ВВЕДЕНИЕ

Заговоры и перевороты существуют и существовали с того момента, как человечество стало заниматься политикой. Во все времена честолюбцы бросали вызов законному обладателю трона.

И в древности находились смельчаки, пытавшиеся свергнуть неугодную им власть. Жестокая политическая борьба и различного рода интриги, провокации и заговоры с целью овладения троном или сохранения его были едва ли не обычной нормой жизни. Разумеется, в этой борьбе противника никогда и нигде не щадили – слишком высока была ставка. И конечно, нигде не церемонились при этом в вопросе выбора средств для достижения желанной цели. Так, жертвой заговора пал ненавистный Калигула, был устранен Цезарь, погиб от кинжала телохранителя Филипп II Македонский.

В Византии формально власть императора не была наследственной, хотя фактически с помощью ряда нехитрых уловок (например, практики совместного царствования) это ограничение можно было обойти. Поэтому главной задачей интриганов, и в первую очередь тех из них, кто имел хоть малейшие для того формальные и тем более легитимные основания, было стремление пробраться как можно ближе к трону, при первой возможности взобраться на него и, главное, не дать себя сбросить с него. Заговоры и перевороты – неотъемлемая часть истории Византии.

Жизнь французских и английских королей и королев постоянно подвергалась опасности. Сколько покушений было совершено на Генриха IV и Луи-Филиппа! И сколько заговоров было составлено против Елизаветы I! Однажды на подобную дерзость осмелился ее опальный фаворит Эссекс, за что, впрочем, поплатился головой.

Надо отметить, что нередко заговор созревал в ближайшем окружении правителя. В связи с этим вспоминается фраза Юлия Цезаря, которую он якобы бросил, когда увидел среди убийц Марка Юлия Брута: «И ты, дитя мое!» (утверждают, что Брут был его сыном). Поэтому опытные советники призывали правителей не терять бдительности и время от времени устраивать проверки своим подчиненным, чтобы выявить их истинные намерения. И самое главное, вовремя пресекать возможные заговоры и интриги, держать в своих руках всю власть и не делиться ею ни с кем.

В старой русской исторической литературе краткий отрезок времени (с 1725 по 1762 год) было принято называть «эпохой дворцовых переворотов». В самом деле – новый, 1725 год Россия встретила с первым императором – Петром Великим, а спустя всего тридцать семь лет, летом 1762 года, на престол вступила Екатерина II – уже восьмой по счету самодержец с императорским титулом. В этот промежуток на престоле сменяли друг друга Екатерина I, Петр II, Анна Ивановна, Иван VI Антонович, Елизавета Петровна, Петр III.

Однако «эпохой дворцовых переворотов» этот период называют не потому, что властители менялись так часто. Важнее то, что практически всякий раз смена власти сопровождалась смутами, волнениями, арестами, ссылками.

Екатерина I, Наполеон I, Ленин, Муссолини, Франко и другие неординарные личности пришли к власти, совершив государственный переворот, а по сути государственное преступление. В связи с этим любопытно, как определяет понятие «заговор» словарь Брокгауза – Ефрона, вышедший более ста лет назад:

«По французскому Code penal – Заговор определяется как решимость двух или более лиц действовать с целью ниспровергнуть или изменить существующий государственный строй, или возбудить граждан к вооружению против государственной власти. Одна эта решимость составляет преступление. Наказуем также Заговор, составленный с целью возбудить междоусобную войну или вооруженное нападение одной части населения на другую. По германскому уложению Заговором признается состоявшееся между несколькими лицами соглашение совершить действия, направленные против главы государства, конституции или целости государственной территории. По действующему русскому уложению о наказаниях различается составление Заговора или участие в Заговоре против власти верховной от принадлежности к противозаконному сообществу, имеющему целью противодействие распоряжениям правительства или возбуждение неповиновения властям, разрушение основ общественной жизни, религии, семейного союза и собственности, возбуждение вражды между сословиями, стачек и т. п. Заговор против верховной власти, т. е. имеющий целью ниспровергнуть правительство во всем государстве или части его, переменить образ правления или порядок наследия престола, отличается от принадлежности к противозаконному сообществу, главным образом, целью, для которой он составлен, так как для состава преступления Заговор против власти верховной не требует совершения каких-либо действий. Одно знание о существовании заговора наказывается как участие в нем, т. е. смертной казнью».

И даже несмотря на такие суровые законы, всегда находились люди, считающие, что убийством того или иного деятеля можно изменить существующую систему. Генрих III и Генрих IV, Густав III и Линкольн, Фердинанд и Распутин, Махатма Ганди и Кеннеди… Их постигла одна участь – трагическая смерть от руки убийцы. Список можно продолжать и продолжать. Например, в XIX веке в России террористы убивали царей, аристократов, генералов и полицейских, что вызвало лишь репрессии властей. Убийство эрцгерцога Франца Фердинанда в 1914 году даже спровоцировало Первую мировую войну.

Кризис власти – экономический, политический – благодатная почва для переворота. Особенно военного. Путчи, пронунсиамиенто, мятежи… Популистские обещания райской жизни… Но чаще всего, добившись цели, власть тут же забывает о своих обещаниях. Главное – обезопасить себя от потенциальных противников, способных совершить новый переворот.

Вообще-то тайные методы, ведущие к заговору и перевороту, тоже достаточно единообразны, как и все иные методы политической борьбы. Они хорошо знакомы и Западу, и Востоку, причем это вполне понятно и легко объяснимо, ибо в основе сходства лежит как сам принцип власти любого правителя, так и мотив, движущий теми, кто неудержимо стремится к власти и готов ради этого на все.

ПЕРЕВОРОТ ДАРИЯ

Персия. 522 год до Р.Х.

В 522 году до Р.Х. персы уже более трех лет владели Египтом, а их царь Камбис бесчинствовал в завоеванной стране. Неизвестно, какие злодеяния еще бы он учинил, если бы не одно событие в Персии, заставившее его спешно покинуть берега Нила.

Отправляясь в поход, Камбис оставил смотрителем царского дворца в Сузах мидянина Патизифа, служившего еще Киру Великому, отцу нынешнего царя. Однако никто не догадывался, что под маской верного царедворца скрывается опасный заговорщик. Патизиф принадлежал к касте мидийских магов, которые со дня завоевания Мидии Киром мечтали о восстановлении независимости.

Верные люди донесли Патизифу из Египта о том, что Камбис распорядился убить своего брата Бардия, всенародного любимца и опасного претендента на персидский трон. Приказ был исполнен. Но кончину младшего сына Кира держали в тайне и об этом знали немногие. И тут у магов созрел план: заменить убитого самозванцем.

Дело в том, что у Патизифа был брат по имени Гаумата, который внешне был очень похож на покойного Бардию. Гаумата под именем Бардия «взошел» на персидский престол. Геродот сообщает, что «маг разослал по всем народам своего царства распоряжение о свободе от военной службы и от податей на три года». Популярная мера имела успех. Его признали персы в Сузах; Вавилония, Мидия и Лидия тоже поспешили заверить нового царя в верноподданничестве.

В то же время Гаумата приказал разрушить святилища персов – центры родовой культуры – ив интересах мидийской знати пытался разрушить еще сохранившуюся общинную организацию Персиды с целью нанесения ущерба персидским воинам-общинникам.

Однако в Египте находился настоящий царь – Камбис. Под его началом была хоть и не очень большая, но верная ему армия. Кроме того, Камбис, имея в распоряжении финикийс кие корабли, оставался хозяином восточной части Эллинского моря. С этим нельзя было не считаться. Но к моменту его возвращения из Египта заговорщики надеялись собрать большое войско из вавилонян, мидян и других народов, которых тяготило господство персов. С этим-то войском они и собирались вступить в единоборство с Камбисом.

Сделав своего брата царем, Патизиф решил отправить к Камбису в Египет гонца с требованием добровольно отказаться от царской власти и явиться в Сузы, чтобы преклонить колени перед новым повелителем Персидского царства.

Месяц спустя гонец Патизифа прибыл в Мемфис и сообщил Камбису о том, что его брат Бардия провозгласил себя правителем. Это известие ошеломило царя, ведь по его приказу Бардия был умерщвлен. Вызвали исполнителя приказа Прексаспа. Тот поклялся, что своими руками предал тело младшего сына Кира земле. Прексасп предположил, что трон занял самозванец. Вскоре выяснилось и его настоящее имя.

Оставив своим наместником в Египте знатного перса Арианда с третьей частью войска, Камбис выступил из Мемфиса в Сузы.

Будучи уже в Сирии, персидский царь в результате несчастного случая поранил себе ногу. Камбис был вынужден прервать поход. На двадцатый день болезни его состояние ухудшилось. Камбис призвал к себе знатнейших персов и открыл им правду. Он повелел отвоевать власть у мидян и расправиться с Патизифом и Лжебардией.

На следующий день Камбис умер. У него не было детей, унаследовать его власть было некому, и между персами начались споры. Одни отказывались верить, будто маги захватили власть. Им казалось, что Бардия жив, и поэтому следует идти в Сузы и преклонить колени перед новым повелителем. Другие же, поверившие, что в Сузах заправляют заговорщики, высказывались за войну с узурпатором Гауматой-Бардией.

В стороне от всех держался 27-летний Дарий, сын Гистаспа, представитель младшей ветви царского рода Ахеменидов. Пока шли споры, он, собрав вокруг себя верных людей, завладел телом Камбиса и направился в Персию, в Пасаргады, где намеревался предать останки царя земле…

В самой же Персии лишь немногие представители знати отнеслись к Гаумате как к узурпатору и подумывали о его низвержении. Одним из них был Отан, сын Фарнаспа. По происхождению и богатству он принадлежал к числу наиболее влиятельных людей в Персии и ежедневно являлся в царский дворец для решения государственных дел. Отану показалось странным то, что новый царь никогда не появлялся в тронном зале и не призывал к себе никого из знатных персов для решения особо важных государственных дел, как поступали Кир и Камбис. Чаще всего от его имени говорил смотритель дворца Патизиф. Не прошло мимо внимания Отана и внезапное исчезновение брата Патизифа, Гауматы. Страшная догадка требовала подтверждения. Он вспомнил, что в начале своего царствования Камбис за какую-то провинность приказал отрезать Гаумате уши и тот скрывал свое увечье длинными волосами, поверх которых надевал еще и парик. Но как проверить, когда тот не показывается подданным на глаза и никого не подпускает к себе, окруженный многочисленной стражей? Отан рассказал о своих догадках дочери Федиме, и у них созрел план.

На следующий день Отан сообщил Лжебардии о своем желании выдать за него дочь Федиму. Обрадованный маг послал за девушкой слуг.

Вскоре Федима выяснила все, что требовалось. Персией действительно правил не Бардия, а мидийский маг Гаумата. Отан поведал тайну преданным друзьям – Аспафину и Гобрию. Сообща они задумали свергнуть узурпатора с престола, но для этого следовало заручиться поддержкой других знатных персов. Так, к заговорщикам примкнули Мегабиз, верой и правдой служивший Киру и его сыну Камбису, Интафрен, Гидарн Чуть позже к ним присоединился и Дарий.

Но был еще один человек, точно знавший, что Персией управляет самозванец, – Прексасп. Сразу после кончины Камбиса он приехал в Сузы. Но опасаясь возмездия за убийство Бардии, Прексасп везде заявлял, что не убивал царевича и Камбис оговорил его.

Однако на улицах и торговой площади Суз продолжали шептаться о царе-самозванце, обманом захватившем власть в государстве. Боясь разоблачения, маги пригласили к себе Прексаспа и предложили ему за большие деньги выступить перед персами с заявлением, что Бардия жив и правит ими именно он, а не кто-нибудь другой.

В назначенный день Прексасп в сопровождении Патизифа и нескольких стражников взошел на высокую башню. На площади уже собралась толпа. Вначале все шло по плану мидийских магов. И вдруг, в конце своей речи Прексасп прокричал: «Персы! Настало время, когда вы должны узнать всю правду. Так вот знайте: я действительно убил Бардию по приказу Камбиса, убил вот этими руками, да пошлют боги на меня за это страшные проклятия. Не верьте тому, что Бардия – ваш царь. Вами правит Гаумата и его брат Патизиф, мидийские маги…» Стражники хотели схватить Прексаспа, но было поздно – тот бросился с башни вниз…

Такова была славная кончина Прексаспа.

Это трагическое событие произошло в тот день, когда семь знатных персов – Отан, Гобрий, Аспафин, Интафрен, Гидарн, Мегабиз и Дарий Ахеменид – ехали в Сузы с твердым намерением расправиться с самозванцем. Прибыв в столицу, заговорщики решили не расходиться и переночевать в доме у Отана. Утром они принесли жертвы богам и вместе с преданными слугами отправились во дворец.

Дворцовые стражники почтительно расступились и пропустили их во внутренний двор. Миновав площадь, Дарий и его друзья оказались у входа в царские покои. Здесь, кроме стражников, находилось еще несколько евнухов, которые стали расспрашивать о цели визита Дарий заявил, что у него для царя важное известие, но его отказались пропускать к правителю. Тогда Дарий выхватил из-под кафтана меч и бросился на евнухов. Его примеру последовали остальные заговорщики.

Дарий крикнул Отану и Гидарну, чтобы они со слугами задержали стражников. Сам же с Гобрием, Интафреном, Аспафином и Мегабизом устремился дальше. У дверей опочивальни заговорщики вступили в схватку с четырьмя охранниками. Мегабиз был ранен, остальные же ворвались в царские покои.

В полумраке заговорщики различили двух магов. Патизиф только что проник в спальню к брату через потайную дверь, чтобы сообщить о внезапном нападении. Он схватил со стены лук, но воспользоваться им не успел. Гаумата же, умело орудуя копьем, ранил Аспафина в бедро, а Интафрена – в голову. Но Дарий и Гобрий набросились на него, и через несколько минут с самозванцем было покончено.

Тем временем Патизиф выбежал в соседнюю комнату и попытался запереть за собой дверь, но Дарий и Гобрий догнали его. Вдвоем они справились с магом: Патизиф был задушен Гобрием.

Заговорщики отрубили магам головы и двинулись к выходу из дворца.

На дворцовой площади уже собралось сотни две персов, привлеченных шумом сражения. Заговорщики велели созвать ко дворцу всех персов, проживавших в Сузах.

Через час дворцовая площадь была заполнена народом. Дарий, Гобрий, Отан и Гидарн (раненые Аспафин, Интафрен и Мегабиз остались на попечении слуг) поднялись на башню и показали собравшимся головы магов. Персы пришли в восторг и, когда Дарий призвал уничтожить в столице всех мидийских магов, бросились исполнять приказ, а заодно уничтожать и остальных мидян.

Погромы мидийских домов продолжались весь день и закончились только с наступлением ночи. Были убиты сотни мидян. Всех магов, которых удалось найти, казнили. Впоследствии персы ежегодно отмечали этот день, называя его днем «избиения магов».

В сентябре 522 года до Р.Х. персидским царем стал Дарий.

На Бехистунской скале Дарий увековечил события начала своего царствования. Здесь, на большой высоте, клинописным слоговым письмом была вырезана большая надпись в 400 строк на древнеперсидском языке и ее переводы на эламский и аккадский языки. Над надписями изваян рельеф с изображением Дария, торжествующего над связанным магом Гауматой и восемью вождями мятежных областей.

ЗАГОВОР ГАРМОДИЯ И АРИСТОГИТОНА ПРОТИВ ГИППАРХА И ГИППИЯ

Греция, Афины. 514 год до Р.Х.

После смерти в 527 году до Р.Х. легендарного тирана Писистрата наследниками трона в Афинах стали его сыновья – старший Гиппий, средний Гиппарх и младший Фессал. Согласно преданию Фессал оставался в тени своих старших братьев, отказался от тирании и тем, что желал равенства граждан, снискал их уважение. Гиппарх был привержен безобидной, хотя и расточительной страсти к любви и поэзии; именно по его приглашению в Афины прибыли Анакреонт и Симонид. И только Гиппий обещал быть мудрым правителем – в течение тринадцати лет продолжал политику отца.

Эти тираны, сообщает Фукидид, проявляли усердие и благоразумие, они требовали лишь двадцатую часть доходов, содержали свой полис в порядке, доводили войны до конца и жертвовали в храмы. Гиппий поддерживал в своих войсках дисциплину, и хотя он вызывал страх у граждан, но, с другой стороны, обратиться к нему мог каждый. Аристотель даже называет его разумным от природы государственным мужем.

Как часто бывает, сыновья далеко ушли от простого образа жизни отца, который возвысился благодаря собственным талантам. Братьям не без основания приписываются роскошные пиры и процессии, дорогостоящее разведение лошадей и т. п.

Напротив, во внешней политике они следовали по стопам Писистрата, то есть в общем и целом сохранялся мир.

Власть тиранов дала афинянам все, кроме свободы. Жажда свободы стала причиной недовольств и нескольких заговоров против братьев. К 520–514 годам относится заговор некоего Кедона против тиранов. Заговор провалился, хотя у Кедона был круг верных сторонников, которые еще долго воздавали ему хвалу на пирах. Вторую попытку свержения тирании, вероятно, также до 514 года, предприняли изгнанные из Афин Алкмеониды, которые обосновались в Липсидрионе в Парнасских горах, куда стали стекаться их единомышленники из города. Но в ряде сражений они были изгнаны из своего лагеря и были вынуждены, на этот раз окончательно, покинуть страну. Третий заговор принес частичный успех: на Панафинейских играх 514 года Гиппарх был убит Гармодием и Аристогитоном.

Аристогитон – муж среднего возраста – снискал любовь молодого Гармодия, находившегося тогда, по словам Фукидида, «в расцвете юношеской красоты». Но любви отрока искал и Гиппарх. Гармодий не ответил ему взаимностью, и тиран тяжело оскорбил его сестру. Тогда Гармодий вместе со своим другом Аристогитоном сговорился отомстить тирану во время Панафинейского шествия.

Заговорщики решили убить заодно и Гиппия и таким образом свергнуть тиранию. Гармодий и Аристогитон хотели дать сигнал к общему восстанию, поскольку на Панафинейские празднества граждане являлись вооруженными и поэтому были готовы к выступлению. Однако Аристотель на основании своих исторических исследований опровергает тот факт, что граждане во время процессии были вооружены. С фактологической точки зрения, его рассказ заслуживает большего доверия, чем слишком тенденциозное сообщение Фукидида. Если следовать ему, то дело происходило на Акрополе, где заговорщики наблюдали за Гиппием, который собирался принимать праздничную процессию, тогда как Гиппарх в Леокорионе выстраивал участников игр, чтобы вести их к крепости.

Когда один из заговорщиков дружески заговорил с Гиппием, остальные решили, что их предали. Чтобы успеть хоть что-то совершить до ареста, они поспешили с горы вниз. Гармодий и Аристогитон встретили Гиппарха еще у Леокориона и там закололи. Но тут же на месте Гармодия убили телохранители тиранов, Аристогитон же попытался скрыться, но был вскоре схвачен и после допроса под пытками убит.

Предание гласит, что куртизанка Леэна, любовница Гармодия, храбро погибла под пытками, не выдав никого из уцелевших заговорщиков. Если верить греческой традиции, она откусила собственный язык и выплюнула его в своих мучителей, дав им понять, что не станет отвечать на их вопросы.

Хотя в дошедшей до нас сколии (застольной песне) уже до 500 года Гармодий и Аристогитон восхваляются как «тираноубийцы», которые собирались дать Афинам изономию (равноправие), это совершенно не соответствует действительности. Уже Фукидид выступил против их прославления, которое в V веке стало каноническим. Он указывал на то, что тираном, собственно, был Гиппий, оставшийся в живых, и что тиранию ликвидировали лишь лакедемоняне. То, что прославлялось как подвиг двух друзей, было всего лишь намерением, тем более что толчок к покушению дали личные обстоятельства.

Не только Фукидид и Аристотель едины в том, что Гиппий тоже должен был быть убит, – его реакция со всей отчетливостью показывает, что он считал покушение политическим, а его целью – свержение тирании в Афинах. Многих, предположительно или действительно замешанных в заговоре, он велел казнить, а подозрительных или просто ненадежных изгнал из Аттики. После попыток свержения тирании Кедоном и изгнанными Алкмеонидами, он считал, что пора отойти от мягкой политики и ввести режим репрессий, шпионажа и террора. По мере ужесточения диктатуры ропот о свободе (становился все громче, и Гармодий и Аристогитон запечатлелись в народном воображении мучениками свободы.

Гиппий же был свергнут во время архонта Гарпактида (511/510 гг.), что принесло афинянам на долгое время свободу. Вскоре после изгнания Гиппия на Акрополе был установлен столб, на котором были записаны имена тех членов дома – прежде всего, разумеется, Гиппия и пяти его детей, которые были обречены на объявление вне закона и конфискацию их собственности. Кроме того, потомки Писистрата исключались из всех амнистий на протяжении всего V века.

Гармодий и Аристогитон, подвиг которых прославляла знаменитая сколия, вскоре после свержения Гиппия и впоследствии необычайно почитались как тираноубийцы и основатели свободного государства. На агоре появилась отлитая из бронзы скульптурная группа «Тираноубийцы» – произведение Антенора, которое после взятия Афин в 480 году, очевидно, похитил Ксеркс. Однако два друга к этому времени уже настолько превратились в символ свободы аттического полиса, что вскоре после битвы при Платеях Критий и Неспот создали новую скульптурную группу. «Поистине великий свет взошел для афинян, когда Аристогитон и Гармодий убили Гиппарха» – гласила надпись на подножии монумента. Их гробницу позднее показывали на пути в рощу Академа, однако она не относилась к государственным гробницам, и несмотря на все уважение, которым они пользовались, их культ как героев существовал лишь во времена Александра Македонского, который отправил творение Антенора обратно из Суз или, по крайней мере, распорядился это сделать.

Вообще следует учесть, что некоторые почести, как, например, запрещение называть рабов именами тираноубийц или устанавливать рядом с их скульптурной группой другие скульптуры, появились много лет спустя после их деяния. Впрочем, потомков «освободителей» продолжали пожизненно бесплатно кормить в пританеях. Они были также освобождены от налогов и могли занимать лучшие места на состязаниях. Вплоть до римского периода афиняне видели в убийцах Гиппарха воплощение свободолюбия и питали ненависть к тиранам, которая была составной частью духа полиса не только в классическую эпоху. Даже «освобождение» Афин от деспотизма Аристиона Суллой (86 год) было прославлено чеканкой монеты с изображением монумента тираноубийцам.

ЗАГОВОР КИНАДОНА

Спарта. 398 год до Р.Х.

Заговор Кинадона, о котором нам известно главным образом из сочинения Ксенофонта, – трагический эпизод в истории Спарты.

У Ксенофонта история заговора начинается с краткого, но весьма драматического введения. В то время как царь Агесилай, ставший царем Спарты, по мнению большинства историков, летом 399 г. до Р.Х. совершал обычные жертвоприношения от имени государства, прорицатель сообщил ему, «что боги указывают на какой-то ужаснейший заговор». Все дальнейшие попытки царя получить благоприятные знамения ни к чему не привели.

Далее события приобретают стремительный характер. Через несколько дней к эфорам – выборным должностным лицам государства, поступил донос о заговоре, причем в нем был указан и руководитель заговора – Кинадон. Имя доносчика Ксенофонт не называет, скорее всего он его и не знал, ведь дело было очень темное и деликатное. В заговоре могли быть замешаны представители многих спартанских семей, и потому эфоры предпочитали действовать быстро и тайно.

Ксенофонт в форме диалога между эфорами и доносчиком рисует зловещую картину состояния спартанского общества. На смену «узкой олигархии спартиатов» к началу IV века пришла «еще более узкая олигархия гомеев». Последние находились «в пугающем меньшинстве по сравнению с униженной и враждебно к ним относящейся массой». Судя по рассказу Ксенофонта, Кинадон считал своими естественными союзниками все категории спартанского населения, за исключением лишь тех, кто входил в состав общины «равных» – правящего сословия Спарты. Далее в тексте Ксенофонта дается список всех неполноправных групп спартанского общества. Доносчик рисует перед эфорами страшную картину: по его словам, замыслы заговорщиков полностью совпадают «со стремлениями всех илотов, неодамодов, гипомейонов, периеков» и эти люди испытывают такую ненависть к спартиатам, что «никто не может скрыть, что он с удовольствием съел бы их живьем».

Однако руководители заговора были явно не из народа, хотя и пытались сблизиться с ним. У Ксенофонта есть следующие сведения относительно истинного числа заговорщиков. «На вопрос эфоров, сколько было… соучастников в заговоре, тот [доносчик] ответил, что… руководители заговора посвятили в свои планы лишь немногих и притом лишь самых надежных людей».

Сам Кинадон, по словам Ксенофонта, неоднократно исполнял поручения эфоров и при этом пользовался услугами корпуса «всадников». Руководитель заговора, по рассказу Ксенофонта, «был юноша, сильный телом и духом, но не принадлежавший к сословию гомеев». Кинадону было никак не меньше 30 лет.

Труднее определить социальный статус Кинадона. По утверждению Ксенофонта, руководитель заговора не принадлежал к сословию «равных» – к политической элите спартанского общества, бесспорно одно – он был спартанским гражданином. По неизвестным нам причинам его социальный статус был понижен, и он попал скорее всего в разряд гипомейонов (так в Спарте называли спартиатов, которые потеряли часть своих гражданских прав).

Среди видных участников заговора Ксенофонт также называет прорицателя Тисамена (по всей видимости, он был представителем знаменитого жреческого рода Иамидов из Элиды). Его дед, также Тисамен, в 480 году был принят в спартанскую общину и на протяжении многих лет занимал пост главного жреца-прорицателя в Спарте. По словам Геродота, Тисамен и «его брат были единственными иностранцами, которые сделались спартанскими гражданами». Тисамен, как и Кинадон, был спартиатом, причем достаточно видным, а участие такого человека в заговоре свидетельствует о глубоком расколе спартанской общины. Еще одним доказательством тому, что тайное общество Кинадона состояло по преимуществу из спартиатов, служит замечание Ксенофонта о вооружении заговорщиков. Они имели собственное оружие. А в Спарте только граждане имели право в мирное время носить оружие.

Ксенофонт усматривал цель заговора в удовлетворении социального честолюбия той части спартиатов, которые не имели права входить в состав общины «равных». Аристотель главную причину заговора видел в эгоистических интересах Кинадона, которым двигало исключительно личное честолюбие. По его словам, Кинадон устроил вооруженный заговор против спартиатов из-за того, что, «будучи человеком мужественным, не занимал в государстве надлежащего почетного положения».

Для уяснения всей совокупности причин, приведших к заговору Кинадона, надо иметь в виду следующие факторы. Во-первых, возникновение в период Пелопоннесской войны «новой аристократии», которая по своему социальному составу была далеко не однородна. Однако в экстремальных условиях войны эти люди ничем не отличались по своему статусу от представителей общины «равных». Вместе с Лисандром, знаменитым спартанским полководцем, героем Пелопоннесской войны, они участвовали в далеких походах, занимали самые видные посты в армии, назначались правителями (гармостами) покоренных городов. Там, за пределами Спарты, об их происхождении никто и не вспоминал. Но кончилась война, и все изменилось.

Во-вторых, не исключено, что ядро заговора состояло в основном из бывших сподвижников Лисандра, которые и после войны не потеряли контактов со своим полководцем. Впрочем, нет никаких данных об участии Лисандра в заговоре. Однако Лисандр с его опытом организации всякого рода гетерий – дружеских обществ – вполне мог стоять за кулисами событий. Тут можно учесть и его собственное не совсем чистое происхождение, и предыдущий опыт обращения к низам общества отдельных политических деятелей Спарты. Во всяком случае, в этом обвиняли таких из них, как Клеомен и Павсаний. Не объясняется ли столь скорая и решительная расправа эфоров над заговорщиками их желанием замять политический скандал, коль скоро в нем был замешан Лисандр?

Следующая причина – это наличие в стране политического кризиса. Об ожесточенной борьбе в Спарте после окончания Пелопоннесской войны свидетельствуют многие факты: споры и разногласия по поводу денег, присланных Лисандром из Малой Азии, противоречивое поведение Спарты по отношению к Афинам в 403 году, борьба за престолонаследие и узурпация власти Агесилаем, опала Лисандра, изгнание царя Павсания и т. д.

Если первую часть рассказа Ксенофонта можно назвать историей заговора Кинадона, то вторая часть представляет собой историю «контрзаговора» эфоров. С большим знанием дела Ксенофонт перечисляет те меры, которые были предприняты эфорами. Так, Ксенофонт говорит, что «они не созвали даже так называемой малой экклесии», но совместно со старейшинами-геронтами вынесли общее решение выслать Кинадона из города и арестовать его в Авлоне. Эфоры, над которыми нависла опасность, степень которой они не знали, добивались поддержки герусии (совета старейшин) на тот случай, если в дальнейшем их действия показались бы спорными.

Для того чтобы изолировать Кинадона и тайно обезглавить заговор, эфоры выдумали правдоподобный предлог – Кинадона послали в Авлон (Северная Мессения) и приказали «ему привести… несколько авлонитов и илотов, имена которых были написаны на скитале». Ксенофонт, желая пояснить причину такого решения властей, добавляет, что «Кинадон уже не раз исполнял такого рода поручения эфоров». По-видимому, он был постоянным участником подобных карательных отрядов, которые время от времени прочесывали спартанскую территорию. Так что выдумка, к которой прибегли эфоры, чтобы удалить Кинадона из города, бесспорно, была правдоподобна.

Узнав о заговоре, эфоры решили вовлечь в свой «контрзаговор» старшего гиппагрета, одного из трех руководителей спартанского корпуса «всадников» (именно эфоры назначали их на должность). Согласно тайной инструкции, полученной от эфоров, гиппагрет послал вместе с Кинадоном в Авлон несколько подчиненных ему «юношей», которые были поставлены в известность о предстоящей им тайной миссии. Для страховки эфоры послали в Авлон также конный отряд, о чем Кинадон, естественно, не знал.

В Авлоне все произошло по разработанному эфорами сценарию. Кинадон был арестован, «сознался во всем и назвал имена соучастников», после этого он был поспешно препровожден в Спарту, но еще раньше «конный гонец принес протокол допроса с именами выданных Кинадоном соучастников». Ксенофонт нигде не говорит, каким способом удалось вытянуть из Кинадона все необходимые сведения. Очевидно, «юношам», сопровождавшим Кинадона, разрешено было действовать как угодно, вплоть до применения пыток. Полиен прямо говорит о том, что Кинадона пытали; да и как иначе можно было так быстро узнать от него имена заговорщиков! По словам Ксенофонта, эфорам удалось арестовать всех видных участников заговора еще до прибытия Кинадона в Спарту. На процессе, происходившем в самой Спарте, Кинадон подтвердил все свои прежние показания, а на вопрос о мотивах заговора заявил, что «затеял заговор из желания быть не ниже всякого другого в Лакедемоне».

О казни заговорщиков Ксенофонт не сообщает. Полиен же прямо говорит о том, что эфоры «без всякого смущения приказали убить всех, на кого был донос, за исключением самого доносчика».

После подавления заговора спартанское правительство прибегло к наиболее радикальному средству для быстрой, хотя и временной консолидации всех сословий, – оно объявило войну. С Агесилаем в Малую Азию было отправлено две тысячи неодамонов – таким образом Спарта одним ударом избавилась от наиболее взрывоопасной части своего населения. Непосредственным результатом подавления заговора Кинадона можно считать, по-видимому, временное укрепление политической организации Спарты, что нашло свое выражение прежде всего в отсутствии разногласий между царями и эфорами.

ЗАГОВОР ПРОТИВ ФИЛИППА II МАКЕДОНСКОГО

Македония. 336 год до Р.Х.

В середине IV века благодаря царю Филиппу II Македония превратилась в одно из сильнейших государств Эгейского бассейна. Объявив Персии войну, Филипп высадил свои войска под командованием испытанных полководцев Пармениона, Аминты и Аттала в Малой Азии. Они должны были освободить эллинские города от власти персов. В конечном счете в Малой Азии предполагалось создать плацдарм для наступления в глубь Персидского государства. В Малой Азии греки встретили воинов Филиппа как освободителей; Парменион и Аттал овладели Эфесом и Магнесией. Однако Филиппу II не суждено было завершить начатое им дело. В царской семье разразился скандал: Филипп разошелся с Олимпиадой, которую подозревал в супружеской неверности, и женился на Клеопатре, племяннице Аттала. В результате Олимпиада вернулась в Эпир, а ее сын Александр укрылся в Иллирии.

Филипп, конечно, хорошо понимал, какую грозную опасность представляют для него оскорбленные жена и сын. За Олимпиадой стояли ее эпирские родственники. Александр, очевидно, мог рассчитывать еще и на поддержку иллирийцев, кровно заинтересованных в ослаблении Македонского царства. Вот почему Филипп принял все меры, чтобы утихомирить и обезвредить Олимпиаду и Александра. С помощью коринфянина Демарата, связанного с македонским царским домом отношениями гостеприимства, Филипп уговорил Александра вернуться в Пеллу. Можно было подумать, что царевич обретает при дворе свое прежнее положение. Однако Клеопатра оставалась женой Филиппа, она ждала ребенка, и Александр не мог не ощущать опасности по-прежнему быть устраненным.

Для восстановления связей с Эпиром и одновременно для успокоения Олимпиады Филипп решил выдать Клеопатру, свою дочь от Олимпиады, замуж за эпирского царя Александра, брата Олимпиады.

Но примирение было только внешним: и Александр, и Олимпиада, да и сам Филипп испытывали постоянный страх за будущее и нараставшее с каждым днем ожесточение. Когда Пиксодар, правитель Карий, желая породниться с царем, предложил свою дочь Аду в жены Филиппу Арридею – сыну Филиппа II от фессалиянки Филлины (родом из Лариссы), Александр и его окружение увидели в этих планах новую угрозу. В неминуемой борьбе за власть после смерти царя сам Арридей едва ли мог быть грозным противником, но за ним стоял бы карийский правитель со своими войском и богатством. Обеспокоенный Александр предложил Пиксодару, чтобы тот выдал Аду не за Арридея, а за него, Александра. Пиксодар согласился. Но этот проект натолкнулся на ожесточенное сопротивление Филиппа II. Явившись к Александру в сопровождении Филоты, сына Пармениона, одного из близких, как считалось, друзей царевича, он осыпал сына упреками и запретил ему жениться. Филипп разогнал все окружение царевича, а его ближайших друзей – Гарпала, Неарха, Эригия, Лаомедонта, Птолемея – выслал из Македонии. В дальнейшем все эти люди занимали высокое положение при особе Александра. Не исключено и другое: отношение Александра к Филоте и его отцу Пармениону определилось уже тогда, когда Филота принял сторону Филиппа II в этом споре. Есть основания думать, что именно Филота донес последнему о замыслах Александра. Не мог Александр забыть, конечно, и родственных связей Пармениона и Филоты с Атталом – своим злейшим врагом. Но Филота скажет свое слово позже.

Летом 336 года до Р.Х. Филипп праздновал в Эгах, старой столице Македонии, свадьбу дочери Клеопатры с эпирским царем Александром. Через несколько дней Филипп должен был отбыть в расположение войск, действовавших против персов в Малой Азии.

На торжество прибыли приближенные царя, а также посланцы из всех областей Македонии, греческих городов, фракийских и иллирийских племен. Великолепие праздника должно было продемонстрировать всем балканским подданным, македонянам и эллинам блеск династии и могущество государства.

Свадебный пир проходил без споров и разногласий. Выступали эллинские актеры, гости произносили речи с пожеланиями счастья, дарили золотые венки.

Наконец состоялось торжественное шествие по улицам города. Участники процессии несли изображения двенадцати богов, а с ними и статую тринадцатого бога – гордого и могущественного царя Македонии.

Праздник венчали игры в театре. Филипп II, сопровождаемый двумя Александрами (зятем и сыном), проследовал к входу в театр. Узкий проход, ведущий в театр, вынудил свиту отстать; под свод вступили оба Александра, затем царь и молодой телохранитель Павсаний. Спустя несколько секунд царь упал, пораженный кинжалом Павсания.

Убийца бросился бежать, но, запнувшись, повалился на землю и тут же был изрублен преследователями.

По преданию, Филипп II умер на руках у Александра. Несчастье, однако, не помешало сыну решительно взять власть в свои руки. С преданными ему воинами Александр вернулся в город и занял крепость. Вскоре македонское собрание воинов провозгласило юношу царем. Со смертью Филиппа умерла надежда объединить греческие и македонские области в единый союз. Идея панэллинизма не нашла у его преемника Александра ни поддержки, ни защиты.

Труп убийцы прибили к кресту, но гораздо важнее было найти и наказать его сообщников. Александр воспользовался возбуждением, царившим в народе и армии, захватил и, более того, уничтожил всех, кто казался опасным для трона, независимо от их причастности к покушению на Филиппа. Следствие не дало почти никаких результатов. Окружением царевича была предложена официальная версия, убийство истолковывалось как акт личной мести царю. Павсаний хотел отомстить Атталу, надменному опекуну новой царицы, за то, что тот надругался над ним, будучи гомосексуалистом. Филиппа же он убил потому, что тот не удовлетворил просьбу Павсания о наказании его обидчика.

Одновременно официальная версия содержала пункт о причастности к убийству рода Линкестидов, династов из Верхней Македонии, недавно покоренной Филиппом. Правда, сам убийца происходил из другого рода верхнемакедонских династов, Орестидов. Тем не менее войсковое собрание дало царевичу Александру согласие на применение репрессий против верхнемакедонской знати: род Линкестидов был вырезан. Любопытно и другое: в ходе жесточайших репрессий, обрушенных Александром на македонскую знать, практически не пострадал род Орестидов, род убийцы!

Гибель Филиппа II и поныне остается волнующей загадкой древности. Версия об убийце-одиночке скоро перестала удовлетворять современников. Многое вызывало вопросы. К примеру, почему после нападения Павсаний попытался спастись бегством, хотя обычай личной мести требовал сознательное пожертвование жизнью? Впрочем, настораживала и сама гибель убийцы от рук преследователей. Македонские традиции предполагали в таком случае арест преступника, привлечение свидетелей, проведение следствия и суда. Вероятно, следствие и допрос Павсания были кому-то невыгодны.

Признавая личные мотивы Павсания и, не отрицая возможную причастность к убийству Линкестидов, древние историки Плутарх и Юстин называют в числе соучастников первую жену Филиппа Олимпиаду и сына Александра. В самом деле, заключение Филиппом второго брака со знатной македонянкой из рода Аттала было с удовлетворением воспринято знатью Македонии. Александр практически потерял статус наследника, так как в глазах македонян уроженка Эпира Олимпиада и ее сын были чужаками, наследниками становились потомки Филиппа от второго брака. Смерть Филиппа устраняла постоянную опасность, угрожавшую им с момента его женитьбы на Клеопатре, открывала Александру дорогу к власти. Так что представляется весьма правдоподобным, что и Олимпиада, и Александр подстрекали Павсания к убийству.

Лишь немногие исследователи рискуют полностью отвергать эту версию. Доводы их таковы: Александр был старшим сыном и в силу этого бесспорным наследником отца; что же касается Олимпиады, то «она никак не могла быть заинтересована в заговоре против Филиппа, зная, каких трудов стоит борьба за единовластие». Действительно, мужского потомства от второго брака у Филиппа еще не было, а другие претенденты по тем или иным причинам не годились на роль предводителя начинавшегося азиатского похода. Единственным реальным претендентом на престол летом 336 года оказывается именно Александр.

Но вспомним обстоятельства убийства: Павсаний, рассчитывавший спастись, напал на Филиппа, когда сопровождавшие отстали и рядом с царем остались лишь два Александра, сын и зять Ни один источник не сообщает о попытке царевича помешать убийце или о его участии в погоне, следовательно, можно предположить, что Павсаний не опасался присутствия царевича. Наконец, весьма показательно, что из всей охраны Филиппа только два непосредственных убийцы Павсания – Пердикка и Леоннат впоследствии стали ближайшими приближенными и исполнителями особых заданий молодого царя.

Еще менее основательны попытки оправдать Олимпиаду. Именно она настроила сына Александра против Филиппа и пыталась спровоцировать брата на войну с Македонией Примирение брата с Филиппом лишало ее всех надежд на восстановление прежнего положения, с гибелью же царя она получала прочный статус царицы-матери, а возможно, и пост правительницы страны. Что касается «трудностей борьбы за единовластие», то именно в этот момент их не было: кроме Александра никто другой не годился в вожди азиатского похода, Аттал находился вдали от Македонии.

Заинтересованность Павсания в заговоре могла быть обусловлена обещанием применения к Атталу самых строгих мер после устранения его покровителя, тем более что в этом интересы Павсания и царской семьи совпадали.

Наконец, существует еще одна версия, предложенная Аррианом и Курцием. По их мнению, убийство Филиппа явилось результатом широкого заговора, инспирированного внешними силами, заинтересованными в гибели македонского царя, в первую очередь – Персией. Они обращают внимание на участии в нем македонской знати, оппозиционной Филиппу. По этой версии, персы вмешивались во внутренние дела Греции, поддерживали своим золотом антимакедонские группировки и в конечном счете организовали убийство царя. Сам Александр, чиня расправу над своими возможными соперниками, а также в своих политических выступлениях уже во время войны с Дарием III также пытался изобразить гибель Филиппа II как результат заговора, инспирированного персами.

Сами обстоятельства покушения вынуждают обратить внимание и на личность Александра Молосского из Эпира.

В начале 330-х годов оставленная супругом Олимпиада вместе с сыном бежит в Эпир и находит там убежище, что со стороны Александра, несомненно, было актом крайне недружественным по отношению к Филиппу и, во всяком случае, свидетельством независимости проводимой молосским двором политики. При дворе брата Олимпиада категорически настаивает на объявлении войны Македонии; любопытно, что и сам Александр не исключал возможности войны и был к ней готов.

Показательно поведение Филиппа II в создавшейся ситуации. Он по собственной инициативе предложил Александру руку своей дочери; брак этот должен был стать гарантией желания Филиппа заключить мир и союз с молосским царем.

Бракосочетание, состоявшееся в Эгах летом 336 года, праздновалось с величайшей пышностью, «достойной двух великих царей». Определение Юстина не представляется случайным. В самом деле, могущественный македонский царь титулуется «царем великим» наравне с правителем небольшого периферийного государства. Но если так, то следует признать, что в 336 году Молоссия рассматривалась как абсолютно независимое от Македонии государство.

И все-таки Филипп оставался для Александра Молосского опасным врагом. Расправа с Молоссией была неизбежной; она лишь была отсрочена на время похода в Азию. Естественно, что Александр не мог не сочувствовать заговору, если знал о нем (знать же, общаясь с Олимпиадой, вполне мог).

Каковы же результаты, достигнутые в итоге заговора каждой из причастных к нему сторон? Что касается Павсания, то враг его Аттал был уничтожен. Возможный мятеж в Линкестиде решительными мерами сына Филиппа был предотвращен, столь же безуспешной оказалась попытка греков свергнуть македонскую гегемонию.

Сразу после гибели Филиппа Александру Молосскому удалось почти полное объединение Эпира В 334 году он выступает в поход на Запад, намереваясь осуществить завоевание Западного Средиземноморья. Мощь Эпира в это время несомненна: даже македонский завоеватель рассматривает его как опасное препятствие своим планам, но полагает борьбу с ним возможной лишь после серьезнейшей подготовки.

Династы Верхней Македонии не сумели организовать выступление и были перебиты; греки и персы, очевидно, не ожидавшие столь быстрой развязки, также не смогли воспользоваться благоприятной обстановкой; наконец, и семье Филиппа не удалось воспользоваться удобным моментом для полной ликвидации оппозиции в среде македонской знати.

Александр Македонский утвердился на престоле, а его мать обрела влияние при дворе и статус вдовствующей царицы. Однако сразу же после отбытия сына в поход позиции Олимпиады пошатнулись: македонская знать по-прежнему не желала признавать ее власть. Олимпиаде пришлось еще при жизни сына покинуть Македонию и искать убежище в Эпире, при дворе своего брата.

Сам Александр Македонский, впрочем, тоже в полной мере не пожал плоды убийства Филиппа с середины 30-х годов балканский мир выпадает из сферы его интересов. В конечном счете, добившись значительных успехов в Азии, Александр утратил контроль над Балканами, а македонская знать сохранила свое влияние в стране…

ЗАГОВОР ФИЛОТЫ ПРОТИВ АЛЕКСАНДРА МАКЕДОНСКОГО

Македония. 330 год до Р.Х.

Во время завоевательного восточного похода македонского царя Александра умеренные и демократичные греко-македонские обычаи при его дворе постепенно сменялись торжественным и пышным персидским церемониалом. Персы, являясь к царю, обычно склонялись перед ним, целовали в знак почтения кончики своих пальцев, простирались ниц. Александр стал добиваться, чтобы эти церемонии, унизительные с точки зрения свободных греков, не считавших себя чьими-либо подданными, или македонян, как и прежде, видевших в царе только первого среди равных, совершали также и его греко-македонские «друзья». Теперь царь принимал в громадном роскошном шатре, восседая на стоявшем посредине золотом троне, шатер был окружен тремя подразделениями стражников, греко-македонскими и персидскими. Уходили в прошлое времена, когда какой-нибудь Филота, Клит или Каллисфен мог запросто явиться в палатку Александра и провести время за дружеской беседой; «друзья» Александра должны были испрашивать аудиенцию и участвовать в царском приеме, превращавшемся в пышное и унизительное для них зрелище. Впрочем, Александр не ограничивался попытками заставить греков и македонян усвоить персидские обычаи. Он стремился также внедрить в персидскую среду греко-македонские обычаи. Отобрав 30 тысяч мальчиков, он велел учить их греческой грамоте и македонским военным приемам. Греческое воспитание получали по его приказу и дети Дария III.

Греко-македонскому окружению царя казалось, что Александр превращается в перса и заставляет становиться персами, варварами греков и македонян; превращается в восточного деспота и хочет сделать свободных греков и македонян своими рабами. Возмущение вызывало и обожествление Александра, также создавшее глубокую пропасть между ним и его греко-македонским окружением.

Как бы то ни было, в армии Александра появились недовольные. Даже среди ближайших друзей Александра далеко не все следовали его примеру. Так, если Гефестион одобрял царя и, как и он, изменил образ жизни, то Кратер, занимавший примерно с середины 330 года место, ранее принадлежавшее Пармениону, подчеркнуто сохранял верность «отеческим» обычаям. Кратер, видимо, вообще не желал бездумно следовать за Александром, хотя и считал своим долгом поддерживать носителя власти.

Александр в общем был хорошо осведомлен о настроениях своих солдат и командного состава, и это внушало ему глубокую тревогу. Он подверг перлюстрации письма своих «друзей», чтобы выведать их образ мыслей. И все же известие о заговоре на его жизнь Александр воспринял как гром среди ясного неба.

Заговор обнаружился вследствие чрезмерной болтливости одного из участников, некоего Димна, открывшего тайну его существования своему возлюбленному Никомаху. Димн происходил из хорошей семьи, но не занимал заметного положения.

Димн поведал Никомаху, что через три дня Александр будет убит и в этом замысле принимает участие он сам вместе со смелыми и знатными мужами. Угрозами и уговорами Димн добился от перепуганного Никомаха обещания молчать и присоединиться к заговору. Однако сразу же после встречи с Дим-ном Никомах отправился к своему брату Кебалину и все ему рассказал. Братья условились, что Никомах останется в палатке, дабы заговорщики не заподозрили недоброго.

Кебалин, встав у царского шатра, куда не имел доступа, ожидал кого-нибудь, кто бы провел его к царю. Ждал он долго, пока не увидел Филоту, задержавшегося у Александра. Кебалин рассказал ему обо всем и попросил немедленно доложить царю. Филота снова пошел к Александру, но в беседе с ним не упомянул о заговоре. Вечером Кебалин, встретив Филоту у входа в царский шатер, спросил, исполнил ли тот его просьбу. Филота отговорился тем, что у Александра не было времени для беседы с ним. На следующий день все повторилось Поведение Филоты в конце концов стало внушать Кебалину подозрения, и он отправился к Метрону, ведавшему арсеналом.

Укрыв Кебалина у себя, Метрон немедленно доложил Александру, находившемуся в этот момент в бане, обо всем, что узнал. Александр тотчас же послал своих телохранителей схватить Димна, а сам пошел в арсенал, чтобы лично допросить Кебалина. Получив сведения, которыми тот располагал, Александр спросил еще, сколько дней прошло с тех пор, как Никомах рассказал о заговоре, узнав, что идет уже третий день, он заподозрил недоброе и приказал арестовать самого Кебалина. Последний, естественно, стал уверять, что, узнав о готовящемся злодействе, сразу же поспешил к Филоте. Услышав имя Филоты, Александр насторожился. Много раз повторял он одни и те же вопросы: обращался ли Кеба-лин к Филоте, требовал ли, чтобы Фи-лота пошел к нему, – и постоянно получал утвердительные ответы. Наконец, воздев руки к небесам, Александр стал жаловаться на неблагодарность его некогда близкого сподвижника. Тем временем Димн покончил с собой или был убит пришедшими его арестовать. Стоя над умирающим, Александр, как говорили, спросил: «Что дурного я замыслил против тебя, Димн, что тебе Филота показался более достойным править Македонией, чем я?» Ответа на свой вопрос он не получил…

В тот момент, когда Александр услышал имя Филоты, судьба последнего и его отца Пармениона была решена. Все дальнейшее разбирательство было сосредоточено вокруг Филоты. Александр видел в Парменионе предводителя и самого влиятельного из тех аристократов, которые стремились не допустить абсолютизации царской власти. Правда, Парменион выполнял уже второстепенные функции: в момент, когда обнаружился заговор, он находился в Мидии, вдали от действующей армии. Поведение Филоты, сына Пармениона, также внушало Александру озабоченность и недовольство. Через любовницу Филоты, некую Антигону из Пидны, до Александра доходили слухи о разговорах, которые он ведет: дескать, все победы одержаны Парменионом и Филотой; Александр, этот мальчишка, только благодаря им получил царскую власть. «Что был бы тот Филипп, если бы не Парменион? – спрашивал Филота. – И что – этот Александр, если бы не Филота? Где были бы Аммон, где змеи, если бы мы не захотели?».

Филоте, честолюбивому сыну Пармениона, было намного труднее скрыть свою враждебность новому курсу. Более горячий, чем его отец, более страстный и в политике, он по крайней мере в самом узком кругу давал волю гневу. И если Филота помалкивал в присутствии Александра и среди его приближенных, то его настроение было известно всем. К тому же не было недостатка в доносчиках, передававших царю его высказывания. Александр в течение многих лет терпел Филоту, помня о заслугах его отца, а также об уважении, которым сам Филота пользовался в армии. Когда же после смерти Дария противоречия стали обостряться, Филота в качестве командующего конницей знати становился все более несносен. Не было сомнений в том, что теперь он занял в лагере место своего отца, стал носителем традиций Филиппа и пользовался значительной поддержкой в аристократическом кругу. В итоге этот человек был опаснее всех.

Известен разговор Филоты с Каллисфеном. «Кого больше всего почитают в Афинах?» – спросил Филота. «Гармодия и Аристогитона, – отвечал Каллис-фен, – потому что они убили одного из двух тиранов и уничтожили тиранию». «А может ли, – продолжал Филота, – убийца тирана спастись в каком-нибудь греческом городе?» «В других, может быть, и нет, но у афинян он сможет укрыться, – сказал Каллисфен, – ведь они за детей Геракла воевали даже против Еврисфея, бывшего тогда тираном Эллады». Разговор этот едва ли вымышлен. Учитывая глубокое недовольство того и другого политикой Александра, легко представить их говорящими обиняком о желательности устранения Александра. Афины, где свято почиталась память тираноубийц, были врагом Александра, так что Каллисфен мог указать на Афины как на естественное убежище предполагаемого убийцы македонского царя. Нежелание Филоты донести о заговоре свидетельствовало, что он рассчитывал в любом случае использовать в своих интересах ситуацию, которая могла сложиться после гибели Александра.

Сразу же после смерти Димна Александр вызвал к себе Филоту и предложил ему опровергнуть обвинение. Филота попытался все обратить в шутку: Кеба-лин передал ему слова развратника Никомаха, но он не поверил столь ничтожному свидетелю и подумал, что над ним станут смеяться, если он будет рассказывать о ссорах между влюбленным и распутником. Александр сделал вид, что принимает объяснение, однако сразу же после его ухода созвал «друзей»; Филота приглашен не был. Допросив Никомаха, на обсуждение поставили дело Филоты. Основным обвинителем выступал Кратер, стремившийся в своих карьеристских целях уничтожить и Пармениона, положение которого он только что занял, и его сына. Участники совещания пришли к выводу, что Филота был либо организатором, либо участником заговора, и решили назначить следствие. Обо всем, что говорилось на совете, Александр велел молчать.

На следующий день объявили поход; Филота, как будто ничего не произошло, был приглашен на царский пир, и Александр там дружески с ним беседовал. Тем временем все выходы из лагеря и дороги заняли солдаты. Глубокой ночью в царский шатер явились «друзья» Александра – Гефестион, Кратер, Кен (зять Филоты), Эригий, а также Пердикка и Леоннат, принадлежавшие к отряду телохранителей. Для ареста своего «друга» Александр послал отряд в 300 человек под командованием Атария, сына Дейномена. Филоту взяли в постели и закованного, с закрытой головой отвели в шатер Александра.

На следующее утро Александр велел созвать всех своих воинов с оружием: он решил в соответствии с македонским обычаем представить дело Филоты на рассмотрение войска. Здесь Александр прямо обвинил Пармениона и Филоту в организации заговора. С обвинениями выступили также Аминта и Кен. Наконец, возможность говорить получил и сам Филота.

Оправдаться Филоте не удалось, хотя ни Никомах, ни Кебалин в числе заговорщиков его не назвали. Он не мог удовлетворительно объяснить свое молчание. Возбужденные солдаты требовали казни Филоты.

Ночью по требованию Гефестиона, Кратера и Кена Филоту подвергли пытке. Во время чудовищного по своей жестокости допроса Филота рассказал, будто уже в Египте, когда было объявлено о божественности Александра, Парменион и Гегелох (погибший в сражении при Гавгамелах) договорились убить Александра, но только после того, как будет уничтожен Дарий III, потом Филоту заставили принять участие в заговоре. В настоящее время трудно судить, насколько показания Филоты, вырванные у него под пыткой, соответствовали действительности. Плутарх называет обвинения, возводившиеся на Филоту, «мириадами клевет». Фактом, однако, было то, что Филота не донес о готовившемся покушении, и это делало его неведение подозрительным, давало Александру желанную возможность обвинить и погубить как самого Филоту, так и его отца Пармениона.

Александр лично присутствовал при истязании. Лежа за занавеской, он слушал показания Филоты, перемежавшиеся отчаянными воплями и униженными мольбами о пощаде, обращенными к Гефестиону. Говорили, что Александр даже воскликнул: «Таким-то малодушным будучи, Филота, и трусом, ты посягаешь на подобные дела?» Физических мук царственному палачу было, наверное, недостаточно, он желал наслаждаться еще и нравственным унижением своего врага.

На следующий день на сходке воинов, куда принесли и Филоту (сам он уже не мог ходить), были оглашены его показания. После этого на суд армии был представлен Деметрий, также обвиненный в соучастии. Демерий упорно отрицал все обвинения и требовал для себя пытки. Измученный Филота, опасаясь, что палачи снова примутся за свою работу, дабы вырвать у него сведения об участии Деметрия в заговоре, стал звать к себе некоего Калиса, стоявшего неподалеку. Перепуганный Калис отказался, и тогда все услышали, как Филота проговорил: «Неужели ты допустишь, чтобы Деметрий лгал, а меня бы снова пытали». Эта сцена привлекла общее внимание. Калис побледнел, голос его пресекся. Раньше никто не называл его имени, и стоявшие вокруг македоняне подумали было, что Филота хочет оклеветать невиновного, однако не выдержавший напряжения Калис внезапно сознался: и он, и Деметрий замышляли убийство Александра.

Солдатская сходка приговорила обвиняемых к смертной казни; по македонскому обычаю, всех их, включая, разумеется, и Филоту, воины побили камнями и забросали дротиками. Вслед за ними казнили и линкестийца Александра, уже третий год находившегося в заключении. Аминта, сын Андромена, поддерживавший дружеские отношения с Филотой и поэтому также вовлеченный в процесс о заговоре на жизнь Александра, был оправдан и освобожден из-под стражи. Организовать расправу над Парменионом Александр поручил Полидаманту, одному из самых близких друзей престарелого военачальника. В сопровождении двух арабов Полидамант за 11 дней пересек пустыню на верблюдах и доставил в Мидию приказ убить осужденного; одновременно он привез письма и самому Пармениону: одно – от царя, другое – якобы от Филоты. Пока старик читал письмо, как он думал, от сына, Клеандр, брат Кена, один из присутствовавших при этом высших македонских командиров, вонзил ему в бок свой меч, а затем перерезал горло. Остальные бросились колоть и рубить тело мечами. Голову Пармениона отправили Александру.

Уничтожив Пармениона, Филоту и других участников заговора, а заодно и линкестийца Александра, царь лишь частично достиг своей цели. Ему удалось подавить и запугать оппозицию, но только на время. Гибель Пармениона и Филоты вызвала в армии нежелательные для Александра толки; нашлось немало людей, сочувствовавших осужденным. Казнь линкестийца Александра сделала его родственника Антипатра, наместника Македонии, врагом царя. Из солдат, выражавших в своих письмах недовольство войной (об этих настроениях Александр узнавал благодаря перлюстрации солдатских писем), он создал что-то вроде штрафного подразделения. Желая вырваться оттуда, штрафники проявляли исключительное геройство, однако их мысли и настроения не менялись.

ЗАГОВОР КАТИЛИНЫ

Рим. 64–61 годы до Р.Х.

Имя знаменитого римского политического авантюриста Каталины известно каждому, изучавшему латынь: знаменитые обвинительные речи Цицерона, направленные против него, вошли во все учебники, как один из лучших образцов ораторского искусства.

Кто же такой Катилина?

Саллюстий пишет, что Луций Катилина, происходивший из знатного рода, отличался могучей духовной и физической силой, но вместе с тем дурным, испорченным характером. С юных лет ему были милы междоусобные войны, убийства, грабежи, гражданские распри… Свое тело он приучил невероятно легко переносить голод, стужу, недосыпание. Дух он имел неукротимый, был коварен, непостоянен, лжив, жаден до чужого, расточителен в своем, пылок в страстях, красноречием обладал в достаточной степени, благоразумием – ни в малейшей. Историк говорит о Каталине как о приверженце Суллы, его обуяло страстное желание последовать примеру диктатора и захватить в свои руки власть в государстве.

Цицерон рисует образ Каталины тоже далеко не радужными красками. В своих речах против Катилины – так называемых Катилинариях – Цицерон обвинял своего политического противника: «Теперь ты открыто посягаешь на все государство, обрекая на гибель и опустошение храмы бессмертных богов, городские жилища, существование граждан, наконец, всю Италию». По словам Цицерона, Катилина окружил себя последними подонками, и нет в Италии такого «отравителя, гладиатора, бандита, разбойника, убийцы, подделывателя завещаний, мошенника, кутилы, мота, прелюбодея, публичной женщины, совратителя молодежи, развратника и отщепенца», которые не признались бы в самых тесных дружеских отношениях с Катилиной.

На самом деле Катилина очень долго придерживался легальных форм борьбы и «конституционного» пути. Его политическая карьера складывалась вначале весьма благополучно. Впервые его фигура появляется на политической арене в годы проскрипций и террора В 73 году его обвиняют в кощунственной связи с весталкой Фабией, которая, кстати говоря, была сестрой жены Цицерона. Однако благодаря защите Квинта Лутация Катулла он был оправдан. В 68 году Катилина – претор, после чего он получает в управление провинцию «Африка» В Рим же он возвращается в 66 году, и с этого времени начинается для него целая серия неудач.

Он выдвигает свою кандидатуру на занятие консульской должности (на 65 год), однако вскоре ее приходится снять. Дело в том, что из провинции «Африка» прибыла делегация, которая обратилась в сенат с жалобой на своего бывшего наместника

Консулами на 65 год избираются Публий Автроний Пет и Публий Корнелий Сулла Однако вскоре после своего избрания они были признаны виновными в подкупе избирателей. На новых выборах в консулы прошли совсем другие кандидаты.

Эти события стали, видимо, причиной так называемого первого заговора Катилины. В нем принимали участие помимо самого Каталины неудачливые претенденты на консульство, т. е. Автроний и Сулла, некто Гней Писон, как говорил о нем Саллюстий, «молодой человек знатного происхождения и отчаянной отваги», и, наконец, по некоторым сведениям, даже Красе и Цезарь. Заговорщики якобы собирались убить новых консулов в день их вступления в должность, а затем восстановить в правах Автрония и Суллу Что касается Красса, то он намечался чуть ли не в диктаторы. Однако замышляемый переворот не состоялся и был дважды сорван, один раз по вине Красса, который не явился в условленный день на заседание сената, вторично – по вине самого Катилины, который подал знак заговорщикам ранее намеченного срока

Интересно отметить, что против заговорщиков не последовало никаких репрессий.

В 65 году Катилина был привлечен к суду по жалобе африканской делегации. Его снова оправдывают, но процесс затягивается настолько, что он не может участвовать в консульских выборах и на 64 год. Все это происходит как раз в то время, когда Цицерон собрался было выступать в качестве его защитника, хотя и не сомневался в его вине

Итак, Катилина терпит неудачу с выборами уже второй раз. Несмотря на это он начинает активно готовиться к выборам на 63 год и выдвигает свой основной лозунг, новые долговые книги, т е. отмена всех старых долгов. Это был смелый шаг. Имя Катилины становится теперь популярным в самых различных слоях римского общества У него появляются приверженцы как среди обремененных долгами аристократов и разорившихся ветеранов Суллы, так и среди низов

В разгар предвыборной кампании летом 64 года Катилина собирает своих наиболее видных сторонников. По словам Саллюстия, на этом собрании присутствовали представители как высшего, т. е. сенаторского, так и всаднического сословий, а также многочисленные представители муниципиев и колоний. Катилина старался воодушевить собравшихся, вновь обещая кассацию долгов, проскрипции богачей, государственные и жреческие должности. В заключение он заявил, что Писон, находящийся с войском в ближней Испании, и Публий Нуцерин в Мавритании разделяют все пункты его программы, как и Гай Антоний, который, судя по всему, будет вместе с ним, Катилиной, избран консулом. В Риме распространился слух о благосклонном отношении Красса к новому заговору.

В ходе подготовки к выборам промотавшийся аристократ Квинт Курий, желая произвести впечатление на свою любовницу, сообщил ей, что он вместе с Катилиной готовит заговор, а от нее слух о намерениях Катилины и его окружения распространился по всему городу. Это и было, как считает древний историк Саллюстий, главной причиной, изменившей отношение знати к кандидатам. В результате Катилина вновь проиграл, а консулами на 63 год были избраны Цицерон и Гай Антоний.

После поражения на консульских выборах на 63 год, Катилина начинает готовиться к консульским выборам на 62 год Правда, наряду с этим он вербует новых участников заговора, заготовляет оружие, снабжает деньгами Манлия, который должен был собрать войско в Этрурии

Выступая перед своими сторонниками, он говорил – государство попало в полную зависимость от олигархов, а мы превращены в бесправную чернь; нам они оставили «судебные преследования и крайнюю бедность». Олигархи не знают, куда девать свои богатства, «между тем как у нас не хватает средств на самое необходимое»; «у нас дома бедность, вне дома долги». «Вот она, вот она ваша свобода, которой вы всегда жаждали», – говорил Катилина.

Он действует в рамках закона, что заставляет Цицерона занимать выжидательную и осторожную позицию.

Однако, чем ближе подходил срок новых выборов, тем напряженнее становилось положение. Речь шла о соревновании четырех претендентов Катилины, юриста Сульпиция Руфа, видного военачальника Лициния Мурены и Децима Юния Силана В ходе предвыборной кампании Сульпиций Руф снимает свою кандидатуру.

Такой неожиданный оборот дела значительно повышал шансы Катилины. Но чем энергичнее он добивался консульства, тем более настойчиво распространялись по городу порочащие его слухи Говорилось, что он собирается привести на выборы сулланских ветеранов из Этрурии, что снова проводятся тайные собрания заговорщиков, что подготовляется убийство Цицерона. Дабы доказать, что ничем противозаконным он не занимается и, в частности, против Цицерона не злоумышляет, Катилина соглашается жить под наблюдением в доме Цицерона

И все-таки дело доходит до открытого разрыва Катилины с сенатом. На одном из заседаний Катон заявил о своем намерении привлечь его к суду. В ответ на это Катилина произнес весьма неосторожную и «дерзкую» фразу: если, мол, попытаются разжечь пожар, который будет угрожать его судьбе, его благополучию, то он потушит пламя не водой, а развалинами

Цицерон счел возможным перейти к более решительным действиям. На заседании сената 20 октября 63 года он поставил вопрос об опасности, угрожающей государству, и предложил в связи с этим отсрочить проведение избирательных комиций. На следующий день сенат заслушал специальный доклад консула о создавшемся положении, причем в конце доклада Цицерон обратился непосредственно к Катилине, предлагая высказаться по поводу предъявляемых ему претензий и обвинений К крайнему удивлению и даже возмущению присутствующих сенаторов, последний вызывающе заявил, что, по его мнению, в государстве есть два тела: одно – слабое и со слабой головой, другое же – крепкое, но без головы; оно может найти свою голову в нем, Катилине, пока он еще жив.

После этого заявления Катилина демонстративно – а по словам Цицерона, с ликованием – покинул заседание сената. Впечатление, произведенное его словами, было, видимо, настолько велико, что сенаторы тотчас же вынесли решение о введении чрезвычайного положения и вручили консулам неограниченные полномочия по управлению государством. Это была крайняя мера, к которой в Риме прибегали лишь в исключительных случаях.

Через несколько дней после этого заседания были все же созваны избирательные комиции. Откладывать их на еще более поздний срок уже не было возможности, зато Цицерон постарался сделать все, чтобы оправдать декрет сената о чрезвычайном положении. Марсово поле, на котором происходило собрание, было занято вооруженной стражей. Сам консул, желая подчеркнуть грозившую лично ему смертельную опасность, явился на выборы в панцире платах. Однако выборы прошли спокойно. Катилина снова был забаллотирован; консулами на 62 год избрали Децима Юния Силана и Луция Лициния Мурену. Таким образом, четвертая по счету попытка Каталины добиться консульства законным путем снова окончилась провалом.

И только теперь Катилина вступает на иной путь борьбы. Он собирает заговорщиков и сообщает им, что намерен лично возглавить войска, собранные в Этрурии одним из его наиболее ярых приверженцев – Гаем Манлием. Два видных участника заговора заявляют о своей готовности завтра же расправиться с Цицероном. Но покушение это не удается: предупрежденный осведомителями, Цицерон окружил свой дом стражей, а заговорщикам, когда они явились к нему с утренним визитом, было отказано в приеме.

8 ноября было снова собрано экстренное заседание сената, в котором вместо обычного доклада Цицерон выступил с эффектной речью. Это была первая речь против Каталины, первая Катилинария Консул говорил о том, что если Тиберий Гракх был убит за попытку самого незначительного изменения существующего государственного строя, то как можно терпеть Катилину, который стремится «весь мир затопить в крови и истребить в огне». Цицерон требовал, чтобы Катилина покинул Рим, поскольку между ним, желающим опереться на силу оружия, и консулом (т. е. самим Цицероном), опирающимся только на силу слова, должна находиться стена. Катилина, видя, что подавляющее большинство сената настроено по отношению к нему крайне враждебно, почел за благо шять совету и в тот же вечер покинул Рим.

Выступая на следующий день, 9 ноября, со своей второй речью перед народом, Цицерон сразу заявил: «Он ушел, он удалился, он бежал, он вырвался!» В этой речи перечислено шесть разных категорий сторонников Катилины. Первая категория – это те, кто, несмотря на огромные долги, владеет крупными поместьями и не в состоянии расстаться с ними. Вторая – те, кто, будучи обременен долгами, стремится все же к достижению верховной власти и почетных должностей. Третья – в основном разорившиеся колонисты, ветераны Суллы. Четвергая, самая пестрая, смешанная по составу – это люди, безнадежно залезшие по тем или иным причинам в долги и находящиеся под вечной угрозой вызова в суд, описи имущества и т. п. Пятая – всякого рода преступные элементы, которых не вместит никакая тюрьма. И наконец, последняя, шестая категория – преданнейшие приверженцы и любимцы Катилины, т. е. щеголи, бездельники и развратники из среды «золотой молодежи».

А Катилина, прибыв в лагерь Манлия в Этрурии, присвоил себе знаки консульского достоинства. Тогда сенат объявляет его и Манлия врагами отечества и поручает консулам произвести набор армии.

В декабре, последнем месяце пребывания у власти консулов 63 года, развитие событий, именуемых заговором Катилины, принимает трагический оборот. Заговорщики, оставшиеся в Риме без своего вождя, не пали духом. Заговор возглавил Публий Корнелий Лентул. Ему якобы было предсказано, что он тот третий представитель рода Корнелиев – до него уже были Цинна и Сулла, – которому уготована «царская власть и империй» в римском государстве. Был разработан следующий план действий: народный трибун Луций Бестиа выступит в комициях с резкой критикой деятельности Цицерона, возлагая на него ответственность за фактически уже начавшуюся гражданскую войну, что и послужит сигналом к решительному выступлению. Большой отряд заговорщиков во главе со Статилием и Габинием должен поджечь город одновременно в 12 местах; Цетегу поручается убийство Цицерона, а ряду молодых участников заговора из аристократических семей – истребление их собственных родителей.

В это время в городе находились послы галльского племени аллоброгов. Они прибыли в Рим с жалобой на притеснения магистратов и действия публи-канов, сумевших довести общину аллоброгов почти до полного разорения. У Лентула возникла идея привлечь это галльское племя к участию в заговоре, и он поручает одному из своих доверенных людей вступить в соответствующие переговоры с послами.

Сначала представителю Лентула как будто удается соблазнить послов щедрыми посулами. Но, поразмыслив, аллоброги сообщили об этом предложении своему лидеру Фабию, Санге, а тот немедленно доложил обо всем Цицерону. Последний разработал хитроумный план: для получения доказательств послы, по наущению Цицерона, попросили от главарей заговора письма для своих вождей. Лентул, Цетег, Статилий и Габиний охотно вручили компрометирующие их документы послам-аллоброгам.

Все последующее было разыграно как по нотам. Когда в ночь на 3 декабря аллоброги с сопровождавшим их представителем заговорщиков Титом Воль-турцием пытались выехать из Рима, они по распоряжению Цицерона были задержаны и доставлены обратно в город. Имея теперь на руках документальные доказательства антигосударственной деятельности заговорщиков, Цицерон распорядился об их аресте.

На утреннем заседании сената заговорщикам был учинен допрос. Тит Воль-турций, допрашиваемый первым, сначала все отрицал, но, когда сенат гарантировал ему личную безопасность, охотно покаялся и выдал всех остальных. Аллоброги подтвердили его показания; с этого момента арестованные главари заговора оказались в безвыходном положении. Сначала речь шла о четырех: Лентуле, Цетеге, Габиний и Статилий, но затем к ним был присоединен некто Цепарий, который, по планам заговорщиков, должен был поднять восстание в Апулии.

Слух о раскрытии заговора и об аресте его вождей распространился по всему городу. К храму богини Согласия, где заседал сенат, собрались огромные толпы народа. Цицерону была устроена овация, и он обратился к народу с новой речью против Катилины (третья Катилинария). В этой речи уже звучат ноты торжества, и именно этой речью открывается кампания безудержного самовосхваления.

На следующий день в сенате были заслушаны показания некоего Луция Тарквиния, который тоже направлялся к Катилине, но по дороге был задержан и возвращен в Рим. Он подтвердил показания Вольтурция о готовившихся поджогах, убийствах сенаторов и походе Каталины на Рим. Однако, когда он заявил, что был направлен к последнему самим Крассом, чтобы ускорить намечавшийся поход, это вызвало бурю возмущения среди сенаторов, значительная часть которых, по словам Саллюстия, находилась от Красса в полной зависимости.

Теперь следовало решить судьбу заговорщиков, тем более что, по распространившимся в тот день слухам, вольноотпущенники Лентула и Цетега якобы замышляли освободить арестованных при помощи вооруженной силы. Цицерон снова созывает – 5 декабря – заседание сената, на котором ставит вопрос о том, как следует поступить с теми, кто находится под арестом и уже признан виновным в государственной измене.

На знаменитом заседании сената от 5 декабря первым выступил избранный консулом на 62 год Децим Юний Силан. Он высказался за высшую меру наказания. К нему присоединился другой консул предстоящего года – Луций Ли-циний Мурена и ряд сенаторов. Однако избранный претором на 62 год Гай Юлий Цезарь, отнюдь не обеляя заговорщиков, высказался против смертной казни как меры противозаконной (без решения народного собрания) и, кроме того, весьма опасного прецедента. Он предложил пожизненное заключение; имущество же осужденных должно быть конфисковано в пользу казны.

Предложение Цезаря произвело резкий перелом в настроениях сенаторов. Не помогло даже то, что Цицерон, нарушая процессуальные нормы, выступил с очередной речью против Каталины (четвертая Катилинария). Было внесено предложение отложить окончательное решение о судьбе заговорщиков до победы над Катилиной и его войском. Снова выступил Децим Силан и разъяснил, что под высшей мерой наказания он подразумевал именно тюремное заключение. И тут прозвучала крайне резкая, решительная и убежденная речь Марка Порция Катона, который обрушился на заговорщиков, на всех колеблющихся, а Цезаря весьма прозрачным намеком изобразил чуть ли не соучастником заговора. После его выступления большинство сенаторов проголосовало за смертную казнь.

Поздно вечером 5 декабря Цицерон лично препроводил Лентула в подземелье Мамертинской тюрьмы; преторы доставили туда же остальных четырех арестованных. Все они были удушены рукой палача. После этого консул обратился к толпе, которая вновь собралась на Форуме и не расходилась, несмотря на поздний час. Консул торжественно произнес «vixerunt», что означало «они прожили» – обычный в Риме способ оповещения о чьей-либо смерти.

Вскоре особым решением народного собрания спасителю-консулу была вынесена благодарность и присвоено почетное наименование «отец отечества». Поспешная и беззаконная казнь пяти видных участников заговора была, пожалуй, предпоследним актом разыгравшейся драмы. Многие сторонники Каталины стали покидать его лагерь, как только до них дошла весть о судьбе Лентула, Цетега и других казненных. И хотя сам Катилина еще был жив и войско его еще не было разбито, исход движения был в общем предрешен.

В начале 61 года до Р.Х. около города Пистории трехтысячная армия Каталины была разбита правительственными войсками; вождь восстания погиб. Цицерон, считает Аппиан, «приобрел репутацию избавителя гибнущей родины».

ЗАГОВОР ПРОТИВ ЦЕЗАРЯ

Рим. 44 год до Р.Х.

В 44 году Гай Юлий Цезарь стал диктатором в четвертый раз, а консулом – в пятый. Положение его казалось бесспорным; новые почести, декретированные сенатом, соответствовали уже открытому обожествлению. Дни побед Цезаря ежегодно отмечались как праздники, а каждые пять лет жрецы и весталки совершали молебствия в его честь; клятва именем Цезаря считалась юридически действительной, а все его будущие распоряжения заранее получали правовую силу. Месяц квинтилий переименовался в июль, Цезарю посвящался ряд храмов и т. д. и т. п.

Но все чаще звучали разговоры о Цезаре и царском венце. Отрешение от должности трибунов, власть которых всегда считалась священной и неприкосновенной, произвело крайне неблагоприятное впечатление. А вскоре после этих событий Цезарь был провозглашен диктатором без ограничения срока. Началась подготовка к парфянской войне. В Риме стали распространяться слухи о том, что в связи с походом столица будет перенесена в Илион или в Александрию, а для того, чтобы узаконить брак Цезаря с Клеопатрой, будет предложен законопроект, согласно которому Цезарь получает разрешение брать себе сколько угодно жен, лишь бы иметь наследника.

Монархические «замашки» Цезаря, то ли существовавшие на самом деле, то ли приписываемые ему общей молвой, оттолкнули от него не только республиканцев, которые одно время рассчитывали на возможность примирения и альянса, но даже явных приверженцев Цезаря. Так, один из главных руководителей будущего заговора Марк Юний Брут, в соответствии с традициями той ветви рода Юниев, к которому он принадлежал, был убежденным сторонником «демократической партии». Создалась парадоксальная ситуация, при которой всесильный диктатор, достигший, казалось бы, вершины власти и почета, на самом деле очутился в состоянии политической изоляции. Уже и народ не был рад положению в государстве: тайно и явно возмущаясь самовластием, он искал освободителей. Когда в сенат были допущены иноземцы, появились подметные листы с надписью: «В добрый час! не показывать новым сенаторам дорогу в сенат!»

Заговор против Цезаря сложился в самом начале 44 года. Его возглавляли Марк Брут и Гай Кассий Лонгин. В свое время этих приверженцев Помпея, выступавших против Цезаря с оружием в руках, он не только простил, но и предоставил почетные должности: оба они стали преторами. Интересен состав и других заговорщиков: кроме главарей заговора Марка Брута, Гая Кассия и таких видных помпеянцев, как Кв. Лигарий, Гней Домиций Агенобарб, Л. Понтий Аквила (и еще нескольких менее заметных фигур), все остальные участники заговора были до недавнего прошлого явными сторонниками Цезаря. Л. Туллий Кимвр, один из наиболее близких к диктатору людей, Сервий Гальба, легат Цезаря в 56 году и его кандидат на консульство в 49 году, Л. Минуций Базил, тоже легат Цезаря и претор 45 года, братья Публий и Гай Каска, причем первый из них был уже избран трибуном на 43 год Всего же в заговор было вовлечено более 60 человек.

Тем временем подготовка к новой, i.e. парфянской, войне шла полным ходом. Цезарь намечает свой отъезд к войску на 18 марта (в Македонию), а 15 марта предполагалось заседание сената, во время которого квиндецемвир Л. Аврелий Котта (консул 65 года) должен был провести в сенате решение о награждении Цезаря царским титулом, основываясь на предсказании, найденном в си-виллиных книгах, по которому парфян может победить лишь царь.

Заговорщики колебались, убить ли диктатора на Марсовом поле, когда на выборах он призовет трибы к голосованию, – разделившись на две части, они хотели сбросить его с мостков, а внизу подхватить и заколоть, – или же напасть на него на Священной дороге или при входе в театр. Но когда было объявлено, что в иды марта сенат соберется на заседание в курию Помпея, то все охотно предпочли именно это время и место.

То, что его жизни угрожает опасность, Цезарь знал или по крайней мере догадывался. И хотя он отказался от декретированной ему почетной стражи, сказав, что он не желает жить в постоянном страхе, тем не менее он как-то бросил фразу, что не боится людей, которые любят жизнь и умеют наслаждаться ею, однако ему внушают более серьезное опасение люди бледные и худощавые. В данном случае Цезарь явно намекал на Брута и Кассия.

Злосчастные иды марта в истории приобрели нарицательный смысл как роковой день. Убийство Цезаря и предшествующие ему зловещие предзнаменования весьма драматично описаны рядом древних авторов. Например, все они единодушно указывают на многочисленные явления и знаки, начиная от самых невинных, вроде вспышек света на небе, внезапного шума по ночам, и вплоть до таких страшных признаков, как отсутствие сердца у жертвенного животного или рассказа о том, что накануне убийства в курию Помпея влетела птичка королек с лавровой веточкой в клюве, ее преследовала стая других птиц, которые ее здесь нагнали и растерзали.

А за несколько дней до смерти Цезарь узнал, что табуны коней, которых он при переходе Рубикона посвятил богам и отпустил пастись на воле, упорно отказываются от еды и проливают слезы.

Знамения на этом не закончились. Накануне рокового дня Цезарь обедал у Марка Эмилия Лепида, и, когда случайно речь зашла о том, какой род смерти самый лучший, Цезарь воскликнул. «Внезапный!» Ночью, после того как он уже вернулся домой и заснул в своей спальне, внезапно растворились все двери и окна. Разбуженный шумом и ярким светом луны, Цезарь увидел, что его жена Кальпурния рыдает во сне: ей привиделось, что мужа закалывают в ее объятиях и он истекает кровью. С наступлением дня она стала просить Цезаря не выходить из дому и отменить заседание сената или по крайней мере принести жертвы и выяснить, насколько благоприятна обстановка. Видимо, и сам Цезарь начал колебаться, ибо он никогда раньше не замечал у Кальпурнии склонности к суеверию и приметам.

Однако когда Цезарь решил направить в сенат Марка Антония, дабы отменить заседание, то один из заговорщиков, и в то же время особенно близкий Цезарю человек Децим Брут Альбин, убедил его не давать новых поводов для упреков в высокомерии и самому отправиться в сенат хотя бы для того, чтобы лично распустить сенаторов. По одним сведениям, Брут вывел Цезаря за руку из дома и вместе с ним пошел в курию Помпея, по другим данным, Цезаря несли в носилках. И даже по дороге в сенат Цезарю открылось несколько предостережений. Сначала ему встретился гадатель Спуринна, который предсказал диктатору, что в иды марта ему следует остерегаться большой опасности. «А ведь мартовские иды наступили!» – шутливо заметил Цезарь. «Да, наступили, но еще не прошли», – спокойно ответил гадатель.

Затем к Цезарю пытался обратиться какой-то раб, якобы осведомленный о заговоре. Но, оттесненный окружавшей Цезаря толпой, он не смог сообщить ему об этом. Раб вошел в дом и заявил Кальпурнии, что будет дожидаться возвращения Цезаря, так как хочет сообщить ему нечто чрезвычайно важное. Наконец, Артемидор из Книда, гость Цезаря и знаток греческой литературы, также имевший достоверные сведения о заговоре, вручил Цезарю свиток, в котором было изложено все, что он знал о готовящемся покушении. Заметив, что Цезарь все свитки, вручавшиеся ему по дороге, передает окружавшим его доверенным рабам, Артемидор якобы подошел к диктатору и сказал: «Прочитай это, Цезарь, сам, не показывая никому другому, и немедленно! Здесь написано об очень важном для тебя деле». Цезарь взял в руки свиток, однако из-за множества просителей прочесть его так и не смог, хотя неоднократно пытался это сделать. Он вошел в курию Помпея, все еще держа в руках свиток.

Заговорщикам не раз казалось, что они будут вот-вот разоблачены. Один из сенаторов, взяв за руку Публия Сервилия Каску, произнес: «Ты от меня, друга, скрываешь, а Брут мне все рассказал». Каска в смятении не знал, что ответить, но тот, смеясь, продолжал – «Откуда ты возьмешь средства, необходимые для должности эдила?»

Сенатор Попилий Лена, увидев в курии Брута и Кассия, беседующих друг с другом, неожиданно подошел к ним и пожелал им успеха в том, что они задумали, и посоветовал торопиться. Брут и Кассий были чрезвычайно напуганы этим пожеланием, тем более что, когда появился Цезарь, Попилий Лена задержал его при входе каким-то серьезным и довольно длительным разговором. Заговорщики уже готовились покончить с собой, прежде чем их схватят, но в этот момент Попилий Лена простился с Цезарем. Стало ясно, что он обращался к диктатору с каким-то делом, возможно просьбой, но только не с доносом.

Существовал обычай, что консулы при входе в сенат совершают жертвоприношения И вот именно теперь жертвенное животное оказалось не имеющим сердца. Цезарь весело заметил, что нечто подобное с ним уже случалось в Испании, во время войны. Жрец отвечал, что он и тогда подвергался смертельной опасности, сейчас же все показания еще более неблагоприятны. Цезарь приказал совершить новое жертвоприношение, но и оно оказалось неудачным. Не считая более возможным задерживать открытие заседания, Цезарь вошел в курию и направился к своему месту.

Дальнейшие события в описании Плутарха выглядели следующим образом: «При появлении Цезаря сенаторы в знак уважения встали со своих мест. Заговорщики же, возглавляемые Брутом, разделились на две группы: одни стали позади кресла Цезаря, а другие вышли навстречу вместе с Туллием Цимбром просить за его изгнанного брата; с этими просьбами заговорщики проводили Цезаря до самого кресла. Цезарь, сев в кресло, отклонил их просьбы, а когда заговорщики подступили к нему с еще более настойчивыми просьбами, он выразил им свое неудовольствие.

Тогда Туллий схватил обеими руками тогу Цезаря и начал стаскивать ее с шеи, что было знаком к нападению. Народный трибун Публий Сервилий Каска первым нанес удар мечом в затылок; рана эта, однако, была неглубока и несмертельна. Цезарь, обернувшись, схватил и удержал меч. Почти одновременно оба закричали: раненый Цезарь по-латыни: «Негодяй Каска, что ты делаешь?», а Каска по-гречески, обращаясь к своему брату: «Брат, помоги!» Не посвященные в заговор сенаторы, пораженные страхом, не смели ни бежать, ни защищать Цезаря, ни даже кричать.

Либо сами убийцы оттолкнули тело Цезаря к цоколю, на котором стояла статуя Помпея, либо оно там оказалось случайно. Цоколь был сильно забрызган кровью. Можно было подумать, что сам Помпеи явился для отмщения своему противнику, распростертому у его ног, покрытому ранами и еще содрогавшемуся. Цезарь, как говорят, получил двадцать три раны. Многие заговорщики, направляя удары против одного, в суматохе переранили друг друга».

Перед тем как напасть на диктатора, заговорщики условилирь, что они все примут участие в убийстве и как бы отведают жертвенной крови. Поэтому и Брут нанес Цезарю удар в пах. Отбиваясь от убийц, Цезарь метался и кричал, но, увидев Брута с обнаженным мечом, накинул на голову тогу и подставил себя под удары.

Эта драматическая сцена убийства изображается античными историками довольно согласно, за исключением отдельных деталей: Цезарь, защищаясь, пронзил руку Каски, нанесшему ему первый удар, острым грифелем («стилем»), а увидев среди своих убийц Марка Юния Брута, якобы сказал по-гречески: «И ты, дитя мое!» – и после этого перестал сопротивляться.

Мать Брута – Сервилия – была одной из самых любимых наложниц Цезаря. Однажды он подарил ей жемчужину стоимостью 150 тысяч сестерциев. В Риме мало кто сомневался, что Брут – плод их любви, что не помешало юноше принять участие в заговоре.

«После убийства Цезаря, – продолжает Плутарх, – Брут выступил вперед, как бы желая что-то сказать о том, что было совершено. Но сенаторы, не выдержав, бросились бежать, сея в народе смятение и непреодолимый страх. Одни запирали дома, другие бросали без присмотра свои меняльные лавки и торговые помещения; многие бежали к месту убийства, чтобы взглянуть на случившееся, другие бежали оттуда, уже насмотревшись.

Марк Антоний и Марк Эмилий Лепид, наиболее близкие друзья Цезаря, ускользнув из курии, спрятались в чужих домах.

Заговорщики во главе с Брутом, еще не успокоившись после убийства, сверкая обнаженными мечами, собрались вместе и отправились из курии на Капитолий. Они не были похожи на беглецов: радостно и смело призывали они народ к свободе, а людей знатного происхождения, встречавшихся им на пути, приглашали принять участие в их шествии.

На следующий день заговорщики во главе с Брутом вышли на Форум и произнесли речи к народу. Народ слушал ораторов, не выражая ни неудовольствия, ни одобрения, и своим полным безмолвием показывал, что жалеет Цезаря, но чтит Брута.

Сенат же, заботясь о забвении прошлого и о всеобщем примирении, с одной стороны, почтил Цезаря божественными почестями и не отменил даже самых маловажных его распоряжений, а с другой – распределил провинции между заговорщиками, шедшими за Брутом, почтив их подобающими почестями; поэтому все думали, что положение дел в государстве упрочилось и снова достигнуто наилучшее равновесие».

«Он часто говорил, что жизнь его дорога не столько ему, сколько государству – сам он давно уже достиг полноты власти и славы, государство же, если с ним что случится, не будет знать покоя и ввергнется в еще более бедственные гражданские войны», – пишет Светоний.

Эти слова Цезаря оказались пророческими. «После вскрытия завещания Цезаря обнаружилось, что он оставил каждому римскому гражданину значительную денежную сумму, – замечает Плутарх. – Видя, как его труп, обезображенный ранами, несут через Форум, толпы народа не сохранили спокойствия и порядка; они нагромоздили вокруг трупа скамейки, решетки и столы менял с Форума, подожгли все это и таким образом предали труп сожжению. Затем одни, схватив горящие головни, бросились поджигать дома убийц Цезаря, а другие побежали по всему городу в поисках заговорщиков, чтобы схватить их и разорвать на месте. Однако никого из заговорщиков найти не удалось, так как все они надежно попрятались по домам».

Когда по прошествии многих лет улеглось пламя жестокой гражданской войны, победитель император Октавиан Август, наследник Цезаря и основатель Римской империи, соорудил мраморный храм Божественного Юлия в центре Форума на том месте, где пылал погребальный костер Цезаря.

На протяжении всей истории Римской империи все императоры носили имя Цезаря: оно стало нарицательным и превратилось в титул.

ЗАГОВОР АНТИПАТРА ПРОТИВ ИРОДА

Иудейское царство. 4 год до Р.Х.

Иудейский царь Ирод заставил народы и племена трепетать под властью своих законов, но и сам никогда не испытывал покоя, вечно терзаясь страхами и опасениями за свою жизнь и власть. Его семья, члены которой как никто другой должны дать ему успокоение и утешение от государственных забот, являлась главной причиной его смертельных страхов.

В 37 году до Р.Х. Ирод женился на Мариамне, происходившей из древнего царского рода. У нее родились сыновья – Александр и Аристобул. Дворец Ирода Великого стал местом сложнейших семейных интриг.

Дело в том, что до восшествия на престол он был женат на Дориде, родившей ему сына Антипатра. Мариамна потребовала, чтобы Ирод изгнал из Иерусалима Антипатра, – и царь выполнил ее желание.

Но затем начались трения с родственниками Мариамны. Сначала ему показалось, что ее дед слишком высокомерен и чрезмерно гордится своим царским происхождением. Конфликт все обострялся, и в результате Ирод убил его. Затем традиция заставила Ирода возвести в сан первосвященника 17-летнего брата Мариамны, но когда на его первой проповеди заплакал весь народ в храме – судьба талантливого юноши была решена: он был отослан в Иерихон и там по приказу Ирода утоплен в пруду. Произошло это в 35 году до Р.Х.

Печальная участь постигла и саму Мариамну. В приступе ревности Ирод приказал убить ни в чем не повинную жену. Но словно в наказание за преступление, страсть к убитой возросла еще больше. Ирод был в отчаянии. Залив тело Мариамны медом, он хранил его во дворце, ночами беседовал с мертвой и убеждал себя в том, что она жива.

Дети Мариамны – Александр и Аристобул – возненавидели отца. Царю быстро донесли, что сыновья замышляют против него что-то недоброе. Тогда испуганный Ирод вернул из ссылки Антипатра и объявил новый порядок наследования: первым должен был взойти на престол Антипатр, за ним Александр и только потом Аристобул.

Но положение молодого наследника не было устойчивым, пока рядом были сводные братья. По его наущению придворные провоцировали Александра и Аристобула на резкие высказывания в адрес отца. Ироду рассказывали, что братья взывают к имени Мариамны, грозят рассчитаться с родственниками после смерти отца. Александр соблазнял евнухов из гарема отца, дарил им богатые подарки, называл Ирода старым развратником, красящим седые волосы, и обещал, что отнимет власть силой и сполна рассчитается с врагами. Конечно, шпионы обо всем донесли царю. Начались допросы, пытки и казни. Ирод уже не доверял никому. Один лишь Антипатр оставался близким к царю человеком, но и он плел дьявольскую сеть интриг, в которой хотел погубить братьев.

В конце концов Александр с братом Аристобулом стали жертвами отцовской ненависти. Ирод потребовал суда над сыновьями. Он сам выступил главным обвинителем, назвав в числе преступлений насмешки над отцом, оскорбления личности царя, покушения на его жизнь. Вся Иудея и Сирия с напряженным вниманием следили за этой трагедией. Царь потребовал для сыновей смертной казни – и никто из судей не решился ему возражать: Александр и Аристобул были задушены. Случилось это в 6 году до Р.Х.

Устранив конкурентов, Антипатр начал жаловаться матери, что стареет, а отец вроде бы не собирается умирать. Кто знает, уж не намерен ли Ирод пережить сына, да и зачем ему, Антипатру, власть в старости – и не проще ли укоротить жизнь царя?.. Но прежде чем захватить власть, надо было заручиться поддержкой народа и армии.

Антипатр попытался подкупить дарами и расположить к себе речами старых друзей отца и даже перетянул на свою сторону и заручился поддержкой Сатурнина, римского губернатора Сирии.

Ферора, брат Ирода, также был тесно связан с Антипатром, который незаметно приобрел довольно значительное число тайных сторонников, на содействие и поддержку которых в нужную минуту вполне мог рассчитывать. Антипатр продолжал льстить отцу, и тот видел в мятежном сыне самого ревностного, надежного и верного своего подданного.

Коварный заговорщик попытался привлечь на свою сторону Саломею, сестру Ирода, но лживыми посулами и обещаниями было невозможно обмануть коварную и хитрую царевну. Ей показалось подозрительным поведение Фероры и Антипатра. На людях они отрыто враждовали, а под покровом ночи в глубокой тайне вели продолжительные беседы. Саломея поделилась своими наблюдениями с Иродом и посоветовала ему быть настороже: возможно, его жизни угрожает опасность. Царь, хорошо знавший характер сестры, не сразу поверил ее словам, но стал более внимателен.

В свое время Ирод смертельно обиделся на Ферору, когда тот женился на служанке. Царь пытался заставить брата расторгнуть столь постыдный союз, но Ферора не отступил.

Жена Фероры окружила себя фарисеями, среди которых все чаще стали слышны разговоры, что самому богу угодно лишить трона Ирода и передать его Фероре. Изменники были преданы казни, а Ирод снова попытался убедить брата развестись с женой. На это требование Ферора заявил, что всегда был и остается верен ему, носителю верховной власти, но с женой расставаться не намерен.

Ирода оскорбил столь решительный ответ, и он запретил Антипатру вступать в какое-либо общение или переписку с Феророй. Однако приказы царя не были исполнены. Заговорщикам пришлось усилить меры предосторожности. Антипатр убедился, как опасна даже тень подозрения в глазах столь мстительного монарха, и поспешил выехать в Рим, к Цезарю, прихватив с собой завещание старого и больного царя.

Тем временем Ирод повелел брату удалиться за пределы Иудеи. Ферора покорился воле царя, поклявшись никогда больше не возвращаться ко двору. И свое слово сдержал. Он умер на чужбине.

Сразу после смерти Фероры два его вольноотпущенника явились к Ироду и заявили, что их хозяин был отравлен, и молили Ирода не оставлять без наказания столь явное злодейство. Служанки Фероры подверглись жестоким пыткам. Несчастные так ни в чем и не признались, и только одна чуть слышно прошептала сквозь рыдания: «Да не допустит бог, чтобы мать Антипатра избегла общих мучений, единственной виновницей которых была она сама». Слова эти встревожили царя. Несчастную женщину привели в чувство и снова подвергли пыткам. Она показала, что Антипатр смертельно ненавидит отца и горячо желает ему смерти, чтобы как можно скорее овладеть короной.

Затем уже слуга Антипатра сознался, что вручил Фероре смертельный яд, которым тот должен был отравить царя. Яд этот был привезен из Египта Антифилом, одним из друзей Антипатра. Яд был доставлен Фероре, а тот передал его своей жене. Последняя в конце концов раскрыла на допросе правду. «Мой супруг обо всем знал, – рассказывала она, – и дал свое согласие на вашу смерть, потому что навлек на себя ваш гнев, государь, и боялся его печальных последствий. Однако чувство братской любви и привязанности, которые вы ему явили во время его болезни, совершенно изменили его чувства и мысли. Однажды он позвал меня и сказал: „Я был введен в заблуждение Антипатром и оказался слишком слаб, чтобы не дать вовлечь себя в братоубийственное дело, которое нынче внушает мне отвращение. Я не хочу, чтобы душа моя перешла в иной мир запятнанной самым гнусным из злодеяний. А потому прошу вас бросить сейчас, в моем присутствии, в огонь этот яд“. И я, повинуясь моему супругу, тотчас сожгла его, сократив лишь малую толику, чтобы самой воспользоваться, если вы пожелаете предать меня позорной казни после внезапной смерти моего супруга». Вдова Фероры показала Ироду тайник, в котором хранился яд.

Антипатр в это время находился во главе посольства в Риме. Ирод хитростью выманил его в Иерусалим, написав Антипатру, что неотложные дела в Иудее требуют присутствия сына. Хотя письмо было полно самых нежных, самых душевных излияний и признаний в любви и отцовской привязанности, Антипатр им не поверил.

Прибыв на Сицилию, Антипатр заколебался, стоит ли ему ехать к Ироду. Мнения друзей разделились. Одни предлагали ему ждать, другие советовали поторопиться с отъездом, чтобы тем скорее и уже наверняка развеять подозрения отца и расстроить происки врагов. Антипатр все-таки решил продолжить путешествие.

Наконец он прибыл в Иерусалим. При встрече Антипатр хотел обнять отца, но Ирод с явным отвращением оттолкнул его и прямо заявил, что теперь не он его отец, а Квинтилий Вар, наместник Сирии, который и будет ему судьей.

На следующий день Ирод созвал многолюдное собрание, на котором председательствовал Квин. На суде присутствовали родственники царя, обвинители и некоторые из слуг, взятые с поличным, захваченные с письмами, способными служить доказательством их преступления.

Последним выступал Квинтилий Вар, наместник сирийский. «Можете говорить, если считаете себя невиновным. Мы вновь выслушаем вас», – обратился он к Антипатру. Но тот молчал. Тогда судья велел принести яд, о котором так много говорилось на этом процессе, чтобы испробовать его силу в действии. Яд дали одному из приговоренных к смерти, и тот тотчас же пал мертвым. Антипатра заключили в тюрьму.

Семейные несчастья до того омрачили жизнь Ирода, что он уже ни в чем не находил себе отрады. Помраченный дух его повлек развитие странных болезней, диагноз которых так до сих пор и не установлен. Помимо лихорадки по всей поверхности кожи он испытывал невыносимый зуд. Кроме того, его мучили одышка и болезненные судороги в мышцах. Между прочим, писатель и врач А. П. Чехов считал, что Ирод страдал от застарелой формы чесотки.

Ирод говорил, что его мучения будут расти, пока Антипатр жив, и потому захотел лично наблюдать за казнью собственного сына.

Ирод пережил сына на пять дней. Римский император Октавиан Август, узнав о казни Антипатра, сказал: «Гораздо лучше быть свиньей Ирода, чем его сыном!»

ЗАГОВОР ПРОТИВ КАЛИГУЛЫ

Рим. 41 год от Р.Х.

Гай Юлий Цезарь, имевший при жизни прозвище Калигула («Сапожок») и под этим именем вошедший в историю, был третьим сыном Германика и Агриппины Старшей. После смерти Тиберия, 18 марта 37 года, он был провозглашен императором.

В начале своего правления Калигула попытался восстановить народное собрание и вернуть ему право выбора должностных лиц. Новый император проявил щедрость и к римскому народу, выплатив ему деньги, которые присвоил Тиберий. Калигула часто устраивал роскошные зрелища и обильные раздачи продовольствия.

Все это было в самом начале его правления. Вскоре Калигула превратил принципат в откровенную монархию. Алчность его не знала границ. Император требовал, чтобы знатные и богатые люди в своих завещаниях делали бы его сонаследником, а потом объявлял их преступниками, осуждал на смерть и завладевал имуществом. Но всего этого оказалось недостаточно, и Калигула учредил множество новых и небывалых налогов (в том числе на продукты питания). Роскошь двора дошла до невероятных размеров. Принцип своего правления он выражал фразой, услышанной им в одной трагедии: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись!».

Главной формой борьбы с деспотической властью стали заговоры. В 40 году покончить с Калигулой хотели квестор Бетилен Басе и Секст Папиний. Предприятие провалилось. Заговорщиков казнили. Напуганный император начал было отступать от своей линии на полный разрыв с сенатом, однако примирение оказалось фикцией.

Новый заговор назревал. Он охватил окружение Гая и был чрезвычайно разветвленным. В заговоре участвовали сенаторы Анний Винициан, Эмилий Регул, Квинт Помпеи Секунд, Валерий Азиатик и другие. Состав заговорщиков и мотивы их участия в заговоре были различны. Например, Квинт Помпеи Секунд был скомпрометирован в глазах императора участием в «заговоре молодых людей», и, чтобы заслужить прощение, ему пришлось поцеловать сапог Калигулы. А вот Валерий Азиатик числился среди «друзей» Калигулы.

В заговор были также посвящены оба префекта претория и видные либерты императора – Каллист и Нарцисс. Каллист, либерт (вольноотпущенник) Калигулы, достиг величайшей власти, почти такой же, как сам император. Но он имел немало причин опасаться за свою жизнь; особую роль тут играло его несметное богатство. Потому он сблизился с Клавдием, дядей императора, и тайно примкнул к нему в надежде, что после кончины Калигулы власть перейдет к Клавдию и что он, Каллист, благодаря своему влиянию займет при новом императоре видное положение.

Но, как и префекты претория, Каллист не фигурировал среди исполнителей. Эту роль взяли на себя трибуны и центурионы преторианских когорт – всадники Кассий Херея и Корнелий Сабин. Первый приобрел известность в сентябре 34 года, когда, будучи центурионом, вступил в схватку с мятежными легионерами. Калигула многим был ему обязан, но несмотря на это унижал старого воина: обзывал его неженкой и бабнем, назначал ему в качестве пароля слова «Приап» или «Венера», предлагал ему в благодарность за что-то руку для поцелуя, сложив и двигая ее непристойным образом.

Когда Калигула объявил, что намерен отправиться на Восток, заговорщики поняли, что пора действовать. Имелись и другие причины, заставлявшие торопиться. Калигула направил угрожающее письмо наместнику Сирии Петронию, призывая его совершить самоубийство, грозился наказать Меммия Регула, наместника Лидии, Македонии и Греции за задержку с отправкой в Рим статуи Зевса Олимпийского. Калигула становился все более подозрительным, а будущее его приближенных – все более непредсказуемым.

Иосиф Флавий в «Иудейских древностях» так пишет о настроениях в Риме: «Между тем слухи о заговоре Кассия Хереи распространились среди многих, и все эти люди – сенаторы, всадники и простые воины – стали вооружаться; не было вообще ни одного человека, который не считал бы убийство Калигулы великим счастьем. Поэтому заговорщики по мере своих возможностей старались не отставать друг от друга в проявлении доблести и по возможности от всего сердца способствовать убиению тирана».

Решено было напасть на Калигулу на Палатинских играх (конец января 41 года), в полдень, при выходе с представлений.

«Убийство было предвещено многими знаменьями, – отмечает другой античный историк Светоний. – В Олимпии статуя Юпитера, которую он приказал разобрать и перевезти в Рим, разразилась вдруг таким раскатом хохота, что машины затряслись, а работники разбежались; а случившийся при этом человек, по имени Кассий, заявил, что во сне ему было велено принести в жертву Юпитеру быка. В Капуе в иды марта молния ударила в Капитолий, а в Риме – в комнату дворцового привратника; и нашлись толкователи, уверявшие, что одно знаменье возвещало опасность господину от слуг, а другое – новое великое убийство, как некогда в тот же день. Астролог Сулла на вопрос императора о его гороскопе объявил, что близится неминуемая смерть. Оракулы Фортуны Антийской также указали ему на опасность, которая грозит ему от некоего Кассия. Не поняв, о ком конкретно идет речь, Калигула послал убить Кассия Лонгина, который был тогда проконсулом Азии. Сам он накануне гибели видел сон, будто он стоит на небе возле трона Юпитера, и бог, толкнув его большим пальцем правой ноги, низвергает на землю. Вещими сочтены были и некоторые события, случившиеся немного ранее в самый день убийства. Принося жертву, император был забрызган кровью фламинго; пантомим Мнестер танцевал в той самой трагедии, которую играл когда-то трагический актер Неоптолем на играх, во время которых убит был Филипп, царь македонян; а когда в миме „Лавреол“, где актер, выбегая из-под обвала, харкает кровью, вслед за ним стали наперебой показывать свое искусство подставные актеры, то вся сцена оказалась залита кровью. К ночи же готовилось представление, в котором египтяне и эфиопы должны были изображать сцены из загробной жизни».

Утром 24 января на Палатине Калигула присутствовал на спектакле, в котором участвовали мальчики из знатных семей Азии, и остался ими очень доволен.

Император отправился на завтрак. По пути он оказался в подземной галерее, где готовились к очередному выступлению мальчики. Калигула остановился, чтобы похвалить их. «О дальнейшем рассказывают двояко, – замечает Светоний – Одни говорят, что, когда он разговаривал с мальчиками, Херея, подойдя к нему сзади, ударом меча глубоко разрубил ему затылок с криком: „Делай свое дело!“– и тогда трибун Корнелий Сабин, второй заговорщик, спереди пронзил ему грудь. Другие передают, что когда центурионы, посвященные в заговор, оттеснили толпу спутников, Сабин, как всегда, спросил у императора пароль; тот сказал: „Юпитер“; тогда Херея крикнул „Получай свое“– и когда Гай обернулся, рассек ему подбородок.

Он упал, в судорогах крича «Я жив!»– и тогда остальные прикончили его тридцатью ударами – у всех был один клич. «Бей еще!» Некоторые даже били его клинком в пах. По первому шуму на помощь прибежали носильщики с шестами, потом – германцы-телохранители; некоторые из заговорщиков были убиты, а с ними и несколько неповинных сенаторов».

Херея успел отдать приказ об убийстве жены и дочери Калигулы. Цезонию пронзили мечом, а маленькой Друзилле ударом о стену размозжили голову.

Убийцы бежали с места преступления, поскольку пришедшие в беспокойство преторианцы, лишившись своего повелителя, искали их, чтобы казнить. Свидетели преступления отсутствовали. Тем не менее некоторые сенаторы пришли, чтобы опознать убитого; среди них – консул Валерий Азиатик, которого солдаты уважали за мужество. Гвардия подчинилась своим офицерам, а германцев удалось успокоить. Толпа городской черни, сочувствующая Калигуле, бросилась на форум, требуя расправиться с заговорщиками, но ее успокоил Валерий Азиатик.

«Каковы были те времена, можно судить по тому, что даже известию об убийстве Калигулы люди поверили не сразу подозревали, что он сам выдумал и распустил слух об убийстве, чтобы разузнать, что о нем думают в народе, – продолжает Светоний. – Заговорщики никому не собирались вручать власть, а сенат с таким единодушием устремился к свободе, что консулы созвали первое заседание не в Юлиевой курии, а на Капитолии, и некоторые призывали истребить память о Цезарях и разрушить храмы Юлия Цезаря и Августа. Но прежде всего было замечено и отмечено, что все цезари, носившие имя Гай, погибли от меча, начиная с того, который был убит еще во времена Цинны».

Консул Гней Сатурнин издал эдикт, призывая сенат и народ к порядку и обещая снижение некоторых налогов. Сенат с энтузиазмом встретил Херею и Сабина, которые бросились в курию с криками, что они вернули свободу

Курия была окружена городскими когортами, которые поддержали четыре преторианские когорты Сатурнин предложил заговорщикам почести и сравнил Херею с Брутом и Кассием.

Многие выступающие в сенате одобрили убийство тирана, совершившего неслыханные злоупотребления, и предложили не избирать нового принцепса и, таким образом, восстановить республику.

И все-таки большинство сенаторов считали, что принципат необходим. Новая серия дебатов касалась уже вопроса о конкретном кандидате, среди которых были Анний Винициан, Валерий Азиатик, командующий легионами в Германии Сервий Гальба и Камилл Скрибониан. В конечном счете сенат не пришел к определенному решению, и за это время все решили другие силы.

Семья погибшего не смогла сразу определиться с наследником. Сестры Калигулы Агриппина II и Юлия находились в ссылке, партия их была уничтожена, а дядя Калигулы Клавдий, как и маленький Нерон, не относился к роду Юлиев.

Преторианцы, ворвавшиеся во дворец с целью грабежа, нашли спрятавшегося Клавдия, который во время убийства был при императоре, а затем пытался скрыться. Клавдия отнесли в лагерь и провозгласили императором. Узнав об этом, войска, вставшие на сторону сената, начали его покидать. Переговоры между Клавдием и сенатом длились целый день. Наконец, 25 января сенат признал Клавдия и дал ему все полномочия принцепса. Как Тиберий и Калигула, он получил все сразу. Принцепса поддержали не только солдаты, но и народные массы, тоже настроенные монархически.

Тело Калигулы взяли его слуги – рабы и вольноотпущенники, и отнесли в «Сады Ламии», где сожгли на костре судьбы, а останки предали земле. Позже Калигулу перезахоронили возвратившиеся из изгнания сестры.

Как сложилась судьба тираноубийц? Кассий Херея хотел уничтожить тирана, чтобы восстановить республику. Новый император Клавдий не мог этого простить. Впоследствии он заставил Кассия покончить жизнь самоубийством. Напротив, Корнелий Сабин был новым принцепсом прощен, хотя также покончил с собой; это говорит в пользу того, что Сабин присоединился к Херее скорее по дружбе, чем по убеждению.

ЗАГОВОР ПИЗОНА ПРОТИВ НЕРОНА

Рим. 65 год от Р.Х.

Нерон был провозглашен императором с громоздким официальным именем – Нерон Клавдий Цезарь Август Германик.

С 59 года Нерон вступил на путь самого разнузданного произвола, который закономерно привел его к гибели и к падению всего дома Юлиев-Клавдиев, бывших властителями Рима почти в течение ста лет.

Если в начале своего правления Нерон еще как-то считался с общественным мнением, то впоследствии он его полностью игнорировал. Он совсем не заботился об управлении государством, жизнь его до краев была наполнена разгулом, развратом, расточительством и разнузданной жестокостью.

В июле 64 года произошло роковое для принцепса событие. В ночь с 18 на 19 июля в Риме начался сильный пожар, который длился 6 дней, а затем через 3 дня возобновился. Из 14 районов города 4 были уничтожены целиком и только 3 оказались нетронутыми стихией. Остальные были сильно повреждены.

Когда пожар начался, Нерон находился вне Рима. Прибыв в город, он распорядился оказать помощь пострадавшему населению и открыть для народа Марсово поле, крупные здания и императорские сады. «Из Остии и других городов было доставлено продовольствие, и цена на зерно снижена до трех сестерциев. Принятые ради снискания народного расположения мероприятия, однако, не достигли поставленной цели, так как распространился слух, будто в то самое время, когда Рим был объят пламенем, Нерон поднялся на дворцовую стену и стал петь о гибели Трои, сравнивая постигшее Рим несчастье с бедствиями древних времен», – пишет Тацит.

Нерон, сообщает далее Тацит, чтобы снять с себя обвинения молвы, объявил виновниками пожара сектантов, приверженцев одного из восточных культов.

В народе поползли слухи, обвиняющие Нерона в поджоге Рима, якобы для того, чтобы на месте старого Нерон города построить новый и назвать его своим именем. Даже несмотря на казнь обвиненных в причастности к пожару христиан, восстановление и перестройка города только убеждали в причастности принцепса к пожару. Другим следствием была необходимость крупных затрат, что, возможно, стало исходной точкой конфликта и с провинциями.

Вероятно, первой реакцией на пожар стал так называемый заговор Пизона. Состав его участников был весьма пестр; в него входили сенаторы Г. Кальпурний Пизон, Анней Лукан, Плавтий Латеран, Флавий Сцевин, Афраний Квинти-ан, всадники Клавдий Сенецион, Церварий Прокул, Вулкаций Арарик, Юлий Авгурин, Мунаций Грат, Антоний Натал, Граций Фест. Лидерами, вероятно, были Латеран и Лукан, поэт и автор «Фарсалии», а также – Сцевин и Квинти-ан. Возможно, круг заговорщиков был шире. Другую, сравнительно независимую группу заговорщиков составляли преторианские офицеры. В заговор вошел второй префект претория Фений Руф и группа офицеров – Субрий Фпав, Сульпиций Аспер, Гавий Сильван, Стаций Проксум, Максим Скавр, Випстан Павел и, видимо, некоторые другие. Из 9 трибунов преторианской гвардии 3 являлись заговорщиками, а еще 4 сместили после заговора. Не исключено, что к заговору была причастна и дочь Клавдия Антония.

Всю эту пеструю группу объединяло только одно стремление – убрать ставшего крайне непопулярным императора. Краткая формула обвинения была выражена на допросе Субрием Флавом, назвавшим Нерона «убийцей матери и жены, колесничим, лицедеем и поджигателем». Но были и другие мотивы. Сенаторы и всадники были недовольны автократическим курсом и процессами об оскорблении величия. Преторианцы возмущались не только Нероном, но и Тигеллином, кроме того, в свое время в гвардии была очень популярна Агриппина. Наконец, многие из заговорщиков имели личные мотивы. Лукан столкнулся с Нероном на почве поэзии, Пизон боялся принцепса, будучи одним из самых родовитых людей Рима, Фений Руф враждовал с Тигеллином.

Все заговорщики сходились в необходимости убить Нерона, и почти все считали, что его надо заменить другим принцепсом. Республиканские настроения если и проявлялись, то в очень слабой форме, а две группы, гражданская и военная, были настолько автономны, что большинство даже не знало полного состава заговорщиков. Преторианцы склонялись к тому, чтобы объявить императором Сенеку, а сенаторы выдвигали самого знатного из них – Гая Каль-пурния Пизона.

Заговор был чуть не раскрыт в самом начале, когда некая Эпихарида, видимо, вольноотпущенница, связанная с заговором, хотела вовлечь в заговор офицера флота Волузия Прокула. Прокул донес властям, но Эпихарида держались очень стойко и никого не выдала, а позднее умерла под пытками, так и не сказав ни слова.

Несколько раз покушение срывалось, наконец, было решено убить Нерона 12 апреля 65 года. Буквально накануне покушения либерт Сцевина Мнлих донес на участников заговора сенатора Сцевина и всадника Натала. Арестованные Сцевин и Натал вскоре выдали Пизона, Лукана, Квинциана и Глития Галла. Город объявили на осадном положения, везде были расставлены караулы. Следствием руководил Тигеллин.

Гражданская часть заговорщиков была разгромлена. Пизон, Лукан, Сене-цион, Квинтиан и Сцевин покончили с собой. Кроме участников заговора, Нерон уничтожил и других неугодных ему людей, в том числе консула Аттика Вестина, мужа своей любовницы Статилии Мессалины, позволявшего себе независимое поведение.

Через Сцевина следствие вышло на военных. Сцевин и Цезарий Прокул выдали Фения Руфа, после чего начались аресты среди преторианцев. Фений Руф, Субрий Флав и Сульпиций Аспер были казнены. После разгрома ядра заговорщиков начались массовые изгнания и ссылки.

Дети осужденных были изгнаны из Рима и убиты ядом или голодом: одни были умерщвлены за общим завтраком, вместе со своими наставниками и прислужниками, другим запрещено было зарабатывать себе пропитание.

Неизвестно, был ли причастен к этому заговору Сенека, – воспитатель императора – но он оказался в числе подозреваемых и получил от Нерона приказ покончить с собой.

«Сохраняя спокойствие духа, – пишет Тацит, – Сенека велит принести свое завещание, но так как центурион воспрепятствовал этому, обернувшись к друзьям, восклицает, что раз его лишили возможности отблагодарить их подобающим образом, он завещает им то, что остается единственным, но зато самым драгоценным из его достояния, а именно – образ жизни, которого он держался, и если они будут помнить о нем, то заслужат добрую славу, и это вознаградит их за верность. Вместе с тем он старается удержать их от слез то разговором, то прямым призывом к твердости, спрашивая, где же предписания мудрости, где выработанная в размышлениях стольких лет стойкость в бедствиях? Кому неизвестна кровожадность Нерона? После убийства матери и брата ему только и остается, что умертвить воспитателя своего и наставника…»

Сенека сначала вскрыл себе вены, а затем принял яд цикуты.

Были сосланы близкие к Сенеке Новий Приск и Цезений Максим, Глитий Галл и другие; несколько знатных дам. Сцевин, Церварий Прокул и Стаций Проксум были помилованы. В изгнание ушли многие представители интеллигенции, учитель Эпиктета стоик Музоний Руф и учитель поэта Персия Вергилий Флав. Таким образом, Нерон уничтожил многих сенаторов и всадников и значительную часть командного состава преторианцев.

Но репрессии продолжалась. Вскоре начался процесс сенатора Гая Кассия Лонгина и Юния Силана. Силан был убит, а Кассия сослали в Сардинию Нерон уничтожил семью Рубеллия Плавта, его жену Поллиту и теотя, консула 55 года Л. Антистия Вета. В 66 году покончили с собой привлеченные к суду П. Антей и Осторий Скапула, были казнены отец Лукана Анней Мела, Аниций Цериал, сосланный год назад Руфрий Криспин, преторий Минуций Терм и консуляр Гай Петроний, возможный автор «Сатирикона», игравший при Нероне роль главного консультанта по искусству. Наконец, была уничтожена группа сенаторов-стоиков во главе с Тразеей Петом и Бареей Сораном

В 66 году против Нерона был организован новый заговор, который возглавил приемный сын Корбулона Анний Винициан Винициан планировал убить Нерона в Беневенте. Но этот заговор был раскрыт. Лидеры заговора были казнены, и среди жертв была дочь Клавдия Антония.

Пожар Рима, заговор Пизона и казни 65–67 годов окончательно восстановили против режима не только римскую элиту, но и армию и население Италии и провинций.

ЗАГОВОР ГАЙНЫ И ТРЕБИГИЛЬДА

Византия, Константинополь. 399 год.

В конце IV века важным фактором в военно-политической жизни Византийской империи стали варварские племена, которые под давлением гуннов перешли Дунай и были расселены на землях империи в качестве федератов. Стремясь укрепить свои позиции, глава византийского правительства Руфин предоставил вестготам провинции префектуры Иллирик Но благодаря его стараниям окрепли позиции готских наемников в Константинополе и диоцезе Азии.

Влиятельные представители знати, опасаясь, что Руфин использует свое могущество против них, чему было немало примеров, организовали заговор. Они сумели расстроить бракосочетание дочери Руфина с императором Аркадием, женив его в день свадьбы на воспитаннице Простота Евдоксии, дочери умершего главнокомандующего франка Баутона Это ослабило влияние Руфина.

В конце концов заговорщики сумели настроить против Руфина и вестготов. 27 ноября 395 года вспомогательные войска вестготов под командованием Гайны подошли к Константинополю. Возле Золотых Ворот их встретили придворные во главе с ничего не подозревавшим Руфином. Солдаты Гайны окружили его и убили.

Опекуном Аркадия стал возглавлявший заговорщиков евнух Евтропий. Как утверждает Зосим, Евтропий стремился удалить от двора всех, кто прежде пользовался влиянием. Он присвоил большую часть состояний Руфина, а затем предал суду представителей знати Тимасия, Сагрия, Абуданция и добился их ссылки Главным свидетелем против них Евтропий выдвинул торговца колбасами Барго, которого сначала демонстративно возвысил до поста командующего, а затем также предал суду Он умело лавировал между различными группировками, добиваясь усиления личной власти.

Военной опорой Евтропия стали войска Гайны, получившего звание магистра армии Чтобы платить наемникам, Евтропий увеличил бремя налогов и конфисковал имущество сторонников Руфина Однако, как утверждает Зо-сим, он не мог удовлетворить ненасытную жадность вестготов Ориентация на готских наемников и готские вспомогательные войска, укрепив на первых порах позиции константинопольской знати, в дальнейшем настолько усилила варваров, что поставила под угрозу политическое господство императорского двора.

В 399 году магистр армии Гайна предпринял попытку захватить политическую власть в стране Он был недоволен тем, что все богатства, конфискованные у Руфина и его сторонников с помощью готских наемников, сосредоточиваются в руках Евтропия Гайна вступил в заговор с комитом армии Треби-гильдом, командовавшим готскими наемниками во Фригии.

По указанию Гайны Требигильд начал вводить в гарнизонах Фригии какие-то новшества, вызвавшие волнения среди местных жителей По свидетельству Созомена, эти новшества выразились в том, что Требигильд, «намереваясь захватить верховную власть в стране, вызывал своих единомышленников-готов в римские земли и близких себе людей ставил над ними сотниками и тысячниками» Следовательно, Требигильд увеличивал численность готских наемников и усиливал свое влияние, чем вызвал недовольство городской знати и народа, на которых давили расходы по содержанию армии.

В ответ Требигильд совершил карательный поход по Лидии и Фригии Во время этого похода его поддержали и соплеменники, оказавшиеся среди жителей, и состоящие из варваров городские гарнизоны Как говорит Зосим, «поскольку Требигильду никто не мешал, то происходило то, что каждый город завоевывался силой, всех жителей убивали, и ни один варвар не помогал римлянам, а наоборот, варвары и их земляки сражались против римлян» По словам арианского церковного историка Филосторгия, не заинтересованного в очернении своего единоверца, Требигильд, «начав с Николии, захватил много городов и произвел великое человекоубийство».

Однако в Памфилии на пути Требигильда возникло неожиданное препятствие против него выступили исавры, до этого момента боровшиеся против византийского господства.

Оказавшись в безвыходном положении, Требигильд сумел связаться с Гайной, который находился в Гераклее, и тот спас его, не раскрывая своего участия в заговоре Он воспользовался тем, что в Памфилию был направлен с отрядом воинов приближенный Евтропия Лев Якобы для усиления этого отряда, Гайна направил в Памфилию подкрепления «Варвары, которых Гайна посылал ко Льву, нападали на римлян, опустошали страну и не прекращали этого до тех пор, пока не сокрушили отряд Льва и пока не превратили почти всю страну в пустыню»

Когда стало известно о разгроме отряда Льва, Гайна переправился с войском в Азию, а Требигильд, по словам Филосторгия, «как будто убегая от Гайны, напал на Писидию и Памфилию и опустошил их»

В таких условиях Аркадий решил пожертвовать Евтропием, смещения которого требовал не только Гайна, но и часть византийской знати.

Но Гайна не сумел воспользоваться выгодами нового расклада сил при дворе После свержения Евтропия ключевые позиции в правительстве заняли выходцы из константинопольской знати Во главе их стал Аврелиан, префект претории Востока Его поддерживали магистр армии Сатурнин и советник Иоанн Они выступили против притязаний Гайны.

Тогда Гайна договорился с Треби-гильдом о совместном наступлении на Константинополь.

Когда Гайна достиг Халкедона и только пролив отделял его от столицы, а Требигильд занял город Ламп-сак, откуда мог переправиться в Херсо-нес-Фракийский, над Константинополем нависла опасность Аркадий был вынужден принять требования Гайны и назначить его главнокомандующим, а также выдать Аврелиана, Са-турнина и Иоанна, которые отправились в ссылку.

Пользуясь положением главнокомандующего, Гайна приказал Требигильду ввести свои войска в Константинополь и выслал из города охрану императорского дворца.

Однако положение Гайны и его сторонников оказалось непрочным Жители Константинополя, успешно отстоявшие город в 378 году, поднялись против готов и в 399–400 годах Ненависть горожан к наемникам была настолько сильной, что они опасались появляться на улице в одиночку.

Когда Гайна потребовал, чтобы готам-арианам была передана одна из больших базилик в столице, это вызвало такое возмущение народа, для которого православие было знаменем борьбы против готского засилия, что патриарх Иоанн Златоуст, чувствуя народную поддержку, заявил решительный протест Император Аркадий был вынужден отказать Гайне.

Созомен рассказывает, что Гайна дважды посылал ночью готские отряды, чтобы захватить дворец императора, но они, увидев множество вооруженных воинов огромного роста, в ужасе отступали Сократ уверяет, будто на стенах дворца появлялись небесные ангелы-защитники Зная, что дворцовая охрана выслана из города, он и не мог иначе объяснить безуспешность готских попыток овладеть дворцом.

На третью ночь Гайна лично возглавил отряд и повел его к стенам дворца, но повернул обратно, увидев многочисленных защитников и полагая, что императору удалось тайно вызвать из других городов воинов, которые ночью охраняют дворец, а днем находятся в укрытии. Вряд ли такое предположение верно. Отряды Гайны и Требигильда контролировали все подходы к городу. Скорее всего, защитников посылала православная церковь, усилившая анги-арианскую пропаганду и проводившая ночные молитвы с песнопениями.

Гайна решил вывести наемников в один из фортов, находившийся в 10 километрах от города.

В ночь на 12 июля 400 года он начал выводить наемников из Константинополя Городская стража, заметив, что готы увозят оружие и колчаны со стрелами, воспрепятствовала этому На крик стражи сбежались горожане и начали убивать готов камнями и чем попало.

Синезий пишет о столкновении у городских ворот как очевидец По его словам, одна старушка, живущая подаянием, заметила, что готы увозят ценности, и начала громко проклинать их Один гот поднял меч, чтобы сразить ее, но его убили подоспевшие горожане Они овладели воротами и бросились на оставшихся в городе варваров и нападали на каждого; всех подряд сбивали с ног, пронзали копьями, били, кололи.

Семь тысяч готов, не успевших уйти с Гайной, бежали в базилику, находившуюся недалеко от императорского дворца Гайна не смог оказать им помощи, поскольку ворота и стены города были в руках горожан.

Когда опасность, нависшая над городом, миновала, горожане, по словам Зосима, или воины, по мнению Созомена, зажгли базилику, и горящая крыша рухнула на скрывшихся в ней готов. Сократ и Созомен утверждают, что император объявил Гайну врагом государства и приказал истребить оставшихся в городе варваров. Синезий, как очевидец событий, рассказывает о них иначе По его словам, «весь народ поднялся по собственному побуждению, без предводителя, и божьей волей, каждый сам себе был полководцем и воином, и командующим, и подчиненным. Да и могло ли быть иначе, если Бог захотел и дал людям силу, чтобы спастись при любых обстоятельствах»

По словам того же писателя, префект претории Кесарии, ставленник Гайны, обратился с речью к народу и тщетно призывал не уничтожать готов Когда же попытки сдержать народ не увенчались успехом, император решился встать на сторону восставших и официально санкционировал погром. По мнению Синезия, в Константинополе погибла пятая часть готских наемников.

Гайна, узнав об их гибели, попытался захватить Фракию. Но крестьяне свезли продовольствие в города и вместе с горожанами обороняли городские стены По рассказу Зосима, «Гайна ничего не видел, кроме травы и стен, которые надежно укрывали фрукты, скот и имущество», и решил двинуться в Хер-сонес-Фракийский, чтобы переправиться в Азию Правительственные войска под командованием гота-язычника Фравиты бдительно охраняли берег Азии и потопили многих готов, пытавшихся на плотах преодолеть пролив.

Гайна вновь отступил во Фракию, опустошая все, что уцелело после его предыдущего похода Часть наемников была перебита, другие бежали от Гайны. С ним остался лишь небольшой отряд, в котором были и примкнувшие римляне Опасаясь перебежчиков, Гайна перебил их, а сам отступил за Дунай Там его окончательно разбили гунны. Их предводитель Ульдис прислал голову Гайны в Константинополь (3 января 401 года), за что получил богатые подарки и был признан федератом Византии.

ПЕРЕВОРОТ ОДОАКРА

Италия, 476 год от Р.Х.

В 474 году императором Рима стал Юлий Непот, племянник Марцеллина, успешно воевавший против вандалов. Он командовал большим флотом, обеспечивающим оборону берегов Адриатического моря от вандальских пиратов.

Византийский император Лев I пригласил Непота в Константинополь, возвел в патриции, женил на племяннице императрицы и дал ему в помощь военную эскадру во главе с Домицианом.

Но после смерти Льва I борьба за власть среди различных группировок знати ожесточилась, и новый император Зенон отозвал эскадру из Равенны.

Чтобы удержаться на троне, Непот призвал наемников из Паннонии, но и после этого его власть не распространилась за пределы Италии. Бургунды в Юго-Восточной Галлии и франки в Северо-Западной признавали его только номинально. Усиливалось наступление на Южную Галлию и вестготов, обосновавшихся в Испании. В этих условиях магистром армии в Галлии Непот назначил Ореста, и это окончательно решило судьбу императора.

Карьера Ореста началась после распада гуннского военно-племенного союза в Паннонии. Уроженец Паннонии, он служил секретарем у Аттилы, а после его смерти завербовался на военную службу в Италию.

Под предлогом войны против вестготов Орест вывел наемников из Рима и повел их к Равенне, будто бы для прощания с императором перед походом, а в действительности, чтобы свергнуть его. Когда мятежная армия начала осаду Равенны, Непот вместо организации обороны бежал в свои далмацийские владения, в Салону. Орест провозгласил императором своего малолетнего сына Ромула, позже прозванного Августулом (Августишка).

Мятежные наемники требовали от Ореста трети земельных наделов в Италии, как получали остальные федераты, селившиеся в пределах Империи, но Орест не выполнил этого требования и принял меры, чтобы привлечь в Италию новые отряды наемников, которые можно было бы противопоставить мятежникам.

Начальником гвардии Орест назначил Одоакра, сына своего друга, с которым он служил Аттиле, и направил его в Паннонию вербовать армию.

Подобно Оресту, Одоакр начал карьеру в Италии в качестве наемника, завербованного на военную службу Отец Одоакра, Эдекон, когда-то выполнял важные поручения Аттилы, но был втянут византийцами в заговор против него Брат Одоакра, Оноульф, находился на византийской военной службе, завербовавшись после поражения одного из гуннских отрядов под командованием Денгизириха.

Выполняя поручение Ореста, Одоакр собрал большую армию, состоявшую не только из его соплеменников, скиров, но также из герулов, ругов и выходцев из других племен. Встав во главе таких сил, он теперь сам мог претендовать на верховную власть. Опираясь на свое войско и гвардию Ореста, Одоакр подготовил военный переворот При этом он привлек на свою сторону наемников из различных гарнизонов Италии, пообещав им земельные наделы, и местных жителей, которым посулил уменьшение налогов.

Узнав о военном мятеже, Орест бежал в Павию, а оборону Равенны возглавил его брат Павел.

Одоакр осадил, взял и разграбил Павию. Пленного Ореста он казнил (28 августа), после чего приступом взял Равенну (4 сентября 476 года), низложил Ромула Августула и сослал его в замок Лукулла в Кампании (около Неаполя), назначив ему пожизненную пенсию.

Рассказ об этих событиях Марцел-лин Комит заключает словами: «Западная империя римского народа, котр-рой в 709 году от основания Рима начал править Октавиан Август, на 522 год правления императоров погибла с этим Августулом, и с того времени Римом управляют короли готов». Хотя хронист допустил неточность (Одоакр не был готом), он верно отметил, что переворот Одоакра свидетельствовал об окончательном падении Западной Римской империи.

Римский сенат признал переворот и направил легатов в Константинополь добиваться для Одоакра права управлять диоцезом Италии в звании патриция. Одновременно туда же прибыли представители Непота с просьбой помочь ему в возвращении трона. Император Зинон не мог вмешаться в дела Италии из-за междоусобицы при дворе и ограничился ответным письмом, в котором советовал Одоакру не препятствовать возвращению Непота в Италию и от него принять титул патриция. Однако в этом же письме Зинон назвал Одоакра патрицием.

Итак, в 476 году существование Западной Римской империи прекратилось. До переворота правители Италии именовали себя императорами даже тогда, когда их власть не распространялась за ее пределы, и стремились продолжить великодержавную политику Рима. Одоакр понял ее нереальность и отослал знаки императорского достоинства в Константинополь. Он не облачался в пурпур, не носил соответствующих регалий, не чеканил монет со своим изображением. Отныне Ра-веннский двор ведал лишь делами Италии и не стремился к господству над Воин варварскими королевствами. В отличие от организаторов всех предшествующих военных переворотов, новый правитель Италии не стал создавать ширму для своего господства с помощью какой-либо креатуры римского происхождения.

Свою власть в Италии Одоакр укрепил облегчением налогового бремени, переселением в ее пределы с наделением землей старинных ее жителей из Нори-ки, раздачей варварам-наемникам земель.

Отказ от великодержавных притязаний имел глубокие последствия и благоприятно отразился на развитии соседских отношений между коренным населением римских провинций и варварами.

До Одоакра варвары, нанятые на военную службу и находившиеся в Италии, не имели наделов. Готовя заговор, Одоакр обещал им землю. После переворота варвары-наемники, подобно тому, как это было в Галлии, получили наделы по правилам военного постоя. Они были расселены среди итало-римлян.

Перемещение варваров, находившихся на военном постое, из одной провинции в другую, было обычным порядком до Одоакра. Пример тому – перемещение бургундов в Сабаудию в 443 году и неоднократные перемещения аланов в середине V в. Одоакр отказался от этого, и полученные варварами участки стали рассматриваться ими как собственные.

Форма государственного управления Италии сохранилась. Столицей страны считалась Равенна. Остались суд и прежние должности со всеми их титулами и правами. Правда, сначала Одоакр отменил должность консула, но с 480 года он назначал для Запада консулов, которые, по традиции, при вступлении на должность увеселяли плебс Рима денежными раздачами, цирковыми играми. На эти должности назначались крупные земельные собственники-сенаторы (Аполлинарий Сидоний, Боэций, Северин, Фест, Симмах, Деций, Динамий, Пробин).

В Риме сохранилась курия наследственных сенаторов, пользовавшаяся традиционным почетом. Остались прежние учреждения в Риме и Равенне. Однако Римский сенат перестал управлять делами не только Империи, но и Италии. Он почти превратился в магистрат Рима. Формально это оправдывалось тем, что со времени отправки императорских регалий в Константинополь верховным правителем Востока и Запада стал считаться византийский император. Некоторые короли Запада относились к нему, как к своему повелителю, и пытались заручиться его поддержкой, но это не мешало их самостоятельности в пределах собственных королевств. Далекий император не имел ни возможности, ни необходимости вмешиваться в их дела…

ЗАГОВОР АЙШИ ПРОТИВ ХАЛИФА АЛИ

Арабский халифат. 650-е годы

Первым преемником основателя ислама Мухаммеда был Абу-Бекр. Арабам он пришелся по душе. Осман (644–655), правивший сразу вслед за ними, также ни в малой степени не злоупотреблял своей властью: его отличали высокая нравственность, уважение к религии, он заботился о бедных и страждущих Осман заслужил любовь своих подданных. Однако против этого правителя был составлен заговор, жертвой которого он стал.

Самым заклятым врагом халифа был его секретарь Мерван, злоупотребивший доверием господина. От имени халифа он отдавал такие приказы и распоряжения, которые в конечном итоге всколыхнули в народе бурю негодования. Произошло восстание, даже попыток подавить которое не было предпринято, так что народ ворвался во дворец халифа с оружием в руках. Осман, видя приближающихся к нему людей, взял в руки Коран и прижал его к груди. Он полагал, что эта столь почитаемая мусульманами книга спасет его от насилия. Но разъяренная толпа уже ничего не соображала. Ему нанесли множество кинжальных ударов. Так закончилась жизнь 24-летнего халифа.

После кончины Османа правителем стал Али (655–660). Между тем Талха ибн Аллах и Зубейр, пользующиеся большим авторитетом среди мусульман, также претендовали на верховную власть и не могли взирать спокойно на восшествие нового халифа. Именно это чувство заставило их решиться на заговор против правителя. В этот заговор вошла и Айша, вдова пророка Мухаммеда, получившая прозвище «Матери правоверных», которая поддерживала Абд-Амаха ибн Зубейра, по слухам, своего любовника.

Вдову Мухаммеда подозревали в измене мужу еще при eFo жизни. Али посмел вмешаться в столь деликатное дело и даже представил весьма серьезные доказательства супружеской измены жены предполагаемого пророка А ведь хорошо известно, сколь чувствительны женщины к такого рода обвинениям1 И Айша ждала лишь подходящего случая, чтобы отомстить.

Талха и Зубейр, желая погубить халифа, подстрекали его наказать виновников смерти Османа. Откажись Али даже под благовидным предлогом от этого предложения, и пятно преступления неминуемо легло бы и на него; покарай же он подлинных убийц, и число его нынешних врагов значительно бы возросло.

Халиф, понявший, какую ему готовят ловушку, казалось, стремился отомстить за смерть несчастного Османа. «Позаботьтесь найти этих гнусных злодеев, – промолвил он, – а уж я сурово их покараю, но знайте, что поиски эти скорее возбудят всеобщее волнение и могут стать причиной гибели государства». Ответ этот был по-настоящему мудр, и если бы Али всегда вел себя с подобной осторожностью, он бы непременно избежал уготованных ему несчастий.

Меры, принятые им в целях укрепления собственной власти и авторитета, к несчастью, возымели совершенно обратное действие и повели его к скорой гибели. Так, Али решил, что следует незамедлительно и в целях безопасности государства сменить всех наиболее подозрительных наместников областей и провинций необъятной арабской державы, запятнанных участием в заговоре против Османа или подозреваемых в сочувствии и тайном содействии заговорщикам, а также тех, кто вел себя слишком независимо по отношению к центральной власти. Теперь он намерен был даровать посты наместников только верным ему людям. Кроме того, он запретил наместникам набирать большое число стражи и слуг.

Абд-Аллах ибн Аббас, с которым Али советовался по данному вопросу, предложил своему господину и повелителю избегать резких изменений в общественной жизни и в вопросах управления и прежде всего заклинал его не спешить смещать со своего места Муавию, наместника Сирии, столь могущественного и пользующегося таким авторитетом, что его отстранение от должности неминуемо повело бы ко всеобщему возмущению в Сирии и Аравии. Увы, совет этот, столь здравый и справедливый, не был исполнен. Муавия был смещен и на его место назначен сам мудрый советчик Абд-Аллах. Увы, его предшественник увез с собой все деньги из губернаторской казны и, прибыв в Мекку, вручил их в руки Айши, Тал-хи и Зубейра, выказав тем самым открытое неповиновение халифу.

Последние двое были разгневаны тем, что Али не назначил их наместниками провинций. Халиф сказал им, что в нынешних обстоятельствах нуждается в их советах, почему и просит не отлучаться от его двора, обещав при этом, что услуги их не останутся без достойного вознаграждения.

Подобный тон не понравился двум старым и опытным приближенным халифа. Талха ибн Аллаху и Зубейру не составляло труда понять, что отныне за каждым их шагом будут следить. Они, конечно, сделали вид, что не постигли намерений повелителя, и рассыпались в льстиво-хвалебных речах по поводу его мудрости и предусмотрительности, а некоторое время спустя все-таки смогли получить разрешение совершить паломничество в Мекку. Там, в сердце Аравии, ее древней столице, они при активном участии и содействии Айши составили заговор, стоивший жизни злосчастному халифу. Лозунгом, под которым объединились противники Али, была месть за смерть Османа.

Сначала пламя мятежа охватило. Сирию Жители этой провинции нашли средство раздобыть одежду Османа, которая была на нем в момент убийства, и воспользовались ею как знаменем восстания, способным зажечь праведным гневом сердце народа. И в самом деле, зрелище это не могло не оказать сильнейшего впечатления на сирийцев, тотчас же взявших в руки оружие, чтобы отомстить за смерть Османа, своего благодетеля.

Узнав о происходящем, Али тотчас написал Муавии, дабы убедить его незамедлительно проявить знаки прежней дружбы и верности. Письмо халифа было написано в выражениях вполне мягких и умеренных, ответ же на него оказался крайне оскорбителен. Бывший губернатор Сирии направил халифу послание, которое содержало всего лишь два слова: «Муавия – Али».

И в то время как в дальних провинциях разгоралось восстание против Али, в самом сердце халифата Айша, Талха и Зубейр при поддержке Омейядов, рода, из которого происходил Осман, вынашивали еще более решительные планы.

Заговорщики, разрабатывая план действий, решили осадить город Басру – будущую столицу их движения, о чем заблаговременно были оповещены все враги правящего халифа посредством посланий, составленных в следующих выражениях: «Мать всех правоверных мусульман, а с нею вместе Талха и Зубейр лично направляются в Басру. Все, горящие желанием ценой своей крови и жизни защитить религию и отомстить за смерть Османа, должны ехать туда же и сделать все возможное во исполнение этого святого и благочестивого дела».

Наконец Айша вместе с отрядом выступила в Басру. Как гласит предание, во время стоянок стаи собак кружили вокруг ее шатра, не переставая лаять на эту жестокую женщину. Столь простое событие легко могло расстроить вс планы восставших, ибо вдова Мухаммеда вспомнила, что покойный супру видел в этом дурной знак. И Айша не захотела продолжать путешествие,) пришлось прибегнуть к хитрости, чтобы заставить ее переменить решение.

По приказу своих командиров воины, неожиданно появившись у шатров лагеря, разом и изо всех сил принялись кричать: «Опасность! Опасность! Неподалеку Али вместе со всеми своими войсками!»

Внезапная угроза заставила забыть о суевериях Взобравшись на верблюда, Айша стремительно тронулась в путь и вскоре была вблизи Басры.

Началась осада города. Гарнизон его мужественно защищался, но мятежники в конце концов им овладели.

Дальнейшие события донесены до нас в форме живописной легенды, которая рисует Али миролюбивым и мудрым правителем, способным к сострада нию даже к своим врагам.

Поскольку жители Медины более жителей других городов Аравийского полуострова способствовали избранию Али халифом, именно к ним он обратился за помощью. Правитель горячо убеждал мединцев поддержать его и разрушить замыслы врагов. После пламенной речи один из знатных жителей города подошел к халифу и молвил: «Повелитель, да будут прокляты те, кто с отвагой в сердце не поддержат дела своего законного владыки* Что касается меня, то прямо заявляю вам, что вы всегда найдете меня исполненным желания и рвения вам служить». Шаг этот, предпринятый человеком весьма уважаемым в своем городе, произвел сильное впечатление на мединцев, которые более не колебались, сразу приняв решение, и каждый из них выказал горячее желание выступить на защиту дела халифа.

В то же время Али послал гонцов к жителям Куфы, но с первого раза ничего не добился. Однако он не терял надежды и поручил исполнение важной миссии своему сыну Хасану. Тот предстал перед собранием горожан Куфы и сказал им: «Ваш повелитель сегодня обращается к вам за помощью. Он в долгу перед вами, и в ваших интересах не отказывать ему впредь. И какие причины, право, могли побудить вас изменить своему господину? Религия ли ваша чужда ему? Или вы считаете его бесславным захватчиком чужого трона? Мятежники говорят о мести за смерть Османа, но все эти речи не более, чем предлог, чтобы оправдать их поведение. Единственная тщеславная мечта Талхи и Зубейра заключена в том, чтобы зажечь фитиль братоубийственной войны; но даже если большая часть подданных моего отца восстанет против него, у меня есть все основания верить, что вы все-таки останетесь ему верны».

Эта речь произвела сильное впечатление на горожан. Беды халифа горячо их тронули и в них воскресло вновь горячее желание служить его интересам. Почти 9 тысяч его сторонников направились в лагерь законного владыки. Когда они прибыли, Али встретил их словами: «Вы будете свидетелями того, как поступаю я с жителями Басры, ибо я буду использовать мягкость, чтобы вернуть их в лоно моей власти, заставив вспомнить о долге, а потому, насколько это возможно, я буду воздерживаться от пролития крови моего народа. Я прошу тех из вас, кому верят в этом городе или кто имеет в нем каких-либо родственников и знакомых, присоединиться ко мне во имя успешного завершения задуманного. Я предпочитаю мир любым выгодам войны, если таковые вообще могут быть найдены, и я не хочу без надобности рисковать жизнями даже тех моих подданных, которые так несправедливо и безбожно желают лишить меня моей».

Ответом халифу стали крики радостного одобрения. Видя, как расположен к нему народ, он тотчас выступил в поход и вскоре стал лагерем у стен Басры. Талха и Зубейр, боясь, что стены совсем недавно выстроенной крепости, служившей военным форпостом арабских завоевателей в Ираке и Иране, не смогут выдержать штурма армии халифа, попытались примириться со своим господином. Они добились позволения предстать перед повелителем, который горько укорял их за неверность и мятеж. «Помните ли вы, – обратился он к Зубейру, – о том разговоре, когда пророк спросил вас о чувствах, которые вы ко мне испытываете, и вы ответили, что любите меня, а он тотчас же возразил: „И все-таки вы восстанете против Али и станете причиной несчастий для мусульман“. „Я припоминаю это, – отвечал Зубейр, – а если бы вспомнил раньше, никогда не поднял бы оружия против моего господина и повелителя“.

Затем он удалился, поклявшись никогда больше не становиться на сторону восставших; но Айша скоро заставила его переменить решение.

Напрасно использовал халиф пути мягкосердечия и милосердия для приведения к покорности восставших подданных. Пришлось ему прибегнуть к оружию. Столкновения были жестоки. Айша призывала воинов проявить мужество. Ее присутствие и речи, наконец, ее гордый и прекрасный облик не могли не воодушевить войска, и одно это было причиной того, что война шла с переменным успехом. И все же победил Али. Талха и Зубейр погибли в битве. Талха, уже смертельно раненный, подозвал одного из военачальников халифа и сказал ему: «Сегодня я вновь готов повторить клятву верности моему господину, которую принес ему накануне; и в отчаянии от того, что оказался неверен своим обязательствам».

Зубейра был убит арабским военачальником по имени Амр. Полагая, что его достойно вознаградят за это, он принес халифу голову главы мятежных мусульман. Али, которому никогда не были чужды чувства гуманности и сострадания, не смог сдержать слез при виде такого печального зрелища и горько упрекнул Амра за ненужную жестокость, проявленную убийством несчастного Зубейра.

Айша, видя себя во власти победителей, разумеется, опасалась за собственную жизнь, но те и теперь относились к вдове Мухаммеда с должным почтением. Халиф отослал ее в Медину, посоветовав отныне вести себя скромнее, мудрее и благоразумнее.

ЗАГОВОР МИХАИЛА II ПРОТИВ ЛЬВА АРМЯНИНА

Византия, Константинополь. 820 год

История Византии, как никакой другой державы, наполнена заговорами, переворотами, политическими убийствами и изменами. Константинопольский двор впитал в себя роскошь и коварство Востока, жестокость и цинизм Рима, и внес свой вклад в копилку истории политической интриги. Яркое описание общей политической ситуации в стране в начале IX века дают современники:

«После того как римская армия присвоила себе право избирать императоров и стала возводить на трон людей самого низкого достоинства и звания, любой мог надеяться достичь этого высшего поста в государстве. Чтобы добиться его, следовало всего лишь применять в нужное время и в нужном месте подлость, коварство и убийство. Таковы были заговоры, потрясавшие в течение долгого времени Константинополь. Редко, когда кто-либо из императоров оканчивал свои дни в покое, передавая власть законным наследникам».

Примеров можно привести множество. Одним из ярких является судьба восхождения на трон и падения императора Льва V Армянина. Когда на троне восседал кесарь Михаил, он командовал римскими войсками.

В этот период шла война с Болгарией, которая складывалась крайне неудачно для Константинополя. Византийскими войсками командовал лично император.

Когда Михаил I отлучился от войск, оставив их под командованием Льва Армянина, византийский полководец решил воспользоваться удобным случаем. Он начал через своих людей распространять в войске слухи, что все поражения и несчастья его в этой войне порождены трусостью, слабостью и бездарностью императора, передавшего все бразды правления в руки императрицы. Затем, добившись ожидаемой реакции, внушил солдатам, что, только такой человек, как он, Лев, сможет достойно отплатить за оскорбление, нанесенное империи.

Больше ничего говорить не пришлось – солдаты, разочарованные и огорченные поражением, были и без того настроены против императора и потому охотно стали под знамена Льва, даровав ему звание императора.

Так Лев Армянин добился власти. Однако и при нем империи приходилось выдерживать тяжелые войны, которые были не более удачны, чем при его предшественнике.

Сразу после восхождения на престол Лев Армянин сместил со своих постов всех чиновников, которых поставил его предшественник. В деле распределения наград милостью своей он не обошел и Михаила (будущего императора Византии Михаила II), коего уважал и высоко ценил как одного из самых верных своих слуг. Михаил получил от него звание патрикия и должность начальника федератов.

Михаил родился в Амории, городе Нижней Фригии. По слухам, в молодости он разводил скот и служил подпаском. Образования Михаил не имел, не умел ни читать, ни писать, отчего презирал людей образованных. Вместе с Львом Армянином он начал свою службу у стратига Анатолика Вардана, который отметил его и выдвинул в число полководцев. Михаил был храбр, но коварен, бесстыден, жаден, жесток, неблагодарен, склонен к сквернословию и пьянству.

Михаил начал плести интриги против хозяина. Некоторые монахи-иконоборцы убедили его, что в один прекрасный день он взойдет на трон.

Михаил остерегался раньше времени обнаружить свои коварные замыслы, однако, перебрав вина, не смог на одном из пиров сдержаться и раскрыл свои тайные намерения. Так, он признался, что хочет свергнуть императора и жениться на императрице. Лев Армянин не придал значения его словам, приписав их опьянению и глупости человека, открыто говорящего о столь важных и опасных вещах. И все же, предупрежденный друзьями, он велел арестовать Михаила, который после краткого дознания был приговорен к сожжению заживо.

Ужасный приговор должен был приведен в исполнение в сочельник 820 года. Преступника уже вели на казнь, и сам император пожелал присутствовать при этом зрелище. Но императрица Феодосия заявила супругу, что не подобает лишать человека жизни в столь великий праздник. Лев Армянин не хотел уступать настоятельным просьбам супруги, но под конец все же велел вернуть Михаила в темницу.

Всю ночь император провел в жестоких терзаниях. Он отправился в тюрьму и нашел Михаила спокойно спящим в собственной постели. Император усомнился, в самом ли деле друг его предал?

Вскоре Михаила известили о происшедшем. Это сделали люди, связанные с ним узами заговора: они послали сказать ему, что если его вскоре не освободят, то и они погибнут вместе с ним. Заговорщики, опасаясь, как бы заключенный перед смертью не назвал их имен, вошли в дворцовую часовню и напали на императора. Лев бросился к алтарю, обнял его ступени, моля Бога о спасении. В то же время он громко звал на помощь своих слуг, но никто так и не пришел на его призыв. Увы, ничто – ни храбрость, ни святость поста и заступничество Бога, ни пронзительные крики – не могло спасти его от банды убийц, поклявшихся довести до конца свое дело. Потеряв руку, которой он пытался себя защитить, Лев пал на землю, и в тот же миг заговорщики отрубили ему голову.

Михаила освободили из-под стражи и, не сняв с ног кандалы (не могли найти ключей, которые для безопасности Лев хранил при себе), усадили на трон, и все находившиеся во дворце преклонили колена и провозгласили его самодержцем. В середине дня, когда молва о случившемся уже распространилась повсюду и едва удалось разбить молотом цепи, Михаил отправился в собор Святой Софии и был коронован патриархом.

Так с эшафота взошел он на трон, отправив в монастырь императрицу Феодосию, которой был столь многим обязан Можно даже предположить, как это делали древние историки, что эта государыня тоже принимала участие в заговоре В таком случае нельзя не пожалеть о том, что она стала жертвою такой черной неблагодарности

ЗАГОВОР АНДРОНИКА КОМНИНА ПРОТИВ МАНУИЛА АЛЕКСЕЯ

Византия. 1182 год

После смерти Мануила Комнина 24 сентября 1180 года во главе правительства стали вдова покойного императора Мария, дочь антиохийского герцога-крестоносца Раймунда, и ее фаворит, племянник Мануила протоцеваст Алексей Комнин Номинальным же императором был 11-летний сын Мануила Алексей.

Окружение императора Алексея продолжало политику привлечения латинян, наводнивших Ближний Восток после серии крестовых походов Пришельцы с Запада, лишенные корней в Константинополе, были куда надежнее, чем родственники и провинциальная знать Население Константинополя было возмущено засильем венецианских и генуэзских купцов Поддержка кварталов, заселенных иностранцами, обеспечивала доходы двору, но для горожан венецианцы и генуэзцы были чужими, наглыми и слишком богатыми чужеземцами.

В борьбу вступило и духовенство, для которого латиняне были еретиками И даже Мария Антиохийская, еще недавно обожаемая, стала еретичкой и чужестранкой.

Заговорщики, принадлежавшие к высшим придворным кругам (старшая дочь Мануила кесарисса Мария, ее муж, граф Ренье, брат Конрада Монферратского, эпарх города Иоанн Каматир, сыновья Андроника Комнина – Мануил и Иоанн), подготавливали убийство протосеваста Покушение было назначено на 17 февраля 1181 года, но в силу случайных обстоятельств его осуществить не удалось, а в марте «заговор двенадцати» был раскрыт Заговорщики попали в темницу, только Мария вместе с мужем, графом Ренье, нашла убежище в храме Святой Софии.

В борьбе партий, открывшейся по смерти Мануила, принял деятельное участие князь-изгой Андроник Комнин, который не находил себе поприща деятельности в Византии и большую часть царствования Мануила провел в скитаниях по странам Европы и Азии Существенное обстоятельство, обусловливавшее положение Андроника в царском семействе, заключалось в том, что он происходил от старшей линии, устраненной от престола по воле представителей младшей линии Именно император Мануил родился от младшего сына Алексея I Комнина, Иоанна, между тем как Андроник – от старшего, севасток-ратора Исаака Уже отец Андроника делал попытку отнять власть у Иоанна, но потерпел неудачу, бежал на Восток и поднимал против Византии иконийс-кого султана.

Юношеские годы Андроник провел в столице и воспитывался вместе со своим двоюродным братом, будущим императором Мануилом Можно полагать, что он провел около 15 лет при дворах различных государей Востока Незадолго до смерти Мануил пригласил его в Константинополь, взял с него слово не искать власти при малолетнем Алексее II и назначил ему жить в Пафлагонии Здесь и жил Андроник в 1181 году, когда до него дошла весть о смерти Мануила.

Он не торопился вмешиваться в события Из Пафлагонии Андроник внимательно следил за событиями в столице Обуреваемый жаждой мести, но не нашедший еще надежного способа обрести корону, он писал письма императору, патриарху Константинополя и самым видным людям государства, высказывая им свою боль по поводу излишеств и недостатков двора, и утверждал, что совершенно необходимо положить предел не в меру выросшему влиянию регента и первого министра Письма эти были написаны с большим искусством, и казалось, что Андроник думает лишь о том, как уврачевать зло, опустошающее империю.

А что происходило в Константинополе? Мария Антиохийская и ее фаворит не посмели послать солдат в храм и упустили время Из храма с помощью священников Мария начала призывать константинопольский люд к восстанию против соперницы Эти призывы пали на благодатную почву – толпы народа заполнили улицы, они громили дома приверженцев императрицы-матери, жгли канцелярии, чтобы уничтожить податные списки Начались погромы в кварталах латинян, правда не везде Итальянские солдаты примкнули к восставшим, а французы и немцы остались на стороне правительства.

Испуганный восстанием, протосеваст Алексей приказал своим войскам взять храм Святой Софии штурмом Но храм не был беззащитен – мгновенно к нему сбежались тысячи горожан, и закипел отчаянный бой, который остановило лишь вмешательство патриарха Алексей пошел на компромисс и простил заговорщиков Те вышли из собора победителями.

В эти бурные дни в Константинополе распространились слухи об Андронике говорили, что он не потерпит поругания престола и отомстит протосева-сту за все его несправедливости Ораторы, восхваляя Андроника, приводили одно древнее предсказание, по которому ему обещана царская власть, доказывали, что он один в состоянии принять под защиту народное дело, как человек умудренный опытом и летами и не зараженный латинским влиянием.

Не справившись с кесариссой Марией, протосеваст Алексей решил отыграться на патриархе Патриарх был отвезен в монастырь, и тут же восстание вспыхнуло с новой силой И опять правительству пришлось отступить.

И тут пришла пора выйти на сцену Андронику Он ждал этого часа всю свою жизнь Андроник со своими приверженцами двинулся к столице Лишь в некоторых местах (Никея, Фракисийская фема) ему было оказано сопротивление – Малая Азия приветствовала его («каждый в это время призывал Андроника», – утверждает Евстафий Солунский).

Кесарисса Мария под предлогом прогулки за город покинула Константинополь и поехала навстречу Андронику, который уже находился в малоазий-ской провинции Пафлагонии. Андроник, привыкший скрывать свои истинные чувства и намерения, сначала вел себя осторожно, но, увидев искренность и благородство кесариссы, смело открывшей ему свои планы, признал, что отныне они должны действовать заодно, дабы освободить молодого императора от тлетворного влияния императрицы-регентши и ее любовника, первого министра двора, истинных и главных виновников всех бед в государстве. Мария и Андроник заверили друг друга, что не имеют других помыслов, кроме освобождения императора, и даже пролили слезы по поводу горестной участи юного повелителя, которого они в свое время клялись предать смерти.

Тем временем в Константинополе ширилось народное движение, главным лозунгом которого было ограничение произвола иностранцев. Вот как пишет о ситуации в городе один из них, Вильгельм Тирский:

«Не только те, которые явно переходили к Андронику, ослабляли нашу партию, но и все другие знатные и народ уже не тайно, но явно высказывали свое расположение к Андронику. Вследствие того наши, страшно пораженные, боялись неожиданного нападения на них греков, будучи о том предуведомлены некоторыми участниками в заговоре».

Когда император Алексей увидел, что подданные один за другим его покидают, он решил наконец совершить то, чего от него так долго добивались – принести в жертву протосеваста. Его схватили во дворце и доставили к Андронику. Тот разыграл патетическую сцену, обвиняя фаворита императрицы в низкой измене, и приказал выколоть ему глаза.

Накануне вступления в столицу Андроник спровоцировал избиение «латинян» – приближенных протосеваста Алексея, привилегированных воинов, итальянских купцов. В уличных боях в первую очередь принял участие «городской демос», простой люд.

В апреле 1182 года Андроник вступил в столицу. Его торжественно встречали как освободителя не только толпы народа, но и патриарх Феодосии и кесарисса Мария.

Андроник обратился к народу с речью. Он клялся всеми святыми, что пришел исключительно для того, чтобы освободить обожаемого юного императора Алексея от господства безнравственных людей, что его интересует лишь благоденствие империи, что власть ему не нужна – он верный сын отечества. У него лишь одно желание – оградить императора от вредного влияния его распутной матери и ее фаворита, которых он просит добровольно отказаться от власти.

Следующим актом проявления преданности Андроника престолу стало посещение усыпальницы Мануила в церкви Пантократора. Присутствовавшие были поражены выражением глубокой скорби, которую обнаружил Андроник; но многие иначе поняли эту сцену и слезы Андроника называли актерством.

Легкий успех, с которым Андроник достиг популярности в Константинополе и получил в свои руки высшую власть, обусловливался двумя обязательствами, принятыми им на себя. Он обязывался, во-первых, установить национальное правительство и освободить Византию от латинян, во-вторых, ослабить служилую аристократию и поместное дворянство, причем предполагался ряд мер, имевших целью обеспечить благосостояние земледельческого сословия.

Первые месяцы правления Андроник активно занимался государственными делами, причем так, чтобы завоевать любовь народа. Он отменил непосильные налоги, разогнал мздоимцев и жестоко покарал ненавидимых чиновников. В то же время Андроник подавлял сопротивление в провинциях, где еще оставались сторонники протосеваста. И ни на минуту не забывал о своей основной задаче – убрать с пути всех соперников.

Неожиданно по Константинополю разнеслась весть, что таинственным образом умерли кесарисса Мария и ее муж граф Ренье, союзники Андроника. Никто не сомневался, что их отравили по его приказу.

В последующие недели страшные слухи расползлись по Константинополю, родственников императора арестовывали. Затем начались публичные суды. Из политических соображений Андроник избегал тайных убийств. Послушные прокуроры всегда выносили нужный приговор. Так погибла вся верхушка семьи Комнинов.

Наступила очередь самых главных соперников – императрицы-матери и мальчика-императора.

Сначала Андроник принялся публично обвинять императрицу в том, что она строит против него и империи страшные козни, поэтому он якобы будет вынужден покинуть Константинополь. Он не может нести ответственность за безопасность императора.

После того как почва была подготовлена, Андроник приказал арестовать императрицу-мать. Марию обвинили в том, что она иностранная шпионка. Нашлись и свидетели ее шпионской деятельности, и обвинители, которые доказали, что она намеревалась продать Византию франкам. Приговор был единодушен – смертная казнь.

Но этот приговор был недействителен без санкции императора. Андроник принес его мальчику и приказал подписать смертный приговор матери.

Прежде чем задушить Марию в камере, ей показали подпись сына – последний акт мести Андроника своей сопернице.

Прошло еще несколько месяцев, и послушный совет империи обратился к Андронику с нижайшей просьбой короноваться, так как иначе ему будет трудно нести бремя власти. Андроник картинно возмутился неожиданным предложением и тут же во всеуслышание отказался от незаслуженного поста. Совет настаивал, народ бушевал на улицах – слава Андроника еще не потускнела. Многим казалось, что, если он станет императором, в Византии наступит золотой век.

Процедура коронования Андроника, как пишут хронисты, была хорошо разыгранной комедией. Он буквально дрался с придворными, которые старались надеть на него пурпурную мантию и корону. Его еле втащили на трон И в конце концов, обливаясь слезами, Андроник покорился воле народа и поклялся, что делает лишь для того, чтобы помогать Алексею.

Через месяц Алексея привели во дворец к Андронику, и в то время, как император занимался государственными делами, задушили в соседней комнате. Труп мальчика выволокли к ногам Андроника, который сказал, с презрением его разглядывая «Отец твой был лжецом, мать – развратницей, а сам ты – трусом». В течение нескольких дней он не расставался с головой Алексея, дабы досыта усладить взгляд столь приятным ему зрелищем. Потом ее выбросили в Босфор вместе с прочими останками. Такова была судьба молодого правителя, который в течение трех лет своего властвования был рабом своей матери, своего первого министра, своего опекуна и своих удовольствий.

Патриарха Феодосия сослали в монастырь, а на его место поставили менее прозорливого иерея.

Девочку-императрицу Анну Андроник велел привести к себе в спальню. Она стала его наложницей.

В конце 1183 года Андроник повелел расторгнуть свой брак с Феодорой и женился на Анне, которой тогда было тринадцать. Бракосочетание состоялось в храме Святой Софии…

ЗАГОВОР МИХАИЛА ПАЛЕОЛОГА ПРОТИВ ИОАННА ЛАСКАРИСА

Византия. 1259 год.

В 1254 году императором Никеи был провозглашен Феодор II Ласкарис Ближайшими советниками 33-летнего императора стали незнатные лица – протовестиарий Георгий Музалон и два его брата. Георгия император обычно оставлял своим наместником в столице во время военных походов.

Феодор Ласкарис вел жесткую политику. Он строго взыскивал налоги, ликвидировал некоторые излишества при дворе: даже императорские охотничьи и сокольничьи были зачислены в войско. Но серьезной ошибкой Феодора Ласкариса было снижение платы западным наемникам.

Великий коноставл (коннетабль), командующий наемниками, осторожный и изворотливый, Михаил Палеолог происходил из знаменитой и очень знатной семьи, имевшей тесные родственные связи с правителями империи. Притеснение латинских наемников он воспринял как личное оскорбление. Опираясь на недовольство своего войска, он ждал только случая, чтобы взять власть в свои руки. И случай не заставил себя долго ждать.

Правление Феодора II Ласкариса было коротким. Он страдал тяжелой болезнью, сопровождавшейся мучительными эпилептическими припадками. В августе 1258 года император умер, оставив трон восьмилетнему сыну Иоанну. Опекунами юного императора Феодор Ласкарис назначил Георгия Музалона и, вероятно, патриарха Арсения

Регент знал, насколько ему враждебны архонты, враги личного режима, и наемники-латиняне с Михаилом Палеологом во главе. Поэтому он немедленно отвез малолетнего императора в крепость Магнисию, где хранилась императорская казна, и окружил его верными слугами под начальством Агиофеодо-рита, друга покойного императора. В то же время он созвал архонтов и войско и объявил, что готов уступить власть желающему принять на себя ответственность. Однако заговорщики предпочли действовать из-за угла. Палеолог выступил с речью, восхваляющей мудрость Музалона, и задал тон собранию. Посыпались льстивые заявления. Была принесена присяга на верность Иоанну и Георгию Музалону

Но уже через несколько дней после похорон императора Феодора в Сосандрах, на его могиле, разыгралась кровавая трагедия. Молодой император с Музалонами и сановниками прибыли в храм для заупокойного богослужения. Наемники подняли шум, требуя показать им императора Иоанна, и, когда он показался на паперти, заговорщики вместе с наемниками-латинянами ворвались во храм. Георгий, Андроник и Феодор Музалоны пытались найти убежище у алтаря, но были настигнуты и зверски зарублены. Кровь регента обрызгала престол. Имущество Музалонов было немедленно разграблено. Но перед народом заговорщики кричали «Мы расправились с изменниками, которые извели императора Феодора и посягнули на свободу его сына, императора Иоанна. Да здравствует свобода!»

Охрана малолетнего Иоанна была усилена. Многими овладела паника. Старый вельможа Карианит со своими приближенными бежал к сельджукам. У трона юного императора разыгрались страсти и соперничество; знатные семейства хотели захватить его в свои руки.

Анархия не могла длиться долго Дела государства, особенно на Западе, требовали твердой руки. Первым кандидатом в регенты был Михаил Палеолог – испытанный полководец, любимец войск, особенно наемников-латинян, знатного рода, выдвинувшегося при первых Комнинах, родственник царствующего дома и лично, и по жене. Гибель Музалонов открыла ему путь к верховной власти. Не дожидаясь патриарха, Михаилу дали звание великого дуки.

Как регент, он получил доступ к императорским богатствам, собранным императорами Иоанном и Феодором в крепостях Магнисии на Меандре и Ас-тице на Скамандре. Михаил щедро раздавал деньги сановникам, военным, духовенству, всюду вербуя сторонников. Пытался он завоевать симпатии и простых горожан, освободив должников фиска из тюрем Особенно старался Палеолог привлечь духовенство на свою сторону. Прибывшему патриарху Михаил устроил торжественную встречу и вел его мула под уздцы, прибыв во дворец, он вынес малолетнего императора и вручил патриарху. При всяком случае Михаил заявлял, что примет власть лишь из рук синода В то же время он соблазнял архиереев, показывая им императорские сокровища. Синод не устоял, тем более что Палеолог не скупился на содержание архиереев и через третьих лиц или при ночных свиданиях обещал еще более.

Палеолог приобрел расположение такого числа влиятельных сограждан, что уже на первом собрании своих сторонников удостоился от них необыкновенных похвал, после которых собравшиеся сановники и вельможи спросили, будет ли ему угодно принять титул «деспота».

На соединенном заседании синода с сановниками ни один архиерей не подал голоса против Палеолога, наоборот, все находили нужным возвести его в сан деспота, чтобы он получил справедливое воздаяние за труды и личный риск, сопряженные с регентством, и чтобы Палеолог, удовлетворенный такой честью, тем вернее оберегал малолетнего императора; архиереи указывали на знатный род Комнина-Палеолога, на его почтение к духовенству, доступность и щедрость.

В результате в 1259 году знаки сана деспота были вручены Палеологу малолетним императором и патриархом. Михаил имел право устраивать торжественные церемонии встреч посольств, давать аудиенции им и все гражданские и военные дела решать единовластно.

И все же, облеченный столь обширными полномочиями, Михаил Палеолог все еще не был императором, а значит, не были удовлетворены и его необычайные амбиции. Хотя в его руках концентрировались все прерогативы императорской власти, титула императора у него не было.

Щедроты Палеолога полились рекою; втайне он хлопотал уже о должности императора-соправителя. Предварительно шли переговоры: будущему императору были поставлены условия. Он обязался отказаться от престола за себя и за сына, если не окажется достойным, т. е. если не сдержит своих обещаний.

Палеологу было предложено, во-первых, гарантировать права церкви, слушаться и чтить ее представителей. Он обязался считать церковь своей матерью. А обещаний было не мало.

Знати и сановникам было обещано назначать на высшие должности лишь достойных. Не должно быть посягательства на имущественные права, но как бедный (крестьянин), так и достаточный (архонт) могут безбоязненно хвалиться своим достатком. Обещано было не устанавливать незаконных (т. е. новых) налогов.

Палеолог обязался не слушать доносов, обеспечить правосудие. Отменены были судебные поединки и испытание железом, которое однажды угрожало самому Палеологу.

Ученым гарантировано почетное положение, точнее сказать, императорские щедроты.

Армии будущий император обещал оставить поместья (пронии) за детьми владевших ими служилых людей, хотя бы находившимися во чреве матери при смерти отца. Другими словами, пронии становились наследуемым имуществом.

Само собою разумеется, давая такие благородные и прекрасные обещания, Михаил Палеолог клялся ничем и никогда не вредить словом, делом и даже мыслью Иоанну Ласкарису, своему сюзерену, со своей стороны тот тоже обязывался не вмешиваться в дела, мнения, решения и интересы того, кто должен был стать его коллегой и соправителем.

Сторонники Палеолога были в большинстве, и потому им легко было добиться всего, чего они желали. В 1259 году должна была состояться коронация обоих императоров. Однако коронован был лишь Михаил Палеолог. Коронация Иоанна была отложена на неопределенный срок. Ласкарис вернулся во дворец в обычной диадеме, украшенной жемчугом и другими драгоценными камнями.

Возвышение Палеолога не обошлось все-таки без борьбы. Патриарх Арсений, коронуя Михаила, добился от него клятвы, что по достижении Иоанном совершеннолетия тот станет единовластным государем Дорожа своим авторитетом и авторитетом церкви, патриарх не мог пренебречь присягой Феодо-ру II и его сыну. Арсения поддержали некоторые епископы. Были, по-видимому, колебания и среди придворных.

Оппозиция, однако, оказалась бессильной. Несчастный ребенок был удален от двора под надзор преданных Палеологу людей Весной 1261 года Арсений в знак протеста оставил патриарший трон и удалился в монастырь. Палеолог быстро организовал выборы нового патриарха. Непокорные епископы были смещены со своих кафедр. Событием, чрезвычайно благоприятствовавшим планам Палеолога и случившимся как нельзя более кстати, было отвоевание в июне 1261 года Константинополя. Оно было истолковано самим Палеологом и придворными льстецами как знак божьего расположения к Михаилу. Высшая чиновная знать во главе с Георгием Акрополитом подготовила узурпатору приятный сюрприз к его вступлению в древнюю столицу – восторженный панегирик. В Константинополь из Никеи прибыл патриарх Арсений, в храме Софии состоялась вторичная коронация Михаила VIII Палеолога и его супруги Феодоры, явившаяся своеобразным завершением торжеств по поводу восстановления Византийской империи.

Судьба Иоанна была окончательно решена. Палеолог решил не убивать его, ограничившись простым и не столь жестоким ослеплением конкурента при помощи вращающегося перед глазами раскаленного щита. Несчастному Ласкарису была сохранена жизнь, но до самой смерти ему было уготовано судьбой пребывать во мраке собственной слепоты и заточения в мрачных стенах унылой крепости на самом берегу моря…

«СИЦИЛИЙСКАЯ ВЕЧЕРНЯ»

Сицилия. 31 марта 1282 года

В 1281 году Карл I Анжуйский, младший брат Людовика IX, короля Франции, после победы над сицилийским королем Манфредом и его преемником Конрадином овладел Сицилией.

Более умелый и опытный в делах войны, чем мирного правления, Карл Анжуйский умел покорять, но не умел управлять.

Утвердившись на троне, он с самого начала решил увеличить свои доходы. Король ввел новые налоги, которые легли тяжким бременем на плечи сицилийцев. Кроме того, число чиновников резко возросло, и каждый из них угнетал народ своей алчностью и жестокосердием.

Сицилийцы надеялись найти избавление от всех зол в смене государя и попытались возложить корону на голову Конрадина. Когда умер его отец Конрад, правивший Сицилией около четырех лет, ему было два года. Поскольку тогда сам он был не в состоянии защищать корону и трон, на который претендовали римские папы, Манфред – сын императора Фридриха II – под предлогом защиты интересов своего племянника с оружием в руках вступил на землю Сицилии и завоевал остров. Он был коронован в Палермо 11 августа 1258 года. Папа Урбан IV, считавший его узурпатором, наложил запрет на коронацию и, обвиняя Манфреда в тяжких преступлениях против Церкви, Бога и международного права, с согласия сицилийских грандов провозгласил графа Анжуйского королем Сицилии с условием, что он освободит церковь от тирана и изгонит его с острова. Француз принял эти условия и овладел короной Сицилии. Против Манфреда был объявлен крестовый поход. В битве его войска были разгромлены, а сам Манфред погиб.

В то время когда сицилийцы вновь обратили на Конрадина свои взоры, принцу шел уже шестнадцатый год и он жил при дворе Отона, герцога Баварского, своего дяди по матери. Некоторые сторонники Манфреда, изгнанные из Сицилийского королевства, прибыли в Германию и уведомили Конрадина о том, что наступило время доказать справедливость своих притязаний.

Большая часть городов Италии встала на его сторону. Конрадин повсюду действовал с большим успехом и одержал немало побед, но вскоре фортуна перестала ему благоволить. Он был разбит и попал в плен к своим непримиримым врагам. Все его сторонники, взятые в плен, погибли на виселице.

Карл был убежден в том, что лишь жестокость в состоянии удержать в повиновении народ. Но это не могло напугать сицилийских грандов. Сицилийские синьоры укреплялись в своих замках, так что посланные их покорять вынуждены были повсюду сеять смерть и опустошение, срывая укрепления восставших до основания и истребляя сельское население. Однако после многочисленных кровавых казней спокойствие не воцарилось. Тогда Карл Анжуйский отдал приказ предать суду Конрадина и Фридриха Австрийского, его двоюродного брата. Оба были приговорены к смерти.

Король пожелал лично присутствовать при казни. Конрадин, обратив взгляд к толпе, громко произнес, что не имел намерений узурпировать сицилийскую корону, но лишь стремился вернуть то, что принадлежало ему по божественному праву. «Я надеюсь, – добавил он, – что все государи Баварского дома, вся Германия отомстит за мою смерть». Своим наследником он назвал Педро, короля Арагонского (Педро был женат на Констанции Швабской, дочери Манфреда, дяди Конрадина), и бросил толпе свою перчатку в знак сложения с себя полномочий и передачи их своему преемнику.

Первому отрубили голову Фридриху. 17-летний Конрадин, оплакав друга, вторым встал на колени и получил смертельный удар, положивший конец его короткой, но бурной жизни. Он был последним государем из знаменитого рода Штауфенов, герцогов Швабских, который правил Священной Римской империей германского народа в течение целого века, а королевством Сицилией в течение семидесяти шести лет.

Сицилийцы не могли больше выносить власть тирана. Первым, кому пришла мысль о заговоре против Карла Анжуйского, был синьор Джованни ди Прочида. Он был известен как человек решительный, скрытный, многоопытный в делах разного рода, к тому же редкой осторожности. Фридрих II и Манфред, хорошо знавшие его достоинства, доверяли ему выполнение самых ответственных заданий.

В это время король Сицилии готовился вернуть константинопольский трон своему зятю Филиппу, сыну и наследнику Балдуина II, императора Латинской империи крестоносцев. Последний был лишен Константинопольского трона Михаилом Палеологом.

Синьор Прочида, осведомленный о замыслах своего государя, тайно встретился с Михаилом Палеологом, сообщив тому о готовящемся выступлении. Также он обещал ему помощь на Сицилии и союз с Педро, королем Арагонским. Император последовал советам синьора Прочиды, дал ему письма к Педро и сицилийским синьорам и направил на Сицилию своих послов под предлогом заключения союза с Карлом Анжуйским, а на самом деле – для изучения настроений народа.

Недовольство сицилийцев было всеобщим. Налоги были непосильными. Чиновники короля, почти сплошь французы, бесчинствовали. Правда, сицилийцы еще надеялись, что король не подозревает о злоупотреблениях. Но вскоре эти надежды рухнули. Карл отказался выслушать делегатов и с угрозами велел удалиться.

Оставалось только уповать на помощь папы Николая III. К нему были направлены епископ и монах. Добившись аудиенции, они обстоятельно рассказали об угнетении сицилийцев и заклинали папу помешать королю совершать подобные беззакония в дальнейшем. Когда делегаты выходили из дворца папы, люди Карла Анжуйского набросились на депутатов. Монаха связали и бросили в тюрьму, прелат с трудом откупился, сообщив своим соотечественникам об «успехе» путешествия.

Вскоре и Прочида, переодевшись монахом, прибыл в Рим и поведал папе о настроениях сицилийской знати и договоре, заключенном с Михаилом Палеологом. Великий понтифик, ненавидевший Карла Анжуйского и к тому же охотно принявший дары императора Византии, согласился написать королю Арагона, обещая ему королевство Сицилийское в том случае, если он его завоюет. Король Арагона принял предложение и обещал приступить к исполнению благого дела.

Смерть Николая III, случившаяся чуть позже, едва не расстроила все планы. Карл Анжуйский с радостью узнал об этом, новый папа, как он надеялся, мог с гораздо большим благоволением отнестись к его давней мечте – возвращению Константинополя под власть папы. Удовлетворение его было полным. Высший пост в римской церкви достался его стороннику кардиналу Симону, ставшему папой под именем Мартина IV.

Для француза все складывалось превосходно. Король Арагона был в нерешительности, но синьор Прочида вновь прибыл в Константинополь, откуда вместе с послами Палеолога направился морем в Каталонию и там встретился с Арагонцем. От имени Михаила Палеолога королю вручили большую сумму денег (30 тыс. унций золота) для снаряжения флота и войска, которые должны были бы помочь сицилийской знати свергнуть иго Анжуйской династии.

В конце королю сказали. «Должно быть, вы забыли о тяжких оскорблениях, которые нанесли французы вашему дому. Разве не они лишили жизни вашего сиятельного предка Педро Арагонского, нашедшего смерть от их рук в битве при Мурете? Да, по правде сказать, смерть его была славной, потому что он пал с оружием в руках Но разве кровь Конрадина, пролитая презренным палачом, не взывает вас к мести7 Но даже если вам безразличны смертельные оскорбления, нанесенные вашему дому, должны ли вы отказаться от прав своей жены9 Трон Сицилии принадлежит ей, и от вас зависит воссоединение его с вашим троном Все сицилийцы настроены в вашу пользу и очень в вас верят, они стонут под игом тирании и надеются обрести именно в вас своего освободителя Не обманите же их ожиданий»

Речь эта произвела решающее впечатление на Педро Арагонского, и он решил довести до конца замысел, от которого прежде чуть не отказался Клятвенно заверив союзников в своей поддержке, он снарядил флот и объявил, что готовит его для войны с сарацинами.

В то время как он вел свои приготовления, король Франции Филипп Смелый послал к нему спросить, в какую же из арабских стран намерен он направиться, и предлагал свою помощь и деньги Арагонец, не открыв ему правды, принял предложение своего шурина Филипп был удивлен подобной скрытностью и сообщил об этом королю Сицилии, но Карл, слишком уверенный в собственной отваге и могуществе, не придал особого значения словам французского короля и приготовлениям арагонцев.

Джованни Прочида, путешествуя под видом монаха по Сицилии, готовил своих сторонников к общему выступлению Заговорщики собрались в Палермо на праздник Пасхи, который в этом году выпадал на 29 марта, и случилось так, что именно накануне этого дня один из французов изнасиловал местную женщину Узнав об этом, сицилийцы взялись за оружие Французские солдаты поддержали своего соотечественника И повод этот стал началом знаменитой резни, получившей название «Сицилийской вечерни», поскольку сигналом к ее началу послужил звон колоколов, призывающих людей по всему острову на вечернюю молитву Именно с этого момента и началось всеобщее истребление французов их убивали без различия звания, пола и возраста Жестокость дошла до того, что беременным французским женщинам вспарывали животы, чтобы не оставить на Сицилии и следа этой ненавистной нации И все-таки был пощажен и избежал смерти некий провансалец, Гильем де Порселет, правитель небольшого города Калафатимы, известный в этом городе своей скромностью, добротой и справедливостью С почестями был он отправлен на родину, оказавшись единственным из восьми тысяч французов, удостоенным такой чести, – все остальные погибли.

Довольно долго Карл ничего не знал о кровавой резне Когда же ему стало известно о трагедии, он, срочно снарядив флот, взял курс на Мессину и вскоре блокировал ее порт Жители города, хорошо представляя степень угрожающей им опасности, просили помощи у папского легата, умоляя примирить их с королем.

Но Карла еще больше разгневало то, что его подданные смеют торговаться и выставлять какие-то условия своему господину Он прямо заявил, что лишает их всякой надежды на примирение, так что мессинцам оставалось готовиться к мужественному отпору Король держал военный совет, решая, следует ли уничтожать город осадой и штурмом, рискуя обратить его в пепел, или дать его жителям несколько дней покоя, чтобы вынудить их самих вывесить белый флаг и принять все его условия.

Победила вторая точка зрения Началась длительная осада города Поэтому у восставших было время укрепить город и спокойно ожидать помощи из Арагона.

Тем временем король Педро прибыл в Палермо, жители которого встретили его как освободителя Он повелел Карлу удалиться из Сицилии, в противном случае угрожая силой вытеснить его с острова Карл отвечал ему в том же духе, а позже, принужденный все-таки снять блокаду с Мессины, послал Педро письмо, полное самых грубых оскорблений.

Но обвинения и угрозы Карла Анжуйского нисколько не смутили арагонского короля Он лишь опасался войск Франции, Тосканы и Ломбардии, посланных на подмогу его сопернику Если бы Карл сумел извлечь для себя пользу из этой помощи, возможно, ему не составило бы труда вернуть себе сицилийскую корону, но он угодил в ловушку, устроенную арагонцем. Тот, опасаясь, что не сможет долго держаться против мощных сил объединенной коалиции, предложил Карлу прекратить распри, решив дело рыцарским турниром, в котором должны были биться по сто рыцарей с каждой стороны, включая и двух королей Карл, в гораздо большей степени отважный, чем осторожный, посчитал, что будет обесчещен, если откажется от предложения. Он принял вызов и выбрал местом сражения город Бордо во Франции, в то время принадлежавший королю Англии.

В назначенный день Карл прибыл на место необычайной дуэли, однако противник его так и не появился Король Арагона не собирался посещать турнир Педро всего лишь хотел удалить Карла из Италии и помешать ему воспользоваться помощью из Франции Он остался хозяином уже захваченного им трона Конечно, чтобы вернуть утраченное, Карл предпринимал отчаянные попытки, пока смерть не настигла его во время одного из походов.

ЗАГОВОР АПОКАВКА ПРОТИВ КАНТАКУЗИНА

Константинополь. 1341–1345 годы

Старшему сыну Андроника, молодому императору Иоанну V Палеологу, было всего 8 или 9 лет Завещания Андроник не оставил Хозяином положения оказался регент Кантакузин, в его руках было преданное войско и деньги как казенные, так и большие личные Он происходил из очень богатого и знатного рода и благодаря ему царствование Андроника III не было лишено некоторого блеска

Кантакузин окружил дворец преданными ему наемниками-норманнами и разослал властям указ о подавлении мятежей, т е попыток свергнуть его власть Еще не было справлено пышное поминовение по Андронику (даже Св София не вместила собравшегося духовенства), как против Кантакузина выступили в первом же заседании синклита его главные враги в Константинополе царица Анна, патриарх Иоанн Априйский, из знати – Гавала и трое Асеневичей и, наконец, опаснейший из всех – дука флота и протовестиарий Апокавк, бывший сообщник Кантакузина, незнатный, но честолюбивый и не стеснявшийся в средствах, он предлагал Кантакузину помощь в достижении престола, но Кантакузин ему не доверился, и Апокавк стал его заклятым врагом.

Поддерживаемый царицей патриарх, хотя и ставленник Кантакузина, переселился во дворец в качестве защитника малолетнего императора и потребовал учреждения регентства с ним, патриархом, во главе. Кантакузин держал себя спокойно и с выдержкой и при первом же случае – обсуждении войны с болгарами – подал в отставку, зная, что без него не обойтись. И он не ошибся: его враги в бессилии упросили Кантакузина вернуться к управлению делами.

В защиту Кантакузина выступили воины, заявившие, что не признают никакого другого регента, кроме их полководца, который в прежние времена всегда спасал их, вел к победам благодаря своей мудрости и ободрял своим личным примером. Один из офицеров императорской гвардии, положив ладонь на рукоять меча, сказал Апокавку: «Пришло время окрасить эту сталь твоей кровью». И если бы тот благоразумно не обратился в бегство, воины наверняка умертвили бы его.

Время шло, и когда однажды Кантакузин был вынужден с войском выступить в поход, Апокавк решил претворить в жизнь свои коварные замыслы: убить регента, ниспровергнуть и заточить императора, заставить Анну даровать ему высший пост в государстве. Заговор был раскрыт внезапно, за несколько дней до выступления. Апокавк, боясь гнева императрицы и Кантакузина, укрылся в знаменитой башне Эпиваты, под Константинополем.

Сторонники и родные Кантакузина, его люди и войско тяготились неопределенным положением, ожидали и даже требовали, чтобы их вождь возложил на себя корону. Сам Кантакузин был врагом поспешных и нелегальных шагов, предпочитая фактическую власть узурпации.

Он хотел брака юного императора со своею дочерью, но свадьбу откладывал; он хотел обезопасить себя со стороны Апокавка, но вместо решительных мер против явного врага поехал к нему в Эпиваты и, удовлетворившись обещаниями, сам пропустил его в столицу.

В Апокавке он ошибся. Прибыв в Константинополь, тот немедленно возбудил и объединил врагов Кантакузина.

Апокавк хорошо понимал, что должен привлечь к себе людей высокого положения, и прежде всего обратился к константинопольскому патриарху. Человек этот сам мечтал о регентстве и даже безуспешно домогался его. К тому же светская власть ему была милее церковной, которую он получил тоже благодаря поддержке Кантакузина. Заговорщик без труда склонил его на свою сторону и даже заставил принять на себя роль презренного доносчика. Брак дочери Апокавка на сыне патриарха тесно связал их между собой.

Апокавк искал сообщников среди тех, кто тайно и явно ненавидели Кантакузина. Заговорщики собирались в доме патриарха, а для дискредитации Кантакузина сообщали императрице все новые и новые измышления относительно министра.

Наконец пришла очередь выйти из тени патриарху, до сих пор хранившему в отношении Кантакузина молчание. Глава константинопольской церкви направился во дворец с новым решительным обвинением. Азаний, тесть последнего, тоже готовился поддержать обвинение: так, оба явились к императрице. Патриарх со вздохом произнес: «Министр, которому вы так доверяете, мой старинный друг, а потому с глубокой печалью явился я обвинять человека, которому столь многим обязан. Однако даже признательность имеет свои границы и ее не следует причислять к добродетелям, когда речь идет о безопасности государя. Эта мысль и заставила меня предстать перед вами, чтобы открыто заявить, что Кантакузин очень коварен и опасен, задумав против вас и ваших детей преступление. Пора вам принять меры, которые подскажет ваша мудрость с тем, чтобы спасти себя, свое потомство и империю от гибели».

Эта речь взволновала императрицу. Могла ли она не поверить патриарху Константинополя?

Мать, сын и невестка Кантакузина были окружены стражей, но народ еще не решился грабить богатый дворец, удовольствовавшись разгромом домов знатных приверженцев регента, из коих 42 спаслись бегством. В это время Кантакузин находился далеко от столицы.

Все попытки друзей регента и даже его самого вступить в переговоры кончались тем, что Апокавк бросал посланных в тюрьму. Сама царица была запугана. Тайно она советовала Кантакузину проявить терпение, а явно подписывала грамоты и указы, которыми Кантакузин обвинялся в умыслах против юного императора; от него требовали удалиться в частную жизнь. При таких условиях собравшиеся в Димотике сторонники Кантакузина ради собственного спасения заставили его возложить на себя знаки царского достоинства; но и тогда он не решился выступить против династии и приказал поминать себя с супругой Ириной лишь после царицы Анны и Иоанна Палеолога.

Надо признать, Кантакузина всегда удовлетворял занимаемый им пост, который, на его взгляд, он вполне заслужил, поэтому он никогда не метил выше, но несправедливость и прямое насилие его врагов произвели действие, которое обычно порождает честолюбие. Ему оставалось либо признать поражение, либо прийти к власти. Эшафоту он предпочел корону, которую принял 26 октября 1341 года.

Образ действий Кантакузина в силу его личной умеренности был оборонительный и даже примирительный; но руководимый Апокавком константинопольский двор не хотел слышать о примирении и считал Кантакузина бунтовщиком. Его послов в столице бросали в тюрьму с позором. Его мать, гордую Палеологину, не раз содержавшую армию Андроника Младшего за свой счет, заключили в тюрьму, лишениями довели до скорой смерти. Сама императрица Анна Савойская не могла облегчить ее заточение, не могла узнать о ней правду даже через своего врача и узнала лишь по смерти Ф. Палеологины через родственницу-монахиню. Богатый дворец Кантакузина в столице был разрушен. Его земли и имущество во Фракии, кроме укрепленной Димотики, были разграблены.

Тесть Кантакузина Андроник Асень (Асеневич) выступил против него с войском Палеолога. Его поход был триумфальным шествием. Кантакузин со своим небольшим отрядом не смел даже подступить к Димотике, где укрылась его семья. Междоусобие, народное восстание против знатных принесло ужасные плоды. Фракия, по словам Кантакузина, обратилась в скифскую пустцню. Сельджуки безнаказанно высылали орды конных и пеших грабителей, и, за исключением городов, прибрежная Фракия обезлюдела.

Руководимое Апокавком константинопольское правительство действовало энергично. Молодой император Иоанн V был коронован патриархом (1341); чтобы не остаться без денег, не постеснялись заложить венецианцам камни царского венца за 30 000 дукатов (они так и остались в ризнице Св. Марка); при этом с Венецией было возобновлено перемирие с обязательством возместить венецианским купцам стоимость разграбленного у них имущества.

В звании великого дуки флота Апокавк стал всесильным временщиком, выдал дочь за Андроника Палеолога, сына деспота Константина, рассчитывая возвести зятя на престол. Он послал флот против сухопутных сил Кантакузи-на, и план этот имел смысл, так как целью обеих воюющих сторон были приморские Салоники, второй город империи.

И все-таки выжидательная позиция Кантакузина принесла плоды, и наступил перелом в его пользу. В Константинополе стали тяготиться Апокавком, как временщиком, поддерживавшим междоусобие ради собственного спасения.

Сама царица Анна не раз высказывалась в пользу примирения с Кантаку-зином. Особенно ее потрясла смерть матери Кантакузина Феодоры Палеоло-гины, которой столько был обязан Андроник III. Но Апокавк запугал Анну и посадил под арест сановников Хумна и К. Асана, подавших голос за примирение.

Междоусобие стало невыносимым для страны, лучшие области от Веррии и Салоник до Болгарии были опустошены турками, славянами и еще более самими греками; в развалинах были лучшие дома не только в усадьбах и селах, но и в городах, неприятелем не взятых. Положение Апокавка стало небезопасным даже в столице. Сын его, правитель Салоник, погиб в борьбе с зилотами. Он было увез малолетнего императора, но встретил противодействие патриарха. Царица Анна была успокоена лишь щедротами на ее содержание и особенно возобновлением переговоров с Кантакузином. Теперь и Апокавк считал для себя более выгодным примирение с противником, которого он травил, как дикого зверя. Одновременно с послами Анны Палеологины в Димотику, в ставку Кантакузина, прибыла депутация горожан Сереса, умолявших о прощении и о помощи против сербов. Сила теперь была за Кантакузином. Его посол требовал у Анны аудиенции без присутствия Апокавка. Цепляясь за власть, Апокавк приказал избить и отослать посла.

Трудно сказать, чем бы завершилось это противостояние, если бы Апокавк не стал жертвой случая. Временщик, не утративший энергии до конца, инспектировал подземные дворцовые темницы, когда политические узники неожиданно набросились на него и убили. Труп Апокавка подвергся надругательствам. Ему отрубили голову и выставили ее на пике на крыше тюрьмы. Ниже, к стене, было прибито его тело. Его убийцы, страшась неминуемой кары за содеянное, овладели темницей, вооружившись оружием стражи, решив превратить каземат в крепость, но разъяренная толпа растерзала заключенных.

Смерть Апокавка в 1345 году привела к окончанию междоусобной войны, мирным путем передав в руки Кантакузина венец византийских императоров. Следует отметить, что он не стал свергать юного императора, а стал лишь его соправителем.

ПЕРЕВОРОТ РИЕНЦИ

Рим. 1347 год

В 1344 году нотариусом римской городской камеры был назначен Кола ди Риенци, обладавший огромными природными способностями: он хорошо владел латинским языком, обнаружил прекрасные ораторскими данные.

Должность нотариуса городской камеры считалась важной в папской столице: приходилось оформлять сделки папской казны в Риме с учреждениями и частными лицами. Кроме того, он регистрировал акты городского самоуправления, составлял проекты различных бумаг для города и т. п.

Биографы Колы пишут, что аристократы считали восторженного нотариуса немного сумасшедшим и потому не придавали особенно большого значения его речам, а больше хохотали над ними. А он якобы нарочно еще усиливал это впечатление. Сам Кола в письме к императору Карлу IV писал об этом периоде своей жизни: «Таким образом я делался изо дня в день все более страшным и подозрительным для могущественных людей, а для народной массы – все более любимым». Это, несомненно, точнее отражает настроение обеих сторон.

Живой, отчаянно смелый, склонный к фантазиям, чуть не к визионизму (способности иметь «видения»), и умевший увлекать других, он завоевал симпатии римлян.

Кола ди Риенци энергично выступал против правителей, защищая интересы народа. Он говорил о слабости папского управления через епископов-викариев, о том, что сенаторы не способны навести в Риме элементарный порядок.

Но слова ничего не меняли в существующем порядке вещей. Тогда Кола собрал небольшую группу своих сторонников. Среди них оказались люди богатые и авторитетные в городе. В числе руководителей заговора было несколько нотариусов, а также кавалеротти.

После нескольких тайных совещаний сторонники переворота перед днем Троицы провели более широкое, тоже тайное, собрание на Авентинском холме. В своей речи Риенци ярко описал нищету, рабство и крайне опасное положение, в котором находился ранее процветавший Рим. Он говорил о верховенстве знати, унижении народа, похищении феодалами девушек и замужних женщин – простолюдинок или горожанок; вспомнил и земледельцев, у которых бароны отбирают плоды их трудов; пилигримов, ограбленных и задушенных у самых ворот Рима; горожан, которым постоянно угрожает потеря жизни и имущества; аристократов-разбойников и духовенство, предававшееся всем видам разврата.

В своей речи Кола использовал ораторские эффекты, больше всего присущие итальянцам, он и вздыхал, и проливал слезы, и кричал от возмущения.

Описав тяжелое положение Рима и добившись нужного настроения, он заметил, что из создавшегося положения есть выход. Среди участников собрания есть люди, которые сговорились добиться сохранения «справедливости и мира». Риенци подчеркнул, что конечной их целью является установление народовластия. Что касается финансирования нового порядка, он предполагал использовать папские имущества и налоги. По словам анонимного биографа, Кола сказал: «О денежных средствах не беспокойтесь, потому что римская городская камера получает много неоценимых доходов. Прежде всего от подымной подати, по четыре сольдо с печи, начиная от моста Чеперы до моста Пальи, всего сто тысяч флоринов; потом от продажи соли – сто тысяч флоринов, затем еще от сбора с проезжающих через мосты и замки вадиме – сто тысяч флоринов, которые передаются папе, о чем известно его викарию». Затем Кола, по словам того же биографа, сказал: «Господа, если многие граждане расхищают силой церковные имущества, не верьте, что это делается с разрешения или по воле папы». Эти слова особенно возбудили собравшихся; они согласились добиваться «доброго государственного порядка». Собрание закончилось торжественной присягой: заговорщики поклялись на евангелии выступить в назначенный день с оружием в руках и подписали письменное обязательство.

После этого собрания идеи «великого справедливого суда» над феодалами и «восстановления доброго древнего государственного порядка» начали распространяться среди народа.

Поводом к прямому выступлению стали перебои в снабжении города хлебом. И тут, в условиях грозящего голода, стало известно, что в порт Корнето прибыло судно с хлебом для Рима, но влиятельнейший из римских синьоров, знаменитый Стефано Колонна, собрав наиболее близких людей, поехал в Корнето, чтобы захватить этот груз и под охраной доставить в Рим.

Во время собрания граждан на Капитолийском холме в субботу 19 мая были высказаны опасения в справедливом распределении хлеба. Начались волнения в городе.

Префекта города Джованни ди Вико, его свиты и части вооруженных сил в те дни в Риме не было; многие феодалы вместе со Стефано Колонна находились вне города. Момент для выступления казался благоприятным.

Ночью заговорщики собрались в церкви Сант-Анджело Пескерии. Поклявшись не изменять делу «святого духа», собрав все свои вооруженные силы, составившие сильный отряд в тысячу человек, они около 8 часов утра двинулись от церкви Сант-Анджело к Капитолийскому дворцу – резиденции сенаторов, управлявших Римом. Кола вышел из церкви в полном вооружении, но с непокрытой головой (демонстрация особенной смелости и преданности святому делу, применявшаяся не раз тогдашними рыцарями, иногда даже на поле сражения).

Рядом с Колой шествовал «господин викарий господина папы» и своим присутствием давал папскую санкцию этому шествию.

Заговорщики нигде не встретили сопротивления. Народ приветствовал их одобрительными криками. Оставшиеся в городе синьоры и войска без санкции префекта города (уехавшего в Корнето) не рискнули разогнать заговорщиков. Сенаторы, Любертелло Бертольдо и Пьетро ди Агабито, синьор де Дженацца-но, скрылись.

Мятежный отряд занял Капитолий и правительственные учреждения. Риенци произнес горячую речь, объявляя о «восстановлении старого доброго государственного порядка».

Здесь, по словам анонимного биографа, Кола снова заявил, что во имя любви к папе и ради благоденствия римского народа он готов подвергнуться любой опасности. Толпа отвечала криками ликования.

Тогда Кола предложил одному из участников заговора, Койте, сыну Чекко Манчино, зачитать новые законы.

Среди них основное место занимали законы, касающиеся аристократов. Во-первых, Кола отнимал у них крепости, мосты, пристани. Во-вторых, налагал на синьоров в качестве общественной повинности обязанность охранять дороги и снабжать продовольствием город Такой же радикальный характер имели для того времени положения об организации римской армии (городской милиции), главную часть которой должны были составить сами римские граждане.

К числу законов временного характера относились такие меры, как смертная казнь для всех убийц, меры против ложных доносов, против разрушения домов осужденных и т. п.

Народ, одобрив их голосованием, предоставил Риенци право вводить и отменять законы, право жизни и смерти в отношении всех граждан, право заключать договоры и союзы с другими городами и государствами, право изменять границы римской территории.

Эти права, предоставленные Коле, давали ему неограниченную, диктаторскую власть в городе Риме и во всей Папской области.

Все эти действия обнаруживают выдающийся политический ум Риенцо и редкое умение использовать в революционных условиях свой административный опыт. Сразу после народного собрания Кола захватил все замки, мосты и другие важнейшие стратегические пункты в городе, передав охрану порядка организуемой римской армии; на все вакантные административные должности в Капитолийском дворце он назначил своих сторонников. Фактически Кола взял в свои руки всю власть в городе Риме.

Когда весть о перевороте дошла до Корнето, где находились крупнейшие аристократы Рима, Стефано Колонна поспешил в Рим и, по рассказу анонимного биографа, заявил, что новый порядок ему не нравится. На другой день Риенци послал ему приказ оставить Рим. Стефано схватил бумагу, разорвал ее и сказал: «Если этот сумасшедший меня разозлит, я велю выбросить его из окна Капитолия». Получив сообщение об этом, Кола собрал народ, и Стефано пришлось бежать из Рима. Риенци издал новый приказ, чтобы все синьоры выехали из столицы в свои замки. Тем пришлось подчиниться, так как сила оказалась на стороне Риенци. На следующий же день ему были официально переданы все мосты в окрестностях Рима.

24 июня Кола отменил сюзеренитет римских баронов. Единственным синьором на всей территории Римской области Кола объявил папу и церковь. Фактически же, поскольку представителем папы был его викарий, который являлся только формальным соправителем Колы, а на самом деле предоставил ему полную власть, сюзеренитет перешел к новому правительству.

Риенци провел через народное собрание постановление о том, что он и викарий папы, Раймондо, будут, как правители государства, именоваться «народными трибунами и освободителями государства».

Аристократы попытались организовать заговор против Колы, но из-за разногласий он провалился. Большинство склонилось к тому, что в данный момент необходимо признать новую власть и подчиниться трибуну, а в то же время пытаться, если возможно, саботировать новые законы.

Первым, кто явился с повинной головой к трибуну, был Стефанелло Колонна, сын Стефано. Кола заставил его поклясться на «теле христовом» (т. е. «освященном» хлебе, употребляемом для причастия) и на евангелии, что он не будет выступать против трибуна и римлян, что будет служить им, не будет давать приюта разбойникам или другим дурным людям, будет держать дороги в безопасности, помогать сиротам и приемышам, не расхищать общественного имущества и являться вооруженным или без оружия по всякому требованию трибуна. Такой присяги требовали затем от каждого синьора.

После Стефанелло Колонна явился представитель враждующего с Колоннами рода – Ринальдо Орсини, затем Джованни Колонна, Джордано и, наконец, сам старик Стефано Колонна. В числе других присягнул Коле и его собственный синьор Франческо Савелло.

Таким образом, переворот, названный Колой и его сторонниками «преобразованием» и «обновлением», 20 мая 1347 года победил во всей Папской области.

Узнав о перевороте, восторженное поздравительное письмо ди Риенци и римскому народу послал Петрарка. Он писал, что не знает, кого надо скорее поздравлять – Колу или освобожденных им римлян. «Свобода, – пишет Петрарка, – находится посреди вас, а слаще и желательней ее нет ничего; это мы лучше всего узнаем, когда ее теряем».

ЗАГОВОР ДОНА ЭНРИКЕ ПРОТИВ КОРОЛЯ КАСТИЛИИ

Испания. 1360-е годы

Альфонсо XI, король Кастилии, имел от своей фаворитки доньи Элеоноры де Гусман шестерых сыновей и двух дочерей. Трон же после его смерти наследовал шестнадцатилетний дон Педро, сын королевы Констанции.

ЗАГОВОР ДОНА ЭНРИКЕ ПРОТИВ КОРОЛЯ КАСТИЛИИ 77

Юный король был прекрасно сложен, умен, храбр, и в то же время слыл алчным и жестоким. Вначале он находился под опекой матери, королевы Констанции, и ее фаворита Альфонсо де Альбукерке.

Сразу же после смерти короля Альфонсо XI его фаворитку Элеонору де Гусман заключили в темницу. Сыновья Элеоноры нашли убежище в Альхесирасе, а затем их дороги разошлись. Один из них, дон Энрике, направился к дону Хуану Мануэлю, графу де Молина, который через некоторое время выдал за него свою старшую дочь, присовокупив в качестве приданого графство Траста-мара.

Разгневанный дон Педро повелел графу де Молине выдать ему дона Энрике вместе с женой. Однако те успели скрыться в горах Астурии.

Король не стал преследовать беглецов и вернулся в Бургос. Он предоставил Констанции решить судьбу Элеоноры де Гусман, и королева велела убить свою соперницу.

Узнав о смерти матери, дон Энрике, граф Трастамара, собрал отряд и захватил несколько небольших городов и крепостей Южной Кастилии. Обеспокоенный правитель Арагона попытался примирить враждующие стороны, и на время ему это удалось.

Тем временем Альфонсо де Альбукерке свел Педро с Марией де Падилья, дочерью кастильского гранда. Но женился король в 1353 году на французской принцессе, дочери герцога Пьера де Бурбона, Бланке, которая тотчас после свадьбы была выслана в замок Аревало, где содержалась под строжайшим надзором. Мария стала фавориткой юного короля, а при дворе усилилось влияние ее родственников.

В итоге Альбукерке, долгое время являвшийся фаворитом дона Педро, вынужден был уступить свое место дяде Марии Фернандо де Гинестросу. Разгневанный экс-фаворит вступил в заговор с гроссмейстером ордена Ка-латравы и другими грандами, чтобы восстановить королеву во всех ее правах. Но заговор был раскрыт. Альбукерке и гроссмейстер скрылись за границей. Король выместил злобу на невинных вассалах первого, а последнего убедил вернуться в Кастилию, в замок Альмагро. Здесь гроссмейстера бросили в темницу, и после того как он под пытками отказался от своего сана, его умертвили.

Капитул ордена передал сан гроссмейстера брату фаворитки Диего де Падильи. Новый гроссмейстер сделался правителем государства вместе со своим дядей Гинестросой. Другой брат Марии, несмотря на свое незаконное происхождение, был назначен гроссмейстером ордена святого Иакова на место сына Элеоноры Гусман дона Федериго, насильственно лишенного этого звания.

Избежавший расправы Альбукерке оказался при дворе короля Альфонсо Португальского. Граф Трастамара и его брат дон Фадриго по приказу короля выехали в Лиссабон, чтобы потребовать выдачи беглеца Но братья имели другие намерения. И в самом деле, прибыв в Португалию, они были допущены к королю Альфонсо, перед которым горько оплакивали несчастья своей родины. Можно сказать больше, граф Трастамара приглашал короля Португалии разорвать цепи Кастилии и обещал ему помощь в завоевании королевства. Альфонсо, хорошо понимая трудность выполнения этого плана, отказался. Он посоветовал Альбукерку примириться со своим королем, но кастильский вельможа упорствовал и убедил дона Энрике не оставлять начатого дела.

Тем временем дон Педро влюбился в первую красавицу Кастилии Хуаниту де Кастро, молодую вдову бискайского владетеля Диего де Гаро. Но она не соглашалась стать его любовницей. Тогда король развелся с Бланкой и женился на гордой даме. Быстро утолив свою страсть, он отправил де Кастро в провинциальный городок.

Возмущенные поведением короля вельможи съехались в Сиудад-Родриго Заговор возглавил Альбукерке. К нему присоединились сыновья Элеоноры Гусман, а также брат изгнанной Хуаниты, Перес Кастро, один из могущественнейших вельмож Галисии. Кроме того, к ним примкнули дон Хуан и дон Фернандо Арагонские, которые привели с собой не менее 6 тысяч бойцов. Мятежные кастильцы и их арагонские союзники надеялись, что аристократы и народ Кастилии присоединятся к ним. Заговорщики требовали восстановления Бланки де Бурбон в правах законной супруги, а Марию Падилью со всей ее родней удалить от двора и всех должностей. Римский папа и французский король поддержали их.

Но и дон Педро не дремал Он лишил братьев графа Трастамары всех привилегий и званий. Бланку де Бурбон король отправил в Толедо, чтобы там заточить в алькасаре (укрепленном замке), но на ее защиту встали все жители Толедо, за что впоследствии пострадали.

Поскольку речь шла о том, чтобы свергнуть с трона короля Педро и на его место посадить достойного преемника, все взоры обратились к графу Траста-маре, и ему было предложено возложить корону на свою голову. После долгих уговоров граф Трастамара согласился.

Союзные войска под командованием дона Энрике вступили в Кастилию и встретили широкую поддержку населения страны.

Мятежники одерживали одну победу за другой. Дон Педро отступил в Тордесильяс, где был осажден. В разгар войны Альбукерке неожиданно умер. Вероятно, его отравил врач-итальянец, подкупленный Педро. Однако смерть лидера коалиции не повлияла на ход событий. Восставшие, руководимые сыновьями Элеоноры Гусман, Энрике и Федериго, продолжали осаду. Находясь в безвыходном положении, дон Педро отправился в Торо на переговоры с лидерами восстания. Там его взяли под стражу и вынудили согласиться на все условия.

Братья Марии Падильи были казнены Мирный договор предстояло утвердить на кортесах, которые собирались в столице Старой Кастилии Бургосе Кастильские инфанты и большинство лидеров коалиции, посчитав, что война окончена, уехали из Торо. Они не учли одного жители Бургоса ревниво относились к Новой Кастилии и ее столице Толедо. Поэтому на кортесах верх взяли сторонники дона Педро. Королю были выделены деньги, на которые он смог навербовать наемников.

Получив солидное подкрепление, дон Педро напал на лагерь заговорщиков и изгнал их с территории Кастилии Захватив непокорный Толедо, он выслал королеву Бланку в Медину-Сидонию. По его приказу 22 человека казнили без всякого суда, а город Толедо отдано на разграбление наемникам. Сотни христиан и евреев были убиты.

Отомстив толедцам, Педро пошел на Торо, где скрывались Энрике и Федериго. Мятежники оборонялись почти год, но все-таки сдались (1356). Правда, сыновья Леоноры опять ускользнули, но многие их сторонники были схвачены и убиты. Граф Трастамара был принят во Франции Король Иоанн даже выделил ему пенсию в размере 10 тысяч франков.

Педро отпраздновал свою победу блестящими турнирами и пирами в Тордесильясе, после чего уехал в Севилью. Отсюда он объявил войну арагонскому королю, к которому бежали многие заговорщики.

Между государствами началась война На стороне арагонцев выступили король Наварры и правитель Марокко. К ним присоединились граф Трастамара и другие бежавшие из Кастилии вельможи.

И все-таки дон Педро добился больших успехов, подступив к Валенсии. Однако казнь Бланки де Бурбон оттолкнула от короля Кастилии всех европейских монархов. Дон Энрике, граф Трастамара, обратился за помощью к французам. Король Франции Карл направил в Испанию войска под командованием Жана де Бурбона, графа де ля Марша, двоюродного брата королевы Бланки. В помощь ему был призван Бертран дю Геклен, один из самых знаменитых полководцев того времени. Граф Трастамара, после некоторых колебаний, согласился принять титул короля Кастилии. Узнав об этом, король Арагонский также заключил с ним соглашение: в обмен на военную помощь он получал Мурсию и несколько крепостей на кастильской границе.

Когда союзные войска вступили в Кастилию, граф Трастамара призвал народ объединиться в борьбе против тирана. И его слова нашли отклик в сердцах кастильцев. Король Энрике с триумфом вошел в Бургос и был там торжественно встречен своей супругой.

Дон Педро сначала бежал в Севилью, где погрузился на корабль и отплыл в Португалию. Не найдя поддержки, он вернулся в Кастилию, в Галисию, где велел казнить архиепископа Толедского, и овладев его имуществом и деньгами, направился к Эдуарду, принцу Уэльскому.

Дон Педро заключил с Эдуардом договор, по которому в обмен на престол обязался выплатить 500 тысяч флоринов и отдать англичанам Бискайю, а также выплатить огромное жалование всем рыцарям и баронам, выступившим под его знаменами. Принц согласился помочь кастильскому королю и выдвинул свою армию в Испанию. Под его началом находились лучшие в Европе войска, а сам он слыл выдающимся полководцем.

В 1367 году кастильцы были разгромлены. Дон Энрике спешно отступил. Взятые в плен изменники были казнены, города королевства, изменившие законному государю, присуждались к уплате огромных штрафов и контрибуций.

Но и на этом дело не закончилось Дон Энрике получил во Франции денежный займ и набрал войско в 10 тысяч человек Через пять месяцев после ухода англичан Энрике выступил против своего врага К нему присоединился Бертран дю Геклен с 2 тысячами французов.

В 1369 году состоялось решающее сражение Дон Педро был сокрушен Правда, он успел укрыться в замке, который Энрике взял в осаду.

Когда запасы провизии и снаряжения подошли к концу, король предложил дю Геклену 100 тысяч золотых дублонов в обмен на свободу. Геклен принял предложение и назначил место для переговоров.

Дон Педро в сопровождении трех кастильских синьоров прибыл в указанное место. Французские воины провели его в палатку своего полководца, где уже находились дон Энрике, дю Геклен и другие вооруженные люди. Поняв, что угодил в ловушку, дон Педро вскричал: «Я король Кастилии!» – и схватился за меч, но дон Энрике выхватил кинжал и одним ударом поразил противника. Так коварный Гекелен обеспечил Энрике королевский трон.

ЗАГОВОР ШЕМЯКИ ПРОТИВ ВАСИЛИЯ II

Москва. 1446 год

Осенью 1441 года, после длительной междуусобицы между московским великим князем Василием Васильевичем и его двоюродным братом Дмитрием Шемя-кой князем Галицким, наконец утвердился мир. Шемяка подписал с князем договорную грамоту и удалился в Углич. Но на деле он не оставил своих притязаний на московский престол и ждал только повода. И повод скоро представился.

Во время очередного похода Василий II угодил в плен к татарам и подвергся унизительной процедуре. С него сняли нательные кресты. Некий «татарин Ачисан» отвез их в Москву и передал жене и матери великого князя. Весть о случившемся мгновенно распространилась по городу. Началась паника, порожденная слухами о скором приходе татар. В довершение всего в Москве случился страшный пожар.

Но татары отпустили великого князя за большой выкуп, который был собран с народа. 17 ноября 1445 года Василий Васильевич вернулся в Москву. Московское население было недовольно тем, что вместе с Василием, вернувшимся в Москву с ярлыком на великое княжение, пришли татары для получения выкупа. Многим казалась привлекательной мысль, которую подал Шемяка: свергнув Василия II с престола, можно освободиться от необходимости выплачивать всем миром огромный выкуп, который он пообещал хану за свое освобождение из плена.

8 февраля 1446 года Василий II, взяв с собою двух сыновей, выехал в Троицу, чтобы встретить здесь Неделю о блудном сыне – второе воскресенье, посвященное подготовке к Великому посту.

Отъезд великого князя из Москвы оказался той самой оплошностью, которой дожидались заговорщики. Вот как рассказывает об этом Н.М. Карамзин: «Еще мера зол, предназначенных судьбою сему великому князю, не исполнилась: ему надлежало испытать лютейшее, в доказательство, что и на самой земле бывает возмездие по делам каждого. Димитрий вступил в тайную связь с Иоанном Можайским, князем слабым, жестокосердным, легкомысленным, и без труда уверил его, что Василий будто бы клятвенно обещал все государство Московское царю Махмету, а сам намерен властвовать в Твери. Скоро пристал к ним и Борис Тверской, обманутый сим вымыслом и страшась лишиться княжения. Главными их наушниками и подстрекателями были мятежные бояре умершего Константина Димитри-евича, завистники бояр великокняжеских; сыскались изменники и в Москве, которые взяли сторону Шемяки, вообще нелюбимого: в числе их находились боярин Иван Старков, несколько купцов, дворян, даже иноков. Умыслили не войну, а предательство; положили нечаянно овладеть столицею и схватить великого князя; наблюдали все его движения и ждали удобного случая.

[1446 года] Василий, следуя обычаю отца и деда, поехал молиться в Троицкую обитель, славную добродетелями и мощами Св. Сергия, взяв с собою двух сыновей с малым числом придворных. Заговорщики немедленно дали о том весть Шемяке и князю можайскому, Иоанну, которые были в Рузе, имея в готовности целый полк вооруженных людей. Февраля 12 ночью они пришли к Кремлю, где царствовала глубокая тишина; никто не мыслил о неприятеле; все спали; бодрствовали только изменники и без шума отворили им ворота. Князья вступили в город, вломились во дворец, захватили мать, супругу, казну Василиеву, многих верных бояр, опустошив их домы; одним словом, взяли Москву. В ту же самую ночь Шемяка послал Иоанна Можайского с воинами к Троицкой лавре».

В воскресенье 13 февраля, во второй половине дня, отряд Ивана Можайского внезапно нагрянул в Троицкий монастырь. Захваченный врасплох и насмерть перепуганный, Василий II стал легкой добычей своих ловцов. В простых крестьянских санях, под надзором одного из иноков, его повезли обратно в столицу. Поздно вечером в понедельник 14 февраля Василий был доставлен в Москву и помещен под стражей на дворе Дмитрия Шемяки.

Первым делом Шемяка потребовал у Василия II подлинник секретного договора с татарами, где перечислялись все условия его освобождения. Пленник отказывался отдать документ, который мог стать главным пунктом обвинения в предательстве интересов Руси. Тогда Шемяка приказал произвести в княжеских покоях тщательный обыск. «И начаша искати грамот, какову Запись даде хану Улу-Магметю, и обретоша написану: дати за себе 5000 рублев, да дани даяти на всяк год со всея земли Руския со 100 голов 2 рубля», – читаем мы в летописи.

Узнав из грамоты подлинную цену освобождения Василия II, князья и бояре пришли в ярость. Действительно, сумма, обещанная хану, была велика. Летописцы времен Ивана III не посмели прямо сказать о том, что поводом для ослепления Василия II было обвинение его в обмане народа и своей «младшей братии», князей, относительно политических и финансовых условий освобождения. Но именно эту идею взял на вооружение Дмитрий Шемяка.

Дмитрий Шемяка обратил свой гнев на бояр и клириков Василия И. В обмен на прощение они «озвучили» желание Шемяки – требование казни Василия. Однако эта идея встретила сильные возражения со стороны князя Ивана Можайского. Небывалая мера наказания могла вызвать возмущение всех русских князей.

Но и сам Шемяка не мог не понимать, что в случае убийства Василия II все враги его семейства немедленно объединятся вокруг сыновей Василия. Помимо двух старших сыновей, Ивана и Юрия, беременная княгиня Мария могла вскоре произвести на свет еще одного сына – наследника и мстителя за отца.

Таким образом, необходимо было убрать Василия II из Москвы и навсегда лишить его возможности претендовать на великокняжеский престол, но при этом сохранить ему жизнь. Единственный способ решения этой политической головоломки был подсказан Шемяке самим Василием. В бытность великим князем он стал использовать для расправы со своими врагами жестокую византийскую казнь – ослепление.

В ночь с 16 на 17 февраля 1446 года Василий II был ослеплен в московском доме Дмитрия Шемяки. Великого князя вместе с супругой отправили в Углич, а его мать, княгиню Софью, – в Чухлому. Сыновей же Василия, Ивана и Юрия, воспитатели скрыли в монастыре и ночью уехали с ними к князю Ивану Ряпо-ловскому, в село Боярово, недалеко от Юрьева. Иван Ряполовский с двумя братьями, Семеном и Дмитрием, вооружился, собрал людей и повез младенцев в укрепленный и безопасный Муром.

Сам Шемяка торжественно взошел на московский великокняжеский престол.

Разобравшись с главными врагами, Дмитрий Шемяка занялся и малолетними сыновьями своего соперника. Старший из них, Иван, имел всего шесть лет от роду Однако он мог стать своего рода знаменем для всех врагов галицкого семейства.

Шемяка решил обратиться за помощью к рязанскому епископу Ионе. Ему было предложено отправиться в Муром, который входил в состав рязанской епархии, и забрать оттуда сыновей Василия II. Шемяка клялся отправить детей к родителям, а самого низложенного великого князя отпустить на удел. За успешное выполнение этого деликатного поручения он посулил владыке скорое восхождение на митрополичью кафедру.

Прибыв в Муром, Иона вступил в переговоры с окружавшими княжичей боярами, убеждая их согласиться на предложение Шемяки. В итоге бояре предложили Ионе своеобразный компромисс. Он должен был торжественно, в городском соборе принять княжеских детей «под свою епитрахиль», то есть гарантировать им безопасность и свое покровительство. После этого они все вместе отправятся в Переяславль-Залесский, где находился тогда Дмитрий Шемяка.

Приняв все условия, Иона повез княжичей Ивана и Юрия ко двору Шемяки. В пятницу 6 мая 1446 года они прибыли в Переяславль. Два дня Галичанин праздновал успех и угощал прибывших из Мурома духовных лиц и бояр Ему было от чего веселиться Теперь вся семья Василия II находилась в его руках Сторонники Василия – кто добровольно, кто под страхом темницы – присягнули на верность новому великому князю.

На третий день он велел отправить детей в сопровождении владыки к отцу в Углич. Ни о каком самостоятельном уделе для Василия Темного или его сыновей речи уже не велось Разговоры за плотно прикрытыми дверями шли совсем о другом. По сообщению Львовской летописи, князь Дмитрий склонялся все же к мысли о расправе не только с Василием, но и с его сыновьями. Однако этот замысел натолкнулся на резкое сопротивление епископа Ионы и потому не был осуществлен…

Спустя несколько дней Иона вернулся из Углича, доставив детей к родителям. На сей раз Галичанин сдержал слово Архиерею ведено было отправиться в Москву и взять на себя управление всей Русской митрополией Посох святителя Петра после пятнадцатилетнего перерыва обрел, наконец, нового владельца.

«Не имея ни совести, ни правил чести, ни благоразумной системы государственной, Шемяка в краткое время своего владычества усилил привязанность москвитян к Василию и, в самых гражданских делах попирая ногами справедливость, древние уставы, здравый смысл, оставил навеки память своих беззаконий в народной пословице о суде Шемякине, доныне употребительной», – писал Н.М. Карамзин.

О деятельности Дмитрия Шемяки в качестве московского князя в 1446–1447 годах известно очень мало. Сообщается, что он отправил своих «поклон-щиков» на Волхов и вскоре был признан новгородцами великим князем Владимирским.

А между тем среди московских вельмож неуклонно крепли настроения в пользу Василия, после ослепления получившего прозвище Темного. Бояре то целыми партиями бежали в Литву к изгнаннику Василию Ярославичу Серпуховскому, то начинали сплетать заговоры с целью похитить великокняжеское семейство из Углича. А в самом Кремле Шемяку открыто попрекал обманом нареченный митрополит Иона, настойчиво требовавший отпустить Слепого на удел. О том же просили и другие иерархи, созванные для совета в Москву летом 1446 года.

В сентябре 1446 года Шемяка отправился в Углич и там в присутствии всего двора и архиереев торжественно примирился с двоюродным братом. Церемония была приурочена к одному из двенадцати важнейших церковных праздников – Воздвижению Креста Господня (14 сентября) Диалог победителя и побежденного получился довольно странный. Князь Василий публично покаялся в «беззакониях многих», поблагодарил Шемяку за доброту: «…достоин есмь был главъныа казни, но ты, государь мой, показал еси на мне милосердие, не погубил еси мене с безаконии моими, но да покаюся зол моих».

• Итог угличского примирения состоял в том, что Василий II получил наконец свободу. В качестве удела Дмитрий Шемяка дал ему далекую Вологду – древнее новгородское владение, перешедшее в конце XIV века под власть московских князей. Это решение оказалось для Шемяки роковым Василию II после изнурительной борьбы удалось вернуть себе трон 17 февраля 1447 года он вновь вступил под гулкие своды Успенского собора Московского Кремля. Эти минуты торжества делили с Василием и его подраставшие сыновья – 7-летний Иван и 6-летний Юрий. А в обшитой соболем колыбели улыбался каким-то своим младенческим мыслям полугодовалый Андрей.

Отношения Василия II с Дмитрием Шемякой были определены в договоре, заключенном летом 1447 года Шемяка признавал соперника «старшим братом» и клялся не затевать против него какого-либо зла Тем же летом, 11 июня, была составлена «перемирная грамота» между Дмитрием Шемякой и Иваном Можайским, с одной стороны, и Василием Серпуховским и Михаилом Верейским – с другой. Князья заявляли о прекращении войны.

Шемяка, так и не возвратив награбленное в Москве, продолжал строить тайные и явные козни Наконец терпение Василия кончилось, и он повел ополчение на решительную борьбу с Шемякой, который с трудом сумел пробраться в Новгород, где и умер в 1453 году (будучи, согласно преданию, отравлен).

ЗАГОВОР ПАЦЦИ ПРОТИВ МЕДИЧИ

Флоренция, 1478 год

Причиной заговора, вошедшего в историю под названием Заговор Пацци, послужила экономическая война. Банк Пацци во Флоренции хотел устранить банкиров Медичи от ведения дел папства и воспользовался конфликтом между папой и Лоренцо де Медичи, известным как Лоренцо Великолепный. План заключался в том, чтобы вместо Лоренцо правителем Флоренции стал представитель дома Пацци.,

В чем же причина разногласий между Медичи и новым папой Сикстом IV? У папы римского имелись свои человеческие слабости – он очень любил своих родственников и для своего то ли племянника, то ли даже незаконного сына хотел создать небольшое светское владение в центре Италии, но натолкнулся на сопротивление Лоренцо, справедливо опасающегося, что это нарушит итальянское равновесие в пользу Рима.

Поскольку Медичи противодействуют папе, им нужно найти замену, решает понтифик. Приближенные папы уговаривали его принять еще более решительные меры, чтобы раз и навсегда разделаться с Медичи. Первый шаг Рима – отнять у Медичи право распоряжаться папской казной. Ее новые управляющие были выбраны таким образом, чтобы удар для Медичи был как можно более ощутим. Сикст IV передает эту привилегию флорентийскому роду Пацци, еще более древнему, чем Медичи, и не менее богатому, давно рвущемуся ко власти. Пацци всегда были конкурентами Медичи, но с недавних пор вообще стали их заклятыми врагами.

Но опасаясь чрезмерного возвышения конкурентов, правитель Флоренции Лоренцо принял новый закон, значительно урезавший финансовые возможности Пацци Теперь спровоцировать Пацци на мятеж против Медичи для папы не стоило большого труда.

Время для перемены власти во Флоренции было весьма подходящим – Лоренцо еще очень молод и неопытен, финансовые проблемы подтачивают его силы, дом Медичи уязвим как никогда Для того чтобы контролировать ситуацию во Флоренции, папа, несмотря на протесты Лоренцо, назначил своего племянника кардиналом города Имола, что неподалеку от Флоренции. Затем понтифик еще более сузил кольцо – опять же вопреки воле Великолепного он сделал своего ставленника Франческо Сальвиати архиепископом Пизы Более того, он отозвал монопольное право Медичи на торговлю квасцами. Это была уже открытая война дому Медичи. Папа потихоньку сближается с королем Неаполя.

Оставалось только поставить у власти во Флоренции представителей клана Пацци. Однако законными методами власть в «Божественной» Пацци заполучить не удалось, и тогда они решились убить тиранов Флоренции. Так в 1477 году составился подстрекаемый Римом заговор с целью убийства Лоренцо Великолепного и его младшего брата Джулиано.

Франческо Пацци отправился в Рим и долго совещался с князем ди Форли, сыном Сикста IV. Тот одобрил замыслы заговорщиков и заверил, что папа поддержит их. Тогда Пацци открыто заявил, что уже принято решение убить Медичи, поскольку это единственное средство дать свободу Республике.

В заговоре также участвовали крупный флорентийский банкир Бер-нардо Барончелли и флорентийский прелат Франческо Сальвиати, которому Медичи так и не дали спокойно наслаждаться властью. Мстительный прелат, не раздумывая, вступил в заговор и привлек в него графа ди Монтесекко, командующего военного корпуса. Последний отличался не только храбростью, но и осторожностью. Монтесекко сразу понял всю трудность задуманного дела: в Италии царил мир, и поднимать ополчение и открыто двигаться с войском на Флоренцию было очень рискованно. К тому же, говорил граф Монтесекко, кто знает, удастся ли заговорщикам сразу убить обоих Медичи, и если не удастся, не приведет ли это к провалу предприятия, ведь известна слепая любовь народа к Медичи; к тому же у них много влиятельных сторонников.

Монтесекко под видом исполнения возложенных на него обязанностей почти каждый день видел Медичи и часто совершал путешествия из Флоренции в Рим и обратно. Он постоянно информировал князя ди Форли о развитии событий, добивался у папы необходимых средств и снаряжений. Со своей стороны, и папа был верен своим обещаниям и обязательствам и повелел, чтобы все его войска были переведены в Романью, а затем в Тоскану под предлогом осады замка Монтон, захваченного некоторое время назад у церкви одним из местных тиранов. Также папа отдал тайный приказ своим командирам повиноваться архиепископу пизанскому и Франческо Пацци.

Для осуществления замысла Его Святейшество обязался послать во Флоренцию кардинала Джироламо Риарио, племянника князя Форлийского, полагая, что его появление непременно потребует проведения соответствующих торжественных церемоний с участием братьев. Кроме того, в его свите под видом слуг должны были ехать многие заговорщики и солдаты папской гвардии.

Медичи не могли пренебречь приличиями и решили устроить кардиналу пышный прием. После нескольких дней пути Риарио остановился на отдых в четырех милях от Флоренции в замке Монтегю, загородной вилле семейства Пацци, где глава семьи Джакопо, сопровождаемый всем своим семейством, принял его с почестями и распростертыми объятиями. Здесь же собрались все заговорщики, полагая, что и Медичи прибудут из города, чтобы лично встретить кардинала, но Джулиано явился один и уехал за два часа до прибытия брата.

Отужинав с кардиналом, Лоренцо пригласил Его Высокопреосвященство и всю семью Пацци к себе на виллу. Заговорщики посчитали, что оба брата повезут кардинала во Фьезоле, и приготовились именно там осуществить свой замысел. Но Джулиано Медичи опять там не оказалось.

На следующий день после пиршества во Фьезоле заговорщики собрались во Флоренции во дворце Джакопо де Пацци и решили, что в ближайшее воскресенье кардинал организует торжественную мессу в кафедральном соборе, после чего будет дан торжественный обед в честь семейств Медичи и Пацци. Все расписали до мелочей, даже места за столом – Лоренцо Медичи надлежало сидеть между графом Монтесекко и Джакопо де Пацци, Джулиано – между Франческо и его помощником Бандини. После убийства братьев все основные должности во Флоренции должны были занять представители рода Пацци.

В ночь с 25 на 26 апреля 1478 года, с субботы на воскресенье, кардинал Риа-рио отдал приказ готовиться к мессе, на которую пригласил Медичи и многих других знатных флорентийцев.

В кафедральном соборе Санта Мария дель Фиоре собралась толпа народа, чтобы полюбоваться торжественной церемонией. Заговорщики вошли в собор, где им сообщили, что Джулиано сразу после мессы покинет собрание. Это известие совершенно расстраивало планы заговорщиков. Они тут же собрались на совет, и Франческо предложил убить братьев Медичи в церкви.

Однако с этим не согласились Джакопо Пацци и Монтесекко, почувствовавшие, что не смогут напасть на коленопреклоненных людей. Их не убедили даже обещания архиепископа о полном отпущении грехов папой. Тогда заговорщики обратились к священникам Стефано де Багноне и Антонио ди Вольтерре (Маффеи), которые не испытывали угрызений совести от того, что кровопролитие произойдет в их церкви.

Что касается Франческо, то он никому не хотел уступать чести расправиться со своим противником и оставил при себе Бандини в качестве помощника. Решили действовать в самом начале мессы, когда зазвонит колокол и священник произнесет: «Domine, non sum dignus». Именно в этот момент, при втором ударе колокола кафедрального собора Медичи должны были умереть.

Но покушение едва не сорвалось: заговорщики с ужасом увидели, что кардинала Риарио сопровождает один лишь Лоренцо. Франческо и Бандини бросились на поиски второго Медичи. Им удалось найти Джулиано и уговорить его присутствовать на мессе.

Вошедшего в собор Джулиано «дружески» обнял Франческо Пацци – на самом деле проверял, есть ли у того кинжал Убедившись, что он безоружен, Бандини и несколько людей Пацци по сигналу Барончелли повалили его на пол и нанесли 19 ударов кинжалом. Франческо бил с такой яростью, что невольно ранил самого себя в ногу. Верный друг Джулиано флорентийский дворянин Лоренцо Нови, очень привязанный к семейству Медичи, схватился за меч, горя страстным желанием отомстить за друга, но Бандини повернулся к нему, отбил удар и с одного выпада сам поразил несчастного, мертвым павшего к его ногам.

Остальные заговорщики были не столь решительны. Антонио ди Вольтер-ра, пораженный мыслью о предстоящем ему святотатстве, вместо того, чтобы ударить кинжалом Лоренцо Медичи, лишь взмахнул им перед лицом своей жертвы. Священник Стефано начал кричать: «Предатель! Предатель!» В результате Лоренцо быстро повернулся и получил лишь легкие ранения в шею и плечо. Медичи выхватил меч и, отбивая удары, сам начал теснить противников. Сторонники его дома помогли ему отступить в ризницу Нападавшие ломились в двери, но не смогли их выломать.

Тем временем в храме началась резня. Толпа бросилась к выходу. Упавших топтали ногами, многие были задавлены.

Между тем Джакопо Пацци – глава семьи – вскочил на коня и поскакал по улицам, размахивая мечом и крича «Свобода и республика!» Когда же в городе узнали о смерти Джулиано, озлобленные флорентийцы стали в ответ кричать: «Ядра!», намекая на герб Медичи. Поняв, что горожане стоят на стороне Медичи, Джакопо скрылся в поместье.

Архиепископ Сальвиати, выполняя возложенную на него задачу, поспешил во дворец Синьории, чтобы объявить о взятии правительства под свой контроль. Однако во внутреннем дворе он был отделен от сопровождавших его солдат и взят под стражу. Толпы озлобленных людей собрались у дворца и зверски расправились с его охраной. Заговорщиков схватили и привели во дворец. Многих выбросили из окон или повесили.

Флоренция сотрясалась от гула и криков одобрения и похвал, возносимых в честь рода Медичи, на головы врагов семейства сыпались неисчислимые проклятия.

С триумфом Лоренцо был отнесен к себе во дворец, в то время как по улицам города волокли окровавленные трупы заговорщиков, насадив их головы на пики и мечи. Дома всех без исключения представителей рода Пацци были осаждены, взяты штурмом, разграблены и разрушены. Лоренцо безжалостно расправился с заговорщиками, да и просто с друзьями Пацци – их хватали и казнили без суда и следствия. В этот день во Флоренции погибло двести шестьдесят два человека. Трупы с перерезанным горлом плыли по окровавленным водам реки Арно.

Франческо Пацци под охраной солдат отвели во дворец Медичи. Подвергнув всем видам унижений и оскорблений, его повесили рядом с архиепископом пизанским, а впоследствии бросили тела на потеху толпе. Джакопо Пацци также подвергли пыткам, повесили и труп проволокли по улицам города.

Двух спрятавшихся священников быстро нашли, отрезали носы и уши, а потом повесили. Монтесекко, сообщившему о причастности папы Сикста IV, было позволено умереть от меча.

Бандини, бежавший в Турцию, не нашел там надежного убежища. Султан прогнал флорентийца из дворца. Послы Лоренцо, прибывшие специально за ним в Порту, схватили Бандини и сопроводили его на родину, заставив там заплатить за свое преступление.

Месть настигнет всех представителей клана Пацци, даже стоявших в стороне от заговора. В лучшем случае их ждала тюрьма или изгнание. И только кардинал Джироламо Риарио избежал смерти – благодаря вмешательству папы.

Но жестокость Лоренцо и его сторонников вернула Флоренции покой.

Лоренцо устроил пышные похороны погибшего брата Спустя несколько месяцев родился его посмертный незаконный сын, которого тоже назвали Джулиано. Он будет воспитываться в доме Лоренцо вместе с его сыновьями, как родной. Много лет спустя этот ребенок станет папой римским…

Если бы заговора Пацци не было, его следовало бы выдумать – настолько он способствовал триумфу Лоренцо. Отныне он – неоспоримый правитель Флоренции.

Триумф Медичи и поражение Пацци были восприняты папой римским как личное оскорбление. Сикст IV был разгневан казнью архиепископа и тем, что другой вдохновитель заговора, его племянник, по-прежнему оставался в руках Лоренцо. Не сумев разделаться с Медичи с помощью наемных убийц, папа использовал инструмент из собственной компетенции. Он отлучил от церкви Лоренцо и всю правящую верхушку Флоренции.

Эдикт папы мог оказаться довольно эффективным, поскольку его поддерживал Фердинанд – неаполитанский король. Лоренцо сделал великолепный ход: один приехал в Неаполь и представился одному из самых жестоких правителей века. Его беспредельная храбрость, по-видимому, привела в замешательство тирана, который заключил с Флоренцией мирный договор. Папа, оказавшийся в изоляции, был вынужден признать реальное положение дел, а Лоренцо де Медичи остался в памяти потомков как самый выдающийся представитель всего семейства.

ПЕРЕВОРОТ РИЧАРДА ГЛОСТЕРА

Англия. 1483 год

Война Алой и Белой роз Так именуют растянувшуюся на три десятилетия междоусобицу между двумя ветвями королевского дома – Ланкастерами и Йорками – в борьбе за английский престол (1455–1485). Английские бароны, для которых после окончания Столетней войны исчезла возможность при помощи грабежа во Франции приумножать свои доходы, активно включились в эту борьбу. Победившая сторона овладевала поместьями побежденных, приобщалась благодаря близости к короне к обогащению за счет налогов и других поборов с населения.

Престол несколько раз переходил из рук в руки, что всякий раз сопровождалось убийствами побежденных «изменников». Сегодняшний победитель мог уже завтра оказаться в Тауэре и сложить голову на плахе.

Началось все с того, что герцог Ричард Йоркский, потомок третьего сына Эдуарда III, сумел добиться объявления его наследником престола. Первоначально успех был на стороне Йорков. Генрих VI попал в плен к Ричарду, который стал протектором королевства. Однако вскоре Генрих был освобожден, и власть от имени короля захватила его жена Маргарита. Потом самый влиятельный сторонник Йорков – Ричард Невил, граф Уорик, нанес поражение Ланкастерам. Генрих был опять захвачен в плен, но уже в конце того же года чаша весов снова склонилась в пользу Ланкастеров Герцог Йоркский потерпел поражение и был казнен. Генрих VI был освобожден из Тауэра и занял трон, но ненадолго Во главе йоркистов стали старший сын герцога Ричарда Эдуард и его братья – Джордж, впоследствии герцог Кларенский, и Ричард, позднее ставший герцогом Глостерским. Наибольшую поддержку Йоркская партия получила от могущественной семьи Невилов. Новая армия йоркистов в марте 1461 года разгромила войско Ланкастеров. Генрих VI и Маргарита бежали в Шотландию, а победитель был коронован под именем Эдуарда IV. Через несколько лет Генрих был еще раз захвачен в плен и водворен в Тауэр.

Борьба между Ланкастерами и Йорками сопровождалась при Эдуарде резкими столкновениями внутри победившей Йоркской партии. Граф Уорик выступал против брака короля с Елизаветой Грей (урожденной Вуд-вил), вдовой одного из погибших дворян ланкастерской партии. Уорик, заключив союз с братом короля герцогом Кларенским, занял столицу. Эдуард спасся бегством, а победители стали править от имени слабоумного Генриха VI.

В апреле 1471 года Эдуарду удалось снова занять престол. Уорик был убит в сражении. Кларенс, еще до этого снова изменивший – на этот раз Уорику, помирился с братом, но Эдуард не доверял ему и вскоре приказал бросить в Тауэр. Высадившиеся вслед за этим в Англии жена Генриха VI Маргарита Анжуйская и ее сын Эдуард собрали своих сторонников, но в битве при Тьюкесбери были разгромлены армией Эдуарда IV. Захваченный в плен принц Эдуард был казнен, а королева Маргарита заключена в Тауэр Ее муж Генрих, освобожденный было из темницы Уориком, снова стал узником мрачной тюрьмы-крепости и был там убит по приказу Эдуарда IV.

Претендентом на престол от ланкастерской партии стал бежавший после битвы при Тьюкесбери во Францию Генрих Тюдор. Он был внуком Оуэна Тюдора, тайно женившегося на вдове Генриха V. Мать Генриха Тюдора была отдаленным потомком Джона Гонта, основателя Ланкастерского дома, и его любовницы Катерины Суинфорд. Эти подробности показывают, сколь зыбкими были династические права Генриха Тюдора на престол. В течение пятнадцати лет он вел полную опасностей жизнь изгнанника.

После смерти Эдуарда IV престол унаследовал его двенадцатилетний сын Эдуард V. Тут же произошел государственный переворот Его инициатором был дядя нового монарха, Ричард, герцог Глостерский. 26 июня 1483 года Ричард узурпировал власть и захватил трон Англии.

Ричард Йоркский, герцог Глостер, младший брат короля Эдуарда IV (1460–1483), родился в октябре 1452 года, накануне «войны Роз» В ходе развернувшихся политических коллизий он оставался верен Эдуарду. Даже в критические для династии дни, когда большая часть знати, включая герцога Кларенса (брата Ричарда), перешла на сторону ланкастерцев, Ричард сохранял верность королю, разделив вместе с ним тяготы и трудности вынужденного изгнания. В решающих битвах при Тьюкесбери и Барнете 1471 года, где были разгромлены основные силы ланкастерцев, юный герцог сражался с большим мужеством и полководческим искусством.

Преданность Глостера, воплощенная в его девизе «Верность – превыше всего», была по достоинству оценена королем, он получил руку самой богатой невесты Англии Анны Невил и был назначен наместником северных графств. Именно там, в самом неспокойном краю королевства, считавшемся традиционной опорой ланкастерцев, проявились незаурядные качества Глостера как талантливого военачальника и администратора. За время наместничества он не только усмирил север страны, но и превратил его в главную опору Иорков.

Как же повел себя Глостер после смерти короля в феврале 1483 года? Согласно завещанию Эдуарда IV, престол переходил к его старшему сыну, 12-летнему принцу Эдуарду, при регентстве Глостера. Однако королева Елизавета Вудвил и ее многочисленные родственники попытались совершить переворот. Захватив Тауэр и королевскую казну и не известив Глостера о смерти брата, они решили ускорить коронацию юного Эдуарда и провозгласить Елизавету регентшей. С этой целью в замок Лудлоу, где находился наследник, были отправлены с вооруженным отрядом в две тысячи человек лорды Риверс и Грей, то есть брат и сын Елизаветы.

Получив вскоре известие о смерти короля, Глостер, вместо того чтобы сразу двинуться в столицу, что было бы естественно для человека, намеревающегося захватить власть, отправился в Йорк, где привел к присяге юному Эдуарду V местную знать. Даже получив известие от Гастингса, лорда-камергера покойного короля, о событиях в Лондоне, Глостер не вызвал подкреплений, а отправился с небольшим отрядом в 600 человек навстречу наследнику престола. И только в Стратфорде, после свидания с герцогом Бекингемом, подтвердившим сведения о перевороте, Глостер прибег к решительным мерам: арестовал вождей заговора Риверса и Грея и вместе с Эдуардом V двинулся к Лондону.

Попытка переворота провалилась. Большинство знати, враждебно относившейся к Вудвилам, поддержало Глостера. Елизавета вместе с младшим сыном и пятью дочерьми укрылась в Вестминстерском аббатстве. 4 мая Глостер торжественно вступил в столицу, где был провозглашен лордом-протектором королевства. Горожане встретили это сообщение весьма благожелательно. Дальнейшие действия Глостера как регента свидетельствуют о его намерениях короновать своего племянника. Необходимые распоряжения о предстоящей коронации 22 июля были отданы сразу же по прибытии в Лондон. Наследник с подобающими почестями был препровожден в Тауэр, служивший тогда одновременно и королевской резиденцией Там он должен был находиться, в соответствии с традицией, вплоть до коронации.

Но 9 июля произошли события, изменившие ситуацию и породившие новый политический кризис. О том, что произошло, мы можем судить на основании официальных документов. Летописцы же хранят молчание по этому поводу. Как явствует из письма епископа Т. Лангтона, во время экстренного заседания королевского совета епископ Уэльса Р. Стилингтон сделал неожиданное заявление о том, что покойный король до брака с Елизаветой был тайно обручен с леди Элеонорой Тальбот. Это означало, что дети Елизаветы, включая Эдуарда V, являются незаконнорожденными и, следовательно, не могут наследовать трон. На следующий день Глостер отправляет письма в Йорк с требованием «прислать войска для борьбы с королевой и ее сторонниками, намеревающимися убить меня и кузена Бекингема», а также «предать суду арестованных лордов Грея и Риверса в связи с вновь открывшимися обстоятельствами». Драматический эпизод в истории «июльского кризиса» произошел 13-го, во время очередного заседания королевского совета. Согласно скудной информации хронистов, «во время заседания были арестованы архиепископ Ротергэм, епископ Мортон, лорды Стэнли и Гастингс», причем последний тут же был обезглавлен во дворе Тауэра.

Судя по всему, открытие Стилингтона, означавшее для Вудвилов крах их надежд, побудило партию королевы на организацию нового заговора, в который был вовлечен через Джейн Шор, любовницу покойного Эдуарда IV, недалекий лорд Гастингс. Состоялась ли действительно помолвка Эдуарда IV с леди Элеонорой или же показания Стилинггона были фальшивкой, сочиненной кем-то из окружения Ричарда, не желавшим правления малолетнего короля, ибо это предвещало борьбу за власть различных группировок и, возможно, гражданскую войну? Большинство исследователей, учитывая любвеобильное сердце Эдуарда IV, склоняется к первой точке зрения. Брат Ричарда герцог Кларенс поплатился головой за попытку раскрыть какую-то «тайну» короля. В сложившейся обстановке открытие Стилинггона устраивало большую часть знати и горожан, желавших внутреннего мира. Неудивительно, что парламент, собравшийся 22 июля, на основании представленных ему доказательств о двоеженстве Эдуарда IV специальным актом отстранил от престола все его потомство как незаконнорожденное и постановил передать корону Ричарду Глостеру.

6 августа 1483 года в присутствии почти всей английской знати состоялась торжественная коронация Ричарда III и его жены Анны Невил. Как же проявил себя новый король? Его кратковременное правление было ознаменовано рядом реформ, многие из которых предвосхитили последующее законодательство Тюдоров. Даже противники Ричарда признавали, что он был хорошим законоведом, «много сделавшим для облегчения жизни людей».

Согласно «Большой хронике Лондона», последний раз принцев видели незадолго до коронации Ричарда, игравших на лужайке Тауэра. Дальнейшая их судьба окутана мраком, и никаких сведений о том, что с ними произошло, нет ни в одной из хроник современников Ричарда.

По одной из версий Ричард сразу после коронации в августе 1483 года послал к коменданту Тауэра Р. Бракенбури специального гонца с секретным письмом о тайной казни принцев. Однако комендант отказался исполнить приказ, и тогда Ричард поручил дело коменданту Тирелу, снабдив его королевским мандатом со всей полнотой власти в крепости на одни сутки. Получив ключи от Тауэра, Тирел и его сообщник-лакей наняли наемных убийц, которые ночью задушили принцев. Тела убитых захоронили под лестницей. Позднее их останки по приказу Ричарда перезахоронил неизвестный священник, который вскоре умер. К моменту появления «Исповеди» Тирела из всех участников предполагаемой трагедии оставались в живых двое: сам Тирел и лакей. Последний, подтвердив показания своего господина, был отпущен на свободу и даже вознагражден пожизненной пенсией при условии постоянного проживания во Франции. Впрочем, о судьбе принцев спорят до сих пор.

А война Алой и Белой роз завершилась августовским днем 1485 года на болотистом поле близ английского селения Босворт. В том сражении погиб последний представитель династии Плантагенетов король Ричард III, и на престол взошел основатель новой династии Генрих Тюдор.

ЗАГОВОР БИФОРТОВ – ВУДВИЛОВ

Англия. 1483 год

К 1483 году в династии Плантагенетов, правящей Англией, совершеннолетних представителей мужского пола было немного: герцог Бекингем, Генрих Тюдор и король Но у всех троих права на престол были не безупречны.

В конце лета 1483 года король Генрих Тюдор оказался в центре по меньшей мере двух заговоров против Ричарда III. Их участников сплотила неприязнь к королю, объяснявшаяся возмутительной дерзостью Ричарда: скорыми, незаконными казнями, жестокостью, которая была средством дворцового переворота и его последствием. Слухам о том, «что принцы в Тауэре убиты», верили.

Один заговор зрел в Брекнокском замке Генриха Стаффорда, герцога Бе-кингема. Во главе его стоял епископ Илийский – Мортон.

2 августа 1483 года герцог Бекингем простился с королем в Глостере. Ричард продолжил поход в центральные графства Англии, а Бекингем срслался на дела в его Брекнокшире. Может, уже тогда у него зародилась идея заговора Если так, то ее бережно взрастил епископ Мортон. Цель герцога историки Томас Мор и Полидор Вергилий видят в следующем. Переход трона к Генриху Тюдору и союз двух королевских семей – Ланкастеров и Йорков, то есть брак между Генрихом и принцессой Елизаветой. Им же принадлежит теперь уже общепринятая версия – летом 1483 года существовал до мелочей продуманный план передачи трона Генриху Тюдору. Только ли ради будущего монарха Тюдора он, герцог Бекингем. отрекся от короля (недавнего союзниика), который был щедр и явно благосклонен к нему? Отец Бекингема преданно служил Ланкастерам. Но утверждать наверняка, что летом 1483 года молодой герцог беззаветно сражался за корону для Генриха Тюдора, нельзя.

А вот заставить Бекингема пересмотреть свои первоначальные планы могло сообщение о том, что существует еще одна группа заговорщиков. И ее то цель сомнений не вызывает: вернуть на родину Генриха Тюдора, который свергнет Ричарда III и завоюет корону Англии.

Были причины участвовать в заговоре и у епископа Мортона. Видимо, он никогда не был сторонником Ричарда. По крайней мере, незадолго до его коронации епископ был взят под стражу по приказу Глостера. А о том, кто же был главным инициатором заговора, историки спорят до сих пор.

Сэр Томас Мор очень чтил епископа Мортона. В его доме писатель-историк жил в юности. В «Истории Ричарда III» он пишет о политическом и государственном авторитете священнослужителя. Именно он – так считает автор – повлиял на Бекингема и убедил его в необходимости восстания Итальянский историк Полидор Вергилий (он служил в Англии при Генрихе VII и Генрихе VIII) не имел личных привязанностей, ради которых мог бы что-то приукрасить или, наоборот, о чем-то умолчать. Его взгляд на события представляется более объективным. Вергилий считает, что первым о восстании и дворцовом перевороте заговорил как раз Бекингем. А подозрительный и напуганный епископ (тогда он был под арестом) сначала решил, что герцог кривит душой и предлагает сотрудничество с целью погубить опального священника. Но, продолжает Вергилий, осознав серьезность планов Бекингема, Мортон доверился ему, и их усилия объединились.

В начале августа сводный брат Маргарет Бифорт, Джон Уэлс, поднимает восстание во владениях Бифор-тов в Нортгемптоншире. Мятеж подавили. И Уэлс спасается бегством. Бежит он в Бретань к Генриху Тюдору.

Связь между группой Бекингема и «движением Тюдоров» скорее всего наладил епископ Мортон и его близкие Ему удавалось вызвать в Брекнок доверенного Маргарет Бифорт, матери Генриха Тюдора. Реджинальд Грэй последние двенадцать лет защищал интересы Генриха Тюдора. Его хорошо знал и Бекингем.

Реджинальд побывал в Брекноке и сообщил Маргарет о планах герцога Бекингема и епископа Мортона. Не исключено, что от него Бифорт впервые узнал о том, что формируется еще одна группа заговорщиков. Когда, Маргарет изменила первоначальные замыслы, не ясно. Но если раньше она мечтала только о возвращении сына и наследовании владений родителей и дедов, то теперь ее занимали иные мысли: Генрих должен стать королем Англии Бесспорно, свою, и немалую, роль сыграно исчезновение сыновей Эдуарда IV Именно поэтому к заговору Бифортов примкнула вдовствующая королева Елизавета Вудвил. Отныне Ричард III был ее кровным врагом.

Союзницу и утешительницу королева нашла в лице Маргарет Бифорт: теперь их связывало общее дело.

Началась активная переписка. Дамы обсуждали будущий брак их венценосных детей. Оговаривалось и такое обстоятельство: в случае внезапной смерти принцессы Елизаветы невестой Генриха Тюдора станет младшая дочь Эдуарда – Сесил.

Елизавета Вудвил была польщена предложением Маргарет Бифорт. Надо сказать, время для него было выбрано более чем удачно. И ответ королевы, направленный в лондонский дом четвертого мужа Маргарет, Томаса Лорда Стэнли, можно было расценить как согласие. Елизавета обещает, что ее друзья и придворные Эдуарда IV одобрят их замысел и помогут его осуществить. Она понимала, что это прекрасная возможность отомстить Ричарду III. Вдохновленная такой союзницей, Маргарет Бифорт привлекает к заговору молодых придворных Эдуарда IV из Южной Англии: сэра Жиля Добени, Ричарда Гилдфорда, Томаса Реймни и Джона Чийна. Все они поклялись хранить в тайне замысел двух дам и сделать все, чтобы он стал реальностью.

Теперь было важно, чтобы Генриха Тюдора как можно скорее посвятили в подробности заговора. Маргарет Бифорт готовится послать в Бретань гонца Им должен стать Кристофер Эрсуик, молодой священник, который по рекомендации Льюиса Карлеона состоял в домашней челяди Маргарет. Собирались поступить так. Кристофер отправляется к Генриху, рассказывает ему о сговоре с королевой Елизаветой, о характере готовящегося дворцового переворота, в результате которого трон Англии будет принадлежать молодому Тюдору и Елизавете Йоркской. Генрих, конечно, знал, что в прошлом их имена часто связывали. Но предложение такой династийной значимости могло показаться неожиданным. Эрсуик еще не успел отправиться в путь, как Реджинальд Брэй привозит вести из Брекнока.

Отъезд Кристофера откладывают. Появляется новое действующее лицо – Хью Конвей, бывший слуга короля Эдуарда. Именно ему доверяет срочное и деликатное дело Маргарет Бифорт. Прослужив при дворе Йорков двадцать лет, он хорошо узнал королеву Елизавету. После кровавого переворота Ричарда III более надежного доверенного двух леди (Маргарет и Елизаветы) одновременно трудно себе представить.

Хью Конвей отправляется в Бретань с огромной суммой денег. Маргарет с трудом собрала ее, влезая в долги. Гонец должен убедить Генриха Тюдора срочно вернуться в Англию. Спланировали и его маршрут: он высадится в Уэльсе, где уже будут ждать войска герцога Бекингема. Чтобы избежать всякого рода случайностей, Маргарет решает подстраховаться. Вслед за Конвеем она отправляет еще двух гонцов, Ричарда Гилдфорда и Томаса Реймни. Они спешат к Генриху с теми же вестями, и все трое приезжают почти одновременно. Союз Стэнли – Бифортов и Вудвилов сработал точно; от разных людей молодой Тюдор узнает, что его 12-летнее изгнание подходит к концу. В Англии разработан реальный план его триумфального возвращения на родину.

24 сентября 1483 года герцог Бекингем тоже пишет Генриху Тюдору. Он подтверждает, что связан с заговором Бифортов – Вудвилов, хотя их интересы, возможно, и не совпадают. Историки XVI века дружно утверждают, что Бекингем признал право Генриха на трон и одобрил идею брака Тюдора с Елизаветой Йоркской, рассматривая и то и другое как возможность закончить, наконец, Войну Алой и Белой роз. Хотя в письме он лишь сообщает Генриху, что собирается выступить против узурпатора 18 октября и призывает Тюдора поддержать его. О том, кто должен взойти на престол вместо Ричарда, не сказано ни слова.

В пианы заговорщиков посвятили Франциска II. Его союзничество и помощь в организации и подготовке возвращения Тюдоров на родину были необходимы. Окрыленный неожиданными перспективами Генрих обещает щедро вознаградить герцога. Он даже готов отдать Бретани Ричмонд, который до конца XIV века считался ее территорией. Франциск в это время поддерживает дипломатические отношения с Ричардом III Тем не менее не отказывается помочь и Тюдору.

Предательство Бекингема было полной неожиданностью для Ричарда III: армия короля еще не готова подавить серьезное восстание. Летние волнения и беспорядки не воспринимались как сопротивление узурпации власти. Еще в сентябре Ричард пребывал в счастливом неведении. 23 сентября он освобождает от должности королевского канцлера племянника епископа Мортона и конфискует собственность епископа Вудвила в Солсбери.

Для двух семей, и без того враждебно настроенных, эта была последняя капля Но вскоре королю донесли, что готовится нечто серьезное и грозящее его власти. Ричард посылает за Бекингемом. Тот сказывается больным и спешит в Лондон. Следует более суровый и категоричный приказ, но герцог уже открыто отказывается повиноваться и готовится к схватке.

Наконец, 11 октября Ричард узнает о замыслах Бекингема в подробностях и срочно начинает формировать силы сопротивления. Не исключено, что его насторожил преждевременный бунт в Кенте: 10 октября герцог Норфолк сообщил, что столицу атакуют кентские войска По плану заговора серия вооруженных восстаний должна была начаться 18 октября.

Ричард запретил причинять вред людям герцога – как гражданским, так и военным Политика такого расчетливого усмирения оказалась успешной У Бекингема дела шли не так успешно. Он собирал армию у себя в Брекноке и других поместьях Уэльса и столкнулся с непредвиденными трудностями его подданные неохотно брались за оружие против короля Йоркской династии. Но такие все же были, и не только в Уэльсе.

Но Ричард уже успел собрать сильную армию и был полон решимости отстоять власть и отомстить изменникам Герцог потерпел поражение. Бекингема арестовали и отправили в Шрусбери. По приказу короля он был казнен.

Среди союзников Бекингема назывались епископ Илийский и Солсберийс-кий, сэр Уильям и Джон Норис, епископ Кентерберийский… За поимку каждого из них было обещано щедрое вознаграждение. Словом, список приличный. В день казни Бекингема все они лишились поместий и собственности. Подобные прокламации были разосланы во все графства Англии. Как ни старался король Ричард, предотвратить массовый побег заговорщиков из страны не удалось. В сущности, ему повезло только с Бекингемом. В Солсбери герцога долго и страшно пытали. Во встрече с королем ему было отказано. Наконец, 2 ноября 1483 года «голубая кровь» потомка Эдуарда I пролилась на плахе. Казнь Бекингема решила судьбу Генриха Тюдора. Теперь законно оспаривать право на престол мог только он: сыну Бекингема было всего шесть лет.

Известие о казни герцога охладило пыл заговорщиков. Мятежи утихли. Вожди восстания искали, где бы укрыться. Многие поехали в Бретань к Тюдорам. Им не составило труда раздобыть судно и добраться до герцогства Франциска II.

Сам факт приезда такого количества верных и верящих ему англичан сделал свое дело: Генрих решает действовать. Ведь стоит только Франциску заключить мир с Ричардом (что вполне вероятно), положение станет и впрямь безнадежным, так как следующий шаг герцога Бретани легко предвидеть: он выдаст Тюдоров королю Англии. Генрих собирает всех, кто после разгрома восстания Бекингема покинул Англию, старается поднять их боевой дух и заставить проникнуться значимостью и серьезностью предстоящих действий. Встреча с Дорсетом назначена в Ренне. Обсуждение плана заняло несколько дней. На Святки 1483 года Тюдор и его соратники дали клятву верности друг другу в Реннском соборе. В торжественной обстановке Генрих обещает взять в жены Елизавету Йоркскую, как только взойдет на трон Англии. Теперь в верности Вудвилов можно не сомневаться.

Группа английской знати во главе с маркизом Дорсетом приносит присягу Генриху как законному королю Англии. Они дают клятву в предстоящей войне за корону страны отдать все – вплоть до жизни.

В августе 1485 года Генрих наконец вернется на родину, олицетворяя единство давно враждующих королевских семей – Ланкастеров и Йорков. Более того, он – единственный законный престолонаследник и той и другой династий.

ЗАГОВОР ФИЕСКИ ПРОТИВ РОДА ДОРИА

Италия, Генуя 4 января 1547 года

Одной из центральных фигур этой войны был адмирал Андреа Дориа представитель знатнейшего генуэзского рода, который верой и правдой служил сначала французскому трону, а после размолвки с Францском I – испанскому королю, под власть которого он отдал Геную.

Едва французы покинули город, по всем улицам и площадям уже громко зазвучало гордое имя Дориа Опытный политик не обманул ожиданий соотечественников Он вручил бразды правления аристократии и заявил, что сам не примет ни одного решения без одобрения представителей всех генуэзских ро дов Генуэзцы, оценив его заслуги перед республикой, за свой счет возвели в честь него статую с такой надписью «Отцу отечества и восстановителю свободы» Однако мир в Генуе продлился недолго.

Необыкновенная слава и знатность, чрезмерная заносчивость представителей рода Дориа, в особенности Джаннеттино, племянника адмирала, впоследствии им усыновленного, их бьющая в глаза роскошь и богатство, не могли не вызвать зависти среди представителей менее знатных, но не менее достойных родов, и не подвигнуть их на организацию заговора.

Во главе его встал Джованни Лодовико (Джан Луиджи) Фиески граф ди Лаванья представитель одной из самых древних и знаменитых семей Генуи По свидетельствам современников, он был горяч, честолюбив, предприимчив отважен, страстно мечтал о славе Искреннее восхищение граждан республики вызывали такие качества молодого синьора как честность, обходительность незлобивость, открытость Он предупреждал желания любого из своих друзей и умел завоевать расположение народа и дружбу богатых.

Документы той эпохи донесли до нас такой пример В городе существовала крупная корпорация, в которую входили прядильщики шелка, рабочие ткацких мастерских, но постоянные войны Республики довели большую часть этих людей до крайней нищеты Граф Фиески по мере сил помогал ткачам и даже поселил в своем дворце самых нуждающихся Джованни Людовико снабжал их деньгами, едой и просил никому не говорить об этом, поскольку не нуждается как говорил он, в ином вознаграждении, кроме счастья помогать обездоленным ткачи готовы были поддержать своего благодетеля в любом деле Понимая это, граф Фиески в беседе с ними вспоминал былую свободу, сожалея о том, что гранды слишком заняты собственными делами и интересами.

Однако 22-летний Джованни Фиески не мог даже надеяться на какой-либо достойный пост в Республике, пока Дориа находились у власти Надо признать что мысли о перевороте внушали ему многие люди, надеявшиеся и для себя найти выгоду в гражданской войне, – в первую очередь французы, делавшие Фиески недвусмысленные предложения и обещавшие немалые деньги, во-вторых папа Павел III, ненавидевший Андреа Дориа за то, что тот активно помогал усилению влияния императора Карла V в Италии в ущерб римскому трону. Молодой генуэзец, проездом побывав в Риме, встречался и вел беседы с кардиналом Агостино Тривульцио (Кардинал Тривульцио был горячим защитником дела Франции и ее короля при римском дворе), который с большим искусством указал ему, каким образом можно возбудить ревность грандов и ненависть простого народа к Дориа в особенности против Джаннеттино Он с сочувствием и пониманием признал, сколь тяжело энергичному и отважному синьору жить в Республике, фактически заправляемой лишь кучкой алчных, властолюбивых и ничтожных олигархов, препятствующих возвышению любой незаурядной личности.

Кардинал пообещал Фиески помощь со стороны Франции, и тот с восторгом принял предложение, сделанное ему, а также деньги и шесть галер его величества французского короля, а также двести человек гарнизона в городке Мон-тобио, корпус легкой кавалерии и деньги для солдат.

На деньги, полученные от папы, были куплены четыре галеры, и для того, чтобы в нужный момент захватить порт Республики, Фиески привел в Геную одну из этих галер под предлогом подготовки ее к отплытию в Левант В то же самое время граф постарался ввести в город часть наемников из Пьяченцы Одни из них должны были проникнуть в город под видом солдат генуэзского гарнизона, другие как свободные кондотьеры, пришедшие наниматься на службу Многим пришлось выдавать себя за каторжников и даже гребцов галерного флота Таким образом, в самом скором времени под командованием Фиески в городе собралось не менее 10 тысяч человек, еще совершенно ничего не знавших об его истинных намерениях.

Теперь оставалось лишь назначить день и час выступления Была выбрана ночь с 3 на 4 января 1547 года Граф велел в глубокой тайне принести в свой дом оружие и постоянно наблюдать за районами города, подлежащих захвату в первую очередь Сам Фиески, чтобы не вызывать никаких подозрений, в эти дни часто наносил визиты, и среди прочих даже во дворец Дориа Вернувшись домой, он пригласил к себе на ужин тридцать дворян, повелев запереть двери и ворота своего дворца и впускать в него всех, но до самого начала выступления не выпускать никого.

Заметив, что многие из приглашенных им в высшей степени удивлены присутствием в доме неизвестных людей и солдат, он предложил гостям перейти в один большой просторный зал и обратился к ним с речью «Нельзя упустить этот удобный момент, если мы хотим защитить нашу жизнь и свободу Среди здесь присутствующих нет ни одного, кто бы не знал об опасности, нависшей над Республикой Дориа восторжествуют над нашим терпением и скоро окончательно возведут свой трон на руинах Республики У нас нет больше времени втихомолку оплакивать наше несчастье, надо рискнуть всем, чтобы избежать тирании Поскольку зло сильно, и средства против него должны быть столь же сильны и решительны; и если страх попасть в постыдное рабство производит на вас хоть какое-нибудь впечатление, предупредите своими действиями и помешайте тем, кто готовит вам цепи.

Каждый из нас, хорошенько подумав о положении дел в Республике, найдет множество причин отомстить за себя, причин законных и славных, ибо наша личная неприязнь или ненависть к роду Дориа неразрывно связана с мечтой об общественном благе, и мы не можем отбросить наших интересов, не предавая при этом и интересов родины. От вас теперь зависит дать государству отдых и покой Я уже позаботился о том, чтобы облегчить вам путь к славе, обдумав и решив, как устранить препятствия, могущие на нем возникнуть; теперь очередь за вами, решайте, хотите ли вы следовать за мной.

Вижу, что всех вас привели в некоторое замешательство и изумление меры, мною принятые, даже испуг читается на ваших лицах, но оружие и решимость (в сочетании с осторожностью) необходимы всем нам для достижения общих целей Скажу больше, в таком деле должно нам употребить все, что в наших силах. Так что смятение ваше в конечном счете пойдет вам на пользу, обернувшись успехом и славой нашего великого дела.

Я могу доказать письмами, находящимися у меня в руках, что император обещал верховную власть над Генуей Андреа Дориа, что Джаннеттино три раза подсылал людей отравить меня, что он отдал тайный приказ1 перебить весь мой род, как только умрет его дядя, но известия об этих гнусных преступлениях уже не смогут в еще большей степени усилить вашу ненависть к этим чудовищам Кажется, я читаю в ваших глазах яростное желание совершить справедливую месть. Догадываюсь, что вы горите еще большим нетерпением, чем я, излить свое негодование, защитить свое состояние, покой и честь ваших семей. Идемте же, спасем репутацию Генуи, свободу родины, покажем сегодня всему миру, что есть еще и в этой Республике люди достойные и порядочные, сумею-щие с корнем вырвать тиранию».

Из всех собравшихся, с волнением слушавших эту речь, нашлось лишь двое, отказавшихся принять участие в заговоре.

Наконец, выйдя из своего дворца в сопровождении верных ему людей, граф Фиески отправил каждого на заранее намеченный пост.

Когда был дан сигнал (а им служил орудийный залп), заговорщики приступили к исполнению полученных приказаний.

Джаннеттино, разбуженный грохотом пушек и криками толпы, в сопровождении всего лишь одного пажа, несшего в руке факел, бежал к одним из городских ворот, но был схвачен заговорщиками и убит. Слуги Андреа Дориа, боясь за участь своего господина, помогли ему поскорее сесть на коня. Старому адмиралу посчастливилось выбраться из города и укрыться в замке Мазона в пятнадцати милях от Генуи.

Граф Фиески, расставив стражу в самых важных местах города, стремительно направился в порт. Но в тот момент, когда он поднимался на галеру, сходни под ним подломились, и граф упал в воду. В этом месте было неглубоко, но Фиески потянули ко дну тяжелые доспехи и оружие, он не смог быстро освободиться от них и утонул.

Мрак ночи, грохот и шум, раздававшиеся со всех сторон, не позволили восставшим сразу хватиться пропавшего предводителя. Так, ничего и не зная о его судьбе, они успешно овладели портом и галерами.

Заговорщики, численностью до двухсот человек, рассеялись по улицам, призывая народ к восстанию и крича – «Фиески и свобода! Фиески и свобода!»

Горожане были в ужасном смятении. Аристократы не спешили во дворец республики, ибо опасались, что их собственные дома и дворцы могут быть разграблены нежданно нагрянувшей чернью. Посол его императорского величества Карла V хотел бежать, но был вынужден по совету близких ему генуэзских грандов направиться во дворец, где уже собрались некоторые отважные сенаторы. Самые храбрые из них даже сделали вылазку из дворца во главе отряда солдат, но, столкнувшись с заговорщиками, тотчас отступили. Тогда сенаторы решили прибегнуть к хитрости и послали нескольких депутатов из своего числа выяснить, что же стало причиной беспорядков.

Между тем, услышав о смерти графа Фиески, власти воспрянули духом. Были отданы приказы гвардии и народу защищать законное правительство. Пыл заговорщиков начал угасать, и многие даже покинули их ряды при первом же известии о трагической кончине графа. Восставшим обещали полное прощение, если они сложат оружие. Не приняв этого условия, Джироламо Фиески, брат Джованни Лодовико, удалился в Монтобио. Некоторые из главных заговорщиков перебрались во Францию.

Тело несчастного графа Фиески было найдено только четыре дня спустя и по приказу Андреа Дориа брошено в море. Сам адмирал, после того, как все успокоилось, вернулся во дворец На следующий день, выступая в правительстве, он горячо убеждал собрание сурово покарать виновных, настаивая на том, что безнаказанность в такого рода делах нанесет величайший вред Республике.

Акт о всеобщем прощении был отменен. Великолепный дворец графов Фиески сровняли с землей, а всех братьев графа и его ближайших сторонников приговорили к смерти. Менее виновные были наказаны изгнанием, а графу Джироламо Фиески было приказано сдаться, передав крепость Монтобио Республике, но тот и не думал подчиняться. Тогда крепость осадили, но ее сдали только после долгой и кровопролитной осады.

Джироламо, Веррина, Кальканья и Ассерето, ближайшие друзья и соратники Джованни Лодовико, были обезглавлены, а против Оттобуоно Фиески был издан декрет, запрещавший этому молодому синьору и всем потомкам его вплоть до пятого колена приближаться к городу Генуе. Оттобуоно бежал во Францию. Восемь лет спустя он был пленен испанцами и передан Андреа Дориа, который приказал казнить его. Так, по воле случая окончился неудачей великолепный по своей организации заговор.

ЗАГОВОР РИДОЛЬФИ

Англия, Испания. 1571 год

После гибели в начале 1567 года мужа Дарнлея Мария Стюарт отказалась от шотландского престола и бежала в Англию. Королева Елизавета приказала держать ее под арестом и организовала суд, чтобы формально снять с шотландской королевы обвинение в убийстве мужа. Во время первого процесса Марии Стюарт на ее сторону фактически перешел один из членов судившей ее комиссии – Томас Говард, герцог Норфолк. Вражда с главным министром Сесилом и фаворитом Елизаветы герцогом Лестером, несогласие с проводимым ими антииспанским курсом во внешней политике, а главное – такая заманчивая цель, как шотландская корона, побудили герцога Норфолка искать руки Марии Стюарт. Разгневанная Елизавета приказала обвинить Норфолка в государственной измене.

В 1569 году в северных графствах Англии вспыхнуло восстание. Народное недовольство, как это не раз случалось во времена Реформации, вылилось в движение под знаменем католицизма. Восставшим не удалось освободить Марию Стюарт, а герцог Норфолк, которого католические феодалы, возглавившие восстание, собирались сделать главнокомандующим повстанческой армией, предал своих сообщников и, явившись по приказу Елизаветы в Лондон, был посажен в Тауэр. Восстание было подавлено. Поскольку против Норфолка не было прямых улик, его выпустили из тюрьмы, но оставили под домашним арестом. Это не помешало вовлечению герцога в «заговор Ридольфи».

Флорентийский банкир Роберт Ридольфи, по имени которого назван заговор, выступал в качестве «тайного нунция» римского папы, агента короля Филиппа II и его наместника в Нидерландах герцога Альбы. Торговые и денежные операции ловкого флорентийца были лишь видимой частью его дел.

Итальянец поддерживал тесные связи с испанским послом доном Герау Дес-песом, с католическим епископом Лесли – послом Марии Стюарт при английском дворе. При тайном свидании с Ридольфи герцог Норфолк обещал в случае получения денежной субсидии поднять восстание и держаться до прибытия испанской армии из Нидерландов численностью шесть тысяч человек. Планы заговорщиков предусматривали убийство Елизаветы.

В конце марта 1571 года Ридольфи покинул Англию. Он утверждал, что ему удалось увезти с собой инструкции Марии Стюарт и герцога Норфолка и, что особенно важно, их письма к герцогу Альбе, к Филиппу II и римскому папе. В этих письмах содержалась просьба о вторжении в Англию и низложении Елизаветы.

Ридольфи не представил никаких собственноручных писем Марии Стюарт и герцога – итальянец передал по адресатам лишь переводы. Некоторые исследователи считают, что Ридольфи изменил текст письма, которое он повез от имени Норфолка к Альбе. Вот их аргументы. Послание составлено по-итальянски и не подписано Норфолком. Смелый и уверенный тон письма совершенно несовместим с осторожной и колеблющейся позицией герцога. Нельзя также предполагать, что он мог сделать географические ошибки, поместив Харидж в графстве Норфолк и Портсмут – в Сассексе. Однако это ошибки, в которые легко мог впасть иностранец. Возможно, что Ридольфи стремился как можно глубже втянуть Норфолка в заговор и таким путем не только побудить его отбросить сомнения, но и одновременно заставить испанские власти проявить большую активность.

Альба встретил Ридольфи прохладно. Испанский наместник воевал с мятежными Нидерландами и не собирался отвлекать часть своих войск для помощи противникам Елизаветы в Англии. Впрочем, герцог отнюдь не был против действий флорентийца. Он только писал в Рим и Мадрид о трудностях, с которыми встретятся заговорщики. Герцог Альба считал, что в случае удачи заговор станет наилучшим путем для «исправления зла», но добавлял, что вначале Филиппу II не следует подавать открытую помощь – ее надо приберечь на случай, «если королева английская умрет своей естественной или какой-либо другой смертью». А это вовсе не противоречило планам заговорщиков, ведь Норфолк обещал, что он будет удерживать свои позиции 40 дней до прибытия испанской помощи, и в намерение заговорщиков входило сразу же захватить в плен Елизавету.

Л. Ранке, известный немецкий историк прошлого века, в книге «Мария Стюарт и ее время» писал: «Если Норфолк ставил свое восстание в зависимость от высадки в Англии испанских войск, то Альба требовал вначале захвата Елизаветы, прежде чем его повелитель открыто объявит о своем вмешательстве».

Следует заметить, что Испания, бывшая в течение нескольких поколений союзницей Лондона против Франции, в эти годы превращалась в основного противника елизаветинской Англии. Понятно, насколько важно было для правительства Елизаветы представить в глазах французского двора Марию Стюарт сторонницей ориентации на Испанию. Это признавал и сам Ридольфи, подчеркивавший в беседах с единомышленниками необходимость держать свой план в тайне от французов.

В мае 1571 года Ридольфи прибыл из Брюсселя во французскую столицу по пути в Рим. К этому времени он уже направил в Англию Байи с письмами к Марии Стюарт и Норфолку.

Шарль Байи, находившийся на службе у Марии Стюарт, после прибытия королевы в Англию в 1568 года вошел в число помощников Джона Лесли, епископа Росского. Он выполнял роль секретаря, помогал в шифровке и дешифровке корреспонденции, но главным образом исполнял роль дипломатического курьера. Весной 1571 года Байи отправился из Лондона на родину, формально по собственному желанию, чтобы повидаться с родными, с которыми не виделся более двух лет.

По просьбе Ридольфи Байи зашифровал письма к «30» и «40» и должен был передать их коменданту французского города Кале де Гурдану, чтобы тот с первой же оказией переслал их епископу.

Но на этот раз счастье изменило курьеру. В Дувре при таможенном досмотре у него нашли изданное во Фландрии на английском языке сочинение епископа Лесли «Защита чести Марии, королевы Шотландской», в котором недвусмысленно выдвигались ее права на английский престол. Кроме того, у него изъяли зашифрованные документы и письма, адресованные неким «30» и «40»… Разумеется, Байи был арестован.

Первой нитью к раскрытию заговора была конфискованная книга. В ней явно проглядывали расчеты посла Марии Стюарт на то, что плененная королева займет не только шотландский, но и английский престол.

Настойчивость, с которой епископ Лесли пытался добиться освобождения Байи, ссылаясь на принадлежность последнего к штату шотландского посольства, привела англичан к мысли, что Байи держит в своих руках ключ к тайне. А когда к Байи, заключенному в лондонскую тюрьму, попытались проникнуть люди испанского посла, а потом какой-то ирландский священник по поручению епископа Росского, эта уверенность еще более укрепилась.

Байи посоветовали добровольно открыть код шифра и тем самым завоевать доверие властей. Тот принял показавшийся ему блестящим план и на допросе раскрыл ключ к шифрованной корреспонденции. Однако он по-прежнему содержался в тюрьме и только через несколько лет его выслали на родину.

Байи выдал все, что знал, но знал он далеко не все. И прежде всего ему не было известно, кем являлись таинственные «30» и «40».

Неизвестно, сколько времени пришлось бы оставаться в неведении, если бы не счастливый случай. Мария Стюарт получила из Франции денежную субсидию в 600 фунтов стерлингов для борьбы против своих врагов в Шотландии. По ее просьбе эти деньги были переданы французским послом герцогу Норфолку, который обещал оказать содействие в их доставке по назначению.

Норфолк приказал своему личному доверенному секретарю Роберту Хик-форду переслать эти деньги в Шропшир управляющему северными поместьями герцога Лоуренсу Бэнистеру, чтобы тот их переправил в Шотландию. В самой пересылке денег еще нельзя было усмотреть государственную измену. Главное, однако, что к письму Бэнистеру была приложена зашифрованная корреспонденция. Хикфорд попросил направлявшегося в Шропшир купца, некоего Томаса Брауна из Шрюсбери, доставить Бэнистеру небольшой мешок с серебряными монетами. Тот охотно согласился.

По дороге у Брауна возникли подозрения: слишком тяжелым оказался переданный ему мешок. Купец сломал печать на мешке и обнаружил в нем золото на большую сумму и шифрованные письма. Браун не мог не знать, что герцога лишь недавно выпустили из Тауэра, где держали по подозрению в государственной измене. Нетрудно было догадаться, что означала тайная пересылка золота вместе с шифрованными посланиями. Купец отправился к главному министру.

Хикфорд был немедленно арестован, но клялся, что не знает секрета шифра. Зато другой приближенный герцога выдал существование тайника в спальне Норфолка Посланные туда представители Тайного совета обнаружили письмо, в котором излагались планы Ридольфи. После этого Хикфорд, поняв бессмысленность дальнейшего запирательства, открыл ключ к шифру письма, которое было послано в мешке с золотом. Теперь уже было несложно разгадать, кто скрывался под числами 30 и 40 в корреспонденции, привезенной Байи из Фландрии.

Той же ночью герцог Норфолк был арестован и отправлен в Тауэр, где сначала пытался все отрицать, но потом, почувствовав, что полной покорностью, может быть, удастся спасти жизнь, начал давать показания. Одновременно, правда, он попытался переслать на волю приказ сжечь его шифрованную переписку. Письмо было перехвачено. Слуги Норфолка под пыткой выдали место, где хранилась эта переписка с шотландской королевой.

Арестованный епископ Лесли, спасая себя, выдал все, что знал, и даже многое сверх того. Епископ сообщил об участии Марии Стюарт и герцога Норфолка в подавленном католическом восстании, о планах нового восстания – теперь в Восточной Англии, о намерениях захватить Елизавету. Более того, Лесли объявил, что Мария Стюарт принимала прямое участие в убийстве своего мужа Дарнлея. Но и это еще было не все. По уверению Лесли, ему было доподлинно известно (хотя этого не знал никто другой), что шотландская королева отравила своего первого мужа Франциска II и пыталась таким же путем избавиться от Босвела. Затем Лесли, как духовное лицо, написал ей длинное письмо, где наряду с отеческими увещеваниями содержался совет уповать на милость королевы Англии. А чтобы этот документ не оказался единственным, Лесли составил и льстивую проповедь в честь Елизаветы.

«Заговор Ридольфи» закончился казнью Норфолка. Дон Герау Деспес покинул Англию. А епископ Лесли после освобождения из Тауэра отправился во Францию.

Процесс над Норфолком велся с явным пристрастием, с нарушением законных норм. Суд над Норфолком состоялся 16 января. Казнь была назначена на 8 февраля 1572 года, но в последний момент перенесена по указанию королевы на 28 февраля, а потом еще раз – на 12 апреля. Елизавета явно колебалась и, быть может, была готова ограничиться приговором к пожизненному тюремному заключению. Но к этому времени был раскрыт новый заговор, на этот раз ставящий целью освобождение Норфолка. 2 июля 1572 года герцог взошел на эшафот. В предсмертной речи он отрицал свое согласие на мятеж и на вторжение испанцев, отвергал католическую веру…

ЗАГОВОР БАБИНГТОНА ПРОТИВ ЕЛИЗАВЕТЫ I

Англия. 1587 год

В январе 1585 года узница английской королевы Елизаветы Мария Стюарт была переведена в мрачный замок Татбери в Стаффордшире, а ее стражем стал суровый пуританин сэр Эмиас Паулет, одно время бывший английским послом во Франции. В Татбери за шотландской королевой еще сохраняли ранее предоставленное право переписки с французским послом, разумеется под строгим контролем ее тюремщика В марте 1585 года Мария получила по этому официальному каналу письмо из Парижа от Томаса Моргана, который был посажен французскими властями по требованию Англии в Бастилию за организацию заговоров против королевы Елизаветы. Морган предостерегал Марию в отношении Паулета – его давно знали в Париже в качестве разведчика.

Зимой замок Татбери был вовсе не пригодным для жилья. Эмиас подыскал два дома – один для Марии Стюарт и ее слуг, другой – для него самого и подчиненной ему стражи. Один из домов принадлежал дворянину сэру Джону Джифорду, арестованному за приверженность католицизму. У хозяина был сын Джилберт, обучавшийся во Франции и находившийся в дружеских отношениях со святыми отцами из «Общества Иисуса».

В иезуитской семинарии в Реймсе он подружился со своим соотечественником Джоном Сейведжем, открыто говорившим о намерении убить королеву Елизавету. Еще одно знакомство – Томас Морган, участник шпионских предприятий иезуитов. Он рассчитывал превратить Джифорда – как до него других эмигрантов – в орудие своих планов. При свидании с Морганом Джи-форд выразил полную готовность содействовать планам сторонников Марии Стюарт.

15 октября 1585 года Морган написал ей длинное письмо, где сообщал о намерении прибегнуть к помощи Джифорда и что тот взялся устроить верного человека слугой к сэру Эмиасу Паулету либо, еще лучше, лично завоевать доверие старого тюремщика. Для этого можно было использовать дядю Джилберта Джифорда – Роберта, тоже католика, который знавал сэра Эмиа-са в бытность того послом в Париже. Письмо это Джифорд взял у Моргана в Бастилии. Молодой англичанин получил также письмо от католического архиепископа Глазго, формально являвшегося послом Марии Стюарт во Франции. В декабре 1585 года он отправился в Англию.

Джифорда, видимо, арестовали уже таможенные власти, конфисковали письма и отправили его самого под стражей к шефу английской разведки Уолсинге-му. Начиная с декабря 1585 года Джифорд стал работать на английскую разведку. А для наблюдения за ним и для профессиональной выучки его поселили у Томаса Фелиппеса, специалиста по дешифровке писем и подделке документов. После недолгого инструктажа Джифорд приступил к действиям. Он наладил связи со многими католическими домами в Лондоне Захаживал он и во французское посольство, куда приходили для него письма на имя Николаса Корнелиуса Вскоре Джифорд отправился на родину, в Стаффордшир. В попутчики себе он взял Томаса Фелиппеса.

К этому времени, в последние дни 1585 года, Паулет перевел пленную королеву в замок Чартли, более приспособленный для содержания пленницы. Чар-тли был расположен неподалеку от поместий дворян-католиков, и у узницы снова возникли надежды.

Фелиппес и Джифорд точно согласовали свои действия. Кроме того, Фелип-пес подробно обо всем договорился с Эмиасом Паулетом. Тюремщик подсказал и человека, который должен был стать исполнителем тонко рассчитанной интриги. Это был пивовар из городка Бартон-на-Тренте, снабжавший своим товаром обитателей замка Чартли. Бочка, полная пива, – лучшего средства для пересылки тайной корреспонденции нельзя было и придумать. В служебной переписке английских агентов пивовар значился как «честный человек».

К пивовару сначало явился Джилберт Джифорд и, представившись сторонником Марии Стюарт, договорился о пересылке в пивных бочках писем к ней и от нее. После этого «честного человека» посетил Фелиппес, сообщивший, что, как ему стало известно, существует заговор о доставке в замок Чартли и из него секретных писем в пивных бочонках. Он просил пивовара на короткий срок передавать письма сэру Эмиасу Паулету, который будет снимать с них копии, после чего их можно будет передавать курьерам шотландской королевы.

12 января 1586 года Джифорд явился снова во французское посольство. К этому времени посол Шатнеф, вначале целиком разделявший подозрения в отношении Джифорда, решил его проверить и передал студенту письмо к Марии Стюарт вполне невинного содержания. Но и такое письмо было важным козырем в руках агента Уолсингема. Начало делу было положено, и Джифорд мог снова двинуться в Стаффордшир Каким-то неизвестным образом – вероятно, через шпиона среди приближенных Марии Стюарт – ее уведомили о тайне пивных бочонков, и секретная почта начала работать. Вечером 16 января Мария Стюарт получила письма от Томаса Моргана, рекомендовавшего ей Джифорда, и от французского посла Она обсудила их со своими верными секретарями – французом Но, еще на родине приобретшим немалый опыт в разведывательных делах, и шотландцем Джилбертом Кэрлом.

Между тем Шатнеф начал передавать через Джифорда всю секретную корреспонденцию, поступавшую на имя Марии Стюарт из-за границы Теперь вся переписка шотландской королевы проходила через руки английской разведки.

Связь работала безупречно в оба конца, и Джифорд мог позволить себе вернуться в Париж. Важно ведь было не только наладить связь, но и обеспечить, чтобы из Парижа к Марии поступали советы, вполне отвечавшие планам Уолсингема. К этому времени о заговоре был подробно информирован Филипп II, рекомендовавший убить Уолсингема и главных советников Елизаветы.

Приехав в Париж, Джифорд заявил, что было бы чрезвычайно опасно повторять попытки похищения Марии Стюарт Эмиас Паулет получил строгую инструкцию при малейшей угрозе такого рода предать смерти свою пленницу. Единственный выход – убийство Елизаветы, после чего Мария без особой оппозиции в стране будет возведена на трон.

Теперь Джифорду оставалось возвратиться в Лондон и найти подходящих людей, к чьим услугам могла бы обратиться Мария Стюарт для исполнения замысла, который ей подскажут из Парижа Для этой цели Джифорд присмотрел подходящего человека – совсем молодого и богатого католика из Дербишира Энтони Бабингтона, который выказывал пылкую преданность царственной узнице.

Бабингтон юношей служил пажом графа Шрюсбери, который долгое время выполнял роль тюремщика пленной шотландской королевы, содержавшейся тогда в Шеффилдском замке. Позднее, во время заграничного путешествия, Бабингтон познакомился в Париже с католическими эмигрантами, в том числе с Томасом Морганом Бабингтон вернулся в Англию приверженцем Марии Стюарт. Он обосновался в Лондоне и, по обычаю многих представителей дворянской молодежи, поступил в одну из лондонских коллегий адвокатов.

Бабингтон с готовностью согласился участвовать в заговоре, чтобы освободить Марию Стюарт, но вначале отверг мысль об убийстве Елизаветы, так как сомневался, соответствовало ли это учению католической церкви. Джифорду пришлось еще раз съездить во Францию и привезти с собой католического священника Бал-ларда, который должен был рассеять сомнения Бабингтона. Вскоре появился давний знакомец Джифорда авантюрист Джон Сейведж, вызвавшийся убить Елизавету Бабингтон, теперь уже активно включившийся в заговор, разъяснил своим новым друзьям, что для верности нужно, чтобы покушение совершили сразу несколько человек. Остановились на шестерых. Одновременно нашлись люди, готовые участвовать в похищении Марии Стюарт.

12 июля «честный человек» доставил письмо Бабингтона с планами убийства Елизаветы и освобождения Марии Стюарт. Ее секретарь сообщил, что письмо получено и ответ будет послан через три дня. 17 июля Мария Стюарт ответила Бабингтону. Если верить тексту письма, представленного на процессе, она одобряла все планы заговорщиков – и способствование иностранной интервенции, и католическое восстание, и убийство Елизаветы. Хотя последнее – вряд ли.

31 июля 1586 года Джифорд в очередной раз отбыл в Париж. Он оставил у французского посла половину листа бумаги и просил Шатнефа передавать письма шотландской королевы своим сторонникам за границей только в руки человека, который сможет предъявить другую половину того же листа. Эту другую половину Джифорд передал Уолсингему и мог после этого покинуть английские берега.

Уолсингем имел возможность наблюдать за всеми действиями Бабингтона с помощью своего шпиона Бернарда Мауди, который к тому же подстрекал заговорщиков к активности. В июне 1586 года Мауди даже совершил по поручению Уолсингема вместе с Баллардом поездку по Англии с целью определить, на какие силы могут рассчитывать заговорщики в каждом графстве, и представить об этом отчет испанскому послу в Париже дону Мендосе. Разумеется, не меньший интерес представляли эти сведения для английского правительства. Правда, в августе Бабингтон разузнал, что Мауди – шпион Уолсингема, но было уже поздно… Бабингтон и его сообщники были арестованы. Одновременно был произведен обыск у Марии Стюарт, захвачены секретные бумаги, взяты под стражу ее секретари. Мария была переведена в другую тюрьму, где находилась в строжайшем заключении. Разумеется, показания заговорщиков о том, что их подтолкнул к государственной измене Джилберт Джифорд, были тщательно скрыты английской полицией.

13 сентября Бабингтон и шесть его помощников предстали перед специально назначенной судебной комиссией. Через два дня за ними последовали остальные заговорщики. Все подсудимые признали себя виновными, поэтому не было нужды представлять доказательства относительно организации заговора.

Многочасовая казнь первых шестерых заговорщиков приобрела настолько чудовищный характер, что сдали нервы даже у много повидавшей в те годы лондонской толпы Поэтому остальных семерых на другой день повесили и лишь потом четвертовали и проделали все остальные процедуры, уготованные государственным изменникам. Настала очередь и Марии Стюарт.

Хотя «заговор Бабингтона» создал предлог для юридического убийства Марии Стюарт, Елизавета только после долгих колебаний решила предать пленницу суду. Причин для нерешительности у Елизаветы было немало. Прежде всего, приходилось судить супругу покойного французского короля, законную королеву шотландскую. Английская королева отрицала даже правомерность лишения Марии Стюарт шотландского престола. К тому же узница не являлась английской подданной. Она ведь сама добровольно явилась в Англию просить защиты и покровительства у Елизаветы.

Более того, свидетелей обвинения спешно казнили как участников «заговора Бабингтона». Суду были переданы лишь исторгнутые у них под пыткой показания, а письма самой Марии Стюарт – единственное документальное доказательство – были представлены только в копиях. Не было закона, на основании которого можно было судить Марию, поэтому срочно приняли соответствующий парламентский акт Был создан специальный трибунал для разбора намерения и попыток покушения «вышеупомянутой Марии» против английской королевы и для вынесения приговора. 11 октября 1586 года члены суда прибыли в замок Фотерингей, где содержалась Мария Стюарт, и передали ей письмо английской королевы. В нем указывалось, что Мария, отдавшись под покровительство Елизаветы, тем самым стала подвластной законам английского государства и должна на суде дать ответ на предъявленные обвинения.

Судебный трибунал, которому было поручено вынести приговор шотландской королеве, состоял из 48 человек, включая многих высших сановников, многочисленных представителей знати и нетитулованного дворянства. Главным пунктом обвинения было участие в заговоре. Мария Стюарт настаивала, что ничего не знала о заговоре и заговорщиках.

Суду были представлены признания заговорщиков, два их письма к Марии Стюарт и два ответных письма королевы. Особое значение имело второе письмо, посланное после того, как ей стали известны планы заговорщиков.

Мария Стюарт отрицала подлинность писем и требовала, чтобы были вызваны в суд ее секретари, подтвердившие под пыткой, что эти письма были написаны шотландской королевой. Конечно, ее требование было отвергнуто.

25 октября в Звездной палате Вестминстера было объявлено, что суд нашел Марию Стюарт виновной в совершении вменяемых ей преступлений. Через несколько дней парламент рекомендовал приговорить обвиняемую к смертной казни. Дело было теперь за Елизаветой.

8 февраля 1587 года, через 20 лет без одного дня после убийства Дарнлея, Мария Стюарт была обезглавлена.

УБИЙСТВО ГЕНРИХА III

Франция. 1589 год

…В августе 1572 года, после десятилетия кровопролитных гражданских войн, во Франции наконец появилась надежда на мир. Его было решено скрепить женитьбой одного из руководителей протестантского лагеря короля Наваррс-кого Генриха Бурбона на сестре французского короля Карла IX Маргарите Валуа (знаменитой «королеве Марго»). На торжества в Париж прибыли сотни дворян-гугенотов. Эта попытка примирения закончилась кровавой Варфоломеевской ночью. При приказу короля и его матери Екатерины Медичи три тысячи гугенотов были убиты на рассвете 24 августа, Дня Святого Варфоломея Кровавые побоища перекинулись и на другие французские города. Генрих Наваррский спас себе жизнь тем, что перешел в католичество (как только опасность миновала, он вновь стал протестантом).

Варфоломеевская ночь не оказалась смертельным ударом для гугенотов Гражданские войны продолжались с прежним ожесточением Наследовавший Карлу IX его брат Генрих III в целом продолжал политику своего предшественника. Он то воевал с гугенотами, то мирился с ними, чтобы воспрепятствовать полному господству организации, созданной католиками, Католической лиги и ее главы герцога Генриха Гиза.

Генрих III отлично знал, что Генрих Гиз выжидает лишь удобного случая, чтобы овладеть престолом. В конечном счете конфликт между Генрихом III и Католической лигой принял открытый характер. Король вынужден был покинуть Париж, где всем заправляла Католическая лига. Генрих в очередной раз примирился с вождем гугенотов Генрихом Наваррским. Началась «война трех Генрихов». Королевское войско осадило непокорную столицу. Генрих III потребовал, чтобы герцог Гиз прибыл к нему для объяснений, а когда тот счел для себя выгодным явиться для переговоров, приказал королевским телохранителям заколоть его кинжалами.

После убийства Гиза война между Генрихом III и Католической лигой продолжалась. Во главе Лиги встали младший брат Гиза герцог Майеннский и его сестра герцогиня Монпансье, которые решили любой ценой разделаться с ненавистным королем, последним представителем династии Валуа. Его смерть открыла бы Гизам дорогу к трону.

Итак, в начале весны 1589 года Франция, по которой прокатилась волна мятежей от Марселя до Кале, оказалась разделенной на три части: одна в руках протестантов, другая в руках Лиги, а третья (состоявшая только из Тура, Блуа и Божанеи) на стороне короля…

И тут Генрих III понял, что ему необходимо объединиться с одним из своих противников, если он хочет удержать на своей голове корону.

Объединиться с Лигой? Об этом не могло быть и речи, потому что они требовали его немедленного свержения. И тогда он обратил свой взор на протестантов, которым, по крайней мере, хватало деликатности дождаться его смерти, чтобы потом возвести на престол Генриха Наваррского. И 3 мая оба Генриха заключили перемирие в Плессиле-Тур.

Через полтора месяца после того, преодолев множество козней и ловушек, они осадили столицу. Их командный пост был установлен на высотах Сен-Клу, в весьма благоустроенном доме Гонди, откуда открывался весь Париж.

Вскоре им сообщили, «что в городе стали возникать волнения, оттого что перепуганные жители требуют открыть ворота раньше, чем их всех перестреляют»…

Союзники решили подождать, пока Париж сдастся.

Однако проходили дни, но никаких новостей не поступало, потому что участники Лиги отказывались выполнить требование впавшего в панику народа.

27 июля Генрих III, начинавший уже нервничать, послал одного дворянина из своей свиты к Монпансье сказать ей, что ему хорошо известно, что именно она поддерживает недовольство парижан и подстрекает их к мятежу, но что если ему когда-нибудь удастся войти в город, то он прикажет сжечь ее заживо. На что, без малейшего удивления, был дан ответ: «Гореть должны содомиты вроде него, а вовсе не она, и к тому же он может быть уверен, она сделает все возможное, чтобы помешать ему войти в город».

Она вскоре сделала даже больше, чем обещала…

Орудием осуществления замысла Гизов был избран доминиканский монах, 22-летний Жак Клеман. Это был резкий, решительный и вместе с тем туповатый малый, целиком находившийся во власти самых нелепых суеверий. Приор монастыря на улице святого Якова убедил Клемана в том, что ему предопределено совершить великий подвиг для блага церкви. Монаху даже внушили, что он обладает чудесной силой делать себя невидимым для чужих глаз.

Когда королевская армия подошла к Парижу, Клеман сам заявил своим духовным начальникам, что стремится совершить великое дело. Осторожно, не спрашивая о существе дела, приор постарался укрепить брата Клемана в его решимости. Ходили слухи, что для «верности» ему дали какое-то наркотическое средство.

Монпасье знала о его существовании, потому что монах довольно часто предавался с женщинами из квартала Эколь занятиям весьма предосудительным для монаха и потому что над ним потешался весь Париж.

Она отправилась повидаться с ним, надев для этого сильно декольтированное платье, не оставлявшее ни малейших сомнений относительно прелестей, которыми обладала его хозяйка. Бедняга был просто ослеплен и невероятно возбудился. Аристократка постаралась убедить Клемана ни в коем случае не оставлять своего похвального намерения. В ход были пущены все средства обольщения, обещание кардинальской шапки и вечного блаженства на небесах. Кроме того, добавляла герцогиня, она прикажет арестовать в качестве заложников большое число сторонников Генриха III, так что никто не осмелится в королевской ставке и пальцем тронуть Жака. Вскоре монах узнал, что герцогиня сдержала свое слово – были взяты под стражу 300 лиц, обвиненных в равнодушии к делу Католической лиги и в скрытом сочувствии партии короля.

Клеман поспешил к приору и попросил разрешения перебраться в монастырь в Сен-Клу, где находилась королевская штаб-квартира. Приор, ни о чем не расспрашивая Клемана, достал ему пропуск на выезд из Парижа и передал несколько писем (одно – настоящее, остальные – подложные) от арестованных в Париже сторонников Генриха III.

Заговорщик отправился к королю под видом секретного гонца от противников Лиги. Придворные поверили его рассказу и на следующий день устроили ему аудиенцию у Генриха, которому посланец обещал открыть важную государственную тайну. Клеман передал королю письмо, а затем вонзил нож в его живот.

«Проклятый монах, он убил меня!» – в ужасе закричал Генрих. Клеман даже не пытался бежать, твердо надеясь на чудо. Вскоре на громкие стоны умирающего прибежали офицеры охраны и буквально изрешетили своими шпагами влюбленного в м-ль де Монпансье монаха… На следующий день, 2 августа 1589 года, Генрих III умер… Последний Валуа ушел со сцены, приведя своими пороками Францию на край пропасти. Он назвал Генриха Наваррско-го своим законным преемником.

Еще несколько лет продолжались гражданские войны, опустошавшие страну. В конце концов даже французское дворянство почувствовало необходимость мира, тем более что в стране начало полыхать пламя крестьянских восстаний. Генрих Наваррский в очередной раз переменил религию, бросив при этом знаменитую фразу: «Париж стоит обедни». Власть нового короля Генриха IV была довольно скоро признана во всей Франции.

ЗАГОВОР ЭССЕКСА

Англия. 1601 год

В конце своего правления английская королева Елизавета I обзавелась новым фаворитом Робертом Девере, графом Эссексом (приемным сыном Лестера, скончавшегося после победы над испанской Армадой в 1588 году). Елизавету одолевали недуги: ревматизм, язва желудка, мигрень. О молодом фаворите отзывались как лучшем для нее средстве от бессоницы. Правда, отношения своенравного, надменного и самолюбивого Эссекса с Елизаветой складывались непросто.

Враги не упускали случая, чтобы ослабить положение фаворита. Роберт Сесил еще в 1597 году обвинял Эссекса в намерении низложить Елизавету, сыграв роль Генриха Болинброка.

Сесил действовал гибко и хладнокровно. Эссекс был дерзок и несдержан. Дело доходило до публичных оскорблений из уст королевы по адресу графа на заседании совета и ответных выпадов со стороны Эссекса. Граф пользовался популярностью как герой войны против Испании, с чем вынуждена была считаться Елизавета.

Напряженность в отношениях Эссекса с двором резко возросла в связи с событиями в Ирландии, где в 1595 году вспыхнуло антианглийское восстание. Ситуация в Ирландии складывалась для англичан весьма критически. Восстание охватило почти всю страну. С благословения папы готовилось вторжение в Ирландию испанских войск в помощь восставшим. Правительство Елизаветы приступило к снаряжению армии для отправки в Ирландию. Во главе ее весной 1599 года и был поставлен Эссекс.

Последние недели перед отправкой в Ирландию были омрачены для Эссекса новыми разногласиями с Елизаветой. В качестве подчиненных ему военачальников он хотел видеть сэра Кристофера Блаунта и лорда Саутгемптона. Королева отклонила эти кандидатуры. Вынужденный подчиниться, Эссекс тем не менее взял в Ирландию и Блаунта и Саутгемптона в качестве личных советников.

В Ирландии Эссекс не добился успехов. Опасаясь столкновения с главными силами восставших, граф попытался вначале усмирить менее значительные группы. Однако эта тактика не оправдала себя. Напротив, в мелких стычках ирландцам удалось измотать армию Эссекса. Когда же графу доложили, что в Лондоне им недовольны, он воспринял это как свидетельство интриг Роберта Сесила и его сторонников. В разговорах со своими приближенными граф обсуждал возможность вернуться с армией в Лондон, чтобы, подавив оппозицию, стать фактическим правителем Англии.

Приказ королевы захватить Ольстер пришел в самый неблагоприятный момент, и в донесении в Лондон Эссекс не пытался приукрашивать обстановку: его войско понесло ощутимые потери, и без свежих сил успешное наступление было невозможно.

Заключив с восставшими шестинедельное перемирие, граф поспешил в Лондон. 28 сентября 1599 года, нарушая все придворные приличия, он ворвался в апартаменты королевы. Елизавета, сдерживая гнев, произнесла несколько благожелательных фраз, но уже вечером граф был отстранен от всех должностей, ему было предложено удалиться в лондонскую резиденцию Йорк-хаус. В течение года Эссекс находился под домашним арестом.

Елизавета долго не могла решить, как наказать строптивого фаворита. От узника Йорк-хауса она получала покаянные письма. Здоровье графа серьезно пошатнулось, Эссекс мог в любой день скончаться, в чем Елизавета удостоверилась, навестив фаворита, когда он метался в лихорадке.

Вместо Эссекса лорд-наместником Ирландии Елизавета определила его друга Маунтжоя. Тот отправился к месту назначения, предварительно договорившись с Эссексом возобновить начатую несколько лет назад переписку с шотландским королем. Целью переписки было убедить сына Марии Стюарт Якова, что партия Сесила настроена против плана возведения его на английский престол после смерти Елизаветы и что шотландский король, объединив свои силы с войсками Маунтжоя, должен двинуться на Лондон и заставить Елизавету вручить Эссексу бразды правления. Однако осторожный и недоверчивый Яков не спешил поддержать столь отчаянный проект.

Весной 1600 года Саутгемптон отправился в Ирландию с письмом от Эссекса, предлагавшего высадить армию Маунтжоя в Англии, даже если Яков предпочтет остаться в стороне. Но к этому времени изменились взгляды самого Маунтжоя. Добившись известных успехов, он, думая о своей военной карьере, решил отделить свою судьбу от участи бывшего друга и союзника. «Для удовлетворения личного честолюбия Эссекса, – заявил Маунтжой Саутгемптону, – я не намерен вступать в подобное предприятие».

В марте 1600 года Эссексу разрешили вернуться в свой лондонский дворец, хотя формально он оставался под домашним арестом В июне графа вызвали на заседание Звездной палаты, где его обвинили по нескольким пунктам. Разбирательство, состоявшееся в Йорк-хаусе 5 июня, длилось 11 часов Вердикт суда гласил: заключение в Тауэре, выплата огромного штрафа. Королева не утвердила приговор, а 26 августа Эссексу сообщили о монаршей милости. Граф был освобожден из-под домашнего ареста, но ему запрещалось появляться при дворе.

В октябре Эссекса лишили права сбора таможенных пошлин на сладкие вина – статьи дохода, которая позволяла ему содержать огромный штат пажей, слуг и приближенных. Прежде королева не раз ссужала своего фаворита солидными суммами На сей раз лицензия не была продлена под предлогом опустевшей казны. Эссекс был возмущен, о чем Сесил, осведомленный через своих шпионов, тотчас сообщил королеве.

Вокруг Эссекса группировались недовольные, честолюбцы, искатели приключений Эссекс считал, что Роберт Сесил и Уолтер Рэли составили заговор, чтобы убить его и сделать преемницей Елизаветы испанскую инфанту, дочь Филиппа И. Граф, вероятно, еще рассчитывал на поддержку Якова. Программа Эссекса включала возведение на трон Якова, изменение состава Тайного совета, реформу государственной англиканской церкви в пресвитерианском духе и вместе с тем известную терпимость в отношении католиков.

3 февраля заговорщики выработали план неожиданно захватить правительственное здание Уайт-холл, арестовать Сесила и Рэли, созвать парламент и публично осудить их. Королеве, по мысли сторонников Эссекса, пришлось бы признать победителей.

7 февраля Эссексу было передано королевское повеление немедленно прибыть на заседание Тайного совета. Граф отказался, сославшись на тяжелую болезнь.

На следующий день во дворец графа явились четверо высших сановников, посланных Тайным советом. Их встретила возбужденная толпа заговорщиков. Лорды заявили, что пришли выяснить, что здесь происходит. В ответ посыпались угрозы. Эссекс увел гостей в библиотеку и предложил им оставаться там до тех пор, пока он не проведет консультации с лондонским лорд-мэром и шерифами.

Заговорщики поняли, что пора выступать. Более 200 молодых дворян со своими слугами, вооруженных большей частью лишь шпагами, двинулись вдоль одной из центральных улиц – Стренда, а потом Флит-стрит в направлении Сити, рассчитывая найги там поддержку. «Нация предана! Корона капитулирует перед испанцами! Смерть изменнику Сесилу!» – выкрикивали они.

Расчет заговорщиков состоял в том, что к ним присоединятся тысячи жителей Сити – и затем состоится штурм Уайт-холла. Однако в воскресенье улицы были безлюдны. Даже шериф Смит, с которым связывались особые надежды, не принял сторону мятежников, его примеру последовал и лорд-мэр. Тем временем пришло известие, что лорд Берли, сводный брат Роберта Сесила, тут же, в Сити, объявил Эссекса изменником, что приближается лорд-адмирал Ноттингем с большим военным отрядом.

Эссекс и его друзья, потеряв надежду на поддержку жителей Сити, направились к Уайт-холлу. Но путь к правительственному зданию оказался закрыт отрядом офицера сэра Джона Ливсона. Тщетные попытки убедить Ливсона перейти на сторону Эссекса, вооруженные стычки, стоившие нескольких человеческих жизней, – и заговорщики, ряды которых заметно поредели, отступили, укрывшись в своем последнем убежище – Эссекс-хаусе. Там они узнали, что находившиеся в качестве заложников лорды – представители Тайного совета – освобождены.

Вскоре дворец Эссекса был окружен королевскими войсками. Возникла перестрелка. Наконец хозяин дворца в сопровождении нескольких друзей появился на крыше. Саутгемптон вступил в переговоры с осаждавшими, среди которых был его кузен Роберт Сидней, и попытался убедить их, что Эссекс не имеет дурных намерений против королевы, он лишь защищает свою жизнь от врагов.

Эссекс согласился сложить оружие при условии, что он и его друзья будут признаны благородными пленниками, их будут судить честным судом, а во время пребывания в тюрьме разрешат беседовать с капелланами. Лорд-адмирал не возражал. Мятежный граф сдался королевским солдатам, предварительно уничтожив свои секретные бумаги, включая переписку с шотландским королем.

Всего же было арестовано свыше 100 человек. Власти в течение некоторого времени опасались выступлений в защиту Эссекса Через четыре дня после провала заговора приближенный Эссекса капитан Томас Ли составил план захвата королевы, чтобы вынудить ее подписать приказ об освобождении арестованных. Однако Ли был схвачен и спустя трое суток приговорен к смерти.

Суд над Эссексом и Саутгемптоном, по желанию королевы, настаивавшей на скорейшем разбирательстве дела, был назначен на 18 февраля. При этом решили не упоминать о связях Эссекса ни с шотландским королем, ни с Маунтжо-ем, услуги которого в Ирландии оказались столь ценными для правительства. Членами суда были выбраны лица, равные Эссексу по титулу. Граф не имел права отводить никого из состава суда, а приговор выносился простым большинством.

Действия Эссекса и его сообщников квалифицировались как государственная измена. В свидетелях не было недостатка. Среди них – лорд верховный судья Попем, задержанный в начале мятежа в доме Эссекса. Один из заговорщиков, сэр Фердинандо Горгес, еще ранее выдавший их секреты, подтвердил на суде мятежные намерения Эссекса Показания других арестованных выявили многое из его планов. Утверждение Эссекса, что признания были сделаны из страха перед пытками, не опровергало того, что в этих признаниях излагались действительные намерения заговорщиков.

Обвинение стремилось доказать наличие заранее подготовленного заговора. Эссекс же обвинял Рэли в покушении на его жизнь, уличал Сесила в намерении за взятки передать престол после смерти Елизаветы испанской инфанте. Сесил попросил у суда разрешения «очиститься от возведенного на него обвинения». Теперь Эссекс должен был назвать имя того, кто сообщил ему об измене Сесила. Этим человеком оказался дядя подсудимого сэр Уильям Ноллис. Увы, Ноллис дал показания в пользу министра. По его словам, Сесил лишь показал ему книгу, где говорилось о преимущественных правах инфанты на английский престол.

Министр Фрэнсис Бэкон для доказательства преступных намерений Эссекса сравнил его с афинским тираном Пизистратом и, главное, с герцогом Гизом, который поднял парижан против короля Генриха III. То была поистине по достоинству оцененная Елизаветой и Сесилом убийственная для Эссекса параллель, поскольку он уверял, будто собирался лишь свести счеты с личными врагами, иначе ему нетрудно было бы собрать большие силы. Напрасно обвиняемый ссылался на то, что сам Бэкон по его, Эссекса, просьбе и от его имени писал письма королеве. «Письма были совершенно невинного содержания», – возразил Бэкон.

После вынесения приговора – «квалифицированная» казнь – Эссекса вернули в Тауэр. Там он сделал полное признание перед членами Тайного совета, обвинив при этом приближенных, Маунтжоя, даже сестру, что они подстрекали его и превратили в неблагодарного изменника.

Другой руководитель заговора, Саутгемптон, держался мужественно и даже не последовал совету Эссекса полностью признаться и раскаяться. Ему был вынесен смертный приговор, который королева по предложению Сесила заменила пожизненным заключением в Тауэре. В глазах закона осужденный считался мертвым, документы упоминают о нем как о «покойном графе». Саутгемптон оставался в Тауэре до воцарения Якова, другие знатные заговорщики были выпущены из тюрьмы после уплаты огромных штрафов.

19 февраля был вынесен приговор в отношении Эссекса, на 25-е назначена казнь. 23 февраля Елизавета распорядилась об отсрочке казни, но уже на следующий день велела сроки не менять. Эссекса избавили от «квалифицированной» казни и разрешили ему сложить голову в Тауэре, а не на городской площади.

На эшафоте Эссекс снова повторял, что не собирался причинять вред королеве. Палач отрубил ему голову «тремя ударами, уже первый из которых оказался смертельным, совершенно лишив сознания и движения», – сообщалось в докладе Сесилу.

После казни Эссекса Фрэнсис Бэкон получил в награду 1200 фунтов стерлингов. По поручению королевы он написал «Декларацию о преступлениях Эссекса». Прочитав ее, Елизавета сделала автору выговор: «Что это за „милорд“ на каждой странице?! Вы не в состоянии забыть былого почтения к преступнику? Вычеркните все это. Пусть будет просто „Эссекс“ или „бывший граф Эссекс“.

ЗАГОВОР БИРОНА ПРОТИВ ГЕНРИХА IV

Франция. 1602 год

Знаками негативной реакции на появление Генриха IV на престоле и на его политику были неоднократные попытки покушений на его жизнь. Первое относится к 1593 году. Тогда лидер Пьер Баррьер, руку которого направляли иезуиты, выбрал подходящий момент – коронация наваррца. Убежденный в богоугодности своих действий, он замышлял нанести свой удар у входа в храм Сен-Дени. В 1594 году Генрих был ранен Жаном Шателем: послушный ученик иезуитов целился в горло короля, но рассек ему губу и выбил зуб. Суд и казнь убийцы, наделав много шума, послужили основанием для изгнания иезуитов из Франции. 1595,1598,1599, 1600, 1601, 1605 годы также отмечены попытками расправы с королем. Покушавшиеся, как правило, были монахи – капуцины и якобиты, не без влияния иезуитов. Ими двигало стремление расправиться с протестантом, дерзнувшим завладеть престолом. Но совсем другое дело – великий заговор 1602 года, так называемый заговор Би-рона. Шарль Бирон был одним из старых товарищей Генриха IV по оружию, его отец, маршал Арман де Гон-то, барон де Бирон также верно служил Генриху IV. Именно узы личной дружбы придали этому заговору драматический характер.

Шарль де Гонто, барон де Бирон (1562–1602) отличился во многих сражениях. Король сначала присвоил ему звание главного адмирала Франции (1592), потом – маршала Франции (1594), наконец, в 1598 году сделал его герцогом и пэром. Бирон получил во время боев тридцать два ранения и пользовался огромным авторитетом среди солдат.

Генрих IV даже направил его чрезвычайным послом в Англию. Королева Елизавета оказала Бирону пышный прием. В беседах с ним она подчеркивала, что не намерена терпеть предательства своих подданных. Королева повела гостя в Тауэр, чтобы показать ему голову недавно казненного фаворита Эссекса. «Если бы я была на месте моего брата короля, в Париже было бы столько же отрубленных голов, сколько и в Лондоне».

Бирон не внял этому предупреждению. Воинская слава уже не удовлетворяли честолюбия маршала, а некоторая бестактность Генриха IV глубоко уязвляла его гордость. Так, король иронизировал над захудалостью рода Гонто и нелестно отзывался о покойном маршале Бироне. В свою очередь маршал хвастался своими подвигами: «Не будь меня, король имел бы только терновый венец».

Бирон мечтал о том, что Бургундия, наместником которой он являлся, превратится со временем в суверенное государство, ведь его провинция граничила с Савойей и испанским Франш-Конте.

В 1600 году Карл Эммануэль, герцог Савойский, завладевший маркизатом Салюс под прикрытием французских гражданских войск и обещавший вернуть его в соответствии с Вервенским мирным договором, впоследствии отказался это сделать и стал подстрекать маршала де Бирона поднять восстание. Герцог Савойский предложил ему руку своей дочери, так как знал, что честолюбец хочет жениться только на принцессе.

Генрих IV пресек эти происки. Два корпуса французской армии вошли в Брессу и Савойю, разрушили укрепления и заставили герцога Савойского подписать Лионский договор, по которому герцог сохранял маркизат Салюс, уступая Франции Бюге. Брессу, земли Шекса и Вальроме (вследствие чего граница Франции устанавливалась по реке Роне), уплачивал 300 тысяч ливров в качестве контрибуции и лишался своей артиллерии.

Савойская война если и не привела к мятежу, на который надеялся Карл-Эммануэль, то по крайней мере дала Бирону дополнительные поводы для недовольства: король отказался дать ему в управление Брессу, а решающими операциями руководил Ледигьер. Вот тогда-то он и решился на предательство. Заговор против жизни короля возник, возможно, во время штурма форта Сент-Катрин. Во всяком случае, решения военного командования передавались врагу.

Генрих IV обо всем узнал. Он вызвал Бирона в Лион, где провел с ним беседу в францисканском монастыре. Бирон признался только в предложении Карла Эммануэля жениться на его дочери и в своем недовольстве из-за управления Брессой.

Так и не научившись карать изменников, будь то женщины или мужчины, Генрих ничего не стал предпринимать, чтобы обезвредить Бирона. А тот продолжал плести заговор.

Шарль де Гонто связался с Филиппом III, королем Испании. Его сообщником стал Карл де Валуа, граф д'Овернь, сын Карла IX и Марии Тудге и сводный брат Генриетты д'Антраг. У них были совершенно ясные планы: договоренность с королем Испании и герцогом Савойским предусматривала полное устранение королевской семьи, уничтожение юного дофина, будущего Людовика XIII, расчленение Франции с последующим присоединением ее земель к обоим заинтересованным государствам и учреждение выборной монархии, подчиненной Филиппу III.

Маршалу было обещано, что если он женится на савойской принцессе, то получит в приданое 500 000 экю, а потом за ним признают верховную власть над Бургундией и Франш-Конте. Герцог Савойский хотел захватить Брессу, Прованс, Дофине и Лионе, король Испании – Лангедок и Бретань.

Бирон сформировал из отпущенных на отдых солдат воинские подразделения, обманным путем завлек гугенотов в свой лагерь и опрометчиво направил миланскому губернатору графу де Фуэнтесу письмо, в котором вызвался убить юного дофина Людовика.

В случае удачи заговора де Бирона и д'Оверня и полного исчезновения королевской семьи дальнейшее весьма легко предугадать. Вот как должны были бы развиваться события.

Генриетта д'Антраг была любовницей принца де Жуанвиля, младшего отпрыска Лотарингского дома, ветви Гизов Разумеется, ее бы назначили регентшей королевства, так как новому королю Генриху – незаконнорожденному сыну Генриха IV и Генриетты д'Антраг – не исполнилось еще и года. А Жуан-виль, вероятно, смог бы на ней жениться Тогда Лотарингский дом стал бы вести новую игру, и над будущим, а то и над жизнью незаконнорожденного королевского сына нависла бы серьезная угроза. И то, что не удалось сделать заговорщикам, действовавшим по приказу Генриха III, наверняка могло бы свершиться теперь: Лотарингский род наконец-то стал бы обладателем короны Франции.

Однако король был в курсе всех этих комбинаций, так как привлек на свою сторону человека из окружения маршала, некого Ла Нокля, который выдал содержание переговоров.

Не прошло и двух месяцев, как события внутри страны подтвердили подозрения о подрывной деятельности Бирона и его сообщников. Бунт в Лимузене, вспыхнувший из-за новых налогов, подозрительным образом начался на территории владений крупных феодалов, верность которых была сомнительной: герцога Бирона, графа Овернского и герцога Бульонского.

Несмотря на приближающиеся роды королевы Марии, Генрих выехал на место событий в Блуа, потом в Пуатье.

Генрих IV сделал все необходимое, чтобы предупредить гугенотское восстание и предотвратить вторжение неприятеля со стороны Пиренеев и со стороны Савойи.

Заговор был раскрыт, вероятно, не столько усилиями королевской разведки, сколько благодаря тому, что один из заговорщиков, Лаффен, счел за благо перейти на сторону Генриха IV. Лаффен учел нерешительный и ненадежный характер Бирона, его детскую веру в астрологию и черную магию; он знал, что этот не раз проявлявший мужество старый солдат часто терялся и совершал нелепые поступки, продиктованные глупостью, тщеславием и корыстолюбием. К тому же Лаффен отлично понимал, какова цена обещаний герцога Савойс-кого и особенно нового испанского короля Филиппа III. Поэтому-то служивший курьером для связи заговорщиков с Савойей Лаффен и решил тайно доносить королю о всех планах Бирона.

Нужны были доказательства, чтобы оправдать арест герцога, и Лаффен добыл их. Однажды вечером Бирон в присутствии Лаффена составил письмо с изложением целей заговора. Лаффен заявил, что это слишком опасный документ, чтобы хранить его в оригинале. Королевский шпион сам предложил скопировать письмо и потом его уничтожить. Бирон согласился. Лаффен быстро снял копию и бросил оригинал в пылающий камин. Конечно, Бирону при этом не удалось заметить, что роковое письмо попало не в огонь, а в щель между задней стенкой печки и каменной стеной. Во время этой же встречи Лаффен попросил Бирона написать ему приказ сжечь все бумаги маршала. Вскоре оба документа были в руках короля. Кроме того, имелись письма Бирона к Лаффе-ну. Этого было достаточно.

Однако его по-прежнему волновала судьба Бирона. Сначала он отправлял маршалу в Бургундию любезные письма с уверениями в дружбе, потом, 14 марта, послал предупреждение: до него дошли слухи о предательстве, и хотя он им не верит, однако посылает президента Жаннена и мсье д'Эскора для выяснения обстоятельств дела.

В июне 1602 году Генрих вызвал Бирона к себе в Фонтенбло, чтобы добиться от него полного признания и простить. Маршал приехал утром 15 июня.

После обеда король и Бирон прогуливались по дворцовому залу. Остановившись перед своей статуей в одеждах триумфатора, Генрих спросил: «Как вы думаете, кузен, что бы сказал испанский король, если бы увидел меня в таком виде?» – «Сир, он бы вас не испугался1» Поймав сердитый взгляд короля, Бирон уточнил: «Я подразумеваю статую, а не вас, сир!» – «Пусть так, господин маршал», – кивнул Генрих.

На следующее утро заговорщик снова появился во дворце. Король рассказал ему о своих подозрениях и умолял признаться во всем, но Бирон продолжал упорствовать. Очередное проявление слабости Генриха IV было встречено им упреками и угрозами. Наконец, так ничего и не добившись, король распрощался с Бироном, бросив ему на прощание знаменитую фразу, которая недвусмысленно лишала его прежних титулов: «Прощайте, барон де Бирон.»

Сам того не подозревая, маршал подписал себе смертный приговор. Тут же подошел капитан гвардии Витри и препроводил его в Бастилию. Одновременно был арестован граф Овернский, а герцогу Бульонскому удалось скрыться.

17 июня дело о государственной измене было передано на рассмотрение парламента. Эта новость вызвала сильные волнения по всей Франции, так как маршал, герой битв при Арке, Арси, Фонтен-Франсез, пользовался огромной популярностью в стране.

Доставленный в Парламент 27 июля, куда из солидарности с обвиняемым отказались явиться все пэры Франции, Бирон произнес длинную речь в свою защиту, заявляя, что не нанес никакого вреда и всю жизнь верно и доблестно служил королю. Однако государственная измена была доказана, и 29 июля его приговорили к смертной казни. Самые знатные вельможи бросились к королю, моля о пощаде, но тот отказал им. Единственный раз за все свое царствование он жаждал крови. Генрих хотел преподать своему окружению жестокий урок, как это сделала Елизавета, казнив Эссекса.

31 июля 1602 года во дворе Бастилии Бирону отрубили голову. Перед казнью он оказал палачу бешеное сопротивление. В конечном счете «палач нанес ему удар такой силы, что голова отлетела на середину двора», – сообщается в хронике.

Карл де Валуа, граф д'Овернь, а также Франсуа д'Антраг и его дочь Генриетта назывались как соучастники заговора. Вместо того чтобы поручить следователям, которые вели это дело, допросить их, Генрих IV ограничился самоличным допросом своей любовницы, которая без всякого труда доказала ему, что она и ее отец чисты. Король снял с них все обвинения. Парламенту осталось лишь подчиниться его воле. А после казни Бирона Генрих IV, дабы не доводить до слез свою любовницу, простил ее сводного брата, графа д'Оверня. Во всем признавшийся граф Овернский даже не предстал перед судом и вышел из Бастилии 2 октября.

ПОРОХОВОЙ ЗАГОВОР

Англия. 1605 год

«Пороховой заговор» – под таким названием вошла в историю Англии попытка католических дворян Роберта Кетсби, Томаса Перси, Гая Фокса, Томаса Винтера и других взорвать здание палаты лордов, когда там будет присутствовать король Яков I.

Многое говорит за то, что мысль избавиться от Якова I, нарушившего свои обещания католикам, возникла в голове аристократа Роберта Кетсби. За участие в мятеже Эссекса ему присудили огромный денежный штраф. Этот религиозный фанатик считал самого папу и иезуитов нерешительными в деле возвращения Англии в лоно католицизма и мечтал одним ударом достигнуть этой цели.

Другим видным организатором заговора стал 45-летний Томас Перси. Двоюродный брат графа Нортумберлендского, самого знатного из католических лордов, Перси занимал высокое общественное положение. Нарушение королем обещаний, данных католикам, он рассматривал как личное оскорбление, за которое в разговоре с друзьями грозился убить Якова.

Активное участие принимал в заговоре и Томас Винтер, происходивший из небогатой католической дворянской семьи из графства Вустер, родственник и друг Кетсби. Он получил отличное образование, говорил на французском, итальянском и испанском языках.

И, наконец, Гай Фокс. Этот уроженец Йоркшира в молодости служил во Фландрии в полку Уильяма Стенли, состоящего из католиков-эмигрантов из Англии, и дослужился до офицерского чина. Решительный и послушный указаниям священников, Фокс был идеальным исполнителем заговора.

В ноябре 1603 года Кетсби изложил Томасу Винтеру и Джону Райту, брату жены Томаса Перси, свой план «единым ударом без всякой иноземной помощи вновь внедрить католическую религию»: подорвать порохом здание парламента. «В этом месте, – заявил Кетсби, – они причинили нам все зло, и, быть может, Господь обрек это место служить для них карой».

После гибели Якова I, наследника престола Генриха и главных советников, заговорщики планировали захватить кого-либо из младших детей короля – принца Карла или принцессу Елизавету – и от их имени создать под видом регентства католическое правительство, которое покончит с шотландским засильем. Военную поддержку новому правительству должны были оказать ополчение католического джентри и переброшенный из Фландрии эмигрантский полк Стенли. Заговорщики надеялись сыграть на патриотических чувствах англичан, на непопулярности короля-шотландца и привезенных им с собой фаворитов.

Чтобы заручиться иностранной помощью, Винтер отправился во Фландрию, где в это время коннетабль Кастилии готовился отбыть в Лондон для заключения мирного договора между Англией и Испанией. Винтеру пообещали похлопотать за английских католиков перед королем Яковом. Не исключено, что во Фландрии посланник Кетсби встретился с Оуэном и иезуитами, которым изложил планы заговорщиков.

В апреле 1604 года Винтер вернулся из поездки вместе с Гаем Фоксом, который в Англии стал называться Джоном Джонсоном.

Вскоре заговорщики собрались в Лондоне. Они поклялись хранить тайну, после чего прослушали мессу, которую отслужил иезуит, отец Джерард, и приняли причастие. Затем Кетсби изложил подробно свой план. Он собрал сведения о домах, примыкающих к палате лордов, в которой должен был выступать король Яков I при открытии парламентской сессии.

Здание палаты было двухэтажным. Сама палата занимала верхний этаж, а первый этаж и подвал арендовал под склад угля купец Брайт. Таким образом, мощную пороховую мину заговорщики должны были подвести под этот склад угля. Для этого предстояло снять один из принадлежавших казне домов, которые примыкали к зданию палаты Наиболее удобно из них был расположен Винегр-хаус, арендованный Джоном Винниардом, входившим в личную охрану короля.

Ниже парламентских помещений, в полусотне метров протекала Темза. Для склада пороха планировалось использовать один из лондонских домов Кетс-би, находившийся на берегу реки, неподалеку от Винегр-хауса. Хранителем склада назначили Роберта Кея, сына англиканского священника.

Первым за дело взялся Перси, аристократ, так же, как и хозяин Винегр-хауса, служивший в королевской страже. Он успешно справился с поставленной задачей и взял дом в аренду.

Подвал Винегр-хауса от подвального помещения палаты лордов отделяла лишь толстая каменная стена. Кетсби, Винтер, Перси и Джон Райт взялись за подкоп. Но дело вскоре застопорилось: каменный фундамент не поддавался. На подмогу пришли Кей и Кристофер Райт, зять Джона Райта. В течение двух недель заговорщики делали подкоп, пока по ту сторону стены не послышался подозрительный шум.

Отправленный на разведку Фокс выяснил, что подвал парламентского здания купец Брайт сдал в аренду некоему Скинеру, купцу с улицы Кинг-стрит. Перси удалось уговорить Скинера переуступить ему право аренды подвала под предлогом того, что к приезду жены ему необходимо закупить уголь для отопления.

Вскоре из Винегр-хауса и из дома на берегу реки в подвал палаты лордов были перевезены мешки с порохом, прикрытые сверху углем.

Тем временем правительство перенесло открытие очередной парламентской сессии с 7 февраля на 3 октября 1605 года. Фокс отправился во Фландрию, чтобы условиться о плане действий с Оуэном и полковником Стенли. Кетсби и Перси взялись за организацию католического выступления.

Приготовления требовали больших средств, которые покрывались в основном за счет Кетсби, поэтому приходилось посвящать в заговор новых людей. Объезжая поместья своих друзей, Кетсби завербовал Роберта Винтера, брата Томаса, и Джона Гранта. Остальным он не открывал всех своих планов, добиваясь лишь их согласия на участие в добровольческом кавалерийском полку католиков в две тысячи человек, которых Яков разрешил собрать на английской территории испанскому правителю Фландрии.

28 июля правительство в очередной раз перенесло открытие парламентской сессии – на этот раз на 5 ноября.

Заговорщики делали последние приготовления. Фокс и Винтер проверили, не отсырел ли порох, и пополнили его запасы. Кетсби продолжал закупку лошадей якобы для добровольческого полка. В то же время он вовлек в заговор Эверарда Дигби, которому было поручено возглавить католическое восстание в графстве Уорик, и Френсиса Трешама, кузена Кетсби и Винтера, являвшегося зятем католического лорда Монтигля.

«Пороховой заговор» был подготовлен. Фокс уже присоединил к мешкам с порохом длинный фитиль. За четверть часа, пока огонь доберется до мины, Фоксу предписывалось сесть в лодку и отплыть подальше от здания парламента. Затем он должен был добраться до Фландрии и передать Оуэну и Уильяму Стенли, что пора выступать.

Вечером 26 октября лорд Монтигл отправился ужинать в свой замок Хокстон. Он находился в родстве со многими заговорщиками, поддерживал дружеские отношения с Кетсби, Френсисом Трешамом, Томасом Винтером и другими. Лорд принимал участие в заговоре Эссекса, но после вступления на престол Якова I объявил о своем желании принять англиканство. Вслед за этим Монтиглю были возвращены его имения, он получил место в палате лордов.

В Хокстоне его гостем был примкнувший к заговору Томас Уорд, дворянин из свиты лорда Монтагю. Во время ужина в комнату вошел паж и передал письмо хозяину. Тот сломал печать и попросил Уорда прочесть письмо вслух. В этом анонимном письме Монтиглю советовали не присутствовать на заседании парламента, так как Бог и люди решили покарать нечестие «страшным ударом». Реакция Монтигля была неожиданной, он приказал седлать лошадей.

В 10 часов вечера лорд уже был у дверей Уайт-холла. Несмотря на поздний час здесь находились Роберт Сесил и четыре лорда-католика, члены Тайного совета, – Ноттингем, Нортгемптон, Вустер и Суффолк. Монтигл передал Сесилу таинственное письмо. После того как все ознакомились с его содержанием, было принято решение сохранить все в глубокой тайне и ничего не предпринимать до возвращения короля с охоты Монтигл, однако, не счел необходимым скрывать этого решения от Уорда.

Уорд сразу сообщил Винтеру о провале заговора. На рассвете Винтер, разыскав иезуита отца Олдкорна и Джона Райта, помчался с ними в Уайт-Уэбс. Но упрямый Кетсби не хотел верить, что заговор раскрыт. Быть может, заявил он, это результат интриги Френсиса Трешама, который только что получил богатое наследство и теперь захотел выйти из игры.

По поручению Кетсби, рано утром в среду Фокс направился в столицу и незаметно пробрался в подвал палаты лордов. Мина была на месте, о чем, вернувшись в Уайт-Уэбс, он доложил Кетсби.

Но кто послал роковое письмо Монтиглю? Кетсби по-прежнему подозревал Трешама. 1 ноября он встретился с Трешамом и прямо спросил его о письме Монтигю. Но тот с негодованием отверг обвинение и тут же посоветовал Кетсби немедленно бежать во Францию.

Однако глава заговора продолжал надеяться на чудо. Кетсби заявил, что останется в Лондоне до возвращения Томаса Перси из поездки по северным графствам.

3 ноября Уорд сообщил Винтеру, что король вернулся в город, прочел знаменитое письмо и распорядился тайно обыскать подвалы под зданием палаты лордов. У заговорщиков оставалась надежда, что обыск пройдет формально.

Вечером заговорщики вернулись в Лондон. Фокс спустился в подвал и нашел мину нетронутой. Да и в Уайт-холле не было заметно признаков тревоги. Решили действовать.

Утром Перси послал Фоксу часы Заговорщики разошлись по условленным местам. Кетсби направился в Уайт-Уэбс, Перси – к графу Нортумберлендскому.

Вскоре около здания палаты лордов появились лорд-камергер Суффолк и лорд Монтигл в сопровождении пажа. Они спустились в подвал. Лорд-камергер спросил у находившегося там Фокса, кто он такой и что это за груда угля. Фокс ответил, что он слуга Томаса Перси, которому принадлежит сваленный здесь уголь.

Вернувшись в кабинет к королю, где находились также Сесил и несколько других членов Тайного совета, Суффолк сообщил о подозрительно большом количестве угля, собранном для отопления дома, где Томас Перси редко бывал. Лорд-камергер также заметил, что, по мнению Монтигля, автором письма является Перси, с которым его связывает тесная дружба.

В свою очередь, Фокс сообщил Перси о неожиданном визите Суффолка. Ночью заговорщики продолжали вести наблюдение за правительственными зданиями. Все было спокойно. Ни Яков, ни Сесил, видимо, не знали, что их ожидает на следующий день.

Фокс отправился в подвал с часами и фонарем. Подготовив шнур, он вышел во двор и здесь его схватили люди во главе с мировым судьей Ниветом, посланным для нового осмотра подвала. Фокс сразу понял, что все пропало, и на вопрос Нивета, что он здесь делает, ответил: «Если бы вы меня схватили внутри, я взорвал бы вас, себя и все здание». По приказанию Нивета подвал еще раз обыскали. Бочки с порохом на этот раз нашли и обезвредили…

Заговорщики стали спешно покидать столицу еще до того, как узнали об аресте Фокса. План Кетсби предусматривал одновременное выступление в ряде графств на северо-востоке Англии. Но главных заговорщиков сумел догнать Роквуд и сообщить им о провале предприятия.

Когда Кетсби и Перси прибыли в замок своего сообщника Дигби, там уже собралась группа местных помещиков, собиравшихся принять участие в восстании. Но когда они узнали, что покушение на Якова I сорвалось, многие ретировалось. Кетсби и его друзья решили бежать в горы Уэльса и поднять на восстание местных католиков.

В Холбич-хаусе – доме Стефена Литлтона в графстве Стаффордшир заговорщики сделали короткий привал. Когда они пытались просушить подмоченный порох, раздался взрыв. Кетсби и его друзья были отброшены в сторону. Те, кому посчастливилось не пострадать от взрыва, среди них Дигби и Роберт Винтер, бежали. Остальные вскоре были окружены отрядом шерифа графства. Кетсби и Перси и еще несколько заговорщиков погибли. Томас Винтер, Роквуд, Морган, Грант сдались. В течение последующих недель были схвачены в разных местах участники «порохового заговора». Их ожидали казематы Тауэра, пытки и виселицы, воздвигнутые в Лондоне и других городах для примерной казни всех заговорщиков.

Судебный процесс, проходивший в Лондоне в начале 1606 года, надолго остался в народной памяти. И поныне ежегодно 5 ноября в Англии в воздух взлетают фейерверки и публично сжигают чучело Гая Фокса. А традиция требует, чтобы началу парламентской сессии предшествовала символическая сцена: пристав палаты лордов – «носитель черного жезла» – в сопровождении стражи из Тауэра, одетой в красочные средневековые мундиры, должен обойти подвалы Вестминстера, проверяя, не подложены ли в них бочонки с порохом…

ПЕРЕВОРОТ ВАСИЛИЯ ШУЙСКОГО

Россия. 1606 год

Василий Иванович Шуйский был вторым в истории России избранным ца – ¦ рем (после Бориса Годунова). Его короткое правление (с 1606 по 1610 год) принесло немало бед не только самому Василию, но и всему государству.

Единодушно отрицательную характеристику давали Шуйскому известные историки. Н.М. Карамзин писал о нем: «Василий, льстивый царедворец Иоаннов, сперва явный неприятель, а после бессовестный угодник и все еще тайный зложелатель Борисов… возведен на трон более сонмом клевретов, нежели отечеством единодушным, вследствие измен, злодейств, буйности и разврата… мог быть только вторым Годуновым: лицемером, а не Героем добродетели… Без сомнения уступая Борису в великих дарованиях государственных, Шуйский славился однако ж разумом мужа думного и сведениями книжными, столь удивительными для тогдашних суеверов, что его считали волхвом…»

В.О. Ключевский представлял такой портрет Шуйского: «После царя-самозванца на престол вступил князь В.И. Шуйский, царь-заговорщик. Это был пожилой 54-летний боярин, небольшого роста, невзрачный, подслеповатый, человек неглупый, но более хитрый, чем умный, донельзя изолгавшийся и заин-триговавшийся, прошедший огонь и воду, видевший и плаху и не попробовавший ее только по милости самозванца, против которого он исподтишка действовал, большой охотник до наушников и сильно побаивавшийся колдунов».

Сам Василий Шуйский полагал, что имеет все права на царский престол. Действительно, Шуйские принадлежали к княжескому роду, родоначальником которого считался варяг Рюрик, но к нему же принадлежали и все остальные русские князья. Больше прав на престол давало родство с прославленным князем Александром Невским. Но некоторые исследователи сомневались в том, что суздальские князья (к ним относились и Шуйские) произошли от сына Александра Невского Андрея. Так это было или иначе, но в официальном родословии князей Шуйских родоначальником назван Андрей Александрович.

Во время царствования Федора Ивановича, как сообщают разрядные книги, Василий Шуйский получил боярство и стал главой Московского судного приказа. Вскоре боярином стал и его брат Александр, а в 1586 году и Дмитрий. Их родственнику И.П. Шуйскому был дан в кормление Псков, а В.Ф. Скопину-Шуйскому – Каргополь в качестве награды за оборону Пскова от польского короля Стефана Батория.

В 1598 году царем стал Борис Годунов. Вскоре в Речи Посполитой появился «царевич Дмитрий», который заявлял, что он – спасшийся от наемных убийц, подосланных Борисом Годуновым, сын царя Ивана Грозного.

В начале июня 1605 года подстрекаемая эмиссарами Лжедмитрия толпа москвичей бросилась в Кремль громить Годуновых, и Шуйский ничего не предпринял для их защиты. Более того, по сообщениям иностранцев, именно Василий был повинен в свержении Годуновых. Выступая перед народом, он подтвердил версию о «чудесном спасении царевича», вместо которого наемные убийцы по ошибке зарезали поповского сына. Слова Шуйского настолько поразили толпу, что в гневе все бросились к царскому дворцу и стали его громить. Царь Федор, сын Бориса Годунова, с матерью и сестрой были схвачены и под охраной отведены на старый боярский двор, где вскоре Федор и царица Мария были задушены…

Публично подтвердив истинность «царевича Дмитрия», князь Василий отправился в его ставку в Тулу, чтобы лично засвидетельствовать тому свою преданность. Лжедмитрий охотно принял знатного боярина, поскольку надеялся с его помощью укрепить свою власть. Однако около самозванца уже прочно обосновались П.Ф. Басманов, В.М. Мосальский, мнимые родственники Нагие, братья Бучинские… Среди любимцев оказался даже юный племянник Василия М.В. Скопин-Шуйский.

Под звон колоколов Лжедмитрий I торжественно въехал в столицу и сел на «прародительский престол». Однако вскоре выяснилось, что новый государь нисколько не похож на прежних: он не уважал обычаев предков, самовольно присвоил себе императорский титул, перекраивал двор по своему усмотрению, во все вмешивался, всех обличал в невежестве, покровительствовал католикам и лютеранам и даже задумал объединение религий.

Все это побудило честолюбивого и коварного Василия начать подготовку заговора с целью свержения Лжедмитрия. На свою сторону он привлек не только родственников, но и представителей посада, с которыми имел традиционно крепкие связи. Но расширение числа заговорщиков привело к тому, что их замысел был раскрыт. Уже 20 июня 1605 года начались аресты и допросы под пытками. В.И. Шуйский как главный зачинщик крамолы был схвачен и приговорен боярским судом к смерти.

25 июня Василия вывели на Красную площадь, где уже была сооружена плаха. Ее окружало 8 тысяч вооруженных стрельцов во главе с П.Ф. Басмановым, который зачитал обвинительный приговор В последний момент смертная казнь была заменена Шуйскому ссылкой.

Но уже осенью 1605 года Шуйские снова были при дворе. Вошли они и в Совет светских лиц первого класса – так стали называться думные бояре. Однако князь Василий понимал, что при Лжедмитрий вряд ли его высокое положение прочно. Поэтому он вновь затеял заговор по свержению самозванца, привлекая только абсолютно надежных и проверенных людей. Одним из его наиболее доверенных лиц стал молодой окольничий и думный дворянин Михаил Игнатьевич Татищев Однажды заговорщики чуть было не выдали себя, когда на одном из пиров 20 апреля 1606 года рискнули покритиковать Лжедмитрия за употребление блюда из телятины, которая на Руси считалась нечистым мясом. На этот раз князь Василий отделался лишь испугом, Михаил же был выслан со двора.

Опасность нового разоблачения заставила князя Василия действовать быстро и решительно. Чашу терпения русских бояр переполнила свадьба самозванца и польской княжны Марины Мнишек, на которую прибыло множество знатных поляков, желавших занять при царе высокое место и потеснить родовое боярство. Свадебные пиры, непристойное поведение пьяных поляков, вызывавшее возмущение москвичей, и всеобщее недовольство тем, что русской царицей стала католичка, были сочтены заговорщиками самым подходящим временем для выступления.

Тайными сторонниками заговорщиков стали многие представители двора, которые совсем еще недавно посадили Лжедмитрия на трон. Однако расправиться с царем, охраняемым стрельцами и имевшим мощную поддержку поляков (свита Марины Мнишек насчитывала несколько тысяч человек), было весьма сложно. Поэтому князь Василий разработал хитроумный план. Ранним утром, когда двор пребывал в глубоком сне после многодневных свадебных пиров, следовало зазвонить в колокола по всему городу, якобы извещая о какой-то беде. Под предлогом сообщения о случившемся царю во дворец должны были проникнуть заговорщики, состоящие из видных бояр, и в суматохе убить самозванца. Разбуженным же москвичам следовало сказать, что убить царя вознамерились поляки, и тем самым натравить их на возможных помощников Лжедмитрия Только после физического устранения лжецаря следовало раскрыть правду всем участникам событий и убедить их в правомерности действий заговорщиков.

Несомненно, Василий Шуйский сильно рисковал, ведь в случае неудачи плахи ему уже было не миновать. Однако все произошло, как было задумано. Ранним утром 17 мая 1606 года по всему городу зазвонили колокола – православное духовенство горячо поддержало заговорщиков, поскольку давно было извещено о планах окатоличивания страны и не испытывало симпатий к царице-иноверке. Лжедмитрий спросонок никак не мог понять, что означал колокольный перезвон, поэтому позволил страже впустить бояр, которые должны были обо всем рассказать. Но увидев, что в руках вошедших засверкали сабли и длинные ножи, испугался и побежал. П.Ф. Басманов попытался было заслонить своего государя, но тут же пал от руки М И. Татищева. Самозванцу удалось выпрыгнуть из окна дворца, но при этом он сломал ногу. Поэтому заговорщики настигли его и тут же прикончили.

Тем временем в городе москвичи громили дворы ненавистных поляков. Многие из них были убиты. Только на следующий день бояре взяли власть в свои руки и с помощью стражи постепенно навели в городе порядок. Обеспечили безопасность Марине Мнишек и ее ближайшим родственникам, взяли под стражу наиболее ревностных сторонников Лжедмитрия, которых, впрочем, оказалось совсем немного: патриарх Игнатий, личные секретари лжецаря братья Бучинские, думный дьяк А. Власьев, ездивший в Польшу сватать Марину Мнишек, и ряд других. Основное же количество бояр, когда-то предавших царя Федора Борисовича и посадивших Лжедмитрия на трон, дружно сплотилось вокруг Василия Шуйского. Среди них оказался и В.М. Мосальский, и братья Голицыны, и мнимые родственники лжецаря Нагие и Романовы. Все они были готовы служить новому царю. В благодарность тот был обязан гарантировать им сохранность всех пожалований Лжедмитрия.

После удачного осуществления первой части плана перед Шуйским встала самая главная задача – убедить русских людей в правомерности своих действий. Первой засвидетельствовать лживость Дмитрия должна была его мнимая мать Марфа Нагая. Заговорщики вывели ее из Вознесенского монастыря и, показав обезображенный труп «царя Дмитрия», заставили публично отречься от него.

Москвичам позволили разграбить дома богатых поляков из свиты Марины Мнишек и предаться на радостях многодневному пьянству. Это как нельзя лучше помогло им смириться с утратой «царя Дмитрия» и провозгласить новым народным героем Василия Ивановича Шуйского.

19 мая на соборной площади была созвана толпа москвичей, пришли также видные бояре и представители духовенства. Они должны были представлять собой избирательный земский собор. На самом деле, с боярами, членами двора, правительства и духовенством все было обговорено заранее. Они соглашались посадить Шуйского на трон при условии, что тот подпишет ограничительную запись, ставящую его в зависимость от Боярской думы и урезающую его собственные права как царя. Духовенству гарантировалась неприкосновенность богатств и земельных владений и были обещаны покровительство и поддержка. Кроме того, будущий царь не должен был нарушать сложившуюся при дворе иерархию и самовольно накладывать опалы.

После этого в спешном порядке по стране стали рассылаться различные грамоты с рассказом о происшедшем в столице, от имени бояр, Марфы Нагой, самого Василия. Все они убеждали население в том, что свергнутый и убитый царь был самозванцем, авантюристом и еретиком и планировал окончательно погубить православную Русь и ее народ.

Труп Лжедмитрия, до этого пролежавший три дня в обнаженном виде с карнавальной маской на лице и волынкой в руках на Красной площади, было решено захоронить за городом. Под крики толпы его протащили по многолюдным улицам и бросили в ров на съедение собакам, но потом присыпали землей. Однако тайные сторонники самозванца стали распространять слухи о том, что убитый был чародеем и способен воскреснуть вновь. Некоторые даже заявляли, что видели во рву какие-то странные огоньки. Тогда Василий повелел вновь выкопать труп и публично сжечь. Пепел же зарядили в пушку и выстрелили на Запад, откуда Лжедмитрий пришел. Этим актом новый царь хотел убедить всех сомневающихся в том, что со Лжедмитрием покончено раз и навсегда. Однако последующие события показали, что сделать это ему не удалось.

По стране поползли слухи о новом чудесном спасении «царя Дмитрия». Их усиленно распространяли те его сторонники, которые не принадлежали к высшей знати и не вошли в сговор с Шуйским. Даже в Москве некоторые поговаривали, что публично выставлявшийся труп не был «царем Дмитрием» и ему умышленно надели маску, чтобы никто не заметил сбритую черную бороду, которой никогда не было у лжецаря.

У современников вызывали сомнения не только обстоятельства воцарения Василия, но и его способность управлять государством и основать династию. Шуйский был стар по тогдашним меркам, неказист и не мог внушить подданным ни любви к себе, ни симпатий. Кроме того, он был хитер, коварен, скуп, поощрял доносчиков. К моменту своего восхождения на трон он не имел наследников, и даже не был женат (его первая жена Елена уже умерла). Возмущение современников вызвало и то, что Шуйский добровольно ограничил свою власть в пользу бояр, чего ни один русский монарх не делал.

Тревожные вести с окраин заставили Василия поскорее узаконить свое воцарение и стать не только избранным, но и венчанным монархом. Церемония была назначена на 1 июня. Эпитеты в адрес нового царя новгородский митрополит Исидор почерпнул из Чина венчания Бориса Годунова: «Богом возлюбленный, Богом избранный, Богом почтенный и Богом нареченный».

Затем Василий решил окончательно разоблачить самозванство «царя Дмитрия» тем, что показать народу останки истинного царевича. Для этого в Углич была отправлена представительная делегация во главе с митрополитом Филаретом и боярином П.Н. Шереметевым. Там при вскрытии гробницы обнаружилось, что мощи Дмитрия не истлели, а напротив, хорошо сохранились, даже одежда и сапожки. Все это, по убеждению православного духовенства, свидетельствовало о святости последнего сына Ивана Грозного. Уже 3 июня в Москве гроб с нетленными мощами торжественно встретили царь Василий, все духовенство и горожане. Его установили для всеобщего обозрения в Архангельском соборе, где сразу же начались чудесные исцеления болящих. Это позволило церкви объявить царевича Дмитрия новым святым мучеником, написать его житие и разослать по церковным приходам для прочтения верующим.

Многое предпринимал Василий для укрепления своей власти, но все было напрасным. Жители северских городов расправились с царскими гонцами, а посланные с ними грамоты сожгли, не читая Василия же объявили бесчестным предателем, покусившимся на истинного царя. Не хотело признавать нового царя и все Поволжье до Астрахани.

Сторонники Лжедмитрия, бежавшие из Москвы, продолжали распространять слухи, что и на этот раз «царь Дмитрий» спасся и будет вести борьбу с узурпатором Василием Шуйским, незаконно лишившим его престола. Под знамена несуществующего самозванца вновь стала собираться большая армия. Во главе ее встал опытный военный, бывший боевой холоп Иван Болотников. Его поход начался в июле 1606 года из Путивля, а закончился – после многих боев – осенью 1607 года в Туле, где он вынужден был сдаться.

Однако с авантюрой Лжедмитриев покончено не было. Летом 1607 года в Стародубе появился новый «царь Дмитрий» – Лжедмитрий II. Вокруг этой загадочной фигуры быстро собралось большое войско, готовое идти на Москву. Его основу составили польско-литовские отряды, запорожские казаки, жители северских городов. В июне 1608 года он уже подошел к столице и расположился в Тушино, почему его и назвали Тушинским вором. В стране создалось двоевластие: одни города (на северо-востоке) сохранили верность царю Василию, другие (на юго-западе) – подчинялись самозванцу.

Царь искал помощи у шведского короля, врага польского короля Сигиз-мунда III Он отправил в Новгород своего племянника, молодого талантливого полководца М. Скопина-Шуйского. Тому удалось договориться со шведами и нанять большой отряд во главе с Я. Делагарди. Одержав ряд побед, их объединенное войско 12 марта 1610 года торжественно въехало в Москву, радостно приветствуемое жителями.

Но восторг от победы был недолгим. После одного из пиров в апреле полководец-освободитель внезапно умер. В это время польский король Сигизмунд, возмущенный помощью Швеции, вторгся в русские пределы. Состоявшаяся 24 июня при Клушино битва была безнадежно проиграна русскими войсками. Это окончательно решило участь царя Василия. 17 июля он был свергнут и пострижен в монахи. Потом с братьями его отправили в плен к польскому королю, где он и умер.

УБИЙСТВО ГЕНРИХА IV

Франция. 1610 год

На протяжении всего царствования Генриху IV приходилось бороться против многочисленных заговоров: то пытались свергнуть его и возвести на престол одного из его незаконнорожденных сыновей, то сдать неприятелю Марсель или Нарбонн. За всеми этими заговорами по-прежнему стояли Испания и орден иезуитов.

Еще 27 декабря 1595 года король принимал приближенных, поздравлявших его с победой над католической Лигой. Неожиданно к нему подбежал юноша и попытался ударить кинжалом в грудь. Генрих в этот момент наклонился, чтобы поднять с колен одного из придворных. Это спасло жизнь королю – удар пришелся в рот, и у Генриха оказался вышибленным зуб. Покушавшийся Жан Шатель действовал при подстрекательстве иезуитов – отца Гиньяра и отца Гере. Первый из них был отправлен на виселицу, а иезуиты в том же году бьши изгнаны из Франции. Но ненадолго. В 1603 году Генрих IV был вынужден разрешить им вернуться и даже демонстративно взял себе иезуитского духовника.

Однако судьбе было угодно продлить время испытаний Генрих IV до 1610 года и заставить короля встретить смерть на своем посту. Как писал Сюл-ли: «Природа наградила государя всеми дарами, только не дала благополучной смерти».

14 мая 1610 года король отправился в открытой коляске на прогулку по Парижу. Оставалось всего пять дней до его отъезда на войну. Этот ставший легендой человек, в котором сочетались черты развеселого гуляки и мудрого государственного деятеля, теперь решил приступить к осуществлению главного дела своей жизни – ликвидации гегемонии в Европе испанских и австрийских Габсбургов, с трех сторон зажавших в клещи Францию. В день покушения Генрих IV отправился в Арсенал на встречу с сюринтендантом Сюлли.

…На узкой парижской улице, по которой ехала королевская карета, ей неожиданно преградили путь какие-то телеги. К экипажу подбежал рослый рыжий детина и трижды нанес королю удары кинжалом.

Король воскликнул: «Я ранен!»

Герцог де Монбазон, сидевший рядом и ничего не заметивший, спросил: «Что такое, сир?»

Королю хватило сил произнести: «Ничего, ничего…»

После этого кровь хлынула горлом и он упал замертво.

Пока карета мчала в Лувр тело короля, гвардейцы схватили убийцу и потащили в отель Гонди, чтобы подвергнуть там первому допросу. Однако им не удалось заставить его заговорить. Все, что они смогли, – это записать его имя: Франсуа Равальяк…

Вечером 14 мая 1610 года тело покойного приготовили к прощанию. Полтора месяца гроб с бальзамированным трупом стоял в Лувре. Похороны состоялись в королевской усыпальнице Сен-Дени 1 июля. Сердце короля, согласно его распоряжению, было передано для захоронения в капелле иезуитской коллегии Ла Флеш. Как и при жизни, Генрих IV не переставал удивлять современников своей оригинальностью.

По приказу жены Генриха флорен-тийки Марии Медичи, провозглашенной регентшей при малолетнем сыне Людовике XIII, убийца был вскоре предан суду. Он не отрицал своей вины, утверждал, что никто не подстрекал его к покушению на жизнь короля.

Установить личность преступника не составляло труда. Это был Жан Франсуа Равальяк, стряпчий из Ангулема, ярый католик, неудачно пытавшийся вступить в иезуитский орден и не скрывавший недовольства той терпимостью, которой стали пользоваться по приказу Генриха его бывшие единоверцы – гугеноты. Равальяк несколько раз стремился добиться приема у короля, чтобы предостеречь его против такого опасного курса, и, когда ему это не удалось, взялся за нож. Рукой монаха свершился приговор, вынесенный Генриху IV не только римско-католической церковью и папистами, но и силами в самой Франции, не признававшими новаций, увидевшими в действиях короля наступление на традиционные права знати. Политика компромиссов, стремление поставить государственные интересы выше конфессиональных обернулись для Бурбона смертью.

Убийца даже под пыткой продолжал твердить, что у него не было соучастников. Судьи парижского парламента терялись в догадках. Исповедник погибшего короля иезуит отец Коттон увещевал убийцу: «Сын мой, не обвиняй добрых людей». На эшафоте Равальяк, даже когда ему угрожали отказом в отпущении грехов, если он не назовет своих сообщников, повторял, что действовал в одиночку. Равальяк искренне был убежден, что от этих слов, сказанных им за минуту до начала варварской казни, зависело спасение его души. Но соответствовали ли они действительности?

В 1610 году судьи явно не имели особого желания докапываться до истины, а правительство Марии Медичи проявляло еще меньше склонности к проведению всестороннего расследования. Но уже тогда задавали вопрос: не приложили ли руку к устранению короля те, кому это было особенно выгодно? Через несколько лет выяснилось, что некая Жаклин д'Эскоман, служившая у маркизы де Верней, фаворитки Генриха, пыталась предупредить Генриха о готовившемся на него новом покушении. В его организации помимо маркизы де Верней, по утверждению д'Эскоман, участвовал также могущественный герцог д'Эпернон, мечтавший о первой роли в государстве.

Через несколько дней после казни Равальяка Жаклин д'Эскоман представила во Дворец правосудия странный манифест, в котором обвиняла маркизу де Верней как одну из участниц заговора с целью убийства короля.

«Я поступила на службу к маркизе после того, как вышла на свободу, – писала она, – и здесь я заметила, что, помимо частых визитов короля, она принимала множество других посетителей, французов с виду, но не сердцем… На Рождество 1608 года маркиза стала посещать проповеди отца Гонтье, а однажды, войдя вместе со своей служанкой в церковь Сен-Жан-ан-Грев, она сразу направилась к скамье, на которой сидел герцог д'Эпернон, опустилась рядом с ним, и на протяжение всей службы они что-то обсуждали шепотом, так, чтобы их никто не услышал».

Опустившись на колени позади них, Жаклин быстро поняла, что речь шла об убийстве короля «Через несколько дней после этого случая, – продолжала рассказчица, – маркиза де Верней прислала ко мне из Маркусси Равальяка со следующей запиской: „Мадам д'Эскоман, направляю вам этого человека в сопровождении Этьена, лакея моего отца, и прошу о нем позаботиться“. Я приняла Равальяка, не интересуясь, кто он такой, накормила обедом и отправила ночевать в город к некоему Ларивьеру, доверенному человеку моей хозяйки. Однажды за завтраком я спросила у Равальяка, чем он так заинтересовал маркизу; он ответил, что причина кроется в его участии в делах герцога д'Эпернона; успокоившись, я пошла за бумагами, намереваясь попросить его внести ясность в одно дело Вернувшись, я увидела, что он исчез. Все эти странности меня удивили, и я решила войти в доверие к сообщникам, чтобы побольше узнать».

Д'Эскоман старалась сообщить обо всем этом королю через его супругу Марию Медичи, но та в последний момент уехала из Парижа в Фонтенбло. Отец Коттон, к которому хотела обратиться д'Эскоман, также отбыл в Фонтенбло, а другой иезуит посоветовал ей не вмешиваться не в свои дела.

Вскоре после этого разговора Жаклин обвинили в том, что она, не имея средств на содержание своего сына в приюте, пыталась подбросить малыша. Д'Эскоман была немедленно арестована, по закону ей угрожала смертная казнь. Но судьи оказались мягкосердечными: посадили ее надолго в тюрьму, а потом отправили в монастырь.

Фаворитка маркиза де Верней знала, что Шарлотта де Монморанси должна занять ее место и, может быть, стать женой короля. Разве этого недостаточно для возникновения мысли об убийстве? Свои причины желать устранения короля были и у Марии Медичи. Бурный роман Генриха с Шарлоттой, ставшей женой принца Конде, вызвал серьезные опасения флорентийки. Зная характер Генриха, она допускала, что он может пойти на развод с ней или приблизить принцессу Конде настолько, что она приобретет решающее влияние при дворе.

В случае смерти Генриха Мария Медичи становилась правительницей Франции до совершеннолетия ее сына Людовика XIII, которому тогда было всего 9 лет. Фактическая власть досталась бы супругам Кончини, которые имели огромное влияние на Марию Медичи (так оно и произошло впоследствии, хотя герцог д'Эпернон в первые дни после смерти Генриха IV также стремился прибрать к своим рукам бразды правления).

В январе 1611 года Жаклин д'Эскоман вышла из монастыря и попыталась опять вывести заговорщиков на чистую воду. Ее снова бросили в тюрьму и предали суду. Однако процесс над д'Эскоман принял нежелательное для властей направление Слуга Шарлотты дю Тилли (которая была близка к маркизе де Верней и находилась в придворном штате королевы) показал, что не раз встречал Равальяка у своей госпожи. Это подтверждало свидетельство д'Эскоман, также служившей некоторое время у дю Тилли, которой ее рекомендовала маркиза де Верней Судебное следствие прервали, «учитывая достоинство обвиняемых».

Складывается впечатление, что дело старались замять. Подавленный этим, председатель суда в конце концов был отстранен от должности, а на его место назначен друг королевы. После этого высший суд вынес свое решение: с Эпер-нона и маркизы снималось выдвинутое против них обвинение, а м-ль д'Эскоман была приговорена к вечному тюремному заключению. Ее продолжали держать за решеткой и после падения Марии Медичи (1617) – так опасались показаний этой «лжесвидетельницы».

Жаклин д'Эскоман утверждала, что заговорщики поддерживали связь с мадридским двором. Об этом же сообщает в своих мемуарах Пьер де Жарден, именовавшийся капитаном Лагардом. Они были написаны в Бастилии, куда Лагард был заключен в 1616 году. Он вышел на свободу после окончания правления Марии Медичи. Лагард узнал о связях заговорщиков, находясь на юге Италии, откуда энергичный испанский вице-король граф Фуэнтос руководил тайной войной против Франции. Лагард, приехав в Париж, сумел предупредить Генриха о готовившемся покушении, но король не принял никаких мер предосторожности. В мемуарах Лагарда имеются не очень правдоподобные детали – вроде того, будто он видел Равальяка в Неаполе, куда тот привез якобы письма от герцога д'Эпернона.

Показания д'Эскоман были опубликованы при правлении Марии Медичи, когда она боролась с мятежом крупных вельмож и хотела обратить против них народный гнев. Характерно, что эти показания не компрометировали королеву-мать Мемуары Лагарда были написаны после падения Марии Медичи и явно имели целью очернить королеву и ее союзника герцога д'Эпернона. Таким образом, оба эти свидетельства могут внушать известные подозрения. Вполне возможно, что Генрих IV пал жертвой «испанского заговора», в котором участвовали какие-то другие люди. В пользу этого предположения говорят настойчивые слухи об убийстве французского короля, распространившиеся за рубежом еще за несколько дней до 14 мая, когда был убит король, а также то, что в государственных архивах Испании чья-то заботливая рука изъяла важные документы, относившиеся к периоду от конца апреля и до 1 июля 1610 года. Что французский король пал жертвой заговора, руководимого испанцами, впоследствии утверждали такие осведомленные лица, как герцог Сюл-ли, друг и первый министр Генриха IV, а также кардинал Ришелье.

ЛИССАБОНСКИЙ ЗАГОВОР

Португалия, Лиссабон. 1 декабря 1640 года

Из всей эпохи пребывания Португалии под властью испанских королей – так называемой «эпохи трех Филиппов» – наибольшее число трудностей выпало на долю последнего, Филиппа IV, наследовавшего трон в 1621 году. Именно во время его правления Португалия обрела независимость.

Захватив Португалию, испанцы стали рассматривать это королевство в качестве одной из своих провинций. Герцог Оливарес, первый министр мадридского двора отобрал у грандов Португалии их должности, удалил дворянство от дел.

В то же время ряд указов, ограничивающих при Оливаресе деятельность португальцев в колониях, тяжелые поражения Испании, понесенные в колониальных землях, а более всего налоговая политика Мадрида вызвали недовольство большинства населения страны. В период 1621–1640 годов резкое увеличение налогов задело интересы даже привилегированных слоев.

Маргарита Савойская, герцогиня Мантуанская, управляла Португалией в качестве вице-королевы, однако реальная власть находилась в руках Жоана де Вашконселуша, исполнявшего обязанности государственного секретаря при вице-королеве. Этот министр был португальцем, но обращался со своими соотечественниками с такой суровостью, на какую едва ли были способны даже испанцы. Он с завидным искусством обогащался за счет простого народа. Герцог Оливарес охотно предоставил Жоану де Вашконселушу заботу о сборе налогов в Португалии.

Тем временем в кругах образованных клириков, университетских преподавателей получили широкое признание так называемые «Акты кортесов в Ламегу» – фальсифицированный документ якобы XII века, устанавливавший права наследования португальского престола и правомерность выборов короля «народом», что содержало явный намек на незаконность присвоения португальского трона испанским королем.

Эти трактаты питались, разумеется, не только учеными изысканиями. Взоры португальских дворян все чаще обращались к герцогу Браганце – наиболее вероятному из соперников Филиппа, отпрыску боковой ветви португальского королевского дома. Он не занимался политикой. Однако народ Португалии, проклинавший тиранию Испании, хотел видеть у власти именно дом Браганцы. Королевской пышностью отличался прием герцога в 1635 году в Эворе.

Его приветствовали ректор университета и прелаты, в его честь отслужили в главном соборе города торжественную мессу. Он посетил Университет, где на церемонию собрались все доктора и магистры со знаками отличия.

До конца октября 1638 года в Португалии то там, то тут было неспокойно. В 1б39 году муниципалитет Лиссабона сообщал королю, что в столице растет число всяческих преступлений. В такой ситуации в головах нескольких человек из знати и приближенных к герцогу Браганце родился замысел заговора. Именно герцог должен был стать его центральной фигурой и получить престол. По некоторым сведениям, первые беседы о заговоре относятся к июню 1639 года, Составив план действий, заговорщики посвятили в него герцога. Однако тот счел, что время для таких дел еще не пришло. Заговор остался неосуществленным, но не был забыт.

Оливарес, достаточно хорошо осведомленный о том, что происходило в Лиссабоне, хотя и не знал о заговоре, не мог не чувствовать скрытой угрозы в настроениях португальцев. С 1639 года он и Филипп IV представляли себе, кто из Португальской знати наиболее опасен, и собирались переселить их в Кастилию, ближе ко двору.

В 1640 году вспыхнуло восстание в Каталонии с требованием автономии и отделения от Кастилии. Начались волнения в других местах в Кастилии и Португалки. Намереваясь одним ударом отсечь сразу две мятежные головы, в августе 1640 года Филипп IV повелел всей португальской знати и командорам орденов, без всяких исключений или извинений, сопровождать его в Арагон против восставшей Каталонии.

И само каталонское восстание, как напоминание о способе обретения свободы, и требование выехать в Каталонию, лишив тем самым возможности предпринять что-либо на родине, подтолкнули португальскую знать к действию. 12 октября заговорщики собрались у Антава Алмады, после чего один из них, Фуртаду, выехал в Эвору, чтобы выяснить позиции эворской знати, а затем в Вила-Висозу для доверительного разговора с герцогом. Оттуда он сообщил: Браганца согласен, пора действовать.

По плану заговорщиков, сразу после того как Лиссабон объявит о провозглашении герцога королем, все города Португалии должны перейти на его сторону. Эта задача была возложена на друзей Браганцы, которых он назначил губернаторами городов и крепостей.

Ночью 28 ноября заговорщики назначили дату переворота: 1 декабря. На их стороне теперь было около ста пятидесяти знатнейших идальго королевства, представителей самых влиятельных и знаменитых семей, около двухсот богатых горожан и ремесленников. Правда, кое-кто, испугавшись близившегося дела, отказался продолжать игру с огнем. Население Лиссабона, городские власти и крупные купцы и банкиры ничего не знали о готовящемся перевороте. Лишь уже после собрания 28 ноября заговорщики связались с несколькими представителями горожан. Те долго колебалась, но в конце концов согласились поддержать выступление знати. Правда, в течение самого переворота высшие городские слои сохраняли скорее дружественный нейтралитет, чем активно помогали дворянам.

Итак, утром 1 декабря 1840 года без четверти девять заговорщики встретились у дворца; четырьмя группами, с оружием в руках, они вошли во дворец, быстро справившись с охраной. Из защитников дворца один был убит и трое ранены.

Заговорщики между тем прошли во внутренние покои и предложили наместнице Маргарите отречься от должности. Понимая, что сопротивляться бесполезно, Маргарита вынуждена была уступить.

Ее помощника Жоана де Вашконселуша не пощадили. Вначале обыск в его апартаментах ничего не дал. И тут старуха-служанка, напуганная угрозами, показала место, где укрывался Вашконселуш. Дон Родриго де Саа, великий камергер, выстрелил в него из пистолета. Другие набросились на жертву со шпагами и, изрубив его, выбросили тело на мостовую со словами: «Тиран мертв! Да здравствует свобода и король Португалии дон Жоан!»

Маргарита отдала приказ кастильскому гарнизону крепости Сан-Жорже сдаться. Заговорщики, выйдя на балкон, а затем и на улицы Лиссабона, провозгласили Жоана де Браганцу королем Португалии Жоаном IV.

Возбужденные известием о перевороте и провозглашении нового короля, лиссабонцы высыпали на улицы. Заговорщики пытались удержать толпу от беспорядков и бесчинств. Архиепископ Лиссабона с распятием объезжал улицы города, призывая к порядку. Надо признать, что это почти удалось. Были сожжены лишь несколько домов нелюбимого народом епископа Лейрин, братьев Мигела де Вашконселуша.

В тот же день были выбраны временные правители, которым надлежало осуществлять власть до прибытия короля, архиепископы Лиссабона и Браги, виконт Лоуренсу де Лима. Тут же отправили послов к Жоану де Браганца в Вила-Висозу.

Через три для Жоан въехал в Лиссабон в сопровождении нескольких всадников. С первых же часов новой жизни, еще до коронации, он был вынужден заботиться прежде всего о защите королевства. В Эвору, Элваш, Алгарве были посланы верные люди для организации обороны на случай нападения соседней Кастилии. Еще 2 декабря, до приезда в столицу, Жоан разослал во все города письма, сообщая о своем избрании и требуя составить списки оружия в городе и людей, способных держать его в руках, и объединить их в отряды для защиты города и границ.

Будущее показало, что эти меры оказались отнюдь не лишними.

15 декабря 1640 года в Лиссабоне состоялась пышная церемония коронации Жоана IV. Город единодушно приветствовал своего короля. Грамоты и письма, разосланные еще раньше по другим городам и местечкам, в течение 10 дней достигли самых отдаленных мест. Во многих городах известие о провозглашении короля и независимости страны вызвало бурное ликование. В Коимбре в епископском дворце был устроен праздник; то же происходило в университете. В Гимарайнше, куда весть пришла из Порту, муниципалитет хотел дождаться официального письма, но некий Мануэл Машаду де Миранда, обратившись к горожанам с речью, вызвал настоящую манифестацию. В Визеу же, получив королевскую грамоту 14 декабря вечером, через два дня устроили торжественное провозглашение и уже после этого праздновали до 23-го.

К концу декабря вся Португалия перешла на сторону Жоана. Переворот поддержали вице-губернаторы всех провинций, кроме Сеуты. В некоторых местах провозглашение независимости наталкивалось на сопротивление кастильских гарнизонов, но это было не так уж часто и скоро прекратилось. К январю 1641 года Португалия фактически обрела независимость.

Однако до сих пор все это можно было расценивать еще как бунт в одной из провинций короля Испании. Для оформления независимости и воцарения нового короля на португальском престоле необходима была санкция государственно-правового характера. Таким актом стал созыв всепортугальских кортесов после 20-летнего перерыва. Кортесы были созваны и заседали в Лиссабоне в январе 1641 года. В качество одного из главных документов они приняли и опубликовали Манифест Португалии, составленный секретарем Жоана IV, блестящим стилистом и политиком Паишем Вьегашем. Манифест не только провозгласил Португалию суверенным государством, но и, обосновывая право на суверенитет, обвинил папскую корону в том, что Португалия утратила свои заморские владения, была втянута в чуждые ей европейские войны и конфликты, обнищала под гнетом налогов и военных поборов. Испанские короли объявлялись узурпаторами, а испанское правление – тиранией. Как и всякий политический документ декларативного свойства, предназначенный для обнародования, а не для тайного использования, Манифест в стремлении оправдать действия португальцев и пресечь попытки восстановить унию не был и не мог быть объективным.

Тем не менее, обоснованно или нет, документ вобрал в себя большинство точек зрения, выражавших недовольство существующим положением Португалии, и это позволило ему стать подлинным Манифестом сторонников независимости. Вслед ему одно за другим стали появляться сочинения врагов и приверженцев самостоятельности Португалии, искавших обоснования своим доводам и в настоящем, и в прошлом страны.

На кортесах был утвержден порядок престолонаследия, который, по замыслу его создателей, должен был отныне гарантировать стране независимость: чужеземный государь не имел права занимать португальский престол; при отсутствии потомков мужского пола трон мог перейти к дочери короля; при этом заранее отвергались возможные притязания на трон ее супруга; в случае пресечения династии государь из чужеземного королевского дома не мог надеяться на обретение португальского трона иначе, как переехав в Португалию и ни в коей мере не претендуя на объединение корон.

Вновь став суверенным государством, Португалия постаралась как можно скорее восстановить отношения с Европой. В январе-феврале 1641 года Жоан IV отправил послов в Англию, Францию, Швецию, Нидерланды, к папе римскому и др. Во Франции послы встречались и с королем, и с кардиналом Ришелье, давно проявлявшим интерес к португальским делам. В Англии согласие короля принять остановившихся в виду Лондона и просивших об аудиенции португальских послов вызвало негодование, протест и отъезд посла Испании. С Францией, Швецией и Нидерландами были заключены договоры не только о дружбе, но и военной помощи. Вопрос о военной помощи возник не случайно, ибо вплоть до 1668 года Испания отказывалась признать законность отделения Португалии и оружием пыталась восстановить прежнее положение. Но победа сторонников независимости была подтверждена и закреплена в оборонительных войнах, продолжавшихся более 20 лет.

Успех португальского переворота тем более удивителен, если учесть большое число участвовавших в нем людей самых различных интересов и характеров. Это было настоящее чудо конспирации.

ЗАГОВОР СЕН-МАРА ПРОТИВ РИШЕЛЬЕ

Франция. 1642 год

Аристократическая оппозиция кардиналу Ришелье продолжала существовать до самой его смерти. В 1642 году серьезной угрозой его власти стал королевский фаворит Анри Куаффье де Рузе, маркиз де Сен-Map, которого он сам представил Людовику. В то время кардинал полагал, что красивый молодой человек, сын маршала Эффиа, сможет став фаворитом, удовлетворить духовные запросы короля, не представляя угрозы собственным позициям министра.

Сен-Мар в качестве доверенного лица короля сменил некую мадемуазель От-фор, так как Ришелье считал, что она интриговала против него Однако Сен-Мар обладал политическими амбициями, которые вышли на передний план, когда он окончательно вскружил голову королю В девятнадцать лет фаворит удостоился должности главного конюшего – отсюда и пошло прозвище «мсье Главный», по которому его узнавали при дворе.

Сен-Мар собирался жениться на княгине Марии де Гонзаг, опытной честолюбивой придворной кокетке, которая, однако, поставила ему условие, чтобы он получил титул герцога или коннетабля Франции Сен-Мар обратился за помощью к Ришелье «Не забывайте, – холодно заметил кардинал, – что вы лишь простой дворянин, возвышенный милостью короля, и мне непонятно, как вы имели дерзость рассчитывать на такой брак Если княгиня Мария действительно думает о таком замужестве, она еще более безумна, чем вы»

Не произнеся ни слова, Сен-Мар покинул Ришелье, дав клятву отомстить всемогущему правителю страны Первый его шаг закончился еще большим унижением Уступая настойчивой просьбе своего фаворита, Людовик XIII явился на заседание Государственного совета в сопровождении Сен-Мара Король заявил, что Сен-Мару следует познакомиться с правительственными делами и с этой целью он назначает его членом этого высокого учреждения На этот раз пришла очередь Ришелье промолчать Он все же устроил так, чтр на заседании обсуждались совсем маловажные дела Оставшись один на один с королем, Ришелье предупредил Людовика об опасности нахождения в Совете несдержанного и болтливого фаворита, который может с легкостью разгласить доверенные ему государственные секреты Король согласился с этими доводами и как всегда уступил Ришелье.

Хотя Людовик и был увлечен фаворитом, он видел его недостатки и время от времени пенял ему за расточительность и распутный образ жизни Отношения между королем и Сен-Маром прерывались бурными вспышками гнева Временами Ришелье приходилось вмешиваться, к немалому раздражению Сен-Мара, который пришел к мысли о том, что его влияние на короля лишь усилится, если кардинал уйдет в отставку Он умолял Людовика взять на себя ответственность за внешнюю политику Франции и внушал королю, что единственная причина затянувшейся, надоевшей всем войны с Габсбургами – упрямство Ришелье Теперь, после стольких одержанных побед, продолжал Сен-Мар, можно было бы предложить Мадриду и Вене мир на приемлемых условиях и тем самым положить конец страданиям народа Сен-Мар осторожно намекал, что Габсбурги тем охотнее пойдут на уступки, чем скорее будет устранен главный виновник войны – ненавистный всем Ришелье.

Мсье Главный уверял друзей, что однажды Людовик XIII, посетовав на упрямство и неуступчивость своего министра, сказал «Хотел бы я, чтобы против него образовалась враждебная партия, такая, какая существовала в свое время против маршала д'Анкра» Сен-Мар принял эти слова короля как руководство к действию.

Фаворит мог рассчитывать на поддержку Гастона Орлеанского и его друзей Среди них был герцог де Бульонский, сеньор Седана, и Франсуа де Ту, сын знаменитого историка, носившего то же имя, который выполнял роль посредника.

Обсудив ситуацию, заговорщики пришли к выводу, что убить Ришелье – это полдела, важно изменить политический курс В декабре 1641 года заговорщики составили проект тайного договора с Испанией Франция обязывалась разорвать союзные отношения с Соединенными провинциями (Нидерландами), Швецией и германскими протестантами, а также вернуть Испании все захваченные у нее в ходе войны территории Испания, со своей стороны, обещала Гастону военную помощь, а также возвращение военных приобретений во Франции Таким образом, речь шла о восстановлении довоенного status quo с очевидными минусами для Франции, лишавшейся своих традиционных и новых союзников При таких условиях заговорщики уже не могли ограничиться смещением кардинала Гастон Орлеанский намеревался в случае удачи заговора занять престол, Сен-Мар – место Ришелье.

3 февраля 1642 года Людовик XIII в сопровождении Ришелье со всем двором отбыл из Фонтенбло в Лангедок В соответствии с планами летней кампании 1642 года решающим направлением было избрано пиренейское предполагалось овладеть провинцией Руссильон Король решил лично возглавить армию, которая должна была наступать на этом направлении Королева Анна Австрийская осталась в Париже, так же как и некоторые другие участники заговора, в том числе и принцесса де Гонзаг Герцог Бульонский по распоряжению короля отправился в Пьемонт на смену графу д'Аркуру, отозванному во Францию Гастон и Сен-Мар сопровождали Людовика XIII Трудно сказать, случайно или по воле министра-кардинала, но участники заговора оказались разобщенными.

Первым попытался дать отбой герцог Бульонский В беседе с Гастоном Орлеанским он откровенно выразил свои сомнения в способности Испании реально поддержать заговор «Хотим мы того или нет, монсеньор, но после поражения, нанесенного Австрийскому дому, испанцам не на что больше надеяться Граф де Гебриан утвердился на столь выгодных позициях, что их [испанцев] дела в Голландии будут обречены, если голландцы захотят хотя бы немного помочь королю» Испания была озабочена теперь исключительно спасением своих нидерландских провинций.

А Сен-Мар тем временем не оставлял попыток получить от короля формальное согласие на устранение кардинала Он даже признавался, что готов лично убить его, но только с санкции короля Фаворита поддержал капитан королевских мушкетеров де Тревиль, пользующийся полным доверием Людовика XIII Король был шокирован «Но, – писал Людовик канцлеру Сегье, – когда он зашел столь далеко и сказал мне, что пришло время избавиться от моего названного брата, и предложил себя для исполнения, я пришел в ужас и содрогнулся от его злокозненных мыслей»

Так и не добившись письменного согласия короля, Сен-Мар и его друзья решили действовать на свой страх и риск Убийство Ришелье по сигналу мсье Главного намечено было осуществить в Лионе, где король, кардинал и сопровождавшая их многочисленная свита должны были сделать остановку по пути к Руссильону.

17 февраля 1642 года королевский кортеж прибыл в Лион.

Сен-Map сговорился с де Тревилем, руководившим охраной короля, разместить надежных людей в комнатах, прилегающих к кабинету, в котором ежедневно работали Людовик XIII и первый министр. По сигналу Сен-Мара заговорщики должны были ворваться в кабинет и заколоть кардинала прямо на глазах короля.

Воспользовавшись моментом, когда Людовик XIII остался один, Сен-Мар прошел к нему и вновь завел разговор об устранении кардинала. Их разговор становился все более оживленным. Сен-Мар забыл об осторожности.

Внезапно он остановился на полуслове, увидев широко раскрытые от ужаса глаза Людовика XIII Оглянувшись, Сен-Мар увидел за своей спиной кардинала. А за ним – капитана его гвардейцев де Бара. Страх и оцепенение охватили Сен-Мара. Наконец мсье Главный встал со стула и удалился. Позднее он расскажет сообщникам, ожидавшим совсем рядом сигнала, что был во власти какого-то наваждения, парализовавшего сознание, энергию и волю.

Случай был упущен и больше уже никогда не представится ни Сен-Мару, ни кому-либо другому. После инцидента в Лионе кардинал повысил бдительность и уже нигде, включая королевские покои, не появлялся без надежной охраны.

13 марта 1642 года Людовик XIII и Ришелье прибыли в Нарбонн, откуда должны были руководить наступательными действиями французской армии на испанский Руссильон.

Воспользовавшись французским наступлением на Каталонию, Сен-Мар усилил нажим на Испанию.

Его тайный агент, виконт де Фонтрай был удостоен аудиенции у самого Филиппа IV, что должно было подчеркнуть значение, которое в Мадриде придают успеху заговора. После завершения всех формальностей Фонтрай отправился в обратный путь, увозя зашитый в камзоле экземпляр подписанного договора, ратифицированного Филиппом IV, и личное послание короля Испании Гастону Орлеанскому.

Однако даже разослать копии договора заговорщикам, находившимся в тот момент в разных местах, оказалось делом весьма нелегким. Повсюду сновали шпионы кардинала, Сен-Мар, например, подозревал аббата Ла Ривьера, доверенного советника Гастона Орлеанского. И не без основания —Ла Ривьер был агентом Ришелье. Пока искали способы пересылки договора, один экземпляр его очутился в руках кардинала!

Остается тайной, каким образом разведка Ришелье добыла текст договора с Испанией. Исследователи три столетия никак не придут к согласию по этому вопросу.

Некоторые историки даже полагают, что заговорщиков мог выдать сам глава испанского правительства, граф Оливарес, в обмен на определенные компенсации со стороны Ришелье.

Так или иначе, к 11 июня Ришелье располагал достаточным числом доказательств, чтобы действовать против заговорщиков Людовик XIII узнал о заговоре в Нарбонне днем позже. Порядком расстроенный этой новостью, он приказал арестовать Сен-Мара, де Ту и герцога Бульонского. Что касается Гастона Орлеанского, тому было обещано королевское прощение при условии, что он откроет все, что знает. К 7 июля он признал свое соучастие в заговоре, но всю вину за происшедшее возложил на Сен-Мара. Фонтрай успел бежать за границу.

Что же касается герцога Бульонского, то его спасла жена. Герцогиня довела до сведения Ришелье, что, если ее мужа казнят, она сдаст крепость Седан испанцам. Герцог был помилован.

Следствие по делу Сен-Мара шло своим ходом Главный обвиняемый отрицал намерение убить первого министра. Он настойчиво твердил, что никогда не пошел бы на это без приказа короля. Сен-Мар даже рассказал о своих частых беседах с Людовиком XIII на эту тему. Но, конечно, самое тяжелое обвинение – это тайный сговор с врагом, причем с врагом, находящимся в состоянии войны с Францией. За одно только это полагается смертная казнь.

Ришелье решил провести суд со всеми формальностями, предписанными законом. А это было совсем нелегким делом. Ведь разведка Ришелье добыла лишь копию секретного договора, заключенного заговорщиками с Испанией. Кто мог удостоверить аутентичность этого документа? Здесь Ришелье снова использовал предательство герцогов Орлеанского и Бульонского. Он потребовал и получил от них письменные заявления, подтверждающие соответствие копии оригиналу договора.

Но и это было еще не все. Министр ясно дал понять канцлеру Сегье, руководившему процессом, что ожидает вынесения смертного приговора не только Сен-Мару, но и его другу де Ту, которого считал более умным и, следовательно, более опасным врагом. Между тем не было никаких доказательств прямого участия де Ту в заговоре. Он, правда, ездил по поручению Сен-Мара к герцогу Бульонскому, но еще до того, как заговор окончательно созрел. Герцог Буль-онский показал, что его разговоры с де Ту касались лишь плана поездки Гастона Орлеанского в Седан. А брат короля даже засвидетельствовал, что де Ту не раз отговаривал Сен-Мара от организации заговора. Чтобы выполнить приказ кардинала, Сегье и его коллегам не оставалось ничего другого, как сослаться на закон 1477 года, предусматривавший казнь за недонесение о готовящейся государственной измене. Этот закон с тех пор ни разу не применялся, и даже в комиссии, составленной Ришелье, трудно было рассчитывать на то, чтобы собрать большинство голосов в пользу смертного приговора.

Тогда Ришелье предписал организовать провокацию. Сен-Мару было объявлено, что де Ту дает против него показания. А вот если бывший фаворит сам признается во всем, он избежит пытки и смертной казни. После этого Сен-Мар показал, что де Ту было известно об изменнических отношениях с Испанией. На очной ставке с Сен-Маром де Ту признал, что знал о договоре с Мадридом, но только после его заключения. Он добавил, что не говорил об этом в надежде спасти друга, ради которого готов пожертвовать жизнью. Комиссии ничего больше и не требовалось. Правда, несколько судей еще колебались. Если смертный приговор Сен-Мару был вынесен единодушно, то в отношении де Ту голоса разделились. Тогда Сегье, чтобы покончить с нерешительностью некоторых членов комиссии, заявил: «Подумайте, господа, об упреках, которые посыплются на вас, если вы осудите фаворита короля и избавите от наказания вашего собрата, так как он облачен в такую же мантию, как ваша» (де Ту был парламентским советником). Оба обвиняемых были присуждены к обезглавливанию и конфискации имущества. Де Ту был приговорен одиннадцатью судьями из тринадцати, двое отказались послать его на смерть.

В тот же день, 12 сентября 1642 года, они были доставлены в карете на Плас-де-Терра, где при огромном скоплении народа были обезглавлены. Они мужественно приняли смерть, вызвав откровенную симпатию многотысячной толпы, из которой раздавались враждебные кардиналу выкрики и угрозы. «Мсье Главный, – писал Ришелье, – встретил смерть с достоинством и неким притворным презрением к ней, он был высокомерен даже на эшафоте… Господин де Ту встретил смерть с куда меньшим спокойствием, продемонстрировав, однако, глубокую набожность и смирение».

По мнению некоторых современников, разделяемому и отдельными историками, протоколы суда были частично искажены по приказу Ришелье: кардиналу важно было уничтожить следы того, что сам Людовик XIII первое время поощрял интриги Сен-Мара против всемогущего министра. Это обвинение никогда не было доказано.

25 октября Ришелье направил королю письмо, в котором пытался преподать ему уроки, вытекающие из «дела Сен-Мара». Он буквально потребовал положить конец фаворитизму как явлению, представляющему серьезную опасность для государства Король, писал Ришелье, должен управлять, опираясь только на своих министров, полностью доверять им, добиваться исполнения всех принимаемых решений, «время от времени очищать двор от злонамеренных умов… в целях предотвращения зла, которое зачастую ведет к необратимым последствиям (как это было в случае с мсье Главным), когда пренебрегают этой опасностью».

Людовик XIII в течение девяти дней не отвечал своему министру, который 5 ноября направил ему новый «меморандум» с новыми, более откровенными упреками в связи с «делом Сен-Мара». Король по-прежнему молчал.

В течение недели государственный секретарь Савиньи ведет по поручению Ришелье безнадежные переговоры с Людовиком XIII. А здоровье кардинала тем временем ухудшалось с каждым днем.

Наконец король сдался и 20 ноября передал Савиньи письмо, адресованное первому министру. Подтвердив свое полное доверие к нему, Людовик XIII обещал удалить от двора мсье де Тревиля и еще трех человек, замешанных в заговоре Сен-Мара: Тилладе, Ла Салля и Эссара. Все они были отправлены в ссылку с сохранением, правда, пенсий и званий. Король заверил Ришелье, что будет продолжать войну до тех пор, пока не обеспечит Франции мир на выгодных условиях. Ни одно территориальное приобретение в ходе войны не будет возвращено противнику.

Через четырнадцать дней Ришелье умер…

СТРЕЛЕЦКИЙ БУНТ

Россия. 1682 год

27 апреля 1682 года в возрасте 20 лет умер царь Федор Алексеевич. Его преемником мог стать либо Иван, либо Петр. На престол общим согласием всех чинов Московского государства взошел десятилетний Петр, рожденный от второй супруги царя Алексея Михайловича, Натальи Кирилловны Нарышкиной. Четырнадцатилетний Иван, сын царя от первой его супруги, из рода Милославских.

С воцарением Петра при дворе началось усиление Нарышкиных. Это не устраивало другую придворную партию – Милославских, во главе которых стояли царевна Софья и ее фаворит Иван Михайлович Милославс-кий. Обнаружилась и сила, которая могла бы им помочь – стрельцы.

Стрелецкие полки обеспечивали порядок, выполняли карательную службу. Два полка находились на особом режиме и пользовались особыми привилегиями – сопровождали царя в поездках в монастыри, участвовали во всякого рода церемониях. Стрельцы размещались семьями в стрелецких слободах Москвы. Служба была пожизненной, а получаемое от казны жалованье – скудным. Поэтому стрельцы, обремененные семьями, вынуждены были изыскивать дополнительные доходы. Менее обеспеченные промышляли ремеслом, состоятельные совершали торговые сделки.

Стрельцы решили воспользоваться вступлением на престол нового царя и 30 апреля 1682 года обратились к правительству с жалобой на полковника Семена Грибоедова, чинившего им «налоги и обиды и всякие тесноты».

Трон занимал десятилетний ребенок, за спиной которого находилась мать – женщина, по отзыву Б.И. Куракина, совершенно не искушенная в политике: «Сия принцесса доброго темпераменту, добродетельного, токмо не была ни прилежная и ни искусная в делах, и ума легкого». Наталья Кирилловна, не располагавшая опытными советниками и пребывавшая в растерянности, удовлетворила все требования стрельцов. Грибоедова не только отстранили от должности полковника, но и подвергли наказанию батогами; с него велено было взыскать, согласно росписи, поданной стрельцами, присвоенные им деньги и уплатить стрельцам за все выполненные ими работы; его вотчины подлежали конфискации.

Одна уступка повлекла за собой другие. В тот же день правительство вынуждено было удовлетворить требования стрельцов остальных 19 полков.

Стрельцы обнаружили, что они являются хозяевами положения. Неизвестно, кому в лагере Милославских пришла в голова мысль в борьбе с Нарышкиными опереться на стрельцов: то ли опытному интригану Ивану Михайловичу, то ли коварной и честолюбивой Софье Алексеевне, мечтавшей водрузить на свою голову царскую корону. Как бы то ни было, но Милославским и Софье удалось направить гнев стрельцов в угодное для себя русло. Впрочем, осуществлению их замыслов объективно помогла сама Наталья Кирилловна, совершившая в первые дни правления ряд существенных промахов.

По обычаю тех времен, родственники царицы получали пожалования чинами и вотчинами. 27 апреля пять братьев Натальи Кирилловны (Иван, Афанасий, Лев, Мартемьян, Федор) были пожалованы в спальники. Прошло всего пять дней, как было сказано новое пожалование, вызвавшее наибольшие пересуды: 22-летний спальник Иван Кириллович был объявлен боярином, минуя чины думного дворянина и окольничего. Заговорщики же умело использовали ошибки правительства, всячески возбуждая гнев у стрельцов. «Видите, как лезут Нарышкины в гору? Им теперь все нипочем».

Итак, Наталья Кирилловна подверглась натиску с двух сторон: стрельцов и притязавших на корону Милославских. Она не могла рассчитывать на мудрость новоиспеченных спальников и боярина Ивана Кирилловича: и братья, и отец Кирилл Полиевктович не отличались ни умом, ни проницательностью, ни политическим опытом. Единственная надежда Нарышкиных – Артамон Сергеевич Матвеев, воспитатель Натальи Кирилловны, устроивший ее брак с царем Алексеем Михайловичем.

Матвеев проявлял способности в делах не только матримониальных, но и государственных: в последние годы царствования царя Алексея Михайловича он был первым министром и фактическим руководителем правительства. Но после смерти царя был отправлен Милославскими в заточение в Пустозерск. Артамону Матвееву было возвращено боярство и отряжен чиновник, стольник Алмазов, пригласить его немедленно в Москву.

В Москве Матвеев появился только вечером 12 мая. В день приезда ему оказали еще одну милость – возвратили все конфискованные вотчины. Если Наталья Кирилловна с нетерпением ждала приезда Матвеева и практически бездействовала, то Милославские и Софья развили бурную деятельность и, по образному выражению СМ. Соловьева, «кипятили заговор», по ночам в дом к Милославским приезжали представители стрелецких полков, а от покоев Софьи разъезжали по слободам ее эмиссары, не жалевшие ни вина, ни денег на подкуп стрельцов. Боярин Иван Михайлович Милославский нашел себе помощников – родственника Александра Ивановича Милославского, человека «злодейственного и самого грубияна», двух племянников, Ивана и Петра Андреевичей Толстых, «в уме зело острых и великого пронырства и мрачного зла исполненных», как описывает их молодой Матвеев, оставивший записки о событиях того времени. Из стрелецких начальников привлечены были подполковник Иван Цыклер, «кормовой иноземец», и Иван Озеров, из низшего новогородского дворянства. Между рядовыми стрельцами выбрали человек десять поверенных. Посредницей стала казачка Федора Семенова, которая переносила вести от царевны к Ивану Милославскому, от того – в стрелецкие слободы, из слобод – к Софье.

Прибытие в Москву Матвеева нисколько не укрепило позиций нарышкинской «партии». Возможно, Матвеев не оценил меры опасности, нависшей над Нарышкиными. Какие ответные меры замышлял Матвеев, неизвестно. Во всяком случае, до полудня 15 мая не было предпринято что-либо в отношении стрельцов. А в полдень уже было поздно – по зову набата, с развернутыми знаменами к Кремлю двигались вооруженные стрелецкие полки. Пока Матвеев докладывал об этом царице и размышлял, стоит ли закрывать кремлевские ворота и принимать меры для безопасности царской семьи, стрельцы с барабанным боем ворвались в Кремль.

Поводом для внезапного появления стрельцов в Кремле явились слухи о том, что Нарышкины «извели» царевича Ивана. Их распространяли активные сторонники Софьи и Милославских. Старший из Толстых разъезжал по стрелецким слободам и возмущал стрельцов слухами. Он грозил новыми несправедливостями и предсказывал перемены к худшему. Стрельцам внушалось, что их ждут казни, а потому настало время проявить силу.

Узнав о причине волнения стрельцов, царица Наталья вместе с патриархом и боярами вышла на Красное крыльцо с царевичами Иваном и Петром. Внизу бушевало разгневанное войско.

После того как обман обнаружился, среди стрельцов наступило минутное оцепенение, сменившееся новым взрывом их негодования. Несколько стрельцов взобрались по лестнице на крыльцо и стали расспрашивать Ивана, подлинный ли он царевич. Казалось бы, что, убедившись в добром здравии царевича, стрельцы должны были разойтись по домам. Но в том-то и дело, что вопрос о царевиче являлся всего лишь поводом для появления стрельцов в Кремле. Лица, руководившие стрельцами и направлявшие их недовольство против Нарышкиных, подбросили им список «изменников-бояр», подлежавших уничтожению.

Разгулу страстей помогли руководители Стрелецкого приказа отец и сын Долгорукие – бояре Юрий Алексеевич и Михаил Юрьевич. В тот самый момент, когда в толпе стрельцов раздались вопли о выдаче «изменников-бояр», Михаил Долгорукий обратился к ним с грубостью победителя: «Ступайте по домам, здесь вам делать нечего, полно буянить1 Все дело разберется без вас!»

Стрельцы пришли в бешенство. Некоторые из них взобрались на крыльцо, схватили Михаила Долгорукого и сбросили на копья своих товарищей, стоявших внизу. На копья полетели тела других бояр и «изменников», оказавшихся в списке. Среди них – бояре А.С. Матвеев и И М. Языков, стольник Федор Петрович Салтыков, убитый по ошибке вместо брата царицы Ивана Кирилловича другой ее брат, Афанасий Кириллович, думный дьяк Ларион Иванов и др. Стрельцы глумились над убитыми – волокли трупы по земле, выкрикивая: «Вот боярин Артамон Сергеевич, вот Долгорукий, вот думный едет, дайте дорогу!»

Не угомонились стрельцы и на следующий день. 16 мая они востребовали на расправу Ивана Кирилловича Нарышкина. Царевна Софья сказала мачехе: «Брату твоему не отбыть от стрельцов; не погибать же нам всем из-за него». Царица вынуждена была пожертвовать братом Того сначала отвели в застенок Константиновской башни, где подвергли пытке, добиваясь признания в измене. Несмотря на то что Иван Кириллович выдержал пытку, стрельцы вывели жертву на Красную площадь и изрубили на куски. Вслед за Иваном Кирилловичем был казнен царский доктор немец Даниил фон Гаден, обвиненный в отравлении царя Федора. От него тоже пытками добивались признания в злодеянии и не получили желаемых результатов.

Руководителям заговора хотелось, чтобы род Нарышкиных был полностью изведен, и они подсказали стрельцам предъявить царице Наталье Кирилловне новые требования. 18 мая в челобитной на имя Петра они пожелали, чтобы его дед, Кирилл Полиевктович, был пострижен в монахи, а еще через два дня новая «просьба», звучавшая как ультиматум, выслать из Москвы оставшихся в живых Нарышкиных «Просьбы» стрельцов тотчас удовлетворили: всех родственников разослали в дальние края – на Терек и Яик, в Пустозерск держали путь Мартемьян и Лев Кирилловичи.

В итоге майских событий Нарышкины были либо перебиты, либо сосланы. Милославские и Софья стремились теперь закрепить победу юридически. На сцене вновь появляются стрельцы. 23 мая в очередной челобитной они потребовали, чтобы страной управляли оба брата, а 26 мая – чтобы первым царем считался старший из них, Иван Алексеевич. Патриарх совершил в Успенском соборе торжественное молебствие о двух нареченных царях. Бояре и дьяки, державшие сторону Петра, присягнули поневоле второму царю, опасаясь возобновления страшных явлений 15 мая.

Еще через неделю стрельцы объявили через своего начальника, князя Хованского, чтобы царевна Софья Алексеевна взяла на себя управление государством по причине малолетства братьев. Она согласилась, и тотчас во все города полетели известительные грамоты с примером из римской истории, где по кончине императора Феодосия в малолетство сыновей его, Аркадия и Гонория, управляла империей их сестра Пульхерия.

Казалось, Софья достигла желанной цели. Между тем стрельцы вышли из-под влияния Софьи и Милославских. Хозяевами положения в столице стали стрельцы во главе с новым руководителем Стрелецкого приказа Иваном Андреевичем Хованским. Он так умело лавировал, потакая стрельцам и обнадеживая Софью, что летом 1682 года олицетворял власть в Москве.

20 августа 1682 года Софья покинула столицу, прихватив с собой обоих царевичей, и отправилась в сопровождении свиты в Коломенское. Столь решительная мера привела надворную пехоту в смятение, и в Коломенское направилась депутация, цель которой – убедить Софью и ее окружение в ложности слухов, «будто у них, у надворные пехоты, учинилось смятение и на бояр, и на ближних людей злой умысел».

Софья, пока еще не уверенная в своих силах, решила не обострять отношений со стрельцами и дала им уклончивый ответ. В указе, врученном представителям надворной пехоты, сказано: «…им, великим государям, про их умысел, также и про тайные по полку в полк пересылки неведомо», поход в Коломенское предпринят «по своему государскому изволению», аналогичные походы бывали и прежде. Софье надо было выиграть время для мобилизации сил, способных противостоять мятежным стрельцам. Такой силой было дворянское ополчение. От имени царей она и обратилась к дворянам с призывом срочно собираться у стен Троице-Сергиева монастыря.

Сама Софья добиралась к Троице кружным путем, через Звенигород, куда прибыла 6 сентября. В Савво-Сторожевском монастыре ей организовали торжественную встречу. Из Звенигорода царский кортеж повернул в сторону Троицы, с продолжительной остановкой в селе Воздвиженском, откуда Софья и решила нанести стрельцам сокрушительный удар. Ей удалось успешно осуществить коварный план.

Под предлогом торжественной встречи сына украинского гетмана Ивана Самойловича Софья от имени царей предложила боярским чинам, а также стольникам, стряпчим и дворянам московским прибыть в Воздвиженское к 18 сентября. «А которые бояре и окольничие и думные люди в отпуску, и им из деревень своих быть к ним, великим государям, в поход всем к тому же числу». Указ о явке в Воздвиженское получил и Иван Андреевич Хованский, причем подлинная цель вызова князя маскировалась возлагаемой на него обязанностью обеспечить явку бояр и прочих служилых людей, чтобы их «было немалолюдно». Эти грамоты рассылались 14 сентября, а спустя три дня боярину Михаилу Ивановичу Лыкову было велено возглавить отряд стрельцов, стряпчих, жильцов и прочих, чтобы «князя Ивана Хованского и сына ево князя Андрея взять в дороге. и привезти в село Воздвиженское». Боярин Лыков в точности выполнил указ царей: И.А. Хованского изловили под селом Пушкином, а сына его – в собственной деревне.

Приглашением правящей верхушки в Воздвиженское Софья обезглавила стрелецкое движение, лишив его Хованского.

Как только Хованских доставили в Воздвиженское, тут же состоялся суд. В роли судей выступили наличные члены Боярской думы. Они без следствия приговорили отца и сына к смертной казни. Приговор был немедленно приведен в исполнение «в селе Воздвиженском на площади у большой Московской дороги».

Казнь Хованских не сняла напряженности в столице. Софья и оба царя все еще находились в опасности из-за одного просчета царевны – она оставила на свободе младшего сына князя Ивана Андреевича, тоже носившего имя Иван, и племянника князя Ивану Ивановичу удалось бежать в Москву, где он ночью пытался поднять стрельцов на новое выступление уверениями, «будто отец его, князь Иван, и брат его, князь Андрей, казнены напрасно и без розыску». Стрельцы были обеспокоены не столько казнью отца и сына Хованских, сколько слухом о боярах, которые идут к Москве избивать их, стрельцов. Поэтому агитация сына и племянника казненного И.А. Хованского на первых порах имела успех.

18 сентября в полки надворной пехоты был отправлен увещевательный указ, чтобы стрельцы не верили «прелестным и лукавым словам» родственников казненных и проявили благоразумие. Указ заверял стрельцов, что царского гнева на них нет и они могут «безо всякого сумнительства и опасения» положиться на царскую милость.

Убедившись в безопасности пребывания в столице, Софья решила вернуться в Москву. 2 ноября правивший Москвой боярин Головин получил указ о подготовке к торжественной встрече царей и Софьи.

Участники бунта получили сравнительно мягкие наказания: лишь немногие из них были казнены, значительная часть их оказалась на свободе. Софья и Милославские не были заинтересованы в раздувании дела – это принесло бы им сплошные неприятности, ибо только подтвердило бы их явную причастность к бунту. Софья и Милославские благоразумно решили остаться в тени. После усмирения стрелецкого бунта, наступило семилетнее правление Софьи.

ЗАГОВОР СОФЬИ АЛЕКСЕЕВНЫ ПРОТИВ ПЕТРА

Россия. 1689 год

Освоившись с положением правительницы и привыкнув к власти, Софья не собиралась до конца своих дней оставаться правительницей и исподволь готовила дворцовый переворот, с тем чтобы стать самодержицей. Но для этого надо было лишить Петра права на престол. Своему новому фавориту, Федору Шакловитому, она поручила выведать, как отнесутся стрельцы к ее воцарению. Первые шаги в этом направлении Софья и Шакловитый предприняли еще в 1687 году, когда Федор призвал к себе стрелецких начальников, внушавших ему доверие, и «казал им челобитную, чтоб ей, великой государыне благоверной царевне, венчаться царским венцом». Начальники дали уклончивый ответ: «Воля-де в том государская». Софье пришлось отказаться от немедленного выполнения замысла.

Прошло два года, и Софья решила возобновить свои домогательства на трон. Шакловитый велел стрельцам говорить, «будто князь Борис Алексеевич [Голицын] и Лев Кириллович [Нарышкин] с братьями хотят известь великую государыню благоверную царевну Софью Алексеевну». Да и сама Софья жаловалась стрельцам: «Житье-де наше становится коротко, царя-де Иоанна Алексеевича ставят ни во что, а меня-де называют там [в Преображенском] девкою, будто-де я и не дочь царя Алексея Михайловича». Своим главным противником заговорщики считали Б.А. Голицына.

За участие в предполагаемом бунте стрельцам было обещано вознаграждение. В 1689 году рядовые получали по одному-два рубля, командный состав – от пяти до десяти и даже до ста рублей. Более того, стрельцам было дозволено безнаказанно грабить дома убитых. «А как их побьют, – уговаривал стрельцов Шакловитый, – и кто что в домах их возьмет, и то все перед ними, также-де и сыску никакого не будет». Впрочем, сами стрельцы не намеревались довольствоваться ограблением убитых. Доверенное лицо Шакловитого Никита Гладкой говорил стрельцам: «…ныне-де терпите да ешьте в долг, даст-де Бог, будет ярмонка – станем-де боярские дворы и торговых людей лавки грабить и сносить в дуван».

Ночью по улицам Москвы в сопровождении стрелецких капитанов ездил подьячий Матвей Шошин, нарядившийся в такой же белый атласный кафтан, какой носил Лев Кириллович Нарышкин. Шошин хватал стоявших на карауле стрельцов и велел зверски избивать их, поручив вопить одному из спутников: «Лев Кириллович! За что бить до смерти! Душа христианская». Сам ряженый приговаривал: «Бейте-де гораздо, не то-де им будет – заплачу-де им смерть братей своих». Потерпевших доставляли в Стрелецкий приказ, и они там на допросах, введенные в заблуждение маскарадом, показывали, что стали жертвами Льва Кирилловича. Таким способом Софья и ее сторонники пытались вызвать озлобление стрельцов против Нарышкиных. Сторонники Софьи прибегали и к запугиванию стрелецких командиров расправами, если у власти останутся Нарышкины. Шакловитый говорил пятидесятникам. «А мутит-де всем царица Наталья Кирилловна, а перевесть-де нас хотят тем: меня-де хотят высадить из приказу вон, и вас-де, которые ко мне в дом вхожи, разослать хотят всех по городам».

Шакловитый предложил верным стрельцам написать челобитную с просьбой, чтобы Софья венчалась на царство. Большинству стрелецких командиров предложение руководителя Стрелецкого приказа повторить события весны и лета 1682 года показалось рискованным. Они отклонили предложение под благовидным предлогом, что не умеют писать челобитные.

Привлечь стрелецких начальников к заговору не удалось: поговорив, они на том и разошлись, получив от Шакловитого щедрую мзду. Осуществление переворота пришлось на некоторое время отложить, хотя часть стрельцов была готова к решительным действиям.

8 июля 1689 года произошел первый публичный скандал. Во время крестного хода царевна Софья пошла со святой иконой вместе с двумя государями, что было неслыханным делом. Петр потребовал, чтобы царевна не выступала наравне с царями. Софья наотрез отказалась, Петр гневно покинул церемонию и уехал в Коломенское

Назревала решающая схватка в борьбе за власть, и произошла она по внешнеполитическому поводу. Петр отказался подписать манифест о наградах за злополучный второй крымский поход. С большим трудом, после многочисленных просьб, все же удалось уговорить его утвердить манифест. Но когда Голицын и его приближенные явились в Преображенское благодарить за награды, то Петр отказался принять их. Атмосфера накалилась до предела, Софья была вне себя от ярости и от вожделения овладеть всей самодержавной властью. Но для этого надо было устранить Петра. Как это сделать? Семь лет ее правления дали неутешительный итог. Авторитета и славы она не приобрела. Развязка наступила неожиданно.

В ночь с 7 на 8 августа 1689 года в Кремле поднялась тревога, стрельцы взялись за ружья, кто-то пустил слух, что потешные из Преображенского идут в Москву. На Лубянке собрали второй отряд в 300 человек Для чего их поставили под ружье, никто толком не знал. Но двое из тех, что предпочитали Петра, ночью помчались в Преображенское и, разбудив, предупредили царя.

Петр бросился в одной рубашке в ближайшую рощу. Ему принесли одежду и седло, и он всю ночь скакал в сопровождении нескольких человек в Троице-Сергиев монастырь, за толстыми стенами которого семь лет назад укрывалась Софья.

Изнуренный долгой скачкой, Петр прибыл в монастырь утром 8 августа, бросился к архимандриту и рассказал о случившемся, прося защиты. В тот же день в Троицу прибыли в полном боевом порядке преображенцы и семеновцы, а также верный Петру стрелецкий полк Сухарева. Приехала в монастырь и царица Наталья Кирилловна.

Троице-Сергиев монастырь был не только неприступной крепостью с высокими прочными стенами, восемью башнями, над которыми сверкали купола тринадцати церквей. Несколько раз крепость героически выдерживала осаду поляков. Но Троица для русских – еще и святое место, символ и оплот веры и национальной независимости. Уже одно то, что законный царь вынужден был искать убежище в Троице, усиливало негодование против узурпации власти Софьей. Истинным руководителем всей этой борьбы был не растерявшийся Петр, но князь Борис Алексеевич Голицын, двоюродный брат Софьиного фаворита.

В Кремле узнали о бегстве Петра только к концу дня 8 августа Ранним утром Софья в сопровождении отряда стрельцов пошла «на службу» в Казанский собор и только по возвращении, после роспуска стрельцов по слободам, ей сообщили о случившемся в Преображенском.

Возникло два вооруженных лагеря: один находился в Кремле, где в распоряжении Софьи находились стрелецкие полки; другой – в Троице-Сергиевом монастыре с ничтожной вооруженной опорой. Дальнейшие события развивались так, что Софья постепенно утрачивала свой перевес, а Петр его приобретал.

9 августа от имени Петра старшему брату, Ивану, и правительнице Софье была направлена грамота, потребовавшая объяснений причин скопления стрельцов в Кремле 7–8 августа. Софье пришлось оправдываться: первоначально она, дескать, намеревалась отправиться в Донской монастырь, а затем передумала и посетила Казанский собор. Лучшим выходом из создавшейся ситуации Софья считала примирение со сводным братом И в этом направлении предприняла несколько шагов.

13 августа правительница направила к Троице боярина Ивана Борисовича Троекурова с поручением уговорить Петра вернуться в Москву. Троекуров вернулся ни с чем. Затем в монастыре появился «дядька» царя Ивана с таким же поручением, исходившим уже не от Софьи, а от царя. Боярин Петр Иванович Прозоровский тоже не добился успеха. Тогда царевна решила воспользоваться услугами Иоакима, но тот, симпатизируя Петру, остался при нем.

Наконец царевна решилась на последний шаг: 27 августа после молебна в Успенском соборе и посещения Воздвиженского и Чудова монастырей она сама в сопровождении бояр отправилась к Троице, но в пути получила от спальника Петра Ивана Даниловича Гагина предписание вернуться в Москву. Софья ослушалась и продолжала свой путь. В селе Воздвиженском, что в 10 верстах от Троице-Сергиева монастыря, к ней прибыл посланец Петра боярин Иван Борисович Троекуров с требованием вернуться в Москву и с угрозой, что в противном случае с нею будет поступлено «нечестно». Софье пришлось повиноваться 31 августа она возвратилась в столицу, заявив стрельцам. «Чуть меня не застрелили. В Воздвиженском прискакали на меня многие люди с самопалами и луками. Я насилу ушла и поспела к Москве в 5 часов».

Софья отчаянно боролась за власть. Она просит поддержки, жалуется на Петра, на Нарышкиных и на Бориса Голицына. Софья обвиняет их в злых умыслах против нее. Угрозы и обещания наград перемешаны в ее пылких речах с перечислением своих заслуг, в основном мнимых. Любопытно, что царевна больше всего напирает на успехи во внешней политике: «Всем вам ведомо, как я в эти семь лет правительствовала, учинила славный вечный мир с христианским соседним государством, а враги креста Христова от оружия моего в ужасе пребывают». Такими доводами Софья вряд ли могла воодушевить своих сторонников. Все помнили о позорном провале крымских походов.

Попытка царевны разжалобить стрельцов успеха не имела. Вместе с Шак-ловитым Софья не могла удержать в повиновении солдатские и стрелецкие полки. По вызову Петра в Троице-Сергиев монастырь прибывали один за другим командиры солдатских и стрелецких полков с подчиненными им солдатами и стрельцами. Там стрелецкие начальники сообщили царю о тайных совещаниях, созванных Шакловитым, о его попытке совершить дворцовый переворот. Последовало требование, настойчиво трижды повторенное, выдать Шакловитого.

4 сентября в Троицын монастырь прибыли все служилые иностранные офицеры во главе с генералом Гордоном. Перед этим, конечно, посоветовались с послами и резидентами. Это уже выглядело, как признание Европой царем Петра. 6 сентября стрельцы добились от Софьи выдачи Шакловитого и его сообщников Петру. На дыбе после первых ударов кнута заговорщик признался в замыслах убийства Петра и его сторонников; он выдал всех. Шакловитого и двух его самых близких сообщников осудили на смерть. Как сообщает СМ. Соловьев, Петр, не привыкший еще к жестоким нравам тех суровых времен, не соглашался на казнь, и только сам патриарх смог уговорить его. Когда же некие служилые люди потребовали подвергнуть Шакловитого перед казнью самой жестокой пытке, уже не нужной для дознания, то Петр наотрез отказал им.

Софья вскоре была отправлена под стражей в Новодевичий монастырь, а ее фаворит князь Василий Голицын – в ссылку. Иностранные дипломаты срочно послали в свои страны донесения, что в Москве отныне царствует Петр.

Выдача Шакловитого означала, что после продолжавшейся месяц борьбы Софья потерпела полное поражение. Петр и его сторонники вполне овладели положением. Стрельцы вышли встречать ехавшего в Москву царя, в знак покорности легли вдоль дороги на плахи с воткнутыми топорами и громко просили о помиловании.

Еще продолжался розыск над Шакловитым, а Петр, находясь в Троице, отправил брату Ивану письмо с предложением, более напоминавшим требование, отстранить Софью от власти. «Срамно, государь, при нашем совершенном возрасте, тому зазорному лицу государством владеть мимо нас». Под «зазорным лицом» подразумевалась царевна Софья Алексеевна, которая не удостоена была полного имени и названа «С. А.». Далее Петр испрашивал разрешения, «не отсылаясь к тебе, государю, учинить по приказам правдивых судей, а не приличных переменить, чтоб тем государство наше успокоить и обрадовать вскоре». Письмо подводило итоги придворной борьбы и свидетельствовало о торжестве группировки Нарышкиных. Объявленная «зазорным лицом», Софья в конце сентября 1689 года была заточена в Новодевичий монастырь, где провела 14 лет и умерла в 1704 году.

Другим следствием переворота следует считать фактическое отстранение от дел слабоумного брата Ивана. Хотя в письме Петр и выразил готовность почитать своего старшего брата «яко отца», но эти слова имели чисто декоративное значение – управление страной сторонники Петра взяли в свои руки. К царю Ивану «не отсылались» не только тогда, когда формировали новое правительство, но и в последующие годы. Он вплоть до своей смерти номинально исполнял царские обязанности, по традиции присутствовал на приемах посольств, участвовал в церковных церемониях, его имя упоминалось во всех официальных актах наряду с именем Петра.

Петр на всю жизнь запомнил этот суровый урок судьбы и лет через двадцать сказал П. А. Толстому. «Едва ли кто из государей сносил столько бед и напастей, как я. От сестры Софьи был гоним жестоко; она была хитра и зла».

ЯКОБИТСКИЙ ЗАГОВОР ПРОТИВ ВИЛЬГЕЛЬМА III

Англия. 1696 год

В 1688 году штатгальтер (правитель) Республики Соединенных Провинций (Северные Нидерланды) Вильгельм III Оранский осуществил успешную высадку на берегах Британии и стал английским королем. Свергнутый Яков II нашел убежище во французском местечке Сен-Жермен. Людовик XIV поддерживал Якова не столько из любви к нему, сколько из ненависти к Вильгельму III.

Был ли популярен новый король в Англии? Главной его политической опорой были виги, чьим интересам отвечали его мероприятия. Вильгельм совсем не был популярен среди аристократической землевладельческой верхушки и части крестьянства, особенно католического вероисповедания. Налоги, ряд неурожайных лет, большие расходы на армию, на чем наживались военные поставщики, создавали невысокое мнение о нем. *

Не прошло и нескольких месяцев после восшествия Вильгельма на трон, как молва стала с теплотой поминать Якова И. Поговаривали даже, что если бы бывший король обратился в англиканскую веру, его бы ждала триумфальная встреча в Лондоне.

В такой обстановке созрел в 1696 году якобитский заговор, ставивший целью свергнуть новое правительство путем организации покушения на Вильгельма III (тем более что умерла его жена королева Мария, дочь Якова И, и «узурпатора» можно было представлять иностранцем, не имеющим никакого права на английский престол).

В феврале 1696 года в Англию по поручению Якова II тайно прибыл его сын (от Арабеллы Черчилль) Джеймс Фитцджеймс, герцог Бервик, впоследствии получивший широкую известность как французский маршал «Для Бервика не существовало ни своей страны, ни нации, – утверждает историк Е. Черняк, – дворянский космополитизм и преданность католической церкви заменяли ему патриотическое чувство, родину, позволяли без всякого внутреннего надлома, без угрызений совести сражаться против своего отечества, служить планам фактического превращения его в вассала французского короля».

Для соблюдения тайны в Париже было объявлено, что Бервик отправился инспектировать ирландские полки французской армии. На деле он переодетым, на шхуне контрабандистов пересек пролив и высадился на английском побережье. Разведка Вильгельма сразу обнаружила прибытие Бервика Было издано правительственное заявление, обещавшее 1000 фунтов стерлингов за его поимку. Главной задачей Бервика было убедить лидеров якобитов начать восстание, без чего Людовик XIV не соглашался предпринять попытку высадки французских войск в Англии. Однако, как рассказывает Бервик в своих «Мемуарах», он натолкнулся на отказ Якобитские лидеры указывали, что, как только правительство обнаружит приготовления к вооруженному выступлению, оно немедленно пошлет флот блокировать французские гавани, это воспрепятствует отправке десанта и обречет восстание на неудачу.

Находясь в Лондоне, Бервик получил известие о подготовке якобитами покушения на Вильгельма и решил, чтобы не оказаться прямо замешанным в заговоре, немедля покинуть Англию. Добравшись до побережья, он расположился в таверне. Через два часа в комнату ворвалась группа вооруженных людей. Казалось, все было кончено, но Бервик узнал капитана шхуны контрабандистов, разыскивавшего своего пассажира. Вскоре корабль доставил Бервика в Кале. По дороге в Париж он видел заполненные солдатами гавани, готовилось вторжение в Англию.

Заговор, о котором узнал Бервик, был подготовлен другим посланцем Якова II – сэром Джорджем Беркли. Он имел при себе собственноручно написанную Яковом II инструкцию, предписывавшую совершить против Вильгельма III любые действия, которые Беркли сочтет правильными и осуществимыми. Одновременно якобитская разведка переправила поодиночке в Англию около 20 телохранителей Якова И, на решимость которых можно было положиться. Среди них был и бригадир Амброзии Роквуд – потомок одного из участников «порохового заговора». Еще 20 человек Беркли и его сообщники постарались завербовать на месте. План сводился к нападению на Вильгельма, когда он, возвращаясь с охоты в местечке Тернхем-грин, будет переплывать на лодке реку.

15 февраля 1696 года 40 вооруженных всадников поджидали возле Тернхем-грин короля и его небольшую свиту. Близ Дувра было все подготовлено, чтобы зажечь большой костер – условный сигнал, который был бы виден на французском берегу. Но король не появился. Разведка Вильгельма III узнала о заговоре, если верить официальной версии, благодаря добровольному покаянию одного из злоумышленников. Глава секретной службы Бентинк, граф Портленд, был предупрежден одним из заговорщиков, а потом к нему явился молодой католик Пендерграс, который тоже советовал отложить королевскую охоту. Пендерграс, однако, отказывался называть имена заговорщиков, несмотря на личное обещание Вильгельма, что эти сведения будут использованы только для предотвращения преступления. Но правительство знало уже достаточно. Заговор выдал и еще один его участник капитан Фишер Вечером в субботу, 18 февраля, многие заговорщики были арестованы в таверне «Блю посте», но Беркли успел скрыться Один из конспираторов, Портер, сразу же, спасая себя, вызвался стать свидетелем обвинения А Портер был как раз тем лицом, которого не хотел выдавать Пендерграс. Теперь у того тоже исчезли причины молчать. Руководители покушения были казнены.

Известие о раскрытии заговора вызвало большое возбуждение Парламент временно приостановил действие акта о неприкосновенности личности. В одном только Лондоне были арестованы 330 человек Было решено, что в случае кончины монарха парламент не будет считаться распущенным и должен обеспечить установленный после 1688 года порядок престолонаследия.

Однако заговор вызвал потрясения в правительственном лагере, на которые вряд ли первоначально рассчитывали в Сен-Жермене. Наряду с арестами участников покушения были произведены аресты среди оказывавших содействие заговорщикам. В их числе был и Томас Брюс, граф Эйлсбери. Якобиты пытались подкупить свидетелей двух ирландцев, являвшихся агентами секретной службы Портера. Тот принял 300 гиней, но не скрылся, как обещал, а вызвал стражу, арестовавшую агента, через которого он вел переговоры с якобитами, цирюльника Кленси.

В своих показаниях арестованные заговорщики назвали генерала Джона Фенвика. Тот бежал и надеялся добраться до побережья, где его ждал французский корабль. Однако генерала случайно опознали при аресте двух контрабандистов. Но Фенвику снова удалось скрыться. Власти организовали настоящую облаву и наконец нашли его, спрятавшегося в какой-то лачуге. В Тауэре Фенвик чиркнул записку своей жене (это она пыталась устранить неугодных свидетелей против Эйлсбери) с просьбой подкупить присяжных. Одновременно генерал сообщил, что готов открыть все известное ему о заговорщиках. Он обвинил важнейших министров и сановников Мальборо, Рассела, Годолфина и Шрюсбери. Однако генерал не выдал никого из подлинных якобитов, а указал лишь на влиятельных политиков, дававших на всякий случай обещания Якову И. Фенвик, по-видимому, рассчитывал вызвать смятение в правительственных кругах, заставить Вильгельма III расправиться с лицами, влияние которых было крайне важно для упрочения его трона.

Проницательный Вильгельм сразу же понял смысл игры. Король понимал, что показания Фенвика нельзя было признавать истинными, чтобы не вызвать серьезных потрясений. И Вильгельм, находившийся в Голландии, отправил обратно присланные ему показания Фенвика, сообщив, что содержащиеся в них обвинения бессмыслица и они нисколько не могут поколебать его доверие к членам Тайного совета, ставшим жертвами таких обвинений. Все же разоблачения Фенвика вызвали большое возбуждение в парламенте, тем более что они касались не только тори, связи которых с якобитами были известны, но и вигов.

Палата общин вызвала Фенвика для дачи показаний. Якобит также предстал и перед королем. В обоих случаях Фенвик отказался представить какие-либо доказательства своих утверждений. Возможно, что он и не располагал ими, лишь повторяя слухи, ходившие среди якобитов. Своими обвинениями Фенвик не достиг цели и вместе с тем возбудил против себя ненависть влиятельных лиц. Однако для вынесения приговора Фенвику как виновному в измене требовались по закону показания не менее двух лиц. Вначале власти располагали двумя такими свидетелями, но якобитскому подполью удалось подкупить (или запугать) одного из них, и тот поспешно покинул страну Тогда палата общин прибегла к последнему оружию – приняла направленный против Фенвика акт об осуждении. После жарких прений акт был одобрен также палатой лордов и получил подпись Вильгельма III. Джон Фенвик был обезглавлен на Тауэр-хилл.

«Стоит отметить, – подчеркивает Е. Черняк, – что якобиты, с волнением наблюдавшие за парламентскими дебатами по делу Фенвика, не захотели или не имели возможности представить документы, подтверждавшие его слова. Но это еще далеко не значит, что таких документов не было в природе Интересно отметить, что Эйлсбери не подтвердил показания Фенвика После этого Эйлсбери еще некоторое время продержали в Тауэре, пока не утихли страсти, вызванные делом Фенвика, и выпустили на свободу».

ЗАГОВОР ПРОТИВ МЕНШИКОВА

Россия. 1727 год

Падение Александра Даниловича Меншикова открывает череду дворцовых переворотов в России XVIII века. Это был действительно чисто дворцовый переворот, в котором не пришлось участвовать даже гвардейцам.

Петр I в последние годы жизни весьма охладел к фавориту, и мало кто сомневался, что Меншикову грозит опала. Смерть государя не только спасла светлейшего от больших неприятностей, но и позволила ему вновь занять место первого человека у трона. Пришедшая благодаря его усилиям к власти Екатерина до конца своей жизни испытывала сильное влияние Меншикова.

Но Екатерина болела, и многим было ясно, что Меншиков может скоро лишиться высокого покровительства. При всем своем «полудержавном» могуществе со смертью Екатерины он оказывался перед весьма неприятным выбором. Если престол достанется одной из дочерей Петра I и Екатерины – Анне либо Елизавете, то при дворе неимоверно вырастет значение мужа принцессы Анны – герцога Голштинского В том же случае, если трон перейдет к юному Петру, внуку Петра I и сыну его казненного сына Алексея, Меншикову грозила месть со стороны императора за участие князя в деле царевича Алексея. Так что Александру Даниловичу пришлось рисковать.

Меншиков решил женить великого князя Петра и свою старшую дочь пятнадцатилетнюю Машу. Согласие императрицы на этот брак было получено довольно быстро.

Дело в том, что вдова Петра Великого даже на пороге смерти думала больше об удовольствиях. Ей понравился молодой, изящный, красивый жених княжны Меншиковой – сын литовского гетмана граф Петр Сапега. Меншиков заметил, что императрица весьма благосклонно посматривает на Сапегу. Александр Данилович отправился к Екатерине, и они о чем-то долго говорили. Вернувшись домой, светлейший запретил Марии видеться с женихом, а сам Сапега был взят ко двору.

Светлейший, добиваясь брака своей дочери с будущим наследником престола, бросал на произвол судьбы тех, с кем он победил при воцарении Екатерины в 1725 году. Особенно обеспокоился граф Петр Андреевич Толстой. Начальник Тайной канцелярии почувствовал опасность' приход к власти Петра II означал бы для него конец карьеры, а возможно, и жизни.

Тревожились за свое будущее и генерал Иван Бутурлин, приведший ко дворцу гвардейцев в январскую ночь 1725 года, генерал-полицмейстер Петербурга Антон Девиер, обер-прокурор Сената Григорий Скорняков-Писарев. Они ясно видели, что, выдавая свою дочь за великого князя, светлейший их предает.

Толстой, герцог Голштинский, Анна Петровна и другие пытались убедить Екатерину отказать Меншикову и передать престол Елизавете. Но императрица была непреклонна, да и Александр Данилович действовал очень решительно Как-то в разговоре с французским посланником Ж.Ж. Кампредоном он заявил «Петр Андреевич Толстой во всех отношениях человек очень ловкий, во всяком случае, имея дело с ним, не мешает держать добрый камень в кармане, чтобы разбить ему зубы, если бы он вздумал кусаться».

Меншиков приказал именем Екатерины арестовать своего шурина Девиера, который позволил себе неблаговидные высказывания в адрес светлейшего Тотчас нарядили следственную комиссию из послушных Меншикову людей Девиера потащили в застенки, пытали, и он выдал своих «сообщников», среди которых фигурировал и Толстой Начальник Тайной канцелярии был арестован.

Допросы начались 26 апреля 1727 года, а уже 6 мая Меншиков доложил императрице об успешном раскрытии «заговора мятежников» И в тот же день – за несколько часов до смерти – Екатерина подписала подготовленный светлейшим указ о лишении «заговорщиков» чинов, званий, имущества, наказании их кнутом и ссылке в дальние края. Вслед за Антоном 'Девиером, сосланным в Сибирь, на поселение в деревню отправилась и его жена Анна Даниловна – младшая сестра Менши-кова Примечательно, что в комиссии, решавшей судьбу «заговорщиков», восседал один из лидеров родовитой оппозиции – князь Дмитрий Михайлович Голицын.

Меншиков торжествовал победу Но тогда, в мае 1727 года, он не знал, что пройдет всего лишь четыре месяца – и судьба Толстого станет и его судьбой: оба они умрут в одном году – в 1729-м, Толстой – в каземате Соловецкого монастыря, а Меншиков – в Березове, в глухой сибирской ссылке.

«Расправа с Толстым, Бутурлиным, Девиером и Скорняковым-Писаревым принадлежит едва ли не к самым значительным промахам Александра Даниловича, – замечает российский историк Н Павленко – На первый взгляд может показаться, что, отправив противников в ссылку, светлейший укрепил свое положение, ибо соперники сметены и он без помех мог осуществить мечту жизни В действительности Меншиков не укрепил, а ослабил свои позиции, так как ссылкой недавних союзников он создал вокруг себя вакуум – ему теперь не на кого было опереться, и он остался наедине с [вице-канцлером] Остерманом, состязаться с которым в умении плести интриги ему недоставало ни ловкости, ни характера»

Завещание Екатерины (в подлинности которого, впрочем, кое-кто высказывал сомнения) было оглашено на другой день после смерти императрицы – 7 мая Под окнами дворца опять стояли гвардейские полки Но демонстрировать силу не было необходимости – великого князя единодушно признали императором Петром II

Одиннадцатилетний император пожаловал будущего своего тестя званиями полного адмирала, а позже и генералиссимуса 16 мая состоялось погребение императрицы, а 22-го числа все члены Верховного тайного совета, созданного еще в феврале 1726 года и фактически правившего Россией, без каких бы то ни было возражений согласились с волей покойной, касавшейся будущей женитьбы Петра II 24 мая архиепископ Феофан Прокопович совершил обручение юного царя и княжны Марии Александровны Меншиков, казалось, достиг всех своих целей, к тому же ему удалось избавиться от герцога Голштинского, по сути дела, выслав его с женой из России.

Н. П. Вильбоа, француз на русской службе, контр-адмирал, писал «Меншиков удалил от дел и от двора многих, не скрывавших отвращения своего от предложенной женитьбы царя и могших тому воспротивиться; иные даже сосланы были в Сибирь за выдуманные преступления Но или не знал Меншиков нерасположение к нему князей Долгоруких и графа Остермана, из робости и для выигрыша времени казавшихся оправдывавшими все его намерения, или не считал он их опасными, но только он не предпринимал ничего против них и не боялся их, повелевая ими как властитель, не знавший других законов, кроме своей воли Неприлично обращался он и с самым царем, который был еще весьма юн Меншиков стеснил его в самых невинных удовольствиях и не допускал иметь сношений с людьми, наиболее им любимыми прежде, когда он был еще великим князем Словом, Меншиков правил вполне Россиею»

Но 19 июня светлейший князь тяжело заболел, а когда через пять недель с трудом поправился, – все переменилось до неузнаваемости.

За это время Петр II оказался целиком и полностью под влиянием семейства Долгоруких, за спиной которых угадывалась фигура вице-канцлера Остермана Царь пропадал на бесконечных охотах со своим любимцем, девятнадцатилетним Иваном Долгоруким К своей невесте он никогда не был особенно расположен, а тут и вовсе остыл Против Меншикова его настроили так, что он и видеть не желал генералиссимуса.

Меншиков остался в одиночестве, был лишен сообщников, готовых привести в движение гвардию, именем императора действовал не он, а его противники. Петр II являлся всего лишь орудием интриги.

По-видимому, активные действия не входили в расчеты князя Иначе он ни за что бы не уехал из столицы, где только и можно было вести борьбу – расположить к себе гвардию, изолировать Долгоруких.

18 августа он вместе с семьей выехал в Ораниенбаум Правда, Петр тоже уехал – в Петергоф, конечно же, в сопровождении Ивана Долгорукого Меншиков попытался восстановить отношения с Петром и вместе с семьей нагрянул к нему в Петергоф, но встретил холодный прием.

Чем занимался Меншиков в Ораниенбауме с 19 августа по 5 сентября? Распорядок дня оставался прежним, и своим привычкам светлейший не изменял. Он принимал Феофана Прокоповича, несколько раз у него были члены Верховного тайного совета Федор Апраксин, Гавриил Головкин, Андрей Остерман и князь Дмитрий Голицын.

Кажется, главной заботой князя в эти дни было наблюдение за отделкой церкви и подготовкой к ее освящению В церковь он заглядывал много раз, видимо, гордился ее убранством, ибо накануне освящения показывал ее голш-тинскому министру Освящение церкви состоялось 3 сентября На празднование прибыли Апраксин, Головкин, Голицын, но среди гостей, увы, не было главного лица, ради которого были затеяны торжества, – Петра II Среди гостей не видно было и Остермана. Он приобрел расположение Петра и, выполняя обязанности воспитателя и часто находясь с ним в уединении, настраивал его против будущего тестя.

«Остерман, министр умный и просвещенный, – продолжает Вильбоа, – …выбрал время, когда царь был в Петергофе, куда увезли его под предлогом занятия охотою. Остерман, находя сие время удобным для исполнения своего плана, переговорил с сенаторами и гвардейскими офицерами, узнавая их наклонность. Видя в каждом отдельно расположение на все решиться, только бы избавиться от тирании Меншикова, он сообщил другим свой проект и отдельно каждого вразумил, что надобно делать. Начал он внушением князьям Долгоруким для увлечения их в предположенные уже им с сенаторами и гвардейскими офицерами меры, что если бы могли они воспрепятствовать супружеству царя с дочерью Меншикова, все порадовались бы союзу его потом с княжною Долгорукою. Далее говорил он, что надлежало только убедить царя удалиться тайно от Меншикова и явиться Сенату, который Остерманом будет вполне собран в загородном доме канцлера графа Головкина в 2 лье от Петергофа. Молодой Долгорукий, ободренный отцом, взял на себя обязанность привезти царя. Он всегда спал в комнате е. в., и едва увидел он, что все заснули, то предложил царю одеться и выпрыгнуть в окошко, ибо комната была в нижнем этаже и невысоко от земли. Царь согласился и выскочил таким образом из комнаты так, что стража, охранявшая дверь, ничего не заметила. По садам перебежал царь с Долгоруким на дорогу, где ждали его офицеры и чиновники. С торжеством препроводили они его в Петербург…»

8 сентября к Меншикову прибыл курьер Верховного тайного совета с предписанием, не оставлявшим сомнения, что его карьере наступил конец, – ему было запрещено выезжать из дворца. Домашний арест был дополнен царским указом от 9 сентября, объявлявшим все распоряжения, исходившие от Меншикова, недействительными. Указ 9 сентября поставил последнюю точку в повествовании о жизни Меншикова как государственного деятеля.

Советник И. Лефорт сообщал: «Когда царь сюда [в Летний дворец] прибыл, он послал приказ гвардейским полкам не слушаться ничьих приказаний, как только его собственных, которые будут передаваться через гвардии майоров Юсупова и Салтыкова. Царь отправил курьера воротить Ягужинского, бича Меншикова. Царь сказал: „Меншиков, может быть, думает обходиться со мною как с моим отцом, но ему не придется давать мне пощечины“.

Вчера утром царь послал гвардии майора Салтыкова объявить Меншикову домашний арест. Меншиков упал в обморок, ему пустили кровь. Его супруга и сын отправились к царю просить помилования, она встала на колени, но царь остался на своем и, не произнеся ни слова, вышел вон. То же самое она делала у великой княжны Елизаветы и великой княжны Натальи Алексеевны, но они также удалились. Барон Остерман остался в выигрыше. Эта отличная дама, о которой все сожалеют, целых три четверти часа стояла на коленях перед бароном, и ее нельзя было поднять.

Когда царь велел перенести свою мебель в Летний дворец, Меншиков сделал то же самое и со своею, желая там поселиться. Тотчас же получен был приказ мебель отвезти обратно.

Чтобы погубить Остермана, Меншиков выговаривал ему, что это он наущает царя принять иностранную веру, за что он велел бы его колесовать. Нетрудно было оправдаться. Остерман отвечал, что за его поступки его нельзя колесовать, но он знает, кого следовало бы этому подвергнуть.

Салтыков не покидает более Меншикова. <…> Доступ ко двору закрыт для всего семейства и прислуги Меншикова. Он уже написал царю и просил позволения ехать в Украину…»

Остерман в эти дни развил бешеную активность – пришло время пожинать плоды своей интриги. В июле – августе он, как и его воспитанник, ни разу не посетил Верховный тайный совет. Теперь, начиная с 8 сентября, он – непременный участник всех его заседаний.

Энергия и бодрость духа вернулись к Меншикову лишь тогда, когда он понял, что дело его решено. Петербург не видел ни до, ни после, чтобы опальный вельможа отправлялся в ссылку с такой вызывающей торжественностью и пышностью. Собственная свита светлейшего чуть ли не в два раза превосходила караул. «Исполняй свою должность – я на все готов, – отвечал Меншиков офицеру, который явился к нему с указом царя. – Чем больше у меня отнимут, тем меньше останется мне забот. Скажи только тем, кто возьмет отнятое у меня, что я нахожу более достойными сожаления их, нежели себя».

Меншиков покорно последовал в ссылку – вначале в поместье Раненбург Воронежской губернии, а потом – в Сибирь, в Березов, где и умер.

ПЕРЕВОРОТ АННЫ ИОАННОВНЫ

Россия. 1730 год

Ночь с 18 на 19 января 1730 года для многих в Москве была бессонной. В императорской резиденции – Лефортовском дворце – умирал русский самодержец император Петр II Алексеевич. За двенадцать дней до этого – 6 января – он сильно простудился, участвуя в празднике Водосвятия на льду Москвы-реки. Вскоре к простуде прибавилась оспа. Царь бредил, жар усиливался, и в ночь на 19 января четырнадцатилетний Петр II умер. Правнук царя Алексея Михайловича, внук Петра Великого, сын царевича Алексея был последним прямым потомком мужской ветви династии Романовых, восходящей к основателю и первому царю династии Михаилу Федоровичу.

Теперь всех волновал вопрос: кто придет к власти? Будут ли это потомки Петра I от брака с Екатериной I: его двадцатилетняя дочь Елизавета Петровна или двухлетний внук Карл Петер Ульрих – сын тогда уже покойной Анны Петровны и герцога Голш-тинского Карла Фридриха?

А может быть, на престоле окажется новая династия? Именно об этом страстно мечтали князья Долгорукие. Они тоже принадлежали к Рюриковичам, хотя и к их побочной ветви, и почти всегда были в тени. Лишь в короткое царствование Петра II они, благодаря фавору Ивана Долгорукого, выдвинулись на первые роли в государстве и достигли многого: богатства, власти, высших чинов. Особенно преуспел отец фаворита, князь Алексей Григорьевич. Он долго обхаживал юного царя, пока не добился его обручения со своей дочерью и сестрой Ивана, княжной Екатериной Алексеевной Долгорукой. Торжественная помолвка состоялась 30 ноября 1729 года Свадьба же была назначена на 19 января 1730 года. Но смертельная болезнь царя-жениха расстроила их планы. Нужно было что-то делать.

18 января в доме Алексея Григорьевича Долгорукого собрались его родственники на тайное совещание. После недолгих препирательств было составлено подложное завещание, которое решили огласить, как только Петр II навечно закроет глаза. Согласно этому завещанию, царь якобы передавал престол своей невесте, княжне Екатерине Алексеевне Долгорукой. Князь Иван Долгорукий даже расписался за царя на одном из экземпляров завещания.

Тотчас после смерти Петра II в Лефортовском дворце собрался Верховный тайный совет – высший правительственный орган. Кроме четырех верховни-ков: канцлера графа Гаврилы Ивановича Головкина, князя Дмитрия Михайловича Голицына, князей Алексея Григорьевича и Василия Лукича Долгоруких – на Совет были приглашены два фельдмаршала – князь Михаил Михайлович Голицын и князь Василий Владимирович Долгорукий, а также сибирский губернатор князь Михаил Владимирович Долгорукий. Итого, двое из семерых были из клана Голицыных и четверо – из клана Долгоруких.

Как только началось совещание, князь Алексей Долгорукий выложил на стол «завещание» Петра II. Но замысел этот, казавшийся Долгоруким таким тонким и умным, тотчас провалился. Несостоявшегося царского тестя не поддержали ни Голицыны, ни даже фельдмаршал Долгорукий, чье слово старого военачальника было очень весомо. Неминуемо назревавший скандал был прерван неожиданным образом. Слово взял самый авторитетный член Совета – Дмитрий Михайлович Голицын. Речь его была кратка и взвешенна. Отметая династические претензии Долгоруких, он сказал, что «нужно выбрать из прославленной семьи Романовых и никакой другой. Поскольку мужская линия этого дома полностью прервалась в лице Петра II, нам ничего не остается, как обратиться к женской линии и… выбрать одну из дочерей царя Ивана».

Иван V – старший брат и соправитель Петра Великого в 1682–1696 годах – оставил после себя трех дочерей. Екатерину, герцогиню Мекленбургскую, Анну, герцогиню Курляндскую, и Прасковью, царевну. Голицын предложил в императрицы среднюю – Анну. Неожиданное это предложение устроило всех присутствующих – и обиженных Долгоруких, и других сановников, которые боялись прихода к власти потомков Петра I и Екатерины I. Поэтому аргументы князя Дмитрия в пользу подобного выбора показались всем неотразимыми: «Анна вдова, но еще в брачном возрасте и в состоянии родить наследников и, самое главное, она рождена среди нас и от русской матери в старой хорошей семье, мы знаем доброту ее сердца и прочие ее прекрасные достоинства».

Верховники внимательно слушали князя Дмитрия – кандидатура вдовой герцогини Курляндской представлялась им всем идеальной. Анну никто не опасался, наоборот – все надеялись извлечь из ее воцарения немалую для себя пользу. «Виват наша императрица Анна Иоанновна!» – первым воскликнул фельдмаршал Долгорукий, и к нему присоединились другие. (Впоследствии обвиненный в оскорблении чести Ее величества, он был лишен Анной всех чинов и званий и на долгие восемь лет заточен в крепость.)

Дождавшись тишины, князь Голицын сказал, что нужно «себе полегчить, воли себе прибавить», ограничив власть новой государыни в пользу Верховного тайного совета.

Предложение Голицына о выборе на престол такого заведомо слабого правителя, как Анна, при условии ограничения ее власти Советом, состоявшим в основном из «фамильных» – родовитых вельмож, устраивало и Голицыных, и Долгоруких. Это позволяло забыть вражду и соперничество, которые разделяли эти два клана в царствование Петра II.

Осторожный Василий Лукич Долгорукий, правда, засомневался. «Хоть и зачнем, да не удержим!» – «Право, удержим!» – уверенно отвечал Дмитрий Михайлович и предложил закрепить ограничение царской власти особыми условиями – «кондициями», которые должна была подписать новая государыня.

Но все оказалось не так просто. Верховники-аристократы, замыслившие захватить в свои руки судьбу государства, задели сословное самолюбие, во-первых, духовенства; во-вторых – шляхетства, немалочисленного дворянского служащего государству класса, на волю которого они почти не обращали внимания, надеясь заставить его повиноваться своей воле.

Таким образом, решив возвести на престол Анну Иоанновну, верховники хотя и созывали сенат, генералитет и прочих статских чинов до бригадира, но, объявив о желании пригласить на царство Анну Иоанновну, они не говорили о пунктах условий. Сверх того, они задели самолюбие одного из знатных государственных людей, Ягужинского, которого не сочли достойным быть приглашенным к составлению условий, и потому этот Ягужинский, раздраженный пренебрежением к себе, хотя сам прежде заявлял о необходимости ограничения самодержавной власти, стал действовать во вред замыслам верховников и тайно дал заранее знать курляндской герцогине, что на предложения, которые привезут ей от Верховного тайного совета, она должна смотреть, по отношению к вопросу об ограничении самодержавия, как на замысел немногочисленной, а следовательно – не сильной для ее особы партии. Подобно Ягужинско-му действовали и другие сторонники старого самодержавия и противники Верховного тайного совета, в числе которых выделялся А.И. Остерман.

Избранию Анны Иоанновны во многом помог датский посол Вестфален, который, находя воцарение других лиц на русском престоле неблагоприятным для видов Дании, не останавливался ни пред какими средствами для достижения цели: убеждения, шпионство, подкупы – все им было пущено в ход.

Но прежде чем один из членов Верховного тайного совета, князь Василий Лукич Долгорукий, успел прибыть в Митаву с пунктами условий, на которых приглашали курляндскую герцогиню сделаться русскою императрицею, она была уже предупреждена, что эти кондиции можно не соблюдать Она без возражения подписала обещание «все кондиции ей представленные без изъятия сохранять», обязываясь чрез то, во время своего управления государством, без согласия с Верховным тайным советом, не вести войн, не налагать податей и не делать расходов, не жаловать и не наказывать никого. «А буде чего по сему обещанию не исполню, – гласило ее согласие в конце, – и не додержу, то лишена буду короны российской».

Взяв на себя такие обязательства, она отправилась в Москву совсем с другими желаниями и надеждами.

Между тем в старой русской столице был прилив шляхетства, и служившего в армейских полках, и провинциального, как состоявшего на государственной службе, так и не служившего, они съехались в Москву на празднование бракосочетания императора Петра II с княжной Екатериною Долгорукой. Узнав о замыслах верховников-аристократов, шляхетство стало собираться в кружки, толковать о делах и роптать на верховников, некоторые были готовы употребить над верховниками насилие, другие предлагали противодействовать им законными путями.

Верховный тайный совет, отправив к Анне посольство с кондициями, скрывал их содержание от всех. И только после того как вернулся посланный с кондициями в Митаву князь Василий Лукич Долгорукий, созван был весь генералитет во всех чинах до бригадира, сенат, президенты коллегий и прочие статские важные чины, все вельможи, знать, по повесткам от Верховного тайного совета. На собрании было зачитано ответное письмо Анны Иоанновны, из которого следовало, будто она подписала не навязанные ей извне пункты условий, а «пред вступлением на российский престол по здравом рассуждении изобрели мы за потребно для пользы российского государства и к удовольствова-нию верных наших подданных, дабы всяк мог ясно видеть горячесть и правое наше намерение, которое мы имеем к отечествию нашему и верным нашим подданным, а для того елико время нас допустило, написав, каким способом мы то правление вести хощем и подписав нашею рукою, послали в Верховный тайный совет» Письмо это было составлено самим же князем Василием Лукичом Долгоруким, вероятно, при участии князя Голицына, но все было обставлено таким образом, будто вновь избранная императрица приписывает весь план правления собственному почину.

Но все это оказалось напрасным. Тогда как верховники пытались уладить споры и сойтись с шляхетством, – не дремали противники ограничения самодержавия Остерман, притворившись больным, обложенный подушками, натертый мазями, по-видимому, сидел в своей комнате, уклоняясь от дел, а между тем руководил движениями как против верховников, так и против шляхетских проектов. Его план состоял в том, чтобы убедить шляхетство в необходимости обратиться к государыне с прошением уничтожить Верховный тайный совет, восстановить сенат в той силе, какую он имел при Петре Великом, и дозволить шляхетству подать свои соображения для дальнейших государственных преобразований.

Влияние хитрого Остермана и других лиц, благоприятствовавших самодержавию, привело к новым совещаниям между шляхетством за сутки до коронации новой русской государыни – 25-го февраля. На этих совещаниях было решено просить государыню уничтожить тайный совет, восстановить значение сената, уничтожить подписанные ею кондиции и начать царствовать самодержавно по обычаю предков.

25 февраля к императрице явилась делегация шляхетства с князем Черкасским во главе. Подана была императрице челобитная, в которой хотя и выражалась ей благодарность за подписание пунктов, представленных от Верховного тайного совета, однако ж притом сообщалось, что «в некоторых обстоятельствах тех пунктов, находятся сумнительства такие, что большая часть народа состоит в страхе предбудущего беспокойства», и поэтому они просили, «чтоб государыня дозволила собраться всему генералитету, офицерам и шляхетству по одному или по два из фамилий, рассмотреть и все обстоятельства, исследовать согласным мнением по большим голосам, форму правления государственного сочинить и вашему ко утверждению представить». Челобитная была подписана 87 лицами.

Государыня была удивлена: она ожидала провозглашения самодержавия, а ей вдруг подносят челобитную с просьбою обсудить кондиции и шляхетские проекты Князь Василий Лукич Долгорукий начал порицать князя Черкасского за присвоенное право законодателя; но последний напомнил ему, что государыня была вовлечена в обман, уверяемая, что кондиции, которые ей представили к подписи, составлены с согласия всех чинов государства, тогда как они были составлены без ведома и участия шляхетства.

Анна Иоанновна, естественно, колебалась и не знала, на что ей решиться, но ее сестра, находившаяся тогда с нею, Екатерина Иоанновна, герцогиня Меклен-бургская, поспешила подать ей чернильницу с пером и убеждала поскорее написать на поданной ей челобитной, быть по сему. С этим было отпущено шляхетство, и вместе с тем ему вменено в обязанность представить императрице в тот же день результат своих совещаний.

Едва закончился обед Анны с верховниками, как в аудиенц-залу вошла новая делегация шляхетства, предводимая на этот раз уже не Черкасским, а князем Никитой Трубецким. Анне была подана челобитная, составленная в дворцовых комнатах. Она была написана князем Антиохом Кантемиром, и сам автор теперь прочел ее во всеуслышание. В ней шляхетство, в знак благодарности за принятие первой челобитной, просило Анну Иоанновну «принять само-державство таково, каково ее славные и достохвальные предки имели, а присланные ей от Верховного тайного совета и подписанные ее рукою пункты уничтожить». В заключение они просили восстановить прежнее значение сената, дополнив число его членов до 21. «Всепокорнейшие рабы» изъявляли надежду, «что в благорассудном правлении государства в правосудии и в облегчении податей по природному ее величества благоутробию» они презрены не будут.

Императрица обратилась к верховникам за советом, принять ли ей «предлагаемое ее народом». Верховникам ничего более не оставалось, как молча поклониться в знак согласия. Челобитную подписали 1660 человек, – а их, предложивших Анне Иоанновне кондиции, было только восемь.

Тогда Анна Иоанновна приказала принести подписанные ею в Митаве кондиции, и те пункты – вместе с собственноручным письмом, писанным из Ми-тавы к Верховному тайному совету, «ее величество при всем народе изволила, приняв, изодрать». Порвав «Кондиции» и упразднив Верховный тайный совет, Анна Иоанновна тем самым совершила государственный переворот.

В тот же день князь Дмитрий Михайлович Голицын в кругу своих друзей говорил: «Пир был готов, но гости были недостойны его Я знаю, что буду его жертвою. Так и быть, я пострадаю за отечество: я близок к концу моего жизненного поприща, но те, которые заставляют меня плакать, будут проливать слезы долее меня».

ЗАГОВОР МИНИХА ПРОТИВ РЕГЕНТА БИРОНА

Россия, Санкт-Петербург. 1740 год

17 октября 1740 года умерла российская императрица Анна Иоанновна. С ее смертью уходило в прошлое довольно мрачное десятилетие русской истории. Впоследствии оно получило название «бироновщина» по имени фактического правителя Эрнста Иоганна Бирона, герцога Курляндского и Семигальского. В отечественной истории с именем Бирона связывают засилье иностранцев в органах управления, необыкновенный разгул тайного сыска и преследований.

Из всех кандидатов наибольшие шансы стать русским царем имел родившийся 18 августа 1740 года принц Иван Антонович: все знали, что Анна Иоанновна хотела оставить наследником престола своего внучатого племянника. Однако, несмотря на тяжелое состояние, Анна отказывалась подписать срочно подготовленный А.И. Остерманом и другими кабинет-министрами манифест о престолонаследии. Два дня Бирон и его сторонники уговаривали суеверную царицу поставить под ним подпись. Лишь 7 октября манифест был подписан и обнародован.

Сразу после этого развернулась упорная борьба за место регента – ключевое в перспективе царствования ребенка-императора. Главным кандидатом в регенты был Бирон, уже давно стремившийся узаконить свою власть. Но важно заметить, что он хотел стать регентом как бы по желанию дворянства. Боявшиеся всесильного временщика высшие сановники в дни, когда царица могла еще поправиться, сами просили Бирона стать в случае ее смерти регентом, собирали подписи и ходили с депутацией к Анне Иоанновне. Лишь перед самой смертью, уступив просьбам Бирона и его сторонников, она подписала указ. Сразу после кончины Анны завещание было распечатано и оглашено генерал-прокурором Сената Н.Ю. Трубецким, а на следующее утро новому императору Ивану VI Антоновичу и регенту Э.И. Бирону присягнули войска и жители столицы.

Согласно завещанию, до семнадцатилетия Ивана Антоновича Бирон получал практически неограниченную власть во внутренних и внешних делах. Более того, в случае смерти императора и возведения на престол следующего по старшинству сына герцога Бра-уншвейгского регент мог продлить свое регентство.

Немало высших лиц в государстве были заинтересованы в сохранении власти у герцога. Казалось, Бирон мог опереться на своих людей везде: в армии, где заправлял его союзник фельдмаршал Миних, в государственном аппарате (в кабинете министров сидели Бестужев-Рюмин и Черкасский), в секретной полиции (Ушаков служил всегда тому, кто стоял у власти).

Однако Бирон не имел реальной опоры в дворянской среде, среди родственников Ивана VI Антоновича, а также в кругу высших чиновников и генералов. Став регентом, он не сумел погасить недовольство брауншвейгской фамилии, не смог объединиться с А.И. Остерманом, К. Левенвольде и другими влиятельными сановниками.

Если церемония присяги прошла спокойно, то несколько дней спустя платные шпионы и добровольные соглядатаи донесли Бирону, что отец императора Антон Ульрих позволяет себе публично осуждать регента и сомневаться в подлинности акта об учреждении регентства. Доносы свидетельствовали, что в среде чиновничества и гвардии назревает заговор в пользу фактически отстраненных от правления родителей ребенка-императора, и в первую очередь в пользу принца Антона Ульриха.

Бирон действовал решительно и быстро: подозреваемые двадцать человек были арестованы, некоторых допрашивали и пытали. Антона Ульриха заставили написать прошение на имя собственного сына об отставке из армии и гвардии.

Казалось, с оппозицией было покончено. Но роковой удар временщику нанес тот, от кого он меньше всего ожидал – Бурхард Христоф Миних – активный участник возведения его в регенты, а затем и ближайший помощник. Фельдмаршал успел послужить чуть ли не в половине европейских армий, прежде чем оказался на русской службе. Сближение с Андреем Ивановичем Остерманом очень помогло ему выдвинуться при Анне Иоанновне.

Современники полагали, что, поддерживая притязания Бирона в дни болезни Анны Иоанновны, Миних рассчитывал в период его регентства получить чин генералиссимуса и занять ведущее место в управлении империей. Однако Бирон не давал свободы честолюбивому «столпу империи» (как Миних называл себя в мемуарах).

Трудно сказать, отказался бы Миних от принятого решения свергнуть Бирона в случае, если бы ему вовремя сообщили о желании регента заплатить за него все долги. Но в любом случае неожиданное решение фельдмаршала стать на сторону брауншвейгской фамилии, то есть Анны Леопольдовны и ее мужа, говорит прежде всего о том, что Миних хорошо понимал зыбкость положения нового регента.

8 ноября 1740 года Бирон долго беседовал с Минихом. Тот, как всегда, знакомил регента с материалами из разных государственных учреждений и «представлял, что все тихо, смирно и довольно», хотя именно этой ночью готовился к «воинскому предприятию», «походу» на спящего временщика. Впрочем, может быть, Бирон что-то и заподозрил. Позже на следствии он говорил, что Миниху не верил, ибо «нрав графа фельдмаршала известен, что имеет великую амбицию и при том десперат и весьма интересоват» (то есть человек отчаянный и заинтересованный). Признавался он и в том, что боялся гвардейцев…

В ночь на 7 ноября 1740 года Миних с отрядом лишь в 80 гвардейцев направился к Летнему дворцу, резиденции регента. Караулы, состоявшие тоже из гвардейцев, быстро перешли на сторону заговорщиков. После этого Миних приказал своему адъютанту подполковнику К.Г. Манштейну войти во дворец и арестовать Бирона, а при попытке сопротивления убить его.

Манштейн вошел во дворец и, минуя отдающих ему честь часовых и кланяющихся слуг, уверенно и спокойно зашагал по залам, будто бы со срочным донесением к регенту Но по дороге он заблудился, а спрашивать же у попадавшихся навстречу слуг, где спит герцог, опасался. Впрочем, предоставим слово самому Манштейну (он пишет о себе в третьем лице): «После минутного колебания он решил идти дальше по комнатам в надежде, что найдет наконец то, чего ищет Действительно, пройдя еще две комнаты, он очутился перед дверью, запертой на ключ, к счастью для него, она была двустворчатая и слуги забыли задвинуть верхние и нижние задвижки, таким образом, он мог открыть ее без особенного труда. Там он нашел большую кровать, на которой глубоким сном спали герцог и его супруга, не проснувшиеся даже при шуме растворившейся двери.

Манштейн, подойдя к кровати, отдернул занавесы и сказал, что имеет дело до регента, тогда оба внезапно проснулись и начали кричать изо всей мочи, не сомневаясь, что он явился к ним с недобрым известием. Манштейн очутился с той стороны, где лежала герцогиня, поэтому регент соскочил с кровати, очевидно, с намерением спрятаться под нею, но тот поспешно обежал кровать и бросился на него, сжав его как можно крепче обеими руками, [и держал] до тех пор, пока не явились гвардейцы. Герцог, встав наконец на ноги и желая освободиться от этих людей, сыпал удары кулаком вправо и влево; солдаты отвечали ему сильными ударами прикладов, снова повалили его на землю, вложили в рот платок, связали ему руки шарфом одного офицера и снесли его голого до гауптвахты, где его накрыли солдатской шинелью и положили в ожидавшую его тут карету фельдмаршала».

Манштейн, относившийся к Миниху не без иронии, отмечал, что фельдмаршал мог легко захватить Бирона в апартаментах Анны Леопольдовны, куда тот приходил без охраны, и не преодолевать многочисленные караулы, выставленные вокруг дворца, подвергая все предприятие ненужному риску. «Но, – пишет мемуарист, – фельдмаршал, любивший, чтобы все его предприятия совершались с некоторым блеском, избрал самые затруднительные средства».

Аресты, произведенные в ночь переворота, показывают, что число сторонников Бирона, на которых он мог опереться, оказалось ничтожно. Были арестованы младший брат Бирона Густав и кабинет-министр А.П. Бестужев-Рюмин. Кроме того, послали гвардейцев в Москву и Ригу, чтобы захватить старшего брата временщика Карла и зятя временщика генерала Бисмарка. Свержение Бирона застигло врасплох не только иностранных дипломатов, но и правящую верхушку России. Как сообщал английский посол Э. Финч, А.П. Бестужев-Рюмин при аресте недоумевал, «чем навлек на себя немилость регента», а А.М Черкасский явился утром как ни в чем не бывало в апартаменты Бирона на очередное заседание Кабинета министров. Все это, разумеется, облегчило переворот.

Тотчас после ареста Бирона войска были собраны к Зимнему дворцу и присягнули на верность «правительнице великой княгине Анне всея России» – таким стал титул Анны Леопольдовны – матери малолетнего императора.

Победители сразу же занялись перераспределением власти и огромных богатств Бирона На следующий день был обнародован манифест, в котором двухмесячный император Иван VI Антонович вместо свергнутого регента «назначил» правительницей с теми же полномочиями свою мать Анну Леопольдовну. Отец царя был объявлен «императорским высочеством соправителем», генералиссимусом вооруженных сил России. Б.Х. Миних был назначен первым министром, А.И. Остерман – генерал-адмиралом A.M. Черкасский стал канцлером, М.Г. Головкин – вице-канцлером. Рядовые участники переворота получили награды и повышения.

Став первым министром, Миних надеялся занять при Анне Леопольдовне место Бирона. Но сразу после переворота он опасно заболел, а когда в начале 1741 года взялся за дела, то почувствовал, что упустил время и что его обошли, оттеснили от власти. Остерман сумел вернуть себе иностранные дела, Черкасский и Головкин получили внутреннее управление, а у Миниха, как и во времена Бирона, осталось только военное ведомство, да и здесь он оказался в подчинении у генералиссимуса Антона Ульриха. Между принцем и Минихом начались стычки.

Бирона решено было со всем семейством сослать в Сибирь, в Пелым, навечно. Миних заботливо подготовил чертеж дома для своего поверженного врага и послал специального комиссара в Пелым для наблюдения за сибирской новостройкой. Правда, в Сибири Бироны пробыли недолго – новая правительница Елизавета Петровна приказала перевести их в Ярославль.

Исчезновение с политической сцены «нового Годунова» (так Бирон охарактеризован в манифесте 14 апреля 1741 года), нагонявшего страх на всех более десятка лет, развязало руки многим при дворе Оживилось брауншвейгское семейство, надеявшееся закрепиться у власти Если при Бироне осторожный Остерман избегал каких-либо явных демаршей, то теперь и он стал проявлять себя, выступив в роли постоянного советчика неопытной в делах правительницы. Как потом оказалось, главной целью его тонкой интриги было отстранение Миниха от власти и занятие первенствующих позиций при дворе.

Поведение Миниха настораживало брауншвейгцев. Как писал Э. Финч, наиболее близкий ко двору Анны Леопольдовны дипломат, правительница говорила, что «арест бывшего регента вызван скорее расчетами личного честолюбия графа Миниха, чем его привязанностью к ее высочеству»; что она «не в силах… более выносить заносчивого характера фельдмаршала» и ей «известно непомерное честолюбие фельдмаршала, крайняя невоздержанность его характера и его слишком предприимчивый дух, не позволяющий на него положиться».

3 марта 1741 года вконец раздосадованный Миних подал прошение об отставке – к этому приему шантажа незаменимый фельдмаршал прибегал не раз, и всегда с успехом. Но тут правительница, немного поколебавшись, вдруг просьбу удовлетворила.

Отстраненный от власти, Миних тем не менее по-прежнему бывал при дворе. Но для всех было очевидно, что его звезда как политического деятеля закатилась.

После падения Бирона и отставки Миниха власть прибрал к своим рукам Андрей Иванович Остерман.

Склонности Миниха к эффектным поступкам, о которых говорит его адъютант Манштейн, Россия обязана созданием, так сказать, образца военного дворцового переворота. При последующих насильственных переменах правления в России заговорщики сознательно или невольно следовали этому образцу. Менялось число участников авантюры, привносились какие-то особенности в ход событий, но схема, «составленная» Минихом, оказалась удивительно живучей.

Если верить материалам следствия, проводившегося уже при Елизавете, фельдмаршал объяснял солдатам, что в их воле ставить и низлагать императоров, что править будет тот, кого они сами укажут – будь то принцесса Елизавета или герцог Голштинский, ее племянник. Воспользовавшись популярным у гвардейцев именем дочери Петра, фельдмаршал повел их на переворот, нисколько не соответствовавший интересам Елизаветы. Но гвардейцы запомнили слова Миниха о своей власти менять династии, что они хорошо доказали спустя всего лишь год.

ПЕРЕВОРОТ ЕЛИЗАВЕТЫ I ПЕТРОВНЫ

Россия. 1741 год

Глухой ночью 25 ноября 1741 года цесаревна Елизавета Петровна совершила государственный переворот, арестовав младенца-императора Ивана VI Антоновича и его родителей – принца Антона Ульриха Брауншвейгского и Анну Леопольдовну. Переворот этот не был ни для кого неожиданностью – слухи о нем расходились по столице и стали достоянием правительства.

Елизавета, дочь Петра I и бывшей лифляндской крестьянки Марты Скав-ронской (после перехода в православие Екатерины Алексеевны), родилась 18 декабря 1709 года. Брачные отношения Петра I и Екатерины в момент рождения Елизаветы еще не были официально оформлены, что впоследствии повлияло на судьбу Елизаветы.

В августе 1721 года Петр I принял императорский титул, после чего Анна и Елизавета стали именоваться «цесаревнами». Этот титул отделял детей императора от других членов дома Романовых. Петр, сын казненного царевича Алексея, назывался великим князем, а племянница Анна Иоанновна царевной.

После неожиданной смерти Петра II в 1730 году Елизавета оказалась законной наследницей престола, поскольку ее сестра Анна отреклась за себя и своих потомков от прав на российскую корону. Однако Верховный тайный совет, признав Елизавету незаконнорожденной, отказал ей в правах на престол, решив «пригласить на царство» Анну Иоанновну.

После смерти этой правительницы в 1740 году трон наследовал ее двухмесячный внучатый племянник Иван Антонович. В результате заговора фельдмаршала Миниха реальная власть перешла к Анне Леопольдовне, племяннице Анны Ивановны и матери Ивана Антоновича. Новая правительница относилась к Елизавете с симпатией, но та вряд ли платила ей взаимностью. Вероятно, мысль о вступлении на престол уже не покидала цесаревну, которая, по замечанию английского посла, была уже в то время «очень популярна и сама по себе, и в качестве дочери Петра Первого, память которого становилась все дороже и дороже русскому народу».

Государственный переворот Елизаветы Петровны имел важную особенность: как никогда раньше, в нем было заметно участие иностранных держав.

Прибывший в Петербург в декабре 1739 года французский посол Иоахим Жан Тротти маркиз де ла-Шетарди имел секретную инструкцию, в которой ему предписывалось разыскивать тайных сторонников Елизаветы. В Версале надеялись путем переворота изменить внешнеполитическую ориентацию России, находившейся в союзе с враждебными Франции Англией и Австрией. Дипломат имел конкретное задание: разрушить русско-австрийский союз 1726 года. Добиться этого можно было лишь путем смены проавстрийского правительства Анны Леопольдовны.

Ту же цель ставил перед собой и шведский посланник Эрик Матиас Ноль-кен. В Стокгольме, где были очень сильны реваншистские настроения, надеялись, что при ослаблении власти в России и при первом волнении в Петербурге можно добиться пересмотра Ниш-тадтского мира 1721 года и возвращения Швеции Восточной Прибалтики.

Нолькен и Шетарди начали искать те силы, которые были бы в состоянии свергнуть правительство Анны Леопольдовны. И вот осенью 1740 года Нолькен предложил Елизавете простой и ясный план: цесаревна подписывает обращение-обязательство к шведскому королю с просьбой помочь ей взойти на престол, король начинает войну против России, наступает на Петербург и тем самым облегчает переворот в пользу Елизаветы. Для исполнения плана он дает ей сто тысяч экю, а она обещает, в случае успеха предприятия, удовлетворить все территориальные претензии Швеции.

Цесаревна просила выдать ей деньги, в которых она очень нуждалась, Нолькен же настаивал на обратном варианте – сначала письменное обязательство, а потом деньги.

Блистательный и высокомерный, французский посланник маркиз де ла-Шетарди также вел долгие переговоры с цесаревной и ее доверенным лицом лейб-медиком Лестоком в надежде использовать внутреннюю борьбу в России на пользу Франции и ее союзнице Швеции. Он передал Елизавете скромную сумму в две тысячи дукатов. Сумма была незначительна, но все же несколько облегчила финансовые трудности цесаревны.

В тайных переговорах с иностранными дипломатами Елизавета соглашалась принять помощь Швеции, но все попытки Нолькена и Шетарди получить подписанный ею документ с гарантией территориальных уступок не увенчались успехом. П.И. Панин отмечал впоследствии, что «Елисавета не согласилась дать письменного обещания, отзываясь, что крайне опасно излагать на бумаге столь важную тайну, и настояла, дабы во всем положились на слово ее. Последствия показали, что Елисавета Петровна перехитрила лукавого француза и ослепила шведов».

В Стокгольме решили действовать, не дожидаясь от Нолькена подписанных цесаревной бумаг. В июле 1741 года Швеция начала войну против России в Финляндии, указав в качестве одной из ее причин «устранение царевны Елизаветы и герцога Голштинского (сына Анны Петровны) от русского престола и власть, которую иностранцы захватили над русской нацией» В планы шведской правящей верхушки входило отторжение Петербурга и завоевание северных земель России вплоть до Архангельска. Но этим планам не суждено было осуществиться: 23 августа 1741 года Швеция потерпела сокрушительное поражение под Вильманстрандом.

В период тяжелого для народа царствования Анны Иоанновны широкие слои русского общества утвердились во мнении, что все беды происходят от захвата власти «иноземцами». Но если сама императрица была русской, то полунемка Анна Леопольдовна со своим супругом принцем Антоном Ульри-хом Брауншвейгским являлись в глазах народа иностранцами, несправедливо правящими Россией от имени младенца-императора. Массовые симпатии оказались на стороне Елизаветы, «русской сердцем и по обычаям».

Центром движения в пользу дочери Петра I стали казармы гвардейского Преображенского полка. Немало потрудилась для завоевания симпатий гвардейцев и сама цесаревна Она часто проводила время в казармах «без этикета и церемоний», одаривала гвардейцев деньгами и крестила их детей. Солдаты не называли ее иначе, как «матушка».

В 1737 году правительство Анны Иоанновны казнило прапорщика Преображенского полка А. Барятинского за намерение поднять «человек с триста друзей» ради Елизаветы. В 1740 году гвардейцы, арестовывавшие Бирона, судя по признаниям Миниха, ожидали, что власть перейдет именно к Елизавете. Для них дочь Петра превратилась в символ национальной государственности, противопоставляемой засилью «немцев».

Гвардия настроилась на решительные действия. В июне 1741 года несколько гвардейцев встретили Елизавету в Летнем саду и сказали ей: «Матушка, мы все готовы и только Ждем твоих приказаний». В ответ они услышали: «Разойдитесь, ведите себя смирно: минута действовать еще не наступила. Я вас велю предупредить».

Нити заговора не распространялись в сердце высшего общества, и круг сторонников Елизаветы ограничивался в основном «кавалерами» ее двора. В подготовке переворота участвовали И.Г. Лесток, Разумовские, а также братья А.И. и П.И. Шуваловы и М.И. Воронцов. Руководителями заговора являлись Лесток и сама Елизавета.

Великую княгиню Анну Леопольдовну, а также ее министров неоднократно предупреждали о честолюбивых намерениях Елизаветы. Об этом доносили шпионы, писали дипломаты из разных стран Но больше всего первого министра А.И Остермана встревожило письмо, пришедшее из Силезии, из Бреслав-ля. Хорошо информированный агент сообщал, что заговор Елизаветы окончательно оформился и близок к осуществлению, необходимо немедленно арестовать лейб-медика цесаревны Лестока, в руках которого сосредоточены все нити заговора.

Анна Леопольдовна не послушалась тех, кто советовал задержать Лестока. На ближайшем куртаге при дворе 23 ноября 1741 года, прервав карточную игру, правительница встала из-за стола и пригласила тетушку в соседний покой. Держа в руках бреславское письмо, она попыталась приструнить Елизавету посемейному. Когда обе дамы вновь вышли к гостям, они были весьма взволнованы, что тотчас отметили присутствовавшие на куртаге дипломаты. Вскоре Елизавета уехала домой. Как писал в своих «Записках» генерал К.Г. Манштейн, «цесаревна прекрасно выдержала этот разговор, она уверяла великую княгиню, что никогда не имела в мыслях предпринять что-либо против нее или против ее сына, что она была слишком религиозна, чтобы нарушить данную ей присягу, и что все эти известия сообщены ее врагами, желавшими сделать ее несчастливой.»

Вернувшись домой, Елизавета собрала своих сторонников на совещание, на котором было решено произвести переворот вечером следующего дня. Предусмотрительность этого шага подтвердилась, поскольку на другой день гвардейские полки получили приказ выступить из Петербурга на войну со шведами.

24 ноября 1741 года, в 23 часа, Елизавета получила сообщение, что гвардейцы готовы поддержать ее «революцию» Лесток послал двух наблюдателей к Остерману и Миниху разузнать, не забили ли там тревоги. Ничего подозрительного они не заметили. Сам Лесток отправился в Зимний дворец.

Вернувшись к Елизавете, Лесток нашел ее молящейся перед иконой Богоматери. Впоследствии было высказано предположение, что именно в эту минуту она дала обет отменить смертную казнь, в случае удачи опасного предприятия.

В соседней комнате собрались все ее приближенные Разумовские, Петр, Александр и Иван Шуваловы, Михаил Воронцов, принц Гессен-Гомбургский с женой и родные цесаревны: Василий Салтыков, дядя Анны Иоанновны, Скав-ронские, Ефимовские и Гендриковы.

Цесаревна надела кавалерийскую кирасу, села в сани и по темным и заснеженным улицам столицы поехала в казармы Преображенского полка. Там она обратилась к своим приверженцам: «Други мои! Как вы служили отцу моему, то при нынешнем случае и мне послужите верностью вашею!» Гвардейцы отвечали: «Матушка, мы готовы, мы их всех убьем». Елизавета возразила: «Если вы хотите поступать таким образом, то я не пойду с вами». Понимая, что ненависть ее сторонников обращена против иностранцев, она сразу же объявила, что «берет всех этих иноземцев под свое особое покровительство».

Гренадеры были давно подготовлены к «революции» Елизаветы. Предварительные разговоры, намеки доверенных цесаревны, деньги и обещания, которые они щедро раздавали, сделали свое дело наилучшим образом.

Выйдя из саней на Адмиралтейской площади, Елизавета в сопровождении трехсот солдат направилась к Зимнему дворцу Солдаты нервничали, спешили, цесаревна с трудом шла по снегу Вот тогда-то гренадеры подхватили ее на свои широкие плечи и внесли в Зимний дворец.

Все входы и выходы тут же были перекрыты, караул сразу же перешел на сторону мятежников. Гренадеры устремились в императорские апартаменты на втором этаже. Солдаты разбудили и арестовали Анну Леопольдовну и ее мужа Антона Ульриха Шетарди в своем донесении во Францию отмечал: «Найдя великую княгиню правительницу в постели и фрейлину Менгден, лежавшую около нее, принцесса [Елизавета] объявила первой об аресте. Великая княгиня тотчас подчинилась ее повелениям и стала заклинать ее не причинять насилия ни ей с семейством, ни фрейлине Менгден, которую она очень желала сохранить при себе Новая императрица обещала ей это» Миних, которого примерно в те же минуты невежливо разбудили и даже побили мятежники, писал, что, ворвавшись в спальню правительницы, Елизавета произнесла банальную фразу: «Сестрица, пора вставать!» Кроме этих версий есть и другие. Авторы их считают, что, заняв дворец, Елизавета послала Лестока и Воронцова с солдатами на «штурм» спальни правительницы и сама при аресте племянницы не присутствовала.

Анна Леопольдовна с Антоном Ульрихом спустились из апартаментов на улицу, сели в приготовленные для них сани и позволили увезти себя из Зимнего дворца.

Не все прошло гладко при «аресте» годовалого императора Солдатам был дан строгий приказ не поднимать шума и взять ребенка только тогда, когда он проснется. Около часа они молча простояли у колыбели, пока мальчик не открыл глаза и не закричал от страха при виде гренадеров. Кроме того, в суматохе сборов в спальне уронили на пол четырехмесячную сестру императора, принцессу Екатерину. Как выяснилось впоследствии, от этого удара она оглохла.

Императора Ивана Антоновича принесли Елизавете, и она, взяв его на руки, якобы сказала – «Малютка, ты ни в чем не виноват!» Что делать с младенцем и его семьей, никто толком не знал. Так с ребенком на руках Елизавета поехала в свой дворец.

Вернувшись домой, она направила во все концы города гренадер, в первую очередь в места расположения войск, откуда они привезли новой государыне полковые знамена. За всеми вельможами послали курьеров с приказанием немедленно явиться во дворец.

К утру 25 ноября 1741 года были готовы форма присяги и манифест, в котором провозглашалось, что Елизавета I Петровна вступила на престол «по законному праву, по близости крови к самодержавным. родителям». Над этими документами потрудились канцлер князь A.M. Черкасский, секретарь Бреверн и А П. Бестужев-Рюмин.

Вызванные и построенные у Зимнего дворца полки принесли присягу. Солдаты прикладывались сначала к Евангелию и кресту, потом подходили к праздничной чарке. Под приветственные крики «Виват», залпы салютов с бастионов Адмиралтейской и Петропавловской крепостей Елизавета торжественно и чинно проследовала в свою резиденцию.

28 ноября был издан второй манифест, в котором право дочери Петра I на российскую корону подкреплялось ссылкой на завещание Екатерины I Иван Антонович был объявлен незаконным государем, не имевшим «никакой уже ко всероссийскому престолу принадлежащей претензии, линии и права». Монеты с его изображением были изъяты из обращения, а множество листов с присягой на верность ему публично сожжены на площадях «при барабанном бое».

ПЕРЕВОРОТ ЕКАТЕРИНЫ II

Россия. 1762 год

Со смертью императрицы Елизаветы Петровны в декабре 1761 года пресеклась династия Романовых Престол перешел к Карлу-Петру-Ульриху, успевшему за короткое правление дать начало новой династии – Романовых-Голш-тейн-Готторпов С именем голштинского принца, внука Петра Великого и Карла XII, связывалось множество надежд и беспокойств. В 1745 году великого князя женили на троюродной сестре – шестнадцатилетней принцессе Софии Августе Фредерике из мелкого княжества Ангальт-Цербст. После принятия православия принцессе дали имя Екатерины Алексеевны.

Переход трона к Петру III прошел спокойно – без попыток Екатерины этому противодействовать. По-видимому, свою роль сыграла беременность великой княгини – в апреле 1762 года у нее родился сын от Григория Орлова – будущий граф Алексей Бобрин-ский.

Уже через полгода после воцарения Петра общество было настроено против него. Духовенство выражало недовольство секуляризацией церковных земель, в результате по стране распространились слухи о пренебрежении царя основами православия, о том, как Петр III, громко смеясь, ходит по церкви во время службы, да и вообще собирается ввести в России лютеранство. Гвардия не одобряла планов императора отправить ее на войну с Данией. Промышленники выступали против запрета на покупку крепостных к заводам. Чиновников беспокоила непредсказуемость Петра. Да и дворянство, поначалу вознамерившееся отблагодарить его за Манифест о вольности сооружением золотой статуи императора, быстро поняло, что ничего хорошего от Петра ждать не приходится.

Национальные чувства русских людей оскорбляло подчеркнутое благоговение императора перед прусским королем, недавним противником России, потерпевшим от русской армии сокрушительное поражение. Петр демонстративно ходил в прусском военном мундире, носил на груди прусский орден, а на руке – перстень с миниатюрным портретом Фридриха и гордился тем, что король сделал его генерал-майором прусской армии.

Екатерине Алексеевне приходилось нелегко. Французский посланник Бре-тейль писал. «Положение императрицы самое отчаянное, ей выказывают полнейшее презрение. Император удвоил внимание к девице Воронцовой. Он назначил ее гофмейстериною Она живет при дворе и пользуется чрезвычайным почетом…»

Привязанность Петра к Елизавете Романовне Воронцовой была сильной и глубокой. Именно в этом и заключалась опасность для Екатерины. Фаворитку поддерживал влиятельный при дворе клан Воронцовых во главе с ее дядей – канцлером Михаилом Илларионовичем. В письме барону Остену в июне 1762 года сама Екатерина писала, что Воронцовы замыслили заточить ее в монастырь и посадить на престол рядом с Петром свою родственницу.

Друзья Екатерины предлагали ей, используя всеобщую ненависть к Петру, свергнуть его, заточить в каземат, чтобы самой править как самодержице или как регентше при малолетнем императоре Павле I. Тот же Бретейль сообщал: «Я полагаю, что императрица, смелость и горячность коей мне известны, решится рано или поздно на крайние меры. У нее есть друзья, которые стараются успокоить ее, но они решатся для нее на все, ежели она того потребует».

Среди наиболее активных заговорщиков – гвардейские офицеры во главе с пятью братьями Орловыми, шеф Измайловского полка, президент Академии наук граф К. Разумовский; воспитатель великого князя Павла, опытный дипломат Н. Панин и его брат генерал П. Панин, их племянница княгиня Е. Дашкова, родная сестра фаворитки Петра III M. Воронцова, и ряд других.

У каждого из них были свои резоны способствовать перевороту. Так, Николай Панин рассчитывал, что Екатерина станет лишь регентшей до совершеннолетия его воспитанника Павла. Братья Орловы надеялись, что возведение на трон Екатерины возвысит их, а может быть, даже приведет к ее браку с Григорием. Юная и романтически настроенная Дашкова просто сочувствовала обиженной и униженной мужем императрице, а Разумовский, как утверждала впоследствии сама Екатерина, был в нее слегка влюблен.

Вокруг Петра III быстро сгущалась атмосфера заговора, что ощущал даже его ближайший друг король Фридрих, настоятельно рекомендовавший ему принять меры безопасности Но Петр отвечал королю: «Если б русские хотели сделать зло, то могли бы уже давно его сделать, видя, что я не принимаю никаких предосторожностей. Могу вас уверить, что, когда умеешь обходиться с ними, то можно быть покойным на их счет».

План братьев Орловых заключался в том, чтобы по испытанному образцу петербургских дворцовых революций захватить императора в его покоях, объявить его низложенным и тем самым ограничить событие пределами императорского дворца. Этот план не был исполнен, поскольку Петр III неожиданно покинул Петербург и отправился в летнюю резиденцию Ораниенбаум на Финском заливе, примерно в 40 километрах от города. Из-за этого выступление против императора было перенесено из стен дворца в гвардейские казармы и на улицы Петербурга.

Срок переворота невольно определил сам Петр III, отдав гвардии приказ готовиться к выступлению в поход против Дании. Кроме того, приходилось считаться с возможностью ареста Екатерины и заключения ее в монастырь.

12 июня император отправился в Ораниенбаум, оставив жену и сына в столице. 17 июня Екатерина также покинула Петербург и прибыла в Петергоф, поручив Павла заботам воспитателя Николая Панина. 19 июня императрица посетила мужа в Ораниенбауме, где присутствовала на театральном представлении, во время которого Петр играл на скрипке. Затем она вернулась в Петергоф.

В ночь на 28 июня Екатерина была разбужена Алексеем Орловым, братом ее любовника, сообщившим, что необходимо действовать немедленно, поскольку арестован один из заговорщиков, гвардейский офицер Петр Пассек. Орлов произнес исторические слова: «Пора вставать, все готово, чтобы провозгласить вас1»

Чуть раньше Федор Орлов сообщил Кириллу Разумовскому, что брат Алексей собирается ехать за Екатериной в Петергоф, чтобы доставить ее в Измайловский полк, где много расположенных к императрице офицеров. Разумовский как президент Академии наук тут же распорядился привести академическую типографию в полную готовность, чтобы начать печатать манифест о восшествии на престол императрицы Екатерины II. Поскольку Екатерина не хотела довольствоваться ролью регентши при своем сыне, в манифесте, опережая события, говорилось, что ее верноподданные уже принесли ей клятву верности как «императрице и самодержице всея Руси».

Из Петергофа Екатерина помчалась в Петербург с такой скоростью, что по дороге пришлось менять загнанных лошадей. В столице ее встретил Григорий Орлов и доставил прямо в казармы Измайловского гвардейского полка.

У слободы Измайловского полка коляску окружили гвардейцы, оглушительно крича здравицы «матушке». Тут же священник привел солдат и офицеров к присяге, и во главе с графом Разумовским измайловцы двинулись вслед за коляской к казармам Семеновского полка. Вскоре к ним присоединились пре-ображенцы.

При выезде на Невский проспект императрицу приветствовала в полном составе Конная гвардия с развернутым знаменем Народ встречал ее радостными криками: кабатчикам было велено отпускать выпивку бесплатно. Город был охвачен всеобщим ликованием, и лишь несколько офицеров остались верны присяге Петру III. Они были арестованы, но с благополучным завершением переворота освобождены и по большей части продолжили службу новой государыне.

В 9 часов утра Екатерина в сопровождении группы офицеров прибыла в переполненный Казанский собор. Высшее руководство последовало примеру полкового клира, и под звон колоколов церковь благословила вновь провозглашенную императрицу как самодержицу Екатерину II. Затем собравшиеся в Зимнем дворце высшие сановники империи, члены Сената и Святейшего синода, придворные чины и генералы принесли присягу императрице.

Уже к 10 часам утра церемония восшествия Екатерины на престол завершилась. Тотчас же весть о смене правления и приказ о возвращении были посланы вдогон трех полков, уже выступивших в поход на Данию. Гонцов отправили также в Кронштадт, Ливонию и Померанию, где находились значительные воинские соединения, к помощи которых мог попытаться прибегнуть Петр.

Весьма вероятно, что многие подданные Екатерины, принося ей присягу, считали, что ее супруга нет в живых. «Повсюду уже распускали слух, будто император накануне вечером упал с лошади и ударился грудью об острый камень, после чего в ту же секунду скончался», – сообщал советник датского посольства Шумахер.

В объявленном манифесте о нем не было ни слова. Екатерина лишь заявила в весьма туманной формулировке, что «Мы были вынуждены, в конце концов, прибегнуть к Господу и его справедливости и, исполняя общее и нелицемерное желание всех подданных, взойти на Наш верховный русский императорский трон».

А чем же занимался в это время Петр III? Утром император прибыл в Петергоф, где намечалось праздновать его именины. Но Екатерины там не оказалось. Петр вернулся в Ораниенбаум и стал одного за другим направлять вельмож в Петербург выяснить, что происходит. Посланцы уезжали и не возвращались. Узнав о перевороте, большинство из них сразу же принесло присягу Екатерине. Лишь во второй половине дня Петр III узнал о перевороте в Петербурге. В его свите находились канцлер Воронцов, вице-канцлер Голицын, фельдмаршал Миних, прусский посланник барон фон дер Гольц.

Когда принялись обсуждать ответные меры, один из советников предложил императору немедленно отправляться в Петербург, выступить перед войсками и перед народом и настаивать на своих неоспоримых правах. Однако Петр III не решился на этот рискованный шаг.

Император направил указ в Кронштадт, чтобы немедленно прислали в Петергоф три тысячи солдат; такой же указ получили и негвардейские полки, стоявшие в столице, – Астраханский и Ингерманландский. Им он приказал срочно маршировать в Ораниенбаум. В случае успеха замысла Петра и его окружения поход Екатерины с веселыми гвардейцами мог бы закончиться не так триумфально.

Однако Петр упустил время, и когда он сел на галеру и подошел к кронштадтской гавани, вход в нее был уже перекрыт бонами, а караульный мичман Михаил Кожухов в ответ на приказ императора пропустить его в гавань прокричал, что теперь уже нет Петра III, а есть только Екатерина П. Это означало, что эмиссары Екатерины поспели в Кронштадт раньше, чем люди императора. Выход в открытое море также был перекрыт вооруженным кораблем.

После безуспешной попытки найти защиту в крепости Кронштадт Петр отказался даже от бегства через Лифляндию в Пруссию. В полуобморочном состоянии и, как передают, почти неспособный говорить, он возвратился в Ораниенбаум.

Между тем Екатерина во главе войск выступила из Петербурга, чтобы арестовать незадачливого супруга. С ней была значительная сила: три пехотных гвардейских полка, конногвардейцы, полк гусар и два полка инфантерии. Впрочем, опасаться серьезного сопротивления со стороны голштинцев не приходилось по причине их крайней малочисленности. «Была ясная летняя ночь, – писал один из первых биографов императрицы А. Г. Брикнер.»– Екатерина, верхом, в мужском платье, в мундире Преображенского полка, в шляпе, украшенной дубовыми ветвями, из-под которой распущены были длинные красивые волосы, выступила с войском из Петербурга, подле императрицы ехала княгиня Дашкова, также верхом и в мундире: зрелище странное, привлекательное, пленительное. Эта сцена напоминала забавы Екатерины во времена юношества, ее страсть к верховой езде, и в то же время здесь происходило чрезвычайно важное политическое действие: появление Екатерины в мужском костюме, среди такой обстановки, было решающим судьбу России торжеством над жалким противником, личность которого не имела значения, сан которого, однако, оставался опасным до совершенного устранения его».

Когда утром 29 июня войска подошли к Стрельне, Екатерина встретилась с вице-канцлером князем A.M. Голицыным. Он передал ей письмо от Петра III, в котором тот просил у жены прощения за обиды и обещал исправиться. Отвечать на него императрица не стала, а Голицын принес ей присягу и присоединился к свите.

В Петергофе посланник Петра передал императрице записку, в которой Петр обещал отказаться от престола в обмен на небольшую пенсию, голштинский трон и фрейлину Воронцову. В ответ Екатерина отправила своему супругу акт об отречении, который он должен был переписать и поставить свою подпись. Сановные фразы этого акта гласят: «За короткое время моего самодержавного правления я понял его тяжесть и груз, которые непосильны для меня. Этим я торжественно объявляю без ненависти и без принуждения не только Российской империи, но и всему миру, что я отказываюсь от правления Российской империей до конца моих дней. Пока я жив, я не хочу править Российской империей ни как самодержец, ни в какой-либо иной форме и никогда и ни с чьей помощью не буду этого добиваться. В этом я искренне и без лицемерия клянусь перед Богом и всем миром».

К обеду Григорий Орлов привез из Ораниенбаума в Петергоф собственноручное отречение поверженного и униженного Петра III. Сам император был арестован и доставлен в поместье Ропша под надзор Алексея Орлова, капитана Петра Пассека и князя Федора Барятинского Предполагалось, что пленник поживет там несколько дней, пока ему не приготовят покои в Шлиссельбурге.

Таким образом, переворот свершился, бедная немецкая принцесса София Августа Фредерика по прозвищу Фике превратилась в Ее Императорское Величество самодержицу Всероссийскую Екатерину Вторую! Екатерина ощущала в себе способности и желание править, ей казалось, что она сумеет прославить и себя и страну. «Счастье не так слепо, как его себе представляют, – скажет она позднее в своих „Записках“. – Часто оно бывает следствием длинного ряда мер, верных и точных, не замеченных толпою и предшествующих событию. А в особенности счастье отдельных личностей бывает следствием их качеств, характера и личного поведения».

Полки вернулись в столицу. Воскресенье 30 июня стало днем всеобщего ликования и пьянства Народ, а особенно чувствовавшие себя героями дня солдаты-гвардейцы не удовлетворились бесплатно выдававшейся с государственных складов водкой и разграбили несколько частных водочных лавок. Два года спустя императрице пришлось выплатить пострадавшим возмещение в размере 24 300 рублей.

Вскоре Екатерина II выпустила следующий манифест: «На седьмой день после того как Мы взошли на всероссийский престол, Мы получили известие, что бывший император Петр III… заболел тяжелыми коликами. Памятуя о Нашем христианском долге и о священных заповедях, которые предписывают Нам заботу о жизни ближних, Мы сразу же приказали послать ему все, что… необходимо для скорейшей врачебной помощи Но к Нашему величайшему горю и сердечной скорби вчера вечером Мы получили известие, что он по воле Высочайшего Господа усоп».

Современникам и в России, и за границей было тяжело поверить в правдивость этого рассказа Даже сын Екатерины, Павел считал, что она приказала убить его отца. После смерти императрицы он нашел в ее письменном столе сообщения Алексея Орлова, которые ее относительно оправдывают. Орлов писал 2 июля: «Матушка, милостивая государыня, здравствовать Вам мы все желаем несчетные годы. Мы теперь., благополучны Только наш очень занемог, и схватила его нечаянная колика, и я опасен, чтоб он сегодняшнюю ночь не умер, а больше опасаюсь, чтоб не ожил». И далее Орлов поясняет, в чем опасность выздоровления бывшего императора: «Первая опасность – для того, что он все вздор говорит, и нам это нисколько не весело. Другая опасность, что он действительно для нас всех опасен для того, что он иногда так отзывается, хотя в прежнее состояние быть».

Второе письмо Орлова датировано 6 июля. «Матушка, милосердная императрица1 Как мне объяснить, описать, что произошло. Ты не поверишь своему верному рабу, но я скажу правду, как перед Богом… Матушка! Я готов к смерти, но сам не знаю, как произошло несчастье. Матушка! Его больше нет в живых… Он заспорил за столом с князем Барятинским; мы не смогли их разнять, и вот его уже не стало… Имей милость ко мне и ради моего брата. Я света белого не хочу видеть Мы рассердили Тебя и навеки погубили наши души».

Чтобы опровергнуть сразу же возникшее подозрение в отравлении, Екатерина приказала вскрыть тело Петра, но «не нашли ни малейшего следа отравления».

Можно предположить, что недавно взошедшая на трон путем государственного переворота императрица прямо не требовала убить своего свергнутого супруга. Но ее окружение знало, что она «считала необходимым устранение Петра» (Бильбасов) Так что это убийство было для нее очень кстати, даже если она осознавала, что мировое общественное мнение будет подозревать ее в убийстве супруга Екатерина прилагала большие усилия, чтобы очиститься от этих подозрений, разыгрывала из себя не только глубоко удрученную, но и великодушную, и обратилась к своим «верным подданным» с «материнским словом», чтобы они «без неприязни простились с его прахом и посылали Господу благоговейные молитвы о спасении его души». Как ни странно, она выставила тело для всеобщего обозрения, хотя согласно многочисленным совпадающим свидетельствам лицо мертвого было совершенно черным, а шея до самых ушей закрыта шелковым шарфом Публично было объявлено, что бывший император скончался «от геморроидальных колик»

В погребении убитого Екатерина не участвовала Для широкой публики это обосновывалось опасностью для ее здоровья. Панин по всей форме просил Сенат, чтобы он «в своей заботе о Ее величестве покорнейшим образом предложил ей» не участвовать в похоронах Сенат одобрил предложение Панина, а императрица его исполнила.

Петр III был погребен в церкви Александро-Невской лавры без надгробья и без надписи Никто из участников инцидента в Ропше не был наказан, наоборот, по прошествии некоторого времени Екатерина явила свое «кроткое милосердие» Братья Орловы получили графское звание Лейтенант Алексей Орлов был назначен секунд-майором Преображенского гвардейского полка в чине генерал-майора и получил от своей милостивой императрицы в подарок 800 душ.

Екатерина достигла всего, чего желала, она обошла законного наследника – своего сына Павла – и без всяких законных оснований заняла престол.

ПЕРЕВОРОТ ГУСТАВА III

Швеция. 19 августа 1772 года

В истории Швеции XVIII века вряд ли найдется более загадочная и интересная фигура, чем Густав III, – «просвещенный деспот», поклонник Вольтера и Дидро.

Чтобы лучше представить себе значение его правления для Швеции, обратимся к ее истории в XVIII столетии Как известно, первые два десятилетия века пришлись на очень тяжелую для шведов Северную войну, в результате которой страна утратила положение великой европейской державы, а корона – с гибелью в 1718 году самодержца Карла XII – свою прежнюю власть В Швеции больше чем на полвека установился полуреспубликанский режим, нареченный «эрой свобод» Реальная власть оказалась в руках риксдага (че-тырехсословного парламента, куда, помимо дворянства, духовенства и бюргерства, входило и свободное крестьянство), вернее, у формируемого им правительства.

Постепенно в парламенте появились политические «партии», между которыми в 1760-х годах развернулась острая борьба. Первая – «шляпы» (по названию дворянского головного убора) – представляла ориентированную на Францию воинственную часть дворянства и привилегированного бюргерства столицы Вторая – в основном обуржуазившихся аристократов, склонявшихся к союзу с Россией и настроенных миролюбиво (отсюда ее насмешливое прозвище «колпаки»), а также провинциальных бюргеров. Радикальное крыло этой партии выступало за отмену дворянских привилегий «Придворная партия» стояла за укрепление власти короны, за восстановление абсолютизма Мягкий по характеру шведский король Адольф Фредрик, в отличие от своей честолюбивой супруги Луизы Ульрики, сестры короля Пруссии Фридриха Великого, не слишком жаждал реально властвовать, чего нельзя сказать о его даровитом сыне Густаве.

Первенец, согласно законам Шведского королевства, он был провозглашен наследником престола Густав получил основательное по тем временам образование Его учителями были видные шведские государственные деятели Карл Густав Тессин, а затем Карл Фредрик Шеффер Историю и географию ему преподавал Улоф Далин, один из основоположников шведской историографии Принц так хорошо овладел французским языком, что говорил и писал на нем лучше, чем по-шведски.

Довольно рано кронпринц стал приобщаться к бурной политической жизни в Швеции, входя «по должности» в некоторые высшие органы управления страной Интриги и склоки партийных группировок, различного рода пасквили, наводнившие страну в результате почти неограниченной свободы слова, и особенно продажность чиновников государственного аппарата и депутатов риксдага (все знали, что «шляпы» находились на содержании Франции, а «колпаки» – Дании и России) – все это склоняло Густава к намерению укрепить власть короны.

В 1766 году высшие политические интересы Швеции заставили принца Густава вступить в брак с датской принцессой Софией Магдаленой, с которой он был помолвлен с четырехлетнего возраста Уже рано выяснилось, что этот брак в личном плане оказался неудачным.

Осенью 1770 года принц под именем графа Готландского в сопровождении своего самого младшего брата Адольфа Фредрика и Шеффера отправился в путешествие по Европе, собираясь посетить и «столицу мира» – Париж Здесь он познакомился с блестящим двором Людовика XV, много времени провел в беседах с философами и писателями.

Но вечером 1 марта 1771 года, когда кронпринц слушал оперу в ложе графини д'Эгмон, ему доставили спешное сообщение, что его отец король Адольф Фредрик внезапно скончался от удара Теперь визит Густава приобретал совершенно иной смысл Советники Людовика XV усиленно внушали ему мысль о необходимости государственного переворота и обещали помощь.

Кронпринц и сам мечтал о сильной королевской власти. На руку реставраторским планам играла также идеология просвещенного абсолютизма, в то время весьма популярная в верхах общества и позволявшая, в нужном случае, прикрыть авторитетом Вольтера антиконституционные действия. Одновременный развал «дворянской демократии» в Польше бросал сильную тень и на режим сословного парламентаризма в Швеции, тем более что в обоих случаях парламентский строй активно поддерживался извне Россией На страже шведской конституции стояли тогдашние союзники России Пруссия, Дания и Англия (возобновившая дипломатические отношения со Швецией в 1764 году). Противников «режима свободы» окрыляла также начавшаяся в 1768 году большая русско-турецкая война, отвлекавшая от Балтики и Швеции внимание и силы великого соседа.

Смена царствующих особ влекла за собой созыв риксдага, собравшегося летом 1771 года. На первых порах король Густав III (и стоявший за ним французский посланник) ратовал лишь за примирение партий (так называемую композицию), за неизменность и своих прерогатив, и сословных привилегий; в этом его поддерживала дворянская элита. Однако водораздел на риксдаге вновь прошел между дворянством и податными сословиями Большинство дворян шло за «шляпами», большинство в трех податных сословиях – за «колпаками»; разночинцы требовали и добились пересмотра ограничения дворянских привилегий под видом новой редакции королевского обязательства (февраль 1772 года). Вслед за тем, в апреле 1772 года был обновлен состав риксрода, и канцлера «шляпу» (К Экеблада) вновь сменил «колпак» барон И. фон Дюбен.

Однако радикальное крыло этим не довольствовалось. В их клубах уже требовали двухпалатного парламента, дальнейшего ограничения власти короля, говорили о третьей, демократической партии.

Чем активнее выступали разночинцы, тем шире становился круг сторонников твердой, хотя и ограниченной королевской власти, гарантирующей незыблемость сословных привилегий и крупных состояний. В этих условиях юный король лавировал и втайне искал союзников, в первую очередь среди офицерства. Именно молодые военные составили ударную силу в том крыле партии «шляп» (так называемые фрондеры), которое не желало уступать «колпакам» —разночинцам.

Общее положение страны в 1772 году было тяжелым: катастрофический неурожай и голод среди беднейшей части населения, дороговизна, стесненное положение чиновников, офицеров, финансистов. Ощущалась усталость и апатия политического актива всех сословий, в особенности умеренного крыла обеих партий.

В мае 1772 года король принял план военного заговора, предложенный ему полковником-финляндцем Е. Спренгтпортеном, лидером фрондеров-«шляп». Ударной силой переворота должны были стать воинские части, в первую очередь гвардейские: экономией на военных расходах правительство «колпаков» восстановило против себя все офицерство. Деньги для переворота предоставляло французское правительство, которое делало ставку на восстановление абсолютной монархии в Щвеции.

19 августа 1772 года король Густав III, получив известие об успешном выступлении своих сторонников в Сконе (12 августа) и Финляндии (16 августа), поднял гарнизон столицы и арестовал членов государственного совета Созванный вслед за тем в королевском дворце риксдаг согласился на ликвидацию обеих партий и обновление состава риксрода, куда вошли и «шляпы» (большинство) и умеренные «колпаки». Новая форма правления была единодушно одобрена. Впрочем, на здание дворца, окруженное гвардией, были наставлены заряженные пушки. В последний момент успеху Густава III способствовали устрашающие известия о разделе Речи Посполитой ее соседями. Искусная пропаганда позволила представить переворот в глазах шведского и западноевропейского общественного мнения как антиаристократическую, антиолигархическую «революцию», чему поверил даже Вольтер. «Эра свобод» закончилась.

Однако Густав III не решился на немедленное и полное восстановление абсолютизма. Швеция номинально осталась конституционной монархией, но с сильной королевской властью. Согласно «форме правления» 1772 года король делил законодательную власть с риксдагом; в единоличную королевскую компетенцию, правда, входило текущее законодательство в экономической и административной областях. Большая часть выборных органов риксдага, начиная с секретного комитета, была упразднена. В случае разногласий между сословиями в риксдаге исход голосования решала воля короля; ему же принадлежало право созыва риксдага в угодные сроки.

Риксрод снова стал совещательным органом. Большинство вопросов текущей политики, в особенности внешней, король мог решать, не считаясь с государственным советом, который также созывался им по своему усмотрению. Только объявлять наступательную войну и выезжать за границу король не мог без согласия риксрода.

Риксдаг терял всякий контроль над деятельностью совета. За риксдагом были оставлены, однако, утверждение новых законов и налогов, контроль над Банком сословий и право вето в случае наступательной войны. Налоги, впрочем, риксдаг 1772 года вотировал на неопределенный срок. Все конституционные акты 1680–1772 годов были отменены,

Абсолютизм Густава III был, таким образом, прикрытым и неполным. Искусный оратор и демагог, король маскировал свои действия «просветительской» фразеологией и под шум нападок на «суверенитет» (самодержавие) и на «аристократию» – имелось в виду всесилье высших чиновников в «эру свобод» – фактически укрепил пошатнувшееся было положение дворянства.

Помещичьи крестьяне, принявшие было за чистую монету выпады Густава III против аристократии и повезшие королю жалобы на господ, были быстро призваны к порядку Наиболее крупные волнения крестьян на юге, в Сконе и Халланде, были подавлены силой. Покупка коронной земли крестьянами была вновь запрещена вместе с важным правом домашнего винокурения, однако покупка дворянской земли недворянами при Густаве III неуклонно продолжалась, и двери Рыцарского дома были отворены королем для десятков новоиспеченных дворян из числа его сторонников.

Неожиданный для иностранных послов переворот Густава III облегчался благоприятной для него международной обстановкой. Дания была ослаблена недавним свержением диктатора И.Ф. Струэнзе. Царское правительство – главный ревнитель шведских конституционных порядков – было поглощено только что происшедшим «разделом Польши» и мирными переговорами с Турцией. Правительство Екатерины II, однако, лишь временно примирилось со своей неудачей в Швеции: в 1773 году к новому русско-датскому союзному договору была приложена секретная статья о том, что обе державы обязуются при первом удобном случае силой восстановить в Швеции конституцию 1720 года. Главной внешней опорой Густава III оставалась Франция Король, со своей стороны, старался не раздражать соседей и в 70-х годах всячески подчеркивал свое миролюбие, главное внимание короля было поглощено внутренними проблемами страны.

В голове Густава III странным образом уживались идеи старших французских просветителей с крайним сословным чванством, за его столом приглашенные лица рассаживались по степени «голубизны» крови, он восстановил публичное одевание короля и прочие детали этикета Людовика XIV, уже казавшиеся смешными…

УБИЙСТВО ГУСТАВА III

Швеция. Март 1792 года

В годы правления Густава III был проведен целый ряд реформ в экономике и общественном устройстве Швеции. Именно тогда, при Густаве III, была установлена государственная монополия на производство и продажу спиртных напитков, существующая в Швеции до сих пор. Были запрещены пытки и смягчено уголовное законодательство. В это же время страна стала более веротерпимой.

«Густавианская эпоха» – блестящая пора в истории шведской культуры. В 1786 году Густавом III была основана знаменитая Шведская академия, та самая, которая в нашем столетии присуждает Нобелевские премии по литературе. Король покровительствовал писателям и поэтам. С детских лет Густав III был театралом, играл в любительских представлениях при дворе, а впоследствии писал пьесы и либретто для опер, ставил спектакли, набрасывал эскизы декораций и костюмов Созданный Густавом III в загородном дворце Дрот-тнингхолм летний театр действует до сих пор. В 1773 году в Стокгольме открылась Королевская опера, а в 1788-м – Королевский шведский драматический театр.

Однако политический режим в Швеции стал довольно жестким. Необычные для Европы того времени широкие гражданские свободы, в том числе и свобода печати, существовавшие в Швеции в 1760-х годах, были после переворота урезаны. Густав III создал и тайную полицию.

На первых порах, в 1770-е годы, Густаву еще удавалось преодолевать серьезные экономические трудности страны. Во многом этому содействовало введение новой денежной системы, основанной на серебряном риксдалере. Однако в 1780-е годы, к концу которых король в значительной степени потерял доверие дворянства, временную поддержку оказывали лишь иностранные субсидии, главным образом французские.

В 1789 году при поддержке податных сословий Густав III силой заставил созванный в Стокгольме риксдаг принять новый конституционный документ, так называемый «Акт единения и безопасности», дававший королю почти неограниченную власть, опираясь на которую Густав III продолжал искать выход из сложного экономического положения. В 1791 году он обратился к Екатерине II с предложением организовать контрреволюционную интервенцию во Францию, интриговал в Польше, обдумывал планы захвата Норвегии. Заключенный в октябре 1791 года русско-шведский союзный договор ничего не говорил о походе против Франции, но субсидии Швеция все же получила.

Однако этих денег не хватало. Нужны были глубокие преобразования, чтобы преодолеть финансовый кризис, и именно для этого Густав пошел на созыв риксдага, который, во избежание возможных эксцессов, был проведен далеко от столицы, в провинциальном городе Евле Внешне даже казалось, что Густав III достиг наконец сплочения нации Но дальнейшие события показали обратное.

Вечером в пятницу 16 марта 1792 года к зданию Оперы беспрерывно подъезжали сани, откуда выпархивали коломбины и одалиски, ловко выпрыгивали халифы и флибустьеры. Вся молодежь Стокгольма стремилась попасть на бал-маскарад, где, в отличие от официальных балов, могли присутствовать и дворяне и разночинцы.

К одиннадцати часам приехал из драматического театра король. В одном из залов Оперы монарха ждал накрытый ужин, который он намеревался провести в небольшой компании своих фаворитов: гофшталмейстера Ханса Хенрика фон Эссена, нескольких молодых камер-юнкеров и офицеров. На сей раз отсутствовал один из самых близких Густаву III людей – Густав Мориц Армфельт, приглашенный на этот вечер к датскому послу.

Когда трапеза его величества подходила к концу, паж подал ему запечатанное письмо, где анонимно сообщалось, что на короля готовится покушение. На все заклинания отменить бал-маскарад, не спускаться в зал к танцующим или, по крайней мере, надеть панцирь под одежду и выйти в окружении стражи Густав III ответил отказом Он и раньше получал подобные предупреждения, но больше всего на свете не хотел показаться трусливым. Однажды он сказал: «Если я испугаюсь, то смогу ли править?» А потому, завершив ужин, король отправился выбирать себе маскарадный костюм.

Он набросил на плечи венецианский плащ из черной тафты, причем столь небрежно, что из-под него виднелся большой крест ордена Серафимов, имевшийся только у членов королевской фамилии, надел черную шляпу с белыми перьями, к которой была пришита белая маска из ткани, закрывавшая лицо, и в сопровождении Эссена и дежурного капитана спустился в зал.

Приближалась полночь Бал был в самом разгаре Народу собралось так много, что королю и его окружению приходилось протискиваться через толпу. Внезапно позади Густава III возникла фигура, одетая в маску и черное домино. Неизвестный выхватил пистолет и, присев, прицелился королю в спину А он в это время резко повернулся влево. Рука преступника дрогнула, раздался выстрел, и весь заряд попал королю чуть выше бедра. Он вскрикнул по-французски: «Я ранен» и судорожно схватил Эссена за плечо. Растерявшийся гофшталмей-стер помог монарху добраться до каменной скамейки у стены.

Как ни странно, паники не возникло. Музыка играла так громко, что далеко не все слышали выстрел, а некоторые приняли его за хлопушку. Тем не менее охране удалось быстро перекрыть все выходы.

Раненого короля перевезли во дворец, где его осмотрели лейб-медики, попытавшиеся извлечь пулю из раны. Оказалось, что заряд злоумышленника состоял еще и из дроби и даже ржавых обойных гвоздиков. По свидетельству очевидцев, во время переезда, зондирования раны и операции монарх держался достойно.

Сначала серьезных опасений ранение врачам не внушало. Целую неделю после покушения Густав III чувствовал себя относительно неплохо. Но в воскресенье 26 марта его состояние резко ухудшилось. К обострившимся болям в ране добавилась простуда – видимо, в спальне было очень холодно. Короля терзал мучительный кашель. Агония началась в ночь на 28-е Кашель прекратился, началось сильное нагноение раны. Старый врач короля, осмотрев больного, в конце концов рекомендовал ему позвать брата и помириться с ним. Ведь по Стокгольму пошли слухи, что герцог Карл, не приехавший на тот злополучный бал, причастен к покушению.,

Густав III понял, что ему предстоит. Он тут же вызвал к себе преданного статс-секретаря Элиса Шредерхейма и велел составить дополнение к основному завещанию: власть в Швеции должна до совершеннолетия наследного принца Густава Адольфа, которому шел тогда четырнадцатый год, перейти в руки не только герцога Карла, но и правительства опекунов, куда король вводил своих ближайших фаворитов – Таубе и Армфельта. Первого он назначал министром иностранных дел, а второго – генерал-губернатором Стокгольма. Фактически в их руки передавалась почти вся полнота власти. Через несколько часов король скончался.

Герцог Карл действовал быстро и решительно. На созванном вскоре заседании временного правительства верховный судья Вахтмейстер заявил, что дополнение к завещанию не имеет юридической силы, так как по законам Швеции его должны были скрепить два свидетеля, а на нем только подписи короля и статс-секретаря. Таким образом, власть в королевстве переходила к герцогу Карлу.

Как позже выяснилось, исполнителем убийства стал отставной гвардейский капитан Якоб Юхан Анкарстрем, жизнь которого сложилась весьма неудачно. А направлял руку убийцы генерал Пеклин, в «эру свобод» влиятельный деятель риксдага, а затем один из руководителей оппозиции. Заговорщики надеялись, что покушение послужит сигналом к восстанию, которое приведет к ограничению монархии и установлению более либерального режима.

Первым актом регента явилось распоряжение о суде над убийцами его брата. Преследования привели к большому количеству арестов. Но вскоре большинство захваченных было отпущено. Только Анкарстрем и некоторые из активных участников заговора предстали перед судом. Убийца приговорен был к смерти и казнен; остальные подверглись лишь незначительным наказаниям. Эта мягкость приписана была влиянию одного человека, который играл преобладающую роль в Швеции в течение последующих лет, а именно Рейтер-хольму. Последний был личным другом герцога Седерманландского. При Густаве III ему поручали лишь не особенно важные административные обязанности. Умный, тщеславный, увлеченный либеральными идеями, заимствованными у Руссо, он получил огромное влияние на ограниченный ум регента и в сущности являлся истинным правителем страны. Так как он был из числа ожесточенных врагов покойного короля, которому он не мог простить заключения в тюрьму своего брата во время переворота 1772 года, то он начал устранять от власти сторонников Густава III, которые с этого момента стали оппозиционной партией и искали поддержки за границей, особенно у России.

Вокруг этого события сложилось много легенд, одна из которых прямо связывала его с деятельностью французских якобинцев, – в ту пору открыто говорили о том, что они собираются уничтожать коронованных особ. При петербургском дворе, как вспоминал секретарь Екатерины II A.M. Грибовский, «распространился слух, что французские демагоги рассылали подобных себе злодеев для покушения на жизнь государей». Передавали, будто мэр Парижа Петион держал пари, что к 1 июня того же 1792 года Екатерины II уже не будет в живых. Однако никаких подтверждений причастности якобинцев к покушению на Густава III не было найдено ни тогда, ни после. Кроме того, герцог Карл и его окружение, придя к власти, постарались скрыть подлинные факты, из-за чего возникла версия о том, что покушение готовила небольшая группа аристократов. Лишь в 50-х годах нашего столетия шведский историк Андерс Ларссон, тщательно изучив ставшее доступным для исследователей многотомное уголовное дело об убийстве Густава III, сумел показать, сколь разветвленным и глубоким был заговор против короля.

ПЕРЕВОРОТ 9 ТЕРМИДОРА

Франция. 27 июля 1794 года

Весной и летом 1794 года у лидера якобинцев Робеспьера, установившего во Франции режим террора, положение было не из легких. Крестьяне были недовольны реквизицией продовольствия, рабочие – установленным максимумом заработной платы; собственники возмущались правительственной регламентацией, законами против скупщиков и спекулянтов.

Уже в апреле – мае 1794 года в Конвенте сложилась антиробеспьеристская оппозиция, ядром которой являлись рьяные террористы, чувствовавшие нависшую над ними угрозу, – Фуше и Каррье, и в особенности те из них, кто совершил должностные преступления, – Тальен, Баррас, Фрерон… Их ближайшее окружение составляли: грубый Бурдон от Уазы, беспощадный и предприимчивый Мерлен из Тионвиля, коварный Лежандр, крупный спекулянт Ровер, вероломный Лекуэнтр Эти люди не рисковали открыто выступать против Робеспьера, получившего прозвище «Неподкупный». Они действовали скрытно, убеждая в личных беседах депутатов, что Робеспьер стремится гильотинировать весь Конвент и установить свою «диктатуру». И этой клевете на Робеспьера верили все, чья репутация была в той или иной степени запятнана, а таких в Конвенте насчитывалось немало.

Раскол произошел и в правительственных комитетах. Против «триумвирата» Робеспьер – Сен-Жюст – Кутон, контролирующего Комитет общественного спасения, все чаще выступали деятели правого крыла Горы <«Гора» – революционно-демократическая группировка в Конвенте, в отличие от «Равнины». Названы по их месту в зале Конвента. Первые занимали верхние скамьи, вторые – нижние.> – Карно, Робер Ленде, Приер из Кот-д'Ор, могущественный финансист Конвента Кам-бон, и представители якобинской «левой» – Колло д'Эрбуа, Билло-Варен, Ва-дье, Амар. И те, и другие обвиняли Робеспьера в стремлении к «диктатуре». Вступив в спор вскоре после казни Дантона на одном из заседаний Комитета общественного спасения с Робеспьером и Сен-Жюстом, Карно бросил им в лицо: «Вы – смешные диктаторы». Билло-Варен также имел в виду Робеспьера, когда говорил 1 флореаля (20 апреля) в Конвенте: «Каждый народ, дорожащий своей свободой, должен остерегаться самих добродетелей тех людей, которые занимают высокие посты… Лукавый Перикл пользовался цветами, которыми украшал его народ, чтобы прикрыть цепи, которые он ковал афинянам».

В этой атмосфере ожесточения, подозрительности, страха, сложившейся тогда в Конвенте и в правительственных комитетах, был принят декрет Куто-на от 22 прериаля. Закон отличался крайней суровостью. За преступления, подлежащие ведению Революционного трибунала, назначалась только смертная казнь. Количество присяжных сокращалось, институт защитников упразднялся Отменялся предварительный допрос подсудимых. Суду предоставлялось право не вызывать свидетелей. Мерилом для вынесения приговора считалась «..совесть судей, руководствующаяся любовью к отечеству».

Декретом от 5 апреля 1793 года было установлено, что членов Конвента можно предавать суду Революционного трибунала лишь по обвинительному акту самого Конвента. И этот порядок строго соблюдался. В законе 22 прериаля такой статьи не было, что больше всего обеспокоило антиробеспьеристскую оппозицию.

В Конвенте произошла ожесточенная перепалка. Депутат Рюан потребовал отсрочки принятия декрета, заявляя, что в противном случае он застрелится. Робеспьер выступал дважды и добился немедленного вотирования декрета. Однако на заседании 23 прериаля, на котором члены Комитета общественного спасения не присутствовали, Бурдон от Уазы все же настоял на принятии дополнительной статьи к декрету, подтверждавшей исключительное право Конвента предавать суду Революционного трибунала своих членов.

В этот же день, 23 прериаля, на заседании Комитета общественного спасения Билло-Варен обвинил Робеспьера в желании гильотинировать весь Конвент, а затем в запальчивости воскликнул: «Я знаю, кто ты? Ты – контрреволюционер!».

На заседании Конвента 24 прериаля Робеспьер и Кутон обвинили Бурдона от Уазы и его друзей в интригах, угрожающих отечеству, и добились отмены дополнительной статьи к декрету, принятой накануне Грозный декрет от 22 прериаля вошел в силу в той редакции, в какой он был предложен Кутоном.

С начала июля 1794 года Робеспьер перестал посещать заседания Комитета общественного спасения – из-за сильных разногласий с его большинством. Это лишь укрепило позиции его противников. «Он дал нам время договориться о том, как свалить его», – заявил впоследствии Билло-Варен.

С принятием декрета от 22 прериаля началась самая неприглядная страница в истории якобинского терроризма. Число казней резко возросло, а сами они приняли совершенно хаотичный характер.

В конце концов и Робеспьер, который был главным идейным вдохновителем терроризма, понял, что те, кто должен был бояться террора, сумели использовать его в своих целях они злорадно потирали руки, наблюдая усиление террора, так как надеялись, что гнев его жертв и негодование народа вскоре обрушатся на самого Робеспьера. Неподкупный стал осуждать разгул террора, но было уже поздно. Терроризм незаметно из чрезвычайной меры перерос в повседневную практику, превратившись в инструмент расправы с неугодными лицами, способ грабежа, личного обогащения и всяческих злоупотреблений.

4—5 термидора (22–23 июля) на совместном заседании правительственных комитетов была предпринята последняя попытка примирения. Одному из организаторов побед революционной армии над интервентами, стороннику Робеспьера, Сен-Жюсту предложили сделать в Конвенте доклад об общем положении республики.

Предваряя доклад Сен-Жюста, Робеспьер выступил 8 термидора (26 июля) в Конвенте с большой речью, в которой бросил вызов всем своим врагам как справа, так и слева. Неподкупный утверждал, что против свободы создан заговор, что своей силой этот заговор обязан преступной коалиции, интригующей в самом Конвенте, что эта коалиция имеет сообщников в Комитете общей безопасности и во всех бюро этого комитета, где они господствуют… что в этот заговор входят и члены Комитета общественного спасения, что созданная таким образом коалиция стремится погубить патриотов и родину.

В заключение Робеспьер потребовал: «Наказать изменников, обновить все бюро Комитета общей безопасности, очистить этот комитет и подчинить его Комитету общественного спасения, очистить и самый Комитет общественного спасения, установить единство правительства под верховной властью Национального конвента. сокрушить все клики и воздвигнуть на их развалинах мощь справедливости и свободы».

Робеспьеру предложили назвать депутатов, которым он не доверял. Он отказался. То, что Робеспьер не назвал имена руководителей заговора, было его врагам как раз на руку. Расплывчатость угроз вождя якобинцев объединяла против него значительное количество депутатов, опасавшихся за свою жизнь, и способствовала созданию против него сильного большинства.

Впрочем, некоторые имена были все же названы Робеспьер резко обрушился на Камбона, заявляя, что его финансовая политика выгодна лишь богатым и имеет целью «разорить и привести в отчаяние бедных, умножить число недовольных». Столь же резко критиковался и Фуше как защитник «атеизма».

Авторитет Робеспьера был еще велик. Конвент встретил его речь громом аплодисментов. Заговорщики в первый момент растерялись. Лоран Лекуэнтр, который еще 24 мая, на интимном ужине, в присутствии девяти депутатов Конвента, призвал прикончить Робеспьера ударом кинжала, внес теперь льстивое предложение напечатать его речь. Но запротестовал Бурдон от Уазы, потребовавший передать эту речь на предварительное рассмотрение комитетов. На Бурдона резко обрушился Кутон, которому удалось добиться решения Конвента о том, что речь Робеспьера будет не только напечатана, но и разослана по коммунам республики. И тут поднялся Камбон, которому уже нечего было терять. «Пора сказать всю правду, – заявил он. – Один человек парализовал волю всего Национального конвента; это человек, который только что произнес здесь речь, – это Робеспьер». Камбон полностью отверг обвинения Неподкупного в адрес комитетов и заключил, что опасаться нужно властолюбивых замыслов его самого. Депутата поддержали Билло-Варен, Амар и многие другие. Принятое решение напечатать речь Робеспьера и разослать ее по коммунам было отменено.

Битву в Конвенте Робеспьер проиграл. Если Неподкупный хотел продолжить борьбу, он должен был теперь вынести ее за стены Конвента, обратиться к парижским секциям, к народу.

Вечером 8 термидора Робеспьер пришел в Якобинский клуб, где вновь зачитал свою речь. Ему горячо аплодировали. Колло д'Эрбуа и Билло-Варен, пытавшиеся возражать Неподкупному, были изгнаны из зала. Однако никакого плана действий якобинцы не наметили. Робеспьер был печален. В конце своего выступления он сказал: «Эта речь, которую вы выслушали, – мое предсмертное завещание; сегодня я видел смерть – заговор злодеев так силен, что я не надеюсь ее избегнуть Я умру без сожаления; у вас останется память обо мне; она будет вам дорога, и вы ее сумеете защитить». После выступления Робеспьер вернулся домой и сразу лег спать.

А заговорщики тем временем занимались разработкой своего плана. Таль-ен, Баррас, Фуше, Бурдон от Уазы и другие до поздней ночи вели переговоры с депутатами Равнины, убеждая их голосовать завтра против Робеспьера. И Равнина пообещала им свою поддержку. Во всех деталях была разработана тактика обструкции, которой рассчитывали сорвать доклад Сен-Жюста. Приняли меры и на тот случай, если бы Робеспьер все же рискнул обратиться за поддержкой к Парижской коммуне. Еще ранее по распоряжению Карно из Парижа были выведены некоторые части артиллерии Национальной гвардии, которые не внушали заговорщикам доверия.

Вечером 8 термидора, когда Робеспьеру аплодировали в Якобинском клубе, решением Комитета общественного спасения было упразднено главное командование Национальной гвардии Парижа, доверенное Анрио. Отныне функции командующего должны были поочередно исполнять начальники легионов.

9 термидора (27 июля), ровно в полдень, на трибуну Конвента поднялся Сен-Жюст, чтобы сделать порученный ему правительственными комитетами доклад. В отличие от Робеспьера он собирался сделать шаг к примирению с Конвентом. Но ему не дали говорить. Тальен и Билло-Варен прервали его с первых же слов. Оба кричали, что Конвент не хочет больше терпеть «новых тиранов». Началась заранее намеченная обструкция. Раздавались возгласы:

«Да погибнут тираны!» Робеспьер пытался пройти к трибуне. Но его встретили криками: «Долой тирана!»

Председательствовавший в начале заседания Колло д'Эрбуа предоставил слово Тальену, который стал громить «нового Катилину», «новых Верресов». Робеспьер продолжал требовать слова. Он охрип от крика, закашлялся, и тогда Гарнье крикнул ему: «Тебя душит кровь Дантона!» «Значит, вы мстите мне за Дантона!» – ответил Робеспьер. – Последний раз, председатель убийц, я прошу у тебя слова!» – обратился он к Тюрио, сменившего Колло д'Эрбуа. Но выступить ему не дали.

Был принят декрет об аресте Анрио и председателя Революционного трибунала Дюма. Затем среди страшного шума депутат Луше потребовал голосовать обвинительный декрет и против Робеспьера Зал на минуту оцепенел, а затем разразился громкими аплодисментами.

Декрет об аресте Неподкупного прошел единогласно. Робеспьер-младший потребовал, чтобы и его арестовали вместе с братом «Я разделял его доблести, я хочу разделить и его судьбу», – сказал он. Аналогичное заявление сделал и Леба. Конвент декретировал и эти аресты, как и аресты Сен-Жюста и Кутона. «Республика погибла! Настало царство разбойников!» – воскликнул Робеспьер. Публика на трибунах толпами устремилась к выходу. Не было еще и двух часов дня.

Узнав о том, что произошло в Конвенте, робеспьеристское руководство Коммуны пыталось поднять парижские секции на защиту Неподкупного и других арестованных депутатов. Около трех часов дня мэр Парижа Флерио-Леско и национальный агент Коммуны Пейан предложили находившимся в ратуше членам Главного совета отправиться в свои секции и объявить тревогу. Анрио разослал шести начальникам легионов приказ немедленно выслать к ратуше по 400 человек с оружием в руках. Всем ротам канониров также было приказано прибыть на Гревскую площадь с орудиями.

Затем, в порыве безумной отваги, в сопровождении всего лишь нескольких конных жандармов, Анрио бросился спасать Робеспьера. Арестованных к этому времени перепроводили в здание, где располагался Комитет общественной безопасности. Расталкивая толпу, Анрио во главе своих жандармов прорвался к парадному подъезду Комитета. Он выбил дверь и тут же был повален, связан и отдан под охрану… сопровождавших его жандармов.

Комитет общественного спасения принял постановление, запрещавшее начальникам легионов выполнять приказы Анрио. Четыре начальника легионов сразу же перешли на сторону Конвента. Функции командующего Национальной гвардией Парижа комитет возложил на начальника 1-го легиона Фоконье.

Но и сторонники Робеспьера не дремали. Около половины шестого вечера собрался Главный совет Коммуны. Единодушно было принято воззвание к населению Парижа, изобличавшее «изменников», которые «диктуют законы Конвенту» и преследуют Робеспьера. Воззвание заканчивалось призывом: «Восстань, народ, не дадим погибнуть завоеваниям 10 августа и 31 мая! Низвергнем в могилу всех изменников!»

Главный совет Коммуны предписал всем установленным властям Парижа немедленно явиться в ратушу и принести присягу на верность народу. Исполнять приказы объединенных Комитетов общественного спасения и общей безопасности запрещалось.

Однако население Парижа не поднялось на защиту Робеспьера. В богатых кварталах, например, откровенно радовались аресту «тирана» Резко активизировались «умеренные», наводнившие в ночь на 10 термидора собрания секций в западных кварталах и во многом определившие их решения. Из 48 секций только 16 послали к ратуше, на Гревскую площадь, отряды Национальной гвардии.

Несмотря на это военное превосходство было по-прежнему на стороне Коммуны. К семи часам вечера более трех тысяч вооруженных национальных гвардейцев собрались на Гревской площади. К десяти часам вечера в распоряжении Коммуны было 17 рот канониров из 30 рот, размещенных в столице, и 32 орудия. Конвент располагал в это время лишь одной ротой охраны. Однако руководители Коммуны никак не решались предпринять наступление на Конвент.

Около восьми часов вечера вице-председатель Революционного трибунала Кофиналь во главе сильной колонны, с пушками, совершил лихой налет на помещение Комитета общественной безопасности в Тюильри и освободил томившегося там Анрио. Конвент был в панике. Председательствовавший Колло д'Эрбуа обратился к депутатам: «Граждане, наступил момент умереть на нашем посту». Однако умирать на своем посту никто не желал На какой-то момент положение Конвента казалось совершенно безнадежным.

Передав Анрио часть своего отряда, Кофиналь поспешил в ратушу. Анрио же направился в Тюильри, намереваясь закрыть главный зал и выставить пикет. Но когда он узнал, что члены Конвента собрались и заседание продолжается, неожиданно приказал своим людям также повернуть к ратуше освобождать арестованных депутатов. Более удобного случая для взятия Конвента уже не представилось и представиться не могло.

Робеспьер был доставлен в полицейское управление, где просидел несколько часов, пока поздно вечером его не освободил Кофиналь и чуть ли не силой заставил пойти в ратушу. Туда прибыли освобожденные из тюрем Сен-Жюст, Леба, Робеспьер-младший и Кутон.

Если бы эти люди просто вышли на Гревскую площадь, стали бы во главе толпившихся там пехотинцев и канониров с их 32 пушками и пошли на Конвент, они, бесспорно, имели бы шансы на успех. Но Робеспьер не мог решиться на такой смелый и явно «незаконный» шаг. Созданный Коммуной Исполнительный комитет для руководства восстанием бездействовал. Робеспьера долго и безуспешно уговаривали подписать воззвание к армии.

Тем временем на улицах, прилегавших к ратуше, стали появляться в сопровождении факельщиков эмиссары Конвента. Переходя от перекрестка к перекрестку, они громко читали последний декрет Конвента:

«Национальный Конвент, заслушав доклады своих Комитетов, запрещает запирать городские ворота и созывать секции без соответствующего разрешения Правительственных Комитетов.

Он объявляет вне закона всех административных лиц, которые будут отдавать вооруженным силам приказы к выступлению против Национального Конвента или потворствовать неисполнению его декретов.

Он объявляет также вне закона лиц, которые, находясь под действием декрета об аресте, сопротивляются закону или уклоняются от его исполнения».

Улицы Парижа, недавно переполненные, быстро опустели. Запоздавшие стремились поскорее добраться до своих квартир. Толпы патриотов на подступах к Гревской площади заметно редели. Многие бросали оружие. Национальные гвардейцы, многие часы простоявшие на Гревской площади, ждали приказаний от Робеспьера Но так и не дождались когда хлынул проливной дождь, они стали расходиться.

Но если Коммуна так и не решилась начать бой, то Конвент поздно вечером объявил вне закона Робеспьера и других освобожденных из тюрем депутатов, а также Коммуну Парижа. Командовать подавлением «мятежа» Коммуны было поручено Баррасу.

Вскоре последние защитники Коммуны покинули Гревскую площадь, а на площадь Карусель защищать Конвент шли все новые и новые части Национальной гвардии, причем не только из буржуазных, но и из плебейских по своему составу секций. После двух часов ночи на Гревскую площадь вступили две колонны национальных гвардейцев, верных Конвенту.

Особенно важная роль выпала на долю депутата Леонара Бурдона, который сумел убедить военный отряд секции Гравилье (значительная часть руководства этой секции, на территории которой проживал бедный люд, высказалась за Коммуну), что Робеспьер собирается уничтожить Республику и жениться на дочери казненного короля. «Доказательства» этого, разумеется, никогда не были представлены.

По дороге к зданию ратуши в колонну секции Гравилье влился отряд жандармов, принадлежавший к охране Тампля.

Жандармы проникли в ратушу благодаря предательству адъютанта командующего парижской национальной гвардией Иоганна Вильгельма Улрика, выдавшего им пароль.

А в это время Кутон продолжал уговаривать Робеспьера подписать воззвание к армии. «От чьего имени?» – упорствовал Робеспьер. «Конечно, от имени Конвента. Разве не мы составляем его? Остальные – шайка мятежников», – отвечал Кутон. «По моему мнению, – возразил Робеспьер, – следует написать: от имени французского народа». Он взялся за перо, но успел написать только две первые буквы своего имени, как в комнату ворвались жандармы.

Раздались выстрелы. Историки спорят, было ли ранение Робеспьера в челюсть результатом попытки самоубийства или выстрела, произведенного жандармом Меда, а может, еще кем-то из отряда. Если была попытка самоубийства, Робеспьер направил бы взятое в рот дуло не горизонтально, а вертикально. Существует маска, как будто бы снятая с Робеспьера. Она демонстрирует, что наряду со следом пули, выпущенной в подбородок, о которой говорил Меда, заметно и повреждение слева от нижней челюсти – результат выстрела, произведенного сзади…

Неподкупный упал, обливаясь кровью. Робеспьер-младший выбросился из окна и сломал себе ребра. Его унесли еле живого. Леба застрелился. Сен-Жюст и Дюма сдались без сопротивления. Анрио арестовали позднее во дворе ратуши. Схвачен был и раненный в голову Кутон.

Этой же ночью был разогнан Якобинский клуб, члены которого также не оказали сопротивления Правда, уже 11 термидора он возобновил свои заседания.

10 термидора (28 июля) была упразднена Коммуна Парижа. Фрерон предложил даже разрушить и смести с лица земли здание Парижской ратуши, с чем Конвент, однако, не согласился. В этот же день Робеспьера и других арестованных в Коммуне, всего 22 человека, препроводили в Революционный трибунал, где ограничились удостоверением их личности Вечером их гильотинировали.

11 термидора казнили еще 71 человека, главным образом членов Парижской коммуны.

Для современников падение Робеспьера явилось полной неожиданностью. Во многих местах Франции не хотели верить известиям о казни Робеспьера и даже пытались арестовывать тех, кто приносил эти известия. Крайнее изумление вызвали эти события и при европейских дворах, где после последних побед французских армий стали относиться к Робеспьеру с известным уважением.

Но затем, как это часто бывает, в Конвент хлынул поток адресов с выражением благодарности и поздравлениями по случаю избавления «от тирании Робеспьера». На могиле Неподкупного появилась эпитафия: «Прохожий, кто бы ты ни был, не печалься над моей судьбой. Ты был бы мертв, когда бы я был живой».

«ЗАГОВОР ВО ИМЯ РАВЕНСТВА»

Франция. 1795 год

В 1795 году во Франции был установлен режим Директории. Поиск политического равновесия привел к созданию двухпалатного законодательного органа – Совета пятисот и Совета старейшин. Они сформировали новое правительство – Директорию (в составе пяти директоров), в ведении которой находились министерства.

Финансовые реформы Директории открыли поистине неограниченные возможности для дальнейшего обогащения тех, кто уже был богат. Впоследствии историки подсчитали, что за все национальные имущества, проданные в годы Великой французско