Из всех мегалитических памятников Франции наибольшей известностью пользуются, бесспорно, ряды камней близ приморского городка Карнака на южном побережье Бретани.
Камни так огромны и так многочисленны, что производят глубокое впечатление даже на самых случайных посетителей, и каждый год сотни тысяч туристов отправляются осмотреть эти странные реликвии доисторических времен, подивиться, а заодно и полазать по ним, пишет автор книги «Солнце, Луна и древние камни» англичанин Дж. Вуд. Хотя Карнак особенно знаменит своими каменными рядами, вокруг него есть много других мегалитических памятников, и всех их следует рассматривать в совокупности.
Почти все могильники построены очень внушительно и отличаются поразительным разнообразием, мощнейшей архитектурой и в высшей степени интересны для изучения. Но мы их касаться не будем и укажем только, что многие из них, по-видимому, примерно ориентированы на восходящее Солнце, напоминая в этом отношении ирландский Нью-Грейндж и длинные могильники юга Англии. Ориентация эта связана скорее с какими-то ритуалами, а не с наблюдениями, так как нет никаких признаков того, что они имеют отношение к точным линиям визирования. Они могли быть, однако, первыми признаками пробуждающегося интереса к Солнцу и Луне среди неолитических обитателей тех мест.
Каменные ряды – главная достопримечательность Карнака
С астрономической точки зрения более важны многочисленные стоячие камни, или менгиры. Само это слово – бретонского происхождения, как и другой термин – дольмен. Слово «кромлех» также может означать могильник, но его лучше избегать, чтобы не возникло путаницы, поскольку некоторые авторы называют кромлехами кольца из камней.
Все известные в Бретани астрономические сооружения сосредоточены в небольшом районе южнее городка Оре (департамент Морбиан), не далее 20 км от него. Местность там плоская и низменная, вряд ли найдется возвышенность более 30 м над уровнем моря.
По сообщениям ученых, в районе Карнака есть две лунные обсерватории. Поскольку естественных выемок на горизонте там нет, их строители вынуждены были устанавливать в качестве искусственных дальних визиров менгиры, что они и сделали в двух местах– вблизи нынешней устричной фермы Локмарьякер, в 9 км к востоку от Карнака, и в Ле-Маньо, на вершине невысокого пригорка в 2,5 км к северо-востоку от Карнака, совсем близко от знаменитых каменных рядов. Поскольку дальние визиры приходилось делать очень большими, чтобы они были видны на значительном расстоянии, практические соображения явно требовали, чтобы их использовали с большим числом ближних визиров, и группа А. Тома, занимающаяся там исследованиями, утверждает, что им удалось обнаружить по нескольку ближних визиров для каждого из двух больших менгиров. С линиями визирования предположительно должны быть связаны какие-то приспособления для экстраполяции, и Том с сотрудниками указывает два каменных веера в Пти-Менеке и Сен-Пьер-Киброне, а также систему каменных рядов в Керьявале, которые могли служить для этой цели. Пожалуй, наиболее сенсационно их утверждение, что приспособлением для экстраполяции является часть огромных каменных рядов Карнака, хотя, как мы увидим, такое истолкование оставляет необъясненными многие особенности этих рядов.
Большой Менгир находится на маленьком полуострове, вдающемся в бухту Киброн, на холме высотой 13 м. Он с трех сторон, кроме северной, окружен морем, и расположение его идеально для универсального дальнего визира. Чтобы полностью использовать Большой Менгир, необходимы были четкие линии визирования в восьми различных направлениях для восходов и заходов «высокой» и «низкой» Луны.
Чтобы обеспечить высокую точность наблюдений, длина линий должна была достигать нескольких километров, но не десятков километров, иначе для того, чтобы менгир был виден над горизонтом со всех направлений, его пришлось бы сделать непомерно высоким.
Шесть линий визирования ведут к Большому Менгиру через водные пространства, а две – с северо-запада – через сушу. Том и его сотрудники сняли с карт точные профили рельефа вдоль этих линий и установили, что на них есть точки, откуда местные возвышенности не заслоняли стоявшего Большого Менгира. Профили, кроме того, показали, где следует искать ближние визиры, которые позволяли бы увидеть над горизонтом его силуэт.
На пяти линиях профессор Том с сотрудниками не обнаружил никаких мегалитических остатков, которые можно было бы считать ближними визирами. Другие три азимута дали гораздо больше возможностей, поскольку каждая линия проходит возле нескольких групп камней.
Визиры в Кервилоре и Керране малы и невнушительны. По этой причине им не придавалось никакого значения, и камни в Кервилоре пострадали от недавних строительных работ. Однако для ближних визиров большие камни и не требуются. Их назначение – показывать наблюдателям, в каком месте следует встать для очередных наблюдений.
Профессор Том собрал убедительные подтверждения гипотезы, что Большой Менгир занимал идеальное положение для того, чтобы служить универсальным дальним визиром при наблюдении Луны, и доказал, что он был виден с нескольких важных направлений, соответствующих склонениям «высокой» и «низкой» Луны. Его истолкование позволяет логично объяснить существование, местоположение и размеры величайшего из всех мегалитов.
Тем не менее такой подход вызвал сомнения у ряда ученых-археологов, включая Ч. Батлера и Дж. Патрика, которые подвергли его работу подробному критическому анализу. Они указали, что район вокруг Большого Менгира чрезвычайно богат памятниками мегалитического периода, и весьма вероятно, что на любой прямой, проведенной от Менгира, окажутся какие-нибудь удобные для этой гипотезы камни.
Само по себе открытие предназначения камней ставит очень высоко астрономические знания наших европейских предков, научившихся «читать небо» задолго до средневековых астрономов – в неолите и раннем бронзовом веке.
Пещера была случайно открыта 12 сентября 1940 г. четырьмя подростками. Они наткнулись на узкое отверстие, образовавшееся после падения сосны, в которую попала молния. Марсель Равида, Жак Марсаль, Жорж Аньель и Симон Коенка сообщили об этом открытии своему учителю Леону Лавалю.
Пещера Ласко или Ляско (фр. Grotte de Lascaux) во Франции – один из важнейших палеолитических памятников по количеству, качеству и сохранности наскальных изображений. Иногда Ласко называют «Сикстинской капеллой первобытной живописи». Живописные и гравированные рисунки, которые находятся там, не имеют точной датировки: они появились примерно в XVIII–XV тысячелетиях до н. э. Долгое время их приписывали древней мадленской культуре, но последние изыскания показали, что они скорее относятся к более ранней солютрейской культуре. Пещера находится в историческом регионе Франции Перигоре на территории коммуны Монтиньяк.
Пещера была случайно открыта 12 сентября 1940 г. четырьмя подростками. Они наткнулись на узкое отверстие, образовавшееся после падения сосны, в которую попала молния. Марсель Равида, Жак Марсаль, Жорж Аньель и Симон Коенка сообщили об этом открытии своему учителю Леону Лавалю. Специалист по истории первобытного общества Анри Брейль, скрывавшийся в регионе во время немецкой оккупации, стал первым исследователем, посетившим пещеру Ласко 21 сентября 1940 г. вместе с Жаном Буиссонни, Андре Шейнье, затем с Дени Пейрони и Анри Бегуэном. А. Брейль первым установил подлинность наскальных рисунков, описал и изучил их. С конца 1940 года он сделал множество измерений и провел несколько месяцев на этом месте, изучая первобытную живопись, которую он отнес к перигорской культуре. Несколько лет А. Брейль провел в Испании, Португалии и Южной Африке, а затем в 1949 г. вернулся во Францию и начал раскопки Ласко вместе с Северином Бланом и Морисом Бургоном. Он рассчитывал найти там захоронение, но вместо этого открыл множество новых наскальных изображений.
Наскальные рисунки из пещеры Ласко
С 1952 по 1963 г. по просьбе Брейля Андре Глори произвел новые раскопки на поверхности площадью 120 м² и обнаружил 1433 изображения (сегодня в описи числится 1900 наименований). Затем наскальную живопись Ласко изучали Анет Ламин-Эмперер, Андре Леруа-Гуран и с 1989 по 1999 гг. Норбер Ожуля. Пещера Ласко была классифицирована как исторический памятник Франции практически сразу после ее открытия, с 27 декабря 1940 г. В октябре 1979 г. Ласко вошла в Список всемирного наследия ЮНЕСКО в числе других доисторических стоянок и пещер с наскальной живописью в долине реки Везер. В 1948 г. вход в пещеру был оборудован для туристических посещений, которых становилось с каждым днем все больше и больше, и со временем они стали угрожать сохранности наскальных изображений. Были проведены серьезные земляные работы, изменившие уровень и свойства грунтов в пещере. Кроме того, было установлено электрическое освещение и построена специальная лестница, чтобы упростить доступ в «зал быков». Вход в пещеру был закрыт тяжелой бронзовой дверью. В 1955 г. были замечены первые признаки повреждения изображений. Они возникли из-за избытка углекислого газа, появившегося от дыхания посетителей. Углекислый газ и водяные испарения вступили с реакцию со стеклянистой корочкой кальцитных солей, покрывавшей изображения и защищавшей их как слой лака. В результате образовался хорошо растворимый гидрокарбонат кальция – Ca(HCO3)2, разъедающий и повреждающий наскальные рисунки.
В 1957 г. в Ласко установили первую систему, которая должна была восстанавливать атмосферу и стабилизировать температуру и влажность. Однако посещения продолжались, и количество туристов увеличилось до 1000 человек в день. В результате в день вырабатывалось около 2500 литров углекислого газа и около 50 кг водяных испарений, в то время как пещера имеет довольно маленький размер – около 1500 м³. А. Глори, который занимался в это время раскопками в Ласко, должен был работать по ночам, чтобы не мешать потоку посетителей. В 1960 г. в Ласко проявилась так называемая «зеленая болезнь»: избыток углекислого газа, слишком высокая температура и искусственное освещение стали причиной распространения колоний водорослей по стенам пещеры. Затем обогащение среды диоксидом углерода стало причиной «белой болезни», кальцитного покрова, который осел на стенах и на некоторых художественных произведениях. В 1963 г. микроорганизмы продолжали быстро распространяться, несмотря на то что была установлена система озоновой фильтрации. В апреле 1963 г. Андре Мальро, министр по делам культуры, принял решение запретить доступ в Ласко для широкой публики.
В начале 1970-х гг. началось создание репродукции части пещеры. Она была открыта для широкой публики в 1983 г. и получила название Ласко II. В 2000 г. аппаратуру по управлению климатом в пещере заменили. Весной 2001 г. Брюно Депла и Сандрин ван Солинь, служащие, уполномоченные следить за пещерой, заметили появление плесени в тамбуре пещеры. Грунт покрылся грибами Fusarium solani. Этот процесс был связан с установкой новой системы гидротермического регулирования. Штаммы Fusarium solani, появившиеся в пещере, были устойчивы к формальдегиду, который использовался десятилетиями для дезинфекции подошв обуви посетителей. Грибы распространились на изображения, которые вскоре были покрыты белым слоем грибницы. Гриб существовал в симбиозе с бактерией Pseudomonas fluorescens, которая сводила на нет используемый до тех пор фунгицид. Поэтому его стали комбинировать с антибиотиком. В 2002 г. Министерство культуры создало «Международный исследовательский комитет по пещере Ласко», который должен был решить эту проблему. В 2006 г. заражение было почти полностью подавлено, но каждые две недели специальная команда, одетая в защитные комбинезоны, должна вручную очищать стены от грибных волокон, так как они, несмотря ни на что, продолжают появляться вновь. Пятнадцать лет активных туристических посещений нарушили хрупкий баланс, благодаря которому Ласко сохранялась на протяжении тысячелетий, и подвергли уникальные наскальные изображения опасности исчезновения.
Ласко является одной из первых палеолитических пещер, датировка которой определялась с помощью радиоуглеродного анализа, выполненного Уиллардом Либби. Этот метод был применен при анализе древесного угля, найденного в светильниках из «шахты». Первый полученный результат (15,5 тыс. до н. э.) свидетельствовал о частом посещении Ласко в эпоху мадленской культуры, но этот результат был поставлен под сомнение А. Брейлем, который считал, что наскальные изображения относятся к граветтской культуре. Позднее были проведены дополнительные анализы, результаты которых говорили всё-таки о принадлежности к мадленской культуре. Анализ был сделан на основе древесного угля, найденного во время раскопок А. Глори в «пассаже» и «шахте». Этот уголь относился к периоду ранней и средней мадленской культуры (около 17–15 тыс. до н. э.). В 1998 г. была получена датировка примерно в 18,6 тысячелетия до н. э.: был проведен радиоуглеродный анализ и масс-спектрометрия фрагмента деревянной палки из «шахты», показавших, что пещера часто посещалась в эпоху солютрейской культуры. Непосредственное определение возраста живописных изображений и рисунков при помощи радиоуглеродного анализа было бы возможно в некоторых расписанных частях пещеры, если бы они были выполнены углем. Но в Ласко таких изображений нет, они были выполнены с помощью окиси марганца. Фрагменты красителей, падавшие со стен, были обнаружены при археологических раскопках в различных культурных слоях: они позволили определить, что некоторые изображения были созданы в то же время, что и некоторые найденные предметы (кремневые орудия, заостренные при помощи кости дротики, светильники с жиром). Но такие предметы являются характерными как для мадленской культуры, так и для солютрейской. Поэтому на сегодняшний день нет точной датировки наскальных изображений пещеры Ласко.
(По материалам из Википедии)
Иногда археологи и ученые подолгу не могут договориться между собой. Местечко Глозель, иногда называемое французским Пилтдауном[1], вызвало настоящий переполох в археологических кругах в 1920-х гг.; новая вспышка интереса последовала в 1970-х гг. и продолжается до сих пор.
В марте 1924 г. корова упала в яму на ферме, принадлежащей семье Фроден. Семнадцатилетний Эмиль с помощью своего деда раскопал яму и обнаружил овальный участок, замощенный кирпичами, длиной около трех метров с каменным бордюром; кирпичи имели стеклянистую поверхность, и на одном из них виднелись странные отметины. Вскоре один заезжий археолог сказал Фродену, что они обнаружили римскую или средневековую стеклоплавильную печь, но воображением энтузиастов завладела гораздо более волнующая теория.
Глиняная табличка из Глозеля с надписью на неизвестном языке
Местные учителя предположили, что это место служило для кремации умерших, и при дальнейших раскопках можно будет обнаружить гораздо больше, чем уже найдено. Один из учителей, взявший одаренного, но необразованного Эмиля под свое крыло, дал ему кое-какие книги по археологии, чтобы познакомить его с азами предмета. Сначала исследования выполнялись силами любителей и энтузиастов, но в начале 1925 г. появился настоящий руководитель. Альбер Морле, доктор из расположенного неподалеку курортного города Виши, интересовавшийся римским периодом истории Франции, прибыл к месту событий. Он сообщил Фроденам, что они открыли важный исторический памятник, который может принести ценные находки и поэтому должен быть обнесен оградой.
Морле приобрел исключительные права на раскопки и публикацию результатов, и они с Эмилем приступили к работе. Их открытия вызвали жаркие споры среди археологов. Огромное количество находок было извлечено из неглубокого почвенного слоя на склоне холма, который они окрестили «полем мертвых». Там были резные кости, похожие на экземпляры из пещер каменного века во Франции, рисунки оленей и лошадей, снабженные буквами, а иногда целыми надписями. Другие материалы, явно относившиеся к более позднему периоду, включали полированные каменные топоры и грубо слепленные горшки с изображениями лиц и надписями, сходными с теми, что были вырезаны на костях. Среди керамических изделий попадались причудливые фаллические фигуры и отпечатки рук размером в три раза больше настоящих.
Наиболее загадочной находкой, сделанной в Глозеле, были десятки кирпичей, испещренных надписями и напоминавших письменные таблички с Ближнего Востока из обожженной глины; однако надписи были сделаны на неизвестном языке. В целом около 5000 объектов было обнаружено и выставлено для демонстрации в маленьком музее, устроенном Фроденами.
Собрав эту необыкновенную коллекцию, Морле высказал мнение, что глозельская культура процветала после окончания последней ледниковой эпохи около 10 000 лет назад, когда и произошло смешение артефактов раннего каменного века с более поздним археологическим материалом. Уникальная природа находок из Глозеля заставила многих французских археологов занять сдержанно-одобрительную позицию, но неожиданно сильная поддержка пришла со стороны Соломона Рейнаха, директора Национального музея древностей в Сен-Жермене. Он подчеркивал важность ранних датировок керамики и надписей, объявив Францию центром древней цивилизации.
Глозель стал местной достопримечательностью, и туда устремился поток туристов, посещавших музей Фроденов и кафе, которое они тоже украсили своими находками.
Однако партия скептиков тоже набирала силу. Для многих обстоятельства открытия казались весьма подозрительными. Находки представляли собой мешанину материала из различных археологических периодов. Вместе с тем все они были обнаружены в тонком слое почвы без признаков стратификации. Не было ни ям, ни ровных поверхностей, где могли бы сохраняться отдельные предметы, однако большинство горшков было найдено в целости и сохранности, что крайне редко случается при обычных раскопках. Таинственные непереводимые таблички не были похожи ни на какие археологические находки, сделанные на территории Франции. Изучение некоторых резных костей и каменных топоров показывало, что их обрабатывали стальными орудиями. Хуже того, куратор местного музея заявил, что когда он укрывался от грозы в конюшне на ферме Фроденов, то видел несколько надписанных, но не обожженных табличек.
Чтобы уладить этот неприятный конфликт, международный антропологический конгресс в 1927 г. послал комиссию, состоявшую из археологов, для изучения места раскопок. Они выбрали участки наугад и начали копать, но в первый день ничего не нашли. Со второго дня начали попадаться уже знакомые археологические материалы, которые, как они подозревали, были подброшены, – в особенности надписанная табличка, обнаруженная на дне «кармана» из рыхлой коричневой почвы, совершенно отличающейся от серой почвы вокруг нее. В попытке защититься от ночных подлогов археологи, входившие в состав комиссии, посыпали место раскопок гипсовой крошкой.
Молодой французский археолог Дороти Гэррод, проверявшая состояние защитного покрытия на следующее утро, встретилась с доктором Морле, который обвинил ее в попытке сфабриковать находки для дискредитации его работ. Отношения между ними окончательно испортились; Морле и его сторонники были уверены, что комиссия настроена против них. Поэтому они не были удивлены ее выводами: «На основании совместных наблюдений и обсуждений мы пришли к выводу, что все материалы, изученные нами в Глозеле, не представляют археологической ценности».
Оскорбившись, Рейнах и Морле на следующий год учредили собственную комиссию, которая (что неудивительно) вынесла благоприятный вердикт. Однако тем временем полиция совершила рейд на ферму Фроденов и забрала находки из фермы и музея. Их тесты показали, что гончарные изделия были мягкими и растворялись в воде, что в глине, из которой были сделаны некоторые горшки, содержались обрывки хлопковой ткани и куски мха, поэтому их нельзя было обжечь, и что многие костяные и каменные артефакты были созданы с использованием металлических инструментов.
Французское доисторическое общество подало в суд иск о мошенничестве, совершенном «неизвестной личностью», и выиграло дело, но, когда Эмиля Фродена непосредственно обвинили в мошенничестве, он подал встречный иск о возмещении морального ущерба и победил. Однако, по решению суда, сумма возмещения составила лишь один франк, поэтому его победу вряд ли можно назвать триумфом.
К 1950 г. археологи пришли к общему мнению, что «глозельское дело» было обманом, поддержанным неопытными и чрезмерно доверчивыми исследователями, и о нем надолго забыли.
В 1974 г. находки, сделанные в Глозеле, неожиданно возникли из небытия. Ряд объектов был датирован с использованием относительно нового метода термолюминесценции (ТЛ), который измеряет накопление радиоактивности в нагретых материалах после первого обжига. Разброс датировок составил от примерно 600 г. до н. э. до 200 г. н. э. Эти датировки были гораздо более поздними, чем предложенные Морле и Рейнахом, но, во всяком случае, не современными. Анализы выполнялись в нескольких лабораториях, так что обычная ошибка кажется маловероятной.
Но могли ли археологи признать, что они ошибались?
Такой возможности не было, поскольку глозельские находки казались еще менее правдоподобными после полувека интенсивных исследований. Нигде во Франции не было обнаружено надписанных табличек или гончарных изделий подобных глозельским, поэтому они казались явной аномалией. Более того, новые датировки были еще более обескураживающими, чем старые. Археология кельтской и римской Галлии (современной Франции) очень хорошо изучена, и объекты из Глозеля не имеют к ней никакого отношения. Элвин Броган, ведущий специалист по археологии данного периода, подтвердила это мнение после изучения глозельской коллекции: «Я не могу понять следующее: если верить датировкам ТЛ-анализа, мы должны были обнаружить при раскопках фрагменты кельтской и/или галло-романской керамики или другие объекты, но в коллекции этого музея я не нашла ни одного артефакта галло-романского или кельтского периода».
Несмотря на то что французы занимались дальнейшим исследованием этой проблемы, противоречие между археологией и точной наукой так и не было разрешено. После 70 лет жарких споров «французский Пилтдаун» по-прежнему остается полной загадкой.
Более двух тысяч лет минуло с той поры, как знаменитый полководец древности карфагенянин Ганнибал совершил со своим войском переход через заснеженные Альпы, вторгнувшись в Италию. Самым поразительным было то, что в состав войска входили боевые слоны, которым удалось преодолеть горный перевал, расположенный на высоте около двух тысяч метров.
Часть маршрута необычного каравана пролегала по территории нынешней Франции, и местных исследователей и просто любопытствующих жителей давно волновали детали этого беспримерного похода.
Однако его подробности долгое время были неизвестны…
Неясно было даже, принадлежат ли Ганнибаловы слоны истории или легенде. Ученым не давала покоя загадка – откуда эти животные оказались у карфагенян и к какому виду принадлежали?
Слоны Ганнибала
Итак, весной 218 г. до н. э. Ганнибал выступил из Испании с армией, насчитывающей около сорока тысяч африканцев и иберов, в сопровождении 37 боевых слонов. Выянилось, что он пересек реку Эбру и Пиренейские горы через Пертский проход и форсировал Рону на широте Вильнёв-лез-Авиньон, а потом направился в Галлию.
Древнегреческий историк Полибий рассказывает, что для того, чтобы переправить слонов с одного берега на другой, хитрые карфагеняне соорудили плоты, которые связали попарно и с помощью веревок жестко привязали к деревьям, соорудив таким образом подобие моста. Сверху на это сооружение насыпали землю, чтобы имитировать дорогу. Слоны доверчиво вступали на плоты, и воинам оставалось только отвязать их и тянуть вместе с грузом к другому берегу. Некоторые животные все же испугались и бросились в воду, но благодаря длинным хоботам, через которые могли дышать, они по дну реки добрались до другого берега.
Местное галльское население встретило войско доброжелательно и по традиции приветствовало оливковыми венками, однако позднее жители напали на карфагенян. На это нападение Ганнибал ответил «слоновой атакой», и, конечно же, один лишь внешний вид огромных животных обратил противника в бегство.
Армия добралась до Морен по Аркской долине и к концу октября поднялась до 2500 метров до пункта Савин-Сош.
Альпийские тропы труднопроходимы, к тому же стояла осень, начинал падать снег. Животным, которые оступались, грозило падение в пропасть, и солдатам то и дело приходилось освобождать тропу от каменных глыб, закрывавших проход слонам. Животные голодали, так как на альпийских лугах не было подходящей для них растительности. Путь к перевалу стал очень утомительным и для людей, и для животных, ослабленных голодом и холодом, к тому же на них часто нападали лигурийские горцы.
Еще тяжелее был спуск. Одна дорога оказалась слишком крутой, чтобы слоны могли по ней спускаться. Другая была обледенелой, что также делало ее непригодной. Людям приходилось работать сутками, чтобы расчистить достаточно широкую тропу для животных. Армия несла потери: снежные обвалы уничтожили половину 38-тысячного войска Ганнибала. Гибли и животные. По разным данным погибли все слоны кроме одного – Сируса, на котором Ганнибал проехал по завоеванным городам.
Лишь несколько месяцев спустя карфагенская армия достигла долины реки По. И хотя после пяти месяцев пути в ней осталось всего около 26 тысяч человек, Ганнибал добился чего хотел: он был в Италии… Дальнейшая судьба его войска известна из истории Пунических войн, мы ее не коснемся, вернемся лучше к нашим слонам. Откуда, собственно, карфагенский предводитель добыл этих замечательных животных? Как известно, в настоящее время существуют два вида слонов: азиатский и африканский. Африканские слоны обитают в настоящее время к югу от Сахары, но во время четвертичного периода они встречались и севернее, вплоть до Атласских гор. Их низкорослые потомки – берберский подвид Loxodonta Africana cyclotis жили там еще во времена карфагенян. Скорее всего, именно эти последние «кузены» африканских слонов и были в армии Ганнибала. Они приручались легче, чем крупные африканские собратья.
Через 2200 лет после того, как полководец Ганнибал совершил свой успешный переход через Альпы, двое американцев взялись повторить этот подвиг – пройти той же тропою через горный перевал с несколькими помощниками и двумя цирковыми слонами. Один из предприимчивых американцев, Джек Уилер, имел за плечами солидный опыт необычных приключений: он добирался до вершин самых высоких гор, ловил леопардов и тигров в Азии, жил среди африканских пигмеев, прошел сложными дорогами всех частей света. Мысль об альпийской экспедиции не давала ему покоя, и он готовился очень тщательно, разрабатывая трассу и изучая труды древних авторов. Историки сходились в одном: древний полководец прошел путь в горах, равный 213 километрам, на что потратил 15 дней.
Самым трудным для Уилера делом было достать подходящих слонов. Но их нашли – Никиту и Бэби – в итальянском цирке. В первый день необычного путешествия они прошли десять километров и расположились на ночлег в французской деревушке Плани. Вскоре одолели первый большой перевал Ла-Гроти и добрались до отметки 2200 метров. Оба слона осторожно ступали по каменистой тропе, тянувшейся над пропастью. Каждый неверный шаг мог стать для них роковым. Ночевала группа в горном местечке Гранд-де-Савиньи. Здесь же, только 22 века назад, разбил лагерь Ганнибал.
Утром предстояло преодолеть самый трудный участок пути, который вел к пику Клапьер. Небо затянуло тучами, и пошел сильный дождь. Когда слоны спускались, камни дробились под их тяжестью и лавиной летели в пропасть. Но животные уверенно вели себя в сложных ситуациях.
К вечеру, когда отряд добрался до итальянского местечка Сан-Джакома, раздался всеобщий вздох облегчения. Экспедиция достигла конечной цели и в целом доказала вероятность того, что слоны Ганнибала вполне могли совершить свой переход.
Сегодня мало кто помнит это слово. «Алезия? Не знаю такой!» – восклицает один из героев популярных и у нас детских комиксов про Астерикса и Обеликса. Но Алезия была во французской истории, и по развалинам этого римского поселения до сих пор бродят туристы.
Эта деревня связана с именем одного из самых великих галлов. Нет, не Астериксом, как вы наверное подумали, а Верцингеториксом, и еще с его врагом, великим римлянином Юлием Цезарем.
На тех картах, где сохранилась Алезия, она обозначена вместе с другими городами: Лютецией (Париж), Ценабиумом (Орлеан), Аварикумом (Бурж), Бибрактом (город исчез, находился в районе Сен-Лежер-су-Бёвре) и Герговией.
Верцингеторикс, главный герой Алезии и… комиксов, что означает «великий король воинов», родился в 72 году до н. э. В это время в Риме бушевало восстание Спартака, а в Египте спустя два года появилась на свет Клеопатра.
Верцингеторикс сдается Цезарю
В 60 году до н. э. в Риме Цезарю удается договориться о власти с двумя другими влиятельными римлянами – Помпеем и Крассом, а еще через год Цезарь провозглашается консулом. Его взгляд устремлен на северо-запад – к Галлии.
Верцингеторикс, ставший вождем, не может допустить нашествия римлян и ему приходится делать то, что не удалось его отцу: он сплачивает галлов и поднимает восстание. Галлы берут Ценабиум (Орлеан) и окрестные поселения. Наперсники Цезаря вырезаются целыми кланами.
Цезарь решает жестко ответить восставшим. Римские войска берут и разрушают Ценабиум. Но галлы устанавливают политику выжженной земли – они сами сжигают города и деревни на пути римских войск. Но они не решаются сжечь Аварикум (Бурж), их самый красивый город, и пытаются защищать его. Но несмотря на значительные силы галлов, город не удается удержать. Из 4000 защитников выживают только 800.
Желая покончить с бунтом раз и навсегда, Цезарь решает взять Герговию, родной город Верцингеторикса. Чтобы остановить римлян, галлы жгут все мосты на их пути и готовятся к осаде Герговии. Цезарь дает приказ к штурму, и римские войска находят брешь в обороне галлов. Но внезапно на них обрушивается контратака галльской кавалерии, и римляне вынуждены отступить, оставив сотни трупов на поле боя. Обескураженный Цезарь снимает осаду.
С этого момента галльское восстание набирает силу. К нему даже присоединяются племена, традиционно лояльные Риму, и войска Цезаря вынуждены спешно отступать, оставляя Галлию. Галлы не могут удержаться от преследования захватчиков, и галльская кавалерия преследует римлян далеко на их территории. Это было ее роковой ошибкой.
Римляне, намного более искусные в военном деле и лучше вооруженные, дают настолько умелый отпор, что теперь уже галлам приходится отступать и выступать в роли преследуемых.
Они останавливаются в Алезии, римском городке, построенном незадолго до этого самими римлянами. Но Алезия не приспособлена для жизни такого большого числа людей, и осажденные начинают испытывать трудности с продовольствием. Верцингеторикс отсылает из города сначала кавалерию, а потом «бесполезные рты» – стариков, женщин и детей, и те вынуждены умирать от голода, замкнутые между городскими стенами и кольцом римлян.
В это время в Бибракте собирается группа прорыва. Верцингеторикс предпринимает отчаянную попытку вырваться, но римлянам удается удержать его. Через шесть недель галльский вождь решается сдаться Цезарю. Он был казнен через семь лет пыток и унижений…
Так что в настоящей жизни история про Астерикса и Обеликса имеет очень грустный конец!
Жадность – весьма гадкое свойство человеческой натуры, и оно было не единственным в списке присущих Ричарду I Английскому низменных качеств натуры. О нем давно забыли бы во Франции, если б он не умер в этой стране, а именно в Шалю, департамент От-Вьенн, от банальной арбалетной раны, полученной при удивительных, даже смешных обстоятельствах. Этот удар был нанесен не в бою за город или государство и не за торжество христианской веры, а в ходе постыдной охоты за чужими сокровищами…
Вот строки из энциклопедий о жизненном пути этого короля.
Ричард I (1157–1199), по прозвищу Львиное Сердце, король Англии, третий сын Генриха II. Родился в Оксфорде 8 сентября 1157 г. В 1170 г. стал герцогом Аквитанским, в 1175–1179 гг. привел к покорности мятежных баронов и подчинил герцогство своей власти. С 1173 по 1189 г. вел беспрерывные войны против отца в союзе с братьями, затем против братьев и против короля Франции.
Донжон в Шалю
Поскольку к моменту кончины отца в 1189 г. два старших брата уже умерли, королем Англии стал Ричард. Однако уже в декабре 1190 г. он отправился в 3-й Крестовый поход. После зимы, проведенной на Сицилии, Ричард захватил Кипр, где женился на Беренгарии Наваррской. Во многом благодаря личному мужеству Ричарда, проявленному им при осаде Акки, этот город был взят. В 1191 г. Ричард одержал победу над Саладином при Арзуфе и подошел к Иерусалиму. Однако он рассорился со своими союзниками – герцогом Австрийским Леопольдом V и королем Франции Филиппом II Августом (выехавшим из Святой земли во Францию и начавшим активные действия против английских владений), а его брат Иоанн поднял мятеж в Англии. Вследствие этих причин Ричард заключил перемирие с Саладином и отправился на родину.
В Вене Ричард попал в плен к Леопольду (тот был смертельно оскорблен Ричардом, распорядившимся сорвать и бросить в грязь знамя Леопольда, которое тот укрепил на одной из башен Акки), а тот передал его императору Генриху VI. В результате Ричарду пришлось провести в плену больше года, пока он не заплатил за освобождение крупный выкуп. Прибыв в Англию, он оставался здесь несколько недель, а весь остаток своего правления провел во Франции, в борьбе с Филиппом Августом.
Если вы захотите узнать в энциклопедии обстоятельства смерти короля, то найдете такую информацию: «Погиб Ричард от ранения случайной стрелой, пущенной в него во время предпринятой по личным мотивам (дележ клада золота) осады крепости Шалю 6 апреля 1199 г.».
В этой истории все началось и закончилось именно на землях Шалю. Скромный земледелец, раб местного рыцаря – вассала короля Ричарда, обнаружил, обрабатывая земли своего хозяина, небольшое подземное помещение, а в нем золотое сокровище, описания которого разнятся. Согласно некоторым хроникам, речь шла о нескольких статуях чистого золота, в натуральную величину, представляющих римского императора и его семью, сидящих вокруг такого же золотого стола.
Но, скорее всего, сокровище представляло собой массивный галло-римский золотой алтарь, оставленный после прихода римских войск в эти места.
К сожалению для бедного крестьянина, феодальное право сработало не в его пользу, и находка стала принадлежать хозяину. Но самым главным хозяином был не рыцарь, а король, который, прознав о кладе, не преминул заявить о своих правах. Однако виконт заупрямился и закрылся в крепости Шалю вместе с сокровищем. Именно под ее стенами все и случилось…
Вероятно, именно 26 марта 1199 г. под стенами Шалю и разыгралась финальная сцена драмы. Король, чья казна была основательно потрепана, нуждался в средствах и ухватился за возможность нажиться на дармовом золоте. В тот день Ричард решил объехать вокруг замка и нащупать уязвимые места обороны. Противник, засев на стенах, как обычно, выпустил по кавалькаде тучу стрел. Но они не причиняли вреда, так как летели наискосок сверху вниз на большое расстояние и были пущены из маломощных луков.
Но, к несчастью для короля, среди лучников в тот день был один арбалетчик, классно владевший оружием, новым для той эпохи.
Его стрела поразила Ричарда в плечо в тот момент, когда король присел на обломок скалы, чтобы осмотреть стены. Наконечник глубоко вошел в тело. Ричарда сразу унесли и рану обработали. Все надеялись, что скоро он поправится, поскольку важные органы не были задеты. Но проблема оказалась в том, что мелкие фрагменты дерева и кусочки железа остались в ране не извлеченными. Началось заражение крови.
Король еще мог видеть, как его войско штурмует стены крепости и врывается в крепость, взывая к мести за Ричарда. Вскоре поймали и того, кто стрелял – арбалетчика. Его подвели к изголовью походной кровати, на которой умирал король, и, по легенде, тот, отметив удачный выстрел, простил ему все, вручив 100 английских монет.
Но на следующий день, когда король умер, несмотря на запрет наказывать стрелка, с него живьем содрали кожу как с цареубийцы.
А искомое сокровище замка Шалю так и осталось ненайденным. В 1939 г. в замке велись раскопки: археологи хотели напасть на след пресловутой статуи и алтаря, которые должны были храниться в подвалах. Вторая мировая война остановила эти работы, и они никогда больше не возобновлялись…
Расположенная в департаменте Верхние Пиренеи, что на границе с Испанией, маленькая деревня Гаварни с ее пейзажами относится, без сомнения, к самым живописным ландшафтам Франции. Крохотная деревня с тайнами, которые обычно окружают все, что касается тамплиеров, и часовня во владении старого храмовника Будрака расположены на одном из путей паломников к монастырю Сент-Жак-де-Компостела.
Храмовники, проклинаемые «перед лицом вечности», еще не явили миру многие тайные детали своей биографии. Поэтому мы вкратце рассмотрим ее вехи. В 1119 г. во время Крестовых походов к Святой земле Гуго Пэн и другие рыцари создали в Шампани милицию из бедных рыцарей Христа. В те времена подобная военизированная служба должна была обеспечивать порядок на маршрутах паломников, охранять их на многочисленных путях к Гробу Господню.
Наполовину солдаты, наполовину монахи, первые члены этого «зародыша» ордена тамплиеров, повинующегося правилам, зафиксированным св. Бернаром, получили десятью годами позже епископское благословение, чтобы организовать орден, зависимый от папы римского.
Положение храмовников во Франции вследствие этого признания было особенно выгодным. Они на всех землях, зависимых от христианской религии, освобождались от судебной юрисдикции епископов, должны были предоставлять счета только папе и оказывались свободными от любых финансовых обязательств по отношению к сеньорам и королям, от которых зависели их земли.
Это позволило рыцарям храма быстро обогатиться, поскольку на путях в Иерусалим тамплиеры сделались хозяевами и банкирами (они держали контроль над расходами паломников и обеспечивали их безопасное размещение по пути в Святую землю).
Гаварни. Современный вид
Падение Иерусалима, попавшего в руки мусульман в 1187 г., должно было по идее знаменовать собой конец ордена, поскольку ему отныне нечего было защищать. Однако, несмотря ни на что, храмовники выжили, хотя и утеряли свою первоначальную миссию. Орден сконцентрировался на финансовых махинациях и процветал в этой области столь прочно, что просуществовал на протяжении всего XIII в., образовав в Европе и особенно во Франции государство в государстве. По-прежнему никому не подчиняясь, за исключением папы.
Часто бывая на Востоке, храмовники привозили домой самобытные обычаи, которые многих удивляли, а порой и пугали.
Неудивительно, что с начала XIII в. это породило во Франции и иных странах всевозможные слухи и вымыслы.
В начале XIV в. король Филипп, алчный до денег, положил глаз на имущество храма и захотел уничтожить этот орден, в котором он чувствовал угрозу для своей власти. Он только искал повод начать действовать и собирал слухи.
Основываясь на разговорах о якобы практикующихся в стенах замков обрядах содомии между братьями ордена, король приказал арестовать одновременно всех членов братства. Это произошло 13 октября 1307 г.
Не добившись признания у предводителя братства, власти в 1314 г. сожгли в Париже живьем гроссмейстера ордена Жака де Моле вместе с несколькими другими высокопоставленными лицами. Этот последний из серии костров положил конец всем храмовникам, которые не признались ни в чем даже под пытками. В череде репрессий уничтожались все следы жизни и работы тамплиеров, однако в Гаварни удалось сохранить несколько черепов. Прежде головы были более многочисленны. То были люди в полном расцвете сил, но ушли из жизни они не от огня: ни один из черепов не носит следов кремации. Кроме того, даже беглый взгляд на семь оставшихся черепов позволяет утверждать, что они вовсе не являются останками скелета, захороненного в отдельном погребении. Кости белы, и, значит, их выставляли на открытой площадке, в то время как те, что находились долгое время в могиле, всегда более темные.
Скорее всего, эти черепа принадлежали тамплиерам и долгое время выставлялись на открытой площадке часовни Гаварни. Вероятно, эти люди были обезглавлены в последние дни октября 1307 г. в их собственном командорстве.
Еще у этих черепов какая-то странная репутация, свидетельствующая о некой драме: их называют ревунами. Та часть командорства, где они выставлены, считается проклятой, потому что по ночам там раздаются непонятные крики. Говорят, что каждый год, в годовщину ареста тамплиеров, эти черепа-ревуны оживают в жутком танце, а между 12 и 23 октября появляется призрак последнего командора, останавливается возле черепов и окликает каждого по имени. Затем он зычным голосом кричит: «Слышите? Храм разрушен!» После чего растворяется в ночи.
Эти легенды ничего не добавляют к разгадке тайн тамплиеров, однако еще раз указывают на то, что в их обычаях действительно имелось много непостижимого и загадочного, которое еще предстоит открыть.
У путешественника, который, пересекая департамент Крез, задержится в маленьком городишке Бурганеф, появится возможность обнаружить в углу старого замка достопримечательность этого прелестного местечка – пятиэтажную башню типа донжона с черепичной крышей и довольно-таки странным для этих мест названием Зизим. Это вовсе не имя собственное, свойственное этим местам. Это совершенно иная история, уводящая нас в далекий XV век.
Интересующие нас события начались 3 мая 1481 г. в Константинополе с внезапной кончиной османского султана Мехмета II Завоевателя, названного так за то, что именно он смог за несколько десятилетий до этого захватить византийские территории, уничтожив тем самым последний бастион Восточной Римской империи. Султан оставлял двух сыновей – старшего Баязида и младшего Джема, имя которого и превратилось впоследствии для французов в Зизим. По законам того времени, именно Баязид должен был сменить на троне умершего отца, но династические законы не всегда срабатывали внутри этой новой турецкой империи, и Джем тоже возжелал власти, поведя мятежные войска против родного брата. Но, убедившись в своей слабости, он вынужден был вскоре отказаться от притязаний.
Зная, как коротка бывает жизнь, тем более у неудавшегося правителя, он стал настойчиво просить убежища и защиты у рыцарей Родоса, которые под эгидой Мальтийского ордена госпитальеров пока что представляли в регионе нечто вроде бастиона, воздвигнутого христианством против крепнущего ислама.
В то время, а случилось это в 1482 г., гроссмейстером ордена был Пьер д’Обюссон, родом из Оверни, сохранивший в Бурганефе свои родовые владения. Сам же Джем, то есть Зизим, вовсе не ощущал себя на Родосе, по соседству с мощной Османской империей, в полной безопасности и очень боялся брата, который не оставлял попыток вразумить заблудшего родственника. И Зизим попросил рыцарей переправить его во Францию. Король Людовик XI, поразмыслив, решил, что несостоявшийся турецкий султан может оказаться полезным в вопросах международной политики, и дал согласие на переезд Зизима.
Башня Зизим в городке Бурганеф
В октябре 1482 г. он был высажен в Ницце и оттуда перевезен в Овернь, где для него спешно построили высокую дополнительную башню в Бурганефе. То было что-то вроде позолоченной клетки, в которой узник мог находиться как бы на свободе и в то же время в режиме заключенного. С тех пор высокая башня навсегда сохранила за собой искаженное имя пленника, для которого была построена.
Высокопоставленный заключенный, претендовавший на трон в Константинополе, занимал третий и четвертый этажи башни и проводил почти все время в стихосложении и вышивании ковров, вызывая любовные порывы у местных дам. У него даже была некая связь с Марией де Бланшфор, племянницей гроссмейстера ордена госпитальеров. Последняя история послужила, впрочем, причиной скандала, взбудоражившего маленький городок Бурганеф.
Но фавориткой среди возлюбленных оставалась, несмотря ни на что, молодая греческая рабыня по имени Алмейда. Не одобряя, мягко говоря, похождения своего любимого мужчины, она отравила Марию де Бланшфор, которая представлялась для нее наиболее опасной конкуренткой.
Этот во всех отношениях приятный плен (если бы не мелкие происшествия подобно тем, что мы описали) мог бы длиться вечно, если бы в 1488 г., в правление уже Карла VIII, папа Иннокентий VIII не проявил желания поучаствовать в судьбе знатного заключенного, который мог оказаться для него полезным в свете задуманного крестового похода. Именно в конце этого года Зизим вынужден был покинуть стены Бурганефа, пересечь часть Франции, на этот раз в южном направлении в сопровождении все того же эскорта, сесть в Тулоне на судно и отправиться в Рим, где папа приготовил ему апартаменты в самом центре Ватикана. Но крестовый поход так и не состоялся, и в 1492 г. Иннокентий VIII покинул сей мир, передав тиару Александру VI Борджиа. Но тот отвергал любые варианты нападения на Османскую империю, и пленник сразу стал всем в тягость. Тем более что собственная политика папы заставляла его понемногу вести свои секретные переговоры с братом Зизима Баязидом, правившим в Константинополе.
В таких условиях было очевидно, что судьба Джема висит на волоске, ибо он становился особо опасным для старшего брата. Последовало несколько попыток отравления, пресеченных в Риме. Но Баязид был настойчив, и в конце концов он убил братца, так и не ставшего султаном в Турции, но зато побывавшего «султаном Оверни». (Самого Баязида, кстати, настигла та же участь в 1512 г., когда яд «преподнес» ему собственный сынок Селим.)
История эта нашла в 1841 г. весьма любопытное продолжение. В том году писатель Проспер Мериме обнаружил в замке Буссак, в Крезе, недалеко от Бурганефа, редкий великолепный набор из шести гобеленов начала эпохи Ренессанса, на которых изображена красивая женщина. В 1882 г. ковры были приобретены парижским музеем Клюни (сегодня это Музей Cредних веков), где мы и можем восхититься ими под названием «Дама с единорогом».
До недавних дней никто не знал, какова история этих творений, датированных концом XV века, и кто на них изображен. Предположили, что эти ковры призваны были украшать этажи башни Зизим во времена, когда там содержался турецкий пленник. А вскоре выяснилось, что таинственная молодая женщина не кто иная, как красавица Мария де Бланшфор, несчастная жертва рабыни Алмейды, которую Джем увековечил на своих коврах.
В 1555 г. из Франции к берегам Бразилии отправилась военная экспедиция на пяти кораблях, которой руководил адмирал Н. Вильганьон. На одном из кораблей находился Андре Теве, францисканский монах, путешественник и рисовальщик. Беспокойный характер не позволял ему сидеть на месте, и по делам церкви он объездил всю Италию, Грецию, Ближний Восток. А теперь отправлялся в далекую и неведомую Америку.
Корабли Н. Вильганьона пересекли Атлантический океан и стали курсировать вдоль лесистых берегов Бразилии. Наконец французы увидели островок, которой располагался в устье большой реки, несущей свои воды в океан. Это была река Рио-де-Жанейро. Французы построили на острове укрепление, которое назвали форт Колиньи. И стали осваивать прибрежные территории. Новая колония получила название «Антарктическая Франция».
Теве встречался с местными индейцами тупинамбос, говорил с ними об истинной вере в единого бога. Одновременно он делал карандашные зарисовки жизни и быта индейцев, наброски местной природы, диковинных растений и животных, неизвестных европейцам. По долгу службы он участвовал в различных индейских праздниках, церемониях и наблюдал экзотические, а порой просто дикие обряды туземцев.
После года пребывания в Южной Америке Андре Теве сильно заболел. Скорее всего, он подцепил тропическую лихорадку, распространенную в тех местах. Поэтому занемогшего монаха на одном из кораблей отправили обратно во Францию.
Андре Теве – францисканский монах, путешественник и рисовальщик
На родной земле Теве быстро пошел на поправку. Более того, он стал ловко делать карьеру. Будучи прекрасным рассказчиком, монах пленил французский королевский двор своими рассказами об экзотической стране и как он пытался наставить дикарей-язычников на путь истинный. Французская королева Екатерина Медичи, плененная красноречивым Теве, даже назначила его своим духовником и, одновременно, придворным историографом и космографом.
Получив высокое назначение, Теве постарался не ударить в грязь лицом. В его голове зародился весьма дерзкий план: составить прекрасно иллюстрированный атлас, полностью посвященный Новому Свету. В него должны были войти все известные европейцам письменные источники об открытой Америке, много иллюстраций, а также комментарии самого Теве. Ознакомившись с атласом, образованный европеец должен был составить себе полную картину гигантских континентов, лежащих по ту сторону Атлантического океана.
Екатерина Медичи поддержала инициативу своего фаворита и сделала ему поистине королевский подарок. В 1551 г. французские корсары захватили испанский корабль. Среди золота, серебра и драгоценных камней пираты обнаружили еще один ценный трофей – так называемый «Кодекс Мендосы». Это была целая коллекция различного этнографического материала, который собирали в 1536–1550 гг. испанцы в своих американских колониях. «Кодекс» включал в себя карандашные зарисовки, красочные гравюры, настоящие костюмы индейцев и предметы их быта, письменные материалы по истории, законодательству, нравам и обычаям ацтеков, майя и других индейских племен, документы колониальной администрации и т. д.
«Продвинутые» пираты не выкинули этот «хлам» за борт, а упаковали в сундуки и преподнесли Екатерине Медичи. Получив в свое распоряжение столь ценный фактический материал, Теве тут же приступил к созданию атласа.
Теве проделал поистине титаническую работу. Он критически отобрал имевшийся материал, самостоятельно изготовил географические карты, гравюры, рисунки и снабдил их занимательными текстами. Книга, напечатанная в 1557 г., получила название «О диковинах Антарктической Франции, иначе называемой Америкой, а также множества земель, открытых в наши времена». Атлас открывался большим портретом самого монаха, который сопровождала пышная подпись: «Это портрет Андре Теве, который без устали путешествовал по всему свету, в пределы Европы, Америки, Азии, Африки, на кои делится весь мир, выявил неизвестные дальние моря, находящиеся под антарктической звездой, и впервые представил это для обозрения».
Портрет был окружен рамкой, составленной из предметов корабельной оснастки, с вплетенным крестом ордена Святого Гроба. В самой книге содержались различные истории, связанные с жизнью индейцев. Часть сюжетов Теве наблюдал собственными глазами, а часть была заимствована из других источников.
Так, например, монах чрезвычайно подробно описывает действие табака, не известного тогда европейцам: «Есть у них необычная трава, которую они называют “петун” и которую используют для многих целей. Высушенную траву они заворачивают в пальмовый лист и скатывают трубочкой длиной со свечу. Затем поджигают конец трубки и вдыхают дым ртом, выпуская его через нос, потому что он притягивает и перегоняет жидкости, протекающие в мозгу, и даже заставляет проходить чувство голода, что является причиной использования его постоянно. Даже разговаривая с вами, они сначала тянут дым, а потом говорят, и делают так до 200 раз. Женщины также используют эту траву, но реже. Христианам, которые там были, этот дым понравился. Сначала употребление его небезопасно, ибо до того как вы привыкните к нему, дым вызывает слабость, вплоть до обморока, как я узнал на себе самом. Я могу гордиться тем, что был первым во Франции, привезшим семена этого растения во Францию, посеял его и назвал Ангумуазская трава». Действительно, Теве был первым, кто способствовал популяризации табака в Европе, и неплохо заработал на этом.
Описание столицы ацтеков, города Теночтитлана, явно было заимствовано из «Кодекса Мендосы»: «Теночтитлан так же велик, как Севилья, улицы его прямы и широки, вымощены. Большая часть города стоит на воде, и повсюду местные жители добираются водой. В городе много торговых площадей, одна окружена портиками и галереями, как принято в монастырях, на ней собирается более семи тысяч торгующих разнообразным товаром. Там можно встретить изделия из золота, серебра, бронзы, свинца, железа, мрамора, кости».
Конечно, Теве не мог не включить в атлас описания языческих храмов и диких обычаев индейцев: «Среди этих храмов есть один громадный, способный вместить 500 домов. Он украшен 40 высокими башнями. Все сооружение великолепно расписано, украшено резным камнем и скульптурою, внутри множество различных идолов. Чем больше размерами идол, тем более он священен. Эти идолы сделаны из муки, а мука из зерен растений и овощей, которыми обыкновенно питаются в этой стране. Смешивая эту муку с кровью младенцев, убитых этими варварами ударом кинжала в самое сердце, замешивают еще на горячей крови муку и делают ужасное кровавое тесто. Числом младенцев они не стесняются и приносят в жертву богу столько, сколько понадобится. Идолы затем устанавливаются в храме и украшаются сердцами невинных жертв. Жители этой страны не знают других способов получить поддержку бога, чем вышеозначенный. О, чудовища среди людей! Разве не видна во всем этом рука дьявола?»
Атлас Теве имел огромный успех у современников. Тираж был раскуплен в считанные месяцы. Это окрылило Теве, и он предпринял еще один издательский проект. Монах решил выпустить альбом, который включал бы в себя 220 портретов с жизнеописаниями знаменитых людей Европы и Америки. «Портреты» также ожидал триумф. Европейцы впервые увидели изображения всех героев американской эпопеи: Колумба, Кортеса, Писарро, Веспуччи, Дрейка, Магеллана, батальные сцены завоевания Нового Света. Имелись там и портреты «нецивилизованных» королей: Монтесумы, Атауальпы, Куониамбека, Параусти.
Издания Андре Теве много сделали для популяризации великих географических открытий и стали библиографической редкостью уже в XVIII в.
(По материалам А. Никитина)
Эта история началась в июне 1764 г. Район Жеводан, что на юго-востоке Франции, подвергся невиданному доселе террору со стороны неизвестного животного.
Первой эту страшную весть принесла женщина. Она со своим сынишкой пошла в поле, чтобы подоить свою корову, которая паслась в общем стаде. Дойка не состоялась, а женщина прибежала в свою деревушку до смерти перепуганной. По ее словам, на стадо напал волк размером с крупного теленка. Крестьяне бросились в поле и обнаружили коров и пастуха в полном здравии. Женщину осмеяли так, что она долго не выходила из дома.
Но скоро честное имя крестьянки было восстановлено. Сначала из деревни пропала 7-летняя девочка. В июле месяце в лесу было обнаружено ее истерзанное тело. Потом стали находить останки других детей и девочек-подростков. Народ охватили паника и ужас.
Деревянная скульптура, изображающая зверя из Жеводана
В конце 1764 г. в парижской прессе появились статьи с описанием «чудовища из Жеводана». Оно было «много крупнее волка, его передние лапы значительно короче задних, вооружен длинными когтями, шерсть рыжеватая, голова крупная, морда удлиненная, уши торчащие, на спине черные полосы». К статье прилагались соответствующие рисунки-страшилки.
Прознав о таком звере, жители Жеводана пришли к выводу, что имеют дело с волком-оборотнем, и бросились организовывать отряды вооруженных истребителей. За короткий срок они уничтожили более полутора сотен волков. Но дети не переставали пропадать, а их останки продолжали находить в лесу. А слухи о том, что волк-оборотень неуязвим для пуль, только усилили панику.
Чтобы описать ужас, охвативший жителей региона, достаточно сказать, что в 1766 г. уже при возникновении слухов о появлении вблизи деревни волка-людоеда все ее жители тут же покидали ее.
Наконец в июне 1767 г., благодаря щедрости и активности маркиза д’Апшера, который объявил крупную награду за волка-людоеда, была организована большая облава. На нее пригласили профессиональных охотников со всей страны и даже из Италии. Были приготовлены сотни капканов и отравленное мясо. Охотники разделились на группы по 3–5 человек и отправились в лес. Облава продолжалась до 17 июля, когда объявили о ее победном завершении. Героем стал охотник Жан Шастель, который и подстрелил зверя.
В газетах писали, что Шастель стрелял в волка серебряной пулей, но, скорее всего, это была «утка». Также сообщалось, что в желудке у людоеда нашли часть ключицы ребенка.
Всего на счету у волка числилось от 60 до 100 человеческих жертв.
Смердящую тушу волка возили по округе более 2 недель и показывали крестьянам, чтобы прекратить их бегство из здешних мест и остановить панику.
С тех пор дискуссии о хищнике-людоеде возникали и затихали. А в 90-х гг. XX в. английский зоолог Майкл Мёргер, долгое время изучавший эту тему, выдвинул предположение, что это животное могло быть гибридом волка с пантерой или пантеры с гиеной и т. д. (что возможно сделать только в современной лаборатории).
К его мнению с любопытством прислушивались французские коллеги, но затем Мёргер «оскорбил» всех французов разом, объявив жеводанское чудовище вымыслом фольклористов, которые наградили обычного волка сверхъестественными размерами и кровожадностью сказочного вампира. Тогда французские ученые решили отстоять честь мундира и подняли документы имеющихся в стране архивов. И летом 1997 г. вездесущие журналисты переправили через Ла-Манш сенсационную новость: «Шкура чудовища, убитого Шастелем, обнаружена в коллекции парижского национального музея истории и природы».
Но пыл ученых поубавил таксидермист музея (специалист по набивке чучел), который пояснил общественности, что чучело жеводанского чудовища находилось в этом музее в период с 1766 по 1819 г., а затем бесследно исчезло. А сейчас ученые нашли не чучело, а документы с его описанием, которые подтверждают его нахождение в музее в определенный период времени.
Согласно этим описаниям, чудовище было похоже на полосатую гиену очень крупных размеров. Возможно, это животное было гибридом. Именно к такому решению пришли зоологи и исследователи на основании документальных свидетельских показаний. Но самое интересное раскопали писатель Поррат и натуралист Манатори.
Оказалось, что сын Жана Шастеля, охотника, который подстрелил людоеда, Антуан, жил отшельником в лесах у горы Муше. Почему в лесу и отшельником? Да потому, что он был страстным естествоиспытателем и содержал там зверинец, о котором мало кто знал. Среди животных, которые в нем находились, были леопарды, гиены, пантеры. Естественно, что возникает подозрение: не мог ли Антуан сам натравливать или натаскивать кого-то из своих «питомцев» на детей?
Далее. Район Жеводан тогда считался пристанищем протестантов, при том, что остальная часть Франции была католической. Проверка архивных документов показала, что все жертвы чудовища были католиками. А отец и сын Шастели были протестантами. Это, вероятно, еще ничего не доказывало, но наводило на подозрения. Однако нашлись и другие весьма любопытные совпадения. Прежде всего, свидетели «победного» выстрела, произведенного Жаном Шастелем в чудовище, рассказывали (их показания приводились в прессе), что когда они повстречали зверя-людоеда, то он, увидев Шастеля, замер и, не отрываясь, смотрел в глаза охотнику. Вполне возможно, что животное узнало Шастеля. Жан жил в Жеводане, мог навещать сына (а может, и подолгу гостить у него), ухаживать за животными в питомнике и т. д.
Зная патологическую алчность местных жителей, можно предположить, что Шастели специально задумали такую страшную интригу с целью дождаться, пока кто-либо не объявит награду за убийство монстра. Награду и немалую объявил маркиз д’Апшер. И она стала достоянием Жана Шастеля.
Но самое подозрительное событие произошло в 1765 г., когда Антуан Шастель серьезно повздорил с солдатами короля Людовика XV.
Солдаты хотели переночевать в его доме и закупить у него провианта. Голодные солдаты попытались «экспроприировать» продовольствие. Но прижимистый Шастель оказал солдатам короля серьезное сопротивление. За такое свинское отношение к своим солдатам Луи XV приговорил Антуана к 3 месяцам тюрьмы. Так, с марта по июнь 1765 г. Антуан сидел на строгой диете в местной тюрьме Сог. Любопытно, что как раз в этот промежуток времени в Жеводане не было зафиксировано ни единого случая пропажи людей. Опять совпадение?
Вполне возможно, что чудовищем-людоедом был один из питомцев зверинца Антуана. Но есть и другое предположение. Кое-кто считает, что Антуан Шастель был серийным убийцей, а может, и педофилом. Именно он похищал детей (подавляющее большинство истерзанных детей – девочки), а затем скармливал их своим зверям. Но затем о наклонностях своего сына узнал Жан Шастель и «перевел стрелки» на одно из животных из зверинца своего сына.
Однако все выдвигаемые варианты остаются и, вероятно, останутся только предположениями, и мы никогда не узнаем правду о жеводанском чудовище.
Это произошло в 1797 г., когда крестьяне удаленного района в департаменте Тарн (Южная Франция) впервые заметили странное существо, прятавшееся в густых зарослях за деревней.
Крестьяне боялись голого и растрепанного «дикого человека» и, несмотря на многочисленные встречи, долго не могли установить с ним близкий контакт.
В апреле 1797 г. этого мальчика, которому, как оказалось, было около девяти лет, заметили играющим вблизи небольшой деревушки Ла-Басин. Местные жители поймали его и поместили в сарай, но ребенок сбежал оттуда и долго скрывался в лесу.
Аверон – глухой уголок Южной Франции
Прошло около пятнадцати месяцев, прежде чем его опять заметили. В июле 1798 г. трое охотников с большим трудом поймали дикаря и заперли в доме в близлежащей деревне. Хозяева проявили полную безалаберность, и через неделю Виктор опять сбежал, выпрыгнув в окно.
На этот раз одинокий голый ребенок пережил в лесу чрезвычайно холодную зиму, что свидетельствует о его необыкновенной приспособленности к неблагоприятным условиям. Он, видимо, вновь приобрел выносливость доисторического человека и способность выживать без соответствующей одежды в экстремальных климатических условиях.
Ему, вероятно, нравилась эта местность, поскольку 9 января 1800 года он вновь появился вблизи Ла-Басин и был немедленно задержан группой крестьян. Мальчик был по-прежнему голый, со спутанными волосами, покрыт шрамами и болячками и чрезвычайно напуганный.
На следующий день его поместили в больницу и там впервые тщательно осмотрели. Первым обследовал Виктора, так назвали ребенка, естествоиспытатель Пьер-Жозеф Бонатер. Позднее Бонатер написал подробный отчет, опубликованный в Париже, под названием «Исторические заметки о дикаре из Аверона». Этот отчет вызвал интерес медиков и естествоиспытателей.
Виктор, вероятно, был самым необычным из всех детей-волков, подвергшихся длительному изучению. Как и многие другие такие дети, он раздражался без видимых причин, засыпал с наступлением сумерек и просыпался с рассветом и был не в состоянии понять, что видит в зеркале свое отражение. Но Виктор любил смотреть на свое отражение в спокойной воде пруда; долгие ночные часы он зачарованно глядел на луну; его не интересовали другие дети или их игры, и он не раз разжигал костер из деревянных игрушек.
Звуки, которые издавал найденыш, напоминали хрюканье. Возможно, самой противоестественной его особенностью было то, что он никогда не улыбался и лишь странно кривил рот. Виктор совсем не мог сосредоточиться. Его постоянно мучили судороги. Кожа мальчика была до такой степени нечувствительна к боли, что он мог вытаскивать руками из огня горящие поленья. Обоняние было тоже особенным: он не чувствовал некоторых запахов, даже если вещество подносили к самому его носу. Вызывал удивление его слух: в проводимых экспериментах мальчик не проявлял ни малейшего волнения или испуга, когда вблизи него стреляли из пушки, но оборачивался на очень слабые звуки, например на шум шагов идущего позади человека. И что особенно удивительно: он не мог отличить музыку и человеческий голос от других звуков.
Виктор, как и его собратья по несчастью, не любил спать на кровати и вообще спокойно переносил любой дискомфорт. Но мальчик, способный переносить тяготы дикой жизни, оказался совсем не приспособлен к жизни цивилизованной: даже обезьяна быстрее перенимала многие человеческие привычки, чем этот ребенок-волк. Особенно поражала исследователей его невосприимчивость к сильному холоду – мальчик зимовал в лесу голым. Из пищи предпочитал ягоды и каштаны, питая отвращение к более мудреной еде.
Ребенок постоянно рвался на волю, но теперь стражи были начеку и все его попытки кончались неудачами.
Вскоре мальчика перевезли в Париж, где его обследовал доктор Пинель, известный в то время психолог. Он категорически заявил, что Виктор – просто дебил, и этим объясняются все отклонения в его развитии.
Но Виктору неожиданно повезло. Молодой доктор Жан Марк Итар, которому было всего лишь 25 лет, когда он впервые познакомился с Виктором, в 1800 г. был назначен на должность главного врача в Императорский институт глухонемых в Париже. Итар обследовал мальчика и не согласился с великим Пинелем. Он провел шесть с лишним лет в упорной и терпеливой борьбе, пытаясь вернуть Виктора, бедного дикаря из Аверона, обратно в человеческое состояние. Его усилия первопроходца, понимание нужд своего пациента и глубокое знание вопроса были вознаграждены: состояние Виктора значительно улучшилось, хотя он и не стал членом человеческого общества в привычном понимании.
Итар опроверг заслуженного психолога Пинеля: Виктор не был врожденным идиотом, он был ребенком, лишенным возможности нормально развиваться, и хотя Итар не смог стереть из его сознания годы, проведенные среди зверей, он все же обогатил его жизнь, вернув человеческое дитя к людям.
Виктор был классическим примером настоящего мальчика-волка, он так и не научился говорить, несмотря на все героические усилия доктора Итара.
По-видимому, его самым большим интеллектуальным достижением за все это время были минуты вдохновения, когда он сделал карандашницу из старого вертела. Но он очень полюбил разнообразную домашнюю работу, особенно охотно рубил дрова. Он мог заниматься этим часами, никогда не уставая и не скрывая явного удовольствия.
Шесть лет доктор Итар работал с Виктором, а его наблюдения, опубликованные позднее, свидетельствуют о замечательной одаренности этого человека в избранной им области.
P.S. История с Виктором – не единственная в череде Маугли, имевших место во Франции. Случай с Мимми, в отличие от истории Виктора, практически не известен широкой общественности.
Впервые ее увидели сентябрьским вечером 1731 г.: девочка вышла близ деревни Сонжи из леса, вооруженная дубинкой, в поисках воды. Ей было лет 9—10, ее ноги были босыми, лицо черным от грязи, одежда в лохмотьях, а на голове красовалась выдолбленная тыква. После нескольких безуспешных попыток поймать ее (девочка прикончила сторожевую собаку одним ударом своей дубины) дикарку приманили едой и лаской. На кухне в замке виконта, куда ее привели, девочка жадно набросилась на сырых птиц, приготовленных для жарки, а затем буквально разорвала на куски предложенного ей неосвежеванного кролика. По-французски она не понимала ни слова, а пальцы девочки были необычно длинными и крупными: возможно, она перелетала с дерева на дерево, как белка. При ней обнаружили маленький ножик с незнакомыми буквами.
Девочку окрестили в 1732-м и дали имя Мари-Анжелик Мимми ле Блан. За 10 лет она научилась говорить по-французски и рассказала, что ее похитили лет в семь (вероятно, родилась она в племени индейцев) и увезли в другую страну на большом корабле, а затем продали в рабство. Корабль, на котором ее везли потом, утонул, но Мимми вместе с одной девочкой-негритянкой спаслись и в конце концов оказались во Франции. Скитаясь в лесах, она научилась охотиться и имитировать голоса птиц…
8 флореаля IV года (27 апреля 1796 г.), около 5 часов вечера, в Париже, во дворе дома номер 326 по улице Сен-Мартен, готовилась к отъезду в Лион почтовая карета. Это был вместительный двухколесный экипаж с кожаным верхом, запряженный тройкой лошадей. Внутри, кроме мест для багажа, ящиков и сумок, можно было найти две откидные скамейки, подвешенные на ремнях… Те, кто когда-либо путешествовал на нем и знает, как там трясет, прозвали этот почтовый экипаж «корзиной для салата».
Приготовления заканчивались. В этот момент во двор въехал фургон Национального казначейства в сопровождении четырех жандармов. Служащие вытащили из него шесть деревянных ящиков и загрузили их в почтовый экипаж. В ящиках было семь миллионов в ассигнациях.
За этими операциями внимательно наблюдал человек. Это был так называемый курьер, т. е. тот человек, который должен был сопровождать груз. Его звали Экскоффон, и в этот момент он разговаривал с молодой женщиной, гражданкой Долгофф. Кучер почтовой кареты, уроженец Нанта, должен был довести экипаж до Вильнев-Сен-Жоржа, где его ждала смена. По традиции, кучер садился верхом на левую лошадь. И, также по традиции, он был одет в строгую униформу.
Не отдаляясь от почтовой кареты, по двору медленно, как бы пребывая в задумчивости, с опущенной головой и шляпой, надвинутой на глаза, слонялся странный человек. На вид ему было лет пятьдесят, роста он был среднего, смуглолиц, одет в красный редингот. Из-под полы выглядывал кончик сабли: ничего удивительного – на дорогах было неспокойно. Наконец, он подошел к Экскоффону и спросил, не эта ли почтовая карета направляется в Лион. Услышав утвердительный ответ, неизвестный предъявил оплаченную подорожную на право проезда в Лион на почтовой карете из расчета по двенадцать су за лье. «Ну что же, поедем вместе», – сказал Экскоффон.
Нападение на лионского курьера
Наконец все готово к отъезду. Кучер уселся на свою лошадь, курьер и пассажир расположились на шатких скамейках в фургоне. Гражданка Долгофф попрощалась с гражданином Экскоффоном – очень нежно, как тому показалось. Щелкнул хлыст, и, тяжело покачиваясь, экипаж тронулся. Париж он покинул через ворота Сент-Антуан.
В Вильнев-Сен-Жорже, как и было предусмотрено, нантийца сменил кучер по имени Этьен Одебер, который должен был привести экипаж в Мелун. Почтовая карета снова тронулась в путь. Ее видели в Монжероне, затем в Льезенте, где Одебер в половине девятого вечера поменял лошадей. Следующая смена должна была произойти в Мелуне, через двенадцать километров.
Но лионской почтовой карете не суждено было добраться до Мелуна.
В два часа ночи смотритель мелунской почтовой станции, удивленный столь значительным опозданием почтового транспорта, отправил одного из своих кучеров на поиски. У моста Пуйи тот вдруг услышал лошадиное ржание и, пойдя на него, увидел почтовый экипаж и привязанных к дереву лошадей. Когда же он подошел ближе, его охватил ужас: с правой стороны кареты, на земле, лежал труп. Во весь опор смотритель помчался к ближайшей почтовой станции, в Льезент. Местный смотритель приказал ему как можно быстрее возвращаться в Мелун. Сразу же послали человека предупредить жандармерию и отправили сообщение в Почтовое управление в Париже.
Около 6 часов утра дорожная карета доставила к мосту Пуйи семь человек, это были: общественный обвинитель при криминальном трибунале города Сент-е-Марн; исполнительный комиссар Мелуна; мировой судья – гражданин Бо – и его судебный исполнитель; доктор; директор почтовой службы; инспектор почтового департамента. Не считая двух сопровождавших их жандармов. Перед их глазами предстала ужасная картина.
Рассвело, и можно было рассмотреть все детали. В канаве, головой в густой траве, лежало тело кучера Этьена Одебера. Тело его было обезображено: несчастный был убит ударами сабли. Кисть правой руки – которой он, очевидно, пытался заслониться, – была отрублена на уровне запястья и лежала тут же, в траве. На левой руке видны были четыре рубленые раны.
Карета стояла чуть дальше, на заросшей травой дороге около поля. Вокруг в беспорядке были разбросаны пакеты и разбитые ящики. Там же лежал и второй труп: труп курьера Экскоффона. После осмотра врач сообщил, что он, скорее всего, был убит ударом кинжала. На его груди и животе виднелись три глубокие раны. Но и его горло было перерезано сабельным ударом.
Недалеко, невозмутимо пощипывая траву, спокойно стояли привязанные к дереву две лошади. Третья исчезла.
Жандармы, как положено, составили опись улик, оставленных бандитами на месте преступления: сломанная сабля, на клинке которой можно было прочесть надписи: на одной стороне: «Честь меня ведет». На другой – «Во спасение Родины»; ножны от этой сабли и красную сафьяновую перевязь; чехол от ножа; портфель Экскоффона с 260 ливрами ассигнациями, бумаги, письма, две пачки ассигнаций по 2000 ливров, вексель на 40 ливров для оплаты в Марселе. А также в беспорядке: 23 900 ливров девяносто девятью ассигнациями, запачканными кровью; еще один портфель; вексель на 43 000 ливров на имя гражданина Рекиза из Марселя; чемодан курьера.
А где же семь миллионов ассигнациями государственных денег? Исчезли. Десять деревянных ящиков, в которые они были уложены, валялись разбитые и пустые.
Расследование, проведенное по горячим следам судьей Бо, можно признать в своем роде эталоном. В кратчайшие сроки были найдены очевидцы, собраны ценные сведения. Перелистаем вместе страницы этого дела.
Началось все с того, что поздним утром 8 флореаля несколько человек, верховых, появились в Монжероне и Льезенте. Было видно, что они ждали чего-то – или кого-то, стараясь убить время. По многочисленным свидетельствам было восстановлено, почти по минутам, все, чем они занимались. Как ни странно, но эти люди даже не пытались остаться незамеченными…
Сначала приблизительно около полудня или часа дня в Монжероне у гражданина Эврарда, содержателя придорожной гостиницы с трактиром «Лашасс», появляется первый всадник. Он заказывает суп и полбутылки вина. Служанка – ее зовут Гросстет – приносит ему вино, и, пока готовится суп, посетитель выходит на крыльцо гостиницы. Затем он возвращается и заказывает обед на четверых. Примерно через четверть часа появляются еще три всадника.
Эта четверка садится за стол. Лоран Шабо, торговец, свидетельствует: «Я остановился в Монжероне в гостинице “Лашасс”» около часу дня. Когда я вошел в зал, там уже сидели четыре человека. Все были в сапогах, у одного серебристые шпоры. Их лошади, рядом с которыми в конюшне я поставил свою, были одна черной масти, другая – белой, масть двух других я не запомнил. Они прибыли до меня и уехали передо мной».
Служанка трактирщика Шатлена, женщина по имени Сотон, свидетельствует, что 8 флореаля, около половины третьего дня, она видела четырех странных человек, которые заказали у нее кофе. Пока она готовила кофе, клиенты вышли в соседнюю комнату, где стоял биллиард. Когда настало время расплачиваться, «молодой светловолосый бледнолицый человек в голубом рединготе и белом жилете» хотел рассчитаться ассигнациями. Хозяин отказался, и тогда другой человек, «более высокий», расплатился монетами.
Около трех часов дня четверо всадников выехали в направлении Льезента. Другие свидетели позволяют проследить их дальнейший путь. Например, гражданин Пьер Жиле, продавец скота, рассказывает: «Я сидел на пороге своего дома с маленькой дочерью на руках, когда увидел трех всадников, проезжавших мимо между пятью часами и пятью с четвертью. Никто из них не был мне знаком». Позднее тот же гражданин Жиле вспомнил еще кое-какие подробности, представляющие несомненный интерес: «8 флореаля между 5 и 6 часами вечера я видел, как в сторону Льезента проехали две группы всадников. В первой было три всадника, а во второй – два. Они держались на расстоянии ружейного выстрела друг от друга».
Но почему всадников вдруг стало пятеро?
Перед тем как их увидел Пьер Жиле, наши всадники заезжали утолить жажду к вдове Фейе, торговке лимонадом из Льезента. Они очень хотели пить. И есть тоже. Гражданин Шампо, владелец кабачка, свидетельствует: «Они заехали ко мне около пяти часов вечера, четверо всадников. Они заказали ужин и поставили лошадей в конюшню. Уехали они около семи часов. Через некоторое время приехали еще двое, также верхом. Я у них еще спросил, не из той ли они компании, что проехала чуть раньше, и они ответили, что нет, что они тех не знают. Должен добавить, что у каждого из шести всадников за поясом было по два пистолета».
Таким образом, пятерка всадников превратилась уже в шестерку.
Однако этих всадников, находившихся у Шампо с 5 до 7 часов, – если верить трактирщику, – другие свидетели встречали в других местах в то же время, около 6 часов. Жан Шартрен, кучер, возвращался из Мелуна и встретил четырех всадников на дороге, в полулье от Льезента: «Я ехал из Мелуна уже почти час, когда возле парка Плесси встретил трех всадников, они ехали спокойно. Четвертый же как раз в это время галопом скакал им навстречу. Вскоре они соединились».
8 часов. Именно в этот час почтовая карета Лионской почты отправилась из Монжерона в Льезент, где должна была произойти смена лошадей.
Гражданка Помар, жена жандармского бригадира из Льезента, свидетельствует: «Около 8 часов, обеспокоенная тем, что мой муж не пришел домой, я вышла из дома и пошла по улице. Я почти столкнулась с неизвестным человеком на лошади. В этот момент почтовый экипаж покидал двор почтовой станции. Неизвестный пустил лошадь в галоп, как только это увидел. Он меня так напугал, что я вернулась к себе. Вскоре пришел мой муж, и мы легли спать».
Неизвестного, который так испугал гражданку Помар, почти в то же время видел и гражданин Шампо. Это был один из четырех всадников. Он возвращался к гражданину Шампо «за своей саблей, которую забыл в конюшне, где оставлял ее, отправляясь на ужин». Он уехал почти сразу же, перед этим наспех покормив лошадь. Через пять минут мимо проехала почтовая карета…
Достигнув этого пункта своего расследования, судья Бо посчитал себя вправе составить доклад, содержащий очевидный вывод: «После проведенного расследования, – пишет он, – представляется наиболее вероятным, что автором преступления является пассажир, отправившийся в почтовой карете вместе с курьером Экскоффоном. Можно также предположить, что этот пассажир состоял в сговоре с четырьмя всадниками, которые в тот день попадались на глаза свидетелям на пути кареты подозрительно часто. Скорее всего, они встретили экипаж в условленном месте и напали на кучера, нанеся ему множество ранений ударами сабель, несмотря на то что он, по-видимому, яростно защищался. А в это время пассажир убил курьера кинжалом… Потом преступник забрал деньги и воспользовался почтовой лошадью убитого кучера, чтобы иметь возможность передвигаться с такой же скоростью, как и его сообщники». На что не обратил внимания гражданин Бо, так это на противоречия в показаниях свидетелей относительно числа всадников. Конечно, большинство из них говорили о четырех, но некоторые видели и двух, и трех. А может, их было пятеро? Шампо видел даже шестерых! Казалось бы: так ли уж важно, сколько их было? Но именно эта «мелочь» окажется в конце концов ключом к решению загадки.
Развитие событий вскоре покажет, что Бо был прав: один из часовых, стоявших на заставе в Рамбуйе с 4 до 5 часов утра 9 флореаля, показал, что видел въезжающих в Париж пятерых падающих от усталости всадников на полузагнанных лошадях. Это было не единственное свидетельство о возвращении убийц лионского курьера в Париж. Около 4 часов утра между Вильнев-Сен-Жорж и Мезоном один драгун нашел на дороге саблю без ножен и перевязи, клинок которой был перепачкан запекшейся кровью. Немного дальше местный ребенок нашел и перевязь. Сабля точно подошла к пустым ножнам, найденным у моста Пуйи.
Итак, убийцы находились в Париже. Но где же именно?
В следующие часы полиция развила необычайную активность. Было установлено, что 9 флореаля, на следующий день после преступления, гражданин Морен, проживающий на улице Фоссе-Сен-Жермен-л’Оксеруа, принял на хранение около 4 часов утра четырех лошадей от некоего Этьена Куриоля, который взял их обратно около 7 часов утра…
Четыре лошади, 9 флореаля: замечательное совпадение. Полиция отправилась к Куриолю, в дом номер 200 на улице Пти-Репозуар. Никого. Никакого Куриоля.
Узнали только, что ему двадцать восемь лет, что он уроженец Авиньона и жил здесь с девицей Мадлен Бребан, двадцати лет. Девица исчезла вместе с ним. Они скрылись 10 флореаля – то есть через день после преступления, и местом их обитания была улица Бушри, дом 27, владение некоего господина Ришара. Полиция отправилась к Ришару. Никого. Неуловимый Куриоль и его пассия уже покинули Париж. Они направились в Шато-Тьерри. Естественно, полиция последовала по их следам. 19 флореаля, в 11 часов вечера, инспектор полиции Эдон находит Куриоля и Мадлен Бребан в Шато-Тьерри. Застигнутые прямо в постели, молодые люди не оказали никакого сопротивления. Куриоль был ростом 5 футов 4 дюйма (1,73 м), «с продолговатым загорелым лицом, высоким лбом, наполовину закрытым волосами, с черными глазами и острым раздвоенным подбородком». Он представился оптовым торговцем бижутерией, галантереей и вином. На все вопросы отвечал с невозмутимым спокойствием. Инспектор Эдон обыскал комнату и вскоре нашел красный сафьяновый портфель. В нем оказалось «множество золотых и серебряных монет» и 1 170 460 ливров ассигнациями и векселями!
Инспектор спросил, откуда у него столько денег.
Тот ответил спокойно, что тут все его состояние. Он был немедленно арестован.
Но в доме, где был обнаружен Куриоль с любовницей, проживал еще один постоялец, некто Гено, назвавшийся военным поставщиком. Казалось, он не имел отношения к делу. Но на всякий случай инспектор Эдон конфисковал и его документы. После чего, приняв серьезные меры предосторожности, он направился в Париж с Куриолем и Мадлен Бребан. Деньги, найденные у Куриоля, были предъявлены служащим Национального казначейства, и они узнали десять ассигнаций по десять тысяч ливров. Сомнений не осталось: Куриоль был одним из убийц лионского курьера. А тот самый Ришар, который предоставил ему убежище на улице Бушри сразу после преступления, показался настолько подозрительным, что его также арестовали и за компанию еще одного его постояльца по имени Бруер.
Арест двух остальных подозреваемых произошел в результате совпадения самых невероятных случайностей…
В это время гражданин Гено – тот, что из Шато-Тьерри, – решает вызволить свои документы, которые у него забрал инспектор во время ареста Куриоля. С этой целью он через два дня является в министерство юстиции в Париже. Его сопровождает один из приятелей, имя которого вскоре станет известно всей стране: Жозеф Лезюркес. Гено потом будет объяснять, что встретил Лезюркеса по пути и попросил составить ему компанию.
И вот наши друзья в приемной следователя Добентона, которому поручено вести это дело. Кто же такой Жозеф Лезюркес? Ему тридцать три года. Сын лавочника из Дуана, он в восемнадцать лет, еще до Революции, записывается в армию. Но однажды у него в руках разрывается ружье, и он лишается пальца на правой руке. Списанный из армии по увечью, он возвращается в Дуан как раз в то время, когда в обществе созревают новые идеи. Жозеф записывается в городское «Общество друзей народа» и вскоре начинает служить в канцелярии районного управления. На этом посту он не забывает и о своих интересах, активно спекулируя национальным достоянием.
По его собственному признанию, в 1790 г. у него ничего не было, а всего через три года он уже имел от десяти до двенадцати тысяч ливров годового дохода золотом и серебром, что делало его человеком состоятельным и даже богатым. Потом он будет говорить, что «первоначальным капиталом» ему послужило приданое жены – женился он в 1790 г. Теперь у него трое детей, две дочери и сын. Следствием такого быстрого и неожиданного обогащения явилось то, что ему стало скучно в Дуане. И вот он отправляется в Париж. Но едет один, вроде бы на разведку, подобрать квартиру.
И пока гражданка Лезюркес томилась с детьми в Дуане, отец семейства проматывал доходы в Париже, в чем ему помогали несколько новоявленных друзей, а также молодых дам и девиц.
В приемной следователя Добентона друзья приготовились к длительному ожиданию. Но когда они вошли в помещение, там находились две женщины, по виду из провинции, которые чуть ли не подпрыгнули при их появлении. Одна из них подошла к судебному исполнителю и что-то взволнованно зашептала ему на ухо. У помощника следователя полезли глаза на лоб, и он быстро завел женщин в кабинет. Там ошеломленный гражданин Добентон выслушал женщин, которые заявили ему, что узнали в посетителях двоих из тех всадников, что в день преступления были в Монжероне. Эти женщины были не кто иные, как свидетельницы, вызванные в столицу для дачи показаний, – Гросстет и Сотон, – рассказы которых мы уже выше приводили.
Кроме того, по пути к кабинету следователя женщины прошли мимо комнаты, где содержался под стражей Куриоль, и Сотон узнала в нем человека, который был в Монжероне в той же компании, и как раз он расплатился монетами.
Эта женщина, положительно, была хорошим физиономистом, раз она узнала Куриоля, вина которого была несомненна. Довентон, отпустив женщин, приказал немедленно пригласить в кабинет Гено и Лезюркеса.
Результат их допроса оказался любопытным.
Гено до приезда в Париж жил в Дуэ и в столице остановился у галантерейщика Ришара на улице Бушри, в том же доме, куда после ограбления почтовой кареты направился Куриоль.
– Вы знаете Куриоля? – спрашивает его Довентон.
– Я увидел его впервые вечером 10 флореаля в доме гражданина Ришара, – отвечает Гено.
Затем добавляет, что второй раз встретился с ним 11 флореаля за ужином. И, конечно, отрицает, что сам 8 флореаля был в Монжероне.
А что Лезюркес?
Он также не отрицает, что знаком с гражданином Ришаром.
Он также сообщает, что впервые к Ришару на обед «в прошлом месяце» его привел Гено. Потом он часто обедал и ужинал у Ришара. Что касается Куриоля, Лезюркес сказал, что познакомился с ним у Ришара.
– Были ли вы в Мелуне или в его окрестностях с тех пор, как поселились в Париже?
– Я ни разу не покидал Париж после приезда.
– А не совершили ли вы недавно верховую прогулку в компании с другими людьми?
– Я ни разу не садился на лошадь в Париже и ни разу не ночевал вне дома.
Позволим себе задать читателю вопрос: а что бы он сделал на месте следователя Довентона?
Лезюркес и Гено формально были опознаны двумя главными свидетелями из Монжерона. Были ли они действительно причастны к делу? И Гено, и Лезюркес знали Куриоля, бесспорного участника нападения. И Гено, и Лезюркес были близко знакомы с Ришаром, вероятным сообщником Куриоля, который к этому времени сам уже находился под замком.
Следователь немедленно заключил Гено и Лезюркеса под стражу. Прав он был или нет?
Через несколько дней арестован еще один подозреваемый, Давид Бернар, который предоставил лошадей Куриолю 8 флореаля. На этом следствие было прекращено. Убийца Экскоффона, таинственный попутчик лионского курьера, так и не был найден. Но считалось, что основные авторы и исполнители преступления были обнаружены…
Процесс по этому делу начался в парижском Дворце Правосудия 15 термидора IV года, то есть 2 августа 1796 г., в 10 часов утра. Председательствовал гражданин Гойе, считавшийся серьезным и опытным человеком. Он был министром и даже одно время членом Директории.
С самого начала процесса Лезюркес постоянно и бурно протестует. Он на все лады клянется, что оказался невинной жертвой рокового стечения обстоятельств. Эта горячность, честная, открытая физиономия, резко отличавшие его от остальных апатичных обвиняемых, в конце концов производят должное впечатление на публику и суд.
Председатель Гойе вызывает свидетелей обвинения. Все свидетели из Монжерона и Льезента. Все они, в том или ином месте, видели подозрительных «всадников». Конюх Жан Фоли уверенно опознает Куриоля и указывает на Лезюркеса:
– Он первый приехал в Монжерон, около половины второго дня.
– Этот человек ошибается! Никогда, – вопит Лезюркес, – никогда, я вам клянусь, я не был в Монжероне!
Гражданка Сотон также узнает – опять – Лезюркеса:
– Это тот самый тип, который собирался заплатить ассигнациями.
– А Гено, вы его узнаете?
– Конечно. Вот он!
Гражданин Шампо «очень хорошо» запомнил Куриоля и Лезюркеса и, «кажется, узнает» Бернара и Бруера.
Результаты первой очной ставки оказались не в пользу Лезюркеса. И все же он не сдается и не теряет надежды. Лучший способ доказать, что он не был в тот день в Монжероне, – найти свидетелей, которые видели его в это же время в другом месте. И Лезюркес предъявляет таких свидетелей, якобы встречавших его 8 флореаля в Париже в разное время дня. Самый серьезный из них – некто Легран, богатый галантерейщик из Пале-Эгалите. Идеальное алиби. Его слово должно перевесить свидетельства каких-то провинциалов, простолюдинов из Монжерона и Льезента. Действительно, когда Леграна вызвали к свидетельскому барьеру на следующий день, его появление произвело должный эффект. О себе он сообщает, что ему тридцать шесть лет, что он владеет галантерейным магазином в Пале-Эгалите и проживает на улице Шартр, в доме номер 384. Затем он заявляет, что знает Лезюркеса уже два года, и тот почти ежедневно заходит в его магазин с тех пор, как год назад стал жить в Париже.
– В частности и 8 флореаля, – рассказывает Легран, – Лезюркес был в моем магазине. Мы провели вместе все утро. Он пришел около 9.30, а расстались мы примерно в половине второго – два часа дня.
После этих слов зал загудел.
Пришлось вмешаться председателю. Он обращается к свидетелю:
– Как, уважаемый, вам удается вспомнить, через столько времени, что Лезюркес приходил к вам именно 8 флореаля? Или это было настолько примечательное событие, что оно так твердо отложилось в памяти?
Свидетель:
– И все же я настаиваю, если вы мне позволите, что как раз тот день я так хорошо запомнил. В день, когда Лезюркес был у меня, я заказал у гражданина Альденхоффа, галантерейщика, партию сережек, а ему продал серебряную ложку, называемую «карманной». Эта двойная операция произведена была именно 8 флореаля и отражена в учетной книге.
Председатель:
– Где эта книга?
Свидетель:
– Она передана адвокату Лезюркеса.
Председатель:
– Прошу предъявить книгу.
Книгу передают судье, и он начинает внимательно изучать записи. По мере чтения вид его становится все более суровым.
Председатель:
– Свидетель Легран, запись, о которой вы говорили и которая должна, как вы думаете, подтвердить правдивость ваших показаний, переправлена! Дата 8 флореаля нанесена поверх 9-го или какого-то другого числа, которое невозможно разобрать. Так это с помощью лжи вы хотите защитить преступника? Хватить изворачиваться, Лезюркес, своей ложью вы пытаетесь ввести в заблуждение правосудие! Теперь мы знаем, что нам думать о подобных уловках и о моральном облике тех, кто к ним прибегает! Видимо, господин адвокат, ваш клиент ввел в заблуждение и вас, раз вы предъявляете нам такого рода документы!
Пока он все это произносит, в зале стоит мертвая тишина. Похоже, она произвела должное впечатление. Леграна, по распоряжению прокурора, прямо в зале берут под стражу! Что касается Лезюркеса, его лицо стало мертвенно-бледного цвета. Он буквально погас.
На третьем заседании выступил еще один свидетель. Он рассказал, что Гено провел у него ночь с 8 на 9 флореаля. Этот свидетель был полицейским, и его выслушали. Затем председатель объявил перерыв до следующего дня для вынесения вердикта. 5 августа 1796 г. трибунал оглашает приговор: Гено и Бруер оправданы; двадцать четыре года каторги для Ришара. Куриоль, Лезюркес и Бернар приговорены к смерти.
Лезюркес вскакивает со скамьи с воплем:
– Вы казните невиновного!
Самое любопытное, его поддерживает Куриоль.
– Лезюркес и Бернар невиновны! Лезюркес вообще не участвовал в ограблении, Бернар же только присутствовал при дележе денег!
Дело лионского курьера закрыто. Начинается дело Лезюркеса.
Общественное мнение, достаточно индифферентное в начале процесса, – за пять предыдущих лет произошло столько трагедий, и гораздо более кровавых! – начинает интересоваться этим делом. В газетах появляются комментарии по делу Лезюркеса. Отношение к нему меняется, особенно после последнего заявления Куриоля, сделанного им уже в тюрьме: «Настоящими виновниками преступления были: Дюбоск, называющий себя галантерейщиком и проживающий на улице Круа в последнем доме по левой стороне, напротив оружейной лавки; Лафлер, живущий около Пале-Эгалите, на улице Валуа, напротив кафе, также галантерейщик, уроженец Лиона; Русси, итальянец, проживающий на улице Сен-Мартен в доме, расположенном между кафе “Аполлон” и галантерейной лавкой. У него были связи в почтовом ведомстве; Жан-Батист Лаборд, коммивояжер, проживающий на улице Фонтен в доме номер 8, напротив часовни.
Девица Бребан, моя подружка, всех их хорошо знает, она часто видела их у меня дома. Это мы вместе обедали и пили кофе в Монжероне, а на следующий день вместе вернулись в Париж к 5 часам утра. После я отвел лошадей на улицу Фоссе-Сен-Жермен. Остальные отправились к Дюбоску, где и были поделены украденные деньги. Там же я продал им своих четырех лошадей. Я думаю, что Русси направился в Брюссель. Он вместе с Лабордом был инициатором и вдохновителем этого предприятия. Сабля и шпора принадлежали Дюбоску, и это он возвращался за забытой в конюшне саблей в Льезент. Он же с Лафлером прогуливался по Льезенту. О всех подробностях готовившегося преступления было известно и девице Бребан».
Таким образом, если поверить Куриолю, на скамье подсудимых, кроме него, не было ни одного участника ограбления почтовой кареты. Или, по крайней мере, только он, один из обвиняемых, был в Монжероне. Ни Бернара, ни Ришара, ни Лезюркеса там не было. Значит, суд совершал не одну ошибку, а три…
Что смущает в этом заявлении? В глаза бросаются содержащиеся в нем очевидные противоречия. Как заметил Луи Гарро: «Во-первых, в нем сквозит явное желание обелить Бернара. Куриоль утверждает, что лошади принадлежали ему, но это не соответствует действительности. А почему он говорит, что за забытой у Шампо саблей в Льезент возвращался Дюбоск, когда неопровержимо доказано, что это сделал именно он, Куриоль? Непонятно».
Лезюркес, Куриоль и Бернар подали кассационную жалобу. 17 вандемьера V года жалоба – для всех троих – была отвергнута. Однако общественное мнение все более и более интересовалось этим делом. Им занялся Совет пятисот. Троим его членам было поручено проверить его.
5 брюмера V года представитель народа Симеон зачитал свой доклад перед Советом пятисот. По всей видимости, новое следствие пыталось – совершенно искренне – найти доказательства невиновности Лезюркеса. Но не нашло их… А доклад получился обстоятельным – замечательно написанным, убедительно мотивированным.
«У Совета, – писал Симеон, – нет никаких оснований ставить под сомнение решение суда, и он не должен этого делать. Но, надо сказать, это дело, закончившееся приговором, вынесенным 18 термидора, казалось, сопровождало, как вам известно, довольно необычное обстоятельство, которое и привлекло ваше внимание и заставило начать повторное расследование, с целью спасти человека, исправить ошибку, которую, возможно, совершило следствие. Мы молили небо, чтобы так и было и существовали обстоятельства, позволившие бы отменить приговор! Но их нет». Вывод: «Лезюркес виновен. Он осужден справедливо».
Дело закончено. Гревская площадь. Эшафот. Гражданке Лезюркес разрешено подойти к мужу вместе с детьми. Сцена прощания разрывает душу. А разве она могла быть иной? Весь путь от тюрьмы к эшафоту Куриоль не прекращая кричал: «Я виновен! А Лезюркес – нет!» Бернар, Куриоль и Лезюркес мужественно приняли смерть.
Но до сегодняшнего дня есть множество людей, которые думают, что была совершена судебная ошибка…
Прошли месяцы, В конце концов полиция схватила убийцу Экскоффона, того самого таинственного пассажира почтовой кареты. Им оказался некто Дюрош, он же Жан-Батист, он же Лаборд. Убийца признался, что его соучастниками были Куриоль, Лафлер и Русси. Бернар только дал им лошадей. И он даже не слышал имени Лезюркеса. Таким образом, Дюрош в точности повторил заявление Куриоля. Он закончил свою жизнь на гильотине 22 термидора V года.
Действиям полиции продолжала сопутствовать удача, и вскоре удалось задержать сначала Лафлера, а потом и Дюбоска. Лафлер признан виновным и гильотинирован 12 фримера VII года. Теперь все внимание сконцентрировалось вокруг Дюбоска. Так как именно вместо него – как считалось – заплатил жизнью Лезюркес. Вспомним запоздалое признание Куриоля, на котором он так настаивал до последней минуты: «Главным инициатором преступления был Дюбоск, на которого оказался очень похож Лезюркес».
Снова собрался трибунал. Снова вызываются свидетели из Монжерона и Льезента. Снова суд слушает их рассказы. Им показывают Дюбоска: если они его узнают, невиновность Лезюркеса будет доказана. Свидетели его не узнают!
Однако нельзя пренебрегать никакой мелочью. Суд пошел на неслыханное до этого дело – надел на голову Дюбоска, волосы которого были темные, светлый парик. Зачем? Потому что Лезюркес был блондином. Только и всего. И даже теперь ни один из свидетелей его не узнал!
Несмотря на это, Дюбоска ждет смертный приговор. Правда, надо сказать, это был бандит худшего пошиба. Он признался, что хорошо знал Куриоля, который взял 8 флореаля IV года лошадей у Бернара; что и после ограбления он несколько раз встречал остальных участников убийства. Но он не признал себя виновным ни в убийстве курьера, ни кучера, ни в похищении денег, а только в добровольной и осознанной помощи авторам преступления.
Вследствие этих обстоятельств суд отказался от мысли о возможной путанице между Лезюркесом и Дюбоском и, следовательно, признал невозможным реабилитацию Лезюркеса.
Через некоторое время был схвачен и Русси. Он был приговорен к смерти и казнен 11 мессидора XII года. После его смерти священник, принявший его последнее причастие, сказал, что подсудимый разрешил ему сообщить, что он осужден справедливо. А через полгода предъявил записку следующего содержания: «Я заявляю, что человек по имени Лезюркес невиновен, но это заявление я разрешаю обнародовать не ранее чем через шесть месяцев после моей смерти».
Это свидетельство казненного преступника, казалось, должно было стать решающим аргументом в пользу невиновности Лезюркеса. Увы! Эксперты высказали серьезные сомнения в подлинности документа…
Русси стал седьмым человеком, гильотинированным по делу лионского курьера. Вот он, этот печальный список, целиком: 1. Куриоль; 2. Бернар; 3. Лезюркес; 4. Дюрош, он же Лаборд; 5. Лафлер; 6. Дюбоск; 7. Русси.
Если суммировать данные всех проведенных расследований и допустить, что Дюбоска не было на месте преступления, если вспомнить, что Дюрош ехал вместе с курьером в карете, надо признать, что и остальные участвовали в нападении. Это Куриоль, Бернар, Лезюркес, Лафлер, Русси. Итого пять. Однако большинство свидетелей видели четырех всадников. Очевидно, где-то все же произошла ошибка, то ли со стороны свидетелей, то ли со стороны суда.
А если Дюбоск был там? Не будем забывать, что он приходил за лошадьми к Бернару вместе с Лафлером, Куриолем и Русси, за четырьмя лошадьми. Тогда перед нами как раз четыре всадника, о которых говорили свидетели. С другой стороны, Ришар – которому уже ничего не угрожало, он получил свой приговор, – передал в распоряжение правосудия то, что он узнал от Куриоля: тот сам вместе с Дюбоском напал и убил кучера, в то время как Русси и Лафлер «занимались» курьером. Зато тот факт, что Бернар находился 8 флореаля в Париже, позднее был подтвержден его бывшим слугой Шероном. Бернар знал о заговоре и лошадей он дал, вполне осознавая, для какого дела они будут использованы; и он, конечно, участвовал в дележе добычи. Но его не было в Монжероне. Значит, остаются: Куриоль, Лафлер, Дюбоск, Русси. Как раз четыре всадника. И тогда Лезюркес невиновен.
Невиновен? Все не так просто. В конце концов нельзя просто отбросить, одним махом, все свидетельские показания очевидцев из Монжерона и Льезента.
И, наконец, остается еще эта сделка, очевидная, бросающаяся в глаза сделка между Лезюркесом и настоящими убийцами. Человек, которого узнали свидетели, если бы он мог доказать, что совершенно не связан с бандитами, напавшими на почтовую карету, смог бы спасти свою голову. К несчастью для него, свидетели узнали в нем одного из всадников, а следствие выяснило, что он был хорошо знаком с настоящими убийцами. Пусть читатель сам рассудит, как можно понять дружескую вечеринку у Ришара 10 флореаля, всего через день после кровавого ограбления почтовой кареты и в момент, когда как раз произошел раздел добычи! В этот день кто сидел за одним столом с преступниками? Лезюркес и Гено.
Здесь защитники Лезюркеса опять могут воспрять духом: а как же Гено? Свидетели его также узнали. И с убийцами он встречался еще чаще, чем Лезюркес. В Париже он даже поселился у Ришара. Более того, именно вместе с Гено Куриоль уехал из Парижа, в то время как Дюбоск, Лафлер или Русси разъехались в разные концы Франции. Это так, и я не исключаю Гено. Мне кажется, что ему просто повезло, очень повезло, что у него оказался друг полицейский, обеспечивший ему алиби. Я думаю, что Гено – по справедливости – должен был бы разделить судьбу Лезюркеса.
Остаются протесты Куриоля, Дюроша и Русси: все они клялись, что Лезюркес невиновен. Но Куриоль хотел вместе с Лезюркесом отвести обвинение и от Бернара и Ришара. А те точно были виновны, по крайней мере как соучастники. А Дюрош? Его заявления представляют собой смесь противоречивых признаний и явной лжи. Русси? Подлинность его «исповеди» оставляет место для больших сомнений. Остается вспомнить, что и вдова Лезюркеса упорно добивалась реабилитации своего мужа. А вдова Лезюркес была богатой женщиной.
По-видимому, мы так и не узнаем всей правды о деле лионского курьера. Но вот что не подлежит сомнению: нельзя было приговаривать Лезюркеса к смерти, так как в его виновности не было полной уверенности. Сомнения в уголовной практике всегда должны трактоваться в пользу обвиняемого. Но сомнения остаются также – не менее серьезные – в его невиновности…
Одно соображение: почему вообще Лезюркес, человек богатый, влез в это грязное дело? Не забывайте, что он был игрок, что его состояние сколочено за короткий срок – всего за три года спекуляций государственным имуществом. Вспомним и то, что события происходили в эпоху, когда в обществе мораль оказалась понятием расплывчатым. Джентльмены-роялисты считали за доблесть грабить на дорогах во имя короля. Лезюркес мог посчитать небольшим грехом ограбить одну почтовую карету в своих личных интересах. А подобное дело требовало дорогостоящих приготовлений. Лезюркес мог финансировать нападение на лионского курьера: еще одна спекуляция, не больше. Возможно, ему пообещали, что деньги добудут без убийства. Но кучер и курьер стали сопротивляться, и тогда бандитам ничего не оставалось делать, как лишить их жизни… А потом, следуя бандитскому «кодексу чести», убийцы поклялись не раскрывать личности Лезюркеса. Не этим ли объясняется странное поведение Куриоля, Дюроша и Русси?
Это всего лишь одно из возможных объяснений, не более того. Что поразительно, два лучших исследователя этого дела, господа Гастон Делайен и Луи Гарро, писавшие о нем один в 1905-м, другой в 1951 г., – пришли к одному и тому же выводу: Лезюркес так или иначе, но должен был быть замешан в этом деле.
В течение XIX в. наследники казненного постоянно обращались к властям с просьбами реабилитировать Лезюркеса. И ни разу Лезюркес не был оправдан.
(По материалам А. Деко)
Поклонники творчества великого французского философа и просветителя Франсуа Мари Вольтера, а в особенности историки и литературоведы, в середине 1930-х гг. были необычайно взволнованы известием о том, что работниками Центрального государственного архива документов и актов (ЦГАДА) неожиданно обнаружены 90 подлинных писем Вольтера, давно считавшихся утраченными!
В последующие годы специалисты провели тщательные текстологические уточнения, и в целом ряде писем были обнаружены большие фрагменты, ранее не опубликованные или сильно искаженные издателями. Некоторые неизвестные письма Вольтера, относящиеся к его переписке с императрицей Екатериной Великой, привлекли мое внимание. По неведомым мне причинам историки не обратили на них внимания и не дали к ним комментария. А между тем в них Вольтер предлагал Екатерине построить танки и применить это изобретение в войне с турками! Таких писем, в коих речь идет об этом новом оружии, мы насчитали 14, и они чрезвычайно интересны.
Великий французский философ и просветитель Вольтер
Начнем с неизвестного ранее фрагмента письма.
Вольтер – Екатерине
Ферне, 26 февраля 1768 г.
«Ваше величество!.. Несколько дней тому назад один человек с новыми идеями сказал мне, что на широких равнинах, где будут проходить ваши войска, было бы удобно с успехом применить в несколько измененном виде старые военные колесницы. Он имеет в виду повозки с двумя дышлами, наружной широкой обшивкой корпуса, доходящей до морды лошади, и которая служит прикрытием. Каждый такой легкий танк управляется двумя стрелками с возвышения, расположенного сзади. Они должны двигаться перед кавалерией и это зрелище должно устрашить турок, а то что устрашает – побеждает!
В гористой и на пересеченной местности они малоэффективны, зато они могли бы быть великолепны на равнине или, по крайней мере, в сельской местности. Их испытание обошлось бы не очень дорого и не потребовало бы больших усилий…»
Несмотря на весьма скупое описание «танка», по нему тем не менее можно сделать схематический чертеж: защищенные броневым каркасом кони тянут за собой особое сооружение на колесах, в коем на возвышении укрыты стрелки. Двигаясь впереди в боевых порядках, они врезаются в расположение пехоты противника и рассеивают ее, чем в значительной степени содействуют успеху сражения. Во времена Вольтера конница и артиллерия были самыми сильными боевыми тактическими средствами европейских воюющих армий и применение «танков Вольтера» в сражениях неминуемо привело бы к пересмотру всей сложившейся тактики ведения войн. Новое изобретение дает полководцам неоспоримые преимущества – так мыслил Вольтер и попытался это объяснить Екатерине. Однако посмотрим, как развивались события далее.
Вольтер – Екатерине
Ферне, 27 мая 1769 г.
«…Не знаю, найдется ли в вашем государстве хоть один человек, который следил бы с большим участием, чем я, за успешным осуществлением всех ваших начинаний… Я знаю, что янычары слывут за весьма хороших солдат, но, полагаю, русские значительно лучше… Я снова виделся с тем старым офицером, который предлагал во время войны 1756 г.ввести в употребление танки. По приказанию военного министра графа д’Аржансона, они были тогда опробованы. Но ввиду того, что применение этого изобретения могло быть успешно только в обширных равнинах Лютцена, этим изобретением не воспользовались.
Изобретатель продолжает утверждать, что какие-нибудь полдюжины таких танков, предшествуя кавалерии или пехоте, были бы в состоянии расстроить совершенно янычар Мустафы (турецкий султан Мустафа III, 1717–1774), и неудача могла бы явиться только в том случае, если бы они встретили перед собой рогатки и рвы…»
В приведенном фрагменте письма императрице имеется указание на то, что в 1756 г. друг Вольтера со школьной скамьи Пьер д’Аржансон (1696–1764) в бытность свою военным министром Франции намеревался провести испытания и даже попробовать «танки» в деле, но, видимо, не успел это осуществить, так как из-за интриг известной фаворитки короля Людовика XV мадам Помпадур оставил свой пост. Как же реагировала Екатерина на предложение Вольтера вновь опробовать на войне свое изобретение?
Екатерина – Вольтеру
15 августа 1769 г.
«Я получила, милостивый государь, ваше прекрасное письмо от 26 февраля и сделаю все возможное, чтобы последовать вашим советам. Если Мустафа еще не побит, то это, решительно, не ваша и не моя вина, и не вина моей армии… Ничего более не могло бы мне доказать, с какой действительной искренностью вы относитесь к тому, что касается наших дел, как то, что вы пишете мне по поводу этих новоизобретенных танков. Но беда в том, что наши военные люди совершенно те же, что и военные других стран: новации не испытанные кажутся им сомнительными…»
Итак, Екатерина обещала последовать совету Вольтера. Философ ликовал. Он обрушил на императрицу каскад изысканных похвал и блестящих острот. Он просит Екатерину скорее завершить войну с Турцией, чтобы он сам мог доложить о ней Петру Великому на том свете. Осведомленность Вольтера в европейских делах того времени была поразительная, поэтому его советы Екатерине оказались весьма дельными. Например, он писал о том, что России необходимо иметь свой флот на Черном море, дабы обезопасить границы со стороны Оттоманской Порты. Пишет он и о своих танках. Видимо, Вольтер вновь обсуждал ожидаемый эффект с военными и получил хороший отзыв.
Вольтер – Екатерине
Ферне, 10 апреля 1770 г.
«Государыня… газетчики похожи на господина де Пурсоньяка, говорившего: “Он дал мне пощечины, но я все-таки ему все высказал!” Я серьезного полагаю, что Великая армия Вашего Императорского Величества попадет на равнины Адрианополя в июне. Умоляю простить меня, если я осмеливаюсь вновь настаивать на танках…
Я не принадлежу к ремеслу человекоубийц, но вчера двое немецких военных уверяли меня, что действие этих танков было бы неотразимо при первом сражении, и что ни батальон, ни эскадрон не могли бы устоять против силы новизны подобного оружия. Римляне смеялись над военными колесницами прошлого и были правы… Один опыт с моими машинами и с тремя или четырьмя эскадронами кавалерии может сделать очень многое и не доставить особых хлопот…»
Весьма примечательно, что Вольтер говорит о танках как о машинах, не похожих на древние колесницы, видимо, возражая тем, кто не понимал огромную разницу между ними.
«По всей вероятности… при вашем дворе все другого мнения, и я прошу сообщить хотя бы об одном доводе против этого изобретения. Что касается меня, то каюсь, что не вижу ни одного аргумента против…»
Под напором доводов Вольтера Екатерина дает указание построить несколько танков для русской армии и провести полевые испытания.
Екатерина – Вольтеру
20 мая 1770 г.
«Милостивый государь, оба ваши письма от 10 и 14 апреля дошли до меня друг за другом вместе с чертежами, которые вы приложили к ним. Я сейчас же заказала два танка по рисунку и по описанию, которые вы так любезно прислали мне и за которые я вам очень признательна. Я велю сделать опыт в моем присутствии… Наши военные согласны, что подобные танки могли иметь свое действие с правильным войском, но они добавляют, что в прошедшую кампанию турки имели привычку окружать наши войска врассыпную, и что у них никогда не было в одном месте батальона и эскадрона вместе. Одни только янычары выбирали закрытые места, как-то: лес, рвы и пр., чтобы нападать отдельными отрядами, и тогда пушки делают свое дело. Во многих случаях наши солдаты встречали их штыками и заставляли отступать».
Екатерина по присланным чертежам распорядилась изготовить два танка. К сожалению, утрачено письмо Екатерины за 27 мая, где, судя по всему, она сообщала хорошие вести, которые доставили Вольтеру много радости, и он, как истинный француз, не скрывал это.
Вольтер – Екатерине
Ферне, 4 июля 1770 г.
«Письмо, которым Ваше Императорское Величество удостоили меня от 27 мая, мною получено. Я восхищаюсь вами во всем… Еще раз повторяю, что я не знаток дела, но готов поставить на ставку свою жизнь, что на равнине эти вооруженные танки, да еще с помощью пехоты, уничтожат всякий неприятельский эскадрон или батальон, правильно выступающий (подчеркнуто мною), ваши офицеры согласны с этим, такой случай может представиться…»
Как видно из текста, Вольтер был весьма уверен в эффективности новой техники. Война с Турцией к тому времени принимала все большие масштабы, и он надеялся, что его танки удастся испытать непосредственно в боевой обстановке.
Вольтер – Екатерине
Ферне, 11 августа 1770 г.
«Неужели эти варвары-турки будут всегда нападать как гусары? Попадутся же они когда-нибудь сомкнутыми рядами, чтобы на них можно было пустить мои танки? Мне хотелось бы помочь вам… Еще раз умоляю каких-нибудь известий!..»
Однако дальнейшие события таят какую-то загадку. Вольтер сгорал от нетерпения, а Екатерина почему-то стала старательно обходить тему о танках. Она подробно пишет о победе фельдмаршала Румянцева в Валахии и триумфах адмирала Синявина на море, о взятии Азова, о плененной многотысячной армии турок и ничего о танках! Этому можно дать объяснение. Опасаясь перлюстрации писем на границе (что в те времена было распространенным обычаем), Екатерина о результатах полевых испытаний сообщила через доверенное лицо.
В тот период к Вольтеру приезжало много русских: граф Александр Воронцов, граф Федор Орлов, подруга императрицы, почитательница Вольтера княгиня Екатерина Воронцова-Дашкова и другие.
Екатерина писала Вольтеру: «Многие из наших офицеров, которых вы так любезно принимали в Ферне, вернулись в восторге от вас и вашего приема…» Не исключено, что какое-то небольшое количество построенных танков Вольтера совершили переходы в составе русской армии, но, увы, применить их в эту кампанию не представилось возможным. Танки Вольтера были рассчитаны только на равнинную местность. Эта же война была особой, заключалась в кровопролитных штурмах городов и крепостей и в жестоких сражениях кораблей на море (Азов, Кагул, Бендеры, Аккерман, Чесма и др.) и не была похожей на ту войну, которую вел в Европе Фридрих II и которую хорошо изучил Вольтер. Философ, конечно, это понимал, смешно сердился, негодовал. Тем не менее он искренне рад был, когда в 1774 г. заключили мир с Турцией, вошедший в историю под названием Кючук-Кайнарджийского, и что война закончилась.
Такова краткая история с танками Вольтера, которые он предложил русской армии. С точки зрения военной стратегии Вольтер далеко обогнал свое время. В его эпоху войны не прекращались. Число жертв было огромно. Вольтер полагал: то, что устрашает, побеждает, и, появившись на поле сражения, полдюжины его танков любую армию обратят в бегство, при этом значительно сократив число трупов…
Французский военный инженер Никола Жозеф Кюньо (1725–1804) построил три паровых автомобиля, один из которых (1771) предназначался для транспортировки пушек. Вольтер знал о его испытаниях машин в Париже. Стоило изобретения Вольтера и Кюньо соединить – и «танк» Вольтера мог превратиться в грозное оружие. Этого не произошло, вероятно, потому, что у истории есть свои законы.
(По материалам Л. Вяткина)
В четверг 31 мая 1770 г. многочисленные толпы парижан и жителей окрестных городов стекались к небольшому кладбищу Мадлен, что расположено поблизости от Сент-Оноре, чтобы удостовериться, что среди ста тридцати двух погибших, чьи тела были выложены вдоль ограды, нет их родственника, друга или соседа. Праздник, организованный накануне в честь бракосочетания наследника французского престола, будущего короля Людовика XVI, с Марией-Антуанеттой, окончился ужасной катастрофой, сведения о которой доносят до нас документы национальных французских архивов.
Вот уже несколько месяцев приказ короля об устройстве народных развлечений служил вдохновением для создания многочисленных проектов: грандиозного бала на Елисейских Полях; конных скачек «в подражание древним римлянам»; состязания на Сене между лодками, изображавшими гондолы, морских рыб и монстров…
Однако самые фантастические проекты были отвергнуты ввиду ограниченности муниципальных средств. За две недели до празднества городские советники дали свое согласие лишь на проведение ярмарки и устройство праздничной иллюминации на северных бульварах Парижа. От ворот Сен-Дени до площади Мадлен на деревьях было развешено 360 фонарей; бенгальскими огнями должна была осветиться улица Руаяль, ведущая к площади Людовика XV (ныне площадь Согласия), где планировалось устройство большого праздничного фейерверка, подготовка и исполнение которого были доверены известному пиротехнику Ружьери. Для высокопоставленных зрителей между колоннами здания, примыкавшего к площади с севера, были обустроены трибуны и ложи.
Людовик XVI
В среду 30 мая 1770 г. прекрасная погода позволила парижанам забыть про грозу, прервавшую за две недели до этого празднование помолвки престолонаследника и Марии-Антуанетты. День их бракосочетания был объявлен нерабочим, и о его исключительности с шести утра возвещал гул канонады. Намеченный на вечер фейерверк был единственным зрелищем, предложенным публике, и возможность чрезвычайного скопления народа заранее внушала опасения городским властям.
Во избежание несчастного случая лейтенант полиции Сартин запретил сооружение помостов, которые могли бы сломаться под натиском толпы, а также катание на лодках по Сене. Министр полиции был проинформирован о мерах, принятых «купеческим прево» Арманом-Жеромом Биньоном, назначившим комендантом парижской гвардии Леламбурера де Блеренваля, а его помощником майора де Бара.
Мария-Антуанетта
С начала праздничного вечера, когда раздача хлеба и мяса осчастливила самых бедных, горожане пешком и в каретах двинулись к площади Людовика XV. Почти не соблюдались правила движения экипажей, часть улицы Руаяль оказалась заблокированной остановившимся фиакром. Началось представление.
К сожалению, сам фейерверк описан очевидцами достаточно скупо. За первой вспышкой последовали гирлянды искр, за ними – финальный «букет». И вдруг в самый разгар праздника загорелся символический храм Гименея, из которого производились залпы, – макет, сделанный из дерева, штукатурки «под мрамор» и разрисованного холста.
Как это ни парадоксально, площадь, открытая с трех сторон, в тот вечер оставляла единственный выход для людской толпы: улицу Руаяль. Положение осложнялось тем, что на улице велись работы по реконструкции старых домов; края мостовой, заваленные строительными материалами, при слабом освещении улицы становились настоящими ловушками для неосторожных пешеходов.
Насмотревшись на фейерверк, около трехсот тысяч человек, столпившихся на площади, стали искать выхода на бульвары, чтобы принять участие в аттракционах ярмарки. Людской поток устремился на улицу Руаяль. Сначала все было спокойно, но минут через пятнадцать стало нарастать встречное движение горожан, уставших от суеты бульваров и пожелавших любоваться иллюминацией; одновременно на улице появились две пожарные кареты, спешащие на помощь догоравшему «храму Гименея». Еще несколько карет, въехавших на улицу со стороны колоннады, разделили толпу на две части, давление в которых выросло настолько, что люди, спотыкаясь о мостовую, уже не могли подняться. Идущие следом, не в силах справиться с натиском толпы, топтали упавших и сами падали под ноги идущим. Напрасно они кричали и упирались, толпа продолжала движение.
Наконец общая суматоха и крики были услышаны майором де Баром, стоявшим на посту на углу улицы Руаяль и бульвара Мадлен. На помощь горожанам отправились гвардейцы, которые, зажатые со всех сторон, не смогли, однако, продвинуться дальше ворот.
Чтобы остановить людской поток, майор разделил гвардейцев на две группы, и они, добравшись до площади Людовика XV по соседним улицам, соединились и перекрыли вход на улицу Руаяль. Все тотчас успокоилось. Толпа остановилась. Местами она оказалась такой тесной, что приходилось силой разжимать руки людей, которые сами уже не могли расцепиться.
После того как схлынул людской поток, стали видны последствия случившегося: мостовая была усеяна десятками тел. Некоторые из них, что были еще живы, отдышавшись, быстро приходили в чувство. Другие оставались в очень тяжелом состоянии. Сразу появилось двое хирургов, пытавшихся оказать им первую помощь. Для транспортировки раненых в госпиталь были реквизированы кареты, чьи владельцы не уступали их по доброй воле.
Самой юной жертвой происшествия оказался сын старьевщика, самым старым из погибших – 75-летний торговец коврами. Женщин было вдвое больше, чем мужчин, и 40 % умерших было старше пятидесяти лет.
На ком же в действительности лежала ответственность за происшествие? С самого утра 31 мая в Париже собрался на заседание парламент. Пользуясь своим правом высшего командования полицией города Парижа, парламент решил начать расследование. В ходе следствия выявилась небрежность в действиях лиц, ответственных за безопасность.
Множество легенд связано с парижскими соборами, и прежде всего с собором Нотр-Дам. Приверженцы эзотерических учений утверждают, что архитектура и символика собора Нотр-Дам – это своего рода зашифрованный свод оккультных учений – именно в этом смысле Виктор Гюго говорил о Нотр-Даме как о «наиболее удовлетворительном кратком справочнике оккультизма».
Начиная с XVII в. различные исследователи с большей или меньшей убедительностью раскрывали тайный смысл символики собора. И уже в нашем веке Фульканелли, написавший знаменитую книгу «Загадки соборов», стал авторитетом в этой области (в нескольких фильмах ужасов, действие которых проходит в оскверненных соборах, где появляется нечистая сила, имеются обязательные ссылки на Фульканелли).
Архитектура собора Нотр-Дам в Париже – это своего рода зашифрованный свод оккультных знаний
Прежде всего, говорят, что средневековые алхимики закодировали в геометрии Нотр-Дама секрет философского камня. Фульканелли видит немало алхимических символов в архитектурной отделке собора. В частности, он пишет: «Если, подталкиваемые любопытством, или просто ради праздной прогулки погожим летним днем вы подниметесь по витой лестнице, ведущей к верхним этажам собора, пройдитесь затем неторопливо по узкому проходу галереи второго яруса. Дойдя до угла, образуемого колонной северного свода, вы увидите посередине вереницы химер удивительный барельеф старца, высеченный из камня. Это он – Алхимик Нотр-Дам».
Интересно также толкование символики центрального (западного) круглого витража на фронтоне собора – такие круглые витражи иногда называют «розеткой». Зодиакальные знаки этого витража, а также символы зодиака, высеченные из камня на центральном портике с фигурой Девы Марии, обычно толкуют как символ годичного цикла. Однако зодиакальный цикл, изображенный на большом круглом витраже, начинается не со знака Тельца, как это принято в западной астрологической традиции, а со знака Рыб, соответствующего началу индуистского астрологического цикла. Согласно греческой традиции, знаку рыб соответствует планета Венера. Другой астрологический символ – лунарный цикл – воспроизводит так называемая галерея царей, 28 скульптурных фигур изображают, как считается, царей Иудейских, но по Библии их было 18 или 19 – тогда как лунный месяц имеет 28 дней. Что на это сказать?
И, наконец, еще одна легенда – о дьяволе-кузнеце. Створки ворот Нотр-Дама украшены замечательным узором из кованого железа со столь же удивительными железными замками. Выковать их было поручено некому кузнецу по имени Бискорне. Когда кузнец услышал, что ему нужно будет выковать фигурные замки и узоры для ворот самого красивого собора Парижа, он струхнул не на шутку. Подумав, что ему никогда с этим не справиться, он попытался призвать в помощь дьявола. На следующий день, когда канонник Нотр-Дама пришел поглядеть на работу, то застал кузнеца без чувств, но в кузнице взору его явился настоящий шедевр: фигурные замки, накладные кованые узоры, представлявшие собой ажурные переплетающиеся листья… словом, канонник остался доволен.
В день, когда отделка ворот была закончена, а замки врезаны, ворота оказалось невозможно открыть! Пришлось окроплять их святой водой.
В 1724 г. историк Парижа Анри Соваль уже высказывал некоторые мысли относительно загадочности происхождения узоров на воротах Нотр-Дама. Никто не знал, как они были сделаны – то ли это было литье, то ли они были выкованы: Бискорне оставался нем, секрет был утерян с его смертью, и Соваль добавляет: «Бискорне, уязвленный угрызениями совести, погрустнел, стал молчалив и в скором времени умер. Тайну свою он унес с собой, так и не раскрыв…»
В Нотр-Даме хранится гвоздь с креста, на котором был распят Иисус Христос. Крестных гвоздей существует четыре: два хранятся в Италии и два во Франции – один в Нотр-Даме, а другой в соборе города Карпантра.
Правда, римская церковь Санта-Кроче также оспаривает подлинность французских реликвий и, в частности, из собора Св. Сиффрена (Зигфрида) из Карпантра.
Именно этот гвоздь и овеян многочисленными легендами. Во-первых, этот гвоздь вовсе не гвоздь, а удила (элемент упряжи). Почему удила: согласно легенде, один из гвоздей (а по другим версиям – три), которыми был распят Иисус Христос, был обнаружен в Иерусалиме матерью византийского императора Константина – Еленой. Из этого гвоздя она приказала сделать удила для лошади Константина, чтобы оберегать его на поле боя.
По прошествии веков эти самые удила оказались в соборе Карпантра. Но называют их все же иногда и гвоздем – Святым гвоздем, – потому что гвоздь этот совершил, по преданиям, множество чудес. Во время эпидемий чумы жители Карпантра использовали его как талисман – прикосновение к гвоздю исцеляло больных и одержимых. Факты чудесных исцелений официально признаны Ватиканом. И самое главное чудо – гвоздь из собора в Карпантра за почти два тысячелетия существования не заржавел – говорят, что его пытались позолотить, но позолота отставала.
Существует мнение, что эти удила на самом деле не имеют отношения к крестным мукам Христа, и что на самом деле они были изготовлены здесь же, на месте, древними галлами. Но так этот или нет – неизвестно. В любом случае металл, из которого изготовлены удила из собора Карпантра, не окисляется самым чудесным образом, тогда как с гвоздем из Нотр-Дама никаких чудесных историй или легенд о чудесных исцелениях не связано. Более того, нотр-дамский гвоздь – ржавый.
После гибели капитана Кука французское правительство, ревниво следившее за удачами англичан, решило захватить пальму первенства в исследованиях Тихого океана. Маршрут кругосветного плавания, предписанный Жану Франсуа де Гало де Лаперузу, превосходил все, что было известно до той поры: из Бреста идти к Канарским островам, обогнуть мыс Горн, сделать остановку на острове Пасхи, затем на Сандвичевых островах, потом идти вдоль американского берега на север, снова спуститься к югу; от американского побережья направиться в Японию и достичь Китая; вдоль азиатского берега идти на север, потом снова повернуть к югу и плыть до Новой Голландии (Австралии); вернуться во Францию через Молуккские острова, Иль-де-Франс (остров Маврикий) и мыс Доброй Надежды. Все плавание предполагалось завершить в четыре года.
1 августа 1785 г. Лаперуз вышел из Бреста с двумя фрегатами – «Буссоль» и «Астролябия». В состав экспедиции входило 242 человека, в том числе 17 ученых различных специальностей. Среди них были академики-астрономы Монж и Лепот Дежеле, географ Бернире, ботаник и врач де ла Мартиньер, физик Ламенон, натуралист и естествоиспытатель Дюфрен. Связь экспедиции с Парижем поддерживалась благодаря специально разработанной программе доставки вестей.
В феврале 1787 г. в Версаль прибыла первая корреспонденция, отправленная из Монтеррея (в испанской Калифорнии) и содержавшая несколько писем. Лаперуз сообщал: «За четырнадцать месяцев мы обогнули мыс Горн, проплыли вдоль всего американского берега до горы Сент-Эли; исследовали этот берег с большой тщательностью и 15 сентября прибыли в Монтеррей. Мы устраивали стоянки на разных островах Южного моря и прошли по параллели Сандвичевых островов пятьсот лье с востока на запад. Я простоял сутки на острове Мауи и прошел новым проходом, который англичане не смогли обследовать».
Людовик XVI и Жан Франсуа де Гало де Лаперуз
В октябре 1787 г. фрегат «Проворный» доставил во Францию новую почту. Удалившись от берегов Филиппин, весной 1787 г. Лаперуз начал обследовать берега Восточной Азии, постепенно продвигаясь на север. Французы нанесли на карту берега Восточно-Китайского и Японского морей, поднявшись на север почти до 40° с. ш. Утром 7 июля с борта «Буссоли» заметили полосу гористой суши, протянувшуюся в меридиональном направлении. Вскоре на море пал густой туман, и французы, считая, что перед ними побережье Йессо (остров Хоккайдо), двигались на север практически наугад. Через пять дней оба фрегата бросили якорь в удобной бухте. Из объяснений местных жителей и чертежа, набросанного ими, Лаперуз понял, что находится на острове, который называется Сахалин, отделенном от материка и острова Йессо проливами.
Корабли продолжили плавание к северу по Татарскому проливу (название дано Лаперузом).
Пройдя вдоль берега Сахалина на юг, Лаперуз проследил более 700 км побережья острова вплоть до южной оконечности, названной им мысом Крильон. После кратковременной стоянки у мыса Крильон Лаперуз вышел из Японского моря в открытый океан проливом, впоследствии получившим его имя, затем прошел вдоль дуги Курильских островов и 7 сентября 1787 г. прибыл в гавань Петропавловска-Камчатского. Здесь «Буссоль» была встречена приветственными выстрелами из пушек.
Новые вести от Лаперуза пришли в Париж только через год. Почту на этот раз доставил Бартоломей Лессепс – единственный участник экспедиции, вернувшийся на родину. Он добирался с Камчатки через Сибирь на собачьих упряжках, на телеге и даже на верблюде. Из почты явствовало, что от берегов Камчатки оба фрегата ушли в Южное полушарие. Теперь вестей от них не ожидалось до самого прибытия к берегам острова Маврикий, намеченного на декабрь 1788 г. Поэтому Людовик XVI был удивлен, получив почту из Новой Голландии (Австралии), куда Лаперуз прибыл 26 января 1788 г. Сообщив о своих новых открытиях в Полинезии, начальник экспедиции писал, что собирается посетить острова Меланезии, в том числе Санта-Крус, обогнуть Новую Голландию и идти к острову Иль-де-Франс (Маврикий).
– Что ж, подождем следующей почты, – сказал король, прочитав доклад Лаперуза.
Но вестей от Лаперуза больше не было… В июле 1789 г. во Франции началась революция. Эти бурные события затмили собой все остальное, и о Лаперузе вспомнили только спустя два года. В феврале 1791 г. Национальное собрание признало «необходимость спасения Лаперуза и его моряков». Спустя семь месяцев из Бреста отплыли два корвета под начальством контр-адмирала Жозефа д’Антркасто.
В течение двух лет экспедиция д’Антркасто искала следы Лаперуза. Но никаких следов Лаперуза и его спутников не было…
…Майской ночью 1793 г. вахтенный матрос заметил остров по левому борту. При свете звезд видна была пена разбивавшихся о подводные скалы волн. Д’Антркасто, уже заболевший лихорадкой, которая вскоре свела его в могилу, посмотрел на карту: этого островка на ней не значилось. Не задумываясь, адмирал пошел дальше. Однако ему захотелось дать этому островку название, и он написал: «остров Поиск» – по названию своего корвета. Если бы не болезнь, адмирал, может быть, приказал бы осмотреть этот атолл. Тогда бы он, вероятно, назвал его островом Находка, и не пришлось бы ждать до 1827 г., чтобы раскрыть тайну исчезновения Лаперуза…
21 июля 1793 г. тело умершего адмирала д’Антркасто со всеми почестями опустили в море неподалеку от берегов Новой Бретани. Ровно за шесть месяцев до того в Париже скатилась на эшафот голова короля Франции Людовика XVI. Садясь в повозку, которая должна была доставить его на казнь, король спросил своего палача:
– Нет ли вестей от Лаперуза?
Но вестей не было…
…34 года спустя английский фрегат с тем же названием «Поиск» подошел к атоллу Ваникоро (из группы островов Санта-Крус), который после смерти д’Антркасто никто не называл островом Поиск. Командир судна Питер Диллон много лет исследовал Коралловое море. В этих краях для него больше не было тайн – кроме одной, в которую он и хотел проникнуть. Дело в том, что незадолго до этого на острове Тикопия, где он пробыл несколько месяцев, туземцы продали ему серебряную гарду от эфеса шпаги. На ней был выгравирован герб. Питер Диллон почему-то решил, что это герб Лаперуза. Имя великого мореплавателя к тому времени знали все моряки мира.
Туземцы рассказали Диллону, что в последние годы рыбаки с далекого атолла Ваникоро часто привозили к ним на Тикопию серебряные ложки, топоры, чайные чашки. Продавая эти сокровища, они рассказывали историю двух кораблей белых людей, которые когда-то, очень давно, сели на мель у их берегов. Одни утверждали, что моряки с кораблей утонули, другие – что они были убиты.
Диллон хотел немедленно отправиться к Ваникоро, но его ждали в Пондишери, и он не решился отклониться от курса. По прибытии в Индию Диллон рассказал обо всем, что слышал, показал гарду шпаги и обратился к Ост-Индской компании с просьбой послать его на место предполагаемого кораблекрушения. Эта просьба была удовлетворена, и в 1827 г. из Пондишери вышло судно «Поиск».
7 июля «Поиск» подошел к острову Ваникоро.
На дне моря, совсем недалеко от берега, англичане обнаружили бронзовые пушки и корабельный колокол, на котором можно было разобрать надпись: «Меня отлил Базен. Брест, 1785». Туземцы продали Диллону дощечку с вырезанной на ней королевской лилией, подсвечник с гербом (это был, как потом стало ясно, герб Колильона, одного из ученых-натуралистов, бывших в экспедиции Лаперуза) и другие мелкие предметы.
Насколько можно было понять рассказы туземцев, корабли Лаперуза в сильный шторм разбились о рифы. Погибло много членов экипажей (их тела затем выбрасывало волнами на берег), но часть команды благополучно добралась до берега. Некоторые моряки, чтобы их не смыло в океан, привязывали себя к мачтам затонувших кораблей, которые еще возвышались над водой, и утром товарищи помогали им спастись. Белые люди построили деревянную крепость и начали строить большую лодку. При этом они жаловались, что у них нет железа и железных топоров. Часть людей села в лодку и уплыла на ней, а те, кто не поместился, остались их ждать, но за ними никто не вернулся. Через несколько лет моряки, потерпевшие крушение, увидели в море два больших корабля (вероятно, это были корабли д’Антркасто) и, зажигая костры, пытались привлечь их внимание, но на кораблях не заметили этих сигналов.
Французы много лет прожили на уединенном острове. Они умирали от болезней, воевали и мирились с туземцами. Когда у них кончились боеприпасы, туземцы взяли их в плен, ограбили и оставили жить в своих деревнях. Последний из спутников Лаперуза умер всего за несколько лет до того, как Диллон посетил Ваникоро.
Позже французский мореплаватель Дюмон-Дюрвиль нашел остатки форта, где жили уцелевшие в кораблекрушении спутники Лаперуза. За его деревянными стенами стояли семь покосившихся хижин, в одной из которых была найдена доска с надписью «Буссоль». А среди скал, окружавших остров, Дюмон-Дюрвиль и его спутники увидели тот самый злополучный проход, где нашли свою гибель корабли Лаперуза. Издали казалось, что в этот пролом в коралловом рифе легко может пройти большой корабль, но на дне прохода лежали огромные подводные камни. Они и стали причиной трагедии…
Но куда ушли люди, построившие на острове Ваникоро лодку? Какова их судьба? И какова судьба самого Лаперуза? Погиб ли он в кораблекрушении, ушел ли на лодке в море, умер ли на острове или был убит туземцами?
Никому до сих пор не удалось ответить на эти вопросы.
(По материалам В. Малова)
Порой, если бы не легенда, сложившаяся вокруг того или иного события, о нем, быть может, давно бы забыли. Так обстояло дело и с одним из самых известных событий новейшей истории – «штурмом Бастилии», проходившем 14 июля 1789 г. С него начиналась Великая французская революция, революция, которая завершила эпоху деспотизма и возвестила людям свободу, равенство, братство. Каждый год в этот день, 14 июля, французы выходят на улицу, радуются, танцуют, празднуют годовщину штурма ненавистной «цитадели деспотизма».
Представьте себе человека, решившего разузнать, почему же в день своего национального праздника люди танцуют на улицах. Ему расскажут о пятнадцати пушках Бастилии, непрерывно паливших в народ, о многочисленных жертвах, о том, что погибло около ста человек, что раненых было тоже не меньше сотни, что полтора десятка из них скончались затем от ран. Он прочитает об ожесточенной перестрелке, продолжавшейся много часов, о бреши, пробитой в стене, о людях, ворвавшихся сквозь нее в ненавистную темницу, чтобы освободить узников, изнывавших в казематах, о невинных жертвах тирании, «мучениках королевского деспотизма», которых позже с триумфом провели по парижским улицам. Естественно, он прочтет о героях, победителях или – впоследствии это стало официальным титулом – «участниках штурма Бастилии». 863 парижанина были удостоены права носить этот титул, а кроме того, их наградили почетной пенсией. Некоторым из них ее выплачивали долгие годы, вплоть до глубокой старости.
Крепость-тюрьма Бастилия в Париже
Все это написано черным по белому. И однако 14 июля 1789 г. все происходило совсем по-другому. На самом деле штурма Бастилии не было. Вот что говорит один из самых знаменитых участников «штурма» офицер Эли из полка «королевы»: «Бастилию не брали приступом; она капитулировала до того, как на нее напали…» Унтер-офицер Гийо де Флевиль, один из защитников Бастилии, также сообщает, «что Бастилию никогда не брали штурмом». И это – не единственные свидетельства.
Впоследствии же об этом было сложено множество легенд – не только о «штурме», но и о самой Бастилии. Она якобы была «зловещей темницей», веками держала в страхе и ужасе жителей Парижа – такое нередко повторяют и поныне. Однако на самом деле к концу XVIII в. Бастилия почти уже утратила свое значение – даже как тюрьма.
Поначалу Бастилия была вовсе не тюрьмой. Она являлась составной частью укреплений, возведенных в XIV в. для защиты Парижа от англичан. Фундамент ее был заложен в 1370 г., примерно в середине Столетней войны. Сперва построили две башни, между собой они были соединены стенами; стены связывали их и с другими, уже имевшимися укреплениями. Позднее добавились еще две башни, а в 1383 г. Карл IV велел пристроить четыре новые башни. Теперь их было уже восемь, их связывали высокие стены, внутри же образовался просторный двор. Высота крепости составляла примерно 23 метра.
Во время Столетней войны Бастилия сыграла выдающуюся роль. Владевший этой крепостью владел Францией. В 1418 г. ее захватили англичане; они удерживали ее восемнадцать лет. Впоследствии, при Людовике XI и Франциске I, в Бастилии устраивали пышные празднества.
Тюрьмой же крепость стала лишь в XVII веке, во времена кардинала Ришелье. Содержали здесь знатных особ: Бастилия была своего рода привилегированной тюрьмой, предназначалась она для высшего общества. Туда заточали герцогов, князей, маршалов, членов королевской семьи, высокопоставленных офицеров. Никаких цепей или мрачных подземелий. Никаких камер. Заключенные жили в комнатах и могли свободно передвигаться по всему зданию. При них были слуги, они навещали друг друга; нередко их даже выпускали в город. Лишь на ночь их водворяли в комнаты.
На содержание каждого узника правительство выделяло определенную сумму, которая, разумеется, очень зависела от чина и состояния человека, от сословия, к которому он принадлежал.
Перечень знаменитых узников Бастилии очень велик, мы упомянем здесь лишь некоторых из них. Пожалуй, самым знаменитым был «человек в железной маске». О нем сложено немало легенд, написано немало романов.
Очень дорого обошлось казне содержание в Бастилии кардинала Рогана, епископа Страсбурга (он стал одним из самых дорогих узников в ее истории). Его арестовали за несколько лет до начала революции; он был замешан в так называемой истории с ожерельем. Обвиняемого содержали в одной из роскошных камер, издавна предназначавшихся для важных особ. Король Людовик XVI распорядился сделать его пребывание там как можно более приятным. Каждый день комендант Бастилии выдавал церковному сановнику 120 ливров.
Вместе с кардиналом Роганом в Бастилию попал и один из самых знаменитых людей XVIII столетия: Алессандро, граф Калиостро, пресловутый авантюрист, чья судьба легла в основу таких произведений, как «Духовидец» Шиллера (1789) и «Великий Кофта» Гёте (1791). Калиостро был заклинателем духов, магнетизером, алхимиком; он жил магией и махинациями, а порой не гнушался и «давать напрокат» свою жену. Он извлекал золото и изобретал эликсиры красоты.
Незадолго до Калиостро и кардинала Рогана в Бастилию попал и маркиз де Сад. Скандально известный писатель (слова «садизм» и «садист» – производные от его имени) часто сиживал в тюрьмах – всего он провел за решеткой 27 лет. Сперва его ограждали от общества за сексуальные преступления, потом стали наказывать за его шокирующие сочинения. Кстати, маркиз вполне мог оказаться среди тех, кого освободили 14 июля. В том году он сидел в Бастилии, и лишь после ряда проступков – в июне он с кулаками набросился на часового; в начале июля, схватив переговорную трубу, обрушил на коменданта Делонэ поток площадной брани (происходящее собрало у стен Бастилии толпу зевак) – 4 июля 1789 г. маркиза решили перевести в дом для умалишенных. Вот так в триумфальном шествии, устроенном вечером 14 июля 1789 г. рядом с освобожденными «жертвами деспотизма», рядом с героями «взятия Бастилии» не удалось пройти самому де Саду.
В собрании документов, выпущенном еще в 1789 г., была опровергнута легенда о штурме Бастилии. Произошло это во втором издании книги. «Предложив новое издание, мы самым достойным образом вознамерились подтвердить подлинность всех фактов, относящихся к взятию Бастилии. Чтобы добраться до истины, мы не проводили никаких новых исследований. Бастилию не взяли штурмом; ее ворота открыл сам гарнизон. Эти факты истинны и не могут быть подвергнуты сомнению».
Однако свою святыню революция сохранила до наших дней: 14 июля, день взятия Бастилии, – событие, которого никогда не было.
Когда Бонапарт взял власть, на следующий день после государственного переворота 18 брюмера, он намеревался хорошо закончить революцию, продуктом которой, по сути, являлся, и это приписывало ему некоторую законность действий.
Он собирался учредить некую новую форму общественного и политического устройства, чтобы украсить режим, хозяином которого он стал и который формировал бы в своем собственном стиле. Стиль, конечно, был позаимствован им из различных элементов, похищенных у великих каролингских и меровингских династий, но в то же время представлял некую смесь, которая и составляла блеск Первой империи. И поскольку для Наполеона все будущее виделось всегда через призму отличной армии, благодаря которой он сумел удовлетворять мало-помалу свои территориальные притязания, нужно было, чтобы каждый солдат в этой армии боготворил своего главнокомандующего и знал, кто в мире хозяин. Эта мысль должна была дойти до самого скромного пехотинца, у которого в ранце лежал маршальский жезл Франции. И в этом был закон долгой неувядаемой славы и мощи его армии. Но подлинной славой покрыли себя не только солдаты, но и высшие офицеры – полковники и генералы его армии, подвиги которых были больше на виду, поскольку они оказывались ближе к императору.
Маршал Ланн
Особая история произошла с маршалом Ланном, боевым товарищем Наполеона, одним из немногих военных, имевших право говорить ему «ты» и для кого после смерти на поле битвы при Эсслинге 22 мая 1809 г. была предназначена судьба быть… мумифицированным на вечные времена.
Однако история распорядилась иначе.
Жан Ланн родился в 1769 г. в Лектуре, сегодняшний департамент Жер. С детства он избрал военную карьеру и в 1792 г. вступил в батальон добровольцев Жера. Через три года он уже бригадный генерал и вместе с Бонапартом завоевывает Италию и Египет. В обоих походах он ранен. Бонапарт быстро приметил перспективного военного и позволил ему войти в состав эскорта, с которым он покинул армию в Восточном Средиземноморье, чтобы делать более важные дела на родине.
Таким образом, Ланн вошел в так называемую консульскую охрану императора, которая была неотлучно при нем на всех полях битв Европы. Когда была провозглашена империя, он стал одним из маршалов Франции, и в 1808 году, в то время как Наполеон заканчивал формировать новое французское общество, основанное на дворянстве, куда он помещал наилучших своих храбрецов, Ланн получил императорское звание герцога Монтебелло.
Он был действительно храбрецом. В разные годы мы обнаруживаем его в первых рядах бойцов в Ульие и Аустерлице, Йене и Фридланде, сражался он и в Испании, хотя политика территориальных захватов, проводимая Наполеоном, не всегда была ему по вкусу.
В конечном счете сражение под Эсслингом, проведенное против австрийцев в мае 1809 г., оказалось для него роковым.
С самого утра, когда он отправился к острову Лобау, чтобы занять позицию, герцога Монтебелло донимали зловещие предчувствия. За час до начала боя, к шести часам, у него возникла мысль подняться на холм, чтобы осмотреть в подзорную трубу движение австрийских войск. Именно на этой позиции его и сразило вражеское ядро, которое разбило ему левое бедро и коленную чашечку левой ноги. Находясь в сознании, несмотря на сильный болевой шок, он увидел, что теряет много крови и что ему остается жить считанные минуты. Поднятый адъютантами на носилки, он просит, чтобы его отнесли к палатке императора, чтобы попрощаться с ним.
Увидев своего друга и соратника в таком состоянии, Наполеон разрыдался. Несколько минут, пока они были вместе, Ланн шептал ему какие-то слова о том, что пора прекратить завоевания и установить мир. После этого его понесли в деревню Эберсдорф, всю заваленную трупами солдат, где лучшие хирурги армии пытались спасти ему жизнь, ампутировав ноги, чтобы остановить заражение крови. Но ничто не помогло, и маршал после недели агонии тихо скончался 31 мая 1809 г. За то время император много раз навещал Ланна и всячески ободрял его.
В день смерти маршала его тело было передано хирургам Ларрею и Кадету де Гассикуру с указанием мумифицировать останки, чтобы затем захоронить тело маршала в Париже.
Интересно, что мумия, которой Наполеон обещал отдать невиданные почести в Париже, побывала еще и в Страсбурге, где с мужем пожелала попрощаться его вдова. По ее просьбе гроб, установленный на постаменте в мэрии Страсбурга, был открыт. Знала ли жена маршала и герцогиня об обстоятельствах гибели мужа и препарировании его тела? Скорее всего, нет, ибо попросила открыть гроб, несмотря на протесты официальных лиц. Герцогиню вовремя подхватили генералы, и единственное, что она могла произнести, было: «Господа, как он изменился!»
Надо сказать, она так никогда и не простила Наполеону приказа мумифицировать маршала, хотя он оказывал ей всяческие милости, приблизив ко двору и введя в близкое окружение супруги Жозефины.
10 июля 1810 г. Ланн получил наконец соответствующие почести в парижском Пантеоне. Из Страсбурга до Парижа мумия в гробу из твердого, покрытого воском дерева путешествовала только по ночам по освещенной факелами дороге в сопровождении эскорта солдат. Похороны состоялись в церкви Святой Женевьевы в Пантеоне, и прах Ланна, которого Наполеон называл «пигмеем, ставшим исполином», нашел наконец свой покой.
В марте 1824 г. в цирковом балагане, стоявшем на площади захолустного европейского городишки, под куском рваной парусины умирал от холода и простуды простой французский матрос Жозеф Кабри, он же король Кабрили I, правитель тихоокеанского острова Нукагива, одного из островов Маркизского архипелага.
В январе 1804 г. корабли первой русской кругосветной экспедиции – «Нева» и «Надежда» – обогнули мыс Горн и вышли в Тихий океан. Переход не прошел даром: оба шлюпа получили серьезные повреждения и вдобавок потеряли друг друга из виду. Но место встречи – Маркизские острова – командор Иван Федорович Крузенштерн определил заранее, и 25 апреля «Надежда» бросила якорь в бухте острова Нукагива.
Корабль требовал ремонта, да и неизвестно, сколько времени понадобится Ю.Ф. Лисянскому – капитану «Невы», чтобы добраться до точки рандеву. Так что в любом случае необходимо в первую очередь наладить дружеские отношения с местными аборигенами.
А аборигены не заставили себя ждать. Не прошло и часа с момента постановки шлюпа на якорь, как из полосы прибоя выскочило несколько каноэ, которые с приличной скоростью помчались к русскому судну. Моряки с некоторой тревогой поглядывали на приближающиеся легкие лодчонки. На память приходили страшные истории о кровавом «гостеприимстве» туземцев тихоокеанских островов, их чисто гастрономическом интересе к путешественникам.
Однако приближающиеся лодочки не внушали большого опасения. Судя по богато украшенной перьями и цветами головной посудине, в гости к русским морякам направлялся сам правитель острова и, возможно, с добрыми намерениями. Так оно и оказалось. Царек и его многочисленная свита соизволили подняться на борт «Надежды», остальные лодки скромно кружили возле борта.
Маркизские острова
Выказывая уважение к местной власти, Крузенштерн сделал несколько шагов навстречу прибывшему повелителю и на хорошем английском вкратце обрисовал ситуацию: судно нуждается в ремонте, к тому же необходимо дождаться еще одного корабля, который прибудет через день-другой. Не будет ли любезен правитель острова предоставить морякам право сойти на берег, чтобы пополнить запасы воды и провизии?
Царек помолчал некоторое время, затем произнес несколько неразборчивых английских слов, откуда можно было разобрать, что он является верховным правителем острова и что величать его Кабрили I, после чего вдруг бодро перешел на вполне сносный французский язык.
Пока повелитель аборигенов тараторил по-французски, выказывая всяческое уважение и сыпля приглашениями посетить королевский вигвам, Крузенштерн пристально вглядывался в его лицо. Что-то здесь было не так. Вождь отличался от своей свиты не только яркостью украшавших его перьев, густой татуировкой и количеством побрякушек. Его кожа явно не была смуглой от природы, скорее это очень глубокий и прочный загар. Да и в самом лице правителя явственно проглядывали черты европейца. И откуда, в конце концов, на затерянном в Тихом океане острове такое знание французского языка?
Заинтересованный командор пригласил правителя в капитанскую каюту – разделить трапезу. Разговорившись за рюмкой коньяку, Кабрили I поведал свою историю.
За восемь лет до описываемых событий, в 1796 г. французский матрос из Бордо Жозеф Кабри участвовал в боевых действиях против Британии и волею судьбы попал в плен к англичанам. Выбор у него был небогат: гнить на берегу в качестве военнопленного в ожидании окончания войны или отправиться на край света матросом китобойного судна. Жозеф выбрал второе и, как ему сначала показалось, жестоко ошибся. Судно, на которое он попал, едва выйдя в Тихий океан, потерпело крушение. Из всей команды спастись удалось только двоим: Жозефу Кабри и англичанину по имени Робертс.
Волны вынесли моряков на маленький необитаемый клочок суши, где через день их обнаружили аборигены с острова Нукагива и перевезли в свой поселок. Их поселили в разных хижинах, и о дальнейшей судьбе англичанина Жозеф долго ничего не знал. Сам Кабри, как он рассказал, пришел в себя только через несколько дней и, поняв, у кого он находится, уже ничего хорошего не ожидал от своих спасителей. Ему оставалось только гадать: принесут ли его в жертву неведомым богам или просто изжарят на костре в качестве деликатесного блюда.
Но тут французу несказанно повезло – на него «положила глаз» дочь правителя острова. Мнения Жозефа никто не спрашивал, да и вряд ли бы он стал долго раздумывать над тем, что лучше: стать зятем местного короля или закуской для его придворных.
Очень быстро король понял, что его дочь не ошиблась в выборе супруга. В многочисленных битвах с иноплеменниками француз показал себя сильным и находчивым воином. Не прошло и года, как король назначил Кабри начальником своей армии, а вскоре и своим преемником. И вот уже два года французский матрос Жозеф Кабри носит титул Кабрили I и мудро правит жителями целого острова. В память о своем чудесном спасении Кабрили I гостеприимно относится ко всем посещающим его владения путешественникам и китобойцам и всегда оказывает им радушный прием. Что касается англичанина, то он также благополучно выжил и женился на местной аборигенке, но остался простым рядовым членом общины.
Несмотря на внешние проявления симпатии к русским морякам, «дикий француз» не вызвал положительных эмоций у командора. Однако Крузенштерн отметил главное: можно продолжать ремонт и спокойно дожидаться Лисянского, нападения аборигенов на экспедицию в ближайшем будущем не предвидится.
Через несколько дней припыл шлюп «Нева», и еще через месяц оба корабля были готовы к продолжению путешествия. В день отплытия француз гостил на «Надежде», когда вдруг поднялся сильный ветер. Команда была вынуждена сняться с якоря и покинуть бухту, чтобы не разбить корабль о камни. Кабрили I умолял командора вернуть его на остров, но идти против шквала не было никакой возможности. Шлюп держал курс на север и, благодаря сильному попутному ветру, вскорости достиг Камчатки. «Похищение» островного правителя отмечено в докладе участника экспедиции графа Резанова Александру I: «Сей одичавший европеец – был неутешен, разлучаясь со своим семейством: он даже хотел пуститься в море на доске, но множество акул остановили смелость его. Итак, против чаяния, сей бордоский уроженец умножил собой число наших спутников. Доставя Камчатке нового гражданина, долгом себе поставляю донести Вашему Императорскому Величеству».
На Камчатке Жозеф задерживаться не стал и сухопутным путем прибыл в Петербург в надежде получить аудиенцию у императора Александра I, чтобы тот вернул его хотя бы в родную Францию. Журналист Фаддей Булгарин встречался в Петербурге с Кабрили I и записал свои впечатления о тихоокеанском царьке: «Кабри был небольшого роста, сухощавый, смуглый, неправильного очерка лица, изуродованного наколотыми узорами темно-синего цвета. Взгляд его выражал врожденную свирепость, и он имел все кошачьи ухватки. Когда он улыбался, то казалось, что хочет укусить человека. Ум его был во всех отношениях ограниченный, и он мог говорить порядочно только о своем любезном острове Нукагива. Впрочем, весь остальной мир казался ему недостойным внимания».
Однако, несмотря на свое пренебрежение к миру, во Францию Кабри рвался настолько искренне, что даже смог добиться аудиенции у императора. Александр I обещал помочь французу, но не раньше, чем закончится война с Наполеоном.
Два года Жозеф Кабри пробыл в России, кормясь работой в шкиперской школе – он обучал плаванию будущих морских офицеров. И только 26 июня 1817 г. он наконец-то попал на свою родину, которую покинул более 20 лет назад.
Но Франция встретила своего блудного сына крайне неприветливо. Попытка короля безвестного острова Нукагива получить аудиенцию у Людовика XVIII закончилась полным провалом. Французского монарха не интересовал самозваный правитель затерянного в Тихом океане маленького клочка суши и его амбиции. Родители Жозефа Кабри давно умерли, друзей не было. У него остался только один выход: заработать столько, чтобы хватило на обратную дорогу к любезным его сердцу дикарям. Кабри устроился в цирковой балаган и начал путешествие по провинциальным городам Европы, демонстрируя любопытной толпе свои татуировки и имитируя на арене «кровавые обычаи тихоокеанских людоедов». Он даже смог скопить небольшую сумму, но судьба окончательно отвернулась от островного государя – пространствовав семь лет, Жозеф Кабри после очередного выступления в продуваемом сквозняками балагане заболел и вскоре скончался от простуды…
(По материалам К. Карелова)
«Была высокой, очень худощавой, темноволосой, с бело-розовой кожей. Небольшую голову украшали живые и быстрые глаза – немного раскосые и продолговатые, как у японки. Алые и очень красивые губы. Была похожа на саксонскую фарфоровую статуэтку…» – так Александр Дюма-сын описывал прелести своей любовницы, которую позже обессмертил в романе.
Ее звали Альфонсина Дюплесси, но она предпочитала, чтобы ее звали Марией. В историю вошла как Маргарита Готье, Виолетта Валери, или – если хотите – Дама с камелиями, или Травиата.
Альфонсина-Мария, дочь торговца тканями из провинции, приехала в Париж в возрасте пятнадцати лет. Вращалась в кругах богемы, студенчества; днем работала продавщицей в магазине, ночью была дамой полусвета. С удивительной быстротой сделала карьеру, последовательно становясь содержанкой все более богатых парижских аристократов. Была так привлекательна и элегантна, что своим поведением могла сравниться с настоящей принцессой. У нее всегда был в волосах цветок камелии – первые 25 дней месяца – белый, следующие дни – красный.
Грета Гарбо в роли Дамы с камелиями
Дюма познакомился с Альфонсиной летом 1844 г.; во время приема в собственной квартире та неожиданно упала в обморок. Потом начались кашель и кровохарканье. Дюма так искренно озаботился ее состоянием, что благодарная Альфонсина сделала его своим возлюбленным. Однако идиллия продолжалась недолго: писатель не мог обеспечить ей роскошную жизнь, к которой она привыкла. Они расстались достаточно бурно.
Мария очень скоро в Лондоне выйдет замуж за виконта де Перриго. Однако вскоре виконт получает письмо, в котором Мария сообщает ему, что он может делать то, что ему заблагорассудится. После этого краткого супружеского эпизода больная виконтесса ездит с одного курорта на другой. Но уже поздно. В феврале 1847 г. Альфонсина Дюплесси умирает от туберкулеза в возрасте 23 лет. Дюма уезжает за границу, чтобы забыться.
Уже в следующем году он успокаивается настолько, чтобы описать свой роман в «Даме с камелиями». Вдохновленный необыкновенным успехом книги, переделывает ее в пьесу с тем же самым названием. Однако цензура задерживает ее постановку на три года.
Действительно ли Альфонсина Дюплесси имела манеры принцессы? Очень сомнительно. Сам Дюма, описывая в романе начало их отношений, рассказывает, что прием, на котором Арман и Маргарита признаются друг другу в любви, на деле был обычной вечеринкой, на которой присутствовало пять человек. Как Маргарита, так и ее подруги вели себя в этот вечер абсолютно вульгарно. А объяснение в любви Маргаритой состояло во вручении Арману красной камелии с предложением, чтобы тот явился к ней снова, когда цветок побелеет. Уезжая с Арманом в деревню, в его имение, Маргарита не порвала со своим образом жизни, который ее вполне устраивал.
Аристократические манеры она приобрела только в театральной драме, став настоящей «Дамой с камелиями». Прием, на котором она знакомится с Арманом, – это бал по-настоящему великосветский. А жизнь в деревне – идиллия вдвоем, сопровождающаяся полным разрывом с парижскими приятелями и предыдущим содержателем.
Пьеса произвела фурор. За короткое время она обошла театральные сцены всего мира. В роли Маргариты Готье, вызывая энтузиазм публики, выступали многие знаменитые актрисы. По мнению американских критиков, Хелен Моро была в «Даме с камелиями» безупречна и достигла «безошибочной утонченности, особенной нежности и абсолютного совершенства». И так – повсюду. В течение ста лет пьеса Дюма вызывала слезы у лучшей половины очередных поколений театральных зрителей. Но теперь ее ставят исключительно редко.
Не прошло и года от театральной премьеры, а Альфонсина Дюплесси добилась триумфа в третий раз, теперь уже на оперной сцене. Верди и его либреттист Франческо Мария Пиаве создали из повести о «Даме с камелиями» универсальную легенду, которая могла бы стать сюжетом как классической греческой трагедии, так и современной пьесы. Ни одна из опер Верди не поднялась над своим временем, как эта. Нет ничего удивительного, что «Травиата» пользуется неослабевающим успехом, и каждый год ее ставят сотни оперных театров во всем мире.
(По материалам С. Первушина)
Многие хотели бы шагнуть назад, в историю, и своими глазами увидеть, как жили люди прошлых столетий. Конечно, нам еще в школе разъяснили, что подобное невозможно и современная наука не допускает и мысли, что человечество когда-либо сумеет создать машину времени. Однако некоторые избранные иногда испытывают нечто такое, что назойливо противоречит всему, что ученые знают о времени и физическом строении мира.
На пасхальные каникулы 1901 г. англичанки – школьные учительницы средних лет Анни Моберли и Элеонор Джоурден – отправились в тур по Парижу и его окрестностям. Обе женщины никогда прежде не бывали во Франции и пришли в совершенный восторг от великолепия архитектуры самой прославленной из европейских столиц. И как раз во время экскурсии по Версальскому дворцу с женщинами и случилось то странное происшествие, что осталось в их памяти на всю жизнь. Осмотрев главное здание и изучив все его укромные уголки, мисс Моберли и мисс Джоурден направились через знаменитые сады к Малому Трианону, любимому домику Марии-Антуанетты, который располагался где-то неподалеку на обширной дворцовой территории.
Малый Трианон
Однако, не имея подробного плана, англичанки сбились с пути. Вскоре они наткнулись на двух мужчин, наряженных в костюмы по виду XVIII в.: путешественницы приняли их за переодетых служителей и спросили по-французски дорогу. Вместо того чтобы помочь, оба незнакомца как-то странно взглянули на них и простым взмахом руки указали куда-то вперед. Когда учительницы прошли еще несколько метров, им пересекли дорогу молодая женщина и девочка, которые опять же были одеты в явно старомодные платья, но на этот раз – в удивительно скверном состоянии. Однако ни одной из учительниц не пришла в голову мысль, что творится что-то странное, до тех самых пор, пока они не добрались до павильона Тампль д’Амур, в котором собралась еще одна компания в одеждах прежних времен; разговор шел на незнакомом им французском диалекте. Как только женщины приблизились к Храму Любви, им стало ясно, что их собственный вид изумляет присутствующих. Тем не менее один из мужчин повел себя дружелюбно и с помощью жестов направил их к Малому Трианону.
Они нашли его, перейдя деревянный мостик, перекинутый над небольшой лощиной.
Но, добравшись до своей цели, туристки были гораздо менее поражены самим зданием, чем видом дамы, которая сидела рядом, рисуя в альбоме видневшийся вдали край леса. Поразительно красивая, в высоком парике, наряженная в длинное платье, типичное для аристократок XVIII столетия, дама сама, казалось, более подходила для портрета, чем для роли художницы. Анни Моберли и Элеонор Джоурден удалось подойти ближе к аристократической особе, прежде чем та обернулась. Они приветливо улыбнулись, однако дама уставилась на них с ужасом и изумлением. И только тогда англичанки наконец осознали, что они каким-то образом попали в прошлое.
Описывая свои ощущения, мисс Моберли вспомнила, что все, что ее окружало тогда, было в какой-то степени неестественным. «Даже деревья казались плоскими и безжизненными. Не было эффекта светотени… ветер не покачивал веток», – написала она позже. Но как только они очнулись от своего неведения, эта жуткая застылость, казалось, всколыхнулась и все – и цвета, и весь окружающий их мир – вернулось к нормальному состоянию. В мгновение ока благородная художница испарилась, и на том месте, где она была, глазам англичанок предстала совсем иная сцена: вполне современный гид проводил для группки женщин экскурсию по Малому Трианону.
Хотя Анни Моберли и Элеонор Джоурден и потеряли дар речи на весь остаток времени, проведенного ими во Франции, они все же сумели договориться друг с другом не рассказывать о пережитом никому, опасаясь насмешек.
Однако десять лет спустя, в 1911 г., когда обе стали преподавать в оксфордском колледже, дамы объединили усилия и написали подробный отчет о своем необычайном путешествии во времени. Когда в следующем году отчет был опубликован, то авторы даже стали знаменитостями среди местного братства медработников. К тому времени учительницы подробно изучили историю Версаля и много передумали, прежде чем пришли к выводу, что они действительно проникли в прошлое благодаря какому-то временному сдвигу или пройдя через невидимые ворота между измерениями. Год, в который они, по их расчетам, попали, был 1789-й. По их мнению, непонятные «садовники», скорее всего, были швейцарской стражей, которая, как известно, охраняла двор Людовика XVI, а женщина и девочка, с которыми они пересеклись, были одеты в лохмотья, которые могли принадлежать французским крестьянкам, проживающим на окраинах дворцовой земли. Леди, рисовавшая лес, была определена ими с большой вероятностью как сама Мария-Антуанетта.
Скептики – а их было множество – принялись потешаться, настаивая на том, что учительницы просто сочинили всю историю из корыстных побуждений. Эти критики поспешили указать, что ни одна деталь теперь, в будущем, по отношению к XVIII в. не может быть проверена. Более того, поскольку ни в одном из доступных источников по истории дворца в XVIII в. не упоминалось о деревянном мосте, перекинутом над оврагом, эта существенная для всей истории подробность представлялась несовместимой с известными фактами, а тем самым и разоблачала все как неловкую выдумку.
Однако как раз тут скептики были посрамлены. В 1920-е гг. была найдена спрятанная в заложенной кирпичом каминной трубе старого дома в близлежащем городке копия плана дворца королевского архитектора. И что самое примечательное, в плане архитектора значился деревянный мост над лощиной, который, как и говорили учительницы, им довелось перейти. Неудивительно, что тут пострадавшие от насмешек англичанки заявили, что они наконец-то отомщены и спорить теперь, мол, нечего. И хотя эпизод с мостом не так уж решительно удостоверял, что они на самом деле проникали в прошлое, по крайней мере, стало гораздо сложнее сбросить со счетов сам инцидент.
Происшествие в Версале остается, возможно, самым известным примером того, как перед глазами человека XX столетия вдруг живьем появляются сцены прошлого, но оно никак не единственное…
«Стремление к новому – есть первая потребность человеческого воображения». Эти слова французского писателя Стендаля, казалось бы, никак нельзя отнести к его соотечественнику Жану Думье – убийце, приговоренному к смертной казни в Париже в 1777 г.
А между тем теплое туманное утро, когда стража вывела бледного, исхудалого смертника из грязной сырой камеры на тюремный двор, стало одной из страниц Великой Книги, которую (если бы она существовала) можно было назвать так: «Повесть о том, как человек познавал мир, как научился летать, и которой никогда не будет конца».
Думье развел освобожденные от кандалов руки и судорожно вздохнул, словно всхлипнул… Но смертника вели на казнь. Думье предстояло прыгнуть с парашютом. Впрочем, балахон из тяжелой грубой ткани, который нес впереди узника профессор Дефонтаж, походит на парашют не более, чем, скажем, шлем средневекового рыцаря на скафандр космонавта. И все-таки это был парашют – средство против падения. А Жан Думье – его испытателем. Изобретатель с трудом отыскал добровольца в тюрьме. Длительные поиски в Париже и его предместьях, несмотря на обещанную награду – кошелек, туго набитый золотыми, не принесли успеха…
Но посмотреть на невиданное зрелище народ собрался: мальчишки, нищие, монахи, солдаты, торговцы, ремесленники…[2]
Содрогаясь от бившего его озноба, Думье взошел на крышу Оружейной башни – приют диких голубей и ласточек…
Он поднимался сюда, как на эшафот. Дефонтаж помог смельчаку надеть «летающий плащ» и со словами ободрения легонько подтолкнул его в поясницу…
Думье подошел к краю парапета. В туманной дымке он увидел черепицу крыш, голубую полосу Сены, а внизу, под ногами – каменные мокрые плиты площади и запрокинутые лица маленьких человеческих фигурок.
Что еще ожидало его внизу? Смерть? А может быть – жизнь и обещанная свобода? А позади? Топор палача.
Выбора не было. Думье прыгнул. Он раскинул руки в стороны как можно шире (так учил его Дефонтаж) и полетел вниз. Вернее, стал падать вниз. Ему казалось, что этому падению не будет конца, что оно длится вечность. На самом деле это заняло две-три секунды.
Две-три секунды на фоне потемневшей кирпичной стены летел вниз, нелепо раскинув руки, человек, и над ним хлопали и болтались полотняные крылья…
Но – стоп! Остановим, как это делают в кино, изображение падающего Думье.
Это 1777 год. Уже через пять лет Жозеф и Этьен Монгольфье запустят в небо первый воздушный шар. Но только сто лет спустя потомственный моряк и инженер Александр Можайский, задыхаясь от восторга, побежит по болотистому лугу вслед за своим ковром-самолетом, гигантским змеем из желтого шелка, жужжа мотором, оторвется от земли, немного, чуть-чуть, но он летит, летит!
А потом придет время, когда в России впервые разобьется авиатор Лев Мациевич, и свидетель его гибели актер и изобретатель Глеб Котельников начнет рисовать на ватмане первые чертежи своего парашюта…
Еще все впереди. Жан Думье не знает, что придет время, когда человек сможет находиться в воздухе не считанные секунды, а долгие часы, сутки, и одним из первых этого добьется сын волжского крестьянина Валерий Чкалов, а спустя несколько десятков лет человек с лицом упрямого и веселого мальчика – Юрий Гагарин уже будет, полулежа в своей кабине, нестись по загадочным просторам космоса, а еще через несколько лет молчаливый американец Нейл Армстронг впервые начнет сходить по лесенке на Луну, весьма непочтительно повернувшись к ней спиной.
Ничего этого еще нет. Есть Париж конца восемнадцатого века, толпа зевак и падающий с башни смертник.
Думье повезло. Он, как принято выражаться, благополучно приземлился и, не веря своим глазам, ощупал себя. Да, чудо свершилось: странный крылатый балахон, сшитый из лоскутов профессором Дефонтажем, помог человеку спуститься с высоты и остаться в живых.
Изобретатель награждает храбреца деньгами, узнику даруют обещанную свободу. Но здесь следы Жана Думье теряются в истории так же бесследно, как и он сам в тот день, когда, шатаясь от пережитого потрясения, сжимая в кулаке кошелек с золотыми, он поспешил покинуть место своего подвига и скрыться в узких улочках старого Парижа…
(По материалам А. Козака)
В поселке Мартышкино, что в окрестностях Санкт-Петербурга, есть тихая и незаметная улица. Название ее, однако, звучит довольно странно для этих мест – улица Дюма. Какое отношение знаменитый французский романист может иметь к этому дачному поселку?
1858 год. Александр Дюма-отец находится в зените своей литературной славы. Весьма популярен он и в России, где его книги зачитываются до дыр, а многочисленные поклонники заваливают почтовый ящик мэтра сотнями писем. Почти в каждом из них – приглашение посетить Россию. Но французский писатель не торопится, слишком разные слухи ходят об этой загадочной стране. К тому же совсем недавно закончилась Крымская война, и штурм Севастополя французскими гренадерами вызывает самые различные ассоциации в обществе.
Но на одном из светских раутов в Париже писатель знакомится с графом Г.А. Кушелевым-Безбородко – петербургским аристократом, меценатом, не чуждым литературной богемы. Сблизило их также увлечение спиритизмом. Дюма не может отвергнуть приглашение нового русского друга и соглашается на далекое путешествие.
Романтик по натуре, Дюма был заинтригован, – ему собственными глазами предстояло увидеть Петербург, Москву, проплыть по всей Волге вниз до Астрахани и посетить Кавказ, где еще шли бои с мятежными горцами. Как показали дальнейшие события, Дюма не обманулся в своих ожиданиях. Впечатления романиста о поездке составили довольно объемный «Русский роман», кстати, совсем недавно переведенный на русский язык.
Александр Дюма-отец – знаменитый писатель и путешественник
Дюма прибыл в Россию морским путем, и первым городом, который он увидел, стал Кронштадт. Город на острове очень понравился писателю. Он был в восторге от его европейской планировки, свежего морского воздуха, молодцеватых русских моряков и по-военному четкой жизни города.
Затем романист переехал на пароходе в Петербург и поселился в загородном имении Г.А. Кушелева – Полюстрове. Роскошный особняк графа и огромный прилегающий парк поразили Дюма. Но еще больше его удивила безалаберная атмосфера, царившая в этом доме. Вращавшаяся вокруг Кушелева-Безбородко богемная публика превратила графский особняк в какое-то подобие караван-сарая. Здесь постоянно обитали начинащие поэты, художники, артисты, клоуны, гипнотизеры, медиумы…
Прибытие известного французского писателя в Петербург вызвало настоящий ажиотаж, принимавший порой достаточно неприличные формы. А. Герцен в сентябре 1858 г. писал: «Со стыдом, с сожалением читаем мы, как наша аристократия стелется у ног Дюма, как бегает смотреть “великого курчавого человека” сквозь решетки сада, просится погулять в парк к Кушелеву-Безбородко».
Более спокойно реагировал на это литератор И. Панаев, записавший в своем дневнике: «Петербург принял г. Дюма с полным русским радушием и гостеприимством. Да и как же могло быть иначе?» Именно на даче Панаева в Старом Петергофе произошла историческая встреча французского романиста с известными русскими писателями. Дюма очень хотел пообщаться с кем-нибудь из русских литераторов первой величины.
Д. Григорович, вызвавшийся быть добровольным гидом французского романиста во время пребывания в Петербурге, так вспоминал об этом: «Дюма рад был встрече со мной и просил дать ему случай познакомиться с кем-нибудь из настоящих русских литераторов. Я назвал ему Панаева и Некрасова. Он радостно принял предложение к ним ехать». Теплым июньским утром небольшие дрожки, в которых сидели Григорович и Дюма, въехали в ворота петергофской дачи Панаева. Знакомство состоялось.
«Некрасов удовольствовался тем, что встал и подал мне руку, поручив Панаеву извиниться за свое незнание французского языка, – вспоминал позднее Дюма. – Я внимательно вглядывался в него. Это человек 38 или 40 лет, с болезненным и грустным лицом, с характером мизантропическим и насмешливым».
Серьезного разговора писателей на петергофской даче не получилось. Обед на веранде прошел скомканно. Дюма и Григорович поспешили откланяться. Впрочем, это было одно из немногих разочарований Дюма во время его «русского путешествия». Достаточно прочитать несколько страниц из его путевого дневника, и картина турне сама собой возникает перед глазами.
«Я не знаю путешествия более легкого, покойного и приятного, чем путешествие по России, – писал романист. – Услужливость всякого рода, приношения всякого вида всюду сопутствуют вам. Каждый человек с положением, офицер в чинах или известный коммерсант говорят по-французски и тотчас отдают в ваше распоряжение свой дом, свой стол, свой экипаж. Денежные детали для путешественников по России, в особенности для иностранных артистов, не существуют. С того момента, как вас узнали или снабдили вас хорошими рекомендациями, путешествие по России делается одним из самых дешевых, какие я только знаю… Почти в каждом городе являлись местный князь и полицмейстер с приглашениями на обеды и с подарками».
Из Санкт-Петербурга французский писатель поездом отправился в Москву, где его со всеми почестями принял граф Нарышкин. Следующим пунктом путешествия стал Нижний Новгород, так как Дюма очень хотел своими глазами увидеть знаменитую Нижегородскую ярмарку. Местный генерал-губернатор Александр Муравьев познакомил писателя с бывшим декабристом Анненковым и его супругой, которых Дюма, никогда не видев, сделал героями своего романа «Записки учителя фехтования».
Из Нижнего Новгорода писатель проплыл пароходом вниз по Волге и вскоре оказался в Acтрахани. Здесь француза с распростертыми объятиями встретили астраханские казаки и калмыки. «Я ночевал в палатке посреди степи и пировал с очаровательным человеком, господином Беклемишевым, атаманом астраханских казаков, – писал в дневнике Александр Дюма. – Из Астрахани привезли солончакового барана, в сравнении с которым нормандские бараны ничего не стоят. Хвост нам подали отдельно, он весил 14 фунтов… Я немного поохотился на берегах Каспия, где в изобилии водятся дикие гуси, утки, пеликаны, как на Сене – лягушки. Возвратясь, я нашел у себя приглашение от князя Тюмена. Это в некотором роде калмыцкий царь, у него 50 тысяч лошадей, 30 тысяч верблюдов и 10 тысяч баранов… Затем мы переехали на другой берег Волги и приняли участие в соколиной охоте на лебедей».
Впрочем, французский романист довольно часто позволял себе и довольно некрасивые пассажи. «Нам показали 60 верблюдов, – писал он, – на которых без седла сидели калмыки в возрасте от двадцати лет, один безобразнее другого. Если бы приз присуждали не за скачки, а за уродство, князю пришлось бы наградить всех».
У образованой русской публики визит французского писателя вызвал двойственные чувства. Ф. Достоевский откровенно иронизировал по поводу Дюма: «Cxватив первые впечатления в Петербурге, выучив мимоходом царских бояр вертеть стол, он решил, наконец, изучить Россию основательно, в подробностях».
Общественное мнение, первоначально благожелательное к романисту, стало меняться не в лучшую сторону. И лишь название большой улицы в пригороде Петербурга напоминает о том, что автор «Трех мушкетеров» и «Графа Монте-Кристо» когда-то побывал в России.
(По материалам А. Никитина)
Есть среди многочисленных рассеянных в мире «островов сокровищ» один, почти не известный во Франции, зато знаменитый в Америке. Любопытно, что остров этот, может быть больше иных достойный своего романтического титула, исторически связан как раз с Францией. Мало того, что он целое столетие оставался французским владением, но самое интересное – не исключено, что именно здесь спрятано бесценное для французской истории сокровище – сокровище французской короны.
Эту гипотезу, какой бы дерзкой ни показалась она большинству историков, горячо поддерживал человек, сам по себе оставивший в истории весьма заметный след, – президент США Франклин Рузвельт, известный, в частности, тем, что никогда не увлекался легендами, мало похожими на правду.
Франклин Д. Рузвельт не просто на словах «поддержал» предположение о «сокровищах французской короны». Он пошел дальше: вложил собственные деньги в финансирование одной из экспедиций, которая должна была проверить истинность гипотезы, а проще говоря, попытаться отыскать сокровище.
Было это в 1909 г., когда Рузвельт еще не был президентом Соединенных Штатов, но если бы сокровище французской короны нашлось тогда в Канаде, слух об этом непременно бы, как говорится, просочился. Правда, кое-кто уверяет, что королевские ценности, собственно говоря, никогда и не числились в числе пропавших, так как после того, как ими завладел Наполеон, они неоднократно продавались и перепродавались, причем даты ряда сделок известны официально.
Денежный колодец на Дубовом острове
Как бы там ни было, присутствие исторических ценностей на маленьком канадском «острове сокровищ» можно было бы объяснить следующим образом. Когда Людовик XVI спешно бежал из Парижа, ему все-таки хватило ума бросить в дорожную карету сокровища короны. В Варенне королевская чета была задержана, но ценностей при ней не оказалось. Очевидно, сокровища казны и личные украшения Марии-Антуанетты удалось в суматохе ареста спрятать одной из служанок королевы, которая затем с ними бежала. Спустя несколько месяцев она – предположительно вместе с сокровищами – появляется в Луисбурге, бывшем французском королевском порту Новой Шотландии, бывшей французской Аркадии. Появляется, чтобы тут же загадочно исчезнуть. Если предположить, что прямо из Луисбурга эта отважная дама, прятавшая под кринолином сокровища короны, направилась к югу, то скорее всего, она спешила к самому надежному из тайников, которому могла доверить свой бесценный груз – к «колодцу сокровищ» острова Оук.
Дубовый остров – английское название Oak Island – это один из 350 островов и островков, рассеянных в заливе Мейхоун. В длину он тянется на 1200 м, в ширину – на 400 м. Впервые он стал известен под именем «Остров № 28», зарегистрированным в геологическом отчете за 1785 г., затем назывался островом Глостера, но в конце концов закрепилось нынешнее название – остров Оук, потому что из всех 350 островов залива Мейхоун он – единственный, на котором растут дубы.
Благородные эти деревья не только подарили свое имя «острову сокровищ» в Новой Шотландии. Дуб играет исключительно важную роль во всей истории «Money Pit» – «денежного колодца», как называют главное сооружение неведомых строителей тайника. По всей 30-метровой глубине колодца (диаметр которого равен 12 футам, или около 3,65 м) через каждые три метра расположены горизонтальные перегородки из дубовых бревен толщиной от 15 до 20 см. Анализ, проведенный канадскими экспертами-лесоводами, позволяет утверждать, что тайник был построен между 1700 и 1750 г. Количество использованных бревен указывает на то, что прежде дубы росли на острове в изобилии, потому что сегодня их осталось здесь едва столько, чтобы оправдать название острова.
…Стояла весна 1795 г. Трое молодых парней из Честера – Дэниэл Мак-Джиннис, Джон Смит и Энтони Вогэн – охотились на острове на куропаток и случайно наткнулись на колодец.
Троица охотников хорошо помнила местное предание, согласно которому именно на этом острове пираты в давние времена прятали свои сокровища. И в ближайшие недели они приступили к раскопкам колодца. Раскопав вначале первую, а за ней и вторую из уже упоминавшихся перегородок (пространство между ними оказалось засыпано рыхлой землей), они за неимением средств вынуждены были прекратить работу – первопоселенцы Новой Шотландии были в основном людьми бедными.
Впрочем, новость о любопытной находке постепенно распространялась все шире, и в 1804 г. была основана первая компания по исследованию «колодца сокровищ» на острове Оук. Колодец разрыли до 30-метровой глубины, и тут в скважину внезапно хлынула морская вода. Рабочие, которые трудились на дне, едва успели спастись.
Именно в ходе этих первых серьезных раскопок были извлечены на свет те самые деревянные перегородки, о назначении которых пока приходилось только гадать. Искателям пришлось также пробиваться сквозь слой смолы, слой древесного угля, слой стружек кокосовой пальмы, вызвавший особое удивление своим присутствием. Кроме того, был найден плоский камень, испещренный «неразборчивыми значками». Последний стал предметом еще одной, дополнительной, загадки. Куда девался этот камень впоследствии – неизвестно.
Затем «Money Pit» предали забвению до 1849 г.
Во время раскопок 1849–1850 гг. установили, что колодец сокровищ напрямую сообщался с морем через один или даже два искусственных канала. Именно по ним вода проникала в колодец и затопляла его до уровня, соответствовавшего уровню воды в океане. Искатели пытались зондировать колодец и в результате открыли так называемую камеру-сокровищницу, из которой были извлечены три звена золотой цепочки – неопровержимое вещественное доказательство того, что в тайнике действительно имеется драгоценный металл. Многие выдающиеся специалисты исследовали найденные фрагменты украшения, но установить точную дату изготовления последнего так и не смогли.
Отдельные попытки зондировать «Money Pit» позволили достичь почти 50-метровой отметки, откуда на поверхность по-прежнему извлекали обломки дубовых досок, стружку кокосовой пальмы и древесный уголь… А тайна острова продолжала прятаться глубже, чем опускалась самая глубокая из скважин.
После целого ряда многочисленных, но бесплодных попыток наиболее заметный след в поисках загадочного сокровища оставила компания «Oak Island Treasure Company», действовавшая с 1893 по 1899 г. Главная идея инженеров компании заключалась в следующем: вместо того чтобы стараться вычерпать Атлантический океан, не лучше ли блокировать сообщение между ним и колодцем? Идея на первый взгляд простая до гениальности.
Компания была богата и могущественна, а потому вскоре на острове высадилась небольшая армия рабочих и пришвартовалось несколько кораблей с оборудованием. В колодце и вокруг него закипела работа. Бурили скважины, рыли землю и возводили насыпи, но «перекрыть воду» компании так и не удалось. Цель снова не была достигнута.
Компания «Сокровище» углубилась в колодец до 52 метров. Этот результат не был превзойден и в дальнейшем и до сих пор остается «рекордным» за всю историю этой, если позволительно так выразиться, «битвы». Зонды, достигшие максимальной глубины, натолкнулись на металлическую поверхность и извлекли на свет божий железные опилки. Гораздо большую историческую ценность представляла другая добыча, полученная с помощью тех же зондов, – обрывок пергамента, на котором черными чернилами были начертаны некие значки, напоминающие буквы: то ли «ui», то ли «vi», то ли «wi»… Фрагмент исследовали специалисты по палеографии из Бостона, которые заключили, что он выделан из овечьей кожи, а значки написаны тушью и гусиным пером.
Наконец, в мае 1909 г. создается компания, одним из «партнеров» которой стал Франклин Д. Рузвельт. Компания носила самое романтическое название: «Old Gold Salvage and Wrecking Company», что примерно означает «Компания по поиску затерянных кладов и старинного золота». Рузвельт был тогда адвокатом в Нью-Йорке и впервые услышал о сокровище острова Оук на другом острове – Кампобелло, что в заливе Фанди, там располагалась летняя вилла его матери. История вызвала в нем живой интерес, и он потратил немало времени на ее изучение, в результате чего пришел к убеждению, что наличие на острове сокровища можно считать реальным фактом.
Рузвельт и его компаньоны оценивали стоимость клада более чем в 10 млн долларов, а вложили в предприятие 250 тыс. долларов капитала, что означало сразу две вещи: во-первых, то, что у них имелись серьезные основания верить в существование клада, а во-вторых, то, что прибыль в 4000 % никогда не пугала американских капиталистов.
Увы, ни Рузвельту, ни его компаньонам не пришлось думать, во что обращать свои доллары, поскольку предприятие не только не принесло дохода, но и съело вложенный капитал, хотя недра острова благодаря бурной деятельности компании были буквально изрыты вдоль и поперек.
Так кто же все-таки закопал клад на острове Оук? И что означала надпись на утерянном камне? Для чего колодец через каждые три метра перекрыли дубовыми перегородками? Откуда взялась кокосовая стружка, смола (для клейкости?) и древесный уголь? Кто задумал строительство Денежного колодца и кто его осуществил? На какую глубину уходит он под землю? Ни на один из этих вопросов до сих пор нет удовлетворительного ответа.
Как мы уже видели, Франции принадлежит исторически почетное место в «деле острова Оук», «владелицей» которого она так долго была. Версия о сокровищах французской короны – хоть и самая захватывающая, но далеко не единственная из «французских» гипотез, толкующих о возможном происхождении богатств Денежного колодца. Быть может, на дне колодца высится груда ящиков или бочек, наполненных золотыми монетами, которые Франция отправляла в Канаду для финансовой поддержки своей колониальной компании. Так или нет, но это вложение капитала, бесспорно, одно из самых неудачных в нашей истории.
В 1710 г. французы отказались от своей колонии в Новой Шотландии и предприняли «стратегическое отступление» на Королевский остров (ныне остров Бретонского мыса). Отказ был закреплен Утрехтским актом от 1713 г., а с 1715 по 1745 г. французы выстроили на острове мощный форт под названием Луисбург, предназначенный для защиты оставшихся французских владений в Канаде. Вокруг свободного ото льдов форта они соорудили укрепления и бастионы – по тем временам чудо военной техники, от которого ныне остались лишь некоторые, хотя весьма впечатляющие следы, так как англичане, вторично захватившие город в 1760 г., практически сровняли его с землей. Называться он стал американским Дюнкерком.
В период с 1713 по 1745 г. французская королевская казна отправила в Луисбург по меньшей мере 20 «золотых кораблей», на которых везли деньги, необходимые для ведения войны: жалованье солдат и офицеров, а также целой армии рабочих и предпринимателей, трудившихся над сооружением Луисбурга.
Сокровище могло также оказаться золотом, захваченным на одном из кораблей большой флотилии герцога д’Анвильского, которого Франция послала в 1746 г. попытаться отбить Луисбург – после первой осады города, имевшей место в 1745 г. Эскадру разметало штормом. Погибло много кораблей. Другие укрылись в бухте Чебукто. Вполне возможно, что один из груженных золотом кораблей попал таким образом в залив Мейхоун, и офицеры, поняв, что не сумеют снова выйти в море, решили спрятать сокровища на каком-нибудь подходящем острове… Например, на том, которому предстояло стать Оуком…
«Ондина» была первой французской подводной лодкой новой серии; весила она 770 тонн, а в длину имела 64 метра; ее спустили на воду в августе 1925 г. Конструкцию лодки разрабатывали достаточно долго, как это зачастую бывает с опытными образцами, так что заключительные испытания она прошла только осенью 1928 г.
И вот наконец 1 октября 1928 г. «Ондина» вышла в пробный рейс из Шербура в тунисский порт Бизерту, оттуда – в Аяччо, на Корсику, и затем в Тулон. Лодка шла на малой скорости и на дизельном двигателе, окутанная клубами серого дыма и увенчанная радиотелеграфной мачтой. На борту «Ондины» находились тридцатитрехлетний капитан 1-го ранга Брейтмайер, командир лодки, его старший помощник и сорок человек матросов, в том числе старшины и боцман.
Брейтмайер участвовал во всех ходовых испытаниях «Ондины», прошедших довольно успешно, и надеялся не ударить в грязь лицом и во время пробного рейса, который должен был продлиться неделю. По всем расчетам приход «Ондины» в Бизерту ожидался 9 октября. Но она не пришла…
Молчание «Ондины» можно было объяснить либо неисправностью бортовой радиостанции, либо помехами в эфире – неблагоприятные условия наблюдались как раз с 3 по 6 октября. К тому же подводные лодки прибрежного действия типа «Ондины» были оборудованы маломощными радиопередатчиками.
Бизерта. Современный вид
По крайней мере, именно такие предположения выдвигались поначалу. И они во всяком случае, не были лишены основания, тем более что утром 6 октября молчание нарушилось. Что же случилось? Да, в общем, ничего особенного: подводную лодку якобы видели на траверзе Орана[3], и Брейтмайер, по сообщениям оттуда, проходя мимо, просигналил на берег семафором.
Утром 7 октября об «Ондине» опять не было никаких вестей.
«Похоже, она идет с опозданием на сутки», – рассуждали штабисты французского ВМФ.
Однако, судя по всему, «Ондина» шла с опозданием уже на двое суток, потому как восьмого числа ее тоже никто не видел. Тогда в Шербуре решили отправить телеграмму в Тулон.
«Такая задержка, естественно, кажется странной, – думали в Шербуре, – тем более что подлодка и в самом деле как будто в воду канула, и не где-нибудь, а вблизи берега, на оживленном судоходном участке».
9 октября двум сторожевикам – «Кале» и «Дордони» – было предписано обследовать воды на всем протяжении от Бизерты до Гибралтара в двадцатимильной прибрежной полосе, в то время как три эскадренных миноносца должны были идти параллельным курсом и мористее.
Между тем из Тулона вышли еще три эсминца – «Пантера», «Шакал» и «Тигр», им надлежало обследовать воды у северного побережья Средиземного моря, хотя было маловероятно, что «Ондина» вдруг ни с того ни с сего решила изменить курс.
Второму дивизиону во время поисков, судя по всему, должно было повезти больше, поскольку потом он получил задание идти вдоль берегов Испании – курсом «Ондины», только в обратном направлении.
Наступило 11 октября. Участь «Ондины» по-прежнему была окутана тайной. Стали появляться всевозможные домыслы и предположения. Быть может, на лодке вышел из строя двигатель? Но тогда она должна была бы послать в эфир сигнал бедствия. Или сломался радиопередатчик? И это было вероятнее всего: по крайней мере, в таком случае можно было объяснить, почему лодка молчала двое-трое суток. А что, если «Ондина» потерпела кораблекрушение? Ведь в Бискайском заливе немного штормило. Да, но урагана-то как такового не было. Во всяком случае, даже если он и был, подлодке не составило бы труда укрыться у берега.
Нет, здесь могло быть только одно объяснение: «Ондина» ушла под воду – вышла из строя система продувки балласта, и лодка не смогла всплыть на поверхность. Однако на эту версию тут же нашлись возражения: согласно рейсовому предписанию, подлодка не должна была совершить ни одного учебного погружения. В этом рейсе «Ондине» предстояло показать свои возможности во время плавания только в надводном положении. И капитану Брейтмайеру вряд ли могло прийти в голову рисковать лодкой, совершая погружения на мелководье.
11 октября Министерство военно-морских сил Франции решилось огласить факт исчезновения «Ондины». В заявлении тем не менее оговаривалось, что надежда найти лодку еще не потеряна, поскольку, как известно, бывали случаи, когда подводные лодки не давали о себе знать в течение десяти дней, а то и больше. Однако «Ондина», увы, побила все рекорды молчания, что, собственно, и вызывало тревогу.
Между тем эсминцы продолжали вести поиски. Все отчего-то решили, будто необъяснимая авария, повлекшая за собой исчезновение «Ондины», произошла в Атлантике. Впрочем, такое предположение основывалось на том, что «Ондина» должна была послать контрольное радиосообщение при подходе к Средиземному морю. Значит, она могла исчезнуть где-то между Эль-Ферролем, откуда от нее пришло последнее «радио», и Гибралтаром.
Но исчезла ли «Ондина» на самом деле? И если да, то как и почему? Чтобы ответить на эти вопросы, надо было отыскать хоть какой-нибудь след или свидетельство очевидца. Однако ни того, ни другого найдено не было – невзирая на все усилия экипажей эсминцев, продолжавших с упорством и настойчивостью бороздить море. Корабли несколько раз прошли по маршруту подводной лодки-призрака – туда и обратно, но на море было пусто. При встрече поисковые корабли поднимали флаги, обмениваясь одними и теми же сигналами: «Видели “Ондину” – «Нет…»
А потом поступило сообщение с греческого сухогруза «Екатерина Гуландрис». В его судовом журнале упоминалось, но довольно туманно, о том, что во время рейса судно столкнулось с обломками какого-то корабля в районе Гибралтара.
Разговор с греками не принес в эту историю ничего определенного. «Екатерина Гуландрис», следовавшая по маршруту «Ондины» – в обратном направлении, наскочила на неопознанный предмет, но доказать, что этим предметом могла быть подводная лодка, не удалось.
В один прекрасный день в министерство ВМС Франции поступило еще одно сообщение, имевшее прямое касательство к делу об исчезновении «Ондины». Только на сей раз не от какого-то неизвестного из Роттердама, а от господина Вакье – окружного администратора по учету и призыву моряков рыболовного и торгового флотов в Руане. К Вакье попал рапорт капитана французского сухогруза «Альберта-Леборнь», в котором тот докладывал, что вечером 3 октября его судно находилось как раз в тех водах, где «Гуландрис» столкнулся с обломками неизвестного корабля.
– А вы случайно не заметили там что-нибудь необычное? – спросил Вакье у Карона, капитана «Альберты-Леборнь».
– Если вы имеете в виду обломки, на которые наскочила «Гуландрис», то должен вам сказать, я их не видел. И все же… – Произошла одна странная штука – думаю, она поможет вам кое-что прояснить. Я имею в виду «радио».
– Какое «радио»?
– Вот я и говорю. 4 октября, утром, Мариани, наш радист, поймал сообщение. Передавала радиостанция на мысе Финистерре[4]. Честно говоря, это было даже не сообщение, а скорее навигационное предупреждение.
– Оно что, имело отношение к интересующему нас делу?
– В эфире в этот раз были сплошные помехи. Да, точно, как раз подошло время – было ровно восемь утра – всем торговым судам выходить на связь со своими судовладельцами. Мариани показалось – финистеррская станция предупреждала, что столкнулись два корабля. И просила все проходящие мимо суда идти в район столкновения – с такими-то координатами. В том районе «Гуландрис» и наскочила на обломки.
Сообщение финистеррской радиостанции уже само по себе казалось странным. В нем явно прозвучала просьба идти на поиски. Значит, капитан – виновник столкновения, решил, что на пострадавшем корабле, возможно, есть жертвы. В таком случае почему он не сообщил на берег ни название своего судна, ни порт приписки?
Министерство ВМС Франции запросило радиостанцию на мысе Финистерре. Тамошние радисты ограничились лишь тем, что повторили сообщение капитана, виновного в столкновении, – и название своего судна тот действительно не указал.
Соответствующее уведомление было направлено в штаб-квартиру Ллойда, в Лондон, однако большого значения ему там не придали. Единственно 5 октября в Ллойдовском бюллетене о случившемся факте вышло короткое сообщение – в рубрике «Морские катастрофы».
Однако, за исключением станции на мысе Финистерре, ни одна другая береговая радиостанция – ни в Португалии, ни в Испании – и слыхом не слыхала, уж не говоря о том, чтобы принять, о печально знаменитом «радио». Из Порту[5] сообщили только, что до них дошли едва различимые сигналы бедствия – они звучали в эфире между 20 часами и полуночью, то есть спустя полсуток после вероятного столкновения. Но кто подавал эти сигналы?
Капитан «Гуландрис» ни словом не обмолвился о том, что посылал в эфир «радио». Во всяком случае, то, что он не просил находившиеся поблизости суда идти на поиски обломков, это точно. К тому же, если бы он действительно послал такое «радио», он наверняка предупредил бы всех капитанов о том, что в точке с такими-то координатами дрейфуют неопознанные обломки.
А мог ли капитан греческого судна что-нибудь напутать – и принять подводную лодку за обломки кораблекрушения? Нет – и уж тут он был тверд в своем мнении, – поскольку ни одного сигнального огня на неопознанном корабле видно не было.
– В любом случае ходовые огни можно было бы заметить даже у подводной лодки, – подтвердил капитан «Прадо», другого грузового судна. – Я видел «Ондину» у берегов Португалии в ночь с 3 на 4 октября. Ее огни были заметны на расстоянии трех миль. Помимо судовых огней – зеленого и красного, на радиомачте у нее горел белый сигнальный фонарь.
– По-вашему, выходит, подводную лодку просто нельзя было не заметить?
– В безоблачную погоду – да. А в ту ночь видимость была хорошая.
И снова – уже в который раз – следственная комиссия вернулась к исходной точке в этом чересчур запутанном деле.
Итак, в ночь с 3 на 4 октября на траверзе Порту находились: подводная лодка «Ондина»; греческий сухогруз «Екатерина Гуландрис»; французский сухогруз «Альберта-Леборнь». Из трех означенных судов исчезает подводная лодка – после того как с «Прадо» видели, что она идет нормальным ходом. Это – единственный, доподлинно установленный факт. И притом прискорбный.
Дальше греческий сухогруз сталкивается с неопознанными обломками.
«Альберта-Леборнь» получает «радио», в котором якобы идет речь о каком-то столкновении. При этом, однако, остаются неизвестными ни характер обломков, ни первоначальный отправитель радиосообщения.
Быть может, тут произошло случайное совпадение – и на самом деле перечисленные три факта не имеют между собой ничего общего. Однако не исключено также и то, что все три факта совпадают. В таком случае кто-то из двух капитанов – «Екатерины Гуландрис» или «Альберты-Леборнь» – говорит неправду.
В Роттердаме следственная комиссия вновь допросила капитана Киртатаса – его судно все еще стояло в сухом доке.
Киртатасу сказали про «радио», полученное «Альбертой-Леборнь».
– А вы не получали похожего сообщения? – спросили греческого капитана.
– Вы имеете в виду «радио», где упоминалось про столкновение с обломками кораблекрушения?
– Вот именно.
– Ну да, – сказал Киртатас, – речь, наверно, идет о том самом «радио», которое послал я.
– Значит, вы все-таки послали в эфир сообщение?
– Понимаете, после того как произошло столкновение, я решил предупредить другие суда, что в тех водах дрейфуют неизвестные обломки: ведь они же представляли опасность для судоходства.
Члены следственной комиссии в недоумении переглянулись.
– Вы помните точный текст вашего сообщения?
– Нет. Я составил его впопыхах и тотчас отдал радисту. Но сам текст у него не сохранился.
Ответ капитана казался довольно странным, тем более что все судовые радисты обязаны хранить тексты как передаваемых сообщений, так и получаемых.
– Ну ладно, капитан Киртатас, подумайте хорошенько и постарайтесь вспомнить хотя бы то, о чем вы собирались предупредить другие суда.
– Повторяю, я хотел их предупредить о возможной опасности – об этих чертовых обломках.
– Но ведь вы же просили другие суда выйти на поиски обломков – почему?
– Что-то не припоминаю, чтобы я просил их об этом.
– И все же в сложившихся обстоятельствах поиски были необходимы – разве не так? А вы даже палец о палец не ударили…
– Я же говорил – мы дали стоп.
– Вы четко видели обломки?
– Настолько, насколько позволяли условия: ведь темень стояла, хоть глаз выколи.
– Вы можете их описать?
– Это было похоже на корпус корабля с плавными обводами, только без надстроек.
– Вы уверены, что это была не подводная лодка?
– Точно сказать не могу.
– Следовательно, это вполне могла быть подводная лодка?
– Ну да, возможно, – признался Киртатас и отвернул голову. А потом прибавил: – Но это вы так решили, а не я.
После слов Киртатаса члены следственной комиссии оторопели – но не от удивления, а скорее от возмущения. Еще бы! Прошло столько времени, а греческий капитан лишь сейчас соизволил признаться, что его судно, «возможно», столкнулось с подводной лодкой, которой, вне всякого сомнения, могла быть только «Ондина».
– Как долго вы пробыли в том месте, где произошло столкновение? – спросили Киртатаса.
– Часа два.
– Почему вы не стали ждать, пока рассветет?
– Почему? Да потому, что после столкновения могло произойти одно из двух: обломки или сразу пошли ко дну, или их унесло слишком далеко – попробуй разгляди. Все, что я мог сделать, так это предупредить по радио другие корабли.
– А что, если это действительно была подводная лодка?
– Повторяю, тогда мне это и в голову не могло прийти.
Поведение Киртатаса изменилось. Он уже не свидетельствовал, а защищался.
В самом деле, теперь против него выдвигались сразу два тяжких обвинения: во-первых, по вине вахтенных, допустивших навигационную ошибку, его судно наскочило на подводную лодку; во-вторых, после столкновения он не предпринял никаких мер, чтобы отыскать следы корабля, потерпевшего крушение по его же вине.
Однако Киртатас все отрицал, причем на редкость упорно, и некоторые члены следственной комиссии уже засомневались – а виновен ли он на самом деле. Сомнения их основывались главным образом на том, что нельзя объяснить причину столкновения одной лишь рассеянностью вахтенных «Екатерины Гуландрис»… И греческого капитана подвергли очередному допросу.
– Каким образом вы столкнулись с обломками?
– Кормовой частью правого борта.
– То есть вы хотите сказать, что наскочили на них кормой?
– Выходит, так.
– С какой стороны ваше судно получило повреждения?
– Со стороны носовой части правого борта.
– Следовательно, по вашим словам, получается, что подводная лодка – если только это действительно была она – шла вам наперерез?
– Вот именно. И это еще раз доказывает, что мы столкнулись не с «Ондиной».
– Что вы хотите этим сказать?
– А то, что французская подводная лодка, тем более военная, навряд ли могла совершить такую ошибку при маневрировании.
– Но ведь лодка могла вас просто не заметить?
– Исключено. У нас на борту горели все ходовые огни.
Киртатас говорил уже более уверенно. Конечно, он догадывался, что члены следственной комиссии считают его виновным. К тому же ни для кого не было секретом, что греческие моряки систематически нарушают международные правила судоходства…
Однако, если вопрос об истинном виновнике столкновения так и остался невыясненным, участь «Ондины» не вызывала никаких сомнений: жестокая, бесспорная правда заключалась в том, что обломки лодки навсегда исчезли в бездонных глубинах Атлантического океана, откуда их уже вряд ли удастся извлечь.
(По материалам Р. Лакруа)
В начале Второй мировой войны французский пассажирский лайнер «Нормандия» нашел убежище в порту Нью-Йорка и вскоре был конфискован американским правительством. После трагедии в Пёрл-Харборе командование ВМФ США очень нуждалось в больших транспортах для перевозки войск. «Нормандию» решили переделать в военное транспортное судно, а заодно сменили и его имя – корабль стал называться «Лафайет». В феврале 1942 г. работы по его переоборудованию вступили в завершающую фазу и судно должно было выйти в море, но случилось непредвиденное…
Днем 9 февраля на судне начался пожар. Огонь возник в огромном центральном салоне, где устанавливались койки для американских солдат и находились сваленные в беспорядке спасательные пояса, и стал быстро распространяться по всему судну. Сбить пламя не удавалось. Судно начало крениться на левый борт, и к полуночи крен достиг 40 градусов. А 10 февраля в 2 часа 39 минут потоки воды хлынули во внутренние помещения и корабль лег на бок прямо у причала. Входивший в первую тройку самых крупных и быстроходных судов мира, способный принять на борт целую стрелковую дивизию с полным вооружением, корабль в самый разгар войны, когда американское военное командование испытывало огромную нужду в войсковых транспортах, был выведен из строя.
Гибель «Нормандии»
Нелепая гибель «Нормандии» по-прежнему таит немало загадок и продолжает привлекать к себе внимание историков и специалистов. Причина пожара до сих пор не выяснена, но некоторые факты указывают на диверсию немецких агентов или… американских гангстеров!
С того момента, когда 29 октября 1932 г. лайнер «Нормандия» был спущен на воду, европейская пресса не переставала поражать воображение читателей великолепными характеристиками этого корабля. В свой первый трансатлантический рейс по маршруту Гавр – Нью-Йорк «Нормандия» вышла 29 мая 1935 г. и сразу завоевала знаменитый приз скорости «Голубая лента Атлантики», совершив переход из Европы в Америку за четверо суток 3 часа и 14 минут.
«Нормандия», построенная на верфях компании Пиньо в Сен-Назере, считается гордостью французского судостроения 1930-х гг. Однако французской была только шикарная внутренняя отделка. Основная заслуга в появлении на свет столь выдающегося судна принадлежит русским эмигрантам, инженерам-кораблестроителям.
По всем своим выдающимся качествам «Нормандия» стала в предвоенные годы воплощением национального престижа Франции.
1 сентября 1939 г. «Нормандия» должна была выйти из Нью-Йорка в Гавр. Но выход в море не состоялся: 30 августа по приказу президента Франклина Рузвельта в портах США были задержаны и подвергнуты тщательному досмотру немецкие, французские и даже английские суда.
Позднее стал ясен смысл этой акции. Намереваясь официально сохранять нейтралитет, правительство США тайно поддерживало Великобританию и Францию и в преддверии грядущих событий под всякими предлогами задерживало в нью-йоркском порту немецкий лайнер «Бремен» до подхода британских боевых кораблей. И когда 31 августа «Бремен» все же вышел в море, за ним сразу устремился в погоню крейсер королевского флота «Бервик». А на следующий день Германия напала на Польшу и началась Вторая мировая война.
Хотя Великобритания и Франция официально объявили войну Германии 3 сентября 1939 г., они не спешили вступать в активные боевые действия. Пока в Западной Европе тянулась девятимесячная «странная война», 14 французских кораблей, включая «Нормандию», продолжали оставаться в портах США.
Странные события произошли 15 мая 1941 г. В этот день береговая охрана одновременно заняла все французские корабли и выставила на них вооруженную охрану якобы для защиты от возможных диверсий. Одновременно с этим актом в американской прессе стали появляться статьи, в которых открыто обсуждались возможности переделки «Нормандии» в авианосец или войсковой транспорт. А популярный журнал «Лайф» опубликовал даже схему «Нормандии», переделанной в авиадесантный корабль.
Свет на эти странные события пролила газета «Нью-Йорк геральд трибюн» от 16 июля 1941 г. «Официальные лица в Вашингтоне считают, что “Нормандия” – слишком ценное судно, чтобы простаивать без дела, и что правительство США в нем сильно нуждается и готово купить его. Эти лица заявили также, что США давно хотели завладеть “Нормандией”, но не решались на это из опасений ухудшить отношения с Францией», – писала газета в передовой статье.
А через полгода Америка просто забрала лайнер себе.
Переименовав «Нормандию» в «Лафайет», военные приступили к переделке лайнера в войсковой транспорт. В феврале 1942 г. работы по переоборудованию в основном были закончены, и 15-го числа транспортно-десантный корабль должен был выйти в море.
9 февраля на борт принимали судовое снаряжение, как вдруг в 14 часов 30 минут на главной палубе раздался истошный крик: «Пожар!» Первые языки пламени побежали по груде спасательных поясов, в беспорядке сваленных в центральном салоне судна, а уже через 19 минут со всех концов Нью-Йорка, завывая сиренами, мчались к южной оконечности Манхэттена к причалу «Френч лайн» пожарные и санитарные машины.
На окутанный клубами дыма корабль пожарные направили мощные потоки воды, но пламя, раздуваемое сильным северо-западным ветром, не унималось. Хотя на подмогу подошли еще и пожарные катера порта, к 15 часам 30 минутам огонь охватил бывшую прогулочную палубу. Примерно в это же время гигантское судно начало крениться на левый борт.
Рабочий Эндрю Салливан, оказавшийся в самом центре событий, так описывает происшедшее: «Я находился в гранд-салоне и проверял состояние линолеума. Несколько сварщиков работали здесь с ацетиленовыми горелками, вырезая стальные колонны. Примерно в сорока футах от них находились тюки, как мне показалось, упаковочной стружки или пеньки. Около них стоял человек и отгораживал их щитами от летящих из-под горелок искр. Несмотря на эти предосторожности, я почуял: что-то горит! И сразу же бросился к выходу. Все это заняло не более 10 секунд, но тут мне показалось, будто сразу вспыхнула вся палуба у меня под ногами, и я услышал вопль: “Пожар! Пожар!”»
Попытки погасить огонь собственными силами не увенчались успехом. Автоматизированная пожарная система не работала, поэтому трем тысячам человек, находившимся внутри корабля, был передан по громкоговорящей связи приказ: «Покинуть судно!» Однако выполнить его было не так-то просто. Большинство из этих людей не были знакомы с внутренним строением лайнера, не имели определенных обязанностей на случай пожара, и все они оказались совершенно беспомощными перед огненной стихией. Появились обожженные и раненые.
Огонь распространялся с невероятной быстротой.
Вечером 9 февраля руководитель спасательных работ адмирал Эндрюс сообщил собравшимся корреспондентам, что 128 рабочих получили тяжелейшие ожоги и доставлены в городской госпиталь, а 92 из них по всей вероятности умрут. Тогда же он сделал и первое официальное заявление о причине пожара: «Один газорезчик срезал с колонны канделябр в главном салоне, и искры из-под его резака случайно попали на груду спасательных поясов. Капка очень горюча, поэтому огонь и распространился так быстро по палубе, заваленной поясами».
Через несколько минут после интервью накренившийся уже на 12 градусов «Лафайет» оборвал все швартовые канаты, связывающие его с причалом. Перепуганный адмирал Эндрюс приказал открыть кингстоны и затопить судно, надеясь, что оно сядет на грунт на ровный киль. Но было слишком поздно. Тысячи тонн воды, налитой пожарными на верхние палубы, начали скапливаться в левой половине трюма, и огромный корабль, потеряв остойчивость, стал быстро заваливаться на бок.
К 23 часам 30 минутам крен судна достиг уже 40 градусов и продолжал увеличиваться. А 10 февраля в 2 часа 39 минут ночи мутные потоки грязной воды и жидкого ила со дна Гудзона хлынули в трюмы самого дорогостоящего лайнера в мире. Правый борт, поднявшийся выше уровня воды, все еще продолжал гореть…
«Нормандия» затонула в прямоугольном ковше, при этом носовая часть длиной 76 метров легла на гранитный выступ, а вся остальная – в жидкий ил и грязь Гудзона. Громадный руль судна, выломав 5 свай, зарылся на полтора метра под основание причала. Для подъема судна потребовалось 22 месяца и 5 миллионов долларов.
Только 2 августа 1943 г. началась откачка воды из корпуса судна, а полностью поднять «Нормандию» удалось лишь 15 сентября.
До окончания войны судно простояло в бруклинских доках, а в 1946 г. правительство США продало «Нормандию» частной компании по цене металлолома всего за… 162 тысячи долларов.
Проведенное американскими властями официальное расследование так и не установило точной причины возникновения пожара на «Нормандии».
Из всех криптархов – воображаемых монархов недолговременных королевств – можно выделить одного, заслуживающего особого внимания.
Все началось 3 мая 1903 г. в Париже с незначительного на первый взгляд инцидента с наследником огромного состояния сахарного магната. Жак Лебоди, один из трех братьев, действительно унаследовал сказочное богатство умершего отца. Причем все трое могли спокойно жить своей жизнью и не вмешиваться в работу отлаженного предприятия, созданного отцом.
Увлеченный воздухоплаванием, один занялся дирижаблестроением. Второй интересовался только скачками, а третий, Жак, переняв способности отца, играл на бирже и умножал семейные капиталы. Но что-то не хватало ему в жизни – его внутреннее «эго» не находило выхода, ему недоставало какой-то дополнительной миссии, которая позволила бы ему вырезать свое имя на скрижалях истории…
Сахара – земля, которая долгое время толком не принадлежала никому и мало кого интересовала
Он терялся в раздумьях, когда произошло событие, в корне изменившее его жизнь.
Именно в тот день 3 марта консьержка, не в силах больше выдерживать издевки и замечания жильца, в очередной раз отчитавшего ее за какую-то мелочь, бросила в него пиалу. И именно в этот момент Жак Лебоди почувствовал, что сей мир недостоин его и его необходимо обследовать на предмет поиска собственной империи. Там он сможет делать все, что захочет.
Он нашел теплоход, достойный своих целей, и сам нанял членов экипажа. Так этот Колумб новейшего времени направился в сторону Канарских островов со своим маленьким войском, которое было также командой, из 20 человек, не зная наверняка, в какую сторону уведет его судьба. По дороге ему пришла в голову идея получить во владение целую Сахару, землю, которая в то время толком не принадлежала никому и, впрочем, мало кого интересовала.
Таким образом, в начале мая Жак взял курс к берегам Мавритании, где намеревался высадиться и отправиться на завоевание новых областей. Он сообщил об этом своему экипажу, который отныне выполнял функцию королевского двора, а хозяина именовал «генералом». Несколько часов спустя Жак передумал, решив, что звание генерала слишком ограничивает его полномочия, и поменял титул на «сир». Так за считанные часы пришло решение стать королем неизведанной пустыни, где он царил бы в качестве неограниченного хозяина под именем Жака I, императора Сахары.
Проницательный властитель знал: это освоение будет сопровождаться аннексией территорий и подчинением населения. Здесь никаких опасностей не намечалось, поскольку населения не наблюдалось, за исключением нескольких кочующих племен бедуинов. Он предложил своим людям премию за каждого взятого бедуина, поскольку понимал: может статься, бедуины не захотят подчиняться новому режиму. Эта идея мгновенно превратила его свиту и команду в морских пехотинцев, сформированных в экспедиционный корпус его величества.
Таким образом, императорский теплоход бросил якорь аккурат у мыса Юби, напротив Канарских островов, и первые пять завоевателей высадились на берег с палатками и несколькими карабинами «Винчестер». Пейзаж, который ожидал их на берегу, был далек от идиллического, несмотря на полоску белого песчаного пляжа, омываемого бирюзовым морем. Страшная жара и сухость даже вблизи океана не обещала ничего хорошего по мере продвижения вглубь территории.
Желая сохранить в памяти потомков место первой высадки, император решил возвести столицу именно в этой точке побережья с оригинальным названием Троя.
Для установки первых архитектурных элементов своей новой столицы его величество отдал приказ строить сборно-разборную конюшню, где надлежало производить новую породу животных, которую он признавал единственно годной для жизни в пустыне, а именно продукт скрещивания верблюдицы и лошади, то есть в естественной среде невозможный.
Покинув девственные земли в пустыне, король направился вдоль побережья на юг. Новые берега, столь же пустынные, что и предыдущие, вдохновили его на основание второго большого города его империи – Полиса. (Почему у императора была такая привязанность к греческим названиям, так и осталось загадкой для потомков.)
В этом районе берега, украшенном оазисом, имелось уже больше жителей, главным образом семей бедуинов, занятых незаконной торговлей оружием и рабами. Его величество смогло познакомиться с местным шейхом, представителем одного из знатных родов, который отныне призван был управлять населением от имени его, короля. Вождь говорил только на диалекте арабского и не понял, что его величество предлагает ему в жены его же дочь – для продолжения знатной династии шейхов новой империи.
Оставив нескольких моряков в двух пунктах побережья, Жак I отбыл на пакетботе в Лас-Пальмас, чтобы закупить продовольствие для новых поселенцев. Вернувшись в Трою, он обнаружил, что гарнизон исчез. На месте остался только один человек, который видел, как его товарищей увели люди каида Тарджафа.
Каид согласился вернуть четверых моряков, но за определенную сумму – 2 тысячи франков за всех.
Жак I понял, что завоевание новых земель не пройдет так гладко, как он задумал. Оставив свое потрепанное воинство в плену, он снова взял курс на Канары, на этот раз намереваясь оттуда по телеграфу предупредить мировое сообщество не только о создании новой империи, но и о временных сложностях, с которыми он столкнулся. В то время, а был июль 1903 г., история эта серьезно подпортила и без того сложные отношения между Францией, Германией и Великобританией. Так как Сахара в то время действительно не принадлежала никому, идея высадки там нового императора и абсолютно бессмысленные прожекты на новых землях показались всем нелепой затеей, граничащей с безумием.
Поэтому Жака заставили покинуть судно, поставив его на карантин, и посадили в принудительном порядке на пакетбот, идущий в Гамбург.
Таким образом, империя Сахары исчезла через несколько недель после своего возникновения.
Сойдя на берег в Гамбурге, вместо того чтобы поумнеть в результате этой серии приключений, Жак Лебоди обрядился в тогу императора в изгнании и решил начать судебную тяжбу в Гааге, где уже тогда находился арбитражный суд по вопросам о концессиях и территориальным притязаниям. Затем переехал в Лондон, где поднял шум в среде министров и послов, а также хитрецов и прихвостней всех мастей, призывая всех их на его деньги вернуть ему «его владения».
В 1905 г. женщина, не покидавшая его с самого начала сахарской эпопеи, подарила ему дочку, и семья перебралась в США как раз к началу Первой мировой войны. Его несостоявшееся величество сразу же предложило Франции военную помощь, которой она пренебрегла. А потом началось самое печальное. Психическое здоровье экс-императора, и без того, как мы помним, не отличавшееся стабильностью, началось ухудшаться. Решив, что для продолжения династии Лебоди ему необходим наследник, он не придумал ничего лучшего, как, по примеру египетских фараонов, соединить себя узами брака со… своей 14-летней дочерью и произвести на свет потомка мужского пола. Мать девочки «почему-то» воспротивилась такому экзотическому решению главы семейства и в январе 1919 г., когда отец попытался силой ворваться к комнату девочки, разрядила в него барабан своего револьвера, с которым не расставалась последние месяцы.
Так была поставлена последняя точка в этой странной, похожей на злую сатиру, но абсолютно правдивой истории, служившей темой для пересудов, кривотолков и… шансонье еще долгий десяток лет.
Но эта драма была абсолютно неизвестна у нас в стране!
26 сентября 1998 г. марсельский рыбак Жан-Клод Бьянко обнаружил в сетях необычный предмет. Очищенный от донных наслоений, предмет оказался серебряным браслетом, принадлежавшим Антуану де Сент-Экзюпери. Так было положено начало разгадке тайны гибели знаменитого писателя, автора «Маленького принца», который во время разведывательного полета к Южному побережью Франции 31 июля 1944 г. бесследно исчез… А в 2008 г. мир услышал признание человека, сбившего самолет Экзюпери.
Униженная, растоптанная фашистским сапогом Франция была незаживающей раной в сердце Антуана де Сент-Экзю-пери. Он не мог оставаться в стороне и прилагал максимум усилий, чтобы участвовать в боевых действиях.
С 8 ноября 1942 г. – дня, когда союзники высадились в Северной Африке, писатель настойчиво добивался назначения в военно-воздушные силы «Сражающейся Франции». 6 апреля 1943 г. он прибыл в Алжир. В Северной Африке собрались уцелевшие французские летчики, рвавшиеся в бой с коричневой чумой. Среди них оказался и Сент-Экзюпери.
Антуан де Сент-Экзюпери
Наконец, просьба Антуана удовлетворена: он попал в 1-ю эскадрилью разведывательной группы 2/33 при 78-й американской армии, базировавшейся в авиационном лагере Марса около Туниса. Первый его разведывательный полет проходил над Францией, но с задания летчик вернулся грустным: он видел родную страну, в которую пока не может вернуться…
Второй вылет состоялся через пять дней. При посадке Антуан немного не рассчитал, и самолет проскочил посадочную полосу, остановившись в винограднике, и получил незначительные повреждения. Этого оказалось достаточно, чтобы отстранить Сент-Экзюпери от полетов.
Осенью 1943 г. полковник Шассэн, друг писателя, стал командиром 31-й эскадрильи бомбардировщиков и добился назначения Экзюпери своим заместителем. Антуан совершил несколько боевых вылетов, но ему претило сбрасывать бомбы на построенные его соотечественниками мосты, железнодорожные станции и здания.
Шассэн понимает, что вывести Экзюпери из депрессии может только назначение в его прежнюю часть 2/33. Наконец друзьям удается добиться благоприятного решения: Антуану позволено вернуться в 1-ю разведывательную эскадрилью, правда, разрешено совершить всего пять полетов.
Сначала судьба хранит Сент-Экзюпери, но… посылает предостережения. Один раз отказывает мотор, и Антуану едва удается уйти от «мессершмитта». В другой раз на большой высоте из-за неполадок с оборудованием он буквально задыхается, теряет сознание и приходит в себя только на высоте 4 тыс. м. С трудом справившись с управлением пикирующего самолета, видит немецкий истребитель! К счастью, фашист его попросту не заметил…
Однако смерти отважный летчик не боится и, совершив пять разрешенных полетов, просит дать новое задание. Отказа не встречает…
Перед последним, девятым, полетом он, словно предчувствуя гибель, напишет в письме: «Если меня собьют, я ни о чем не буду сожалеть». Утром 31 июля 1944 г. самолет Экзюпери взмывает в небо…
Командир эскадрильи, переживавший, что ему приходится рисковать таким человеком, успокаивает себя: это последний полет писателя.
В 12 часов 50 минут летчики и механики собираются на летном поле, ожидая возвращения Антуана. Но время идет, а самолет не возвращается. Все понимают: что-то случилось. Друзья не хотят верить в его гибель, надеясь, что он совершил вынужденную посадку или, в худшем случае, сбит и попал в плен. Однако самолет вместе с летчиком бесследно исчез в голубом июльском небе…
В апреле 1948 г. Сент-Экзюпери был официально признан погибшим.
Говорят, гениальные писатели и поэты обладают даром ясновидения и способны заглянуть в будущее. Когда-то один редактор спросил Экзюпери, какую смерть он бы предпочел. Антуан составил список вариантов, одним из которых был – смерть в воде…
26 сентября 1998 г. марсельский рыбак Жан-Клод Бьянко обнаружил в сетях необычный предмет. Очищенный от морских отложений, предмет оказался серебряным браслетом, на котором были выгравированы фамилия Экзюпери, имя его жены, а также фамилия и адрес американского издателя, выпустившего книгу «Маленький принц». Находка стала сенсацией. Прежде всего обратились к наследникам писателя. Фредерик де Жиро д’Аге, внучатый племянник писателя, вспомнил, что Экзюпери действительно носил такой браслет. Подлинность находки подтвердили и эксперты.
Вскоре в прессе стали появляться сообщения, будто браслет фальшивый. Досталось и марсельскому рыбаку, которого представляли как активное действующее лицо заговора негодяев, решивших погреть руки на имени знаменитого писателя. В подлинности браслета засомневались даже его наследники. Дело едва не кончилось судебным процессом по обвинению Бьянко в мошенничестве…
Однако нашлись люди, посчитавшие браслет путеводной ниточкой, которая может привести к месту гибели Сент-Экзюпери. Там, где сети рыбака выловили браслет, начались поиски. В мае 2000 г. французский аквалангист Люк Ванрель обнаружил в море, недалеко от Марселя, обломки самолета типа «Лайтнинг П-38» и сообщил в Департамент археологических подводных изысканий, что нашел самолет Экзюпери.
Между тем не было никакой уверенности, что это обломки того самолета. Во время военных действий у побережья Франции в море упали 12 самолетов типа «Лайтнинг П-38», четыре из них были той же модификации, что и машина Экзюпери.
Прежде чем делать окончательное заключение, следовало удостовериться, что найденные обломки принадлежат самолету Экзюпери. А пока решили ход поисковых работ огласке не предавать.
Вскоре на поверхность удалось поднять обломок с заводской маркировкой, на котором четко видны четыре цифры – 2734. Это заводской номер, нанесенный на левое крыло самолета Сент-Экзюпери. Значит, 31 июля 1944 г. самолет писателя упал в воды Марсельской бухты. По заключению экспертов, машина Экзюпери на большой скорости почти вертикально вошла в воду, а последующий за этим взрыв сильно деформировал обломки и разметал их по дну…
На этом закончились и мытарства рыбака Жана-Клода Бьянко. В одном из интервью он сказал: «Уже шесть лет я выношу насмешки и издевательства, теперь им пришел конец. Я счастлив, что моя находка помогла в поисках самолета Сент-Экзюпери».
Исследователи не теряли надежду разгадать тайну гибели знаменитого писателя. В марте 2008 г. все ведущие мировые информационные агентства сообщили: бывший пилот люфтваффе Хорст Рипперт признался, что это он сбил самолет Экзюпери.
Раскрыть тайну удалось французским журналистам.
Когда 31 июля 1944 г. около 8 утра самолет Экзюпери поднялся в воздух, с базы люфтваффе вылетел истребитель «Me-109», управляемый пилотом Хорстом Риппертом. Над морем, в 200 м под собой, немецкий летчик увидел французский истребитель. Пилот, похоже, не заметил противника и не предпринял никаких маневров, чтобы уйти от «мессершмитта» или принять бой. Хорст с первого захода поразил французский самолет. Это был последний (28-й) самолет, сбитый Риппертом в той войне.
Разумеется, потом он понял, чей самолет сбил, но решил никому об этом не говорить. «Поначалу он хотел сохранить тайну, – говорит немецкий тележурналист Николай Пихота, общавшийся с Риппертом, – но потом пошла лавина расследований, и он понял, что правда выйдет наружу. К тому же к 88 годам он решил: пора подвести итог жизни, пусть даже мучительный».
Признание Рипперта журналистам было сделано под нотариальное обязательство с их стороны не разглашать его имя, пока он жив. Бывший пилот люфтваффе решил облегчить душу и всенародно покаяться, объяснив все почитателям Экзюпери: «Я не видел пилота. А если бы даже видел, не смог бы узнать Сент-Экзюпери. Я очень долго надеялся, что это был кто-то другой. В годы моей молодости все читали и обожали его книги. Если бы я знал, что это он, я бы не стрелял…»
Благодаря книгам Сент-Экзюпери Хорст полюбил небо и стал пилотом. Кошмарный парадокс войны – благодарный читатель сбивает любимого писателя…
(По материалам В. Голубева)
Не будем зря стараться и утверждать, что в такой стране, как Франция, все давно известно и недра ее не содержат неразгаданных тайн. Следующие события докажут нам обратное. Вот что произошло в 1995 г. в местности неподалеку от маленькой нормандской деревушки Монтеролье, расположенной в департаменте Приморская Сена, к северо-востоку от Руана.
Именно тут находится месторождение известняка, служившее с древних времен центром добычи ценного строительного материала для окрестных жителей. Подземные ходы и галереи, во множестве сохранившиеся тут с галло-римских времен, всегда привлекали местных мальчишек, игравших там в казаков-разбойников с утра до вечера.
Одна из таких галерей и стала центром описываемых трагических событий.
Там, внизу, во время Второй мировой войны немцы создали мощные укрепленные складские помещения, где хранили снаряды «Фау-1» для бомбардировки Лондона. После войны карьеры опустели и там изредка находили лишь обломки стабилизаторов и всякие хозяйственные мелочи времен войны. И вот наступило 26 июня 1995 г. В тот день в двух семьях деревушки хватились детей-подростков. Отцы предположили, что ребята заигрались в карьерах – так же, как они сами в своем детстве. Но вечером, когда стало совсем темно, обеспокоенные не на шутку родители отправились с лампами к предполагаемому месту игр.
Ракета «Фау-1»
В тот же вечер команда пожарных, поднятая на ноги матерями еще пятерых детей, также вошла в каменоломни. Трое пожарных взяли с собой респираторы (отметим этот факт на будущее).
Как этого требуют правила подземных спасательных работ, только четверо из них проникли в галерею, в то время как другие остались снаружи для подстраховки. Им пришлось ждать долго – ни один из пожарников так и не появился на поверхности… Значит, что-то случилось там, внутри, где не раз в детстве бывали они сами и их товарищи.
Срочно обратились к военным. Те прибыли через несколько часов с огромными вентиляторами и после продувки галерей вошли внутрь. Первыми на их пути попались три детских тела, распростертые вокруг догоревшего костерка в одной из галерей, а не доходя до них – двое отцов, словно сраженные невидимыми силами зла, и четверо пожарных, трое из которых были снабжены масками для работы в отравленной атмосфере.
Учитывая число жертв, быстро был назначен следователь. В результате его дознаний выяснилось, что трое подростков некоторое время провели в галерее, попытавшись разжечь на почве, чтобы лучше видеть и согреться, небольшой костерок. В конечном счете этот незначительный огонь и вызвал взрыв окиси углерода, который и стал причиной гибели девяти людей.
Эта версия казалась весьма правдоподобной и была официально принята. Но запротестовали общественность и журналисты, и новая комиссия после тщательного расследования установила, что такой ход событий абсолютно невозможен. Учитывая затронутые площади галерей, понадобилось бы такое количество газа, что его нельзя было бы произвести, даже сжигая вагон древесины. Причем непрерывно в течение нескольких часов.
Окись углерода была явно ни при чем.
И затем имелись свидетельства выживших пожарников, которые около входа в пещеру, несмотря на их дыхательные аппараты, почувствовали, как у них «задрожали ноги». Все упомянули совершенно незнакомый запах, не имеющий ничего общего с окисью углерода, абсолютно не имеющей запаха. Запах, способный проникать под плотные маски. Как будто все галереи внезапно оказались охвачены боевым отравляющим веществом.
Как ни странно, никаких дальнейших расследований французскими властями в этой области проведено не было. Но вот что удалось узнать американскому писателю и историку Дэвиду Ирвину, когда тот работал над биографией Германа Геринга. Ирвин ознакомился со множеством документов, составленных по результатам допросов маршала во время Нюрнбергского процесса. Упоминая «удивительные по своей мощи боевые отравляющие вещества», которые были предназначены для «Фау-1», он тем самым признавал их существование, подчеркивая их «невероятную вредность». «Ни один из ваших противогазов вас не защитил бы. Этот газ был столь опасен, что я не разрешил его вторую демонстрацию», так как, согласно ему, первое испытание, проведенное на поле с огромным стадом баранов, повлекло за собой мгновенную гибель тысяч этих животных. Геринга спросили о запасах газа, и он ответил: «Я знаю, что этот газ держали в тылу, и налет американцев на хранилище был бы по своим последствиям катастрофическим».
Давайте вспомним молниеносное воздействие этого газа на пожарных в современных масках… Кроме того, это заявление Геринга говорит о том, что в конце войны вермахт производил крайне вредное боевое отравляющее вещество. Вполне очевидно, такое оружие не могло быть использовано в боях на открытой местности без того, чтобы не поразить обе воюющие стороны. Значит, оно было предназначено для перемещения на значительные расстояния, например с помощью ракет «Фау-1».
Явно он находился в подземных хранилищах. Не осталась ли эта начинка для боеголовок «Фау-1» в катакомбах, зарытая наспех союзниками, не успевшими и не умевшими нейтрализовать такой страшный яд?
Эта гипотеза, подтверждаемая заявлениями самого Геринга, представляется единственно верной из числа тех, что выдвигались на сей счет.
Самое жуткое в этой истории то, что, возможно, на территории Европы имеются и другие подземные логова, доступ в которые еще абсолютно свободен, и там хранятся огромные запасы этого жуткого газа – настолько мощного и трудноуправляемого, что его панически боялись сами нацисты…
Сотни километров таинственных галерей, известных как парижские катакомбы, – это древние каменоломни, откуда средневековые жители города брали материалы для строительства соборов и роскошных дворцов для знати. Затем катакомбы превратились в огромное кладбище, где обрели вечный покой большее число людей, чем живет в нынешнем Большом Париже…
Катакомбы Парижа – это сеть туннелей и пещер, которые тянутся больше чем на 300 километров под городом. Для возведения города был нужен материал. Римляне оказались первыми, кто добывал известняк в этом районе на рубеже тысячелетий, однако те карьеры были открытого типа – римляне только раскапывали породу, которая была незащищена. Поскольку город рос и занимал все большие места, туннели продолжали копать для добычи строительного материала. В 1180 году н. э. Филипп-Август стал королем. Он был главным сторонником копания туннелей и добычи известняка для строительства из него валов для защиты города, и именно при его правлении появилась эта сеть туннелей.
Оссуарий в парижских катакомбах
Сегодня катакомбы являются частично результатом перезахоронения многих парижских кладбищ, и в первую очередь кладбища Невинных в 1785 г. Однако они занимают очень небольшую площадь по сравнению с подземными галереями Парижа. Оссуарий был освящен 7 апреля 1786 г. Неизвестные останки были захоронены все вместе; рабочие укладывали их в виде стен. Все кости были самым тщательным образом продезинфицированы, обработаны, уложены, и бывшие подземелья обратились в модную достопримечательность. Черепа и большие кости образовали некий декор, сопровождающий посетителя на протяжении всего пути по этому захоронению.
Часто посетитель не догадывается, что, спускаясь в длинные узкие галереи, ведущие к оссуарию, он оказывается на глубине 20 метров. Недалеко от спуска находится основание акведука Аркёй. Подняв голову, посетитель заметит на сводах карьера следы былых работ и черную черту, «нить Ариадны», позволявшую до проведения электричества ориентироваться в катакомбах. Затем он вступает в зону так называемого ателье, часть карьера, мало изменившуюся со старых времен. Обточенные столбы служили опорой для свода. Раньше захоронение было украшено копиями скульптур и барельефов дворца Пор-Маона, главного города острова Минорка на Балеарских островах. От скульптур сейчас ничего не осталось, но сохранились барельефы, выполненные одним из первых рабочих главной инспекции карьеров, Декюром, старым ветераном армии Людовика XV.
Оссуарий представляет собой 780 метров галерей, составляющих кольцо, вписывающееся в квадрат улиц Алле, Даре, д’Аламбер и авеню Рене-Коти. В целом здесь захоронены останки 6 миллионов человек.
Большинство каменных разработок Парижа находилось на левом берегу Сены, но в X столетии население перемещается на правый берег, недалеко от старого города периода Меровингов. Поначалу добычу камня вели открытым способом, но к концу X века его запасов стало не хватать.
Первые подземные разработки известняка находились под территорией современного Люксембургского сада, когда Людовик XI пожертвовал землю замка Воверт для вырубки известняка. Новые шахты начинают открываться всё дальше и дальше от центра города – это районы нынешней больницы Валь-де-Грас, улиц Гобелен, Сен-Жак, Вожирар, Сен-Жермен-де-Пре. В 1259 г. монахи близлежащего монастыря приспособили пещеры под винные подвалы и продолжили подземные разработки.
Расширение жилой части Парижа в эпоху Ренессанса и позже – при Людовике XIV – привело к тому, что к XV в. земли над каменоломнями оказались уже в черте города, а значительная часть жилых районов фактически «повисла» над пропастью. Самыми опасными местами были «пригород Святого Виктора» (от восточной окраины Рю-дез-Эколь на юг до Жоффруа Сент-Илер), улица Сен-Жак и, наконец, пригород (тогда небольшой город возле замка) Сен-Жермен-де-Пре.
В апреле 1777 г. король Людовик XVI издал указ о создании Генеральной инспекции каменоломен, которая существует и поныне. За более чем 200-летний период работниками этой инспекции проведена колоссальная работа по созданию укрепительных конструкций, способных задержать или даже полностью предотвратить постепенное разрушение подземелья. Проблема укрепления вызывающих опасение участков подземной сети решается одним, не требующим значительных финансирований способом – всё подземное пространство заполняется бетоном. В результате бетонирования исчезли такие памятники истории, как гипсовые каменоломни на севере Парижа. И все же бетонирование является временной мерой, потому что подземные воды Сены рано или поздно найдут выход в других местах.
По сложившейся христианской традиции усопших старались хоронить на прилегающей к церкви земле. В начале периода Средневековья католическая церковь всячески поощряла захоронения возле церквей, получая немалые прибыли за отпевание умерших и за места на кладбище. Поэтому христианские кладбища располагались в центре населённых пунктов не только в Париже, но и по всей Европе.
Например, на 7000 квадратных метрах кладбища Невинных, функционировавшего с XI в., хоронили прихожан из 19 церквей, а также неопознанные трупы. В 1418 г. Черная смерть, или эпидемия бубонной чумы, добавила еще около 50 000 трупов. В 1572 г. кладбище вместило тысячи жертв Варфоломеевской ночи. Поскольку к середине XVIII в. кладбище стало местом погребения двух миллионов тел, слой захоронения уходил в глубину иногда на 10 метров, а уровень земли поднимался более чем на два метра. В одной могиле на разных уровнях могло находиться до 1500 останков разного периода. Кладбище стало рассадником инфекции, оно испускало зловоние, из-за которого, как говорили, скисали молоко и вино. Однако священники выступали против закрытия городских кладбищ. Но, несмотря на сопротивление представителей церквей, в 1763 г. парламентом Парижа был издан указ о запрете захоронений внутри крепостных стен города.
В 1780 г. стена, отделявшая кладбище Невинных от домов на соседней улице Рю де ля Лянжри, обрушилась. Подвалы близлежащих домов наполнились останками умерших и огромным количеством грязи и нечистот. Кладбище закрыли окончательно и хоронить в Париже запретили. В продолжение 15 месяцев каждую ночь конвои в черном вывозили кости, чтобы затем продезинфицировать, обработать и уложить в заброшенные карьеры Томб-Исуар на глубине 17,5 метра. Позже было решено очистить еще 17 кладбищ и 300 культовых мест города.
Сегодня вход в каменоломни находится возле входа на станцию метро Данфер-Рошро (ориентир – знаменитый лев работы скульптора Бартольди, автора статуи Свободы). Там находится небольшой павильон. Это и есть вход в знаменитые парижские катакомбы.
Патрулирует катакомбы специальная спортивная бригада полиции, созданная в 1980 г. с целью соблюдения закона от 2 ноября 1955 г., запрещающего всем посторонним находиться в подземных карьерах Парижа вне туристских зон.
В катакомбах были похоронены многие знаменитые французы: Дантон, Кольбер, Марат, Робеспьер, Николя Фуке, Лавуазье, Паскаль, Перро, Рабле, Расин.
Еще в XIX в. в подземные галереи было проведено электричество. Император Наполеон III любил принимать здесь важных гостей. Сегодня для посещения туристов оборудовано 2,5 км подземных ходов. При посещении катакомб некоторые, по желанию, могут ограничиться лишь исторической экспозицией, без посещения самого оссуария.
Сторож церкви Валь-де-Грас Филибер Аспер, в поисках винных погребов, пытался исследовать катакомбы, протянувшиеся на сотни километров. В 1793 г. он заблудился в этом лабиринте, и его скелет нашли только через 11 лет, опознав по ключам и одежде.
Во время Второй мировой войны на левом берегу Сены, в одной из каменоломен был оборудован сверхсекретный бункер немецкой армии, а всего лишь в 500 метрах от него в августе 1944 г. располагался штаб командиров движения Сопротивления…
В период холодной войны в подземных галереях Парижа были оборудованы бомбоубежища на случай ядерной войны.
Не существует точных сведений ни о дате, ни о месте рождения Фламеля. Большинство его биографов называют местом его рождения Понтуаз, но никто из них не сообщает точно год рождения. Однако, собрав вместе приблизительные даты с небольшим разбросом во времени, можно с уверенностью сказать, что это произошло где-то около 1300 г.
Родители его, люди среднего достатка, смогли дать ему образование, которое мы сейчас назвали бы «свободным». Некоторые познания в области изящной словесности он, несомненно, получил, если смог, еще будучи молодым человеком, устроиться в столице французского королевства в качестве общественного писаря, а профессия эта включала в себя в то время множество разнообразных занятий.
Поскольку нет документов, которые могли бы осветить первые годы жизни Фламеля, история начинается для нас с появления его у стен храма Избиения младенцев, среди общественных писарей, которые с незапамятных времен ютились со своими мастерскими под этими старыми стенами. Однако когда позднее люди его профессии перебрались под своды церкви Сен-Жак-ла-Бушери, он тоже, по их примеру, перенес туда свою мастерскую.
Николя Фламель
Дела молодого писца начали процветать, как видно, поскольку он владеет уже двумя конторами: одну занимают переписчики, у него на жалованье, и ученики, которых он обучает своему искусству; в другой он обыкновенно работает сам. Согласно Совалю, она имела два с половиной фута в длину и два в ширину; после смерти Фламеля она долго пустовала, так как, несмотря на низкую арендную плату, церковь не могла найти нанимателя. В этой тесной каморке протекала жизнь честного художника.
Устроившись на новом месте, в квартале Сен-Жак-ла-Бушери, Николя Фламель вскоре заключает союз, в результате которого намного увеличивается достаток, которого он к тому времени достиг. Он женится на вдове, предположительно, парижанке по рождению. Мадам Периелль женщина достойная, хозяйственная, благоразумная и опытная, красивая или, по крайней мере, приятная, с точки зрения молодого супруга. Ей за сорок, она дважды вдова, детей у нее нет, цифру ее приданого биографы забыли нам сообщить, но оно должно было быть порядочным, судя по внезапному изменению финансовой ситуации в хозяйстве молодых супругов. На углу старой улицы Мариво продавался участок земли, который они купили и построили там дом, прямо напротив конторы Фламеля.
Таким образом, можно считать, что Фламель вступил в брак по расчету, показав себя человеком положительным, и это качество ему никогда не изменяло, хотя оно должно казаться необычным для алхимика.
Правда, он в это время был еще очень далек от практики в области оккультных наук.
Единственным способом осуществить желание, которое он испытывал, по примеру всех просвещенных людей своего времени – стать экспертом в области практической алхимии, – было знакомство с мистическими сочинениями, такими многочисленными и такими редкостными в то время, которые ему случалось покупать, продавать, копировать и даже, возможно, читать. Можно предположить, что наш художник пристрастился к чтению такого рода и что его ум занимали эти идеи с целью объяснить видение, которое ему было и которое послужило толчком для его занятий алхимией.
Итак, однажды ночью Николя Фламель спал глубоким сном, когда ему явился ангел, держа в руке очень древнюю и великолепную на вид книгу. «Фламель, – сказал ангел, – посмотри на эту книгу, ты в ней ничего не понимаешь, ни ты, и никто другой, но настанет день, когда ты увидишь в ней то, что никому не дано увидеть». Но когда Фламель протянул руку, чтобы принять драгоценный подарок, ангел вместе с книгой исчез в золотом облаке.
Между тем небесное пророчество совсем не спешило исполниться, пока в один прекрасный день 1357 г. он не купил у неизвестного старую книгу, которую узнал с первого взгляда: это была книга из его сна. В одном из сочинений, которое традиция ему приписывает, он подробно рассказывает историю этой находки.
Поскольку эту книгу могли открыть только или жрецы, или писцы, Николя Фламель мог в нее заглянуть, так как, не будучи жрецом, что было противно его невинной и доброй душе, нельзя отрицать, что он был писцом. Останавливала его непроницаемая темнота текста.
Завладев этой бесценной книгой, Фламель проводил дни и ночи в изучении ее. И только любящая жена тревожилась, видя его печаль и слыша часто, как он вздыхает в одиночестве. Перед мягкой настойчивостью ее расспросов он не смог устоять и доверил ей свою тайну. Она старательно ее хранила, и хотя ничем не могла помочь ему в этом случае, невольно разделяя его восхищение прекрасными символами, в которых она ничего не понимала, она несла ему утешение тем, что давала возможность говорить о них с ней наедине и вместе искать средства раскрыть их таинственный смысл.
Такое состояние духа было тем более мучительно для Фламеля, что, по его мнению, он очень ясно читал на первых листах книги описание всех манипуляций, но он не мог узнать названия исходного материала, сырья. Меньше всего он знал или, вернее, не знал ничего о начале процесса.
Незначительность результатов первых исследований Николя Фламеля заставила его понять, что его познания недостаточны для проникновения в тайны оккультной науки. Тогда он принял решение привлечь к делу людей более ученых, чем он сам.
Среди своих визитеров он встретил одного лиценциата от медицины (сейчас он назывался бы кандидатом медицинских наук), которого звали мэтр Ансельм и который отнесся к делу серьезно. Большой любитель алхимии, он очень желал познакомиться с оригиналом книги, и Фламелю пришлось много изворачиваться и лгать, чтобы убедить его, что книги у него, Фламеля, нет. Пользуясь, таким образом, копией, которая была у него перед глазами, лиценциат дал следующее объяснение каббалистическим знакам.
По мнению мэтра Ансельма, первый знак представлял время, которое пожирает все, а шесть исписанных листов означали, что потребуется шесть лет для получения философского камня, после чего следует «повернуть часы и больше не варить». И поскольку Фламель позволил себе возразить, что это объяснение лежит рядом с истинным предметом этих символов, которые, как недвусмысленно сказано в книге, нарисованы только для того, чтобы показать и объяснить первый агент (то есть исходный материал), мэтр Ансельм ответил, что этот шестилетний процесс следует рассматривать как второй агент. Более того, добавил он, первый агент в действительности изображается в виде белой и тяжелой воды (несомненно, это «живое серебро», ртуть), которую нельзя зафиксировать, поймать; ее нельзя лишить летучести иначе, как путем долгого отваривания в очень чистой крови маленьких детей; в этой крови живое серебро, вступая во взаимодействие с золотом и серебром, превращается сначала в траву, похожую на ту, которая нарисована на книге, затем, посредством разложения, в змей, которые, наконец, хорошо высушенные и прожаренные на огне, превращаются в золотую пудру, которая и будет философским камнем.
Что касается результатов работы, предпринятой по этой великолепной методике, то у нас имеется сертификат, выданный Фламелем самому себе и обессмертивший прозорливость лиценциата Ансельма: «Это послужило основанием для того, что в течение двадцати одного года я приготовил тысячу отваров, не с кровью, конечно, что было бы и злом и грехом; я прочел в своей книге, что философы называют кровью дух минералов, который содержится в металле, главным образом в солнце, луне и Меркурии, содружества которых я всегда придерживался».
Таким образом, Фламель более двадцати лет посвятил исследовательской проверке каббалистических комментариев лиценциата. Если уж такой дотошный исследователь ничего не нашел, никаких претензий к нему, конечно, быть не может. Хотя и предпринятая на основании химерического творения работа, исполненная с такой тщательностью, кажется нам настолько же достойной интереса, как и все то, что терпение и талант могут создать в рамках современной науки.
Счастливая мысль наконец осенила Фламеля, правда, через двадцать лет после начала работы, но лучше поздно, чем никогда. Она была проста и естественна. Размышляя над происхождением книги (а это была еврейская книга), Фламель решил проконсультироваться относительно смысла непонятных мест у какого-нибудь представителя племени Авраама. И он дает обет паломничества Богу и святому Жаку Галисийскому, чтобы получить благословение на поиски в синагогах Испании какого-нибудь ученого еврея, который смог бы ему объяснить значение таинственных символов.
И вот, получив согласие своей Перниелль, взяв посох и завернувшись в пелерину, как и полагается паломнику, он отправляется в Испанию. Он не забыл захватить с собой копии рисунков из знаменитой книги, которую по-прежнему ни за что на свете он не хочет выносить из дома и кому-либо показывать. Фламель совершил это путешествие в 1378 г., и оно сыграло решающую роль в его судьбе.
Выполнив свой обет с надлежащим благочестием и ублажив таким образом святого Жака, наш алхимик смог на свободе заняться делом, которое привело его в Испанию. Но несмотря на покровительство святого Жака, он, по-видимому, не нашел человека, которого искал, так как его пребывание в тех краях растянулось на год. Когда он направился уже на север, чтобы вернуться во Францию, проезжая через город Леон, он встретил купца из Болоньи, у которого был друг, по профессии врач, а по национальности еврей, но принявший христианство.
Узнав об этом, Фламель поспешил свести знакомство с этим человеком. Мэтр Канчес, так он назвался, был искушенным каббалистом, очень сведущим в высоких науках. Едва он бросил взгляд на выдержки из книги, которые носил с собой Фламель, как вне себя от удивления и радости спросил, знает ли тот книгу, из которой взяты эти рисунки. Мэтр Канчес изъяснялся на латыни; Фламель отвечал ему на том же языке, что он мог бы сообщить благоприятные известия об этой книге тому, кто поможет ему в расшифровке символических фигур. В ответ на это, без всяких препирательств, мэтр Канчес начал объяснять значение этих эмблем. Характер его объяснений не оставлял никаких сомнений для собеседника в точности его интерпретации.
Фламель с бьющимся сердцем слушал чудесные комментарии, которых он так долго ждал. Но как ни велика была его радость, она не могла сравниться с радостью еврея. Действительно, он с трудом мог поверить, что достиг наконец высшей цели своих долгих и мучительных трудов, философского камня, заключавшего в себе столько природных тайн и чудесной силы.
Можно догадаться, что Фламель не стал сопротивляться намерениям ученого алхимика и предложил ему совместное путешествие в Париж, чтобы завершить его объяснения, пользуясь текстом самой книги. Они отправились в путь. Но, как пишет Фламель, по прибытии в Орлеан, в нескольких днях пути до Парижа, мэтр Канчес заболел и, несмотря на все старания и заботы своего друга, умер у него на руках после семи дней болезни. Фламель благочестиво отдал ему последний долг.
По прибытии в Париж Фламель должен был еще три года работать по неполным инструкциям, которые он получил от еврея. К концу этого периода он достиг столь горячо желанной цели и с помощью Перниелль, которая принимала участие во всех его работах, он получил, наконец, великий камень мудрости.
Каково бы ни было мнение об этом замечательном событии в жизни нашего алхимика, нет сомнений, что его состояние, по всем признакам, фантастически умножилось именно в это время. Уже пожилые супруги, не имеющие детей и надежды их иметь, желая отблагодарить Господа Бога за те милости, которые Он им послал, решили посвятить свои богатства делам благотворительности и милосердия. Для начала они превратили свой маленький дом на улице Мариво в приют для вдов и сирот, нуждающихся в поддержке. Супруги приходят на помощь бедным – они основывают больницы, строят или ремонтируют кладбища, восстанавливают портал церкви Сент-Женевьев-дез-Ардан, финансируют создание приюта Тридцати пяти, обитатели которого ежегодно приходят, в память об этом, в церковь Сен-Жак-ла-Бушери помолиться за своих благодетелей.
(По материалам Л. Фижье)
Процесс по делу Синей Бороды стал самым известным судебным разбирательством по обвинению в чародействе в средневековой Франции. Подробности его стали доступны общественности только в начале XX в. благодаря публикации материалов судебной комиссии.
Всегда интересно узнать, существовал ли реально человек, обвиняемый почти что во всех смертных грехах. Ибо ни для кого не секрет, как создаются ангельские портреты злодеев и очерняются достойные личности.
Так существовал ли в действительности Синяя Борода или нет? На этот вопрос можно ответить однозначно – да! Но дело здорово запутал Шарль Перро – создатель всемирно известной сказки. Судьба, видимо, решила подшутить над героем нашего рассказа, так как к женщинам-то он как раз относился вполне нормально…
В жизни героя нашего рассказа звали Жиль де Рэ. Он родился во Франции в 1404 г. и происходил из двух древнейших дворянских родов, Монморанси и Краон, а кроме того, был внучатым племянником героя Столетней войны Бертрана Дюгесклена и находился в родстве со всеми знатными фамилиями восточной части королевства. Его земельные владения были огромны, а когда Жиль женился на богатой Екатерине де Туар, то с полным правом мог считаться самым могущественным вельможей Франции. Будучи всего шестнадцати лет от роду, он храбростью и ловкостью во время местных феодальных войн снискал себе расположение своего сюзерена Иоанна V – герцога Бретонского, а в двадцать два поступил на службу к будущему королю Карлу VII, хотя положение того представлялось безнадежным. Получив задание охранять знаменитую Жанну д’Арк, он прошел с ней весь путь от Орлеана до момента ее неудачи под Парижем. После коронации Карла VII в Реймсе Жиль был возведен (в 25 лет) в звание маршала Франции и в сентябре того же года получил разрешение украсить свой герб королевскими лилиями.
Жиль де Рэ
Маршал де Рэ был весьма образованным человеком, что являлось редкостью в те времена. Он обожал красиво оформленные книги, гравюры, имел большую библиотеку, хорошо разбирался в музыке.
В 1433 г. Жиль покинул двор и отправился в свои владения, где стал жить, не думая о будущем и проматывая свое состояние. Именно к этому периоду относится серия жутких преступлений, совершенных маршалом в собственном замке Тиффож. Его слуги начали похищать в окрестных деревнях молодых людей, с которыми де Рэ вступал в извращенную половую связь, а после этого убивал их. Народная молва гласит, что подобных жертв было от 700 до 800 человек.
Эти злодеяния в дальнейшем расследовал светский суд. Параллельно работал трибунал инквизиции, обвинивший Жиля де Рэ в попытке получения философского камня. Занятиям алхимией Жиль действительно посвящал практически все свое свободное время – печи в замке маршала работали в полную силу. Надо отметить, что алхимия в те годы, хотя и имела статус науки, на практике была почти всегда связана с некромантией – разделом черной магии, в которой для подчинения своей власти демонов использовались тела или части тел мертвецов. Без этого мало кто из искателей «всемирного эликсира» надеялся достичь власти над адскими силами, а с их помощью и успеха (тем, кто слабо знаком с алхимией, напомним, что философский камень, по поверью, обладал двумя главными чудесными способностями: превращать простые металлы в золото и даровать вечную жизнь).
Главным чародеем и соучастником преступлений маршала был итальянский алхимик Франческо Прелати. Его показания на суде объяснили хотя бы отчасти мотивы тех злодеяний, которые творил Жиль де Рэ.
Опьяненный жаждой золота вельможа убил крестьянского ребенка, положил в стеклянную вазу его руку, голову и глаза и передал своему коллеге-шарлатану. Продолжая свои страшные опыты, Жиль де Рэ умертвил множество детей, но только один вышеописанный случай был установлен доподлинно и фигурировал в материалах суда. И неизвестно, сколько бы еще продолжались опыты Синей Бороды, если бы герцог Бретонский и Жан де Малеструа, епископ города Нанта, не решили с выгодой для себя отправить маршала на костер. Оба они владели частью земель де Рэ, которые последний продал им. Маршал оставлял за собой право в течение шести лет выкупить свои поместья за ту же сумму, что получил при продаже. Разумеется, и герцогу, и епископу вовсе не хотелось расставаться с этими землями, поэтому и возникла нужда в серьезном поводе для судебного преследования.
Буйный нрав Жиля вскоре предоставил такой повод. Маршал продал один из своих замков казначею герцога, а тот передал право владения своему брату Жану де Феррону – лицу духовному, а следовательно, неприкосновенному. Между ним и Жилем возникла вражда, и в Троицын день 1440 г. де Рэ ворвался в церковь, где причащался Жан, схватил его и, заковав в кандалы, бросил в темницу Тиффожа.
Войска герцога вскоре осадили замок, маршал был вынужден отпустить пленника и явиться с повинной в ставку своего сюзерена – город Жосселен. Удивляют, правда, два обстоятельства. Согласно летописям, де Рэ заслужил прощение, хотя это шло вразрез с экономическими интересами герцога. Второе: и в городских условиях маршал не прекратил своих занятий, с помощью Прелати умертвив еще нескольких детей.
Комиссары нантского епископа сумели собрать достаточно свидетельских показаний о похищениях и убийствах детей, сатанинских обрядах и тому подобных вещах, чтобы начать против Жиля судебный процесс. 19 сентября 1440 г. состоялся первый допрос маршала де Рэ. Все его слуги, включая Прелати, были арестованы и к следующей явке Жиля в суд дали свои показания. На заседании 8 октября был представлен устный перечень обвинительных пунктов. Затем дело было распределено между двумя судебными комиссиями. Епископ и инквизитор должны были судить маршала за вероотступничество и связь с демонами; еще один епископ отдельно (выполняя роль светского судьи) обязан был вынести приговор по обвинениям в противоестественных сексуальных преступлениях и святотатстве, так как эти грехи не подпадали под юрисдикцию инквизиции. Об алхимии ничего сказано не было – эта наука запретной не считалась.
Де Рэ отказался признавать суд, а также принести присягу. Несмотря на это, 13 октября обвинения были изложены письменно по 49 пунктам! Жиль назвал их лживыми и после неоднократных отказов от присяги был отлучен от Церкви.
С этого-то момента и начинаются загадки. Трудно понять, что же произошло дальше. Когда через два дня обвиняемый появился в суде, то, казалось, – это был уже совсем другой человек. Плача и вздыхая, просил он о снятии с него отлучения и наконец сознался в преступлениях, в которых его обвиняли. Причем, и это доподлинно установлено, признание было сделано Жилем добровольно, то есть без предварительных пыток.
22 октября де Рэ выразил необычное желание, чтобы его показания были зачитаны всенародно, надеясь, по его словам, подобным смирением заслужить прощение Господа. Обратившись к присутствующим, он умолял их молиться за него и просил прощения у родителей, детей которых он убил.
Наконец, 25 числа обвиняемый выслушал приговор. Согласно ему, де Рэ осуждался как вероотступник, виновный в вызывании демонов, а также за преступления против человеческой природы и нарушение неприкосновенности лиц духовного звания. В наказание за свои преступления Жиль должен был быть повешен и сожжен.
Казнь назначили на следующий день, причем вместе с маршалом на виселицу шли двое его слуг. На месте казни Жиль де Рэ старался приободрить своих товарищей по несчастью, ручаясь за скорую встречу с ними в раю. Осужденных заставили подняться на помосты, под которыми были сложены поленницы дров. Затем подпорки выбили, а когда тела повисли, зажгли костры. Двое слуг сгорели, но труп Жиля, веревка на шее которого перегорела, упал и был вынесен из огня родственницами, которые устроили ему торжественные похороны.
…Она объявилась спустя пять лет после того, как Жанна д’Арк была сожжена на рыночной площади в Руане, в Гранж-о-Зорме, что неподалеку от Сен-Привей, в Лотарингии. Когда у нее спросили, как ее зовут, она ответила, что ее имя – Клод. Она разыскивала двух братьев Орлеанской девы, «один из которых, как сообщает летописец, был рыцарем и звался мессиром Пьером, а другой – оруженосцем по прозвищу Жан Маленький». Поиски увенчались успехом. И, когда братья увидели ее, они очень удивились. Неизвестная как две капли воды походила на Жанну, их покойную сестру! Они принялись ее подробно расспрашивать. Неизвестная сказала, что она и вправду Жанна, Орлеанская дева. И братья признали ее.
Так начинается одна из самых удивительных страниц в истории Франции, где нет никакого вымысла, а, наоборот, есть почти бесспорные факты. В летописи, составленной настоятелем церкви Сен-Тибо, в Меце, можно найти вот такие невероятные строки – они были написаны в 1436 г., то есть через пять лет после того, как в 1431 г. Жанну сожгли на костре: «В оном году, мая XX дня явилась Дева Жанна, которая была во Франции…»
В конце мая 1436 г. эта девица объявилась в окрестностях Меца. Там она встретилась с сеньорами, которые поразились ее сходству с сожженной Девой. Не смея, однако, признаться себе в том, что могло обернуться отнюдь не в их пользу, сеньоры решили справиться у людей более сведущих. А кто, как не родные братья Жанны, могли разрешить терзавшие их сомнения? Тем более что жили они как раз по соседству. И как пишет летописец: «…знали, что она была сожжена. Но, представ перед нею, они тотчас узнали ее…»
Народ собрался отовсюду. Чудесная весть облетела всю Лотарингию. И бывшие сподвижники Жанны отправились в Мец, чтобы изобличить самозванку. Но, оказавшись лицом к лицу с той, которая называла себя Девой, они падали пред нею ниц и, обливаясь слезами, целовали ей руки. Так поступили сир Николь Лов, рыцарь, сир Николь Груанье и сеньор Обер Булэ.
Башня в Руане, где Жанна д’Арк ожидала приговора
Братья привезли ее к себе в дом. И какое-то время она гостила у них. Им всем было что вспомнить и о чем поговорить! Жанна – давайте называть ее так – складно отвечала на все вопросы, касавшиеся ее детства и дальнейшей жизни, так что уличить ее во лжи и самозванстве оказалось невозможно. Из этого испытания она вышла победительницей. Несколько дней спустя она прибыла в Марвиль и приняла участие в праздновании Троицы, ее братья были рядом с нею…
Из Меца она отправилась в Арлон – ко двору великой и всемогущей герцогини Люксембургской. Здесь Жанну ожидало самое главное испытание. Ей предстояло иметь дело уже не с простыми провинциальными сеньорами, а с первой дамой Люксембурга, наделенной высшим правом повелевать не только имуществом, но и жизнью своих подданных… Однако девицу это нисколько не устрашило. И она смело предстала перед великой герцогиней. Та приняла ее, расспросила, выслушала и объявила, что отныне будет ей подругой! Герцогиня пригласила Жанну в свой замок и принялась всячески обхаживать ее.
Начиная с этого времени можно без труда проследить пути ее странствований. Насладившись поистине королевским гостеприимством герцогини Люксембургской, Жанна отправилась в Кёльн – к графу Варненбургскому, одному из самых могущественных сеньоров Рейнланда, который объявил себя ее ревностным сторонником. Граф Варненбургский и его отец приняли Жанну с распростертыми объятиями: «Когда она прибыла, граф, возлюбив ее всем сердцем, тотчас же повелел выковать для нее добрые доспехи».
Для того чтобы сильные мира сего поверили, что она действительно та, за которую себя выдавала, Жанне, надо полагать, приходилось подробно объяснять им, как ей удалось избежать казни. На самом же деле ничего подобного не было. Жанна могла сколько угодно рассказывать о своих подвигах, но о том, как ей посчастливилось спастись от костра, она хранила полное молчание. Когда заходил разговор о ее чудесном избавлении, она предпочитала говорить загадками.
По возвращении в Люксембург Жанна завоевала сердце лотарингского сеньора сира Робера Армуазского. Он попросил ее руки. Жанна согласилась. И они сыграли пышную свадьбу.
Об этом союзе имеется два свидетельства – их подлинность несомненна. В купчей от 7 ноября 1436 г., упомянутой доном Кальме в «Истории Лотарингии», говорится: «Мы, Робер Армуазский, рыцарь, сеньор де Тишимон, передаем в полноправное пользование Жанне дю Ли, Деве Французской, даме означенного де Тишимона, все, что будет перечислено ниже…»
Другое свидетельство – два герба, сохранившиеся на стене главного зала замка Жолни, в Мерт-и-Мозеле. Построенный примерно в 900 г., замок Жолни перешел в 1357 г. в собственность к графам Армуазским. В 1436 г., женившись на Жанне, Робер Армуазский его перестроил и значительно расширил. Тогда-то, судя по всему, и произошло объединение короны и герба графов Армуазских с короной и гербом Жанны. Так, герб графа Армуазского представляет собой «серебряный щит, отделанный золотом и ляпис-лазурью (всего двенадцать элементов декора), с двумя открытыми львиными пастями»; герб Жанны тоже выполнен в виде щита, «украшенного золотом, серебряной шпагой с ляпис-лазурью и увенчанного короной в обрамлении двух золотых лилий».
Но можно ли считать, что подобное признание стало венцом славы новоявленной Жанны? Никоим образом. Вслед за многими частными лицами ее признал и весь город.
В реестровых отчетах Орлеанской крепости, относящихся к 1436 г., можно прочесть, что некий Флер де Ли, доблестный герольд, получил 9 августа того же года два золотых реала в знак благодарности и признательности за то, что доставил в город несколько писем от Девы Жанны.
21 августа – как явствует из тех же отчетов – в Орлеан прибыл один из братьев Жанны д’Арк – Жан дю Ли. Перед тем он повстречался с королем и просил у него разрешения «привезти свою сестру».
25 августа посланник, которого Жанна направила с письмами в Блуа, еще раз получил денежное вознаграждение от орлеанских жителей. А месяцем раньше орлеанцы не поскупились снарядить своего посланника в Люксембург, в Арлон, дабы тот лично засвидетельствовал их почтение Деве. Посланник, по имени Кер де Ли, возвратился с письмами, но, пробыв недолго в Орлеане, поспешил в Лош, передал письма королю и снова вернулся в Орлеан. Было это 11 сентября.
Ни в одном из упомянутых документов не высказано ни малейшего сомнения по поводу личности Жанны. О Деве, сожженной пять лет тому назад, в них говорится так, как будто она действительно была жива.
Слухи о честолюбивых устремлениях Жанны не могли не дойти до Карла VII. Об этом свидетельствуют многочисленные послания, которые она то и дело отправляла с гонцами к королю. Но король и не думал удостоить ее ответом. Так прошли месяцы и годы. В конце концов Жанне Армуазской, как видно, успевшей за это время родить своему мужу двух сыновей, наскучило праздное существование у семейного очага, так не похожее на ее былую жизнь. В 1439 г. она решила отправиться в Орлеан – город, навсегда связанный с именем Жанны, ее победами и славой…
До Орлеана она добралась совершенно спокойно. Ее принимали так, как она и мечтала. Словно десять лет назад в этот город вступала со штандартом в руке та же Жанна. И вот она снова здесь. На увешанные хоругвями улицы высыпали толпы народа и громко приветствовали ее. Конечно, она постарела, и все же это была она. В муниципалитете ей также оказали пышный прием – накормили и напоили всласть.
Неужто теперь, после такого триумфа, король вновь откажет ей во встрече? Его приезда ждали с нетерпением, именно в Орлеане должно было проходить заседание Генеральных штатов[6]. Однако Жанна пренебрегла этим событием и накануне покинула город. Тем не менее она написала Карлу VII, что по-прежнему желает с ним встретиться; кроме того, в другом письме она поблагодарила муниципалитет Орлеана за прием, какой был ей оказан. Засим она прямиком отправилась на юго-восток – в Пуату. Там перед нею предстал маршал Франции Жиль де Рэ, преданный друг и верный спутник той, другой, Жанны, которого впоследствии повесят, а потом сожгут по обвинению в колдовстве, извращениях и убийствах детей. Никто не мог знать Деву лучше, нежели ее бывшие сподвижники. Поговорив с Жанной Армуазской, маршал тоже признал ее.
Давайте, однако, здесь остановимся. Все эти признания кажутся столь невероятными, что самое время задать главный вопрос: действительно ли Жанна Армуазская была Жанной д’Арк? Быть может, Орлеанской деве и вправду удалось избежать костра?
Вполне очевидно, что на всякий вопрос необходимо иметь ответ: существует ли в истории факт менее бесспорный и определенный, нежели смерть Жанны д’Арк? О полной страданий жизни кроткой пастушки из Домреми, приведшей своего короля в Реймс и спасшей свою родину, уже столько рассказано и пересказано самыми разными писателями, в том числе и великими, что подвергать сомнению ее смерть кажется столь же нелепым, как и отрицать существование Наполеона.
Тем не менее некоторые историки попытались опровергнуть эту историческую истину. Время от времени в свет выходят труды, в которых приводятся как уже известные доводы, так и совершенно новые. Несколько лет назад Жан Гримо попробовал связать эти труды воедино и опубликовал книгу, получившую самый широкий отклик, которая так и называется – «Была ли сожжена Жанна д’Арк?»
Несомненно, вопрос о возможности спасения Жанны д’Арк представляет большой интерес. Ведь для французов Жанна, как личность историческая и легендарная, является воплощением всех мыслимых добродетелей. В день рождения Жанны д’Арк всегда можно видеть, как мимо ее конной статуи шествуют толпы ее юных почитателей – начиная от роялистов и кончая коммунистами. И в этот торжественный день в памяти всех французов воскресает крылатая фраза Мишеле: «Французы, давайте всегда помнить, что наша родина есть дитя, рожденное сердцем женщины, ее нежностью, слезами и кровью, которую она пролила за нас».
Итак, давайте внимательно и беспристрастно рассмотрим доводы Ж. Гримо и его учеников и попытаемся так же беспристрастно сделать собственные выводы.
Сторонники Жанны Армуазской решительно отрицают любое предложение, даже намек на то, что она была самозванка. Как бы мы скептически к этому ни относились, необходимо признать, что, связанные воедино, документы, касающиеся их героини, производят действительно неизгладимое впечатление. Но что это за документы?
Прежде всего – и о них мы уже говорили – летопись настоятеля церкви Сен-Тибо, содержащая свидетельства обоих братьев Жанны д’Арк, мессира Пьера и оруженосца Жана Маленького, а также сиров Николя Лова, Обера Булэ, Николя Груанье, Жоффруа Дэкса, герцогини Люксембургской, «многих жителей Меца» и графа Варненбургского.
А вот, пожалуй, самый впечатляющий документ – отчеты крепости города Орлеана. Именно в них содержатся основные доказательства – свидетельства о прибытии в город одного из братьев Жанны и двух герольдов, доставлявших письма Жанны, о появлении в городе самой Жанны, о проведении церемониальных шествий в память о казненной Жанне и об упразднении этих торжеств после прибытия в город Жанны Армуазской.
Кроме того, можно привести и архивы города Тура, где говорится о посещении города графиней Армуазской.
Наконец, следует упомянуть о гербе в замке Жолни, который, конечно же, не висел бы там, не будь Жанна Армуазская официально признана Жанной д’Арк.
На все вышеперечисленные факты – а их важность не подлежит сомнению – нельзя не обращать внимания. Представьте себе, что в один прекрасный день объявляется какая-то неизвестная и называет себя самой известной женщиной Франции – героиней, которую, как все знают, сожгли пять лет назад на костре «после громкого судебного процесса». Она, повторим, не только не подвергается осмеянию как самозванка, но ее признают даже родные братья Жанны. Один из них отправляется к королю и приносит ему эту чудесную весть.
Итак, заручившись «всеобщим признанием», самозванка – если она действительно была таковой, – наверное, могла бы попытаться продолжить ратный путь Жанны. Ведь подобная мистификация, хотя и чреватая опасностью разоблачения, сулила ей великую славу.
А неизвестная попросту берет и выходит замуж. И не нужно ей никаких странствий, побед, почета, даров в знак особого признания от городов и деревень.
Возможно, истина в том, что этот брак и сам по себе был для самозванки большой удачей: действительно, могла ли желать лучшей доли девица, тем более если она на самом деле была отнюдь не знатного рода? Допустим. В таком случае графиня Армуазская, достигнув своих корыстных целей, могла бы преспокойно почивать на лаврах, «отказавшись от новых дерзких шагов, чреватых для нее разоблачением». Но что делает она? Она спешно отправляет посланников с письмами в Орлеан и к королю, а вслед за тем и сама является в город, где все ее хорошо знали и помнили.
«Ведь именно в Орлеане она получила всеобщее признание как героиня; именно в этом городе одержала она свою первую победу, за которой последовали и другие; Орлеан стал колыбелью ее славы: в Орлеане ее признали полководцем и главнокомандующей королевской армией; наконец, в Орлеане жила ее мать».
Но главным доводом защитников графини Армуазской является отношение к ней ее супруга и его родственников.
Чем объяснить тот факт, что Робер Армуазский никогда не пытался изобличить Лжежанну, если та и вправду думала его провести? Как объяснить, что ни сам он, ни кто-либо из его родственников не убрал со стены родового замка герб, прославляющий самозванку?
Жан Гримо, последний из сторонников гипотезы о том, что графиня Армуазская была не кем иным, как Жанной д’Арк, писал: «Отношение Робера Армуазского и всей его родни, хорошо известной в Лотарингии, дары, преподнесенные братьям дю Ли, посланникам графини Армуазской, высокие почести, которыми их удостоили, и невозможность массовой галлюцинации у жителей Орлеана – все эти бесспорные факты начисто опровергают точку зрения тех, кто считает Жанну Армуазскую самозванкой. Летопись настоятеля церкви Сен-Тибо, архивы Орлеанской крепости, нотариально заверенные бумаги – все это есть и нерушимое доказательство подлинности ее личности; все это с лихвой перевешивает любые предположения, основанные на вероятности».
Допустим пока, графиня Армуазская и Жанна д’Арк – одно лицо. Отсюда вытекает важный вывод, а именно: значит, Жанна не была казнена.
Каковы же доводы тех, кто считает, что казнь Орлеанской девы – всего-навсего хорошо разыгранный спектакль?
Самое достоверное во всей этой истории – то, что многие французы не поверили в «Руанский костер». Подобные слухи были столь упорными и живучими, что даже в 1503 г. летописец Симфориен Шампье отмечал: «Наперекор французам Жанну передали англичанам и те сожгли ее в Руане; однако французы сие опровергают». Так же осторожно сообщает об этом и бретонская летопись 1540 г.: «В канун праздника Причащения Деву сожгли в Руане – или приговорили к сожжению».
Достопочтенный священник, настоятель церкви Сен-Тибо в Меце, тоже осторожен в суждениях: «Как утверждают иные, она была сожжена на костре в городе Руане, в Нормандии, однако ныне установлено обратное». Конечно же, этот священнослужитель нисколько не верит в то, что Жанна д’Арк была сожжена. Как, впрочем, и автор рукописи, хранящейся в Британском музее: «В конце концов порешили сжечь ее публично; но была ли то она или другая женщина, похожая на нее, – мнения людей на сей счет расходились и продолжают расходиться».
Что мог видеть народ во время казни? Немного. В тот день на рыночную площадь Руана согнали восемьсот воинов, вооруженных мечами и булавами.
Казнь была назначена на восемь часов утра. Но осужденную, идущую на костер, народ увидел только в девять. На ней был огромный колпак, спущенный до середины носа и скрывавший ее лицо почти целиком: а нижняя часть лица, утверждает летописец, «была сокрыта под покрывалом».
Что означал этот странный маскарад? Зачем понадобилось скрывать лицо жертвы, если ею действительно была Жанна?
Стало быть, ее могли и подменить.
Историк Марсель Эрвье утверждал, что в ее темнице был подземный ход, через который она, вероятно, и сбежала. Далее он уточняет, что его «утверждение основано на документах следственной комиссии, где подробно описана обстановка места происшествия». Ж. Гримо говорит, что этот подземный ход был «тайным местом», где герцог Бэдфорд встречался с Жанной, о чем ясно сказано в судебном протоколе по этому делу: «И упомянутый герцог Бэдфорд не раз являлся в сие тайное место, дабы повидаться с осужденной Жанной».
Конечно, можно допустить, что Жанна бежала или что ее подменили.
Но увы! Против гипотезы Ж. Гримо и его последователей в газетах и журналах, как грибы после дождя, стали появляться статьи Мориса Гарсона, Р.П. Донкера, Филиппа Эрланже, Шарля Самарана и Регины Перну.
Что же осталось от графини Армуазской после серии этих сокрушительных ударов? Не в обиду будет сказано ее защитникам, но от нее не осталось почти ничего…
Конечно, летопись настоятеля церкви Сен-Тибо является, пожалуй, главным свидетельством в ее защиту, однако существует и другой вариант этой же летописи. Впоследствии настоятелю, поначалу, как и все, сбитому с толку, пришлось внести в рукопись кое-какие поправки, и вместо фразы: «В оном году, мая XX дня явилась Дева Жанна, которая была во Франции…» – он написал так: «В оном году явилась некая девица, которая назвалась Французской Девой; она так вошла в свой образ, что многих сбила с толку, и главным образом – людей, весьма знатных».
Что же касается признаний, то можно вспомнить, что во всех подобных историях самозванцев, как правило, всегда встречали с распростертыми объятиями. Так было в случае со лжесмердисами[7], лжедмитриями и, конечно же, со лжелюдовиками XVII. «Суеверный народ, – утверждает Морис Гарсон, – не желает верить в смерть своих героев и зачастую начинает слагать о них легенды прямо в день их смерти».
Но как же быть с тем, что неизвестную признали родные братья Жанны? «Они верили в это, – писал Анатоль Франс, – потому что им очень хотелось, чтобы это было именно так». Это был своего рода самообман. Любой брат сумеет узнать родную сестру, даже если она исчезла пять лет назад.
Отношение братьев дю Ли к неизвестной помогает понять один примечательный факт.
Спустя шестнадцать лет, в 1452 г., объявилась еще одна самозванка, называвшая себя Жанной д’Арк. Ее признали двое двоюродных братьев настоящей Жанны. Кюре, свидетельствовавший по этому разбирательству, заявлял, что оба брата были необычно сговорчивы, тем более что, когда девица гостила у них, «их кормили и поили всласть совершенно даром». Напомним, что за письмо от «сестры», доставленное в Орлеан, городские власти выплатили брату Жанны двенадцать ливров…
Появление графини Армуазской в Орлеане лишний раз свидетельствует о ее необычайной дерзости. Да, ее там хорошо принимали – но кто?
То, что во время визита графини Армуазской мать Жанны д’Арк проживала в Орлеане, можно только предполагать, во всяком случае, утверждать это наверное нельзя. Первое, дошедшее до нас упоминание о жизни Изабеллы Роме в Орлеане относится к 7 мая 1440 г. – то есть спустя год после визита графини Армуазской.
Остается необъяснимым всеобщее ослепление жителей Орлеана. И все же объяснить это явление можно – на примере такого же массового психоза, имевшего место примерно в то же самое время. В 1423 г. в Гейтсе объявилась какая-то женщина в сопровождении «целой армии поклонников». Она называла себя Маргаритой Бургундской, сестрой Филиппа Доброго, вдовой Людовика, герцога Гиенского, сына Карла VI. Самозванку не только никто не попытался изобличить, но в течение нескольких недель «ей вместе с ее свитой оказывались высочайшие почести, как настоящей принцессе, и при этом ее личность ни у кого не вызывала ни тени сомнения».
Теперь давайте попытаемся разрешить самую главную загадку этой истории – казнь Жанны.
К сожалению, мы не располагаем протоколами ее допроса, но тем не менее некоторые свидетельства, проливающие слабый свет на эту загадку, все же дошли до нас. Как известно, когда Жанну вели на костер, на голове у нее был бумажный колпак, якобы наполовину закрывающий ее лицо. Это кажется маловероятным. Если судить по многим миниатюрам и рисункам того времени, воспроизводящим казнь еретиков, в действительности было принято приговоренным к сожжению потехи ради нахлобучивать колпаки набекрень. Точно так же «украсили» и голову Жанны.
В некоторых свидетельствах очевидцев казни есть весьма точные наблюдения. Жан Рикье, кюре из Эдикура, служивший при Руанском соборе, писал: «И когда она умерла, англичане, опасаясь, что пойдет молва, будто она сбежала, заставили палача немного разгрести костер, дабы присутствующие могли воочию убедиться, что она мертва, и дабы потом никто не смел сказать, будто она исчезла».
А вот еще одно свидетельство, не менее впечатляющее, – отрывок из газеты «Парижский обыватель» 1431 г.: «Вскоре пламя добралось до нее и спалило ее платье, потом огонь стал лизать ее сзади, и все присутствующие увидели ее совершенно нагую, так что никаких сомнений у толпы не было. Когда же люди вдосталь насмотрелись на то, как она умирает, привязанная к столбу, палач прибавил огня; пламя, точно неистовый зверь, набросилось на ее бренную плоть и поглотило целиком, не оставив от нее ничего, кроме кучки пепла».
Палачи Жанны вовсе не хотели скрывать ее от толпы. Наоборот, им нужно было, чтобы все убедились в ее смерти. И они сделали все возможное, чтобы народ видел, как она умирает.
Но как же пресловутый подземный ход, так волнующий воображение? В действительности… никакого подземного хода не было! В протоколе реабилитационного процесса о тайном подземном ходе, которым якобы пользовался Бэдфорд, навещая Жанну, не упоминается ни слова. В самом деле, Бэдфорд вполне мог бывать в темнице, где держали Орлеанскую деву, и предаваться «созерцанию ее», однако место, откуда он наблюдал за нею, было просто убежищем, а вовсе не тайным подземным ходом.
Тех же из читателей, кто продолжает верить в новоявленную Жанну д’Арк, или графиню Армуазскую, потому что ее-де признали столько людей, мы, видимо, премного разочаруем, и сделать это помогут признания самой самозванки.
Из сообщений уже упомянутого нами «Парижского обывателя» известно, что в августе 1440 г. народ мог лицезреть во дворце, при королевском дворе, женщину, которая в присутствии судебных властей громким и четким голосом призналась, что выдавала себя за Жанну д’Арк, что она не Дева, что она обманным путем вышла замуж за благородного рыцаря, родила ему двух сыновей и что теперь она глубоко раскаивается в содеянном и молит о прощении. Так на глазах у изумленных парижан разрушилась великая легенда. Дальше женщина рассказала, как она убила свою мать, подняла руку на родного отца, а потом отправилась в Рим вымаливать прощение у папы; для удобства она переоделась мужчиной, а по прибытии в Италию участвовала, как заправский воин, в ратных делах. Она сообщила, что «на войне убила двух неприятелей». Вернувшись в Париж, она, однако, не пожелала расстаться с доспехами и, поступив в какой-то гарнизон, вновь занялась ратными делами. Быть может, все это и побудило ее выдать себя за Жанну д’Арк? Что ж, вполне возможно! Во всяком случае, ясно, что женщина эта и была графиней Армуазской.
Вряд ли возможно, чтобы орлеанцы принимали с большим почетом двух разных Дев, тем более с разницей в несколько месяцев! Совершенно очевидно, что их гостьей была все та же графиня Армуазская, чей след был потерян в Type в сентябре 1439 г. и которая спустя год объявилась в Париже, чтобы «с новой силой взяться за старое, снискать себе былые почет и уважение, как то некогда имело место в Орлеане».
О дальнейшей судьбе самозванки мало что известно. Вполне вероятно, что после того, как страсти вокруг нее поутихли, она все же добилась аудиенции у Карла VII и тот в конце концов вывел ее на чистую воду.
Конец этой истории мы знаем более или менее точно – благодаря историку Леруа де Ламаршу, который обнаружил в Национальном архиве один бесценный документ. В 1457 г. король Рене вручил письменное помилование некоей авантюристке, задержанной в Сомюре за мошенничество. Речь идет о какой-то «женщине из Сермеза», и в упомянутом документе сказано, что «она долгое время выдавала себя за Деву Жанну, вводя в заблуждение многих из тех, кто некогда видел Деву, освободившую Орлеан от известных врагов королевства».
Описание самозванки довольно точно совпадает с обликом нашей герцогини, так что никаких сомнений на этот счет быть не может. Упомянутая авантюристка оказалась вдовой Робера Армуазского, тогда она была замужем за безвестным жителем Анжевена по имени Жан Дуйс. При короле Рене она провела долгие месяцы в заточении в разных темницах…
Так был положен конец величайшей из легенд.
P.S. В 1867 г. на чердаке одной из парижских аптек был случайно обнаружен стеклянный сосуд с надписью: «Останки Жанны д’Арк, Орлеанской девы, найденные в костре». В сопроводительной записке пояснялось, что один из сторонников Жанны, уже после казни, пробрался к костру и собрал сохранившиеся там фрагменты. Таким образом, в сосуде оказались выглядящие обугленными фрагменты человеческих костей, осколок еще одной кости, деревянная щепа и фрагменты льняной ткани.
Сенсация? Однако все оказалось не так просто. Быстрее всего идентифицировали осколок кости – она оказалась кошачьей. В принципе, в Средние века колдуний часто сжигали вместе с черными кошками, так что теоретически ее могли подложить и Жанне – несмотря на то что в показаниях свидетелей кошки не фигурируют. Остальные предметы, принадлежавшие Турской епархии, хранящиеся в кладовой музея города Шинона, отдали ученым только в прошлом году. Их вердикт оказался неожиданным.
«Некоторые частицы были проверены с помощью инфракрасного и оптического спектрометров. Они подтверждают, что черное вещество, обволакивающее кости, не является продуктом горения. Кости пропитаны бальзамирующим составом, содержащим смолы, продукты растительного и минерального происхождения, – поясняет Филипп Шарлье, судебно-медицинский эксперт больницы Раймона Пуанкаре в городе Гарш. – На работе я постоянно сталкиваюсь с обгоревшими человеческими останками. Эти не имеют с ними ничего общего».
Анализ под микроскопом выявил, что полоски ткани, лежащие в сосуде, сделаны из египетского льна, причем ткань ничуть не обгорела. Также на останках в больших количествах была найдена пыльца сосны, которая в 1431 г. в Нормандии еще не росла. Зато египтяне широко применяли сосновую смолу при… бальзамировании мумий. Да и радиоуглеродный анализ показал, что мощи датируются периодом между 700 и 230 годами до н. э., то есть принадлежат египетской мумии позднего периода.
Но откуда во Франции взялась мумия? Дело все в том, что еще со времен Крестовых походов европейские алхимики и аптекари пристрастились изготавливать настойки и эликсиры на основе мумифицированных останков египтян – считалось, что такие жидкости чуть ли не панацея от всех болезней. Так что останков Жанны все же не сохранилось, а жаль! Ведь их анализ мог бы многое прояснить в личности легендарной девушки.
Мишель Нострадамус недавно пережил как бы второе, а может, даже третье рождение. Первый раз он становится известен как врач, могущий лечить два самых страшных заболевания того времени – чуму и холеру. Второй раз, когда до невероятных размеров разрастается его слава пророка после случая на турнире с королем Генрихом II. И вот ныне мы с вами, похоже, переживаем третий бум интереса к этому имени и сделанным им предсказаниям. Вместе с тем растет и число скептиков, которые (и зачастую не без оснований) подвергают сомнению многие «откровения» знаменитого француза. Давайте объективно рассмотрим некоторые их доводы.
…Есть на земле места, где и поныне бродят отзвуки неких мистических видений и событий, где и по сей день как будто проходят бледными тенями привидения былых веков. К таким местам можно, к примеру, отнести развалины тамплиерских замков, пещеры маврской Испании, громады египетских пирамид и… странную провинцию Прованс, в которой время от времени, как сообщают средневековые хроники, происходили довольно непонятные события, бунты и эпидемии…
Именно здесь, в провинциальной Франции, в городке Сен-Реми, и родился в 1503 г. человек, имя которого затем стало нарицательным в мире пророков, предсказателей и магов. Звали его поначалу Мишель де Нотр-Дам, и был он сыном местного нотариуса, еврея по национальности и католика по вероисповеданию.
Мишель Нострадамус
Начальное образование маленький Мишель получает, как водилось в те времена, в основном дома, под руководством своего деда, лейб-медика графа Прованского. Дед же и стал примером для подражания: Мишель не захотел быть юристом, а выбрал себе стезю врачевателя. С 1522 по 1525 г. он изучает медицину в университете Монпелье, затем совершенствует свое мастерство в разных городах Европы. Известность ему принесла борьба с эпидемиями в Бордо, Тулузе, Ля-Рошели… В результате мора умирают его жена и двое маленьких детей – тяжелый удар для мужа и отца. Но врач сумел нанести и ответный удар – с его помощью люди начинают и выздоравливать.
Однако успехи Нострадамуса (так он переделал свое имя на латинский лад) приносят ему и новые неприятности. Его методами начинает интересоваться святейшая инквизиция. Нострадамус вынужден колесить по городам и весям Южной Европы в течение семи лет, спасая людей от болезней и спасаясь сам от лап инквизиторов. Наконец, в 1547 г. ему удалось осесть в маленьком городке Салон, что между Марселем и Авиньоном. Здесь он обзавелся новой семьей; вторая жена родила ему шестерых детей. Искусство врача приносит неплохие заработки. Казалось бы, жизненные бури кончились.
Однако в 1555 г. начинается новая полоса в жизни Нострадамуса – из печати выходит первое издание его «Центурий», книги, на страницах которой в стихотворной и достаточно туманной форме ее автор попытался высказать те или иные пророчества. Возможно, на них никто бы и не обратил особого внимания – в то время подобных книг выходило немало, если бы не одно обстоятельство.
Летом 1559 г. на одном из придворных турниров погиб король Генрих. Причем погиб при довольно-таки необычных обстоятельствах: щепка от сломавшегося копья его молодого соперника сквозь щель в шлеме пронзила глаз и мозг короля, он умер. И тогда кто-то вспомнил, что четырьмя годами ранее Нострадамус писал:
Понятное дело, после этого в стихах Нострадамуса стали искать (и находить!) предсказания многих исторических событий. Вот вам несколько цитат, взятых почти наугад:
Чем не прямой намек на жизнь и действия Наполеона Бонапарта, родившегося, как известно, на Корсике и закончившего свою карьеру в результате безуспешного похода на Москву, а также битвы при Ватерлоо?..
Или вот еще:
Многие толкователи обнаруживают в этих строках намек на события, произошедшие в начале нашего века, когда на смену свергнутому царю Николаю II пришло Временное правительство во главе с краснобаем Керенским, а его, в свою очередь, сменили большевики, захватившие власть с помощью хитрости и подчинившие народ силою страха.
Далее еще точнее:
Здесь, как говорят, предсказывается победа генерала Франко в Гражданской войне в Испании. Намек становится еще более прозрачным, если учесть, что в другом катрене-четверостишии имя мятежного генерала упоминается впрямую:
Предусмотрел в своих предсказаниях Нострадамус и иной поворот событий:
Ну разве здесь не просматривается прямое указание на судьбу Муссолини?.. И уж, конечно, средневековому предсказателю не безразлична судьба его родины. Он пишет:
Эти строки держали в памяти многие бойцы французского Сопротивления. Они верили, что победа придет, враг будет разгромлен. Все в конце концов так и случилось…
И уж совсем обескураживают такие строки:
Такое впечатление, что средневековый пророк читал газеты 1990-х гг., полные разноречивых толкований то о провалившейся перестройке, то о грядущих выборах, то об очередной реформе…
И уж после этого как-то спокойно воспринимаются катрены, содержащие пророчества технического плана. Например, такие:
Чем не описание газовой атаки времен хоть Первой мировой, хоть какой из последующих войн?..
А вот катрен, описывающий возможности современной зенитной артиллерии, стреляющей ракетами, обладающими инфракрасными головками самонаведения:
Ну а дальше вообще прямые намеки на чеченские события:
Ох, сколько же их, этих самых строгих приказов уже не выполнено и еще выполнено не будет!
Итак, мы с вами как будто имеем перед глазами яркий пример, что человек каким-то образом смог предвидеть ход событий за 500 и даже более лет. (Некоторые из прогнозов Нострадамуса, как мы увидим чуть позднее, распространяются даже на XXI столетие.) Каким образом он мог добиться подобных результатов?
Есть несколько версий, объясняющих подобный феномен. Давайте их по порядку и рассмотрим.
Версию первую подсказывает нам святая инквизиция. Раз уж она охотилась за пророком, значит, у нее были какие-то основания предполагать, что Нострадамус знается с темными силами. Отсюда, дескать, и его сверхъестественные способности.
Сам прорицатель, очевидно, чувствовал слабость своих позиций в этом плане, искал защиты у сильных мира сего. В частности, седьмая центурия, дошедшая до наших дней в сильно урезанном виде – 48 катренов из 100, заканчивается длиннейшим прозаическим посланием королю Генриху II. Тому самому, как уже говорилось выше, с предсказания смерти которого и началась слава Нострадамуса как прорицателя.
Но пока король жив, и наш герой ищет у него защиты. После выражения верноподданнических чувств он пишет: «У меня есть серьезные причины обратиться к Вам лично, христолюбивый и победоносный Король. Мое лицо долго было пасмурным, пока я не решился предстать перед вами, зная, что Ваше всемогущество безмерно. Я чувствовал, какой ослепительной должна быть предстоящая личная встреча с Вами…»
Продравшись сквозь дебри чинопочитания, улавливаешь смысл послания. Нострадамус просит разрешения посвятить королю «пророческие, выполненные бессонными ночами вычисления». Но, осуществляя преподношение, хитрый Нострадамус, конечно, хочет нечто взамен. Правда, просьба достаточно витиевато скрыта в недрах огромного абзаца, занимающего две печатные страницы сплошного текста. Цитировать все подряд я вам не буду – читать замучаешься; но главную мысль мы с вами постараемся все-таки вычленить: «Для большей части моих пророчеств можно вычислить годы, месяцы и недели тех событий, которые произойдут в странах, городах и поселках Европы; в меньшей мере я касался того, что случится в Африке и отчасти в Азии… Особенно важны события, которые произойдут в 1585 г. и в 1606 г., сопоставительно с сегодняшним днем (14 марта 1557 г.). Но я пошел дальше – до начала седьмого тысячелетия в моих предчувствиях того, что должно произойти на земле, в соответствии с астрономическими вычислениями и теми учениями, которые я мог постичь (речь идет о временах, когда начнет возрастать число врагов Христа и его церкви)…»
Обратите внимание, Нострадамус считает отнюдь не лишним еще и еще раз подчеркнуть, что он в своих деяниях неустанно печется не только о благе своего короля, но и всемогущей церкви. Быть может, потому, что немного ниже он при описании технологии своего пророчества указывает, что «все было составлено в дни и часы прозрений». Причем одним из главных инструментов для поимки этого самого прозрения, является некий бронзовый треножник. Вот как пишет о нем сам Нострадамус: «Большую часть моих пророчеств я предсказывал с помощью бронзового треножника “ех tripode oeneo”, хотя многие приписывают мне обладание магическими вещами, которые, по сути дела, являются ничем, ибо их нет не только у меня лично, но и вообще у кого-то ни было. Только бессмертный Бог, исследовавший все глубины человеческого сердца, благостный, справедливый и милосердный, достоин быть истинным нашим судьей».
Однако все же не надеясь, видимо, что этой защиты ему хватит, Нострадамус продолжает, искусно ставя по существу в один ряд и Бога и короля: «Я молю его (т. е. Бога) защищать меня от ярости и клеветы злых и невежественных людей, одержимых волей допрашивать и преследовать, а Ваши древние предки, короли Франции, исцелялись от духовного недуга, называемого королевской злостью; были же и есть те, которые нашли действенные способы лечения искусанных ядовитыми тварями; не таковы ли пророки, которые, руководствуясь не обманувшим их инстинктом, не только верно предвидят то, что есть и будет, как правильно предвидели то, что было, но и предчувствуют самое страшное из того, что должно произойти, настолько страшное, что об этом лучше здесь не говорить».
И вот тут Нострадамус, что называется, выдает себя с головой. Обладай он в действительности точной информацией о возможной близкой кончине своего защитника, разве не намекнул бы он ему, не посоветовал был поостеречься, не участвовать хотя бы в том злополучном турнире?
«Однако турнир все-таки состоялся, – скажете вы. – И вполне возможно, что Нострадамус, зная наперед ход событий, специально не предупредил короля о грозящей смерти. Не забывайте, что именно с этого предсказания и началась его слава…»
Но если все это так, то почему же тогда Нострадамус дрожит за свою жизнь, безопасность и благополучие? Почему обращается за защитой к человеку, которому осталось жить считанные годы, а не поищет себе защитника, так сказать, более долговременного?.. При желании можно найти ответы и на эти вопросы. Вот один из них: Нострадамус вместе с другим своим коллегой, дескать, старался довести свое предсказание до сведения короля, но Генрих не внял предостережению. И вот результат…
Но тогда почему сам Нострадамус в своем послании прямо пишет следующее: «Я знаю, Ваше Величество, что о многих вещах я говорю в своих пророчествах неясно и туманно, особенно когда подходишь к временам событий, которые непременно будут, потому что вычисления последующих времен очень мало сходны, если вообще сходны с тем, что я делал раньше, потому что руководствовался астрономическими правилами и указаниями Священного писания, и они не позволяли мне ошибаться. Я бы мог дать точные даты для каждого из моих катренов, указав на время действия событий, которые должны произойти. Но это не пришлось бы всем по сердцу, как и то мое толкование событий, которое было бы проясненным.
И Вы, Ваше Величество, не даруйте мне право на это, чтобы не давать моим клеветникам повода предпринять что-либо против меня…»
То есть, говоря иначе, пророк сам как бы советует: «Да не слушайте вы меня! Мало ли что я могу наплести…» Для чего это ему нужно?!
А все в обычном человеческом расчете. Не обладая особым пророческим даром, Нострадамус тем не менее ухитрялся более или менее точно предсказывать некоторые события. Каким образом? Очень просто: он использовал знания человеческой сущности и законы статистики (хотя бы интуитивно). Богатый жизненный опыт подсказывал ему, что если ныне мир, то в скором будущем обязательно разразится война, что нет десятилетия, когда бы ни случались мор, пожар или еще какая напасть. Говоря иначе, он руководствовался правилом, сформулированным еще Блаженным Августином: «И когда о будущем говорят, что его видят, то видят не его – будущего еще нет, – а, вероятно, его причины или признаки, которые уже налицо».
Ну что ж, именно по такому алгоритму построены, например, прогнозы всем известного Жюля Верна и многих других фантастов. Но каким образом Нострадамус ухитрился предсказывать политические коллизии, да еще иной раз с указанием не только дат, но даже имен?
Давайте проведем некоторое расследование. И начать его, наверное, имеет смысл с того происшествия с королем Генрихом, в результате которого Нострадамус стал знаменитым. Уж, казалось бы, что точнее его? Предсказатель прямо указывает даже на злополучную щепку! Но вот вам другая редакция того же текста:
Согласитесь, тут куда больше простора для разного рода толкований… Если же мы с вами возьмем на себя труд и заглянем в сам оригинал, писанный на туманном старофранцузском, то выясним, что там вариантов расшифровки просматривается и еще больше.
Теперь о точности попадания. Если читать текст «Центурий» подряд, то выясняется: Нострадамус, выражаясь языком артиллеристов, чаще всего ведет огонь по площадям. Ну вот вам хотя бы такой пример:
О какой тут войне идет речь? О Первой мировой? О Второй? Афганской? Чеченской?.. Или о более раннем сговоре трех правителей?.. Ну а как толковать такой текст?
Тут уж вообще все свалено в одну кучу! И невиданная рыба с человечьей головой, и святой…
Правда, у Нострадамуса было одно несомненное преимущество – его известность. И она работала на него даже после его смерти. Снова и снова перерабатывая, редактируя и рифмуя его катрены, позднейшие переводчики, уже зная ход истории, вольно или невольно перекладывали некоторые строфы так, что намеки на конкретные события все время усиливались.
Более того, в некоторых случаях в тексте появлялись даже новые катрены, специально ориентированные на какое-то событие. Вот, к примеру, о каком эпизоде, случившемся в начале Второй мировой войны, повествовал шеф политической разведки Третьего рейха В. Шелленберг. Он вспоминал, что в начале кампании, перед вступлением во Францию, специальные агенты вермахта провернули блестящую операцию. Среди населения Франции была распространена брошюра Нострадамуса, в которой, в частности, указывалось, что над городами вскоре станут проноситься машины, «изрыгающие огонь», несущие гибель людям. Спастись могут только те, кто укроется на юге и юго-востоке Франции. Понятное дело, толпы беженцев повалили в указанном направлении. «Тем самым немецкие войска получили полную свободу передвижения, – писал Шелленберг, – тогда как коммуникации французских войск были полностью парализованы…»
Таинственная история об узнике в железной маске уже несколько столетий не дает покоя романистам, драматургам и историкам. Кто был этим несчастным, обреченным носить маску до конца своих дней? Неужели на самом деле брат Людовика XIV? До сих пор не обнаружено никаких документов или свидетельств, которые могли бы пролить свет на эту историческую загадку.
К таинственной истории узника в железной маске впервые привлек внимание блистательный Вольтер. В своем произведении «Век Людовика XIV» он писал: «В замок на острове Святой Маргариты, что у берегов Прованса, был отправлен неизвестный узник, ростом выше среднего, молодой, обладающий благороднейшей осанкой. В пути он носил маску со стальными задвижками на нижней ее части, которые позволяли ему есть, не снимая маски. Был отдан приказ убить его в случае, если он снимет маску».
На протяжении двадцати лет Вольтер периодически возвращался к истории таинственного узника, дополняя ее новыми фактами. Наконец в 1771 г. в очередном переиздании своего труда, якобы от издателя, он написал: «Железная Маска, без сомнения, был старшим братом – Людовика XIV…» Как же он пришел к такому выводу? Дело в том, что мать монарха, Анна Австрийская, обладала тонким вкусом, в частности в отношении изысканного белья. Это же пристрастие было и у Железной Маски. Кроме того, как указывал Вольтер, в момент появления таинственного узника на исторической сцене в Европе не было отмечено исчезновения какого-либо влиятельного и известного лица, так что маска, скорее всего, скрывала сходство узника с каким-то важным и известным всем человеком.
«Железная Маска»
Вольтер считал, что Железная Маска был старшим братом Людовика XIV, которого королева родила от внебрачной связи и воспитала в тайне от всех, доверившись только кардиналу Ришелье. Еще более любопытная версия происхождения Железной Маски вырисовывалась из записок кардинала Ришелье, в которых он сообщал о рождении 5 сентября 1638 г. у Анны Австрийской сыновей-близнецов. Интересно, что мальчики родились с перерывом в несколько часов. Когда первый из них уже был объявлен законным наследником, родился второй, который по закону и являлся старшим. Королеве сообщили о смерти второго ребенка. Подростком непризнанный принц был отправлен в Англию, где и получил соответствующее своему происхождению воспитание. В 1669 г. брат Людовика XIV узнал правду о своем происхождении и стал участником заговора с целью вернуть себе трон. Заговор был раскрыт, а главный заговорщик – гугенот Ру де Марсилли – схвачен. Перед смертью под пытками он признался, что в роли его слуги Эсташа Доже был настоящий король Франции. Доже арестовали, когда он прибыл в Дюнкерк, и с тех пор этому человеку пришлось надеть маску и жить в заточении.
Однако серьезные историки считают такое развитие событий маловероятным. Их сомнения основаны на записях и документах, связанных с личностью Сен-Мара – главного тюремщика Железной Маски.
Бенинь де Сен-Мар пользовался особым доверием Людовика XIV и держал под своим надзором особенно важных узников короля. В 1665 г. этот человек был комендантом крепости Пинероль в Альпах. Здесь впервые и появляется исторический след Железной Маски, ведь именно из этой крепости таинственного узника переводят в 1681 г. вместе с Сен-Маром в крепость Эгзиль. Из регистрационных журналов известно, что в Пинероле у Сен-Мара было пять узников, причем двое из них – весьма известные люди: бывший министр Фуке и маршал де Лозен. Из этих двоих ни один не мог быть Железной Маской: совершенно ни к чему было скрывать их лица, к тому же Фуке умер в 1680 г., а Лозена отпустили на свободу еще до переезда Сен-Мара в Эгзиль. Правда, места в тюрьме не пустовали, и узников все равно было пятеро. Из этой пятерки двоих и забрал с собой на новое место службы Сен-Мар.
Кто же был в пятерке заключенных? Одним из заключенных был монах-аферист, уличенный в обмане придворных дам, другим – офицер Дюбрей, посаженный в тюрьму за предательство. Третьим заключенным был итальянский графа Маттиоли, который поплатился свободой за обман самого Людовика XIV, – именно ему многие исследователи отводили роль таинственного узника. Четвертый – слуга Фуке, который провинился только тем, что прислуживал своему хозяину, знавшему многие государственные секреты. Наконец, пятым заключенным являлся Эсташ Доже, который отбывал наказание по делу об отравлении.
Из этих пятерых Маттиоли, пожалуй, больше всех подходил на роль Железной Маски. Маттиоли был министром при дворе Карла IV, герцога Мантуанского, в ведении этого придворного находилась крепость Казале-Монферрато, которую вознамерился купить Людовик XIV. Французский король не только договорился с Маттиоли о продаже крепости, но и сделал ему весьма ценные подарки. Неизвестно, почему Маттиоли нарушил договоренность с королем. В общем, итальянский придворный сообщил многим европейским дворам о планах Людовика на счет итальянской крепости. Для французского короля это был политический конфуз, за который он и решил отомстить Маттиоли. Его похитили и заточили в Пинероль.
Однако известно, что вся эта история с захватом итальянца не была в то время секретом, так что скрывать лицо этого узника не имело никакого смысла. Кроме того, в момент смерти Железной Маски в Бастилии Маттиоли исполнилось бы 63 года, тогда как таинственному узнику было всего около 45 лет. Сен-Мар уже после отъезда из Пинероля отмечал в переписке, что Маттиоли и Дюбрей остались в крепости, а монах-аферист умер. Таким образом, становится ясно, что с Сен-Маром в Эгзиль выехали слуга Фуке и Эсташ Доже. Слугу Фуке не стоило скрывать под маской, так что таинственным узником был явно Эсташ Доже. Известно, что в 1694 г., когда Сен-Мар уже являлся губернатором острова Святой Маргариты, к нему и Доже опять присоединились Маттиоли и Дюбрей. Маттиоли вскоре умер, и в Бастилию, на новое место службы, Сен-Мар едет опять с двумя заключенными – один из них в маске, другой Дюбрей. И этот факт подтверждает, что Железной Маской был Доже.
Почему Доже являлся таким важным узником? Считают, что он знал какую-то важную государственную тайну. Кроме того, одно время Доже заменял заболевшего слугу Фуке, прислуживая бывшему министру, и от него тоже мог узнать какие-нибудь секреты. А может, Доже все же на самом деле был братом Людовика? Известный французский историк Ален Деко категорически отвергает эту версию. В своей книге он пишет: «Никогда бы Король-Солнце не позволил сделать человека одной с ним крови лакеем Фуке!»
А что, если Доже являлся незаконнорожденным сыном какого-нибудь важного придворного и был на него очень похож? Может, он попытался его шантажировать и за это угодил в тюрьму? Тогда почтительное отношение к узнику и нежелание лишать его жизни можно было бы объяснить.
Благодаря знаменитой пьесе Эдмона Ростана и некоторым описаниям в нашем сознании личность Сирано ассоциируется с образом бесшабашного и остроумного француза, не отличавшегося по искусству владения языком и шпагой от всемирно известного д’Артаньяна.
Но существует другой, действительно таинственный Сирано де Бержерак… Во многих своих произведениях он описывает мир, который не мог существовать в XVII в. Информация кажется подчас невероятной и странной, так как совершенно не соответствует нашим представлениям ни об интеллектуальном, ни о научно-техническом потенциале того времени. Что это – фантастика позднего Средневековья или отголоски каких-то реальных знаний?
Сирано де Бержерак родился в 1619 г. в Париже. В 1637 г., закончив образование в коллеже при Парижском университете, он в короткое время прославляет себя виртуозным владением шпагой и участием в многочисленных дуэлях. Потом по настоянию своего друга Н. Лебре поступает на службу в действующую армию, но, получив несколько тяжелых ранений, в 1640 г. оставляет шпагу и возвращается в Париж, где на некоторое время окунается в светскую жизнь. Вскоре он неожиданно и резко меняет свое поведение, образ жизни и набрасывается на новый объект – книги.
С этого момента жизнь Сирано изобилует «белыми пятнами». Мы можем лишь догадываться о причинах резкого изменения его увлечений и поведения. Он знакомится с известнейшими философами-материалистами, учеными, писателями Франции того времени – П. Гассенди, Т. Лормитом и другими. Существует предположение, что некоторые из его друзей являлись членами ордена розенкрейцеров, бывали в Индии и имели возможность познакомиться с достижениями древнеиндийских мудрецов. Возможно, Сирано мог быть знаком с произведениями Демокрита, Пирона, Кампанеллы, Кардано.
Бюст Сирано де Бержерака
Есть данные о том, что члены ордена розенкрейцеров действительно обладали некими научными «секретами» и знаниями, не соответствующими уровню научных достижений Франции эпохи кардиналов де Ришелье и Мазарини. Так, в одной из книг этого ордена содержится описание таинственных машин, «вечных» ламп, аппаратов искусственных песен и т. д.
В книге «Путешествие на Солнце» Сирано формулирует (правда, в достаточно архаичной форме) основные принципы термодинамики, теорию распространения звука, рассказывает об упомянутых «вечных» лампах, с которыми, по-видимому, были хорошо знакомы древние жрецы. Мы не знаем даже принципа работы загадочных ламп, но то, что они могли существовать в действительности, говорят археологические находки и исторические исследования. При изучении внутренних помещений египетских пирамид и подземных храмов на фресках не было обнаружено копоти. А копоть неминуемо должна была оставаться от использования факелов, так как иных источников света, по современным представлениям, у древних египтян не было. Попытки объяснить этот феномен применением разнообразных зеркал для передачи солнечного света не увенчались успехом – лучи затухали еще до того, как попадали к месту работы художника. В 1936 г. при раскопках вблизи Багдада были обнаружены странные сосуды, которые, как показали исследования, оказались электрическими батареями, позволявшими получать ток напряжением 0,25—0,5 вольта с силой до 0,5–5 миллиампер. Некоторые исследователи склонны считать эти сосуды конденсаторами, служившими для накопления электрической энергии. А совсем недавно на фреске подземного египетского храма было обнаружено изображение странного сосуда, строение и детали которого позволяют серьезно говорить о знакомстве древних египтян с принципом действия электрической лампы накаливания.
На фреске изображен большой, конусорасширяющийся, по всей видимости, стеклянный сосуд. Его выпуклая часть находится на специальной подставке, напоминающей современный фарфоровый изолятор, который каждый видел на опорах линий высоковольтных передач. Противоположную, узкую, часть сосуда венчает некий «патрон». От него отходит длинный шланг или кабель, соединенный с устройством, похожим на современный электрический рубильник с четко прорисованными ножами-контактами. В середине сосуда проходит слабо изгибающаяся полоса, похожая на спираль современных ламп накаливания… Интересно отметить, что возраст багдадских «электрических батарей» и фрески со «светильником» археологи оценивают в несколько тысяч лет!
Может, напрасно мы приписываем Сирано контакт с представителями внеземной цивилизации, если все эти «техницизмы» были известны задолго до него? Оказывается, нет, и прежде всего потому, что его знания и представления древних имели, вероятно, один и тот же источник.
В трудах Сирано содержится и много других достаточно странных технических описаний. Он много внимания уделяет ракетной технике и другим средствам перемещения в космосе. Анализ этих описаний позволяет выделить семь основных видов передвижения. Если дать волю фантазии, оставаясь при этом в рамках современных научных представлений, то можно предположить, что первый способ полета основан на испарении какой-то жидкости под действием тепла или другого источника энергии; второй способ – на расширении и воспламенении некоего рабочего тела внутри замкнутого объема с помощью специального устройства «икосаэдра» с оптической системой линз. Третий способ – движение с помощью механизма, преобразующего энергию взрыва в поступательное движение с огромной скоростью. Четвертый способ – полет на воздушном шаре. Пятый, шестой и седьмой способы полета, возможно, основаны на гравитационном взаимодействии тел. Конечно, сейчас, когда мы не знаем принципа действия гравитации на предметы, дискутировать о реальной применимости этого способа полета сложно. Отметим лишь, что ученый Гиппергер в 1888 г. выполнил расчеты, из которых следовало, что скорость распространения тяготения может более чем в 500 раз превышать скорость распространения света. Может, этот результат не совсем точен, но он показывает, что на такой скорости долететь до ближайшей звезды можно за 2–3 суток.
В книге «Государство Луны» Сирано де Бержерак рассказывает о своем полете из предместья Парижа в Канаду, в район реки Св. Лаврентия, на каком-то аппарате с двигателем «испарительно-росяного» типа. На это путешествие он потратил 5–6 часов; так как расстояние между этими географическими точками около шести тысяч километров, то скорость полета Сирано превышала скорость авиалайнера Ту-154!
Кроме того, Сирано упоминает об огромных светящихся городах, передвигающихся по лунной поверхности. Он указывает, что эти огромные сооружения могут за неделю перемещаться на расстояние до тысячи лье (4400 километров), то есть со средней скоростью около 30 километров в час. Казалось бы, бред, вымысел. Между тем современные астрономические наблюдения за лунной поверхностью позволили зафиксировать неоднократные перемещения каких-то неидентифицированных источников света. В США сводка таких наблюдений опубликована в «Хронологическом каталоге сообщений о лунных событиях» (технический рапорт НАСА R-277, 1968 г.), в России – в журналах «Астрономический вестник». В упомянутом рапорте сообщается, что в районе Моря Спокойствия американские астрономы Харрис и Кросс 18 мая 1964 г. наблюдали белое светящееся пятно, перемещавшееся по лунной поверхности со скоростью 32 километра в час и уменьшавшееся в размерах. 24 мая 1964 г. те же наблюдатели следили за движением по поверхности Луны другого светового пятна, двигавшегося с переменной скоростью 32–80 километров в час на протяжении двух часов.
Все изложенное – только гипотеза, тем не менее вопрос остается: с кем же дружил загадочный Сирано де Бержерак?
(По материалам А. Петухова)
Никто точно не знал, где и когда сиятельный граф родился, что позволяло ему с легкостью рассказывать о своих встречах со знаменитостями, умершими сотни, а то и тысячи лет назад. Граф прекрасно владел немецким, английским, французским, испанским, португальским, знал и восточные языки, так что совершенно невозможно было установить, какой из них для него родной. Его красочные рассказы об экзотических странах просто поражали воображение слушателей.
Немудрено, что граф вызывал чрезвычайное любопытство и многие пытались выведать его подноготную, подкупив слуг. Старик слуга предложенные деньги взял, однако заявил, что ничего не знает о родословной графа и его прошлом, так как служит у него всего-то… 300 лет! После такого ответа окружающие решили, что Сен-Жермен знает секрет изготовления эликсира бессмертия. А вскоре нашлись свидетели, утверждавшие, что видели графа десятки лет назад, и с тех пор он нисколько не изменился.
В исторических документах имя графа де Сен-Жермена впервые упомянуто в 1745 г., когда того, уже два года жившего в Англии, арестовали за то, что он привез письма в поддержку Стюартов. Несколько недель Сен-Жермен провел под домашним арестом; его допрашивали, но выяснили всего два обстоятельства: он живет под чужим именем и не желает иметь никаких дел с женщинами.
В 1746 г. Сен-Жермен покинул Лондон и исчез на двенадцать лет.
Граф де Сен-Жермен
О Сен-Жермене во Франции толком ничего не знали, ходили лишь слухи, что он очень богат и обладает феноменальными способностями. А вскоре Людовик XV получил от графа загадочное письмо. Сен-Жермен писал, что «у короля может возникнуть в нем нужда и по некоторым причинам – о коих не время распространяться – он мог бы оказать ему помощь». Всесильного монарха крайне заинтриговало, чем же может ему помочь этот странный человек, которого многие называли авантюристом и проходимцем. Несмотря на негативное отношение к Сен-Жермену своего окружения, Людовик XV пригласил графа во Францию и даже предоставил ему Шамборский замок, а взамен Сен-Жермен обещал Людовику сделать все для его благоденствия.
В начале 1758 г. Сен-Жермен прибыл во Францию. В Шамборском замке он разместил лабораторию, ассистентов и рабочих. Правда, сам предпочитал проводить время не у плавильных печей и химических реторт, а в салонах французской знати. Граф прекрасно одевался, на пуговицах камзола и пряжках туфель сверкали крупные алмазы, а мизинец украшал бриллиантовый перстень, который он имел обыкновение вращать. Выглядел он лет на сорок – пятьдесят, точно так же, как двенадцать лет назад в Англии: время для него будто остановилось…
Старая графиня де Сержи узнала в нем человека, которого встречала в Венеции пятьдесят лет назад… Дама поклялась, что с той поры он совершенно не изменился!
Сен-Жермен слухи о своем бессмертии не опровергал и даже умело их подогревал. Он великолепно играл на скрипке, разбирался в тонкостях политических интриг и владел богатой коллекцией драгоценных камней. Его влияние и популярность росли день ото дня. Самые красивые светские львицы мечтали о романе с ним, но он умело обходил расставленные ими ловушки, оставаясь недосягаемым.
В мае 1758 г. на ужине у маркизы Дюрфе Сен-Жермен встретился с Казановой, о чем последний в «Мемуарах» написал: «Сен-Жермен хотел казаться необыкновенным, удивлять всех, и часто ему это удавалось. Его тон был очень уверенным, но настолько продуманным, что не вызывал раздражения».
Вскоре Людовик XV на деле убедился в талантах Сен-Жермена. Он пожаловался графу на то, что его бриллиант имеет заметный дефект – крупное пятно. Через несколько дней Сен-Жермен вернул его абсолютно прозрачным. Неизвестно, каким образом ему удалось устранить дефект. Специалисты уверены, что он просто-напросто огранил точно такой же алмаз. После этого Людовик окончательно уверовал в способности Сен-Жермена, и тот стал своим человеком при дворе. Разумеется, не всем это пришлось по нраву. Особенно невзлюбил графа первый министр короля, могущественный герцог Шуазель. Он постоянно твердил монарху, что Сен-Жермен проходимец и его надо или посадить в Бастилию, или выслать из страны.
Однажды Людовик на соколиной охоте выпил кубок вина и слег с сильными резями в животе. Он повелел позвать к нему графа. Тот явился в покои Людовика немедленно, напомнил, что в свое время писал, что обязательно пригодится королю. Сен-Жермен осмотрел нёбо и язык больного и потребовал козьего молока. Размешав в нем порошки, дал выпить снадобье слабеющему Людовику, и вскоре тот спокойно уснул.
Граф не только спас короля, но и указал на отравителя – герцога Шуазеля, правда, Людовик ему не поверил. Сен-Жермен успокоил короля, что покушений больше не будет и он умрет своей смертью. Французский монарх обрадовался такому известию, но узнать день и час своей смерти отказался.
Способность таинственного графа предсказывать события, его познания о ядах и противоядиях привлекли к нему пристальное внимание фаворитки короля маркизы де Помпадур. Решив, что столь знающий человек будет ей крайне полезен, маркиза решила его «приручить». Понимая, что деньги и должности ему не нужны, а запугать его ничем нельзя, решила пустить в ход свои чары. Помпадур знала, что все попытки светских красавиц соблазнить графа окончились неудачей, поэтому ею руководил азарт – сделать то, чего не удалось другим.
Фаворитка пригласила к себе графа, сославшись на болезнь. Однако Сен-Жермен словно прочел ее мысли и повел себя с кокеткой довольно дерзко. Для начала заявил, что причина недомогания в переедании, затем упрекнул в бессмысленной ненависти к королеве Марии, а под конец назвал точную дату ее смерти. Надо ли говорить, что после такого «задушевного» общения маркиза де Помпадур стала злейшим врагом Сен-Жермена. Она даже попыталась засадить его в Бастилию, но Людовик встал на защиту своего спасителя, отказавшись выполнить настойчивую просьбу фаворитки. Тогда Помпадур вместе с Шуазелем разработали коварный план, посоветовав королю отправить Сен-Жермена на переговоры в Гаагу. Тот умело отстаивал интересы Франции, однако вскоре был арестован по обвинению в подготовке убийства королевы Марии, супруги Людовика XV. Поводом послужило письмо, которое якобы обронил Сен-Жермен, в нем он излагал этот коварный план. Письмо, без сомнения, было фальшивкой, но до выяснения обстоятельств графа бросили в голландскую тюрьму, откуда он, разумеется, бежал.
Но как Сен-Жермен, способный предвидеть события, дал заманить себя в ловушку? Скорее всего, он знал, что все закончится благополучно, и использовал эту историю для того, чтобы просто покинуть Францию, где он чересчур надолго задержался.
После этого Сен-Жермена видели в Англии, Италии, Саксонии, Пруссии и даже в России накануне переворота 1762 г., когда к власти пришла Екатерина II.
В 1766 г. Сен-Жермен нашел прибежище у прусского короля Фридриха II, однако на следующий год перебрался к принцу Гессенскому, в Готторп на Балтике. Если верить принцу, Сен-Жермен скончался в 1784 г., ему было девяносто три года, хотя выглядел не старше шестидесяти. Вскоре поползли слухи, что «покойник» в 1785 г. был на масонском конгрессе, а Мария-Антуанетта утверждала, будто Сен-Жермен предупреждал ее за несколько месяцев о неминуемой революции. Графа видели в 1788, 1793, 1814 гг. Потом все, кто его знал по бурному XVIII в., покинули этот мир.
Правда, иногда появлялись проходимцы, пытавшиеся использовать имя графа в личных целях, но к Сен-Жермену они не имели никакого отношения.
Кем же являлся таинственный граф на самом деле? Елена Блаватская писала: «Сен-Жермен, безусловно, был величайшим Восточным Адептом, какого Европа видела за последние столетия. Но Европа не узнала его».
Вот уже 200 лет имя француза Донатьена Альфонса Франсуа де Сада входит в наш язык как синоним сексуальной распущенности. Почти 30 лет с маркизом прожила жена Рене-Пелаги де Сад, которая не только терпела отвратительные выходки супруга, но и горячо его любила. Она даже простила ему побег с ее младшей сестрой.
Двадцатиоднолетняя Пелаги, в девичестве де Монтрей, увидела своего будущего мужа, который был на год старше ее, только накануне свадьбы, состоявшейся 17 мая 1763 г. в Париже.
Брак устроили их родители по меркантильным соображениям. Богатые де Монтреи принадлежали к зарождающемуся классу буржуазии и незадолго до свадьбы получили дворянский титул. Старые аристократы де Сады, гордившиеся дальним родством с королевской семьей, во второй половине XVIII в. совсем обеднели и едва сводили концы с концами.
Маркиз де Сад
Донатьен и Пелаги были совершенно разными людьми. Красавец маркиз славился своим язвительным умом и вспыльчивым характером, любил погулять и поволочиться за женщинами. Тихая и замкнутая Пелаги предпочитала сидеть дома и не отличалась ни особой красотой, ни умом. Но тем не менее они с первого взгляда полюбили друг друга.
Она впервые узнала, что на самом деле представляет собой ее муж, в 1769 г., после того как родила первого из трех детей, когда суд приговорил знатного распутника к 6 месяцам тюрьмы и определил местом заключения крепость Пьер-Энсиз, расположенную недалеко от Леона.
Пелаги не только не разлюбила его, но, как это ни странно, даже стала любить еще сильнее.
Она сумела очаровать коменданта крепости, который беспрепятственно пускал ее в камеру мужа. Здесь они зачали своего второго сына.
Через два года после освобождения из Пьер-Энсиза, осенью 1771 г., спасаясь от кредиторов и дурной славы, де Сады с детьми уезжают из Парижа в Прованс.
Спрятавшись за высокими толстыми стенами фамильного замка, маркиз де Сад перестает сдерживать свои болезненные фантазии и страсти. В Провансе у него начался роман с младшей сестрой жены, Анной-Проспер, которая была на десять лет моложе Пелаги и собиралась стать монахиней. Тогда же последовал и скандал с проститутками, чуть было не погибшими из-за прихоти неукротимого искателя острых ощущений. Над неверным мужем нависло уголовное наказание. Маркиз рассказывает обо всем жене и решает, не дожидаясь приговора, бежать в Италию… с Анной-Проспер, но в очередной раз попадает в тюрьму, на этот раз в савойскую крепость Миолан.
Узнав об аресте любимого мужа, Пелаги отправляет детей к матери в Париж и мчится к нему на помощь. Переодевшись мужчиной, она несколько недель живет в соседней деревне и устраивает Донатьену побег.
Следующие полтора года де Сады прожили раздельно: Пелаги – в замке Ля Косте, а Донатьен с сестрой жены – в Италии. В 1774 г. он расстается с Анной-Проспер и возвращается во Францию.
А тем временем возненавидевшая зятя, а заодно и дочь за то, что она отказывалась развестись, мадам де Монтрей продолжала плести против него заговоры.
В конце концов маркиз был приговорен к пожизненному заключению без суда и следствия, приказ был подписан самим королем Людовиком XVI.
В ту же ночь он был отправлен в королевскую крепость. На свободу вышел только через 13 лет, уже после Французской революции.
Первые четыре с половиной года власти запретили де Садам встречаться, и они общались при помощи писем, которые поначалу были полны любви. Со временем, по мере развития болезни маркиза, тон его писем стал меняться.
Это были самые трудные годы в жизни Пелаги де Сад. Отношения с любимым мужем неожиданно испортились, отношения с родственниками испортились давно. Во всех своих бедах и несчастьях она обвиняла мать и даже подала на мадам де Монтрей в суд, обвинив ее в том, что она разлучила ее с мужем.
Летом 1781 г. де Садам разрешили встречи, но время было упущено. Болезнь маркиза зашла слишком далеко. На первом же свидании он обвинил супругу в романе с одним из своих бывших секретарей и с кузиной, а на прощание строго предупредил, что если она будет продолжать одеваться так же вызывающе, то он откажется с ней встречаться.
Эти необоснованные обвинения переполнили чашу терпения Пелаги. Она принимает решение уйти в монастырь и дождаться там выхода маркиза на свободу, после чего вернуться к нему.
В 1784 г. маркиза де Сада переводят в Бастилию, где начинается его писательская карьера. Следующие 5 лет Донатьен пишет главный труд своей жизни, своего рода энциклопедию секса, которую он называет «Сто двадцать дней Содома».
По мнению Пелаги, книги были главной причиной, по которой его не выпускали на свободу. Она безуспешно просила Донатьена перестать писать.
Вечером в Страстную пятницу 1790 г. почти 50-летний маркиз де Сад вышел из ворот Бастилии. Одет он был в лохмотья, облысел и стал таким толстым, что с трудом мог двигаться. Донатьен отправился в монастырь, где находилась Пелаги. Помирившаяся к тому времени с родственниками, Пелаги отказалась встречаться и сообщила, что разводится с ним.
Последние 13 лет своей жизни маркиз де Сад провел в больнице для умалишенных, куда в 1801 г. его посадили по приказу Наполеона, считавшего автора «Ста двадцати дней…» сумасшедшим. В 1814 г. Донатьен умер в больнице в возрасте 74 лет.
В начале XIX в. в Западной Европе и Соединенных Штатах Америки распространилось увлечение так называемым месмеризмом – наукой о внушении. Основатель этого направления в медицине Франц-Антон Месмер считался магом и волшебником, о нем слагались легенды, а писатели-романтики посвящали ему прозаические произведения и даже стихи. Тысячи людей мечтали стать пациентами знаменитого лекаря и стремились встретиться с ним.
Для своего времени Месмер был по-настоящему выдающейся личностью. Он изучал такие науки, как философия, теология, право и, конечно же, медицина. В тридцать два года он защитил диссертацию о влиянии планет на организм человека, предвидя таким образом несколько направлений в астрологии. Его познания были поистине безграничны. Интересовался он и искусством: имея свой домашний театр, приглашал для выступлений Моцарта, Гайдна и Глюка. Заглядывали в гости к Месмеру и другие композиторы и артисты. Ученый говорил на многих языках и отличался несомненным литературным даром. К тому же он обладал личным обаянием, привлекавшим к нему многих людей.
Магниты были едва ли не самым сильным увлечением молодого Месмера. Как-то раз один пастор рассказал ему, как вылечил больную женщину с помощью магнита. Это известие привело ученого в восторг. С тех пор интерес к магнитам всецело завладел им. Месмер был уверен: магниты – это кусочки метеоритов, упавших когда-то с неба. Ничто в мире не обладает таким набором волшебных свойств, считал он, как магнит.
Франц-Антон Месмер
Однажды Месмер пришел к пациентке, забыв дома магнит. Пришлось ему делать пассы руками, притворяясь, что талисман зажат у него между пальцами. При этом он совершенно не надеялся на успех. Пациентка, однако, сразу же спокойно уснула и проснулась здоровой. Целитель был поражен: значит, дело совсем не в магните?
Месмер вначале даже не подозревал, что открыл механизм психического внушения и вплотную подошел к тому, что мы сегодня называем гипнозом. Однако сам он дал этому явлению ложное толкование, полагая, что магнетизм концентрируется в самом человеке. По его мнению, в организме целителя циркулирует особая жидкость – магнетический флюид, через которую на больного действуют небесные тела. Одаренные целители могут пассами передавать эти волшебные флюиды другим людям.
Месмер принимал пациентов в особенном «магнитном зале». Все в этом необычном помещении создавало атмосферу загадочности и таинственности: повсюду лежали кусочки намагниченного железа, а посреди комнаты стояла огромная лохань с намагниченной водой.
Этому «магнетическому» интерьеру была уготована долгая жизнь. В конце XIX в. новшеством Месмера воспользовались оформители комнат для спиритических сеансов. Правда, вместо кусочков магнита они использовали обыкновенные металлические предметы, но мистическая атмосфера, полумрак и черные занавески довершали психологическое воздействие на приходящих.
Слава о необычном врачевателе пошла по всей Европе. Однако популярность Месмера вызывала зависть у многих современников. За свою жизнь он нажил немало врагов и даже из-за их происков был вынужден покинуть родную Австрию. А в 1784 г. король Людовик XVI подписал указ о проверке реального существования флюидов. Выводы королевской комиссии были для Месмера неутешительными: она сочла доказанным отсутствие флюидов. Этот вывод вдохновил злопыхателей. Ученому пришлось уничтожить часть своего архива, а вскоре после ажиотажа с «разоблачением» Месмер переехал из Франции в Швейцарию.
Швейцарский период был самым спокойным в жизни Месмера. Он продолжал экспериментировать с магнитами и до глубокой старости принимал пациентов.
19 февраля 1779 г. король Людовик XVI подписал в Версале приказ следующего содержания: «Именем короля барышне д’Эон предписывается в трехдневный срок по получении настоящего приказа удалиться в Таннер и, облачившись в приличествующее ее полу платье, оставаться там вплоть до новых распоряжений Его Величества без права посещать иные места под страхом неповиновения. Писано в Версале 19 февраля 1779 года. Людовик».
Благодаря этому документу «загадка д’Эона» приняла официальный, если можно так выразиться, статус.
Была ли она мужчиной? Или он был женщиной? Споры об этом не утихают. Несмотря на имеющиеся медицинские заключения и свидетельства историков, до сих пор выдвигаются все новые гипотезы.
Не так давно князь де Брогли писал: «Может быть, д’Эон был гермафродитом? Ведь он никогда не брился. На гравюрах того времени он запечатлен в женском платье с таким глубоким декольте, что трудно заподозрить в нем мужчину… Благодаря безбородому лицу и хрупкому телосложению он выглядел существом настолько неопределенным, что его вполне можно было принять за женщину».
Кавалер д’Эон в дамском платье
Не все современники согласились бы с этим заявлением. Так, некто, известный нам под псевдонимом Английский шпион, утверждал совершенно обратное:
«Невозможно поверить в женский пол типа, который бреется, потому что у него растет борода, а мускулатура развита, как у Геракла».
Прислушаемся к мнению барона де Гримма: «Трудно вообразить себе нечто более поразительное и, если называть вещи своими именами, более непристойное, чем мадемуазель д’Эон в юбке».
Итак, будем считать установленным если не пол, то хотя бы внешний облик кавалера д’Эона: в каком бы наряде он… или она ни появлялся (появлялась), выглядело это скорее мужеподобно.
Его повадки не покажутся нам странными, если мы вспомним, что он был драгунским капитаном.
«Историки еще поломают над этим голову», – написал Вольтер после встречи во Френее с существом, которое назвал «бесполой амфибией».
Для решения загадки нам придется шаг за шагом восстановить всю жизнь «монстра» – еще одно словечно Вольтера, который на сей раз все-таки несколько преувеличил. Попробуем проследить в деталях за существованием кавалера д’Эон.
Шарль Женевьева Дэон де Бомон родился 5 октября 1728 г. в Тоннере, что на границе Шампани и Бургундии. Одно имя мужское, другое женское! Как видим, двойственность окружала д’Эона с самого рождения.
Вскоре Дэон превращается в д’Эона – по той же самой причине, по какой Дантон до революции предпочитал подписывать свои письма как «д’Антон».
В 1748 г. юный д’Эон покидает Парижский коллеж Мазарини с дипломом об окончании курса.
Именно юный д’Эон, ибо до сего момента ни о каких загадках нет и речи. Отметим, что кюре собора Тоннерской Богоматери получил от благородного Луи д’Эона де Бомона, выборного королевского советника Тоннера, управляющего имениями Его Величества, заявление о рождении сына. Юношей записался он и в коллеж Мазарини. По окончании последнего молодой человек изучает гражданское и каноническое право, берет уроки фехтования у знаменитого фехтмейстера Тейагори и учится верховой езде в королевском манеже…
И вдруг наш кавалер – кавалером он сделался для светской карьеры – превращается в барышню. Как это произошло? И почему?
Андре Франку и Жану Шамли удалось отыскать ранее не издававшиеся материалы, благодаря которым появляется более или менее приемлемое объяснение происшедшему.
Попробовав свои силы в «нелегком труде сочинительства», а именно опубликовав в 1752 г. «Исторический очерк о различиях в финансовом положении Франции в правление Людовика XIV в годы регентства герцога д’Орлеанского», Шарль Женевьева д’Эон получает приглашение от интенданта Парижского финансового округа Бертье де Савиньи поработать в его кабинете. На новой службе молодой человек сумел проявить ловкость, скромность и проницательность – качества, о которых вскоре стало известно королю Людовику XV, озабоченному поиском новых агентов для своей знаменитой «Секретной комиссии». И господина д’Эона без проволочек привлекают к работе. Чего от него ждут? Чтобы он выполнил в Санкт-Петербурге миссию, которую до него благополучно провалили все, кому она была поручена.
Россия и Франция не поддерживают дипломатических отношений в течение целого ряда лет. Однажды посланник короля Людовика XV маркиз де ля Шетарди разонравился подозрительной царице Елизавете, и с той поры дорога в Санкт-Петербург оказалась для французов закрытой. Охрана не дремлет. Канцлер Бестужев, настроенный проанглийски и пропрусски, неизменно спроваживает восвояси любого посланца из Франции.
Получилось, что «Возлюбленный король», имевший по два представителя при каждом европейском дворе (одного официального, а второго тайного), в Санкт-Петербурге не имел ни одного!
Если и не в мозгу самого короля, то по крайней мере в голове одного из его приближенных созрела идея: д’Эон поедет в Санкт-Петербург в женском платье!
Следует полагать, что в ту пору Шарль Женевьева еще не превратился в того мужлана, о котором напишут де Гримм и «Английский шпион». Ему всего 27 лет, и отнюдь не исключено, что его и в самом деле отличали «внешняя привлекательность, нежная мягкая кожа и изящество молодой девушки».
Согласно легенде, которая мало-помалу начала окружать кавалера д’Эон и созданию которой, заметим, в немалой степени способствовал он сам, – Людовик XV впервые увидел Шарля Женевьеву на балу. Уточняли даже, что бал давал герцог де Ниверне. Кавалер присутствовал на нем в женском наряде.
Ранним июльским утром 1755 г. из восточных ворот Парижа выехала почтовая карета, увозившая с собой прелестную юную особу. В книге отъезжающих она записалась как мадемуазель Лия де Бомон.
Мадемуазель де Бомон удастся без труда проскользнуть сквозь все до единой ячейки густой сети, натянутой Бестужевым вокруг царицы. Уже спустя несколько недель она окажется в числе приближенных Елизаветы и, по некоторым сведениям, даже станет ее «чтицей».
Когда Лия де Бомон поедет через Германию обратно во Францию, к груди она будет прижимать драгоценный томик «Духа законов», в потайной обложке которого спрятано письмо царицы Елизаветы королю Людовику XV…
Но вручит послание адресату уже не мадемуазель де Бомон, а кавалер д’Эон, с нескрываемым облегчением скинувший с себя бело-розовое муаровое платье.
Итак, первая миссия кавалера д’Эон (впервые представшего в роли кавалер-девицы д’Эон) завершилась успехом. Стоит ли удивляться, что посылавшие Шарля Женевьеву на задание горели желанием снова напялить на него благословенный женский наряд?
Об этой первой поездке в Россию в архивах департамента внешних сношений не сохранилось ни одного официального свидетельства: ни отчетов, ни писем, ничего. Единственные документы, в которых можно уловить хотя бы намек на секретную миссию («миссию с переодеванием»), опубликованы Андре Франком. Выглядят они убедительно. По поводу отсутствия следов этого дела в архивах департамента объяснение находим у самого д’Эона: «Я сжег все бумаги, имевшие отношение к моей первой миссии в России».
В письме, написанном кавалером в январе 1764 г., он вспоминает время, когда король отправил его с «первым секретным поручением в качестве чтицы» русской царицы. И добавляет, что «бабьи тряпки» хранятся теперь в «особняке д’Онс-ан-Брей, в большом чемодане, обитом конской кожей».
Еще через несколько месяцев д’Эон снова отправится в Россию, но на сей раз уедет он в мужском наряде. Чтобы объяснить свое сходство с очаровательной мадемуазель де Бомон, ему придется выдавать себя за брата упомянутой барышни.
Поездка снова окажется удачной. Д’Эон привезет в Версаль союзный договор, должным образом подписанный царицей.
От Людовика XV кавалер выйдет осыпанный милостями: ему вручат грамоту о назначении драгунским лейтенантом, выдадут вознаграждение из королевской казны и подарят золотую табакерку, усыпанную жемчугом и украшенную портретом Его Величества.
Драгунский лейтенант! Значит, он все-таки был кавалером, а не кавалер-девицей!
Именно в этом качестве ему предстоит вскоре добиться славы и даже удостоиться креста Святого Людовика. Но… Больше всего на свете его манит дипломатия. Его помыслы известны Людовику XV, который уже готовит ему новое поручение, на сей раз в Лондоне.
Речь идет о том, чтобы «приглядеть» за посланником графом де Герши, а в случае надобности и помешать последнему в исполнении его официальной миссии.
Именно так понимает Людовик XV внешнюю политику: интриги, заговоры, похищения и отравления должны стать орудием в неравной дуэли между посланником и его исполненным ненависти помощником.
В распоряжении Эона имеется испытанное средство – бесценный женский наряд. Андре Франк, разыскавший новые материалы, доказал, что за время своего пребывания в Лондоне кавалер д’Эон не раз превращался в кавалер-девицу.
О пользе этих превращений мы узнаем из письма кавалера Вержену: «Разыскивая меня, агенты сбились с ног, перерыли все шкафы и чемоданы, но сумели обнаружить лишь моего кузена д’Эона де Мулуаза, который спокойно сидел, греясь у огня в компании мадам Элдауз и еще одной дамы. Эта вторая дама была той, кого принято называть кавалером д’Эон!»
Но отгадка так и не найдена. Тогда в дело решает вмешаться Бомарше. Прибывший в Лондон с очередным поручением, он загоняет д’Эона в угол своими вопросами, и последний в конце концов признается, что на самом деле он – женщина!
Но почему д’Эон сделал такое признание? В судьбе, сотканной из загадок, это одна из них.
Вмешательство Бомарше оказалось чревато довольно неприятными последствиями для д’Эона. Отныне из Версаля один за другим идут приказы, сурово предписывающие ему окончательно «вернуться» к женскому облику.
Бомарше продолжает выступать в роли посредника и действует так настойчиво, что Эон, утомленный спорами, согласен подчиниться. Составлен договор, с перечислением претензий, выдвигаемых Бомарше: «Именем короля безоговорочно требую, чтобы призрак кавалера д’Эон исчез навсегда; чтобы публичное заявление об истинной половой принадлежности Шарля-Женевьевы д’Эон де Бомон, сделанное в ясной, точной и лишенной двусмысленности форме, положило конец сплетням на этот счет до отъезда последней во Францию, где она снова наденет женское платье; подобное признание послужит ее же интересам, ибо вся ее жизнь, ее мужество и ее таланты делают ей честь в глазах лиц обоего пола…»
В сущности, о том же самом д’Эону еще раньше говорил герцог д’Эгийон: «Какими бы огромными и выдающимися ни были услуги, оказанные вами королю и отечеству, равно в сфере политики, как и на поле брани, они не выделяются ничем особенным из числа иных подобных. Но стоит допустить, что сии услуги были оказаны не мужчиной, а женщиной, как величие их тотчас возрастает, возвышаясь до редкой исключительности».
Не похоже, чтобы д’Эона слишком соблазняла перспектива подобной славы, но ему волей-неволей пришлось подчиниться приказу, изданному столь высоко. И он своей рукой пишет:
«Обязуюсь принять все условия, изложенные здесь именем короля… Обязуюсь публично признать свой пол и пресечь всякую двусмысленность в его толковании… Обязуюсь облачиться в женское платье и носить его до самой смерти…»
Интрига становится особенно пикантной, когда д’Эон приступает к выполнению данного обещания. Он лично ищет и находит свидетелей, готовых подтвердить его принадлежность к женскому полу.
Тем не менее во Францию д’Эон приезжает в обличье драгунского капитана! Теперь кавалер-девица уже горько сожалеет о ранее сделанных признаниях, заставивших ее подписать договор. Ей явно не хватает мужества снова облачиться в «бабьи тряпки», которые ей предписано носить. Разумеется, имеется формальное обязательство, но д’Эон надеется, что сумеет от него освободиться, лично явившись ко двору.
17 августа 1777 г. она прибывает в Версаль. На ней по-прежнему драгунская форма. Она умоляет Вержена похлопотать за нее перед королем. Ответом на эти хлопоты станет подписанный Людовиком XVI приказ от 27 августа, запрещающий мадемуазель д’Эон «появляться в королевстве в иной одежде, кроме приличествующей женщине».
Мария-Антуанетта берется лично позаботиться о гардеробе барышни и предоставляет «капитану» в пользование свою личную портниху мадемуазель Бертен. Кроме того, королева посылает д’Эону «веер» из 24 тысяч ливров, сопровождая подарок указанием: «Передайте ей, что вместо шпаги я вооружаю ее веером и произвожу в кавалер-девицы!»
Итак, кавалер д’Эон умер. Кавалер-девица д’Эон переживет его на 33 года.
В самом начале XIX века в маленькой бедной лондонской квартирке проживали две старые дамы: первую звали миссис Мэри Коул, вторая отзывалась на имя мадемуазель д’Эон…
Да, богатая приключениями жизнь кавалер-девицы заканчивалась в Лондоне, куда она перебралась накануне революции, став «эмигранткой» заранее. В дальнейшем обстоятельства складывались таким образом, что покинуть английскую столицу ей больше не пришлось.
На жизнь она зарабатывала, выступая в поединках, так как по-прежнему оставалась великолепной фехтовальщицей. Наряд, в который она облачалась, придавал особую остроту зрелищу и привлекал широкую публику. Афиши сообщали: «Мадемуазель д’Эон выступит в форме, которую она носила будучи драгунским капитаном и адъютантом маршала герцога де Брогли». В августе 1796 г., во время одного из поединков, мадемуазель д’Эон получила серьезное ранение. Больше ей не привелось внимать рукоплесканиям зрителей…
Вместе со своей стародавней подругой Коул она жила на ничтожную пенсию в 50 фунтов стерлингов, выплачиваемую королевой Софией-Шарлоттой. Старушки понемногу распродавали реликвии драгунского капитана и влезали в долги. В 1804 г. один из кредиторов добился того, что 66-летнюю кавалер-девицу упрятали в долговую тюрьму. Просидев в ней пять месяцев, она совершенно разбитой вернется в нищенскую каморку Мэри Коул.
Кавалер-девица д’Эон скончалась в Лондоне 21 мая 1810 г., в 10 часов вечера, в присутствии отца Элизия и Мэри Коул. В завещании она попросила, чтобы на ее могиле высекли надпись:
На этом можно было бы закончить повествование о «бесполой амфибии», так поразившей Вольтера. В памяти потомков остался бы образ женщины, которую вкус и природная склонность толкали носить мужскую одежду и которую король, руководимый побуждениями морального толка, своим приказом поставил на место…
Именно так мы бы и написали, если бы тело кавалер-девицы д’Эон было просто и без проволочек погребено. Но современники поступили иначе, и тому сохранились поразительные свидетельства.
Итак, загадка решена. Д’Эон был мужчиной.
Однако считать свое любопытство полностью удовлетворенным мы все-таки не можем. Если вопрос об истинной половой принадлежности кавалера практически закрыт, то этого никак нельзя сказать о причинах, побудивших сначала Людовика XV, а за ним и Людовика XVI запретить д’Эону носить мужское платье.
Королевские приказы – реальный факт. С другой стороны, очевидно, что оба государя действовали вполне осознанно. В чем же причина появления этих приказов?
На определенном этапе выполнения своей английской миссии кавалер допустил ряд оплошностей. Существовало некое дело «о королевских бумагах», сильно повредившее его репутации. Он попытался довольно бессовестным образом извлечь материальную выгоду из своей тайной переписки с Людовиком XV. И даже «предоставил» некоторую часть последней англичанам – в обмен на звонкую монету. По всей видимости, в Версале поняли, что агент сделался «бесполезным».
Мало того, он стал опасным. И тогда вспомнили о его способности ловко превращаться в женщину. Почему бы не вынудить его носить эту маску постоянно? Если выяснится, что д’Эон женщина, его авторитет резко упадет. На самом деле так и произошло. Как только кавалер «снова стал» женщиной, его перестали воспринимать всерьез. Он сделал еще одну попытку шантажа, намекая на некие «бумаги», оставленные в Англии. И получил от Вержена более чем сухой ответ: «Мы полагаем, мадемуазель, что вы передали бумаги, имевшие отношение к тайной переписке, в полном объеме. Если же вдруг по некоей случайности, возможность которой я отметаю, зная ваш честный характер, вы вопреки принятому на себя обязательству сохранили у себя часть документов, знайте, что при наших нынешних отношениях с Англией они утратили свою важность…»
В истории такое случается нередко: ищешь причину события на другом конце земли, а она лежит у тебя под носом.
(По материалам А. Деко)
После казни Людовика XVI в 1793 г. монархисты провозгласили королем Франции Людовиком XVII его сына Луи-Шарля, заточенного в тюрьме Тампль. Дофин до освобождения не дожил, скончавшись от туберкулеза в 1795 г., в возрасте 10 лет. Однако эксгумация и экспертиза его останков позволили заключить: в могиле наследника престола покоится вовсе не Луи-Шарль…
14 июля 1789 г. парижане взяли Бастилию – началась Великая французская революция. В октябре короля Людовика XVI, его жену Марию-Антуанетту и детей заставили покинуть Версаль и под конвоем возбужденной толпы препроводили в бурлящий Париж. Здесь короля вынудили утвердить реформы Национального собрания. Людовик чувствовал, что тучи над ним и его семьей сгущаются, поэтому в июне 1791 г. пытался бежать. Увы, короля с домочадцами настигли и вернули в Париж.
21 сентября 1792 г. Национальный конвент упразднил монархию и провозгласил Республику. Короля Франции судили как предателя и приговорили к смерти. 21 января 1793 г. гильотина снесла Людовику XVI голову. Всего на девять месяцев пережила его Мария-Антуанетта: адское изобретение революции не пощадило и ее.
После казни Людовика XVI роялисты в изгнании провозгласили его малолетнего сына Людовиком XVII, назначив регентом при нем его дядю – графа Прованского. Совсем другое будущее готовили наследнику престола революционеры: по решению Национального конвента Луи-Шарля отдали на перевоспитание сапожнику Антуану Симону и его жене, которые поселились вместе с дофином в тюрьме Тампль.
Несостоявшийся Людовик XVII
По одним сведениям, это были настоящие садисты, которые издевались над ребенком, заставляя его распевать «Марсельезу» и при этом отпуская несчастному подзатыльники за ошибки в тексте. По другим свидетельствам, Симоны неплохо относились к мальчику, а Тампль покинули по приказу начальника тюрьмы Шометта.
После этого наследника престола бросили в ту же камеру-одиночку, где до казни находился его отец. Непонятно, какую угрозу представлял ребенок, но все окна в его камере заделали наглухо, дверь до половины замуровали, а верхнюю часть закрыли мощной решеткой с крохотным окошком для передачи пищи. В Тампле находилась и сестра дофина, 16-летняя Мария-Тереза.
Когда гильотина отсекла Робеспьеру голову, Поль де Баррас, лидер Национального конвента, сыгравший немалую роль в прекращении кровавого террора и казни его инициатора, первым делом отправился в Тампль проведать Луи-Шарля и Марию-Терезу. Дофин выглядел ужасающе: суставы сильно распухли и он едва мог передвигаться. Мальчик надрывно кашлял, его кровать кишела насекомыми, в камере было нечем дышать. Спертый воздух и запах нечистот быстро заставили Барраса ретироваться. Мария-Тереза выглядела значительно лучше: оказалось, она даже не знала о заточении брата в той же башне, этажом ниже. Баррас вызвал врача и распорядился обеспечить узникам приличные условия содержания, свежий воздух и усиленное питание. Увы! Наследник так и не поднялся с кровати и 18 июня 1795 г. скончался от туберкулеза.
Когда в 1814 г. (после поражения Наполеона) королем Франции Людовиком XVIII стал граф Прованский, ему пришлось изо всех сил отбиваться от претендентов на престол, в лице которых несчастный Луи-Шарль «воскресал» не менее 40 раз… От неутомимых мошенников досталось и Луи-Филиппу, который правил Францией с 1830 по 1848 г.
Пожалуй, особо в этом преуспел изобретательный часовщик Карл Вильгельм Наундорф из Германии. Хотя Наундорф едва говорил по-французски, ему почти удалось убедить суд в Версале, что он является сыном казненного Людовика. Часовщик во всех подробностях рассказывал о семейной жизни Людовика XVI и Марии-Антуанетты и даже узнавал придворных, которых мог видеть лишь десятилетия назад. Он правильно ответил на все вопросы, касавшиеся жизни при дворе и расположения королевских покоев.
Затруднения начались, когда Наундорф попытался осветить события с 1795 г., когда дофин якобы умер, по 1810 г. – время его появления в Берлине. Во-первых, часовщик не мог объяснить, как, кем и когда был освобожден из заключения. Во-вторых, утверждал, что его освободители продолжали содержать его как пленника и увезли в Америку.
Любопытно, что Мария-Тереза, хотя и признавала возможность подмены ее брата в тюрьме, отказалась встретиться с самозванцем, заявив, что не находит в предоставленном ей портрете ни капли сходства с братом. В результате по приказу короля Луи-Филиппа Наундорф был арестован и выслан в Англию.
Но часовщик либо действительно являлся дофином, либо повредился в уме и уверовал в собственные фантазии, ибо не успокоился и продолжал заявлять претензии на престол. Он даже стал изобретать бомбу для Бурбонов, лишивших его трона. Однажды бомба взорвалась, разрушив дом террориста-«наследника». Впрочем, Наундорф уцелел и заявил, что обязательно займет французский трон 1 января 1840 г. Однако время шло, а престол оставался за Бурбонами, и часовщик окончательно растерял своих сторонников. Скончался Наундорф 10 августа 1845 г. По одной версии, его отравили. Вероятно, для кого-то его претензии на трон все же представляли опасность?
Потомки Наундорфа бились за свою принадлежность к королевской крови вплоть до XX в. В 1954 г. французский суд положил конец настойчивым претензиям потомков немецкого часовщика, вынеся вердикт: Людовик XVII скончался 8 июня 1795 г. в Тампле. Таким образом, все попытки причислить себя к его потомкам стали выглядеть абсурдными. Вроде все встало на свои места. А может, французский суд все же согрешил против истины?
Несмотря на вердикт суда о смерти дофина, доказательства в пользу версии о подмене наследника существуют. Так, один из членов конвента, посетивший Луи-Шарля в начале 1795 г., утверждал, что мальчик был глухонемым (великолепный кандидат для подмены!), а охранник вспоминал о ребенке, слишком высоком для 10 лет. В подмену верила и вдова Симона, которая ухаживала за мальчиком до его заточения в одиночку. Ей об этом якобы рассказал повар, участвовавший в подготовке побега наследника. Да и врачи, осматривавшие ребенка, недвусмысленно намекали своим близким, что умер не Людовик XVII, а совсем другой мальчик.
В 1846 г. провели эксгумацию останков скончавшегося в тюрьме пленника, и эксперты пришли к выводу, что скелет принадлежит подростку 14 лет ростом 1 м 55 см. Но ведь дофину буквально перед смертью исполнилось 10 лет и он был невысок! Еще более интригующим оказалась экспертиза волос. Случайно сохранилась прядь волос наследника престола, которую Мария-Антуанетта послала в письме одной из подруг.
При эксгумации тоже была отрезана прядь. Через 150 лет обе пряди исследовали современными методами, и оказалось, что они принадлежат разным людям…
Вероятно, подменой можно объяснить и странную изоляцию узника, которого почти замуровали в камере, пытаясь скрыть побег дофина.
Узника мог продать роялистам сам начальник тюрьмы Шоммет, ведь именно по его приказу дофина разлучили с Симонами и заточили в одиночку…
Куда же исчез Людовик XVII? Скорее всего, судьба Людовика XVII так и останется одной из нераскрытых тайн истории.
P.S. Спор о том, удалось ли сбежать дофину или он умер в Тампле, казалось бы, был недавно закончен. Профессор бельгийского Лувенского университета Жан-Жак Кассиман и профессор университета германского города Мюнстер Эрнст Бринкман использовали для подтверждения, что 10-летний мальчик, который умер 8 июня 1795 г. в парижской тюрьме Тампль, действительно являлся сыном королевы Франции Марии-Антуанетты, генетический анализ.
Разгадать загадку, кто умер в Тампле, помогло сердце маленького Людовика. Одному из судебно-медицинских экспертов, присутствовавшему на вскрытии умершего дофина, удалось отвлечь внимание коллег и спрятать сердце наследника престола. Труп же мальчика похоронили в братской могиле. В течение многих лет оно переходило из рук в руки. В 1975 г. драгоценная реликвия перешла в руки герцога Бофремона, главы легитимистов Франции, который поместил ее в склеп собора Сен-Дени.
Немецкий и бельгийский профессора независимо друг от друга провели анализ ДНК сердца мальчика. Затем аналогичной процедуре подвергли образцы волос Марии-Антуанетты и двух ее сестер, принадлежавших австрийской династии Габсбургов.
Также был осуществлен анализ ДНК потомков этой династии: Анны Румынской и ее брата Андре де Бурбона Пармского. Сопоставив полученные результаты, ученые убедились в родстве предполагаемого дофина и Габсбургов.
Но точка в тайне смерти или спасения Луи-Шарля еще не поставлена. Возможно, найденное сердце принадлежит не дофину Луи-Шарлю, умершему в десятилетнем возрасте, а старшему сыну Людовика XVI, Людовику-Жозефу-Ксавье, умершему в восьмилетнем возрасте. Его сердце было утеряно в 1817 г. Таким образом, анализ ДНК доказал только, что речь идет о ребенке, родившемся в семье Марии-Антуанетты. Однако не существует прямого доказательства, что останки принадлежат именно несостоявшемуся Людовику XVII.
Итак, на смену одной загадке – кто умер в тюрьме Тампль, пришла другая – чье сердце исследовали на ДНК два профессора: Луи-Шарля или Луи-Жозефа-Ксавье?
(По материалам Ф. Перфилова, М. Таранова)
На горной дороге, пересекающей Маэ – главный остров Сейшельского архипелага, в нескольких километрах от берега, можно увидеть здание с вывеской «Оберж Луи XVII» – «Гостиница Людовик XVII». Любой человек, знакомый с историей Франции, знает, что такого короля не было: король Людовик XVI был казнен якобинцами, а его брат был коронован в 1814 г., после разгрома Наполеона, под именем Людовика XVIII.
Людовиком XVII должен был стать дофин, сын казненного короля, который, как известно, умер в парижской тюрьме Тампль. Что заставило владельца сейшельской гостиницы давать ей такое название и какое вообще отношение умерший, так и не ставший королем наследник французского престола имеет к далеким островам в Индийском океане? Оказывается, самое непосредственное. И название гостиницы вовсе не дань роялистским настроениям или чудачеству ее владельца, а воплощение одной весьма странной и загадочной истории, которую на Сейшелах знает едва ли не каждый и в правдивости которой мало кто сомневается.
Необычная гостиница на Сейшельских островах
Различных версий легенды о спасении дофина и избавлении его из Тампля существует немало. Немало было и людей, выдававших себя за наследника французского престола, чудом вырвавшегося из рук якобинцев (мы об этом только что рассказали). Однако та, которая существует на Сейшелах, наиболее интересна и правдоподобна, хотя и достаточно фантастична. Более того, потомки человека, объявившего себя дофином, до сих пор живут на архипелаге…
В первые годы английского владычества на Сейшелах, которые Франция утратила в ходе Наполеоновских войн, на островах появился ничем не выдающийся и тихий переселенец-фермер по имени Пьер-Луи Пуаре. Он получил землю и занимался сельским хозяйством, ничем не выделяясь среди прочих колонистов. И лишь перед самой смертью, в середине XIX в., заявил, что является сыном Людовика XVI и Марии-Антуанетты, соответственно законным наследником французского престола, и поведал свою историю.
Само собой, в этом нет ничего необычного. Но в истории Пьера-Луи Пуаре есть несколько весьма любопытных, интригующих страниц. Неслучайно история эта послужила даже сюжетом целой книги «Людовик XVII из колонии», написанной доктором Г. Баше в 1907 г. По крайней мере, сами сейшельцы верят, что тихий фермер из Кап-Терне был настоящим принцем…
Австралийский журналист Атол Томас, побывавший на Сейшелах в конце 1960-х гг., встречался с прямым потомком Пуаре, Анри-Шарлем Гонтье, плантатором из местечка Анс-Руаяль. Тот рассказал Томасу историю, которая передается в семье из поколения в поколение и уже давно известна многим островитянам. Гонтье тогда было уже за шестьдесят, он был уважаемым в колонии человеком, выборным членом Законодательного совета – прообраза будущего парламента страны. В беседе он часто ссылался на рукописные документы, которые содержали описание детских лет Пуаре и давали подробный отчет о последних часах его жизни, составленный кем-то из членов семейства по рассказам его детей.
Итак, Пьер-Луи был якобы тайно вызволен из Тампля в Париже после того, как его мать, Марию-Антуанетту, казнили в 1793 г. Его место в тюрьме занял какой-то больной мальчик, который и умер там 1 июня 1795 г. и был похоронен на кладбище Сент-Маргерит. У этого «подставного» ребенка были взяты сердце и прядь волос, которую Людовик XVIII отказался признать за кудри своего племянника. Госпожа Симон, жена тюремщика, сторожившего «Тампль», до последнего дня своей жизни настаивала на том, что совсем незадолго до того, как они с мужем оставили тюрьму, дофин был заменен незнакомым мальчиком. Эти факты и дали рождение не одной легенде.
Согласно документам, хранящимся у господина Гонтье, личность дофина успешно удалось скрыть, когда его друзья-роялисты пристроили его подмастерьем к сапожнику по имени Симон Пуаре, у которого мальчик и взял свое будущее имя. Любопытно, что у сейшельского колониста Пуаре на руках и ногах были шрамы от ожогов, происхождение которых он объяснял грубым с ним обращением в доме сапожника в Париже, откуда дофина тайно перевезли в Дюнкерк в повозке с сеном.
В 1804 г. Пуаре, к тому времени уже девятнадцатилетний юноша, опять же в глубокой тайне отплыл из Дюнкерка на фрегате «Маренго» под присмотром некоего господина Эме, который обращался с ним с величайшей вежливостью и уважением. Но он направился не прямо в Сейшелы, а первоначально высадился на острове Пуавр, одном из группы Амирантских островов, что лежат в Индийском океане между Маврикием и Сейшелами, и там находился под самой тщательной опекой администратора острова. Тем временем Эме отправился на Маэ и доставил какие-то письма Кео де Кенси, французскому коменданту Сейшельских островов.
Пуаре пробыл на Пуавре несколько лет, работая на хлопкоочистительной фабрике. Он сошелся с некой Мари Дофин, которая родила ему двух дочерей. В 1822 г. или немного позже Пуаре уехал с Пуавра на Маэ, где получил две концессии (участки земли, выдаваемые колонистам) – одну в Кап-Терне, другую – в Гранд-Ане, от которой он впоследствии отказался. Ему выделили рабов, и он начал выращивать хлопок. Судя по всему, его связь с Мари Дофин прервалась, и он привел в свой дом Мари Эдесс из Порт-Гло, которая родила ему еще семерых детей. Стоит обратить внимание на то, что имена всех его четверых сыновей начинались на Луи, а всех пятерых дочерей – на Мари. Почти все их имена соответствовали именам видных представителей французской королевской фамилии.
Пуаре жил тихо и держался в стороне от остальных поселенцев, которые, однако, весьма уважали его. Он умер в 1856 г. в возрасте 70 лет от гангрены.
Документы господина Гонтье действительно содержат яркое описание последних часов жизни старика Пуаре.
Он лежал в обычной комнате деревянного дома. Ему прислуживал старый негр – повар и камердинер. Пуаре до последнего момента пребывал в ясном уме, но незадолго до самой смерти заговорил о французской королевской фамилии, о троне, который бы он занял, и о смерти в изгнании. В полубреду он описал все жестокости, которым подвергался в Тампле. Было такое впечатление, что его мозг буквально пропитан воспоминаниями об ужасах. Несколько раз он начинал кричать, будто пытаясь спасти своих родителей от разъяренной толпы. Ни у одного из тех, кто стоял тогда у смертного одра, не было сомнений, что он был как-то связан с ужасными революционными событиями.
Но священник отец Игнатий спросил его: «Почему ты все говоришь, что ты сын Людовика XVI, когда всем известно, что он умер в тюрьме Тампль?»
Огонь блеснул в глазах Пуаре. Собрав оставшиеся силы, он приподнялся с подушки и попытался встать с кровати. Но обессиленный опустился назад.
Тяжело дыша, он сказал: «Боже мой, Боже мой, как я унижен! В момент смерти какой-то незнакомец бросает оскорбления мне прямо в лицо. Мне осталось жить еще всего несколько минут, и скоро я предстану перед Богом, которому и судить меня. Я повторяю – я сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты, убитых во время революции».
Глаза Пуаре закрылись, и отец Игнатий занялся отпущением грехов. На следующий день камердинер-негр сказал, что его хозяин ночью умер. Друзьям и родственникам Пуаре он представил несколько серебряных предметов с гербами дома Бурбонов и четыре миниатюры, изображающие Марию-Антуанетту, Людовика XVI, дофина и мать-королеву.
У Гонтье до сих пор сохранилась часть этого столового серебра, а также золотой кинжал. Среди оставшихся от Пуаре бумаг была и копия письма, отправленного им в ноябре 1838 г. эрцгерцогу Австрийскому Карлу в Вену. Тонким, очень аккуратным почерком, на хорошем французском языке Пьер-Луи Пуаре писал: «Я – сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты, который уже более сорока лет считается покоящимся в земле и который хотел бы уведомить… (далее следует пропуск) после того, как меня разлучили с папой и мамой в Тампле в 1792 г. и отец оказался в руках палачей. Затем меня доставили в Дюнкерк (…). Я занимаюсь физической работой на одном из Сейшельских островов. Я надеюсь вернуться. Когда я увижу Вас, все расскажу…»
Таковы факты. Легенда о том, что Пуаре был дофином, основывалась в основном на его собственных заявлениях, которые он сделал в кругу своей семьи накануне смерти. В некоторой степени ее подтверждают и семейные реликвии, в меньшей – его письма, которые он писал европейским монархам, особенно Карлу X Французскому, называя того своим дядей. Они были отправлены через британского чиновника на Сейшелах. Гонтье также говорил, что у Пуаре было поразительное внешнее сходство с членами французской королевской семьи. Более того, после смерти Пуаре оказалось, что на его плече было красное пятнышко в форме индюка. Говорят, что у дофина было такое же на том же плече. Дата его рождения также соответствовала дате рождения дофина.
Тем не менее трудно поверить, что роялисты, позаботившиеся о спасении и безопасности дофина, позволили бы ему томиться всю оставшуюся жизнь на отдаленном острове среди Индийского океана, когда, в подходящее время, он смог бы стать фигурой, вокруг которой они могли бы сплотиться вновь.
Какие вообще достоверные факты известны в связи с историей Пуаре? К сожалению, их очень мало. Прибыл на Сейшелы на неизвестном корабле и неизвестно когда. Имел двух жен, и все девять его детей носили королевские имена. Писал письма Карлу X Французскому и эрцгерцогу Карлу Австрийскому, в которых называл их дядями. На смертном одре торжественно объявил, что он дофин. И, наконец, умер в своем доме на улице Ангар в Виктории на Сейшелах в 1856 г. в возрасте семидесяти лет.
Немногочисленные ученые, изучавшие историю «Людовика XVII Сейшельского», относились к ней достаточно скептически, но при этом, однако, пытались найти ее корни: откуда и как она могла появиться на Сейшелах? Скорее всего, самозванец действительно был эмигрантом-беженцем, как, например, де Лабаттис, который также скрывался на Сейшелах под чужим именем. Но возникновение легенды о дофине связывают главным образом с другим событием, произошедшим на Сейшелах несколько ранее появления там Пуаре.
В канун Рождества 1800 г. на Наполеона и Жозефину, когда они направлялись в парижскую Оперу, было совершено покушение, уже пятое по счету и столь же неудачное, как и предыдущие. Заговор был делом рук роялистов, однако шеф тайной полиции Фуше уже задержал 140 якобинцев по подозрению в причастности к «делу об адской машине». Да и сам Наполеон был только рад избавиться от этих террористов. Семьдесят человек из арестованных в 1801 г. выслали на Сейшелы.
Ссыльные якобинцы составили в начале XIX в. заметную часть белого населения Сейшел, которое до этого исчислялось десятками. Французский историк Жорж Ленотр считает, что именно от этих ссыльных и пошла на островах легенда о дофине. Дело в том, что среди них находился Антуан Бонифас, бывший жандарм и тюремный сторож Тампля.
Кстати, само по себе бегство из этой парижской тюрьмы не было столь уж невозможным. В 1798 г. оттуда по фальшивым документам бежал один из ее узников, сэр Сидней Сит, будущий английский адмирал, прославившийся своими сражениями с Наполеоном. И если такое удалось англичанину, почему бы оно не получилось у дофина? Любопытно и другое: спасение Сита одна из легенд приписывает Бонифасу, а удачное бегство сына Бонифаса из Франции в Южную Африку объясняет помощью благодарного английского морского офицера. Но, как бы то ни было, сосланный на Сейшелы Антуан Бонифас был посвящен в тайны главной парижской тюрьмы и вполне мог поведать их другим колонистам и ссыльным.
Бонифас умер в 1805 г., но, когда загадочный Пуаре появился на архипелаге, оставшиеся там якобинцы, считает Ленотр, могли «навязать» тому его роль. Они прозвали его Капе – как основателя династии Капетингов. У Пуаре, как мы помним, был «бурбонский» профиль. Пуаре из тщеславия мог поддержать эту игру, а со временем действительно вообразить, что он дофин.
Так родилась легенда о «Людовике XVII Сейшельском». Но эта лишь одна из версий. И из всех вопросов, которые вызывает фигура фермера из Кап-Терне, самым загадочным остается следующий: если Пьер-Луи Пуаре не был дофином, кем же он был на самом деле?
(По материалам Н. Кривцова)
История рождает мифы. Мифы о себе создают люди. Но правда состоит в том, что историю творят все-таки не мифы, а реальные люди, которых порой и разглядеть-то трудно в известных всем персонажах. Получилось так, что банальный вопрос о росте французского императора превратился в одну из великих загадок истории.
Разумеется, Наполеон был маленького роста. Все об этом наслышаны. Но какого? По городам России гастролирует Музей восковых фигур. Рост фигуры Наполеона – 157 см. Музейщики стараются быть верными исторической правде. То же самое число вы можете встретить в разных источниках. Однако в нескольких французских романах рост Наполеона колеблется от 166 до 172 см. И этот разнобой наводит на размышления.
Откуда появилось число 157? Это похоже на перевод в метрическую систему величины 5 футов 2 дюйма. Что и составило бы 157,58 см, если бы единицы измерения были английскими. Однако за последние век-два люди успели забыть, что футы бывают не только английскими, и почти никто не дает себе труда вообразить, что малорослость императора французов несколько… преувеличена.
Наполеон. Вопрос о его росте – одна из загадок истории
Рост Наполеона действительно был 5 футов 2 дюйма и 4 линии – так запротоколировано после его смерти. Но это составляет 168,79 см. Отбросив погрешность (в 2 мм), можем говорить о 169 см. Поскольку Наполеону в ту пору был 51 год, а позвонки с возрастом спрессовываются (наблюдаемое уменьшение роста бывает и до 6 см), то смело можно утверждать, что рост Наполеона в пору взлета его карьеры был не меньше 170 см. Что не так мало, особенно если учитывать случившуюся с тех пор акселерацию: средний мужской рост увеличился за прошедшие два века примерно на 10 см. И столь всеизвестно «низкорослый» император на деле не дотягивал до гренадерского роста всего-то 3–4 см.
Рост Наполеона – 169 см – указан и в «Словаре Наполеона» под редакцией Ж. Тюлара.
Почему же рост Наполеона еще при его жизни стал притчей во языцех?
Возможно, из-за особенностей сложения. Наполеон от рождения имел крупную голову, и общая диспропорциональность оказывала влияние на восприятие его как мужчины. Притом молодой Бонапарт выглядел почти мальчишкой. И прозвище «маленький капрал» главнокомандующий итальянской армией мог заслужить не столько за малорослость, сколько по малолетству. Худой, хрупкий генерал не мог выглядеть рослым. Известно также, что генералы Наполеона в большинстве своем были высокими, даже очень высокими (по тем временам). Но нельзя представить, чтобы Наполеон, подобно Людовику XIV, стал бы подкладывать себе в обувь карточные колоды, чтобы казаться выше. Позорный прием для его самолюбия! Напротив, он начинает культивировать свое отличие.
Мальчишка-генерал, завоевавший Италию, «маленький капрал» – это только начало образа скромного властелина мира, которого запомнят не в золоте и перьях, а в серой шинели без знаков различия. Даже с треуголки он оборвет форменное золотое шитье, оставив только трехцветную французскую кокарду. Он будет появляться в простом мундире, самый невысокий среди высокорослых, сверкающих золотом адъютантов. Взгляд сразу же останавливается на нем – по контрасту. И этот скромный облик так противоречит высоте его положения, что не может не произвести впечатления на очевидцев. (Не напоминает ли это более поздние скромные френч без знаков отличия и шинель Иосифа Виссарионовича?)
Был ли рост Наполеона причиной его комплексов? Видно, что рост императора не настолько мал, чтобы он мог из-за этого сильно страдать. Но Наполеон был, безусловно, честолюбив и определенно испытывал некий комплекс неполноценности. Однако в воспоминаниях о Наполеоне нет упоминания о том, что будущего императора в детстве дразнили из-за его роста. Да и трудно было насмехаться над его ростом, если главный школьный противник Наполеона (а затем противник на поле боя) Ле Пикар де Фелиппо был на полголовы его ниже!
Для комплекса были куда более существенные причины. Все мемуаристы рассказывают, как французские однокашники попрекали корсиканца его происхождением. В возрасте девяти лет Наполеона привезли в страну, завоевавшую его родину. Он был сыном человека, сражавшегося против французов. Плохо говорил на языке завоевателей. Имел необычное для Франции имя. И был при этом беден. Множество причин, чтобы стать лучшей кандидатурой в школьные мальчики для битья.
Итак, подлинным источником «комплекса Наполеона» было его, Наполеона, происхождение. Во время обучения в Парижской военной школе он окажется среди представителей высшей французской аристократии. И унижения, которым они его подвергнут, не пройдут для него бесследно. Ему постоянно приходилось защищаться – одному против всех. Чтобы стать с ними на равных, ему просто необходимо было быть лучше них. И всю свою жизнь он будет стараться доказать всем и каждому, что он не только не хуже, но лучше других.
«Мысль, что я не первый ученик в классе, была для меня непереносима», – вспоминал он впоследствии. Яростное чувство собственного достоинства приведет его от непримиримых школьных драк сначала в ряды борцов за корсиканскую независимость, а затем уже во французскую революцию. Так завоеванный станет завоевателем.
Он будет с насмешкой, как оно того и заслуживает, относиться к попыткам установить его происхождение от Карла Великого или же от Юлия Цезаря. Он откажется принимать во внимание даже безусловно благородное происхождение своих несомненных предков. Все свои достоинства он будет полагать в своих же заслугах. И это не столько скромность, сколько честолюбие.
Он не станет стесняться своего нищего лейтенантства. Он позволит себе сказать коронованным особам, сидящим с ним за столом: «Когда я был младшим лейтенантом…» И, увидев всеобщую растерянность, повторит с веселой мальчишеской дерзостью: «Когда я имел честь быть младшим лейтенантом…»
Портовая контора располагалась на берегу, в десятке метров от кромки прибоя. 20 июня 1782 г. погода была превосходной. Служащий конторы Этьен Боттино долго вглядывался в даль, потом прогулялся вдоль берега и снова посмотрел в сторону моря. За его действиями внимательно следили десятки любопытных жителей. Все ждали чуда.
Боттино неспешно подошел к конторе, открыл дверь.
– Ну и как? – спросил управляющий.
– Все в порядке, – отвечал Боттино. – Кораблей еще не видно, но я чувствую: через четыре-пять дней они войдут в порт.
В указанный срок корабли не появились. Не пришли они и через неделю. На Боттино посыпались насмешки.
Суда французской эскадры вошли в Порт-Луи через девять дней. Их задержал штиль.
Остров Маврикий
Об Этьене Боттино и его удивительных предсказаниях и не подозревают многие знатоки истории острова Маврикий.
И хотя мировая литература о Маврикии насчитывает тысячи книг и статей, разыскать дополнительные сведения об Этьене Боттино оказалось непросто. Запросы в крупнейшие библиотеки мира ничего не дали. Из библиотеки Конгресса, Вашингтон, поступил отказ, из библиотеки Британского музея, Лондон, – тоже отказ. В Музее человека, Париж, сведений не оказалось.
И вдруг, когда надежда почти угасла, пришел пакет от знакомого дипломата из Порт-Луи, а в нем – ксерокопии исторических документов: сведения о Боттино, почерпнутые в Государственном национальном архиве Маврикия.
Согласно «Биографическому словарю маврикийцев» (изданному в Порт-Луи, 1955 г.), он родился в 1739 г. во французском местечке Шантосо, умер на Маврикии 17 мая 1813 года. «В 1762 г. на борту одного из судов Королевского флота Франции ему пришла в голову идея, будто бы движущиеся корабли должны производить в атмосфере определенный эффект».
Год спустя Боттино прибыл на Иль-де-Франс (так прежде назывался Маврикий) и годом позже получил должность инженера.
В 1780 г. Боттино сообщил о своих способностях в Морское министерство Франции, маршалу де Кастри. Тот распорядился регистрировать все наблюдения Боттино в течение двух лет. Кстати, начались они еще 15 мая 1762 г. В тот день Боттино сообщил о скором появлении трех судов, которые и показались 17, 18 и 26 мая. А потом произошел тот самый случай, с которого и начался наш рассказ… Свой секрет Боттино оценил в 100 тысяч ливров плюс ежегодное пособие в 1200 ливров – ведь в 1778–1782 гг. он предсказал приход 575 судов за четыре дня до их появления в пределах видимости. Однако губернатор вместо испрошенных денег вручил Боттино рекомендательное письмо и отправил его во Францию.
За время плавания в Европу он немало удивил команду и пассажиров, угадав появление 27 встречных судов, и неоднократно заявлял, что может определять близость земли, скрытой за горизонтом. Однажды он предупредил капитана, что до земли, не различимой невооруженным глазом, осталось не более тридцати лиг. «Капитан сказал, что этого не может быть, – писал Боттино. – Однако, внимательно просмотрев навигационные расчеты, вынужден был признать, что в них вкралась ошибка, и тотчас изменил курс. На протяжении пути я определял землю трижды, один раз на расстоянии 150 лиг».
В июле 1784 г. Боттино прибыл во Францию, однако аудиенции у министра ему добиться не удалось. Но он не терял времени даром и «всячески развлекал публику Лорьяна, привычно применяя свои способности в порту этого городка». А в вестнике «Меркюр де Франс» появились «Выдержки из собственных воспоминаний месье Боттино о наускопии» («морское видение» – такое название дал он своему таинственному дару).
Способностями служащего с далекого острова в Индийском океане заинтересовался Жан Поль Марат, писавший в то время трактат по физике для того же издания.
О сущности своих методов Боттино высказывался весьма туманно. «Судно, приближающееся к берегу, производит на атмосферу определенное воздействие, – писал он Марату, – и в результате приближение его можно выявить опытным глазом, прежде чем корабль достигнет пределов видимости. Моим предсказаниям благоприятствовали чистое небо и ясная атмосфера, которые господствуют большую часть года на Иль-де-Франс. Я пробыл на острове шесть месяцев, пока не убедился в своем открытии, и оставалось только набраться опыта, чтобы наускопия стала подлинной наукой».
На Маврикии у Боттино нашелся последователь. 22 ноября 1810 г. житель Панплемусса, некто Фейяфе, который работал прежде у Боттино и наблюдательным пунктом которому служила вершина Монтань-Лонг, обнаружил, по его утверждению, английский флот, направляющийся к Иль-де-Франс. Чуть позже Фейяфе отчетливо распознал на северо-востоке скопление судов, которые двигались в сторону острова Родригес, но не смог определить точное их число. Он продолжал наблюдения и убедился в своей правоте, когда флот подошел ближе, хотя и не появился еще на горизонте.
Фейяфе отправился в Порт-Луи. «Через 48 часов, – заявил он, – мы увидим английский флот». В городе вспыхнула паника. Фейяфе «по причине распространения ложных слухов» посадили за решетку, однако на всякий случай послали судно на Родригес – узнать, что там происходит. Но было уже поздно. 26 ноября сначала 20, а затем еще 34 корабля Британского королевского флота появились у берегов Иль-де-Франс…
Фейяфе освободили лишь после взятия острова англичанами.
Скупые сведения о загадочном таланте Этьена Боттино есть и в «Секретных мемуарах, служащих для освещения истории Республики с 1764 г. до наших дней». В 12-м томе этой своеобразной летописи Франции XVIII в. имеется запись от 30 апреля 1785 г.: «Месье Боттино, старый служащий Ост-Индской компании на островах Иль-де-Франс и Бурбон (ныне Реюньон. – Авт.), только что опубликовал записку для правительства, в которой настаивает на том, что нашел физический метод обнаружения кораблей на расстояниях до 250 лье. Он открыл его около двадцати лет назад; изучил его, прошел путь ошибок и неуверенности, действовал на ощупь, пока не добился успеха – стал заранее сообщать о приходе судов, их числе и удалении от берегов. Из 155 судов, чей приход был им предсказан (цифра сильно занижена по сравнению с другими данными), половина пришла в порты, а что касается остальных, то он дал такое объяснение: ветры, боевые действия или иные препятствия побуждали капитанов неожиданно изменить курс. Одним из самых впечатляющих его результатов было предсказание появления английского флота, в том числе корвета и фрегата, подошедших два дня спустя. Этот факт упоминали офицеры и адмиралы, бывшие в то время на островах».
А вот сообщение от 1 марта 1786 г. Здесь приведены выдержки из собственных воспоминаний месье Боттино о наускопии.
«Уважаемая публика может вспомнить о моих опытах, проделанных в июле 1783 г. при большом скоплении народа, а также организованных “Сосьете попюлер” города Порт-Луи в мае 1784 г. Впрочем, это не гарантировало меня от нападок: меня высмеивали в тех случаях, когда я предсказывал приход судна, а оно не появлялось. Разгадка тут простая, оно шло не к нашему острову. Эти люди, в действиях которых нет проблеска мысли, не верят ничему, сомневаясь во всем, все подвергают осмеянию, говорят, что я шарлатан, а того, что я делаю, не может быть. Я вынужден жить среди этого сброда, тупых и жестоких людишек, погрязших в рутине, в штыки воспринимающих любое открытие и даже новость, хотя бы на йоту выпадающие из их собственного примитивного понимания мира».
Между тем газетные сообщения и записи в судовых журналах конца XVIII – начала XIX в. свидетельствуют о том, что Боттино предугадывал приход или близкое прохождение судов. В своих воспоминаниях, из которых до нас дошли лишь фрагменты, Боттино горько жалуется на атмосферу непонимания, неверия в его способности, окружающую его: «Я стал очередной жертвой колониальной рутины на далеких, забытых Богом и наукой островах, которые страдают от деспотизма чиновников, – писал он. – Если раздражение и разочарование станут причиной моей кончины, прежде чем я смогу объяснить свое открытие, то мир лишится на некоторое время знания об искусстве, которое сделало бы честь XVIII веку».
Так оно и случилось: Боттино умер, не доверив никому своих секретов. В чем суть его открытия? Возможно, достижения современной науки биолокации помогут раскрыть его тайну?
Молва об этом, а точнее, легенда, все еще ходит по Америке. Как укоренилась столь невероятная и даже абсурдная выдумка по ту сторону Атлантики? Почему ей так охотно поверили?
Благодаря очарованию старинных зданий, построенных в колониальном английском стиле, Чарлстон, что в штате Южная Каролина, несомненно, единственный город в Америке, который и доныне несет на себе отпечаток XVIII в. Расположенный при слиянии рек, он имеет живописно расположенную гавань, которая находится на расстоянии всего шести миль от Атлантического океана.
В этой гавани в январе 1816 г. высадился некто, назвавшийся Питером Стюартом Неем. У него был резкий гортанный выговор, что наводило окружающих на мысль о его ирландском происхождении. Больше о нем ничего определенного сказать было нельзя.
Маршал Ней. Мог ли он оказаться в Америке
В те времена со всех концов света в Штаты стекались политические беженцы в поисках приюта и переселенцы в поисках работы. Страна радушно принимала искателей приключений и неудачников, нимало не интересуясь ни их прошлым, ни тем, какими средствами они располагали.
Питер Стюарт Ней принадлежал к той породе людей, которые умеют заставить признать себя, внушить к себе уважение любому. Он был довольно высокого роста, рыжеволос, с загорелым лицом. На вид сугубо штатский человек, затянутый в длинный синий редингот, он отличался, однако, военной выправкой. Его крупная голова и открытый лоб, покрытый шрамами, выражали силу и энергию. Его можно было бы принять за одного из тех отставных офицеров, незабываемый облик которых обрисовал Бальзак в своих романах «Темное дело» и «Полковник Шабер».
Обычно мрачный, скрытный и буйный, когда выпьет лишнее, Питер Стюарт Ней своим поведением возбуждал любопытство окружающих. Его считали фантазером. На самом же деле он был расчетливым человеком. Спустя несколько лет он оказывается в Северной Каролине, в Браунсвилле, где служит школьным учителем.
Он слыл превосходным наездником. Несмотря на это, после обильного возлияния ему случалось иногда и падать с коня. Если он и любил лошадей, то не менее пылко относился и к бутылке. Свалившись однажды с лошади и растянувшись на улице Браунсвилла, он высокомерно отказался от любезного предложения негра помочь ему сесть в седло. Чтобы его, как мешок, да подсаживал какой-то цветной! Он видел в этом покушение на свое достоинство.
«Еще чего, так обращаться с герцогом Эльхингенским!» – пробурчал он.
Кажется, именно в тот раз и зародилось в безумной голове Питера Стюарта Нея честолюбивое желание выдать себя не за кого-нибудь, а за самого маршала Нея. К этому побуждало и сходство фамилий. Остальное было делом искусной инсценировки. Таким заявлением он мог снискать себе уважение со стороны учеников и их родителей и привлечь к себе внимание окружающих. Кроме того, это давало возможность выгодно преподнести досадные последствия своей невоздержанности, которая в таком случае становилась прямо-таки простительной и даже вызывающей почтение, раз уж эта привычка была приобретена в суровые дни военной службы в дыму сражений.
В 1921 г. Питер Стюарт Ней угощает свою постоянную публику, доверчивых и наивных учеников, драматическим спектаклем, в котором с блеском исполняет главную и единственную роль.
Прочитав в газете, которую ему только что принесли в класс, известие о смерти Наполеона на острове Святой Елены, школьный учитель внезапно смертельно побледнел и как подкошенный упал на пол.
Именно так написал позже Джон А. Роджер, один из его учеников, свидетель данного эпизода.
На следующий день, все еще охваченный отчаянием (вот только был ли это действительно приступ отчаяния и депрессии?), он пытается ножом перерезать себе горло. Рана была поверхностной, но она оставила глубокий след в памяти свидетелей, которые слышали, как он восклицал: «Со смертью Наполеона исчезла моя последняя надежда!»
Начиная с этого момента Питер из обыкновенного мошенника превращается в актера. Все глубже и полнее вживается он в роль знаменитой личности, с которой его отождествляет воспаленное воображение. Вначале робко, ограничиваясь всего лишь туманными намеками, а затем, по мере того как его побасенка брала слушателей «за живое», все увереннее он объясняет, что избежал пуль взвода, выделенного для его расстрела, чудесным образом – благодаря сообщникам, имена которых он пока вынужден скрывать. Ему удалось бежать в Бордо, откуда он и отправился в Америку.
Год от года псевдомаршал шлифовал свою легенду.
Теперь он поставил на видном месте на своем рабочем столе портрет императора. Его занятием, помимо уроков математики, – что было его «службой» и давало хлеб насущный, – стало ревностное поклонение великому человеку, под началом которого он, рискуя жизнью, прошел всю Европу.
Не был ли Питер Стюарт Ней случайно гением? Нет, просто у него была довольно хорошая память, и он умел извлечь выгоду из деталей, заимствованных из пары-тройки стандартных мемуаров, образчики которых имели широкое хождение в Париже в эпоху Реставрации.
Доказательством того, что он их читал, является то, что он был в состоянии критиковать «Мемуары» Вальтера Скотта, которые только что были опубликованы и в которых искажался облик императора. Разумеется, после этого ему не было равных в описании эпизодов битвы при Ватерлоо. Он должен был их вспоминать или делать вид, что вспоминает, причем запечатленными куда больше глазами самого Нея, чем глазами Веллингтона!
Питеру Стюарту Нею, как и любому творцу мифа, было необходимо верить в реальность своих вымыслов. Умело дозируя и искусно смешивая вычитанное в книгах, заимствованное из рассказов мемуаристов и летописцев, с выдуманными деталями, он живо и ярко рассказывает о событиях прошедших лет.
Заметим, что он часто меняет место жительства и место работы. В период с 1821 по 1830 г., то есть в течение 9 лет, он переезжает из Браунсвилла в Москвилл, из Южной Каролины в Северную, преподает в разных школах Роун-Кантри, два года живет в Вирджинии, затем вновь переезжает в Северную Каролину. В 1830 г. замышляет «возвратиться» (!) во Францию, затем отказывается от этой идеи. Не скажешь, что это уравновешенный человек!
Возможно, он ощущает потребность обновлять свою аудиторию, испытывать на разной публике воздействие своих россказней и способствовать их распространению. Возможно, он страдал психозом перемены мест, который часто бывает свойственен создателям мифов, выдумщикам и хвастунам (вспомним Дон Кихота). Этот феномен был блестяще проанализирован профессорами Дюпрэ и Логром. И мне кажется, что Питера Стюарта Нея следует отнести к категории тех чудаков, которым посвящены исследования этих двух психиатров.
Обладая весьма слабыми знаниями латыни, древнегреческого и иврита, он со временем выучил французский язык в такой степени, что мог свободно изъясняться и читать на нем. А то, как ни велико было легковерие его окружения, людей в начале его мифологической деятельности все же приводило в недоумение то обстоятельство, что маршал Наполеона совершенно не владеет родным языком!..
Будучи человеком рассудительным и изворотливым, этот малый добавил к своим занятиям «высококвалифицированного преподавателя математики» то, что можно было бы назвать хобби: он изобрел систему стенографирования, которая позже приведет в отчаяние экспертов, корпящих над разгадыванием его «иероглифов».
Однажды ему показывают гравюру, на которой изображен расстрел маршала. Он заявляет, что все изображено неверно, и с карандашом в руке начинает вносить поверх изображения свои исправления, чтобы это больше «соответствовало действительности».
Один скептик, желая привести его в замешательство, сообщает, что в Париже, на кладбище Пер-Лашез, видел могилу великого наполеоновского солдата. Нисколько не смущенный, тот возражает ему с удивительной невозмутимостью: «Вы могли ее видеть, но Нея в ней нет, она пуста».
Все свидетели отмечали, что к старости Питер Стюарт Ней все больше предавался пьянству.
Когда он был навеселе, то становился болтливым и откровенничал, изливая душу. Откровения, срывавшиеся с пьяных уст, попадали в чуткие уши, а затем передавались молвой, что и позволяет нам теперь приблизительно восстановить ход весьма рискованного предприятия – так называемого побега маршала.
Неосмотрительно добиваясь решения Верховного суда ультрароялистской Палаты пэров, вместо того, чтобы предстать перед трибуналом, который, вероятно, оправдал бы руководителя изменников, маршал, не дрогнув, получил сообщение о роковом приговоре.
Остается только восхищаться мужеством, которое он проявлял до последней минуты своей жизни, оставаясь храбрейшим из храбрых: он сам командовал солдатами, расстреливавшими его.
Истинное положение дел… (тут вместо точек следовало бы ввернуть ироническое замечание) заключалось в том, что операция по спасению приговоренного к смерти была задумана в величайшей тайне. Победитель битвы при Ватерлоо английский фельдмаршал Веллингтон, охваченный угрызениями совести при мысли о Нее, символе воинской храбрости, который должен погибнуть от пуль французов, организовал a mock execution, мнимое приведение приговора в исполнение.
Общество розенкрейцеров, наиболее могущественное в эту эпоху, в лице Мишеля Нея видело одного из своих самых активных сторонников. Доказательством этого является тот факт, что все его дипломы и знаки отличия масона вошли в архив масонской ложи, созданию которого он содействовал, вложив туда свои средства. Масоном, хотя и принадлежавшим другому обществу, был также герцог Веллингтон. Именно это побудило его проявить масонскую солидарность по отношению к брату, попавшему в беду.
Условились, что место для приведения приговора в исполнение будет не площадь Гренеаль, а пространство перед Обсерваторией, менее людное место. Были тщательно отобраны солдаты взвода, получившие задание дать залп поверх головы приговоренного к смерти. Маршал должен был притвориться расстрелянным… О дальнейшем нетрудно догадаться.
Маршал падает. Разумеется, его щадят и не приканчивают последним выстрелом. С места расстрела его перевозят в лечебницу «Приют материнства», где другие сообщники подменяют мнимо расстрелянного маршала трупом неизвестного. Переодевшись и замаскировавшись, Ней покидает Париж, добирается до Бордо и оттуда направляется в США, где его уже ожидают братья-масоны, среди которых были друзья некоего Джона О’Доннела, полковника войск ополчения штата Мериленд. С этим человеком Ней, видимо, длительное время переписывался.
Так, по крайней мере, утверждает брошюра, изданная в 1946 г. К.В. Эллисоном в Северной Каролине. Автор, в свою очередь, ссылается на очерк доктора Джеймса А. Вестона, опубликованный в Нью-Йорке в 1895 г. под названием «Сомнения в казни маршала Нея».
Еще до этого, в 1891 г., в статье, опубликованной в газете «Сент-Луи Репаблик», была высказана мысль о том, что масонская ложа «Ансьен Фратернитэ» («Давнее братство») приняла участие в спасении маршала Нея. Для подтверждения своих слов автор приводит свидетельство некоего жителя Сент-Луи Джорджа Мэледи, который на встрече с Луи-Филиппом осмелился задать тому деликатный вопрос: «Установлен ли факт расстрела маршала Нея?» На это король якобы ответил, что ввиду своих высоких заслуг маршал Ней был избавлен от казни, однако он не уточнил, каким образом это было сделано.
Представляется, что примерно в это же время «на сцене» появляется Ида Сент-Эльм, современница Нея, свидетельствующая в пользу псевдомаршала, который был ее покровителем. Ее на самом деле невыразительное и бездоказательное повествование стало основой многословных мемуаров, изобилующих всяческими невероятными подробностями и публиковавшихся, как роман с продолжением, в газете. Пылкая Ида в своей хронике не высказала и тени сомнения по поводу факта спасения героя Березины.
Стоит ли продолжать сопоставлять подобные лживые заверения с категорическим их опровержением Историей, оказывая и далее услугу самозванцу? Несчастный маршал, несомненно, не смог избежать казни, даже если и предположить возможность вмешательства масонов. Приговор был приведен в исполнение среди бела дня на глазах внушительного количества свидетелей. Приговоренного к смерти, как водится, прикончили последним выстрелом.
Среди известных свидетелей фигурирует граф Рошешуар, начальник парижского гарнизона. Тело казненного оставалось на месте расстрела в течение четверти часа, затем его перенесли на носилках в лечебницу «Приют материнства», где всю ночь у его тела пребывали сестры милосердия. В полицейском отчете об этом событии говорится следующее: «Многие известные личности пришли взглянуть на тело маршала: пэры, генералы, офицеры, послы… Более 500 англичан прошли мимо тела, что заставило одного ветерана бросить злую реплику: “Не так вы на него смотрели во время битвы при Ватерлоо!”» (цитируется по Г. Велшингеру).
Что касается Веллингтона, то он никогда не выступал в защиту Нея, а после драмы 7 декабря (дня казни Нея. – Авт.) холодно писал русскому императору: «Сообщаю Вашему Величеству, что вчера утром был казнен маршал Ней. На публику это не произвело особого впечатления». Герцог де Брой (французский политик, который в 1815 г. единственный в Палате пэров выступил за оправдательный приговор маршалу Нею. – Авт.) с грустью констатировал: «Он действительно мог бы предотвратить эту жертву». Но он этого не сделал.
Причина понятна. Все остальное укрыто завесой молчания. Единственный факт, никак не дающий этому остальному кануть в небытие, который мог бы стать подлинной исторической основой для романа о воскрешении из мертвых, это именно легенда, возникшая по ту сторону Атлантики. Маршал Ней действительно мечтал бежать в Америку, в Новый Орлеан. Это подтверждают письма, захваченные у него в момент ареста в окрестностях Орийака в департаменте Ло. Ему советовали сесть в Бордо на торговое судно и, достигнув берегов Америки, договориться обо всем с именитыми жителями Нового Орлеана, которым его рекомендовал барон де Понтальба.
Выехав из Парижа 6 июля 1815 г., маршал действительно направился в сторону Бордо. У Нея, арестованного 3 августа в имении г-жи де Бессони, родственницы его жены, где он укрывался, в багаже обнаружили большой запас белья, что свидетельствовало о намерениях длительного пребывания здесь или о дальнем путешествии…
По этой хрупкой и едва различимой канве воображение американцев ухитрилось «выткать» уже известные нам гипотезы и легенды.
О промахах известной личности люди обычно с легкостью забывают, уважая его деяния и цели, которым он служил. В 1946 г., к столетию со дня смерти Питера Стюарта Нея, на кладбище в Тед-крик была возведена стела, ставшая местом трогательного и в некотором роде нелепого поклонения, поскольку остается только гадать, чью же могилу здесь оплакивают. Не вносит ясности и надпись на стеле, которая гласит следующее:
«Памяти Питера Стюарта Нея, уроженца Франции и солдата Французской революции во времена Наполеона Бонапарта. Он ушел из жизни 15 ноября 1846 года, в возрасте 77 лет».
Эта бесхитростная эпитафия дает волю фантазии.
(По материалам Ф. де Лангля)
Прославленный автор более пятидесяти опер, заслуживший при жизни памятник у театра Комической оперы в Париже, Андре Эрнест Модест Гретри (1741–1813) рассказал в своих «Мемуарах» об удивительном и самом горестном случае из своей жизни.
У него были три дочери-погодки: старшей —16, средней —15 и младшей – 14 лет. Однажды зимним вечером вместе со своей матерью они отправились на бал, в дом, хорошо им знакомый. Его хозяйкой была приятельница их семьи. Гретри приехал туда с опозданием, после репетиции его оперы «Рауль Синяя борода». Эту оперу ставил театр «Комеди Итальенн».
Когда он вошел, танцы были в разгаре, и его дочери привлекали всеобщее внимание. Все восхищались их красотой и скромным поведением, а жена композитора наслаждалась их успехом больше, чем они сами. Рядом с ней все стулья оказались заняты, и Гретри подошел к камину, где стоял какой-то важный с виду господин. Гретри увидел, что и он не спускает глаз с его дочерей. Но смотрел он на девушек, наморщив лоб, в глубоком и мрачном молчании. Вдруг он обратился к композитору:
– Милостивый государь, не знаете ли вы этих трех девиц?
Андре Эрнест Модест Гретри
Почему-то Гретри не сказал, что это – его дочери, и ответил сухо:
– Мне кажется, это – три сестры.
– И я думаю так же. Почти два часа они танцуют без отдыха, я смотрел на них все это время. Вы видите, что все от них в восхищении. Нельзя быть прекраснее, милее и скромнее.
Отцовское сердце забилось сильнее, Гретри едва удержался от признания, что это – его дети. Незнакомец продолжал, голос его стал торжественным, с интонациями пророка:
– Слушайте меня внимательно. Через три года ни одной из них не останется в живых!
Слова незнакомца произвели на Гретри ошеломляющее впечатление. Мрачный господин сразу же ушел. Гретри хотел было последовать за ним, но не смог сдвинуться с места: ноги не слушались его. Придя в себя, он начал расспрашивать окружающих о странном человеке, но никто не сумел назвать его имени. Одно лишь выяснилось: он выдавал себя за физиогномиста, ученика знаменитого Лафатера.
«Странное сие предсказание оправдалось, – писал Гретри, – в течение трех лет лишился я всех дочерей моих…»
Имя Иоганна Каспара Лафатера (1741–1801) сейчас забыто, так же как и созданная им физиогномика. Не вспоминают и талантливейшего из его учеников – венского врача и анатома Франца Галля, дополнившего физиогномику френологией, теорией, согласно которой можно определить характер и судьбу человека по строению его черепа.
Галль жил в Париже с 1807 г. Возможно, что именно он был тем предсказателем, имя которого безуспешно пытался узнать Гретри. Слава Галля едва не затмила славу его учителя Лафатера, т. к. френология вскоре стала более популярной, чем физиогномика.
Суть же физиогномики Лафатера сводилась к следующему. Человек – существо животное, моральное и интеллектуальное, т. е. вожделеющее, чувствующее и мыслящее. Эта природа человека выражается во всей его фигуре, поэтому в широком смысле слова физиогномика исследует всю морфологию человеческого организма. Так как наиболее выразительным зеркалом души человека является голова, то физиогномика может ограничиться изучением лица. Интеллектуальная жизнь выражена в строении черепа и лба, моральная – в строении лицевых мышц, в очертании носа и щек, животные черты отражают линии рта и подбородка. Центр лица, его главная деталь – глаза, с окружающими их нервами и мышцами. Таким образом, лицо делится как бы на этажи, соответственно трем основным элементам, составляющим душу каждого. Физиогномика изучает лицо в покое. В движении и волнении его изучает патогномика.
Разработав такую теорию, сам Лафатер не следовал ей на практике. С детства он любил рисовать портреты, был исключительно впечатлительным, и лица, поразившие его красотой или уродством, перерисовывал по многу раз. Зрительная память у него была великолепная. Он заметил, что честность и благородство придают гармонию даже некрасивому лицу.
Лафатер родился в Цюрихе, изучал там богословие и с 1768 г. до самой смерти занимал должность сначала приходского дьякона, а потом пастора в своем родном городе. Он продолжал рисовать уши, носы, подбородки, губы, глаза, профили, фасы, силуэты – и все это с комментариями. Постепенно Лафатер поверил в свою способность определять по внешности ум, характер и присутствие (или отсутствие) божественного начала в человеке. Он имел возможность проверять верность своих характеристик на исповедях. В его альбомах были рисунки фрагментов лиц всей его паствы, портреты людей знакомых и незнакомых, выдающихся, великих и обыкновенных. Он анализировал в «Физиогномике» лица великих людей разных времен по их портретам, и некоторые характеристики производили впечатление гениальных психологических догадок.
По Лафатеру, у Фридриха Барбароссы глаза гения, складки же лица выражают досаду человека, не могущего вырваться из-под гнета мелких обстоятельств.
Скупцов и сластолюбцев отличает одинаково выпяченная нижняя губа.
В лице Сократа есть задатки глупости, славолюбия, пьянства, даже зверства, но по лицу видно, что все это побеждено усилиями воли.
У Брута верхнее глазное веко тонко и «разумно», нижнее – округло и мягко, соответственно двойственности его мужественного и вместе с тем чувствительного характера.
Широкое расстояние между бровями и глазами у Декарта указывает на разум не столько спокойно-познающий, сколько пытливо стремящийся к этому.
В мягких локонах Рафаэля проглядывает выражение простоты и нежности, составляющих сущность его индивидуальности.
У Игнатия Лойолы, бывшего сперва воином, затем – основателем ордена иезуитов, воинственность видна в остром контуре лица и губ, а иезуитство проявляется в «вынюхивающем носе» и в лицемерно полу-опущенных веках.
Изумительный ум Спинозы ясно виден в широком пространстве лба между бровями и корнем носа и т. д. и т. п.
Эти замечания, перемешанные с соображениями о темпераментах, «национальных» физиономиях и даже о мордах зверей, увлекательны и интересны, но научной ценности при отсутствии научных методов наблюдений не имеют.
Изложение основ физиогномики все время прерывается у Лафатера разными лирическими отступлениями: то он поучает читателя, то бранит врагов физиогномики, то цитирует физиогномические наблюдения Цицерона, Монтеня, Лейбница, Бэкона и других философов.
С улыбкой читаешь у Лафатера о Гёте: «Гений Гёте в особенности явствует из его носа, который знаменует продуктивность, вкус и любовь, словом, поэзию». Кстати, о Гёте. Еще до того как стать дьяконом в Цюрихе, юный Лафатер совершил путешествие по Германии и имел счастье познакомиться и подружиться с Гёте. В то время он уже собирал материал для своей «Физиогномики» (книга была опубликована в 1772–1778 гг. сначала в Германии, затем – во Франции, со множеством рисунков лучших граверов того времени). В рассуждениях на тему «поэзия и правда» Гёте оставил привлекательный портрет своего друга: «Его кроткий и глубокий взгляд, его выразительный рот, простой швейцарский диалект, который слышался в его немецкой речи, и многое другое, выделявшее его среди других, давали всем, кто обращался к нему, самое приятное душевное успокоение».
Лафатер верил в Калиостро и его чудеса. И когда его надувательства были разоблачены, Лафатер стал утверждать, что это был другой Калиостро, а истинный – святой человек.
В 1781–1782 гг. граф и графиня Северные – будущий император России Павел I и его жена Мария Федоровна (под таким псевдонимом по настоянию Екатерины Великой они путешествовали по Европе) – побывали во многих странах. Одной из последних стран, которую они посетили, была Швейцария, и в Цюрихе Павел встретился с Лафатером. Павел попросил во всей полноте изложить его идеи и слушал его с большим интересом. Стремившийся в тот период своей жизни ко всему, что содержало мистицизм, он с наивным волнением замечал, что доктрины цюрихского философа дали очень много его душе.
К Лафатеру начали приезжать, присылать портреты жен, невест любовников (фотографию еще не изобрели), приводить детей.
Как-то в Цюрих приехал молодой красавец аббат. Лафатеру не понравилось его лицо. Прошло немного времени, и аббат совершил убийство.
Некий граф привез к Лафатеру свою молодую жену. Ему хотелось услышать от знаменитого физиогномиста, что он не ошибся в выборе. Она была красавицей, и граф надеялся, что душа ее так же прекрасна. Лафатер усомнился в этом и, чтобы не огорчать мужа, попытался избежать прямого ответа. Граф настаивал. Пришлось сказать, что в действительности Лафатер думал о его жене. Граф обиделся и не поверил. Через два года жена бросила его и окончила свои дни в публичном доме.
Одна дама привезла из Парижа дочь. Взглянув на ребенка, Лафатер отказался говорить. Дама умоляла. Тогда он написал что-то на листе бумаги, вложил в конверт, запечатал и взял с дамы слово распечатать его не ранее чем через полгода. За это время девочка умерла. Мать вскрыла конверт и прочитала: «Скорблю вместе с Вами».
Поклонники боготворили Лафатера, считали его провидцем. Великие писатели и поэты изучали физиогномику для того, чтобы описания героев их произведений точнее соответствовали их внутреннему миру. Со ссылкой на Лафатера Михаил Юрьевич Лермонтов характеризует внешность Печорина в «Княгине Литовской». Соответствия портретных характеристик с физиогномикой есть во многих произведениях Лермонтова. В феврале 1841 г. Лермонтов в письме к А.И. Бибикову сообщил, что покупает книгу Лафатера.
Жизнь цюрихского пастора могла бы ничем не омрачаться, если бы он не выразил вслух протест против оккупации Швейцарии французами в 1796 г. За это его выслали из Цюриха, но через несколько месяцев он вернулся. Возобновились его проповеди и моральные рассуждения, ничего не прибавлявшие к его славе физиономиста и к его литературной славе. Все, что он писал или говорил, характеризовало его как личность обаятельную, добросердечную и прекраснодушную. Слова «вера» и «любовь» были для него тождественны.
Его гибель в 1801 г. была результатом наивно-идеалистического взгляда на вещи. Он вздумал пуститься в душеспасительные рассуждения с пьяными французскими мародерами. Один из них выстрелил в него. От этой раны Лафатер и умер. Перед смертью он простил убийцу и даже посвятил ему стихотворение. Знал ли Лафатер, провидец судеб стольких людей, какая судьба ожидает его самого? На это у него нет никаких указаний. «Если бы располагали точными изображениями людей, кончивших жизнь на эшафоте (такая живая статистика была бы крайне полезна для общества), – писал Бальзак, – то наука, созданная Лафатером и Галлем, безошибочно доказала бы, что форма головы у этих людей, даже невинных, отмечена некоторыми странными особенностями. Да, рок клеймит своей печатью лица тех, кому суждено умереть насильственной смертью».
(По материалам В. Астаховой)
Она была очень противоречивой личностью…
Вся жизнь Анны-Марии Ленорман остается для нас недостаточно понятной, окутанной как бы мистическим флером, хотя факты биографии достаточно конкретны. Сотни упоминаний о ней в записках современников создают один образ, мнения дотошных биографов – совершенно иной, а те, кто жил уже после нее и использовал чьи-то рассказы, сообщают совсем другое.
Ее называли «королевой прорицательниц» и «ясновидящей для королей», но также «Сивиллой лжецов» и «Пифией обманщиков». Если эти два последних определения признать правдивыми, то как объяснить полувековую славу Ленорман в Европе? И острый посмертный интерес к ней и ее предсказаниям?
Даже теперь, полтора века спустя после ее кончины, туристские справочники, начиная с прославленного Бедекера, упоминают – наряду с Нотр-Дамом и королевским дворцом – ее дом на улице Турнон как одну из достопримечательностей, которые нужно обязательно посетить.
Ее родиной был Алансон, город на севере Франции, знаменитый своими кружевами уже много веков, и не только в Европе.
Отец-ткач безумно ревновал мать – Аделаиду Жюбер, заслуженно считавшуюся самой красивой женщиной в городе.
Мадам Ленорманн
Сплетничали, что до замужества с подмастерьем ткача Аделаида могла стать любовницей самого Людовика XV. Король, известный своими многочисленными любовными похождениями, случайно узрел прекрасную горожанку. Его посланец с кошелем золотых явился пригласить ее к повелителю. Однако добродетельная провинциалка довольно резко отвергла поползновения короля. Владыка Франции, не привыкший к отказам, собрался расправиться с непокорной алансонкой. Но подвернулась другая, достаточно красивая и менее щепетильная мещаночка, решившая «согреть постель» венценосца – и честь Аделаиды была спасена.
После свадьбы с Ленорманом она поочередно родила ему трех девочек. Старшая и младшая были очаровательны, унаследовав красоту матери; средняя – Анна-Мария-Аделаида – оказалась попросту непривлекательной: низкого роста, с покатыми плечами и слишком продолговатым лицом; его, правда, украшали глаза – большие, темные, очень проницательные.
Были у нее и другие положительные качества – в школе Алексонского монастыря девочка отличалась интеллигентностью и быстротой восприятия. «Ее способности граничат с ясновидением», – записал в аттестате ее учитель, аббат Прольи. Согласитесь, что подобное мнение служителя церкви что-то да значит.
И для этого были основания. Она предсказала, например, смерть настоятельницы монастыря (внешне вполне здоровой) и указала ее преемницу. А одной из послушниц – вместо пострижения – похищение из монастыря, свадьбу с любимым человеком и множество детей в будущем. Она преуспевала в школьных предметах. В будущем недоброжелатели станут сомневаться в этом, так как с возрастом «пророчица королей» имела трудности с орфографией.
Во время очередной эпидемии, опустошавшей Францию, скончались и ткач, и его прекрасная жена, а три дочки стали бедными сиротами. Будущее для младшей и старшей могло рисоваться в розовых красках – они были прелестны, и удачное замужество решило бы все проблемы.
Анне-Марии можно было полагаться только на свою проницательность и ментальный дар.
В начале Французской революции, в разгар террора, она очутилась в Париже. Двадцатилетней провинциалке нужен был покровитель – им стал журналист Жак Эрбер, которого называли «кровожадной акулой Революции». Он был членом парижского магистрата, издавал популярную газету «Отец Дюшен» – главный орган пропаганды во времена террора.
Ее близкий человек, помощник пекаря Фламмермон, познакомил Анну-Марию с известной гадальщицей мадам Жильбер. Более опытная гадалка с удовольствием использовала дар молодой компаньонки, знакомя ее с «правилами» ремесла, вырабатывавшимися в течение веков.
Времена были страшные, никто не знал, что с ним будет завтра. Анна-Мария вначале пыталась не пользоваться картами и прочими профессиональными атрибутами, а лишь смотрела в глаза обратившегося к ней. Но это не очень нравилось многочисленным клиентам, желавшим за свои деньги получить настоящее гадание.
Пришлось перейти на обычную для гадальщиц «обрядность».
Удачные предсказания событий личной жизни клиентов становились известны ближнему окружению, а затем и более широким кругам. Ясновидящая воспитанница алансонских монахинь начала приобретать известность в определенных кругах.
Служба безопасности якобинцев обратила на нее внимание, но не нашла ничего «общественно вредного» в ее деятельности.
«Дитя Нового Света предсказывает будущее» – такие рекламные объявления расклеивал в Париже верный Фламмермон, когда его приятельница, оставив свою старую патронессу, открыла собственный салон для гадания. Она выдавала себя за американку, недавно приехавшую во Францию. Биографы писали, что ее кабинет, очень скромный вначале, уже тогда был весьма посещаем, а через пять лет стал самым престижным салоном в Европе. Для того чтобы попасть к «пифии», приходилось записываться за неделю, а то и за месяц. Злые языки, конечно, сообщали, что за особо высокую плату можно было попасть на сеанс немедленно.
Неуверенность в завтрашнем дне собирала здесь лишившихся имений и привилегий аристократов, заговорщиков, желавших знать шансы на захват власти. «Акулы террора» так же боялись потерять головы, как и те, что с «голубой кровью». Приходило и множество простых жителей Парижа, мечтая узнать, что сулит им судьба.
Именно тогда ее посетила молодая женщина в трауре. Она сказала, что ее муж, виконт, был гильотинирован на Гревской площади. А теперь ее благосклонности добивается некий военный родом с Корсики. Увы, более молодой и вдобавок – бедный. «Выходите за него замуж. Вас ждет корона императрицы», – сказала Анна-Мария изумленней Жозефине Богарне. Благодаря этому будущая супруга – вначале генерала, позже – первого консула, а затем – императора Наполеона – стала верной клиенткой пророчицы. И обеспечила приток в ее салон публики из самых высоких сфер.
Вновь пришедшего сажали за стол, покрытый зеленым сукном. На нем был живописно разложен веер из очень красивых карт. Их было 72, они отличались от традиционных карт таро; на каждой были изображены мифологические сцены, созвездия, известные древним астрономам, и растения, обладающие волшебными свойствами.
Ленорман, проницательно всматриваясь в глаза клиента, задавала ему разнообразные вопросы: в каком месяце родился, какая первая буква его имени, в какой местности родился, какое животное ему наиболее симпатично, а какое вызывает наибольшее отвращение, какой цветок любит… Получив ответы на эти и иные вопросы, не имевшие прямого отношения к причине обращения за предсказанием, она спрашивала также о размере суммы, которую клиент предназначил для оплаты. Разница была значительная – от 10 до 400 франков.
О том, что многие не жалели золотых монет, чтобы приподнять завесу будущего, говорят тайные рапорты агентов парижской полиции, хранящиеся до сих пор в архиве. Например, жена главного коменданта парижских стражей порядка в течение полутора лет (1807–1808) оставила у «пифии» с улицы Турнон 4 тысячи франков золотом.
Советовался ли с Ленорман император? Известны несколько случаев, когда ее привозили в закрытой карете во дворец, но к нему или к Жозефине?
Существует несколько версий предсказания судьбы Наполеона. Первая изложена самой Ленорман, описывающей краткий визит к ней первого консула в начале 1800 г. Многословное, изложенное выспренным слогом, оно характерно для «дорогостоящих» предсказаний, но дает лишь общий абрис судьбы.
Весьма вероятно, что Жозефина, не сообщая деталей, дала понять мужу о каком-то важном прорицании и уговорила Наполеона посетить салон «пифии» (в те времена Бонапарт вынужден был сам отправляться к Ленорман).
Предсказание гласило (в изложении Наполеона): «Придет время, когда он будет на вершине славы, но его гений повелит идти дальше. Упорство воли приведет его к неограниченному самовластию. Препятствия не смогут остановить его. Все преграды, стоящие на пути, будут преодолены. Благодаря гениальности он овладеет троном. Но затем его участь будет ужасной, непоправимой».
За последним словом будто рука писавшего дрогнула, до края листка протянулась чернильная полоска.
Теперь – предсказание в изложении мадам Ленорман: «Придет то время, когда вы будете на недосягаемой высоте славы, но ваш гений будет пылать высочайшим, повелительным и безмерным честолюбием. В вас глубоко таится источник великого, неколебимого самовластия, безмерно-упорной силы воли, постоянно мятущейся к непринужденному неограниченному господству. Провидение неоднократно наносило вам смертельные удары, но не могло сломить вашей закаленной, как сталь, воли. Вы – гений, вы преодолеете все в жизни, покорите и разрушите все преграды, стоящие на пути вашей жизни. Благодаря этому и гениальному уму вы овладеете троном, и потом вас постигнет ужасная, печальная участь, ничем и никогда непоправимая».
В воспоминаниях современников много прямых и косвенных указаний на обращение к Ленорман большей части «сильных мира сего» тогдашней Франции. В дневниках Талейрана есть неясные намеки на то, что всесильный министр пользовался услугами Пифии. Нет, не для того, чтобы узнать о своем будущем. С его-то амбициями, хитростью и предусмотрительностью! Он был слишком уверен в себе.
Он знал, что одним из предварительных условий конкретных предсказаний было хотя бы приблизительное, в общих чертах ознакомление с сутью проблемы. Именно таким образом она становилась обладательницей множества секретов не только интимных отношений или имущественных дрязг, но и политических планов владетельных особ, международных соглашений и тайн финансовых операций.
И эти тайны соглашалась продать – за большие деньги, конечно, однако не во вред своей репутации, с условием, что не будут нарушены ее предсказания, если они входили в противоречие с изменением ситуации.
Многие писавшие о судьбе одной из наиболее необыкновенных женщин Европы первой половины XIX в. приводили веские доказательства, что Анна-Мария была важным звеном шпионской сети. Что была эта организация создана ранее и «пифия» попросту была включена в ее деятельность. Чьи интересы она преследовала? Возможно, к ней имели отношение Талейран и Фуше, а также сменивший последнего в 1810 г. генерал Савари, расширивший и укрепивший систему полицейского сыска. Возможно, ему не хватало ума, ловкости и изощренной хитрости предшественника, но действуя методом «количества, а не качества», наводнив Париж и страну массой своих агентов, Савари никак не мог оставить без внимания салон мадам Ленорман.
Самый выдающийся шпион при Савари, Карл Шульмейстер, несколько раз посещал салон Ленорман. Маловероятно, чтобы «император шпионов», как называли его, интересовался своим будущим, тем более в гадательном варианте. Скорее всего, были совсем иные интересы, ибо в регистрационных книгах он был записан под фальшивыми именами. Хотя кто знает? И тогда секретные агенты были достаточно суеверны.
(Материал С. Первушина)
Лурд, что на юге Франции, – вероятно, самое известное в христианском мире место паломничеств. Ежегодно его посещают тысячи пилигримов, привлеченные слухами о целебных свойствах и большой духовной силе воды. Откуда у Лурда взялась такая репутация? Почему крестьянская девочка, вскоре ставшая известной как святая Бернадетта, удостоилась нескольких видений Блаженной Девы, которые и привели к строительству скинии в Лурде? Пойдем к самому началу той каменистой тропы, с которой начались чудеса исцеления.
Лурд – город парадоксов. Посетитель, ожидавший увидеть деревушку, погруженную в благодать своего славного прошлого посреди живописных Пиренейских гор, бывает ошеломлен царящим здесь духом суетливого торгашества. Гостиницы переполнены, в витринах магазинов разложены всевозможные мелочи католических культов, на улицах – неумолчный гул. И тем не менее Лурд остается одним из крупнейших духовных центров христианского мира.
Главный парадокс Лурда как раз и состоит в том, что из всех возможных мест на земле Дева Мария избрала именно эту дремотную деревушку для распространения своей вести. Почему ее орудием послужила Бернадетта, безграмотная четырнадцатилетняя девочка без гроша в кармане, страдающая от астмы и туберкулеза и совершенно ничего не значащая в этом мире?
Почему именно Лурд? Ведь даже происхождение этого города весьма неясно. Первоначальные обитатели были кельтского рода, и есть свидетельства того, что на месте Лурда жили еще в каменном веке.
Лурд – одно из самых известных в христианском мире мест паломничества
Как и многие средневековые поселения, Лурд вырос вокруг защищенного места. До 1858 г. и видений Бернадетты левый берег реки По был незаселен. Сегодня деревня располагается на обоих берегах По, ее исконное население насчитывает двадцать пять тысяч человек, а на ежегодное паломничество приезжает более миллиона. Эти пилигримы получают жетоны на память о Лурде, они рыщут по городу, выбирая четки, медальоны и другие безделушки для самих себя, своих родственников и друзей.
Сегодня старый квартал на западном берегу соединен с новым мостом, который заходит на главную улицу, ведущую к базилике, церкви Четок и к гроту с целебной водой там, где, как сказала Блаженная Дева Мария Бернадетте Субиру, она должна появиться. Над гротом, на выступающей части скалы, стоит статуя Богородицы: Базилика была пристроена к гроту в 1876 г., а церковь Четок, что чуть-чуть ниже и спереди от нее, возводилась с 1884 по 1889 г. В 1907 г. папа Пий X повелел, чтобы празднование явления Непорочной Девы Марии в Лурде проходило 11 февраля, что придало гроту окончательный статус святости.
Но что было такого необычайного в лурдских чудесах? Отчасти это оттенок некоего вызова, брошенного всем тем маловерам, которые, поглощенные различными удовольствиями и тягой к процветанию, устанавливали духовный климат во Франции середины позапрошлого века. Не верящая ни во что интеллигенция того времени была привержена позитивизму, который учил, среди прочего, что чудеса невозможны.
Кто была Мари-Бернар Субиру, дочь мельника, которой явилась Богоматерь и передала ей свои приказы? Бернадетта, старший ребенок Франсуа Субиру и Луизы (в девичестве Кастеро), родилась 7 января 1844 г. на мельнице Боли, что под стенами крепости. Ее крестили в честь старшей тетки по матери. Матриархат, унаследованный от далеких кельтских времен, продолжал господствовать на Пиренеях – у Кастеро были положение, деньги и влиятельность.
Здоровье девочки было некрепким с самого рождения. После перенесенной холеры, прошедшей по Пиренеям в 1855 г., она получила хроническую астму. Зима того же года была еще хуже, чем лето из-за того, что некому было собирать урожай. Подступал голод.
Отец был вынужден искать случайные заработки, где только мог. Мать нанималась стирать, убирать по дому и на сезонные работы в поле. Бернадетта заботилась о младших детях, а когда мать сама оставалась дома – собирала дрова, тряпки, кости и старое железо.
Предположительно, девочка ничего не слышала о Святой Троице и о других христианских догмах; ко времени ее видений она, как кажется, знала лишь «Отче наш», «Богородица Дева радуйся», «Славься» и «Символ веры» – то есть все то немногое, что выучила еще в родном доме.
Единственное, что мы знаем: 11 февраля 1858 г., в четверг, Бернадетта, ее сестра Туанетта и их подружка Жанна Абади отправились из лурдской тюрьмы в лес за дровами. День был холодный. Перейдя через мельничный поток Сави, две другие девочки тут же устали и начали хныкать. Бернадетта, оставшись на другом берегу, дрожала от холода и отказывалась вступать в речку, бывшую очень мелкой. Оставив ее, девочки убежали. Бернадетта в конце концов сняла чулки и перешла через поток, обнаружив, что вода в нем довольно теплая. Затем, сев на камень, она снова надела чулки.
По самым ранним записям ее слов (28 мая 1861 г.) дальше случилось следующее: «Я прошла еще немного дальше, чтобы посмотреть, не могла ли я где-нибудь перейти, не снимая туфелек и чулок. Выяснив, что не могла, вернулась обратно к гроту, чтобы снять их, тут услышала шум, повернулась к лугу и увидела, что деревья совсем не колышутся, продолжала снимать чулочки и снова слышала этот шум, подняла голову и поглядела на грот и увидела даму, одетую в белое, на ней были белое платье и синий пояс, и желтая роза на каждой ноге, цвета цепочки ее четок. Когда я увидела это, то стала тереть глаза, я подумала, что мне все чудится, положила руку в карман, нашла мои четки, я хотела перекреститься, но не смогла поднести руку ко лбу, она падала, тогда видение перекрестилось, затем моя рука задрожала, я снова попыталась перекреститься и сделала это, я произнесла по четкам молитву, видение перебрало четки, но губами не двигало, а когда я кончила свою молитву, видение внезапно исчезло…»
Это была первая из восемнадцати встреч, произошедших до середины июля.
Сделаем отступление.
Экстатичные люди часто нечувствительны к жару, боли, холоду, шуму, движениям и другим внешним раздражителям. Более того, они не страдают от ожогов, уколов и падений, когда находятся в своем трансе. И, таким образом, нечувствительность Бернадетты к холоду мельнического потока, к жару и боли (при так называемом чуде со свечой 7 апреля), к внезапным звукам и резким движениям (14 февраля) и к увеличивающемуся числу других людей на протяжении всего времени ее видений – все это только доказывает ее экстатическое, трансоподобное состояние и, может быть, имеет отношение к чуду. А чудесными были сами исцеления, которые последовали после того, как забил ключ.
Открытие святого источника в Лурде – теперь часть мирового фольклора. Благодаря роману Франца Верфеля «Песнь Бернадетты» и одноименному фильму, получившему Оскара, история святой Бернадетты теперь широко известна.
Мари-Бернар Субиру было четырнадцать лет, когда она удостоилась восемнадцати посещений Богоматери. Когда слух о ее видениях прошел по деревне, местная ребятня кидала в нее камни. Священник отец Пейрамаль предположил, что все видения были бесовским наваждением, и мать Бернадетты запретила ей выходить из дому. На второй свой визит к гроту Бернадетта принесла пузырек святой воды, которую Богоматерь повелела пролить на землю, предположительно на том самом месте, где позже забил святой ключ. Затем, услышав непонятные звуки падающих камней, другие дети в страхе бросились к домику мельника за помощью. Он и его жена принесли впавшую в транс Бернадетту домой.
Теперь об этом заговорил целый город. К счастью для Бернадетты, одна именитая его обитательница, Антуанетта Пейре, решила, что видение должно было быть духом ее покойной подруги, Элизы Латапи, которая была президентом лурдского собрания ордена Детей Марии. Вместе с напарницей, мадемуазель Милле, она убедила мать Бернадетты отпустить девочку в пещеру еще раз. Она принесла с собой свечи, как приказала Бернадетте Святая Дева, и оставила их в пещере. Хотя сами женщины ничего не видели и не слышали, но их весьма впечатлила горячность молитвы впавшей в прострацию Бернадетты. Обратно в деревню они пришли, прославляя ее, и с тех пор никто не ставил помех у девочки на пути.
При пятой встрече, 21 февраля 1858 г., Богоматерь научила Бернадетту молитве, которую та продолжала читать всю свою жизнь, но слов которой никому не открыла. Во время шестого посещения девочке было сказано «Молись за грешников». Врач, доктор Дозу, осмотрел Бернадетту, в то время как она пребывала в трансе. Он отметил, что «ее пульс был нормальным, дыхание незатрудненным, и ничто не указывало на нервное возбуждение». На этот раз Бернадетту сопровождало уже несколько сот человек. Некоторые пришли из деревень с равнины, чтобы поглядеть на крестьянскую девочку за молитвой. Начались паломничества, которых и требовала Богоматерь. По правде говоря, они начались с детей, которые пришли вместе с Бернадеттой во второй раз в надежде самим увидеть Присноблаженную.
Чиновника мэрии, месье Эстраде, хоть он и считался агностиком, настолько потрясла история девочки, что он стал ее ближайшим другом и записывал слово в слово ее поздние рассказы. Однако глава полиции Джакоме решил действовать посуровее. Однажды, когда Бернадетта спокойно возвращалась домой с вечерни, ее остановили и препроводили в его кабинет.
Именно в полицейском участке она впервые встретила месье Эстраде. Он пришел удостовериться, что никто не нарушает ее законных прав. После обычных вопросов Джакоме попросил ее описать сцены в гроте. Она выполнила его просьбу спокойно, сложив руки на коленях, как часто делала. Полицейский пытался сбить ее и подловить, притворяясь, что слышит ровно противоположное тому, что она говорила. Потерпев неудачу, Джакоме предположил, что Бернадетта просто пытается привлечь внимание и заслужить уважение других детей. Это обвинение Бернадетта отвергла так же спокойно, как и отвечала на вопросы. Глава полиции стал угрожать, что если она не отступится от всех своих глупостей, то ему придется посадить ее в тюрьму. Здесь месье Эстраде мягко посоветовал девочке дать слово не приходить больше в грот. И снова она отказалась.
К счастью, отец Бернадетты узнал о ее задержании и явился в участок. Он дал слово месье Джакоме, что больше никаких неприятностей не возникнет, и Бернадетта была отпущена под его поручительство.
Девочка тем не менее была намерена сдержать свое обещание, данное Богоматери. Но хотя она и шла окружным путем, ее выследила полиция. Пока она молилась на коленях, полицейские почтительно стояли рядом, но стоило ей закончить, как ее тут же спросили, были ли у нее видения.
– Нет, в этот раз я ничего не видела, – отвечала она.
Ей позволили уйти домой, под свист жителей деревни, потешавшихся над идеей, что, мол, Блаженная Дева испугалась полиции и нашла себе место поспокойней. Полицейские выразили надежду, что она усвоила этот урок. Бернадетта действительно усвоила, что как ни велика чья-то вера, она не всегда вознаграждается святыми видениями. Через два дня она вернулась и была удостоена сообщения о «трех дивных тайнах». Однако девочка поклялась хранить их и никогда так и не раскрыла.
При восьмом посещении ей трижды было сказано о покаянии, а на следующий день дано сказание «Выпей воды из фонтана и вымойся в нем». Бернадетта была озадачена: у Массабейля никогда не было ни источника, ни фонтана. Тем не менее она последовала велению Богоматери и стала скрести землю. При виде этого зрелища наблюдатели засомневались. Скептики начали хохотать, уверенные, что девочка потеряла остатки рассудка и что они просто-напросто следовали за деревенской дурочкой. Но вскоре из земли выступила вода. Бернадетта напилась из грязной лужи и вымыла в ней лицо. Даже самые верные из собравшихся отвернулись от нее, считая, что обмануты. Но на следующий день на месте лужи забил родник, и вода заструилась по скалам.
При десятом посещении Бернадетте было велено «поцеловать землю за всех грешников», что она немедленно выполнила. Многие из тех, кто собрался тогда, последовали ее примеру. Следующие повеления Богоматери исполнить было сложнее. Во время одиннадцатого и двенадцатого визитов в пещеру Бернадетте было приказано требовать у местных священников отстроить часовню у грота и организовать паломничества. Но как могла она, бедная, немощная и безграмотная крестьянка, требовать у церкви постройки часовни?
Тем не менее Бернадетта отправилась к аббату Пейрамалю, которого боялась больше, чем главы полиции, и сообщила ему о желании Богоматери. Священник в этот момент читал требник в саду и совсем не был в восторге от вмешательства Бернадетты в его молитвы. В резкой форме он заявил девочке, что церковь не строит часовен по требованиям таинственных незнакомок. Он заявил, что Дама должна назвать себя, а если Дама этого не уразумеет, значит, она – самозванка или просто галлюцинация Бернадетты. Через три дня Бернадетта вернулась рассказать кюре о том, что Дама требует крестного хода к источнику. На этот раз священник швырнул в нее своим требником.
Когда она пришла в грот четвертого марта, там ее ждали не только тысячи простых людей, но и солдаты и конная полиция, посланные мэром и местным комендантом. Когда появилась Бернадетта со свечкой, двадцать тысяч человек приглушенно зашептали: «Вот она! Вот она!» Разочарование толпы было неизбежным. Они приходили в надежде увидеть и услышать Богоматерь. А вместо этого видели маленькую крестьянку на коленях, окруженную странным сиянием.
Шестнадцатое посещение было в день Благовещения. Месье Эстраде, теперь друг Бернадетты, сидел со своей сестрой, когда возбужденная девочка ворвалась в его дом. Она только что была в пещере и упросила Прекрасную Даму раскрыть свое имя, но совершенно не поняла ее ответных слов, хотя и слышала их очень ясно. Она спросила на своем горном наречии (наполовину французском, наполовину испанском) у Эстраде: «Que soy era Immaculado Conception?» – «Что такое Непорочное Зачатие?»
Эстраде терпеливо объяснил девочке значение этих слов, но те, кому не требовались разъяснения, уже бросились к гроту. Барон Масс, префект департамента, был весьма раздосадован всей этой кутерьмой. Он не желал в своем департаменте никаких подобных чудес и приказал, чтобы неспокойное дитя осмотрели три известных врача. Те сообщили, что Бернадетта физически и психически совершенно здорова. Толпа, несмотря на огромное число людей, оставалась спокойной и вела себя организованно. Мэр и префект считали, что народу убавится после Пасхи.
Может быть, они и оказались бы правы, не случись чуда со свечой. Бернадетта всегда приносила в пещеру свечку, как ей велела Прекрасная Дама. И вот во время семнадцатого посещения девочка села на колени, уже погрузившись в транс. Словно подчиняясь каким-то указам, она вытянула правую руку и поместила в самое пламя. И продолжала молиться по крайней мере четверть часа, а огонь сиял сквозь нее.
Когда она вышла из транса, доктор Дозу осмотрел ее руку, но не нашел ни следа от ожога. Он немедленно взял другую свечку и поднес ее к руке Бернадетты. Она с болью крикнула: «Вы меня обожгли!» – не понимая, как кто-то, кого она полагала своим другом, хотел причинить ей боль.
Мэр отправил протест префекту: грот становится «местом несанкционированных публичных молебнов», не будучи одобренным ни светскими, ни духовными властями. Все еще надеясь избавиться от этой досадной помехи, префект призвал епископа положить конец беспределам. Епископ, однако, считал, что до тех пор, пока дело не будет решено так или иначе, он должен ждать, когда Господь откроет ему последнюю истину.
Префект решил действовать самостоятельно. Он разобрал примитивный алтарь и выстроил вокруг грота баррикаду.
Теперь, когда Бернадетта была удостоена обещанного числа видений и Прекрасная Дама раскрыла себя, девочке не было особой надобности возвращаться к пещере. Но после причастия на празднестве Богоматери Кармельской Горы она почувствовала знакомый призыв. В сопровождении тети приблизилась к гроту и нашла перед ним группу из нескольких благочестивых женщин. Бернадетта встала на колени в траву перед баррикадой. Здесь ее снова охватило знакомое преображение, и девочка удостоилась последнего посещения Богоматери.
Многочисленные исцеления уже происходили у родника, но одно из них было особенно примечательно. В сентябре 1858 г. некая мадам Бруа посетила источник, чтобы набрать немного воды и отвезти в Париж. Когда ее заметили за сбором цветов у самой баррикады, то тут же арестовали. Но затем женщина полностью раскрыла свое имя, и выяснилось, что она – жена знаменитого адмирала Бруа и является управляющей дома императора Луи Наполеона III и его жены, императрицы Евгении. В действительности она получила задание императрицы достать воды для излечения больного инфанта, Луи, известного как Лу-Лу.
Когда мадам Бруа вернулась в Париж, вода, вероятно, была использована для исцеления Лу-Лу. Можно только предполагать, насколько успешным оказался курс такого лечения.
По существу, видения крестьянской девочки и ее настойчивость оказались сильнее местных властей. С этого дня тысячи верующих, особенно старые и больные, устремились к пещере у Массабейля. Святая Бернадетта провела остаток жизни в монастыре, посвятив себя только молитве. Однажды, спрошенная, почему ей больше не видится Богоматерь, Бернадетта ответила: «Я была ее щеткой. Когда я выполнила то, что было нужно, Она, как хорошая домохозяйка, поставила меня за дверями. И я рада быть здесь».
Исцеления здесь продолжаются многие годы.
В противоположность широко распространенному убеждению, чудеса не обязательно происходят собственно в Лурде. Они могут случаться и в гроте, и в церкви, и в номере отеля, и в поезде на пути домой или даже вообще в очень далеком от источника месте. Человек может и не молиться в то время, как случается исцеление. Это демонстрирует случай Катерины Лапейр.
Женщина умирала от рака языка, шеи и крови. При операции ей отрезали четверть языка, и от дальнейшего хирургического вмешательства она отказалась. Так как в Лурд сама поехать она не могла, то поклялась сочинять гимны Блаженной Деве и промывать каждый день рот водой из источника. На девятый день молитв опухоли исчезли, она оказалась совершенно здоровой. Маленький белый шрам на языке остался как память об операции.
Однако подобные поразительные происшествия не должны отвлекать нас от истинного значения Лурдского чуда. Богоматерь ничего не говорила Бернадетте об исцелениях. Сама святая, говоря о слепом, который прозрел, напомнила нам: гораздо важнее, чем излеченная физическая слепота, – исцеление слепоты духовной. Бернадетта видела себя лишь грубым инструментом и говорила: «Если бы Блаженная Дева захотела выбрать кого-нибудь поученей, чем я, Она бы сделала это; но Она подняла меня, как камешек из-под глыбы».
Когда-то трудно было отыскать в России образованного человека, который бы не читал «звездные» романы и знаменитую «Популярную астрономию» Камиля Фламмариона. Его литературное наследие обширно – около 50 томов. Можно смело сказать, что ни один популяризатор науки не имел такого огромного успеха и такой всемирной славы.
Фламмарион верил (возможно, наивно), что люди, созерцающие величественные небесные картины, не способны ни на какие плохие дела. Но что правда, то правда: очарованные яркостью и живостью рассказов Фламмариона, многие его читатели увлеклись наукой о небе и навсегда связали с ней свою жизнь.
Со временем известность великого «объяснителя неба» начала гаснуть. Книги его устаревали, но и поныне любой библиофил гордится, если в его собрании есть хоть одна книга Фламмариона. Давайте же вспомним главные вехи жизни этого замечательного человека.
Камиль Фламмарион родился 160 лет назад во Франции, в небольшом местечке Монтиньи-ле-Руа. Родители его были небогатыми земледельцами. Он вспоминал, что в четыре года научился читать, в пять уже знал основы арифметики, а в девять прочитал первую книгу по космографии (так называли тогда описание Вселенной). Книга оказалась для него трудной. И тогда Камиль переписал ее от корки до корки, надеясь таким путем понять сложный курс.
Камиль Фламмарион
Он всем сердцем полюбил науку о планетах и звездах. Однако отец его видел сына вовсе не астрономом, а священником. Камиль вынужден был подчиниться и поступить в семинарию. К счастью для него, он пробыл там недолго. Семья их переезжает в Париж. Фламмарион начинает учиться на гравера, а по ночам упорно занимается самообразованием и пишет сочинение «Мир до появления человека».
Он так много и напряженно работал, что совершенно истощил свою нервную систему. Но произошло чудо: проницательный врач-психолог, лечивший Фламмариона, понял, какое лекарство необходимо его 16-летнему пациенту. Он сообщил Камилю, что Парижской обсерватории требуется ученик.
Эта весть чуть ли не мгновенно исцелила юного Фламмариона. Работать под началом самого Урбена Леверье, открывшего расчетом, «на кончике пера», планету Нептун. Мог ли он мечтать о таком счастье!
Увы, разочарование пришло так же скоро, как и восторг. Труд вычислителя поправок к наблюдениям звезд и планет оказался однообразным для астронома-романтика. Все же он целых четыре года выполнял эту утомительную, скучную работу под руководством Леверье.
Они были людьми совершенно разными, даже, можно сказать, несовместимыми по характеру и взглядам. Один случай это особенно ярко продемонстрировал. На камине просторного кабинета директора обсерватории стояли прекрасные часы из позолоченной бронзы. Их украшала фигура Урании, небесной музы, покровительницы астрономии. Эта изящная бронзовая фигурка совершенно пленила Фламмариона. Когда Леверье не было в кабинете, Камилль заходил туда и любовался своей Уранией.
Однажды знаменитый ученый застал его у часов.
– Вы опоздаете наблюдать Юпитер! – резко сказал он и добавил с насмешкой: – Так вы, оказывается, еще и поэт?
«Фразу эту, – вспоминал Фламмарион, – Леверье произнес с глубоким презрением, умышленно растягивая последний слог, так что вышло почти “поат”».
Но серьезная размолвка была еще впереди, когда астроном-ученик осмелился издать свою первую книгу под названием «Многочисленность обитаемых миров» – удивительную смесь науки и фантазии (в то время ученые еще очень неопределенно судили о физических условиях на планетах). Этого Леверье уже никак не мог выдержать. Он заявил, что писание подобных книг несовместимо с работой в столь солидном научном учреждении, и предложил новоиспеченному писателю покинуть обсерваторию.
Двадцатилетний Фламмарион сделал это с легким сердцем. Он и сам уже понял, что его призвание в другом, что ему нужна «живая астрономия».
Уже первая книга его о жизни на других планетах была раскуплена за считанные дни. Потребовалось второе издание, потом – третье, четвертое, десятое, двадцатое, тридцатое! В России она вышла в переводе спустя три года, в 1865 г., а затем выдержала еще четыре издания.
Камиль Фламмарион становится знаменитым. Журналы наперебой обращаются к нему с предложением о сотрудничестве. Он выступает с публичными лекциями и всегда при переполненных залах. Со всех концов Европы и не только Европы идут к нему письма читателей. Эта обширная переписка и подсказала ему счастливую мысль написать книгу об астрономии, понятную каждому любознательному человеку.
И он написал ее, назвав ясно и просто: «Популярная астрономия». Успех этой книги оказался громадным. Она была переведена на многие языки (в России в 1897 г. вышла под многозначительным названием «Живописная астрономия») и выдержала бессчетное количество изданий.
Вслед за «Популярной астрономией» появилось как бы ее продолжение – книга «Звездное небо и его чудеса».
Камиллю Фламмариону было суждено написать еще немало. Огромную популярность, как уже говорилось, приобрели его «звездные» романы «По волнам бесконечности», «Урания», «Конец мира», «Стелла».
Среднего роста, с роскошной шевелюрой темных волос, аккуратно подстриженной бородой и усами, всегда элегантно одетый, приветливый и внимательный – он притягивал к себе людей, словно магнит. Энергия Фламмариона, казалось, не знала границ. В 1882 г. он основывает журнал для любителей науки. В 1887 г. организует Французское астрономическое общество и народную обсерваторию.
В своей книге «Люмен. Разговор о бессмертии души» Фламмарион подробно повествует о вещах, которые, по его словам, «смертному глазу доступны лишь с трудом». И правда, как неприлично то, о чем говорится в этой книге.
В человеке, считал Фламмарион, нужно различать три начала: тело, жизненную энергию и душу. Тело – смертно. Оно – собрание молекул. Но кто же группирует молекулы и создает из них организм? По мнению Фламмариона, сила эта – жизненная энергия. С возрастом она слабеет. Бремя годов чувствует каждый живущий на земле. Другое дело душа – начало духовное, нематериальное, не имеющее ни веса, ни протяжения. У души нет возраста. Она не обновляется, не изменяется, подобно нашему смертному телу.
«По прошествии многих месяцев, многих годов и даже десятков лет, – пишет Фламмарион, – мы чувствуем, что остались теми же людьми, какими были раньше, что наше “я”» осталось прежним». Душа, по Фламмариону, может соединяться с телом с помощью жизненной энергии. Когда же последняя полностью угаснет, душа покидает бренное тело.
Так что же ощущает человек в момент смерти? Фламмарион имел смелость ответить и на этот вопрос. Конечно, лишь в форме предположения, гипотезы. Отделение души от тела, по его мнению, не имеет материальной формы. «Это столь же мало отражается в сознании умирающего, – пишет Фламмарион, – как и рождение в сознании новорожденного. Мы рождаемся в загробную жизнь точно так же, как являемся в жизнь земную».
О своих выводах Фламмарион решил написать в книге. Он назвал ее «Из мира непознанного». Очень скоро книга была переведена на русский язык и вышла в Петербурге в 1901 г. под названием «Неведомое». В предисловии Фламмарион писал: «Предлагаемый труд есть опыт научного исследования вещей, обыкновенно считающихся чуждыми науке и даже смутными, сказочными. Я хочу доказать, что эти факты существуют».
Перед читателями представал мир таинственных феноменов: явление образов умирающих, ясновидение, вещие сны. «Подобные факты, конечно, необъяснимы в настоящее время, – писал Фламмарион, – но это не резон, чтобы отрицать их с презрением. Будем ждать и доискиваться: будущее готовит нам немало сюрпризов».
(По материалам Г. Черненко)
Жан-Этьен Робер был сыном часовых дел мастера. Он родился в городе Блуа, в центре Франции. Больше всего Жан-Этьен увлекался механикой, точнее часовыми механизмами. Да это и неудивительно, если учесть, что вырос он в мире часов, окружавших его с самого раннего детства.
Молодым человеком Жан-Этьен перебрался в Париж и открыл там часовую мастерскую под названием «Точное время». Вскоре ее уже хорошо знали во французской столице. Дело в том, что Робер прославился не только как искусный часовщик. Еще больше он стал известен благодаря своим замечательным изобретениям. Один за другим появлялись его автоматы, вызывавшие восторг и удивление: поющие птицы, двигающиеся куклы, автоматические музыканты. На одной из парижских выставок в 1844 г. Робер демонстрировал механического писца и рисовальщика. Посмотреть на это чудо механики приезжал сам король Луи-Филипп!
Однажды Жан-Этьен Робер выставил на всеобщее обозрение созданные им таинственные часы. Корпус их, изготовленный из хрусталя, был совершенно прозрачным и пустым. И тем не менее стрелки двигались по циферблату, точно показывая время.
Пожалуй, это был первый иллюзионный трюк, придуманный Робером.
Жан-Этьен Робер-Гуден
Его загадочные часы появились неслучайно. Робер уже подумывал об иллюзионных трюках, когда в его руки попала книга Карлсбаха «Энциклопедический словарь научных развлечений». Она, можно сказать, круто изменила судьбу Робера. Но особенно важную роль в его жизни сыграл известный тогда фокусник Торрини, зашедший однажды в мастерскую «Точное время», чтобы отремонтировать какой-то аппарат из своего реквизита. Встретил его сам владелец мастерской, Робер. Разговорились, и Торрини с удивлением узнал, что часовой мастер мечтает стать иллюзионистом, придумывает иллюзионные номера и обладает подвижными, ловкими руками прирожденного фокусника. Торрини даже раскрыл перед Робером секреты некоторых своих трюков. А вскоре состоялось и первое выступление молодого иллюзиониста-любителя. Он был приглашен на вечер к парижскому архиепископу. Один из трюков, показанных тогда Робером, выглядел следующим образом. Он вручил хозяину дома большой, тщательно запечатанный конверт и дал листок бумаги, попросив написать что-нибудь. Сложенный листок Робер разорвал на мелкие клочки и тут же сжег их. Затем попросил архиепископа вскрыть конверт. Каково же было удивление всех присутствовавших, когда оказалось, что в конверте лежал лист с написанным архиепископом обращением к Роберу: «Я не прорицатель, но предсказываю вам великое будущее». До сих пор остается загадкой, как удалось Роберу все это сделать. Ясно было лишь одно: в Париже появился новый замечательный иллюзионист и манипулятор.
В дальнейшем он стал выступать под фамилией Робер-Гуден, присоединив к своей еще и фамилию жены. Под этим двойным именем он и вошел в историю иллюзионного искусства.
Спустя несколько лет, будучи уже известным мастером, Робер-Гуден основал в Париже необыкновенный иллюзионный театр – первый в мире.
Афиши гласили: «Представление будет состоять из совершенно неизвестных еще номеров, изобретенных господином Робером-Гуденом, таких как “каббалистический маятник”, дерево, вырастающее на глазах зрителей, таинственный букет, послушные карты, чудодейственная рыбная ловля и многих других не менее загадочных».
Успех иллюзионного представления превзошел все ожидания. Билеты на «фантастические вечера», как называл Робер-Гуден свои выступления, стоили дорого. И все же театр всегда был полон. «Вечера» привлекали не только своей загадочностью и мастерством исполнения трюков, но и той изящной манерой, с которой они выполнялись. Публике нравились обаяние артиста, всегда элегантно одетого, его юмор и поэтический дар.
Ассистент подавал артисту бутылку с вином. По заказу зрителей Робер-Гуден наливал из нее в бокалы то белое, то красное вино, ликер или шампанское. И все это, еще раз отметим, из одной и той же бутылки! Ассистенты относили бокалы в зал, и зрители убеждались, что заказы их выполнены точно.
Но вдруг иллюзионист замечал, что у него к вину нет фруктов. По мановению «волшебной» палочки на сцене вырастало деревце с чудесными апельсинами на ветках.
Удивительным был также трюк, изобретенный Робером-Гуденом и называвшийся «сон в воздухе». Исполнял его шестилетний сын артиста. Мальчик становился на скамеечку, опираясь руками на две вертикально стоящие палки. Скамейку убирали, потом – одну из палок. Юный исполнитель оставался висеть в воздухе.
Дальше – больше. Робер-Гуден поворачивал сына за ноги до горизонтального положения, и тот «засыпал» в воздухе, опираясь локтем на единственную палку. Но самым поразительным являлся следующий трюк. Робер-Гуден появлялся на сцене с папкой для бумаг; он ставил ее на легкий деревянный мольберт, и начинались чудеса: иллюзионист доставал из тонкой папки несколько картин, затем – две дамские шляпки, украшенные цветами и перьями, живых голубей, три медные кастрюли, одна из которых была заполнена дымящимся кипятком, клетку с живыми птицами, а в довершение всего «из папки» выпрыгивал… маленький сын иллюзиониста.
Безусловно, Роберу-Гудену помогали талант и умения механика-изобретателя. Его реквизит – столы, шкатулки, коробки и прочее – был насыщен сложными механическими приспособлениями.
Он первым начал исполнять трюки с деньгами – металлическими и бумажными. Они возникали на глазах зрителей, казалось, из ничего, падали вниз дождем, и артисту оставалось лишь ловить их в ведерко. Робер-Гуден складывал целые охапки банкнот в сундук, поставленный на эстраде, обещая отдать это богатство тому, кто сможет сундук поднять. Зрители пытались, но, разумеется, безуспешно. Тяжесть была слишком велика. Тогда за дело брался сам Робер-Гуден. К удивлению всех, он легко поднимал свой сундук и уносил за кулисы под гром аплодисментов.
В заключение иллюзионист предлагал зрителям выстрелить в него из пистолета. Предварительно пулю метили. Стреляли, и – о чудо! – пуля оказывалась… во рту артиста. Улыбаясь, он выплевывал ее на поднос и отдавал зрителям, чтобы они могли убедиться: обмана никакого нет, пуля та самая, с меткой.
Были у Робера-Гудена и номера из арсенала факиров. Он бесстрашно опускал руку в расплавленное олово, умывался им, более того, полоскал расплавленным металлом рот, пил кипяток, прикладывал к своему лицу раскаленный докрасна железный прут. Секреты придуманных им трюков и фокусов он строго хранил, и это позволяло ему с успехом демонстрировать их много лет. Только оставив сцену и поселившись в Сен-Жерве, близ своего родного города Блуа, он принялся за мемуары, в которых рассказал о своей необыкновенной жизни, а также написал несколько книг по истории иллюзионного искусства.
Робер-Гуден умер в 1871 г., в возрасте шестидесяти шести лет. Основанный им иллюзионный театр еще некоторое время продолжал существовать. На его сцене выступали зять и сын ушедшего из жизни артиста. Однако такого успеха, которым пользовался Робер-Гуден, у них не было. Преемники «поэта волшебства», увы, не обладали ни его талантом, ни обаянием, ни мастерством. Театр угасал и в конце концов прекратил свое существование. А вот память о великом французском иллюзионисте жива до сих пор. Его именем названы улицы в Париже и Блуа.
(По материалам Г. Черненко)
У этого художника, писателя и фантаста была удивительная судьба. Он как бы прожил несколько жизней, ибо обладал многими замечательными талантами, был художником и писателем, сумел заглянуть в будущее и… высмеять его. Его гениальные предвидения и рисунки поражают нас и сегодня, и о нем сейчас сказали бы, что Альбер Робида несомненно обладал экстрасенсорными способностями. Эксплуатируя свою колоссальную работоспособность и широкие познания, он написал 54 книги, снабдив их 55 тысячами первоклассных иллюстраций.
Альбер Робида родился в Компьене на юге Франции 14 мая 1848 г. Рисовать начал очень рано. Уже в начальной школе он молниеносно делал шаржи на своих близких, учителей и одноклассников, рисовал сцены из жизни школы. Причем почти всегда по памяти, и все его рисунки пользовались большим успехом. Однажды к нему подошел директор школы и попросил Альбера показать рисунки, внимательно их просмотрел и сказал, что не будет возражать, если Альбер вздумает нарисовать шарж и на него: «Когда вы будете знаменитым, я буду показывать рисунок своим внукам, друзьям и домочадцам и вспоминать вас… А пока я хочу задобрить вас вот этими красками…»
В 1866 г., в возрасте 18 лет, Альбер дебютировал в качестве карикатуриста в юмористическом издании «Занимательная газета», а в 23 года стал членом редколлегии роскошного журнала «Парижская жизнь». Одновременно вскоре он стал сотрудничать с венским сатирическим журналом «Блоха», а также «Филипон», где трудился всемирно известный карикатурист Домье и не менее знаменитый книжный иллюстратор Гюстав Доре.
Один из загадочных рисунков Альбера Робида
Парижские журналы непрерывно посылали Робиду в самые отдаленные уголки Франции, получая от него путевые зарисовки, карикатуры и юмористические описания своих приключений. С большим зонтом для защиты от жарких солнечных лучей или дождя, этюдником и походным солдатским ранцем он прошел пешком почти всю Францию. Зарисовал Нормандию, описал Бретань, Прованс, побывал в Тюрингии.
Попутно Робида собирал исторические сведения, предания, народные песни, шутки и рисовал, рисовал без устали. Однажды он зарисовал небольшую группу французских рабочих, занятых на строительстве новой железной дороги. Они, примостившись на шпалах, собрались перекусить. Один из рабочих, разливая вино, указал на стоящий вдали локомотив с длинной дымящейся трубой:
– Раньше «локомотивом» (двигателем) для ног было вино, а теперь будет пар!
Это замечание показалось Альберу не лишенным глубокого смысла, и скоро он сделал символический рисунок: огромный рыцарь с длинным копьем в крепких доспехах, на сильном и красивом коне, невольно пятится перед надвигающимся на него паровозом – символом эпохи пара!
В 1883 г. в Париже вышла книга Робиды «Двадцатое столетие», а спустя несколько лет «Электрическая жизнь». Вскоре книги были переведены на русский язык, и их с большим интересом прочли россияне. Робида не только заглянул в XX в. и описал «технические чудеса грядущего столетия», но и с великой грустью поведал о том, что мы еще о многом пожалеем, ибо человечество, по мнению Робиды, бывает опрометчивым и удивительно недальновидным.
Перелистывая эту книгу сейчас, в 2009 г., невольно удивляешься поразительным по своей верности техническим предвидениям и описаниям грядущих событий, ожидающих человечество в XX в.
Робида начинает «Электрическую жизнь» с описания «страшной катастрофы», случившейся на мощной электростанции под литерой «N» (ядерная?) из-за аварии «в большом резервуаре» (реакторе?). Вот первые строки из романа Альбера Робиды: «После полудня 12 декабря 1955 года, вследствие какой-то случайности, причина которой так и осталась невыясненной, разразилась над всей Западной Европой страшная электрическая буря – так называемое торнадо. Причинив глубокие пертурбации в правильном течении общественной и государственной жизни, авария эта принесла с собою много неожиданностей…»
Несмотря на то что дата аварии на электростанции дана с ошибкой почти в 30 лет, нынешний читатель невольно подумает об аварии на Чернобыльской АЭС…
О наших достижениях в области техники и межпланетных полетов Робида также судит довольно верно.
Роман был быстро переведен в России, и читателей той поры заворожили и вызвали жгучий интерес иллюстрации Робиды: громадные воздушные корабли, воздушные состязания на «винтовых самолетах», на воздушных экипажах и кабриолетах. А также изображения метрополитена, телефоноскопа, фонографа, орудий химической артиллерии, торпед и подводных броненосцев, одним словом, технических чудес XX в.
Воздухоплаватель Сантос Дюмон был в восхищении от рисунков Робиды и по ним построил несколько своих «воздушных кабриолетов-дирижаблей», на которых причаливал прямо к балконам парижан, делал на них визиты и неожиданно появлялся на балах и приемах. Произнеся краткую речь о техническом прогрессе, эффектно освещаемый вспышками магния газетных репортеров, он покидал собрание… через окно.
Как уверяет Альбер Робида, в 1955 г. Париж будет выглядеть весьма странно. Этот город будет сплошь опутан сетью электропроводов. В небе будут летать «воздушные яхты и кабриолеты», которые легко будут причаливать к «дебаркадерам» на крышах домов (по этой причине нумерация этажей в домах ведется сверху). Под землей и над землей будут проложены гигантские «трубы метрополитена и электропневмопоездов, что позволит людям пересекать Францию из конца в конец в короткое время».
Парижане будут жить «в домах из стекла и искусственного гранита» с использованием «огнеупорных пластмасс и трубчатого алюминия». Дома высотой 10–12 метров будут отливаться строителями прямо на месте от фундамента.
В каждом доме непременным атрибутом внутреннего интерьера будет «телефоноскоп» (телевизор и видеотелефон с выносом изображения на экран), что позволит жителям Парижа путем простого нажатия кнопки слушать «телегазету» с новостями, деловую рекламу, лекции или музыку.
«Телефоноскоп» даст возможность «навещать родных и быть в гостях, не выходя из дома». Кухни в домах будут отсутствовать за ненадобностью, так как люди смогут заказывать готовые обеды по «телефоноскопу» либо питаться «концентратами в виде пилюль».
Обо всем этом писал Альбер Робида сто с лишним лет назад. Попутно назовем некоторые другие его книги: «Война в XX веке» (в этой войне у него погибнут два сына), «Париж на перекрестке столетий» (история Парижа в рисунках), «Путешествия в страну колбасников» (сатира на германский милитаризм), «Часы минувших веков» (1899 г., о последствиях ядерной войны).
Последний научно-фантастический роман был переведен на русский язык и вышел в России в 1904 г. В нем Альбер Робида описал события, которые, по его мнению, ожидают человечество из-за противостояний государств больших и малых и из-за стремления одних к обогащению за счет других.
В XX в. многие технические изобретения, включая «бомбу величиной с горошину, способную разрушить город», сделают некоторых политиков крайне жестокими, что неминуемо приведет к «великому бедствию» и «великому ужасу».
Робида в этом удивительном научно-фантастическом романе описывает человечество, которое наконец, опомнившись от «великого ужаса», пытается вновь объединиться и создает «Великий совет предохранения от ошибок прошлого без политиков» и принимает новое летоисчисление.
Один из героев романа, некий Робер Лафокард, говорит пророческие слова: «Коммунисты, которые завладеют завтра властью, быть может, грубо и не на совсем законных началах, ниспровергнут старый порядок. Все руководство страной будет осуществляться людьми из особого Центрального Комитета, (!) и половина собственного населения будет посажена в тюрьмы…» (Остается загадкой, по какому наитию Робида угадал терминологию революции, ведь роман был написан в 1899 году!
В своих воспоминаниях Мария Ильинична Ульянова пишет, что в их семье была книга «известного французского карикатуриста Робиды («Электрическая жизнь». – Авт.), которую Володя любил рассматривать». Повлияла ли она на Ленина в какой-то степени? Вполне возможно, как повлиял и Коммунистический манифест Маркса и Энгельса.
Пророчества Робиды, как, впрочем, и рисунки, забавляли читателей. Особенно их смешило невероятно фантастическое утверждение, что в конце XX столетия в Англии премьером будет… женщина! А революция в России произойдет после войны в Европе в 1924 г.
К сожалению, с той поры роман не переиздавался, а жаль. Нынешний читатель непременно задумался бы над смешными фантазиями, ставшими вдруг реальностями нашего бурного времени.
Альбер Робида прожил долгую жизнь. Работал он до последнего часа и, как уверяют друзья, стал очень похож на доктора Фауста. Ему суждено было увидеть Первую мировую войну и применение иприта против французов, что когда-то он описал в фантастическом романе, видел он и города, разрушенные бомбами, сброшенными с дирижаблей и самолетов, и многие другие собственные пророчества. Единственно, что он не мог предположить – это то, что два его сына погибнут в мясорубке когда-то описанной им мировой войны.
Альбер Робида умер, окруженный почетом, в Невилле, в 1926 г. Ему поставлен скромный памятник, и его вспоминают, когда вновь открывают его книги со смешными рисунками: женщин, одетых по-мужски, войну на рельсах бронированных локомотивов со звездами (?), войну в воздухе «воздушных кораблей и кабриолетов», «театральные спектакли и телегазеты на дому по телефоноскопу», фонокнижные библиотеки и магазины с звуковыми записями, рождение людей из пробирки и многое другое, «невероятно фантастическое», но со временем становящееся реальным.
(По материалам Л. Вяткина)
Еще во время учебы на медицинском факультете Ален Бомбар заинтересовался проблемами выживания в экстремальных условиях. После изучения рассказов людей, переживших кораблекрушения, Бомбар убедился, что очень и очень многие выжили, перешагнув через медицинские и физиологические барьеры, установленные учеными. Люди невероятным образом выживали с малым количеством воды и пищи, в холоде и под палящим солнцем, в шторм и штиль, на плотах и в шлюпках, на пятый, десятый и даже пятидесятый день после катастрофы…
В плавание Бомбар отправился, чтобы на собственном опыте доказать, что человек:
– не утонет, пользуясь надувным плотом;
– не умрет от голода и не заболеет цингой, если будет питаться планктоном и сырой рыбой;
– не умрет от жажды, если будет пить выжатый из рыбы сок и в течение 5–6 дней – морскую воду.
А еще он очень хотел разрушить традицию, по которой поиск потерпевших кораблекрушение продолжался неделю или, в редких случаях, десять дней.
Лодка А. Бомбара «Еретик»
Поначалу плавание не задумывалось как одиночное. Бомбар долго искал себе спутника, даже давал объявления в газетах. В конце концов отыскался безработный яхтсмен Джек Пальмер. Бомбар никак потом не упрекнул его, но после двух недель пробного плавания из Монако до острова Мальорка, во время которого исследователи съели двух морских окуней, несколько ложек планктона и выпили по несколько литров морской воды, Джек Пальмер отказался от дальнейших экспериментов. Он отказался не только от тяжелейших мучений, но и от всемирной славы. Позже Пальмер рассказывал: «Ощущения, и без того специфически негативные, усугублялись солнечной радиацией, обезвоживающей организм жаждой и гнетущим чувством абсолютной незащищенности от волн и неба, в которых мы растворялись, постепенно утрачивая собственные “я”. Сотни преодоленных миль, считанные дни броска к спасению, однообразное меню из мяса, сока, жира пойманных рыб, не давали действовать полноценно. Была возможность лишь имитировать жизнь, выживать по существу на остро заточенном лезвии ножа неопределенности… Море сдалось. Смерть отступила. Значит, человек и стихия все же могут разрешить неразрешимое противоречие».
В свое одиночное плавание Бомбар вышел в 1952 г. Свою лодку он гордо назвал «Еретик». Это была туго накачанная резиновая плоскодонка длиной 4 м 65 см и шириной 1 м 90 см с деревянной кормой и легким деревянным настилом на дне. Ветер надувал четырехугольный парус размерами 1,5×2 м. Выдвижные кили, весла, мачта, тали и прочее оснащение – все было предельно простым и малоудобным. «Еретик» сразу начал движение в нужную сторону – ведь Бомбар выбрал проторенный еще Колумбом путь. Этим путем ходили в Америку все парусные суда, пассаты и течения неизбежно приносили их к берегам Америки. Но время на пересечение Атлантики каждый мореплаватель тратил в зависимости от мореходных качеств судна. И – удачи. Ведь пассаты дуют нерегулярно, в чем Бомбар и сам смог убедиться, когда почти на полмесяца застрял в 600 милях от Барбадоса.
В первые же ночи, еще недалеко от канарского берега, Бомбар попал в шторм. На резиновой лодке активно сопротивляться волнам при всем желании было невозможно. Можно было только вычерпывать воду. Черпак взять с собой он не догадался, поэтому использовал шляпу; быстро обессилел, потерял сознание и очнулся… в воде. Лодка полностью наполнилась водой, на поверхности остались лишь резиновые поплавки. Бомбар вычерпывал эту воду два часа: каждый раз новая вода сводила на нет всю его работу.
Едва шторм утих, случилась новая беда – лопнул парус. Бомбар заменил его запасным, но через полчаса налетевший шквал сорвал этот новый парус и унес куда-то за горизонт. Пришлось Бомбару зашивать старый, да так и идти под ним все оставшиеся 60 дней.
Ни удочек, ни сетей он с собой не взял принципиально, решил сделать из подручных средств, как и положено потерпевшему кораблекрушение. Привязал к концу весла нож, загнул кончик – получился гарпун. Когда он загарпунил первую корифену-дораду, то добыл и первые рыболовные крючки, которые сделал из рыбьих костей. Несмотря на предупреждения биологов, Бомбар обнаружил, что в открытом океане очень много рыбы, причем она непуганая и все ее виды, в отличие от прибрежных, съедобны в сыром виде. Ловил Бомбар и птиц, которых тоже ел сырыми, добела обгладывая кости и выбрасывая только кожу и подкожный жир. Ел и планктон, считая его верным средством от цинги. Около недели пил морскую воду, а все остальное время – выжатый из рыбы сок.
В одну из ночей неизвестное животное отгрызло огромными челюстями и сорвало тент из прорезиненной ткани. Но опаснее всех акул были гнездящиеся в клееных швах ракушки: они быстро подрастали и могли порвать резину.
В спокойное время Бомбар купался, но купание не помогало избавиться от многочисленных гнойников на теле. От воды и постоянно влажной одежды тело зудело, кожа разбухала и отваливалась лентами. Ногти почему-то очень быстро и очень глубоко вросли в пальцы и причиняли сильную боль.
Наконец Бомбар подошел к берегам Барбадоса. Он был опытным путешественником и не спешил высаживаться на берег. Бомбар не торопился выбраться на сушу, а, подавая сигналы, шел вдоль берега. В конце плавания он стал случайным свидетелем трагедии – на его глазах рыбацкий баркас вместе с пятерыми рыбаками был потоплен гигантской прибойной волной. Океан словно показал путешественнику, что отпустил его, а мог бы и погубить…
Бомбар обошел остров и пристал к западному берегу, который обращен в более спокойное, чем Атлантика, Карибское море. Сейчас здесь размещены курортные отели, а в ту пору были только пустынные пляжи. Три часа пришлось потратить на то, чтобы преодолеть барьерный риф. На пляже путешественника уже встречали две сотни вороватых негров. Когда с лодки стали снимать и растаскивать все ценное, Бомбар понял, что он наконец-то не один, а среди людей, на твердой земле. Он вырвал свою жизнь у океана. И хотя он оказался за бортом по своей воле, он доказал, что любой потерпевший кораблекрушение может выжить два месяца без пищи и пресной воды.
И сразу после плавания, и спустя двадцать лет Ален Бомбар советовал: «Вы можете пить морскую воду шесть дней подряд, потом три дня только пресную воду, потом шесть дней морскую, потом три дня пресную и так сколько угодно. И в конце концов вы спасетесь!» Главный оппонент – врач Ханнес Линдеманн – дважды на собственном опыте проверял достижения Бомбара. В 1955 г. он 65 дней плыл по тому же маршруту в деревянной пироге. И через год на байдарке проделал путь из Лас-Пальмаса до острова Сен-Мартен за 72 дня. Он тоже выжил. Причем его испытания были потруднее, чем у Бомбара. Например, шторм перевернул его байдарку вверх дном, и Линдеманн едва не погиб. После двух этих плаваний Линдеманн сделал окончательный вывод: «С тех пор как существует человечество, всем известно, что пить морскую воду нельзя. Но вот появилось сообщение, утверждающее обратное, при условии, что организм не обезвожен. Пресса подхватила сенсацию, и сообщение нашло горячий отклик у дилетантов. Я скажу так: конечно, морскую воду пить можно – ведь можно и яд принимать в соответствующих дозах. Но рекомендовать пить морскую воду потерпевшим кораблекрушение по меньшей мере преступление».
Ален Бомбар пил морскую воду в общей сложности две недели (с перерывом на восстановление организма в Лас-Пальмасе). В остальное время он пил сок, выжатый из пойманной рыбы. Вот что выяснил российский исследователь Виктор Волович: «Тело рыбы на 80 % состоит из воды. Но чтобы извлечь ее, необходимо специальное приспособление, нечто вроде портативного пресса.
Однако даже с его помощью удается отжать не так уж много воды. Например, из 1 кг морского окуня можно получить лишь 50 г сока, мясо корифены дает 300 г, из мяса тунца и трески можно нацедить 400 г мутноватой, пахнущей рыбой жидкости. Возможно, этот напиток – кстати, не очень приятный на вкус, – и помог бы решению проблемы, если бы не одно серьезное “но”: высокое содержание в нем веществ, требующих расщепления и выведения. Так, в одном литре рыбьего сока содержится 80– 150 г жира, 10–12 г азота, 50–80 г белков и заметное количество солей натрия, калия и фосфора».
После многолетних исследований выяснилось, что рыбий сок лишь в очень малой степени может служить утолению жажды: практически всю выпитую жидкость организм использует на выведение содержащихся в соке веществ.
Состав солей морской воды повсеместно постоянен, меняется только соленость воды. Самая соленая вода в Красном море, в заливе Акаба. Ее соленость – 41,5 г на литр. На втором месте Средиземное море у берегов Турции – соленость воды 39,5 г на литр. В Атлантическом океане, в тропиках и субтропиках соленость тоже очень высока – 37,5 г на литр. В Черном море соленость вполовину меньше – 17–19 г на литр, а в Финском заливе и вовсе 3–4 грамма на литр. С пищей человек получает 15–25 г соли в день. Избыточные соли выводятся через почки. Чтобы вывести 37 г солей, поступивших с литром морской воды, необходимо 1,5 л воды, т. е. к выпитому литру организм должен добавить еще пол-литра из собственных резервов. Рано или поздно (через 1–4 суток) почки перестают справляться с нагрузкой, концентрация солей в организме повышается. Соли поражают внутренние органы (почки, кишечник, желудок) и нарушают функционирование нервной системы. Прежде чем умереть от поражения внутренних органов, происходит расстройство психики, человек сходит с ума и может совершить самоубийство.
В начале 1960-х гг. врачи разных стран проводили исследования на добровольцах, а также опрашивали выживших после кораблекрушения. Обнаружилось, что из 977 потерпевших кораблекрушение и пивших морскую воду погибло почти 40 %. А вот из 3994, не выпивших ни капли морской воды, умерли всего 133. Многие посчитали эти цифры убедительными. В 1966 г. Всемирная организация здравоохранения официально предупредила о недопустимости употребления морской воды. Тема была окончательно закрыта. В настоящее время инструкциями и памятками для терпящих бедствие употребление морской воды категорически запрещено. Однако вот вполне реальные факты, свидетельствующие об обратном: Пун Лим, моряк американского транспорта, потопленного японцами во время Второй мировой войны, 133 дня находился на баркасе в Тихом океане с очень малым количеством воды и совсем без пищи. Он питался рыбой, крабами и креветками, которые запутывались в клубках водорослей. На 55 дней он растянул имевшийся запас воды, а оставшиеся дни пил только морскую воду. В 1945 г. молодой флотский врач Петр Ересько 37 дней плавал в Черном море на шлюпке, не имея никакого запаса пресной воды, и пил только морскую воду.
Плавание на «Еретике» и издание книги «За бортом по своей воле» стали звездным часом Бомбара. Развивая успех, он доказывал необходимость обязательного оснащения всех судов спасательными плотами. Но на Лондонской конференции по обеспечению безопасности мореплавания 1960 г. решение о надувных спасательных средствах было принято без участия и даже без упоминания имени Бомбара. А ведь какое-то время надувные плоты назывались не иначе как «бомбарами». Что же случилось?
Осенью 1958 г. во Франции, в прибойной полосе на отмели у устья реки Этель, Ален Бомбар с группой из шести добровольцев решил продемонстрировать местным рыбакам эффективность надувного плота. Он поставил себе задачу пересечь прибойные волны туда и обратно. Поначалу все шло, как планировалось. Плот выдержал пять огромных валов, преодолел половину прибойной полосы, но шестой вал его перевернул. Все семеро оказались в воде. Но так как все были в спасательных жилетах, никто не утонул.
Тем временем наблюдатели на берегу вызвали спасательный катер. Спасатели, а их тоже было семеро, выловили Бомбара и добровольцев и втащили на катер. Катер показался спасенным таким надежным, что они сняли спасжилеты, а спасатели их не имели с самого начала. И тут заглохли двигатели (потом выяснилось, что на винты намотался трос от плота). Произошло страшное: набежавшие волны перевернули катер вверх дном. Все 14 человек оказались под ним, в воздушном колоколе. Ален Бомбар, который плавал лучше всех, вынырнул наверх за подмогой. Но помочь в такой ситуации было нельзя, девять человек погибли. Потом, с учетом этой трагедии, спасательные плоты для увеличения устойчивости стали снабжать карманами, которые, наполнившись водой, выполняют функции балласта, поэтому перевернуть современный спасательный плот довольно сложно. Плоты улучшили, но репутация Бомбара была безнадежно испорчена.
Сейчас Бомбара вспоминают только благодаря его первому плаванию и книге. Потом он еще не раз предпринимал плавания с самыми разными целями. Он на практике доказал, что нельзя сваливать в море радиоактивные отходы – 40 лет назад это было не так очевидно, как сейчас. Он занимался изучением морской болезни и бактерицидных свойств морской воды, боролся с загрязнением Средиземного моря. Но главным итогом жизни Бомбара, скончавшегося в самом конце 2005 г. в возрасте 83 лет, остаются десять тысяч человек, которые написали ему: «Если бы не ваш пример, мы бы погибли».
4 января 2000 г. спелеолог Мишель Сифр поднялся из пещеры Кла-муз, проведя под землей более двух месяцев. «Я– единственный, кто смог осуществить три научных испытания “вне времени” в возрасте 23, 33, а затем и 60 лет. Программы медицинских экспериментов и наблюдений были идентичны во всех трех экспедициях и есть возможность сравнить физиологические и психологические функции в процессе старения человека. Опыт мирового значения!» – с гордостью утверждает Мишель Сифр. Что это, спортивный рекорд или на самом деле выдающийся научный эксперимент?
Все началось в 1949 г. Мишелю Сифру было 10 лет, когда он, увлеченный чтением книг Норбера Кастере и патриарха спелеологии Эдуара Мартеля, осуществляет свое первое погружение в недра земли в окрестностях своей родной деревни. В том же году он получает диплом факультета геологии благодаря своей встрече с профессором Сорбонны, который организовал геологическую лабораторию по изучению морского шельфа в местечке Вильфранш-сюр-Мер, в нескольких километрах от Ниццы.
В 21 год Мишель становится первым лауреатом стипендии, учрежденной публицистом Марселем Блестейн-Бланше. Она позволяет ему отправиться в Шри-Ланку, где он обследует местные подземные полости. После своего возвращения он решает «похоронить себя» на два месяца в гроте Скарассон в Альпах, недалеко от границы с Италией. Подземный ход спускается на глубину 110 м, где заканчивается пещерой и подземным ледником. Мишель Сифр собирается ставить на себе эксперименты по изучению биологических и психологических возможностей человека в экстремальных условиях.
Мишель Сифр
Идея изучить в полной самоизоляции происхождение и природу биологических ритмов человека, в частности периодичность цикла бодрствование – сон, витала в то время в воздухе. С 1949 г. в Чикагском университете Натаниель Клейтман проводит опыты по изучению поведения человека в условиях изоляции в бункере, но за короткий период времени. Кроме того, в 1961 г. итальянские спелеологи проводят 29 дней под землей, чтобы изучить биологические ритмы животных.
Мишель Сифр собирается установить маленькую палатку размером 4,5 на 2,3 м на деревянном настиле, уложенном прямо на лед. Окружающую среду нельзя назвать комфортабельной: постоянная температура – 0,5 °C, 100 %-ная влажность, темнота, никаких признаков жизни, за исключением пещерного паучка. Единственная нить Ариадны, связывающая его с внешним миром, – телефон, по которому он сообщает своей команде на поверхности, когда он просыпается, ложится спать, ест и пьет. Полагаясь на «психологические часы», так как других у него не было, и потому не очень регулярно, он измеряет температуру своего тела и пульс. Приключение не из легких! Мишель Сифр страдает от холода, экипировка оказалась недостаточно продуманной, и одиночества.
Утомленный, но торжествующий, он поднялся из пещеры Скарассон на Божий свет 17 сентября 1962 г. и предстал перед камерами фотографов и кинооператоров спустя два месяца, 63 дня, абсолютного одиночества! «Этот первый опыт долговременной изоляции человека перевернул наши представления о биологических часах человека», – заявил он. Главные научные выводы этого эксперимента: цикл бодрствование – сон удлиняется с 24 час. до 24 час. 30 мин., постепенно дрейфуя по отношению ко времени на поверхности. Так что к 10 дню пребывания под землей его биологический ритм полностью перевернулся: спал он днем с 6 до 16 часов и бодрствовал в то время, когда на поверхности была ночь. Этот эксперимент позволил Мишелю Сифру стать известным широкой публике.
Воодушевленный успехом, он собирает группу энтузиастов и создает Французский институт спелеологии. Параллельно он ищет спонсоров среди крупнейших французских фирм, таких, как «Электрисите де Франс» или «Томпсон». В этот период с ним начинают сотрудничать различные специалисты: хронобиолог Ален Рейнберг (Национальный научно-исследовательский центр), термобиологи лаборатории аэрокосмической медицины министерства обороны, психолог Поль Фресс (Парижский университет) и нейробиолог Мишель Жуве (Лионский университет). Он пользуется общественными субсидиями как с французской стороны (министерство обороны), так и с американской (НАСА).
Мишель Сифр показал себя талантливым организатором. Он проводит серию экспериментов со своими добровольными помощниками, «спелеонавтами», как он их называет. Испытания проходили в альпийской пещере на глубине 70 м, при температуре всего +5 °C и 100 %-ной влажности. Жози Лоре в 1964 г. стала первой женщиной, которая провела под землей около трех месяцев (88 дней). В 1965 г. Антуан Сенни «похоронит» себя на четыре месяца (125 дней). В 1966-м Жан-Пьер Мерет провел шесть месяцев в пещере, и впервые у него с помощью электроэнцефалографа (ЭЭГ) были проведены измерения активности мозговой деятельности.
В 1972 г., во время второго пребывания Мишеля Сифра «вне времени», французский спелеолог спускается на шесть месяцев (205 дней) в «Полночную пещеру» в американском штате Техас. Его сопровождает команда специалистов и техников НАСА из Хьюстона. Она исследует в длительном подземном «полете» пищевой рацион, которым питались астронавты «Аполлона-16», он обвешан датчиками (ЭЭГ, ЭКГ и др.), которые 10-метровым кабелем привязывают его к пульту сбора данных. Результаты эксперимента позволяют выявить десинхронизацию температурного режима тела. Большая часть научных отчетов о результатах экспериментов, проведенных в период с 1965 по 1974 г., опубликованы в дюжине французских и международных научных журналов.
В 1988 г. Вероника ле Ген провела более трех месяцев (110 дней) под руководством Мишеля Сифра на 80-метровой глубине: мировой рекорд побит женщиной. Датчики с помощью радиосвязи передавали телеметрическую информацию на поверхность, что оставляло возможность испытательнице сохранять свободу передвижения. Кроме классических измерений, она сдает образцы мочи, крови и слюны, на базе которых было проведено более 20 000 биохимических и гормональных анализов в антираковом центре в Ницце. Общая стоимость эксперимента – 5 миллионов франков. Уже во время эксперимента в газетах появляются критические статьи, в которых специалисты сомневаются в достаточной подготовленности экспедиции и говорят о поспешности, с которой расторгнуто сотрудничество с лабораториями Национального научно-исследовательского центра.
«В 1960-х гг. вместе с выдающимися учеными Мишель Сифр был пионером. Но сегодня его работы кажутся неподготовленными к решению новых задач, поставленных современной наукой», – заявляет Жан Форе, специалист, изучающий проблемы сна. «Когда проходит научный эксперимент, отчеты о результатах не публикуют каждый день, – защищает его Ален Рейнберг, – это смешение жанров противоречит научной этике: или вы занимаетесь заклинанием духов, или наукой!»
Вероника ле Ген умирает через четырнадцать месяцев после подъема на поверхность. Полемика разворачивается с новой силой. А проявил ли Мишель Сифр необходимую предосторожность при отборе добровольцев? Не была ли молодая женщина слишком слаба психологически?
Прошло время, и в 1999 г. Мишель Сифр совершает третью экспедицию. Ему было уже 60 лет, когда он спускается на два месяца в грот Кламуз. Цель этого нового эксперимента: «изучить действие старения организма на биологические ритмы человека». Та же программа, те же инструменты… Лишь несколько технологических нововведений: не поддающиеся коррозии электроды для кожи были предоставлены исследовательским центром НАСА в Хьюстоне, актиметр на левом запястье и датчики, фиксирующие все движения рук. Предварительные результаты, обработанные друзьями спелеологами Мишеля Сифра, показывают, что кроме сокращения периода «ночного» сна и постепенного увеличения цикла бодрствование – сон появление периода дневного отдыха стало новым феноменом по сравнению с двумя предыдущими экспедициями.
И опять научная состоятельность его экспериментов оказывается под градом критики. В частности, в применении к космическим полетам. «То, что делает Мишель Сифр, еще менее научно, чем занятия Кусто… Он проделывает свои опыты совсем один, в своем углу, без поддержки широких научных кругов Франции. Кроме того, его интерес направлен только на одну тему», – сожалеет Мишель Визо, специалист по космической биологии из Национального центра по изучению космического пространства в Париже.
Кто он, Мишель Сифр? «Настоящее чудо, человек, способный в короткий срок и с ограниченными средствами организовать и провести серьезную научную экспедицию. Человек, оказывающий магнетическое влияние на окружающих и умеющий увлечь за собой друзей спелеологов», – считает Клод Виала, бывший президент Французской федерации спелеологии.
Она жила много столетий назад и была дочерью киевского князя Ярослава Мудрого. Совсем юной ее выдали замуж за французского короля Генриха I. Говорят, что Анна была красавицей, знала несколько языков и на удивление всем прекрасно гарцевала на коне. Вот, пожалуй, и все точные сведения о ней, дошедшие из глубокого прошлого. Не сохранилась даже могила Анны Ярославны. Более того, никому не известно, в какой стране ее похоронили.
Во Франции ее глубоко почитают до сих пор.
Получившая в детстве хорошее воспитание и образование при киевском княжьем дворе, к юности она уже знала греческий и латынь, азы врачевания. По свидетельству французских хроник, «золотоволосая» дочь могущественного киевского правителя славилась красотой. В 1044 г. прослышавший об этом овдовевший французский король Генрих I (сын короля Роберта II Благочестивого (996—1031), считавшегося ученым-богословом) послал первое свадебное посольство в далекую Русь. Он получил отказ. Наверное, потому что в то время Ярослав надеялся с помощью аналогичного брачного союза закрепить отношения с Германией.
Анна Ярославна – королева Франции
Однако бездетному Генриху I был необходим наследник. Зная о молодости и красоте русской княжны, он послал в 1049 г. для новых переговоров шалонского епископа Роже. Тот привез в подарок русскому князю боевые мечи, заморские сукна, драгоценные серебряные чаши и… добился согласия. Помимо него, в посольстве присутствовал епископ города Мо, богослов Готье Савейер, который стал впоследствии учителем и духовником Анны.
14 мая 1049 г. Анна прибыла в Реймс, где традиционно проводились коронации в церкви Святого Креста, привезя туда из Киева собственное Евангелие.
В этом поступке проявилась настойчивость будущей королевы: она отказалась присягать при возложении на ее голову золотой французской короны на латинской Библии и принесла клятву на славянской церковной рукописи.
Париж Анна не сочла красивым городом. «В какую варварскую страну ты меня послал? – писала она отцу в родной Киев. – Здесь жилища мрачны, церкви безобразны, а нравы ужасны». Однако ей было суждено стать королевой именно этой страны, где даже королевские придворные были неграмотными.
В 1053 г. Анна родила долгожданного наследника, Филиппа (это имя стало с тех пор королевским именем во Франции). Следом ею были рождены Робер (умер во младенчестве) и Гуго (ставший Гуго Великим, графом Верманду). Дети получили под надзором матери хорошее домашнее воспитание, и Филипп стал впоследствии одним из образованнейших правителей своего времени. Между тем Анна стала, по сути, соправительницей мужа, Генриха I. Об этом говорят документы, скрепленные двумя подписями – короля и королевы. На государственных актах, на грамотах, дарующих льготы или жалующих вотчины монастырям и церквям, можно прочитать: «С согласия супруги моей Анны», «В присутствии королевы Анны». «Слух о ваших добродетелях, восхитительная дева, дошел до наших ушей. И с великою радостию слышим мы, что вы выполняете свои обязанности в этом очень христианском государстве с похвальным рвением и замечательным умом», – писал ей римский папа Николай II.
Когда в 1060 г. Генрих I умер, по его завещанию, Анна стала регентшей при малолетнем сыне короле Филиппе I, поселилась в Санлисе, небольшом замке близ Парижа, где основала костел и женский монастырь. Позже, при реконструкции костела на нем было воздвигнуто лепное изображение Анны Ярославны в полный рост с моделью воздвигнутого ею храма в руке: «Анна Русская, королева Франции, воздвигла этот собор в 1060 г.».
В 1062 г. один из потомков Карла Великого, граф Рауль Крепи де Валуа, влюбился в королеву и «похитил ее, когда она охотилась в Санлисском лесу, увезя в свой замок как простую смертную». Местный священник в поместье графа обвенчал их. Однако Рауль был женат, и его жена Алинора пожаловалась римскому папе Александру II на неблаговидное поведение мужа. Тот объявил брак недействительным, но знатные молодожены пренебрегли этим. Есть и иная версия: граф развелся с Алиной, уличив жену в неверности, после чего обвенчался с Анной. Так или иначе, Анна продолжала жить с Раулем в укрепленном замке Мондидье и в то же время управлять Францией вместе с сыном-королем. От этого времени сохранились хартии с подписями «Филипп и королева, мать его», «Анна, мать короля Филиппа». Примечательно, что Анна подписывалась все так же, кириллицей, реже – латинскими буквами.
В 1074 г. умер второй муж Анны, и она вновь вернулась ко двору, к государственным делам. Сын окружил мать вниманием. Младший ее сын женился на дочери графа Вермандуа. Женитьба помогла ему узаконить захват земель графа. Анне Ярославне жилось тоскливо: за прошедшие годы ушли из жизни оставленные в Киеве отец и мать, многие братья, умер епископ Готье. Последняя подписанная ею грамота относится к 1075 г.
Выбитая у подножия ее статуи в Санлисе строка «Анна возвратилась на землю своих предков» дала основания историкам свидетельства ее попыток вернуться на Русь. По иным данным, Анна никуда не уезжала и дожила свой век при дворе сына Филиппа. По словам Н.К. Карамзина, «честолюбие, узы семейственные, привычка и вера католическая, ею принятая, удерживали сию королеву во Франции».
Об Анне вспоминают не только во Франции, но и в нашей стране. Сотрудницы информационного туристского центра в Санлисе, рассказывая об истории города, вспоминают, например, как в начале шестидесятых годов, во время официального визита во Францию, его посетил советский руководитель Н.С. Хрущев, который, оказывается, очень интересовался судьбой Анны Ярославны.
(По матералам Н. Пушкаревой)
К XIV в. редкий вельможа в Европе не отметил себя участием в Крестовых походах в Святую землю. Помимо откупа у Господа Бога это было наиболее эффективное средство обогащения, а также возможность ловко ускользнуть от слишком настойчивых кредиторов.
В ту эпоху, когда сеньор принимал решение участвовать в одной из этих святых миссий, его имущество становилось неприкасаемым со стороны фискальных служб. Таким образом, многие феодалы, находившиеся на грани разорения, обретали возможность погашать моментально свои долги или восстанавливать развалины своих замков. Любой крестоносец мог законно и быстро обогатиться кражами и реквизициями. Это было весьма популярно у разоренных феодалов.
Не из-за таких ли посулов многообещающих приключений поступил на военную службу Ги де Моналамбе из Сен-Луи? (До сих пор деревня Моналамбе, где происходили события, сохранилась на юго-востоке департамента Де-Север.)
Точно не известно, но как бы то ни было, он возвратился оттуда, обогатившись и деньгами, и другими ценностями, коими не обладал ранее. Среди прочих ценных вещей он вез домой красивую вставленную в оправу брошь из чистого золота с драгоценными камнями, которые называли раньше общим словом «карбункул». Драгоценность предназначалась для Аделаиды д’Обани, молодой женщины, с которой он был помолвлен прямо перед отъездом.
Его миссия в Святой земле завершилась, состояние его умножилось, судьба возможного потомства представлялась довольно радужной, и Ги де Моналамбе со спокойной душой обручился с той, что терпеливо ждала его. С того самого дня ценное изделие с яркими восточными камнями стало самой красивой драгоценностью, которой обладала эта женщина.
Шли годы, и вот однажды брошь загадочно исчезла, несмотря на то что тщательно хранилась в комнате ее владелицы, расположенной на последнем этаже донжона замка Моналамбе. Поскольку предмет был всегда закрыт в комнате на ключ, когда хозяев не было дома, подозрения Аделаиды неотвратимо пали на молодую служанку Альмодес, которая единственная могла войти в комнату. Обвиненная в краже, она отчаянно отрицала свою вину, однако все факты оказывались против нее.
В своей вотчине Ги де Моналамбе обладал неограниченным правом вершить судьбы своих подданных. И вот местный суд приговорил Альмодес, несмотря на мольбы о пощаде и уверения в невиновности, к смертной казни через сожжение на костре за кражу броши. В один из погожих майских дней казнь состоялась на высоком берегу реки: процедуру можно было наблюдать с любой точки деревни. Служанку буквально волокли к месту казни, и окрестности оглашались ее душераздирающими воплями.
Вскоре после казни, которая, кстати, вызвала протесты местных жителей, случилось чудо: в месте, куда падал пепел от костра, вдруг забил источник. Само по себе это явление не столь уж и чудесное и вполне объяснимо: подземное русло изменило направление и вышло на поверхность. Но в памяти очевидцев остались лишь потоки слез служанки, и ключ стал неким небесным знаком, доказательством невиновности девушки.
Миновали месяцы, и однажды рабочий, который ремонтировал крышу на одной из башен замка, обнаружил брошь в сорочьем гнезде. Вороватая птица, падкая на все яркое, унесла сюда вещицу через окно из комнаты донжона. Это полностью объясняло пропажу броши из запертого на ключ помещения.
Установив истину, Ги де Моналамбе приказал изловить виновницу кражи и распять живьем на воротах замка, чтобы люди знали: после ужасного недоразумения справедливость все-таки восторжествовала.
Эта история действительно имела место, так как Ги де Моналамбе – реальное историческое лицо. Однако крестьяне считают, что история увековечила этой случай особым способом. Каждый год, в начале мая, в годовщину казни несчастной невиновной, многие люди видят, как на берегу реки начинает бить источник и появляется призрак заплаканной служанки. Те же, кто осмеливается к нему приблизиться, замечают, что девушка, то увеличиваясь в размерах, то уменьшаясь, сидит, обхватив голову руками, и печально вздыхает…
В черную пятницу, 13 октября 1307 г., по всей Франции прошли аресты тамплиеров. Богатства ордена были конфискованы в пользу казны короля Филиппа IV Красивого, но часть их бесследно исчезла, положив начало легенде о сокрытом «золоте тамплиеров».
Спустя семь веков со дня падения ордена храмовников (тамплиеров) интерес к его тайнам не угасает. Во Франции существует несколько мест, где предположительно мог бы оказаться клад, и одним из наиболее подходящих считается городок Жизор, расположенный недалеко от французской столицы.
В Жизоре сохранились замок и крепость, оставшиеся от эпохи покорения страны норманнами. Крепость имеет вид правильного многоугольника с двадцатью четырьмя сторонами. С военной точки зрения такая форма не оправданна, и специалисты по вопросам фортификационного искусства по сей день, глядя на полигон, лишь пожимают плечами. Непонятно им и расположение двенадцати крепостных башен. Поражают точные геометрические расчеты строителей раннего Средневековья. История самих строителей тоже заставляет задуматься.
Донжон Жизора
Первый строитель, Тибо Пайен, приходился племянником бургундскому дворянину Гуго Пайену, основателю ордена тамплиеров. В 1119 г. этот орден был создан крестоносцами в Иерусалиме. Очень скоро орден стал богатейшей организацией в христианском мире. В 1191 г. тамплиеры смогли купить у Ричарда Львиное Сердце остров Кипр.
Стены, воздвигнутые Тибо Пайеном, давно не существуют. Замок в Жизоре в том виде, в каком он дошел до нашего времени, – произведение другого храмовника, Роберта де Беллэма. Он начал строить его в 1096 г. с помощью архитектора Лефруа. Де Беллэм был одним из самых могущественных вассалов англо-норманнских князей. «Современники считали его колдуном, чуть ли не демоном», – пишет его биограф виконт де Мотэ.
Основатель возрожденного масонства в Англии в начале XVIII в., Андерсон утверждал, что великим магистром английского масонства в 1066 г. был избран Роже Монтгомери, граф Шрюзбери. Граф этот – не кто иной, как родной брат Роберта Беллэма.
Строитель Жизора закончил свои дни плачевно. Приспешники короля заперли его в башне Вархам, где он томился двадцать лет, ослепленный английским королем Генрихом I. Какое преступление совершил Роберт, какие клятвы нарушил, – это осталось тайной.
Генрих I захватил Жизор и продолжал постройку замка по тому же плану. Окруженный стенами и башнями, замок становится неприступным.
Король Генрих I – весьма красочная фигура эпохи. Его называли мудрецом, он восхищал современников знанием наук, главным образом оккультных. Андерсон пишет, что короля выбрали великим мастером масонов в 1110 г. Потомок его, Генрих Плантагенет, благодаря браку с Элеонорой Аквитанской (он отбил ее у французского короля) получил огромные владения во Франции. Тем не менее за обладание Жизором вел бесконечные распри и, заполучив замок, избрал его излюбленным местом для жительства, завершив постройку крепостных сооружений. Чернокнижники уверяли, что Генрих I и вся его родня занимаются в замке алхимией.
Хорошо известно, что ритуалы тамплиеров были окружены предельной таинственностью. Магистр ордена мог сконцентрировать вокруг себя мощные потусторонние силы, исполняя те или иные обряды. Приговоренный к сожжению на костре, великий магистр Жак де Моле, уже в объятиях пламени, проклял папу римского, короля Франции и весь его род. «Не пройдет и года, как я призову вас на суд Божий!» – выкрикнул магистр, и его проклятие сбылось. Через две недели скончался папа Климент V, а спустя несколько месяцев сам король внезапно умер; десяток лет спустя пресеклась и королевская династия.
Во время допросов некоторые рыцари говорили, что утаили большую часть сокровищ. В протоколе показаний рыцарь Жан де Шалон утверждает, что в ночь перед арестами из Парижа выехали три крытые повозки, груженные сундуками с тайными архивами ордена. Повозки сопровождали 42 рыцаря: груз и рыцари должны были прибыть в один из портов, где их ждали корабли. С тех пор место нахождения сокровищ неизвестно.
В Жизоре до последнего времени вел поиски местный садовник Роже Ломуа. С юных лет, наслушавшись рассказов о чудесах родного города, о скрытых в подземельях замка темницах, камерах алхимиков и, конечно, о кладе, задался целью найти золото рыцарей.
Действовал он осторожно – добился должности сторожа замка и служил там некоторое время. Ночи же проводил, копая ходы под землей. Однажды он чуть не погиб за этим занятием. «Наконец, – сообщает журналист Жерар де Сэд, знакомый Роже Ломуа, – труды его увенчались некоторым успехом: он набрел на засыпанный когда-то тайный ход и нашел скрытую под землей древнюю часовню, а в ней тридцать саркофагов, скрепленных железными обручами».
Журналист приехал в замок и поговорил там с Ломуа и его друзьями. Последние уверяли, что они хотя и не смогли проползти до часовни, но побывали в тайном ходе. Следует сказать, что в старину под замками и соборами частенько устраивали скрытые часовни, которые служили для тайных церемоний и сокрытия тел важных лиц.
Местные власти, хорошо осведомленные о деятельности Ломуа, запретили дальнейшие розыски и на все вопросы Жерара де Сэда отвечать отказались.
В 1745 г. немецкий архивариус Шитман опубликовал один документ, в котором утверждалось, что Жак де Моле передал перед смертью юному графу Гишару де Боже – племяннику своего предшественника на посту великого магистра – следующее послание: «В могиле твоего дяди, Великого магистра де Боже, нет его останков; там тайные архивы ордена и реликвии – корона иерусалимских царей и четыре золотые фигуры евангелистов, которые украшали Гроб Христов и которые не достались мусульманам. Остальные драгоценности хранятся внутри двух колонн, против входа в крипту. Капители этих колонн вращаются вокруг своей оси и открывают отверстие тайника».
В настоящий момент установлено, что юный граф де Боже, испросив у короля Филиппа Красивого позволения вывезти из парижского замка Тампль прах его знатного родственника, перезахоронил их в своем поместье. Возможно, он сумел извлечь из колонн золото и другие драгоценности. Во время Французской революции родовое поместье графов де Боже перепахали весьма основательно, но ни в склепах, ни в подвалах замка, ни в земле сокровищ не оказалось. Однако позже, в начале XIX в., нашелся еще один документ, свидетельствовавший о том, что семейству де Боже принадлежало еще поместье Аржиньи – средневековый замок с башнями, сводчатыми входами и глубокими рвами, расположенный в департаменте Рона.
Замок Аржиньи прекрасно сохранился, к тому же он весь испещрен таинственными знаками тамплиеров. Главная башня замка – Башня восьми блаженств – также вся разукрашена магическими символами. В середине XX в. владельцы замка вздумали продать его одному англичанину, предлагавшему неслыханную цену – 100 миллионов франков. Но, несмотря на выгоду, все-таки отказались от сделки. Хозяин Аржиньи, Жак де Розман, заподозрив англичанина, сам решил заняться поисками клада, подключив к делу магистра оккультных наук Армана Барбо. Последний впоследствии писал: «Перешли к ночным вызовам способом постукивания, в результате чего явились духи одиннадцати тамплиеров. Сказать, где спрятаны сокровища, отказались наотрез».
Жакме Феррер, каталонский мореплаватель, в 1346 г. вышел в море на поиски легендарной Золотой реки (Рио-де-Оро), расположенной где-то на западном побережье Африки. Дальнейшая его судьба неизвестна.
«В день Святого Лаврентия, 10 августа 1346 года, транспортное судно Жакме Феррера вышло в плавание к Золотой реке». Эта надпись на карте, помещенной в Атласе Медичи от 1351 г., практически все, что мы знаем о судьбе загадочной экспедиции каталонского моряка Жакме Феррера.
Одной из этих будоражащих воображение легенд было давнее предание о Золотой реке. О ней рассказывал еще Геродот. По его словам, жители Карфагена вели торговлю золотом с жителями Атлантического побережья Африки, расположенного южнее Марокко. Позднее арабский географ Идриси сообщил, что купцы из Магриба ездят за золотом вдоль побережья Атлантического океана в какой-то пункт, расположенный в четырех днях пути от марокканского города Сафи. Достигнув реки Уэд-Дра, берущей свое начало в горах Атласа и в древности известной под именем Ликсос, купцы сворачивали в ее долину и попадали по ней в таинственные золотоносные области, расположенные где-то в глубине Африки. По этой причине река Уэд-Дра также получила наименование Золотой, хотя на ней никогда не добывали золота.
Каталонская карта мира
Самые крупные золотоносные районы были расположены между верхним течением Нигера и бассейном реки Сенегал, к востоку от верховьев реки Фалеме, притока Сенегала, а также в Верхней Вольте. Эти области имели важнейшее значение для арабских купцов, торговавших с негритянским государством Мали, о котором в Европе говорили как о баснословно богатой золотом стране. Но христианам в эту страну ход был закрыт: еще в 1050 г. правители Мали приняли ислам, и с тех пор их двери были открыты только для купцов-единоверцев. А европейцам доставались только дразнящие воображение рассказы: «Здесь властвует король Муссемелли, он богат и является самым могущественным правителем всей этой страны из-за обилия золота, добываемого им в своей земле».
И тогда в среде португальских, а затем испанских и итальянских моряков поползли слухи о том, что где-то на побережье Африки, если плыть вдоль него к югу, расположено устье той самой золотоносной реки – Рио-де-Оро, – которая течет через земли богатого африканского правителя и несет вместе с илом золотой песок и самородки. Слухи ширились, обрастая все новыми и новыми подробностями, и, наконец, в 1346 г., в День Святого Лаврентия, от берегов Майорки отчалило судно каталонского моряка Жакме Феррера. Он вел свой корабль на поиски заветной Золотой реки…
Но эта экспедиция сгинула бесследно. Полное отсутствие каких-либо упоминаний о плавании Феррера в позднейших хрониках позволяет сделать вывод о том, что либо результаты этой экспедиции были плачевны и о них даже не стоило говорить, либо ее участники пропали без вести. Второе предположение наиболее вероятно.
Название Золотой реки до сих пор сохраняется на географических картах. Спустя много лет после исчезновения Феррера португальские и испанские моряки, так и не найдя заветной реки, назвали этим именем небольшой залив у побережья Вилья-Сиснерос, действительно напоминающий собой устье реки. Только золота здесь никакого не оказалось. Но тем не менее эта пустынная, безотрадная местность, почти не имеющая никакой ценности, носит гордое название Рио-де-Оро – Золотая река – как напоминание о еще одном географическом заблуждении Средневековья.
Главной целью Столетней войны был, без сомнения, контроль за Парижем и Парижским районом. Конфликт, о протяженности которого говорит его название, в действительности состоял из кровавых эпизодов, прерываемых длинными периодами затишья, и был, прежде всего во Франции, примером настоящей гражданской распри, нежели франко-английского противостояния. Ибо, чтобы установить контроль над Францией, англичане признавали стратегически важным опереться на внутренние конфликты, которые царили там.
Таким образом, Арманьяк и бургундцы, все французы, но сторонники герцога Орлеанского, с одной стороны, и приверженцы герцога Бургундского – с другой, избирали каждый свое поле битвы. И главной целью всего конфликта, повторяем, был Париж. И неудивительно, что Иль-де-Франс оказался в результате Столетней войны одним из наиболее опустошенных в королевстве. Арманьякцы и бургундцы укрылись там в лагерях, расположенных под прикрытием лесов, опоясывающих столицу, и чтобы существовать, решились на разграбление окрестных городов и деревень. Целые города были опустошены и обезлюдели на десятилетия в связи с массовыми убийствами или по причине эпидемий и голода.
Шатр с XVIII в. – прелестный городок Арпажон
Такая же судьба постигла город Шатр, который был уничтожен при жутких обстоятельствах, сегодня напрочь забытых…
Не пытайтесь разыскать Шатр на карте Парижского округа. В наши дни и с XVIII в. это прелестный городок Арпажон. Окруженный богатыми землями и красивыми лесами, он, кажется, был заселен с галльской эпохи и стал затем, из-за своих ключевых позиций на парижском юге, целью ссор между крупными феодалами. Именно в этот период, в 1360 г., в разгар Столетней войны, и произошли эти события, названные «кровавой пасхой Шатра».
В том году король Эдуард III Английский пересекал страну в одном из самых кровавых своих конных набегов и, опустошив Бургундию и Ниверне, не встречая сопротивления, решил податься на юг, к столице, одним из «запоров» которой и был Шатр. Утомленные неделями убийств и грабежей, его войска наткнулись на запертые ворота города и расположились лагерем поодаль.
Предупрежденные заранее о нежеланных визитерах, жители укрылись за стенами городка, население которого значительно выросло благодаря беженцам из окрестных деревень, не способным в одиночку сопротивляться английской армии. Здесь нашли приют обитатели Эгли, Авренвиля, Шептенвиля, Буаси, Турфу, Сан-Сюльпис-де-Фовьер… На всякий случай его церковь, расположенная в центре города, также была укреплена и служила штаб-квартирой руководства обороной и в конечном счете последним убежищем.
Неизвестно, случайно или преднамеренно в церкви возник пожар – аккурат на Пасху. Воспользовавшись тем, что жители города борются с огнем, англичане приблизились к стенам города и поднажали на ворота, которые, как по волшебству, открылись. Наверняка имела место измена, и несколько сотен солдат ринулись к центру города, где все были заняты тушением церкви.
Вначале массовые убийства развернулись на улицах города, которые буквально захлебнулись в крови. Все, кто там проживал, независимо от возраста или пола, были подняты на копья или шпаги.
В таких условиях несколько тысяч жителей торопливо заперлись в церкви, на какое-то время превратившейся в крепость.
Англичане, у которых не было времени на осаду и которые больше думали о близком Париже, задумали воспользоваться утихшим было пламенем и раздули огонь. Через несколько минут все здание, построенное из горючих материалов, полыхало как факел. За считанное время сгорело заживо 900 человек. Когда двери выгорели и открылись, триста оставшихся в живых жителей выбрались наружу, но были тут же схвачены солдатами, уложены в ряды на площади и без разбора заколоты. После чего весь город был разграблен и сожжен. Шатр перестал существовать.
В этом локальном холокосте уцелел один-единственный человек. Никто так и не смог объяснить, как ему удалось уцелеть в горящей церкви и последующем геноциде и добраться до Парижа. Но, прибежав туда, он рассказал о том, что видели его глаза. История сохранила имя этого человека. Он назвался Жаном де Венетом и именно ему послали первую помощь из Парижа в несчастный Шатр, переполненный пеплом и трупами. Около двух тысяч человек погибли в этом массовом убийстве, сегодня совершенно забытом.
В следующие дни англичане, обошедшие в конечном счете Париж, вернулись в Англию, унося с собой богатые воспоминания о конном походе в Бургундию и далее – самом кровавом рейде за всю историю Столетней войны.
Этот грозный король был некрасивым, дородным человеком невысокого роста. Его длинный нос нависал как клюв над полными губами. Будучи хитрым, неискренним, недоверчивым, он вызывал к себе скорее страх, чем симпатию и любовь. Однако под его лысым черепом скрывался светлый и удивительно практичный ум. «Франция – это я», – говаривал он. Это чувство гордости и действия в интересах укрепления королевской власти сделали его, несмотря на ошибки, главой монархической династии, которая сумела пробудить национальное сознание.
По словам Комина, Людовик XI Терпеливый «лучше всех умел выпутываться из критических ситуаций». Ему были свойственны замашки «мирового паука». В результате хитроумных козней, смелых и тщательно продуманных действий он сумел захватить и присоединить к Французскому королевству восемь прекрасных провинций, усилив таким образом свое могущество и нанеся ущерб последним представителям феодальной аристократии.
Людовик XI
Великий король, первым добившийся национального единства и раздвинувший границы монархии, несомненно, намеревался распространить свои власть и влияние и по ту сторону моря.
Чтобы оценить смелость намерений короля, стоит вспомнить, какое представление о географическом построении мира имели люди второй половины XV в., то есть до открытия Христофором Колумбом Америки.
«Я так хорошо обеспечивал, защищал свое королевство и управлял им, что увеличил и укрепил его», – подвел итоги своего правления Людовик ХI, давая наставления сыну. Но был в его правление и крестовый поход. К нему церковники долго готовились, намереваясь дать с его помощью толчок развитию и распространению христианства, и рассчитывали на помощь французского короля, папского «знаменосца».
Хитрый монарх усмотрел в этой затее благоприятную для себя возможность «очистить» свое королевство от оказывавших ему противодействие дворян за счет своего соседа Филиппа III Доброго.
Филипп, единственный сын Жана Бесстрашного и отец будущего Карла Смелого, наследник династии Эно, значительно укрепил мощь Бургундского герцогства. В период правления психически больного Карла VI он был регентом. За уступку ему Пикардии он заключил договор с Карлом VII, признав его законным государем Франции. В 1456 г. Филипп принял при своем дворе дофина Людовика, который выступил против собственного отца на стороне восставших феодалов. Основатель ордена Золотого Руна, он стал одним из самых могущественных монархов Европы.
Примерно в 1464 г. начались переговоры между Филиппом Добрым и Жаном де Вилляжем, капитаном королевской галеры. Капитан заявил, что готов выступить против неверных, но требования его были чрезмерно велики: он просил 250 экю за галеру в месяц.
– Нет, мы можем дать не больше 200 экю, – возразил королевский посредник.
В результате долгого торга моряк вынужден был сбавить цену.
– Я полагаюсь на милость Господа, – согласился наконец капитан. Тем не менее он поставил условие: часть трофеев должна достаться ему, а галеры возвращены в хорошем состоянии в соответствии с предварительно составленной описью. Из документов известно, что в ту эпоху экипаж каждой французской галеры состоял из 120 гребцов. На борту было семь пушек, четыре пищали и восемь арбалетов.
Итак, в июне 1464 г. на пристани в Марселе ожидали прибытия Великого Бургундского Бастарда, руководителя Крестового похода. 10 каравелл и четыре галеры Бастарда Антуана и Бодуэна Бургундского вышли из порта Эклюз, задержались у Сеуты, портового города в Марокко (с 1445 г. принадлежавшего Португалии), где держали осаду мавританцы, и уже в конце августа благополучно прибыли в Марсель, где их, как свидетельствует один из участников этого похода, «тепло» встретили «кучи испражнений».
В городе свирепствовала чума, и капитан галер Педро Васко де Сааведра решил снять оснастку с корабля в Генуе, откуда его, однако, отправили назад, запретив любое сношение с сушей. Что касается Бастарда Антуана, то он отправился в Тулон. Состояние армии было критическим, погибло более 500 человек. Это был крах крестового похода.
Тем временем неутомимый Людовик XI продолжал дело Жака Кера. Сооруженные по его приказу четыре большие галеры водоизмещением 12 тысяч центнеров должны были проложить средиземноморский маршрут и обеспечить перевозку грузов. Начиная с 1465 г. было предусмотрено ежегодное отплытие галер в марте из Эг-Морта с остановками в Марселе, Ницце, Савоне, Пизе, Гаэте, Неаполе, Палермо, Мессине, Сионе, Родосе. Оттуда галеры должны были направляться прямо или через Яффу и Бейрут в Александрию.
По прибытии галер в Эг-Морт грузы должны были доставляться в торговые лавки Монпелье, Лиона, Камбрэ, Парижа, Брюгге и Тура.
По всему королевству было запрещено получать пряности иначе как с королевских галер, потому что Людовик ХI замышлял грандиозное предприятие – создание франко-генуэзской компании, которая бы скупала в Леванте пряности и снабжала ими весь Запад. Это было бы очень выгодно и удобно всем.
Увы! Замысел провалился, столкнувшись с сопротивлением со стороны свободных торговцев-менял, а государство Лангедок особенно настойчиво добивалось права для иностранцев «свободно торговать без каких-либо условий, выставляемых французами». Людовик XI вынужден был отменить свой указ «относительно мореплавания».
Король давно вынашивал планы торговли с Левантом и создания торговой компании. В 1478 г. он купил три большие галеры и приказал приступить к строительству еще двух – более сложной конструкции – и нескольких каравелл, которые были бы защищены от «нападения берберов и пиратов, хозяйничающих в водах Берберии, Турции и Сирии».
Возглавить эскадру он поручил управляющему финансами Мишелю Кайяру, назначив его на должность «капитана и командира французских галер». Главным портом для своего торгового флота он сделал не Эг-Морт, а Марсель, имевший первостепенное значение для связи страны со всем Средиземноморским побережьем.
Именно в Марселе он задумывал осуществить свой грандиозный проект – создать «Главную морскую компанию по торговле с Левантом» с акционерным капиталом в размере 100 тысяч ливров, который был бы предоставлен торговцами.
Именно к этому периоду относится малоизвестный эпизод, который проливает свет на тревожные обстоятельства, приведшие к окончанию правления Людовика XI. Никто, кроме владельца самого мрачного замка в Плесси-ле-Тур, не предвидел его смерти. Суеверный и набожный, постоянно сопровождаемый охранником Тристаном л’Эримтом и палачом Оливье ле Дэном, король принимал только врачей, астрологов и чудотворцев.
В марте 1481 г. его жизнь оказалась в опасности в результате «апоплексического удара». Чтобы любой ценой сохранить жизнь, он осмелился, как поговаривали, прибегнуть к «ужасным и чудодейственным снадобьям» и даже якобы купался в крови младенцев.
Есть ли хотя бы малая доля правды в этой жуткой легенде? Некоторые мемуары и документы свидетельствуют о том, что в июле 1483 г. король, полновластно распоряжавшийся казной, выдал 1000 экю командиру своих кораблей Жоржу ле Греку и без промедления отправил его на Иль-Вер (Зеленый остров) и в страны Берберии за «чем-то, что в значительной степени касалось благополучия и здоровья его персоны».
Экспедиция была организована, разумеется, с привлечением жителей нормандских городов. Три сотни солдат, слуг и поваров, поднявшихся в Онфлере на два корабля и лодку, поступили в полное распоряжение капитана.
Говорят, что в то время, когда Людовик XI день ото дня чах и слабел, один французский путешественник, возвратившись из Гвинеи, привез ошеломляющую новость: на островах Зеленого Мыса могли излечить проказу. Лекарство было не менее удивительным, чем новость о нем.
В той местности водились большие черепахи, которые при отливе щипали траву, растущую на берегу. Местные жители переворачивали их на спину и перерезали им горло. В кровь черепах «погружали больных проказой, пораженных зловонными язвами. Больные, постоянно питающиеся рыбой и потребляющие жир черепах, полностью излечиваются через два года».
Этот Зеленый остров, согласно карте того времени, принадлежал португальцам. Захватчики ревностно охраняли расположенные там месторождения золота, поэтому наличие большого количества солдат на борту французских кораблей было оправданно. Подобная демонстрация силы должна была иметь под собой веские основания. Какие же? Проказа короля? Слухи об этом ходили, и их подтверждает летописец, французский прелат Тома Базэн. Его свидетельства отличаются большой исторической точностью. Leprosus fuisse est – однозначно сообщает он. Не была ли причиной уединения и раздражения короля эта ужасная болезнь? Не этим ли объясняется мрачное заточение, которому он подверг себя в последние годы жизни, и желание отправить экспедицию на Зеленый остров в поисках чудесного эликсира, избавляющего от проказы?
Однако королю Франции не было дано испытать эффективность таинственного способа лечения, ибо 30 августа 1483 г. он скончался, не успев получить никаких известий об экспедиции. Далее след ее теряется – как в водах океана, так и на страницах хроник…
В августе 1572 г., после десятилетия кровопролитных гражданских войн, во Франции наконец появилась надежда на мир. Его было решено скрепить женитьбой одного из руководителей протестантского лагеря – короля Наваррского Генриха Бурбона на сестре французского короля Карла IX Маргарите Валуа (знаменитой «королеве Марго»).
На торжества в Париж прибыли сотни дворян-гугенотов. Эта попытка примирения закончилась кровавой Варфоломеевской ночью. По приказу короля и его матери Екатерины Медичи три тысячи гугенотов были убиты на рассвете 24 августа, Дня Святого Варфоломея. Кровавые побоища перекинулись и на другие французские города. Генрих Наваррский спас себе жизнь тем, что перешел в католичество (как только опасность миновала, он вновь стал протестантом).
Варфоломеевская ночь не оказалась смертельным ударом для гугенотов. Гражданские войны продолжались с прежним ожесточением. Наследовавший Карлу IX его брат Генрих III в целом продолжал политику своего предшественника. Он то воевал с гугенотами, то мирился с ними, чтобы воспрепятствовать полному господству организации, созданной католиками, Католической лиги и ее главы герцога Генриха Гиза.
Генрих III
Генрих III отлично знал, что Генрих Гиз выжидает лишь удобного случая, чтобы овладеть престолом. В конечном счете конфликт между Генрихом III и Католической лигой принял открытый характер. Король вынужден был покинуть Париж, где всем заправляла Католическая лига. Генрих в очередной раз примирился с вождем гугенотов Генрихом Наваррским. Началась «война трех Генрихов». Королевское войско осадило непокорную столицу. Генрих III потребовал, чтобы герцог Гиз прибыл к нему для объяснений, а когда тот счел для себя выгодным явиться для переговоров, приказал королевским телохранителям заколоть его кинжалами.
После убийства Гиза война между Генрихом III и Католической лигой продолжалась. Во главе Лиги встали младший брат Гиза герцог Майеннский и его сестра герцогиня Монпансье, которые решили любой ценой разделаться с ненавистным королем, последним представителем династии Валуа. Его смерть открыла бы Гизам дорогу к трону.
Итак, в начале весны 1589 г. Франция, по которой прокатилась волна мятежей от Марселя до Кале, оказалась разделенной на три части: одна в руках протестантов, другая в руках Лиги, а третья (состоявшая только из Тура, Блуа и Божанеи) на стороне короля…
И тут Генрих III понял, что ему необходимо объединиться с одним из своих противников, если он хочет удержать на своей голове корону.
Объединиться с Лигой? Об этом не могло быть и речи, потому что они требовали его немедленного свержения. И тогда он обратил свой взор на протестантов, которым, по крайней мере, хватало деликатности дождаться его смерти, чтобы потом возвести на престол Генриха Наваррского. И 3 мая оба Генриха заключили перемирие.
Через полтора месяца после того, преодолев множество козней и ловушек, они осадили столицу. Их командный пост был установлен на высотах Сен-Клу, в весьма благоустроенном доме Гонди, откуда открывался весь Париж.
Вскоре им сообщили, «что в городе стали возникать волнения, оттого что перепуганные жители требуют открыть ворота раньше, чем их всех перестреляют»…
Союзники решили подождать, пока Париж сдастся. Однако проходили дни, но никаких новостей не поступало, потому что участники Лиги отказывались выполнить требование впавшего в панику народа.
27 июля Генрих III, начинавший уже нервничать, послал одного дворянина из своей свиты к Монпансье сказать ей, что ему хорошо известно, что именно она поддерживает недовольство парижан и подстрекает их к мятежу, но что если ему когда-нибудь удастся войти в город, то он прикажет сжечь ее заживо. На что, без малейшего удивления, был дан ответ: «Гореть должны содомиты вроде него, а вовсе не она, и к тому же он может быть уверен, она сделает все возможное, чтобы помешать ему войти в город».
Она вскоре сделала даже больше, чем обещала…
Орудием осуществления замысла Гизов был избран доминиканский монах, 22-летний Жак Клеман. Это был резкий, решительный и вместе с тем туповатый малый, целиком находившийся во власти самых нелепых суеверий. Приор монастыря на улице святого Якова убедил Клемана в том, что ему предопределено совершить великий подвиг для блага церкви. Монаху даже внушили, что он обладает чудесной силой делать себя невидимым для чужих глаз.
Когда королевская армия подошла к Парижу, Клеман сам заявил своим духовным начальникам, что стремится совершить великое дело. Осторожно, не спрашивая о существе дела, приор постарался укрепить брата Клемана в его решимости. Ходили слухи, что для «верности» ему дали какое-то наркотическое средство.
Монпансье знала о его существовании, потому что монах довольно часто предавался с женщинами из квартала Эколь занятиям весьма предосудительным для монаха и потому что над ним потешался весь Париж.
Она отправилась повидаться с ним, надев для этого сильно декольтированное платье, не оставлявшее ни малейших сомнений относительно прелестей, которыми обладала его хозяйка. Бедняга был просто ослеплен и невероятно возбудился. Аристократка постаралась убедить Клемана ни в коем случае не оставлять своего похвального намерения. В ход были пущены все средства обольщения, обещание кардинальской шапки и вечного блаженства на небесах. Кроме того, добавляла герцогиня, она прикажет арестовать в качестве заложников большое число сторонников Генриха III, так что никто не осмелится в королевской ставке и пальцем тронуть Жака. Вскоре монах узнал, что герцогиня сдержала свое слово – были взяты под стражу 300 лиц, обвиненных в равнодушии к делу Католической лиги и в скрытом сочувствии партии короля.
Клеман поспешил к приору и попросил разрешения перебраться в монастырь в Сен-Клу, где находилась королевская штаб-квартира. Приор, ни о чем не расспрашивая Клемана, достал ему пропуск на выезд из Парижа и передал несколько писем (одно – настоящее, остальные – подложные) от арестованных в Париже сторонников Генриха III.
Заговорщик отправился к королю под видом секретного гонца от противников Лиги. Придворные поверили его рассказу и на следующий день устроили ему аудиенцию у Генриха, которому посланец обещал открыть важную государственную тайну. Клеман передал королю письмо, а затем вонзил нож в его живот.
«Проклятый монах, он убил меня!» – в ужасе закричал Генрих. Клеман даже не пытался бежать, твердо надеясь на чудо. Вскоре на громкие стоны умирающего прибежали офицеры охраны и буквально изрешетили своими шпагами влюбленного в м-ль де Монпансье монаха… На следующий день, 2 августа 1589 года, Генрих III умер…
Последний Валуа ушел со сцены, приведя своими пороками Францию на край пропасти. Он назвал Генриха Наваррского своим законным преемником.
Еще несколько лет продолжались гражданские войны, опустошавшие страну. В конце концов даже французское дворянство почувствовало необходимость мира, тем более что в стране начало полыхать пламя крестьянских восстаний. Генрих Наваррский в очередной раз переменил религию, бросив при этом бессмертную фразу: «Париж стоит обедни». Власть нового короля Генриха IV была довольно скоро признана во всей Франции.
(По материалам сайта Zagov Perev 2008)
«Эти прекрасные наряды и украшения никогда не осмелятся прикрыть ни ее красивую шею, ни ее красивую грудь, дабы не мешать людским взглядам любоваться столь совершенной красотой…» В этом портрете, набросанном господином де Брантомом, вы, возможно, узнали самую знаменитую из принцесс де Валуа: Маргариту Французскую, дочь короля Генриха II и Екатерины Медичи, которую памфлеты провозгласили женщиной с одиннадцати лет, любовницей своих братьев и, как говорят, всех мужчин двора…
Без сомнения, было бы нелепо отрицать, что вызывающая королева Марго была наделена от природы поразительным любовным аппетитом, но до своего замужества она, вероятно, вела образ жизни обычной девушки… обычной молодой девушки при дворе Валуа!
Пока же, в августе 1572 г., девятнадцатилетняя Маргарита готовилась стать супругой короля Наварры, иначе говоря, будущего Генриха IV. Этому Беарнцу, от которого в десяти шагах разило чесноком, Марго предпочитала герцога де Гиза, политика. В данном случае – г-жа Медичи сказала свое слово. Вдова Генриха II сосредоточила в своих руках всю власть, и перед ней мрачный, бледный, худой король Карл IX покорно опускал свои желтоватые глаза. Сейчас, отдавая свою дочь королю гугенотов, Екатерина пыталась усмирить королевство, которое держала в руках, – прекрасное королевство, раздробленное бесконечными войнами. Самые пытливые из историков обвинят потом королеву-мать в том, что она нашла лучшее средство, чтобы привлечь в Париж вождей протестантов и впоследствии их всех перебить. Оставим Екатерине возможность оправдания: вряд ли она заранее вынашивала идею Варфоломеевской ночи – по крайней мере до замужества своей дочери. В данный момент она никому не желала зла, кроме мрачного адмирала Колиньи, вчерашнего вождя «бунтовщиков», который, к ее досаде, начинал оказывать влияние на короля Карла.
Варфоломеевская ночь
Итак, Марго выдавали замуж.
Согласно обычаю, невеста провела ночь в епископстве. Утром, в понедельник 18 августа, «одетая по-королевски, с короной и хвостиком пестрого горностая в волосах, вся сверкающая драгоценными камнями, в великолепном голубом манто», та, что через несколько мгновений станет королевой Наваррской, увидела Генриха перед порталом церкви Нотр-Дам. Жених, будучи протестантом, не мог войти в католический храм. Здесь, перед церковью, их и сочетали браком. Когда Марго был задан традиционный вопрос, она не отвечала – ее сердце было открыто только герцогу де Гизу – и жених подтолкнул ее, заставив кивнуть в знак своего согласия.
На следующее утро в большом зале дворца состоялся маскарад – поразительное предвосхищение Варфоломеевского избиения. Карл IX и его два бра