_ Пил нектар _медленной отравы_ Или в _Беляны_ знает путь. "Umizgac sie!" - в сем слове милом, Как в сердце, Польша вся живет И в хороводе легкокрылом Своих соблазнов рой влечет. При этом слове я в Варшаве, И сон минувший снится въяве: При блеске свеч передо мной Взвились, зажглись чета с четой, Цепь вьется и мазурки знойной Кипит и гаснет вихорь стройный Под гул отрывистых смычков. Или день праздничный: косцёлы Пустеют; полдень: будто пчелы, Из ульев набожных трудов, Расправя крылья золотые, Спешат святоши молодые. Пестреют улицы, кипят; Глазам раздолье и мученье, Но средоточится волненье - И рой за роем хлынул в сад. В аллею сжался город тесный. Вот в лицах старины мечты: Вот сейм державный, сейм прелестный, Вот _Посполита_ красоты. Здесь блещет знаменьем утешным И мнений и одежд успех; Чин с чином, с знатью скромный цех Сравнялись равенством безгрешным (Хотя оно и вводит в грех) Пригожих лиц и ножек стройных, Мой Пушкин, строф твоих достойных И так обутых, что едва ль Их обнажить любви не жаль. Или в театре _народ_о_вом_, Где окриляют польским словом Патриотический порыв, Стихи Немцевича забыв, Глас старца, убежденья полный, Которым движет и живит Он зыбкого партера волны, И увлекает и разит, Смотрю я на другую сцену, Где страсти действуют живьем, Где в представлении немом Актерам зрители на смену. Тут романтическая связь: Единства места не держась, Из кресел в ложи и обратно Огнем чуть зримым, перекатно Живая нить игры живой Завязкой тайною снуется, А там развязкой распрядется, Как следует, своей чредой. Теперь для критики судейской Словцо ученое: глагол "Umizgac sie", глагол житейской; Ему нас учит женский пол. Он жемчуг польского наречья, Его понятья без увечья В другой язык не передашь, Как в словарях других ни рыться; Faire la cour {*} и волочиться {* Увиваться (фр.). - Ред.} Смешно напоминает блажь Маркизов чопорного века Иль заставляет заключить, Что волокита должен быть Или подагрик, иль калека. Могло б досадно быть ушам, Когда читатели-зоилы Завопят: "Sta viator! Нам Тащиться за тобой нет силы". Но к притязаньям дерзких лиц В нас, к счастью, самолюбье глухо, И золотом, как у девиц, Завешено поэта ухо. Итак, пока нет лошадей, Пером досужным погуляю. . . . . . . . . . . . .
ПРИМЕЧАНИЯ В наш последовательный и отчетливый век примечания, дополнения, указания нужны не только в путешествии, но и в сказке, в послании. На слово никому и ничему верить не хотят. Поэт волею или неволею должен быть педантом или Кесарем: писать комментарии на самого себя и на свои дела. Тем лучше: более случая поговорить, более бумаги в расходе и книги дороже. Нельзя и мне следовать за потоком. Только признаюсь, не люблю стихов занумерованных: цифры и поэзия - пестрота, которая неприятно рябит глаза. Пускай читатель даст себе труд отыскивать сам соотношения между стихами и примечаниями. Эта глава путешествия точно писана за несколько лет. Sta viator! Стой, путник! - взято из латинской эпитафии. В стихах всего высказать невозможно: часто говори не то, что хочешь, а что велит мера и рифма. В прозе я был бы справедливее к русским дорогам; сказал бы, что в некоторых губерниях они и теперь уже улучшаются, что петербургское шоссе утешительный признак государственной просвещенной роскоши и проч. Полустишие: для проходящих взято из прекрасной басни И. И. Дмитриева. По имени изобретателя называется Макадам, или по английскому произношению: Мекедем, новое устройство битой дороги, ныне в большом употреблении в Англии как в городах, так и по трактам. Данте говорит: Nessun maggior dolore, - Che ricordarsi del tempo felice Nella miseria... то есть что _нет ничего горестнее, как вспоминать в бедствии о благополучном времени_. Россини придал всю поэзию своей музыки этим словам в опере "Отелло". В нотах его есть мрачность и глубокость Данта. Описание польской станции не вымысел стихотворца и не ложь путешественника. На многих станциях я находил всё то, что описал; я мог бы подтвердить свои стихи выписками из своей дорожной, памятной книжки, но боюсь показаться уже чересчур педантом. Замечу только, что цыплята, раки и спаржа имеют точно какую-то национальность в польской кухне. Дмушевский, варшавский актер, издавал в Варшаве ежедневную газету. По выезде своем из Варшавы я любил проходить наизусть по его листкам прежнее свое житье-бытье. Не имея пред глазами Словаря _Линде_, не могу сказать, как переводит он польский глагол, приведенный мною; но если читатель дал себе труд прочитать стихи до конца, то он узнал смысл этого выражения, которое на польском языке имеет смысл обширный. Wiejska Kawa - деревенский, сельский (хотя и внутри города) кофейный дом в Варшаве, весьма часто и всеми сословиями и полами посещаемый. Кто видал в праздничный день на очаге его ряд кофейников и горнушек со сливками кипячеными, тот может вывесть экономико-политическое заключение, сколько Наполеонова антиколониальная система должна была быть вредна для Польши и горька для поляков, которых тогда поили цикорным кофе. Кто-то отговаривал Вольтера от употребления кофе, потому что он яд. "Может быть, - отвечал он, - но видно медленный: я пью его более шестидесяти лет". Переложив этот ответ в _медленную отраву_, я сбит был рифмою: лучше было бы сказать: _медленный яд_. В повторении известных изречений должно сохранять простоту и точность сказанного. Утешаюсь тем, что примечание мое назидательнее хорошего стиха. _Беляны_ - монастырь на Висле близ Варшавы; тут в роще бывает блистательное гулянье, вроде наших гуляний 1-го мая. По воскресеньям и праздничным дням после обедни собираются в саду Красицком. Польский театр называется в Варшаве народным, или национальным, театром и в некотором отношении заслуживает сие имя, хотя драматическая польская литература имеет мало народности и, как наша, более слеплена по французскому образцу. Но и в самых подражаниях отделяется какой-то цвет отечественности. Если недостает народности в авторах, то много народности в партере. В Польше театр не то, что у нас, прививное увеселение; там он настоящая потребность народа. Там есть какой-то театральный патриотизм, согревающий представление. Некоторые родные слова возбуждают постоянно восторг рукоплесканий: одним словом, там есть театр. Имя Немцевича знакомо и у нас. Поэт, историк, гражданин, семидесятилетнею жизнью своею он достиг до почетнейшего места в ряду своих современников и соотечественников. Хотя здесь упомянуто о нем и по шуточному поводу, но, платя ему дань уважения за характер его, за ум его, еще столь теплый, столь цветущий под холодом седин, и дань признательности за лестную его приязнь ко мне, сердце мое исполняет приятную и священную обязанность. Оговорку, похожую на эту, могу отнести вообще и к Варшаве. Если я себя хорошо выразил в стихах своих, то сквозь шутки должно пробиваться чувство благодарности и сердечной привязанности. На замечание, что глава моя очень длинна, и то еще один отрывок, имею честь донести, что я с лишком семь часов просидел на станции в ожидании лошадей. 1825