Издательство «Вече» выражает благодарность «Независимому Военному обозрению» за предоставление материалов, использованных при подготовке настоящей книги.
Судом над нациями назвал войну известный французский моралист Антуан де Ривароль. И едва ли он заблуждался. История человечества переполнена страданиями и горем, львиная доля которых приходится на бесконечные войны.
Безусловно, война есть убийство, а потому – дело греховное. Однако, хотим мы того или нет, войны оказали огромное влияние не только на ход истории, но и на развитие всей человеческой цивилизации. По мнению ученых, с 3600 года до н.э. вплоть до наших дней произошло около 15 000 войн и вооруженных конфликтов. Вполне естественно, что столь многовековая история войн полна загадок, тайн и белых пятен…
Книга «100 великих военных тайн» ни в коем случае не претендует на роль энциклопедии по истории войн и военного искусства. От нее не стоит ожидать и подробного изложения истории человечества. Книга содержит ровно сто очерков, расположенных в хронологическом порядке и посвященных военным событиям. Событиям переломным, знаменитым, малоизвестным или совсем неизвестным, которые в той или иной степени окутаны завесой тайны и до сих пор не имеют однозначной оценки, столь свойственной массовому сознанию. Реальность никогда не укладывается в упрощенную схему, ибо она всегда многогранна. Именно на этом принципе многогранности и построена книга «100 великих военных тайн», посвященная военным конфликтам, операциям, походам и битвам, имевшим место в глубокой древности и, к сожалению, происходящим сегодня. А также великим полководцам, героям и простым солдатам, пережившим триумф побед, горечь поражений и гнусных предательств.
При работе над книгой «100 великих военных тайн» использовались различные источники: от жизнеописаний современников до самых последних материалов печати и специальных исследований.
Составитель сборника хотел бы поблагодарить всех авторов, среди которых есть уважаемые историки и писатели, в чьих статьях, очерках и книгах, подробный перечень которых дан в конце издания, он почерпнул много ценной и интересной информации.
Особая благодарность авторам и редакциям газет и журналов «Красная звезда», «Para Bellum», «Граница России», «Всемирный следопыт», «Военный вестник», «Труд-7», «Дальневосточный моряк», «Тверская жизнь», «Секретные материалы», «Техника – молодежи», «Курьер», «Волжская коммуна».
Отдельной благодарности заслуживают авторы и редакция еженедельника «Независимое военное обозрение» за разрешение на публикацию в этой книге в сокращенном виде материалов газеты.
Персональную благодарность хотелось бы выразить интернет-проекту «X Legio. Боевая техника древности» и его автору А. Зоричу, сумевшему привлечь талантливых исследователей и собрать на своем сайте интереснейшие материалы.
Когда произошла первая битва в мировой истории?
На это вопрос сегодня нет точного ответа, ибо нет точного ответа на вопрос: когда началась первая в истории человечества война. Существуют лишь предположения, подкрепленные археологическими исследованиями, которые доказывают, что в античные времена война уже занимала в жизни общества прочное место.
Начало военным столкновениям было положено еще в палеолите, когда группы людей, вооруженных грубыми каменными орудиями, принялись сражаться с подобными себе за пищу, женщин или землю. С развитием доисторического общества стали появляться все новые причины для вооруженных конфликтов: споры, стремление к господству или независимости…
Однако вряд ли первая в мире война произошла ранее IX–VI тысячелетия до нашей эры. Археология утверждает, – датируя укрепления в Иерихоне 9000 годом до н.э., а в Чатал-Хююке (Анатолия) 7000 годом до н.э., – что люди неолита (нового каменного века) уже вели организованные войны за сотни лет до изобретения письменности или открытия обработки металла.
Далее история развивалась рука об руку с усложнением организации ведения войн.
Письменные памятники бронзового века почти сплошь посвящены войнам и завоеваниям.
Судя по документам, можно с уверенностью сказать, что к 6000 году до н.э. военное искусство в главных центрах цивилизации стало высокоразвитым. Конечно же, в то время существовали одаренные военачальники, но, к сожалению, об их влиянии на военное искусство сегодня нельзя сказать практически ничего. Единственное исключение – египетский фараон Тутмос III, о котором речь еще впереди.
В период раннего царства в Египте сложилось постоянное войско, основу которого составляла пехота, вооруженная луками. Специальные грузовые суда доставляли воинов к месту сражения. На севере и юге страны были построены оборонительные сооружения, занятые военными гарнизонами, а внутренний порядок поддерживала полиция, состоявшая главным образом из жителей Северной Нубии – маджаев, – некогда покоренных египтянами.
Сохранилось множество археологических источников – хотя и достаточно фрагментарных, – свидетельствующих о военных походах и торговых экспедициях египтян в следующую эпоху: эпоху Древнего царства (2800—2250 годы до н.э.). Согласно документам, в этот период Египет располагал флотом из 40 гребных кораблей, на каждом из которых находился специальный военный отряд. Данных о численности египетского войска в эту эпоху, к сожалению, нет. Известно лишь, что воины были вооружены булавами с каменными наконечниками, боевыми топорами из меди, копьями с каменными наконечниками, боевыми кинжалами из камня или меди. Основным оружием служил лук, а защитой служили деревянные щиты, обтянутые мехом.
Большой поход в Эфиопию совершил основатель IV династии фараон Снофру (XXVII–XXVI века до н.э.), отец знаменитого Хеопса. Захватив богатую добычу – 7000 нубийцев и 200 000 голов скота, он с триумфом вернулся назад. Из Ливии Снофру привел 1100 пленных. По мнению некоторых историков, ему удалось завоевать весь Синайский полуостров. Фараоны V династии также совершали походы в Ливию и далекий Пунт (Сомали), проникнув вглубь Судана.
Начало широких завоевательных походов далеко за пределы страны связано с именем Тутмоса I. Как и его предшественники, Тутмос I вновь отправился в неспокойную Эфиопию, чтобы «покарать мятежников в чужеземных странах и отразить вторжение из области пустыни». Добившись успеха, царь двинулся дальше на юг, и египетские войска впервые достигли района третьего нильского порога, где на острове Томбос воздвигли крепость и разместили сильный военный гарнизон.
После южной экспедиции египетские войска устремились на север, в Переднюю Азию, разоряя мелкие княжества в оазисах Палестины и Сирии, захватывая большие военные трофеи и уводя многочисленных пленных. Солдаты Тутмоса I достигли Нахрайны (Митанни) на Евфрате, впервые увидев большую реку, текущую не в обычном для египтян направлении с юга на север, как Нил, а с севера на юг, что привело их в большое изумление и нашло отражение в египетском названии Евфрата – «Перевернутая вода»…
Однако каких-либо детальных описаний тех и многих других войн и сражений не обнаружено.
Первое описанное сражение в истории произошло около города Мегиддо предположительно в 1469 году до н.э. Это стало известно благодаря анналам, составленным придворным писцом фараона Тутмоса III, правившим Египтом около полувека (ок. 1490—1436 годы до н.э.). Выдержки из летописи украшали стены храма Амона-Ра в Фивах. Кожаные свитки летописи давно погибли, но то, что сохранилось на камне, в сочетании с другими документами, дошедшими до нас, дает возможность следить за ходом военных действий, продолжавшихся без малого 20 лет.
Единовластным царем Египта Тутмос III стал на двадцать втором году своего формального царствования после смерти царицы Хатшепсут. С этого момента кончился необычный для истории Нового египетского царства краткий мирный период, началась эпоха великих завоевательных походов Тутмоса III, который считается первым в истории полководцем, осуществившим планомерное наступление. Он сумел создать многочисленный и сильный флот. Только одному храму в Фивах Тутмос III, кроме огромного количества золота и ценных пород дерева, подарил более 100 000 рабов. Походы египтян в период его правления отличались целеустремленностью, он часто намечал стратегические объекты и упорно стремился овладеть ими.
Еще до правления Тутмоса III пришедшие предположительно с юга Кавказского региона племена хурритов поселились в Северной Месопотамии и областях восточнее реки Тигр. Они образовали маленькие государства, подобные феодальным, примерно в начале II тысячелетия до н.э. Около 1700 года до н.э. хурриты объединились и свергли своих семитских правителей, взяв под контроль большой район, прилегающий к озеру Ван. Они постепенно продвигались на запад и юг, пока к 1500 году до н.э. не овладели Восточной Анатолией (территория современной Турции) и Северной Сирией, где были известны как «правители царства Митанни».
После 1470 года до н.э. государство Митанни вступило в войну с Египтом фараона Тутмоса III, который в это время начал военную кампанию на Ближнем Востоке, снова завладев Палестиной и войдя в Северную Сирию.
Вероятно, в апреле 1469 года до н.э. египетское войско, возглавляемое Тутмосом III, вступило в свой первый за долгое время поход из пограничной египетской крепости Чару (в клинописных источниках «Пилу»). Через 10 дней оно достигло города Газы в Южной Палестине, где царь торжественно отпраздновал годовщину своего формального восшествия на престол, и на следующий же день устремился вглубь Передней Азии.
Здесь ему пришлось встретиться уже не с разрозненным сопротивлением отдельных князей, как это было при прежних египетских царях, а с большой коалицией. Согласно древним источникам именно объединенные силы сирийцев и палестинцев во главе с царем Митанни преградили дальнейший путь египетской армии. В итоге недалеко от пограничной крепости, считавшейся воротами в Месопотамию и связывающей Египет с Сирией и Анатолией, произошло крупное сражение, вошедшее в историю не только как «Первая битва при Мегиддо», но и как первая битва, о которой имеются достоверные и достаточно подробные сведения.
Решив дать бой у стен Мегиддо, Тутмос III из трех возможных путей к нему, вопреки мнению военного совета, выбрал кратчайший, но наиболее трудный – через Кармельский хребет по узкой тропе над пропастью. 13 мая голова колонны египетского войска достигла Аруна – пункта, расположенного на горном хребте. «И пошел он сам (Тутмос) впереди войска своего, указывая путь каждому человеку. И лошадь шла за лошадью, и его величество был во главе войска своего», – гласит летопись.
14 мая египтяне двинулись дальше, разбили передовые части противника и вышли в долину Ездраелон, где могли развернуться для боя.
Противник вел себя пассивно, а Тутмос, по совету своих военачальников, приказал не вступать в бой до полного сосредоточения египетского войска. Можно предполагать, что главные силы антиегипетской коалиции находились в районе Таанах, преграждая наиболее удобный подступ к Мегиддо. Форсирование горного хребта египтянами для них оказалось неожиданным, и поэтому была упущена возможность уничтожения египетского войска по частям.
Египетское войско насчитывало 30 000 (по другим данным, 10 000) человек, и Тутмос был уверен в победе.
Утром 15 мая он построил свою армию для боя. Боевой порядок египтян состоял из трех частей: центр находился на левом берегу ручья Кины; правое крыло – на высоте, расположенной на правом берегу того же ручья; левое крыло – на высотах северо-западнее Мегиддо. Получился вогнутый фронт.
Противник развернул свои силы на подступах к Мегиддо, юго-западнее города. Общая численность его осталась неизвестной.
Тутмос на золотой боевой колеснице стал в центре и первым бросился на врага. «Фараон сам вел свою армию, мощный во главе ее, подобный языку пламени, фараон, работающий своим мечом. Он двинулся вперед, ни с кем не сравнимый, убивая варваров». Пока южное крыло заняло мятежников отвлекающим маневром, Тутмос лично повел северный «рог» своего боевого порядка в атаку, направленную между флангом мятежников и крепостью. Результатом было окружение фланга мятежников и сокрушительная победа египтян.
Противнику ничего не оставалось, как броситься в бегство, скрывшись за городскими стенами. Но фараон остался недоволен: его солдаты, вместо того чтобы ворваться в город, занялись захватом добычи на поле боя. Тем временем ворота города были плотно заперты, царей Кадета, Мегиддо, их союзников, а также отдельных воинов, спасшихся бегством, гарнизон крепости и жители города втащили на крепостную стену.
Тутмос приказал немедленно обложить город. «Они измерили город, окружив его оградой, возведенной из зеленых стволов всех излюбленных ими деревьев; его величество находился сам на укреплении, к востоку от города, осматривая, что было сделано».
«Все властители всех северных стран заперты в этом городе, – обратился он к своему войску, – поэтому взятие Мегиддо подобно взятию тысячи городов».
Затем началась длительная осада города – египтяне еще не умели брать крепости штурмом. Только через семь месяцев измученный голодом город сдался. Царь Кадеша сумел бежать, а оставшиеся в живых князьки пали ниц перед фараоном, умоляя его сохранить им жизнь. Тутмос проявил великодушие, но при этом «властители» были отправлены в свои города на ослах. Египтяне же вновь стали считать добычу.
Оценивая значение своего успеха, Тутмос благодарил Амона и говорил: «Я словил в одном городе их, я окружил их толстой стеной». По источникам, потери войска, проигравшего битву, исчислялись в 83 человека убитыми и 140 пленными. Египтяне захватили более 2000 лошадей, столько же голов крупного рогатого скота и 994 колесницы. Это была впечатляющая победа, открывшая египтянам дорогу в Сирию.
Для закрепления своего успеха египтяне двинулись дальше, взяли еще три города и построили крепость, которая была названа «Тутмос – связывающий варваров».
Теперь они владели всей Палестиной. Но для упрочения египетского господства и подготовки базы на побережье потребовалось еще четыре похода. Шестой по счету поход имел целью взятие сильной крепости Кадет, второй важный очаг сопротивления Египту.
«Его величество прибыл к городу Кадету, разрушил его, вырубил его леса, сжал его посевы». Так была решена вторая стратегическая задача.
Так год за годом своего царствования, каждым летом, когда у соседей созревал урожай, Тутмос III ходил походами в Переднюю Азию, захватывая все новые сирийские города и области. В одном из последних походов египтяне снова овладели Кадешем, ворвавшись в город через пролом в стене. Самым северным рубежом азиатских походов Тутмоса III стал город Каркемиш, занимавший выгодное стратегическое положение на стыке Месопотамии, Малой Азии и Сирии. Египетский флот контролировал восточную часть Средиземного моря.
Огромные богатства стекались в Египет и в качестве ежегодной дани с уже покоренных стран, и в виде военной добычи – с еще покоряемых. Многое досталось египетскому войску, щедро даровал ему царь боевые награды, землю, пленных. Не забыл фараон и жречество, с которым необходимо ладить, поэтому большая часть военной добычи была передана храмам, прежде всего храму Амона-Ра в Фивах.
И все же Тутмос III оказался не в силах покорить все царство Митанни, ставшее вскоре союзником Египта.
А что касается города Мегиддо, который не раз еще станет ареной крупных сражений и битв дохристианского периода, то, по Библии, именно ему, Армагеддону, – то есть Мегиддо – суждено стать местом, где в последней битве столкнутся сила зла и добра.
Кому сегодня не известна знаменитая легенда о Трое и троянском коне?
Сам троянский конь давно стал нарицательным понятием – наши ироничные современники даже назвали его именем разрушительный компьютерный вирус.
В этот миф трудно поверить, однако подлинность существования Трои подтвердили раскопки знаменитого немецкого археолога Генриха Шлимана (1822—1890) еще в позапрошлом веке. Современные археологические исследования подтверждают историчность трагических событий, происшедших в конце XIII – начале XII веков до нашей эры. Открываются все новые и новые подробности Троянской войны и связанных с ней обстоятельств.
Сегодня известно, что крупное военное столкновение союза ахейских государств с городом Троя (Илион), расположенном на берегу Эгейского моря, произошло между 1190 и 1180 (по другим данным, около 1240 года до н.э.) годами до нашей эры.
Первыми источниками, рассказывающими об этом сколь легендарном, столь и ужасном событии, были поэмы Гомера «Илиада» и «Одиссея». Позже Троянская война явилась темой «Энеиды» Вергилия и других произведений, в которых история также переплелась с вымыслом.
Согласно этим произведениям поводом к войне явилось похищение Парисом, сыном троянского царя Приама, прекрасной Елены, жены царя Спарты Менелая. По призыву Менелая связанные клятвой женихи, известные греческие герои, пришли ему на помощь. По «Илиаде», освобождать похищенную отправилось войско греков, ведомое микенским царем Агамемноном – братом Менелая. Попытка путем переговоров добиться возвращения Елены потерпела неудачу, и тогда греки начали изматывающую осаду города. Участие в войне принимали и боги: Афина и Гера – на стороне греков, Афродита, Артемида, Аполлон и Арес – на стороне троянцев. Троянцев было в десять раз меньше, однако Троя оставалась неприступной.
Единственным источником для нас может служить лишь поэма Гомера «Илиада», но автор, как отмечал греческий историк Фукидид, преувеличил значение войны и приукрасил ее, а потому к сведениям поэта надо относиться весьма осторожно. Однако нас прежде всего интересуют боевые действия и приемы ведения войны в тот период, о чем Гомер рассказывает довольно подробно.
Итак, город Троя был расположен в нескольких километрах от берега Геллеспонта (Дарданеллы). Через Трою проходили торговые пути, которыми пользовались греческие племена. Видимо, троянцы мешали торговле греков, что заставило греческие племена объединиться и начать войну с Троей, которую поддерживали многочисленные союзники, из-за чего война затянулась на долгие годы.
Троя, на месте которой сегодня находится турецкое местечко Гиссарлык, была обнесена высокой каменной стеной с зубцами. Ахейцы не решались штурмовать город и не блокировали его, поэтому боевые действия проходили на ровном поле между городом и лагерем осаждающих, который располагался на берегу Геллеспонта. Троянцы иногда врывались в лагерь противника, пытаясь зажечь греческие корабли, вытащенные на берег.
Подробно перечисляя корабли ахейцев, Гомер насчитал 1186 судов, на которых было перевезено стотысячное войско. Несомненно, число кораблей и воинов преувеличены. Кроме того, надо учесть, что эти корабли были просто большими лодками, ибо их легко вытаскивали на берег и довольно быстро спускали на воду. Такой корабль не мог поднять 100 человек.
Скорее всего, у ахейцев имелось несколько тысяч воинов. Возглавлял их Агамемнон, царь «многозлатых Микен». А во главе воинов каждого племени стоял свой вождь.
Ахейцев Гомер называет «копьеборными», поэтому нет сомнения в том, что главным оружием греческих воинов было копье с медным наконечником. Воин имел медный меч и хорошее защитное вооружение: поножи, панцирь на груди, шлем с конской гривой и большой, окованный медью щит. Племенные вожди сражались на боевых колесницах или спешившись. Воины низшей иерархии были вооружены хуже: они имели копья, пращи, «секиры двуострые», топоры, луки со стрелами, щиты и являлись опорой для своих вождей, которые сами вступали в единоборство с лучшими воителями Трои. Из описаний Гомера можно представить обстановку, в которой проходило единоборство.
Происходило это так.
Противники располагались недалеко друг от друга. Боевые колесницы выстраивались в ряд; воины снимали свои доспехи и складывали их рядом с колесницами, затем усаживались на землю и наблюдали за единоборством своих вождей. Единоборствующие сначала метали копья, затем бились медными мечами, которые скоро приходили в негодность. Лишившись меча, сражавшийся укрывался в рядах своего племени или же ему подавали новое оружие для продолжения борьбы. С убитого победитель снимал доспехи и забирал его оружие.
К бою колесницы и пехота размещались в определенном порядке. Боевые колесницы выстраивались впереди пехоты в линии с сохранением равнения, «чтобы никто, на искусство и силу свою полагаясь, против троян впереди остальных в одиночку не бился, чтоб и обратно не правил». За боевыми колесницами, прикрываясь «выпуклобляшными» щитами, строились пешие воины, вооруженные копьями с медными наконечниками. Пехота строилась в несколько шеренг, которые Гомер называет «густыми фалангами». Вожди выстраивали пехоту, загоняя трусливых воинов в середину, «чтоб и тому, кто не хочет, сражаться пришлось поневоле».
Первыми в бой вступали боевые колесницы, затем «непрерывно одна за другой фаланги ахейцев двигались в бой на троянцев», «молча шагали, вождей опасаясь своих». Первые удары пехота наносила копьями, а затем рубилась мечами. С боевыми колесницами пехота боролась при помощи копий. Участвовали в бою и лучники, но стрела не считалась надежным средством даже в руках отличного лучника.
Неудивительно, что в таких условиях исход борьбы решали физическая сила и искусство владения оружием, которое часто отказывало: медные наконечники копий гнулись, а мечи ломались. Маневр на поле боя еще не применялся, однако уже появились зачатки организации взаимодействия боевых колесниц и пеших воинов.
Такой бой продолжался до наступления ночи. Если ночью достигалось соглашение, то сжигались трупы. Если соглашения не было, противники выставляли стражу, организуя охрану войска, находившегося в поле, и оборонительных сооружений (крепостной стены и укреплений лагеря – рва, заостренных кольев и стены с башнями). Стража, состоявшая обычно из нескольких отрядов, размещалась позади рва. Ночью высылалась разведка в стан врага с целью захвата пленных и выяснения намерений противника, проводились собрания племенных вождей, на которых решался вопрос о дальнейших действиях. Утром бой возобновлялся.
Примерно так и протекали бесконечные сражения между ахейцами и троянцами. По Гомеру, только на десятый (!) год войны стали разворачиваться основные события.
Однажды троянцы, добившись успеха в ночной вылазке, отбросили противника к его укрепленному лагерю, окруженному рвом. Перебравшись через ров, троянцы начали штурмовать стену с башнями, но вскоре были отброшены.
Позже им все же удалось разбить камнями ворота и ворваться в лагерь ахейцев. Завязался кровавый бой за корабли. Такой успех троянцев Гомер объясняет тем, что в бою не участвовал лучший воин осаждавших – непобедимый Ахилл, рассорившийся с Агамемноном.
Видя, что ахейцы отступают, друг Ахилла Патрокл уговорил Ахилла разрешить ему вступить в сражение и дать свои доспехи. Воодушевленные Патроклом, ахейцы сплотились, в результате чего у кораблей троянцы встретили свежие силы противника. Это был плотный строй сомкнутых щитов «пика близ пики, щит у щита, заходя под соседний». Воины выстроились в несколько шеренг и сумели отразить атаку троянцев, а контратакой – «ударами острых мечей и пик двуконечных» – отбросили их.
В конце концов, нападение было отбито. Однако сам Патрокл погиб от руки Гектора, сына Приама, царя Трои. Так доспехи Ахилла достались врагу. Позже Гефест выковал Ахиллу новые доспехи и оружие, после чего Ахилл, разъяренный гибелью друга, вновь вступил в сражение. Позже он убил в поединке Гектора, привязал его тело к колеснице и помчался в свой лагерь. Троянский царь Приам с богатыми дарами пришел к Ахиллу, умолил вернуть ему тело сына и достойно похоронил его.
На этом завершается «Илиада» Гомера.
По более поздним мифам, позже на помощь троянцам пришли амазонки во главе с Пенфисилеей и царь эфиопов Мемнон. Однако вскоре они погибли от руки Ахилла. А вскоре и сам Ахилл погиб от стрел Париса, направленных Аполлоном. Одна стрела угодила в единственное уязвимое место – пятку Ахилла, другая – в грудь. Его доспехи и оружие достались Одиссею, признанному храбрейшим из ахейцев.
После гибели Ахилла грекам было предсказано, что без лука и стрел Геракла, находившихся у Филоктета, и Неоптолема, сына Ахилла, Трою им не взять. За этими героями было послано посольство, и они поспешили на помощь соотечественникам. Филоктет стрелой Геракла смертельно ранил троянского царевича Париса. Одиссей и Диомед убили спешившего на помощь троянцам фракийского царя Реса и увели его волшебных коней, которые, по предсказанию, попав в город, сделали бы его неприступным.
Дальше – больше. Одиссей и Диомед проникли в Трою и похитили из храма Афины палладий, защищавший город от врагов. Но мощные оборонительные стены Трои оставались неприступными.
И тогда хитроумный Одиссей придумал необычайную военную хитрость…
Долго, втайне от других, беседовал он с неким Эпеем, лучшим плотником в ахейском лагере. К вечеру все ахейские вожди собрались в шатре Агамемнона на военный совет, где Одиссей изложил свой авантюрный план, согласно которому надо было соорудить огромного деревянного коня. В его чреве должны поместиться самые искусные и смелые воины. Все же остальное войско должно сесть на корабли, отойти от троянского берега и укрыться за островом Тендос. Как только троянцы увидят, что ахейцы покинули побережье, они подумают, что осада Трои снята. Троянцы наверняка затащат деревянного коня в Трою. Ночью ахейские корабли вернутся, а воины, укрывшиеся в деревянном коне, выйдут из него и откроют крепостные ворота. И тогда – последний штурм ненавистного города!
Три дня стучали топоры в старательно отгороженной части корабельной стоянки, три дня кипела таинственная работа.
Утром четвертого дня троянцы с удивлением обнаружили ахейский лагерь пустым. В морской дымке таяли паруса ахейских кораблей, а на прибрежном песке, где только вчера пестрели шатры и палатки врага, стоял огромный деревянный конь.
Ликующие троянцы вышли из города и с любопытством бродили по опустевшему берегу. Они с удивлением окружили огромного деревянного коня, возвышавшегося над кущами прибрежных ракит. Кто-то советовал бросить коня в море, кто-то – сжечь, но многие настаивали на том, чтобы затащить его в город и поставить на главной площади Трои как память о кровавой битве народов.
В разгар спора к деревянному коню подошел жрец Аполлона Лаокоон с двумя своими сыновьями. «Бойтесь данайцев, дары приносящих!» – вскричал он и, выхватив из рук троянского воина острое копье, метнул его в деревянное брюхо коня. Задрожало вонзившееся копье, и послышался из конского чрева еле слышимый медный звон. Но Лаокоона никто не слушал. Все внимание толпы было привлечено появлением юношей, ведущих пленного ахейца. Его подвели к царю Приаму, стоявшему в окружении придворной знати рядом с деревянным конем. Пленник назвался Синоном и пояснил, что сам сбежал от ахейцев, которые должны были принести его в жертву богам – это было условием благополучного возвращения домой.
Синон убедил троянцев, что конь являлся посвятительным даром Афине, которая могла обрушить свой гнев на Трою, если троянцы уничтожат коня. А если поставить его в городе перед храмом Афины, то Троя станет несокрушимой. При этом Синон подчеркнул, что поэтому ахейцы и построили коня таким огромным, чтобы троянцы не смогли протащить его через крепостные ворота…
Как только Синон произнес эти слова, со стороны моря раздался полный ужаса крик. Из моря выползли два огромных змея и оплели жреца Лаокоона, а также двух его сыновей смертельными кольцами своих гладких и липких тел. В одно мгновение несчастные испустили дух.
Теперь уже никто не сомневался в том, что Синон говорил правду. А посему надо поскорее установить этого деревянного коня рядом с храмом Афины.
Соорудив низкий помост на колесах, троянцы установили на него деревянного коня и повезли к городу. Чтобы конь прошел в Скейские ворота, троянцам пришлось разобрать часть крепостной стены. Коня поставили на обусловленном месте.
Пока троянцы, опьяненные успехом, праздновали победу, ночью ахейские лазутчики тихо вышли из коня и открыли ворота. К тому времени греческое войско по сигналу Синона незаметно возвратилось обратно и теперь захватило город.
В итоге Троя была разграблена и уничтожена.
Но почему причиной ее гибели стал именно конь?
Этим вопросом задавались еще в древности. Многие античные авторы пытались найти разумное объяснение легенде. Высказывались самые разнообразные предположения: к примеру, что у ахейцев была боевая башня на колесах, сделанная в форме коня и обитая конскими шкурами; или что грекам удалось проникнуть в город через подземный ход, на двери которого была нарисована лошадь; или что лошадь была знаком, по которому ахейцы в темноте отличали друг друга от противников… Сейчас принято считать, что троянский конь является аллегорией какой-то военной хитрости, примененной ахейцами при взятии города.
Под стенами Трои погибают практически все герои, и ахейцы, и троянцы. А из тех, кто выживет в войне, многие погибнут по дороге домой. Кто-то, как царь Агамемнон, дома найдет смерть от рук близких, кто-то будет изгнан и проведет жизнь в скитаниях. По сути, это конец героического века. Под стенами Трои нет победителей и нет побежденных, герои уходят в прошлое, и наступает пора обыкновенных людей.
Любопытно, но конь символически связан также с рождением и смертью. Лошадь из дерева ели, вынашивающая что-то в своем чреве, символизирует рождение нового, а троянский конь сделан как раз из еловых досок, и в его полом животе сидят вооруженные воины. Получается, что троянский конь несет смерть для защитников крепости, но в то же время означает и рождение чего-то нового.
Примерно в это же время в Средиземноморье произошло еще одно важное событие: началось одно из великих переселений народов. С севера на Балканский полуостров двинулись племена дорийцев, варварского народа, который полностью уничтожил древнюю микенскую цивилизацию. Лишь по прошествии нескольких столетий Греция возродится и можно будет говорить о греческой истории. Разрушения будут настолько велики, что вся додорийская история станет мифом, а многие государства перестанут существовать.
Результаты последних археологических экспедиций пока еще не позволяют убедительно восстановить сценарий Троянской войны. Однако их результаты не отрицают, что за троянским эпосом скрывается история греческой экспансии против крупной державы, находившейся на западном берегу Малой Азии и мешавшей грекам обрести власть над этим регионом. Остается надеяться, что подлинная история Троянской войны все же будет когда-нибудь написана.
Из мифов и легенд, а также из произведений многих древних авторов известно о воинственных женских племенах, живших по законам матриархата.
Амазонки – женщины-воины! Вопрос об их реальном существовании до сих пор вызывает много споров у исследователей, а археологические находки дают новую пищу для размышлений.
Еще в 1928 году советские ученые сделали сенсационное открытие во время раскопок в местечке Земо-Ахвала на побережье Черного моря, то есть в области предполагаемого расселения амазонок. Они раскопали доисторическое захоронение, в котором был погребен «князь» в полных доспехах и во всеоружии; здесь же лежал и двойной топор. Однако детальное изучение скелета показало, что это… останки женщины.
Кто была она? Царица амазонок?
В 1971 году, на этот раз на Украине, было найдено захоронение женщины, погребенной с царскими почестями. Рядом с ней лежал скелет девочки, столь же роскошно украшенный. Вместе с ними в могилу положили оружие и золотые сокровища, а также двух мужчин, умерших, как выяснили ученые, «неестественной смертью».
Может быть, здесь лежала царица амазонок с убитыми в честь нее рабами?
В 1993—1997 годах во время раскопок близ местечка Покровка в Казахстане были найдены могилы других «воительниц». Рядом с женскими скелетами лежали дары: наконечники стрел и кинжалы. Очевидно, женщины этого кочевого племени умели постоять за себя в бою. Возраст захоронения – две с половиной тысячи лет.
Кто это? Тоже амазонки?
География подобных находок гораздо шире, поскольку есть данные о том, что амазонки могли быть и в Индии, и в Малайзии, и даже возле Балтийского моря.
И вот совсем недавно английские ученые установили, что некие амазонки сражались за римлян на территории современной Великобритании. Останки двух воительниц-амазонок, служивших в римской армии в Британии, были обнаружены в захоронении в Бруэме, графство Камбрия.
Предполагают, что женщины пришли сюда из Дунайского региона Восточной Европы – именно там, как утверждали древние греки, обитали ужасные женщины-воительницы.
Женщины этого племени амазонок, которое предположительно вымерло между 220 и 300 годом н.э., были сожжены на погребальных кострах вместе со своими лошадьми и военной амуницией. Очень может быть, что эти амазонки находились в составе нумерий – нерегулярных войск римской армии, прикрепленных к легионам, служившим в Британии. Другие находки свидетельствуют, что их подразделение пришло из дунайских провинций Норикум, Паннония и Иллирия, теперь являющихся частями Австрии, Венгрии и бывшей Югославии.
На месте захоронения в Бруэме находились укрепление и гражданское поселение, и анализ останков более чем 180 человек показал, что здесь погребали пепел мертвых. Вместе с останками одной из женщин обнаружили сожженные останки животных. Были найдены еще костяные пластинки, которые использовали для украшения шкатулок, а также детали ножен меча и глиняной посуды. Все это указывает на то, что женщина обладала высоким статусом; ее возраст оценивается от 20 до 40 лет. В могиле другой женщины, чей возраст составляет от 21 до 45, обнаружили серебряную чашу, ножны и костяные украшения.
Так значит, были на свете женщины-воины?
В древние времена греки считали, что амазонки, поклонявшиеся богине Артемиде, произошли от бога войны Ареса (Марса) и его собственной дочери Гармонии, что обитали эти племена на реке Фермодонт у города Фемискира в Малой Азии. В весенний период, в течение двух месяцев, амазонки вступали в браки с чужеземцами или мужчинами, жившими по соседству, для продолжения рода. Девочек оставляли у себя, а мальчиков либо убивали, либо отдавали отцам. По словам греческого историка Геродота, «ни одна девушка не должна познать мужчину, пока не убьет врага». Ну а слово «амазонка» произошло от слов «а» и «мазон», что означает «без груди», вроде бы происходит от названия обычая прижигать в раннем возрасте правую грудь и тем самым останавливать ее развитие, чтобы было удобнее натягивать тетиву лука, овладевать оружием…
Так где же обитали «женщины без груди»?
Многие исследователи считают, что в мифах содержится часть исторически ценной информации, и указывают: на севере Турции, в районе современной реки Терме-Чай. Что именно это та легендарная река Фермодонт, в устье которой находилась страна амазонок, откуда они пришли на помощь троянцам. А до Троянской войны амазонки переселились к реке Фермодонт с Кавказских гор.
Древняя скифская легенда гласит, что однажды на их землях появилось неизвестное воинственное племя, совершавшее набеги на скифские поселки и уводившее скот. В стычках некоторые из них были убиты. Когда скифы спешились с коней, чтобы скальпировать поверженных врагов, то к удивлению обнаружили, что все убитые – женщины. Гордым скифам не пристало воевать с женщинами. Они послали отряд юношей кочевать рядом с врагом, но избегать сражений. Их главной задачей было познакомиться с женщинами. Сначала смелые воительницы постарались уничтожить их, но те отступали, не приняв боя. Постепенно женщины привыкли к такому соседству и уже не угрожали им. Через определенное время юношам удалось соблазнить отважных воительниц, и они взяли их в жены. От них, как считается, и произошло племя сарматов.
Оказывается, легенда эта возникла не на пустом месте. Сарматские женщины действительно воевали наряду с мужчинами. Свидетельством тому служат находки археологов, которые нередко обнаруживают в погребениях женщин-сарматок боевое оружие. Естественно, что два столь воинственных народа нередко воевали. На пограничных территориях постоянно возникали вооруженные стычки, легкие отряды совершали стремительные рейды на чужие территории, угоняя скот и уводя рабов. Но войны не могли длиться вечно. Временами разногласия утихали, тогда скифы и сарматы торговали или совершали совместные военные походы в другие страны. Объединялись они и чтобы отразить нападения опасных внешних врагов. Так, сарматы прислали в помощь скифам свои армии, в которых находись женщины, когда к границам Скифии подошла персидская армия царя Дария.
По утверждениям древнегреческих историков, Гомер, являвшийся одним из основных средств массовой информации в свое время, сочинил не только «Илиаду» и «Одиссею», но еще и поэму «Страна Амазония», которая, однако, в отличие от «Илиады» с «Одиссеей», прославляющих подвиги героев-мужчин и дошедших до нас в поразительной целости, несмотря на их непомерный объем, почему-то вообще не сохранилась. Правда, ни единой строчки ни при каких раскопках найдено не было.
Что касается вопроса происхождения слова «амазонка» и отсутствующей правой груди, то, как отмечает еще дореволюционная энциклопедия Брокгауза и Эфрона, абсолютно на всех дошедших до нас изображениях – статуи, рельефы, картины и прочее – у амазонок «идеально красивые фигуры с обеими грудями, но с весьма развитыми мускулами».
Вообще, Гомер довольно сухо отзывался об амазонках. В сказании об аргонавтах они вообще изображены в виде отвратительных фурий. Однако в сообщениях более поздних авторов их образ становится все привлекательнее, в то время как сами они, отогнанные молвой то в Ливию, то в Меотиду – на Азовское море, уже напоминают былинных богатырей или сказочных фей…
Согласно Геродоту после Троянской войны амазонки удалились на восток и вновь смешались со скифами. Так возник народ сарматов, где пришлые амазонки были равноправны с мужчинами. О местных же жительницах эти воинственные гостьи отзывались так: «Мы с вашими женщинами жить не можем, ибо у нас не одинаковые с ними обычаи. Мы занимаемся луком, стрелами, лошадьми, а женским работам не учились; у вас же ничего сказанного женщины не делают, а делают работы женские, сидя в своих повозках».
Примечательно, что говоря об амазонках, античные авторы неизменно подчеркивают их беспримерную отвагу и военную доблесть. В Римской империи высшей похвалой для воина считалось сказать ему, что он «сражался как амазонка». Если верить римскому историку Диону Кассию, когда полубезумный император Коммод во II веке нашей эры выступал на арене Колизея в роли гладиатора, сражаясь то со зверями, то с людьми, сенаторы, а с ними и все остальные зрители, обязаны были приветствовать его криками: «Ты – властелин мира! В славе своей подобен ты амазонкам!»
Да, женщины-воительницы были достойны таких восторгов. Их хладнокровие вошло в легенду: преследуемые врагами, они без промаха поражали их из лука, полуобернувшись в седле. Особенно же ловко они умели обращаться с двойным топором. Это острое, как бритва, оружие, а также легкий щит в форме полумесяца стали неизменными атрибутами амазонок на любых изображениях.
Но не только греки и римляне говорили об амазонках. Рассказы о сражениях с племенами воинственных женщин известны, например, из древнекитайской и египетской истории.
Амазонки не были забыты, но уже в первом веке до новой эры появляются первые сомнения в их реальном существовании. Историк и географ Страбон собрал много рассказов об амазонках, но, сопоставив их, назвал досужими выдумками.
«Со сказанием об амазонках произошло нечто странное. Дело в том, что во всех остальных сказаниях мифические и исторические элементы разграничены… Что же касается амазонок, то о них всегда – и раньше, и теперь – были в ходу одни и те же сказания, сплошь чудесные и невероятные».
Его мнение разделили последующие поколения историков. Кроме того, получается, что амазонки вдруг бесследно растворились на просторах истории. «Что касается теперешнего местопребывания амазонок, – подводил итоги Страбон, – то только немногие сообщают об этом лишь бездоказательные и неправдоподобные сведения». Так девы-воительницы стали воистину легендарными существами. Их образы лишь расцвечивали подвиги древних героев, будоражили фантазию, – а заодно и пресекали любые прекословия женщин. По словам ритора Исократа, «сколь ни храбры были амазонки, но были побеждены мужчинами и лишились всего».
Так или иначе, но истории «про амазонок» продолжали будоражить мужские умы. Знаменитый средневековый путешественник Марко Поло утверждал, что лично видел в Азии амазонок. Испанцы и португальцы сообщали о «государствах амазонок» в Южной Америке.
В свое время Колумб узнал от индейцев про некий остров, который населяли одни только женщины. Он хотел пленить нескольких из них, чтобы потом показать испанской королеве. Но завоевывать остров не пришлось. Когда корабли Колумба стали на якорь возле одного из островов и отправили на берег лодку с людьми, из близлежащего леса выбежало множество женщин в перьях и вооруженных луками. По их поведению было ясно, что они решили защищать родные места. Колумб назвал окрестности Виргинскими островами, то есть «островами Дев».
Один из знаменитых конкистадоров, Франсиско де Орельяна, открыл великую реку на южноамериканском континенте и первым из европейцев пересек его в самой широкой части. Летом 1542 года его отряд якобы увидел легендарных амазонок, с которыми вступил в бой. Сегодня считается, что это были либо индейские женщины, сражавшиеся рядом с мужчинами, либо испанцы просто приняли длинноволосых индейцев за женщин.
Кстати, открытую им реку Орельяна хотел назвать своим именем, но прижилось другое – Амазонка, в честь тех самых воительниц, с которыми якобы сражались его воины…
Считается, что слоны были приручены и впервые стали использоваться в военных целях в Индии. Случилось это давно, вероятно, в начале I тысячелетия до новой эры.
С того момента род войск боевых слонов прочно удерживал ведущее место в армиях государств Индостана. Именно слонов древнеиндийские авторы считали основой войска, хотя едва ли они были важнее колесниц. Но для такого утверждения у этих авторов были свои резоны: помимо замечательных боевых качеств – мощи, массивности, скорости, поворотливости, послушания, ума, – слон был престижным животным, одним из олицетворений божественной силы, которая давалась в руки его властителям. Чем больше их было в армии, тем могущественнее считался ее предводитель. В «Ведах», «Махабхарате» и других древнеиндийских сочинениях говорится об огромных, поистине сказочных количествах боевых слонов в армиях. Судя по более поздним сведениям, в основном иностранным, войска имели от нескольких десятков до нескольких сотен слонов.
В Древней Индии слонов использовали в основном против конницы, поскольку лошади боялись слонов. Их выстраивали в линию на расстоянии около 30 метров друг от друга, а за ними в промежутках ставили пехоту, чтобы строй выглядел подобно стене с башнями. Защитного вооружения слонам в Древней Индии не полагалось, зато их богато украшали металлическими побрякушками и красными попонами. «Экипаж» такого танка древности обычно состоял из трех человек – махаута (вожатого), стрелка и сариссофора. Иногда на крупном слоне могли разместиться не один, а два стрелка.
Махаут открыто располагался на шее слона, а стрелок и сариссофор – в укрытии из легких щитов на спине животного. Сариссофор защищал слона с флангов, не давая вражеской пехоте подбираться к ногам и брюху, а стрелок вел метательный бой стрелами и дротиками. Но главным оружием подразделения, естественно, являлся сам слон, который наводил ужас своими размерами, топтал противника ногами, пронзал бивнями и душил хоботом, – если, конечно, хотел.
Главным поражающим фактором при атаке слонов, несомненно, являлся страх, который эти животные вызывали своим видом у непривычных еще людей и лошадей. Немалую роль, впрочем, играла и огромная физическая сила слонов. К тому же слонам иногда давали двуручные кривые мечи. Но это была не слишком хорошая идея, – больше для эффекта, – ведь хобот – не рука, и слон не очень-то ловко мог размахивать мечом. Больший успех достигался, если короткие бивни индийских и североафриканских слонов удлиняли железными наконечниками, – таким оружием слоны пользовались с большим успехом.
Вообще говоря, слоны были довольно опасным родом войск. При удаче они наносили страшный урон противнику, а вот если враг был смел и искусен, животные могли прийти в замешательство и перетоптать своих же. Именно поэтому столь высоко ценилось искусство выучки и вождения этих животных. Оно непременно входило в курс обучения индийских царевичей. Эллинистические государи также нанимали индийских вожаков.
В Индии, где слоны были относительно недороги, на них, кроме боевых, возлагались и транспортные функции. В качестве вьючных животных слоны могли долго нести до 600 килограммов грузов, и имели лишь тот изъян, что нуждались в свежих листьях – одним сеном они обходиться не могли. Да и сено в необходимом слонам количестве, в отличие от овса, почти не поддавалось перевозке. Накормить большую армию слонов во время долгого перехода всегда было серьезной проблемой.
В остальном слоны имели очень неплохие показатели. Несмотря на полную неспособность не только прыгать, но и бегать, просто шагом слоны могли двигаться с такой же скоростью, что и лошади рысью, причем пройти в день до 50 километров не представляло для них проблемы.
Особенно полезны были слоны при совершении маршей в джунглях, ибо не только не нуждались в дороге, но и сами прокладывали ее, легко разбирая буреломы и расчищая заросли. Удивительно, но слоны без труда проходили как по горам, так и по болотам.
Европейцы впервые столкнулись со слонами примерно двадцать три века назад. В 331 году до н.э. в битве при Гавгамелах персидский царь Дарий III среди своего воинства выставил 15 слонов против войск Александра Македонского. Хотя они не спасли Дария от поражения, страха на македонцев навели немало.
Вскоре боевые слоны стали служить и в европейских армиях, в течение трех веков сея панику в станах врагов.
Когда тот же Александр Македонский разгромил персидскую армию и направился дальше, в Индию, на реке Гидасп его ожидал с сильным войском Пор, царь Пенджаба. Закипел бой. Пор бросил в атаку свою главную ударную силу – 100 (по некоторым источникам – 200) великолепно обученных слонов, которым поначалу удалось потеснить македонские линии. Однако греки бесстрашно кидались под ноги колоссам и остро отточенными топорами рубили им хоботы…
Так свидетельствовали сами участники сражения. То же самое можно увидеть и в нашумевшем фильме Оливера Стоуна «Александр». Но могло ли это быть на самом деле?
Даже не принимая во внимание качества македонского железа, перерубить топором, ударом снизу, упругий хобот, болтающийся на солидной высоте, с учетом того, что слоновья кожа сама по себе стоила кожаного панциря, практически невозможно. Нанести опасную для жизни рану слону оружием, существовавшим до новой эры, было довольно трудно. Хотя, конечно, такая возможность не исключалась.
Чаще всего, нападая на слона, воины стремились ранить его в ноги. Ноги у слонов всегда сильно перегружены, и повреждения мышц быстро лишали животных возможности двигаться. В отличие от других зверей, слон не только не может передвигаться на трех ногах, но даже долго стоять, если одна нога серьезно ранена. Но в то время македонцы этого еще не знали.
Скорее всего, было так: слоны продолжали бой, пока не поняли, что им не удастся прогнать македонцев, а поняв, не обращая больше внимания на команды махаутов, обратились в бегство, смяв по пути свою же пехоту. Собственно, большинство описанных сражений с использованием слонов обычно так и заканчивались.
Таким образом, атака слонов захлебнулась, а Александр искусным маневром обошел индийцев и ударил по ним с тыла.
В окружении очутился и сам Пор на своем любимом слоне. Отбиваясь от наседавших врагов, бесстрашный гигант отшвыривал всех, кто пытался к нему приблизиться. Но царь был ранен, и умный слон, почуяв, что его хозяин попал в беду, прорвал кольцо македонской пехоты, чтобы вынести хозяина с поля боя. Потом слон сам бережно снял раненого, положил на землю и хоботом вынул стрелы, торчавшие в его теле. Когда неприятельские солдаты нашли беглеца, разъяренный слон, не покидая распростертого на траве господина, защищал его с неистовым мужеством.
Александр все это видел собственными глазами. Восхищенный благородством и смелостью преданного животного, он приказал не трогать слона. Рассказывают, что когда побежденный царь выздоровел, Александр призвал индийца к себе и обещал ему вернуть царство, которое отныне являлось частью империи великого полководца.
А если верить Плутарху, то Александр добавил к владениям Пора еще такие территории, что тот стал едва ли не самым могущественным монархом в Индии. Взамен он хотел заполучить только храбреца слона. Естественно, Пор согласился.
Завоевав часть Индии, македонцы включили слонов и в состав собственной армии. Позже, с распадом Македонской державы, слоны заняли довольно значительное место в армиях эллинистических государств – Эпирского царства, держав Селевкидов и Птолемеев. Но способ их боевого построения несколько изменился. Если в Индии слоны строились с промежутками, распределяясь по всему фронту войска, то греки ставили слонов плотно, компактной группой.
Расположенные на флангах слоны представляли собой меньшую угрозу для своей пехоты, если вдруг обращались в бегство. Кроме того, для защиты своих войск от бегущих слонов карфагенские вожаки имели с собой большой стальной гвоздь и молот. Если слон поворачивал на своих, махаут вгонял ему гвоздь в череп. Позже такой варварский способ был применен и греками, хотя и гарантию он давал сомнительную, ибо умные слоны, однажды увидев гибель дезертира, для себя делали выводы и позже, намереваясь бежать, могли даже против вожаков принять превентивные меры.
Позже выяснилось, что грозные слоны боялись свиней. Всеми почитаемый писатель Элиан описывает такой эпизод. Когда македонский полководец Антипатр осаждал греческий город Мегары, он привел под его стены много слонов. Тогда мегарийцы пустились на хитрость. Они помазали смолой нескольких свиней, подожгли их и погнали в лагерь противника. Несчастные свиньи подняли такой истошный визг, что перепуганные великаны ударились в постыдное бегство, вызвав серьезное смятение в войсках осаждающих.
Скептики, правда, утверждают, что слоны испугались не визга свиней, а огня – ведь всем известно, как боятся его животные. Но тем не менее после этого Антипатр приказал слонов воспитывать вместе с поросятами, дабы те привыкли к виду и визгу свиней.
Антиох, царь Сирии, вел жестокую войну с племенем галатов. В 275 году до н.э. войска противников сошлись во Фригии. Галаты превосходили сирийцев численностью и были лучше вооружены. Начало сражения не сулило царю ничего утешительного. Он уже подумывал было об отступлении, когда один из его помощников посоветовал пустить в дело 16 индийских слонов, спрятанных за рядами пехоты.
Когда шеренги сирийцев вдруг расступились, галаты окаменели от ужаса. На них тяжелой поступью надвигались невиданные чудовища в кроваво-красных чепраках, покрытые чешуей медных щитов. На спинах их высились деревянные башни с воинами. Черные плюмажи из птичьих перьев колыхались на размалеванных лбах животных. Издавая резкие трубные звуки, слоны угрожающе размахивали хоботами, в которых сверкали длинные кривые мечи.
Дико заржав, лошади галатов в панике помчались прочь. Пешие воины не успели опомниться, как слоны опрокинули и смяли их боевые порядки. Животные, одурманенные пьянящими напитками, дали волю своей ярости. Они догоняли галатов, топтали их, поражали мечами и пронзали бивнями. Лучники, засевшие в башнях, расстреливали бегущих стрелами.
Выиграв битву, в благодарность своему четвероногому воинству царь повелел воздвигнуть на поле брани памятник с изображением слона.
По другим данным, Антиох стыдился этого своего успеха. «Можно ли гордиться победой, – говорил он, – если в этом заслуга одних зверей».
После неудачной экспедиции в Италию Пирр, царь Эпирский, вернулся в Грецию, где продолжал свои военные авантюры. В 272 году до н.э. он решил с помощью слонов овладеть городом Аргос, что на Пелопоннесе. И это после того как три года назад в битве при Беневенте он сам чуть не пострадал от своих же слонов, которых римляне сумели обратить в бегство.
В этот раз военные действия для царя шли успешно. Ночью, обманув бдительность стражи, изменник открыл эпирцам городские ворота. Пирр намеревался запугать горожан слонами и поэтому пустил их в город первыми. К несчастью, ворота оказались невысокими, и башни, установленные на слонах, мешали в них пройти. Пришлось их снимать, а потом снова устанавливать. Из-за этой непредвиденной задержки был упущен благоприятный момент. Разбуженный гарнизон и жители города успели взяться за оружие. К тому же на узких кривых улочках слоны ничего не могли поделать с защитниками города, которые, затаившись в укрытиях, осыпали их камнями и стрелами. События приняли плохой оборот, и эпирцы мечтали уже о том, как бы выбраться живыми из этого злосчастного лабиринта. Однако израненные, растерявшиеся слоны снова вышли из повиновения. Они толпились, никому не давая прохода. Когда у одного слона убили погонщика, тот, забыв обо всем, в тоске метался по улицам, разыскивая тело хозяина. А найдя, поднял убитого хоботом и принялся крушить и своих, и чужих. В этой битве погиб и сам Пирр, царь Эпирский.
Как записали историки со слов участников этой битвы, в смерти Пирра косвенно был виноват слон. Раненый великан упал и закрыл своим телом дорогу в единственных воротах, через которые могли спастись эпирцы. Пирр, прикрывавший отступление, остался практически один. В какой-то момент камень, брошенный с крыши, убил его на месте.
Стоит заметить, что полководцы Рима никогда не придавали слонам большого значения. Они считали их ненадежными и даже опасными помощниками, которые зачастую не только не оправдывали возлагавшихся на них надежд, но и сами способствовали поражению. Так случилось и в битве у города Тапса во время похода Цезаря в Африку (47–46 годы до н.э.), где Гай Юлий дал бой войскам сторонников республики под командованием Сципиона Метелла.
На обоих флангах республиканцы поставили по 32 слона. Как только они устремились в атаку, разом заголосили сотни труб противника, загрохотали барабаны, зазвенели медные тарелки. Копейщики начали закидывать животных дротиками. Оглушенные неожиданным шумом, испуганные свистом стрел, слоны повернули назад, разметали колонны республиканцев и понеслись прямо на укрепленный лагерь Сципиона. Под их мощными ударами рухнули ворота, а наспех возведенные ограждения развалились как карточный домик. Преследуя по пятам животных, в проломы ворвались легионеры Цезаря и захватили всех слонов-неудачников.
После битвы при Тапсе интерес к слонам как к воинам постепенно угас.
Наиболее существенным недостатком слона как боевого животного была его плохая управляемость. Слоны далеко не всегда склонны были слепо следовать за своими начальниками и были слишком рассудительны, чего нельзя сказать о лошадях. Слон, вообще, хорошо подумает, прежде чем что-либо сделать.
Своему махауту слон подчинялся исключительно из дружеских чувств. Вовсе не из страха! Кроме того, в отрядах слонов присутствовало двоевластие, – кроме махаутов, слоны ориентировались и на собственных лидеров.
С одной стороны, слоны сражались более сознательно, чем лошади – умели отличать своих от чужих, понимали, для чего им мечи. Они могли, конечно, шутя пройти сквозь ряды пехоты, но зачем? Слон должен был сначала понять, для чего ему это нужно. Просто взять и нагнать его на пехотинцев было трудно, – если люди не расступались, слон часто останавливался и, в лучшем случае, пытался расчистить себе дорогу.
Получается, что присутствие слонов воздействовало на врага больше морально. Естественно, только один вид огромного животного мог повергнуть в ужас.
Слоны всегда боялись огня, часто боялись людей, способных больно уколоть копьями или мечами. Слонов вообще нельзя было сделать бесстрашными, ибо нападали они только из желания сделать приятное махауту. Даже если они защищали своих махаутов, то и тут понимали, что лучший способ уберечь их, – унести в безопасное место.
В общем, слоны отличались низким боевым духом. Серьезный мотив для участия в сражении дать им было невозможно. Кроме того, средняя продолжительность жизни слона в ту пору была вдвое больше человеческой, и, похоже, они это чувствовали.
Несомненно, неудачи боевого применения слонов и вытеснение их конницей в значительной мере были обусловлены и тем, что этот вид животных так и не был одомашнен, а только приручен. Поголовье ручных слонов всегда пополнялось путем отлова диких. Селекция, таким образом, не производилась, и боевые слоны отличались от рабочих только размером, но не психологией.
К началу новой эры опыт использования слонов в средиземноморском регионе окончательно показал, что против стойкой пехоты они не имеют большого успеха. Слонов уже не боялись, – солдаты сами нападали на них с факелами, пускали в слонов горящие стрелы и бросали им под ноги доски с гвоздями.
В средние века боевые слоны все еще применялись почти во всей Азии – от Ирана до Китая, от Индии до Аравии. Но тактика их использования постепенно менялась. Речь шла уже не о боевой пользе применения слонов, а скорее о престижности. И, конечно же, очень часто они использовались как тягловые животные. Например, в той же Индии с XVI века слоны очень неплохо справлялись с перевозкой пушек.
Очевидно, что боевая слава слонов оказалась несколько преувеличенной по сравнению с их действительным значением в мировой военной истории, но сам факт эффективного использования в бою столь мощного и умного животного, как слон, не может не вызывать восхищение.
Современные историки полагают, что колесницы были изобретены за 2300 лет до новой эры в Месопотамии, однако точных доказательств этого не существует. Однако к тому моменту, когда лошади были приручены человеком, они еще мало напоминали современных скакунов. Настолько мало, что на основании сохранившихся барельефов иногда высказывается мнение, что древние шумеры запрягали ослов, а не лошадей в свои колесницы. Возможно и так, ибо создавать породы лошадей, которых нельзя было бы спутать с ослами, людям удалось только во II тысячелетии до нашей эры. Позже египтяне и ассирийцы в свои колесницы запрягали коней ростом уже 160 сантиметров и весом до 500 килограммов.
Со временем повозки совершенствовались. Так появились грузовые и боевые колесницы, которые появились и в других странах. Правда, некоторые историки считают, что повозки были изобретены самостоятельно и в Месопотамии, и на Кавказе, и в евразийских степях. Но, судя по тому, что во всех этих местах повозки были одинаковой конструкции, а также по тому, что их части и детали назывались одинаково, центр происхождения, вероятно, у них один.
Технология постройки колесниц постоянно развивалась. Если в Месопотамии поначалу колесницы были тяжелыми и представляли собой платформы, на которых находились метатели дротиков или лучники, то в Египте это уже были легкие, маневренные повозки, приспособленные не только для стрелков. Они и сами по себе являлись грозным оружием.
О том, какое значение в Древнем мире придавалось колесницам, запряженным лошадьми, можно судить по многим фактам. Например, в Египте для изготовления колесниц использовались вяз, сосна, ясень, береза. Однако береза не растет южнее Трапезунда и Арарата, а значит, материал этот доставлялся издалека. В те времена решить такую проблему было нелегко.
Любопытное открытие сделали исследователи на острове Крит, где было найдено около пятисот колесниц. Рельеф острова Крит гористый, и на колесницах там ездить почти невозможно, поэтому немецкий ученый Г. Бокиш высказал предположение, что колесницы на Крите изготовляли «на экспорт».
Так это или нет, но появление колесниц вызвало, по сути, целую революцию в военном деле. Став главной ударной силой в армиях, они решали не только исходы отдельных сражений – они решали судьбы целых государств!
Прекрасное и точное описание боевых действий на колесницах можно найти у Гомера. Но началась боевая слава колесниц в Египте и Хеттском царстве, некогда расположенном в Малой Азии.
Оба царства постоянно воевали друг с другом и не менее регулярно совершенствовали свои войска. Разумеется, совершенствовались и колесницы.
Рано или поздно государства эти должны были сойтись в решающем сражении. И оно произошло по одним данным в 1312, по другим – в 1296 году до новой эры.
К тому времени и египтяне, и хетты усовершенствовали колесницы, которые сыграли решающую роль в этой битве, происшедшей у города Кадеш, который находился на территории теперешней Сирии.
Считается, что битва при Кадеше – первая в истории битва, ход которой можно четко проследить по подробным описаниям личного летописца египетского фараона Рамсеса II. Едва ли, конечно, это описание объективно, но все-таки оно дает некое представление о происшедших событиях и показывает роль боевых колесниц.
Количество воинов в обеих армиях было одинаковое – примерно по двадцать тысяч пехотинцев с каждой стороны. Но главное – колесницы. Их было много: у хеттов – две с половиной тысячи, у египтян предположительно столько же. Колесницы объединялись в отряды по десять, тридцать и пятьдесят. Почти метровые колеса у боевых колесниц имели уже восемь спиц (ранее было четыре, максимум шесть), и – что очень важно – увеличился конец оси, выступавшей с каждой стороны колеса. Лошадьми управлял возница – уважаемая в Египте личность. Рядом с ним стоял воин. Обязательно из знатного рода – только они имели право сражаться не в пешем строю. Концы выступающих осей были фактически острыми длинными ножами. Когда такая колесница врывалась в расположение врага, она скашивала живую силу противника как траву. Такие же, но несколько короче, ножи прикреплялись к передку колесницы.
Колесницы египтян были маневренными, быстрыми, а знаменитый маневр «гнев фараона» производил страшное опустошение в рядах врагов. Суть «гнева» состояла в том, что колесницы врывались в расположение врага и, резко развернувшись, мчались вдоль всего фронта от фланга до фланга.
Хеттские колесницы слыли более мощными – на них стояло по три человека: кроме возницы еще и щитоносец, прикрывавший и возницу, и воина, который был обычно копейщиком.
И у хеттов, и у египтян колесницу везли две лошади. Но всегда имелась третья – запасная.
Рамсес II покинул Египет с отрядами, каждый из которых назывался по имени бога – Амон, Ра, Пта и Сет.
То ли у египтян была плохо поставлена разведка, то ли хетты ловко их дезинформировали, но, приблизившись к Кадешу, Рамсес II и не подозревал, что находится совсем близко от противника. К тому же подосланные лжеперебежчики совершенно усыпили бдительность Рамсеса II, сообщив, что хетты ушли далеко. А они тем временем обошли египтян с тыла, неожиданно напали на приближающийся отряд Ра и разгромили его. Затем подошли с тыла к отряду Амона и тоже почти полностью уничтожили его. Сам Рамсес II едва уцелел и спасся лишь благодаря личной охране и собственному мужеству. Да еще благодаря лошадям. Летописец записал слова фараона: «Со мной были Победа у Фив и Бодрость духа, мои лучшие кони, у них нашел я поддержку, когда остался совершенно один среди множества врагов…»
Однако и хетты допустили ошибку. Они посчитали, что египтяне полностью разгромлены, и занялись грабежом покинутого египетского лагеря. Тем временем к месту сражения подходил отряд союзников Египта. Встретив их, спасающийся бегством Рамсес II повернул обратно, и теперь уже египтяне обрушились на потерявших бдительность хеттов.
Не будем сейчас утверждать, кто именно победил в этом сражении. Рамсес II полагал, что победил он, хеттский владыка Муваталлис был уверен, что именно он разгромил египтян. Историки же считают, что битва при Кадеше окончилась «вничью». Египет и Хеттское царство после этой битвы заключили договор о ненападении и взаимной помощи. Но самое главное, что в этом деле сегодня нас интересует – роль колесниц, которая оказалась решающей. Хотя, конечно, без лошадей ни о какой роли колесниц говорить бы не пришлось. Недаром и египтяне, и хетты уделяли такое внимание лошадям, даже их внешнему виду…
Колесницы продолжали совершенствоваться: уже не две, а четыре и даже шесть лошадей везли боевые повозки, уже не один-два, а четыре человека находились на них, и колесницы из «легких танков» древности превратились в «тяжелые»… А персы сделали колесницы серпоносными!
Исходя из свидетельств древних, можно полагать, что вооруженные серпами колесницы появились между 479 и 401 годом до н.э. в персидской Ахеменидской империи.
Серпоносная упряжка по своим задачам сильно отличалась от своих предшественников – простых невооруженных колесниц. Последние обычно сражались между собой перед столкновением пехоты, поддерживали ее фланги, преследовали врага после схватки и в гораздо меньшей степени выполняли функцию фронтальной атаки на пехоту противника, в основном, когда у врагов не было своих колесниц или они уже были выбиты с поля боя. Упряжки же с серпами – это оружие исключительно для лобовой атаки строя врага, рассчитанное не только на непосредственное поражение неприятеля, но и на психологический эффект, деморализующий последнего. Главная задача серпоносных колесниц состояла в разрушении сплоченного строя пехоты.
В течение V века до н.э. постоянными противниками персов были греки. Именно эллины имели стойкую тяжеловооруженную пехоту, которую безуспешно атаковали своими наскоками персидские всадники в первой половине V века до н.э., в основном конные лучники. В то же время именно у греков почти отсутствовали или неэффективно использовались метатели, способные отразить атаку колесниц и, следовательно, фаланга гоплитов представляла удобную мишень для нападения упряжек. Но самое главное состоит в том, что именно эллины понимали значение строя в сражении. Именно эту сплоченность и должна была уничтожить колесница с серпами. Кроме того, во всех известных исторических случаях серпоносные квадриги Ахеменидов применялись именно против греческой, а позднее и против македонской фаланги.
В случае с серпоносными колесницами нужно было создать совершенно новый род войск, бойцы в котором должны обладать смелостью самоубийцы, чтобы лететь в упряжках прямо на ряды врага, часто даже без поддержки атаки своих всадников.
Впервые о применении серпоносных колесниц можно прочитать у Ксенофонта, где речь шла о битве при Кунаксе между армией претендента на ахеменидский престол Кира Младшего и его братом царем Артаксерксом II. Интересно, что отведенную им роль в битве колесницы Артаксеркса II не выполнили. Греческие фалангисты сумели испугать лошадей ударами копий о щиты, и атака захлебнулась. Зато по подробным описаниям Ксенофонта можно представить себе конструкцию серпоносной колесницы рубежа V–IV веков до н.э.
Квадрига имела большие колеса, вертящиеся вокруг оси, длина которой должна быть примерно равной ширине упряжки из четырех коней. К каждому концу оси было прикреплено по одному горизонтальному серпу длиной около 90 сантиметров. Еще два вертикальных серпа находились под осью, у обеих сторон пола кабины. В высоком деревянном кузове из досок стоял возница, одетый в чешуйчатую броню с длинными рукавами и высоким воротом, голову его защищал шлем. Других воинов в кузове не было. Из оружия колесничий, очевидно, имел лишь меч. Лошади некоторых упряжек прикрывались бронзовыми налобниками, месяцевидными нагрудниками и пластинчатыми защитными попонами.
Следующий по хронологии случай применения серпоносных квадриг, зафиксированный в источниках, – бой при Даскелионе (395 год до н.э.) между отрядом спартанского царя Агесилая и конницей сатрапа Геллеспонтийской Фригии Фарнабаза. Персидский отряд, состоящий примерно из 400 всадников и двух серпоносных колесниц, неожиданно напал на греков. Эллины, в количестве около 700 человек, сбежались вместе, пытаясь построить фалангу. Но и сатрап не мешкал. Он, выставив вперед колесницы, атаковал ими. Упряжки рассеяли ряды врага, а сразу вслед за ними напали всадники, перебив около 100 перемещавшихся греков. Оставшиеся бежали к лагерю. Примечательно, что этот бой – один из немногих случаев успешного действия серпоносных колесниц. Это объясняется тем, что сразу за атакующими колесницами в прорыв скакали всадники, которые прикрывали возниц.
Из сражений, в которых принимали участие серпоносные квадриги, лучше всего освещена источниками битва при Гавгамелах, происшедшая 1 октября 331 года до н.э. между армиями Александра Македонского и Дария III, последнего персидского царя из династии Ахеменидов. Персы специально выбрали поле для битвы, где они могли развернуть свои многочисленные войска. Более того, почва была специально выровнена для действия колесниц и конницы, а на флангах были высыпаны колючки – трибулы для нейтрализации македонской конницы – главной ударной силы армии Александра. И все же это не помогло – Дарий потерпел сокрушительное поражение. Хотя персидские серпоносные колесницы действовали на левом фланге македонян довольно успешно.
К концу ахеменидской эпохи произошли изменения в вооружении колесниц. Отказались от нижних (под кузовом) серпов; однако вооружение усилилось путем прибавления горизонтального серпа, закрепленного с каждой стороны на конце ярма, и путем приделывания к концу оси спускающегося книзу лезвия, расположенного ниже горизонтального серпа.
Последний раз серпоносные колесницы применялись в битве при Зеле в 47 году до н.э. Сын знаменитого Митридата VI, Фарнак II, поставленный Помпеем царем Боспора, воспользовался гражданской войной в Риме, захватил Малую Армению, а затем, разбив при Никополе цезарианского правителя Азии Домиция Кальвина, еще и Понт, ставший к этому времени римской провинцией. Видимо, здесь он набрал часть армии, используя старую, отцовскую, систему комплектования, и, возможно, употребив старые царские арсеналы.
Тем временем Гай Юлий Цезарь, окончив Александрийскую войну, пришел в Малую Азию, собрал местные силы и встретился с врагом Рима около города Зела. На рассвете 2 августа 47 года до н.э. Фарнак II вывел войска из лагеря и повел их через равнину на римлян, которые разбивали лагерь на возвышенности. Цезарь не предполагал, что противник нападет на него в столь невыгодных для азиатов условиях, и продолжал свои фортификационные работы, выставив перед валом заградительную линию войск. Однако Фарнак II совершенно неожиданно повел свои отряды на холм, где стояли римляне, которые спешно и в суматохе стали выстраивать легионы. На это еще не построенное войско Фарнак II и бросил колесницы, которые были засыпаны множеством метательных снарядов. Легионеры, отбросив квадриги, столкнули с холма и пехоту врага. В итоге войско Фарнака II бежало. Именно об этой победе Цезарь сообщит сенату всего лишь тремя словами: «Пришел, увидел, победил».
От битвы при Кунаксе (401 год до н.э.) до битвы при Зеле (47 год до н.э.) – вот исторический путь серпоносных колесниц, который зафиксирован и сохранившихся источниках. Очевидно, что именно эти колесницы как боевое оружие имели существенные недостатки, преодолеть которые было невозможно. Например, для них особенно нужна была ровная местность. Впрочем, специальное выравнивание почвы упоминается лишь перед битвой при Гавгамелах, место для которой планировалось заранее.
Древним был хорошо известен психологический эффект колесничной атаки. Очевидно, как раз этим впечатлением были навеяны описания кровавых ран, производимых серпами – ведь обычно потери от атаки квадриг были небольшими.
Таким образом, колесницы (и не только серпоносные), которые постепенно исчезли из боевых построений, можно назвать скорее «психологическим оружием», нежели «танками древности».
Поход греческого войска в Переднюю Азию, описанный в «Анабасисе» Ксенофонта, вряд ли можно рассматривать как крупное историческое событие, оказавшее решающее влияние на судьбы народов древнего мира.
Отряд греческих наемников, численностью примерно в 13 000 человек, был присоединен к большой армии, собранной в 401 году до н.э. персидским царевичем Киром в целях свержения с престола его старшего брата, царя Персии Артаксеркса II. В решающем сражении при Кунаксе Кир погиб. Стратег и предводитель конницы Артаксеркса Тиссаферн хитростью обезглавил войско греков, погубив их начальников. Однако наемники, проявив невиданную твердость, отказались сложить оружие… После многочисленных смертельных опасностей, скитаний и лишений эллинам удалось вернуться на родину.
Именно последнее обстоятельство, а также уникальность самого события и связанных с ним малоизвестных подробностей произвели и продолжают производить глубокое впечатление на всех, кто интересуется древней историей.
Одним из показателей живого интереса, проявленного современниками к походу наемников Кира, может служить факт появления в свет ряда литературных трудов, ему посвященных. Из них полностью до нас дошел только «Анабасис» Ксенофонта, историка и философа, в юности бывшего учеником самого Сократа. Но благодаря выдержкам и пересказам, сохранившимся у более поздних авторов, мы имеем некоторое представление о других сочинениях, касавшихся той же темы. Так, греческий врач и историк Ктесий, проживший 17 лет (с 414 по 398 год до н.э.) при персидском дворе и лечивший Артаксеркса от раны, полученной в битве при Кунаксе, включил рассказ одеяниях греческого отряда персидского царевича в свой большой труд по истории Востока. Описание похода было также сделано одним из его участников, стратегом Софенетом из Стимфалы, и весьма возможно, как полагают некоторые современные критики, что тот довольно пространный рассказ об этой экспедиции, который сохранился в «Библиотеке» греческого историка I века до н.э. Диодора, в конечном итоге восходит к сочинению Софенета.
Пересказ Диодора и отрывки из Ктесия очень ценны, но первое место среди источников, из которых можно почерпнуть сведения о походе наемников Кира, бесспорно принадлежит «Анабасису» грека Ксенофонта, который сам был участником того удивительного похода. К слову сказать, его «Анабасис», или «Восхождение», – древнейший из дошедших до нас образцов литературного жанра исторических мемуаров – высоко ценился греками и римлянами и сейчас является одним из наиболее популярных произведений древнегреческой литературы.
Но обо всем по порядку.
Итак, Кир Младший – сын персидского царя Дария II, будучи сатрапом Лидии, Великой Фригии и Каппадокии, а также возможным претендентом на трон Ахеменидов, в 401 году до н.э. задумал захватить персидский престол, которым владел его старший брат Артаксеркс II.
Еще раньше Кир был послан в Малую Азию со специальным заданием – установить непосредственные контакты со спартанским правительством и немедленно начать переговоры со спартанской миссией в Азии, возглавляемой Лисандром. Тиссаферн и Фарнабаз, малоазийские сатрапы, фактически отстранялись от всякого участия в спартано-персидских переговорах из-за их постоянного соперничества. Кир Младший в качестве поверенного своего отца, конечно, был идеальной фигурой для такого рода переговоров. По многим причинам, как объективного, так и чисто личного характера, Кир был заинтересован в установлении самых тесных контактов со Спартой. В Малой Азии он собирался действовать, с одной стороны, как агент персов, с другой – с учетом своих собственных далеко идущих планов. Идея насильственного захвата трона и необходимость в этой связи заранее скомплектовать себе армию наемников, по-видимому, уже тогда завладела мыслями молодого честолюбивого Кира. Неудивительно, что Лисандру, решавшему проблемы создания спартанских тайных обществ против Афин, удалось склонить Кира на сторону Спарты в ее противостоянии с Афинами.
В определенный момент Кир решил, что пора действовать. При помощи Спарты он сумел добавить к своей 100-тысячной армии (по другим данным, Кир имел 300-тысячное войско) еще 13 000 греческих наемников под командованием спартанского стратега Клеарха, после чего выступил против 400-тысячного войска своего брата Артаксеркса II.
Спартанцы поддержали Кира, поскольку он помог бы им ослабить Афины. В свою очередь Кир Младший, вербуя греков, отлично знал, что делал. Превосходство военной машины эллинов в то время было налицо. Они постоянно оттачивали свое военное искусство в длительных междоусобицах. В том же «Анабасисе» описан интересный эпизод о маневрах греческих наемников и о том, какой ужас они внушили этими действиями наблюдавшим их «варварам».
Ксенофонт пишет о молодом царевиче Кире, как о незаурядной личности. Он выделяет такие качества человека и вождя: щедрость, великодушие, широкую образованность и мужество. Тем сильнее впечатление от его трагической гибели в момент, когда, казалось, сбылись его надежды и окружающие уже спешат воздать ему царские почести.
Противники сошлись в решающей битве при Кунаксе, севернее Вавилона.
Перед битвой армия Артаксеркса II насчитывала, по сообщению Ксенофонта, 900 000 (!) человек и 150 боевых колесниц. Кроме того, еще 50 упряжек вместе с армией Аброкома не успели прибыть к месту боя. О расположении войск противников в битве мало информации. Ксенофонт, как настоящий военный специалист, рассказал в основном лишь то, что происходило на его фланге и, следовательно, что он сам видел.
Артаксеркс II выставил перед своей боевой линией колесницы. Ксенофонт писал о назначении этих квадриг: «А перед ними были отстоящие далеко друг от друга колесницы, называемые как раз серпоносными… Замысел же состоял в том, чтобы на отряды греков их погнали и прорубили ими их».
Кир находился на своей серпоносной колеснице, когда ему сообщили о наступлении неприятеля. Он тотчас спрыгнул на землю, одел грудную кирасу, сел на коня, подхватил копье и стал строить свое войско. Кир имел отряд телохранителей из 600 отборных всадников, одетых в латы, набедренники и шлемы и вооруженных мечами. Во главе этих 600 человек Кир атаковал стоявшую в первой линии гвардию Артаксеркса II силой в 6000 человек, разбил ее наголову и в рукопашном бою собственноручно убил ее предводителя Артагерза.
Подобным образом Тиссаферн, предводитель конницы Артаксеркса II, атаковал греческих пелтастов. Кроме всадников на эллинов обрушились персидские серпоносные колесницы. Однако греки не дрогнули, они стали бить копьями о щиты, чтобы испугать вражеских коней. Квадриги начали разгоняться, однако они не успели набрать скорость, необходимую для атаки, поскольку колесничие не хотели атаковать, видя, что их войско отступает. Возницы, побросав свои квадриги, бежали, а испуганные упряжки, без людей, метались и через свои, и через греческие ряды, которые перед ними просто расступались. Причем у эллинов пострадал лишь один человек, видимо, сбитый конями колесницы, но не убитый. Далее воодушевленные греки мечами и копьями привели персидских всадников в полное расстройство.
И вдруг случилось непредвиденное: Кир Младший в рукопашной схватке был убит! Услыхав такую страшную весть, солдаты Кира, набранные в Малой Азии, тотчас обратились в бегство. Многие из них перешли на сторону врага. Приближенные Кира, его друзья и соратники, погибли, сражаясь за тело вождя. Персы сумели захватить мертвое тело Кира, после чего отрубили ему голову и правую руку. Только один приближенный Кира, – находившийся на левом фланге Арией, который командовал конницей, – убежал вместе со всем войском.
Теперь из-за отсутствия конницы спартанцы оказались в очень затруднительном положении. Персидские лучники и пращники постоянно беспокоили издали тяжеловооруженных греков, но тотчас отступали, когда последние переходили в наступление.
Вскоре персам Артаксеркса II даже удалось напасть на лагерь. Царь и его люди разграбили большую часть лагеря и взяли в плен фокеянку, наложницу Кира. Спартанцы, ценой многих жизней, смогли отогнать мародеров.
Артаксеркс II перестроил свои боевые порядки, готовясь к новой атаке. Вскоре он сделал вид, что готовится ударить эллинам в тыл. Спартанцы также быстро провели перестроение, готовясь к отражению атаки. Однако Артаксеркс II, объединившись с Тиссаферном, изменил направление удара и попытался обрушиться на противника слева, чтобы потом захватить его в кольцо.
Эллины не стали дожидаться удара. Быстро развернувшись, спартанцы дружно атаковали первыми. Персы снова не выдержали и побежали, а противник гнал их до какой-то деревни. Остановив войско у большого холма, Клеарх послал Ликия из Сиракуз и еще одного человека на его вершину, чтобы осмотреться. Вскоре Ликий вернулся и рассказал о том, что враг продолжал бежать с поля битвы.
Между тем зашло солнце. Спартанцы, уверенные в победе, остановились и сняли оружие, чтобы передохнуть. Примечательно, но они до сих пор не знали о смерти главного предводителя. Они так и провели ночь в неведении.
На заре спартанцы, не получив никаких вестей, решили собрать оставшееся имущество и в полной боевой готовности идти вперед, на соединение с Киром. Когда они уже были готовы выступить, прибыл Прокл, правитель Тевфрании, и Глус, сын Тамоса, которые рассказали о гибели Кира и о том, что Арией, вместе с остальными варварами, бежал.
Далее произошли еще более трагические события. Тиссаферну удалось хитростью выманить спартанских вождей на переговоры. Когда они дошли до ставки Тиссаферна, стратегов пригласили войти в большой шатер. После этого, по тайному сигналу, вошедшие были схвачены, а оставшиеся снаружи – убиты. Конный отряд персов пронесся по равнине, убивая всех встречавшихся эллинов. Спартанцы, большая часть которых наблюдала за избиением из лагеря, были настолько поражены, что не приняли никакого решения, пока не прибежал, поддерживая руками свои кишки, аркадянин Никарх, раненный в живот, и не рассказал обо всем.
Персы вероломно схватили пятерых стратегов, среди которых был и пятидесятилетний Клеарх, отвезли к царю и казнили: им отсекли головы. Войско греческих наемников оказалось обезглавленным. Но это продолжалось недолго – греки выбрали себе нового начальника. Им стал Ксенофонт, который решился на практически невыполнимый шаг: вывести греков из опасного района.
Воспользовавшись замешательством персов, непобежденные греки двинулись в отступление по вражеской территории в направлении ближайшей греческой колонии Трапезунт, находившейся на расстоянии почти в тысячу километров.
Апеллируя к прошлому Эллады, Ксенофонт говорит о том, что нынешние персы – это потомки тех самых, которые уже не однажды бывали разбиты эллинами. Одним из главных отличий между эллинами и персами для автора «Анабасиса», как и для Геродота, является то, что у греков есть свобода, а у персов ее нет. Об этом говорил даже Кир Младший, то же констатирует и Ксенофонт в речи, произнесенной после гибели стратегов. Здесь показательно следующее. После кончины Кира верные ему персы переходят на сторону Артаксеркса II, в то время как после смерти стратегов эллины выбирают себе новых.
Ксенофонт очень подробно рассказывает, как вел своих людей через горы и реки, преодолевая холод, несчастья, отчаяние. Отношение к ним вокруг было крайне враждебное. Ведь для местных жителей Кир был изменником, который ради собственной наживы и целей, используя враждебных греков, напал на персидскую империю.
Естественно, в течение долгих месяцев не получая жалованья, греческие наемники жили грабежом. При этом само собой разумеется, что, нападая на мирные поселения, они не только захватывали продовольствие и скот, но также угоняли с собой и жителей. Этих людей продавали затем при первом удобном случае в рабство, преимущественно в греческих городах. Вырученные деньги шли в пользу солдат, а часть их откладывалась для благодарственных приношений богам-покровителям. Впрочем, греческие наемники не скрывали от себя угрозы, нависшей также и над ними, и твердо помнили, что военная катастрофа в борьбе с их многочисленными противниками непременно приведет греков к рабской доле. Но большой неожиданностью было для них, вероятно, частичное осуществление этой постоянной угрозы не в результате военного поражения, а по приказу одного из спартанских начальников – всесильных в то время хозяев в греческих городах. В греческом городе Византии, в наказание за самовольные действия, 400 наемников Кира окончили свою военную карьеру на невольничьем рынке в качестве выставленного на продажу живого товара…
В конце концов, после пяти месяцев марша и кровопролитных схваток, около 6000 уцелевших греков достигли пункта назначения. А когда наконец перед измученными солдатами открылась водная гладь Понта Эвксинского, прозвучал ликующий крик: «Таласса! Таласса!» («Море! Море!»). Далее порядком поредевший отряд продолжил морем путь к городу Халкедону в Босфоре, чтобы потом идти дальше на Запад в Византий, Фракию и Пергам.
В Пергаме Ксенофонт, который во Фракии фактически состоял главнокомандующим греческого войска, передал уцелевших солдат – а их оказалось около 5000 человек – в распоряжение Фиброна – спартанского военачальника, собиравшего армию для ведения войны с сатрапом Фарнабазом. Можно предположить, что Ксенофонт сохранил начальство над своим отрядом.
Переход под начало спартанцев послужил причиной для изгнания Ксенофонта из пределов его родины, что, в свою очередь, определило всю его дальнейшую судьбу. В Малой Азии Ксенофонт сблизился со спартанским царем Агесилаем, вместе с ним переправился в Грецию и служил под его начальством, принимая участие в битвах и походах против врагов Спарты, в том числе и против Афин.
Позже он отошел от общественных дел, поселившись в отведенном ему спартанцами имении в Скиллунте близ Олимпии, где он прожил десять лет, занимаясь сельским хозяйством, охотой и литературой. К этому времени относится и написание «Анабасиса».
Примирение с родным городом произошло лишь в конце жизни Ксенофонта. Когда разгорелась война между Спартой и Фивами, Афины оказались в союзе со Спартой и Ксенофонт получил амнистию. Но о возвращении его на родину и о дате его смерти никаких сведений нет.
…В 334 году до н.э., спустя 67 лет после описанного в «Анабасисе» похода, Александр Македонский прошел по стопам наемников Кира через всю Малую Азию и нанес смертельный удар Персии Ахеменидов, чем положил начало новой эпохе в истории Древнего мира. Таким образом, поход эллинского войска в 401 году до н.э. явился предтечей решающего похода Александра Великого и предвозвестником грядущего эллинизма.
Великий ученый древности Архимед, живший за два столетия до Рождества Христова, до сих пор восхищает мир своей мудростью и прозорливостью. Греческий ученый, которому принадлежит знаменитое восклицание «Эврика!», открывший основополагающие законы физики, построивший небесный глобус для астрономических наблюдений, впервые измеривший диаметр Солнца и вычисливший окружность Земли, сформулировавший закон гидростатики, заложивший основы математики и алгебры, а также сделавший массу остроумных изобретений, известен каждому.
Известны и его заслуги в военном деле. Например, успешное использование сконструированных им военных машин против римского флота во время осады Сиракуз.
Или то, как он с помощью системы зеркал, словно гиперболоидом Гарина, поджег вражеские корабли римской эскадры.
Стоп! А было ли это на самом деле? А если и было, то все-таки как это могло произойти?
В 213 году до н.э. во время второй Пунической войны, разразившейся между Римом и Карфагеном, римский сенат решил произвести немедленный и решительный штурм союзного карфагенянам города Сиракузы, расположенного на острове Сицилия. После Гиерона власть в Сиракузах перешла к его наследнику Гиерониму, который сразу присоединился к Ганнибалу. Рим вознамерился окончательно решить вопрос о победителе в изрядно затянувшейся кампании и завладеть Сиракузами.
Командовать силами вторжения был назначен талантливый и жестокий полководец Марк Клавдий Марцелл, который принял невероятное на первый взгляд решение: напасть на город с моря, где защитные стены невысоки и выходят на самый край берега. Он хорошо помнил о том, что афиняне в свое время потерпели неудачу у крепких стен этого города, потому решил напасть со стороны Ионического моря.
Для блокады Сиракуз римляне снарядили 25-тысячную армию и снова довели численность своего флота до 150 пентер, из которых 100 предстояло выстроить вновь. Часть этого флота немедленно ушла в Сицилию, где консул Марцелл отрядил 60 кораблей для блокады Сиракуз.
О планах римлян и о приближении неприятельского флота в Сиракузах было известно. В руководстве обороной вместе с военачальником Гиппократом участвует один из самых уважаемых граждан Сиракуз, изобретатель и ученый, уже осчастлививший жителей разными полезными «бытовыми» изобретениями. Архимед – убежденный эллин по духу и терпеть не может варварский Рим, поэтому прилагает все силы, чтобы помочь любимому городу.
Римский флот получил приказание Марцелла очистить при помощи лучников подступы к стенам, а затем обстрелять с ближайшей дистанции сами стены тяжелыми метательными машинами, чтобы пробить в них брешь. Кроме того, Марцелл приказал сделать нечто вроде плота из восьми крепко связанных между собой судов, на котором была построена деревянная башня, возвышавшаяся над городскими стенами.
Однако обороняющимся удалось забросать приближавшиеся с высокими штурмовыми лестницами римские корабли тяжелыми камнями, свинцом и железом и настолько повредить их, что они вынуждены были отступить.
Плутарх утверждает, что Архимед при помощи своих машин с такой точностью метал громадные тяжелые камни, что они каждый раз попадали в намеченную цель; с таким же успехом действовали и построенные им метательные машины меньшего размера. Рассказывают, что осажденные метали против кораблей тяжелые снаряды, снабженные крюками и канатами, при помощи которых корабли притягивались к стенам, приподнимались кверху за нос или за корму, после чего резко опускались, что причиняло им серьезные повреждения.
Есть и упоминания об успешном применении Архимедом каких-то зажигательных зеркал. Однако справедливости ради стоит отметить, что ни Полибий, ни Ливий, ни Плутарх в описании осады Сиракуз римлянами ничего не сообщают об использовании теплового оружия.
Лишь греческий писатель Лукиан во II веке н.э. приводит любопытные сведения, за которые впоследствии радостно ухватились ученые, философы и даже художники эпохи Возрождения. Согласно Лукиану, Архимед построил шестиугольное зеркало, собранное из небольших четырехугольных зеркал, каждое из которых было закреплено на шарнирах и приводилось в движение цепным приводом. Благодаря этому углы поворота зеркал можно было подобрать таким образом, чтобы отраженные солнечные лучи фокусировались в точке, находящейся от зеркала на расстоянии полета стрелы. При помощи такой системы зеркал Архимед и поджег корабли римлян.
Для римлян это могло выглядеть так: когда до Аркадины – внешней крепостной стены Сиракуз – оставалось около 150 метров, вдруг началось невиданное светопреставление. Ослепительные снопы ярчайшего света обрушились на окаменевших от ужаса бойцов Клавдия Марцелла. Одновременно вспыхнули паруса и деревянные корпуса кораблей. Казалось, будто карающая десница Зевса обрушилась на римлян. Несколько кораблей сгорело, и в тот раз атака на Сиракузы не состоялась…
Еще одно упоминание содержится в сочинении «О темпераменте» знаменитого римского ученого-медика Галена. Описывая пожар, Гален рассказывает, что стена здания загорелась от жара пламени, и добавляет: «Таким же образом, говорят, и Архимед поджег триремы врага зажигательными зеркалами».
Вопрос о зеркалах Архимеда разбирал четыреста лет спустя византийский ученый Анфимий в сочинении «О чудесных механизмах». Сохранившийся отрывок из этого сочинения является не только источником, но и первым научным достижением, порожденным вестью об архимедовых зеркалах.
Анфимий попытался даже дать реконструкцию зеркал, исходя из радиуса действия, равного дальности полета стрелы. Это расстояние являлось для Анфимия одним из условий задачи, почерпнутым, видимо, из источников, которые до нас не дошли.
Первым взглянув на проблему как на задачу, византиец пишет: «Требуемое расстояние казалось большим и, представлялось невозможным получить воспламенение, но поскольку никто не мог оспаривать славу Архимеда, который сжег корабли римлян с помощью отражения солнечных лучей, то резонно было полагать, что задача могла быть решена с помощью принципов, изложенных ниже».
Вывод Анфимия таков:
«При помощи многих плоских зеркал можно отразить в одну точку такое количество солнечного света, что его объединенное действие вызовет загорание. Этот опыт можно сделать с помощью большого числа людей, каждый из которых будет держать зеркало в нужном положении.
Но чтобы избежать суматохи и путаницы, удобнее применить раму, в которой закрепить 24 отдельных зеркала с помощью пластин или, еще лучше, на шарнирах. Подставляя этот механизм солнечным лучам, надо правильно установить центральное зеркало, а потом и остальные, быстро и ловко наклоняя их… так, чтобы солнечные лучи, отраженные этими различными зеркалами, направлялись в ту же точку… Следует заметить, что все прочие авторы, которые говорили о зеркалах божественного Архимеда, упоминали не об одном зеркале, но о многих».
Последние исторические сообщения об архимедовых зеркалах – также византийские – относятся уже к XII веку.
Далее за дело взялись ученые. Немало времени посвятил этому вопросу французский натуралист и изобретатель Жорж Луи Бюффон. После его успешных опытов мнение о реальности архимедовых зеркал возродилось.
Но со временем работы Бюффона были забыты, и незаметно снова распространилось мнение о технической невозможности существования «лазера» Архимеда.
Однако в 70-е годы XX века греческий инженер-механик Иоаннис Сакас снова поставил опыт и доказал, что подобное возможно. В порту Скараманга под Афинами построили несколько десятков солдат, каждый из которых держал прямоугольное зеркало размером 91x50 см. На расстоянии около 50 метров от берега поставили лодку, груженную смолой. По команде Сакаса солдаты несколько раз поднимали щитообразные зеркала – так ученый искал нужный угол, чтобы сфокусировать солнечные лучи на лодке. И вдруг лодка задымилась, а затем вспыхнула ярким пламенем.
В легендах о зеркалах нет сведений, противоречащих истории или возможностям техники эпохи Архимеда. В источниках говорится о поджоге кораблей, но не о сожжении флота, что не противоречит рассказу Полибия о штурме Сиракуз. Ведь пожар на двух-трех, даже десяти кораблях не мог существенно повлиять на ход морской атаки, в которой только тяжелых кораблей участвовало не менее шестидесяти.
Что касается дальнейшей судьбы Сиракуз, то вспыхнувшие восстания других сицилийских городов отвлекли на какое-то время часть римских войск, и римляне ненадолго оставили город в покое. Но в 212 году до н.э., воспользовавшись проходившим в городе праздником, Марцелл снова начал штурм и сумел овладеть верхней частью города. К сожалению, во время осады погиб и великий ученый Архимед. Попытка выбить римлян с завоеванных позиций, предпринятая пришедшим на помощь отрядом карфагенян под командованием Гимилькона, успеха не имела. Однако и римляне смогли завладеть остальными частями города только через 8 месяцев…
В источниках говорится о применении зеркал только против флота, хотя они могли повредить пехотинцам Аппия ничуть не меньше, чем морякам Марцелла, воспламеняя переносные укрытия, ослепляя и обжигая воинов. Почему?
Ответ прост: если взглянуть на карту Сиракуз, то окажется, что положение солнца по отношению к сражающимся исключало применение зеркал против пехоты. Пешее войско наступало со стороны Гексапил – ворот, расположенных в центре северной стены города, и солнце находилось за спиной их защитников. Флот Марцелла, напротив, атаковал Аркадину, район, обращенный на восток. Здесь Солнце светило со стороны моря, и условия для применения зеркал были как раз наилучшими.
Было всего два штурма Сиракуз – дневной и после его неудачи – ночной. Не было ли в какой-то мере такое решение римлян вызвано желанием «обезвредить» зеркала?
Получается, что признание за легендой реальных событий не требует пересмотра известной из источников картины штурма Сиракуз, а послужит лишь неким дополнением.
И отсутствие упоминаний о зеркалах в источниках, посвященных осаде Сиракуз, также нельзя считать достаточно веской причиной для полного отрицания реальной основы легенды. Хотя бы потому, что упомянутые древние авторы были весьма недоверчивы к разного рода спорным свидетельствам.
С другой стороны, если «лазер» Архимеда действительно существовал, то почему же римляне, захватив Сиракузы наперекор всем инженерным чудесам обороняющихся, не скопировали эти самые боевые зеркала?
Так был «лазер» или нет?
В 1747 году тот же Бюффон писал: «История зажигательных зеркал Архимеда широко известна и знаменита. Он изобрел их для защиты своей родины. Древние говорят, что он направил солнечный огонь на вражеский флот и обратил его в пепел. Но подлинность этой истории, в которой не сомневались в течение пятнадцати или шестнадцати веков, была в последнее время подвергнута сомнению и даже признана фантастической. Декарт отрицал возможность подобного изобретения, и его мнение одержало верх над свидетельствами ученых и писателей античной эпохи…»
В «Истории естествознания» Ф. Даннемана, изданной в 1913 году, написано: «Против приступов флота осажденные боролись при помощи горящих головней. Позднейшие историки создали из этого совершенно невероятную басню, будто Архимед зажег суда осаждающих при помощи вогнутых зеркал». Полное отрицание легенды. И многие современные физики разделяют это мнение.
Однако всего несколько лет назад группа итальянских ученых, проведя тщательные математические расчеты и исследование материалов, связанных с «лазером» Архимеда, опубликовала полученные результаты, которые оказались неоднозначными.
С одной стороны, эксперименты подтвердили прозорливость Архимеда. Исследователи расположили перед холщовым парусом, установленным в пустыне, 450 зеркал общей площадью около 20 квадратных метров. Поскольку каждое из зеркал с помощью отраженного излучения поднимало температуру паруса на полтора градуса, он действительно загорелся. Но то, что римский флот был действительно подожжен с помощью зеркал, вызывало слишком большие сомнения.
Во-первых, массы холодного воздуха между зеркалами и кораблями над холодным морем существенно снижали бы нагревательную способность лучей.
Во-вторых, ученым пришлось ждать несколько минут, пока парус загорится. Однако все письменные свидетельства очевидцев однозначно утверждают: паруса и деревянные обшивки кораблей вспыхивали почти одновременно с потоками света, хлынувшими с берега.
Еще один факт: бронзовые зеркала были действительно обнаружены при раскопках в Сиракузах, однако их шлифовка оказалась весьма несовершенной. А ведь кораблей было не один десяток, и все они загорелись одновременно…
Однако, по мнению итальянских исследователей, система зеркал все-таки существовала. Но ее действие на самом деле оказалось не совсем таким, как это принято считать. Их свет ослепил надвигающегося противника, а потом корабли действительно вспыхивали, как свечи. Но не «лазер» был тому причиной, а все тот же «греческий огонь» – зажигательная смесь из смолы, серы и селитры, еще неизвестная тогда римлянам. «Зажигалки» метали из катапульт на городской стене поразительно точно и эффективно.
По версии итальянцев, гигантские бронзовые диски, ослеплявшие врагов отраженным солнечным светом, служили… оптическим прицелом. Точнее, его можно было бы назвать «лазерным прицелом». Как в триллерах о наемных убийцах. Киллер, сидя за несколько сот метров от своей жертвы, наводит на нее красную лазерную точку и… спускает курок.
Чтобы разработать такую систему в древности, Архимеду необходимо было знать две вещи: дальность полета стрелы из катапульты и оптимальное расстояние, при котором человеческий глаз способен различать световой диск, отбрасываемый зеркалом на парус. Первое было отлично известно любому воину, второе несложно было определить экспериментально прямо на улицах города. Далее Архимед сконструировал метательный аппарат, в котором стрелок спускал тетиву в тот момент, когда происходило совмещение оси стрелы с солнечным зайчиком. Все оружие было рассчитано с учетом кривизны полета стрелы на расстояние в 300 локтей. Когда флот Марцелла приблизился на эту дистанцию, с зеркал слетели чехлы, метатели навели орудия по «целеуказаниям», вспыхнули наконечники стрел и зазвенели натянутые тетивы…
В заключение хочется привести слова Плутарха: «Архимед был настолько горд наукой, что именно о тех своих открытиях, благодаря которым он приобрел славу… он не оставил ни одного сочинения». Это не совсем точно, но многих работ Архимеда мы действительно не знаем, а потому нет никакой гарантии, что в будущем не откроется еще какая-нибудь тайна великого ученого.
Как и Наполеон, Ганнибал окончил свою полководческую деятельность тяжелым военным поражением, но это обстоятельство не затмило его великих достижений в военном деле. Его недолгое противостояние с молодым римским полководцем Публием Корнелием Сципионом во время второй Пунической войны (218—201 годы до н.э.) очень напоминает историю об ученике, в битве при Заме превзошедшем своего учителя и, в конце концов, одержавшем над ним верх.
Давайте – сначала сами, а потом вместе со Сципионом – проследим за ходом той далекой войны и попытаемся разгадать секрет побед Ганнибала.
Первая Пуническая война (264—241 годы до н.э.), которую вел против Рима отец будущего «великого карфагенянина», Гамилькар Барка, закончилась для Карфагена неудачно и привела к потере Сицилии, а с ней и господства на море. Юный Ганнибал, получивший разностороннее образование по греческому образцу и участвовавший в походах отца в Испанию, поклялся Гамилькару вечно ненавидеть Рим и посвятить всю свою жизнь борьбе с ним.
Политику Гамилькара Барки после его смерти сначала продолжал его зять. Рим не препятствовал этому расширению карфагенского влияния, поскольку был занят завоеванием Цизальпинской Галлии, но связал карфагенян обещанием не переходить на северный берег реки Эбро. После смерти зятя Гамилькара карфагенская армия провозгласила своим вождем Ганнибала. После этого в Карфагене под давлением «баркидов» – партии войны и ненависти к Риму – были вынуждены признать Ганнибала своим полководцем. Сохранить свое поначалу шаткое положение тот мог только успешными военными операциями – и он в 218 году до н.э. осадил Сагунт, союзную Риму греческую колонию.
На требование Рима выдать Ганнибала Карфаген ответил отказом. Повод к войне двух соперников за господство на Средиземном море был дан, и решительная борьба началась.
После восьмимесячной осады Сагунта город пал и был разрушен. Это дало повод римскому сенату объявить о разрыве мирных отношений с Карфагеном. Так началась вторая Пуническая война.
Ганнибал тотчас захватил инициативу, располагая профессиональной, глубоко ему преданной армией. Удивительно, но те же наемники, которые столько раз убивали своих карфагенских полководцев, оставались дисциплинированными и послушными Ганнибалу при всех обстоятельствах. Он – почти единственный из полководцев, которому не пришлось сталкиваться с солдатскими волнениями и бунтами. Его армия из старых африканских кадров, пополненная набором иберийцев, превышала 50 тысяч, образовывала отдельные тактические единицы, которые под руководством опытных генералов на поле сражения могли самостоятельно маневрировать.
Тактическое превосходство армии Ганнибала над римской милицией было несомненно, и оно усиливалось тем обстоятельством, что Ганнибал располагал превосходной конницей. Нумидийцы, союзники Ганнибала образовывали очень хорошую легкую конницу, а карфагенская тяжелая конница была способна не только наносить сильные удары, но представляла регулярную часть под командой офицеров, воспитанных еще Гамилькаром. То была дисциплинированная гвардия, никогда не бросавшаяся за добычей, а способная к маневру на поле сражения по указанию полководца. Практически, это были кирасиры древности.
Имея такую армию, Ганнибал мог не бояться встречи в поле даже с вдвое превосходящим противником. Он составил смелый план перейти через Пиренеи, реку Рону и Альпы в Италию, разбить в поле римские войска, а потом захватить и уничтожить Рим. При господстве римлян на море это был единственный способ перенести военные действия на территорию противника. Ганнибал не стал следовать излюбленной тактике римских военачальников, которые умело вели войну в приграничье с любыми противниками, а решил перенести войну на территорию самой Римской республики, где такой дерзости от карфагенян просто не ожидали. Ганнибал рискнул отказаться от сообщений с тылом. Его надежды покоились на возможности создать базу впереди, в тех областях Италии, что под его ударами отпадут от Рима, который только в момент падения Сагунта решил мобилизовать свои силы.
Из-за непопулярности войны среди союзников и беднейших слоев римского населения мобилизация была неполной, но выставленные силы превышали по числу в полтора раза количество войск, выставлявшихся Римом в предшествовавшие войны. Имевшиеся силы разделили на три почти равных армии – одна должна была удерживать в повиновении галлов в долине реки По, другая направлялась в Испанию, чтобы связать там Ганнибала, но не успела перехватить его даже в Галлии, на переправах через Рону, и третья сосредоточивалась в Сицилии, готовая перенести борьбу в окрестности Карфагена. Именно эта стратегическая разброска сил и предопределила поражение первых, лучших легионов римской милиции.
И все же довольно скоро Ганнибал отказался от овладения неприятельской столицей – Римом.
Оставив для защиты Карфагена 16 000 воинов и для обеспечения своей тыловой базы в Испании столько же солдат под командованием брата Гасдрубала, Ганнибал во главе 92-тысячной армии перешел реку Эбро и покорил к северу от нее иберийские племена.
После этого карфагенский полководец оставил на завоеванных землях 11-тысячное войско, а сам перешел через Пиренеи у средиземноморского мыса Креуз.
Обладая гибким умом и изобретательностью, Ганнибал для достижения поставленных целей прибегал к оригинальным и неожиданным для неприятеля мерам. Так, он привлек на свою сторону племена воинственных галлов на юге современной Франции, разбил коваров и форсировал реку Родан (Рону).
Вскоре его разведка – 500 человек нумидийской конницы – донесла Ганнибалу, что римская армия в количестве 24 000 человек перекрыла путь в Италию вдоль средиземноморского побережья, расположившись походным лагерем около хорошо укрепленного города Массалии. Ганнибал решил обойти противника севернее, выставив против него заслон из конницы и боевых слонов, и вторгнуться в Северную Италию через Альпийские горы.
Пока Ганнибал пересекал Альпы, римский полководец Публий Корнелий Сципион – отец Сципиона Африканского – спешил в Северную Италию, чтобы отрезать карфагенянам путь. В ноябре 218 года до н.э. армия Ганнибала встретилась на реке Тицин (совр. Тичино) с 25-тысячным римским войском Сципиона.
После легендарного перехода через Альпы, когда Ганнибал потерял почти всю свою армию, в его распоряжении осталось около 20 000 пехоты, 6000 кавалерии и всего несколько слонов. Несмотря на это, в сражении на Тицине римляне понесли большие потери, карфагеняне истребили почти всю вражескую кавалерию. Сам Сципион был тяжело ранен.
Пополнив свои войска в Галлии до 30 000 человек, Ганнибал еще не был готов к осаде Рима, требовавшей в пять раз больше сил с учетом невозможности базироваться на подвоз морем и необходимости одновременно удерживать обширную область, осуществляющую снабжение армии.
Между тем немногочисленное, но хорошо обученное и дисциплинированное карфагенское войско в декабре 218 года до н.э. одержало еще одну победу: на реке Треббия, к верховьям которой отошел со своей пехотой Сципион, соединившись с армией другого римского полководца, Семпрония.
40 000 римлян расположились здесь в хорошо укрепленном лагере и не желали выходить для битвы в открытое поле. Но Ганнибал перехитрил противника: он позволил ему одержать ряд легких побед над своими небольшими отрядами, одновременно опустошив все селения вокруг неприятельского лагеря. Ложная атака нумидийской конницы, перешедшей реку и выманившей из лагеря за собой римскую конницу, явилась прологом большой битвы.
Вопреки совету раненого Сципиона Семпроний перешел реку Треббию, намереваясь атаковать Ганнибала. Промерзшие в холодной зимней воде римляне сражались отважно, но после атаки карфагенской конницы Магона их левый фланг пришел в беспорядок, и они потеряли в битве более 30 000 человек, тогда как потери Ганнибала составили вероятно немногим более 5000 солдат. Снова большие потери понесла римская кавалерия.
Семпроний пытался поначалу скрыть от римского правительства и тем более от народа подлинные масштабы катастрофы. Он донес в Рим, что произошло сражение, но непогода помешала одержать победу. Однако постепенно в Риме узнали правду – и что карфагеняне заняли римский лагерь, и что к ним примкнули все галлы, и что римские войска или, вернее, их остатки укрылись в городах, и что продовольствие им доставляется от моря по реке Паду: это был единственный путь, который Ганнибал не мог контролировать.
Все это посеяло в Риме страшную панику. Со дня на день ожидали приближения войск Ганнибала к самому Риму и не видели ни надежды на спасение, ни возможности получить помощь извне или эффективно сопротивляться.
Однако Рим не являлся первостепенной целью Ганнибала. Перезимовав в долине реки Паду, карфагеняне и галлы предприняли наступление в Центральную Италию. Здесь, весной 217 года до н.э. Ганнибал совершил первый в истории обходной маневр.
Совершив переход через занесенные снегом Апеннинские перевалы севернее Генуи, он прошел на юг вдоль морского побережья и за четыре дня форсировал топкие болота в пойме реки Арн (Арно), считавшейся непроходимой во время весеннего паводка.
При переходе карфагенскую армию застигла буря, заставившая воинов остановиться; сильнейший ветер, дождь и град, а потом и мороз опустошили ряды карфагенян; погибло много лошадей и семь слонов из тех, что еще оставались у Ганнибала после Треббии. Сам Ганнибал ехал на единственном оставшемся у него слоне. Внезапно из-за сырости, ядовитых болотных испарений, бессонницы у него воспалились глаза, и, поскольку полководец не имел ни времени, ни возможности лечиться, позже он потерял один глаз.
Спустившись с Апеннин, карфагеняне и галлы неожиданно для противника оказались между римскими армиями, блокировавшими главные дороги на Рим, и самим Вечным Городом. Ганнибал двинулся к Плаценции, где вскоре произошло сражение – сначала с явным перевесом в пользу римлян, которые, обратив карфагенян в бегство, преследовали их до самого лагеря. Однако Ганнибал, введя в бой дополнительные силы, заставил римлян отступить. В итоге битва при Плаценции закончилась вничью. И римляне, и карфагеняне были вынуждены отступить: первые, как говорит историк Тит Ливий, в Лукку, а вторые – в Лигурию. Там лигуры выдали Ганнибалу двух римских квесторов, Гая Фульвия и Луция Лукреция, двух военных трибунов и пятерых лиц из всаднического сословия, в большинстве сыновей сенаторов. Тем самым местные племена продемонстрировали свое желание установить с Ганнибалом союзнические отношения и принять участие в его борьбе против Рима.
Две главные дороги, ведущие в Центральную Италию и на Рим, которые обошел Ганнибал, были блокированы войсками консулов Гая Фламиния и Гнея Сервилия.
После обычной разведки Ганнибал установил, что его основная и не очень трудная задача заключается теперь в том, чтобы спровоцировать Фламиния на битву, в которой войска Сервилия не принимали бы участия. Фламинию нужна была победа и для того, чтобы еще больше укрепить свое положение, окончательно дискредитировать и отстранить от власти в Риме враждебные аристократические группировки. Поэтому Фламиний пошел бы в бой даже в том случае, если бы Ганнибал вообще бездействовал.
Но Ганнибал опередил. Местность у Арретии (Ареццо), где стояли войска Фламиния, он не счел удобной для боя и, оставив лагерь противника слева, двинулся к Фэсулам, а потом пошел, не встречая сопротивления, уже по направлению к Риму, разоряя и уничтожая мирное население, сжигая дома и хозяйственные постройки. Фламиний бросился следом. Увидав, что римские войска приближаются, Ганнибал, избрав для сражения гористый район неподалеку от горы Картоны, возле Тразименского озера, велел своим солдатам изготовиться к бою.
В апреле 217 года до н.э. Ганнибал напал из засады на армию Фламиния, проявившего большую неосторожность. Оказавшиеся в узком шестикилометровом проходе между горами и озером римляне попали в западню. Около 30 000 солдат вместе с Фламинием сложили головы, остальные бежали в горы.
После этого Ганнибал выдвинул новую цель – перейти в южную, полугреческую Италию. В первую Пуническую войну итальянские греки поддерживали Рим, ибо господствующий на морях Карфаген являлся опасным конкурентом их торговли. Но теперь, с падением морского господства Карфагена, соперничества не было. Ганнибал мог рассчитывать на помощь этих богатых, но ненадежных союзников Рима. Однако и этих сил было мало.
Он все еще не спешил нападать на Рим, поскольку осознавал, что незавоеванная Италия представляла огромную опасность. Тем временем Квинт Фабий, ставший диктатором, избрал тактику уклонения от больших сражений, изматывая карфагенян неожиданными нападениями. Но римские плебеи, неохотно пошедшие на эту тяжелую войну, смотрели на затяжку ее, как на явление разорительное для бедного люда, создалась целая демагогическая агитация против осторожной стратегии Фабия, прозванного Кунктатором (Медлителем). В итоге презиравший такое поведение нетерпеливый магистр конницы Мунций Руф получил от сената статус командира, равного диктатору, и решил дать противнику сражение при Геронии. И только чудо – своевременная помощь Фабия – спасла честолюбивого Руфа от разгрома.
Пока велись боевые действия в Испании, где братья Сципионы, один из которых был отцом будущего Сципиона Африканского, потеснили карфагенян и их союзников, Рим, благодаря выигранному Фабием времени, все же собрал большую 86-тысячную армию, назначив ее командирами Эмилия Павла и Теренция Варрона.
Но Ганнибал так и не сделал даже попытки перейти от угрозы Риму к его атаке. Он пошел иным путем. Дело в том, что в то время только одна треть Италии представляла собой полноправную территорию римской республики, две трети представляли подчиненные, еще не забывшие своей былой самостоятельности. Именно к ним и обратился Ганнибал, подчеркивая, что он явился в Италию не для завоевания, а для освобождения народов. Пленных италиков Ганнибал отпускал на родину, чтобы они могли разносить вести о его могуществе и благородстве, а пленных римлян продавал в рабство тысячами.
В конце июля 216 года до н.э. Ганнибал быстрым маршем провел 50 000 своих солдат в Канны и захватил там римские склады с провиантом, бросив вызов армии римлян, стоявшей у реки Ауфид (Офанто).
2 августа, в день, когда командование у римлян перешло к Теренцию Варрону, Ганнибал, несмотря на превосходство врага, был уверен в победе. Но ординарной победы Ганнибалу было недостаточно – ему нужно было полное уничтожение римской армии, и эту цель он отчетливо поставил перед собой.
Он вывел на поле сражения свою армию в шести колоннах. Две средних, общим числом 20 000, образовывались более слабой иберийской и галльской пехотой, которым суждено было выдерживать основной натиск римлян. Чтобы морально поддержать этих воинов, Ганнибал со своим братом и штабом расположился за ними. Их окружали две колонны по 6000 африканских испытанных ветеранов. Наконец, фланговые колонны были чисто кавалерийские: на левом фланге – тяжеловооруженная конница – «кирасиры» Гасдрубала, на правом – легкая, преимущественно нумидийская конница. Всего 10 000 всадников. Равное с римлянами число легковооруженных всадников маскировало фронт Ганнибала. Боевое расположение получалось в виде подковы.
Римляне – 55 000 гоплитов, 8000 легковооруженных, 6000 всадников, а также 10-тысячный гарнизон, оставленный в лагере, – были построены в особенно глубокую фалангу (манипулы – 10 человек по фронту, 12 в глубину), в общем не менее 34 шеренг. Такая глубина вызывалась стремлением развить максимальный натиск и не слишком затруднять наступление непомерной длиной фронта пехоты, которая растянулась на довольно большое расстояние. Конницу распределили по флангам.
Само поле сражения, избранное Варроном на северном берегу Ауфида, представляло широкую равнину, ограниченную на юге рекой, на севере – густым кустарником, защищавшими фланги римлян от охватов неприятельской конницей.
Когда начался бой, Гасдрубал с «кирасирами» опрокинул римских всадников и выслал отряд на помощь нумидийцам, которые вели бой с римскими всадниками левого крыла. Главная же масса конницы Гасдрубала набросилась на тыл римской фаланги и сумела потеснить ее.
На фронте римляне решительно атаковали галлов и испанцев, нанесли им большие потери и заставили карфагенский центр попятиться. Но присутствие здесь Ганнибала удержало галлов от разрыва фронта и бегства. В решительную минуту, под влиянием удара с тыла, римская фаланга остановилась.
Остановка для фаланги означала ее гибель. С флангов ударили африканцы, на римлян посыпались дротики и стрелы. Только крайние шеренги окруженной толпы римских легионеров могли действовать оружием – задние были способны при атаке увеличить натиск, но при остановке фаланги представляли только мишени для летящих камней, дротиков и стрел. Почуяв победу, карфагенские наемники стали теснить повсюду римлян, которым все труднее было действовать оружием. Положение последних становилось безысходным.
После долгого побоища было убито 48 000 римлян, среди которых оказались 25 высших командиров и консул Эмилий Павел. 6000 римлян оказались в плену. Пробились немногие: из остатков 16 легионов римлянам позже удалось сформировать только 2 легиона. Сам Варрон затерялся где-то среди беглецов.
Это весьма приближенные цифры, поскольку о потерях в битве при Каннах существуют весьма разноречивые данные. Тит Ливии утверждает, что погибло 48 200 римлян и их союзников, а 19 500 (!) были взяты в плен. Полибий считает, что погибло около 70 000 (!) римлян, а спастись сумели лишь 3 тысячи. Евтропий утверждает, что в римском войске погибло 60 000 пехотинцев, 3, 5 тысячи кавалеристов и 350 сенаторов и других знатных людей. Орозий говорит о 44 тысячах убитых, а Флор – о 60 тысячах. Плутарх называет цифру в 50 000 погибших. По его сведениям, 4 тысячи римлян попали в плен в ходе сражения, а еще 10 000 были взяты позднее в обоих лагерях. Потери же карфагенян, по данным Ливия, составили 8 тысяч убитых, а по данным Полибия – 5700. У римлян погибли консул Эмилий Павел, 21 военный трибун и 80 сенаторов.
Однако цифры, относящиеся к римским потерям, и описание хода сражения римскими историками не заслуживают доверия. Да и вопрос об источниках, откуда римские историки почерпнули сведения о битве при Каннах, равно как и о многих других битвах, остается открытым. Ясно, что уцелевшие после сражения легионеры и даже центурионы и трибуны не в состоянии были бы дать более или менее полную картину сражения. Относительной полнотой информации мог владеть только уцелевший консул Теренций Варрон или кто-то из близких к нему старших офицеров. Однако, если судить по сообщениям тех же Плутарха, Тита Ливия и Аппиана, римские военачальники уже в середине битвы утратили управление войсками и не знали точно, что происходит. Очевидно, истинную картину Канн мог бы дать Ганнибал или кто-то из его ближайших соратников, но они, насколько известно, мемуаров не оставили, а если и оставили, то в исторической традиции они не отразились.
Неразгаданной загадкой остается, почему римская пехота, успешно теснившая галлов, даже будучи окруженной, не смогла, как в битве при Треббии, прорвать ослабевший неприятельский фронт, якобы умышленно сделанный Ганнибалом в центре значительно тоньше, чем на флангах, и спастись? Тит Ливий утверждает: «…После продолжительных и многократных усилий римляне своим плотным строем, представлявшим косую линию, сломили выдававшуюся из остального строя неприятельскую фалангу, которая была редка, а потому весьма слаба. Затем, когда пораженные враги в страхе попятились назад, римляне стали наступать на них и, двигаясь через толпу беглецов, потерявших от ужаса голову, разом проникли сперва в середину строя и наконец, не встречая никакого сопротивления, добрались до вспомогательных отрядов африканцев, которые по отступлении обоих флангов остались в центре, значительно выдававшемся и занятом прежде галлами и испанцами. Когда воины, составлявшие этот выступ, были обращены в бегство, и таким образом линия фронта сперва выпрямилась, а затем, вследствие дальнейшего отступления, образовала в середине еще изгиб, то африканцы уже выдвинулись вперед по бокам и окружили флангами римлян, которые неосмотрительно неслись в центр врагов. Вытягивая фланги далее, карфагеняне скоро заперли врагов и с тыла. С этого момента римляне, окончив бесполезно одно сражение и оставив галлов и испанцев, задние ряды которых они сильно били, начинают новую битву с африканцами, неравную не только потому, что окруженные сражались с окружающими, но также и потому, что уставшие боролись с врагом, силы которого были свежи и бодры…»
Римский историк никак не объясняет, почему вдруг римляне перестали преследовать уже обращенных в бегство галлов и иберов. Ведь передние ряды их пехоты, преследующие карфагенский центр, все равно не могли принять участия в схватке с зашедшими с флангов африканцами. Непонятно также, почему не смогла избежать гибели римская и союзная пехота, которой ничего не стоило уйти от тяжеловооруженных неприятельских гоплитов.
Даже если взять наименьшую из приводимых в источниках цифру карфагенских потерь при Каннах – около 6000 убитых, то этому числу должно соответствовать никак не меньше 10 000 раненых. В таком случае к концу сражения Ганнибал должен был иметь в строю не более 34 000 воинов. Каждый из них за время сражения должен был уничтожить как минимум одного неприятельского воина. И это при том, что реально в рукопашной схватке участвовало лишь меньшинство армии – только бойцы передовых шеренг…
Но одно известно точно: Ганнибал, располагая вдвое слабейшей пехотой, впервые в истории военного искусства решился на маневр охвата обоих неприятельских флангов – на окружение врага. Канны представляют собой бессмертный пример и риска: слабому карфагенскому центру приходилось выдерживать всю тяжесть боя до выхода конницы в тыл и удара на фланги.
Сражение при Каннах стало пиком военной карьеры Ганнибала и одновременно последней его крупной победой, которая уже в древности считалась непревзойденным образцом военного искусства.
Однако то, на что надеялся Ганнибал, не произошло. На юге Италии союзники Рима остались ему верны, благодаря чему Рим выстоял. Колеблющихся склонило в сторону Рима и то, что в первом сражении при Ноле Марк Клавдий Марцелл с двумя легионами героически сумел отразить атаки Ганнибала.
После полного разгрома неприятельской армии под Каннами у Ганнибала была неплохая возможность пойти на Рим, но он ей не воспользовался. Или просто не рискнул, поскольку к тому времени не сформировал достаточной осадной базы, которую планировал создать на юге. Кроме того, Ганнибал отлично понимал, что население города в несколько сотен тысяч человек могло выставить новую армию, как за счет тех, кто спасся после Канн, так и посредством призыва в армию всех, кто мог носить оружие. Осада неизбежно затянулась бы на несколько месяцев, если не на несколько лет. Армию Ганнибала требовалось все это время снабжать. Базой снабжения могла быть только Италия, поскольку на поступление значительных запасов из Карфагена надеяться особо не приходилось – в карфагенском сенате доминировал старый враг отца Ганнибала. Для создания прочной базы снабжения на Апеннинском полуострове требовалось разместить пунийские гарнизоны в ряде городов и привлечь на свою сторону союзников из числа недавно покоренных римлянами италийских племен. Только после этого можно было с какими-то шансами на успех подступать к стенам Рима. Кроме того, Ганнибал знал, что после поражения при Каннах римляне призвали в армию всех способных носить оружие, начиная с 17-летнего возраста, сформировав четыре легиона. Государство выкупило 8000 рабов, которые составили еще два легиона. В силу всех этих обстоятельств Ганнибал пока не решился идти на Рим.
Когда карфагенская армия двинулась на юг, многие самнитские племена перешли на сторону Ганнибала. Его поддержал крупнейший город Капуя, но на юге Италии, в области Великой Греции, Неаполь, Кумы и Нола сохранили верность Риму.
Ганнибал заключил союз с македонским царем Филиппом V, а в Сицилии на сторону Карфагена перешли Сиракузы. Но это не помогло: против Филиппа V на Балканах была составлена коалиция из Этолийского союза, ряда греческих городов и пергамского царя Аттала I. Несмотря на то, что македоняне эту войну в конце концов выиграли, непосредственно в Италии помочь Ганнибалу Филипп не смог.
В 215 году до н.э. сложилась парадоксальная ситуация: захватив большое количество городов и крепостей, Ганнибал не добился реальной победы. Рим располагал около 140 000 воинов, включая подразделения в Испании, Галлии, Сицилии; около 80 000 из них было сконцентрировано против сорока или пятидесяти тысяч воинов Ганнибала. Следуя новой тактике, провозглашенной сенатом, римляне избегали открытых столкновений. Марцелл сумел вновь отразить наступление войск Ганнибала во второй битве при Ноле.
В следующем году, проведя против Марцелла ничего не решавшую, третью битву при Ноле, Ганнибал направился в Апулию, чтобы захватить портовый город Тарент и почти весь год посвятил операциям против Тарента, в то время как его брат Ганнон потерпел поражение при Беневенте от Тиберия Гракха. Вся пехота Ганнона была уничтожена, а сам он спасся с небольшим отрядом кавалерии. Позже он сумеет все же одолеть Гракха в Бруттии.
Тем временем Сиракузы, объявившие себя сторонниками Карфагена, сражались с войсками Марцелла, отправленными в Сицилию. После изнурительной осады Марцеллу все же удастся покорить Сиракузы.
Были еще сражения Гасдрубала в Испании против двух братьев Сципионов, в результате которых оба погибли, после чего Испания к югу от Эбро снова стала владением Карфагена.
А городу Капуя, который присоединился к карфагенянам и в помощь которому он выслал Ганнона, Ганнибал так и не смог помочь. Поход Ганнона закончился неудачей – 6000 карфагенян пали в битве, но не смогли снять осаду. В начале зимы 211 года до н.э. 60-тысячная римская армия под командованием Фульвия и Клавдия подверглась одновременному нападению городского гарнизона и основных сил Ганнибала. Операция также не принесла успеха – из-за нерасторопности осажденных спасти город не удалось. Тогда Ганнибал решил отвлечь противника и объявил о походе на Рим, чем вызвал у римлян вошедший в историю возглас ужаса: «Ганнибал у ворот!» Совершив свой обманный маневр и вернувшись к Капуе, Ганнибал к своему горю застал его капитулировавшим.
Настойчивые просьбы Ганнибала прислать из Карфагена подкрепление так и остались без ответа. Теперь он мог рассчитывать только на собственные силы, которые с каждым боевым столкновением с римлянами неумолимо уменьшались.
Тем временем на политической и военной арене римской истории появилась новая фигура – Публий Корнелий Сципион, сын одного из тех Сципионов, что погибли в Испании. Римский сенат в 210 году до н.э. послал двадцатипятилетнего юношу принять командование войсками в Испании, где Сципион довольно быстро восстановил римскую власть к северу от Эбро. Затем, в 209 году до н.э. маршем с армией в 27 500 человек добрался до Нового Карфагена (Картахена), и неожиданным приступом быстро взял город, блокированный с моря римским флотом.
Хваткий, обладающий незаурядными способностями молодой человек сумел постичь тайну тактического превосходства карфагенян и отныне стремился расчленить римский боевой порядок, сделать отдельные части его способными к самостоятельному маневру. Он объединил манипулы в когорты – своего рода батальон, способный к самостоятельному маневрированию; создал вторую линию боевого порядка; а его переход от фаланги к построению в несколько линий представлял тактическую эволюцию на пути к созданию боевого порядка с независимым общим резервом. Но все это было возможным лишь при условии утраты легионом многих устаревших качеств республиканской милиции.
Раньше, оставаясь десятки лет в строю, римский милиционер перерождался в профессионального солдата, утрачивал свои гражданские чувства, свое преклонение перед законом, стремился к добыче. Даже у него на родине начинали поступать жалобы от обижаемого им гражданского населения. И по мере того, как авторитет закона тускнел, у римского солдата нарождался другой авторитет – авторитет его вождя. В таких условиях римский сенат должен был либо оставаться при старых формах командования и образования вооруженной силы, и в таком случае отказаться от окончательной победы над Карфагеном и завоевания всего мира, либо принести в жертву идее победы конституционные гарантии и организовать вооруженную силу, исключительно руководствуясь требованиями военного дела.
И сенат встал на второй путь. Там поняли, что немыслимо противопоставлять Ганнибалу консулов – детей в полководческом искусстве. Сначала Рим начал избирать на должности консулов одних и тех же известных осторожностью и военными знаниями лиц, не обращая внимание на ограниченное конституцией время их правления. Затем Рим шагнул дальше и дал военачальникам, слишком молодым, чтобы быть избранными консулами, консульские права. Когда Сципион с римской армией высадился в Африке, консульские полномочия были утверждены за ним не на год, а бессрочно – пока это будет требоваться военной обстановкой. Именно такая политика позволила Риму победить Карфаген, а потом завоевать Македонию и Сирию и, таким образом, создать остов всемирного государства. Но это будет позже.
А пока римляне под руководством Фабия Кунктатора, ставшего консулом в пятый раз (!), благодаря предательству итальянских союзников Ганнибала, вошли в Тарент. Несмотря на эту значимую потерю, Ганнибал был в состоянии продолжать войну и держать в безвыходном положении значительно более многочисленные и более действенные к тому моменту армии римлян. В 208 году до н.э. он разбил Марцелла под Аскулумом. А вскоре Марцелл попал в засаду и погиб.
Тем временем Сципион в Испании после различных маневров и нескольких стычек разбил Гасдрубала в битве при Бекуле, хотя и не нанес карфагенянам большого урона. А сам Гасдрубал по приказу Ганнибала отправился в Галлию, оставив Испанию Сципиону.
О перемещении войск Гасдрубала стало известно римскому консулу Клавдию Нерону. В 207 году римляне устроили противнику засаду у реки Метавр и разбили его. Гасдрубал, поняв, что все потеряно, намеренно ворвался в римскую когорту, чтобы погибнуть.
В доказательство своей победы римляне прислали Ганнибалу отрубленную голову брата. Однако тот и не думал покидать Италию, продолжая с большим упорством вести боевые действия. Тем временем тактика Рима, направленная на затягивание войны и истощение сил карфагенской армии на итальянской земле, стала давать свои результаты. Оторванность от тыловых баз поставила войска Ганнибала в крайне затруднительное положение.
Последнюю попытку помочь армии Ганнибала предпринял его брат Магон. В 205 году до н.э. он переправился из Испании на Балеарские острова, а потом – на лигурийское побережье Италии с 12 тысячами пехотинцев и 2 тысячами всадников. Однако римляне его блокировали, и, несмотря на поддержку лигурийцев и галлов, помочь Ганнибалу Магон не смог.
Тем временем Сципион с армией, воспитанной уже в духе линейной тактики, одержавшей успехи на Пиренейском полуострове, еще повысил занятиями и маневрами боевую подготовку своих войск и высадился в 205 году на африканском берегу близ Карфагена. Осадить Карфаген Сципион был не в силах, но ему удалось вмешаться в нумидийские дела, взять в плен шейха, являвшегося опорой карфагенского влияния, и создать перевес его противнику Массиниссе, который неожиданно взялся помогать Риму.
Осенью 203 года до н.э. Ганнибал с остатками своей армии срочно был отозван из Италии на защиту Карфагена. В Африку Ганнибал прибыл с пехотинцами, но почти без конницы. Вернувшись на родину после 16-летнего отсутствия, он приступил к переустройству своей армии, на что потребовалось до девяти месяцев. Армия формировалась, дабы избежать вмешательства гражданской власти, не в самом Карфагене, а в небольшом приморском городке Хадруметуме.
Наконец летом 202 года до н.э. Ганнибал начал боевые действия против римлян. Последние не имели еще в своем распоряжении ни одного порта и базировались на полуострове Утика. Массинисса с обещанными 10 тысячами воинов еще не присоединился к армии Сципиона, располагавшей для операций в поле примерно 25 000 бойцов.
Римская армия находилась в долине реки Баградас, когда Сципион был уведомлен, что Ганнибал с 35-тысячным войском движется как раз между ним и тем районом к западу, откуда ожидались нумидийцы. Любой другой военачальник на месте Сципиона отошел бы на полуостров Утика, где была укрепленная база, после чего наверняка был бы заблокирован Ганнибалом и потерял бы влияние на нумидийцев. Но Сципион пошел на риск: он бросил свои сообщения с морем, быстрым фланговым маршем на запад сам пошел на воссоединение с Массиниссой и, получив от него подкрепление в 6000 всадников и 4000 пехотинцев, двинулся навстречу Ганнибалу. Столкновение произошло 19 октября 202 года до н.э. при Нарагаре, однако в истории оно известно как битва при Заме.
Это сражение двух 35-тысячных армий представляет собой очень интересный пример первого в истории применения римлянами линейной тактики.
Ганнибал еще не успел создать конницы, и здесь римляне превосходили его троекратно. Пехотинцев было больше у Ганнибала. А кроме того, Ганнибал располагал несколькими десятками слонов.
Ганнибал распределил свою конницу равномерно по флангам и дал ей указание – не вступая в упорный бой, бежать перед римской и нумидийской конницей, чтобы увести врага во время преследования подальше от поля сражения. Слоны маскировали боевой порядок пехоты и давали Ганнибалу выигрыш во времени – не втягивать в серьезный бой пехотинцев до тех пор, пока не выяснится, удалась ли хитрость с неприятельской конницей.
Пехоту карфагенский стратег построил в две линии: первая – карфагенская милиция, вторая – опытные ветераны, вернувшиеся из Италии, вместе с самим Ганнибалом. Если бы не удалось отвлечь римскую конницу с поля сражения, обе линии под прикрытием слонов могли бы отступить в укрепленный лагерь, не втягиваясь в решительный бой.
Поначалу хитрость Ганнибала удалась. Римская конница, преследуя карфагенскую, скрылась с поля сражения. Тогда выступили карфагенские пехотинцы. Жестокая рукопашная схватка была начата первой линией, а вторая линия, разделившись на две части, вышла из-за флангов первой для решительного двойного охвата римской пехоты. Но проницательный Сципион, имевший уже и у себя вторую линию, на этот маневр неожиданно ответил контрманевром – части второй линии римлян вышли из-за флангов первой и быстро вступили в бой с противником, собиравшимся окружить римлян. Бой довольно долго хранил характер лобового столкновения на все ширящемся фронте. Некоторое преимущество было достигнуто яростно сражавшейся карфагенской пехотой, однако бой сильно затянулся. Части римской конницы стали возвращаться на поле сражения, и карфагенянам пришлось отступать в очень трудных условиях.
Налицо был факт: учитель – Ганнибал – нашел достойного ученика в Сципионе.
Более того, римляне научились бороться с боевыми слонами противника – они обратили их в бегство, и те внесли большое замешательство в ряды африканской пехоты.
В итоге Ганнибал проиграл. Армия Карфагена потеряла 10 000 человек, в то время как победители – полторы тысячи. Именно с этого триумфального для него момента римский полководец получил прозвище Сципион Африканский.
А война, державшаяся только на непобедимости Ганнибала, с его поражением была закончена в кратчайший срок. Главным следствием сражения при Заме явилась утрата Карфагеном веры в возможность успешной борьбы с Римом, в самостоятельное будущее.
В 201 году Римская республика и Карфаген заключили крайне тяжелый для побежденных мир, хотя Ганнибал настаивал на продолжении войны. Вторая Пуническая война закончилась полным военным поражением Карфагена: он выдал Риму весь свой флот и обязывался в течение 50 лет выплачивать победителю ежегодно 10 000 эвбейских талантов. Все карфагенские владения вне Африки отходили Римской республике. Африканская Нумидия объявлялась независимой от Карфагена.
Рим на 600 лет получил полное господство в Средиземноморье.
Что касается Ганнибала, то он до 196 года до н.э. управлял Карфагеном, постоянно желая возобновить вооруженное противоборство с ненавистным ему Римом. В конце концов, заподозренный римлянами в подготовке новой войны и потеряв доверие своих сограждан, престарелый полководец был вынужден бежать из родного Карфагена, защите которого от врагов он отдал всю свою жизнь. Теперь ненависть Рима преследовала его всюду.
Сначала Ганнибал нашел убежище у сирийского царя Антиоха III, став его советником. После поражения сирийского правителя в очередной войне с Римом Ганнибал в 188 году до н.э. укрылся в Армении, а потом в Вифинии. Там в 183 году до н.э. полководец, опасаясь быть выданным Риму, принял яд. Согласно римским источникам, его последними словами были: «Надо избавить римлян от постоянной тревоги: ведь они не хотят слишком долго ждать смерти одного старика».
Примечательно, что примерно в это же время умер и победитель «великого карфагенянина» Сципион Африканский. Произошло это в Южной Италии, куда он удалился в добровольное изгнание после многочисленных козней, политических нападок, оскорблений и суда над ним в Риме по обвинению – по-видимому, ложному – в растрате.
Ганнибал вошел в военную историю как один из крупнейших полководцев Древнего мира. Полководческий талант сочетался в нем с даром мудрого государственного деятеля, политика и дипломата. Никакой другой полководец никогда не встречался ни со столькими бедствиями, ни с таким ужасающим численным перевесом на стороне противника, как Ганнибал. Он разделял со своими воинами все тяготы и опасности войны. Даже римские хроники признают, что Ганнибал «никогда не приказывал другим делать то, чего не смог бы или не захотел бы сделать сам».
Художественный образ Спартака начал свое существование в революционной Франции. Неизвестно, кто первый заново «открыл» непобедимого вождя рабов после многих лет забвения, но взбудораженным умам он пришелся по вкусу. Его имя начали упоминать не иначе, как с прибавлением эпитета «герой». Здесь, безусловно, не обошлось без идеализации, но, надо отдать должное и самому Спартаку, дошедшие до нас источники изображают его как человека благородного и отважного. Даже те римские историки, которые относились крайне враждебно к восстанию в целом и его участникам, все же признавали личные качества Спартака. Флор, например, всячески подчеркивающий презрение и ненависть к восставшим рабам, вынужден был заявить, что в последнем своем бою «Спартак, сражаясь храбрейшим образом в первом ряду, был убит и погиб, как подобало бы великому полководцу». А Плутарх, чьей беспристрастности можно доверять, писал: «Спартак… человек, не только отличавшийся выдающейся отвагой и физической силой, но по уму и мягкости характера стоявший выше своего положения и вообще более походивший на эллина, чем можно было ожидать от человека его племени».
О реальной биографии Спартака известно очень мало. Спартак происходил из Фракии, расположенной на территории современной Болгарии, из племени медов. Местом его рождения принято считать город Сандански в Родопских горах, раскинувшихся почти на границе с Югославией, где в I веке до н.э. располагалась столица племени, город Медон.
По легенде, происхождение медов восходит к легендарной Медее. Это было крупное и сильное племя, воспринявшее многие черты греческой культуры. Спартак, скорее всего, родился в аристократической семье. На это указывает не только его имя, созвучное с родовым именем боспорского царского рода Спартокидов, в нем самом заметно обаяние властной силы, присущее людям, привыкшим находиться у вершины общественной пирамиды. Да и та уверенность, с какой полководец Спартак управлял своей огромной армией, может свидетельствовать в пользу предположения о его принадлежности к знати.
Вообще, фракийцы слыли людьми воинственными – они не только вели бесконечные межплеменные войны, но и поставляли наемников в армии других государств. У таких народов карьера военного обычно считалась единственно достойной мужчины, тем более принадлежащего к знатному роду. И Спартак здесь не был исключением. В восемнадцать лет он уже служил в римской армии, во вспомогательных фракийских частях. Если учесть, что римская армия в то время не знала себе равных, то Спартак имел возможность познакомиться с ее организацией, практикой ведения военных действий, сильными и слабыми сторонами. Этот опыт впоследствии очень ему пригодился.
Прослужив несколько лет, Спартак дезертировал из римской армии и возвратился во Фракию, где в это время возобновилась война против римлян. О дальнейших этапах его биографии почти ничего не известно. Античные источники на этот счет крайне скудны, однако они позволяют сделать один очень важный вывод: в натуре Спартака определенно имелось авантюристическое начало, увлекшее его в центр бурных военных событий, развернувшихся на территории Средиземноморья в I веке до н.э. Вероятно, жизнь солдата и наемника была ближе и понятней для Спартака, чем любая другая. Можно предположить, что кроме римской он, возможно, побывал еще и в армии царя Понта Митридата VI, одного из самых сильных и упорных врагов Рима.
Спартак познал все перемены военного счастья, дважды оказывался в Риме в качестве раба. В первый раз ему удалось бежать, и он, возможно, присоединился к одной из многочисленных в то неспокойное время разбойничьих шаек, действовавших на территории Италии. Через какое-то время Спартак вторично попал в плен и был продан в качестве гладиатора в капуанскую школу Лентула Батиата. Обо всем этом как будто говорят слова Флора: «Спартак, этот солдат из фракийских наемников, ставший из солдата дезертиром, из дезертира – разбойником, а затем за почитание его физической силы – гладиатором».
В поздней Римской Республике ссылка в гладиаторы была отсроченным вариантом смертной казни. Поэтому на аренах сражались осужденные преступники из рабов, самый низший, бесправный и презираемый слой. Гладиаторы-добровольцы появились в Риме в более поздние времена. Правда, Плутарх утверждает, что в школу Батиата попадали не за преступления, а лишь по жестокости своего хозяина. В основном там находились галлы и фракийцы. Не исключено, что определенный процент из них составляли военнопленные, лишь недавно расставшиеся со свободой, к рабству не привыкшие. В таких условиях для заговора и мятежа необходим был только вождь, и им стал Спартак, прирожденный лидер и организатор, отважный и предприимчивый по натуре человек.
Но заговор был раскрыт. Спасти его участников могли только быстрые и решительные действия. И тогда гладиаторы ударили первыми.
Семьдесят восемь человек внезапно напали на стражу, выломали двери школы и вырвались из города с кухонными ножами и вертелами в руках.
Спартак повел беглецов к горе Везувий, которая тогда считалась потухшим вулканом. Ее вершина представляла собой естественное укрепление, где можно было отсидеться некоторое время, пока к отряду не подтянутся подкрепления – беглые рабы из ближайших поместий.
Еще по пути к Везувию отряду Спартака удалось захватить обоз, везущий оружие для гладиаторских школ, что частично решило проблему вооружения. В начале военных действий вместо копий восставшим служили заостренные и обожженные на огне колья, «которыми можно было наносить вред почти такой же, как и железом». А вот еще одна цитата из Флора: «Они из прутьев и шкур животных сделали себе необычные щиты, а из железа в рабских мастерских и тюрьмах, переплавивши его, они сделали себе мечи и копья». Действительно, в дальнейшем армия Спартака производила оружие собственными силами, централизованно закупая у торговцев железо и медь.
На вершине Везувия гладиаторы окончательно определились с предводителями. Кроме Спартака в их число входили германец Эномай, галл Крикс и самнит Ганник. Можно предположить, что эта сходка была проведена по инициативе Спартака, который лишний раз заставил своих сподвижников признать себя в качестве вождя. Спартак в самом деле очень серьезно относился к вопросу единоначалия. Это подтверждают последующие события. Властвуя над пестрым разноплеменным сборищем, он не допускал ни малейшего намека на анархию и изначально взял курс на создание армии по образцу римской, предпочитая скорее лишиться части своих сил, чем допустить ее вырождение в разросшуюся разбойничью шайку.
В отличие от Эвна, вождя крупнейшего сицилийского восстания рабов, Спартак не объявил себя царем и оставался лишь военачальником, хотя и не отказывался, по свидетельству Флора, от преторских знаков отличия.
Обосновавшись на Везувии, отряд Спартака некоторое время вообще никуда не выдвигался из своего лагеря. Но его поступок воодушевлял на восстания рабов в близлежащих поместьях. 74 год до н.э. так же, как и предыдущий, был неурожайным, что тотчас сказалось на настроениях сельских рабов, и без того находившихся в очень тяжелых условиях существования. Мелкие мятежи постоянно угрожали спокойствию Капуи, но отряды, выделяемые для борьбы с беглыми рабами, регулярно терпели от них поражения. Наконец, обстановка вокруг Капуи вызвала обеспокоенность в Риме. Вскоре в провинцию во главе трехтысячного отряда прибыл претор Гай Клавдий Пульхр.
На первый взгляд, задача его была очень простой. Спартак на Везувии словно сам поймал себя в ловушку. К вершине горы вела единственная тропа, перекрыв которую, Клавдию оставалось только ждать, пока голод вынудит восставших сдаться. Но Спартак ни о какой сдаче даже не помышлял. В создавшейся критической ситуации он вполне проявил себя человеком хитроумным и упорным в достижении цели. Из лоз дикого винограда, росшего по склонам горы, восставшие сплели лестницы и спустились по ним с высоты 300 метров на ближайшую ровную площадку. Неожиданно зайдя в тыл претору Клавдию, гладиаторы наголову разбили его воинство.
С того момента Спартак приступил к формированию настоящей армии, тем более что недостатка в людях у него не было. Его успехи привлекали множество рабов, по большей части пастухов, людей сильных, привыкших жить на вольном воздухе. О них Плутарх писал так: «Одни из этих пастухов стали тяжеловооруженными воинами, из других гладиаторы составили отряд лазутчиков и легковооруженных».
Помимо удачливости Спартака, не менее привлекательным в глазах рабов выглядел дух справедливости, который насаждался в отряде восставших. Говоря об этом, Аппиан утверждает, что «…Спартак делился добычей поровну со всеми…»
Униженный Рим на войну со Спартаком отправил претора Публия Валерия Вариния, который поначалу вынудил Спартака отступить на юг, в горы. Дело было в том, что умный вождь восставших не хотел принимать сражение на невыгодных для себя условиях и берег силы, ибо численностью его армия значительно уступала римской. Ему хотелось продолжить отступление, выйти в богатые южные провинции Италии и лишь там, пополнив ряды своих солдат, дать римлянам бой. Часть командиров стояло за план Спартака, но многие требовали немедленно прекратить отступление и напасть на врагов. Разногласия едва не вызвали среди восставших рабов междоусобицу, но в конце концов Спартаку удалось уговорить даже самых нетерпеливых. Пока ему не так трудно было это сделать. В тот момент вся его армия еще равнялась по численности крупному отряду, и даже самые несговорчивые командиры понимали, что единственная их возможность уцелеть – держаться вместе.
Оказавшийся на пути в Луканию маленький городок Аппиев Форум был взят штурмом. По свидетельствам Саллюстия: «Тотчас беглые рабы вопреки приказу начали хватать и бесчестить девушек и женщин… Иные бросали огонь на крыши домов, а многие из местных рабов, нравы которых делали их союзниками восставших, тащили из тайников скрытые господами ценности или извлекали даже самих господ. И не было ничего святого и неприкосновенного для гнева варваров и рабской их натуры. Спартак, не будучи в состоянии помешать этому, хотя он неоднократно умолял оставить их бесчинства, решил предотвратить их быстротою действий…»
Естественно, это был не первый случай бесчинств, но именно здесь наклонность армии рабов к мгновенному разложению проявилась особенно остро. Этого Спартак как раз и опасался. Естественно, он не имел никаких иллюзий насчет последствий захвата города, но его армия не состояла из связанных присягой солдат, которых можно было призвать к дисциплине и вернуть в строй. Рабы, оказавшиеся в его войске, не скрывали своего возмущения необходимостью подчинения приказам, подчинения, от которого они считали себя раз и навсегда избавившимися. Избежать грабежей не представлялось возможным еще и потому, что армия Спартака не имела никакой экономической базы. Она могла поддерживать свое существование только за счет насильственного изъятия материальных ценностей и продовольствия. При этом Спартак, видимо, пытался делать объектами нападений не столько крестьянские поселения, сколько крупные, богатые рабовладельческие хозяйства, которые, в основном, и концентрировались на юге. Иногда Спартак даже возмещал убытки мирному населению. Но большие поместья всегда служили источниками не только припасов, но и военной силы. Трудившиеся там рабы охотно присоединялись к восставшим. В соседней с Луканией области Кампания Спартак быстро пополнил ряды своего войска и приступил к его экипировке.
Тем временем претор Вариний, двигаясь за Спартаком по пятам, разделил свою армию на части, одну из которых возглавил сам, две остальные поручил своим офицерам: Фурию и Коссинию. Спартак один за другим разбил эти отряды и, не дав врагу опомниться, нанес поражение самому Варинию.
Тот, не веря в свое поражение, собрал кое-какие подкрепления, снова выступил против Спартака и снова был разбит. В качестве трофеев, по свидетельству Плутарха, Спартаку достались почетная стража претора и его конь.
После этих событий юг Италии оказался полностью в руках восставших. Однако Спартак не собирался надолго задерживаться в Кампании. Пополнив запасы и увеличив численность своего войска, он намеревался вообще покинуть Апеннинский полуостров.
Опустошив южные области Италии, армия восставших двинулась к Альпам, разорив по пути Нолу, Нуцерию и Метапонт и уничтожив собственность крупных землевладельцев.
Наконец в Риме поняли, с каким противником ему пришлось столкнуться. В 72 году до н.э. Сенат направил против Спартака, как во время настоящей большой войны, сразу двух консулов: Гнея Корнелия Лентула Клодиана и Луция Геллия Попликолу.
Между тем в войске восставших зрел раскол. Очень многие не одобрили решение вождя покинуть богатые провинции Италии. Воинственным галлам и германцам, из которых состояли крупные подразделения армии Спартака, казалось оскорбительным начать отступление после стольких одержанных над римлянами побед.
Отряд в тридцать тысяч человек под командованием Крикса отделился от армии Спартака, вскоре был настигнут консулом Геллием возле горы Гарган и полностью уничтожен. Погиб и сам Крикс. Этот настолько опечалило предводителя восставших, что он позже устроил в память о друге настоящие гладиаторские бои, в которых вместо гладиаторов сражались пленные римляне.
А вот Лентулу, который преследовал Спартака, повезло меньше. Войска рабов наголову разгромили его армию, а затем и армию подоспевшего на помощь Геллия. Спартак продолжал быстро уходить из Италии и вскоре вступил на территорию Цизальпийской Галлии, где, как пишет Плутарх, «навстречу же ему во главе десятитысячного войска выступил Гай Кассий Лонгин Вар, наместник той части Галлии, что лежит по реке Паду. В завязавшемся сражении претор был разбит наголову, понес огромные потери в людях и сам едва спасся бегством».
Это был апогей триумфа полководца Спартака. По некоторым источникам, численность его армии доходит до 120 тысяч человек. Перед ним открыта свободная дорога в Трансальпийскую Галлию…
И вдруг Спартак поворачивает обратно в Италию.
Неожиданное известие о том, что армия восставших движется обратно, вызвала в Риме панику, какой не знали со времен войны с Ганнибалом. Всеобщее смятение только усилила неудачная попытка обоих консулов остановить Спартака в Пицене. Аппиан утверждает, что Спартак планировал нанести удар по самому Риму, и рисует при этом красноречивую картину подготовки к форсированному броску: «Он приказал сжечь весь лишний обоз, убить всех пленных и перерезать вьючный скот, чтобы идти налегке. Перебежчиков, во множестве приходивших к нему, Спартак не принимал».
Перед лицом столь грозных событий стало ясно, что к Спартаку надо относиться как к самому страшному из всех врагов Рима. Сторонники Помпея в Сенате требовали немедленно отозвать его войска из Испании и передать этому опытному и удачливому полководцу всю полноту власти в войне с мятежными рабами. Спартак наверняка учитывал такую опасность. До сих пор ему приходилось сражаться с достаточно многочисленными, но слабыми, наспех собранными войсками римлян. По свидетельству Аппиана, войска, сражавшиеся с восставшими, состояли «не из граждан, а из всяких случайных людей, набранных наспех и мимоходом». Главные армии Рима находились далеко от Италии: в Испании и Фракии, где могуществу Республики угрожали Серторий и Митридат VI. Помимо этого на руку Спартаку играло общее, признаваемое всеми и не раз выливавшееся в форме народных возмущений недовольство городских низов и беднейших крестьян политикой Сената. Аристократия и всадники открыто наживались не только за счет почти полностью присваиваемой ими добычи из покоренных стран, но и за счет хлебных спекуляций. Сильную напряженность вызывал также интенсивно идущий по всей Италии процесс захвата земли крупными поместьями, сопровождавшийся разорением мелких землевладельцев. Одним словом, Рим испытывал не самые лучшие времена.
Опасаясь скорого появления у стен города армии рабов, в Риме в большой спешке провели выборы нового главнокомандующего. Этот пост без труда получил Марк Лициний Красс, человек богатый и могущественный, соперник Помпея в борьбе за влияние в Риме. Красс, имевший крупные земельные владения на юге Италии, сам пострадал от затянувшейся войны и был заинтересован в ее скорейшем окончании. Помимо всего прочего, честолюбивый Красс мечтал хотя бы отчасти сравняться с Помпеем в славе полководца. Для этого подходила даже война с мятежными рабами.
Итак, Красс взялся за дело энергично. В Риме был произведен набор в армию в тридцать тысяч человек. Офицерский состав подбирался очень тщательно. Красс имел возможность искать нужных ему людей, так как в результате его ростовщической деятельности многие молодые аристократы оказались от него в полной зависимости и не могли отказаться сопровождать на войну своего кредитора.
Он повел свою новоиспеченную армию на соединение с войсками консулов, которые, после его прибытия в главный лагерь, немедленно вернулись в Рим. В войске римлян ввиду непрерывных поражений, которые оно терпело от Спартака, настроения были удручающие и даже панические. Красс счел необходимым, перед тем как начать действовать, преподать своим солдатам жестокий, но необходимый в создавшемся положении урок. Повод для этого не заставил себя ждать. Командир Красса, Муммий, посланный с двумя легионами следить за Спартаком, нарушил приказ командующего и вступил в сражение с восставшими. В завязавшемся бою римляне потерпели очередное поражение и вынуждены были бежать в лагерь, где стояли основные силы. Красс приказал отобрать пятьсот зачинщиков бегства и подвергнул их децимации, при которой из каждого десятка по жребию отбирается один человек, подлежащий казни. Плутарх: «Так Красс возобновил бывшее в ходу у древних и с давних пор уже не применявшееся наказание воинов; этот вид казни сопряжен с позором и сопровождается жуткими и мрачными обрядами, совершающимися у всех на глазах». Такая крутая мера оказалась действенной. Порядок в армии был восстановлен.
Но Спартак уже не собирался штурмовать Рим. Он рассудительно считал, что сил у него недостаточно и войско его далеко не в достаточной боевой готовности: по пути к столице ни один италийский город не примкнул к мятежникам.
Снова пройдя вдоль всего северного побережья Италии тем же путем, каким двигался во время похода к Альпам, Спартак остановился наконец в городе Фурии у самой юго-восточной оконечности Апеннинского полуострова, заняв город и окрестные горы. Он пытался всеми мерами поддерживать порядок в войске, который, помимо раздражения от длительных и безрезультатных походов, становился еще одним поводом к размолвкам между Спартаком и его командирами. К этому времени относится запрещение Спартаком кому бы то ни было из его армии иметь у себя золото и серебро.
Смена римского главнокомандующего и оживление военных действий заставили Спартака отступить к самому морю. Но он не отказался от своего плана покинуть Италию вместе со всей армией. Только теперь вместо Галлии им была избрана Сицилия.
Этому богатому острову уже приходилось дважды становиться ареной крупных восстаний в 132 году до н.э. и в 104 году до н.э. Расчет Спартака оказался верным: обстановка в провинции была самая подходящая – несколько лет подряд ее разорял римский наместник Гай Верес. Антиримские настроения там были велики.
Однако снова вполне разумное намерение вождя было встречено частью восставших неприязненно. Урок Крикса не пошел впрок. Вскоре от основной армии отделился отряд в десять тысяч человек и встал отдельным лагерем. Красс напал на него и, уничтожив две трети, продолжал преследовать Спартака, который, достигнув побережья, повел переговоры с киликийскими пиратами, надеясь с их помощью переправиться на остров.
Красс быстро написал письмо в Рим. Он требовал себе расширенных полномочий, обосновывая это опасностью новой вспышки войны и тем, что иначе не сможет помешать Спартаку переправиться в Сицилию. Кроме того, Красс сам предложил отозвать Лукулла из Фракии и Помпея из Испании.
В конце концов Сенат согласился с предложениями Красса. Помпею и Лукуллу были отправлены предписания возвращаться в Италию. И вдруг ситуация сама изменилась в пользу Рима. Несмотря на предварительную договоренность, киликийские пираты почему-то не сдержали обещания, данные Спартаку. Их корабли внезапно ушли из пролива.
Армии восставших, преследуемой Крассом, ничего не оставалось, как отступить к самой южной оконечности полуострова, к Регию. Ширина пролива между Италией и Сицилией здесь минимальна. Спартак, которого не так легко было заставить отказаться от однажды принятого решения, намеревался предпринять еще одну попытку добраться до Сицилии, но теперь уже своими силами. Восставшие пытались делать плоты из бревен и пустых бочек, связывая их ветвями, но внезапно налетевшая буря разметала этот импровизированный флот. Становилось ясно, что армии Спартака придется остаться в Италии и принять бой.
Что касается Красса, то он к этому вовсе не стремился. Природные условия Регийского полуострова, узкого и вытянутого, подсказывали еще более простой выход из положения. Красе приказал провести через весь перешеек вал длиной примерно 55 километров, укрепленный рвом и палисадами. Опять, как и несколько лет назад, римляне надеялись, что армии восставших придется сдаться под угрозой голодной смерти. Оставалось только ждать.
А тем временем в Риме бушевали страсти. Раздраженный отсутствием быстрых и решительных успехов в войне со Спартаком Сенат вдруг решает передать всю полноту власти над армией вернувшемуся из Испании Помпею. Теперь Красе должен был действовать стремительно, иначе вместо славы победителя он приобретет известность неудачника.
Спартак, осведомленный об этом, пытался вступить с римлянами в мирные переговоры, в надежде, что Красс, не желая допустить участия в войне Помпея, проявит уступчивость. Однако римский военачальник даже не подумал отвечать на предложения своего противника. Спартаку ничего не оставалось, как идти на штурм римских укреплений. В ненастную ночь его войска, совершив стремительный бросок и завалив ров фашинами, опрокинули сторожевые отряды римлян и вырвались на свободу. Удрученный Красс бросился вслед за направлявшимся к Брундизию Спартаком, в войске которого один раскол следует за другим.
Спартак внутренним чутьем ощущает, что печальный конец близок, и обстановка в его лагере все более накаляется. Еще один крупный отряд под началом Ганника и Каста отделился от основных сил. И снова он был уничтожен Крассом. Плутарх: «Положив на месте двенадцать тысяч триста неприятелей, он нашел среди них только двоих, раненных в спину, все остальные пали, оставаясь в строю и сражаясь против римлян».
За Спартаком, отступавшим к Петелийским горам, следовали по пятам Квинт, один из легатов Красса, и квестор Скрофа. Но когда загнанный Спартак обернулся против римлян, они бежали без оглядки и едва спаслись, с большим трудом вынеся из битвы раненого квестора. Но именно этот успех и погубил Спартака, вскружив головы беглым рабам. Воодушевленные, они теперь и слышать не хотели об отступлении и не только отказывались повиноваться своим начальникам, но, окружив их на пути, с оружием в руках заставили вести войско назад через Луканию на римлян.
Однако известие о высадке в Брундизии армии Лукулла заставляет Спартака отступить от побережья. И все же вождь восставших рабов понимал, что решительного сражения не избежать. Совершенно неизвестно, как он при этом оценивал свои шансы на успех даже в случае победы над армией Красса. Крассу, в свою очередь, было крайне необходимо как можно скорей дать Спартаку бой – в Риме уже принято было решение о назначении Помпея на пост главнокомандующего. Армия последнего ускоренным маршем двигалась к месту военных действий.
Римляне настигли армию Спартака, когда она не успела еще отойти далеко от Брундизия. Плутарх: «Красс, желая возможно скорее сразиться с врагами, расположился рядом с ними и начал рыть ров. В то время как его люди были заняты этим делом, рабы тревожили их своими налетами. С той и другой стороны стали подходить все большие подкрепления, и Спартак был наконец поставлен в необходимость выстроить все свое войско». В районе Апулии разыгралось финальное сражение, крайне кровопролитное и ожесточенное.
По одной из версий, перед боем Спартаку подвели коня, но он, выхватив меч, заколол его, сказав, что в случае победы достанет много хороших коней, а в случае поражения не будет нуждаться и в своем, после чего кинулся в бой.
По другой, Спартак, пытаясь верхом на коне пробиться к Крассу, был ранен в бедро копьем кампанского аристократа по имени Феликс. Впоследствии Феликс украсил свой дом фреской с изображением этого события. Получив тяжелую рану, Спартак вынужден был спешиться, но продолжал сражаться, хотя ему пришлось от потери крови опуститься на одно колено. В ожесточенной схватке он был убит, так и не успев добраться до Красса. Тело его впоследствии вообще не нашли на поле боя. Отсюда возникли легенды, будто ему с отрядом удалось ускользнуть.
Уже вечером к месту сражения подоспели войска Помпея и довершили разгром. Отдельные отряды восставших, уцелевшие в этом последнем бою, продолжали еще некоторое время тревожить юг Италии, но в целом война рабов была проиграна.
Красс получил за победу пеший триумф, так называемую овацию, хотя даже он, по Плутарху, «был сочтен неуместным и унижающим достоинство этого почетного отличия».
Шесть тысяч рабов из армии Спартака, попавших в плен, были распяты на крестах вдоль Аппиевой дороги из Капуи в Рим.
Среди ярких и сильных личностей, вождей и вожаков того времени: Цезаря, Суллы, Цицерона, Катилины, решительных и неистовых, отчаянных бойцов и не менее отчаянных консерваторов, свое место занимает и «великий генерал рабской войны», жизнь которого так и осталась неразрешимой загадкой истории.
В 5 году н.э. римский император Октавиан Август назначил командиром германских легионов 55-летнего Публия Квинтилия Вара, который ничего не смыслил в военном деле, зато был женат на племяннице принцепса.
Недальновидный Вар почему-то считал, что главную цель своего существования германцы видят в приобщении к культуре столь превосходящего их Рима. Ему ошибочно казалось, что в Германии шел мирный процесс.
Хотя не обошлось здесь и без вероломства – ведь во всем этом его пылко убеждал друг и союзник, молодой вождь херусков Арминий. Так кем же был тонкий ценитель поэзии Горация и близкий друг Вара Арминий?
Сыном вождя германского племени херусков. В юности ему довелось даже послужить в римской армии, где он отличился и был вознагражден самим Октавианом Августом. Молодой херуск был почтен званием римского гражданина и зачислением во всадническое сословие, второе по достоинству после сенаторского. Но на самом деле Арминий всегда был неукротимым врагом Рима. Вар этого не знал, а потому спокойно повел три легиона, в составе которых были не только солдаты, но и женщины с детьми, а также рабы, на зимовку через Тевтобургский лес. Однако это будет позже.
А пока завоеванная пасынком Августа Тиберием страна – до реки Эльбы – стала очередным объектом экспансии цивилизации. Наместником новой провинции назначили Публия Квинтилия Вара, до этого успешно руководившего Сирией и заслужившего следующие слова: «Бедным он приехал в богатую провинцию и богатым уехал из бедной провинции». Это, конечно, преувеличение – в Сирии было изрядное количество искусных ремесленников и оборотистых торговцев, разорить их чиновнику было не так-то просто. Но попользовался ими Вар изрядно.
Ту же линию он вздумал проводить и в Германии, да еще и ввел римское судопроизводство, с сопутствующим ему крючкотворством. Предполагалось, что германцы проглотят все это, подобно галлам. Для германской знати предполагалась приманка – вожделенное римское гражданство. Но социальное расслоение в Германии было слабым, и племенная знать, не сильно эксплуатировавшая соплеменников, не нуждалась в защите иностранных войск. А вот национальной гордости у нее было в избытке!
Еще в 4 году н.э. к северу от Дуная король маркоманов Маробод объединил ряд германских племен в один союз, что вызвало беспокойство в Риме. Ставя выше всего безопасность империи, римляне не дожидались открытого нападения врагов, а наносили превентивные удары повсюду, где могли заподозрить опасность для своих границ. Готовя превентивный удар по Марободу, пасынок Августа, Тиберий, в 6 году н.э. начал набор войск среди племен Паннонии и Иллирии. Все это вызвало сопротивление и вылилось в грандиозное восстание. Три года пятнадцать легионов давили это выступление и наконец из-за измены одного из местных вождей смогли подавить.
Осенью 9 года н.э. в Риме устроили торжества по поводу побед в Паннонии и Иллирии, но неожиданно пришли тревожные вести из Германии. Командовавшему там легионами Вару так и не бросилось в глаза, что установление римских законов и налогов до предела озлобило германцев. Германские вожди и даже проверенный римлянами Арминий – как выяснилось гораздо позже – решились на восстание.
В Германии под командованием Вара находилось пять легионов, а также значительное количество вспомогательных войск. Одним из этих вспомогательных подразделений, состоявшим из херусков, командовал Арминий.
С тремя легионами и вспомогательным подразделением Арминия Вар стал летним лагерем в Центральной Германии восточнее реки Висургий (Везер). Исследователи считают, что это составляло более 25 тысяч человек вместе с обозом, а реально на поле боя Вар мог выставить 12–18 тысяч бойцов. Судя по синей окраске щитов, солдаты были набраны в Средиземноморском регионе. Таких обычно использовали как морскую пехоту, но для действий в лесистой местности они были мало приспособлены.
В конце лета Вар приготовился к переходу на зимние квартиры в лагерь, расположенный под Ализоном на реке Лупии.
В это время по приказу Арминия в регионе между Висургием и Ализоном вспыхнули разрозненные очаги беспорядков. Интересно, что Вар был предупрежден о заговоре верным римлянам германцем Сегестом, но отказался верить в предательство друга Арминия и решил по дороге в Ализон подавить выступление германцев. При этом он доверился Арминию, обещавшему провести римлян в укрепленный лагерь безопасным путем через Тевтобургский лес.
После переправы через Висургий колонна вошла в труднодоступный гористый район, поросший лесом, который называли Тевтобургским. Как только римляне ступили в лес, погода резко ухудшилась, пошел затяжной дождь. Дорога стала скользкой и ненадежной. Предстояло форсировать наполнившиеся водой овраги, речки и болота. Солдаты растянулись среди телег и вьючных животных.
Голова растянувшейся колонны достигла места, называемого «Черная топь», близ Херфорда, как вдруг из зарослей под пронзительные крики и нечеловеческий вой полетели дроты и копья.
Опешившие римские легионеры отшатнулись. Германцы тут же выскочили на дорогу, подхватили те же копья и, используя их уже как колющее оружие, смешались с римлянами. Начался рукопашный бой, которого легионеры против рослых подвижных германцев не выдерживали.
Под ногами тяжеловооруженных легионеров хлюпала вязкая жижа – стоящих она засасывала, а те, кто двигался, скользили и падали. Невозможно было занять оборону, упереться и метать дротики-пилумы, отвечая на град камней и дротов-ангонов, которыми осыпали римлян херуски.
Из-за недопустимого растяжения колонны организоваться на марше и дать отпор нападавшим было практически невозможно. Германцы, находясь на возвышении, избивали тонущие легионы.
Заведя Вара в чащу, Арминий со своим отрядом быстро покинул римлян и присоединился к нападавшим. По легенде, увидев Вара, он с силой метнул тяжелое копье. Уже на излете оно ударило беспомощно завязшего в болотистой жиже полководца в бедро, пригвоздив его к боку коня. Животное отчаянно заржало и рухнуло в грязь, скинув раненого седока. Легаты, подбежав к наместнику, подняли его на руки и понесли вглубь болота, чтобы выйти из-под разящих ударов врага.
Легионы медленно отступали, теряя людей, бросая ненужную теперь поклажу. Весь день херуски преследовали римское войско, преодолевшее наконец проклятую топь и выбравшееся к закату на твердую землю.
От трех гордых легионов осталась едва половина. И все же тем, кто находился в голове колонны, под прикрытием удалось разбить окруженный рвом и валом лагерь. Отдельные части колонны, отбиваясь от германцев, постепенно подходили и укрывались за лагерными укреплениями. Германцы на время отступили, не решившись с ходу атаковать лагерь, и вскоре скрылись из виду.
Выдержав первое нападение, легионы подтянулись. Вар приказал сжечь весь лишний обоз и, приведя войска в порядок, двинулся дальше к своей цели, Ализону. Увидев и оценив большие силы нападавших, он уже не надеялся подавить мятеж, а мечтал хотя бы благополучно добраться до зимних квартир. Затишье было временным – «варвары» готовились к новой атаке. Для римлян выхода, похоже, не было…
На третий день остаток римского корпуса, огрызаясь, как затравленный медведь, окруженный сворой собак, пытался отойти под ударами германцев. Люди потеряли всякий счет времени, и стало казаться, что они уже целую вечность сражаются в этих бесплодных землях неприветливой, холодной страны. Из трех легионов не набралось бы и одного, и каждый день приносил все новые потери. Херуски упорно преследовали раненого римского зверя, не давая ему вырваться из ловушки.
На обширной поляне Тевтобургского леса в круговой обороне сбились уцелевшие легионеры, стоя спина к спине в поредевшем строю. Вар, измученный воспалившейся раной, опираясь на копье, угрюмо смотрел на германцев, невдалеке горячивших коней в ожидании сигнала атаки. Через несколько минут, чтобы не видеть избиения своих солдат и не попасть в позорный плен, он покончит с собой, бросившись на меч. Его примеру последовал один из лагерных префектов Люций Эггий.
После очередной неудачной попытки прорваться началось избиение бегущих. Большая часть войска полегла во время бегства. Остатки рассеялись, но были со временем переловлены и перебиты. Та же участь постигла женщин и детей, бывших в лагере. Немногие после долгих мытарств смогли перебраться через Рейн. Верные слуги Вара пытались сжечь его тело или хотя бы предать погребению. Но Арминий приказал вырыть тело, отрубить голову и послать ее королю маркоманов Марободу. Тот в свою очередь переслал голову Вара в Рим Октавиану Августу.
Римский император, узнав о трагедии, изрек: «Вар, верни мне мои легионы!» Но Вар был мертв. А сам император не на шутку испугался и распустил своих телохранителей-германцев. Все галлы были выселены из Рима, поскольку император опасался, что после такого страшного поражения Галлия присоединится к германцам. Но германцы после своей потрясшей Рим победы разошлись по домам. В жизни пограничных районов на Рейне ничего не изменилось. И в Галлии все было спокойно. На некоторое время наступило затишье.
Только через шесть лет новый император Тиберий попытался восстановить положение в западных областях Германии. Его пасынок Германик (прообраз героя Рассела Кроу из известного американского блокбастера «Гладиатор»), с легионами перешел Рейн. Немногие оставшиеся в живых после бойни в Тевтобургском лесу, которые теперь использовались как проводники, вывели Германика к месту боя.
Его взору открылась ужасная картина. Груды костей и расщепленного оружия так и остались в ущелье. Стволы деревьев Тевтобургского леса были увешаны черепами римских солдат, что означало предупреждение – лес принадлежит Арминию, а его врагов ждет такая же участь. Единицы уцелевших из тех, что попали в руки к германцам, указали места, где в жертву северному богу войны были принесены захваченные римские военачальники, показали алтари, где несчастным перерезали горло…
Начиная с 15 года н.э. три раза ходил с войском Германик за Рейн. Он вновь сумел пробиться до Эльбы, но римляне так и не закрепились в этой местности. Территории к востоку от Рейна и к северу от Дуная навсегда остались недоступными для них.
Что касается Арминия, то под его руководством херуски объединили большую часть Германии, сокрушив другого могущественного вождя Маробода, которому когда-то Арминий прислал голову Вара.
В дальнейшем судьба Арминия сложилась трагично. Его брат Флав остался верен Риму и служил в легионах, которые Цезарь вел против херусков. Брак Арминия тоже принес ему немало горя. Свою невесту Туснельду он похитил у знатного германца Сегеста. Ее отец, глубоко оскорбленный поступком вождя, стал личным врагом Арминия. Беременная супруга попала в плен к врагам, но благодаря верности своего отца Риму ее отправили на жительство в Равенну. Там она разрешилась от бремени сыном, судьба которого, по Тациту, была «жалкой». До самой смерти Арминий так и не увидел больше ни жены, ни ребенка. А смерть его уже была близка. Арминий возвысился благодаря собственному коварству, коварство же чужое его и погубило.
Некий Ингвиомер, дядя молодого вождя, снедаемый завистью к удачливому племяннику, подстрекал буйных германцев к его убийству. В конце концов замысел удался, и владыка пал от рук своих соплеменников.
В конце IV века у Римской империи, распавшейся к тому времени на Западную и Восточную, появился новый страшный враг: гунны – кочевники, пришедшие из Центральной Азии.
Еще в 377 году гунны захватили Паннонию (современная Венгрия), но вели себя относительно спокойно и не представляли серьезной опасности для Рима. Римляне даже использовали гуннские отряды для своих военно-политических целей. Но в начале 440-х годов гуннов возглавил талантливый и воинственный вождь Аттила, и натиск гуннов на Восточную Римскую империю усилился. Аттила был прирожденным полководцем. По преданию, однажды пастух нашел и принес Аттиле проржавевший меч, Аттила взял меч в руки и произнес: «Долго этот меч был скрыт в земле, а теперь небо дарует его мне для покорения всех народов!»
И действительно – через несколько лет в Западной Европе его станут величать не иначе, как «бич Божий».
По мнению историков, гуннская империя, унаследованная Аттилой и его братом Бледой после смерти их дяди Руаса, простиралась от Альп и Балтийского моря на западе до Каспийского моря на востоке. Орды гуннов постоянно кочевали по покоренным ими странам и силой брали себе все, что было нужно для жизни. Получив власть, Аттила поделил земли, простиравшиеся от Дона до Одера, на отдельные области, управлять которыми поставил друзей. Однако почему-то не стал вводить в своем царстве ни налоговую систему, ни судебную власть.
О жизни Аттилы с 435 по 439 год ничего не известно, но можно предположить, что в это время он вел несколько войн с варварскими племенами к северу и востоку от своих основных владений, в Скифии, Мидии и Персии. Но вскоре наступил момент, когда Аттила, который в молодости, как когда-то Спартак, служил в римском войске, решил завладеть Римом, сначала Восточной Римской империей.
«Этот человек пришел в мир для потрясения народов и для внушения страха всем странам», – писал о нем историк Иордан.
В 441 году, воспользовавшись тем, что римляне вели военные действия в азиатской части империи, Аттила, разбив немногочисленные римские войска, пересек границу Римской империи, проходившую по Дунаю, и вторгся в Иллирию. Аттила захватил и поголовно вырезал многие важные города: Виминациум, Маргус, Сингидунум (современный Белград), Сирмиум и другие. В результате долгих переговоров византийцам все же удалось заключить перемирие в 442 году и перебросить свои войска к другой границе империи.
В следующем году Аттила вновь вторгся в Восточную Римскую империю. В первые же дни он захватил и разрушил Ратиарий на Дунае и затем двинулся по направлению к Наису и Сердике (современная София), которые тоже пали. Аттила упорно шел к своей цели – Константинополю. По дороге гунн, умевший неплохо мыслить стратегически, дал несколько сражений и захватил Филиппополь. Встретившись с главными силами римлян, он разбил их у Аспэра и наконец подошел к морю, защищавшему Константинополь с севера и юга. Гунны не смогли взять город, окруженный неприступными стенами. Поэтому Аттила занялся преследованием остатков римских войск, бежавших на Херсонесский (Галлипольский) полуостров, и разбил их. Одним из условий последовавшего мирного договора Аттила поставил выплату римлянами дани за прошедшие годы.
Свидетельств о действиях Аттилы с момента заключения мирного договора до осени 443 года практически нет. В 445 году он убил своего брата Бледу и с тех пор стал править гуннами единолично.
В 447 году по неизвестной причине Аттила предпринял второй поход на восточные провинции Римской империи, но до нас дошли лишь малозначительные детали описания этой кампании. Известно лишь то, что было задействовано сил больше, нежели в более ранних походах. Основной удар пришелся на Нижние провинции Скифского государства и Мезию. Таким образом, Аттила продвинулся на восток значительно дальше, чем в предыдущую кампанию. На берегу реки Атус (Вид) гунны встретились с римлянами и нанесли им поражение. Однако и сами понесли тяжелые потери.
После захвата Марцианополиса и разграбления балканских провинций Аттила двинулся на юг к Греции, но был остановлен при Фермопилах. О дальнейшем ходе кампании гуннов ничего не известно.
Последующие три года были посвящены переговорам между Аттилой и императором Восточной Римской империи Феодосием II. Об этих дипломатических переговорах свидетельствуют отрывки из «Истории» Приска Панийского, который в 449 году в составе римского посольства сам посетил лагерь Аттилы на территории современной Валахии. Мирный договор заключили, но условия оказались гораздо суровее, чем в 443 году. Аттила потребовал выделить для гуннов огромную территорию к югу от Среднего Дуная и вновь обложил Константинополь данью, в три раза превышавшей прежнюю.
Пять лет получали гунны дань от византийцев, пока новый император, Марциан, не расторг мирный договор, неожиданно заявив, что его подарки – для друзей, а для врагов у него есть оружие. К немалому удивлению византийцев Аттила не стал воевать с ними.
Его следующим походом стало вторжение в Западную Римскую империю, в Галлию. До 451 года он, казалось, находился в дружеских отношениях с командиром римской придворной гвардии Аэцием, опекуном правителя Западной Римской империи Валентиниана III. Летописи ничего не говорят о мотивах, побудивших Аттилу вступить в Галлию. Есть предположение, что к нему за помощью обратился один из сыновей франкского короля Хлодиона. Вероятным дополнительным стимулом являлось для Аттилы отмщение за его неудачное сватовство к Гонории, сестре правителя Западной Римской империи Валентиниана III, когда он рассчитывал получить в придачу к руке и полстраны.
Дело было так.
Весной 450 года Гонория, сестра императора, сама послала гуннскому вождю кольцо, прося освободить ее от навязываемого ей замужества. Обрадованный Аттила объявил Гонорию своей женой и потребовал часть Западной империи в качестве приданого. В конце концов назрела война.
Итак, следуя вверх по Дунаю, 500-тысячное войско гуннов подошло к Рейну и вторглось в Галлию, грабя и сжигая все на своем пути. Разгромив Вормс, Могонциак (Майнц), Трир и Мец, они двинулись в Южную Галлию, где жили готы, и осадили Орлеан.
Между тем римский полководец Флавий Аэций нашел поддержку у вестготского короля Теодориха и второго сына франкского короля, которые согласились выставить свои войска против гуннов. Аэций был талантливым военачальником и имел необычную судьбу. Его отец охранял дунайскую границу Римской империи от варваров и вынужден был отдать своего сына в заложники гуннам. Так Аэций близко узнал их военную организацию и способы ведения войны. Позже он искусно использовал силы варваров против варваров, в том числе в Каталаунской битве, где у него имелись вспомогательные отряды из франков, сарматов (аланов), саксонов, бургундцев, аморианцев и вестготов во главе с королем Теодорихом…
Дальнейшие события овеяны легендами. Но не вызывает сомнения то, что до прибытия союзников Аттила практически захватил Аурелианиум (Орлеан). Гунны уже были готовы взять голодающий город, когда появились Аэций и Теодорих.
Аттила отошел к городу Труа, к западу от которого произошла решающая битва на Каталаунских полях, получившая название «битва народов».
Подойдя сюда, римляне устроили укрепленный лагерь по всем правилам, ведь важнейшей установкой их военной жизни была безопасность бивака. Где бы и на какой срок ни останавливался легион, он тут же начинал строить лагерь из бревен, защищенный рвом и стеной. В лагере в раз и навсегда установленном порядке располагались ворота, площадь собраний – форум, палатки командования – преторий, палатки сотников (центурионов) и десятников (декурионов), стойла лошадей и другие службы.
Аттила построил свои кибитки в виде круга, внутри которого были раскинуты гуннские палатки. Его союзники-варвары расположились без окопов и укреплений.
Перед сражением Аттила привлек к себе предсказателей, они вглядывались то во внутренности животных, то в какие-то жилки на обскобленных костях и объявили, что гуннам грозит беда. Небольшим утешением для Аттилы оказалось лишь то, что верховный вождь противной стороны должен был пасть в битве. Аттила сам выбрал для сражения равнину, чтобы предоставить своей легкой коннице свободу маневра. Он вывел войска на поле в третьем часу дня.[1] Сам «бич Божий» стал с гуннами в центре, на его левом фланге находились готы во главе со своим вождем Валамиром, на правом крыле – король Ардарик с гепидами и другими племенами.
Аэций во главе римлян находился на левом фланге, вестготы во главе с королем Теодорихом – на правом. Центр занимали франки, аланы и остальные союзники римлян. Аэций намеревался своими крыльями отрезать самого Аттилу от его флангов.
Между двумя армиями находилось небольшое возвышение, которым попытались завладеть обе стороны. Гунны отправили туда несколько отрядов, отделив их от авангарда, а Аэций послал вестготскую конницу во главе с сыном Теодориха Торисмундом, которая, прибыв первой, атаковала сверху и опрокинула гуннов. Для гуннской армии это было плохим предзнаменованием, и Аттила, до сих пор не знавший серьезных поражений, постарался вдохновить своих воинов речью, которую приводит в своем сочинении Иордан: «…Нападем смело на неприятеля, кто храбрее, тот всегда нападет. Смотрите с презрением на эту массу разнообразных народов, ни в чем не согласных между собою: кто при защите себя рассчитывает на чужую помощь, тот обличает собственную слабость перед всем светом… Итак, возвысьте свою храбрость и раздуйте свой обычный пыл. Покажите, как следует гуннам, свое мужество… Я бросаю первый дротик в неприятеля, если кто-либо может остаться спокойным в то время, когда бьется Аттила, тот уже погиб».
Воодушевленное этими словами, воинство Аттилы устремилось в бой.
Союзник Аэция, престарелый вестготский король Теодорих, объезжал войска и ободрял их, но неожиданно был сшиблен с коня и случайно растоптан своими же. По другим свидетельствам, его убили копьем. Вероятно, эту смерть и предсказывали гадатели.
Но с приходом темноты готы Теодориха, озлобленные гибелью вождя, одолели готов Аттилы. Сам Аттила бросился на слабый центр римлян, смял его, и уже торжествовал победу, но вестготы со всей мощью врезались в правый бок гуннов, а Аэций повернул против них свое крыло и нагрянул слева. После ожесточенной борьбы гунны, сдавленные справа и слева, не выдержали и бросились к своему лагерю, причем сам Аттила едва спасся бегством.
Вероятно, это была одна из самых кровопролитных битв в истории войн. По данным Иордана, с обеих сторон погибло 165 тысяч человек, по другим сведениям – 300 тысяч человек.
Аттила отошел к своему лагерю и приготовился к атаке на следующий день. Засев за кибитками, он держался достойно: из его лагеря раздавались звуки трубы и шум оружия; казалось, что он снова готов нанести удар. «Как лев, гонимый отовсюду охотниками, большим прыжком удаляется в свое логовище, не смея броситься вперед, и своим рыканием наводит ужас на окрестные места, так гордый Аттила, король гуннов, среди своих кибиток, наводил ужас на своих победителей», – писал Иордан.
Но Аэций не возобновил военных действий, потому что его покинули готы для похорон своего короля. Аттила, узнав, что готы ушли, приказал закладывать повозки и попросил Аэция, чтобы ему дали свободно уйти. Аэций согласился, поскольку не решался без союзников начинать новую битву. Остается загадкой, почему он не попытался заблокировать Аттилу и голодом вынудить гуннов к сдаче.
Так или иначе, Аттила, потерпевший первое и единственное серьезное поражение, смог уйти. Но поход гуннов закончился для них печально: их погибло гораздо больше, чем солдат Аэция. И их королю пришлось покинуть Галлию.
По общему мнению, эта битва считается одной из решающих битв истории. Победа Аттилы означала бы полную гибель остатков римской цивилизации и падение христианской религии в Западной Европе.
Успех был, но временный. В 452 году гунны вторглись в Италию и разграбили несколько крупных городов. На этот раз Аэций был не в силах что-либо противопоставить гуннам. Но тут на них обрушился новый враг – голод и чума, свирепствовавшие в тот год в Италии, заставили их покинуть страну. Есть и другие предположения, почему гунны отступили.
По легенде, суеверный Аттила боялся судьбы Алариха, умершего сразу после взятия Рима. По другой версии, после посещения лагеря гуннов папой Львом I Аттила был приведен в трепет внешностью первосвященника. Возможно, что и эти обстоятельства в какой-то мере сыграли роль в его отступлении из Италии.
В 453 году Аттила решил все-таки перейти границу Восточной Римской империи, где новый правитель Марциан отказался платить дань, положенную по договору. Но тут судьба нанесла Аттиле третий, в полном смысле смертельный удар – по неизвестной причине он умер во сне в ночь свадьбы с Ильдекой, предположительно, германкой по происхождению. Есть версия, что именно новобрачная и убила свирепого правителя гуннов, мстя за разорение ее страны и истребление ее народа.
Те, кто хоронили его и прятали награбленные сокровища, были убиты гуннами для того, чтобы могилу короля никто не смог найти. Его наследниками стали многочисленные сыновья, которые и разделили между собой созданную империю гуннов.
Однако империя гуннов долго не просуществовала. После поражения на Каталаунских полях это непрочное государственное объединение начало распадаться, а вскоре после смерти Аттилы окончательно развалилось. А вскоре гунны вообще исчезли из всемирной истории.
Гуннская опасность сплотила на короткое время разнородные силы вокруг Римской империи, но после Каталаунской победы и отражения гуннской опасности процессы внутреннего разъединения империи усилились. Варварские королевства перестали считаться с императорами и проводили самостоятельную политику.
Через несколько лет, в 454 году, император Валентиниан III – как это часто бывает в истории – «отблагодарил» своего спасителя Аэция, собственной рукой заколов последнего.
С того момента у Рима защитника больше не было. Что и не замедлило сказаться – в 455 году вандалы вошли в Рим и полностью разграбили его.
История хранит немало случаев сокрытия военных секретов. Пример тому – знаменитый «греческий огонь», вероятный предтеча современного огнемета. Тайну своего оружия греки оберегали в течение пяти веков, пока она не оказалась утерянной навсегда.
Так кто же и когда впервые в истории применил огнемет? Что это за странное оружие – «греческий огонь», до сих пор не дающее покоя историкам? Одни исследователи принимают факт сообщений о нем за неоспоримую истину, другие, несмотря на свидетельства источников, относятся к ним с недоверием.
Первый случай применения зажигательного оружия произошел во время битвы при Делии, происшедшей в 424 году до н.э. В этом сражении фиванский военачальник Пагонда разбил главную афинскую армию под предводительством Гиппократа, который пал на поле боя. Тогда «зажигательное оружие» представляло собой полое бревно, а горючая жидкость являлась смесью сырой нефти, серы и масла.
Во время Пелопоннесской войны между Афинским морским союзом и Пелопоннесским союзом во главе со Спартой спартанцы жгли серу и смолу под стенами Платеи, желая вынудить осажденный город к сдаче. Это событие описано Фукидидом, который сам был участником войны, но за неудачное командование эскадрой афинского флота подвергся изгнанию.
Однако некое подобие огнемета было изобретено гораздо позже. Но он метал не горючий состав, а чистое пламя вперемежку с искрами и углями. В жаровню засыпалось топливо, предположительно древесный уголь, затем при помощи мехов нагнетался воздух, вызывающий пламя, вырывающееся из жерла с оглушительным и страшным ревом. Конечно, такое оружие не являлось дальнобойным.
Только с появлением загадочного «греческого огня» можно было бы говорить о создании грозного и беспощадного оружия.
Самыми близкими предвестниками «греческого огня» считаются «жаровни», примененные на римских кораблях, с помощью которых римляне могли прорываться сквозь строй кораблей вражеского флота. Эти «жаровни» представляли собой обычные ведра, в которые непосредственно перед боем заливали горючую жидкость и поджигали ее. «Жаровню» подвешивали на конец длинного багра и выносили на пять–семь метров вперед по курсу корабля, что позволяло опорожнить ведро с горючей жидкостью на палубу неприятельского корабля прежде чем тот сумел бы протаранить римское судно.
Были еще и сифоны, изобретенные около 300 года до н.э. неким греком из Александрии, – ручное оружие, представлявшее собой трубу, наполненную маслом. Масло поджигалось, и им можно было поливать вражеское судно. Принято считать, что позже сифоны изготовлялись из бронзы (по другим источникам – из меди), а вот как именно они метали горючий состав – неизвестно…
И все же истинный «греческий огонь» – если таковой вообще существовал! – появился только в Средневековье. Происхождение этого оружия до сих пор точно неизвестно, но предполагается, что его изобрел некий сирийский архитектор и инженер Каллиник, беженец из Маальбека. Византийские источники указывают даже точную дату изобретения «греческого огня»: 673 год н.э. (по другим данным, это был 626 год, когда ромеи применили огонь против персов и аваров, объединенными силами осаждавших Константинополь). «Жидкий огонь» извергался из сифонов, и горючая смесь горела даже на поверхности воды. Огонь гасили только песком. Это зрелище вызывало ужас и удивление противника. Один из очевидцев писал, что горючую смесь наносили на металлическое копье, запускаемое гигантской пращой. Оно летело с быстротой молнии и с громовым грохотом и было похоже на дракона с головой свиньи. Когда снаряд достигал цели, происходил взрыв и подымалось облако едкого черного дыма, после чего возникало пламя, распространяющееся во все стороны; если пытались загасить пламя водой, оно вспыхивало с новой силой.
Поначалу «греческий огонь» – или «grijois» – использовался только ромеями (византийцами), и только в морских сражениях. Если верить свидетельствам, в морских сражениях «греческий огонь» был абсолютным оружием, поскольку именно скученные флоты деревянных кораблей представляли превосходную цель для зажигательной смеси. И греческие, и арабские источники в один голос утверждают, что действие «греческого огня» было поистине ошеломительным. Историк Никита Хониат пишет о «закрытых горшках, где спит огонь, который внезапно разражается молниями и поджигает все, чего достигает».
Точный рецепт горючей смеси остается загадкой по сей день. Обычно называются такие вещества, как нефть, различные масла, горючие смолы, сера, асфальт и некий «секретный компонент». Предположительно речь шла о смеси негашеной извести и серы, которая загорается при соприкосновении с водой, и каких-нибудь вязких носителей наподобие нефти или асфальта.
Впервые трубы с «греческим огнем» были установлены и опробованы на дромонах – кораблях флота Византийской империи, а потом стали главным оружием всех классов византийских кораблей.
В конце 660-х годов нашей эры арабский флот неоднократно подступал к Константинополю. Однако осажденные, возглавляемые энергичным императором Константином IV, отбили все приступы, а арабский флот был уничтожен с помощью «греческого огня». Византийский историк Феофан сообщает: «В год 673 ниспровергатели Христа предприняли великий поход. Они приплыли и зазимовали в Киликии. Когда Константин IV узнал о приближении арабов, он подготовил огромные двухпалубные корабли, оснащенные греческим огнем, и корабли-носители сифонов… Арабы были потрясены… Они бежали в великом страхе».
В 717 году арабы во главе с братом халифа, сирийским наместником Масламой, подошли к Константинополю и 15 августа предприняли очередную попытку завладеть Константинополем. 1 сентября арабский флот, насчитывавший более 1800 кораблей, занял все пространство перед городом. Византийцы перегородили залив Золотой Рог цепью на деревянных поплавках, после чего флот во главе с императором Львом III нанес неприятелю тяжелое поражение. Его победе в немалой степени способствовал «греческий огонь». «Император подготовил огненосные сифоны и поместил их на борту одно – и двухпалубных кораблей, а потом выслал их против двух флотов. Благодаря Божьей помощи и через заступничество Его Пресвятой Матери, враг был наголову разбит».
То же самое повторилось с арабами в 739,780 и 789 годах. В 764 году жертвой огня стали болгары…
Есть свидетельства того, что ромеи применяли «греческий огонь» и против руссов.
В 941 году при помощи своего секретного оружия они одержали победу над флотом князя Игоря, который шел походом на Царьград (Константинополь). Ромеи, предупрежденные болгарами, выслали навстречу грозной Руси флот под предводительством Каруаса, Феофана и Варда Фока. В завязавшемся морском сражении русский флот был уничтожен. Не в последнюю очередь благодаря «греческому живому огню». Потушить корабли было невозможно, и русские воины, спасаясь от смертоносного огня, в «бронях» прыгали в море и камнем шли ко дну. Налетевшая буря завершила разгром русского флота.
Минуло без малого сто лет, когда старший сын Ярослава Мудрого, Владимир, в 1043 году с флотом неожиданно подошел к стенам Константинополя. Русские корабли выстроились в одну линию в бухте Золотой Рог, где через несколько дней произошло сражение. По свидетельству Карло Ботта, русские потерпели поражение «от наступивших осенних бурь, греческого огня и опытности византийцев в морском деле».
Однако в другом морском бою того же Владимира Ярославича с флотом ромеев, когда князь возвращался домой, «греческий огонь» никак себя не проявил. Руссы беспрепятственно вернулись в Киев. Не совсем ясно также, по какой причине не применялся огонь и во время знаменитого успешного похода на Византию киевского князя Олега в 907 году… И почему Византия не применяла столь мощное средство против остальных своих противников?
По заявлениям ряда русских и западноевропейских историков, монголо-татары также использовали «греческий огонь». Однако в первоисточниках практически нигде не говорится об эффективности его применения!
Совсем не проявил себя «живой огонь» во время походов Батыя на Русь. На взятие крупнейших городов – княжеских столиц – затрачивалось от трех дней до недели, а такой маленький городок, как Козельск, который без особых хлопот можно было сжечь тем же «живым огнем», семь недель стойко держался против всей Батыевой орды. Победоносное вторжение Батыя в Западную Европу также обошлось без применения «живого огня». Знаменитый Джанибек больше года безрезультатно штурмовал Кафу (современная Феодосия)…
Достаточно подробно описано взятие и разорение Москвы Тохтамышем, но автор «Повести» не упоминает о каком-либо «чудо-оружии» у захватчиков. Знаменитейший азиатский полководец Тимур (Тамерлан) также прекрасно обошелся без чудесного «греческого огня».
Во времена крестовых походов «греческий огонь» был уже широко известен и на Западе, и на Востоке, причем применялся не только в морских, но и в сухопутных боях.
Вообще, горючие материалы употреблялись на Западе, как и на Востоке, и широко распространенным приемом борьбы с метательными машинами противника был их поджог с помощью горящей пакли. Даже на ковре из Байе можно видеть примитивные зажигательные средства, представляющие собой факелы на конце длинных пик, предназначенные для поджога осадных башен и орудий, делавшихся почти всегда из дерева. Во время осады Иерусалима, по словам хронистов, на осаждающих обрушился настоящий поток горючих материалов: «Горожане метали в башни огонь плотной массой, было много горящих стрел, головешек, горшков с серой, маслом и смолой, и многое другое, что поддерживает огонь».
Но «греческий огонь» был более страшен, чем смола или головешки. Есть сведения об этом чудесном «оружии массового поражения» в средневековых испанских хрониках. Они записаны со слов участников похода Людовика IX в святую землю.
В Аравии и в странах Ближнего Востока имелось много нефтяных источников, поэтому арабы легко могли воспользоваться нефтью, ибо ее запасы были просто неиссякаемы. Во время нападения франко-византийцев на Египет в 1168 году мусульмане держали у ворот Каира двадцать тысяч горшков нефти и затем запустили десять тысяч поджигающих камней, чтобы поджечь город и не допустить в него франков.
Знаменитый Саладин таким же образом вынужден был поджечь свой нубийский лагерь, чтобы подавить бунт своей черной гвардии, и действительно, когда восставшие увидели, как загорелась их стоянка, где находилось их имущество, жены и дети, они в панике бежали.
Один свидетель рассказывал, какой эффект был произведен при осаде Дамьетты в ноябре 1219 года «скатертями греческого огня»: «Греческий огонь, текший, как река, от речной башни и от города, сеял ужас; но с помощью уксуса, песка и других материалов его затушили, придя на помощь тем, кто стал его жертвой».
Со временем крестоносцы научились защищаться от «живого огня»; они покрывали осадные орудия шкурами свежеободранных животных и стали тушить огонь не водой, а уксусом, песком или тальком, который издавна использовали и арабы для предохранения себя от этого огня.
Наряду со свидетельствами об ужасном оружии в истории «греческого огня» имеется немало белых пятен и просто необъяснимых ситуаций.
Вот и первый парадокс: как указывал хронист Робер де Клари в своем произведении «Завоевание Константинополя», созданном в начале XIII века, крестоносцы в 1204 году сами – значит, уже знали его секрет? – пытались использовать «греческий огонь» при осаде Константинополя. Однако деревянные башни константинопольских стен были защищены кожами, смоченными водой, поэтому огонь рыцарям не помог. А почему «живой огонь» не применяли ромеи, знавшие его секреты и защищавшие город? Это остается загадкой. Так или иначе, но крестоносцы, блокировав Константинополь с моря и суши, взяли его решительным штурмом, потеряв всего одного рыцаря.
То же самое происходит и в период агонии Византийской империи в 1453 году, когда турки-османы захватили Константинополь. Даже в последних боях за столицу до применения «чудо-оружия» не дошло…
Ведь если существовало столь эффективное оружие, наводившее страх и ужас на противников, почему же оно позже не играло существенной роли в сражениях? Потому что секрет его был утерян?
Стоит задуматься над следующим вопросом: можно ли удержать монополию на какой-либо вид вооружения или боевой техники после того, как его действие наглядно продемонстрировано на поле боя? Как показывает опыт войн – нет. Получается, что это грозное оружие применялось только в тех кампаниях, когда и без него уже были реальные предпосылки для достижения победы – малочисленность войск противника, нерешительный характер его действий, плохие погодные условия и тому подобное. А при встрече с сильным противником армия, обладавшая «чудо-оружием», оказывалась вдруг на грани гибели и почему-то не применяла страшное оружие. Версия об утере рецепта «живого огня» весьма сомнительна. Византийская империя, как и любое другое государство Средних веков, не знало мирных передышек…
Так существовал ли «греческий огонь» вообще?
Вопрос так и остается открытым. В действительности огнеметы в боевых действиях стали применяться только в начале XX века, а точнее, во время Первой мировой войны, причем всеми воюющими сторонами.
В 732 году, как свидетельствовали хронисты, 400-тысячная армия арабов перешла Пиренеи и вторглась в Галлию. Более поздние исследования приводят к выводу, что у арабов могло быть от 30 до 50 тысяч воинов.
Не без помощи аквитанской и бургундской знати, противившейся процессу централизации в королевстве франков, арабское войско Абд-эль-Рахмана двинулось по Западной Галлии, достигло центра Аквитании, заняло Пуатье и направилось к Туру. Здесь, на старой римской дороге, у переправы через реку Вьенну арабов встретило 30-тысячное войско франков во главе с майордомом из рода Каролингов Пипином Карлом, являвшимся фактическим правителем Франкского государства с 715 года.
Еще в начале его правления Франкское государство состояло из трех давно обособившихся частей: Нейстрии, Австразии и Бургундии. Королевская власть была чисто номинальной. Этим не замедлили воспользоваться враги франков. В рейнские области вторглись саксы, в Баварию – авары, а через Пиренеи к реке Лауре двигались завоеватели-арабы.
Свой путь к власти Карлу приходилось прокладывать с оружием в руках. После смерти отца в 714 году его вместе с мачехой Плектрудой бросили в тюрьму, откуда он смог бежать в следующем году. К тому времени он был уже достаточно известным военным вождем франков Австразии, где был популярен среди свободных крестьян и средних землевладельцев. Они и стали его главной опорой в междоусобной борьбе за власть в Франкском государстве.
Утвердившись в Австразии, Карл Пипин начал силой оружия и дипломатией укреплять положение на землях франков. После ожесточенного противоборства со своими противниками в 715 году он стал майордомом Франкского государства и правил им от имени малолетнего короля Теодориха IV. Утвердившись у королевского престола, Карл начал серию военных походов за пределы Австразии.
Карл, взяв верх в сражениях над феодалами, пытавшимися оспаривать у него верховную власть, в 719 году одержал блестящую победу над нейстрийцами, во главе которых стоял один из его противников майордом Рагенфрид, чьим союзником являлся правитель Аквитании граф Эд. В битве при Сауссоне франкский правитель обратил неприятельское войско в бегство. Выдав Рагенфрида, графу Эду удалось заключить с Карлом временный мир. Вскоре франки заняли города Париж и Орлеан.
Потом Карл вспомнил и о своем заклятом враге – мачехе Плектруде, имевшей собственное большое войско. Начав с ней войну, Карл принудил мачеху сдать ему богатый и хорошо укрепленный город Кельн на берегах Рейна.
В 725 и 728 годах майордом Карл Пипин совершил два больших военных похода против баварцев и в конце концов подчинил их себе. Затем последовали походы в Алеманию и Аквитанию, в Тюрингию и Фризию…
Основой боевой мощи армии франков до битвы при Пуатье оставалась пехота, состоявшая из свободных крестьян. В то время военнообязанными являлись все мужчины королевства, способные носить оружие.
Организационно войско франков делилось на сотни, или, иначе говоря, на такое количество крестьянских дворов, которые могли в военное время выставить в ополчение сто пеших воинов. Крестьянские общины сами регулировали воинскую повинность. Каждый франкский воин вооружался и снаряжался за свой счет. Качество оружия проверялось на смотрах, которые проводил король или по его поручению военачальники-графы. Если оружие воина находилось в неудовлетворительном состоянии, то он подвергался наказанию. Известен случай, когда король убил воина во время одного из таких смотров за плохое содержание личного оружия.
Национальным оружием франков была «франциска» – секира с одним или двумя лезвиями, к которой привязывалась веревка. Франки ловко бросали секиры в противника на близких дистанциях. Для ближнего рукопашного боя они применяли мечи. Кроме франциск и мечей франки вооружались еще короткими копьями – ангонами с зубцами на длинном и остром наконечнике. Зубцы ангона имели обратное направление и поэтому вынуть его из раны было очень трудно. В бою воин сперва метал ангон, который вонзался в щит противника, а затем наступал на древко копья и тем самым оттягивал щит и поражал врага тяжелым мечом. Многие воины имели лук и стрелы, которые иногда пропитывались ядом.
Единственным защитным вооружением франкского воина во времена Карла Пипина являлся щит круглой или овальной формы. Только богатые воины имели шлемы и кольчуги, поскольку изделия из металла стоили больших денег. Часть вооружения франкского войска являлась военной добычей.
В европейской истории франкский полководец Карл Пипин прославился прежде всего успешными войнами против завоевателей-арабов, за что получил прозвище «Мартелл», что значит «молот».
В 720 году арабы перешли Пиренейские горы и вторглись на территорию современной Франции. Арабское войско взяло приступом хорошо укрепленную Нарбонну и осадило большой город Тулузу. Граф Эд был разбит, и ему пришлось с остатками своего войска искать прибежище в Австразии.
Очень скоро арабская конница появилась на полях Септимании и Бургундии и достигла даже левого берега реки Роны, войдя в земли франков. Так на полях Западной Европы впервые вызрело крупное столкновение между мусульманским и христианским миром. Арабские полководцы, перейдя через Пиренеи, имели большие завоевательные планы в Европе.
Надо отдать должное Карлу – он сразу понял всю опасность арабского вторжения. Ведь арабы-мавры к тому времени успели покорить почти все испанские области. Их войска постоянно пополнялись новыми силами, приходившими через Гибралтарский пролив из Магриба – Северной Африки, с территории современных Марокко, Алжира и Туниса. Арабские военачальники славились своим военным искусством, а их воины были прекрасными наездниками и лучниками. Войско арабов было частично укомплектовано североафриканскими кочевниками-берберами, за что в Испании арабов называли маврами.
Карл Пипин, прервав военную кампанию в верховьях Дуная, в 732 году собрал большое ополчение австразийцев, нейстрийцев и прирейнских племен. К тому моменту арабы уже разграбили город Бордо, захватили город-крепость Пуатье и двинулись к Туру.
Франкский полководец решительно двинулся навстречу арабской армии, стремясь упредить ее появление перед крепостными стенами Тура. Он уже знал, что арабами командует опытный Абд-эль-Рахман и что его войско значительно превосходит ополчение франков, которое, по данным тех же европейских хронистов, насчитывало всего 30 тысяч воинов.
В том месте, где старая римская дорога пересекала реку Вьенну, через которую был построен мост, франки и их союзники преградили арабской армии путь к Туру. Вблизи располагался город Пуатье, по имени которого и было названо сражение, состоявшееся 4 октября 732 года и длившееся несколько дней: по арабским хроникам – два, по христианским – семь дней.
Зная, что в войске противника преобладает легкая конница и много лучников, майордом Карл Пипин решил дать арабам, которые на полях Европы придерживались активной наступательной тактики, оборонительный бой. Тем более что холмистая местность затрудняла действия больших масс конницы. Франкское войско было построено для битвы между реками Клен и Вьенна, которые своими берегами хорошо прикрывали его фланги. Основу боевого порядка составляла пехота, построенная плотной фалангой. На флангах разместилась тяжеловооруженная на рыцарский манер конница. Правым флангом командовал граф Эд.
Обычно франки для боя выстраивались в плотные боевые порядки, своего рода фалангу, но без должного обеспечения флангов и тыла, стремясь решить все одним ударом, общим прорывом или стремительной атакой. У них, как и у арабов, была хорошо развита взаимовыручка, основанная на родственных связях.
Подойдя к реке Вьенне, арабская армия, не ввязываясь сразу в сражение, раскинула недалеко от франков свой походный лагерь. Абд-эль-Рахман сразу понял, что противник занимает очень сильную позицию и его невозможно охватить легкой конницей с флангов. Арабы несколько дней не решались атаковать противника, выжидая удобного случая для нанесения удара. Карл Пипин не двигался с места, терпеливо ожидая вражеского нападения.
В конце концов арабский предводитель решился начать сражение и построил свое войско в боевой, расчлененный порядок. Он состоял из привычных для арабов боевых линий: конные лучники составили «Утро псового лая», затем шли «День помощи», «Вечер потрясения», «Аль-Ансари» и «Аль-Мугаджери». Резерв арабов, предназначенный для развития победы, находился под личным командованием Абд-эль-Рахмана и назывался «Знамя пророка».
Сражение при Пуатье началось с обстрелов франкской фаланги арабскими конными лучниками, которым противник отвечал стрельбой из арбалетов и больших луков. После этого арабская конница атаковала позиции франков. Франкская пехота успешно отражала атаку за атакой, легкая неприятельская конница так и не могла пробить брешь в их плотном строю.
Испанский хронист, современник битвы при Пуатье, писал, что франки «тесно стояли друг с другом, насколько хватало глаз, подобно неподвижной и обледенелой стене, и ожесточенно бились, поражая арабов мечами».
После того как пехота франков отразила все атаки арабов, которые линия за линией, в некотором расстройстве откатывались на исходные позиции, Карл Пипин незамедлительно приказал стоявшей пока в бездействии рыцарской коннице пойти в контратаку в направлении вражеского походного лагеря, расположенного за правым флангом боевого построения арабского войска.
Тем временем франкские рыцари под предводительством Эда Аквитанского нанесли с флангов два таранных удара, опрокинув противостоявшую им легкую конницу, устремились к арабскому походному лагерю и овладели им. Арабы, деморализованные известием о смерти своего вождя, не смогли сдержать натиск противника и бежали с поля битвы. Франки преследовали их и нанесли немалый урон. На этом сражение близ Пуатье завершилось.
Это сражение имело крайне важные последствия. Победа майордома Карла Пипина положила конец дальнейшему продвижению арабов в Европе. После поражения при Пуатье арабская армия, прикрывшись отрядами легкой конницы, покинула французскую территорию и без дальнейших боевых потерь ушла через горы в Испанию.
Но перед тем как арабы окончательно покинули юг современной Франции, Карл Пипин нанес им еще одно поражение – на реке Берр к югу от города Нарбонны. Правда, это сражение не относилось к числу решающих.
Победа над арабами прославила полководца франков. С тех пор его стали называть Карл Мартелл (т. е. боевой молот).
Обычно об этом мало говорят, но сражение при Пуатье известно еще и тем, что оно стало одним из первых, когда на поле битвы вышла многочисленная тяжелая рыцарская конница. Именно она своим ударом обеспечила франкам полную победу над арабами. Теперь не только всадники, но и лошади были покрыты металлическими доспехами.
После битвы при Пуатье Карл Мартелл одержал еще несколько больших побед, завоевав Бургундию и области на юге Франции, вплоть до Марселя.
Карл Мартелл значительно укрепил военную мощь Франкского королевства. Однако он стоял всего лишь у истоков подлинного исторического величия государства франков, которое создаст его внук Карл Великий, достигший наивысшего могущества и ставший императором Священной Римской империи.
Считается, что поход киевского князя Святослава против хазарского каганата в 965—967 годах закончился полным разгромом Хазарии.
Но так ли это?
На заре Средневековья у Руси врагов было немало – авары, варяги, печенеги, половцы… Но почему-то ни одно из этих племен не вызывает такой жаркой полемики, как хазары. В свете вековых ученых споров эта канувшая в древность проблема выглядит весьма неоднозначно. Вероятно, потому, что хазары были первым по-настоящему серьезным внешним врагом Киевской Руси. Серьезным настолько, что под вопросом оказался сам факт ее существования.
В середине VII века н.э., когда у восточных славян еще не было единого государства, на обломках Тюркского каганата в Нижнем Поволжье и восточной части Северного Кавказа возник Хазарский каганат.
Хазары, потомки древнейшего индоевропейского населения Западной Евразии, представляющего тюркскую и частично финно-угорскую ветвь, до III века обитали в низовьях Терека. В III веке они отвоевали у сарматов берега Каспия (Терская и Волжская Хазарии). В IV–V веках входили в состав Великого тюркского каганата и воевали против Византии и Ирана. Они взимали дань и с других соседей – славян.
Однако роль постоянного источника дани и «живого товара» для Хазарии не устраивала славянские племена. Их войны с хазарами и до появления у них иудаизма шли, то вспыхивая, то затухая, с переменным успехом. На рубеже VIII–IX веков князья Аскольд и Дир освободили от хазарской дани полян. В 884 году князь Олег добился того же для радимичей. Жесточайшую борьбу с каганатом вел и отец Святослава – Игорь.
Хорошо осознавая силу и влияние противника, киевский князь Святослав в 964 году повел на хазар крепкое, хорошо вооруженное и обученное войско из различных племен: полян и северян, древлян и радимичей, кривичей и дреговичей, уличей и тиверцев, словен и вятичей. Чтобы сформировать такую армию, потребовались многие годы усилий. Поход начался с земель вятичей – предков нынешних москвичей, тверяков, рязанцев, которые платили дань каганату и не подчинялись власти киевского князя.
Поднявшись по Десне через землю северян, подвластных Киеву, Святослав весной 964 года перешел в верховья Оки. По дороге в Хазарию он сумел демонстрацией военной мощи и дипломатией одержать бескровную победу над вятичами. С их помощью на Оке срубили для дружины ладьи, и весной следующего года, заручившись поддержкой печенегов, которые пригнали князю огромные табуны лошадей, Святослав вышел на Дикое поле.
В конные дружины брали всех, кто умел держаться в седле. Десятники и сотники приучали новобранцев к ратному строю. Князь же отправил к хазарам гонца с лаконичным посланием: «Иду на Вы!»
Прежде руссы ходили на хазар по Дону и Азовскому морю. Теперь же пешая рать спускалась на ладьях по Оке. Ей предстоял длинный и нелегкий путь до низовий Волги, где на островах стояла укрепленная каменными стенами хазарская столица Итиль. Конные дружины пошли прямым путем, через печенежские степи. По дороге к ним примыкали печенежские князья.
Первой под мечом Святослава пала вассальная хазарам Волжская Булгария, ее армия была разгромлена и рассеяна, столица Булгар и другие города покорены. То же стало с союзными хазарам буртасами. Теперь граница каганата с севера была открыта. В июле 965 года русское войско появилось на северных границах хазарских владений.
Решающая битва произошла недалеко от хазарской столицы – Итиля, у горла Волги, впадающей в Каспий. Во главе войска навстречу Святославу вышел сам каган Иосиф. Он показывался своим подданным лишь в исключительных случаях. И этот случай был именно такой.
Его войско строилось по арабскому образцу – в четыре линии. Первая линия – «Утро псового лая» начинала битву, осыпая врагов стрелами, чтобы расстроить их ряды. Входившие в нее черные хазары не носили доспехов, чтобы не стеснять движений, и были вооружены луками и легкими дротиками. За ними стояли белые хазары – тяжеловооруженные всадники в железных нагрудниках, кольчугах и шлемах. Длинные копья, мечи, сабли, палицы и боевые топоры составляли их вооружение. Эта отборная тяжелая кавалерия второй линии под названием «День помощи» обрушивалась на смешавшиеся под ливнем стрел ряды врага. Если удар не приносил успеха, конница растекалась в стороны и пропускала вперед третью линию – «Вечер потрясения». По команде ее пехотинцы опускались на одно колено и прикрывались щитами. Древки копий они упирали в землю, направляя острия в сторону врага. Четвертая линия – позади, в некотором отдалении. Это резерв – наемная конная гвардия кагана под названием «Знамя пророка». 12 тысяч закованных в сверкающие доспехи мусульман-арсиев вступали в бой в исключительных случаях, когда надо было переломить ход сражения. В самом городе готовилось к схватке пешее ополчение, впервые осознавшее, что власти нужны не их деньги, а их жизнь. И в случае поражения у них не будет ни того, ни другого…
Однако арабская тактика не помогла Иосифу. Секиры руссов вырубили почти под корень и «Псовый лай», и все остальное. Равнина под стенами Итиля была усеяна трупами и ранеными. Каган Иосиф в плотном кольце конных арсиев бросился на прорыв. Потеряв большую часть гвардейцев, он спасся от погони в степи под покровом ночи…
Славяне сжигали павших и праздновали победу! Враг был разгромлен, русская рать разорила столицу каганата в устье Волги и добыла богатые трофеи.
Позже город дограбили и сожгли печенеги. Уцелевшие горожане и остатки войск бежали на пустынные острова Каспия. Но победителям было не до них. Войско Святослава направилось на юг – к древней столице каганата, Семендеру (недалеко от современной Махачкалы). У местного правителя было собственное войско. Святослав это войско разбил и рассеял, город захватил, а правителя со сподвижниками принудил к бегству в горы.
Оттуда, как всегда, разбросав повсюду дозоры, отслеживавшие лазутчиков, чтобы пресечь известия о его движении, полководец повел войско в бескрайние кубанские степи. И объявился уже у Черного моря. У подошвы Кавказских гор, смирив железной рукой ясов и касогов, с ходу взял хазарскую крепость Семикара. А вскоре вышел к городам, запирающим Азовское море – Тмутаракань и Корчев (Тамань и Керчь). Русичи взяли города, уничтожив хазарских наместников, не слишком почитаемых горожанами. Так было заложено будущее русское Тмутараканское княжество.
Затем Святослав повернул на север, оставив в тылу нетронутыми владения Византии в Крыму. Он шел к Саркелу – Белой Веже, или Белому Городу, крепостные стены которого, сложенные из больших кирпичей, были спроектированы византийскими инженерами.
Две башни, самые высокие и мощные, стояли за внутренней стеной, в цитадели.
Невысокий мыс, на котором располагался Саркел, с трех сторон омывался водами Дона, а с четвертой – восточной стороны – были прорыты два глубоких рва, заполненных водой. После разгрома под Итилем каган Иосиф бежал именно сюда.
Дожидаясь подхода русских дружинников, печенеги окружили крепость кольцом составленных и связанных ремнями телег и стали ждать – ведь сами они не умели брать приступом крепости. Осенью 967 года к Саркелу по Дону подплыла на многочисленных ладьях рать Святослава. Штурм был внезапным и скоротечным… По преданию, каган Иосиф бросился с башни цитадели, чтобы не попасть в руки врага. Саркел был сожжен, а потом буквально стерт с лица земли.
Разместив в захваченных землях малые дружины, Святослав вернулся в Киев. Так завершился его трехлетний хазарский поход. А окончательный разгром Хазарского каганата был завершен князем Владимиром в конце X века.
Именно так – а это мнение многих современных историков – и развивались события. Но есть и другие исследования.
По мнению Мурада Магомедова, профессора, доктора исторических наук и заведующего кафедрой истории Дагестана Дагестанского государственного университета, никакого разгрома Хазарии князем Святославом не было. Об открытиях ученого, давно признанных за рубежом, долго молчали отечественные археологи. Да, Святослав совершал многочисленные походы, в том числе и в Византию, но профессор Магомедов доказывает, что Хазарию киевский князь не уничтожал.
Он полагает, что русские летописи подтверждают захват киевским князем только крепости на Дону, которая называлась Саркел. И все. Ученый считает, что Святослав никогда не доходил до хазарской столицы – города Итиль, который вплоть до начала XIV века продолжал быть крупнейшим торговым центром, куда поступали товары из Европы, Ближнего Востока и даже Китая.
По мнению профессора Магомедова и некоторых других специалистов, Хазарский каганат просуществовал до XIII века и сыграл огромную роль не только в истории когда-то вошедших в него народов, но и Руси, и даже Европы в целом, а не прекратил свое существование в X веке.
Как известно, сначала существовал Тюркский каганат, раскинувшийся на огромной территории от Каспия до Тихого океана. Затем он раскололся на две части – Восточный и Западный. Из многочисленных письменных источников следует, что хазары были правителями Западного Тюркского каганата. А когда и в нем начались распри, они ушли на территорию нынешнего приморского Дагестана и создали здесь свое государство – Хазарский каганат. Последний также занимал огромные территории, северные границы которого проходили в пределах современной Воронежской области, в районе Маяцкого городища.
В то время Руси как единого государства еще не существовало, а русские князья постоянно враждовали друг с другом, все воевали против всех. Многие их них довольно долго платили дань хазарам. Даже по названию протекающей в тех местах реки Потудань – то есть «по ту сторону дани» – видно, что она являлась границей между славянами, живущими к югу от реки, в Хазарии, и к северу от нее, дань не платившими. И все же именно хазары, воюя с арабами около ста лет, остановили их движение на Север и, вероятно, прикрыли Русь и Европу от арабского нашествия.
Войны хазар с арабами начались с середины VII и продолжались до середины VIII века, это известно из многочисленных письменных источников. Затем часть хазар под натиском арабов была вынуждена уйти на Волгу и дальше. Но Хазарский каганат как государство продолжал существовать, а распад его начался только с середины X века.
Хазария стала слабеть, вот тогда Святослав и захватил крепость Белая Вежа. Но дальше он, как полагает профессор Магомедов, не пошел. Каганат продолжал существовать до середины XIII века, когда его столица Итиль из-за повышения уровня Каспия на 10 метров оказалась на морском дне. После этого хазары осели частично на Северном Кавказе, в Крыму…
Когда начались раскопки в Приморском Дагестане, было обнаружено множество хазарских захоронений, предметов материальной культуры (оружие, утварь, монеты, керамику) и даже остатки крепостных стен Семендера, которые когда-то тянулись от склонов горы Тарки-Тау к берегу моря. Сейчас факт обнаружения хазарских городов признан уже во всем научном мире, в том числе и Институтом археологии РАН.
Что же касается Итиля, то он, по мнению ученого, находился в районе нынешнего острова Чистая Банка в северной части Каспия. И сегодня с высоты птичьего полета можно увидеть остатки крепостных стен и построек, находящихся под водой. Профессор утверждает, что сегодня известны все столицы Хазарии, особенности материальной и духовной культуры каганата. Есть немало свидетельств, что в Хазарии мирно уживались и христианство, и иудаизм, и мусульманство, распространявшиеся на общем поле языческих верований…
Так или иначе, но исследования профессора Магомедова, если и не опровергли короткую историю существования Хазарии, то заставили многих ученых задуматься о незыблемости версии полного разгрома Хазарии в X веке.
Считается, что основные события крестовых походов – войн «за гроб Господень» – разворачивались на суше. Гораздо меньше в трудах историков говорится о том, что и флот являлся не только средством доставки крестоносцев к Святой Земле, но и действительной силой, необходимой, в частности, при осаде прибрежных городов. Еще менее известно о морских победах мусульман, активно боровшихся за господство в Средиземном море. Вероятно, это происходило из-за устоявшегося мнения, что мусульмане в целом не слыли большими любителями морского дела. Но это в корне неверно – арабская морская традиция, своими корнями уходящая в глубокую древность, оказала огромное влияние на развитие европейского морского дела.
Когда Салах-ад-Дин, называемый европейцами Саладином, стал египетским султаном, он с первых же дней прихода к власти стал уделять особое внимание усилению военно-морских сил Египта.
К тому времени в руках крестоносцев находились многие города сирийского побережья, в том числе Аскалон – восточные ворота Египта – захваченный в 1153 году; Акра, утраченная мусульманами в 1104 году; Тир, который постигла та же участь в 1124 году. Усилились набеги на Александрию, Дамиетту, Тиннис, Рашид.
Понимая, что без реальной морской военной силы защитить побережье невозможно, Саладин провел ряд мероприятий.
Почти сразу египетский султан создал специальный административный орган – диван по делам военно-морского флота, известный под названием «диван ал-устуль», или «диван флота». О том, кто возглавлял это ведомство в 1176 году, ничего не известно, кроме того, что это был один из приближенных, верных султану людей, и что Саладин издал предписание правителям всех областей Сирии и Египта выполнять все, что он потребует для обеспечения флота. В 1191 году Саладин передал этот диван своему брату Малику Адилю Абу Бакру Мухаммаду ибн Айюбу, в распоряжении которого стал находиться город Файум с окрестностями. В задачи министерства входило снабжение флота и его строительство, а также снабжение судоверфей оборудованием, строительными материалами и прочим.
Особое внимание Саладин уделял сооружению оборонительного пояса на побережье, который включал в себя маяки, диббаны – наблюдательные пункты и сторожевые вышки. В случае приближения противника охрана должна была разжигать огни на маяках и дозорных башнях, если это было ночью, а днем – подавать сигнал дымом. Также использовались звуковые сигналы: барабанный бой и звуки сигнальных рогов. Правда, чаще для оповещения о положении, численности, национальности противника использовались дымовые сигналы и огонь. К сожалению, как именно передавались эти данные, неизвестно, но благодаря этой системе оповещения через «одну ночь или один день» в Каире уже могли знать о совершенном нападении.
Помимо этого шло укрепление таких морских портов, как Александрия, Дамиетта, Тиннис: строились мощные стены, башни и рвы, при этом Саладин лично старался следить за ходом работ.
Немалое внимание Саладин уделял материальному благосостоянию моряков и их боевому духу, который поддерживался с помощью многочисленных учебных заведений, основанных в Сирии и Египте.
На подготовку и обучение флотских экипажей, а также на строительство кораблей потребовалось около 10 лет, после чего в 1179 году против крестоносцев последовательно было проведено три военно-морских операции.
До нанесения сокрушительного поражения крестоносцам под Хаттином в 1187 году действия мусульман против врага на море носили достаточно активный характер. Можно заключить, что мусульманский флот практически парализовал морскую связь крестоносцев с Европой, а это, в свою очередь, положительно сказывалось на осуществлении планов Саладина в Сирии.
И все же борьба с крестоносцами до 1187 года носила эпизодический характер. Позже события стали развиваться более стремительно.
Формальным поводом для мусульманского фронтального наступления послужила разбойничья выходка видного франкского барона, 12 или 16 лет проведшего в плену у Нур-ад-Дина и освобожденного за выкуп по приказу Саладина, – Рено Шатийонского, правителя замка Крак. В нарушение действовавшего тогда перемирия, заключенного в 1180 году, этот барон вероломно напал на караван, двигавшийся из Каира в Дамаск. Случившееся усугубил тот факт, что с караваном следовала сестра Саладина. Египетский султан потребовал у иерусалимского короля Ги Лузиньяна возмещения ущерба, но, не получив удовлетворения, в мае 1187 года объявил сбор мусульманских войск в Дамаске, начав священную войну.
Первым на пути Саладина был замок Табария, который мусульмане осадили. А недалеко от него, близ Хаттина, 4 июля 1187 года Саладин дал сражение крестоносцам. В результате боя, продолжавшегося семь часов, франки потерпели сокрушительное поражение. Воодушевленный победой Саладин начал освобождать города побережья, чтобы лишить франков их военно-морских баз и тем самым прервать связь с внешним миром, лишив надежды на помощь, которая могла прийти из Европы. Созданный султаном египетский флот при освобождении сирийских городов побережья играл не последнюю роль.
К сентябрю 1187 года мусульмане овладели Акрой, Бейрутом, Сидоном, Яффой, Кейсарией, Аскалоном, то есть практически всеми прибрежными городами Сирии, кроме Тира, Антиохии и Триполи, а 2 октября того же года после шестидневной осады принудили к сдаче гарнизон Иерусалима.
Однако Тир, который, как описывал ал-Исфагани, «был окружен морем почти со всех сторон как будто бы корабль», Саладину освободить не удалось.
15 ноября 1187 года египетский султан осадил город, защитой которого с 14 июля того же года руководил маркграф Конрад Монферранский. Конрад расширил рвы и восстановил укрепления Тира, соединенного с материком всего лишь узким перешейком. Именно последнее обстоятельство и не дало Саладину возможность использовать свое численное превосходство. Египетский султан, понимая, что без участия флота город взять практически невозможно, вызвал в Акру для ведения осады Тира с моря египетские корабли. Всего прибыло 10 галер.
На рейде порта стояли корабли крестоносцев, на которых были лучники и метатели нефти. Именно с ними и произошло сражение, закончившееся победой мусульман. Корабли франков были рассеяны, а город взят в плотное кольцо осады. Казалось бы, эта победа должна была привести к немедленной сдаче осажденных, но мусульманские матросы, радуясь своей победе, праздновали ее всю ночь напролет, когда же ими овладел сон, франки в ночь на 30 декабря 1187 года, воспользовавшись моментом, напали и захватили пять галер, а также командующего Абд-ас-Салама ал-Магриби. Саладин был вынужден приказать флоту отступить в Бейрут, опасаясь, что он может попасть в руки крестоносцев.
Событие имело значительные последствия. Во-первых, снятие морской блокады города подняло дух крестоносцев, осажденных в Тире. Во-вторых, отступление египетского флота осложнило собственно ведение осады города, ибо крестоносцы добились возможности безопасно получать подкрепление морским путем. В конце концов Саладин вынужден был отступить.
Но и без того успехи Саладина в Сирии и Палестине привели крестоносцев к утрате практически всех их владений на Святой Земле. Но главное, захват мусульманами Иерусалима вызвал в Европе бурю негодования, что положило начало третьему крестовому походу, в котором приняли участие три величайших монарха того времени: правитель Священной Римской империи Фридрих I Барбаросса, король английский Ричард I, получивший прозвище Львиное Сердце, и французский король Филипп II Август.
В Европе начались грандиозные приготовления, снаряжались войска и флот. Ричард I, как явствует из хроники его правления, покинул берега Англии на 108 кораблях (по другим данным – 106 или 100), а в Мессине его флот был усилен еще больше. Общее же число судов по одним данным достигало 150 транспортных кораблей и 53 галеры, по другим – около 180 транспортов и 39 галер. К этому следует еще добавить 100 кораблей, на которых отправился из Генуи Филипп II Август.
Безусловно, Саладин знал о готовящемся на Западе походе. Некоторые его приближенные даже советовали ему разрушить Акру и отступить в Египет. Однако султан, не внимая уговорам, стал с еще большим рвением укреплять город. Наместником Акры был назначен Эмир Баха-ад-Дин Каракуш, известный по строительству стен Каира.
Крестоносцы не заставили долго себя ждать – осада Акры началась в 1189 году. Крестоносцы прибыли не менее чем на 552 кораблях из различных княжеств Европы, что во много раз превышало количество кораблей египетского флота.
Но Саладин не бездействовал, ожидая, когда крестоносцы окончательно блокируют город. Он поспешил атаковать сам и открыть путь для снабжения крепости снаряжением, оружием, припасами и войсками. Однако это было не так просто, задачу мог решить только флот. Поэтому в конце 1189 года Саладин вызвал из Египта корабли, которые и прибыли в том же году к Акре в составе 50 единиц под командованием адмирала Хасама-ад-Дина Лу'лу. В итоге, захватив франков врасплох в водах Акры, египетский флот одержал победу. В качестве добычи в руках мусульман оказалось транспортное судно, груженное зерном и золотом. Всю добычу и припасы на мусульманских кораблях доставили гарнизону города.
На некоторое время это решило проблемы с продовольствием, но ненадолго, и Каракуш вновь обратился за помощью к Саладину. Единственным относительно безопасным путем снабжения Акры до сих пор оставался морской. Однако и здесь мусульман подстерегало много опасностей.
Пизанский флот заграждал все входы в крепость со стороны моря. Между европейскими и мусульманскими судами, нагруженными оружием и продовольствием, происходили ожесточенные схватки в гавани Акры, от победы или поражения зависели поочередно изобилие или голод в городе или в христианском лагере. Крестоносцы, чтобы воспрепятствовать сообщениям крепости с морем, решились овладеть «Мушиной башней», господствовавшей над портом Акры. Экспедиция против этого укрепления под начальством герцога Австрийского не имела успеха. В гавань была пущена подожженная барка, наполненная горючими веществами, для того чтобы поджечь мусульманские суда, но внезапно переменившийся ветер направил пылающую барку к деревянной башне, поставленной на корабле герцога Австрийского. В итоге пламя охватило башню и христианский корабль.
Главной базой египетского флота в Сирии для снабжения Акры была Хайфа. Здесь расквартировались войска ал-Малика ал-Адила, сюда же прибыл и он сам. К северу от Акры, в Бейруте, находилась база сирийского флота. Правитель этого города, Изз-ад-Дин, сам часто выходил в море для борьбы с кораблями франков, из чего он и его люди извлекали немалую выгоду. Так, некоторые источники указывают даже на то, что он овладел пятью кораблями из состава флота Ричарда I Львиное Сердце, которые перевозили лошадей, воинов и золото.
Исфагани сообщает также, что Саладин потребовал от наместника Александрии приготовить и отправить корабли, нагруженные зерном, оружием и прочим, в чем нуждается гарнизон осаждаемой крепости, в Акру, но в Александрии медлили. Тогда Саладин отправил приказ Иззу-ад-Дину, и тот снарядил батасу, причем команда ее была в одежде франков. Сам корабль был взят у крестоносцев, когда, сев на мель, они бросили его под Бейрутом. Султан повелел отремонтировать его. Затем на судно погрузили съестные припасы: мясо, жир, 400 мешков зерна, а также вооружение: стрелы, нефть. Экипаж корабля составляли как мусульмане, так и христиане – жители Бейрута. Для большей убедительности они взяли с собой на судно свиней. В море они столкнулись с кораблями франков, команды которых были в нетрезвом состоянии. Воспользовавшись этим, мусульмане погнали их к Акре и захватили рядом с портом, после чего вошли в гавань. Но того, что доставили они с собой, хватило лишь на полмесяца.
С прибытием французского и английского флотов крестоносцы приобрели полное господство на Средиземном море.
В начале 1191 года давление крестоносцев на Акру еще более усилилось, осажденные не переставали молить Саладина о помощи. Тогда египетский султан решил сменить гарнизон, отправив туда свежие войска. Эту операцию планировалось осуществить при помощи флота. Но замысел в силу ряда обстоятельств, в том числе изменения внешнеполитической ситуации, не был осуществлен. В 1191 году Ричард I овладел островом Кипр, который оставался во владении латинян до 1426 года, являясь морской базой и центром снабжения крестоносцев и их княжеств на арабском Востоке. Это разожгло еще больший энтузиазм в сердцах воинов Христовых, и они с удвоенной силой бросились в Акру. Не выдержав этого напора, 11 июля 1191 года Акра пала.
После взятия Акры Филипп II Август, сославшись на нездоровье, вернулся со своими войсками во Францию. Ричард же двинулся на юг вдоль побережья, сопровождаемый флотом. Крестоносцы смогли овладеть всей прибрежной территорией от Акры до Яффы, затем двинулись к Аскалону, который Саладин вынужден был разрушить, чтобы город не использовался крестоносцами для нападений на Египет. В планы Ричарда входило овладение Иерусалимом, но все его попытки оказались тщетными.
2 ноября 1192 года был заключен мирный договор между Саладином и Ричардом I, по которому побережье от Тира и далее на юг, до Яффы, отходило латинянам, внутренние же районы оставались за мусульманами, хотя христианские паломники получали гарантии безопасности, то есть имели право совершать паломничество в Иерусалим без уплаты какой-либо пошлины.
В марте 1193 года Саладин умер в Дамаске, где и был похоронен, а «вместе с ним его меч, которым он прославил себя в войне с неверными, чтобы опираться на него в раю».
Саладин был одним из немногих правителей, понимавших значение и роль флота. Преемники же его проявляли к флоту все меньше и меньше интереса, практически не уделяя ему внимания. Роль морских сил значительно упала, что особенно сильно ударило по престижу морской службы: на моряков смотрели не иначе как с насмешкой.
Потеря сирийского побережья, а затем и смерть Саладина явилась сильным ударом по боеспособности флота, который утратил свое могущество и не мог уже серьезно противостоять крестоносцам.
Так или иначе, но Саладин завершил дело своей жизни, выполнил клятву, данную им на Коране: нанес стратегическое поражение крестоносцам, окончательное изгнание которых стало лишь делом времени.
В начале XIII века французский король Филипп II Август захватил ряд английских владений на территории Франции, в том числе Нормандию и ряд крупных городов, которые он привлек на свою сторону. Естественно, это тотчас вызвало реакцию туманного Альбиона, не желавшего мириться с потерей своих владений. Английский король Иоанн Безземельный организовал коалицию против французского короля, в состав которой входили германский император и племянник английского короля Оттон IV, граф Фердинанд Фландрский, граф Рейнгард Булонский и некоторые другие феодалы. В походе против Франции участвовали преимущественно нижнегерманские вассалы, герцоги Брабантский, Лимбургский и Лотарингский, графы Голландский и Намюрский и Брауншвейгский. Брат английского короля, граф Солсбери, явился к германскому императору с большими денежными средствами, позволившими организовать широкую вербовку наемников в Вестфалии и Нидерландах. Как итог коалиция ставила себе целью расчленение Франции.
Филипп-Август готовился к десантной операции в Англии, но заготовленный с большими издержками флот вследствие измены графов Фландрского и Булонского погиб. Тогда в мае 1214 года английский король вторгся в Пуату, но потерпел неудачу и находился уже накануне полного уничтожения, когда с севера обозначился главный враг Франции – армия Оттона IV, собиравшаяся у Нивеля, расположенного южнее Брюсселя.
Собрав в городе Перонь французские войска, 23 июля Филипп-Август перешел в наступление. Вскоре задержавшаяся до 26 июля у Валансьена германская армия получила известие, что французы находятся уже почти у нее тылу, в Турнэ. Филипп-Август через Дуэ и Бувин достиг Турнэ и здесь узнал, что немцы, имея сильную пехоту, перешли из Валансьена в Мортань. Считая местность в долине Шельды неудобной для конного боя и с тем, чтобы выиграть нормальные сообщения с тылом, французский король 28 июля решил отойти к Лиллю. Немцы, узнав об отступлении, решили погнаться за французами.
Когда большая часть французской армии уже перешла непроходимую вброд реку Марк по мосту у Бувина, к французскому королю явился Гарэн, рыцарь ордена иоаннитов, он же епископ Санлисский, канцлер и друг короля, ездивший с виконтом Мелюнским и отрядом легкой конницы на рекогносцировку к стороне неприятеля. Гарэн доложил, что к Бувину скоро подойдет неприятельская армия. Тотчас был собран совет баронов. По настоянию Гарэна французский король решился вступить в бой; войска были повернуты на правый берег Марка, и когда к Бувину подошли немцы, они к удивлению своему увидали, вместо хвоста отступающей колонны, готовую к бою армию. Германская армия, ожидавшая в ближайшие дни присоединения еще пятисот рыцарей, уклониться от боя уже не могла. Боевые порядки построились друг против друга.
Сила каждой из армий может быть оценена в 6–8 тысяч бойцов (по другим, явно превышенным, данным – 11 000). У немцев было 1300 рыцарей, число французских рыцарей превышало 2000. Наемная пехота германцев была крепче французской коммунальной милиции, набранной Филиппом II Августом. Именно эта милиция, состоявшая преимущественно из пеших стрелков, а также городских сержантов, образовала завесу, за которой устраивалось рыцарство. Филипп II Август находился в центре. Храбрейший из его окружения рыцарь держал возле него орифламу – королевское знамя с белыми лилиями на красном поле. 150 сержантов охраняли мост – единственную переправу в тылу французов. Рыцари Иль-де-Франса под начальством Монморанси, не успевшие еще стать в боевой порядок, к началу боя находились на левом берегу реки Марк.
Немецкая пехота и рыцари стали в центре. Здесь же за пехотой находился император Оттон со своей хоругвью – золотым орлом, держащим змею, – укрепленной на повозке. Правое крыло армии находилось под командой герцога Солсбери и графа Булонского. Последний имел 400 (или 700) наемников – брабансонов – пеших алебардистов, которых поставили в круг, образуя живое укрепление в рыцарском строю. Левое крыло образовывали фламандцы герцога Фландрского. Общая ширина фронта боевого порядка была около 2000 шагов.
Первыми ударили французы. Они ринулись на герцога Фландрского. Гарэн, фактически здесь командовавший вместо номинального герцога Бургундского, приказал 150 всадникам из аббатства Святого Медарда атаковать фламандских рыцарей. Надо заметить, что эти монастырские служилые люди, сателлиты, не пользовались большим уважением. Чтобы не унижать своего достоинства, фламандские рыцари встретили атаку на месте – чтобы не сражаться с таким неприятелем в равных условиях.
Разогнав завесу из сержантов Суассона и милиции Шампани и Пикардии, фламандские рыцари, сильно расстроенные, наконец вступили в бой с французскими. В это время к правому крылу французов подошел со своим авангардом Монморанси и ударом во фланг смял всех фламандцев.
Германская пехота, в центре поддержанная рыцарями, мгновенно смяла милиции Иль-де-Франса и Нормандии. Французский король оказался в самой гуще рукопашной схватки. Один немецкий пехотинец даже стащил его крюком с лошади, но подоспевшие рыцари разогнали и изрубили германскую пехоту, опрокинув немцев.
Император Оттон IV, также сбитый с коня, сел на уступленную ему рыцарем Бернгардом фон Хорстмаром лошадь и ускакал с поля битвы в Валансьен. Примеру императора последовал весь центр, на который уже успели навалиться освободившиеся французские рыцари Монморанси и правого крыла. На французском левом крыле командовал граф Дре. Брат его, епископ Бове, ударом палицы – а по легенде, епископ применял только ее, считая для духовного лица неудобным применять режущее оружие, – свалил с коня герцога Солсбери.
Отчаянно защищался граф Булонский, который, как изменник своему сеньору, с проигрышем в сражении лишался и всех своих владений. Оставшись с шестью рыцарями, граф Булонский укрылся внутри круга брабансонов. Те отбили первую атаку рыцарей графа Понтье, но вторая атака рыцарей Фомы де Сент-Валери прорвала их строй, брабансоны были порублены, граф Булонский, сбитый с коня, был ранен и взят в плен.
В определенный момент король Филипп II Август приказал ограничить преследование одной милей и трубить сбор. В итоге были захвачены императорская хоругвь и пленные – 5 графов, 25 баронетов, – крупных вассалов, водивших под своим знаменем других рыцарей, и свыше ста рыцарей. У французов, помимо нескольких десятков раненых и попадавших рыцарей, было только 3 убитых рыцаря. У германцев на поле брани полегли около 70 рыцарей и до 1000 солдат.
Такие потери удивительно малы в сравнении с огромным политическим значением этого сражения, которое кристаллизовало единство французской нации, дало пережить каждому французу чувство гордости и удовлетворения и обеспечило рост королевской власти над феодалами. Для Англии это сражение связано с потерей французских провинций. В итоге Иоанн Безземельный в 1215 году вынужден был подписать Великую Хартию Вольностей. Что касается немцев, то Германии сражение обеспечило торжество папы и дало князьям перевес над императорской властью. И эти бесконечные по значению результаты в рыцарском сражении, которое считалось в Средневековье особенно затяжным и упорным, были куплены победителем ценой в три рыцарских жизни. Событие, поистине достойное книги военных рекордов, если бы таковая существовала.
В чисто военном отношении обращает на себя внимание жалкая роль пехоты.
Весь бой имел характер массовых поединков. При этом нельзя не усмотреть натяжки в том, что некоторые исследователи действия просто опоздавшего к началу коннетабля Монморанси, героя этого дня, захватившего 16 знамен, подводят под категорию действий общего резерва и этим стремятся перенести на средневековую рыцарскую анархию современные тактические идеи.
Кроме того, здесь не обошлось и без случайности. Трудно говорить о том, что марш французов на Дуэ – Бувин – Турнэ изначально имел целью отрезать имперцев от Фландрии. Скорее всего, оба противника разошлись из-за плохой разведки, после чего оба оказались взаимно в тылу. Вопрос, принимать или не принимать бой, обсуждался баронами с точки зрения, что 27 июля – воскресенье, и лучше отложить бой на понедельник. Наконец, довольно рискованно было принимать сражение, имея почти перевернутый к Франции фронт и единственную переправу в тылу. Кроме того, не было преследования.
Создается впечатление, что основные вопросы государственной жизни являлись поставленными на карту в турнирной игре. Тем не менее значение этой битвы, о чем уже говорилось, трудно переоценить.
Из века в век вела Россия бесчисленные войны за выход к Балтийскому морю. Некоторые из них стали хрестоматийными, некоторые известны лишь узким специалистам. Одно из главных мест в истории допетровской России занимают вооруженные конфликты Великого Новгорода с не всегда дружелюбным северным соседом – Швецией – за господство на Невско-Ладожском бассейне. Тридцатилетие беспрерывных стычек – с 1293 по 1323 год – закончилось заключением Ореховского мира, который стал первым официальным мирным договором между Швецией и Великим Новгородом. Ореховский мир был подкреплен проведением первой границы между двумя государствами, которая особо была отмечена на местности – специальными межевыми знаками.
Знаменитое Ледовое побоище 1242 года и поход дружин Александра Невского в Центральную Финляндию в 1257 году на несколько десятков лет отбили у шведов охоту воевать с русскими. Нейтралитет длился до начала 90-х годов XIII века.
В 1293 году шведский маршал Торгильс Кнутсон предпринял крестовый поход против карелов. Поскольку в то время карельские племена были подданными Господина Великого Новгорода, новгородские власти не могло не беспокоить подобное развитие событий. Положение усугублялось тем, что для обороны захваченных земель летом 1293 года на берегу Выборгского залива у места впадения западного рукава реки Вуоксы Кнутсон заложил каменную крепость – Выборг. А еще спустя два года, в 1295-м, шведы продвинулись далее на восток к Ладожскому озеру и захватили поселение новгородских карелов, называвшееся, как гласит старинное предание, – Кэкисалми и начали строить новое укрепление, именовав его Кексгольмом.
В результате этих походов шведам удалось захватить Западную Карелию и значительную часть Карельского перешейка. С постройкой мощных крепостей – Выборга и Кексгольма – под влияние Швеции попал важнейший Вуоксинский военно-торговый путь, напрямую связывающий Ладожское озеро и Финский залив.
Новгородцы ответили быстро. В том же 1295 году новгородское войско спустилось по реке Волхов в Ладожское озеро и вскоре подошло к Кексгольму. После шестидневной осады крепость пала, а все шведы, включая воеводу, были перебиты. Позже, в 1310 году, новгородцы возвели на острове, лежащем у порога Вуоксы, новую крепость, получившую название Корела (ныне – Приозерск).
Но чтобы обеспечить безопасность северных новгородских земель, строительства крепости оказалось недостаточно. Шведские феодалы, осевшие в районе Выборга и северо-западной части Карельского перешейка, продолжали грабить торговые купеческие караваны, которые шли с богатым грузом в Новгород и обратно в Европу по Финскому заливу, Неве и Ладожскому озеру. Так, в 1317 году отряд шведских кораблей вошел в Ладожское озеро, где были ограблены и убиты несколько русских купцов, направлявшихся на своих судах через Свирь и Волхов в Новгород.
Откровенное пиратство шведов вызвало праведный гнев новгородцев, которые не остались в долгу. В начале 1318 года русские ладьи, пройдя через Або-Аланские шхеры, достигли тогдашней столицы Финляндии города Або (ныне – Турку). Город был взят и основательно разрушен. В этом походе новгородцы захватили собранный по всей Финляндии за пять лет церковный налог и благополучно вывезли в Новгород.
В 1322 году, возмутившись подобной наглостью соседей, шведы из Выборга двинулись на крепость Корела. Правда, взять штурмом ее не удалось, пришлось им вернуться ни с чем.
Теперь у Новгорода лопнуло терпение, и он решил разорить «осиное гнездо» шведов – Выборг.
Ранней осенью 1322 года русская флотилия подошла к вражеской крепости. Однако несмотря на значительную численность новгородского войска – около 22 000 ратников, взять город ни штурмом, ни осадой не удалось.
Еще одну попытку закрепиться на берегах Невы новгородцы предприняли уже в следующем году. Они воздвигли еще одну сильную крепость в истоке Невы на Ореховом острове – Орешек, тот самый, который впоследствии Петр Великий переименовал в Шлиссельбург.
Странно, но шведы не начали немедленной борьбы против новой русской крепости, хотя для них она была столь же неприятна, как и Корела. Очевидно, для широкомасштабной, длительной, кровопролитной войны у Швеции не хватало в тот момент ни сил, ни средств. Надежды на полное господство во всей Карелии пришлось на время оставить.
В том же 1323 году в новопостроенную крепость прибыли для переговоров послы шведского короля Эрик Турессон и Хеминг Эдгислассон со свитой. Новгородскую сторону представляли князь Юрий Данилович, посадник Варфоломей Юрьевич и тысяцкий Авраам.
12 августа 1323 года был заключен договор, получивший название «Ореховский». Он был направлен на достижение «вечного мира» между двумя государствами, подкрепленного присягой – «крестным целованием». Однако несмотря на то, что договор служил основой для всех позднейших дипломатических отношений между Россией и Швецией вплоть до XVII века, «вечного» мира он не дал. Время от времени борьба за Неву вспыхивала с новым ожесточением, но это уже, как говорится, совсем другая история…
По условиям договора граница между Великим Новгородом и Швецией пролегла вдоль всего Карельского перешейка по линии: от берега Финского залива вверх по течению реки Сестра, остававшейся пограничной вплоть до 1939 года, до ее истоков и далее через болото на север и северо-запад до самого конца северо-восточного побережья Ботнического залива.
В итоге на основе действовавшего в течение двух с половиной столетий договора граница, позже закрепленная Тявзинским миром 1595 года, проходила по Карельскому перешейку, разделяя его почти пополам. За Новгородом оставалось право использовать охотничьи угодья на отошедшей к Швеции территории, богатые рыбой, бобрами, лосями… Это право сохранялось до Столбовского мира 1617 года. Но самое главное, на некоторое время прекратилась череда беспрерывных военных стычек, в ходе которых обе стороны постоянно опустошали и разоряли Карелию и Карельский перешеек.
А как обозначали границу в те далекие времена?
Обычно обе стороны использовали один и тот же способ, применявшийся для установки внутренних и внешних границ на протяжении столетий. С далеких времен, когда из отдельных территорий, где проживали люди, стали создаваться государства, беспрерывно накапливался опыт обозначения границ, их обустройства. В Древней Руси на больших деревьях – обычно это были дубы – вырубались кресты, в степной местности вырывались ямы, наполненные предметами, которые долго сохранялись: уголь, береста, кости животных. В древнерусском языке имелось особое слово «межа», обозначавшее по Толковому словарю В. Даля – «рубеж, грань, граница, стык, раздел». На Севере, где преобладал сырой и холодный климат, использовались более «долговечные» приемы: на большой приметный камень или скалу наносились знаки государственности той и другой договаривающихся сторон.
Для обозначения границы со Швецией, начиная именно с Ореховского договора 1323 года, на огромные валуны наносили путем выбойки со стороны Швеции три короны и крюк, обозначавшие фигуры из шведского герба, а с русской – крест или грань.
Так произошло и с Крестовым камнем, который по-фински зовется «risti kivi» и поныне, спустя почти семь веков, стоит среди лесов Карельского перешейка. Именно он обозначил ту древнюю границу.
Этот исторический памятник расположен примерно на 27-м километре шоссе, ведущего от Финского залива в сторону Приозерска, в обширной, покрытой густым лесом ложбине. На стоящей у дороги березе прикреплена малозаметная табличка: «Крестовый камень. Памятник XIV века». Камень находится на небольшом пригорке, среди болот, из которых берут начало и разбегаются в разные стороны речки: Сестра, Волчья и Волочаевка.
Впрочем, внешне это всего лишь огромный валун, поросший мхом размером где-то в три, три с половиной метра. Со стороны камень напоминает двухскатную кровлю, лежащую на земле. С восточной стороны, как об этом и говорится в исторической литературе, хорошо заметен крест. Собственно, крестов два. Они были высечены в 1323 и в 1595 годах согласно Ореховскому и Тявзинскому договорам. Отсюда и название камня – «Крестовый». Исторические кресты видны не очень хорошо, видимо, свойство гранита крошиться со временем дает о себе знать, недаром по-фински гранит – гнилой камень. Очевидно, по этой же причине с обратной, западной, стороны не осталось никаких следов, похожих на шведскую корону в виде распустившейся лилии…
В 1366 году, когда Русь все еще не скинула оковы татарского ига, в Москву к молодому князю Дмитрию срочно прибыл посол хана Золотой Орды. Его узкие глаза на перекошенном от злобы лице совсем исчезли за поднявшимися вверх скулами. В гневе он прокричал молодому князю Дмитрию: «На Волге горят татарские города, торговые караваны грабятся, невольников христианских освобождают. Уймите ушкуйников». Возмутился и московский князь – совсем обнаглели мужики новгородские. Срочно отправляет он в Новгород гонца с грозной грамотой – «Зачем вы ходили на Волгу и гостей моих грабили?» На что бояре новгородские ответили, как и теперь принято, отпиской: «Ходили люди молодые на Волгу без нашего слова. Но твоих гостей не грабили, били только бусурман, и ты нелюбовь отложи от нас».
Кто же были эти ушкуйники, одно лишь упоминание о которых приводило ордынцев в ужас? Вообще, ушкуй (ушкой) – вид речного судна. Предполагается, что название произошло от древневепского слова «лодка». А ушкуйники – экипажи ушкуев, ватага добрых молодцев из вольного города, не признававшего ни власти московских князей, ни татарского владычества – Господина Великого Новгорода.
Известно, что через Новгород в древности проходил знаменитый торговый путь «из варяг в греки», поэтому новгородцы были хорошими мореходами. Они держали в своих руках ключевые выходы к «Северному славянскому морю» (современное Белое море), привыкли плавать в самых сложных условиях. Для неглубоких рек ими строились плоскодонные легкие шитики и ладьи «ушкуи». Свои лодки они перетягивали волоком из одной реки в другую и таким образом могли использовать разветвленную сеть малых рек Севера. Новгородцы были вынуждены постоянно защищать от врагов торговые пути и промыслы рыбы и морского зверя. Поэтому нередко, как говорится в былинах, «дружина хоробрая» сопровождала богатого новгородского гостя на всем «протяжении его плавания». В случае необходимости суда вооружались, и тогда их экипажи становились грозной силой для иноземных пришельцев и морских пиратов.
В 1187 году новгородцы, решив отомстить за набеги шведам, проникли через проток Стокзунд, возле которого впоследствии вырос Стокгольм, в озеро Меллар, на берегах которого беспечно шумел богатый город Сигтуна. Экипажи ушкуев напали на него и взяли богатые трофеи, в том числе и бронзовые церковные врата, которые до сих пор стоят в фасаде знаменитого Софийского собора в Новгороде.
Неудивительно, что, имея такие боевые традиции, смириться перед татарами для новгородских вольных людей было позором. И они зачастую, даже не спрашивая на то дозволения, сами ходили по Волге, Каме и многочисленным их притокам искать себе ратной удачи.
Впервые записи об этих походах против татар упоминаются в летописях, датированных 1320 годом. Во время княжения Ивана Калиты ушкуйники взяли штурмом город Жукотин (Джукетау), остатки которого находятся вблизи современного Чистополя на Каме, перебили там множество воинов и взяли богатую добычу. Жукотинские князья тотчас пожаловались хану, а тот послал приказ русским князьям покарать «разбойников».
Через три года новгородский летописец записал, что «боярские дети» и «молодые люди» с воеводами Александром Абакумовичем и Степаном Ляпой двинулись на Обь, где вскоре разделились. Одна половина воевала по реке Оби до моря, другая ходила в верховьях реки. В 1366 году неугомонные ушкуи снова пошли на Волгу с тремя воеводами Осипом Варфоломеевичем, Василием Федоровичем и Александром Абакумовичем, «много бусурман побили» и в том же году благополучно возвратились обратно. С этого времени походы ушкуев становятся почти регулярными. Историки упоминают о них довольно часто.
Татары жаловались и угрожали московским князьям, у которых были все основания гневаться на ушкуйников. Но то были не только связанные с Ордой обязательства, но и давняя междоусобица вольного города и Москвы, стремившейся покорить Новгород. Так не могло долго продолжаться.
В 1375 году новгородцы на 70 ушкуях под началом воеводы Прокопа появились под Костромой, принадлежавшей московскому князю. Воевода Плещеев вышел навстречу речным молодцам с дружиной в пять тысяч ратников. Ушкуйников было всего лишь полторы тысячи, но их предводитель разделил отряд на две части. С одной он вступил в бой с костромичами, а другую отправил в засаду. Стремительный удар в тыл Плещееву из лесной засады и решил дело в пользу новгородцев. Кострома была взята и разграблена. А отряд Прокопа двинулся вверх по Каме, однако спустя некоторое время вернулся на Волгу и поплыл к Сараю – ханской столице.
Молва о разудалом отряде мгновенно разнеслась по округе. Многие вассалы великого ордынского хана предпочитали не ввязываться в бой, а откупаться щедрыми дарами. И, как это часто случается, новгородская дружина потеряла бдительность.
Когда отряд дошел до устья Волги, хитрый местный хан Салгерей, владелец Хазторокани (современная Астрахань), дал Прокопу богатые подарки и пригласил на пир. Там татары внезапно напали на захмелевших новгородцев и перебили всех до одного.
Примечательно, что летописи, досконально хранящие события, ни разу не упоминали о разгроме ушкуйников в открытом бою. Может быть, таких сражений просто не было, новгородцы использовали тактику молниеносных набегов и отходов. Но важен сам факт того, что в условиях, когда почти все русские княжества платили дань Орде, были люди, которые не только нещадно били ордынцев, но и брали с них дань. Это происходило и до битвы на Куликовом поле, и после нее.
Например, в 1391 году ушкуйники ходили на Волгу и Каму, взяли города Жукотин и Казань, после чего успешно вернулись домой. Ясно, что такие походы вольных новгородских людей наносили урон военному могуществу, экономике и престижу Орды. Вести о победах над татарскими городами расходились по русским княжествам, разрушая стереотипы о непобедимости войск Золотой Орды и зарождая надежду сбросить ненавистное иго.
Однако понадобилось еще целых два столетия, чтобы по маршрутам ушкуйников спустилось вниз по Волге войско грозного русского царя Иоанна Васильевича и взяло Казань.
Сколько же ратников сражалось на поле Куликовом? По традиции, идущей еще от «Задонщины», повести XIV века, принято считать, что Мамай привел на Куликово поле «бесчислено бесчисленное множество» воинов, в то время как московский князь Дмитрий Иванович противопоставил ему около 300 000 окованной рати, в основном «сынов крестьянских от мала до велика». Последние, мол, и решили судьбу боя, разгромив противника, хотя и сами понесли колоссальные потери – чуть ли не 90 процентов личного состава.
В монографиях последних лет летописные сведения о численности сражавшихся армий были пересмотрены. Историки пришли к выводу, что у русских не могло быть больше 100 000, а у ордынцев – 150 000 человек. Таким образом, соотношение сил 8 сентября 1380 года составляло 1:1, 5 в пользу Мамая.
Однако сомнительно, чтобы 250 000 воинов, в том числе конных, не только разместились на сравнительно небольшом Куликовом поле, но еще и маневрировали, атаковали одновременно с разных направлений. Особенно если учесть, что за прошедшие шесть с лишним веков часть речек и болот на нем высохла, поредели леса, а потому оно ныне заметно расширилось. Непонятно и другое: каким образом полководцы управляли такими массами, ведь даже при современных средствах связи и сигнализации эта задача представляется весьма сложной.
Давайте предположим, что русских на самом деле было около 100 000 человек. Известно, что взрослому человеку в сутки требуется не меньше двух килограмм только сухой пищи. Следовательно, для пропитания такого войска понадобилось бы до 200 тонн мяса, овощей, крупы и хлеба в день, а на время перехода с 15 августа по 8 сентября – 4800 тонн. На себе воины тогда провиант не носили – хватало и оружия. Если принять среднюю грузоподъемность упряжной телеги за 200 килограммов, тогда обоз, сопровождавший вышедшую из Коломны армию, должен был насчитывать 24 000 «экипажей». Поскольку длина каждого из них 5–6 метров, а дистанция в походе соблюдается около 3 метров, волей-неволей напрашивается ошеломляющий вывод – колонна растянется на… 192 километра. Даже если полки двигались раздельно, по нескольким дорогам, и в этом случае выходит: в то время как авангард уже приближался к Дону, арьергард только покидал Коломну…
С Доном связана и другая проблема. Русское войско форсировало его практически мгновенно, в ночь с 7 на 8 сентября. Предположим, что ширина реки 200 метров. Допустим также, что 100 000 человек двигались по переправе рядами по пять «солдатским шагом» (со скоростью 5,5 километров в час) с интервалами 2 метра между шеренгами. Тогда один такой переход занял бы 1250 часов! Поскольку продолжительность сентябрьской ночи в наших широтах не превышает 11 часов, получается, что для обеспечения скрытного, быстрого броска через Дон «саперы» Дмитрия Ивановича заранее возвели не менее 117 мостов, а это не прошло бы незамеченным. Остается предположить: либо никакой переправы не было, – что не соответствует фактам, – либо войско русское было в несколько раз меньше, чем указывают источники.
Теперь обратимся к вражеской коалиции. Говорить о 150—300-тысячной орде столь же несерьезно, ибо она вместе с огромным числом заводных лошадей и гигантским обозом оказалась бы совершенно неповоротливой и неуправляемой, а полки Мамая действовали довольно стремительно и умело. А раз так, то цифру 150 000 следует уменьшить в несколько раз. Не стоит преувеличивать и роли генуэзских наемников. По данным Феодосийского историко-краеведческого музея, вооруженные силы этой итальянской колонии в Кафе насчитывали тысячу пехотинцев и до 20 тяжеловооруженных рыцарей. Вряд ли магистрат презентовал Мамаю больше, чем располагал сам…
То же самое относится и к Ягайло, который, судя по источникам, «поставил под ружье» 30 000 человек. Ведь спустя 30 лет он, став польско-литовским королем, собрал под Грюнвальдом, где решалась судьба его короны, всего-навсего 15 000 воинов[2].
Силы Олега Рязанского, очевидно, не превосходили войска Дмитрия Донского. Но действия этого князя не носили ярко выраженного антимосковского характера.
Так каким же войском располагал московский князь Дмитрий Иванович? По мнению большинства исследователей, он получил сведения о движении неприятелей не раньше середины июля, а примерно через семь недель состоялось Куликовское побоище. Переход русской рати в район боевых действий занял 18 суток, двое из них ушло на стоянку в Коломне. Таким образом, за 16 дневных переходов отряды Дмитрия прошли по кратчайшему маршруту 280 километров.
Однако в то время невозможно было обеспечить быстрой концентрации контингентов в центре государственного объединения, и Москва в этом отношении не являлась исключением. Начнем с того, что система оповещения вассалов не выходила за рамки фельдъегерской связи. Обычно великий князь обращался с призывом собираться в поход к ограниченному кругу «бояр больших», те, в свою очередь, созывали подчиненных им «просто бояр», «бояр меньших», «детей боярских». Если князь Дмитрий оповестил «больших бояр» в середине июля, то собралось войско примерно 25–28 июля. Еще дней десять ушло на организацию и доукомплектование, и в район сражения оно стало выдвигаться 4–5 августа. Учитывая среднюю скорость продвижения войск, великий князь просто не имел времени созвать владельцев уделов, расположенных на расстоянии более 200 километров от столицы.
Общая площадь княжеств, где был услышан призыв из Москвы, составляла около 60 тысяч квадратных километров, а проживало на этой территории до 400 000 человек. По современным нормативам, мобилизационные возможности промышленно развитого государства – не выше 3 процентов всего населения, вряд ли в XIV веке они были больше…
Хотя в распоряжении Дмитрия Ивановича имелось сравнительно небольшое войско, оно было отлично обучено и прекрасно вооружено. Никаких ополченцев с рогатинами и кольями в его рядах не было – ведь великий князь, сражавшийся в самой гуще боя в доспехах простого ратника, отделался лишь ушибами – пример, достаточно ярко характеризующий качества русских массовых средств защиты.
Так какой же ценой досталась нашим предкам победа на поле Куликовом? В самом ли деле прав летописец, утверждавший, что там осталось почти девять десятых московской рати? Впрочем, автор и переписчики «Задонщины» на этот вопрос отвечают достаточно точно: «А нету с нами 553 боярина и князя, всего посечено от безбожного Мамая полтретья ста тысяч да еще и три тысячи». Даже приняв за основу легендарные 300 тысяч, делаем логическое заключение: войско Дмитрия Донского, наголову разгромив намного превосходящего его противника, лишилось всего-навсего 6 процентов первоначального состава!
Но ведь на самом деле русских было гораздо меньше! Кстати говоря, возможно, в этом и кроется разгадка старой тайны, которая давно уже волнует историков, – почему на месте сражения нет массовых захоронений.
Таким образом, лишившись всего 6 процентов ратников, а это наверняка были бойцы Передового и Левой руки полков, воинство Дмитрия Ивановича представляло настолько грозную силу, что Ягайло благоразумно повернул в «родные пенаты».
В заключение остается сделать вывод, что действия князя Дмитрия 8 сентября 1380 года блестяще продемонстрировали «золотое» правило военного искусства: побеждать не числом, а умением!
С тех пор, как в конце XII века султан Саладин отнял у крестоносцев Иерусалим, лучшие рыцари Европы пытались вернуть утраченную святыню. Однако все их старания были бесплодны. На пути к Святому граду погиб германский король Фридрих Барбаросса. Не добился победы и английский король Ричард Львиное Сердце. Казалось, дело крестоносцев потерпело полную неудачу. Все благоволило магометанам. Как вдруг разнесся слух, что из неведомой дали Востока на помощь европейцам идут монгольские полки. Говорили, что они – христиане, спешащие разбить ненавистных магометан.
Но в Европе радовались напрасно. К ней двигались «дьяволы, вырвавшиеся из преисподней». С того времени европейцы прозвали незваных гостей «сынами ада». Первым повел «тартарское» войско на запад грозный полководец Чингисхан. Если история завоевания Киевской Руси нам известна, то другие европейские походы монголов, например, разгром Венгрии и Польши, остались в тени пожаров Рязани и Киева.
В день Вербного воскресенья 1241 года у стен польского города Кракова объявился Дьявол. Горожане уже готовились праздновать Пасху, как вдруг заныла труба. Смысл ее зова был понятен любому. На город надвигалось бедствие. Монголы! Сигнал разом оборвался – из горла трубача торчала стрела… Страшную память оставили по себе монголы, подобно смерчу ворвавшиеся в город в тот праздничный день. Они и потом не оставляли Краков в покое. Еще трижды, в 1242,1259 и 1287 годах, они выжигали его.
Поражало не только их внезапное появление, но и их облик, их странный язык. Их слава опережала бег их конницы. Их считали непобедимыми. Всякое сопротивление им было бессмысленно. Они казались демонами, выбравшимися из преисподней. Само их имя – а их часто звали «татарами» по названию монгольского племени, населявшего Центральную Сибирь – подсказывало их происхождение. Средневековые хронисты переиначили их имя в «тартары». Так им мнилось вернее, ведь древние греки именовали царство мертвых – Тартар. Вот откуда пришла эта непобедимая рать!
Впрочем, не только суеверия и страх мешали европейцам оказывать сопротивление монголам. В то время монгольское войско было, пожалуй, самым боеспособным в мире. В XIII веке европейские армии были составлены из конных рыцарей, облаченных в тяжелые доспехи, а также пеших пехотинцев – простых горожан и крестьян. Рыцари были людьми знатными; лук они считали оружием простолюдинов и сражались мечами. Поэтому в Европе любая битва распадалась на множество поединков. Рыцари обеих армий, разбившись на пары, сражались друг с другом.
В битве с монголами – «стенка на стенку» – смешно было говорить о тактике, о военном искусстве. Пусть подобный принцип ведения войны был разумен в Европе, при встрече с монгольской армией он оказывался бессмысленным. Навстречу рыцарям спешила не разрозненная рать азиатов – нет, на них катилась машина, все части которой были ладно пригнаны друг к другу. Монгольская орда сметала фигурки рыцарей, как лава вулкана – отдельные деревца. Они бились о накатившую на них махину – и падали замертво. Часто они не успевали даже сразиться с кем-то из монголов один на один – они умирали под градом стрел или пытались бежать, стрелами настигаемые.
Этот «презренный лук», отвергнутый рыцарями, играл важнейшую роль в тактике монголов. Большая часть их конников даже не носила доспехов, кроме шлема. Эти воины не думали о ратных единоборствах. Не сближаясь с противником, они расстреливали его из луков, и меткость их стрельбы на полном скаку была поразительной. В бою они использовали стрелы разного типа. Для рыцарей они готовили стрелы с гибкими стальными наконечниками, которые пробивали любую броню. Часть стрел была просверлена, поэтому в полете они испускали такой громкий свист, что часто не выдерживали нервы не только у вражеских коней, но и у противника. Копье, аркан, меч дополняли вооружение монголов, но применялись они лишь в том случае, когда перевес над противником был явно ощутим и победа неизбежна.
Обычно монголы во весь опор мчались на противника, осыпая его градом стрел. Когда противник оказывался слишком близко, они внезапно имитировали отступление, причем, повернувшись вполоборота, так же метко стреляли, не давая врагам двинуться с места. Потом, дав коням отдохнуть, они снова бросались в атаку. И опять сыпались стрелы. Практически это была «артподготовка», после которой мог дрогнуть даже самый стойкий противник. Как только последний обращался в бегство, в бой по команде шла тяжелая кавалерия. Конники в кожаных доспехах добивали пиками смятенных солдат врага, мчавшихся уже наобум.
Перед изощренной тактикой монголов была бессильна любая толпа рыцарей, не терпевшая строгого управления. Вдобавок монголы были не только блестящими бойцами, но и отменно вели психологическую войну. Их жестокость стала притчей во языцех, но она была вовсе не самоцелью. Вырезав население одного города, решившего дать бой, монголы могли надеяться, что впредь десятки городов им покорятся без боя. С таких городов, по словам Л.Н. Гумилева, монголы «взимали умеренную контрибуцию лошадьми для ремонта кавалерии и съестными припасами для ратников». Своих гарнизонов монголы нигде не оставляли, поэтому «подчинение» носило чисто символический характер; после ухода монгольского войска жители возвращались домой и все шло по-старому.
Завоевав Китай, Хорезм и Причерноморье, к 1227 году монгольский правитель Чингисхан стал подлинным «властителем мира»: никогда еще в истории не существовало такой протяженной империи, как его. Тем не менее Чингисхан крепко держал власть в своих руках. Если бы так же цепко он держал поводья! Он упал с лошади и разбился насмерть. Его честолюбивым планам был положен конец.
Чтобы избежать смуты в стране, которая могла разразиться после его смерти, Чингисхан заранее позаботился о будущем устройстве своей державы. Он поделил ее на четыре ханства, которыми должны были править наследники. Самым важным, со стратегической точки зрения, было западное ханство, раскинувшееся на половецких землях. Им стал править внук Чингисхана – хан Батый (Бату). Впоследствии оно получило название «Золотая Орда».
Именно отсюда, из поволжских степей, монголы стали грозить Европе. Поначалу на их появление мало кто обратил внимание, их не считали достойным противником. Тем временем монгольские лазутчики тщательно выведывали все о Европе и Руси. Их интересовала политика отдельных княжеств и государств, их экономика, условия жизни в этих странах. Готовясь к войне, вожди монголов досконально разузнали все о своих противниках, которые их не ждали…
С 1234 года в течение двух лет планировался поход на запад. Новый великий хан Угэдэй направил туда стопятидесятитысячную армию (по другим данным, монгольская армия насчитывала 30–40 тысяч человек, самое большее 50 тысяч). Во главе ее стоял Батый, но на самом деле ей командовал один из лучших военачальников Монгольской державы, Субэдэй. Еще недавно, в 1232—1234 годах, он одерживал победу за победой в Китае. Теперь так же тщательно готовился разгромить череду слабых, недружных княжеств – осколки могучей Киевской Руси.
Первой жертвой монголов стала Волжская Булгария, расположенная на перекрестье торговых путей, что связывали Среднюю Азию, Восточную Европу и Скандинавию. Отсюда, с берегов Волги, монголы готовились покорять русские города, надеясь найти там богатую добычу.
Шел тридцать седьмой год XIII века. За четырнадцать лет до этого монголы уже сразились на степной реке Калка с русскими и половецкими войсками и разбили их наголову. Тогда монголы вернулись на родину. Русь получила передышку. Но теперь они уходить не собирались.
В канун новой войны на Руси проживало около пяти миллионов человек. По оценке российского историка С. Смирнова, страна могла выставить около ста тысяч профессиональных воинов и около полумиллиона ополченцев, что было в несколько раз больше монгольской армии. Однако постоянные междоусобицы мешали собрать единую армию. Так и случилось, что каждое из княжеств воевало и гибло в одиночку.
Поражение на Калке не объединило русских князей и даже не насторожило их. Привыкшие побивать кочевников – что печенегов, что половцев, – они не интересовались неведомыми монголами, не пытались разузнать их планы, понять образ их мыслей. Только этим можно объяснить, например, гибель Рязанского княжества.
Батый знал, что рязанские князья не воевали на Калке, и не собирался с ними сражаться. Подойдя к Рязани, он известил князей, что намерен получить пищу и лошадей для дальнейшего похода. Впоследствии так и было: города Северо-Восточной Руси избегали штурма, снабжая монголов провиантом. Однако рязанские князья, как отмечал Л. Гумилев, «не удосужившись узнать, с кем имеют дело», гордо ответили: «Убьете нас – все будет ваше».
На что же рассчитывали русские князья в ожидании войны? На мощные стены городов, которые не одолеть кочевникам? Или на Волгу – этот огромный естественный ров, заполненный водой, который не одолеть кочевникам. Знали бы они, что монголы, вооруженные китайскими штурмовыми орудиями, брали любые крепости! Они обстреливали вражеский город из баллист и катапульт, закидывали его горящими стрелами, вызывая многочисленные пожары, строили осадные башни и пробивали в стенах бреши. Гарнизоны непокорных крепостей и их мирное население всегда поголовно истреблялись. Упорство непокорных горожан было безнадежным и обрекало всех на смерть.
А Волга… в декабре 1237 года она замерзла. И по льду застучали копыта конницы. То клацала сама смерть. 21 декабря пала Рязань, хотя у ее стен полегло немало монгольских воинов. Затем, в течение зимы, пали Суздаль, Ростов, Ярославль, Москва. На осаду русских городов монголы тратили в среднем от трех дней до недели. Зимняя кампания 1237—1238 годов завершилась 4 марта сражением на речке Сить, где армия великого князя владимирского Юрия Всеволодовича была разгромлена, а сам он погиб.
Монголы поспешили на север. Торжок, стоящий у них на пути, продержался две недели и был взят только 23 марта. Дальше, за лесами и болотами, их ждал «Господин Великий Новгород» – один из самых богатых городов Руси и один из европейских центров торговли того времени. Новгород был членом Ганзейского союза, объединявшего портовые города на побережье Балтийского и Северного морей.
Но тут карты монголов спутала погода, а точнее, непогода. Они не успели до весны подойти к Новгороду, а вскоре началась распутица. Только она и спасла купеческую столицу. По лесной, заболоченной Руси монголы могли передвигаться лишь зимой – по замерзшим рекам. Теперь же их лошади тонули в растаявших болотах. Дороги не было. Оттуда Батый двинулся дальше, но, не дойдя до Новгорода, повернул на юг и пошел на Козельск. Поворот от Новгорода принято объяснять весенними паводками, но существует и другое объяснение – вероятно, поход не укладывался в запланированные сроки.
Повернув войска назад, Батый был задержан на семь недель под Козельском, жители которого оказали захватчикам сильное сопротивление. После захвата Козельск был прозван татарами «злым» городом, а его оборона стала символом сопротивления монголо-татарскому нашествию.
К лету 1238 года монголы вернулись на Нижнюю Волгу. Здесь, на степных просторах, их армия отдохнула от тягот зимней кампании.
В следующие два года монголы разорили Южную Русь, разрушили и сожгли Киев, взяли Чернигов, завоевали Галицкую Русь. Война велась опять же зимой, поэтому великие украинские реки не мешали быстрой переброске войск.
Все эти годы, пока неведомая пришлая армия планомерно расправлялась с самым крупным европейским государством, в другой части Европы – на западе – царило удивительное благодушие. Там тоже рассчитывали на мощные стены городов, верили в легкую победу над нехристями. А пока папа римский враждовал с императором германским, никто из королей не заключал военного союза, не готовился к войне с монголами.
Когда в Польше перебили монгольских послов, в страну молниеносно ворвалась монгольская армия. Почти мгновенно польские войска были сметены. Во всей Польше поднялась невиданная паника. Волны беженцев в ужасе катились на запад. Город за городом захватывался, разорялся, сжигался. Впереди монгольских колонн летела молва, твердившая о «сотнях тысяч врагов», идущих на Европу. Воистину: у страха глаза велики. Вот только воевать с монголами было и впрямь страшно. Рыцарей ждали неудачи.
Навстречу неприятелю собралась армия из немецких и польских рыцарей числом до сорока тысяч. Она ждала монголов близ города Легницы. Туда же из Богемии шло еще одно войско. Его вел король Венцеслав, и с ним было 50 000 солдат. Им оставалось пробыть в пути всего два дня. Но тут, обогнав их, передовой монгольский отряд, – а в нем было около 20 000 человек, – вышел к Легнице.
9 апреля 1241 года начался бой. Наступая, монголы кричали на польском языке: «Спасайся! Спасайся!» Эта знакомая команда привела в замешательство «международные силы быстрого реагирования» XIII века. Европейцы растерялись и были разбиты наголову. Уцелевшие бежали на запад. Монголы не стали их преследовать. У них имелись другие планы.
Их главной целью были венгерские степи. Большая часть монгольских сил – три отдельные армии – наступали на Венгрию. Они шли с разных сторон: через Трансильванию, долину Дуная, Центральные Карпаты. Под стенами столицы Венгрии, Буды, они должны были встретиться. Отряд, лютовавший в Польше, обязан был всего лишь «обезопасить тылы» и защитить будущие владения монголов в Венгрии от неожиданного нападения с севера.
В ожидании монголов венгерский король Бела IV собрал почти стотысячную армию. Когда же передовые отряды врага появились, венгры перешли в наступление. И поначалу монголы, видимо, дрогнули. После нескольких дней осторожного преследования Бела IV настиг их у реки Шайо. Пока ему по-прежнему везло. Он без труда отбил у монголов мост через реку и даже начал переправлять войска на другой ее берег, готовясь продолжать поход. На ночь он устроил укрепленный лагерь на том берегу реки, опасаясь случайных вылазок струсивших монголов.
Но и эта ночь прошла спокойно. А вот когда первые лучи солнца должны были воссиять и озарить день полной победы над врагами, раздался гром, страшнее которого никто не слышал, и все небо залилось огнем, а сверху на людей стали падать камни. Многие гибли, ничего не поняв; другие в ужасе бежали. Так хитрые монголы использовали баллисты, катапульты и китайские шутихи, чтобы ошеломить противника.
Под этот грохот основные части монголов форсировали реку Шайо и окружили лагерь, где оставались основные венгерские силы. Началось их истребление. Камни, стрелы и горящая нефть сыпались на венгров со всех сторон. Они отчаянно пытались выбраться из окружения, и когда в рядах монголов вдруг образовалась брешь, метнулись в нее. Спеша убежать с поля боя, они бросали доспехи и оружие. Наверное, им казалось, что самое страшное уже позади.
Но тут со всех сторон появилась монгольская конница и стала рубить беглецов. В течение нескольких часов погибло около 70 000 венгров. Королевство осталось без армии.
Продолжая разорять Венгрию, монголы дошли до Адриатического моря. Уже они готовились надолго осесть в венгерских степях; уже чеканили свою монету; уже мечтали о покорении соседних стран – Италии, Австрии, как в дело вмешалось, – любят говорить некоторые историки, – Божественное Провидение. Событие, случившееся за десять тысяч километров от Венгрии, переменило ход мировой истории.
Событие это случилось 11 декабря 1241 года далеко на востоке.
Умер великий хан Угэдэй. Его наследником мог стать его сын Гуюк, давний враг Батыя. Несколько лет назад тот едва не оттаскал Батыя за волосы после ссоры. Теперь ничто не сдерживало взаимную ненависть двух братьев.
Удивительно, но военная кампания кончилась. От стен Венеции и Вены монгольская армия двинулась назад, на восток. Она прекратила завоевания и стала готовиться к гражданской войне. Лишь ценой долгих переговоров удалось сохранить мир в державе.
Четыре года в монгольской столице, Каракоруме, длился курултай – народное собрание, на котором выбирали нового великого хана. Все это время монголы не вели войн с соседями. В конце концов великим ханом был избран в январе 1246 года Гуюк, ну а Батый получил во владение земли в Восточной Европе, им же и завоеванные.
Последний показал себя искусным государственным деятелем. После избрания Гуюка великим ханом судьба Батыя, казалось, была предрешена. Понимая безвыходность своего положения, он попытался заручиться поддержкой… на разоренной им Руси. Его политика последних лет облегчила ему выбор. Он давно отказался от новых нападений на русские города; он не стал оставлять в городах монгольские гарнизоны, а лишь держал при дворах князей своих слуг – баскаков, собиравших дань. Русские князья сохранили власть над своими землями и лишь обязаны были приезжать в столицу Батыя, чтобы присягать ему на верность. Вопреки популярным заблуждениям, Русь в 1241—1380 годах вовсе не была колонией монгольских ханов в полном смысле этого слова. Она уплачивала монгольскому хану определенные денежные суммы.
Батый заключил союз с Александром Невским, лучшим полководцем Руси и великим князем в Новгороде. Сын Батыя, Сартак, принял христианство. Дипломатические усилия Батыя, его хитрость и решительность, помогли ему в итоге выиграть безнадежную схватку со своим родственником.
Через два года, когда армии Батыя и Гуюка уже готовились к войне друг с другом, великий хан Гуюк умер. Вероятно, его отравили сторонники Батыя. И теперь тот мог спокойно царить в своих владениях.
В те времена на берегу Волги, неподалеку от современной Астрахани, раскинулся город Сарай-Бату, столица государства Батыя – Золотой Орды. Его держава объединила Волжскую Булгарию, половецкие степи, Крым и Западную Сибирь. Власть Батыя простиралась на всей территории от нижнего Дуная до нижней Оби, от Иртыша до Невы, от Черного и Каспийского морей до Белого моря.
После смерти Батыя в 1255 году к власти перешел его брат, Берке. Он подтвердил все права Александра Невского, предвидя, что скоро другие наследники Чингисхана перессорятся между собой и русская помощь будет ему очень нужна. Кроме того, Берке перенес столицу на север, к современному Волгограду, в город Сарай-Берке. И вскоре тот стал центром караванной торговли. Сарай-Берке быстро разросся, превратившись в крупнейший город Европы, в котором проживало более полумиллиона человек. В средние века с ним мог сравниться лишь Константинополь. Даже в знаменитой Флоренции в эпоху Данте и Петрарки проживало чуть более ста тысяч человек.
Теперь на всех границах Золотой Орды воцарилось спокойствие. Наступил Pax Mongolica, «монгольский мир», распространившийся на всю Восточно-Европейскую равнину, Западную Сибирь, а вскоре и на Китай. После веков междоусобиц на территории, лежавшей вдоль Великого Шелкового пути, возникла единая держава – можно назвать ее «Азией без границ» – от Карпат до Кореи.
Это событие решительно повлияло на развитие Европы. Теперь ее купцы могли без опаски торговать с самыми отдаленными районами Евразийского континента. Вплоть до Пекина путь для них был открыт. Особенно преуспели в этой торговле венецианцы. Оживление торговли привело к быстрому экономическому подъему в странах Европы. Из азиатских государств к ним постоянно притекали товары и новая информация.
Поначалу сведения о том, как живут люди в странах Востока, казались европейцам «пустыми россказнями», «сказками». Самый яркий пример тому – история купца Марко Поло, которому сперва не поверили после его возвращения из Китая.
После нескольких десятилетий «монгольского мира» Европа переживает настоящее экономическое и культурное Возрождение. Особенно выигрывает от Pax Mongolica Италия – страна крупных портовых городов, наперебой спешивших торговать с Востоком. На побережье Крыма появляются колонии итальянских купцов – перевалочные пункты международной торговли того времени. Между Генуей и Венецией, а также Константинополем, оправившимся от разгрома его крестоносцами, даже разгорается настоящая торговая война.
Но именно эта неоглядная мирная даль и погубила Золотую Орду. По тем же дорогам, где недавно двигались караваны купцов, теперь спешила «черная смерть». Незримая гостья с косой втихомолку прибивалась то к одной группе купцов, то к другой. Ночевала на постоялых дворах. Осматривалась на многолюдных базарах. И всюду сеяла семена заразы, а в следующие дни собирала свой урожай – скашивала одну за другой человеческие жизни.
По всем дорогам Золотой Орды в сторону Европы веяло чумой. Идиллический мир «Азии без границ» был погублен не войной, а невиданным прежде мором. Известно, что в Европе всего за пять лет, с 1347 по 1352 год, вымерло около трети населения, в том числе большая часть жителей Южной Италии и три четверти населения Германии.
Значительно сократилось и население Золотой Орды, хотя точных цифр мы не знаем. Зато известно, что после «Великой чумы» в Золотой Орде наступило смутное время. Она практически распадалась на отдельные области. С 1357 по 1380 год на престоле Орды перебывало более 25 ханов. От нее отделились Хорезм, Приднепровье, Астрахань. В Малой Азии и на Балканском полуострове стали хозяйничать турки-османы, перекрывшие путь через черноморские проливы и значительно осложнившие мировую торговлю.
Очередной узурпатор, Мамай, даже не принадлежавший к роду Чингизидов, был разгромлен в Куликовской битве.
Последовавшее исчезновение Золотой Орды было стремительным. В 1395 году правитель Самарканда Тимур (Тамерлан) разбил монгольского хана Тохтамыша, вторгся в Поволжье и разрушил ордынские города, в том числе и столицу Сарай-Берке. К этому времени монголы были уже изгнаны и из Китая, где к власти пришла национальная династия Мин.
Так исчезала с земли монгольская сверхдержава. Золотая Орда распалась на множество мелких ханств, большая часть которых была поочередно завоевана великими князьями и царями Москвы в XV–XVI веках. С падением Казанского и Астраханского ханств при Иване Грозном европейская часть истории монголов фактически прекратилась. С того времени судьба Монголии – это судьба небольшой страны, лежащей в степных и пустынных районах к югу от озера Байкал, никогда больше не игравшей сколько-нибудь заметной роли в мировой истории.
С древнейших времен человек стремился отыскать средство, с помощью которого мог бы уверенно поражать цель – на охоте или в бою – с дальнего расстояния. Сначала это был камень, который, так же как и копье, доставлялся к цели мускульной энергией человека Расстояние было небольшим, и человек продолжал совершенствовать свое оружие. Появился лук, а затем и арбалет. Эти два образца метательного оружия в течение столетий были доведены до совершенства, и казалось, что альтернативы им нет.
Вообще считается, что лук был изобретен более 10 тысяч лет назад и наиболее широкое применение приобрел в XI веке. На протяжении 500 лет, пока не появилось огнестрельное оружие, в целях защиты использовались преимущественно арбалеты, которые были грозным боевым оружием. Арбалет использовали в основном для защиты различных объектов, например замков и кораблей. Кроме того, он сыграл значительную роль в познании свойств различных материалов и законов движения в воздушной среде. К изучению принципов, лежащих в основе стрельбы из арбалета, не раз обращался великий Леонардо да Винчи.
Мастера, изготовлявшие луки, арбалеты и стрелы, не знали математики и законов механики. Тем не менее проведенные в Университете Пардю испытания образцов старых стрел показали, что этим умельцам удалось достичь высоких аэродинамических качеств.
С виду арбалет не кажется сложным. Его дуга, как правило, укреплялась впереди, поперек деревянного или металлического станка – ложа. Специальное приспособление удерживало натянутую до отказа тетиву и отпускало ее. Направление полета короткой арбалетной стрелы задавалось либо желобом, вырезанным наверху ложа, в который закладывалась стрела, либо двумя упорами, закреплявшими ее спереди и сзади. Если дуга была очень упругой, то для ее натягивания на ложе устанавливалось специальное устройство; иногда оно было съемным и его носили вместе с арбалетом.
Когда арбалеты только появились, далеко не все их приняли, предпочитая надежный лук. Однако конструкция арбалета имеет два преимущества по сравнению с обычным луком. Во-первых, арбалет дальше стреляет, и вооруженный им стрелок в поединке с лучником остается недосягаемым для противника. Во-вторых, конструкция ложа, прицела и спускового механизма во многом облегчала обращение с оружием; оно не требовало от стрелка особой подготовки. Зацепные зубья, которые удерживали и отпускали натянутую тетиву и стрелу, являлись одной из ранних попыток механизировать некоторые функции человеческой руки.
Единственное, в чем арбалет уступал луку, – это в скорости стрельбы. Поэтому использовать его в качестве боевого оружия можно было только при наличии щита, за которым воин укрывался во время перезарядки. Именно по этой причине арбалет в основном был распространенным видом вооружения крепостных гарнизонов, осадных отрядов и судовых команд.
Еще один нюанс: арбалет был изобретен задолго до того, как получил широкое распространение. Относительно изобретения этого оружия существуют две версии. По одной считается, что впервые арбалет появился в Греции, по другой – в Китае. Примерно в 400 году до н.э. греки изобрели метательную машину, катапульту, для метания камней и стрел. Ее появление объяснялось стремлением создать оружие более мощное, чем лук. Первоначально некоторые катапульты, по принципу действия напоминающие арбалет, по-видимому, не превосходили его по размерам.
В пользу версии о происхождении арбалета в Китае говорят археологические находки спусковых механизмов из бронзы, датируемые 200 годом до н.э. Хотя факты, свидетельствующие о первом появлении арбалета в Греции, являются более ранними, письменные китайские источники упоминают об использовании этого оружия еще в сражениях в 341 году до н.э. Согласно другим данным, достоверность которых установить сложнее, арбалет был известен в Китае еще на одно столетие раньше.
Археологические находки говорят о том, что арбалет в Европе применялся на протяжении всего периода от античной эпохи до XI–XVI веков, когда он стал наиболее распространенным.
Можно предположить, что повсеместному его использованию до XI века препятствовали два обстоятельства. Одно из них заключается в том, что вооружение войска арбалетами обходилось значительно дороже, чем луками. Другая причина – малое количество замков в тот период. Исторически важную роль замки стали играть лишь после завоевания Англии нормандцами, происшедшего в 1066 году.
С повышением роли замков арбалет стал незаменимым оружием, используемым в феодальных распрях, которые не обходились без яростных схваток. Нормандцы осуществляли власть на завоеванных территориях с помощью небольших тяжеловооруженных военных отрядов. Замки служили им для укрытия от местных жителей и отражения нападений других вооруженных отрядов. Дальность стрельбы из арбалета способствовала надежной защите этих убежищ.
В течение столетий после появления первых арбалетов неоднократно предпринимались попытки усовершенствовать это оружие. Один из способов, возможно, был заимствован у арабов. Арабские ручные луки относились к тому типу, который назывался составным, или сложным. Их конструкция полностью соответствует этому названию, поскольку они изготовлялись из различных материалов. Составной лук обладает явными преимуществами по сравнению с луком, сделанным из одного куска дерева, поскольку последний имеет ограниченную упругость, определяемую природными свойствами материала. Когда лучник натягивает тетиву, дуга лука с внешней (от лучника) стороны испытывает натяжение, а с внутренней – сжатие. При чрезмерном натяжении древесные волокна дуги начинают деформироваться и на внутренней ее стороне появляются постоянные «морщины». Обычно лук держали в согнутом состоянии, и превышение некоторого предельного натяжения могло вызвать его поломку.
В составном луке к внешней поверхности дуги крепится материал, способный выносить большее натяжение, чем дерево. Этот дополнительный слой принимает на себя нагрузку и уменьшает деформацию древесных волокон. Чаще всего в качестве такого материала использовали сухожилия животных. О необычайно высокой осведомленности лучных дел мастеров о свойствах различных материалов можно судить и по тому, какие клеи они использовали при изготовлении луков. Самым лучшим считался клей, приготовленный из нёба волжского осетра. Разнообразие необычных материалов, применявшихся в лучном деле, говорит о том, что многие конструктивные решения достигались опытным путем.
Арбалеты с составными дугами были распространены в средние века, включая эпоху Возрождения. Они были легче арбалетов со стальной дугой, которые начали изготовлять в начале XV века. При одинаковом натяжении тетивы они стреляли дальше и были более надежными.
Появление стальной дуги в средние века было зенитом в развитии конструкции арбалета. По своим параметрам он мог бы уступить только арбалету, изготовленному из стеклопластика и других современных материалов. Стальные дуги обладали такой гибкостью, какую прежде не мог обеспечить ни один из органических материалов. Спортсмен викторианской эпохи Ральф Пейне-Гэллви, написавший трактат об арбалете, провел испытания большого военного арбалета, натяжение тетивы которого равнялось 550 кг, посылавшего 85-граммовую стрелу на расстояние 420 метров.
Более мощные арбалеты требовали надежных спусковых механизмов. Следует отметить, что спусковые механизмы, использовавшиеся европейцами и обычно состоявшие из поворачивающегося зуба и простого рычажного спуска, уступали китайским, которые имели промежуточный рычажок, позволявший производить выстрел коротким и легким нажатием на спусковой рычаг. В начале XVI века в Германии начали использовать многорычажные спусковые механизмы более совершенной конструкции. Интересно, что несколько раньше Леонардо да Винчи придумал такую же конструкцию спускового механизма и расчетным путем доказал ее преимущества.
Что касается стрелы, то ее конструкция настолько хорошо соответствовала имеющимся в то время материалам, что ее геометрия не совершенствовалась на протяжении того периода, пока лук считался основным оружием.
Часто в мирное время на территории замков размещались гарнизоны, состоящие в основном из стрелков, вооруженных арбалетами. На хорошо защищенных аванпостах, таких, как английский порт Кале, расположенный на северном побережье Франции, в запасе находилось 53 000 арбалетных стрел. Владельцы этих замков обычно закупали стрелы большими партиями – по 10–20 тысяч штук. Подсчитано, что за 70 лет – с 1223 по 1293 год – одна семья на территории Англии изготовила 1 миллион арбалетных стрел.
Несмотря на новое слово арбалета в дистанционной стрельбе, многие так и не выпустили луки из своих рук. Одним из сотен примеров противостояния лука и арбалета, причем не в пользу последнего, является битва при Креси, происшедшая в августе 1346 года. Стоит рассмотреть ее подробнее.
Начало Столетней войны между Англией и Францией (1337—1453) за Гиень, Нормандию, Анжу и Фландрию было успешным для англичан и предвещало им скорую победу. В июне 1340 года они выиграли морской бой при Слейсе, завоевав господство на море. Однако на суше их преследовали неудачи – не удавалось взять крепость Турне. Английский король Эдуард III вынужден был снять осаду крепости и заключить с неприятелем хрупкое перемирие.
Стремясь переломить ход событий в свою пользу, английское правительство вскоре возобновило военные действия. В 1346 году англичане высадили войска в трех пунктах: во Фландрии, в Бретани и в Гиени. На юге им удалось овладеть почти всеми замками. В июле 1346 года у мыса Ла-Гог в Нормандии высадилось 32 тысячи воинов (4000 всадников и 28 000 пехотинцев, в том числе 10 000 английских лучников, 12 000 уэльсской и 6000 ирландской пехоты) под командованием самого короля. Нормандия подверглась опустошению. В ответ французский король Филипп VI направил свои главные силы против Эдуарда III. Всего У французов было 10 000 конницы и 40 000 пехотинцев. Уничтожив мосты через реки Сена и Сомма, Филипп заставил англичан двинуться в обход.
Эдуард III форсировал Сену и Сомму, вышел севернее Аббевиля, где У Креси, селения в северной Франции, решил дать преследовавшим его французам оборонительный бой. Англичане заняли позицию на продолговатой высоте, которая имела пологий скат в сторону противника. Крутой обрыв и густой лес надежно обеспечивали их правый фланг. Для обхода левого фланга войску под командованием короля Филиппа VI потребовалось бы осуществить фланговый марш, что было совершенно невыполнимо для французских рыцарей, вынужденных вступать в бой с марша.
Английский король приказал своим рыцарям спешиться и отправить лошадей за холм, где находился обоз. Предполагалось, что спешенные рыцари станут опорой лучников. Поэтому в боевом порядке рыцари стояли вперемежку с лучниками. Группы лучников построились в шахматном порядке в пять шеренг, так чтобы вторая шеренга могла стрелять в интервалы между стрелками первой шеренги. Третья, четвертая и пятая шеренги являлись фактически линиями поддержки первых двух шеренг. Описывая позицию англичан, военный историк Гейсман в «Кратком курсе истории военного искусства», изданном еще в 1907 году, отмечал, что она состояла из трех линий: «первая баталия боевой части принца Уэльсского, в составе фаланги из 800 рыцарей, 2000 лучников и 1000 уэльсских пехотинцев, развернулась впереди, имея за собой в виде резерва вторую баталию Нортгемптона и Аронделя, состоящую из 800 рыцарей и 1200 лучников. После занятия позиции стрелки, выдвинутые вперед и в стороны, вбили перед собой колья и оплели их веревками. Третья баталия под начальством самого Эдуарда III в составе 700 рыцарей и 2000 лучников образовала общий резерв. Всего у англичан было 8500—10 000 человек; сзади вагенбург или "парк", а в нем все лошади, так как вся кавалерия должна была сражаться в пешем строе».
В ночь на 26 августа 1346 года французы вышли в район Аббевиля, приблизившись примерно на 20 километров к расположению англичан. Общая же численность вряд ли намного превышала войско англичан, однако они превосходили противника числом рыцарей. Утром 26 августа, несмотря на сильный дождь, французское войско продолжало свой марш.
В 15 часов Филипп VI получил от разведчиков донесение, в котором сообщалось, что англичане находятся в боевом порядке у Креси и готовятся дать бой. Учитывая, что войско совершило длительный марш под дождем и сильно устало, французский король решил отложить атаку противника до следующего дня. Маршалы передали приказ: «знаменам остановиться», но ему последовали лишь головные части. Когда в походной колонне французского войска распространились слухи о том, что англичане готовы дать бой, задние ряды начали подталкивать шедших впереди рыцарей, которые по собственной инициативе продвигались вперед с намерением вступить в бой. Произошел беспорядок. Более того, сам же король Филипп VI, увидев англичан, потерял самообладание и приказал генуэзским арбалетчикам продвинуться вперед и начать бой, чтобы под их прикрытием развернуть рыцарскую конницу для атаки. Однако английские лучники превосходили арбалетчиков, тем более что у последних арбалеты отсырели под дождем. С большими потерями арбалетчики стали отступать. Филипп VI приказал их убивать, что внесло еще большее замешательство в ряды всего войска: рыцари принялись уничтожать свою же пехоту.
Вскоре французы построили боевой порядок, разделив свои войска на два крыла под начальством графов Алансонского и Фландрского. Группы французских рыцарей двинулись вперед через отступавших арбалетчиков, потоптав многих из них. На уставших лошадях, по грязному полю, да еще в гору, они наступали медленно, что создавало благоприятные условия для английских лучников. Если же кому-то из французов и удавалось добраться до неприятеля, то его закалывали спешенные английские рыцари. Стихийно начатый бой протекал очень неорганизованно. 15 или 16 разрозненных атак не сломили сопротивления англичан. Основной удар французов пришелся по правому флангу англичан. Именно здесь наступавшим удалось несколько продвинуться вперед. Но Эдуард III направил из центра 20 рыцарей для усиления правого фланга. Это позволило англичанам восстановить здесь положение и отразить атаки неприятеля.
Когда поражение французов стало очевидным, Филипп VI со свитой оставил свое беспорядочно отступавшее войско. Эдуард III запретил вести преследование разбитого противника, ибо спешенные рыцари не могли его осуществить и, кроме того, они были сильны лишь во взаимодействии с лучниками.
Таким образом, с начала и до конца бой со стороны англичан носил оборонительный характер. Они достигли успеха благодаря тому, что правильно использовали местность, спешили рыцарей и построили их вместе с пехотой, а также благодаря тому, что английские лучники отличались высокой боевой выучкой. Недисциплинированность, хаотическая беспорядочность ведения боя войском Филиппа VI ускорила его поражение. От полного уничтожения французов спасло только то, что англичане не преследовали их. Лишь на следующий день утром Эдуард III выслал на рекогносцировку свою конницу.
Событие знаменательно еще и тем, что основную силу англичан – 9000 солдат – впервые составляла наемная пехота, продемонстрировавшая бессилие конницы перед английскими лучниками. Французы потеряли убитыми 11 принцев, 80 баннеретов, 1200 рыцарей, 4000 прочих всадников, не считая пехоты, что превышало общую численность английских сил.
Конечно, и лук, и арбалет сослужили бесценную службу своим хозяевам, но примерно в середине XIII века в Европе становится известным дымный порох, и уже в начале XIV века, по данным рукописи оксфордской библиотеки, появляется огнестрельное оружие, со временем полностью заменившее и лук, и арбалет.
В XIV столетии турецкая Османская империя была сильной и имела многочисленную хорошо организованную армию, состоявшую в основном из конницы. В 1329 году у турок появился пехотный корпус янычар, окончательно сформировавшийся в 1362 году.
Утвердившись в Европе и пользуясь непрекращающимися внутренними смутами в Византии, турки продолжили свои завоевания на Балканском полуострове. В 1352 году османы нанесли поражение отрядам греков, сербов и болгар, сражавшихся на стороне византийского императора. В том же году турки переправились через Дарданеллы и взяли крепость Цимпе, а в 1354 году захватили Галлипольский полуостров. Затем турки проникли в Восточную Фракию, ставшую опорной базой их наступления на Балканский полуостров. Феодальные же правители балканских государств, сражаясь с турецкими войсками в одиночку, постоянно предавали друг друга, а иногда прибегали к помощи самих же турок для борьбы с соседями, способствуя тем самым реализации стратегических османских интересов.
Турецкий султан Мурад I после завоевания целого ряда укрепленных городов в ближайших окрестностях Константинополя овладел такими большими городами, как Филиппополь (ныне Пловдив) и Адрианополь (Эдирне). В последний Мурад I даже перенес столицу турецкого государства.
Завоевание Адрианополя и Филиппополя неизбежно поставило Мурада I лицом к лицу с Сербией и Болгарией, которые потеряли свою прежнюю силу благодаря внутренним раздорам. Решив не мешкать, Мурад I двинул свои силы на Сербию.
Несмотря на междоусобицу, из-за реальной опасности турецкого вторжения в Сербию и Боснию, властители этих земель все же стали проявлять стремление к сплочению. Так, сербский князь Лазарь Хребелянович, в 1370-е годы объединивший все северные и центральные сербские области, стремился к подчинению своей власти некоторых владетелей в собственных областях и к прекращению в сербских землях феодальной взаимной вражды. Но было слишком поздно и сил не хватало.
В 1382 году Мурад взял крепость Цателицу. Не имея достаточных сил для отпора, Лазарь был вынужден откупиться миром и принять на себя обязательство в случае войны давать султану 1000 своих воинов.
Очень скоро сложившаяся ситуация перестала устраивать обе стороны. Туркам хотелось большего. И в 1386 году Мурад I взял город Ниш. Сербы, в свою очередь еще надеясь разорвать оковы унизительного мира, в ответ на военные приготовления турок объявили о начале общего восстания.
В 1386 году сербский князь Лазарь нанес поражение турецким войскам у Плочника. Одновременно он усилил дипломатическую активность: были налажены отношения с Венгрией – сербский князь обязался доставлять ей дань. Удалось также получить военную помощь от боснийского владетеля Твартка, направившего в Сербию войско во главе с воеводой Влатко Вуковичем. Из сербских феодалов в коалиции приняли участие Вук Бранкович, владетель южных областей Сербии, и некоторые другие. Сербский князь также получил поддержку от владетелей Герцеговины и Албании.
Таким образом, в состав союзного войска входили сербы, боснийцы, албанцы, валахи, венгры, болгары и поляки. Его численность колебалась в пределах 15–20 тысяч человек. Слабой стороной войска союзников являлось все то же отсутствие внутреннего единства. Лазаря окружали раздор и измена. Интрига исходила от Вука Бранковича, мужа старшей дочери князя.
Решающее сражение с турками, превратившееся в общесербскую драму, произошло летом 1389 года близ города Приштина, в центре тогдашней Сербии, на Косовом поле – межгорной котловине, ныне находящейся на юге Сербии в ее современных границах.
Богатая и удобная для защиты от внешних вторжений земля Косово была населена еще несколько тысяч лет назад. С приходом в VI веке на Балканский полуостров славян районы Косово и соседней Македонии постепенно стали населяться славянскими племенами, а в XIII–XIV веках эти территории становятся центрами средневековой сербской государственности. Освободившееся в XII веке от византийской зависимости Сербское государство динамично развивалось по европейской феодальной модели. Однако приблизительно в то же время предводитель кочевого племени турок-огузов Осман создал небольшое, но агрессивное государственное образование в Анатолии. Вскоре, пользуясь ослаблением Византии и феодальной раздробленностью, терзавшей балканские государства, турки смогли подчинить себе всю Анатолию и большую часть Балканского полуострова, сокрушив молодые и старые государства, поработив многочисленные народы, основав могущественную Османскую империю. Местом одного из ключевых сражений в их овладении Балканами стало Косово поле.
Накануне битвы, 14 июня, в обоих станах, турецком и сербском, проводились военные советы. Многие турецкие военачальники предлагали прикрыть фронт верблюдами, чтобы их экзотическим видом привести в замешательство сербскую конницу. Однако Баязид, сын султана, возражал против применения этой мелочной хитрости: во-первых, это означало бы неверие в судьбу, до того благоволившую оружию Османов, а во-вторых, верблюды сами могли испугаться тяжелой сербской кавалерии и привести в расстройство основные силы. Султан согласился с сыном, мнение которого разделял великий визирь Али-паша.
На совете союзников сербов многие предлагали навязать неприятелю ночной бой. Однако возобладало мнение их оппонентов, находивших численность союзной армии достаточной, чтобы одержать победу в дневном сражении. После совета сербский князь устроил пир, во время которого снова выявились разногласия, взаимная неприязнь и обиды. Вук Бранкович продолжал свои интриги против Милоша Обилича, женатого на младшей княжеской дочери. Лазарь поддался наущениям Бранковича и дал знать другому зятю, что сомневается в его верности…
Итак, 15 июня 1389 года, в день святого Вита, в 6 часов утра сербское войско под руководством князя Лазаря вступило в бой с 27–30-тысячными силами турок, возглавляемыми султаном Мурадом I.
Вначале сербы потеснили турок и к 2 часам дня уже стали одолевать их, но затем стратегической инициативой прочно завладели турки. С сербской стороны правым крылом командовал тесть князя Лазаря Юг Богдан Вратко, левым – Вук Бранкович, в центре находился сам Лазарь. Со стороны турок на правом крыле был Евренос-Бег, на левом Якуб, младший сын султана Мурада; центром собирался командовать сам турецкий повелитель. Однако ко всеобщей неожиданности султан был смертельно ранен Милошем Обиличем, доказавшим таким образом свой патриотизм и личную преданность сербскому князю.
Милош пробрался в турецкий лагерь, притворился перешедшим на сторону турок и, будучи приведен в шатер Мурада I и получив разрешение поцеловать его ногу, бросился на султана и ударом отравленного кинжала убил его. Среди турок произошло замешательство, и они начали отступление.
Но командование основными силами турецкой армии вовремя принял на себя Баязид, приказавший из-за происшедшего казнить младшего брата Якуба.
Турки стремительно обрушились на левое крыло союзной армии. Вук Бранкович, ранее обвинявший свояка Милоша в измене, сам проявил малодушие и по существу изменил общему делу, отступив со своим отрядом за реку Ситница. За ним побежали боснийцы, атакованные конницей Баязида.
Далее Баязид напал на правое крыло сербов, где непоколебимо стоял Юг Богдан Вратко. Он мужественно сражался, но погиб в ожесточенной и кровавой схватке. После него, один за другим, командовать принимались все его девять сыновей. Они тоже героически сражались, и все девять пали в неравном бою.
Сам князь Лазарь также бился насмерть. Но фортуна к сербам была явно неблагосклонна. Когда он на некоторое время отъехал, чтобы сменить утомленного коня, войско, привыкшее видеть князя впереди, решив, что он убит, дрогнуло. Тщетные попытки Лазаря восстановить порядок ни к чему не привели. Неосторожно заехав вперед, он был окружен неприятелем, ранен и отведен к умиравшему Мураду, по приказу которого его казнили вместе с Милошем Обиличем.
Сербы, лишившись всех своих доблестных вождей, отчасти деморализованные изменой Бранковича, потерпели полное поражение.
В результате кровавой и ожесточенной битвы погибли предводители обоих войск и множество простых воинов. Победа, одержанная турками, стоила им огромных усилий и потерь, преемник Мурада Баязид был даже вынужден временно отступить. Смерть Мурада и убийство наследника престола вызвали в Османском государстве временные неурядицы. В дальнейшем Баязид I, прозванный Молниеносным, продолжал завоевательную политику своих предшественников.
Но результаты битвы для сербов также были плачевны: на пути турок к господству на Балканах уже никто не стоял. Баязид, сделавшись султаном после смерти отца, позже опустошил Сербию, а вдова Лазаря, Милица, принуждена была отдать ему в жены дочь Мильеву.
Жалкие остатки сербского государства, продолжавшие еще существовать в течение семидесяти лет, уже не являлись государством. С падением Сербии Косово, а вскоре после этого и вся Сербия, попали под чуждую по крови и вере власть. Тем не менее сербский народ продолжал сопротивляться, стараясь уже не победить, а просто выжить, сохраниться для грядущего освобождения.
В 1389 году Сербия полностью подчинилась Турции. В 1459 году страна была включена в состав Османской империи и таким образом попала под многовековой турецкий гнет, задержавший экономическое, политическое и культурное развитие сербского народа. Ни одно событие сербской истории не оставило такого глубокого скорбного следа, как поражение на Косовом поле.
Как известно, порох изобрели китайцы. И не только потому, что были развитой нацией, но и потому, что селитра в Китае лежала буквально на поверхности. Смешав ее в VI веке с серой и древесным углем, китайцы использовали порох для фейерверков, а в военном деле – в метательных бомбах. Позднее они стали употреблять и бамбуковые пушки, которых хватало на 1–2 выстрела.
В XIII веке порох на Ближний Восток привезли завоеватели – монголы. Оттуда порох, а вернее, идея пороха и огнестрельного оружия пришла в Европу. Почему артиллерия родилась именно у европейцев? Ответ простой: они имели традиционно развитую металлургию. Появившись впервые в Северной Италии в начале XIV века, огнестрельное оружие в 1340—1370-х годах распространяется по всей Европе.
Именно тогда оно появилось и на Руси, о чем говорят летописные источники. В 1376 году московско-нижегородское войско воеводы Боброк-Волынца, будущего героя Куликова поля, идет на волжских булгар. На поле боя их противник вывел верблюдов, надеясь, что эти звери напугают русских коней, а со стен города Булгара обороняющиеся пускали «громы». Но ни верблюды, ни «громы» русичей не испугали…
Около 1380 года на Москве «преже всех зделал снасть вогненного бою – ручницы и самопалы, и пищали железные и медные – немец именем Ян». Это оружие москвичи с успехом применили во время осады города Тохтамышем в 1382 году. Тохтамыш вошел в город только благодаря обману, пообещав не трогать жителей, за что последние горько поплатились. Войска Тохтамыша сожгли и ограбили Москву, уничтожив там 24 000 человек.
В дальнейшем первые образцы огнестрельного оружия, невзирая на назначение, были совершенно одинаковыми и представляли собой железные и медные кованые стволы, отличавшиеся только размерами. Это «ручница» длиной 30 сантиметров, массой 4–7 килограммов, орудие – «бомбарда», на Руси – «пушка», или «пускич» (от слова пускать), «тюфяк» (от иранского «тюфенг»). На Востоке это ружье, у нас – род орудия. И «пищали» («дудки») – как ручное оружие, так и длинноствольные орудия.
Тенденция развития ручного оружия – будь то пистолет, аркебуза, мушкет или пищаль – заключалась в удлинении ствола, улучшении пороха (с плохого качества «мякинного» пороха переходят на «зерненый», дающий лучшее сгорание). Затравочное отверстие переносилось на бок, для пороха делалась полка.
Обычно порох содержал около 60 процентов селитры и до 20 процентов серы и древесного угля, – хотя, в смысле соотношения частей, была масса вариантов. Принципиально важной, однако, была только селитра. Сера добавлялась для воспламенения, – сама она загоралась при очень низкой температуре, уголь представлял собой только горючее. Серы в порох иногда не клали вовсе, – это всего лишь означало, что запальное отверстие придется делать шире. Иногда серу не подмешивали в порох, а насыпали сразу на полку. Древесный уголь мог быть заменен молотым бурым углем, сушеными опилками, цветами васильков (синий порох), ватой (белый порох), нефтью (греческий огонь) и т. д. Все это, однако, делалось редко, так как древесный уголь был доступен, и мало было смысла заменять его чем-то другим. Так что порохом определенно следует считать любую смесь селитры (окислителя) с каким-то горючим. Первоначально порох (буквально – «пыль») представлял собой мелкий порошок, «мякоть», состоящую, кроме перечисленных ингредиентов, из всякого рода мусора. При выстреле не менее половины пороха вылетало из ствола несгоревшей.
Снарядом к ручному оружию служили иногда железная картечь или камни, но наиболее часто применялась круглая свинцовая пуля. Круглой она, конечно, являлась только сразу после изготовления, мягкий свинец деформировался при хранении, потом его плющили шомполом при заряжении, потом пуля деформировалась при выстреле, – в общем, вылетев из ствола, особо круглой она уже не являлась. Неправильная форма снаряда плохо сказывалась на точности стрельбы.
В XV веке в Европе изобрели фитильный, а затем колесцовый замки, а в Азии в этот же период был изобретен кремневый замок. В регулярных войсках появились аркебузы – оружие весом около трех килограммов, калибром 13–18 миллиметров и стволом длиной 30–50 калибров. Обычно 16 миллиметровая аркебуза выбрасывала 20 граммовую пулю с начальной скоростью около 300 м/с. Дальность прицельного огня составляла 20–25 метров, залпового – до 120 метров. Скорострельность в конце XV – начале XVI века не превышала одного выстрела за 3 минуты, но доспехи пробивались уже на 25 метров. Более тяжелые и мощные аркебузы уже использовались с сошкой, но их было крайне мало, – порох в виде мякоти совершенно не годился для быстрого заряжания длинных стволов, – час мушкетов еще не пробил. На Руси появились нарезные пищали – штуцеры. Позже развитие металлургии позволяет перейти к литью бронзовых и чугунных пушек.
В XV веке о массовости огнестрельного оружия говорить было еще рано. Этого не было нигде – ни в Европе, ни на Руси. Число воинов, вооруженных «огнестрелом», в самых передовых армиях не превышало 10 процентов. Дело здесь не только в его несовершенстве – попробуй постреляй фитильным ружьем с коня, а ведь конница была основным родом войск, – но и в пренебрежении огнестрельным оружием со стороны рыцарства. Для благородного господина, гордящегося своими доспехами и выучкой, было зазорно поразить противника издалека, не в открытом равном бою. И самому было обидно погибать от руки какого-нибудь низкого простолюдина, который тогда не только заговорить с ним не смел, а и глаза-то на него поднять. Посему рыцари зачастую отрубали руки и выкалывали глаза пленным аркебузирам, а пушкарей вешали на стволах орудий либо выстреливали ими из их же собственных пушек. Мартин Лютер даже объявил пушки и порох исчадием ада.
На Руси, где власть государя – «помазанника Божия» – всегда носила сакральный характер, было по-другому: «Как Великий князь-батюшка повелел, так тому и быть!» Развитие огнестрельного оружия сразу же пошло в массовом масштабе при поддержке государства, учредившего в 70-е годы XV века Пушечный двор в Москве, затем Пороховой двор, литейные и селитренные заводы, пороховые мельницы, рудники. Русская армия в XVI веке была самой оснащенной по артиллерии – тогда ее именовали «нарядом». Ее число измерялось сотнями и тысячами пушек, изумляя иностранцев. Англичанин Флетчер видел в конце XVI века в Кремле множество тяжелых, дальнобойных, богато изукрашенных пушек – «пищалей», имевших свои имена – «Лев», «Единорог»… Та же «Царь-пушка» – это было боевое, а не показушное оружие, способное стрелять дробью со станка или просто с земли. Мастер Андрей Чохов в XVI веке сделал «сороку», именуемую на Западе «орган», – многоствольную установку из сорока стволов. Этот «средневековый пулемет» давал большой сноп огня, но был очень сложен в заряжании. Серединой XVII века датированы стальная нарезная пищаль и бронзовая нарезная пушка, хранящиеся ныне в Артиллерийском музее в Санкт-Петербурге. Здесь русские были, несомненно, пионерами.
В сравнении с аркебузой русская пищаль была мощным оружием: при весе около 8 килограммов, она имела ствол калибром 18–20 миллиметров и длиной порядка 40 калибров. Заряд пороха закладывался основательный, так что доспехи пробивались на дистанции втрое большей, чем из аркебузы. Прицельных приспособлений, как и у большинства аркебуз, не имелось. Вероятно, залповый огонь мог вестись до 200 метров, однако, русские уставы предусматривали только стрельбу на расстояние не более 50 метров. К пищали, по причине ее большого веса, обязательно полагалась подпорка в виде бердыша. Русские пищали тысячами экспортировались в Иран, по поводу чего неоднократно протестовали турки. Заряжать пищаль пороховой мякотью было нелегко.
Естественно, что ручное огнестрельное оружие повысило роль пехоты. Уже в начале XVI века на войну из городов набирают пеших и конных пищальников, обязанных выступать со своим порохом, пулями, провиантом и лошадьми. Для горожан, не обученных бою и не имевших доспехов, пищаль – самое подходящее оружие. Один Псков, имевший до шести тысяч дворов, выставлял до тысячи пищальников! Но эти повинности разоряли города, что приводило к возмущениям. В 1550 году Иван Грозный своим указом учреждает постоянное стрелецкое войско, содержащееся на казенный счет. Это практически дата рождения русской регулярной армии.
Что касается конницы, то там «огненный бой» внедрялся медленно. На Серпуховском дворянском смотре 1556 года выступали около 500 прекрасно вооруженных доспешных всадников, и только какой-то распоследний боевой холоп был с пищалью – ему, бедняге, наверное, ничего другого не досталось. Конница, будучи по-прежнему главным родом войск, пренебрегала «оружием смердов».
С развитием огнестрельного оружия последовали и изменения в тактике. Самопал долго не мог составить конкуренцию луку только до изобретения замков – колесцового и кремнево-ударного, породивших седельный пистолет и карабин. В XVI веке в Европе появляются немецкие рейтары – конные «пистольеры», которые наголову громят блестящих французских рыцарей. Пистолеты находились у них в ольстрах, за поясом, а также еще пара в ботфортах. Они рядами подъезжали к противнику, стреляли и отъезжали назад за последний ряд перезаряжать оружие. Этот способ назывался «караколе», или «улитка». У пеших мушкетеров эта тактика стрельбы с уходом за строй называлась «лимакон». В бою их прикрывали от конницы ряды пикинеров – самый беззащитный род войск, потому что рейтары их расстреливали безнаказанно.
Примерно такой же тактики придерживались русские стрельцы. Но каждый стрелец носил с собой, кроме пищали или мушкета, еще и бердыш. Бердыши были разные: с лезвиями около 50–80 сантиметров, и с огромными, в полтора метра. В России пехотные пики появились только в «полках нового строя» в XVII веке. Зачастую русские сражались, поставив в круг обоз, а также в «гуляй-городах» – защитных сооружениях на колесах, предтечах танков. Были даже и «гулевые воеводы».
В конце XVI века в русском войске появляются конные «самопальники», а с 30-х годов XVII века – регулярные рейтары, которые, как отмечалось, «на бою крепче сотенных людей», то есть дворянского ополчения. Отныне служба в рейтарах становится почетной. Постепенно и в дворянскую конницу внедрили пистолеты…
Что из этого всего получилось – общеизвестно. Постоянно развивающееся огнестрельное оружие до сих пор является «средством индивидуальной защиты» номер один.
В военной истории проблема оценки потерь – прежде всего проблема оценки источников, в которых об этих потерях говорится. Что касается Средних веков, то до XIV века почти единственными источниками являются хроники. Лишь для позднего Средневековья становятся доступны более объективные канцелярские отчеты и, изредка, археологические данные. Например, сведения о датско-шведском сражении в 1361 году у Висбю были подтверждены обнаружением 1185 скелетов в ходе раскопок трех из пяти рвов, в которых были захоронены убитые.
Едва ли нужно доказывать, что в подавляющем большинстве случаев хроника не является объективным «канцелярским» документом, это скорее полухудожественное произведение. Отсюда появляются, например, десятки тысяч убитых сарацин или простолюдинов в некоторых западных хрониках. Рекордсменом по этой части считается описание битвы на реке Саладо в 1341 году, явившейся последней крупной попыткой вторжения африканских мавров в Испанию: 20 убитых рыцарей у христиан и 400 000 (!) – у мусульман.
Современные исследователи подчеркивают, что хотя и нельзя понимать буквально преувеличенные цифры «20 000», «100 000», «400 000» «крестоносных» хроник, – а убитых «язычников» вообще редко пересчитывали, – они имеют определенную смысловую нагрузку, поскольку передают масштаб и значимость сражения в понимании летописца и, главное, служат психологически точным свидетельством, что речь идет именно о важнейшем сражении против «неверных».
К сожалению, некоторые историки, справедливо критикуя явно завышенные цифры, не принимали в расчет другую сторону медали – в иной психологической ситуации «поэты»-летописцы могли быть столь же склонны к преуменьшению потерь, раз уж «объективность» в современном понимании им все равно была чужда. Ведь, если подумать, три убитых французских рыцаря из полутора тысяч после трехчасового ближнего рукопашного боя при Бувине в 1214 году ничуть не более правдоподобны, чем 100 000 убитых мусульман при Лас-Навас-де-Толоса.
В качестве эталона «бескровных битв» XII–XIII веков приводят такие, как при Таншбре (1106), когда с французской стороны был якобы убит всего один рыцарь, при Бренвиле (1119), когда из 900 участвовавших в бою рыцарей погибли всего три при 140 пленных, или при Линкольне (1217), когда у победителей погиб всего один рыцарь из 400, у побежденных – двое при 400 пленных (из 611).
Характерно высказывание летописца Ордерика Виталиса по поводу битвы при Бренвиле: «Я обнаружил, что там были убиты только трое, поскольку они были покрыты железом и взаимно щадили друг друга, как из страха божьего, так и по причине братства по оружию; они старались не убивать беглецов, а брать их в плен. Поистине, как христиане, эти рыцари не жаждали крови своих собратьев и радовались честной победе, предоставленной самим Богом…» Можно поверить, что в данных случаях потери были малы. Но являются ли такие сражения наиболее характерными для Средневековья? На самом деле это только одна их категория, значительная, но не преобладающая. В них участвовали рыцари одного и того же сословия, религии и национальности, которым, по большому счету, было не так уж важно, кто станет их верховным сюзереном – один претендент или другой, Капетинг или Плантагенет.
Впрочем, и в сражениях такого типа столь низкие потери возможны лишь в том случае, если противники сознательно щадили друг друга, избегая смертельных ударов и добивания, а в затруднительном положении – будучи ранены или выбиты из седла – легко сдавались в плен, вместо борьбы до конца. Рыцарский метод индивидуального ближнего рукопашного боя вполне допускает пощаду к противнику. Однако этот же метод может быть и исключительно кровавым – если противники намерены действовать не только в полную силу, но и беспощадно друг к другу. Ведь оторваться от агрессивного противника и спастись в ситуации ближнего боя крайне трудно.
Примером последнего являются взаимоистребительные крестоносно-мусульманские сражения на Ближнем Востоке и в Испании – они происходили в то же самое время и с участием тех же рыцарей, что бились при Бренвиле и Линкольне, но тут хронисты ведут счет потерь на тысячи, десятки и даже сотни тысяч (например, 4000 крестоносцев и явно преувеличенные 30 000 турок при Дорилее в 1097 году, 700 крестоносцев и 7000 сарацин при Арзуфе в 1191 году и тому подобное). Нередко они завершались поголовным истреблением побежденной армии, без различия сословного ранга.
Наконец, многие европейские сражения XII–XIII веков носят как бы промежуточный характер между «рыцарственными» и «смертельными», примыкая то к первому, то ко второму типу. Очевидно, это сражения, к которым примешивалось сильное национальное чувство и в которых активно участвовали пешие ополчения из простолюдинов. Таких сражений немного, но именно они наиболее крупные.
Вот пример такого рода – сражение при Мюре 12 сентября 1213 года, единственное крупное сражение Альбигойских войн. В нем 900 северофранцузских всадников с неизвестным количеством пеших сержантов под командованием Симона де Монфора разбили по частям 2000 арагонских и южнофранцузских («окситанских») всадников и 40 000 пехотинцев. Арагонский король Педро II, активный участник Реконкисты и сражения при Лас-Навас-де-Толоса в 1212 году, находясь в авангарде, столкнулся с французским авангардом и был убит. После жестокого боя были перебиты и несколько десятков рыцарей и сержантов его ближайшего окружения. Затем французы ударом во фланг опрокинули деморализованных смертью короля арагонских рыцарей, те увлекли в своем бегстве окситанских рыцарей, после чего французы расчленили и загнали в Гаронну тулузское пешее ополчение, причем было зарублено или утоплено якобы 15 или 20 тысяч человек. Не слишком ли выдающееся достижение для 900 конных воинов?
При этом, если верить «Истории Альбигойского крестового похода» Петра Сернейского, – известного панегирика Монфора, – у французов были убиты всего один рыцарь и несколько сержантов.
Еще можно поверить, что французская конница перерезала тулузское пешее ополчение, как стадо баранов. Цифра в 15–20 тысяч погибших явно преувеличена, но с другой стороны, гибель значительной части мужского населения Тулузы в сражении при Мюре является объективным фактом. Но поверить в то, что король Педро II и его придворные рыцари позволили так задешево перебить себя, невозможно.
Та же картина наблюдается, если взять, например, хорошо изученное сражение той же эпохи: битву при Воррингене (1288). По рифмованной хронике Яна ван Хеелу, победители-брабантцы потеряли в нем всего 40 человек, а проигравшая немецко-голландская коалиция – 1100. Опять же, эти цифры никак не сообразуются с описанным в той же хронике ходом сражения, долгого и упорного, и даже «минималист» Вербрюгген считает цифру брабантских потерь несообразно заниженной. Причина очевидна – ван Хеелу был таким же восхвалителем брабантского герцога, как Петр Сернейский – Монфора. Видимо, для них было хорошим тоном до неправдоподобия занижать потери своих победоносных покровителей.
Для вышеприведенных и многих других средневековых сражений характерны одни и те же особенности: подробные их описания сохранились только со стороны победителей, и всякий раз присутствует огромный разрыв в боевых потерях между победителями и побежденными, никак не сочетающийся с описанием долгой и упорной борьбы. Тем более странно, что все эти сражения были не менее значимы для побежденных, имевших свою непрерывную летописную традицию. Очевидно, проигравшая сторона, не испытывая никакого поэтического восторга, предпочитала ограничиваться считанными строчками в общих хрониках. Добавим также, что сдержанность летописцев сразу исчезает, когда речь заходит о солдатах-простолюдинах – тут многотысячные цифры являются обычным делом.
Все это свойственно описаниям сражений XII–XIII веков. Их печальной особенностью является невозможность проверить цифры описывающих их хроник, сколь бы невероятными они ни были.
Картина резко меняется на рубеже XIII–XIV веков, после битв при Фолкерке в 1298 году и Куртре в 1302 году. «Малокровные» сражения практически исчезают, какую серию сражений позднего средневековья ни возьми – одни кровавые побоища с гибелью от 20 до 50 процентов активных участников у проигравшей стороны.
Неким островком «рыцарственной» войны – хотя уже в извращенной форме – прежде представлялись только войны кондотьеров в Италии. Мнение о привычке предводителей кондотьеров сговариваться между собой и устраивать почти бескровные имитации сражений, тем самым обманывая нанимателей, основывается преимущественно на произведениях итальянского политика и писателя Никколо Макиавелли. Его «История Флоренции», написанная в 1520 году под явным влиянием античных образцов и своей конкретностью выгодно отличающаяся от средневековых хроник, до недавних пор безоговорочно принималась на веру как важнейший источник по позднесредневековой истории Италии.
Например, о битве между флорентийско-папскими и миланскими войсками при Ангиари в 1440 году он пишет: «Никогда еще никакая другая война на чужой территории не бывала для нападающих менее опасной: при столь полном разгроме, при том, что сражение продолжалось четыре часа, погиб всего один человек, и даже не от раны или какого-либо мастерского удара, а от того, что свалился с коня и испустил дух под ногами сражающихся».
А вот о сражении между флорентийцами и венецианцами при Молинелле в 1467 году: «Однако ни один человек в этой битве не пал – ранены были лишь несколько лошадей и, кроме того, и с той, и с другой стороны взято было несколько пленных». Однако когда в последние десятилетия были тщательно изучены архивы итальянских городов, оказалось, что в действительности в первом сражении погибло 900 человек, во втором – 600. Может быть, это не столь много для армий тысяч по 5 человек, но контраст с утверждениями Макиавелли разителен.
Очевидно, что «История Флоренции», вопреки внешнему впечатлению, – не точный отчет о событиях того времени, а скорее тенденциозный политический памфлет, в котором автор, отстаивая определенные идеи – необходимость замены наемников-кондотьеров на регулярные национальные армии – весьма вольно обращается с фактами.
Получается, что даже самые убедительные и правдоподобные, на первый взгляд, средневековые описания могут быть очень далеки от подлинного положения дел. «Историю Флоренции» современным исследователям удалось «вывести на чистую воду», что для хроник XII века, увы, невозможно.
Тем не менее определенные закономерности можно заметить. Степень «кровавости» средневековых войн неотделима от общего социального и культурного развития средневекового общества. Вплоть до XI века характерно варварство, сражения хоть и невелики по масштабам, но кровавы. Затем наступил «золотой век» рыцарства, когда его иерархия и мораль уже сформировались и еще не были слишком испорчены товарно-денежными отношениями. В это время главенствующая военно-политическая роль рыцарей никем не ставилась под сомнение, что позволяло им разыгрывать власть и имущество по своим собственным, щадящим правилам. К этому не столь уж долгому периоду, закончившемуся в XIII веке, относится большинство западноевропейских «сражений-турниров». Однако на периферии католического мира и в это время действовали прежние правила – с иноверцами и еретиками шла борьба не на жизнь, а на смерть.
Да и сам «золотой век», если присмотреться, был внутренне неоднороден. Ведущая роль церкви оказывала глубокое влияние и на воинскую мораль, постепенно модифицируя изначальный германо-языческий менталитет рыцарства. Именно в XII веке наиболее малокровны внутриевропейские войны и наиболее кровавы внешние бойни, устраиваемые крестоносцами. В XIII веке, когда церковь начинает оттесняться на второй план королевской властью, внутриевропейские войны начинают ожесточаться, чему способствует широкое использование королями простолюдинов-горожан.
Настоящий перелом наступит около 1300 года, когда «рыцарская война» и внутри Европы окончательно канет в лету. Кровавость последующих сражений вплоть до конца XV века можно объяснить несколькими факторами.
Во-первых, усложняются формы боевых действий. На смену одному основному виду войск и способу боевых действий, лобовому столкновению рыцарской конницы в открытом поле, приходят несколько родов войск и множество тактических приемов. Использование их в разных, еще не вполне изученных условиях может привести как к полной победе, так и к катастрофическому поражению. Наглядный пример – английские лучники: в одних сражениях они почти без потерь истребляли французскую тяжелую конницу, в других та же конница почти без потерь истребляла их.
Во-вторых, усложнение форм боевых действий приводит к регулярному участию в сражениях наемных формирований пехотинцев-простолюдинов, своей неуправляемостью резко отличных от прежних кнехтов – рыцарских слуг. Вместе с ними на поля регулярных сражений возвращается и межсословная ненависть.
В-третьих, новые технические средства и тактические приемы, такие, как массированная стрельба лучников по площадям, оказываются принципиально несовместимы с «сознательно-щадящим» способом ведения боевых действий.
В-четвертых, завоевательный «государственный интерес» и специфика все более регулярных и дисциплинированных армий оказываются несовместимы с интернациональным рыцарским «братством по оружию». Наглядный пример – приказ Эдуарда III во время битвы при Креси в 1346 году не брать пленных до конца сражения.
В-пятых, разлагается и мораль самого рыцарства, больше не имеющего единоличного контроля над ходом сражений. «Христианское великодушие» и «рыцарская солидарность» все более уступают рациональному интересу – если в данных конкретных условиях нет возможности получить лично для себя выкуп от плененного «благородного» противника, оказывается естественным убить его.
Вот несколько примеров.
В Столетней войне между Англией и Францией в битвах при Пуатье (1356) и Азенкуре (1415), происходивших днем и закончившихся успешной контратакой англичан, было убито до 40 процентов французских рыцарей, на что в конце войны получившие тактическое преимущество французы ответили тем же: они убили до половины английских воинов в сражениях при Пате (1429), Форминьи (1450) и Кастильоне (1453).
На Иберийском полуострове – в наиболее крупных сражениях при Нахере (1367) и Алжубарроте (1385) – английские лучники устроили точно такой же завал из трупов кастильских и французских рыцарей, как при Пуатье и Азенкуре.
Во время англо-шотландских войн в сражении при Халидон-Хилле (1333) погибло более 50 процентов шотландских конников. Более половины шотландцев погибло и в битве при Невиллс-Кроссе (1346). В 1314 году при Баннокберне погибло до 25 процентов англичан (против примерно 10 процентов у шотландцев). Почти то же самое произошло и в битве при Оттерберне (1388).
Во время франко-фламандских войн около 40 процентов французских рыцарей и конных сержантов были убиты в битве при Куртре (1302). 6000 убитых фламандцев – это около 40 процентов, по французским данным. 1500 убитых французов в битве при Мон-ан-Певеле (1304) и более половины истребленных фламандцев в сражениях при Касселе (1328) и Розебеке (1382).
Во время войн на Севере в 1361 году при Висбю было убито более 1500 шведов, когда датчане полностью уничтожили защищавший город шведский гарнизон. При Хеммингштедте (1500) крестьяне Дитмаршена, потеряв 300 убитых, уничтожили 3600 солдат датского короля Иоганна I, то есть 30 процентов всей армии.
Сражения Гуситских войн и войн Тевтонского ордена с поляками и литовцами, включая Грюнвальд (1410) – также известны беспощадным истреблением проигравшей стороны.
Итак, независимо от реальности указанных в хрониках цифр, отражающих потери в битвах и сражениях, ясно видно, что во второй половине Средневековья войны стали более кровавыми и ожесточенными, сопровождающимися буквальным истреблением противника.
Многие, возможно, не знают, что за сражение во время одной из русско-литовских войн произошло под белорусским городом Орша 8 сентября 1514 года. События, происходившие несколько веков тому назад, при желании всегда легко обелить или очернить. Однако попытаемся взглянуть непредвзято.
Укрепление Московского государства в XV–XVI веках привело к тому, что великий князь Иван III, продолжая политику объединения русских земель, отказался признавать власть Золотой Орды, присоединил Новгородскую землю, Псков, Тверское и Рязанское княжества. Территория Московского государства увеличилась в три раза. Естественной была попытка присоединить к Московскому государству русские земли, отошедшие к польско-литовской державе, на которых население исповедовало православие. Во многом это было обусловлено культурной изоляцией Московии, окруженной с востока и юга мусульманами, а с запада – католической Польшей и Ливонией.
В это время в Польско-Литовском государстве усилилась роль польских панов, возросло национальное и религиозное преследование украинского и белорусского населения. В связи с выходом Московии из-под власти Золотой Орды появляется тенденция перехода литовских князей вместе с землями в подданство московского государя. Обостряются противоречия между польской и литовской знатью.
Воспользовавшись ситуацией, московские войска в союзе с молдавским господарем и крымским ханом вступили в военные действия против Литвы и Ливонии. Первая война закончилась в 1503 года перемирием. В 1508 году стороны заключили «вечный мир», по которому к Москве отходили 19 русских городов, ранее попавших под власть Литвы.
В 1512 году война возобновилась. Многочисленное русское войско избрало объектом своего наступления Смоленщину – ключевой пункт на пути из Литвы на Москву. В 1514 году Смоленск был взят в осаду и через месяц капитулировал. Русские войска двинулись дальше на Оршу и в 100 километрах западнее Смоленска, на берегу Днепра, встретили литовское войско под командованием князя Острожского.
Армия, возглавляемая Константином Острожским, в отличие от московского войска, делала ставку на взаимодействие всех родов войск на поле боя. Предполагалось совместное действие тяжелой и легкой конницы, пехоты и полевой артиллерии. Под командованием гетмана князя Острожского было 30–35 тысяч человек (вероятно, несколько завышенные данные), и он смело стал напирать на противостоявшие ему московские войска, надеясь не на количество, а на выучку своей армии.
Русские войска под предводительством воевод Голицы и Челяднина состояли из 80 000 человек (абсолютно завышенная цифра). Старшим в войске был конюший Иван Андреевич Челяднин. После ряда стычек с литовским войском он велел отойти на левый берег Днепра и не мешать литовской армии переправляться. Видимо, он хотел заманить противника за Днепр, прижать к реке и раздавить массой, либо ударом с флангов отрезать от переправы, то есть Челяднин хотел повторить победу 1500 года не речке Ведроши, которая, в свою очередь, напоминала атаку засадного полка, решившего исход Куликовской битвы в 1380 году.
Ночью 8 сентября литовская конница переправилась через Днепр и прикрыла наводку мостов для пехоты и полевой артиллерии. Московские войска не препятствовали переправе. Утром все литовское войско было на левом берегу Днепра. С тыла у Острожского была река, правый фланг упирался в болотистую речку Крапивну. Свое войско он построил в две линии. В первой линии стояла конница. Польские латники составляли всего лишь четвертую часть ее и располагались в центре, являя собой его правую половину. Вторую половину центра и оба фланга составляла литовская конница. Во второй линии для устойчивости боевого порядка встала пехота, по флангам – полевая артиллерия.
Русское войско построилось в три линии для фронтального удара. Два больших конных отряда встали по флангам несколько в отдалении, чтобы охватить противника, прорваться ему в тыл и окружить.
Как свидетельствуют очевидцы, хитроумный Острожский сначала отвлекал Челяднина мирными переговорами, а затем внезапно напал. Однако первым начал сражение правофланговый русский отряд под командованием князя Михаила Ивановича Голицы-Булгакова-Патрикеева. Он атаковал левофланговую литовскую конницу. В случае успеха атаки и прорыва к переправам литовцы были бы зажаты в угол между Днепром и Крапивной и там перебиты в болоте. Но литовская конница оказала Голице серьезное сопротивление, а польская пехота выдвинулась из второй линии вперед и открыла огонь по русской коннице с фланга.
Русский летописец утверждает, что Челяднин из зависти не помог Голице. Поэтому русская конница была сбита, а Острожский сам с литовцами преследовал ее и даже врубился в основные русские силы. Далее, опять же по утверждениям летописи, Голица не помог Челяднину. Тем не менее основные силы московского войска устояли.
Левофланговый отряд московской конницы пошел в атаку и столкнулся с правым флангом литовской первой линии. Одни историки утверждают, что русские успешно опрокинули литовскую конницу и преследовали ее. Например, многие считают, что литовцы после упорного сопротивления намеренно обратились в бегство и подвели русских под свои пушки. Как бы то ни было, но залп литовской артиллерии смял преследующих, привел их в расстройство. То ли русская конница, уклоняясь от огня, взяла левее, то ли сыграл свою роль контрудар польских латников, но весь левофланговый конный отряд московского войска был прижат к болотам у Крапивны и там уничтожен. Река Крапивна была буквально запружена телами москвитян, которые в бегстве бросались в нее с крутых берегов.
Согласно летописи, Голица вновь подвергся нападению, и «Челяднин опять выдал последнего». Скорее всего, Голица продолжал сопротивляться со своим отрядом, а Челяднин тянул время, готовясь к общей атаке всеми своими тремя линиями. Может быть, он решал, куда ударить: прямо перед собой – а польские латники как раз подставили ему фланг, загнав русских в Крапивну, – или идти на помощь Голице.
В итоге польские латники повторили свою атаку, но теперь ударили по главным русским силам. Московское войско дрогнуло и побежало.
Король Сигизмунд, с радостью извещая магистра Ливонского ордена об Оршинской победе, писал, что в плен взяты 8 верховных воевод, 37 второстепенных начальников и 1500 дворян. Всего убито было якобы 30 000 из 80-тысячного войска. Более точные польские источники сообщают, что всего в войне было захвачено 611 пленных. Что касается убитых, то гибель левофлангового конного отряда русских сомнений не вызывает, но вряд ли он состоял из 30 000 человек. А остальное московское войско, преимущественно конное, после удара польских латников, скорее всего, рассеялось, понеся минимальные потери. Впрочем, последствия сражения признавали страшными и московские источники.
Естественно, про победу Острожского над Москвой узнала вся Европа. Ее праздновал папа римский, а император Максимилиан стал защитником интересов Великого Княжества Литовского на Западе. В 1518 году, убеждая магистра немецкого Ордена не помогать Москве вести захватнические войны, он написал: «Цельность Литвы… полезна для всей Европы, могущество Московии – опасно». В европейские хрестоматии по военной истории Оршинская битва вошла как образец победы малочисленного войска над численно превосходящим врагом. А в Беларуси, которая тогда входила в состав Великого Княжества Литовского, Оршинскую битву воспевала историческая народная песня, прославляли летописцы…
И все-таки надо попытаться разобраться.
Отвоевав у Литвы Смоленск, Василий III для развития успеха двинул войска на запад. Сражение 8 сентября – одно из немногих в той войне, где одержало верх Великое Княжество Литовское. Письменные свидетельства современников о битве противоречивы, но позволяют все же представить ее ход.
Еще раз о силах сторон. Источники сходятся в одном – польско-литовское войско насчитывало 30–35 тысяч человек, хотя, возможно, и эта цифра несколько завышена. Силы московских воевод польский король и великий князь литовский Сигизмунд I в письме, извещавшем ливонского магистра об оршинской победе, определяет в 80 тысяч человек. Эту же цифру он называет в послании папе Льву X, изданном в Риме в том же 1514 году.
В действительности 80-тысячного московского войска быть тогда просто не могло. Историки справедливо считают такую цифру сильно завышенной в устах монарха-победителя.
В тот год русские войска действовали на нескольких направлениях, готовились отразить вторжение конницы крымского хана на южных границах. Кроме того, часть войск находилась в ставке Василия III в городе Дорогобуже и стояла гарнизоном в Смоленске. Польско-литовским войском командовал князь Константин Острожский, едва ли не самый прославленный полководец Литвы после Витовта, которого еще в дореволюционной энциклопедии под редакцией С.Н. Южакова справедливо называли «защитником православия южнорусской народности». В свое время под его знаменами крымскому хану были нанесены три поражения. И с московским войском Острожский также уже встречался в 1500 году на реке Ведрошь, где он проиграл сражение равному по численности московскому войску. А сам оказался плену и в 1506 году дал обещание перейти на службу к… Москве. Правда, получив чин боярина и назначение командовать несколькими пограничными отрядами на юге, через год бежал.
При Орше московским войском по традиции командовало двое – Михаил Голица-Булгаков и Иван Челяднин. Оба имели немалый военный опыт, но… враждовали между собой. Или, как говорили в то время, «местничали». Потому у русского войска в этом сражении не оказалось единого командования и, что самое главное, не было согласованности в действиях обеих частей. После проигранной битвы по указанию Василия III был произведен разбор обстоятельств этого поражения. Подробный рассказ о происшедших событиях был документирован в Устюжском летописном своде. Другие свидетельства лишь в деталях расходятся с этой летописью.
Как считают историки, число в 30 000 потерь сомнительно, поскольку в те времена число погибших простых воинов никто не считал. Тогда как знатных воинов летописи поминали поименно и самым тщательным образом. А вот действительную цифру попавших в плен можно выяснить довольно просто по литовским же источникам того времени.
Из литовского поименного перечисления, называемого «Кенигсбергскими актами», легко узнается, что всех пленных, как взятых в Оршинской битве, так и в других местах войны, шедшей к тому времени уже три года, было только 611 человек. По московским источникам, под Оршей в плен попало 380 «детей боярских».
После одержанной победы Острожский двинулся на Смоленск, чтобы возвратить его Литве. Но подошел туда только с 6-тысячным войском. Напрашивается естественный вопрос: куда же делись остальные силы из 30–35-тысячной армии? Не оказались ли те 24–29 тысяч воинов-победителей в числе убитых и раненых 8 сентября? Или его войско еще до Орши было другим?
Естественно, польско-литовское войско взять Смоленск штурмом просто не могло, и ему пришлось отступать. На этом военные действия между Москвой и Литвой надолго прекращаются. В той войне русская сторона добилась главной цели – возвращения Смоленска.
Кстати, Оршинская битва – один из первых успешных примеров применения артиллерии в бою. А вообще, это наиболее яркий, но, к сожалению, не единственный пример, когда из-за спеси, чванства, нежелания уступать друг другу русские полководцы терпели жестокие поражения.
Оршинская победа не дала Сигизмунду I каких-либо заметных результатов, хотя московские полки прекратили продвижение вглубь Великого Княжества Литовского. И в том же 1514 году установилась граница России с Литвой, которая просуществовала с небольшими временными изменениями на протяжении всего века.
В XVI веке испанская и французская абсолютные монархии боролись за господство в Европе. С особой силой их соперничество проявилось в Италии, где борьба за раздел страны носила весьма ожесточенный характер. В этой борьбе приняли участие римский папа, Венеция, Швейцария, Англия и Турция.
Первый период затяжной борьбы начался походом французского войска под командованием короля Карла VIII в Италию. Этот поход был довольно хорошо подготовлен в политическом отношении, поскольку во Франции уже укрепилась королевская власть, существовало единое стратегическое руководство. Французские наемные войска победоносным маршем двигались по Италии, однако не могли долго удерживать крепости и были обречены на поражение. Французы так и не смогли закрепить победу, и им пришлось отступить. Их король отказался от попыток оставить за собой Южную Италию и ограничился захватом северной части страны.
Однако в то время Северная Италия являлась владением империи Габсбургов, и ее захват привел к франко-испанской войне, в которую втянулись Англия и Турция, что создавало предпосылки дальнейшего расширения противоречий между государствами Западной Европы.
Второй период итальянских войн, начавшийся в 1509 году, вновь привел к оживлению военных действий в Северной Италии. Ее завоевание должно было способствовать укреплению внешнеполитического положения Франции. Несмотря на победы в сражениях при Аньяделло (1509) над венецианцами, под Равенной (1512) над «Священной лигой» – союзом папы римского и испанского короля – и при Мариньяно (1515) над швейцарскими наемниками миланского герцога, французы, оставив себе Милан, все же вынуждены были отступить перед абсолютным превосходством сил. Но ненадолго.
В 1521 году Северная Италия снова становится главным театром военных действий. Испанский король, он же германский император Карл V, стремился изгнать французов из Милана и перенести военные действия во Францию. Но осуществить вторжение во Францию ему не удалось. Напротив, французский король Франциск I, считавший себя странствующим рыцарем и поступавший как разбойник с большой дороги, снова перешел Альпы и оказался в Италии.
Тогда Карл V снова привлек на свою сторону англичан, римского папу, Мантую и Флоренцию. Союзниками французского короля на этот раз выступили Венеция и Швейцария.
В 1524 году французы осадили Павию, которую обороняли испанцы и немецкие ландскнехты. Попытки штурма укрепленного города успеха не имели. Тогда Франциск решил овладеть Павией с помощью блокады, для чего была возведена контрвалационная линия – укрепления, не позволяющие осажденным делать вылазки из крепости. По одним данным, блокада продолжалась два месяца, по другим – четыре. Но гарнизон и жители города, несмотря на острый недостаток продовольствия, держались стойко.
Чтобы прорвать кольцо блокады Павии, восточнее города были сосредоточены отряды ландскнехтов и испанцев под общим командованием Пескары. Его войско насчитывало около 20 000 солдат, из них 12 000 ландскнехтов. Значительное число испанских стрелков и частично немецкие ландскнехты были вооружены новым, усовершенствованным ручным огнестрельным оружием – мушкетами.
Сумев разгадать намерения неприятеля, Франциск приказал устроить вокруг города еще одну, внешнюю линию укреплений, северным участком которой явилась кирпичная стена Охотничьего парка, находившегося на северных подступах к Павии. Лагерь французов был переведен к востоку от города, поскольку противника ожидали именно с этого направления. С западной стороны города находился арьергард под командованием герцога Алансонского. Основную силу французского войска составляла швейцарская пехота, которая насчитывала около 8000 человек. Кроме того, у Франциска было около 5000 нижнегерманских наемников, так называемая «черная банда». Всего имелось около 20 000 пехотинцев и 53 орудия. В коннице и артиллерии превосходство было на стороне французов.
Имперское войско под командованием Пескары, как и ожидалось, подошло к Павии с востока и расположилось в укрепленном лагере. Передовые его части расположились в 100 метрах от восточного участка наружной круговой укрепленной линии французов. Уделяя повышенное внимание этому участку, французы ослабили бдительность в северном направлении.
Франциск I решил держаться оборонительной тактики, поскольку рассчитывал на мощь своих укреплений, а еще больше – на развал войска имперцев, где наемники долгое время не получали жалованья. Действительно, наемники-ландскнехты требовали выплаты положенных им денег, угрожая неповиновением. Отдельные их отряды уже начали уходить.
Пескара вынужден был поторопиться. И его решение первым вступить в бой оказалось продиктованным именно этим обстоятельством, а не тактической обстановкой. Он решил прорвать внешний круг французских укреплений на северном ее участке, за которым почему-то не велось даже наблюдения. Местность здесь считалась неудобной для действий колонн пехоты и тем более для конницы. Она представляла собой холмистый луг, заросший кустарниками и отдельными большими деревьями. Парк пересекали несколько ручьев. Кроме того, беспрерывные ночные атаки имперцев на различных участках укреплений, кроме северного, отвлекали французов и усыпляли их бдительность.
Темной ночью с 23 на 24 февраля 1525 года незаметно для французов испанские саперы пробили в кирпичной стенке три бреши, используя для этого тараны, ломы, кирки и другой инструмент. Тогда же войско имперцев выступило из своего лагеря и через пробитые бреши устремилось в Охотничий парк. Испанцы и их союзники наступали тремя колоннами. Впереди шли 3000 аркебузиров, за ними двигалась кавалерия, третью колонну составляли главные силы пехоты – ландскнехты.
Получив сведения о наступлении противника, Франциск на рассвете поднял свое войско по тревоге, после чего сам во главе жандармов с полевой артиллерией помчался навстречу имперцам. Французы при поддержке артиллерии атаковали конницу имперцев и стали ее теснить. Но мушкетеры открыли огонь и остановили дальнейшее продвижение неприятеля. Деревья, кусты и ручьи служили естественными укрытиями для мушкетеров, став препятствием для французской тяжелой конницы, во многом предопределившим ее поражение.
Когда подошла «черная банда», против нее оказалось две колонны ландскнехтов. Используя свое численное превосходство, конница и пехота имперцев быстро решили исход боя. «Черная банда» была зажата в тиски и разгромлена.
Когда остатки «черной банды» в беспорядке бросились бежать, появилась швейцарская пехота. С фронта швейцарцы были атакованы ландскнехтами, а с тыла – защитниками Павии, сделавшими вылазку на завершающем этапе боя. Окруженная превосходящими силами, швейцарская пехота также была разгромлена.
Арьергард французского войска под командованием герцога Алансонского так и не решился вступить в бой. Увидев поражение главных сил французов, герцог приказал своим подчиненным отступить за реку Тичино и после переправы уничтожить мост. Когда остатки французского войска лишились пути отступления, Франциск I попал в плен, в связи с чем потом писал матери: «У меня ничего не осталось, кроме чести и жизни, которые спасены».
Причиной поражения Франциска I явилось то, что успешные действия французской артиллерии не были подкреплены атаками конницы и пехоты. Кроме того, подвела «черная банда». Здесь наглядно проявилась ненадежность наемного войска XVI века: добровольцев вербовали на короткие сроки, их боеспособность во многом зависела от своевременности выплаты жалованья. Иногда командующему приходилось уговаривать наемников и нередко принимать решения в зависимости от настроения и поведения своих подчиненных. Но самое главное: немецкие ландскнехты и испанская пехота, вооруженные аркебузами и мушкетами, доказали свою высокую боеспособность. Вообще, испанская военная организация опиралась на систему терций – сомкнутых блоков тяжеловооруженных дисциплинированных пикинеров с небольшими группами аркебузиров, расставленных на углах. Со второй половины XVI века испанская пехота станет лучшей в Европе.
Политическим следствием поражения французов в Северной Италии стало сближение католической Франции со своими исконными врагами – турками и немецкими протестантскими князьями. Оказавшись в плену у Карла V, французский король организовал переговоры с турецким султаном Сулейманом Великолепным о совместной борьбе с Габсбургами.
Вернувшись из плена, Франциск I отказался подтвердить заключенный в Мадриде мир и присоединился к коалиции, организованной римским папой под лозунгом освобождения Италии от испанского ига. В нее вошли Венеция, Милан, Флоренция и Англия.
В 1527 году вновь начались военные действия в Италии, которые велись с переменным успехом более двух лет и закончились в 1529 году новым поражением войска французского короля. В конце концов через тридцать лет Франция откажется от притязаний на территорию Италии, на большей части которой распространится власть Испании.
Апогея своей военной мощи и славы Османская империя достигла в годы правления Сулеймана I Великолепного (1520—1566). Вслед за завоеванием Египта турецкий флот в 1522 году захватил Родос, что позволило османским властям утвердить свое господство в восточном Средиземноморье. Развернув борьбу против крестовых походов испанцев и португальцев в Северной Африке и используя активность магрибинских корсаров во главе с братьями Барбаросса, османские султаны сумели распространить свою власть на все африканское побережье Средиземного моря вплоть до Марокко.
Однако в Европе интересы Сулеймана пересеклись с интересами империи Габсбургов, что привело к ожесточенным схваткам. Взятие Белграда и разгром венгерско-чешского войска под Мохачем в 1526 году открыли туркам путь к завоеванию Венгрии. В том сражении погиб венгерский король Лайош II, а Венгрия как национальное государство перестала существовать. На пустующий трон Сулейман посадил марионеточное правительство Яна Запольи, однако на престол стал претендовать и брат императора Фердинанд, имевший многочисленных сторонников. Сулейман, на некоторое время отвлекшийся персидскими делами, передал Фердинанду, что «придет за ним в Вену». И действительно, следующий удар османы направили на Австрию.
Несмотря на проливные дожди, ставшие осенью 1529 года метеорологическим феноменом столетия, Сулейман посчитал ниже своего достоинства откладывать поход на Вену. Впереди его войска шел отряд из 20 000 всадников, которых турки называли «акинжи» – мешочники. Их задачей было разграбление страны и уничтожение жителей, чтобы подготовить турецкую оккупацию. Именно эти «акинжи» убили 5000 мирных жителей в Трайсмауэре. Историки считают, что они на две трети истребляли население районов, через которые шли, – и едва ли это большое преувеличение.
В сентябре 1529 года турецкая армия, поддержанная отрядами Запольи, взяла Буду и восстановила на венгерском троне султанского ставленника. Затем 120-тысячная армия двинулась к Вене.
Пехота янычар и легкая артиллерия двигались вверх по Дунаю на баркасах. Человек пройдет везде, но одна сила не была способна передвигаться сквозь эти дожди по стране, где преобладала лесистая местность и не было мощеных дорог. Тяжесть оказалась неподъемной даже для дунайской флотилии, и самые важные осадные орудия – 200 пушеке – Сулейману пришлось оставить.
По этому поводу султан горевал не сильно – хотя, как покажут дальнейшие события, отсутствие пушек сильно осложнит осаду туркам Султан был уверен в мастерстве турецких инженеров. Кроме того, к нему в Мохаче присоединился Запольи с несколькими отрядами благонадежных венгров. Планировал Сулейман использование еще одного средства, мин, если Вена, в которой имелось всего 20 000 защитников, не сдастся сразу. С турецкими полчищами шли несколько тысяч минеров из Валахии и Молдавии.
26 сентября турки разбили в окрестностях Вены семь больших лагерей. Сулейман первым делом отдал приказ проложить с юго-западной стороны фортификационные параллели и начать минирование у Кернтнерских ворот на южной стороне под аккомпанемент артиллерийской бомбардировки и сплошной ливень стрел.
Стрельба велась так интенсивно, что находиться на улицах рядом со стеной было небезопасно. Многие стрелы были украшены дорогими тканями и даже инкрустированы жемчугом, что точно характеризовало Сулеймана Великолепного, лучники которого разместились на пригородных развалинах. Оставшимся в войске пушкам не удалось добиться заметных результатов.
На второй день турецкие артиллеристы стали целиться в более высокие здания, особенно в башню Святого Стефана, на которой руководитель обороны города, граф Николаус цу Залм, устроил наблюдательный пост. Примечательно, что турки так ни разу и не попали в башню.
Венские пушки стреляли точнее. Амбразуры в старых стенах были слишком узки, чтобы как следует установить орудия, к тому же у венцев не было опыта в артиллерийской стрельбе из-за земляных бастионов. Однако у венцев, похоже, кто-то имел очень хороший глазомер; несколько орудий поставили на крыши домов, а для других построили помосты, после чего изрядно попортили кровь туркам, особенно на берегах реки.
29 сентября, когда Сулейман планировал позавтракать в Вене, обороняющиеся рискнули совершить вылазку из крепости. Конный отряд под предводительством австрийца Экка фон Райшаха к неожиданности турок вихрем выскочил из Кернтнерских ворот. Прежде чем они пришли в себя, фон Райшах сумел изрубить множество солдат неприятеля, засевших в виноградниках.
На следующий день обе стороны обменивались безостановочной стрельбой, а в полдень с ничейной полосы, которую породил постоянный артиллерийский обстрел, вдруг появился турок, который заявил, что по родителям он христианин и у него есть важные сведения. Тотчас его передали командиру конницы Вильгельму фон Роггендорфу, который Для надежности велел немного попытать перебежчика, чтобы убедиться в его правдивости. То, что он узнал, действительно было очень важно: под Винер-Бахом, по обе стороны от Кернтнерских ворот, турки закладывают мины. То есть там, где этого никто не ждал. В Вене тотчас отдали приказ на контрминирование.
На следующее утро, когда венцы нашли большой подкоп под воротной башней, при свете факелов произошла жаркая подземная схватка. В итоге подкоп удалось уничтожить. Сохранив перебежчику жизнь, генерал Роггендорф приказал во всех подозрительных подвалах выставить часовых и разложить посыпанные сухим горохом барабаны.
Эта минная атака, на которую так надеялся Сулейман, не оправдала его надежд. Придумать какой-то другой способ взять город султан не смог и решил взять числом и упорством.
Турки продолжали закладывать новые мины под Кернтнерскими воротами и вдоль всего Винер-Баха. Дважды контрминеры добирались до турецких камер с порохом. Из одной камеры они вынесли не менее восьми тонн взрывчатки. Трижды за бурную неделю с 4 по 12 октября взрывались мины, пробивая бреши в стене, одна из которых была так широка, что в нее могли пройти двадцать четыре человека плечом к плечу. Привыкшие к победам янычары сразу бросились в проломы, но за стеной их ждали приготовленные частоколы, за которыми испанские аркебузиры и немецкие ландскнехты с длинными мечами и громадными алебардами, умевшие драться не хуже янычар и лучше вооруженные, учитывая местные условия. После полудня 12 октября и напрасного штурма у бреши в стене лежали 1200 тел.
Раздраженный Сулейман поздно вечером собрал военный совет. Надо сказать, что ливневые дожди не прекращались, кормить огромную армию становилось все сложнее, поскольку конвои с провиантом застряли где-то в дороге в непролазной грязи. Потери в количественном отношении были терпимы – между 14 и 20 тысячами человек. Однако султан был обеспокоен тем, что большинство погибших приходилось на аристократическую конницу и янычар. А сами гордые янычары, не вкусившие победы, были подавлены и занялись ранее несвойственным им делом – жалобами на то, что они напрасно жертвуют своими жизнями. Визирь Ибрагим, чувствуя настроение властителя, к месту заметил, что, по Корану, достаточно совершить три больших приступа.
Но Сулейман Великолепный не хотел никого слушать. Еще три больших подкопа у Кернтнерских ворот и один под Бергом были уже готовы, и султан планировал поистине грандиозный штурм с использованием всей армии при поддержке всех орудий. Он пообещал янычарам награду в тысячу аспар на человека и 30 000 аспар и высшее воинское звание тому, кто первым войдет в город. Но эта награда не досталась никому.
На рассвете 14 октября все было готово к решающему штурму. В 9 часов был отдан приказ взорвать мины и брошены священные лошадиные хвосты. Однако с самого начала все пошло не так. Под Бергом мины не взорвались. Тогда еще Сулейман не знал, в чем дело, а это австрийцы в очередной раз нашли подкоп и забрали весь порох. Мины у Кернтнерских ворот все же проделали широкую брешь, но, как и в прошлый раз, защитники города прокопали траншею, огороженную новым частоколом, за которым врага ждали грозные испанцы и немцы со своими длинными мечами. Со стен можно было видеть, как турецкие офицеры, включая самого визиря, гонят людей вперед кнутами и саблями. Но напрасно. Впервые за всю турецкую историю армия почти единодушно отказалась идти вперед.
Между тем осколок камня ранил графа цу Залма в бедро, от чего он впоследствии так и не оправился. Но кровь и мужество защитников стоили того. Всю ночь Вена видела пожары и слышала крики пленников, которых янычары заживо сжигали. Утром, побросав все, что не смогли унести, турки исчезли. После этого, словно издеваясь над неудачниками, вместо дождя пошел снег.
Австрийцы вышли за стены города и в брошенных лагерях нашли какие-то странные на вид коричневые бобы. Позже они сварили их, сделав вполне съедобную похлебку. Это был тот самый кофе, который впервые попал в Европу и которым позже будет так славиться Вена.
Не только отсутствие тяжелых орудий, которыми турки рушили стены осажденных городов от Константинополя до Родоса и Белграда, привело к поражению Сулеймана. Сыграли свою роль и дожди с распутицей, и невзорвавшиеся мины… А еще то, что янычарам никогда раньше не доводилось сталкиваться с непоколебимыми испанскими аркебузирами и немецкими ландскнехтами. Непобедимые янычары были побеждены, и не просто побеждены, а пали духом.
Это было крупное поражение турецкого оружия, хотя на обратном пути войска султана разорили немало городов и крепостей, увели в плен 10 000 человек. Стойкость и мужество защитников Вены спасли Австрию и другие европейские страны от ужасов турецкого завоевания.
Еще 550 лет назад английская разведка внедряла в России свою агентуру. В XVI веке исторические предшественники британской «Сикрет интеллиндженс сервис» (МИ-6) развернули в России, как выразились бы сотрудники современных спецслужб, активную разведывательно-подрывную деятельность под дипломатическим прикрытием. Очевидно, что конечной целью этой деятельности было выявление слабых мест и захват чужих территорий.
Английская королева Елизавета внимательно прислушивалась к рекомендациям «шефа» разведки Ее Величества лорда Берли, у которого она находилась практически «под колпаком». Именно по его рекомендации Елизавета в соответствии с тогдашней модой стала пользоваться услугами астролога Джона Ди, гороскопы которого проходили через руки Берли, вносившего в астрологические рекомендации нужные ему корректировки. Таким образом, небесные светила вращались по велению ловкого придворного. Такого же агента влияния Берли решил приобрести и при дворе русского царя Ивана Грозного, избрав на эту роль афериста Бромли, успевшего побывать в тюрьме за мошенничество. Внедриться в окружение правителя Московии ему удалось, но зоркое «государево око» – Посольский приказ, частично выполнявший контрразведывательные функции, – посчитало, что таланты англичанина нужно направить на изготовление ядов.
Неудача ничуть не охладила пыл лорда Берли. Он и не думал отказываться от попыток контроля над русским двором. Историкам известно датированное 1568 годом письмо, направленное лордом в Москву послу Рендольфу, в котором он указывал требовать от русских властей увеличения привилегий для английских купцов – они хотели получить право на самостоятельную торговлю с Персией, а также уклоняться от переговоров о заключении каких-либо союзов между двумя странами на условиях взаимных обязательств. Мало того что англичане пытались выторговать для себя более выгодные позиции, они использовали их в разведывательных целях – британские купцы, постоянно совершавшие поездки по маршруту Архангельск – Москва – Персия, вели сбор информации обо всех событиях в России. На английскую разведку работали резидентуры и в соседних странах – Польше, Швеции и Турции.
Однако и в Москве не дремали. Иван Грозный в послании королеве Елизавете от 24 октября 1570 года без дипломатических эвфемизмов указал, что английским государством руководит не она, а ее окружение. Так русский царь пытался ударить по позициям своего противника лорда Берли и навлечь на сановника монаршую немилость. Примечательно, что в Посольском приказе были известны и ухищрения, применяемые для конспирации. В целях зашифровки объектов наблюдения в служебной переписке использовались псевдонимы. Например, лорд Берли проходил в документах русской контрразведки под именем боярина Бурлы. Судьба главы Посольского приказа – первого дипломата-разведчика Ивана Висковатого напоминает историю чекистов сталинского периода – он был схвачен по подозрению в измене и казнен.
Когда в начале XVII века в России наступило Смутное время, деятельность англичан приобрела особый размах. Посол Джон Флетчер писал в Лондон: «России все должно окончиться не иначе, как всеобщим бунтом». В 1611 году Смоленск и Москва были заняты поляками, Новгород сдан шведам, с юга наступали крымские татары. Именно тогда английскому королю Якову был представлен долгосрочный план захвата русского Севера и даже Поволжья. Но на мощь своего оружия Англия не рассчитывала: захват власти было решено осуществить путем тайных операций. Агентура из числа британских купцов получила задание оказывать воздействие – подкупом и уговорами – на определенные группы влиятельных россиян, которые могли способствовать установлению английского протектората. Ставка была сделана на российских бояр и купцов, заинтересованных в получении личных выгод в ущерб национальным интересам. Но этим планам сбыться было не суждено.
В октябре 1612 года была освобождена Москва. В феврале 1613 года Земский собор посадил на трон нового царя – 16-летнего Михаила Романова. В 1617 году был заключен мир со Швецией, а в 1618 году – перемирие с Польшей.
Английские разведчики под руководством Роберта Сесиля, не желая терять свои позиции в России, решили внедрить свой источник в окружение нового русского царя. На этот раз на роль агента влияния был выбран лекарь Артур Ди, сын астролога-агента Джона Ди. Наследник славных традиций был представлен царю Михаилу Федоровичу в 1621 году и смог получить должность личного врача царя. Он не только получил доступ к тайнам русского двора, но и сумел наладить через русских купцов надежную курьерскую связь с Лондоном, которая действовала с завидным постоянством и позволяла английскому правительству получать информацию из первых рук.
Но в конце концов Ди лишился доверия и был отослан обратно в Англию. В Лондоне усилия Артура Ди были оценены, и он при прямом содействии куратора английской разведки Роберта Сесиля получил должность лекаря короля Карла I.
Позже, в XVIII веке, английская разведка сумела получить доступ и к российской императрице Екатерине. Британский посол Вильямс внедрил в ее окружение своего секретаря Станислава Понятовского – будущего польского короля. Кроме того, для оказания воздействия на императорский двор Вильямс использовал крупные займы, предоставляемые из английской казны. В 1766 году Россия пошла на заключение с Англией торгового договора. Согласие русского правительства было получено за счет уступок Англии в польском вопросе. В этот период Англию с Россией связывал их общий противник – Франция…
Меняются исторические условия, но в принципах противостояния спецслужб ничего не меняется.
7 октября 1571 года, во время Кипрской войны, произошел морской бой, вошедший в историю под названием, «битва при Лепанто». Примечательно, что именно это морское сражение знаменательно сразу пятью событиями, о которых вкупе говорят нечасто. Во-первых, сражение закончилось полным разгромом турецкого флота. Во-вторых, это был последний крупный бой гребных флотов Средиземноморья. В-третьих, это было самое кровопролитное морское сражение из происходивших ранее. В-четвертых, сражение, несмотря на огромное количество жертв и уничтожение турецкого флота, на исход войны практически не повлияло. В-пятых, в этом бою взводом испанских солдат командовал и дважды был ранен Мигель Сервантес, автор знаменитого «Дон Кихота»…
Однако обо всем по порядку.
В XVI веке между морскими державами шла борьба за господство в Средиземном море. Особо острое соперничество развернулось между Испанией и Турцией. В 1570 году турецкий султан Селим II развязал войну с целью захвата острова Кипр и дальнейшей экспансии в Италии и Испании. Война получила название Кипрской и продолжалась с 1570 по 1573 год. Испано-венецианское соперничество на море способствовало осуществлению замысла турецкого султана.
Усилиями римского папы Пия V удалось организовать антитурецкую испано-венецианскую коалицию, получившую название Священная лига. В нее вошли Италия, Испания, папская область и итальянские княжества. Главнокомандующим союзным флотом был назначен Хуан Австрийский. Турецким флотом командовал Муэзин-Заде-Али, или Али-паша.
7 октября 1571 года у мыса Скрофа при входе в Патрасский залив Ионического моря произошел морской бой, вошедший в историю под названием Лепантского. В битве участвовали флот из 250 испанских и венецианских кораблей и турецкий флот в составе 275 судов. Насколько Лепантское сражение было желательно для христиан, настолько же его не хотели турки. Турецкий флот уже 6 месяцев находился в море, был ослаблен после ряда сражений против береговых укрепленных пунктов, сильно нуждался в абордажных войсках. Флот же Священной лиги был снабжен лучшими тогда войсками в Европе – испанскими.
Тем не менее время играло на руку туркам, поскольку в октябре заканчивалась навигация гребного флота в Средиземном море и сражение становилось невозможным. По этой причине Хуан Австрийский стремился немедленно вступить в бой с турками.
Повинуясь приказу султана, турецкий главнокомандующий решил выйти навстречу христианскому флоту. Разведка Хуана Австрийского заметила парусный турецкий флот раньше, чем турки увидели союзников, однако сообщила неверные данные о турецком флоте. Дон Хуан дал сигнал «выстроить линию баталии».
Турецкий флот насчитывал 210 галер и 65 галиотов. Большей частью это были галеры с недоукомплектованным экипажем. Али вытребовал из ближайших крепостей гарнизоны и посадил их на суда, но тем не менее экипажи эти оставляли желать лучшего, хотя по численности, может быть, несколько превышали экипажи союзников. У многих вообще не было огнестрельного оружия, а только луки и самострелы.
У союзников было 203 галеры и 6 галеасов. Качественные преимущества были на их стороне: во-первых, они срезали носы своих галер и на них устроили щиты и траверсы; во-вторых, турецкая артиллерия по тактико-техническим данным уступала артиллерии союзного флота. У союзников же все солдаты имели огнестрельное оружие и защитное снаряжение. На турецких судах количество солдат было не более 30–40, а у союзников на каждой галере находилось не менее 150 солдат.
Боевой порядок турок состоял из центра, двух крыльев и небольшого резерва (5 галер, 25 галиотов). Наиболее слабым оказалось правое крыло (53 галеры, 3 галиота) под командованием паши Александрии Мухаммеда Сирокко. Сильный центр (91 галера, 5 галиот) возглавлял Али-паша, а левое крыло (61 галера, 32 галиота) – алжирский паша Улуг-Али.
Боевой порядок союзников по плану должен был состоять из центра под командованием дон Хуана (62 галеры), правого крыла во главе с генуэзцем Дория (58 галер), левого – во главе с венецианцем Барбариго (53 галеры) и резерва под командованием маркиза Санта-Круса (30 галер). Галеасы, располагавшие сильной артиллерией и большим количеством солдат, предполагалось выдвинуть вперед, чтобы отразить первый натиск врага и создать благоприятные условия для атаки турок галерами.
Бой начался в 11–12 часов дня с развертывания флота союзников. Правое крыло союзников под командованием Дория ушло далеко вперед и оторвалось от центра, а 8 галер сицилийского капитана Кардона отстали. Возникла опасность распыления сил. Дон Хуан приказал расковать гребцов-христиан и вручить им оружие. Сам же в это время на шлюпке с поднятым крестом в руке проходил вдоль линии судов, стремясь поднять моральный дух команд обещанием от имени папы отпущения грехов.
После этого галеасы центра и левого крыла вышли вперед. Ветер стих, наступил штиль. Дон Хуан возвратился на флагманскую галеру и поднял сигнал «к бою». Турки и союзники двинулись вперед. Возникло три очага сражения. Обстановка потребовала искусного маневрирования и взаимодействия боевых частей.
На левом крыле туркам удалось окружить союзников. Из-за незнания местности союзный флот не сумел прижаться к отмели, и туркам удалось обойти его вдоль берега и атаковать с тыла. Начался абордажный бой, в ходе которого сказались преимущества союзников в численности и вооружении.
К 12 часам 30 минутам правому крылу турок было нанесено поражение. Окружение не обеспечило успеха. С 12 до 14 часов боевые действия развернулись в центре. Здесь турки имели лучшие силы и бой носил особенно упорный характер. В центре сражения оказались флагманские галеры дон Хуана и Али-паши. Али-паша был убит. Исходом боя стала победа союзников. Однако она оказалась непрочной.
С 14 до 16 часов был завершен разгром турецкого флота. Главными на этом этапе были маневры Улуг-Али и Дория. В кризисный момент Улуг-Али, находившийся на левом крыле турок, с большей частью своих сил внезапно повернулся к центру, атаковал и смял его правый фланг. Однако союзники не растерялись. Дон Хуан, покончив с флагманской галерой противника, устремился на помощь правому флангу. Одновременно вступил в бой резерв союзников под командованием Санта-Круса, а с тыла приближалось правое крыло Дория. Назревало окружение судов Улуг-Али.
Последний, несмотря на выдающуюся храбрость, все-таки был скорее морским разбойником, чем флотоводцем, ибо после этого он бросил руководство своей эскадрой и ушел с поля боя. Удалось вырваться и убежать еще 35 турецким судам. Пал командир правого турецкого крыла Мухаммед Сирокко, а около 30 его галер сели на мель. Среди экипажей началась паника, люди прыгали через борт и вброд спешили к берегу; паника распространилась и на другие турецкие галеры. Когда исход битвы был решен, пал один из союзных командиров, Барбариго, которому стрела попала в глаз.
В результате всего кровопролитного сражения турецкий флот потерял 224 корабля с учетом захваченных и 30 000 человек. Потери союзников составили 15 галер и 7000 человек погибших, не считая убитых гребцов, которых только на венецианских галерах насчитывалось около 2500, в том числе 15 капитанов-венецианцев. В результате поражения турок было освобождено 12 000 невольников-рабов.
Если представить себе на гребных судах, сражавшихся при Лепанто, вместо пушек катапульты, какими действовал Агриппа против Секста Помпея, то можно было бы подумать, что все сражение разыгралось на 16–17 столетий раньше, с той только разницей, что в те времена применялся еще и таран, который являлся самым действенным оружием. Надо признать, что за весь долгий промежуток времени, истекший с тех пор, тактика гребного флота не сделала никакого успеха и застыла в тех формах, на которых она остановилась.
Кстати, в этой битве особенно отличился молодой офицер Мигель Сервантес, будущий автор «Дон Кихота». В тот день Сервантес болел лихорадкой, но потребовал, чтобы ему разрешили участвовать в бою. Благодаря свидетельству одного из его товарищей, известны произнесенные им слова: «Предпочитаю, даже будучи больным и в жару, сражаться, как это и подобает доброму солдату… а не прятаться под защитой палубы». Просьба Сервантеса была удовлетворена: во главе двенадцати солдат он охранял во время боя лодочный трап и получил три огнестрельные раны: две в грудь и одну в предплечье. Эта последняя рана оказалась роковой: Сервантес с тех пор уже не владел левой рукой, как он сам говорил, «к вящей славе правой».
Тяжелые ранения привели писателя в госпиталь в Мессине, откуда он вышел только в конце апреля 1572 года. Но и увечье не побудило его оставить военную службу.
Парадокс: несмотря на огромные жертвы, бой при Лепанто на исход войны влияния почти не оказал. Вместо энергичных действий велись споры о дальнейших планах. Потеряв целый месяц, флоты союзников разошлись по портам. Турецкий султан получил возможность восстановить свой флот, и к весне следующего года турки построили 220 галер. Флот вышел в море под командованием Улуг-Али, который, действуя очень осторожно, к удивлению всех выиграл кампанию 1572 года.
Позже Священная лига распалась, и в марте 1573 года правительство Венеции подписало договор с Турцией, по которому уступало туркам Кипр и выплачивало большую контрибуцию. Турки вновь утвердили свое господство в восточной части Средиземного моря.
Во второй половине XVI века самым могущественным человеком на земле считался король Испании фанатичный католик Филипп II. Хозяин Иберийского полуострова господствовал в Нидерландах, над частью Италии и во всей Америке. Сын Карла V и Изабеллы Португальской, этот мрачный, молчаливый человек объявил себя защитником христианской веры. Не забывал он и о своих интересах в тех странах, которым пока удалось избежать его власти. Так, надеясь посадить на французский трон испанца, он активно поддерживал приверженцев католической лиги.
Но самым злейшим своим врагом этот пятидесятидевятилетний человек считал не кого-нибудь, а свою кузину – королеву Елизавету Английскую. Под сводами своего дворца Эскориал он непрерывно посылал проклятия на голову этой еретички.
Религиозные разногласия не были единственными причинами ненависти Филиппа II. Еще большую ярость короля вызывала морская мощь Англии.
Нападения быстроходных английских кораблей под командой отважных моряков ставили под сомнение регулярность перевозок сокровищ американских колоний в испанские порты. Теперь каждый торговый караван требовалось сопровождать военными кораблями, содержание которых стоило дорого. Однако и это не гарантировало безопасности. Конечно, Испания и Англия официально не находились в состоянии войны, но их негласная борьба не прекращалась ни на минуту. Если Филипп II поддерживал ирландских повстанцев, то Елизавета оказывала всю возможную помощь голландским повстанцам, восставшим против испанских оккупантов. В 1575 году королева подготовила следующий удар. Она послала своего лучшего моряка, капитана Дрейка, во главе армады из двадцати пяти кораблей в дерзкий набег на испанские города и порты на побережье Америки. Успех этого предприятия нанес чувствительный удар по гордости и вызвал приступ бешеной ярости у испанского монарха. На этот раз король решил перейти к решительным, открытым действиям и нанести удар по самой Англии. Филипп II располагал в то время великим флотоводцем доном Альвароде Базаном, маркизом де Санта-Крус, выдающимся военачальником, превосходившим по своим качествам лучших английских адмиралов. Это он сделал испанский флот самым могучим флотом планеты. Это ему Филипп II был обязан большинством побед, одержанных испанцами на море, в том числе и самой знаменитой – при Лепанто, где в 1571 году испанский флот под флагом Хуана Австрийского, сына Карла V и сводного брата Филиппа II, нанес сокрушительное поражение турецкой эскадре и завоевал испанской короне господство на Средиземном море.
В 1585 году у короля возникает план собрать мощный флот и нанести решающий удар по Англии и ее морским силам. Подготовку и выполнение этого плана он поручает Санта-Крусу. Старый адмирал, давно мечтавший об этом, взялся за дело немедленно. Через несколько месяцев он подготовил и представил королю план кампании, по которому экспедиция должна была начаться в 1587 году. По замыслу Филиппа II, целью морской операции было сковать английский флот, блокировавший голландское побережье, у южного берега Англии и силами войск под командованием Александра Фарнезе, герцога Пармского, расположенных на юге Нидерландов, на территории современной Бельгии, форсировать пролив Па-де-Кале и вторгнуться на Британские острова.
Санта-Крус рассчитывал, что испанский флот будет играть более значительную роль в операции. Разбив английские эскадры и высадив на берег Англии большой десант, он мог бы облегчить выполнение задачи, возложенной на герцога Пармского. На этом и строился план, представленный королю. Но тот, мня себя великим стратегом, решил, что адмирал требует слишком многого, и сократил в три раза количество солдат, которые должны были в качестве десанта отправиться на кораблях из Испании.
Вынужденный подчиниться, Санта-Крус внес коррективы в свои планы, а в это время герцог Пармский отдал приказ строить огромное число плоскодонных барж, которые должны были перевезти с бельгийского берега в Англию силы вторжения.
До сих пор первоначальные планы адмирала вызывают удивление своей масштабностью. Смета, подготовленная к марту 1586 года, предусматривала участие в операции 556 крупных кораблей и 94 тысяч человек, кроме того, привлекались 40 небольших легковооруженных судов для связи, поручений и разведки и 200 десантных барж, размещенных на палубах больших торговых судов. Флот должен был иметь 196 боевых кораблей, в том числе 150 мощных, хорошо вооруженных парусных галеонов, 40 галер и 6 галеасов (кораблей, имевших и паруса, и весла). Отметим, что только 71 корабль из этого числа прямо принадлежал бы испанским вооруженным силам.
Санта-Крус предусматривал взять снаряжения и продовольствия на 100 тысяч человек в расчете на восемь месяцев. Общая сумма расходов по этому плану составила бы 152 642 5489 мараведи. Не только Испания, но и все страны Европы, находившиеся под ее властью, должны были принять участие в финансировании операции!
Понятно, что Филипп II не мог согласиться с подобными требованиями. Действительно, к тому времени, когда Санта-Крус представил свой проект, Испания имела в своем распоряжении только 130 кораблей различного тоннажа и тридцать с половиной тысяч солдат для десанта. Что касается длительности экспедиции, то она была сокращена до шести месяцев.
Но взамен Филипп II предоставил адмиралу полную свободу в выборе командующих эскадрами и капитанов кораблей. В этом списке была представлена вся морская элита, весь цвет испанской знати, многоопытные воины, участники многих победоносных сражений. Эскадрами командовали: дон Хуан Мартинес де Рикальде, заместитель командующего флотом, дон Мигель де Окендо, дон Педро де Вальдес, дон Гуго де Монкада, дон Алонсо де Лейва, дон Мартин де Бертандона – все испытанные и прославленные в морских сражениях.
Офицеры, окружавшие их, также носили громкие и прославленные в боях имена: дон Луис де Кордова, дон Алонсо де Арготта, дон Антонио де Уллоа, дон Диего де Сантильяна… Многие происходили из богатейших семейств Испании, но были и такие, единственным богатством которых были их шпаги. И, взятые в плен английскими гарнизонами в Ирландии или попавшие в руки шотландцев, они были безжалостно истреблены, так как не смогли уплатить за себя выкуп…
По обычаям того времени, самые богатые из аристократов, участвовавших в экспедиции против Англии, сами оплачивали свои расходы. Кроме того, они брали с собой в поход кованые сундуки, набитые украшениями, золотой посудой, усыпанное бриллиантами оружие. Все это представляло собой колоссальное богатство. Половину оплаты солдатам было решено выдать до отплытия, иначе пришлось бы погрузить на корабли еще сотни миллионов мараведи.
Солдаты десанта, составлявшие две трети всех участников экспедиции, все были профессиональными солдатами. Под командованием генерала дона Франциско де Бобадильи они участвовали во многих сражениях и гордились тем, что ни одного не проиграли. Вместе с шестьюдесятью тысячами пехоты и кавалерии герцога Пармского они представляли грозную силу, не считаться с которой англичане не могли.
Под руководством Санта-Круса эта армия могла стать крайне опасной для Англии. Но судьба нанесла Испании жестокий удар – в феврале шестидесятитрехлетний Санта-Крус умер.
Кто мог бы встать на его место и возглавить экспедицию? В Испании было немало хороших моряков. Однако выбор Филиппа II вызывает крайнее удивление. Вместо того чтобы назначить человека, доказавшего уже свое воинское умение, он выбирает не только не генерала или адмирала, но аристократа, вообще не имевшего отношения к военному делу, – дона Алонсо Переса де Гусмана «Доброго», двенадцатого сеньора и пятого маркиза де Сан-Лукара де Барамеда, графа Ниебла, седьмого герцога Медина-Сидония. Этот тихий человек спокойно жил в своей вотчине Сан-Лукар, когда узнал от королевского курьера о высочайшем решении. В полной растерянности Медина-Сидония, прекрасно сознавая отсутствие у себя военных способностей, тотчас же отправляет длинное письмо Филиппу II. Поблагодарив за оказанную честь и признав, что он ее недостоин, Медина-Сидония пишет далее: «…Мое здоровье не позволяет мне совершать морские путешествия. В тех редких случаях, когда мне приходилось подниматься на борт корабля, меня сразу же настигала морская болезнь… Флот столь огромен и предприятие имеет столь огромную важность, что было бы ошибкой доверить ответственность человеку, не имеющему никакого военного опыта… Я не обладаю ни способностями, ни здоровьем, ни необходимым состоянием… Если бы я принял командование Армадой, готовой к походу, совершенно не зная ни флота, ни его людей, ни его возможностей, ни Англии, мне пришлось бы внезапно и без подготовки погрузиться в иной мир и совершенно изменить мой образ жизни… Вы понимаете, Сир, что мои доводы, отклоняющие эту высокую честь, так сильны и убедительны, что в интересах Вашего величества не возлагать на меня задачу, цели которой я не смог бы достигнуть…»
Но Филипп II был непреклонен. Несмотря на это предупреждение честного человека, хозяин дворца Эскориал настоял на своем решении. И Медина-Сидония с помертвевшей душой отправился в Лиссабон, где готовился к отплытию флот, загрузив в сундуки десять миллионов мараведи «добровольного» вклада в кассу операции…
Король требовал от своего нового адмирала только одного – довести флот до английского берега и там передать командование над всеми силами, сухопутными и морскими, герцогу Пармскому, военные победы которого в Нидерландах выдвинули его в число великих полководцев своего времени.
В апреле Медина-Сидония получает из Мадрида три пакета, скрепленных королевской печатью, с подробными планами и инструкциями к операции, продиктованными лично Филиппом II, все больше и больше считавшим себя военным гением. В основной части король перечисляет причины создания флота, рассказывает о его вооружении и действиях во время похода (любой настоящий адмирал посчитал бы эти поучения оскорбительными). Филипп II подробно излагает также некоторые свои соображения о тактике и возможном боевом построении английского флота. Кроме того, он не забывает подчеркнуть огромную роль операции против Англии в борьбе адептов католической веры против бастиона еретиков…
Далее король предписывает Медине-Сидонии следовать к Маргету английскими водами, избегая французского берега пролива Па-де-Кале из-за опасных «высоких глубин» (еще одно выражение, которое заставило бы настоящего моряка только пожать плечами).
Филипп II не забыл напомнить своему адмиралу, что тот должен находиться в тесном контакте с герцогом Пармским.
Еще одна инструкция, секретная, предусматривала и действия в случае неудачи. Если войскам с континента не удастся переправиться в Англию, Медина-Сидония должен был захватить остров Уайт, «который не казался сильно укрепленным», и превратить его в базу для будущих военных действий Армады.
И наконец ко всем этим инструкциям прилагался запечатанный пакет, предназначенный герцогу Пармскому. Герцог должен был его вскрыть только на английском берегу, или если появятся сомнения в успешном проведении десанта… В случае полного провала всей операции пакет следовало возвратить королю. Действительно, в документе излагались условия мира, которые предлагались побежденной Англии и, конечно, было бы нежелательно, чтобы он попал в руки врагов в случае их победы.
Англичане ничего не знали о намерениях Филиппа II. Им было известно только о создании Армады. Дрейк, самый знаменитый корсар, принятый на официальную службу к королеве за свою экспедицию против испанских колоний в Америке, в 1587 году совершил дерзкий рейд на Кадис и узнал, что корабли Филиппа переполнены разными ценностями.
27 ноября 1587 года Елизавета I созвала военный совет для обсуждения мер по обороне Англии. В этом совете участвовали два самых знаменитых британских моряка – Дрейк и Рейли. Было решено, что если флот не сможет помешать высадке испанских войск, то враг должен быть атакован, как только его нога ступит на берег. На пути армии вторжения не должно оставаться ничего, что могло быть использовано врагом, следовало применять тактику «выжженной земли».
21 декабря 1587 года королева назначила главнокомандующего над всеми эскадрами: им стал сэр Чарльз, лорд Говард барон д'Эффингейм, кавалер ордена Подвязки, адмирал Англии, Ирландии и заморских территорий. Титулы Говарда не шли ни в какое сравнение с регалиями его будущего противника Медины-Сидонии. Но он был моряком…
В Лиссабоне «Счастливейшая Армада», как ее прозвали (только после выхода из Испании она стала называться «Непобедимой»), готовилась к походу. К концу весны 1588 года, в основном благодаря усердию простых, оставшихся неизвестными офицеров, испанский флот был готов к отплытию. Ранним утром 4 мая, стоя на мостике флагмана «Сан-Мартин», Медина-Сидония с гордостью любовался кораблями, главнокомандующим которых был. Испанский флот начал медленно спускаться по Тежу к океану. Действительно, Армада являла собой впечатляющее зрелище. Все корабли были расцвечены флагами. Впереди – галеоны под всеми парусами, за ними – галеры и более мелкие суда. Дул легкий бриз, стояла прекрасная погода.
Медина-Сидония был полон оптимизма. Как можно победить эту силу? Есть ли во всем мире что-нибудь подобное? Не знал он в тот момент, что дата отплытия была выбрана крайне неудачно, поскольку Армада теперь могла достичь Ла-Манша не ранее конца лета. Однако вскоре он будет сильно разочарован. Встав на якоря на рейде Белема, в устье Тежу, Армада будет вынуждена ждать две недели попутного ветра. Парусное вооружение кораблей того времени позволяло двигаться вперед только при попутном ветре, а галеры могли плавать исключительно в хорошую погоду.
Погода стояла ненастная, и на борту кораблей энтузиазм первых часов похода быстро улетучился. Командующий андалузской эскадрой провел инспекцию запасов продовольствия на своих кораблях и был неприятно удивлен тем, что часть бисквита уже наполовину испорчена, что солонина, сыр, рыба, овощи также не в лучшем состоянии. Что касается вина, которого было менее кварты на человека в сутки, оно оказалось практически негодным для питья. Со своей стороны, генеральный инспектор дон Хорхе Манрик проверил количество солдат, и оказалось, что вместо 28 тысяч человек десанта на кораблях осталось только 22,5 тысячи…
Но Медина-Сидония, казалось, не беспокоился. Воспользовавшись вынужденной паузой, он издает следующий приказ: «Ни в коем случае, – говорилось в нем, – ни один из кораблей Армады не должен покидать строй без моего разрешения. Если какой-нибудь из них будет унесен штормом до того, как будет пройден мыс Финистерре, он должен, как только появится возможность, направиться в Ла-Корунью. Всякое отклонение от этого приказа будет караться смертной казнью с конфискацией имущества. После мыса Финистерре эскадры берут курс на острова Солли. Ни один корабль, отставший от эскадры по любой причине, не должен вернуться в Испанию под страхом смерти, поражения в правах и конфискации имущества. Он должен продолжать предписанный курс и ждать основные силы Армады, если он придет раньше, у острова Солли. Если он опоздает, то продолжит путь в залив Маунтс-Бей, расположенный между мысом Лендс-Энд и мысом Лизард».
Но человек предполагает, а океан располагает. Через неделю после отплытия Медина-Сидония сообщает своему королю, что из-за плохой погоды опытные капитаны посоветовали ему вернуться в Эль-Ферроль или Ла-Корунью. Не дожидаясь ответа, он отдал приказ искать убежище и уже скоро сообщает о своем прибытии в Ла-Корунью. С ним укрылись от шторма в безопасной бухте только несколько кораблей. «И вот я в Ла-Корунье, – пишет он, – едва с половиной моего разбросанного ураганом флота. То, что осталось от Армады, теперь уступает по силе противнику. Люди упали духом, и от нашей мощи ничего не осталось!»
Наконец большая часть кораблей Армады собралась в Ла-Корунье. Англичане, которые следили за передвижением противника издали с помощью быстроходных небольших парусных судов, стали свидетелями того, как Армада была разметана штормом и вся ее мощь и монолитность оказались только видимостью.
Теперь скажем несколько слов о британском флоте. Далеко не такой впечатляющий, как Армада, он состоял из всего, что на тот момент могло держаться на плаву. Кроме 34 кораблей королевского флота, в него входили 28 вооруженных торговых судов под командованием сэра Фрэнсиса Дрейка, 30 различных кораблей, снаряженных лондонским Сити, 33 корабля, вооруженных лордом-адмиралом и 45 маленьких, плохо вооруженных каботажных суденышек.
В Англии предпринимались все меры для подготовки к обороне страны. К этому следует добавить, что на кораблях не было ни одного человека, который не знал бы морского дела, и командовали этим небольшим флотом капитаны, давно уже бороздившие моря и океаны земного шара.
Только 12 июля Армада покинула Ла-Корунью. Следующие 3 дня она прошла с попутным юго-восточным бризом, который нес ее прямо к английским берегам. Но 16 июля ее настиг полный штиль, и на море опустился густой туман. И внезапно разразился страшный шторм. Несчастный Медина-Сидония, с трудом переносивший качку стоящего на якоре в порту корабля, совсем слег. Когда шторм утих, в строю недосчитались 40 кораблей. Отправились на их поиски и почти всех нашли у мыса Лизард, где они ожидали отставшую Армаду. Но 4 галеры и «Санта-Анна», флагманский корабль бискайской эскадры, исчезли навсегда. Едва прошел шторм, другая напасть настигла Армаду.
Голландские пираты, действовавшие по приказу королевы Елизаветы, начали беспокоить своими нападениями тяжелые и медлительные испанские корабли, стараясь задержать продвижение флота Филиппа II.
Как бы то ни было, в пятницу 19 июля, в 4 часа пополудни впередсмотрящие увидели землю. Армада, или, по крайней мере, то, что от нее осталось, достигла мыса Лизард, то есть английского берега на южной оконечности Корнуэлла, юго-западной провинции Англии. По приказу Медины-Сидонии с борта адмиральского корабля «Сан-Мартин» раздались три выстрела из пушек, на мачтах взвились королевский флаг и стяги с изображениями Христа и Божьей Матери. Корабли бросили якоря, на них были проведены молебны. В своей каюте Медина-Сидония сел за донесения королю Испании, помеченное – «в виду мыса Лизард», в котором напишет: «…пусть всемогущий Господь позволит нашему походу завершиться в соответствии с нашими желаниями и чаяниями всего христианского мира».
В этот вечер, 19 июля, и весь следующий день казалось, что дела у испанцев идут прекрасно. Ветер был благоприятным, дул с юго-запада и не позволял англичанам выйти в море. Британский королевский флот тщетно пытался на рассвете 20 июля покинуть свои порты. Но англичане имели дело не с моряком, который смог бы воспользоваться преимуществами, предоставленными стихией. Медина-Сидония был слишком озабочен подсчетом своих сил и определением их диспозиции для точного донесения своему королю. У него не хватило времени подготовить приказ о сражении. Можно ли упрекнуть его в этом? Он, как верный слуга своего короля, должен был выполнять его строгие предписания.
Во всяком случае, возможность высадить на берег солдат десанта, находившихся на борту кораблей, была бесповоротно упущена. К вечеру из ста судов его эскадры пятьдесят четыре корабля были под парусами.
Таким образом, всего за несколько часов из-за своей некомпетентности и нерешительности Медина-Сидония потерял для Армады великолепный шанс достичь поставленной цели.
На рассвете воскресного дня 21 июля раздались первые залпы пушек. Быстроходные корабли Говарда на всех парусах устремились на левый фланг противника. Это нападение оказалось неожиданным для испанского флота, и Армаде пришлось в спешке принимать боевой порядок. Но в то время показались паруса с юга – это подошла эскадра под командованием Дрейка, вышедшая из Плимута, и, несмотря на численный перевес врага, пошла в атаку.
Медина-Сидония, который наблюдал за берегом и оттуда ожидал сопротивления, был застигнут врасплох. Правое крыло испанской эскадры было вскоре дезорганизовано, и боевой строй тяжеловесных высокобортных испанских кораблей, с трудом маневрировавших при южном ветре, смешался под ударами быстрых английских судов. Через несколько часов Армада вынуждена была прекратить сражение и в беспорядке направиться на восток в сторону острова Уайт, который Филипп II намечал превратить в базу для будущих операций.
Но Говард не прекращал преследования. И Дрейк, со своей стороны, не отставал, непрерывно ведя огонь по отставшим небольшим кораблям врага. Во время неудачного маневра два испанских галеона – «Санта-Каталина» и «Росарио» – столкнулись. «Росарио» получил серьезные повреждения, потерял ход и вскоре стал добычей англичан. Это оказалось большим подарком для моряков Елизаветы, ибо у них заканчивался порох и ядра. Ценности, находившиеся на борту корабля, пополнили сокровищницы британской короны.
Сэр Говард, собрав на совет своих капитанов, решил не прекращать сражения и воспользоваться тем, что удача была на его стороне. Перед Дрейком была поставлена задача продолжать атаковать испанский флот всю ночь с 21 на 22 июля, а другие эскадры должны были быть готовы возобновить бой с рассветом. Утром 22 июля Армада достигла города Торки. По планам, здесь также была возможна высадка десанта. Но присутствие английского флота не позволяло выполнить необходимые маневры. Медина-Сидония решил продолжать движение и идти прямо к острову Уайт. У него оставалось только две возможности: бросить якорь перед Уэймутом, около полуострова Портленд или достичь острова Уайт, как предписывали инструкции Филиппа II.
Англичане понимали, что если Армаде удастся дойти до слабозащищенного острова Уайт, то им будет сложно, если не невозможно, помешать высадке десанта и захвату острова. Поэтому Говард принял решение дать сражение у Портленда, надеясь вывести из строя как можно большее число испанских кораблей.
Англичане обманули Медину-Сидонию. Оставив между Армадой и берегом небольшую часть своего флота, они создали впечатление, что могут быть быстро раздавлены превосходящими силами испанцев. В действительности хитрый Говард этим маневром сковал центр боевого порядка противника, где находились самые мощные корабли, а главные силы британского флота, выйдя в открытое море, напали на врага с тыла.
Для Медины-Сидонии это оказалось полной неожиданностью. Удар эскадры Дрейка с юга совершенно дезорганизовал боевой порядок Армады, пушки которой были направлены в сторону берега. Но состояние дел и у англичан было не блестящим. После предыдущих боев на многих кораблях не хватало боеприпасов для ведения нового сражения. А Армада была еще достаточно сильна, и остров Уайт находился совсем недалеко.
В среду, 24 июля, канонада смолкла, и два флота под легким западным ветром параллельным строем двигались в направлении острова Уайт, расположенного в 40 милях от Портленда. Но если тяжелые корабли Медины-Сидонии с трудом могли маневрировать, то более легким англичанам удалось перестроиться и принять боевой порядок.
Говард готовился начать новую атаку в ночь с 24 на 25 июля. Внезапно ветер стих, и рассвет оба флота встретили в неподвижности, с обвисшими парусами.
Англичане не растерялись и с помощью весельных лодок вывели свои самые мощные корабли на линию огня. В 5 часов утра 25 июля канонада возобновилась. Казалось, что удача на стороне моряков Елизаветы, и они смогут нанести решающий удар Армаде. Но вдруг поднялся ветер, наполнил паруса, и испанцы, в свою очередь, заняли позицию для стрельбы.
Но, к своему несчастью, они уступали в морском умении британским морякам, которые и на этот раз лучше воспользовались неожиданным изменением ветра и усилили свои атаки.
Столкнулись две совершенно различные тактики ведения морского боя. С одной стороны – испанского флота, имевшего подавляющее превосходство в огневой мощи, но парализованного неспособностью своего адмирала, умевшего выполнять только предписания, данные ему Филиппом II. С другой – английских эскадр, состоявших из разнородных, не всегда хорошо вооруженных кораблей, но командиры которых использовали малейшую возможность для нанесения урона врагу. Подчиняясь Говарду, они знали, что каждый должен сделать все, лично от него зависящее, но помешать испанцам ступить на землю их родины.
Показывая чудеса отваги, небольшие английские корабли подходили на пятьдесят–шестьдесят метров к огромным неповоротливым испанским галеонам, давали залп в их высокие борта и, умело маневрируя, уходили, прежде чем вражеские канониры успевали навести свои орудия.
Английская тактика позволила добиться того, на что моряки Елизаветы не смели и надеяться: Медина-Сидония не смог подойти к острову Уайт. Вечером 25 июля он отправляет на быстроходном посыльном судне капитана Педро де Леона к герцогу Пармскому с сообщением, что Армада не смогла выполнить поставленную перед ней задачу сковать английский флот на юге Британских островов.
Едва отправив послание, он, после совещания с командующими эскадр, шлет вдогонку еще одно. На этот раз с просьбой о помощи: на кораблях Армады кончались боеприпасы, и Медина-Сидония просит прислать корабли со снаряжением. Таким образом, флот, который должен был помогать сухопутным силам, расположенным в Европе, сам вынужден был просить поддержки!
Получив это послание, герцог Пармский встревожился. Каким образом Непобедимая Армада, вызывающая восхищение всех, кто провожал ее в Португалии, оказалась сегодня практически во власти англичан? Как бы то ни было, главнокомандующий испанскими войсками в Нидерландах смог ответить Медине-Сидонии только то, что не в состоянии прийти на помощь. Он практически не имел военного флота, а транспортные баржи, построенные по приказу Филиппа II для перевозки войск, никоим образом не могли рассматриваться как боевые корабли.
А тем временем Армада, преследуемая эскадрами Говарда, Дрейка и другими английскими кораблями, достигла восточного побережья Британии и медленно дрейфовала мимо мыса Гри-Не. Она оказалась перед проливом Па-де-Кале, но не победительницей, как рассчитывал король Испании, а преследуемая все еще уступающим ей по численности, но решительным и умелым врагом, и не знающая, куда она направится дальше.
В конце концов было решено остановиться перед Кале, в расчете, что герцог Пармский сможет подойти на помощь из Дюнкерка по берегу. По приказу Медины-Сидонии испанские корабли выстроились в две линии и бросили якоря. Для Непобедимой Армады наступила передышка, и можно было попытаться привести себя в порядок. На помощь французов рассчитывать не приходилось. В этой борьбе фанатичного католика испанского короля с английской королевой-гугеноткой Франция, раздираемая религиозными войнами, сохраняла строгий нейтралитет.
На испанских кораблях моральный дух совсем упал. Тем более что в открытом море, на фоне заходящего солнца, виднелись многочисленные паруса английского флота, крейсировавшего в полулье от берега. Дон Луис Миранда напишет потом: «Мы оставались на якорях всю ночь, с предчувствием беды и со страхом ожидая различных неприятностей от этого дьявольского народа».
К тому времени еще никто из испанских грандов, находившихся на кораблях, не сомневался в военных талантах своего короля, а также его адмирала – Медины-Сидонии. Для них все предыдущие несчастья происходили от козней англичан. Никто не подумал, что условия были для всех равны, даже, можно сказать, для подданных королевы – хуже, но они показали себя истинными моряками и с момента прихода Армады к британским берегам выбирали наилучший маневр и прекрасно использовали любые капризы стихии. Конечно, корабли Говарда и Дрейка были легче и потому более маневренны, но они и не были перегружены никакими бесполезными богатствами. Напротив, им часто не хватало даже пороха, ядер и продуктов. Превосходство врага они компенсировали яростной энергией в бою и несокрушимой верой в победу над врагом своей родины, а моральный дух испанцев падал с каждым днем.
Если Армада не потерпела окончательного поражения у Кале, то только потому, что ветер в который раз переменился и не позволил Говарду, который к тому же задержался, расправляясь с одним из отставших испанских галеонов «Сан-Лоренцо», нанести решающий удар. Потерявший рулевое управление «Сан-Лоренцо» далеко отстал от главных сил Армады и пытался в одиночку дойти до Кале. Сэр Говард на своем флагмане «Арк Ройял» в сопровождении множества более мелких судов разграбил и потопил его. Но этот бесполезный бой заставил его потерять драгоценное время и позволил противнику занять боевой порядок. Испанцы были готовы к бою, когда Говард приблизился к Кале, к тому же ветер стал меняться в неблагоприятную для него сторону. Наконец Армаде удалось сняться с якорей, и Медина-Сидония взял курс на Дюнкерк, все еще надеясь получить помощь от герцога Пармского. Но англичане также воспользовались юго-западным ветром, и их более легкие корабли обогнали в открытом море испанцев.
Перед Дюнкерком эскадры Говарда вновь открыли огонь. Ядра ударили в высокие борта испанских судов, нанося им страшные разрушения. Солдаты, не привыкшие к морским сражениям, пришли в ужас от непрерывной бомбардировки. И если корабли, хотя и были повреждены, еще держались на плаву и могли участвовать в бою, то люди на них были полностью деморализованы и неспособны к сопротивлению. Они видели спасение только в бегстве. Редкий испанский корабль принимал бой и отвечал ударом на удар.
Армада не выдержала яростного натиска англичан и взяла курс на север. Таким образом, Медина-Сидония потерял последний шанс получить помощь герцога Пармского. Оставляя за собой искалеченные корабли, которые становились легкой добычей голландских пиратов, Армада покинула поле боя. Многочисленные обломки испанских кораблей усеяли низкий берег Фландрии.
Самые мощные испанские корабли, однако, смогли отбиться от пиратов и, несмотря на преследование англичан, поднялись к восточному побережью Англии. Так началось это необычное плавание. Чтобы вернуться в Испанию, Армада должна была обогнуть с севера Англию и Шотландию, затем повернуть на юго-запад и вдоль берегов Ирландии выйти в Атлантический океан.
Если верить испанским авторам того времени, то получается, что это ветер заставил Медину-Сидонию против его воли выбрать длинный, опасный путь. Конечно, это не так. Ведь эскадры сэра Говарда, убедившись, что Армада пошла на север, прекратили преследование и вернулись к южным берегам Англии. Англичане были уверены, что настал конец испанскому флоту и ни один корабль не вернется на Иберийский полуостров. В действительности Медина-Сидония решил обогнуть Британию по совету опытных моряков, имена которых история для нас не сохранила. В начале августа он передал капитанам всех оставшихся кораблей подробные инструкции с планом дальнейших действий и направлением движения, которые могли привести их на родину. Было решено, что Армада пройдет между Шетландскими островами и Норвегией, затем повернет на запад и затем курсом вест-зюйд-вест выйдет в Атлантику. Оказавшимся в океане кораблям будет легко взять курс на Испанию.
Благодаря умению своих капитанов и рулевых флагман «Сан-Мартин» и другие крупные корабли Армады смогут дойти домой, несмотря на жестокие осенние штормы. Они пройдут более двух тысяч миль за месяц, что для того времени было неплохим результатом. Но если «Сан-Мартину» и некоторым большим кораблям суждено будет благополучно избежать гибели, то множество более мелких судов, особенно торговых, один за другим будут выброшены на британский и ирландский берег или разобьются о скалы на протяжении этого длинного, опасного пути.
До середины августа остатки Армады оставались вместе и даже сохраняли какой-то строй и приличную скорость. Но с 15 августа погода резко ухудшилась, подул встречный ветер. Только наиболее крупные корабли смогли бороться со стихией, а остальные были разбросаны, поскольку их парусное вооружение позволяло двигаться вперед только при попутном ветре. Так один из галеасов, «Зунига», оказался у берегов Исландии!
Остальных, одного за другим, выносило к незнакомым берегам, их экипажи попадали в руки английских гарнизонов и были безжалостно уничтожены.
Таким образом, на всем протяжении от устья Темзы до Оркнейских островов, от Гебридских островов до юго-западной оконечности Ирландии, побережье было усеяно обломками разбитых кораблей Армады. Сокровища испанских аристократов, находившиеся на них, скрылись под волнами. Золото, драгоценные камни, ювелирные украшения и дорогое оружие пропали навсегда. Иногда рыбацкие сети вытаскивали на берег сундук с одеждой или бумагами. Но никто еще не находил хотя бы части испанских сокровищ.
Шел к концу 1600 год. Испания еще не оправилась от шока после гибели Непобедимой Армады. В далеком Риме был сожжен Джордано Бруно. В Нидерландах изобрели первую подзорную трубу. А в Маниле, столице Филиппин, контролируемой Мадридом с 1565 года, поднялся настоящий переполох: в прибрежных водах курсировал нидерландский капер. И это тогда, когда весь испанский флот выступил на подавление исламских мятежей на юге архипелага! Манила, где, кроме 20 000 филиппинцев и 15 000 китайцев, проживали всего 2000 испанцев – женщины и дети в том числе – была практически беззащитна перед возможной атакой голландцев.
А те – полностью загруженный 270-тонный галеон «Маврикий» под командованием капитана Оливье ван Ноорта и сопроводительный шлюп «Эендрахт» водоизмещением 50 тонн – почти два года находились в пути. Два судна – всего лишь жалкий остаток могущественной боевой группы, которая вместе с четырьмя другими флотилиями из протестантских Нидерландов обошла едва ли не полмира, чтобы помешать Испании, своему старому противнику в ее прибыльной дальневосточной торговле.
Во время страшных штормов у берегов Южной Америки ван Ноорт потерял два больших корабля и 150 матросов. В его команде осталось чуть больше 90 человек. В Чили он смог загрузить в качестве провианта только птичьи яйца и засоленное мясо пингвинов, и, как следствие, на борту вскоре стала свирепствовать цинга.
И все же голландцы, практически уже неспособные сражаться, достигли Филиппин и пошли на хитрость, выдав себя за французов. Один из голландских «еретиков» даже оделся в костюм католического священника. Хитроумным чужакам удалось водить за нос испанцев почти 10 дней, что позволило морякам немного отдохнуть. Позже, однако, надувательство раскрылось и ван Ноорту в самый последний момент едва удалось ускользнуть. Теперь провианта и питьевой воды на судне хватало, но силы были на исходе. Самое большее, на что могли бы решиться голландцы, – атаковать пару джонок с китайским фарфором, следующих в Манилу. Было самое время возвращаться домой.
Жителям Манилы до голландцев дела не было – лишь бы не трогали! Но кое-кто мыслил по-иному. Для председателя высшего совета Филиппин, влиятельнейшего лица всей колонии, столь неожиданно явившийся противник оказался весьма кстати. Уже два года Антонио де Морга состоял на службе у короля Филиппа III. Удар по пиратам-протестантам окончательно открыл бы для него – и он на это очень надеялся – дорогу в Америку, о которой мечтал давным-давно.
Итак, де Морга приказал снарядить два торговых корабля: 300-тонный галеон «Сан-Диего» и маленькое судно «Сан-Бартоломе», переоснастив их в крейсера и объявив себя адмиралом флотилии. Из «Сан-Диего» он сделал флагманский корабль, снабдив 14 пушками, снятыми с крепостной стены Манилы, и загрузив трюмы судна 127 бочками пороха, большим запасом пушечных ядер и мушкетных пуль. На случай преследования он взял на борт достаточно провианта и питья.
Некоторая заминка произошла у адмирала с набором экипажа. В своей хронике «События на Филиппинах» он позже писал, что поначалу предприятие, «обещавшее много риска и мало выгоды, ни у кого не вызывало большого восхищения», но все, «естественно», изменилось, «когда граждане увидели, что корабли стоят под командой доктора Антонио де Морги».
Новая роль де Морги совершенно не была ясна горожанам – юрист и специалист по управлению, он не обладал ни морскими, ни военными знаниями. Чтобы успокоить судовых офицеров, вице-адмиралом и комендантом «Сан-Бартоломе» был назначен опытный капитан Хуан де Алькега.
С де Алькегой вышло в море всего 100 солдат и матросов. А на борту 35-метрового «Сан-Диего» теснились более 450 человек: филиппинцев, африканских моряков, японских наемников, слуг и 150 испанских нотаблей, жаждущих снискать славу в этой сомнительной экспедиции.
С самого начала дул крепкий норд-ост, едва не срывая паруса. Уже на первых милях, в бухте Манилы, всем стало ясно, что судно безнадежно перегружено. Всем, кроме командующего. Матрос Бенито дель Уэрто, которому чудом удалось спастись вместе с другими 20 моряками, свидетельствовал: «Вода за бортом достигала портов орудий – корабль так оказался забит, что даже к пушкам подойти было нельзя».
Чтобы хоть как-то выровнять крен, почти весь экипаж собрался с наветренной стороны, но – тщетно. Судовладелец Луис де Бельвер сильно опасался за свой галеон и умолял хотя бы часть груза выбросить за борт. Но именно де Морга приказал «весь хлам убрать с палубы вниз, так что там, среди всей этой рухляди, не осталось даже места, чтобы при необходимости позаботиться о раненых или погасить случайную искру – чудо, что весь корабль не взлетел на воздух!»
14 декабря ван Ноорт заметил на горизонте чужие паруса. Он немедленно дал «Эендрахту» команду с дубликатами всех его многочисленных экспедиционных отчетов возвращаться на родину. На оставшемся «Маврикии» стали готовиться к бою.
Испанцы начали атаку сразу, но первый выстрел прозвучал с «Маврикия». Прямое попадание. Грот «Сан-Диего» разорвало в клочья, один из насосов – вдребезги. Де Морга в ярости приказал открыть ответный огонь, но шеф канониров рапортовал, что орудия зарядить невозможно. Тогда де Морга решился брать «Маврикий» на абордаж – к несчастью, забыв приказать убрать паруса. «Сан-Диего» на полном ходу врезался в противника, получив при этом пробоину ниже ватерлинии. У «Маврикия» в тот момент серьезных повреждений не оказалось.
Тем временем 30 испанцев уже спрыгнули на палубу «Маврикия» и с криками «Amaina, perros – сдавайтесь, псы!» принялись резать снасти и срывать с мачт паруса, готовясь поднять испанские флаги. Ван Ноорт и 58 человек экипажа забаррикадировались в трюмах. Перевес был явно не на их стороне, и голландец предложил начать переговоры о сдаче.
В этот момент подплыл «Сан-Бартоломе» – и сразу открыл огонь по «Маврикию», невзирая на то, что голландский корабль был уже почти занят испанцами. Лишь в последний момент вице-адмирал де Алькега наконец понял, что же произошло. На «Сан-Бартоломе» он бросился в погоню за «Эендрахтом», остановив его через несколько часов.
А что же происходило на «Сан-Диего»? Да ничего! Адмирал молчал, будто бы его не существовало. Матрос Бенито дель Уэрто нашел своего командующего бледным и безразличным, лежащим на матраце у якорной лебедки, на самом носу судна. Дель Уэрто махал перед его глазами захваченным вражеским флагом, заклиная де Моргу отдать наконец приказ на полный захват «Маврикия», ибо экипаж последнего фактически уже сдался. В ответ он услышал лишь лепет заикающегося командующего: «Делай, что можешь…». Ничего конкретного он так и не приказал. Все это никак не вяжется с героическими мемуарами самого де Морги, у которого едва ли не каждая страница полна описаниями ожесточенных схваток, но нигде нет ни слова о томительном ожидании так и не поступившего распоряжения.
Из неразберихи на «Сан-Диего» голландец ван Ноорт извлек свою выгоду. Он приказал снова открыть огонь из орудий второй палубы, одновременно пойдя на чисто военную хитрость: его люди взорвали дымовые шашки, и из люков стал медленно выползать густой дым, разъедая глаза нападавшим.
Опасаясь, что и «Сан-Диего» будет охвачен пламенем с «Маврикия», де Морга отдал наконец свой первый приказ (после 6-часового молчания!), оказавшийся самым фатальным в его короткой карьере командующего. Вместо того чтобы эвакуировать команду с поврежденного «Сан-Диего» на «Маврикий», он отозвал своих с борта голландского судна и приказал рубить абордажные канаты.
В течение нескольких минут не способный к маневру «Сан-Диего» затонул в Южно-Китайском море, унеся с собой в пучину 350 жизней. Полные отчаяния солдаты пытались расстегнуть тяжелые нагрудные панцири и латы, но не успевали этого сделать. Кое-кому все же удалось вплавь достигнуть суши. Между тем нидерландцы собрались на палубе и преспокойно открыли пальбу по потерпевшим кораблекрушение.
Де Морга оставил свое судно одним из первых (снова полное расхождение с его мемуарами) и поплыл на плоту, припрятав на себе два захваченных неприятельских флага. Плот с горе-командующим толкал перед собой его секретарь, до самого острова Фортуна.
В августе 1601 года, спустя полгода после филиппинской авантюры, Оливье ван Ноорт на своем «Маврикии» снова появился в гавани Роттердама – его земляки продолжали высылать свои флотилии в далекие восточно-азиатские воды. Но только спустя 40 лет Нидерланды завладели довольно большой частью Индонезии, взяв под контроль торговлю специями, что впоследствии сделало эту страну одной из состоятельных наций мира.
Спасенный адмирал де Морга первым делом приказал арестовать Хуана де Алькегу, своего вице-адмирала и капитана «Сан-Бартоломе» («только из-за его самовольного преследования «Эендрахта» и произошло несчастье»). И прежде чем иные сведения об этих событиях достигли берегов Испании, при мадридском дворе все зачитывались искусно выдуманными сочинениями де Морги. В июле 1603 года «морской волк» получил-таки столь желанный пост в Мексике, в вице-королевстве Новая Испания.
Через 13 лет Антонио де Морга стал президентом королевского совета в Кито. Там он спокойно умер в 1636 году в возрасте 77 лет. Незадолго до смерти ему еще раз пришлось столкнуться с правосудием, но по другому поводу: его оштрафовали на 2000 золотых дукатов за «совершенно открытые и неподобающие отношения со многими женщинами».
Еще в 1581 году Псков во время Ливонской войны не смог взять польский король Стефан Баторий. Город на реке Великой заслонил собой Русь и принудил врага начать мирные переговоры.
Через 34 года история повторилась. Город снова попытались захватить, только теперь шведы под командованием собственного короля Густава II Адольфа, которому позже судьба уготовила стать великим полководцем и военным реформатором, создателем сильнейшей в Европе XVII века регулярной армии. Он одержит немало громких побед, в результате которых на несколько десятилетий под власть Швеции перейдут почти вся Северная Германия, территория Прибалтики, а Балтийское море превратится в «шведское озеро». В 38 лет шведский король погибнет на поле брани во время Люценской битвы в ноябре 1632 года, где в ходе Тридцатилетней войны его войска нанесут поражение имперским полкам знаменитого военачальника Альбрехта Валленштейна. Но все это будет позже, а пока молодой и неопытный 20-летний шведский король попытается захватить город Псков, о который уже не раз расшибали лоб иноземцы, пытавшиеся пробиться на Русь с северо-западного направления. Предыстория этого события следующая.
Под натиском поляков и литовцев русское правительство Василия Шуйского обратилось за помощью к шведскому королю Карлу IX, обещав ему отказаться от побережья Балтики и пустить в свободное обращение в России шведскую монету.
Весной 1609 года молодой полководец князь М.В. Скопин-Шуйский с помощью шведского отряда нанес удар польско-литовским интервентам, освободив север страны. Вскоре, однако, шведы отказались от участия в борьбе и потребовали выплаты денег, что в условиях кризиса и опустения казны сделать было практически невозможно.
Тогда летом 1610 года началась русско-шведская война, во время которой шведы попытались захватить Псков, Новгород, северо-западные и северные русские области. К сожалению, Новгород они захватили, и летом 1615 года шведская армия под руководством молодого короля Густава-Адольфа подошла к стенам Пскова. В это время русское государство еще не оправилось от последствий Смутного времени, продолжая воевать на своих западных рубежах.
Итак, 29 июля (по старому стилю) шведы стояли под Псковом. Но до сентября, до подхода подкреплений Густав-Адольф не проявлял особой активности. Тогда же, в сентябре, прибыла и осадная артиллерия. Примечательно, что здесь Густав отошел от установившейся практики окружения осажденного города циркумвалационной линией, заменив ее рядом укрепленных траншеями лагерей, связь между которыми поддерживалась сильными патрульными отрядами. Всего в неприятельском войске имелось немногим более 9000 солдат, по большей части наемников из Англии, Франции и Шотландии.
Поскольку шведы уже не раз пытались овладеть Псковом: и в сентябре 1611 года, и в июле–августе 1612 года, и в январе 1615 года, гарнизон города под командованием воевод Морозова и Бутурлина основательно подготовился к обороне. Он насчитывал свыше 4000 человек. Заранее были накоплены запасы оружия, боеприпасов, продовольствия, тогда как шведам приходилось подвозить все необходимое по территории, охваченной партизанским движением. Отряды русских крестьян смело нападали на фуражиров и обозы. Для охраны последних требовались сильные конвои, доходившие иногда до пяти взводов конницы и трех рот пехоты.
Псковский гарнизон тоже не отсиживался пассивно за городскими стенами. Уже утром 30 июля, когда противник приблизился к крепости, была совершена удачная вылазка, в результате чего враг понес серьезный урон и погиб новгородский наместник, фельдмаршал Эверт Горн. Даже король был ранен.
Далее почти ежедневно отряды русских ратников – по несколько десятков конных и пеших «охочих всяких людей» – успешно атаковали шведов, несших чувствительные потери. Так удавалось поддерживать высокий боевой дух оборонявшихся и добывать «языков», получая от них достоверные сведения о неприятельской армии. Одна из вылазок в середине сентября закончилась уничтожением около 300 иноземцев и захватом осадной батареи.
Однако 17(27) сентября шведы приступили к первой бомбардировке Пскова. Им удалось разрушить Варлаамскую и Высокую башни, часть прилегающей к ним стены. И все же последовавший за бомбардировкой штурм псковичи успешно отразили, хотя враг сперва сумел овладеть Наугольной башней и даже ворваться в город. После боя псковитяне сумели устранить все повреждения в укреплениях.
Следующий месяц, октябрь, принес шведам новую неприятность: в войсках начались болезни, возросла смертность, треть армии оказалась небоеспособна. И тогда король решил ускорить подготовку нового штурма. 8(18) октября по крепости был открыт массированный артиллерийский огонь. Псков обстреливали как обычными ядрами – чугунными и железными, так и зажигательными снарядами. По некоторым данным, было выпушено 700 зажигательных ядер. Но горожане быстро тушили вспыхивавшие пожары и готовились к предстоящей схватке.
Псковские воеводы без особых усилий поняли замысел Густава-Адольфа: нанести главный удар в районе Варлаамской башни, поскольку именно сюда наиболее интенсивно били шведские пушки. Впоследствии около стоявшей у Варлаамских ворот «пищали большой» – артиллерийского орудия, именовавшегося «Соловей на волоках», нашли 160, а у самих ворот 650 больших и малых ядер.
9(19) октября штурмовые отряды шведов пошли на приступ. Несмотря на огонь из пушек и ручных пищалей, льющуюся расплавленную смолу и кипяток, они «взыдоша на стену града и на башню угольную». Одновременно неприятель на плотах подплыл к нижним решеткам, закрывавшим доступ в реку, выломал их и ворвался в Запсковье. Целый день продолжался ожесточенный бой, но гарнизон вновь выстоял. Русские воины сбросили врага со стен и даже выбили из города.
Раздраженный Густав-Адольф приказал без промедления готовить третий штурм, и 11(21) октября осадная артиллерия вновь открыла интенсивный огонь. Но… Одна из пушек при стрельбе опрокинулась, и от ее выстрела взлетел на воздух пороховой погреб. Так шведская армия, ослабленная неудачами, боевыми и небоевыми потерями, лишилась еще и боеприпасов.
13(23) октября шведскому королю пришлось начать отводить войска от Пскова. Через четыре дня, 17(27) октября покинул лагерь и сам Густав-Адольф. Он планировал возобновить войну с Польшей за Прибалтику и пока не был готов к затяжной войне с Россией. Именно эта неудача, как считают многие военные историки, заставила Густава-Адольфа взяться за военную реформу.
Благодаря стойкости псковитян в феврале 1617 года шведское правительство заключило с Россией Столбовский мир, по которому возвратило Новгород, Гдов, Старую Руссу, Порхов, Ладогу. Однако Россия надолго оказалась без Балтийского побережья.
Главой секретной службы у кардинала Мазарини был епископ Фрежюский Ондедей. По способностям ему было далеко до «серого кардинала», но некоторые из его агентов не уступали лучшим разведчикам Ришелье. Секретная служба Мазарини имела своих агентов в ряде иностранных государств. Так, шпионом кардинала в Англии, где происходила революция, был полковник Мортимер, один из приближенных Оливера Кромвеля, располагавшего очень эффективной контрразведкой.
Мортимер передавал свои сообщения через банкира Витанеля-Лемюра. Другой разведчик кардинала, некий Пэрк, шпионил за находившимися в Англии представителями восставших французских вельмож. Пэрк был агентом-двойником. Британские власти не препятствовали отправке его донесений Мазарини, считая, что содержащаяся в них информация сделает кардинала более уступчивым в отношении Англии.
Главные усилия разведчиков Мазарини были направлены на выявление намерений его противников во Франции. Одному из шпионов кардинала, францисканскому монаху Франсуа Берто, на основании патента, лично подписанного Людовиком XIV, сыном Людовика XIII и Анны Австрийской, ребенком вступившим на престол в 1643 году, разрешалось носить любую одежду, если того требовали интересы короля. А они требовали этого постоянно. Так, вскоре после получения патента Берто был в 1652 году арестован восставшими жителями Бордо, собиравшимися сурово расправиться со шпионом Мазарини. Берто пустился на хитрость. Он выпросил разрешение написать письмо священнику в город Блей, утверждая, что тот является его дядей. В письме шла речь только о денежных делах, а на полях имелась приписка: «Посылаю вам глазную мазь; натрите ею глаза, и вы будете лучше видеть». Берто поручил доставить это письмо одному крестьянину, шепнув ему, что оно должно быть передано в руки сторонника короля герцога Сен-Симона. Герцог получил письмо и догадался натереть мазью четвертую, чистую страницу: Берто просил помощи в организации побега. Сен-Симон приказал одному лодочнику тайно доставить Берто костюм матроса. Францисканец сумел переодетым обмануть стражу и бежать из Бордо.
Это происходило во время пятилетней гражданской войны (1648—1653) – так называемой Фронды, которая была наиболее серьезным испытанием для разведки, как и вообще для политики Мазарини.
Фронда возникла на волне не прекращавшихся десятилетиями восстаний крестьянства и городского плебса, а также под влиянием буржуазной революции в Англии, где был казнен король и провозглашена республика. Однако французская буржуазия не созрела до роли руководителя борьбы против абсолютизма, народное движение было использовано крупными вельможами, желавшими урвать для себя новые владения, высокие посты и миллионы из государственной казны. Началась бесконечная серия заговоров и контрзаговоров. После «ночи баррикад», которыми покрылась столица с 26 на 27 августа 1648 года, Анна Австрийская вместе с малолетним сыном королем Людовиком XIV и Мазарини бежали из Парижа. Крупный французский полководец принц Конде осадил мятежный город в марте 1649 года. Руководители парижской буржуазии, по существу, капитулировали, и двор возвратился в Париж. Однако Анна Австрийская и Мазарини скоро почувствовали, что находятся в зависимости от надменного Конде. Мазарини приказал арестовать принца, но это привело лишь к сплочению всех врагов кардинала.
6 февраля 1651 года Мазарини, переодетый в костюм простого дворянина, опять бежал из Парижа. Вскоре ему пришлось покинуть французскую территорию и обосноваться в Германии, в городке Брюле, около Кельна. Позднее на короткое время Конде и несколько поддерживавших его других принцев крови стали господами положения в Париже.
Однако в августе 1651 года Конде снова счел за лучшее покинуть город. В сентябре 1651 года по настоянию Анны Австрийской король, которому исполнилось 13 лет, был объявлен совершеннолетним, а в конце года Мазарини вернулся во Францию во главе наемной армии немецких ландскнехтов. Правда, в июле 1652 года сторонники Конде впустили армию принца в Париж, покинутый Анной Австрийской. Казалось, что грабежам, насилиям и убийствам, общему разорению страны не было видно конца. Однако постепенно чаша весов склонилась в пользу короны. Буржуазия жаждала мира. В октябре 1652 года Конде должен был еще раз покинуть Париж, в который вступили королевские войска. Мазарини поодиночке договорился с большинством знатных фрондеров. Такова была – в немногих словах – история Фронды, в которой столь большая роль была отведена методам тайной войны.
Почти каждый день Мазарини обменивался письмами с королевой. Эту тайную корреспонденцию доставляли агенты, действовавшие под началом Ондедея (будущего епископа) и Берто. Кардинал был настолько уверен в своих агентах, что даже не считал нужным шифровать переписку. Лишь фамилии обозначались цифрами или часто весьма прозрачными псевдонимами. Королева именовалась «серафимом» или «15», Мазарини – «небом» или «16», Гонди – то «трусом», то «немым».
Вообще, в войнах конца XVII и начала XVIII века шпионажу придавали такое значение, что не раз сами полководцы брали на себя роль разведчиков. Во время осады Арраса французский маршал Фабер проник во вражескую крепость и осмотрел систему обороны. В 1668 году французский генерал Катина пробрался в занятую неприятелем крепость Люксембург под видом трубочиста.
Еще чаще крупные полководцы лично руководили своей разведкой. Так в 1702 году принц Евгений Савойский на основе показаний своего шпиона Козоли составил план нападения на Кремону. Козоли сообщил о существовании тайного хода, через который в январскую ночь в город ворвался отряд в 600 солдат армии Евгения Савойского. Участь Кремоны была решена. Французский маршал Люксембург получал ценную информацию от секретаря голландского штатгальтера принца Вильгельма Оранского. Однако шпион был разоблачен и согласился передавать Люксембургу ложные сведения о передвижении войск Вильгельма. В результате только случай помог Люксембургу спастись от захвата в плен в его собственном лагере у Штейнкирхена.
Секретная служба постепенно становилась преимущественно орудием в борьбе против внешних противников абсолютистского государства, хотя она и раньше, конечно, использовалась для этой цели.
Здесь очень показателен пример Франции: еще в XVI веке и в первой половине XVII века вплоть до правления Ришелье и Мазарини секретная служба была занята внутренними врагами абсолютизма. Со второй половины XVII века, в царствование Людовика XIV, упор переносится на внешнеполитическую область. Одновременно быстро растет полиция, и секретная служба становится одной из функций полицейских властей. Однако в пестром хаосе административных органов абсолютистской Франции, где функции многих учреждений перекрещивались, шпионажем занимаются и дипломатическое и военное ведомства, и провинциальные интенданты, и, главное, лично доверенные лица монарха (и его фавориток), порой путавшие карты всех остальных учреждений. Лувуа, знаменитый военный министр Людовика XTV, создал широкую шпионскую сеть в германских государствах. Внутри страны люди Лувуа следили за всеми видными французскими офицерами. В число своих шпионов Лувуа вербовал горничных, слуг, модисток, преподавателей модных танцев, которые по роду своей профессии должны были сталкиваться со многими людьми.
Случаи, когда разведчикам удавалось оказать существенное влияние на ход политических и военных событий, не являлись в эту эпоху исключением. Разведчики или подкупленные разведкой политические деятели определенной страны нередко были главными участниками дворцовых переворотов, смены правительств и других событий, приводивших к резкому изменению политического курса, хотя, конечно, и не определявших общих исторических судеб страны. Еще чаще роль разведчиков сводилась не к прямому участию в тех или иных событиях, а к сбору информации, дававшему возможность правительству одной страны с помощью военных, политических и других мер оказывать воздействие на другую. Однако и в том и в другом случае решающими оказывались социально-экономические условия, определявшие политическую обстановку, в которой действовала разведка. Самые ее успехи становились возможными только в определенных исторических условиях.
Когда перед разведкой ставились нереальные цели – остановить или направить вспять закономерный процесс исторического развития, она неизменно терпела неудачу.
В полном разгаре была война за Испанское наследство, которая разразилась в 1701 году и велась между Францией и австрийскими Габсбургами за гегемонию в Европе. В ней участвовали две коалиции. Одну из них возглавляла Франция, на стороне которой выступили Испания, Бавария, Кельнское курфюршество, Парма, Мантуя и Савойя, перешедшая вскоре на сторону противника. В другую коалицию во главе с Австрией, Англией и Голландией вошли Дания, Португалия, Пруссия и другие германские государства.
После успехов 1705 года французы сосредоточили свое главное внимание на осаде Турина – столицы союзника Австрии, герцога Савойского. 20-тысячный гарнизон сильно укрепленного Турина был осажден двойными силами французов под командой бездарного генерала Ла-Фельяда, получившего в командование армию лишь благодаря придворным интригам.
Герцог Евгений Савойский, еще до полного обложения Турина, с несколькими тысячами кавалерии вырвался из города и удалился в горы к югу от него. 30-тысячная французская армия прикрывала осаду, занимая тридцать крепостей Ломбардии и выдвинув сильные заслоны к озеру Гарда. Лучший французский полководец, маршал Вандом, оттеснивший австрийцев из Италии в Тироль, был отозван для командования на нидерландском театре, где дела французов шли совсем плохо. Завоевание же Ломбардии казалось обеспеченным, поскольку последний опорный пункт коалиции – Турин – должен был пасть в августе. Именно на это рассчитывал Ла-Фельяд. Французским же главнокомандующим вместо Вандома был назначен племянник короля, молодой принц Орлеанский, к которому приставили советника, угодливого и бесхарактерного генерала Марсена.
Евгений Савойский, получив в командование австрийскую армию в Тироле, располагал 34 000 человек. Во что бы то ни стало ему нужно было освободить Турин, ибо падение города вызвало бы подчинение Людовику XIV герцогства Савойского, что явилось бы началом развала образованной против Франции коалиции и сделало бы безнадежным продолжение австрийцами борьбы на итальянском театре.
Савойскому на выбор предоставлялось два операционных направления: первое, кратчайшее, шло полевому берегу реки По и пересекало ее многочисленные притоки, образующие сильные позиции. Французскому заслону движение австрийцев севернее реки По давало возможность использовать все эти позиции с разбросанными по ним крепостями. Евгений Савойский не подвергал при этом риску свои сообщения с Австрией, но не мог рассчитывать вовремя выручить Турин. Другое направление, на котором и остановился герцог Савойский, шло от Риволийского плато, единственного выхода из гор Тироля, находившегося в руках австрийцев, на юг, вдоль Адиже, пересекало его в нижнем течении, затем реку По и по правому ее берегу поворачивало на запад. Направление являлось кружным и движение по нему связывалось с огромным риском. Сообщения с тылом были совершенно не обеспечены. В случае неудачи армия обрекалась на полную гибель. Но только здесь можно было рассчитывать проскользнуть в обход правого фланга французской армии и безостановочно и своевременно достигнуть Турина. И здесь Савойский решил попытать счастье.
Довольствие армии во время марша взялся обеспечить дружественный Австрии герцог Моденский. В течение июля войска Савойского вышли на юг вдоль реки Адиже, а в августе герцог приступил к стремительному выполнению своего плана. В течение семнадцати дней его армия прошла более 270 километров и успела опередить французов в теснине Страделлы. Французское командование на маневр Евгения Савойского ответило занятием ряда фланговых позиций и угрозой сообщениям австрийцев. Но Савойский оставил позиции, и французскому заслону не осталось ничего другого, как следовать по северному берегу реки По вслед за герцогом. Вот так австрийский полководец захватил инициативу.
Он смело двинулся между занятыми французами и удаленными на расстояние менее одного перехода крепостями Александрия и Тортона, соединился с резервной конницей и вышел к Турину. Французы уже ждали его за внешними укреплениями города, которые были сильнее в местах, обращенных к югу и востоку, и слабее в тылу, к северо-западу от Турина, между реками Дора и Стура. Савойский увенчал свой рискованный маневр решительным боем; чтобы создать наивыгоднейшие условия для боя, он пошел на дальнейший риск, переправился через реку По выше Турина, оказался в районе между французской границей и Турином и атаковал противника между реками Дора и Стура. Получилось сражение с перевернутым фронтом. В тылу Евгения Савойского были снежные вершины Альп и французская граница, о чем он позаботился заранее.
В районе Турина французы сосредоточили до 40 000, но большая часть этих сил являлась осадной армией Ла-Фельяда, который торопился покончить с крепостью, находящейся на грани падения.
Ла-Фельяд почему-то решил, что Савойский хочет оттянуть на себя силы французов и помешать им довести осаду до конца. Поэтому Ла-Фельяд категорически возражал против всякого ослабления осадной армии, а Марсен, опасавшийся его парижских связей, не решился ему противоречить. Предложение принца Орлеанского – атаковать армию герцога Савойского всеми силами во время совершения ею флангового марша – было отклонено на военном совете.
Между тем Евгений Савойский сумел удержать часть французов на южном берегу реки По. 7 сентября его 30 000 солдат пошли в атаку на широком фронте между Дорой и Стурой. Этот удар был встречен принцем Орлеанским и его 12-тысячной армией, которой просто не хватило сил занять весь широкий фронт, к тому же еще и недостаточно укрепленный. Прусская пехота Леопольда Дессаусского активно штурмовала с фронта французские окопы, а исход боя решил охват, который выполнили савойцы по болотам Стуры. Французы начали отступать, и тогда комендант Турина Даун, три месяца упорно отстаивавший город, сменив гарнизон на валах гражданским населением, бросил все свободные силы из Турина на вылазку в тыл французам.
Поражение войск принца Орлеанского было полное. Армия Ла-Фельяда, пока не принимавшая участия в сражении, была охвачена паникой. Французы, бросив осадный парк, спокойно отошли к французской границе, не тревожимые австрийцами.
Через два дня после сражения под Турином 13-тысячный французский заслон герцога Медави, оставленный в районе реки Минчио, разбил под Кастильоне более слабые части австрийских сил принца Гессенского, но это уже не изменило результата кампании. Отрезанный Савойским от Франции генерал Медави, с разрешения Людовика XIV, пошел на капитуляцию, по которой все ломбардские крепости были переданы австрийцам, а французские войска беспрепятственно пропущены на родину.
Кампания эта очень поучительна. По существу, в поражении французов виновата не столько циркумвалационная позиция, сколько отсутствие единого твердого руководства. Если бы Ла-Фельяд выдвинул хотя бы четвертую часть своих сил на поддержку принца Орлеанского, французам, быть может, удалось бы удержаться на своих позициях. А самое главное – это величественное решение Евгения Савойского: идти на риск потери сообщений с Австрией, благодаря чему достигался полный захват инициативы. Недооценившие противника французы считали завоевание Италии почти уже законченным, надеясь одними угрозами сдержать врага до падения Турина, которое сделало бы их полными хозяевами Ломбардии. Но неприятель, находившийся почти в безвыходном положении, однако имевший во главе великого полководца, пошел на серьезный риск и опрокинул одним ударом весь карточный домик французского господства в Италии.
Если рассматривать это событие с политической точки зрения, то любопытна огромная роль, которую приобрела маленькая Савойя в войне, втянувшей в себя большую часть Европы. По сути, именно Савойя оказалась апельсинной коркой, на которой поскользнулся Людовик XIV.
С именем Федора Федоровича Ушакова связаны победы русского Черноморского флота над превосходящими силами турецкого флота во время Русско-турецкой войны 1787—1791 годов. В первой же морской баталии начавшейся войны, капитан бригадирского ранга Федор Ушаков, будучи командиром авангарда, стал главным героем сражения и был пожалован в Георгиевские кавалеры.
Это сражение произошло 3 июля 1788 года у острова Фидониси (ныне Змеиный). Ушаков начальствовал над авангардом, состоявшим из 4 фрегатов, в эскадре вице-адмирала графа Марко Войновича. Турецким флотом – 17 линейных кораблей, 8 фрегатов, 3 бомбардирских корабля и 21 шебека – командовал капудан-паша Эски-Гассан. Русская эскадра состояла всего из 2 линейных кораблей, 10 фрегатов и 24 меньших судов. Когда противники стали сходиться для морского сражения, Ушаков неожиданными маневрами своего авангарда отрезал от вражеского строя два передовых линейных корабля и обратил их в бегство. Сражение у острова продолжалось с 2 до 5 часов вечера, после чего турецкий флот, корабли которого получили большие разрушения от артиллерийского огня русской эскадры, вышел из боя и поспешил к своим берегам. Именно в этом сражении Ушаков первым на Российском флоте пренебрег канонами господствовавшей тогда линейной тактики в войнах на море. Победа при Фидониси продемонстрировала, что из командира корабля очень быстро вырос способный флагман. Во многом благодаря новаторскому маневру русского авангарда и начался разгром турецкого флота.
К концу 1788 года Войновича перевели в Херсон, а Ушаков остался командующим Севастопольской эскадрой. Всю осень и зиму он занимался подготовкой судов к следующей кампании. К середине мая эскадра Ушакова, ставшего контр-адмиралом, уже была готова к плаванию, однако Войнович, как главный начальник «над всеми частями правления и флота Черноморского», избегал встреч с противником.
В конце августа 1789 года светлейший князь Г.А. Потемкин-Таврический приказал Войновичу принять в Херсоне парусные суда Лиманской флотилии и отвести их в Севастополь. А контр-адмиралу Ушакову он вверил весь Черноморский флот. Федор Федорович начал с обучения корабельных экипажей.
Вскоре контр-адмиралу предстояло постараться отвлечь турецкий флот от устья Днепра, чтобы дать возможность гребной флотилии пройти к Хаджибею, на который Флагманский корабль уже направлялась колонна войск Гудовича, а парусным судам – безопасно дойти до Севастополя. Операция была успешно проведена: одно только появление эскадры Ушакова заставило турецкий флот удалиться от Хаджибея и Очакова.
Сразу же по возвращении флотоводец поторопился снарядить главные силы. К 26 июня 1790 года были готовы 10 кораблей, 6 фрегатов и другие суда. Но из-за нехватки средств Ушакову пришлось занимать деньги и даже заложить свой дом. Флагман ожидал, что противник будет высаживать десант в Керченском проливе. И не ошибся.
1 июля большой турецкий флот проследовал на восток. Следующим утром в море отправилась русская эскадра. 6 июля, подойдя к Феодосии, Ушаков узнал, что турки прошли мимо накануне, и пошел в Керченский пролив. Там близ пролива он стал на якорь у мыса Такиль, чтобы не допустить прорыва турецкого флота в Азовское море и высадки неприятельского десанта на крымском побережье.
8 июля в 10-м часу со стороны крепости Анапа при попутном восточном ветре появилась турецкая эскадра в составе 10 линейных кораблей, 8 фрегатов и 36 меньших судов, имевших на борту 1100 орудий и десантные войска. Она следовала к южному берегу Крыма. Султанский флотоводец – капудан-паша Хуссейн (Гуссейн) решил, воспользовавшись выгодным наветренным положением, обойти корабли русского авангарда и уничтожить их.
Ушаков приказал построить линию из кораблей и фрегатов, оставив легкие суда под ветром. Прозорливый русский контр-адмирал разгадал замысел турецкого адмирала и, выделив из общего линейного строя эскадры резерв в 6 фрегатов, заранее направил их на поддержку своего авангарда под командованием капитана бригадирского ранга Г.К. Голенкина. Хуссейн поместил в линию только линейные корабли; вторую его линию составили фрегаты и легкие суда. Турки, используя наветренное положение, атаковали и направили основные усилия против русского авангарда. Хуссейн пытался поставить его в два огня. Пока корабли Голенкина успешно отбивали натиск турок, русские корабли, вышедшие из линии и сократившие интервалы между собой, спешили на помощь авангарду, чтобы в свою очередь поставить в два огня неприятеля. Так флагман очень оригинально решил проблему резерва. Остальным кораблям он приказал сосредоточить огонь на неприятельском авангарде.
Линейные корабли сомкнули линию, после чего контр-адмирал повел кордебаталию на сближение с неприятелем. В 3 часа дня ветер изменился, и русская эскадра получила возможность сблизиться с неприятельскими кораблями на дальность картечного выстрела. Примечательно, что русские пушкари оказались на голову выше орудийных расчетов османов. Турецкие корабли один за другим выходили из боя с большими разрушениями в корпусе и парусной оснастке.
Капудан-паша пытался защитить поврежденные корабли, пройдя на флагманском судне вдоль всей русской линии, но и сам серьезно пострадал. Сражение продолжалось до 17 часов. Ушаков, оказавшись на ветре у противника, приказал кораблям выстроиться за ним в линию, не соблюдая своих мест, нарушая догмы линейной тактики. Контр-адмирал сократил время маневра и сам возглавил боевую линию. Быстрое построение русских заставило турок растянуть линию, прикрывая поврежденные корабли, что могло вызвать еще большее поражение. В такой ситуации капудан-паша решил не испытывать судьбу и в темноте бежал. Корабли турок благодаря своим корпусам, обшитым медными листами, ушли на большой скорости.
Снова контр-адмирал Ушаков применил новый тактический прием, создав из 6 фрегатов самостоятельную резервную группу. Преследование противника велось без соблюдения установленных мест в строю эскадры и с выходом флагманского корабля «Рождество Христово» в ее голову.
Хотя турецкий флот и не потерял ни одного корабля, но он получил большие разрушения от артиллерийского огня русских. Значительными оказались потери среди турецких экипажей и десантников, которые так и не высадились на берега Крымского полуострова. На русских кораблях убито и ранено оказалось 29 человек. Задача – не допустить турок на берега Тавриды – была выполнена.
Победа у Керченского пролива положила основу славы Ушакова и впервые продемонстрировала его тактику, за что флотоводца наградили орденом Святого Владимира 2-й степени.
28 августа 1790 года произошло морское сражение у острова Тендра, где русская эскадра, вышедшая из Севастополя, обнаружила турецкий флот, стоявший на якоре. Русские корабли двигались в походном порядке в три колонны. Контр-адмирал Ушаков в своей решительной манере приказал начать атаку противника без промедления, выстраиваясь в линию баталии на полном ходу. Он вновь создал резерв из фрегатов и вновь начал сражение с дистанции картечного выстрела.
Через несколько часов морского сражения турецкая эскадра того же самого капудан-паши Хуссейна под мощным огнем русской артиллерии начала уклоняться под ветер и приходить в расстройство. Флагманский корабль Ушакова «Рождество Христово» вел бой одновременно с тремя линейными турецкими кораблями. Когда вражеский флот обратился в бегство, русские преследовали его до наступления темноты и после этого встали на якорь.
Наутро, когда выяснилось, что турецкая эскадра стоит на якорях поблизости, морское сражение возобновилось. В итоге турецкие корабли вновь обратились в спасительное бегство, используя свое преимущество в скорости. 66-пушечный линейный корабль «Мелеки Бахри» спустил свой флаг и сдался, а 74-пушечный «Капудание» – флагманский корабль Сеид-бея – загорелся и взорвался.
За эту очередную победу императрица Екатерина II пожаловала Ушакову орден Святого Георгия сразу 2-й степени и 500 душ крепостных крестьян в Могилевской губернии.
После сражения у Тендры эскадра Ушакова прикрывала устье Дуная от возможных действий турецкого флота, ибо в это время русские войска под командованием генерал-аншефа А.В. Суворова готовились к штурму Измаила. В те дни пришло известие, что по повелению султана казнен бывший капудан-паша Хуссейн, который проиграл Ушак-паше – так турки окрестили Ушакова – морское сражение у Керченского пролива.
Явно проигрывая России войну на суше, Турция все-таки решила взять реванш на море. Со всех концов Оттоманской империи к Стамбулу были стянуты военные корабли. Для командования флотом был приглашен алжирский паша Саид-Али. Вскоре мощный турецкий флот – 18 линейных кораблей, 17 фрегатов и 43 более малых судна – появился у Румелийских (болгарских) берегов и бросил якорь у мыса Калиакрия. В связи с празднованием мусульманского праздника часть турецких экипажей была отпущена на берег.
31 июля 1791 года, когда между воюющими сторонами начались переговоры о перемирии, о чем Ушаков не знал, русская эскадра в составе 16 линейных кораблей, 2 фрегатов, 2 бомбардирских кораблей и 19 вспомогательных судов обнаружила неприятельский флот, стоявший у Калиакрии. Стремясь выиграть время, занять выгодное наветренное положение и захватить турок врасплох, Ушаков и здесь не стал действовать шаблонно – он не стал перестраивать эскадру в принятый тогда боевой порядок – кильватерную колонну. Русские корабли под огнем неприятельских береговых батарей в походном строю из трех колонн прошли между берегом и стоявшим на якоре турецким флотом. Турецкие корабли, обрубая якоря, стали в беспорядке выстраиваться под огнем русской эскадры в боевую линию. Так началось морское сражение у мыса Калиакрия.
Русский флагманский корабль «Рождество Христово» атаковал флагманский корабль паши Саид-Али и заставил его выйти из боя. Вскоре после этого турецкий флот обратился в бегство. Эта трудная победа у Румелийских берегов ускорила заключение Ясского мирного договора 1791 года.
После завершения Русско-турецкой войны Ушаков продолжает командовать Черноморским флотом, много времени и сил отдавая его боевой подготовке. В 1793 году он становится вице-адмиралом.
Позже, когда Россия вступила в антифранцузскую коалицию совместно с Оттоманской Портой, которая теперь стала ее союзницей, вице-адмиралу Ушакову было поручено возглавить Средиземноморскую экспедицию 1798—1800 годов.
В середине августа 1798 года Ушаков, имея под своим флагом 6 линейных кораблей, 7 фрегатов и 3 авизо – судов для разведки и посылок, взял курс из Севастополя в Стамбул. На кораблях в качестве морского десанта находилось 1700 солдат черноморских гарнизонов и 35 гардемарин Николаевского флотского училища. В Стамбуле султан передал под командование русского флотоводца турецкую эскадру адмирала Кадыр-бея – 4 линейных корабля, 6 фрегатов, 4 корвета и 14 канонерских лодок. С этими силами Ушаков начал боевые действия против французских морских и сухопутных сил у греческих берегов, имея целью освобождение семи Ионических островов – Цериго, Занте, Кефалонию, Итаку, Святого Мавры, Паксо и Корфу. Кроме того, русскому вице-адмиралу было поручено установить контакты с командующим английской эскадрой в Средиземном море вице-адмиралом Горацио Нельсоном для совместных действий против французов.
Русский морской десант за шесть недель занял острова Цериго, Занте, Кефалонию и Святого Мавры, где греческое население приветствовало своих освободителей. После этого Ушаков приступил к самой крупной операции Средиземноморской экспедиции – овладению островом Корфу и одноименной крепостью.
Остров Корфу считался ключом к Адриатике. Венецианцы возвели здесь мощную крепость, состоявшую из Новой крепости с тремя передовыми фортами и Старой крепости – цитадели. Французы, захватившие Корфу, укрепили его артиллерией из 650 орудий и 3-тысячным гарнизоном. На острове располагалось и главное командование французских войск: генеральный комиссар республики Дюбуа и губернатор Ионических островов дивизионный генерал Шабо. С моря главную крепость прикрывали два острова – Лазаретто и Видо. На последнем в укреплениях находилось пять больших батарей и 500 солдат. Под стенами крепости стояла французская эскадра: 1 линейный корабль, 1 фрегат, 1 бомбардирский корабль и несколько других судов.
Первоначально Ушаков блокировал крепость Корфу с моря. Для штурма мощной крепости русских морских пехотинцев явно не хватало, поэтому командующий эскадрой приказал провести учения с корабельными экипажами, чтобы они могли воевать на суше. В сражении согласилось участвовать 2000 вооруженных повстанцев – жителей острова. После настойчивых переговоров с союзниками-турками удалось добиться, чтобы они прислали 4250 воинов-албанцев, составлявших всего лишь треть обещанных в Стамбуле десантных войск. В большом количестве изготовлялись штурмовые лестницы. Вице-адмирал Ушаков сам разработал 130 условных сигналов флагами для управления флотом во время штурма крепости с моря.
Русские десантники, высадившись на острове, возвели две артиллерийские батареи против фортов Новой крепости. За день до штурма Ушаков издал приказ, согласно которому с началом штурма сухопутным войскам надлежало брать приступом передовые французские укрепления, а флоту предписывалось атаковать крепость Видо. Ушаков считал ее ключом к главной крепости – Корфу.
Штурм Корфу начался 18 февраля 1799 года в 7 часов утра. К этому времени корабельная артиллерия подавила огонь двух французских батарей, и на острове Видо высадился 2-тысячный десант. На Видо в плен сдались его комендант, бригадный генерал Пиврон, а также 422 солдата и офицера островного гарнизона.
Одновременно со штурмом острова Видо начался приступ крепости Корфу. Десантные войска при огневой поддержке корабельной артиллерии успешно овладели передовыми фортами Новой крепости, а в нескольких местах – самой крепостной стеной. К вечеру французы поняли, что их дальнейшее сопротивление бессмысленно, и гарнизонное командование через парламентеров запросило перемирия. На российском адмиральском корабле «Святой Павел» начались переговоры о капитуляции.
20 февраля французская крепость Корфу капитулировала. В плен сдался 2931 человек. В качестве трофеев было взято 16 различных кораблей и судов, около 630 орудий, различное военное имущество. Потери союзников составили около 300 убитых и раненых. Штурм Корфу вошел в историю как образец взаимодействия флота и морского десанта.
За штурм Корфу Федор Федорович Ушаков был произведен в адмиралы, а турецкий султан наградил его бриллиантовым челенгом – пером – и собольей шубой. После освобождения Ионических островов эскадра Ушакова помогала русским войскам генерал-фельдмаршала А.В. Суворова, сражавшимся с французскими войсками в Северной Италии. На Средиземном море были нарушены коммуникации противника, блокированы порты Генуя и Анкона. Русские десантные войска участвовали в освобождении от французов Неаполя и Рима.
Во время Средиземноморской экспедиции адмирал Ф.Ф. Ушаков проявил себя искусным политиком и дипломатом. Местное население относилось к нему как к своему освободителю. При его участии была образована греческая Республика Семи Островов, избран «Большой Совет», или «Греческий Сенат». На каждом из Ионических островов были учреждены свои Советы, магистраты, полиция, казначейство и суд. Введение нового правления было одобрено большинством островитян.
26 сентября 1800 года русская эскадра вернулась в родной Севастополь. Император Александр I, недовольный «республиканскими» взглядами Ушакова, через два года назначил его на второстепенную адмиральскую должность главного командира балтийского гребного флота и начальника учебных команд в Санкт-Петербурге.
С тех пор флотоводческий талант Ушакова больше не был востребован.
Во времена войны за независимость американских колоний Джордж Вашингтон, главнокомандующий войсками американских колонистов, сражавшихся против Англии, отлично понимал значение разведки. Еще в юношеские годы, участвуя волонтером в англо-французской войне, он стал свидетелем поражения, которое 13 июля 1755 года потерпели английские войска под командованием генерала Брэддока около форта Дюкена на том самом месте, где впоследствии возник город Питтсбург. Причина поражения была банальной – Брэддок просто не имел понятия о силах французов, оборонявших форт.
Прошло двадцать лет, и Вашингтон стал во главе войск колонистов. Он сразу же предпринял попытку создать собственную разведывательную службу. Первым из его разведчиков был, очевидно, знаменитый Натан Хейл, которого англичане поймали и казнили в сентябре 1776 года. Хотя имя Натана Хейла уже стало легендарным, почти ничего не известно ни о цели переброски его в тыл врага, ни о том, чего ему удалось достигнуть.
Усовершенствовать разведывательную службу колонистов Вашингтон поручил майору Бенджамину Толмеджу (Джону Баттому), который отобрал нескольких лично знакомых ему людей в Нью-Йорке и других районах, занятых тогда английскими войсками. Обычно агенты, действовавшие в одной местности, были старыми друзьями – таким образом Толмедж надеялся наладить сотрудничество своих людей и получить уверенность, что в случае ареста и гибели одного из них все остальные будут с удвоенным рвением продолжать работу, чтобы отомстить за друга. Первые агенты Толмеджа учились вместе с ним в Йельском университете. Хотя это были лица, ранее совершенно незнакомые с разведкой, большинство из них сумело быстро освоиться со своей новой деятельностью. Все они имели конспиративные имена, и никто даже в американском лагере, помимо майора, не знал их подлинных фамилий.
Наиболее успешно действовал Роберт Таунсенд из Нью-Йорка, фигурировавший под именем Самуэля Калпера-младшего. Он организовал торговую фирму по доставке продуктов в Нью-Йорк от фермеров окрестных районов. Помещение, которое занимала его фирма, было все время полно покупателями, в том числе английскими военными и их женами. В разговорах, которые никто не думал держать в секрете, проскальзывало немало полезной военной информации. Таунсенд ее записывал и пересылал в штаб Вашингтона. Два других разведчика – Авраам Вудхал (Самуэль Калпер-старший) и Остин Рой соответственно выполняли роли «почтового ящика» и курьера. Рой, живший в Нью-Йорке под видом служащего фирмы Калпера, доставлял донесения Вудхалу, который обосновался за городом. Получив информацию, Вудхал спешил развесить на веревках в определенном месте и заранее условленным образом нижнее белье. Это было сигналом, что все в порядке, и второй курьер Брюстер, лодочник по профессии, переправлял собранные сведения Толмеджу или одному из его доверенных лиц.
Нуждавшийся в информации, поступавшей от Таунсенда и его друзей, Вашингтон специально приказал, чтобы ее передавали ему немедленно после получения. Толмедж лишь один раз отчасти нарушил этот приказ. Майор не вручил генералу Вашингтону, как это имел привычку делать, нераспечатанным очередное послание от Самуэля Калпера-младшего, а сам прочел его и даже задержал на какой-нибудь час. Из-за этой незначительной задержки произошли события, имевшие чрезвычайное значение для армии колонистов.
В занятом английскими войсками городке, где родился Роберт Таунсенд, ему принадлежал дом, который находился на попечении его сестры Сары. В этом доме поселились английские офицеры, в том числе полковник Симко. Сара Таунсенд знала о том, что ее брат стал разведчиком армии колонистов, и пыталась оказать ему всю возможную помощь. Делая вид, что руководит слугами, которые подавали обед английским офицерам, Сара старалась ничего не пропустить из того, о чем говорилось за столом.
В один из вечеров в конце августа 1780 года полковник Симко беседовал с недавно прибывшим знакомым. Это был майор Андре, натурализовавшийся в Англии сын швейцарского купца. Поступив в английскую армию, Андре быстро продвинулся по службе. Сейчас он был уже генеральным адъютантом британских экспедиционных войск в Северной Америке и доверенным лицом генерала Клинтона. Все это побудило Сару Таунсенд с особым вниманием прислушиваться к беседе двух офицеров, которая, впрочем, не содержала ничего особенно важного. Однако, когда ужин был еще далеко не кончен, произошел странный случай. Было доставлено письмо на имя Джона Андерсона. Сара, естественно, спросила Симко, не знает ли он кого-либо, кто носит это имя.
Андре неожиданно заявил, что ему это известно, и спрятал письмо в карман. И что еще более странно – внимательный глаз хозяйки скоро заметил, что Андре никому не передал это письмо, а сам вскрыл и прочел его. Это происходило, когда офицеры пили кофе и вели разговоры об американской крепости и главном военном складе Вест-Пойнте.
Сара Таунсенд попросила одного из квартировавших в ее доме офицеров, капитана Даниеля Юнга, переслать в Нью-Йорк со своим ординарцем пакет в фирму, поставлявшую продукты питания. Галантный капитан, конечно, не мог отказать в исполнении такой просьбы красивой девушке, тем более что продовольствие было нужно Саре, чтобы кормить полковника Симко и его офицеров. Сара Таунсенд передала солдату запечатанный пакет. Подразумевалось, что в нем содержался перечень необходимых продуктов… Сразу же после получения письма сестры Роберт Таунсенд направил его обычным путем Толмеджу.
Однако за полчаса до того, как оно достигло начальника разведки, майор получил другое письмо. Оно было подписано командиром Вест-Пойнта генералом Бенедиктом Арнольдом. Он сообщал, что, вероятно, к нему должен прибыть его близкий друг Джон Андерсон, который не знаком с местностью. Начальник Вест-Пойнта очень просил послать для сопровождения мистера Андерсона нескольких драгун.
Военный губернатор Пенсильвании, генерал Арнольд серьезно разругался с властями – исполнительным советом штата. Местные политиканы не без основания обвиняли генерала в нечистоплотных коммерческих сделках, в частности, в том, что он использовал для личного обогащения армейские подводы. Генерал считал, что ему помешали вести выгодные торговые операции. Арнольд подал в отставку, – его не удерживали. Разбором дела занялся Континентальный конгресс. По вынесенному решению Арнольду было выражено лишь «неудовольствие» конгресса. Главнокомандующий войсками колонистов генерал Вашингтон учредил военно-полевой суд для рассмотрения обвинений Арнольда в совершении воинских преступлений. В январе 1780 года суд признал Арнольда виновным в «неблагоразумных действиях» и присудил его к общественному выговору со стороны Вашингтона. Главнокомандующий объявил этот выговор в достаточно мягких тонах и закончил его выражением уверенности, что Арнольд снова проявит таланты командира на поле сражения, для чего ему будет предоставлена возможность, и опять завоюет уважение своей родной страны. Арнольд нисколько не был смягчен этими словами, тем более что конгресс отказался выплатить следуемое ему жалованье за прошлые годы, а настойчивость кредиторов быстро возрастала.
А в оккупированном Нью-Йорке, где располагался штаб британского главнокомандующего генерала Клинтона, внимательно наблюдали за «делом Арнольда». Сэр Генри Клинтон даже регулярно сообщал о нем в Лондон.
В обстановке, сложившейся в 1780 году, Клинтон не мог ожидать подкреплений из Англии, которая вела войну против нескольких сильных противников; тем больше надежд сэр Генри возлагал на свою секретную службу. А что могло быть лучше, чем привлечь на английскую сторону одного из наиболее известных американских генералов. Пока тучный брюзгливый Клинтон еще только размышлял об этом, его 27-летний энергичный начальник разведки майор Андре уже составил план действий. Молодой майор был светским человеком, считался дамским угодником и имел склонность к постановке любительских спектаклей. В месяцы, когда английские войска занимали временную столицу колонистов – Филадельфию, Андре познакомился с красивой актрисой Пегги Шиппен, на которой вскоре после того женился рано овдовевший генерал Арнольд. Майор продолжал поддерживать переписку с новой миссис Арнольд – это был один из возможных способов установления контактов с отставным генералом. Можно было для этой цели использовать многочисленных британских шпионов, вроде Меткалфа Браулера – спикера законодательного собрания штата Род-Айленд и священника Даниэля Хаттвела. Прихожане, позднее узнавшие о таком совмещении обязанностей их духовным пастырем, весьма неделикатно бросили его в реку. Имелись опытные курьеры и «почтовые ящики», вроде Филиппа Скина и Биверли Робинзона. Впрочем, если Андре опередил в своих действиях приказы Клинтона, Арнольд успел опередить самого майора.
В Филадельфии на Фронт-стрит имелся небольшой магазин стеклянных и фарфоровых изделий, принадлежавший некоему Джону Стенсбери. Не было секретом, что этот купец был тори – сторонником подчинения бывшей метрополии. Но Арнольд знал больше: лавочник являлся одним из британских резидентов в городе. Арнольд, разумеется, под строжайшим секретом сообщил Стенсбери о своем намерении перейти на сторону англичан. Для передачи этого сообщения Стенсбери тайно отправился в Нью-Йорк и поспешил передать Андре важную новость. Обрадованный майор сразу же положительно ответил на вопросы Арнольда: да, англичане собираются воевать до победного конца и готовы щедро вознаградить тех, кто окажет им важные услуги, – вознаградить за потери, которые понесут эти люди ради службы британской короне. Что же касается лично Арнольда, то ему целесообразнее пока оставаться в лагере колонистов и снабжать британское командование нужной информацией. Стенсбери привез и перечень того, что особенно интересовало штаб Клинтона: кого из влиятельных политиков можно перетянуть на сторону англичан, содержание дипломатической корреспонденции конгресса, дислокация армии, подготовка резервов, возможные пути и способы нанесения ударов английскими войсками, местонахождение военных складов и многое другое. Переписку с Андре было решено вести через Стенсбери. Письма предполагалось писать невидимыми чернилами и шифровать, причем ключом к коду должно было служить знаменитое сочинение английского юриста Блекстона «Комментарии к законам Англии». Первая цифра означала страницу, вторая – строку и, наконец, третья – слово в этой строке.
Было решено, что Андре будет продолжать внешне вполне невинную переписку с Пегги Арнольд, в которую можно было, как бы невзначай, включить нужные указания и информацию. По совету британского разведчика в «почтовый ящик» была превращена ничего не подозревавшая подруга миссис Арнольд, некая Пегги Чью. Пегги Арнольд и Андре посылали письма на адрес Пегги Чью, а та уже отправляла по назначению эти, как она считала, послания двух романтических влюбленных. Позднее наряду со Стенсбери майор Андре стал использовать и других курьеров, когда нужно было спешно получить информацию от Арнольда. В ответ шли обещания удовлетворить честолюбивые планы и растущие денежные притязания генерала, особенно если бы ему удалось перейти к англичанам, уведя с собой значительный отряд солдат. Шифрованная переписка все время содержала переговоры о размерах финансовой компенсации за предательство.
Войдя во вкус продажи государственных секретов, Арнольд все время мучился сознанием, что может продешевить. Возникала у него и мысль, является ли сэр Генри Клинтон наиболее выгодным и щедрым клиентом, не стоит ли поискать другого, не порывая связи и с первым. Обуреваемый алчностью, Арнольд предложил свои услуги – в обмен на уплату долгов – не кому иному, как посланнику Франции – главного противника Великобритании, однако натолкнулся на вежливый отказ. У Франции, союзника Америки, не было особой нужды покупать втридорога сведения, которыми мог располагать отставной генерал.
Наконец решение Арнольдом было принято – постараться получить важный командный пост и после этого склонить на сторону англичан вверенные ему войска. Вашингтон согласился снова принять на службу Арнольда, хотя был очень удивлен его просьбой о назначении комендантом Вест-Пойнта – важного укрепления, где были сосредоточены крупные интендантские склады. Ведь этот пост давал мало надежды отличиться в бою и восстановить репутацию, к чему, как предполагал Вашингтон, стремился Арнольд. Но у того были совсем другие планы.
3 августа 1780 года зачисленный снова в ряды армии генерал-майор Арнольд был назначен комендантом Вест-Пойнта. Он поспешил потребовать жалованье – в том числе за прошлые годы – и одновременно тайно известил Клинтона, что готов продать Вест-Пойнт за 20 000 фунтов стерлингов. Правда, осуществить такую крупную «негоциацию» сразу было нельзя, требовалась подготовка. Поэтому вначале Арнольд решил поторговать другими товарами. Он попросил командира французских волонтеров генерала Лафайета и своего предшественника по Вест-Пойнту генерала Гоу сообщить ему имена американских разведчиков, действующих в тылу англичан. Лафайет и Гоу благоразумно отказались удовлетворить эту просьбу. Все же Арнольд раздобыл список шпионов-двойников и отослал его Андре. Переписка, однако, была налажена скверно. Нетерпеливому и раздражительному Арнольду приходилось самому изыскивать курьеров и подолгу тщетно дожидаться ответа. Наконец в сентябре майор Андре решил самолично явиться для окончательных переговоров с комендантом Вест-Пойнта.
…Письмо Арнольда не могло вызвать никакого подозрения у майора Толмеджа, но только до тех пор, пока он не получил донесения Таунсенда из Нью-Йорка. По какой-то случайности начальник разведки вскрыл этот пакет, прежде чем нести его главнокомандующему. Толмеджа поразило, что во второй раз на протяжении часа ему приходилось читать о том же Джоне Андерсоне, который, оказывается, был не кем иным, как английским майором Джоном Андре – начальником британской секретной службы в Америке. Само собой разумеется, возникал вопрос: зачем понадобилось британскому офицеру под вымышленным именем отправляться к командиру Вест-Пойнта, а генералу Арнольду проявлять такую озабоченность о безопасности этого тайного агента английского командования? Толмедж приказал задержать и допросить Андерсона.
Майор Андре избрал другую дорогу. Он не очень доверял Арнольду и вообще был недоволен порученной ему миссией. Поэтому он не отправился сушей, как это советовал командир Вест-Пойнта, а добрался до места назначения по реке Гудзон на британском шлюпе «Хищник».
Переговоры майора с заломившим чрезмерную цену предателем продолжались до утра, когда их беседу прервала артиллерийская канонада: американская батарея стала обстреливать обнаруженный утром английский корабль, который должен был спешно убраться.
Посланцу генерала Клинтона пришлось переодеться в гражданское платье и вместе с проводником, которого ему предоставил Арнольд, двинуться по суше в обратный путь. За несколько миль от расположения английских войск проводник отказался идти дальше.
Андре пошел один и вскоре очутился среди солдат, одетых в британские мундиры. Он на всякий случай спросил, кто они. Последовала короткая пауза, после чего один из солдат сказал, что они из английского военного лагеря. Майор тогда сразу же объяснил, что он английский офицер из штаба генерала Клинтона. Его подлинная фамилия выгравирована на задней стенке его часов, а путешествует он под именем Джона Андерсона, причем паспорт на это имя был ему выдан генералом мятежников по фамилии Арнольд. Начальник небольшой группы английских солдат внимательно выслушал объяснения Андре, и, когда он для подтверждения своих слов показал часы со своей фамилией, его немедля арестовали. Андре наткнулся на американских ополченцев, которые нашли британские мундиры на ферме, поспешно покинутой противником. Быстро сообразив, что произошло, Андре попытался переиграть игру. Он со смехом объявил, что является американским офицером и старался проверить бдительность солдат, а часы он просто взял с трупа убитого англичанина. Однако воины революционной армии оказались более сообразительными, чем считал английский майор. Они обыскали своего пленника и нашли обличающие документы, которые Андре запрятал в сапоги. Тщетной оказалась и попытка майора подкупить солдат крупной денежной суммой. Они доставили его к своему начальнику подполковнику Джемсону.
В то же утро генерал Арнольд и его жена принимали за завтраком штабных офицеров. Вскоре должен был приехать и сам главнокомандующий. Неожиданно принесли пакет: подполковник Джемсон не был в курсе планов Толмеджа и послал курьера информировать генерала Арнольда об аресте Андерсона. Арнольд извинился перед присутствовавшими и покинул их на минуту, попросив жену следовать за ним. Сообщив ей, как обстоят дела, и более не обращая внимания на упавшую в обморок женщину, он сел на коня и вскоре уже был в расположении английских войск.
Арнольд получил чин английского генерала и «отличился» потом жестокими расправами с мирным населением. В качестве возмещения понесенных им имущественных потерь английское правительство выдало ему несколько тысяч фунтов стерлингов, которые послужили основой для его выгодных торговых операций. Умер он в 1801 году в Лондоне богатым человеком, заслужив презрение и ненависть народа, которому изменил.
Напрасно англичане уверяли, что майор Андре явился по приглашению американского командования в лице генерала Арнольда и поэтому в соответствии с международным правом его следует рассматривать как парламентера и немедленно отпустить на свободу. Все попытки генерала Клинтона спасти своего начальника разведки оказались тщетными, и Андре был по приговору суда повешен в октябре 1780 года.
Российский император Александр I считал, что мало отомстить Наполеону за поражения и унижения предыдущих лет одним изгнанием из пределов России. Царю нужна была полная победа над врагом. В этот момент Россия, Пруссия, Швеция и Англия объединились в шестую коалицию, чтобы покончить с наполеоновским захватом Европы. И Александр I мечтал возглавить коалицию и стать ее вождем.
27 февраля 1813 года главные силы русской армии вошли в Берлин. Через неделю пал Дрезден. В скором времени совместными усилиями русских и прусских ополченцев территория средней Германии была очищена от французов.
Тем временем первые крупные сражения между союзниками и Наполеоном у Люцена (2 мая) и Бауцена (20–21 мая) закончились победой французов. Позже было заключено перемирие, которое в августе прервал сам Наполеон, набравший войск продолжить борьбу. Это обстоятельство заставило Австрию, прежде не примыкавшую к врагам императора, 12 августа объявить ему войну и стать на сторону шестой коалиции.
Но это ничуть не помешало блистательному полководцу Наполеону 27 августа 1813 года одержать победу под Дрезденом. Союзники были разбиты и стали беспорядочно отступать. Их потери оказались в три раза больше французских. Был смертельно ранен французский генерал Моро, советник при штабе войск антифранцузской коалиции, который, став противником Наполеона, эмигрировал из Франции еще в 1804 году.
Среди союзных монархов началась паника, навеянная призраком нового Аустерлица. Однако удача вновь отвернулась от Бонапарта.
Через два дня в районе Кульма произошло другое сражение с участием 32 000 французов под командованием генерала Вандама и 45 000 австрийцев и русских, а также небольшого прусского отряда под командованием князя Шварценберга, отступавшего после поражения при Дрездене. Пытаясь остановить преследование, пруссаки заняли Кульм, откуда Вандам вскоре выбил их. Однако на следующий день, не получив ожидавшихся подкреплений, Вандам вынужден был перейти к обороне и, атакованный с фронта австрийцами и русскими, а с тыла – пруссаками, был наголову разгромлен, потеряв 6000 человек убитыми, 7000 пленными и 48 орудий. Сам он при этом был ранен и попал в плен. Войска союзников потеряли около 6000 человек.
После этого союзники снова воспрянули духом и стали под Лейпцигом сосредоточивать силы для решительной схватки.
16 октября 1813 года на равнине у города Лейпцига началась одна из величайших битв эпохи наполеоновских войн, вошедшая в историю под названием «битва народов».
По разным источникам, к началу битвы Наполеон имел от 155 до 175 тысяч человек и 717 орудий, союзники – около 200 000 человек и 893 орудия.
Сражение началось в 10 часов утра канонадой союзных батарей и наступлением союзников на селение Вахау (Вашау). На этом направлении Наполеон сосредоточил несколько крупных батарей и силы пехоты, которые отбили все атаки союзников. В это время центр Богемской армии пытался пересечь реку Плейсу, чтобы ударить в обход левого фланга французов. Однако противоположный берег реки был весь усеян орудиями и французскими стрелками, которые метким огнем вынуждали союзные войска к отступлению.
Первую половину дня на всех участках сражения битва шла с переменным успехом. В некоторых местах союзникам удавалось захватить несколько участков обороны противника, но французы, напрягая силы, переходили в контратаки и отбрасывали неприятеля на исходные позиции. На первом этапе боя союзникам не удалось сломать мужественное сопротивление французов и добиться где-либо решительного успеха. Более того, умело организовав оборону своих позиций, Наполеон к 15 часам дня подготовил плацдарм для решительного наступления и прорыва союзного центра.
Первоначально скрытые от глаз неприятеля 160 орудий по приказу генерала А. Друо обрушили ураганный огонь на место прорыва. Ровно в 15 часов началась массированная атака пехоты и кавалерии. Против 100 эскадронов французского маршала Мюрата выстроились в каре несколько батальонов принца Е. Вюртембергского, ослабленные канонадой Друо, и открыли картечный огонь. Однако французские кирасиры и драгуны, при поддержке пехоты, смяли русско-прусскую линию, опрокинули гвардейскую кавалерийскую дивизию и прорвали центр союзников. Преследуя бегущих, они оказались в 800 шагах от ставки союзных государей. Этот ошеломляющий успех убедил Наполеона в том, что победа уже у него в руках. Властям Лейпцига было приказано звонить во все колокола в честь триумфа. Но битва продолжалась.
Александр I, раньше других поняв, что в битве наступил критический момент, приказал послать в бой батарею И.О. Сухозанета, русскую дивизию Н.Н. Раевского и прусскую бригаду Ф. Клейста. До подхода подкреплений неприятеля сдерживала рота русской артиллерии и лейб-казаки из конвоя Александра.
Из своей ставки на холме у Тонберга Наполеон наблюдал, как пришли в движение резервы союзников, как свежие кавалерийские дивизии остановили Мюрата, закрыли брешь в союзных позициях и вырвали, по сути дела, из рук Наполеона уже торжествуемую им победу. Полный решимости одержать верх любой ценой до подхода войск Бернадота и Беннигсена, Наполеон отдал приказ пустить на ослабленный центр союзников силы пешей и конной гвардии.
Как вдруг неожиданно мощная атака австрийцев, находившихся под командованием князя Шварценберга, на правый фланг французов изменила его планы и заставила послать часть гвардии на помощь польскому князю Юзефу Понятовскому, который с трудом сдерживал австрийские удары. После упорного боя австрийцы были отброшены, а австрийский генерал граф М. Мервельд попал в плен.
В тот же день, на другом участке битвы, прусский генерал фон Блюхер атаковал войска маршала Мармона, который с 24 тысячами солдат сдерживал его натиск. Деревни Мекерн и Видерич в течение боя неоднократно переходили из рук в руки. Одна из последних атак показала мужество прусаков. Генерал Горн повел свою бригаду в бой, отдав ей приказ не стрелять. Под барабанный бой пруссаки шли в штыковую атаку, а генерал Горн с бранденбургскими гусарами врубился во французские колонны.
Французские генералы признавались позже, что они редко видели проявления столь неудержимой отваги, которую показали пруссаки. Когда первый день сражения закончился, солдаты Блюхера делали себе заслоны из трупов убитых, полные решимости не отдавать французам захваченных территорий.
Первый день битвы не выявил победителей, хотя потери с обеих сторон были огромны: около 60–70 тысяч человек!
В ночь с 16 на 17 октября к Лейпцигу подошли свежие силы наследника шведского престола Бернадота и Беннигсена. Теперь силы союзников имели двойное численное преимущество над силами Наполеона.
Весь день 17 октября обе стороны убирали раненых и хоронили убитых.
Воспользовавшись затишьем, Наполеон наконец осознал невозможность одержать верх над численно превосходящим противником. Вызвав к себе пленного генерала Мервельда, Наполеон отпустил его с просьбой передать союзникам предложение мира. Однако ответа не последовало. Тогда к ночи 17 октября Наполеон приказал стянуть свои войска ближе к Лейпцигу.
В 8 часов утра 18 октября союзники начали наступление. Французы дрались отчаянно, окружающие город деревеньки переходили из рук в руки по несколько раз, приходилось штурмовать или защищать каждый дом, каждую улицу, каждую пядь земли. На левом фланге французов русские солдаты графа А.Ф. Ланжерона неоднократно штурмовали деревню Шельфельд, дома и кладбище которой, обнесенные каменной стеной, были прекрасно приспособлены к обороне. Дважды отброшенный Ланжерон в третий раз повел своих солдат в штыки и после страшной рукопашной схватки овладел селением. Однако посланные маршалом Мармоном против него резервы выбили русских с занятой позиции. Особенно жестокая схватка кипела у местечка Пробстейд (Пробстгейт), в центре французской позиции. Корпуса генерала Клейста и генерала Горчакова к 15 часам ворвались в деревню и начали штурмовать укрепленные дома. Тогда Бонапарт бросил в дело Старую Гвардию и сам повел ее в бой.
Французам удалось выбить союзников из Пробстейда и двинуться в атаку на главные силы австрийцев. Под ударами гвардии неприятельские линии были готовы разорваться, как вдруг, в самый разгар битвы, вся саксонская армия, сражавшаяся в рядах наполеоновских войск, перешла на сторону союзников. Такого никто не ожидал. Для Наполеона это был ужасный удар.
Бой продолжался до сумерек. Еще до ночи французам удалось удержать в своих руках все ключевые позиции обороны. Наполеон понимал, что еще один день он не выстоит, и поэтому в ночь с 18 на 19 октября отдал приказ к отступлению. Измученная армия французов стала отходить за реку Эльстер.
На рассвете, узнав, что неприятель очистил поле битвы, союзники двинулись на Лейпциг. Город защищали солдаты Понятовского и Макдональда, в стенах были проделаны бойницы, на улицах, в садах и кустарниках занимали позиции стрелки и расставлены орудия. Каждый шаг вперед стоил союзникам немалой крови. Приступ был жесток и страшен. Лишь к середине дня удалось захватить предместья, выбив оттуда французов штыковыми атаками.
Когда французы отходили из города по единственному оставшемуся мосту через Эльстер, он взлетел на воздух. Как оказалось, мост взорвали по ошибке охранявшие его французские солдаты. Увидев прорвавшийся к мосту передовой отряд русских, они в панике подожгли запальные фитили. К тому времени половина армии еще не успела перейти реку.
В начавшейся панике и сумятице солдаты отказывались подчиняться приказам, некоторые бросались в воду и пытались переплыть реку, но либо тонули, либо погибали от неприятельских пуль. Поляк Понятовский, накануне получивший маршальский жезл, пытаясь организовать атаку и отступление, был дважды ранен, бросился на коне в воду и утонул. Его напарнику Макдональду удалось все же выбраться на другой берег.
Ворвавшиеся в город союзники добивали расстроенную армию, убивали, резали, брали в плен… На этом кровавая «битва народов» закончилась.
За три дня Наполеон потерял около 80 000 человек, 325 орудий и 500 фургонов. 11 000 французов были взяты в плен. В армии союзников убитых оказалось свыше 45 000 человек. Великая армия Бонапарта была разбита, его вторая кампания кряду окончилась неудачей. Теперь он был вынужден отступить и отвести свои войска на другой берег Рейна, убравшись за границы Франции.
Это сражение могло бы вообще поставить точку в истории наполеоновских войн, если бы союзники, одерживая победу, не дали бы Наполеону ускользнуть из западни. А ведь они имели такую возможность, если бы действовали более согласованно.
Вскоре вся Германия восстала против завоевателей.
Империя Наполеона продолжала рушиться у него на глазах, распадалось сообщество стран и народов, спаянное железом и кровью.
Бонапарт выигрывал не только на полях сражений. Он всегда постоянно реорганизовал свою разведку еще во время итальянской кампании 1796—1797 годов. Когда молодой, мало кому известный Бонапарт прибыл в армию, ему пришлось столкнуться с оппозицией генералов. Те враждебно встретили «выскочку», назначенного «парижскими адвокатами», как они презрительно именовали членов Директории. Недаром один из наиболее способных французских генералов, Массена, заметил другому – Стенжелу: «Наш командующий – идиот!»
Бонапарту нужна была разведка не только против неприятеля, но и для слежки за своими собственными генералами. Особенно после того как армия стала одерживать победы и они старались присвоить себе значительную часть добычи.
Наполеон всегда широко практиковал опрос пленных и вербовку среди них своих агентов. Взятым в плен офицерам обещали большое вознаграждение, если они привлекут на французскую службу более высокие чины.
Некий швейцарец Халлер, хорошо знакомый ему еще с 1794 года банкир, оказывал ему особые услуги. В своих воспоминаниях об итальянском походе Наполеон сознательно умалчивает о том, как была захвачена важнейшая пьемонтская крепость Кераско. Дело в том, что Халлер просто договорился с комендантом, который без боя сдал крепость французам, хотя она имела много артиллерии и боеприпасов и неподалеку находилась пьемонтская армия, готовая прийти на помощь осажденным. Капитуляция гарнизона крепости Кераско сыграла большую роль в согласии Пьемонта начать мирные переговоры с Францией, что, в свою очередь, весьма способствовало дальнейшим победам армии Наполеона.
Другим не менее успешно действовавшим наполеоновским агентом был Франческо Толи. Он сообщил австрийскому главнокомандующему Меласу ложные сведения о расположении и численности французской армии, что в серьезной степени способствовало поражению австрийцев. Толи доставил Наполеону важнейшие данные о новой австрийской армии генерала Вурмсера, которая была также разгромлена французами. Сопровождавший Наполеона в итальянских походах художник Биожи писал, что французский главнокомандующий каждый день принимал множество никому не известных лиц: «Среди них были изящно одетые дамы, священник и люди разных сословий. Он хорошо платил им и потому знал все».
Французские дипломаты, руководившие разведкой, также оказывали немалую услугу Бонапарту. В его штаб постоянно стекались их данные. «Всякий генерал, действующий не в пустыне, а в населенном крае и недостаточно осведомленный о противнике, – не знаток своего дела», – любил говорить Наполеон. Многие генералы, усвоившие его указания, даже лично выполняли функции разведчиков.
Например, генерал Ней, впоследствии известный маршал, переодетый крестьянином, проник в Мангейм, убедился в возможности внезапной атаки на этот город и благодаря собранным им самим сведениям одержал победу над неприятелем.
В мае 1796 года после битвы при Лоди и взятия Милана Наполеон взамен прежних разведывательных организаций, которые имелись при главной квартире и при штабах отдельных генералов, создал «Секретное бюро» и во главе его поставил командира кавалерийского полка Жана Ландре. Бюро было разделено на два отдела: общий и политический; в задачи последнего входили наблюдение за оккупированной территорией, подавление народных волнений и другие обязанности. Глава политического отдела Гальди навербовал массу агентов, в числе которых можно было встретить монаха-капуцина, выпущенного по амнистии из тюрьмы уголовного преступника, инженера, светских женщин, вроде графини Албани (в Милане) и графини Уджери (в Брешии).
Шустрый Ландре засылал своих агентов в Неаполь, Рим, Флоренцию, Турин, Венецию и в австрийскую армию, наконец, даже в Вену. Часто «Секретное бюро» строчило для Наполеона по несколько отчетов в день. Помимо командующего доклады бюро имел право читать только начальник штаба Бертье. Таким образом, «Секретное бюро» занималось и разведкой, и контршпионажем. Ландре имел своих агентов и в Париже – в их обязанность входило наблюдение за теми, кого Директория направляла на различные должности во французскую армию, сражавшуюся в Италии.
Средства на развитие «Секретного бюро» отпускались хорошие. Некоторым агентам за доставлявшиеся ими сведения платили большие суммы: по несколько десятков тысяч франков. Иногда информация, содержавшаяся в докладах «Секретного бюро», оказывалась настолько неожиданной, что Наполеон отказывался ей верить, угрожая Ландре смещением с должности. Однако почти всегда сообщенные известия оказывались истинными.
Почти все, что применял Ландре и его бюро в своей деятельности, впоследствии тщательно изучалось и прочно вошло во всеобщую практику разведки. В частности, «Секретное бюро» вело сложную игру с агентами-двойниками, одним из которых была, например, графиня Палестрина. Через нее австрийцев снабжали фальшивыми сведениями. В игру включился даже сам Наполеон. Не раз в присутствии графини он «проговаривался» о важных вещах, симулируя то припадок гнева, то, напротив, порыв радости.
Разного рода провокации также не были чужды «Секретному бюро». Именно его сотрудники организовали сбор «компрометирующих материалов» против Венеции, территорию которой Наполеон решил занять, чтобы потом использовать как разменную монету в переговорах с австрийцами. При этом использовались различные методы: то организовывали «народные восстания» против венецианского правительства с призывом французов на помощь, то, напротив, подстрекали к волнениям против завоевателей и убийству раненых солдат наполеоновской армии.
В Вероне этим руководил некий Джованелли. Натравив толпу на раненых французов, этот шпион, занимавший официальный пост в городе, поспешил удрать до вступления в Верону войск, спешно направленных туда Бонапартом. По известной причине беглеца искать не стали. Впоследствии, уже после провозглашения Наполеона императором, Джованелли сделал быструю карьеру на французской службе. Правда, провокация в Вероне, вероятно, была организована помимо «Секретного бюро» самим Наполеоном.
Частенько «Секретному бюро» Ландре приходилось иметь дело с опытным противником. Организатором австрийской разведки в тот период был канцлер Тугут. Внутри страны его шпионы и провокаторы пытались выявить всех противников австрийской монархии. Агентам Тугута приписывали убийство в 1797 году французских дипломатов, участвовавших в работе Раштадтского конгресса, который разбирал вопрос об установлении границ между германскими государствами. Впрочем, в борьбе с Наполеоном разведка Тугута понесла ряд поражений. Один раз австрийский канцлер перехитрил самого себя. После поражения при Маренго в июне 1800 года Тугут, не желая заключать мир, не осмеливался с то же время прямо отклонить мирные переговоры, предложенные Наполеоном. Это предложение Бонапарт переслал с австрийским офицером графом Йозефом Сен-Жюльеном. Тугут отправил Сен-Жюльена к Наполеону с письмом, составленным в двусмысленных выражениях, из которых никак нельзя было понять, согласна ли Австрия на заключение перемирия. При этом, конечно, недалекому графу не дали никаких полномочий для ведения переговоров.
Наполеон и Талейран сразу разгадали игру австрийского канцлера, желавшего выиграть время. Они притворились, будто рассматривают австрийца не как простого курьера, а как того, кому поручено заключить соглашение с Францией.
Лестью и угрозами начать новое наступление Талейран окончательно сбил с толку непроницательного Сен-Жюльена. Тот согласился подписать мирный договор. А по этому трактату Австрия отказывалась от Рейна, от Баварии, обещала прекратить торговлю с Англией. Когда Сен-Жюльен вернулся в Вену, Тугута едва не хватил удар от ярости. Незадачливого «дипломата» посадили на год в крепость, а в Париж было послано извещение, что Австрия не считает действительным подписанный договор. Там, впрочем, на это и не рассчитывали.
Тугут был разоблачен, а новые поражения австрийцев заставили их вскоре согласиться на тяжелые условия, предписанные Бонапартом. Но это случилось уже через несколько лет после ликвидации организации Ландре.
С некоторого времени Бонапарт перестал доверять Ландре, бывшему до того его самым близким и ценнейшим сотрудником. Оказалось, что честолюбивый начальник «Секретного бюро» имел собственные планы, не всегда совпадавшие с целями Наполеона.
Во время ареста руководителя роялистского шпионского центра графа д'Антрега произошел открытый разрыв. Наполеон обвинил Ландре в том, что он подозрительно долго держал у себя портфель д'Антрега, и в гневе приказал посадить начальника «Секретного бюро» под арест на 15 суток. Отданный сгоряча приказ был вскоре отменен, но отношения обострились до предела. Ландре был вынужден подать в отставку и уехать во Францию. В годы правления Наполеона ему угрожающе посоветовали держать язык за зубами. Император запретил использовать его на любом государственном посту.
Вернувшийся из Италии во Францию победоносный генерал Бонапарт был направлен Директорией во главе большой армии на завоевание Египта. По пути в Египет эскадра, перевозившая французскую армию, с ходу захватила остров Мальту. Этот имевший большое стратегическое значение остров принадлежал ордену мальтийских рыцарей. О его длительной осаде нечего было и думать, так как за французской эскадрой охотился более сильный английский флот под командованием адмирала Нельсона. Почему же так быстро удалось занять Мальту?
Примерно за год до этого один французский дипломат, сотрудник посольства в Генуе, некий Пуссиельг, был по предложению Наполеона направлен на Мальту. Опытный француз быстро сговорился с наиболее влиятельными членами ордена, и, когда в начале июня 1798 года флот Наполеона подошел к Мальте, превращенной в сильную крепость, она была без боя сдана французам. Победители, со своей стороны, выплатили щедрую компенсацию рыцарям, проявившим незаурядные коммерческие способности в продаже острова.
После возвращения во Францию и переворота 18 брюмера, поставившего Наполеона у власти в качестве первого консула, он тотчас занялся созданием своей разведки, точнее – нескольких разведывательных организаций сразу. Разведывательные и контрразведывательные обязанности были возложены на министерство полиции, возглавляемое Фуше, на бюро независимого от него префекта парижской полиции Дюбуа, на персональных агентов первого консула, создававших свои особые организации (в их число входили такие видные военные, как Дюрок, Даву, Ланн, Жюно, Савари – будущие маршалы и министры наполеоновской империи). Этой личной разведкой Наполеон управлял через своего секретаря Бурьена.
Военным шпионажем ведало вновь созданное специальное разведывательное бюро, образованное в рамках военного министерства. Такое же бюро было создано в армии, предназначавшейся для десанта в Англию в 1804 году.
Через определенное время наполеоновская разведка имела агентов во всех столицах и во многих крупных городах большинства европейских государств. Обычно это были хорошо оплачиваемые резиденты. Когда район деятельности того или иного агента выдвигался в центр событий, этому разведчику выдавались очень большие суммы денег для добывания информации. «Черные кабинеты» завели различные ведомства. Еще во времена Консульства один из иностранных послов, недовольный тем, что «черный кабинет» министерства иностранных дел перлюстрирует его корреспонденцию, пожаловался Талейрану.
– Господин посол, – ответил холодно Талейран, – я уверен только в одном: ваши депеши вскрыл кто-то интересующийся тем, что содержалось внутри пакета.
Наибольшую активность проявлял «черный кабинет», руководимый опытным разведчиком директором Лаваллетом. В 1811 году Наполеон отдал приказ учредить филиалы «черного кабинета» во многих городах своей огромной империи – в Турине, Генуе, Флоренции, Риме, Амстердаме, Гамбурге. Лаваллет фактически превратился во второго министра полиции и одного из руководителей наполеоновской контрразведки. Между прочим, при содействии Лаваллета Наполеон завел дюжину высокооплачиваемых агентов, которые должны были представлять ему тайные доклады о настроениях различных кругов французской буржуазии и бюрократии. В числе этих агентов была известная писательница мадам Жанлис. Доклады передавались в запечатанных конвертах Лаваллету, который вручал их Наполеону.
Надо отметить, что Наполеон широко пользовался фальшивомонетничеством как оружием в тайной войне против своих противников. Когда императору показали добротно сработанные в Лондоне якобы французские ассигнации, он, пораженный их высоким качеством, приказал расплатиться ими с военными поставщиками. В 1806 году в Париже была налажена подделка австрийских и английских банкнот. Клише изготовлял гравер военного ведомства Даль. Фальшивые деньги печатались в типографии, расположенной на Монпарнасском бульваре, под наблюдением министерства полиции и тайной канцелярии самого императора. Готовые банкноты вываливали в пыли, чтобы придать им вид бывших в обращении.
Как-то раз в беседе с австрийским послом, будущим канцлером, Меттернихом – дело происходило во время сближения с Веной – Наполеон обещал прекратить подделку австрийских денег. Даже обычно невозмутимое лицо Меттерниха отразило такое недоверие, что император не смог сдержать улыбку. Он сам понял, насколько неправдоподобным было его обещание.
В Париже, а позднее в Дрездене и Варшаве по распоряжению Наполеона были отпечатаны фальшивые русские ассигнации на много десятков миллионов рублей. Выпуск поддельных денег французский штаб пытался наладить даже в Москве за то короткое время, когда город находился в руках наполеоновских войск. Для этого было приспособлено помещение на окраине, около Преображенского кладбища.
В начале XIX века в Южной Африке знаменитый вождь зулусов Чака, или Жук, объединил разрозненные враждующие племена к востоку от Драконовых гор и создал в 1818 году Конфедерацию племен провинции Наталь, превратившуюся потом в могущественное Королевство Зулусов.
Чака был великим стратегом и жестоким тираном. За десять лет непрерывных войн его войска уничтожили порядка двух миллионов неприятелей, однако подлинная история его жизни и борьбы известна немногим.
Он стал воином в 23 года, когда вождь племен мтетва Дингисвайо призвал на военную службу молодежь клана эм-длечени и объединил их в полки. Воины, которых вел в бой Чака, обрушивались на врага с чудовищной силой и побеждали в рукопашной схватке. Метательное копье Чака посчитал детской игрушкой и изобрел новое оружие с тяжелым широким лезвием и короткой твердой рукояткой. Он сам изготовил опытные образцы, сделав их по типу коротких римских мечей, – икгва, зулусское слово, имитирующее звук, с каким меч рассекает воздух. Щит тоже был превращен в оружие. Он прикрывал тело с левой стороны, и противник терялся, не зная, куда ударить, стесненный собственным щитом.
Для быстроты передвижения Чака отменил сандалии из бычьей кожи, но это нововведение прижилось только при боевых действиях на каменистой почве, а там, где были колючки, воины сильно страдали.
Новые реформы оправдали себя в первом же бою, когда воины мтетва столкнулись с отрядом Пунгаше, вождя племени бутелези. Двоюродный брат Чаки – Бакуза (сын отца Чаки Сензангаконы и его последней жены Солдабы) дрался на стороне бутелези. Когда Дингисвайо объявил об окончании кровопролития, Бакузу нашли в грудах убитых. Клан Пунгаше признал зависимость от мтетва.
После всего этого Чаку нельзя было не отметить. Дингисвайо смог увидеть в нем больше, чем просто воина. Здравый смысл подсказывал вождю, что зулу могут стать непреодолимым буфером на его северных границах. Так Чака стал командиром полка изикве и отныне принимал участие в военных советах у Дингисвайо.
Он разделил вверенный ему полк на три части и начал усиленные тренировки, пытаясь повергнуть воображаемого противника ударом центральной группы – «груди», в то время как фланги старались окружить врага и посеять панику. Чака тратил много времени на то, чтобы лично обучать каждого воина технике ближнего боя – под каким углом держать щит, как посылать ассегай – копье, чтобы оно летело точно в цель, и не терять при этом равновесия. Именно в этот период в войсках появились у-диби – «пчелы» – мальчики-носильщики, по одному на троих воинов, в обязанности которых входило носить циновки для отдыха, горшки с пищей, запасные ассегаи и некоторое количество воды и зерна.
Свирепость и смелость Чаки в бою всем была известна, но на советах он больше скромно молчал, а высказывался тихим голосом, робко. Среди мтетва уже ходил слух о его высоких моральных качествах: весь скот, который он получал в награду за победы, Чака раздавал воинам.
В 1816 году вождь зулу Сензангакона умер и «трон» не сразу, а после нескольких схваток, но все же занял Чака, который очень быстро завоевал авторитет в родном клане.
Бремя больших забот опустилось на плечи Чаки. Войско было слабое. Хозяйство разваливалось, скот был разворован. Чака взялся за дело круто. За малейшие колебание и неповиновение полагалась смерть. Это было право вождя, однако оно выходило за рамки традиций клана. Чака часто уничтожал недовольных.
Вообще, некоторые биографы Чаки склонны романтизировать его образ, выдавая вождя зулусов за этакого доброго отца африканцев. На самом же деле Чака был весьма жестоким человеком, а именно эта черта в соотношении с умом и твердостью характера во многом помогала ему устоять на крутых поворотах истории Юго-Восточной Африки.
Во время правления Чаки реформы охватывали буквально все стороны жизни зулусов.
Сначала Чака принялся восполнять недостаток скота, «занимая» его у соседних кланов. Те безропотно отдавали ему быков и коров, видя в нем опасного и сильного соседа. Среди нового стада формировалось ядро будущей знаменитой снежно-белой зулусской породы скота.
Но главное внимание Чаки было приковано к армии. Его клану предстоит возвышаться, и Чака не желал довольствоваться скромной, как ему казалось, властью отца. Армия, и только она, способна помочь ему в достижении цели! Чака отлично представлял, какая военная машина нужна ему, и с рвением принялся за дело.
Он решил начать свои опыты с изикве, сделать из них регулярные войска. Они разделились на четыре части, каждая из которых, в свою очередь, состояла из небольших отрядов. Самой сильной была «грудь», центральная группа войск, которая в бою шла по центру – лоб в лоб. Два рога окружали противника с флангов, разворачивались и сходились к центру. Четвертая группа – резерв «груди» – оставался позади и вступала в бой по приказу командующего. Тот находился неподалеку на возвышении и с помощью рассыльных посылал резерв в то место, где враг нажал сильнее. Войско наступало в полной тишине, а в атаку шло с криком, сохраняя боевые порядки.
Чака быстро понял, что боевой дух войска можно резко поднять, если воины станут драться за честь своего изикве, а не клан мтетва в целом. В своем клане он добился обязательного для всех мужчин воинского призыва. Из воинов-зулусов всего 400 человек – половина – была и-кхехла, то есть те, кто носил изиколо – головное кольцо для взрослых неженатых мужчин. Такое кольцо делали из древесных волокон и залепляли пчелиным воском. Волосы вокруг кольца выстригали. Воины с кольцами были испытанными бойцами, сражавшимися против бутелези, и не раз терпели от них поражение. А новобранцы – молодежь без колец – вообще не знала службы.
Создать четыре регулярных полка было для Чаки делом несложным. Всех взрослых мужчин – женатых и «тех, что с кольцами» он поселил в отдельном краале и разрешил обзавестись женами. Главой крааля он сделал Мкабайи – свою вдовствующую тетку, которая когда-то была внимательна к Нанди и нему самому, и немедленно казнил тех, кто отказывал ему в гостеприимстве, в том числе и своего дядю Мудли.
Воинов 20-летнего возраста, еще неженатых, он лишил колец и сделал таким образом снова «мальчиками». Им предстояло влиться в изимпохло – «бригаду холостяков». От них Чака отделил фасимба – «зайцев» – группу, которую он будет тренировать особыми методами. Именно им суждено стать основой могущественной армии будущего государства зулусов.
«Он любил войну, умел искусно вести ее и не раз прославился на поле битвы военными подвигами. Он был хороший стратег, умел быстро и со смелой неожиданностью нападать на соседние племена, покорял их, обращал в рабство, соединял или разъединял со своим народом. Этот варвар изобрел для своих орд новый способ ведения войны по образу македонской фаланги, левый и правый фланги который прикрывались передовыми отрядами» (Из книги Эдуарда Мора «Путешествие в Африку и к водопадам Виктории на Замбези». СПб., 1876 г.).
Проводя реформу, Чака собрал все метательные ассегаи и переделал их на оружие ближнего боя. Самые искусные кузнецы жили в клане мбонамби, пограничном с мтетва, и Чака направился к лучшему из них – Нгоньяме. Его крааль стоял в стороне от жилья членов клана, ибо соплеменники сторонились кузнецов и плавильщиков: по преданиям, они пользовались человеческим жиром для закаливания клинков, и каждый раз, когда в краалях исчезал ребенок, обвиняли кузнецов. Чака объяснил Нгоньяме цель своего визита. Кузнец предложил переделать тяжелое копье для охоты на буйволов, однако Чака отказался: ему нужен был совершенно новый клинок из самородного металла. В конце концов он договорился.
Пока кузнецы переделывали все оружие, он начал тренировки. Войско обучалось всем приемам ведения боевых действий, неукоснительно соблюдались все распоряжения командиров. В день отряды проходили до 60–70 километров, легко переваливая через холмы, пренебрегая тропинками и дорогами, питаясь мясом скота и зерном в тех краалях, которые они миновали, сопровождаемые лишь у-диби с циновками и горшками. Европейские регулярные части в те годы по хорошим дорогам проходили за световой день не более 20 километров.
Вскоре клинок был готов. Заточив его о глыбу песчаника, Чака убедился в его остроте, обрив несколько волосков на руке. Подобрав подходящее древко, они с мастером просверлили в нем удлиненное отверстие, влили туда сок луковичного растения сцилла ригилифолия, вставили нагретый черепок клинка. Он схватился намертво. Потом древко обмотали твердой корой и затянули буйволовой кожей. Так родилось оружие, которое в умелых руках зулусов обеспечило чернокожим воинам десятки блестящих побед.
От сыромятных кожаный сандалий Чака отказался сразу. Жестокими методами он внедрял новую моду – ходьбу и бег босиком по камням и колючкам. После нескольких показательных казней воинов, не сумевших удержаться в ритме боевого танца на грубой щебнистой земле, жалобы навсегда прекратились.
Новые большие щиты для различных полков были окрашены в соответствующие цвета. Себе Чака взял белый с большим черным пятном в центре. У каждого полка были своя боевая песня, клич, украшения из меха и перьев на униформе. Сам Чака носил позолоченную юбочку из хвостов циветты.
Когда наконец были готовы новые ассегаи, Чака быстро распределил их среди воинов и научил ими пользоваться. Зулусы получили оружие, которое Африка еще не знала! Всего под ассегаи было поставлено 350 мужчин. Такого числа солдат не было ни у одного соседнего клана…
Военные реформы не могли хорошо развиваться, пока был жив Дингисвайо. Чака являлся его вассалом, и как ни успешны были его действия, мтетва оказывались все же сильнее. Молодой вождь начал медленно, но верно подчинять себе соседние кланы. Первыми стали элангени, которые, однажды проснувшись, увидели у ворот своих краалей импи – боевые группы зулусов. Никто не сопротивлялся. Чака выстроил на скотном дворе все мужское население и выискал среди него тех, кто отравлял ему жизнь в детстве. Их он посадил на острые колья ограды и поджег ее. Тех же, кто хоть чем-то помог ему и матери в горькие годы, он одарил быками. Весь клан был включен в растущий клан Чаки. Мужчины пополнили полки и быстро обучились военному ремеслу. Соседние кланы, напуганные решительностью Чаки, сопротивления не оказывали.
Следующим пунктом в программе Чаки были бутелези, но их вождь Пунгаше не проявил трусости. Уже терпевший поражение от Дингисвайо, он решил, что от зулусов он поражения не потерпит. Пунгаше не сделал вывода из событий более ранних времен, когда молодой Чака успешно сражался против него в войсках Дингисвайо.
Последовавшие сражения блестяще доказали смысл нововведений Чаки. В походе зулусские воины питались мясом и зерном, которые несли за ними у-диби. Передвигались отряды только по ночам и однажды на рассвете они настигли войско Пунгаше, которое состояло только из 600 воинов, но занимало господствующее положение в узкой долине одного из притоков Белой Умфолози. Позади войска находились стада и женщины с детьми.
Дингисвайо распорядился подойти поближе полку изикве и послал гонца, который пообещал бутелези прощение. Но те гордо отослали его обратно: «Отправляйся, пес, к своему беззубому хозяину и пускай он пошлет ко мне кого-нибудь способного сразиться, а не такого скулящего щенка, как ты».
По преданию, вперед выбежал Чака и закричал неприятелю: «Эй ты, высохший пузырь дохлой коровы! Я заставлю тебя проглотить свои слова, а вместе с ними и мой ассегай». И он тотчас кинулся на врага. Это было новшеством в тактике боевых действий. Воин бутелези, к которому ринулся вождь, смутился. Он дважды метнул в Чаку копья, но тот с легкостью отбил их щитом. Взмахнув ассегаем, он что было сил ударил бутелези под мышку. Удар был настолько мощный, что Чака почти перерубил воина. «Нгалла! – воскликнул Чака. – Я поел!» (боевой клич зулусов при победе над врагом).
Под натиском изикве бутелези не удержались и часа. Прибывший на поле боя Дингисвайо прекратил резню. Уцелело всего несколько воинов бутелези. Они вместе с вождем перешли Черную Умфолози и укрылись у Звиде. Тот уже дважды терпел поражения от Дингисвайо, которому приходился родственником, но ндвандве жили слишком далеко от мтетва и легко выходили из-под контроля, терроризируя соседние племена.
Звиде внимательно выслушал историю беглого Пунгаше и… приказал убить его!
Доказывая свою преданность Дингисвайо, Чака послал ему захваченный скот бутелези. Вождь одобрил жест Чаки и вернул скот с благодарностью. Собрав всех вдов и девушек бутелези, Чака поместил их в построенный рядом с ква-Булавайо сераль. Всего там жило 1200 женщин – умдлункулу. Вождь называл их всех своими сестрами. За 12 лет его правления умдлункулу не произвели на свет ни одного младенца. Чака считал, что нельзя порождать на свет того, кто в один прекрасный день убьет его самого, став наследником. В этой мысли он не был оригинален…
К началу 1817 года территория клана зулу значительно увеличилась в размерах. Войско Чаки насчитывало уже 2 тысячи воинов (в полку фасимба было 800). Никому из воинов в трех молодежных полках не разрешено было жениться. В периоды между военными действиями воины изолированно жили в краалях.
Осенью того же года Чака узнал, что его приемный дядя Мбийя умер в Длечени. Он прошел 70 миль до побережья океана и затем 20 миль вдоль берега до крааля Дингисвайо, чтобы попрощаться с Мбийей, которого очень любил. После переговоров с Дингисвайо оба вождя договорились выступить против Мативане, чей воинственный клан амангване жил у подножия Драконовых гор. Храбрый и мудрый вождь Мативане жил еще дальше ндвандве, но постоянно угрожал границам мтетва.
Экспедицию назначили на зимний месяц июнь, но пока шла мобилизация, Мативане прознал о готовящемся походе. Он сделал все приготовления и допросил вождя соседнего клана амахлуби Мтимкулу посторожить его скот в горах. Мтимкулу, сын вождя Бунгане (который, кстати, в свое время давал приют Дингисвайо и его белому спутнику Ко-Уэну), согласился.
К неудовольствию Чаки, битва осталась незавершенной. Дингисвайо быстро окружил войска Мативане, и тот отделался добрыми заверениями и, таким образом, сохранил свои силы. Армия ушла и Мативане обратился к Мтимкулу, чтобы тот вернул скот. Но Мтимкулу отказался! Пока Мативане взвешивал сложившееся положение, хлуби растворились в горах, а на самого Мативане напал Звиде и изгнал из родных мест.
Спасаясь от Звиде, Мативане уничтожил все встретившиеся ему на пути краали амахлуби и осел среди холмов. А амахлуби, лишенные всех средств существования, под началом Мпангазиты перевалили через Драконовые горы и опустились прямо на головы насмерть перепуганных сото.
Звиде был другом отца Дингисвайо, но в 1818 году произошла ссора, и Звиде убил приемного сына Дингисвайо. Это стало последней каплей, и вождь мтетва попросил Чаку помочь ему. Пока войска готовились к кампании, Дингисвайо пошел к ндвандве без оружия, желая мирным путем уладить все конфликты. По дороге он наткнулся на патруль, который доставил его к Звиде. Тот продержал Дингисвайо у себя два дня и, убедившись, что ему, вождю ндвандве, ничего не угрожает, велел казнить Дингисвайо, а голову передал своей матушке Нтомбази, которая собирала в своей хижине жуткую коллекцию отрубленных голов.
По преданию, вместе с Дингисвайо умерли несколько его «амазонок» – личная охрана вождя, состоявшая из девушек. Хотя им и было дано указание возвращаться домой, они отказались покинуть вождя и закололи себя кинжалами на месте казни любимого правителя. Так около 1818 года армия потеряла военачальника, и только приезд Чаки помог командирам удержать людей от паники.
Легенды передают, что Звиде потребовал у Чаки выдать ему всех девушек. «Какая наглость, – сказал Чака. – Никогда сестра моя не станет супругой этой высохшей шкуры, которая сожрала уже половину вождей нашего края. Пусть попробует сам добыть их!»
…Чака и Звиде стояли на границах своих владений и пожирали глазами соседние земли. Кроме ндвандве, Чаке угрожали еще и квабе, мощный клан, живший между зулу и мтетва. Так молодой вождь зулу оказался между двумя фронтами. Оба клана по численности превосходили зулусов вдвое.
Чака тщательно готовился к предстоящей битве. Он объявил всеобщую мобилизацию всех мужчин старше или моложе призывного возраста, способных носить оружие. Верный помощник Чаки талантливый военачальник Мгобози быстро превратил их в дисциплинированное войско. Ополчение стало называться нкомендала – «беззубый старый скот», но прозвище это было почетным. Далеко на юг к лесу Нкандла были эвакуированы жены с детьми и скот. Всего для сражения подготовили около 4 тысяч человек. У Звиде было вдвое больше!
Главные силы Чака сосредоточил у холма Гокли южнее реки Белая Умфолози. На вершине холма разместился резерв, а основное войско расположилось вокруг на 5–6 шеренг. В радиусе нескольких километров от Гокли зулусы уничтожили все съестные припасы и воду. Зная благодаря разведчикам о своем численном проигрыше, Чака построил войска полукругом – так было легче смыкать ряды, если враг прорвет оборону.
Войсками ндвандве командовал молодой военачальник Номахланхана, ровесник Чаки. С ним были почти все взрослые сыновья Звиде.
Первые группы противника вошли в реку на мелководье. Воины ндвандве держали в правой руке ассегай и щит, а левую положили на плечо впереди идущего – образовалась цепь. Группы командиров Нгобали и Ндлелы обрушились на них как раз в тот момент, когда те преодолевали глубокое место в реке. Первая атака Номахланханы захлебнулась в прямом смысле.
Следующий маневр Чака придумал такой. На глазах у разведчиков ндвандве 200 воинов полка фасимба погонят часть скота на юг. Ндвандве наверняка отвлекут значительные силы, чтобы овладеть добычей. Проведя незаметно перегруппировку, Чака разделит силы таким образом, что противник непременно решит: войско разделилось поровну. Между тем на холме скопится 3 тысячи воинов.
Все произошло именно так, как и предвидел Чака. Номахланхана отправил треть своих воинов за скотом зулусов, а остальные 8 тысяч выстроил полукругом у северо-восточного склона холма. И таким образом оказалась видна только часть войска, остальные силы скрывались за гребнем холма.
– Биться с таким противником все равно что резать скот в краале, – хвастливо заявил Номахланхана своим командирам. После ритуальной встречи двух самых сильных воинов, закончившейся победой зулусов, Чака двинул войска. Вот как передают это предание старые зулусы:
– К оружию! – скомандовал Чака. Как и предыдущий, приказ был громко повторен сначала командирами бригад и полков, затем сотниками и, наконец, взводными. С удивительной синхронностью движений, которой всегда отличались зулусы, полторы тысячи воинов, сидевших вокруг вершины холма, поднялись как один человек. Затем полторы тысячи ног – в подобных демонстрациях участвует только правая нога – одновременно топнули о землю, так что холм чуть ли не дрогнул. И тут же раздались крики, похожие на раскаты грома или барабанный бой: то каждый воин в течение нескольких секунд бил древком копья по щиту. Четыре шеренги, стоявшие вплотную к передней, отошли назад, так что между ними образовались интервалы в три-четыре шага.
Войско ндвандве втягивалось в сражение медленно и неуверенно. Их боевые порядки уплотнились до такой степени, что воины не могли свободно метнуть копье. Нарастала паника. Как лавина навалились зулусы на столпившегося противника. Началась резня. Новые ассегаи с широким и коротким клинком оказались прекрасным оружием ближнего боя.
С вершины холма Гокли Чака осматривал поле битвы. Копья, которые метали ндвандве, практически не причиняли противникам вреда. Номахланхана перешел к тактике ближнего боя, но яростный напор зулусов отбросил ндвандве. Стояла жара, а воды у них не было. Заканчивались силы и у Чаки. Из пяти шеренг осталось только три.
Тем временем дымы вдали известили зулусов, что возвращается отряд, уводивший скот. Но это означало и то, что назад движется и часть войска ндвандве, посланного за скотом.
Положение становилось отчаянным. Снова обращаемся к устным преданиям:
– Тут их выручила железная дисциплина и большая подвижность. «Назад, на вершину холма, щиты держать сзади, – снова и снова звучали слова команды. – Бежать как можно быстрее, но строй не нарушать!» Ротные, взводные и многие рядовые громко повторяли этот приказ.
Зулусы и на этот раз без труда обогнали своих противников, и те снова очутились перед двумя сплоченными шеренгами, занявшими первоначальные позиции вокруг вершины холма. Таковы были плоды дисциплины и быстроты передвижения.
Ндвандве несколько раз повторяли атаку, но неизменно скатывались к подножию холма. В распоряжении Номахланханы осталось около двух с половиной тысяч воинов, в то время как у Чаки – 600, из коих около половины составляли раненые.
Над равниной и холмами стоял тошнотворный запах крови. Между тем к обеим сторонам подходили сравнительно свежие силы. На северном склоне началась неслыханная резня, в которой полегли около полутора тысяч ндвандве и пятьсот зулусов. Победа досталась очень дорогой ценой – ндвандве потеряли около семи тысяч человек. Но Звиде по-прежнему считал себя непобедимым.
Чака мог теперь доверять своим войскам самые ответственные сражения. Несмотря на громадные потери, ему удалось удвоить армию благодаря притоку добровольцев. Вождь всячески поощрял храбрых воинов, выдвигая их на различные командные должности. Одним из его военачальников стал Мзиликази, внук Звиде, бежавший от деда, когда тот убил его отца. Другим был Ндлела, который к неудовольствию людей, служивших с ним, был каннибалом, но довольно быстро отвык от своей пагубной привычки.
Чтобы избежать кровопролития, Чака решил пригласить квабе на свою сторону еще до битвы с ним, но те решили выждать исхода сражения, и тогда Чака напал на них «заранее», одержал легкую победу и влил их силы в свою армию. Теперь без оппозиции в тылу он мог противостоять двум самым грозным военачальникам ндвандве – Сошангане и Эвангедабо. О всех делах у ндвандве он узнавал через разведчиков из клана дламини – они приходились родственниками ндвандве, но ненавидели их и прилагали все усилия, чтобы помочь Чаке.
То была вторая и последняя война Чаки против Звиде.
В мае 1819 года, вскоре после сбора урожая, Чака приказал сделать большие запасы продовольствия и спрятать их в надежных местах. Узнав от разведки о приближении армии Звиде, он эвакуировал в лес Нкандла всех жителей целого 40-мильного коридора, куда намеревался заманить врага. Сошангане внимательно изучил уроки поражения ндвандве у холма Гокли и вооружил войско такими же короткими и тяжелыми ассегаями. По-прежнему они были обуты в сандалии, и это делало их менее мобильными, чем зулусы.
Миновав холм Гокли, усеянный выбеленными солнцем костями, зулусская армия продвигалась по зулусской территории с трехдневным запасом продовольствия. Но зернохранилища, где ндвандве намеревались пополнить запасы, оказывались пустыми. На третий день они лишились и скота: отряд зулусов отбил быков и коров у немногочисленной охраны. Голод и холодные ночи заставили ндвандве устремиться за стадами, которые зулусы намеренно «показывали» на отдалении вражескому войску. Таким образом, противник вышел к восточной кромке леса Нкандла – прямо к главным силам Чаки, скрывавшимся в чаще.
В ту июльскую ночь, сообщает предание зулусов, дикий лес представлял собой жуткое, но величественное зрелище. Десять тысяч воинов расположились под сенью больших акатников. Тыльная сторона их листьев отражала огни тысяч костров, блеск ассегаев и щитов.
Чака сидел, прислонившись спиной к стволу лесного гиганта. Перед ним ярко горел костер. Слева от него находился молодой Мзиликази, будущий король матабеле, справа – двадцатидвухлетний мрачный Дингана, его сводный брат и будущий вождь зулусов. Другой сводный брат, пятнадцатилетний Мпанде, был в то время одним из у-диби. Пока что он подавал мясо и пиво своим братьям. В ту ночь лес Нкандла заключал в себе судьбу половины Африки…
По плану Чаки, отряд из 500 человек должен был подобраться к спящим ндвандве с дальней от леса стороны, – изображая воинов, вернувшихся из похода за продовольствием. Это было делом несложным, ибо и ндвандве, и зулусы говорили на одном языке. Нужно было вызвать среди противников панику.
Среди ночи лагерь ндвандве огласили громкие вопли. Сошангане потребовал прибавить огня, но это не помогло, лазутчики зулусов продолжали стоять насмерть. Тогда Сошангане приказал всем собраться вокруг его командного пункта и стать лицом к лесу.
Утром они поспешили покинуть наполненный кошмарами лес. Войско зулусов в полном составе начало преследовать боевые порядки противника. Единственным преимуществом зулусов оставалась железная дисциплина, ибо во всем остальном Сошангане не уступал Чаке, а в численности намного превосходил его войско.
Чака построил два полка в две колонны по пять человек в шеренге и послал в обход армии ндвандве с флангов. Сошангане срочно расширил порядки, чтобы не дать окружить себя, те уходили все дальше вправо и влево и таким образом ослабился центр, в нем наметились разрывы. Воины зулусов напали с бешеным натиском и сразу перемололи много солдат. Ндвандве стали отходить, соблюдая боевые порядки. Но на пересеченной местности делать это во всей Африке могли пока только зулусы. Образовались свалки и заторы, на которые то и дело обрушивались полки Чаки.
Сошангане отдал приказ своим 16 полкам переправляться через реку. Один полк – гвардия – охранял переправу. Чака уловил момент, когда половина воинов переправилась, а вторая осталась на берегу, растянутая по всему фронту, и напал со всей стремительностью, с какой были способны его летучие отряды. «Встаньте, дети зулу, ваш час настал! – напутствовал он своих воинов. – Уничтожьте всех!»
Семь тысяч зулусов с боевым кличем «Байете!» ринулись в атаку. Половина ндвандве погибла на берегу, другие потеряли оружие на переправе. В распоряжении Сошангане остались лишь те, кто успел переправиться, и часть «гвардии». Осколки армии распались на отдельные группки беглецов.
Двум полкам Чака дал особое задание – быстро идти к краалям ндвандве и захватить вождя Звиде и его жестокую мать. Узнав об опасности, Звиде поспешил укрыться с группой единоплеменников на севере, среди племен бавелу, и именно там его настигла смерть. Он стал жертвой женщины-вождя Мжанжи, которая командовала маленьким кланом бапеди. Окружавшие ее племена боялись с ней связываться, потому что Мжанжи могла наслать порчу на любого. У нее было четыре груди, причем такие длинные, что она забрасывали их за спину и могла кормить сидящего за спиной ребенка. По преданию, она была бессмертна, и любому страннику, взглянувшему на нее, грозила гибель. Но она потратила всю свою магию против Звиде, который вскоре умер.
Сошангане спешно отступил, уводя с собой ядро уцелевших войск. Ему удалось добраться до португальских владений в Мозамбике и основать там государство Газа, или Шангана, не попавшее под влияние Чаки.
Отныне владения зулу простирались от Понголы до Тугелы и от океана до Кровавой реки. Территория клана со ста квадратных миль увеличилась до 11 500, а армия выросла с 350 до 20 тысяч воинов. На этой территории десятки вождей покоренных кланов получили статус, поставивший их выше прежнего положения. Население стало мало-помалу отождествлять себя с зулусами!
В центральной части своей территории Чака распорядился построить несколько крупных военных краалей – Гибисеку, Булавайо, Нобамба Изихлебе, Мбелебеле и Дукуза. Это была система опорных пунктов, призванных быть поддержкой регулярной армии. Каждый из них имел округлую форму, и против входа располагалась «королевская часть». По обе стороны загона для скота находились хижины воинов. Гибисегу был более трех миль в окружности и насчитывал 1400 хижин. Каждым поселением командовал военный вождь – индуна, назначенный лично Чакой. Там же был сераль для женщин верховного правителя во главе с главной женой, которая пользовалась огромным авторитетом наравне с индуной.
Напомним еще раз, что Чака сам никогда не женился и официально эти женщины считались его наложницами.
В таких поселениях собиралась молодежь со всех краалей. Сначала молодых людей использовали как пастухов и носильщиков щитов и циновок, а потом направляли в соответствующий полк.
Концентрация власти и полная зависимость армии от Чаки вывели его за пределы статуса обычного бантусского вождя. Но четкая организация действовала лишь в тех районах, где был возможен непосредственный контроль из центра. Вне его вожди хотя и платили дань и признавали вассальную зависимость, но часто нарушали законы, установленные Чакой. Они были достаточно автономны и командовали силами, состоящими из своих племенных резервов. Это неминуемо должно было вызвать сепаратистские тенденции, и в 1821 году состоялся такой «исход» – от Чаки отделился клан кумало во главе с Мзиликази. Его история станет темой отдельного рассказа.
Реорганизация общества на рельсах войны сопровождалась и перестройкой сознания. Гостеприимство и наивное любопытство, когда любого чужеземца окружала толпа гомонящих людей всех возрастов, выпрашивавших подачки и ощупывавших одежду, сменились более сдержанным отношением, граничащим с подозрением. На это ушли годы. Гордость, даже равнодушие к человеческой жизни, культивировавшиеся Чакой, соседствовали с железной дисциплиной, порядком, аккуратностью, которые привлекли внимание первых европейцев в этих краях.
Рекруты из всех племен и кланов перемешивались в армии, создавая «атмосферу лояльности» власти великого вождя, выхолащивая сепаратистские настроения. Живя и воюя вместе, они сливались в один народ. Тщеславные молодые воины, отличившиеся в бою, быстро продвигались по службе; местные вожди не в состоянии были создать серьезную оппозицию центральной власти. Зулу – диалект нгуни – стал объединяющим средством общения для всего региона, народ стал называть себя амазулу, а не наследниками прежних этнических и политических образований.
Нгуни оказались лучшими преемниками и носителями новых изменений. Такой «взлет» зулусов многие исследователи пытались объяснить по-разному.
Однако истина кроется в уникальном сочетании различных факторов, когда организаторский и полководческий талант Чаки проявился в нужное время и в нужном месте. Чака сумел понять сложную ситуацию и использовать свои способности в нужном русле – в противоположность юным нгуни, у которых тоже имелись предпосылки для коренных перемен, но они так и остались политически раздробленными. У южных нгуни был свой талантливый и храбрый вождь Макоме, но он так и не смог перерасти от лидера отдельных племен в вождя крупного государственного образования, не смог преодолеть инерции вождей и самих жителей, не пожелавших объединяться.
А Чака смог!
В 1820 году, переправившись через реку Буффало, его импи напали на два больших клана – тембу (вождь Нгоса) и куну (вождь Макингване). Расселив вновь влившихся к нему людей на землях ндвандве, Чака таким образом захватил весь Наталь. Племена и кланы, не пожелавшие сливаться с зулусами, бежали на юг, где от беженцев уже страдали коса, теснимые белыми поселенцами…
К 1824 году все было кончено: на сотни миль к югу от Тугелы не осталось ни одного независимого клана. Только сотни и тысячи пустых краалей. Лишь пепел и кости. Сотни оголодалых групп людей бродили по саванне. Процветало людоедство. Ни один человек не отваживался посеять злаки или построить крааль…
Экспедиции зулусов продолжали обшаривать северные районы Наталя, пока в 1828 году сводный брат Чаки – Дингана – не заколол короля всех зулусов при большом скоплении народа…
Жестокие войны на земле зулусов продолжались до тех пор, пока все их земли не были захвачены бурами и англичанами.
Во время гражданской войны в США 1861—1865 годов погибло несколько военных кораблей, однако две истории, рассказанные ниже, повествуют о потерях, которые были вызваны, если можно так выразиться, не в процессе боевых действий. В первом случае во время шторма в Атлантике затонул броненосец северян. Во втором погибло «секретное оружие» южан – первая в США подводная лодка, которой удалось потопить военный корабль во время войны.
Американский броненосец «Монитор» был творением капитана Джона Эрикссона, инженера, эмигрировавшего из Швеции. Человек со смелым воображением, он задумал этот корабль как «неуязвимую плавучую батарею с небольшой осадкой» – «батарея» в смысле системы расположения орудий. Эта конструкция отметила начало долгого соревнования за превосходство между бронированными кораблями и нарезной артиллерией, стреляющей разрывными снарядами.
В самом начале гражданской войны южане поняли, что им не удастся победить деревянный флот северян, и конфедераты начали строительство бронированных кораблей. В 1861 году Вашингтона достигли тревожные новости: паровой фрегат «Мерримак», частично сожженный и затопленный, был поднят конфедератами и превращен в плавучий броненосец под названием «Вирджиния». Опасались, что он способен уничтожить блокированную объединенную эскадру северян и даже бомбардировать северные порты.
Чтобы встретить эту угрозу, Федеральный морской департамент объявил о планах создания броненосцев.
Эрикссон спроектировал корабль, палуба которого находилась почти над самой водой. Его корпус с обоих концов был конусообразный; два одиннадцатидюймовых орудия Далгрена были установлены рядом в уникальной бронированной вращающейся башне. Уникальным был и скрытый якорь, расположенный в носу корабля, где вражеские выстрелы не могли достать членов экипажа, работавших с самим якорем или его цепью. Массивный бронепояс – вертикальные плиты высотой шестьдесят дюймов – окружал весь корабль ниже палубы.
Американский президент Авраам Линкольн изучил необычный проект Эрикссона и заметил: «Я могу сказать только то же самое, что сказала девочка, надев чулок: "Он поражает меня, но в этом что-то есть!"» Высокие морские чины сначала были настроены скептически, но красноречивые аргументы наконец убедили их.
Корабль, построенный на металлургических заводах в Бруклине, был спущен на воду 30 января 1862 года. Тихоходный и неповоротливый на море, «Монитор» 6 марта 1862 года был отбуксирован в Хэмптон-Роудс в Вирджинии. Совершенно новый броненосец прибыл в отчаянный момент – и, как знают теперь даже школьники, – как раз вовремя. Броненосец конфедератов, бывший «Мерримак», методично, корабль за кораблем, уничтожал деревянный федеральный флот.
Первая стычка между броненосцами произошла в марте 1862 года. «Монитор» пришел предыдущим утром. В течение четырех часов броненосцы обменивались залпами, часто на предельной дальности полета снаряда, и битва закончилась вничью. Но эра деревянных кораблей завершалась. До конца гражданской войны северяне построили тридцать один броненосец типа «Монитор».
Весной 1862 года «Монитор» стоял на якоре около Норфолка, время от времени бомбардируя прибрежные крепости. Запись из его вахтенного журнала от 7 мая: «Умеренный ветер с веста и ясная погода. В 1 час пополудни президент Линкольн и сопровождавшие его лица поднялись на борт. В 1.30 пополудни «Мерримак» показался на горизонте – сделаны обычные приготовления для встреч с ним».
Линкольн, несколько раз посещавший «Монитор», на этот раз оставался на нем недолго, сойдя на берег, чтобы набл