Эхнатон и Нефертити

На одной из четырнадцати стен, установленных на восточном берегу Нила, где располагалась древнеегипетская столица Ахетатон, высечена надпись: «Рано утром, когда первые лучи солнца озарили землю, на сверкающей золотом колеснице к берегу Нила приехал фараон. Он был подобен самому богу солнца Атону, который наполняет своим светом всю землю. И повелел царь созвать всех придворных, военачальников и вельмож и поклялся перед ними: „Как живёт мой отец Атон, прекрасный, живой! Я сотворю здесь столицу Ахетатон для отца моего Атона на этом месте, которое он сам сотворил, окружив его горами!“»

Да, странные события происходили в Древнем Египте во время правления фараона Аменхотепа IV. Вознесённый на вершину славы одними, почитавшийся умалишённым другими, этот неординарный правитель был сыном царственной четы — фараона-солнце Аменхотепа III и «великой царской супруги» Тейе, известной своей властностью и мудростью. Детство и юность он провёл в пышном фиванском дворце в Мальгатте.

Аменхотеп IV взошёл на престол в 1354 году до Р. Х. в возрасте пятнадцати лет. К этому времени он уже был женат на Нефертити. По-древнеегипетски имя Нефертити означает «красавица грядёт». Её родителями были египетские вельможи Эйе и Тии, происходившие из среды провинциального жречества из города Коптоса. Царица Тейе состояла с ними в родстве, что ей отнюдь не льстило. Поэтому Тии в официальных надписях именовалась «кормилицей Нефертити, великой супруги царя», в то время как Мутноджемет, младшая сестра Нефертити, имевшая статус придворной дамы, открыто именовала Тии матерью. Некоторые историки полагают, что Нефертити — дочь Аменхотепа III. Но нет решительно никаких доказательств, подкрепляющих эту гипотезу. Она никогда не носила титула «дочь царя».

Сердце Эхнатона пленили удивительная красота и грация Нефертити. Она была его «любимой», «радующей сердце царя». Даже в официальном титуле проскальзывало свидетельство любви фараона — «жена царёва великая, возлюбленная его, владычица обеих земель». Нефертити стала символом красоты египетской женщины. Два её удивительных портрета — один хранится в Берлине, другой в Каире — излучают очарование.

На пятом году правления молодой фараон меняет имя. Отказавшись от имени Аменхотеп, в состав которого входит имя бога Амона, он называет себя Эхнатоном, то есть «угодный Атону», или «действенный дух Атона». Отныне власть царя хранит лучезарный бог Атон, культ которого был распространён ещё во времена Аменхотепа III.

Покинув Фивы, Эхнатон основал новую столицу Ахетатон (городище Телль-Амарна). За строительством и украшением города он следил сам.

Эхнатон выступал в качестве верховного жреца Атона, слагал многочисленные гимны в честь этого божества и проповедовал своё учение среди народа. Когда Эхнатон и Нефертити на великолепной колеснице проезжали по улицам города, толпа приветствовала их возгласами: «Жизнь, здоровье, сила».

Супругов соединяла глубокая любовь. Царица, как и её повелитель, поглощена «атонизмом». Она становится верховной жрицей особого святилища, где почитают культ заходящего солнца. Она — «умиротворяющая Атона голосом сладостным, своими руками прекрасными…».

Все поступки царицы свидетельствуют о том, что она хорошо разбиралась в людях, обладала умом, тактом, выдержкой и огромной волей. Неудивительно, что она становится главным советником мужа. Дипломатические подсказки и решения супруги приводили Эхнатона в восхищение, он не уставал прославлять её мудрость. Иногда преклонение перед царицей переходило все границы. Так, вознося клятвы Атону при основании новой столицы. Эхнатон клялся Верховному Божеству не только своим Богом-отцом, но и своей любовью к жене и детям.

Ещё более поразительно другое нововведение египетского царя. Теперь, объезжая свои владения, фараон брал с собой супругу. Кроме того, царица присутствовала при награждении сановников. По приказу Эхнатона в новой столице рядом с его скульптурами появились изваяния Нефертити. Такие же огромные и величественные. Фараон искусственно в противовес традициям насаждал культ царицы, подобно тому, как взамен одного бога он распространил культ другого.

Безусловно, не обходилось без сплетен и интриг. Недовольные вельможи пытались опорочить действия царицы, возбуждали негодование в народе против Нефертити. Однако коварные замыслы не имели успеха, напротив — каждый день приносил новые доказательства небывалой любви царя к жене-красавице.

Нефертити родила царю шесть дочерей. Любопытный факт в именах пятой и шестой дочерей имя Атона заменяется именем Ра. Это сделано, несомненно, по религиозным мотивам. Супругам нравилось демонстрировать свою нежную любовь к детям. На одном из рельефов царица, сидящая на коленях царя, держит на руках дочь-малютку. Статуэтка запечатлела Эхнатона, целующего дочь. Сохранились уникальные изображения царских обедов и ужинов. Эхнатон и Нефертити сидят рядом. Около пирующих стоят украшенные цветами лотосов столики с яствами, сосуды с вином. Пирующих развлекает женский хор и музыканты, снуют туда-сюда слуги. Три старшие дочери — Меритатон, Макетатон и Анхесенатон присутствуют на торжестве.

Словом, до некоторых пор жизнь царственной четы протекала безоблачно. Многие историки считают, что причиной разлада в семье стало отсутствие сына, который мог бы унаследовать престол. Дочери не обеспечивали надёжность продолжения династической смены власти.

Вскоре у Нефертити появилась соперница — самая красивая из наложниц фараона — Кийа. Фараон объявил, что признаёт её побочной женой.

Нефертити тяжело переживала разрыв с законным супругом, хотя и знала, что он неизбежен, и готовила себя к этому. Царица по-прежнему была приветлива с мужем, радовалась его появлению, его встречам с дочерьми. Она принимала ласки фараона и была готова удовлетворить его любое желание.

Эхнатон всё чаще посматривал на Анхесенатон, третью свою дочь от Нефертити. Девочка, подобно утренней розе, была удивительно хороша собой. Старшая дочь, Меритатон, была замужем за Сменхкарой, которого прочили в наследники. Выдали замуж и вторую дочь, сватались к третьей, но фараон не спешил с новой свадьбой, отвергая всех претендентов.

Наконец он объявил, что избрал себе в жёны Анхесенатон и просит Нефертити подготовить её к столь серьёзному шагу, обучить искусству любви. Девочке восемь лет, она давно созрела для брачного ложа. Сам бог Атон указал ему новую избранницу.

Эхнатон повелел возвратить Кийа обратно в гарем. Отвергнутая любовница была обречена на вечное забвение, несмотря на то что родила фараону двух сыновей-принцев, которые считались незаконными и могли занять престол только став мужьями старших дочерей фараона и Нефертити. Эхнатон приказал переделать изображения Кийа и её имя на лики и имена дочерей от Нефертити.

После пятнадцатого года правления Эхнатона имя Нефертити больше не упоминается. Что же с ней случилось? Некоторые предполагают, что царица попала в опалу и по приказу Эхнатона удалилась в загородный дворец в обществе будущего Тутанхамона, которого она готовила к правлению.

Британский египтолог Николас Ривс считает иначе: исчезновение Нефертити в конце правления Эхнатона можно считать её продвижением в качестве соправительницы и наследницы фараона под другим именем. Возможно, она и есть тот таинственный фараон Сменхкара, пришедший на смену Эхнатону и бывший предшественником Тутанхамона.

Пожалуй, ближе всего к истине Сирил Олдред: Нефертити скончалась между тринадцатым и четырнадцатым годом правления Эхнатона. В таком случае фараон остался один, лишившись возлюбленной супруги, своей «несравненной царицы». Когда Нефертити умерла, фараон был сломлен.

Конец царствования Эхнатона окутан тайной. Последняя известная дата — семнадцатый год его правления. О смерти фараона ничего не известно. Вероятно, он не был погребён в семейной усыпальнице, где была похоронена его вторая дочь.

На смену Эхнатону пришёл Сменхкара (по одной из версий — сын Кийа). Он процарствовал всего лишь год. После его загадочной смерти престол унаследовал двенадцатилетний Тутанхатон, который под влиянием фиванской знати возродил культы традиционных богов и покинул столицу своего отца, изменив имя на «Тутанхамон» — «Живое подобие Амона». Анхесенатон стала супругой юного фараона, превратившись в Анхесенамон — «Живёт она для Амона». Страна понемногу забывала бога Атона, поклоняясь Амону-Ра. Столицей вновь стали Фивы. Имена Эхнатона и Нефертити были преданы забвению…

Перикл и Аспасия

Аспасия из Милета — одна из удивительнейших женщин Древней Греции. «Аспасия» в переводе с греческого означает «любимая». В 432 году до Р. Х., когда она была привлечена к суду по обвинению в безнравственности и непочитании богов, только благодаря защите одного из выдающихся вождей Афин — Перикла, ей удалось избежать судебной расправы.

Жила Аспасия во время, которое называют «золотым веком» и ещё «веком Перикла». Греция представляла собой конгломерат городов-государств (полисов), которые то дружили друг с другом, то враждовали, и крупнейший государственный муж Эллады — Перикл много сделал для процветания своей родины — Афин.

Когда Аспасия перебралась в Афины, а ей не было и 25 лет, она накопила достаточно для безбедной жизни. Милетянка становится содержательницей публичного дома.

К этому времени Перикл — уже знаменитый стратег и весьма популярный политик. Он происходил из аристократического рода по материнской линии — Алкмеонидов. Перикл имел непропорционально длинную голову (чтобы скрыть это, он разрешал изображать себя лишь в шлеме, сдвинутом на затылок). Женился он скорее по обязанности, чем по любви. Двое сыновей подрастали в его внешне вполне благополучной семье.

Перикл любил собирать вокруг себя учёных, литераторов, художников. Выдающийся скульптор Фидий, философ Анаксагор, драматург Софокл, «отец истории» Геродот — близкие друзья Перикла, ощущавшие его внимание и заботу.

Аспасия прекрасно разбиралась в психологии мужчин. Вся афинская знать побывала в её доме. Появились завсегдатаи, поклонники, обожатели, меценаты. Одним из первых преданных её дому мужей стал Сократ, который уговорил посетить дом Аспасии Перикла.

Перикл, которому было уже за сорок, увидел женщину своей мечты, женщину, которая счастливым образом соединяла в себе цветущую молодость и красоту с утончённым умом философа. Сама Аспасия не ожидала, что покорит первого человека Афин.

Перикл стал навещать её каждый день. Он настолько увлёкся милетянкой, что в 449 году развёлся с женой и в качестве опекуна, по существующей в Греции традиции, вновь выдал её замуж. Сам же приглашает к себе Аспасию.

Вместе с ней в дом Перикла вошла новая жизнь. Впрочем, домом они занимались мало. У Перикла был верный раб Евангел, который вёл хозяйство. Перикл, человек отнюдь не бедный, терпеть не мог роскоши. Аспасии нравился такой порядок, освобождавший её от хозяйственных хлопот. Для неё положение жены «достойнейшего из эллинов» было пределом мечтаний.

Омрачало их жизнь лишь одно препятствие: между Афинами и Милетом не была заключена эпигамия — договор, дававший право гражданам двух городов-государств заключать между собой браки. А поскольку Перикл являлся гражданином Афин, а Аспасия гражданкой Милета, то они не могли узаконить свой брачный союз.

Через пять лет Аспасия родила Периклу сына. Друзья радовались их семейному счастью, и теперь у Перикла часто бывало весело. Аспасия первой в Афинах нарушила традицию, запрещавшую жёнам участвовать в дружеских пирушках. Она являлась душой и центром увеселений, пользуясь уважением гостей. Более того, она позволяла себе принимать посетителей и в отсутствие мужа, развлекала их беседой, угощала вином. Авторитет Аспасии был столь высок, что некоторые друзья Перикла стали приходить к нему с жёнами. Её утончённость, остроумие, глубина познания того или иного предмета приводили в восторг собеседников.

Перикл советовался с Аспасией по всем вопросам, даже государственным. Он рассказывал ей о том, что произошло на Совете. Вместе они находили решения самых запутанных проблем афинской жизни. Постепенно Аспасия сгруппировала в доме избранный круг друзей, которые помогали Периклу искать выходы из сложнейших ситуаций. Платон убеждён, что знаменитая речь Перикла, произнесённая им над воинами, павшими в первый год Пелопоннесской войны, создавалась не без помощи Аспасии.

В 442 году между Милетом, родным городом Аспасии, и Самосом возник территориальный спор. Войско милетцев было разбито, и тогда они подали жалобу в Афины. Самос тотчас объявил о своей независимости. По совету Аспасии Перикл настоял на военном походе против Самоса. Недоброжелатели тут же заговорили, что Аспасия ввергла Афины в войну, дабы помочь родному Милету. На самом же деле она, как и Перикл, поняла всю опасность выхода целого полиса из-под власти Афин.

Но враги Перикла и Аспасии не дремали. Народное собрание приняло решение о том, что люди, не верящие в богов или распространяющие учения о небесных явлениях, должны привлекаться к суду, как государственные преступники. Это был прямой удар по философу Анаксагору. Не надеясь на благоприятный исход судебного процесса против своего престарелого учителя, Перикл помог ему бежать из Афин в Лампсак. Второй жертвой стал Фидий. Аспасия, будучи единомышленницей обвиняемых, тоже была в известной мере скомпрометирована. Она так же, как и Анаксагор, верила, что солнце — огромный раскалённый камень, который больше Пелопоннеса, и что ветры образуются из разреженного солнцем воздуха. Кроме того, Аспасию обвиняли в сводничестве, в том, что она устраивала Периклу свидания со свободными афинянками в его доме.

Перикл был готов сделать всё, чтобы спасти жену, и предложил ей бежать из города. Но Аспасию могли приговорить к смерти заочно, в таком случае она никогда не сможет вернуться в Афины и увидеться с любимым. И она отказалась от побега.

По афинскому закону женщина не имела права выступать в суде. На суд отправился Перикл. Он произнёс одну из самых лучших речей в своей жизни. Шестидесятилетний стратег, человек редкой выдержки, всегда невозмутимый и бесстрастный, на этот раз плакал. «Он бы не пролил столько слёз, — говорит Эсхил, — если бы речь шла о его собственной жизни». Это настолько потрясло всех, что судьи полностью оправдали Аспасию. Это было в 432 году.

Но враги не успокоились и начали открыто обвинять Перикла в хищениях и финансовых злоупотреблениях во время управления афинским государством. В это время началась Пелопоннесская война, длившаяся с некоторыми перерывами почти тридцать лет. Не последнюю роль в её развязывании сыграла политика Афин, и недруги Перикла злобно утверждали, что война им затеяна специально, дабы погасли все обвинения против него и Аспасии.

На самом же деле основной причиной Пелопоннесской войны был конфликт между Афинами и Коринфом — давними торговыми конкурентами. Но очень уж врагам Перикла хотелось убрать могущественного и влиятельного стратега.

Перикл потерял свою власть над народом, перед которым выступал теперь с речами Клеон, человек ограниченный, заносчивый и резкий.

На второй год войны вспыхнула страшная эпидемия. Лекари не знали ни источника болезни, ни способов её лечения. Болезнь не обошла и дом Перикла. Погибли два его сына от первого брака. В живых остался только самый младший, сын Аспасии, носивший имя отца. Но, будучи сыном уроженки Милета, он не имел в Афинах прав гражданства и не считался законным наследником. Тогда Перикл, к тому времени снова завоевавший доверие народа, выступил на собрании с неожиданным предложением: отменить закон, по которому гражданином Афин может быть только тот, у кого и мать и отец родились в этом городе. Предложение не прошло, но из уважения к заслугам Перикла ему позволили внести имя сына Аспасии в списки афинских граждан.

Но недолго радовался этому Перикл — болезнь скосила и его. В 429 году до Р. Х. он умер. В 404 году война закончилась поражением Афин. Их «золотой век», а вместе с ними и Греции катился к закату.

Аспасия овдовела. Прошло, однако, время, и она сошлась с неким торговцем скота Лисиклом, человеком богатым и незаурядным. Аспасия быстро развила в новом муже риторские и логические способности. Лисикл стал заметен, а вскоре и популярен в Афинах. Он был избран афинянами стратегом. Однако в конце того же 428 года пал в бою.

Аспасия стала затворницей. Дом её опустел, блистательный круг друзей распался навсегда. Многих из них уже не было в живых. Навещал её только Сократ вместе со своим молодым учеником Ксенофонтом.

В 406 году Перикл-младший в числе других стратегов командовал флотом, разгромившим спартанцев при Аргинусских островах. После победы буря помешала афинянам подобрать раненых и погибших. За это стратегов отдали под суд. Двое из них бежали, шестеро остальных, в том числе и Перикл-младший, предстали перед судом. В тот день, когда решалась судьба юноши, председательствовал Сократ. Видя явную предвзятость суда, он всячески оттягивал его решение, которое было принято лишь на другой день, при другом председателе. Молодой Перикл выпил в тюрьме цикуту.

Так Аспасия пережила своего сына. Это горе подкосило её окончательно. Наконец она тихо отошла, прожив долгую бурную жизнь, оставив о себе память и славу, как о красивейшей и умнейшей женщине Древней Греции, жрице любви, подарившей немало лет счастья одному из величайших людей Эллады — Периклу. Эти два имени навсегда останутся в истории связанными между собой.

Октавиан Август и Ливия Друзилла

Император Октавиан Август своими военными успехами, умеренностью и мудростью заставил всех с уважением относиться к его верховной власти. Значительной долей своей славы Божественный Август обязан императрице Ливии, с которой он не только советовался обо всех важных государственных делах, но и, как правило, следовал её советам. Как полагают, то великодушие, которое он проявил, помиловав заговорщика Цинну, больше способствовало его величию и счастью, чем самые важные из всех одержанных им побед. Общеизвестно, что он принял такое решение после продолжительной беседы с Ливией.

Из всех римских императриц только о Ливии можно сказать, что она с великой честью исполнила своё высокое предназначение, ничем не запятнав императорского достоинства.

Ливия Друзилла была дочерью Ливия Друза Калидана, который попал в проскрипции — списки лиц, объявленных вне закона, — после судебных расследований о деятельности триумвирата, присоединился к партии Брута и Кассия, но после битвы при Филиппах покончил жизнь самоубийством, чтобы не попасть в руки Марка Антония и Августа. Семья Ливии считалась одной из самых знатных в Риме, ибо её род был древнее самого Рима.

Ливия находилась в расцвете своей красоты, когда на неё обратил внимание Август. Он выказывал ей свою любезность и нежную привязанность.

Ливия скоро стала оказывать ему особые знаки внимания. Она была очень тщеславной женщиной, а полное безразличие к славе супруга Тиберия Нерона никак не могло удовлетворить её беспокойную натуру.

Цезарь Август, напротив, обладал такими свойствами, перед которыми было трудно устоять любому человеку. Он родился в Риме. Будущий император рано потерял отца, и решающую роль в его жизни сыграло родство с Юлием Цезарем, которому он приходился внучатым племянником. Приехав после гибели Цезаря в Рим, он официально принял усыновление и согласно римским обычаям стал именоваться Гай Юлий Цезарь Октавиан.

К моменту знакомства с Ливией Октавиан Август находился в расцвете сил; у него были белокурые, курчавые от природы волосы, классический римский нос, а глаза так ярко сияли, что, как выразился однажды один его воин, приходилось отводить взгляд от него в сторону, чтобы не ослепнуть. Красоту его разума можно было сравнить с красотой тела. Август имел мягкий, дружелюбный характер, он любил оживлённую беседу; был сдержан в речах и постоянен в дружбе.

Ливия всегда ласково внимала Августу, и её милые чары ещё сильнее высвечивали странный и мрачный характер его жены Скрибонии, которая становилась для него всё более невыносимой из-за её надуманных страстей и ревности, а также дурного нрава. Он отстранил Скрибонию от себя в тот день, когда она произвела на свет дочку Юлию, и, прибегнув к власти, заставил Тиберия Нерона уступить ему свою жену.

В 38 году до Р. Х. 19-летняя Ливия стала третьей женой Октавиана. Он заставил Тиберия Нерона не только согласиться с этим, но ещё и принудил его лично передать свою бывшую супругу ему, словно он ей родной отец. Свадьбу сыграли с большой помпой, и на ней среди первых приглашённых был, конечно, Тиберий.

После свадебного пира Август увёз Ливию к себе во дворец.

Через три месяца она подарила ему сына, которого назвали Клавдием Друзом Нероном. Август сразу же отослал младенца Тиберию Нерону. Но все эти предосторожности не рассеяли подозрений публики, ибо все считали, что новорождённый Друз — сын Августа. К тому же широкое хождение получила обидная для него шутка: «Как же везёт счастливым, процветающим людям! Они могут производить на свет детей всего за три месяца!»

Когда Цезарь Август сделался неограниченным властителем Римского государства, в его честь были построены великолепные храмы. Во славу императора устраивались пышные празднества и спортивные состязания.

Не была забыта и его супруга Ливия. В её честь был построен город, названный Ливиадой. Сенаторы присуждали ей самые звонкие титулы, и среди всех прочих высший — Августа и «Мать отечества».

Август не отставал от других, стремясь доказать всем окружающим, что он глубоко уважает и любит Ливию. Он стремился выполнить любое желание Ливии, только чтобы доставить ей удовольствие. Власть императрицы была никак не менее абсолютной, чем его собственная.

Ливия была энергична, хитра и очень активно вмешивалась в государственные дела, хотя умела сохранять при этом внешность добродетельной матроны, всецело поглощённой заботами о своей семье. Ливия с выгодой для себя пользовалась слабостями императора и в конце концов приобрела над ним неограниченную власть.

Властолюбие было главной чертой характера Ливии, так же, как и Октавиана. Равны они были друг другу и в лицемерии, и в хитрости. Такое сходство характеров обеспечило непоколебимую прочность их союза.

Ливия мечтала, чтобы и её потомки достигли столь же высокого общественного положения. Она добилась самых важных и самых влиятельных постов в империи для своих сыновей от первого брака — Тиберия и Друза. Император поставил их во главе легионов, а потом и всей армии, хотя их деятельность на государственной службе нельзя назвать выдающейся.

Историк Тацит назвал Ливию «матерью, опасной для государства, и злой мачехой для семьи Цезарей».

Молва подозревала, что не без участия Ливии скончались в юном возрасте усыновлённые Октавианом племянник Марцелл и внуки Гай Цезарь и Луций Цезарь.

Ливия добилась того, что Август усыновил её старшего сына Тиберия, который остался единственным наследником верховной власти.

Август скончался в Ноле, в той же спальне, где когда-то умер его отец Октавиан. Спросив у прощавшихся с ним у смертного одра друзей, как, по их мнению, он сыграл эту комедию жизни, с последними словами он обратился к жене: «Ливия, помни о прожитых вместе годах! Живи дальше и прощай!» После этого император испустил дух у неё на руках.

В Риме Ливия устроила Августу роскошные похороны.

Императрица даже пожелала стать жрицей Августа. По завещанию он оставил Ливии треть всех своих богатств, а также принял её в лоно семьи Юлиев, в результате чего она взяла себе новое имя — Юлия. Таким образом Ливия одновременно была вдовой, дочерью и жрицей Августа.

Ливия, сделав Тиберия принцепсом, могла торжествовать победу. Однако её властолюбивая натура столкнулась с неподатливым характером родного сына.

«Тиберию стала в тягость его мать Ливия: казалось, что она притязает на равную с ним власть, — пишет Тацит. — Он начал избегать частых свиданий с нею и долгих бесед наедине, чтобы не подумали, будто он руководствуется её советами».

Ливия жила в Риме, сохраняя своё могущество, и Тиберию приходилось с нею считаться. В 27 году он навсегда уехал из Рима и стал жить на острове Капри.

В провинциях Ливия при жизни почиталась как богиня. Ливия умерла в 29 году, благополучно дожив до 86-ти лет. Тацит пишет:

«Тиберий, ни в чём не нарушив приятности своего уединения и не прибыв в Рим отдать последний долг матери, в письме к сенату сослался на свою занятость делами и урезал как бы из скромности щедро определённые сенаторами в память Ливии почести, сохранив лишь немногие и добавив, чтобы её не обожествляли, ибо так хотела она сама.

Вслед за тем наступила пора безграничного и беспощадного самовластия, ибо при жизни Ливии в её лице всё же существовала какая-то защита для преследуемых, так как Тиберий издавна привык оказывать послушание матери».

Ливия была официально обожествлена своим внуком императором Клавдием.

Юстиниан I и Феодора

Флавий Пётр Савватий Юстиниан родился около 482 года в глухой деревушке Таурисий (Верхняя Македония) в семье бедного иллирийского крестьянина. Его бездетный дядя Юстин, став императором, тотчас вызвал племянника в столицу и дал ему блестящее образование. Юстиниан, благодаря своему уму и энергии, приобрёл огромное влияние на дядю и стал активно вмешиваться в государственные дела. В апреле 527 года, чувствуя приближение смерти, Юстин усыновил Юстиниана и сделал его своим соправителем. Вскоре император умер, и 45-летний Юстиниан стал неограниченным правителем византийского государства.

На дипломатию Юстиниана оказывала большое влияние его супруга Феодора. Она писала царю Персии Хосрову: «Император ничего не предпринимает, не посоветовавшись со мной». Иноземные посольства направлялись не только к Юстиниану, но и к Феодоре, а иногда раньше к ней, чем к императору.

С Феодорой Юстиниан познакомился в начале 520-х годов. Ему было уже под сорок, бывшей цирковой актрисе — чуть больше двадцати. Из весьма пристрастной «Тайной истории» Прокопия известно, что Феодора была низкого происхождения, её отец Акакий работал смотрителем зверинца. Прокопий отмечает, что Феодора «была красива лицом и в общем изящна, но невысокого роста; кожа её была не совсем белой, а скорее матового оттенка; её взгляд был ясный, проникновенный и быстрый».

Юстиниан осыпал Феодору подарками и драгоценностями. Он добился от Юстина самой великой почести для возлюбленной: вчерашняя актриса была возведена в достоинство патрикии. После этого Юстиниан просил разрешения у императора жениться на дочери смотрителя зверинца, ибо только с ней он испытал минуты настоящего счастья. Юстин к увлечению наследника Феодорой отнёсся одобрительно, справедливо считая, что мудрая и искушённая жена принесёт племяннику больше пользы, нежели коронованная особа из чужих земель. Однако против этого брака неожиданно выступила императрица Евфимия. Она была хорошо осведомлена о прошлом Феодоры. Как ни просили её муж и Юстиниан, Евфимия оставалась непреклонна.

Только после её смерти Юстин разрешил племяннику жениться на Феодоре. Произошло это событие в 524 году. Правда, для этого пришлось издать закон, разрешавший лицам сенаторского сословия заключать брак с актрисами.

У Юстиниана и Феодоры, вероятно, сразу наметилась необходимая линия «сосуществования», сферы, в которых каждый из них был самостоятелен в своих решениях, симпатиях и антипатиях. В каких-то случаях можно говорить и о независимой политике Феодоры. Но в то же время императрица знала, какие дела Юстиниан будет решать только сам — упорство и последовательность характера супруга были ей хорошо известны. Между ними редко возникали конфликты, а если и возникали, то не очень значительные.

Супругов сплачивала и общая неприязнь к ним старой аристократии. В 532 году произошло восстание Ника, направленное против правительства Юстиниана. Во главе его оказались находившиеся в городе сенаторы. Доведённый до отчаяния император решил бежать из столицы. По его приказу были приготовлены корабли, на которые погрузили царскую казну и богатства императорского дворца. И здесь необычайную энергию и решимость проявила Феодора. Появившись на заседании императорского совета, она обвинила своего царственного супруга и его приближённых в позорной трусости. В конце своего гневного выступления она заявила, что предпочитает смерть потере власти, ибо «царская порфира — прекрасный саван». Феодора требовала, чтобы Юстиниан отказался от бегства и немедленно отдал приказ уничтожить мятежников.

Восстание было жестоко подавлено. Коронованный народом Ипатий и его брат Помпей были казнены, а 18 сенаторов, сопричастных к восстанию, отправлены в ссылку (правда, вскоре были оттуда возвращены).

Одержав триумфальную победу, Феодора почувствовала силу. Она обратила своё внимание на жизнь двора, его этикет, привычки и ритуальные обряды, решив изменить их по своему усмотрению. Юстиниан теперь прислушивался ко всему, что предлагала императрица, и охотно исполнял её желания. Многие историки обращают внимание на тот факт, что в законодательстве Юстиниана есть много нового, необъяснимого с точки зрения римского права. Новые идеи относятся прежде всего к области семейных отношений и прав женщины в семье и вне её. Покровительство падшим женщинам, заботы об имущественных и личных правах замужней женщины с большою вероятностью объясняются личным влиянием императрицы на законодательство.

Феодора вела и свою церковную политику: когда в Сирии начались ужасающие преследования монофиситов, сторонников христианского учения, она открыла для них в столице странноприимницу и призывала Юстиниана посещать её. В «Житиях святых» монофиситской Церкви не раз упоминается, что гонимые монахи находили в Феодоре свою заступницу против немилости византийского царя. Если бы она не скончалась так рано, то империя не испытала бы многих несчастий, и, может быть, было бы менее поводов чернить Юстиниана.

Императрица жила в своё удовольствие, пока болезнь не приковала её к постели. Она умирала в страшных муках, крики её по ночам наводили страх на обитателей дворца, а муж беспрестанно молился и просил отпустить ему грехи, точно опасаясь, что всевидящий Бог покарает такой же болезнью и его.

28 июня 548 года, прожив всего сорок восемь лет, Феодора умерла от рака. Историки пишут, что её супруг был безутешен. Впрочем, ему давно уже перевалило за шестьдесят, и он сам готовился к путешествию в мир иной. Однако Юстиниан прожил ещё долго. К концу своей жизни он увлёкся теологией и почти не занимался делами государства, предпочитая проводить время во дворце в спорах с иерархами церкви или даже простыми монахами. Давая народу торжественные клятвы, он по-прежнему клялся именем Феодоры. Так продолжалось до дня его смерти — в ночь с 14 на 15 ноября 565 года. Император умер в возрасте 83 лет.

Князь Игорь и Княгиня Ольга

Имя великой княгини Ольги упоминается всякий раз, когда речь заходит о выдающихся женщинах Древней Руси. Её мужем был князь Игорь. Сменивший Олега на киевском княжеском престоле Игорь подобно его предшественнику изображён в древнерусских летописях во многом как легендарная личность. Вещий Олег приходился родственником и опекуном молодому князю.

Легенда XVI века передаёт сказание о том, как однажды киевский князь Игорь охотился в лесах у Пскова. Здесь он встретил на своём пути реку и увидел стоявший у берега чёлн. Перевозчиком оказалась девушка Ольга. Игорь попросил перевезти его, он был поражён её умом. Когда же он, «некие глаголы претворяше к ней», получил отпор на свои «стыдные словеса», девушка отказала Игорю столь искусно, воззвав к его княжеской чести, что Игорь не только не обиделся, но, согласно легенде, тут же посватался к ней.

Биография Ольги в большей её части загадочна. Даже само появление её на исторической сцене различные летописи датируют по-разному. В «Повести временных лет» под 903 годом читаем: «Игорь вырос и собирал дань после Олега, и слушались его, и привели ему жену из Пскова именем Ольгу». А в Новгородской первой летописи младшего извода в недатированной части, но непосредственно перед статьёй 920 года, сказано, что Игорь «привёл себе жену из Плескова, по имени Ольгу, была она мудрой и смышлёной, от неё родился сын Святослав».

Русская православная церковь причислила Ольгу к лику святых, богословы создали её Краткое и Пространное житие. Житие считает Ольгу уроженкой псковского села Выбуто, дочерью незнатных родителей. Напротив, известная в пересказе В. Н. Татищева поздняя Иоакимовская летопись выводит Ольгу от новгородского князя, или посадника — легендарного Гостомысла. Вряд ли можно сомневаться в том, что она была из знатной семьи, а не крестьянской девушкой.

Девушка пленила Игоря красотой, благонравием и скромностью. Любовь к юной Ольге ослепила Игоря, который, не раздумывая, пожелал взять её в жёны, предпочтя другим, более родовитым невестам.

О времени, месте рождения и происхождении самого Игоря нам ничего с достоверностью не известно. Рождение в Новгороде на Волхове около 879 года вызывает сомнение, поскольку в момент похода Игоря на Константинополь, в 941 году, ему должно было быть от 20 до 25 лет.

Поход Игоря на Константинополь в 941 году отмечен «Повестью временных лет» и упоминается в византийских историографических сочинениях. Но вызывает сомнение сорокалетнее (!) бесплодие Ольги. Весьма сомнительно, что Игорь женился на Ольге в 903 году и в течение 39 лет не имел детей, как и тому, что он взял её в преклонные годы не первым для себя браком. Скорее всего, к моменту рождения Святослава оба они, Ольга и Игорь, были молоды и полны сил.

Кончина Олега побудила древлянские племена к восстанию. Нестор следующим образом описывает вступление Игоря на киевский княжеский престол: «После смерти Олега стал княжить Игорь… И затворились от Игоря древляне по смерти Олега». В следующем году, по свидетельству Нестора, «пошёл Игорь на древлян и, победив их, возложил на них дань больше прежней».

Жаждавшие захватить власть в Киеве древляне замыслили убить Игоря и ждали удобного случая, чтобы расправиться с ним.

Но прежде чем столкнуться в смертельной схватке с вождями племенного союза древлян, князь Игорь предпринял под 941 год поход на Константинополь.

Ольга обладала даром предвидения — она чувствовала опасность, грозившую мужу, и изо всех сил старалась уберечь его от беды. Пророческий сон приснился ей, когда князь Игорь собирался в поход на Константинополь. Ольге привиделись сожжённые ладьи, мёртвые воины, чёрные вороны, кружившие над полем брани… Поражение дружины Игоря представлялось неизбежным.

Встревоженная Ольга пыталась остановить мужа, рассказав о дурных знаках, которые видела во сне, но он не сомневался в скорой победе.

Пророчество княгини сбылось, и войско было разбито. Впоследствии князь Игорь всегда прислушивался к словам Ольги, не раз предсказывавшей ему победу или поражение в ратных делах, следовал её мудрым советам.

Супруги жили счастливо. Вернувшись из похода на Константинополь, князь Игорь стал отцом: родился сын Святослав.

В 944 году князь организовал новый поход на Византию. На этот раз дело кончилось подписанием мирного договора.

Летопись Нестора под 945 годом повествует: «И пришла осень, и стал он (Игорь) замышлять поход на древлян, желая взять с них ещё больше дани. В тот год сказала дружина Игорю: „Отроки Свенельда изоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдём, князь, с нами за данью, да и ты добудешь, и мы“. И послушал их Игорь — пошёл к древлянам за данью, и прибавил к прежней дани новую, и творили насилие над ними мужи его. Взяв дань, пошёл он в свой город. Когда же шёл он назад, [то] поразмыслив, сказал своей дружине: „Идите с данью домой, а я возвращусь и пособираю ещё“. И отпустил дружину свою домой, а сам с малою частью дружины вернулся, желая большего богатства. Древляне же, услышав, что [Игорь] идёт снова, держали совет с князем своим Малом: „Если повадится волк к овцам, то выносит всё стадо, пока не убьют его. Так и этот, если не убьём его, то всех нас погубит“. И послали к нему, говоря: „Зачем идёшь опять? Забрал уже всю дань“. И не послушал их Игорь. И древляне, выйдя из города Искоростеня против Игоря, убили Игоря и дружину его, так как было её мало. И погребён был Игорь, и есть могила его у Искоростеня, в Деревской земле, и до сего времени».

Настоящее погребение зверски убитого Игоря, по прадедовским обычаям языческой веры, не состоялось. Между тем в соответствии с народными поверьями покойник, которого не похоронили согласно обычаю, блуждал среди людей и тревожил их.

Следуя языческим традициям, княгиня Ольга надеялась, что безжалостная месть за смерть мужа исцелит её душу от страданий. Она поклонялась умершему супругу, который, по древним славянским верованиям, и в загробной жизни продолжал следить за своим родом и оказывать ему покровительство.

В годы замужества Ольга обрела ту самую «мудрость», которая позволила ей выдвинуться после смерти князя Игоря в правительницы Русского государства.

Минуло полгода после смерти Игоря, как вдруг весной следующего, 945 года верхушка древлянского союза племён решила восстановить дружеские отношения с Киевом и направила послов к Ольге с предложением выйти замуж за древлянского князя Мала.

Ольга ответила послам, что они могут привести сватов в ладьях к её терему (передвижение посуху в ладьях имело у восточных славян двойной смысл: и оказание почести, и обряд похорон). Наутро доверчивые древляне последовали её совету, а Ольга приказала их сбросить в яму и живыми закопать. Памятуя о мучительной смерти казнённого древлянами мужа, княгиня коварно поинтересовалась у обречённых: «Добра ли вам честь?» Послы ей будто бы ответили: «Пуще Игоревы смерти» (греческий историк Лев Дьякон сообщал, что «Игорь привязан был к двум деревам и разорван на две части»).

Второе посольство «мужей нарочитых» было сожжено, а вдова отправилась на землю древлян якобы для того, чтобы «створить трызну мужу своему». Когда войска встретились, юный Святослав, сын Ольги и Игоря, начал битву, метнув копьё в неприятеля. Пущенное детской рукой, оно не долетело до вражеских рядов. Однако опытные полководцы ободрили своих воинов примером юного князя. Здесь её «отроки» напали на «упившихся» после тризны древлян и перебили их множество — «иссекоша их 5000», как утверждает летопись.

Овладев Искоростенем, Ольга «сожгла его, городских же старейшин забрала в плен, а других людей убила, заставила платить дань… И пошла Ольга с сыном своим и с дружиною по Древлянской земле, устанавливая распорядок даней и налогов. И существуют места её стоянок и охот до сих пор».

Но княгиня на этом не успокоилась. Через год, продолжает свой рассказ Нестор, «отправилась Ольга к Новгороду и установила по Мсте погосты и дани и по Луге — оброки и дани. Ловища её сохранились по всей земле и свидетельства о ней, и места её, и погосты…»

Сказание о мести Ольги отчасти, вероятно, легенда. Обман, жестокость, коварство и другие действия княгини, мстящей за убийство мужа, прославляются летописцем как высший, справедливый суд.

Месть за гибель мужа не избавила Ольгу от душевных мук, а скорее добавила новые терзания. Покой и исцеление обрела она в христианстве, смирившись со своей участью и отказавшись от желания уничтожить всех врагов.

Отказалась Ольга и от брачного союза с византийским императором Константином Багрянородным, храня верность памяти мужа.

В 964 году Ольга уступила престол совершеннолетнему сыну. Но «възрастъший и възмужавший» Святослав длительное время находился в походах, и во главе государства по-прежнему оставалась его мать. Так, во время печенежского нашествия на Киев в 968 году Ольга возглавила оборону города. Предание нарекло княгиню хитрой, церковь — святой, а история — мудрой.

Судя по летописи, Святослав испытывал к матери почтительное уважение до самой её смерти. Когда она стала совсем больной, по её просьбе он вернулся из похода и был с матерью до её последнего часа.

Накануне своей кончины — все летописи датируют её 969 годом — «Ольга завещала не совершать по ней тризны (составной части языческого обряда похорон), так как имела при себе священника втайне».

Многое из того, что задумала, но не смогла осуществить Ольга, было продолжено её внуком, Владимиром Святославичем.

По-видимому, язычник Святослав запретил публичное отправление христианского культа (молебны, водосвятия, крестные ходы), выдвинул на первое место «норовы поганьские», то есть языческие.

Пьер Абеляр и Элоиза Фульбер

Пьер Абеляр хорошо известен философам. Родился он в 1079 году в местечке Ле-Палле в Бретани в аристократической семье и всю свою жизнь провёл, переходя из одних школ и монастырей в другие, поэтому и был прозван «Палатинским перипатетиком». Он встретил свою роковую любовь в зрелом возрасте, в сорок лет, когда возглавлял монастырскую школу при соборе Парижской богоматери.

Элоиза родилась в 1101 году. В монастыре она изучала латынь и произведения античных классиков. Потомкам ничего не известно о её родителях, воспитывал девочку дядя парижский каноник Фульбер.

Абеляр обратился к Фульберу с просьбой позволить ему за умеренную плату жить в его доме, добавив при этом, что хотел бы заняться воспитанием племянницы каноника. Абеляр признавался: «В то время я был так знаменит и привлекателен, что не боялся сказать женщине, которую я находил достойной своей любви. Кроме того, я полагал, что юная девица сдастся тем более охотно, поскольку она была образованна и любила учение».

Страсть захватила обоих. «Под предлогом учения, — вспоминал Абеляр, — мы всецело предавались любви… Руки чаще тянулись к телу, чем к книгам, а глаза чаще отражали любовь, чем следили за написанным… […] Даже когда мы пребывали в разлуке, мы могли общаться через письма, сообщать друг другу то, что трудно отважиться произнести вслух, и, таким образом, наши восхитительные отношения не прерывались ни на минуту».

Однако любовникам не удаётся сохранить свои отношения в тайне. Фульбер приходит в ярость. Он тут же выпроваживает Абеляра из своего дома. Вскоре Элоиза поняла, что беременна, и бежит с любовником. Они укрылись в доме его сестры, в Бретани. Здесь Элоиза родила сына Астролябия. Чтобы утихомирить Фульбера, Абеляр готов жениться на Элоизе. Для него это самый опасный путь: брак закрывал перед духовным лицом карьеру. Абеляр договаривается с Фульбером, что брак будет тайным.

Элоиза возражала против этого брака — не только потому, что он помешал бы академической карьере Абеляра, но и потому, что она, поверив Теофрасту, Сенеке, Цицерону и св. Иерониму, была искренне убеждена, что занятия философией несовместимы с браком.

«Она решительно отказывалась от этого брака, заявляя, что он явится для меня во всех отношениях постыдным и тягостным. Она подчёркивала и моё бесславие после этого брака, и те трудности брачной жизни, которых апостол убеждает нас избегать… Если же, говорила она мне, я не послушаюсь ни совета апостола, ни указаний святых относительно тяжестей брачного ига, то я должен, по крайней мере, обратиться за советом к философам и внимательно изучить то, что написано о браке ими самими…»

Несколько лет спустя Элоиза писала Абеляру: «Бог свидетель, что я никогда ничего не искала в тебе, кроме тебя самого; я желала иметь только тебя, а не то, что принадлежит тебе. Я не стремилась ни к брачному союзу, ни к получению подарков и старалась, как и ты сам знаешь, о доставлении наслаждений не себе, а тебе, и об исполнении не своих, а твоих желаний. И хотя наименование супруги представляется более священным и прочным, мне всегда было приятнее называться твоей подругой или, если ты не оскорбишься, — твоей сожительницей или любовницей».

Абеляр проявил настойчивость. Оставив ребёнка в Бретани, они с Элоизой тайно приезжают в Париж и так же тайно венчаются. Но в глазах людей супруги остаются любовниками. Родственники Элоизы недовольны тем, что брак заключён тайно, полагая, что это в большей степени спасало карьеру Абеляра, чем репутацию Элоизы.

Абеляр, желая оградить жену от постоянных упрёков и оскорблений со стороны членов её семьи, отослал Элоизу в Аржантёй, где в монастыре бенедиктинок она приняла монашеское одеяние (но ещё не пострижение).

Фульбер не знал, что постриг племянницы был фиктивным. Защищая родовую честь и следуя решению семейного совета, он нанял людей, которые пробрались ночью в жилище Абеляра и оскопили его. Вот что пишет философ в своей книге: «Однажды ночью, когда я спал в своей опочивальне, один из моих слуг, подкупленный золотом, поспособствовал их мести, которая привела в изумление весь мир! Они отрезали ту часть моего тела, при помощи которой я нанёс оскорбление, вызывавшее их гнев. Затем они скрылись…»

Опозоренный Абеляр укрылся в аббатстве Сен-Дени. Элоиза постриглась в монахини. Десять лет они прожили в молчаливой разлуке.

Абеляру пришлось бежать из Сен-Дени, он нашёл убежище в небольшом монастыре в Шампани. Затем он поселился отшельником в лесах близ Труа, где устроил часовню, посвящённую Параклету. В 1125 году Абеляр неожиданно получил приглашение стать настоятелем аббатства Сен-Жильда де Руи в Бретани.

Когда монастырь в Аржантёе оказался под угрозой закрытия, Абеляр предложил Элоизе и другим монахиням поселиться в Параклете.

В эти годы Абеляр начал работать над автобиографией «История моих бедствий». Набросок этого жизнеописания попал к Элоизе. Она не выдержала — и тоже взялась за перо, чтобы обратиться к Абеляру с любовным посланием.

Письма, составившие знаменитую переписку Абеляра и Элоизы, относятся к периоду после 1130 года, когда Элоиза была настоятельницей женского монастыря в Параклете.

Теперь, по прошествии многих лет, Пьер Абеляр видел в своей подруге «скорее сестру во Христе», чем жену. Его письма, во многом напоминающие письма св. Иеронима к благочестивым женщинам, духовным наставником которых он был, — св. Юлии, Евстохии, Марцелле, Азелле и Павле, — свидетельствуют о стремлении Абеляра к святости.

Иначе ведёт себя Элоиза. Она полна прежней страсти: «Даже во время торжественного богослужения, когда молитва должна быть особенно чистою, грешные видения этих наслаждений до такой степени овладевают моей несчастнейшей душой, что я более предаюсь этим гнусностям, чем молитве. И вместо того, чтобы сокрушаться о содеянном, я чаще вздыхаю о несовершившемся».

Абеляр был напуган исповедью Элоизы, осознав, что она с прежней страстью любит его. В назидательном ответе он объяснил своей «сестре», что варварское оскопление теперь представляется ему «актом божественного милосердия», поскольку позволило ему целиком посвятить себя Богу, освобождая от плотского вожделения, которое есть бремя, наваждение, грех. Абеляр всё чаще и чаще задумывается о спасении души — своей и, конечно же, Элоизы.

В одном из своих последних писем Элоиза сообщала: «В моих покоях висит ваше изображение. Всякий раз, когда я прохожу мимо, я останавливаюсь и смотрю на него. […] Я больше не стыжусь того, что моя любовь к вам беспредельна… Я ненавидела себя за свою любовь, я до сих пор уничтожаю себя вечным заточением, чтобы сделать вашу жизнь спокойной и лёгкой. О! Думайте обо мне, не забывайте меня — мою любовь; мою преданность, мою верность; любите меня как свою возлюбленную, утешайте меня как своё дитя, как сестру, как жену. Поймите, я всё ещё люблю вас, хотя и стараюсь избавиться от этой любви».

В 1136 году Абеляр снова преподаёт в Париже. После того как на Сансском соборе ряд его тезисов был осуждён, Абеляр нашёл приют в аббатстве Клюн. В течение двух лет он обучал молодых монахов. Умер Абеляр в возрасте шестидесяти трёх лет в обители Сен-Марселя близ Шалона 21 апреля 1142 года. Первоначально Абеляр был погребён в Сен-Марселе, однако позже его останки были перенесены в Параклет. Элоиза последовала за ним спустя двадцать лет. О её смерти старая латинская хроника рассказывает так: «Когда умерла она и была принесена к гробнице, её супруг, который скончался за много дней до неё, поднявши руки, принял её и заключил в свои объятия». В настоящее время останки Абеляра и Элоизы покоятся под общим надгробием на кладбище Пер-Лашез в Париже.

Иван III и Софья Палеолог

Внезапная кончина первой жены Ивана III, княгини Марии Борисовны, 22 апреля 1467 года заставила великого князя Московского задуматься о новой женитьбе. Овдовевший великий князь остановил свой выбор на жившей в Риме и слывшей католичкой греческой принцессе Софье Палеолог. Одни историки полагают, что замысел «римско-византийского» брачного союза родился в Риме, другие отдают предпочтение Москве, третьи — Вильно или Кракову.

Софья (в Риме её называли Зоей) Палеолог была дочерью морейского деспота Фомы Палеолога и приходилась племянницей императорам Константину XI и Иоанну VIII. Деспина Зоя провела детство в Морее и на острове Корфу. В Рим она приехала вместе с братьями Андреем и Мануилом после смерти отца в мае 1465 года. Палеологи поступили под покровительство кардинала Виссариона, который сохранил симпатии к грекам. Константинопольский патриарх и кардинал Виссарион пытался возобновить унию с Русью с помощью бракосочетания.

Прибывший в Москву из Италии 11 февраля 1469 года Юрий Грек привёз Ивану III некий «лист». В этом послании, автором которого, по-видимому, был сам папа Павел II, а соавтором — кардинал Виссарион, великому князю сообщалось о пребывании в Риме преданной православию знатной невесты — Софьи Палеолог. Папа обещал Ивану свою поддержку в случае, если тот захочет посвататься к ней.

В Москве не любили торопиться в важных делах и над новыми вестями из Рима размышляли месяца четыре. Наконец, все размышления, сомнения и приготовления остались позади. 16 января 1472 года московские послы отправились в далёкий путь.

В Риме москвичи были с честью приняты новым папой Сикстом IV. В подарок от Ивана III послы преподнесли понтифику шестьдесят отборных соболиных шкурок. Отныне дело быстро пошло к завершению. Через неделю Сикст IV в соборе святого Петра совершает торжественную церемонию заочного обручения Софьи с московским государем.

В конце июня 1472 года невеста в сопровождении московских послов, папского легата и многочисленной свиты отправилась в Москву. На прощанье папа дал ей продолжительную аудиенцию и своё благословение. Он распорядился повсюду устраивать Софье и её свите пышные многолюдные встречи.

Софья Палеолог прибыла в Москву 12 ноября 1472 года, и тут же состоялось её венчание с Иваном III. В чём причина спешки? Оказывается, на следующий день праздновалась память святого Иоанна Златоуста — небесного покровителя московского государя. Отныне и семейное счастье князя Ивана отдавалось под покровительство великого святителя.

Софья стала полноправной великой княгиней Московской.

Сам факт, что Софья согласилась поехать искать счастья из Рима в далёкую Москву, говорит о том, что она была смелая, энергичная и склонная к авантюрам женщина. В Москве её ожидали не только почести, оказываемые великой княгине, но также враждебность местного духовенства и наследника престола. На каждом шагу ей приходилось отстаивать свои права.

Иван, при всей своей любви к роскоши, был бережлив до скупости. Он экономил буквально на всём. Выросшая в совершенно другой обстановке, Софья Палеолог, напротив, стремилась блистать и проявлять щедрость. Этого требовало её честолюбие византийской принцессы, племянницы последнего императора. К тому же щедрость позволяла приобрести друзей среди московской знати.

Но лучшим способом утвердить себя было, конечно, деторождение. Великий князь хотел иметь сыновей. Желала этого и сама Софья. Однако, на радость недоброжелателям, она родила подряд трёх дочерей — Елену (1474), Феодосию (1475) и опять Елену (1476). Софья молила Бога и всех святых о даровании сына.

Наконец её прошение было исполнено. В ночь с 25 на 26 марта 1479 года на свет появился мальчик, наречённый в честь деда Василием. (Для матери он всегда оставался Гавриилом — в честь архангела Гавриила.) Счастливые родители связали рождение сына с прошлогодним богомольем и усердной молитвой у гроба преподобного Сергия Радонежского в Троицком монастыре. Софья рассказывала, что при подходе к монастырю ей явился сам великий старец, держащий на руках мальчика.

Вслед за Василием у неё родились ещё два сына (Юрий и Дмитрий), затем две дочери (Елена и Феодосия), потом ещё три сына (Семён, Андрей и Борис) и последней, в 1492 году, — дочь Евдокия.

Но теперь неизбежно возникал вопрос о будущей участи Василия и его братьев. Наследником престола оставался сын Ивана III и Марии Борисовны Иван Молодой, у которого 10 октября 1483 года в браке с Еленой Волошанкой родился сын Дмитрий. В случае кончины Державного он не замедлил бы тем или иным способом избавиться от Софьи и её семейства. Лучшее, на что они могли надеяться, — ссылка или изгнание. При мысли об этом гречанку охватывали ярость и бессильное отчаяние.

Зимой 1490 года в Москву приехал из Рима родной брат Софьи, Андрей Палеолог. Вместе с ним вернулись московские послы, ездившие в Италию. Они привезли в Кремль множество всякого рода умельцев. Один из них, приезжий лекарь Леон, вызвался исцелить князя Ивана Молодого от болезни ног. Но когда он ставил княжичу банки и давал свои микстуры (от которых тот едва ли мог умереть), некий злоумышленник добавил в эти микстуры отраву. 7 марта 1490 года 32-летний Иван Молодой скончался.

Вся эта история породила множество слухов в Москве и по всей Руси. Общеизвестны были неприязненные отношения между Иваном Молодым и Софьей Палеолог. Гречанка не пользовалась любовью москвичей. Вполне понятно, что молва приписала ей и убийство Ивана Молодого. В «Истории о великом князе Московском» князь Курбский прямо обвинял Ивана III в отравлении собственного сына Ивана Молодого. Да, такой поворот событий открывал путь к престолу детям Софьи. Сам Державный попал в крайне сложное положение. Вероятно, в этой интриге Иван III, приказавший сыну воспользоваться услугами тщеславного лекаря, оказался лишь слепым орудием в руках хитроумной гречанки.

После гибели Ивана Молодого обострился вопрос о наследнике престола. Было два кандидата: сын Ивана Молодого — Дмитрий и старший сын Ивана III и Софьи Палеолог — Василий. Притязания Дмитрия-внука подкреплялись тем, что его отец был официально провозглашённым великим князем — соправителем Ивана III и наследником престола.

Державный оказался перед мучительным выбором: отправить в темницу либо жену и сына, либо сноху и внука… Убийство соперника во все времена было обычной ценой верховной власти.

Осенью 1497 года Иван III склонился на сторону Дмитрия. Он распорядился подготовить для внука торжественное «венчание на царство». Узнав об этом, сторонники Софьи и княжича Василия составили заговор, который предусматривал убийство Дмитрия, а также бегство Василия на Белоозеро (откуда перед ним открывалась дорога в Новгород), захват хранившейся в Вологде и на Белоозере великокняжеской казны. Однако уже в декабре Иван арестовал всех заговорщиков, в том числе и Василия.

В ходе расследования выяснилась причастность к заговору Софьи Палеолог. Не исключено, что именно она была организатором предприятия. Софья добыла яд и ждала подходящего случая, чтобы отравить Дмитрия.

В воскресенье 4 февраля 1498 года 14-летний Дмитрий был торжественно объявлен наследником престола в Успенском соборе московского Кремля. Софья Палеолог и её сын Василий на этой коронации отсутствовали. Казалось, их дело окончательно проиграно. Придворные бросились угождать Елене Стефановне и её коронованному сыну. Однако вскоре толпа льстецов отступила в недоумении. Державный так и не дал Дмитрию реальной власти, предоставив ему в управление лишь некоторые северные уезды.

Иван III продолжал мучительно искать выхода из династического тупика. Теперь ему первоначальный замысел не казался удачным. Державному стало жалко своих юных сыновей Василия, Юрия, Дмитрия Жилку, Семёна, Андрея… Да и с княгиней Софьей он прожил вместе четверть века… Иван III понимал, что рано или поздно сыновья Софьи поднимут мятеж. Предотвратить выступление можно было только двумя способами: либо уничтожить вторую семью, либо завещать престол Василию и уничтожить семью Ивана Молодого.

Державный на этот раз избрал второй путь. 21 марта 1499 года он «пожаловал… сына своего князя Василь Ивановичя, нарекл его государем великим князем, дал ему Великыи Новъгород и Пьсков в великое княженье». В итоге на Руси появились сразу три великих князя: отец, сын и внук!

В четверг 13 февраля 1500 года в Москве сыграли пышную свадьбу. Иван III выдал свою 14-летнюю дочь Феодосию замуж за князя Василия Даниловича Холмского — сына знаменитого полководца и предводителя тверского «землячества» в Москве. Этот брак способствовал сближению между детьми Софьи Палеолог и верхушкой московской знати. К сожалению, ровно через год Феодосия умерла.

Развязка семейной драмы наступила лишь через два года. «Тое же весны (1502 года) князь велики апреля 11 в понедельник положил опалу на внука своего великого князя Дмитрея и на его матерь на великую княиню Елену, и от того дни не велел их поминати в ектеньях и литиах, ни нарицати великым князем, и посади их за приставы». Через три дня Иван III «пожаловал сына своего Василия, благословил и посадил на великое княженье Володимерьское и Московское и всеа Руси самодеръжцем, по благословению Симона, митрополита всеа Руси».

Ровно через год после этих событий, 7 апреля 1503 года, Софья Палеолог умерла. Тело великой княгини было погребено в соборе кремлёвского Вознесенского монастыря. Её похоронили рядом с могилой первой жены царя — тверской княгини Марии Борисовны.

Вскоре ухудшилось здоровье и самого Ивана III. В четверг 21 сентября 1503 года он вместе с наследником престола Василием и младшими сыновьями отправился на богомолье по северным монастырям. Однако святые угодники уже не склонны были помогать кающемуся государю. По возвращении с богомолья Ивана разбил паралич: «…отняло у него руку и ногу и глаз».

Иван III скончался 27 октября 1505 года. В «Истории» В. Н. Татищева есть такие строки: «Сий блаженный и достохвальный великий князь Иоан Великий, Тимофей преже нареченный, многии княжения к великому князю присовокупи и силу умножи, варварскую же нечестивую власть опроверже и всю Рускую землю данничества и пленения избави, и многи от Орды данники себе учини, многа ремесла введе, их же прежде не знахом, со многими дальними государи любовь и дружбу и братство сведе, всю Рускую землю прослави; во всём же том помогаше ему благочестивая супруга его великая княгиня София; и да будет им вечная память во безконечныя веки».

Сулейман I и Роксолана

Во время правления султана Сулеймана I — с 1520 по 1566 год — Османская империя достигла наивысшей точки расцвета. На протяжении двух последних десятилетий Сулейман находился под влиянием своей фаворитки, ставшей широко известной европейцам как Ла Росса, или Роксолана. Пленница из Галиции, дочь украинского священника, она получила от турок прозвище Хуррем, или «Смеющаяся», за свою счастливую улыбку и весёлый нрав.

Однако российский историк XVIII Кондратий Биркин высказывал иное мнение о происхождении фаворитки: «Обманываясь созвучием имён — собственного и нарицательного, некоторые историки видят в Роксолане русскую, так как роксоланами называли в Западной Европе славян, живших по прибрежьям Дона; другие, преимущественно французы, основываясь на комедии Фавара „Три султанши“, утверждают, что Роксолана была француженка. То и другое совершенно несправедливо: Роксолана — природная турчанка — была куплена для гарема ещё девочкой на невольничьем базаре для прислуги одалыкам, при которых и занимала должность простой рабыни».

И всё же большинство историков считает, что Роксолана была славянских корней. Она пленила султана молодостью, красотой и пламенными ласками. Наложница в совершенстве овладела искусством читать мысли Сулеймана. Ей не составило труда избавиться от своей предшественницы Гюльбахар, «Весенней розы», которая была вынуждена отправиться в своеобразную ссылку на полгода в Магнесию.

В первые пять лет своего сожительства с Роксоланой Сулейман имел от неё сыновей Магомета, Баязида, Селима и Джехангира и дочь Михримах. Семейство ещё более привязало султана к наложнице, и тогда-то Роксолана приступила к осуществлению хитрого замысла — посадить на оттоманский престол сына своего, Баязида, обожаемого ею до безумия, особенно после смерти старшего сына, скончавшегося в юных летах. Интригу свою Роксолана вела с тем умом и тактом, которые свойственны женщине, не сомневающейся в своей власти над мужчиной.

Выдав четырнадцатилетнюю дочь за великого визиря Рустем-пашу, Роксолана тем самым привлекла его на свою сторону и приобрела в нём верного сообщника.

Осенью 1542 года в отсутствие Сулеймана, находившегося в походе, Роксолана, поведала муфтию о том, что мечтает построить огромную мечеть с имаретом ради спасения души своей и в угоду Аллаху. Муфтий, одобряя её благое намерение, заметил любимице султана, что возведение мечети не может послужить ей во спасение души, так как всякое доброе деяние рабыни вменяется в заслугу её повелителю и только свободная женщина властна в своих поступках.

Роксолана знала о существовании этого закона, но сделала вид, что очень огорчена и в течение нескольких дней была грустна и задумчива. Вернувшийся из похода Сулейман не узнал в ней прежней весёлой, страстной красавицы. Когда он попытался выяснить, что произошло, наложница отвечала: «Причина моей тоски — сознание рабства и лишения прав человеческих!»

За улыбку Роксоланы султан готов был обратить в рабство целое царство или, напротив, освободить из-под своего ига тысячи невольников. Он объявил Роксолане, что слагает с неё позорное звание рабыни и дарует ей желанную свободу. Фаворитка улыбнулась и, осыпав поцелуями руку господина, быстро удалилась в свои покои.

Настала ночь. Евнух, посланный султаном за Роксоланой, вернулся один. Когда же она всё-таки предстала перед повелителем, возмущённый Сулейман спросил, чем вызвано её неповиновение?

«А вызвано оно моей покорностью воле Аллаха! — отвечала Роксолана. — Раба исполняет приказания господина, но свободная женщина грешит, разделяя ложе не с законным мужем… Разве ты, высочайший образец для всех правоверных, посмеешь нарушить заповедь пророка?»

Сулейман призадумался и послал за муфтием. Служитель культа одобрил её действия, сказав, что они вполне согласуются с законом Магомета.

Через два дня Роксолана была объявлена законной супругой своего государя с предоставлением ей всех прав и преимуществ султанши-валиде. За два минувших века подобного не удавалось добиться ни одной наложнице турецких султанов.

Султану в то время было за шестьдесят, Роксолане — около сорока. Её могущество росло с каждым днём. Она вникала во все тонкости государственных дел, контролировала расходы, интересовалась торговлей сукном и золотом, казнила и миловала. Европейские монархи, отправляя посольства на Восток, посылали гонцов к Хуррем.

Прежде ни одной женщине не дозволялось ночевать в Большом Серале. Роксолана же оставалась там до конца своей жизни, и со временем здесь был построен новый гарем.

Султан при всей своей привязанности к близким готов был жестоко расправиться с любым, кто посягнёт на его абсолютную власть. Зная о его подозрительности, Роксолана решила сыграть на этих струнах его натуры. Она была полна решимости обеспечить наследование трона Баязиду.

Но Сулейман видел своим преемником Мустафу, сына Гюльбахар. Он был красивым молодым человеком, «удивительно высокообразованным и рассудительным и в возрасте, когда можно править». Щедрый духом и мужественный в бою, Мустафа завоевал любовь янычар, которые видели в нём достойного преемника своего отца. Мустафа, занимавший должность правителя Сирии, жил в Диарбекире, обожаемый народом и войсками, неизменно покорный воле своего отца и государя.

В канун третьей персидской кампании Сулейман, вступивший в своё шестидесятилетие, впервые не захотел лично возглавить войско и передал верховное командование Рустем-паше.

Роксолана приближалась к зениту своей власти. По её приказу Рустем уведомил пашей, чтобы те почаще извещали Сулеймана о добрых делах Мустафы. Эти хвалебные послания Роксолана показывала султану в те минуты, когда в нём особенно проявлялись опасения, а не вздумает ли его сын поднять знамени мятежа. «Как его все любят! — говорила Роксолана. — Его, право, можно назвать не наместником, но государем; паши повинуются ему, как велениям самого султана. Хорошо, что он не употребляет во зло своего влияния, но если бы на его месте был человек лукавый, честолюбивый, тот мог бы…»

Отправив сына своего Джехангира в Диарбекир, где тот сошёлся и подружился с Мустафой, Роксолана продолжала восторженно восхвалять своему супругу добродетель его наследника Мустафы тем вкрадчивым голосом и в таких выражениях, которые даже в отцовском сердце возбуждают зависть и ревнивые опасения. Роксолана напомнила Сулейману о том, как Селим сместил собственного отца Баязида. Нет-нет, конечно, кроткий и благородный Мустафа на это не способен, но всё-таки…

Вскоре через посланца Рустем-паши стали приходить сообщения, что янычары проявляют беспокойство и требуют, учитывая возраст султана, чтобы их возглавил Мустафа. Мол, Сулейман стал слишком стар, чтобы лично идти походом против врага, и что только великий визирь Рустем-паша противится тому, чтобы Мустафа занял место султана. По словам посланца, Мустафа благосклонно прислушивался к подобным подстрекательским слухам, а потому Рустем-паша умоляет султана ради спасения своего трона немедленно возглавить войско. Это был шанс для Роксоланы. Она продолжала разжигать в сердце супруга ненависть и подозрительность к Мустафе.

Сулейман долго колебался, прежде чем решить судьбу сына. Он попытался получить беспристрастный совет от муфтия, шейх-уль-ислама. Правда, султан говорил ему о некоем рабе, который в отсутствие хозяина начал растаскивать его собственность, замышлять нехорошее против жизни его жены и детей; мало того, задумал убить самого господина. Закончив рассказ, Сулейман спросил: «Какой приговор должен быть вынесен этому рабу?» Муфтий ответил, что «он заслуживал быть замученным до смерти».

В сентябре Сулейман приехал в Эрегли и вызвал Мустафу из Сирии. Друзья умоляли его не подчиняться приказу, но Мустафа не чувствовал за собой вины и с надеждой на отцовскую любовь отправился к Сулейману. Он прибыл без всякой свиты и спокойно вошёл в пышный шатёр султана. Однако не успел Мустафа и слова сказать, слуги Сулеймана опрокинули его на землю и, набросив шнурок на шею, удушили.

Вслед за Мустафой был умерщвлён его малолетний сын. Вскоре умер и друг Мустафы, Джехангир, сын Роксоланы; от горя — говорят романисты, от яда — гласит история. Кровавые эти события совершились летом 1553 года. Теперь путь Баязиду к престолу был открыт.

Труп Мустафы был выставлен у шатра Сулеймана для прощания с ним войска. Чтобы не вызвать брожения в армии, султан лишил Рустем-пашу поста командующего и других званий и отослал обратно в Стамбул. Но уже через два года, после казни его преемника, Ахмед-паши, он вновь был во власти как великий визирь. Разумеется, по настоянию султанши.

Роксолана добилась всего, о чём мечтала. Она обеспечила наследование султаната одним из своих сыновей: Селимом, самым старшим и её любимцем, и Баязидом, средним, несоизмеримо более достойным преемником. Более того, Баязид был фаворитом янычар, напоминая им своего отца Сулеймана.

Теперь ничто не удерживало её на этой земле. В 1558 году Роксоланы не стало. Горько оплакивал её смерть Сулейман. Он не разочаровался в жене ни при её жизни, ни после её смерти. Да и кто осмелился бы запятнать память Роксоланы в глазах её супруга? Она была похоронена в усыпальнице, которую султан построил за огромной мечетью Сулеймании.

После смерти Роксоланы султан замкнулся в себе, стал молчаливым. Даже военные триумфы перестали волновать его.

Сулейман ушёл в мир иной осенью 1566 года. Он скончался в своём шатре, возможно, от апоплексического удара, возможно, от сердечного приступа. На престол взошёл Селим.

Лжедмитрий и Марина Мнишек

…Марине было около шестнадцати, когда в феврале 1604 года в прикарпатский городок Самбор к её отцу, сандомирскому воеводе Ежи (Юрию) Мнишеку, прибыл человек, которому по прихоти истории суждено было на миг вознестись на российский престол. Кем же был этот искатель приключений, вошедший в российскую историю под именем Лжедмитрий?

Григорий, носивший в миру имя Юрия Отрепьева, родился в небольшом городке Галиче. Путь в жизни с детства пришлось пробивать самому. В 11 лет он поступил на службу к боярам Романовым, а затем принял постриг под именем Григория. Сменив несколько провинциальных монастырей, он очутился в кремлёвском Чудовом монастыре. Здесь Отрепьеву удалось довольно быстро выдвинуться благодаря своей образованности и литературным талантам. Но он жаждал опасных приключений, воинских подвигов, страстной любви.

Григорий Отрепьев бежал в Гощу и поступил в протестантскую школу. Там он провёл только одну зиму, а весной вновь отправился на поиски своей судьбы. Вскоре Григорий поступил на службу к князю Адаму Вишневецкому. Решение назваться давно умершим царевичем Дмитрием подсказала ему сама жизнь. К тому же Дмитрий был почти ровесник Григория, умер в девятилетнем возрасте в далёком Угличе, а если бы остался жив, то после смерти царя Фёдора на престол взошёл бы он, а не боярин Борис Годунов.

Притворившись смертельно больным, Григорий признался сначала на исповеди попу, а потом и самому князю Адаму Вишневецкому, что на самом деле он не кто иной, как сын Ивана Грозного Дмитрий, чудесным образом спасённый в далёком детстве от рук наёмных убийц Бориса Годунова.

Весть о появлении царевича Дмитрия быстро разнеслась по западным окраинам Русского государства. Современники отмечали большую физическую силу Григория, бесстрашие, самонадеянность, неуёмное честолюбие, ценимые казаками исключительно высоко. Скоро и в Польше мнимый царевич стал очень популярен.

На одном из пиров Лжедмитрий познакомился с сандомирским воеводой Юрием Мнишеком, любившим жить на широкую ногу, явно не по средствам. Впереди его ждало разорение, и он был готов на любые авантюры, лишь бы поправить своё положение. Хитрый воевода сразу сообразил, что с помощью московского царевича сможет поправить свои дела. Он познакомил его со своей дочерью Мариной и ввёл в дом.

Дмитрий сразу же увлёкся Мариной. Кроме того, у неё было много черт, буквально роднивших её с самозванцем: непомерное честолюбие, мания величия и даже безрассудство. Двойственность образа жизни Марины: с одной стороны, знатность и роскошь, с другой — нужда в деньгах, долги, неопределённое будущее — несомненно, оказала влияние на формирование её характера. Существует несколько романтических рассказов того времени о поединке, который имел будто бы Лжедмитрий с каким-то польским князем за прекрасную Марину.

Поселившись у Юрия Мнишека, Лжедмитрий сделал его дом самым популярным в Польско-Литовском государстве. Вскоре сам король Сигизмунд удостоил новоявленного Дмитрия вниманием и принял в своей резиденции в Кракове. Это ещё больше подняло престиж Мнишеков среди польской знати.

Отзывы современников о Лжедмитрии весьма благосклонны. В Речи Посполитой он освоил местные обычаи, в частности охотно танцевал. Ростом «царевич» был невысок, но хорошо сложён. Хотя он не отличался красотой, ум и уверенность в себе придавали ему особое обаяние.

Марина и Лжедмитрий вскоре были объявлены женихом и невестой. Поддержка Мнишека нужна была самозванцу лишь до вступления на престол; после этого настаивать на свадьбе, торопить Марину и её отца с приездом в Москву его могло заставить, пожалуй, лишь искреннее чувство.

Отправившись в поход на Москву за «отчим престолом», Лжедмитрий оставил Марину своей официальной невестой, с которой был заключён договор. Документ, подписанный в Самборе 25 мая 1604 года, гласил, что в случае удачи невеста получала Новгород и Псков, богатые подарки, а её отец — значительные денежные средства. В числе условий брака отмечено, что царь будет стремиться всеми способами привести к подчинению римскому престолу своё Московское государство. Таким образом, будущая царица принимала в глазах католиков высокое, апостольское призвание.

Мнишек советовал Дмитрию держать своё намерение в тайне, пока не вступит на престол. Сандомирский воевода не доверял Сигизмунду и опасался, что король захочет отдать за возможного царя свою сестру. Сама Марина, как говорят, вела себя сдержанно и давала понять Лжедмитрию, что она тогда только осчастливит его своею любовью, когда он добудет себе престол и тем сделается её достойным.

Ожидание оказалось недолгим. Начав поход на Русь в октябре 1604 года, уже 20 июня 1605 года под перезвон всех колоколов, встречаемый тысячами ликующих москвичей Лжедмитрий въехал в столицу.

В ноябре 1605 года в Краков прибыл посол нового царя дьяк Афанасий Власьев. Он заявил Сигизмунду о намерении своего государя сочетаться браком с Мариною в благодарность за те великие услуги и усердие, какие оказал ему сандомирский воевода. Во время обручения, по обычаю династических браков, Власьеву было поручено представлять своего государя на заочном венчании. Церемония состоялась 12 ноября. После обручения был обед, а потом бал.

«Марина, — говорит один из очевидцев, — была дивно хороша и прелестна в этот вечер в короне из драгоценных камней, расположенных в виде цветов». Московские посланцы и поляки любовались её стройным станом, быстрыми изящными движениями и роскошными чёрными волосами, рассыпанными по белому серебристому платью, усыпанному каменьями и жемчугом. Московский посол отказался с ней танцевать, заявив, что недостоин прикоснуться к жене своего государя, но внимательно следил за всеми церемониями. В частности, он выразил недовольство тем, что Мнишек велел дочери поклониться королю Сигизмунду, благодаря его за «великие благодеяния», — такое поведение совсем не подобало русской царице.

Марина с огромным удовольствием играла роль царицы: восседала в церкви под балдахином в окружении свиты, посетила Краковский университет и оставила свой автограф в книге почётных посетителей.

Марина получала от Лжедмитрия богатые дары. Ожидалось, что вскоре она отправится в Москву, но отъезд несколько раз откладывался: Юрий Мнишек жаловался зятю на недостаток средств и долги, не позволявшие быстро выехать. Однако вскоре до Марины дошли слухи, что в Москве у неё появилась соперница — прекрасная царевна Ксения, дочь умершего царя Бориса Годунова. Марина сразу засобиралась в дорогу, повелев отцу написать письмо царю.

Наконец Мнишек получил от Лжедмитрия 300 тысяч злотых, и 2 марта 1606 года Марина выехала из родного Самбора, окружённая огромной свитой.

На московской земле Марину встречали священники с образами, народ с хлебом-солью и дарами. Наречённая царица ехала медленно и, приблизившись к Москве, остановилась в заранее приготовленных для неё шатрах.

2 мая царская невеста прибыла в Москву. На улицах её встречали толпы нарядных горожан. Эта церемония описана многими очевидцами, поражёнными её пышностью, великолепием, роскошью. Малиновый звон колоколов, длинное шествие придворных в раззолочённых нарядах, сияющие панцири кавалерии…

После краткого свидания с Лжедмитрием в Кремле Марину привезли в Вознесенский монастырь, где её встретила «мать» царя — вдова Ивана Грозного Марфа Нагая.

Свадьба Лжедмитрия и Марины состоялась в четверг 8 мая. Как отмечает историк Костомаров, «свадьба устроена была по заветному прадедовскому чину с караваями, с тысячским, с дружками, со свахами. Марина, не любившая русской одежды, явилась в столовую избу в русском бархатном платье с длинными рукавами, усаженном дорогими каменьями и жемчугом до того густо, что трудно было распознать цвет материи; она была обута в сафьянные сапоги; голова у ней была убрана по-польски, повязкою, переплетённой с волосами».

После обычных церемоний новобрачные со свадебным поездом отправились в Успенский собор. Прежде венчания царь изъявил желание, чтоб его супруга была коронована, затем помазана на царство и причастилась Святыми Дарами. Лжедмитрий хотел сделать приятное жене и тестю, подчеркнув особое положение Марины. Она приняла причастие по православному обряду. Царь не хотел принуждать жену к смене веры и желал лишь исполнения ею — для спокойствия подданных — православных обрядов во время торжественных церемоний.

Совершилось венчание. Ксёндз произнёс в Успенском соборе проповедь на латинском языке. Свадьба, однако, продолжалась во дворце по всем правилам русского свадебного чина.

Потекли весёлые дни пиров и праздников. Марина, по требованию царя, хотя и являлась в русском платье, когда принимала поздравления от русских людей, но на свадебном пиру была в польском платье, на столе стояли любимые её кушанья, в том числе и телятина, которую русские люди не употребляли, считая поганой, играла польская музыка, и все гости танцевали. На русских пирах могли танцевать только скоморохи, поэтому все нововведения польской невесты были сочтены большим грехом.

Марина же, несомненно, была на вершине счастья. Сбылись самые смелые мечты честолюбивой полячки.

В воскресенье готовился маскарад с великолепной иллюминацией, а за городом устраивали бутафорскую крепость. Поляки затевали рыцарский турнир в честь новобрачной четы. Много иных весёлых планов представлялось для суетной и избалованной судьбою Марины.

Однако среди москвичей росло недовольство нашествием поляков. Этим обстоятельством решили воспользоваться мятежные бояре во главе с князем Василием Шуйским. Какие-то вести о заговоре дошли до Лжедмитрия, но он лишь отмахнулся.

Ранним утром 17 мая 1606 года москвичи проснулись от звона колоколов. Им объявили, что поляки хотят убить царя Дмитрия, и они бросились громить дома, где жили родственники Марины. Заговорщики ворвались в Кремль, смяли сопротивление царской стражи и стали искать Лжедмитрия. Спасаясь, он выпрыгнул из окна и сломал ногу. Стрельцы хотели было защищать царя, но заговорщики пригрозили им разорением стрелецкой слободы, и те в испуге отступились. Тело убитого Лжедмитрия было выставлено на Красной площади; Шуйские объявили о его самозванстве, несколькими днями позже князь Василий был избран царём.

Марина спаслась чудом. Она вбежала в свои покои, к придворным дамам и, будучи небольшого роста, спряталась под юбкой охмистрины. К счастью, прибежали бояре и разогнали неистовую толпу.

Марина оставалась во дворце до среды будущей недели; к ней приставили стражу. В среду пришли к ней московские люди от бояр и сказали: «Муж твой, Гришка Отрепьев, вор, изменник и прелестник, обманул нас всех, назвавшись Димитрием, а ты знала его в Польше и вышла за него замуж, тебе ведомо было, что он вор, а не прямой царевич. За это отдай всё и вороти, что вор тебе в Польшу пересылал и в Москве давал». Марина указала им на свои драгоценности и сказала: «Вот мои ожерелья, камни, жемчуг, цепи, браслеты… всё возьмите, оставьте мне только ночное платье, в чём бы я могла уйти к отцу».

У Мнишка забрали десять тысяч рублей деньгами, кареты, лошадей и вино, которое он привёз с собою.

Василий Шуйский отправил семью Мнишеков в Ярославль, где они прожили до июля 1608 года. Затем по договору с польским королём Марину с отцом отправили на родину. Но на Пути их встретил пан Зборовский, один из руководителей польских отрядов при Лжедмитрии II. Он предложил Марине стать женой второго самозванца, укрепив тем самым его авторитет. В Тушинском лагере она вновь становится русской царицей — 5 сентября 1608 года. Вскоре судьба преподнесла ей новый сюрприз: второй Лжедмитрий был убит. В это время она была на последних месяцах беременности.

Вскоре она родила сына, которого нарекла Иваном, возможно, в честь казацкого атамана Ивана Заруцкого, который отныне стал её единственным покровителем. Даже с маленьким ребёнком на руках Марина продолжала борьбу, надеясь стать московской царицей.

Конец «царствования» Марины был ужасен. Заруцкий как главный «заводчик воровства» был посажен на кол, четырёхлетний царевич Иван повешен (во избежание новых смут), а Марина была заточена в одной из башен Коломенского кремля, прозванной потом «Маринкиной». Здесь она умерла не то «от тоски», не то от голода, не то была отравлена.

Джахангир и Нур Джахан

Могольский император Акбар — великий реформатор средневековой Индии любил праздники. Именно он начал устраивать «женские базары», на которых жёны и дочери придворных торговали украшениями, тканями и всякими безделушками.

На одном из таких весёлых базаров сын императора Салим встретил юную красавицу Мехруннису. Её отцом был Гийяс Бег, тысячник в войске императора. Мехрунниса родилась на пути в Индию, куда Гийяс Бег, иранец по происхождению, отправился на поиски счастья в 1576 году.

Наследник престола так увлёкся девицей, что встревоженному Акбару пришлось подыскать Мехруннисе жениха. Им стал иранец Шер-Афкан, служивший в армии императора. После свадьбы Акбар назначил его на более высокую должность и пожаловал ему во владение округ Бурдван в Бенгалии, подальше от двора.

Через несколько лет Акбар скончался и на престол взошёл Салим под именем Джахангира. Он вспомнил о прекрасной Мехруннисе, которая жила в Бурдване вместе с мужем и дочерью. Император повелел Шер-Афкану явиться в столицу, полагая, что Мехрунниса будет его сопровождать. Шер-Афкан был верным подданным, но очень осторожным. Заподозрив неладное, он отказался ехать ко двору.

Тогда в Бурдван отправился молочный брат императора Кутбуд-дин, занимавший пост наместника Бенгалии. Его встреча с Шер-Афканом кончилась кровавой драмой. Наместник попытался убедить супруга Мехруннисы подчиниться государевой воле. Шер-Афкан выхватил саблю и нанёс Кутбуд-дину смертельный удар в живот. Сам же, истекая кровью после стычки с охранниками наместника, сумел добраться до дома. Он проследовал на женскую половину дома, чтобы убить жену и спасти своё имя от бесчестья. Но гостившая в Бурдване мать Мехруннисы не растерялась и сказала зятю, что несчастная, услышав о случившемся и считая супруга убитым, бросилась в колодец. При этих словах Шер-Афкан упал замертво.

Узнав о смерти соперника, Джахангир вздохнул с облегчением. «Надеюсь, — писал он в своих мемуарах, — что этот гнусный негодяй навечно обретёт пристанище в аду». Император приказал доставить Мехруннису ко двору. Однако по существующим законам даже император не мог жениться на ней сразу: ведь она была вдовой человека, объявленного государственным преступником. В течение нескольких лет Мехрунниса находилась при одной из жён покойного императора Акбара.

Лишь в 1611 году Джахангир женился на своей избраннице. Свадьба была отпразднована с необычайной пышностью. Мехрунниса получила новое имя Нур Джахан — Свет Мира, под которым и вошла в историю Индии.

Ей было тридцать четыре года, что считалось солидным возрастом. Несмотря на это Нур Джахан оставалась, по свидетельству современников, блистательной красавицей, едва ли не владевшей магическим секретом вечной молодости. Она писала стихи под псевдонимом Махфи, вышивала золотом; именно ей индийская традиция приписывает изобретение «итр» — эссенции из розовых лепестков.

Джахангир обожал её. Прежде он имел девять жён и множество наложниц, но до брака с Нур Джахан «даже не подозревал, что такое супружество». Император не мог обойтись без жены и дня. Она даже лечила его, не доверяя другим врачам. Отважная женщина сопровождала Джахангира и в поездках по империи, и на охоте. В своих мемуарах правитель с восторгом рассказывал о том, как его супруга, восседая на слоне, одним выстрелом из мушкета убила тигра-людоеда.

Джахангир всячески поощрял участие жены в решении государственных проблем, в то время как сам всё сильнее увлекался вином и опиумом, предаваясь развлечениям. «Она достаточно сильна и мудра, чтобы править, — утверждал Джахангир, — а мне ничего не надо, кроме вкусной еды и хорошего вина».

Нур Джахан выдвинулась на первые роли в управлении империей. Её имя чеканилось на монетах и стояло на государственной печати рядом с именем супруга. Она принимала послов, выслушивала жалобщиков и просителей; решала вопросы войны и мира, раздавала придворные должности и земельные наделы, особо отличая при этом своих родственников и даже старых слуг. Например, брата Асаф Хана она сделала первым сановником.

Разумеется, далеко не все были довольны переходом государственной власти в руки женщины. Помимо сыновей Джахангира, мечтавших о престоле, за влияние на императора боролось несколько придворных группировок.

Один из высокопоставленных и пользовавшихся особым доверием Джахангира вельмож, Махабат Хан, заявил государю, что не в силах более мириться с позором и бесчестием, которые повелитель навлёк на себя безумной страстью к Нур Джахан. История ещё не знала примера подобного подчинения могущественного монарха воле своей жены. Махабат Хан призывал падишаха одуматься.

Дхахангир попытался взять в свои руки бразды правления. Но, как с грустью заметил летописец, двести таких, как Махабат Хан, не могли пересилить влияние Нур Джахан на падишаха…

Единственным союзником властолюбивой императрицы был её брат Асаф Хан. Чтобы прочнее связать себя с правящей семьёй, Нур Джахан, у которой не было детей от императора, устроила два важных для себя брака. Один из сыновей Джахангира, Хуррам, взял в жёны дочь Асаф Хана (впоследствии Хуррам, став императором Шах Джаханом, построил для неё всемирно знаменитый мавзолей Тадж-Махал). Нур Джахан выдала свою дочь от первого брака за другого сына Джахангира. Всё это делалось для того, чтобы после смерти мужа императрица осталась у власти.

Казалось, создавшееся положение благоприятствовало честолюбивым замыслам Нур Джахан. Старший сын Джахангира, Хусру, за мятеж против отца был ослеплён и заточён в тюрьму. Другой сын, Хуррам, тоже попытался восстать, но потерпел поражение и, хотя был прощён отцом, находился в опале. Единственной угрозой оставался ещё один сын Джахангира, Парвиз, целиком подчинённый влиянию Махабат Хана. Именно эти двое подавили мятеж Хуррама, что принесло им славу и почёт.

Кульминация в борьбе двух придворных группировок, одну из которых возглавляли Нур Джахан с братом, а другую — Парвиз и Махабат Хан, наступила в 1626 году, когда император вместе со своим двором выступил из Кашмира в Лахор. Стремясь покончить с Махабат Ханом, Нур Джахан добилась того, чтобы его вызвали ко двору императора с отчётом о тратах во время пребывания наместником в Бенгалии. Махабат Хан понимал всю опасность ситуации, поэтому направился в ставку падишаха с отрядом в четыре тысячи воинов.

Во время переправы Джахангир и его приближённые были пленены Махабат Ханом, который заявил, что остаётся преданнейшим подданным императора, но государству угрожает честолюбие Асаф Хана и его сестры. Повелитель, безусловно, свободен, но теперь он будет находиться под надёжной охраной…

Нур Джахан с отрядом отправилась вызволить мужа из плена.

В итоге Нур Джахан также попала в плен к Махабат Хану. Вельможа наслаждался одержанной победой и раздумывал, что делать дальше. А пока, выполняя волю императора и его супруги, он отправился вместе с ними в Кабул, где позволил одному из придворных набрать среди местных жителей две тысячи всадников якобы для похода на Кандагар, захваченный персами. На самом деле воинов вербовали по тайному распоряжению Нур Джахан.

А потом Джахангир заявил, что хочет провести смотр новых войск, но без участия в нём людей Махабат Хана, дабы избежать стычки между афганцами и индусами. Махабат Хан опрометчиво согласился, и Джахангир, возглавив отряд, легко освободился из плена.

Потерпев поражение, Махабат Хан поспешил дальше на юг, но, получив известие о внезапной смерти принца Парвиза, сразу предложил свои услуги Хурраму, также находившемуся на Декане. Хуррам же не собирался поднимать мятеж: он ждал, когда власть сама перейдёт к нему в руки, ведь Парвиз был мёртв, а два младших брата, Шахрияр и Джахандар, серьёзными соперниками не являлись.

Здоровье Джахангира слабело с каждым днём. Он надеялся обрести исцеление в благодатном климате Кашмира, но тщетно. 28 октября 1627 года Джахангир умер. Царственная вдова не долго предавалась скорби: она хотела возвести на трон своего зятя Шахрияра, который немедленно захватил государственную казну и провозгласил себя падишахом.

Но Асаф Хан объявил государем юного сына принца Хусру. Некогда восставший против отца, Хусру был ослеплён, а потом убит, а сын его, долгое время находившийся в заключении, понятия не имел о государственных делах. Наивный юноша не ведал, что его, по выражению летописца, готовят на роль жертвенного барашка, что Асаф Хан уже тайно послал гонца к Хурраму. Нур Джахан была разгневана предательством брата, но лишь тогда, когда Хуррам отправил на тот свет других претендентов и взошёл на престол под именем Шах Джахана, поняла, что окончательно проиграла…

К чести Шах Джахана, он не тронул вдовствующую императрицу. Вместе с овдовевшей дочерью Нур Джахан была отправлена в одно из своих владений, где и умерла через восемнадцать лет. Похоронили её в Лахоре, в гробнице Джахангира.

Рембрандт ван Рейн и Саския ван Эйленбург

Один из величайших в мировом искусстве художников Рембрандт Харменс ван Рейн родился 15 июля 1606 года в Лейдене. Он был восьмым ребёнком в семье мельника Харменса Герритса ван Рейна. Вначале Рембрандт поступил в латинскую школу, а по окончании её — в университет. Вскоре он оставляет университет и начинает учиться живописи.

В 1631 году художник переезжает в Амстердам. Здесь он работает главным образом над портретами. Представители самых разнообразных слоёв общества стремились запечатлеть себя.

Саския ван Эйленбург (Эйленбюрх) пришла к нему в дом вместе со своим кузеном Хендриком. Недавно осиротевшая дочь бургомистра приехала посмотреть Амстердам из Фрисландии. Но кузина была отнюдь не похожа на обычную провинциальную красавицу.

Устроившись на высоком стуле, Саския повела себя так непринуждённо и весело, что натянутость первых минут вскоре рассеялась. Она была очаровательной, с удовольствием поддерживала любую беседу. И вдруг сама предложила художнику написать её портрет. Рембрандт согласился.

Рембрандт встречался с Саскией не только на сеансах, но и на вечеринках, увеселительных прогулках с друзьями. Наконец художник решил жениться на ней.

При первой же возможности он отправился в дом пастора Сильвиуса, дядюшки его возлюбленной. В доме Сильвиуса всё напоминало ему о том, что девушка, чьей руки он собирался просить, — дочь бургомистра города Лейвардена, а родственники её занимают видные церковные и университетские кафедры.

Саския не давала о себе знать больше недели. Портрет, единственный предлог, позволявший Рембрандту постоянно видеться с ней, был готов; вечеринки в конце лета тоже прекратились. И вдруг он нашёл у себя под дверью записку, в которой госпожа Сильвиус приглашала его посетить их дом в пятницу вечером.

Рембрандт нанёс пастору второй визит. Хозяева сидели на парных стульях по обеим сторонам столика. Рембрандт занял место справа от госпожи Сильвиус, а Саския опустилась на скамеечку у ног пастора. Но и на этот раз Рембрандт не решался произнести необходимые слова. Объяснение в любви состоялось в саду, куда его увлекла Саския.

Потом пастор сообщил, что отец оставил Саскии сорок тысяч флоринов. Рембрандт ошеломлённо молчал. Даже на четвёртую часть этой суммы они с Саскией могли жить в роскоши до конца дней своих.

В день обручения Рембрандт набрасывает портрет невесты. Через год они поженились. Брак ввёл Рембрандта в высшие круги амстердамского бюргерства.

В июле, когда они с Саскией находились во Фрисландии, куда после свадьбы уехали погостить у её замужних сестёр, Рембрандт получил известие о смерти своего брата Геррита.

В 1635 году в семье родился первый сын — Рембрантус. Казалось, в первые недели его отец только и знал, что рисовать ребёнка. Он был не в силах выразить словами и слишком боялся выразить лаской поразительную силу своей любви к малышу.

Но Рембрантус прожил очень недолго и умер в грудном возрасте. Для Саскии это был страшный удар. Она долго не хотела расставаться с телом сына, гнала от себя всех, не выпуская из рук мёртвого ребёнка. Несчастная мать ходила с ним по дому, баюкая и называя его всеми нежными именами, которыми она вместе с мужем называла Рембрантуса в первые счастливые дни.

Прошло два года с небольшим — и супругов было не узнать. Здоровые и жизнерадостные, разодетые в шелка и увешанные сверкающими драгоценностями — вот каковы Рембрандт с женой.

Молодые супруги сняли дорогую квартиру на Ниве Дулен и тратили наследство Саскии на всё, что только поражало их воображение, — статую Августа, пейзаж Рейсдаля, меха, кружева, жемчуг.

Дела Рембрандта шли успешно, и он покупает большой дом на Бреестрат. Здесь разместилась их огромная коллекция, кстати, довольно необычная: рядом с античными статуями, голландскими и итальянскими картинами, редкими гравюрами, в ней соседствовали старые восточные ткани, потёртые ковры, латы, шлемы, боевое снаряжение дикарей, чучела животных, неведомые сушёные травы.

Рембрандт сознавал, что за исключением часов, проводимых у мольберта, жить он может только около Саскии. Только с ней он чувствует себя человеком: любовь — источник жизни, а любит он одну Саскию, и никого больше.

Он неустанно изображал свою жену в картинах, рисунках и офортах. Саския позирует в обычном костюме чинной голландской бюргерши и в фантастических одеждах, преображающих её в героиню античной или библейской мифологии. Нежной, вечно юной она предстаёт в картине «Флора».

В знаменитом «Автопортрете с Саскией на коленях» Рембрандт предстаёт влюблённым, любимым, радующимся семейному счастью и полностью им довольствующимся.

Памятником любви к Саскии является и один из лучших шедевров Рембрандта — «Даная», которая долгое время представляла собою загадку. Датированная 1636 годом, она вместе с тем в трактовке образа и в живописной манере как бы предвосхищала черты рембрандтовского творчества 1640-х годов. Дело в том, что «Даная» не предназначалась художником для продажи и оставалась в его владении вплоть до распродажи его имущества в 1656 году. Поэтому он смог вновь обратиться к ней через десяток лет после её написания и в значительной части переделать её. Рембрандт изменил и черты лица героини, придав её облику сходство с Гертье Диркс, служанкой, жившей в его доме после смерти Саскии и состоявшей с художником в интимных отношениях. Сейчас лицо Данаи представляет собой сочетание черт обеих близких Рембрандту женщин.

После смерти Рембрантуса Саския ещё дважды теряла детей при рождении. Лишь четвёртый ребёнок, Титус, появившийся на свет в 1641 году, смог пережить трудные годы младенчества. Мальчик был назван этим именем в память покойной Тиции, сестры Саскии.

Счастливый отец приучил себя смотреть на малыша, не рисуя его: карандаш и тушь уже принесли ему однажды несчастье, и он не входил с ними больше в детскую комнату.

Однако постоянные роды оказали пагубное влияние на здоровье Саскии. Появление у художника чисто пейзажных изображений в конце 1630-х годов объясняют иногда тем, что в это время в связи с болезнью жены Рембрандт вместе с ней много бывал за городом. Портретов в 1640-х годах художник пишет сравнительно мало. Преобладают композиции на библейские и евангельские темы. Причём выбирает те сюжеты, которые дают возможность показать благородные, добрые человеческие чувства — дружбу, материнскую любовь, супружескую привязанность, милосердие.

Саския ван Эйленбург скончалась в 1642 году. Ей было всего тридцать лет. В гробу она выглядела как живая…

В это время Рембрандт работал над знаменитым полотном «Ночной дозор».

В другой картине, датированной этим же трагическим годом, «Прощание Давида с Ионафаном», Рембрандт словно прощается со своей женой. В образе Ионафана без труда узнаются черты лица самого Рембрандта, но постаревшего, ставшего вдруг непривычно серьёзным и подавленным. А женственный Давид, с разметавшимися по плечам белокурыми волосами, напоминает о Саскии. Художник хочет забыться в романтической мечте, хочет верить в возможность нового счастья.

Годы приносят Рембрандту всё новые жизненные испытания. Неуклонно ухудшается его материальное положение. В 1656 году в результате наступившего разорения продаётся с аукциона за долги его имущество — дом и великолепные коллекции, собранные с любовью и тонким пониманием, художник был вынужден переехать в один из беднейших кварталов Амстердама.

В 1663 году умирает его вторая супруга — Хендрикье Стоффельс, а в 1668 году Рембрандт теряет и своего единственного сына Титуса. Художник остаётся с юной дочерью от Хендрикье — Корнелией.

Рембрандт скончался 4 октября 1669 года. Смерть его прошла почти незаметно, о кончине великого художника можно узнать лишь по краткой записи в погребальной книге церкви, при которой он был похоронен…

Пётр Первый и Марта Скавронская

Многое в истории Марты Скавронской, взошедшей на российский престол под именем Екатерины I, остаётся неясным. Она родилась 5 апреля 1684 года. О её происхождении ходили разноречивые слухи. Согласно одному из них, мать Марты была крестьянкой и рано умерла. Девочку взял на воспитание пастор Глюк. По другой версии, Марта была дочерью лифляндского дворянина и его крепостной служанки. Третьи считали её уроженкой Швеции. Достоверным является лишь факт, что девочка, рано оставшись без родителей, воспитывалась в семье пастора Глюка, где выполняла обязанности служанки. Детство и юность провела в лифляндском городишке Мариенбурге. Образования она не получила, читать и писать не умела.

В семнадцать лет Марта обручилась со шведским драгуном, которого во время брачного пира срочно вызвали в Ригу. При взятии русскими Мариенбурга она попала в плен к фельдмаршалу Шереметеву, у того красавицу выпросил Меншиков, у последнего её заметил Пётр. Случилось это в 1703 году.

Личная жизнь Петра не складывалась. Распался его брак с Евдокией Лопухиной. Драматично завершился и многолетний роман царя с Анной Монс. Тут-то и появилась Марта, которая приворожила царя.

Она приняла православие и стала Екатериной. Через два года у неё уже было двое незаконнорождённых сыновей Петра. Царь очень привязался к этой жизнерадостной и страстной женщине и, не желая больше делить её с Меншиковым, сделал Екатерину «своим сердечным другом». Она создала в доме уют, тихую и желанную пристань для отдохновения от трудов и печалей.

Письма царя к ней достаточно красноречиво отражают взлёт его привязанности и уважения. «Для Бога, приезжайте скорей, а ежели за чем невозможно скоро быть, отпишите, понеже не без печали мне в том, что ни слышу, ни вижу вас», — пишет он из Петербурга.

5 января 1709 года в преддверии генерального сражения Пётр составляет на всякий случай записку: в случае его смерти выдать Катерине с дочерью три тысячи рублей. Сумма для того времени — немалая, особенно учитывая бережливость царя. Переезжая из одного места в другое, Пётр не забывает послать своей Катерине, правда, не очень часто, какую-нибудь безделушку, гостинец, вроде часов «новой моды» (со стёклами — от пыли) или бутылку вина венгерского, чтобы не грустила…

Перед Прутским походом 6 марта 1711 года совершилось тайное венчание царя — у него появилась законная супруга Екатерина Алексеевна.

Она нередко ездила с Петром во время походов. Так случилось, например, в пору Прутского похода. К землям Молдавии царь отправился два года спустя после Полтавской победы. На этот раз стойкость и мужество солдат, изворотливость дипломатов чудом спасли и армию и самого Петра. Сыграла свою роль и Катерина, находившаяся с ним в окружённом лагере: её драгоценности, как передавали из уст в уста, преподнесли знатным туркам, и это тоже способствовало заключению мира.

19 февраля 1712 года Пётр решил устроить публичные торжества, посвящённые своему бракосочетанию с Катериной. При подъезде к дому новобрачных встречали салютом с Петропавловской и Адмиралтейской крепостей. С 6 до 11 вечера были танцы, а затем «пущали ракеты и бросали бомбы и план был зажжён, на котором были выкладены фитилями литеры латинские „Виват“…».

Екатерина обзавелась своим двором, стала принимать иностранных послов, давать приёмы и встречаться с европейскими монархами на равных.

С 1704 до 1723 года Екатерина родила Петру одиннадцать детей, большинство которых умерло ещё во младенчестве: Павел (1704–1707), Пётр (1705–1707), Екатерина (1706–1708), Наталья (1713–1715), Маргарита (1714–1715). Горше всего была потеря наследника престола четырёхлетнего «шишечки», умершего 25 апреля 1719 года. За ним последовали ещё трое — Павел (1717), Пётр (1723), Наталья (1718–1725). Из одиннадцати детей в живых осталось только двое, к тому же старшая из дочерей, Анна, ненадолго пережила родителей — скончалась в 1728 году.

Частые беременности не мешали Екатерине сопровождать государя во всех его путешествиях. Она была настоящей офицерской женой, способной совершать долгие походы — целый день скакать на лошади, спать на жёсткой постели и подолгу жить в палатке. Царица была высокого роста, почти под стать самому Петру, и имела крепкое здоровье. Да и силой природа её тоже не обидела.

Суровый деспот, человек с железным характером, Пётр в своих отношениях к Катерине был неузнаваем: посылал к ней письмо за письмом, одно другого нежнее, и каждое — полное любви и предупредительной заботливости, замечает историк Семевский. Сохранилось более сотни писем Екатерины и Петра. Державный супруг в письмах обращается к ней: «Катеринушка, друг мой, здравствуй!», «Катеринушка, друг мой сердешнинькой, здравствуй!»

Когда царь находился в состоянии ярости, никто не решался подойти к нему. Кажется, она одна владела тайной успокаивать царя, могла без страха смотреть в его искажённые гневом глаза. С ролью супруги царя она справлялась легко и непринуждённо. «Царь, — писал современный наблюдатель, — не мог надивиться её способности и умению превращаться, как он выражался, в императрицу, не забывая, что она не родилась ею. Они часто путешествовали вместе, но всегда в отдельных поездах, отличавшихся — один величественностью своей простоты, другой своей роскошью. Он любил видеть её всюду. Не было военного смотра, спуска корабля, церемонии или праздника, при которых бы она не являлась».

Екатерина всегда заступалась за тех, на кого грозный и скорый на расправу царь обрушивал свой гнев, и скоро научилась извлекать из этих своих услуг немалую выгоду. Для того чтобы придворному избежать ссылки или смерти, надо было явиться в покои к Екатерине с мешком денег в руках.

Как и раньше, она была полна заботы по отношению к супругу, посылает ему, всё чаще болевшему, лекарства. А он сетует на недомогания, томится вдали от неё («только без вас скучно»). Екатерина часто упоминает в своих письмах мужу о маленьком Петре, называя его «санкт-петербургским хозяином».

26 июня 1718 года скончался Алексей — сын Петра от первого брака. Смерть его не разрешила волновавшего царя вопроса о своём преемнике. Дело в том, что вслед за Алексеем в 1719 году умер и сын царя от брака с Екатериной — четырёхлетний Пётр Петрович, объявленный наследником. Утрата эта, несомненно, отразилась на самочувствии царя, ибо, как записал современник, «по мнению многих, царица вследствие полноты вряд ли в состоянии будет родить другого царевича».

Переезды, без труда переносимые лет десять — пятнадцать назад, теперь утомляли царя, да и его супругу тянуло к домашнему уюту. Взаимное стремление быть вместе достаточно чётко высвечивает переписка.

После Ништадтского мира 1721 года Россия закрепила за собой Восточную Прибалтику. Сенат преподнёс Петру титул императора всероссийского, Петра Великого, Отца Отечества. В следующем году Екатерина сопровождала его в Каспийском походе.

В письмах той поры он называет её уже государыней императрицей. Пётр, очевидно, всё чаще думает о «Катеринушке» как о своей преемнице. В манифесте 1723 года он обосновывал права супруги на титул императрицы, как его помощницы, участвовавшей во всех его делах, терпевшей лишения походной жизни.

В феврале 1724 года Пётр вместе с Екатериной отправился принимать курс лечения марциальными водами, а в марте весь двор, сенаторы, генералитет, президенты коллегий, иностранные дипломаты по последнему санному пути отправились в Москву, чтобы участвовать в церемонии коронации Екатерины. Для неё была изготовлена мантия из парчи с вышитым на ней двуглавым орлом, подбитая горностаем, из Парижа привезли роскошную карету.

Церемония коронации была проведена 7 мая 1724 года в Успенском соборе. Пётр был одет в парадный костюм: голубого цвета кафтан, шитый серебром, красные шёлковые чулки и шляпу с белым пером. Артиллерийские залпы возвестили, что царь самолично возложил корону на голову стоявшей на коленях Екатерины, а придворные дамы прикрепили мантию. В Грановитой палате состоялся торжественный обед, на котором слово в честь императрицы произнёс Феофан Прокопович.

На следующий день императрица принимала поздравления. «В числе поздравителей находился и сам император». Он, как писал Берхгольц, в соответствии со своим чином полковника Преображенского полка и общевойскового генерал-лейтенанта «по порядку старшинства принёс своё поздравление императрице, поцеловал её руку и в губы».

8 ноября 1724 года по приказу царя был арестован 30-летний щёголь Монс, брат Анны Монс, бывшей фаворитки царя. Вилим Монс занимал должность камергера Екатерины и одновременно заведовал её вотчинной канцелярией.

В месяцы, предшествовавшие аресту Монса, между Петром и Екатериной сохранялись отношения взаимной нежности. Пётр обращался к ней в письмах, как и прежде: «Катеринушка, друг мой сердешненькой, здравствуй!» В тон ему Екатерина отвечала: «Друг мой сердешненькой, господин адмирал, здравствуй на множество лет».

Вилим Монс, человек весёлый, обходительный и услужливый, был с 1716 года ближайшим другом императрицы. Его успех у Екатерины не был секретом в Петербурге, и вскоре покровительства камергера императрицы стали искать самые высокопоставленные лица: министры, генералы, посланники зарубежных государств. Монс никогда никому не отказывал, за что и получил репутацию доброжелательного человека.

Пётр долгое время не подозревал об этом увлечении императрицы. Но в конце концов узнал о нём из письма анонимного автора, который писал, что Монс задумал отравить царя, дабы самому вместе с императрицей править государством.

После ареста Монс, едва увидев орудия пыток, тут же во всём признался. Пётр был настолько взбешён этими признаниями, что едва не убил собственных дочерей. В гневе Пётр уничтожает подписанное на имя Екатерины завещание, он мрачен и беспощаден.

Для соблюдения приличий Пётр выдвинул против Монса обвинение лишь во мздоимстве. Скорый суд нашёл его виновным в злоупотреблении доверием императрицы — за взятки он добивался от неё милостей просителям. 16 ноября палач отсёк одним ударом голову Монсу и тут же насадил на шест.

Пётр строго запретил всем коллегиям принимать от государыни какие-либо приказания и рекомендации, а на личные средства императрицы был наложен арест.

После открывшегося романа с Монсом отношения между Петром и Екатериной стали настолько натянутыми, что они совершенно не общались друг с другом. Только в начале января 1725 года их дочери Елизавете (будущей императрице) удалось помирить отца с матерью.

Вскоре Пётр неожиданно слёг в постель. Лекари ничего не могли поделать. Во время болезни Петра императрица не отходила от постели умирающего, ухаживала за ним, подавала еду и лекарство. 28 января 1725 года в пять утра Пётр I умер.

Екатерина I не умела ни читать, ни писать. Однако в течение трёх месяцев обучения грамоте она научилась подписывать государственные бумаги. Этим, собственно говоря, и ограничилась её государственная деятельность.

Императрица, в сущности, делами не занималась: праздники, пиры, прогулки занимали всё её время. Решение всех важных государственных дел было поручено Меншикову и созданному им Верховному тайному совету.

Царствование Екатерины I было коротким. Она умерла 6 мая 1727 года.

Людовик XVI и Мария-Антуанетта

19 апреля 1770 года 16-летний дофин Людовик-Август женился на 14-летней Марии-Антуанетте, своенравной и умной дочери Марии-Терезии и Франца I Австрийских. Супруга будущего короля Франции была похожа на обиженного ребёнка, несмотря на величественную осанку и изысканно уложенные вокруг диадемы светлые волосы.

Папский нунций Висконти служил мессу в стенах готического храма под звуки величественных гимнов.

Свадебные торжества омрачились двумя жуткими происшествиями, которые и во Франции, и за её пределами породили суеверное предчувствие, что новобрачных ждёт беда. Во время венчания в Версале придворные, хлынув к алтарю, сбили с ног и насмерть задавили многих (по некоторым сведениям, сотню) швейцарских гвардейцев. А фейерверк на площади Людовика XV, ставшей через 23 года местом казни супругов, завершился страшной давкой — обезумевшие парижане опрокидывали экипажи, топтали друг друга. По одним данным, на этом народном «гулянии» погибли 333 человека, а по другим — более тысячи.

Мария-Антуанетта чувствовала себя в общем счастливой в первые годы супружества. О политике она ещё не думала. Это был весёлый, живой ребёнок. В её распоряжении находилось только несколько книг, учение шло медленно. Она сама не выражала большого желания чему-нибудь серьёзно учиться и немало времени проводила вместе с подругами и друзьями, участвуя в постановке пьес во дворце. Единственным слушателем этих пьес являлся её муж Людовик. Постановка «Ифигении» (в апреле 1774 года) доставила ей неслыханное удовольствие. Успех вскружил голову, и она устроила целый ряд празднеств. Супруга дофина была счастлива.

Неожиданная болезнь Людовика XV приводит к его кончине 10 мая 1774 года. Народ возлагал большие надежды на юного короля. «Мы начали править слишком молодыми», — замечает Людовик XVI своей венценосной супруге.

Мария-Антуанетта чувствует, что вот-вот совершится нечто серьёзное, возможно роковое. Она пишет матери: «Да хранит нас Бог! Что с нами будет? Дофин и я, мы очень боимся, что нам в таком юном возрасте надо будет управлять страной. О матушка, не скупитесь на советы вашим несчастным детям».

Большинство французов наивно и трогательно обожали своего монарха, связывая с ним и его наследниками самые светлые надежды.

Людовик XVI был трагической фигурой: исполненный доброй воли, он руководствовался законами христианства. Он хотел избежать любого применения силы и кровопролития, но из-за своей уступчивости и слабости не смог справиться с исключительными трудностями управления страной.

А вот его супругу, юную австриячку, французы невзлюбили, полагая, что будущий король попадёт под её каблучок, а это неблагоприятно скажется на делах государства. Выяснилось, что Мария-Антуанетта капризна и упряма, что она недопустимо много тратит на наряды и драгоценности, на бесчисленные увеселения и пиршества, что она покровительствует консерваторам и самым ярым защитникам сословных привилегий. К тому же у неё так долго не было детей. Только в 1778 году, через восемь лет после свадьбы, она родила дочь, в 1781-м — первого, а в 1785-м — второго сына.

Считалось, что Мария-Антуанетта обладает невероятной властью, да и она сама производила впечатление влиятельной королевы, тогда как истинное её влияние оставалось до сих пор весьма слабым. Королева и не мечтала о том, чтобы править, как это представляли даже самые серьёзные наблюдатели, она проявляла лишь одно желание — жить в своё удовольствие.

Над Францией уже клубились революционные тучи. Борьба между правительством и парламентом начала принимать острый характер. Народ был недоволен, и, чтобы заглушить его грозный голос, правительство решилось на государственный переворот, дабы одним ударом сломить оппозицию.

Положение короля оказалось затруднительным с самого начала. На его высочайшее имя посылались многочисленные петиции, подписанные политическими деятелями. В них требовались реформы и говорилось, что если последние не будут проведены, королевская власть погибнет. Нервы Людовика были на пределе.

В это тяжёлое для Марии-Антуанетты время её постигает новое несчастье: умирает старший сын, а потом и отец. Это подействовало на королеву угнетающе. Ей всего 34 года, но волосы уже начинают седеть. Кто мог знать в апреле 1770 года, когда она, весёлая, жизнерадостная и счастливая, впервые въезжала в Париж, что её ожидает? Но нужно было принимать быстрые, решительные меры. И ей приходит в голову смелый план — войти в соглашение с руководителями оппозиции. Она же первая намечает Мирабо, этого народного кумира, и Мирабо вполне отдаётся королеве, восхищённый её умом, энергией, предприимчивостью.

«Среди приближённых короля есть только один мужчина, и этот мужчина его жена!» — сказал про неё Мирабо. Королева составляла документы, которые исправлял Мирабо, она пыталась всеми силами удержать на расстоянии грозный призрак революции. К несчастью для неё, болезнь унесла Мирабо в могилу. Рухнула последняя надежда.

С этой минуты началась агония Марии-Антуанетты, а вместе с этим и агония королевской власти во Франции. Император Леопольд несколько раз советовал королеве бежать, но она каждый раз отвергала его предложения.

Единственно, чего она хочет, это покинуть Париж с семьёй и найти безопасное место где-нибудь во Франции. Наконец она решается на бегство. Не она составила план. Она только уступила. И тем не менее, когда план не удался, когда венценосную чету арестовали и доставили обратно в Париж, все стали указывать на Марию-Антуанетту как на виновницу бегства. Она была жертвой, искупавшей чужие грехи.

В 1791 году королева писала сестре Марии-Христине: «Я страдаю днём и ночью, с каждой минутой меняюсь в лице. Мои прекрасные дни прошли, если бы у меня не было детей, мне бы хотелось мирно почить в гробе. Они убьют меня: после моей смерти защищай меня всеми силами… Я всегда заслуживала твоего уважения и уважения всех справедливых людей всех стран…»

В Париже король был в тревоге за себя и своих близких. Правда, ещё 14 июля 1790 года во время Праздника федерации он произнёс клятву на верность народу и закону, вызвав шумное одобрение всех присутствующих и доказав, что его популярность ещё достаточно велика. Король мечтал восстановить во Франции, — пусть даже с помощью войск, в том числе иностранных, — многие прежние порядки, укрепить свою власть.

В ночь на 21 июня 1791 года, подстрекаемый королевой, он вместе с семьёй во второй раз бежит из Парижа в Мец, где находилась армия генерала Буалле, верная Бурбонам. Но и здесь его ждала неудача — в местечке Варенн переодетого короля узнал почтовый чиновник. Под конвоем Национальной гвардии, сквозь враждебные толпы возвращались беглецы в столицу. Законодательное собрание, ставшее преемником Учредительного, отстранило короля от власти, но вскоре восстановило на троне, сохранив за ним лишь титул и право отлагательного вето.

…В ночь на 10 августа 1792 года Париж не спал. Надрывно звонили колокола, сухо трещали выстрелы, грозно ухали пушки. Толпы вооружённых революционеров штурмовали дворец Тюильри. Восстание удалось. Дворцовые чертоги заполнили ликующие победители. Королевская семья была взята под стражу, король был лишён трона и вместе с сёмьей заключён сначала в Люксембургский дворец, а затем в одну из башен Тампля.

Необычному арестанту отвели помещение на третьем этаже с прихожей, столовой, спальней и комнатой для слуги. Его близких разместили на четвёртом этаже.

Отставной государь давал семилетнему сыну уроки географии и латинского языка, играл с желающими в шахматы, гулял по монастырскому двору. При его встречах с Марией-Антуанеттой всегда присутствовали два офицера стражи. Обедали всем семейством в столовой на третьем этаже.

21 сентября Людовика XVI ожидал ещё один удар. Вновь избранное Законодательное собрание — Конвент — приняло декрет о ликвидации во Франции монархии.

20 ноября в Лувре был обнаружен секретный сейф, в котором хранились документы, свидетельствовавшие о тайных связях короля с недругами Франции, в частности, с государями враждебных ей стран. Понятно, что в республике, решавшей судьбу бывшего монарха и его семьи, эти связи были объявлены преступными.

Процесс начался уже 11 декабря в Конвенте. Король держался с большим достоинством. Не соглашался ни с одним из предъявленных ему обвинений. При поимённом голосовании недавний суверен был признан виновным и приговорён к смерти.

Людовику позволили попрощаться с семьёй. За день до казни он долго молился; ночь провёл довольно спокойно и даже спал. Наутро его духовник аббат де Фирмон отслужил в спальне узника мессу. Затем последний, недолгий, но такой страшный путь от Тампля до Площади революции в простом экипаже с двумя стражниками и духовником. На эшафот Людовик XVI взошёл мужественно и твёрдо, к гильотине приблизился, не дрогнув. Он пытался сказать, что невиновен, что прощает своих врагов, но голос его заглушил барабанный бой, а через несколько мгновений его жизнь навеки оборвал нож гильотины. Так окончил жизнь Людовик XVI — единственный во французской истории казнённый король, за 15 лет правления которого не был убит ни один политический заключённый.

Мария-Антуанетта уже больше не королева. Она «госпожа Капет», как язвительно называют её в народе. Вскоре её разлучают с Людовиком, а 21 января она получает его венчальное кольцо — безмолвный знак последнего прощания. 4 июля у неё был взят любимый сын, а вскоре отнята и дочь Мария-Тереза, впоследствии герцогиня Ангулемская. Затем её доставляют в жалкую тюрьму Консьержери и начинается процесс. Королева спокойно и гордо держится на суде.

Мария-Антуанетта с презрением отвечает на обвинение Гебера в безнравственных поступках, гордо и равнодушно выслушивает смертный приговор. И когда 16 октября 1793 года она предприняла своё последнее путешествие — к гильотине, лицо её говорило о полном душевном спокойствии и примирении с судьбой. С уст её сорвались трогательные последние слова: «Боже, просвети и тронь сердца моих палачей! Прощайте навсегда, дети, иду к вашему отцу…»

Наполеон Бонапарт и Жозефина Богарне

Французский государственный деятель и полководец, император Наполеон Бонапарт родился в 1769 году в Аяччо (Корсика) в семье адвоката. Он избрал для себя карьеру военного и весьма в этом преуспел. В 24 года Бонапарт получает чин бригадного генерала, и, когда потребовалось подавить роялистский мятеж, Директория прибегает к его услугам. С этой задачей Бонапарт успешно справляется.

Молодой генерал быстро осознал: чтобы заручиться поддержкой одного из «королей Республики» — Барраса, необходимо добиться расположения его знаменитой любовницы мадам Тальен, а для этого следует появиться в свете. И вот сентябрьским вечером 1795 года он отправляется в салон той, кого называли «Термидорской Богоматерью». Именно здесь он впервые увидел другую королеву парижских салонов — нежную и страстную Жозефину де Богарне и сразу же без памяти влюбился в неё.

Жозефина — так её назовёт Бонапарт, а крещена она как Мари-Жозефа-Роза — уже многое повидала в жизни. Ей тридцать два года, у неё двое детей — сын Евгений и дочь Гортензия. Креолка с Мартиники, выданная замуж в шестнадцать лет за виконта Богарне, приехала в Париж в 1779 году. Муж очень скоро покинул её, и Жозефина широко пользовалась предоставленной ей свободой. Она путешествовала, жила на Мартинике, а потом, уже в дни Революции, произошло примирение с мужем. Однако во время Террора Богарне попал под гильотину, а Жозефина была арестована.

Падение режима Робеспьера спасает ей жизнь. В тюрьме, в ожидании казни, она знакомится с другой аристократкой, Терезой Кабаррюс де Фонтене, будущей женой Тальена, одного из руководителей Директории.

Оказавшись на свободе, Тереза и Жозефина погружаются в пучину развлечений. Тереза вводит подругу в дом другого руководителя Директории, Барраса, с которым их вскоре связывают более чем нежные отношения.

Наполеон стремится показать себя во всём блеске. Жозефина де Богарне присматривается к нему. Разговор его так остроумен, что она невольно забывает о том, как жалко он одет.

28 октября Бонапарт получает письмо от «вдовы Богарне». «Вы совсем не навещаете любящего вас друга, — упрекает его Жозефина. — Совершенно забыли его, и напрасно, потому что друг этот вам искренне и нежно предан. Приходите завтра ко мне обедать».

Наполеон отвечает на приглашение возлюбленной. Бурное свидание. Наконец-то она принадлежит ему.

Едва расставшись с Жозефиной, он сейчас же пишет ей письмо: «Моё пробуждение полно тобой. Твой облик и пьянящий вечер, проведённый с тобой вчера, не оставляют в покоё мои чувства. Нежная, несравненная Жозефина! Что за странные вещи творите Вы с моим сердцем! Стоит мне представить, что Вы сердитесь, или грустите, или встревожены, как душа разрывается от боли, и Ваш друг не знает более покоя. Не находит она облегчения и тогда, когда, отдавшись во власть покорившего меня глубокого чувства, я приникаю к Вашим губам и к Вашему сердцу, но черпаю в них лишь пожирающее меня пламя…».

7 февраля 1796 года они сообщают о предстоящем бракосочетании, а уже 2 марта состоялось официальное назначение молодого генерала на пост главнокомандующего армией, которой предстояло действовать в Италии. «Приданое Барраса», — усмехались завистники.

9 марта назначен день свадьбы.

В сопровождении одного из адъютантов, Ле Маруа, Наполеон торопливо отправляется в путь. Он уже преподнёс Жозефине маленькое кольцо с сапфирами в качестве свадебного подарка. Внутри кольца выгравировано: «Это судьба».

Когда он входит в здание мэрии, уже 10 часов. Его давно ждут. По брачному контракту жениху оказалось двадцать восемь лет, а невесте — двадцать девять (на самом деле Бонапарту двадцать шесть лет, Жозефине — тридцать два). Этот брак был для «маленького генерала» хорошей сделкой. Женившись на вдове Богарне, он вошёл в высшее общество, которое привлекало его блеском и элегантностью.

Спустя два дня он покидает её и уезжает в армию. Итальянская весна — счастливейшее время в жизни Бонапарта. Он удачлив на войне, он верит, что удачлив и в любви. В Париже его ждёт жёна, которой он каждый день отправляет по несколько страстных писем.

Разлука с Жозефиной наполняет его невыразимой мукой. После каждой победы его охватывает желание броситься в Париж и потребовать, чтобы она следовала за ним.

Но вдруг через какое-то время тон писем меняется.

«Настанет день, когда ты меня разлюбишь; скажи мне об этом. Тогда я хотя бы смогу с достоинством встретить своё горе. Правдивость, искренность без границ… Жозефина, Жозефина! Вспомни, о чём я не раз говорил тебе. Природа наделила меня душою сильной и решительной, тебя же она соткала из газа и кружев. Или ты меня разлюбила?.. Прощай же, прощай, я ложусь спать без тебя и без тебя проведу эту ночь. Прошу тебя, не лишай меня сна. Вот уже которую ночь мне кажется, что я сжимаю тебя в объятиях. Сладкий сон, но увы, всего лишь сон…»

Только Жозефина могла заполнить одинокие ночи, проведённые им в Милане. На её портрете треснуло стекло. Дурной знак. Она либо больна, либо изменяет ему.

«Если бы ты меня любила, то писала бы мне дважды в день. Впрочем, тебе легче с 10 часов утра и до часу ночи болтать с теми ничтожествами, что заявляются к тебе с визитом, выслушивать их глупый вздор. В краях, где существует такая вещь, как нравственность, в 10 часов вечера все порядочные люди уже ложатся спать или пишут своим мужьям, думают о том, что живут ради них. Прощай, Жозефина. Ты — чудовище, понимать которое я отказываюсь».

Ревность буквально пожирает его. Ему доносят, что Жозефина, которую отныне величают «Богоматерью побед», обедает у Барраса. Что Мюрат и Жюно — его собственные адъютанты, отправленные им в Париж, чтобы поторопить Жозефину с отъездом, — сделались её любовниками. Что она повсюду таскает за собой лейтенанта Ипполита Шарля…

Никакие отговорки больше не помогали, и Жозефина поехала к нему. Она ждала его в Милане, он примчался на два дня — два дня сердечных излияний, любви, страстных ласк. Потом они снова оказались в разлуке, его армия была на грани полного разгрома, а он, среди приказов, каждый день писал длинное любовное письмо.

Отправляясь весной 1798 года в Египет, Бонапарт условился с Жозефиной, что, как только завоюет эту страну, жена приедет к нему. Но уже в пути беспокойство охватило его. Он начал её подозревать, расспрашивал о жене друзей, которым доверял. Как только у Бонапарта открывались глаза, как только иллюзии рассеивались, он начинал подумывать о разводе и решил не отказывать себе в развлечениях. При армии были женщины-европейки. Одна из них стала его любовницей.

Вернувшись во Францию, Наполеон, встреченный народом с восторгом, хотел развестись с Жозефиной. Но эта женщина поняла: разрыв с Бонапартом лишит её всего.

Жозефина плакала, колотила в его дверь. Через час добрая служанка Агата, которая тоже рыдала на лестнице, с другой стороны двери, решила позвать Гортензию и Евгения, чтобы они попробовали смягчить Бонапарта, и они, заливаясь слезами, стали умолять его: «Не покидайте нашу мать! Она умрёт, и мы, которых эшафот в детстве лишил отца, сразу лишимся и матери, и второго отца, посланного нам Провидением!»

Тогда Бонапарт открыл дверь. Бледный, с горящими глазами, он раскрыл объятия Жозефине, которая к нему устремилась.

Бонапарт простил жену окончательно и великодушно. Он оплатил все её долги — более двух миллионов, и мадам Бонапарт понимала, что такая щедрость и положение в обществе, дарованные ей мужем, стоят того, чтобы вести себя безукоризненно.

По мере того как усиливалось могущество Бонапарта, количество просительниц и честолюбивых интриганок становилось всё больше, всех их не перечесть. Наполеон был в расцвете своей славы, умственных и физических сил, мужской привлекательности и темперамента. Он не искал любовных приключений, но и не избегал их. Теперь уже Жозефина ревнует супруга.

Она понимает, что ей уже не удастся родить Наполеону ребёнка, и боится, что тот из-за этого разведётся с ней. Вот почему она так активно берётся за устройство брака своей дочери от первого брака Гортензии с братом Наполеона Луи. Франция ещё республика, Наполеон только консул, но Жозефина предчувствует, что восхождение к власти ещё не завершено. Она вспоминает предсказание собственной судьбы, сделанное ей ещё на Мартинике: «Ты выйдешь замуж за сверхчеловека и взойдёшь на трон». Но трону потребуется наследник.

В 1804 году Бонапарт коронован императором французов. Как следует из решения сената, «управление республикой доверяется императору Наполеону». Решение сената также одобрено плебисцитом.

Одновременно императрицей коронуется Жозефина. В канун церемонии она раскрывает папе римскому страшную тайну — её брак с Наполеоном так и не освящён церковью. Однако Бонапарт так и не сделает этого шага. Да, он по-прежнему ей предан. Но Жозефина никогда не подарит ему наследника…

Во время пребывания в Польше начался один из самых пылких и нежных романов Наполеона с Марией Валевской. Жена богатого старика, молодая красивая полька родила Бонапарту сына, которому было пожаловано звание графа империи.

О том, что Бонапарт решил развестись с ней, Жозефина узнала в октябре 1807 года от министра полиции Фуше.

Но пройдёт ещё два года, прежде чем император объявит той, которую некогда так любил, что должен покинуть её. Жозефина упала на ковёр в нервном припадке.

Когда она успокоилась, начался торг. Жозефина требовала у Бонапарта три замка — Елисейский дворец в Париже, Мальмезон в предместье столицы и замок в провинции Наварре, а также оплату всех своих долгов — приблизительно четыре миллиона франков. Небольшой спор возник при обсуждении ежегодной ренты. Вначале Наполеон предложил миллион, но, увидев лицо Жозефины, удвоил сумму, после чего она гордо ответила: «Три миллиона, сударь». От себя великодушный Бонапарт преподнёс ей самый бесценный подарок того времени — Жозефина сохранила за собой титул императрицы.

После развода (15 декабря 1807 года) Бонапарт постоянно интересовался ею, но встречался с ней только на людях, словно боялся, что эта самая непоколебимая, самая властная и слепая любовь снова вспыхнет в нём с прежней силой.

Император из династических соображений отказался от намерений связать судьбу с преданной ему Валевской. В 1809 году он заключил брак с дочерью австрийского императора, Марией-Луизой.

Долгие годы Наполеон продолжал посылать Жозефине письма, в которых без конца интересовался всем, чем жила его отвергнутая возлюбленная и жена.

Её последней победой станет император Александр I, который, вступив в Париж в 1814 году, посещает Жозефину в её дворце Мальмезон. Александр настолько пленяется пятидесятилетней императрицей, что обещает ей своё покровительство и сохранение всех её привилегий. Но свидание с Александром становится роковым — во время прогулки с ним по парку Жозефина простужается. В разгар торжеств по случаю вступления союзников в Париж Жозефина умирает от воспаления лёгких.

Наполеон Бонапарт был сослан на остров святой Елены, где он прожил свои последние дни. Перед смертью он прошептал имя единственной женщины, которую любил: «Жозефина…»

Карл Вебер и Каролина Брандт

16 сентября 1810 года во Франкфурте состоялась премьера оперы «Сильвана». Её автором был 24-летний композитор Карл Вебер. Действие оперы развёртывается в двух враждующих семьях. Главная героиня — похищенная девушка Сильвана.

Вебер сам нашёл певицу на роль Сильваны. В одном из концертов он услышал семнадцатилетнюю Каролину Брандт. Дочь скрипача и певца из Кёльна, она, подобно Веберу, выросла в театре и с восьми лет выступала в комической опере «Дунайская русалка». Каролина получила очень скудное образование: родители начали учить её лишь в одиннадцать лет и через два года сочли образование законченным. К тому времени оркестр, где работал отец, был распущен, семья впала в нужду. Каролине вместе со старшим братом пришлось снова выйти на сцену. Брандт исполняла роли служанок, юных девушек или мальчиков. А. Кёнигсберг, биограф Вебера, отмечает: «Нежное сопрано и яркое драматическое дарование, уверенность, с какой она держалась на сцене, наивная кокетливая грация и изящная фигура, выразительные серые глаза и пепельные волосы — всё в Каролине нравилось Веберу».

Через некоторое время композитор пригласил свою франкфуртскую Сильвану в Прагу.

Каролина становится любимой артисткой пражской оперы. Увлечение певицей заполняло сердце и мысли Вебера. Его поражала скромность новой пражской «звезды»: она жила с матерью, отказываясь от покровительства богатых бездельников. Вебера же, никогда не знавшего своего дома, привлекал семейный уют, сердечная атмосфера, царившие в доме Брандтов. Он писал Каролине пылкие письма, стихи. Вебер просил руки Каролины с тем условием, что она оставит сцену и уедет с ним из Праги. Но Брандт трудно отказаться от любимого искусства, и она попросила время на раздумье. Мать пугала её беспорядочной жизнью Вебера, его необеспеченностью, долгами.

В середине октября 1816 года Брандт получила приглашение на гастроли в Берлин; Вебер поехал с ней. Скромного дирижёра пражского театра там встречали как национального героя. Каролина впервые задумалась над тем, что её искусство артистки ниже, чем его искусство композитора-творца.

19 ноября они объявили о своём обручении.

Свадьбу отпраздновали в Праге почти год спустя, 4 ноября 1817 года. Карл отказался от музыки в церкви. Однако в тот момент, когда священник начал свою речь, раздался торжественный мужской хор в сопровождении органа — хористы театра, работавшие с Вебером, не могли отказать себе в удовольствии присутствовать на его свадьбе.

Насколько серьёзно смотрел Вебер на женитьбу, можно судить по записи в его дневнике: «Да благословит Господь наш союз, и да даст он мне силу сделать мою возлюбленную Лину счастливой и довольной так, как я этого хочу в глубине души и как она вполне заслуживает». Молитва его была услышана. Карл был образцовым мужем и отцом и усердно работал для блага своей семьи.

На Рождество Вебер получил место капельмейстера Дрезденского театра и 13 января 1817 года приехал в столицу Саксонии.

Карл был приветливым хозяином, а Каролина — хорошей хозяйкой, быстро научившейся готовить. Как истинный немец, Вебер очень ценил кулинарные способности жены, и в его дневнике столь же жирно, как сообщение о премьере «Вольного стрелка», подчёркнуто: «Впервые ел из собственной кухни».

Летом 1818 года осуществилась давняя мечта Веберов — поселиться в деревне. Недалеко от Пильница, увеселительного замка короля, в двух часах езды от Дрездена, они купили загородный домик.

Карл купался в Эльбе и совершал с женой длительные прогулки на лодке. В это время у него зародилась мысль о таинственном Волчьем ущелье, где развернутся фантастические сцены его «Вольного стрелка».

Опера рождалась в трудное для семьи время. Каролина ждала ребёнка и была не совсем здорова. После долгих мучений она произвела на свет девочку.

Для того чтобы содержать семью, Карл брался за любой заказ. В середине марта 1819 года он слёг, а через месяц умерла его дочь. Каролина пыталась скрыть от мужа несчастье и вскоре сама тяжело заболела. Ей удалось поправиться гораздо быстрее мужа, который впал в настолько глубокую депрессию, что не мог писать музыку. Но уже в июле и августе Вебер много сочинял — в работе он находил утешение от жизненных бед.

Карл сумел преодолеть кризис и приступил к завершению «Вольного стрелка».

Премьера оперы состоялась 18 июня 1821 года в Берлине. Её ждал настоящий триумф. Бетховен с восхищением произнёс: «В общем мягкий человек, я от него этого никак не ожидал! Теперь Вебер должен писать оперы, только оперы, одну за другой».

Окрылённый успехом, Карл принялся сочинять «Эврианту». Он жил в загородном домике, по несколько раз в неделю наезжая в Дрезден — то в карете, то верхом. Завершению «Эврианты» предшествовало радостное событие — рождение сына 25 апреля 1822 года. В тот день шёл «Вольный стрелок», и младенец в честь героя оперы получил имя Макс Мария.

Дрезден тепло принял «Эврианту». Успех определился уже на репетициях. Все испытывали необычайный подъём.

Однако постановка «Эврианты» на других сценах (Франкфурт, Кассель, Прага) сопровождалась лишь полууспехом, что не могло не огорчать её автора.

Вебер давно страдал болезнью лёгких. По возвращении в Дрезден здоровье его резко ухудшилось: непрерывный кашель сотрясал всё тело; речь стала почти неслышной, он с трудом держался на ногах. Однако все просьбы Каролины и друзей отказаться от поездки в Англию, где хотели поставить его оперу, были напрасны. Вебер прекрасно понимал, что при туберкулёзе путешествие в сырой Лондон — самоубийство. Но выхода не было. «Не всё ли равно? — говорил он. — Поеду я или не поеду, я в этом году умру. Однако если я поеду, мои дети будут иметь пищу, когда их отец умрёт, и они будут голодать, если я останусь».

Рано утром 7 февраля 1826 года, после ночи, проведённой в слезах, простившись с Каролиной и перецеловав спящих детей, Вебер покинул Дрезден.

В апреле состоялась премьера «Оберона». Это был беспримерный триумф Карла Марии фон Вебера. Публика вынудила его выйти на сцену — событие редчайшее для английской столицы.

Увы, через два месяца, 5 июня 1826 года, композитор скончался от туберкулёза лёгких и опухоли в гортани. Ему не было и сорока лет. 21 июня при огромном стечении народа под звуки Реквиема Моцарта Лондон хоронил Вебера.

Страшное известие Каролине должна была передать её близкая подруга. Но, приехав в Пильниц, где в летнем домике жила Каролина, она не решились пойти к ней, а направилась к соседу, чтобы вместе с ним подготовить несчастную к известию о смерти мужа. Но Каролина услышала шум подъезжающей кареты, выбежала навстречу и сразу обо всём догадалась. Четырёхлетний Макс бросился вслед за ней и увидел мать лежащей на траве без чувств…

14 декабря 1844 года, под звуки траурного марша, сочинённого Вагнером на мотивы «Эврианты», прах Вебера был опущен в родную землю. На траурном торжестве присутствовали Каролина и Макс (младший сын, Александр, незадолго до этого умер).

Джоаккино Россини и Изабелла Кольбран

В сентябре 1815 года Доменико Барбайя, крупнейший итальянский импресарио, приглашает в Неаполь Джоаккино Россини.

«Эту публику нужно ошеломить! — говорил Барбайя. — Никаких тонкостей — только сила. Никаких нежностей — кипучие страсти. Никаких нюансов — петь в полную мощь». А потом добавил: «Рекомендую тебе Кольбран».

Россини знал, почему он рекомендует именно её. Испанская певица была сердечной подругой Барбайи. Кроме того, ей покровительствовал король. Но, главное, Изабелла Кольбран имела редкостное сопрано. Она обладала тонким музыкальным вкусом и славилась актёрским дарованием трагедийного накала. Красивая, высокая женщина с пышными формами, она была в зените славы.

Когда Джоаккино ещё мальчиком принимали в Музыкальную академию Болоньи, было объявлено, что её членом стала молодая, но уже знаменитая певица — Изабелла Кольбран. Ей было тогда двадцать один год, ему — четырнадцать лет. Теперь же, как того требовала галантность, оба утверждали, что они примерно одногодки. Россини в свои тридцать лет и в самом деле выглядел молодым человеком. Кольбран же не скрывала своего возраста. «Это была очень эффектная женщина, — пишет А. Фраккароли, биограф Россини. — Ярко выраженная испанка — огромные чёрные глаза, полные губы, смугловатая кожа. Высокого роста, она со своей немалой полнотой выглядела весьма солидной, внушительной дамой, но это нисколько не мешало ей держаться с изяществом и быть элегантной. Словом, красивая женщина, такого типа, какой нравился Россини».

Изабелла и Джоаккино сразу же потянулись друг к другу. Оба были красивые, молодые, знаменитые, оба привыкли к беззаботной жизни и страстно любили искусство.

В течение шести лет Изабелла и Джоаккино не раз сближались и расставались, снисходительно относясь друг к другу и взаимно прощая измены. Её искренние слова любви доставили Джоаккино огромную радость. В порыве быстро вспыхивающей и столь же быстро гаснущей страсти они стали думать о том, что неплохо бы соединиться в браке и жить не разлучаясь, вместе работать в театре.

…Оперу «Зельмира» Россини писал торопливо, да и репетировали её наспех, хотя и с превосходным дирижёром Фестой и под наблюдением автора. Премьера состоялась 16 февраля 1822 года. Публика в первый же вечер встретила оперу восторженно.

Неделю спустя Россини выехал из Неаполя. Вместе с ним в коляске сидела Кольбран. Изабелла не только покидала Неаполь, она выходила замуж за Россини.

Соединиться в браке они решили ещё пять месяцев назад и держали это намерение в тайне. Нужно было не вызвать подозрений и ревности Барбайи, избежать сплетен и пересудов публики.

Пылкий, но практичный, Россини не забывал и о материальной стороне дела, находя, что союз этот хорош со всех точек зрения. Он зарабатывал такие деньги, какие не зарабатывал ни один другой маэстро. И Кольбран была богата, была знаменитой певицей, и голос её приносил ей огромные деньги, а рядом с таким прославленным композитором, как Россини, доходы её увеличатся ещё больше. И маэстро тоже обеспечивал свои оперы великолепной исполнительницей.

Бракосочетание состоялось в Кастеназо, недалеко от Болоньи, в часовне Верджине дель Пилар на вилле Кольбран. Они обвенчались через девять дней после отъезда из Неаполя — 6 марта 1822 года, — обвенчались поспешно, без обычного объявления в церкви, без пышных торжеств.

Только неделю из медового месяца провели они на вилле в Кастеназо. Затем супруги отправились в Вену согласно контракту с Итальянским театром у Каринтийских ворот.

Контракт этот предложил Барбайя, не подозревавший, что Джоаккино и Изабелла вернутся к нему мужем и женой. Он жил в Вене уже три с половиной месяца, готовя большой итальянский сезон, состоявший в основном из опер Россини.

Первая встреча супругов с Барбайей вылилась в весьма резкое выяснение отношений. Импресарио, узнав о женитьбе, сначала решил, что его разыгрывают — от весельчака Россини всего можно ожидать. Барбайя никак не мог успокоиться, но Джоаккино помог ему быстро прийти в себя, сделав только одно замечание: «Выходит, ты предпочитаешь, чтобы я покинул тебя? Хочешь — пожалуйста… Только скажи. Разумеется, со мной уедет и Изабелла».

Барбайя был вынужден отступить. Вскоре начались репетиции «Зельмиры». Этим спектаклем для супружеской четы начался триумфальный сезон.

26 марта 1827 года в переполненном зале французского театра Одеон состоялась премьера «Моисея» Россини. Успех был грандиозный. Но незадолго до премьеры умирает мать композитора. Вместе с трауром начался разлад в семье маэстро. Синьора Изабелла была в зените славы, но голос её начал звучать неровно. В Париже она пела в «Семирамиде», стараясь своим изумительным мастерством скрыть слишком явные недостатки голоса, но это принесло ей большое разочарование.

Слишком умная и тонкая певица, она хорошо понимала, что упорствовать бессмысленно, и оставила сцену. Пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, Кольбран начала играть в карты. Друзья певицы собирались в доме маэстро и играли вечера напролёт.

Он пытался отвлечь её от пагубной страсти. Желая показать, что не одобряет сборище картёжников. Джоаккино не раз покидал гостиную, ни с кем не попрощавшись.

Россини отправляется в длительную поездку. Путешествие в Испанию, и особенно в Бельгию и Германию, показало маэстро, как высоко чтит его весь мир. Никогда ещё ни один музыкант на свете не пользовался такой широкой, поистине всемирной известностью и признанием. Заграничный вояж маэстро затянулся. По возвращении в Болонью или Кастеназо — он знал это — его ожидает не слишком приятная ситуация. Если не считать недолгого пребывания в Италии год назад, когда он приезжал на родину из-за болезни, прошло шесть лет с тех пор, как он покинул Изабеллу. Даже при всей снисходительности к самому себе он признавал, что поступил очень несправедливо по отношению к жене. Тем более что другая страсть — Олимпия Пелиссье — завладела им. Эта особа была немолода (ей за сорок), не очень умна, с сомнительным прошлым и не очень строгой моралью.

Изабелла, оставленная мужем, созывала гостей, приглашала певцов и певиц — своих старых знакомых по театру, устраивала концерты, банкеты. Ей нужны были деньги на расходы.

Кольбран быстро устала от такой жизни — с мужем, который вовсе и не муж и совершенно забыл её. К тому же она знала о существовании Пелиссье, поэтому на предложение Россини расстаться она ответила согласием. Через адвокатов были оговорены условия. Маэстро оставлял жене виллу Кастеназо («Как великодушно — она же моя!» — заметила Изабелла), сто пятьдесят скудо в месяц и скромную квартиру в городе на зимнее время. Россини был доволен собой: «Я поступил благородно, во всяком случае, все настроены против неё из-за бесконечных безумств».

Как только было принято решение о разводе, маэстро вызвал в Болонью Олимпию Пелиссье. Изабелла пригласила её к себе в гости вместе с Россини. Вот тогда и был разыгран этот феноменальный спектакль. Любезнейшим образом встретила Кольбран свою заместительницу, и тем самым унизила мужа, дав ему понять, что о нём никто не сожалеет и никому он не нужен.

…Летом 1845 года, охваченный какой-то странной тоской, Россини решил выяснить, как поживает его бывшая жена. Оказалось, что Кольбран существует на скромные средства и старается не уронить своё достоинство. Старые коллеги по театру, бывая в Болонье, охотно навещали её, и синьора Изабелла всегда встречала их радушно. Иногда она устраивала домашние концерты, давала уроки пения синьоринам из богатых семей.

Когда Изабелла серьёзно заболела, Россини поспешил в Кастеназо, в котором не был целых семь лет. Бывшие супруги встречаются. Через полчаса Джоаккино покидает её. Верный слуга, провожающий маэстро, замечает, что по лицу его ручьём текут слёзы. «Бедная женщина, бедная женщина!» — вздыхает Россини. Прерывающимся от волнения голосом он приказывает обслуге исполнять любое желание синьоры, а если что-то понадобится, сразу же обращаться к нему и постоянно сообщать ему о её здоровье.

Месяц спустя Изабелла Кольбран умирает. Её последние слова были обращены к Россини: «Мой Джоаккино!» Она звала его с такой безутешной печалью, что все, кто был рядом, невольно прослезились.

Через десять месяцев после смерти Изабеллы, 16 августа 1846 года, Россини и Олимпия Пелиссье обвенчались, почти тайно, без церемоний, в небольшой часовне на вилле…

Сергей Волконский и Мария Раевская

…11 января 1825 года в Киеве девятнадцатилетняя дочь прославленного генерала Раевского выходит замуж за Сергея Волконского. Шафером на свадьбе был Павел Пестель, среди гостей — Леонтий Дубельт, в то время один из друзей дома Раевских, а впоследствии начальник штаба корпуса жандармов.

Родители невесты думали, что обеспечили Марии блестящую, по светским воззрениям, будущность. Сергей Волконский принадлежал к старинному княжескому роду, участвовал в турецкой кампании, особо отличился в Отечественной войне 1812 года, получив чин генерал-майора.

Вокруг брака Волконских существует множество разноречивых суждений. Бытует мнение, что юная Мария Николаевна вышла замуж без любви, покорная воле родителей. А разве не мог блестящий генерал, герой тех же сражений, в которых участвовал горячо любимый ею отец, пробудить в ней интерес и симпатию, позднее переросшие в привязанность и любовь?..

Несколько месяцев молодые прожили вместе, потом Мария заболела и с матерью и сестрой отправилась в Одессу на морские купания. Князь остался при своей дивизии. «До свадьбы я его почти не знала, — пишет Волконская. — Я пробыла в Одессе всё лето и, таким образом, провела с ним только три месяца в первый год нашего супружества; я не имела понятия о существовании Тайного общества, которого он был членом. Он был старше меня лет на двадцать и потому не мог иметь ко мне доверия в столь важном деле».

Волконский приехал за женой к концу осени, отвёз её в Умань, где стояла его дивизия, а сам отбыл в Тульчин — главную квартиру второй армии. События развивались стремительно: «Он вернулся среди ночи; он меня будит, зовёт: „Вставай скорей“, я встаю, дрожа от страха… — рассказывает Мария Волконская в своих „Записках“. — Он стал растапливать камин и сжигать какие-то бумаги. Я ему помогла, как умела, спрашивая, в чём дело? — „Пестель арестован“. — „За что?“ — Нет ответа». Уничтожив все бумаги, имевшие отношение к делам общества, Волконский отправляет жену в родительское имение Болтышки.

2 января 1826 года Мария Николаевна родила сына Николая. Через три дня Волконский приезжает повидать ребёнка, а 7-го числа его арестовывают в Умани. Около двух месяцев с воспалением мозга проводит в постели молодая мать. Дома — заговор молчания. К ней никого не допускают, письма просматриваются.

Об аресте мужа Марии становится известно лишь 3 марта от генерала Раевского. Она пишет Волконскому: «Всего два дня назад я узнала о твоём аресте, милый друг. Я не позволяю себе отчаиваться […] Какова бы ни была твоя судьба, я её разделю с тобой, я последую за тобой в Сибирь». Три дня спустя Волконская заявляет старшему брату Александру: «Сергей — лучший из мужей и будет лучшим из отцов, и я его сейчас люблю более, чем когда-либо, ведь он несчастен…»

Повинуясь зову сердца, Мария Николаевна устремляется в Петербург, надеясь добиться свидания с Волконским, заключённым в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. В это время её брат Александр ставит князю условия, на которых может состояться свидание. Сергей Григорьевич обязан утаить от жены степень своей виновности и настоять на том, чтобы она тотчас же вернулась к сыну.

Волконский согласился на условия Раевских, о чём позднее сожалел. Свидание состоялось 22 апреля в доме коменданта крепости и в его присутствии.

23 апреля она сообщает мужу: «Я уезжаю завтра — раз ты этого желаешь» и возвращается к сыну в Александрию, имение Браницких близ Белой Церкви.

Волконский был осуждён к 15 годам каторги и дальнейшему поселению. Узнав об этом от брата, Мария Николаевна сразу объявила, что последует за мужем. Она сознавала, что ей придётся разлучиться с сыном, правда, как тогда думала, лишь на время, на один год, после чего вернётся за ним.

В октябре Сергей Волконский был доставлен в Благодатский рудник Нерчинских горных заводов. Декабристам приходилось работать в кандалах в тесных шахтах. Волконский не скрывал в письмах тех трудностей, которые возникнут перед ней, если она решится отправиться в Сибирь.

Однако Марию Николаевну ничто не могло остановить. Она заложила свои бриллианты, заплатила некоторые долги князя и отправила государю письмо, прося разрешения следовать за мужем. Такое разрешение было получено 21 декабря 1826 года.

Волконская долго не решалась сказать отцу, что назначает его опекуном Николиньки. При расставании генерал Раевский благословил дочь и отвернулся, не в силах вымолвить ни слова. Она смотрела на него и думала: «Всё кончено, больше я его не увижу, я умерла для семьи».

29 декабря Волконская покинула Москву. Путь был нелёгок — 6 тысяч вёрст. Дважды по приказанию императора Николая I пытались вернуть её с дороги: первый раз в Казани, второй — в Иркутске, где гражданский губернатор Цейдлер делал всё возможное, чтобы отговорить княгиню от дальнейшего следования. Однако старания его оказались тщетными. Губернатор взял с неё подписку, в которой среди прочего сообщалось: «Жена, следуя за своим мужем и продолжая с ним супружескую связь, сделается естественно причастной его судьбе и потеряет прежнее звание, то есть будет уже признаваема не иначе, как женою ссыльно-каторжного».

Долгожданная встреча произошла 12 февраля. «В первую минуту я ничего не разглядела, так как там было темно, — пишет Мария Волконская, — открыли маленькую дверь налево, и я поднялась в отделение мужа. Сергей бросился ко мне; бряцание его цепей поразило меня: я не знала, что он был в кандалах. Суровость этого заточения дала мне понятие о степени его страданий. Вид его кандалов так воспламенил и растрогал меня, что я бросилась перед ним на колени и поцеловала его кандалы, а потом — его самого».

Почти одновременно с Волконской в Благодатский рудник прибыли Екатерина Трубецкая и Александра Муравьёва. Приезд жён сказался благотворно на душевном настрое декабристов, хотя они могли видеться только два раза в неделю в присутствии офицера и унтер-офицера… Появилась возможность наладить связь с родными. Женщины взяли на себя не только переписку со своими близкими, они регулярно писали письма и родственникам других осуждённых. Им удавалось переправлять в тюрьму продукты, табак, книги.

Пребывание в Благодатском руднике продолжалось 11 месяцев. Весть о переезде в Читу вселила надежду на лучшие перемены. Климат там был значительно здоровее сырого климата рудников. Да и работа была полегче: декабристам предстояло засыпать рвы, ремонтировать дороги, чистить улицы.

В августе 1828 года пришло разрешение снять кандалы. Это было несказанным облегчением, хотя, как пишет Мария Волконская, первое время странным казалось их отсутствие.

В Чите Волконских настигло и первое горе: в январе 1828 года умер их сын Николинька.

Через полтора года новое потрясение — Мария Николаевна узнала о смерти отца.

Осенью 1830 года декабристов разместили в специально выстроенном каземате при железоделательном Петровском заводе, неподалёку от Верхнеудинска. В новом остроге почти каждый заключённый получил небольшое помещение. Супругам разрешили жить вместе. «…В нашем номере я обтянула стены шёлковой материей (мои бывшие занавеси, присланные из Петербурга). У меня было пианино, шкаф с книгами, два диванчика, словом, было почти всё нарядно», — вспоминает Волконская. С этого времени «начался в Петровске длинный ряд годов без всякой перемены в нашей участи».

Но «перемены» были. В 1832 году у Волконских родился сын Михаил, через два года — дочь Елена. Всю свою энергию Мария Николаевна отдаёт воспитанию детей: «Я жила только для вас, я почти не ходила к своим подругам. Моя любовь к вам обоим была безумная, ежеминутная».

23 декабря 1834 года умирает мать Сергея Григорьевича. При вскрытии её духовного завещания было обнаружено письмо к императору с просьбой «облегчить участь сына, принадлежащего к числу государственных преступников по происшествию 14 декабря 1825 г., и вывести его из Сибири, где он доныне находится в каторжной работе, дозволив ему жить под надзором в имении». Царь из уважения к её памяти повелел «государственного преступника Сергея Волконского освободить ныне же от каторжной работы, обратив в Сибири на поселение».

Свобода на поселении ограничивалась для мужчин — правом гулять и охотиться в окрестностях, а дамы могли ездить в город для покупок. Родные присылали им сахар, чай, кофе и другие продукты, а также одежду. В Урике у Сергея Григорьевича появились более широкие возможности для занятий земледелием.

На первых порах в домашнем обучении Миши Волконского роль педагогов с успехом исполняли товарищи по изгнанию. Но домашнее образование было недостаточным. Ссылаясь на своё болезненное состояние, требующее постоянного лечения, Мария Николаевна добивается разрешения переехать с сыном в Иркутск. Через несколько месяцев к ним присоединился и глава семейства.

Дом Волконского усилиями его жены превратился в своеобразный центр духовной жизни Иркутска. Здесь всегда было много народу, устраивались балы, маскарады, домашние спектакли.

Мишу удалось устроить в Иркутскую гимназию, которую он окончил с золотой медалью. Дальнейшая судьба сына декабриста складывалась вполне благополучно. Он был принят в канцелярию генерал-губернатора Восточной Сибири Николая Николаевича Муравьёва — человека «больших достоинств и прогрессивных взглядов», как характеризовал его М. Фонвизин.

А вот судьбу дочери Мария Николаевна устраивает вопреки воле отца, выдав замуж за чиновника канцелярии иркутского генерал-губернатора Дмитрия Молчанова, человека весьма сомнительной репутации. Через два года ей пришлось об этом пожалеть. Молчанов был обвинён во взяточничестве, отдан под суд, вскоре заболел и, сойдя с ума, умер.

Летом 1855 года Волконский остаётся в Иркутске в одиночестве. Здоровье Марии Николаевны ухудшилось, и ей разрешили выехать для лечения в Москву. 6 августа 1855 года она покинула Иркутск. Но декабрист не жалуется. «Я в своём одиночестве живу ладненько, — пишет он И. Пущину, — счастлив тем, что это одиночество обеспечит спокойствие, утешение моим». Однако надежда на встречу с близкими не покидает его.

26 августа 1856 года по случаю коронации Александра II выходит манифест, который дарует декабристам «все права потомственного дворянства, только без почётного титула, прежде им носимого, и без прав на прежние имущества, с дозволением возвратиться с семейством из Сибири и жить где пожелает в пределах империи, за исключением С. Петербурга и Москвы, но под надзором». 30 августа детям декабристов Волконского и Трубецкого был возвращён княжеский титул.

В сентябре Сергей Григорьевич выезжает из Иркутска в Москву. Официально он поселяется в деревне Зыково Московского уезда, но большую часть времени, пользуясь покровительством московского генерал-губернатора Закревского, проводит в Москве в доме дочери.

В 1857 году за границу для лечения уезжает Мария Николаевна с овдовевшей дочерью. В сентябре следующего года Сергей Григорьевич получает высочайшее разрешение присоединиться к ним на три месяца. Путешествие это, однако, затянулось, так как обострилась болезнь самого Волконского. За время пребывания за границей он посетил многие города Европы — Дрезден, Франкфурт, Париж, Рим…

Лето 1863 года Волконский проводит в семье сына в Фалле. Здесь он, прикованный к постели жесточайшим приступом подагры, получает горестное известие о смерти Марии Николаевны, случившейся 10 августа.

Смерть жены так повлияла на Волконского, что вернувшийся после похорон сын был потрясён переменой, произошедшей с отцом: болезнь усугубилась, ноги почти перестали служить, пришлось прибегнуть к креслу на колёсах. Только летом следующего года Волконский смог съездить на могилу жены.

Резко ухудшившееся здоровье заставляет Михаила Волконского перевезти отца в Петербург, где Сергей Григорьевич проводит свою последнюю зиму. К лету он перебирается в Воронки, к дочери. Однако здесь декабрист прожил недолго. 28 ноября 1865 года Елена сообщила брату: «Отец скончался в час пополудни без страданий, после причастия тихо заснул. Вчера сидел в галерее и писал».

Александр Пушкин и Наталья Гончарова

В конце 1828 года на балу у знаменитого московского танцмейстера Йогеля поэт Александр Сергеевич Пушкин встретил 16-летнюю Наталью Гончарову. Юная красавица только начала выезжать в свет, но о ней уже говорили с восхищением.

Очарованный «романтической» прелестью девушки, Пушкин вскоре сделал ей предложение и получил неопределённый ответ. Но он не отступил: слишком сильна была его влюблённость. Наталья казалась ему такой спокойной, нежной, умиротворяющей.

И вот наконец в апреле 1830 года согласие было получено. «Участь моя решена. Я женюсь… Та, которую любил я целые два года, которую везде первую отыскивали глаза мои, с которой встреча казалась мне блаженством — боже мой — она… почти моя…», — пишет Пушкин сразу после помолвки.

Он готовился к браку с величайшей ответственностью, устроил денежные дела.

Всё это позволило ответить на многочисленные претензии и притязания будущей тёщи Натальи Ивановны, происходившей из старинного дворянского рода Загряжских. Майорат Гончаровых Полотняный Завод, в который входили калужские фабрики и несколько имений, находился в упадке.

Накануне свадьбы Пушкин собрал своих приятелей на «мальчишник». Пришли Нащокин, Вяземский, Д. Давыдов, Баратынский, Языков, Иван Киреевский, брат Лёвушка. Разговаривали, спорили, читали стихи, кричали, шумели, много пили.

Венчание Пушкина и Гончаровой состоялось 18 февраля 1831 года в церкви Большого Вознесения у Никитских ворот.

Свадьба прошла торжественно, но во время венчания упали с аналоя крест и Евангелие, когда молодые шли кругом. Потом у поэта потухла свечка. «Tous les mauvais augures» («Всё плохие предзнаменования»), — сказал Пушкин. К слову — у матери новобрачной разбивается зеркало. Наталья Ивановна пророчески восклицает: «Добра не будет!»

Итак, свадьба состоялась. Надо всем теперь царило радостное и непривычное чувство. «…Жёнка моя прелесть не по одной наружности», — пишет поэт Плетнёву. «Светлое существование» — так он назвал первое время супружеской жизни. Наталья Николаевна была достаточно образованна, чтобы понимать мужа. Она безукоризненно говорила и писала на французском языке, знала английский и могла изъясняться на немецком.

После свадьбы Пушкины прожили в Москве почти три месяца — до 15 мая. Тёща Наталья Ивановна не переставала мучить поэта денежными требованиями, клеветала на него дочери, попрекала безбожием, безнравственностью, даже скупостью. Жизнь рядом с ней в Москве становилась невыносимой. Александр Сергеевич вместе с молодой женой уехал в Царское Село, на дачу, которую снял для них Плетнёв.

С переездом осенью 1831 года в Петербург Наталья Николаевна через тётку свою, уважаемую при дворе фрейлину Загряжскую, перезнакомилась со всей знатью. В ноябре сестра Пушкина писала своему мужу: «Моя невестка — женщина наиболее здесь модная; она вращается в самом высшем свете, и говорят вообще, что она — первая красавица; её прозвали Психеей». Все были влюблены в жену Пушкина. Император Николай садился на ужинах рядом с ней.

Ревность поселилась в доме Пушкиных с самого начала семейной жизни, причём ревность взаимная, но если Александр Сергеевич ревнует горячо и быстро отходит, то Наталья Николаевна действует методично и жестоко.

Пушкин всегда был готов увлечься понравившейся ему женщиною. Супружество в этом отношении нисколько его не изменило. С. Н. Карамзина, дочь историка, писала в 1834 году: «Жена Пушкина часто и преискренно страдает мучениями ревности, потому что посредственная красота и посредственный ум других женщин не перестают кружить поэтическую голову её мужа».

Однажды на балу у австрийского посла Фикельмона поэт усердно ухаживал за приехавшею из Мюнхена белокурой красавицей баронессой Крюднер. Наталья Николаевна это заметила и дома отвесила мужу полновесную пощёчину. Пушкин со смехом сообщал Вяземскому, что «у его мадонны рука тяжеленька».

Жизнь Натальи Николаевны проходила в непрерывных увеселениях, празднествах и балах. Возвращалась домой часов в четыре-пять утра, вставала поздно: обедали в восемь вечера; после обеда она переодевалась и опять уезжала. Пушкин вынужден был сопровождать её, хотя на балах ужасно скучал.

Александр Сергеевич полагал, что после женитьбы ему придётся проживать втрое больше, чем в холостое время. Оказалось — вдесятеро!

В феврале 1833 года Пушкин жалуется Нащокину: «Жизнь моя в Петербурге ни то, ни сё. Заботы мешают мне скучать. Но нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете: жена моя в большой моде; всё это требует денег, деньги достаются мне через мои труды, а труды требуют уединения».

В семье Пушкиных родилось четверо детей. Первая дочь Маша появилась на свет в Петербурге в мае 1832 года. Любимец, старший сын Сашка, родился в июле 1833 года. Наследник вполне оправдал свою фамилию, избрав военную стезю, никогда «не баловался» стихотворчеством, впрочем, как и все дети Пушкина. От этого их некогда предостерегал отец: «Посмотрим, как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим тёзкой, с моим тёзкой я не ладил. Не дай Бог ему идти по моим следам, писать стихи да ссориться с царями! В стихах он отца не перещеголяет, а плетью обуха не перешибёт».

Нащокин рассказывает, что поэт «плакал при первых родах и говорил, что убежит от вторых». Действительно, весной 1835 года он вдруг уехал в деревню, собирался возвратиться «прежде десяти дней, чтобы поспеть к родам Наташи», но опоздал и приехал, когда жена уже родила сына, наречённого Григорием в честь далёкого предка по линии отца.

В мае 1836 года жена опять должна была родить — опять Пушкин задержался в Москве у Нащокина и по возвращении писал ему: «Я приехал к себе на дачу в полночь и на пороге узнал, что Наталья Николаевна благополучно родила дочь Наталью за несколько часов до моего приезда».

В последний день 1833 года Пушкин был пожалован в камер-юнкеры, что было неприлично для его 34 лет. Теперь Наталья Николаевна могла танцевать в Аничковом дворце, где собирался довольно тесный круг придворных.

Вместе с унизительным камер-юнкерством Пушкин получил массу хлопот и расходов. На каждый бал жене требовались новые платья и украшения. К тому же дела его родителей оказались настолько запутаны, что поэту пришлось взять их долги на себя.

Летом 1834 года Наталья Николаевна уезжает в семейное имение Полотняный Завод, и Пушкин пытается освободиться от царёвой опеки. Он просится в отставку. Из письма к жене: «На днях хандра меня взяла: подал я в отставку. Но получил от Жуковского такой нагоняй, а от Бенкендорфа такой абшид, что я в струхнул и Христом Богом прошу, чтоб мне отставку не давали…»

Наталья Николаевна сообщает ему, что вернётся в Петербург вместе с сёстрами и что они будут жить в их доме.

В сентябре 1834 года Пушкин живёт в Болдине, устраивая дела отца и ожидая вдохновения. Но уже в середине октября он возвращается в Петербург. Присутствие сестёр Гончаровых — Екатерины и Александрины — не только осложнило семейную жизнь Пушкина, но и внесло дополнительное напряжение. В результате — отчуждённость, холодность жены, гнев и ревность мужа.

Летом 1835 года Пушкин делает ещё одну попытку освободиться от унизительной зависимости перед государем, он просит об отставке и разрешении выехать в деревню на несколько лет. Но ничего не получается. Император через Бенкендорфа передаёт, что служить никого не заставляет, но в случае отставки Пушкин лишается права работать в архивах. Смягчая жёсткость отказа, Николай предлагает отпуск на полгода и ссуду в 30 тысяч рублей. Выбора у поэта нет. Лишиться права работать в архивах именно тогда, когда он так активно занят историей Петра Великого, невозможно. Пушкин принимает предложение царя. Однако Наталья Николаевна категорически отказывается ехать в деревню. Поэт не хочет уступать. Если не едут они все, то поедет он один…

В светском обществе Пушкин и его жена были в моде: она — за красоту и изящество манер, он — за ум и талант. Но их не любили и охотно распространяли о супругах ядовитые сплетни. Александр Сергеевич и раньше не отличался сдержанностью. Теперь же, когда приходилось жить в долгах, он бывал резок до крайности. Он часто бывал в разъездах и боялся, чтобы Наталья Николаевна не сделала в свете ложного шага.

Тем временем в высшем свете видное положение занял кавалергардский поручик барон Жорж Дантес, принятый на русскую службу и усыновлённый голландским посланником бароном Геккерном. Самоуверенный красавец, живой, весёлый, остроумный, везде желанный гость.

По иронии судьбы Дантес оказался дальним родственником Натальи Николаевны. Пушкин приглашает его в свой дом. Француз проявляет определённый интерес к жене поэта, но при этом не выходит за пределы приличий. Он бывает в их доме, ездит с ней на прогулки.

Однако Пушкин обеспокоен. В мае 1836 года он отчитывает жену: «И против тебя, душа моя, идут кое-какие толки… видно, что ты кого-то довела до такого отчаяния своим кокетством и жестокостью, что он завёл себе гарем из театральных воспитанниц. Нехорошо, мой ангел; скромность есть лучшее украшение вашего пола».

4 ноября 1836 года Александр Сергеевич получил три экземпляра анонимного послания, заносившего его в орден рогоносцев и, как он был убеждён, намекавшего на настойчивые ухаживания за его женой бароном Дантесом.

Пушкин отказал французу от дома. Но сплетни не прекращались, и поэт вызвал Дантеса на дуэль. Тот принял вызов, но через барона Геккерна попросил отсрочки на пятнадцать дней.

За это время выяснилось, что Дантес сделал предложение Екатерине Николаевне Гончаровой — и Пушкин взял свой вызов назад. В январе 1837 года состоялась свадьба. Друзья поэта успокоились, посчитав инцидент исчерпанным. Но они ошибались. Пушкин послал Дантесу новый вызов.

Дуэль состоялась на Чёрной речке 27 января 1837 года. Дантес выстрелил первым и смертельно ранил Пушкина.

Поэта отвезли домой. Александр Сергеевич благословил детей, просил не мстить за него, простился с друзьями и книгами. На смертном одре, через несколько часов после дуэли, он сказал о Наталье Николаевне доктору Спасскому: «Она, бедная, безвинно терпит и может ещё потерпеть во мнении людском».

Великий поэт скончался 29 января. Его отпевали в придворной конюшенной церкви, после чего А. И. Тургенев отвёз его тело для погребения в Святогорский монастырь близ Михайловского.

Перед смертью Пушкин успел отдать Наталье Николаевне наказ, ставший последним: сколько она должна носить траур и печалиться… Точно по этому наказу она всё и исполнит. Но замуж выйдет не через завещанных быстрых два года, а после долгих семи лет.

Наталья Николаевна вместе с детьми и сестрой Александриной уехала в Полотняный Завод. В Петербург она вернётся в январе 1839 года и будет жить вдали от света, встречаясь только с друзьями Пушкина.

В 1844 году Наталья Николаевна вышла замуж за кавалергардского генерал-майора Петра Петровича Ланского, человека порядочного, доброго. Она родила ему сына Александра и дочерей Софью и Елизавету. Пушкин обеспечит будущее своих детей — за посмертное издание сочинений наследники получат 50 тысяч рублей. Наталья Николаевна скончалась 26 ноября 1863 года.

Гектор Берлиоз и Гарриэт Смитсон

В сентябре 1827 года молодой композитор Гектор Берлиоз увидел в Париже знаменитую ирландскую актрису Гарриэт Смитсон и страстно, до безумия, влюбился в неё. Она пленила его своей грацией, обаянием, красотой. Гарриэт создавала на сцене незабываемые образы Офелии и Джульетты. Восхищённый её талантом, Берлиоз писал: «Я узнал смысл великолепия, красоты, сценической правды… Изучение высокой драматической музыки стало религией, которой я отдался душой и телом».

Однако Гарриэт осталась равнодушной к чувствам одного из многих своих поклонников. В записях, отражавших то, как порывистый Гектор атаковал ирландскую актрису, слились факты и вымысел. Посылал ли он Гарриэт столько цветов, что она сочла его сумасшедшим? Бросался ли он на мостовую так, что она приказала своему кучеру выбрать другой маршрут? Заявил ли он ей: «Я ваш раб!», на что она, как говорят, возразила: «Рабство отменено!»? Сам Берлиоз писал: «Сон был более не властен надо мной… Я бесцельно бродил по парижским улицам… Вернувшись после одного из таких странствий (во время которого я выглядел как человек, ищущий свою потерянную душу), я наткнулся дома на копию ирландских мелодий Томаса Мура и, открыв её на странице, начинавшейся словами „Когда тот, кто тебя обожает“, сразу же написал музыку к душераздирающему прощанию. Эту песню я назвал Элегией».

Гектор работает со страстным увлечением, утоляя музыкой великую жажду любви. Гарриэт должна узнать его не как сумасшедшего поклонника, а как великого маэстро. Он делает наброски «Тайных судей» и пишет увертюру. Но ничего ещё не закончено. Поэтому он берётся за новую редакцию «Мессы».

В день святой Цецилии, 22 ноября 1827 года, «Месса» звучит в стенах церкви Сент-Эсташ. Но Берлиоз в отчаянии: Гарриэт в храм не пришла. И это вполне объяснимо — она любимица Парижа. Сотни поклонников её таланта не смогли попасть на бенефис Смитсон в Опере.

Берлиоз не сдаётся и начинает сочинять самую фантастическую симфонию, о которой непременно все заговорят. Тогда Гарриэт сама будет искать знакомства с ним.

Но Смитсон отправляется в длительное турне, а сам Берлиоз даёт в пансионе уроки игры на гитаре. Здесь он познакомился с бойкой, жизнерадостной Камиллой Мок, которая вела класс фортепиано. Пылкий маэстро до того увлёкся Камиллой, что готов был предложить ей руку и сердце. Но в 1830 году он получил престижную Римскую премию и на три года уехал в Италию.

7 ноября 1832 года Берлиоз вернулся из Италии. Он снял квартиру в любимом парижском районе на улице Нёв-Сен-Марк. И тут Гектор узнал, что совсем недавно из этой квартиры выехала Гарриэт. Страстные воспоминания о прежней любви тут же ожили в нём.

Между тем дела у актрисы и её собственной труппы шли далеко не блестяще.

Берлиоз пригласил Офелию на свой концерт, программу которого составили «Фантастическая симфония» и монодрама «Лелио». Гектор хотел объявить Офелии о своих чувствах в возвышенной манере.

На другой день маэстро добился разрешения быть представленным мисс Смитсон. Она говорила на ломаном французском, он — на плохом английском. Гектор отваживается произнести: «Я благословляю провидение, даровавшее мне эту минуту высшего восторга».

Теперь они встречаются регулярно. Восторженный Берлиоз пишет отцу, что хочет взять в жёны ирландскую актрису Гарриэт Смитсон. Убеждённый роялист доктор Берлиоз и его набожная жена запретили сыну даже думать об этом.

Гектор подписывает у парижского нотариуса первую просьбу о разрешении на вступление в брак и отправляет её родителям. Отныне он в ссоре с семьёй. Берлиоза не смущает, что Офелию преследуют кредиторы (четырнадцать тысяч франков долгов — крупная сумма по тем временам). Желая произвести на Гарриэт впечатление, он отдаёт ей свою стипендию, оставаясь без гроша в кармане.

В начале марта Гарриэт поскользнулась и сломала ногу. Гектор сделался её верной сиделкой. Он говорил: «Если даже она будет покинута небом и землёй, я всё равно останусь подле неё, такой же пылкий и такой же верный в любви, как и в дни расцвета её славы».

2 апреля 1833 года в зале Фавар состоялся бенефис Смитсон и Берлиоза. В антракте играли Шопен и Лист. Выручка в 6500 франков позволила погасить часть долгов актрисы.

Берлиоз посылает очередную просьбу о разрешении на брак.

Гектор проявляет настойчивость. Правда, между ним и Гарриэт то и дело возникают шумные ссоры. В начале августа, например, они были близки к разрыву. В тот раз они помирились. Но уже 30 августа маэстро пытался в её комнате покончить с собой. «Она упрекала меня, — писал он, — что я её не люблю. Я… принял яд у неё на глазах. Душераздирающие крики Генриетты!.. Предел отчаяния!.. Мой жуткий смех!.. Желание вернуться к жизни при виде необыкновенных свидетельств её любви!.. Рвотное… Ипекакуана!.. Меня выворачивало два часа! Осталось лишь два шарика опия… Два дня я был болен и выжил».

Но когда Гарриэт сказала ему «да», Гектор от счастья едва не лишился чувств.

Венчались они в часовне британского посольства 3 октября 1833 года в отсутствие родителей. Среди свидетелей — двадцатидвухлетний Ференц Лист.

Медовый месяц Берлиоз и Смитсон провели в Венсенне. Между ними установилось полное взаимопонимание. Офелия наслаждалась обществом мужа, наконец-то по достоинству оценив его любовь и гений.

На следующий день после свадьбы Гектор в порыве откровенности сообщил Феррану: «Она была девственна, в высшем смысле этого слова, идеал девственности… Это сама Офелия — нежная, кроткая и застенчивая».

В конце октября Гектору пришлось вернуться в Париж, где он с головой уходит в работу — надо было на что-то существовать, а кроме того, оплатить самые срочные долги.

Гектор добился нового бенефиса Смитсон — Берлиоз — 21 ноября 1833 года. На этот раз их постигло разочарование. Спектакль был встречен холодно, если даже не враждебно. Гектор готов был взяться за любую работу, лишь бы божественная Гарриэт чувствовала себя счастливой. Он начал вести колонку театра и музыки в «Реноватере».

В апреле 1834 года супруги Берлиоз переехали в дом на Монмартре, на самую вершину холма. Здесь у них родился сын Луи.

Выйдя замуж и завершив свою сценическую карьеру, Гарриэт быстро состарилась, превратилась в ворчунью и начала пить.

Эрнест Легуве с присущей ему иронией пишет: «К сожалению, часто случается, что муж и жена — как бы две чаши одних весов, которые редко находятся в равновесии: когда поднимается одна, опускается другая. Так произошло и в этой молодой семье. Чем горячее становилась Смитсон, тем больше остывал Берлиоз. Его чувства к ней превратились в добрую дружбу, учтивую и спокойную, тогда как с уст жены то и дело срывались властные требования и бурные упрёки, к сожалению, вполне законные. […] Её ревность постоянно запаздывала. Сердце Берлиоза порхало так быстро, что она не могла за ним поспеть…»

1841 год. У Берлиоза — ни одного сольного концерта. Он лишь дирижирует в Опере «Вольным стрелком» великого Вебера. Месяц за месяцем проходят у Гектора в изнурительной борьбе с… Офелией, той самой Офелией, которую он ещё недавно боготворил. Семейный очаг превратился для маэстро в сущий ад. Берлиоз находит утешение в объятиях любовницы — оперной певицы Марии Ресио.

Гарриэт долго и тяжело болела, стойко перенося разлуку с мужем и сыном… Гектор помогал ей деньгами, но последние дни божественная Офелия провела в одиночестве. Знаменитая актриса умерла 3 марта 1854 года. Узнав о трагическом конце жены, Берлиоз не смог сдержать слёз.

Спустя месяц после смерти жены Берлиоз писал любимому дяде Феликсу Мармиону: «Бедняжка Гарриэт обладала глубочайшим пониманием мира поэзии! Она интуитивно постигала вещи, которым её никто и никогда не учил. Она открыла мне мир Шекспира, и одному Богу известно, какое влияние оказало и будет оказывать это открытие на моё творчество… Поэтому я… никогда не смогу её забыть».

Вскоре Берлиоз женился на Марии, но более из чувства долга, нежели по любви.

В 1862 году умерла и Мария. Две любимые женщины маэстро теперь покоились рядом, ожидая, как говорил Берлиоз, «когда я внесу свою долю разложения в этот склеп». Он умер 8 марта 1869 года, в 12.30 пополудни…

Джузеппе Гарибальди и Анита Ребейра

Большая часть жизни великого борца за независимость Италии Джузеппе Гарибальди прошла в скитаниях по странам и континентам. Он — коренной житель Ниццы, города на лазурном берегу Средиземного моря. Там в морском реестре 1832 года записано: «Гарибальди Джузеппе Мария, сын Доменико Гарибальди и Розы Раймонди, родился 4 июля 1807 года в Ницце, внесён в список капитанов ниццского управления 27 февраля 1832 г. за № 289». Став капитаном, Гарибальди плавал на торговых судах и одно время, как говорят, нанялся даже во флотилию тунисского бея Хуссейна.

В июне 1835 года Гарибальди вернулся в Марсель, где свирепствовала эпидемия холеры. В порту он узнал, что бриг «Мореплаватель» отправляется в Рио-де-Жанейро, столицу Бразилии. Получив на корабле место второго помощника капитана, Гарибальди надолго распрощался со старой Европой — на целых тринадцать лет!

В Южной Америке он принял участие в освободительной революции маленькой республики Риу Гранди ду Сул (провинции Бразильской империи).

Несмотря на успехи республиканцев, Гарибальди не мог забыть потери своих лучших друзей.

В это время произошло событие, сыгравшее в его жизни большую роль. Спустя много лет Гарибальди писал в «Мемуарах»: «Я никогда не помышлял о браке и считал себя неспособным к нему вследствие независимости своего характера и склонности к жизни, полной приключений. Иметь жену, детей — это казалось мне совершенно неуместным для человека, который посвятил всю жизнь борьбе за осуществление своих идей, борьбе, делающей невозможным душевный покой, необходимый для отца семейства. Судьба решила иначе. Потеряв Карнилью, Эдоардо Мутру и других своих сверстников, я остался совершенно одинок. Мне казалось, что я один в целом мире. Мне нужна была подруга. Именно подруга, так как я всегда считал, что женщина — это совершеннейшее из существ. Что бы там ни говорили, именно среди них бесконечно легче найти любящее сердце. Обуреваемый такими печальными мыслями, я с кормы „Итапарики“ глядел через подзорную трубу на берег. Невдалеке высился холм Морро делла Барра (на правом берегу устья Лагуны). Я увидал у его подножия нескольких женщин, занятых работой по хозяйству. Особенно понравилась мне одна из них, молодая. Я велел причалить к берегу и, высадившись, направился к дому, где жила эта женщина. У дверей дома я увидал человека, который пригласил меня войти — выпить чашку кофе. Войдя, я увидел ту, которая мне так понравилась. Это была Анита (впоследствии мать моих детей). Несколько мгновений мы стояли неподвижно, молча вглядываясь друг в друга. Затем я поклонился и сказал (я плохо говорил по-португальски и произносил слова с итальянским акцентом): „Ты будешь моей!“ Я завязал узел, который могла разорвать одна только смерть».

В таких выражениях Гарибальди повествует о своей первой встрече с будущей женой и боевым товарищем Анитой Рибейра. В дальнейшем жизнь этой смелой и страстной женщины, всем сердцем полюбившей Гарибальди, без колебаний бросившей ради него отца, друзей, родной дом, тесно переплелась с его героической жизнью. Красавица Анита в детстве часто сопровождала отца на охоту и рыбную ловлю, была прекрасной наездницей.

Бразилианка последовала за Гарибальди и вскоре приняла участие в морском сражении. Когда стало совсем горячо, Гарибальди велел Аните плыть в лодке к берегу. Она же его не послушалась. Вдруг вражеское ядро ударило в палубу: несколько человек упало, среди них — Анита. Двоих убило, но она не была даже ранена. Опасаясь за жизнь подруги, Гарибальди потребовал, чтобы она немедленно спустилась в трюм. «Хорошо», — ответила Анита. Но через несколько минут девушка вернулась, с торжеством ведя за собой трёх спрятавшихся в трюме матросов.

Анита сопровождала мужа во многих опасных походах. Однажды она попала в плен. Когда конвоир сказал, что Гарибальди убит, Анита целый день бродила среди трупов, но тела его не обнаружила. Джузеппе жив! — решила Анита. Ночью она незаметно покинула вражеский лагерь. Поймав в степи неукрощённого жеребца, девушка заставила его повиноваться своей воле. Началась дикая скачка, без отдыха. После восьми дней, в течение которых приходилось питаться дикорастущими плодами и кофейными зёрнами, она добралась, наконец, до местечка Лажес, где стояли республиканцы, и упала в объятия своего Джузеппе.

16 сентября 1840 года Анита родила своего первенца Менотти в бедной хижине Мустарды, близ Сан-Симона.

Беззаветная любовь к «Жозе» (как она называла Гарибальди по-португальски) совершенно переродила юную бразилианку. Чтобы не разлучаться с мужем, она научилась владеть мушкетом, делать перевязки и лечить раны. Эта храбрая, терпеливая женщина проводила целые ночи верхом на коне, перенося в походе множество тяжёлых лишений.

Между тем дела республиканцев с каждым днём становились всё хуже. Гарибальди приходилось отступать. Зимой 1841 года, под непрерывными потоками дождя, без провианта, в густых лесах, голодные, больные воины республики теряли всякую надежду на спасение. Анита смертельно волновалась за жизнь своего трёхмесячного ребёнка. При переправе через реку Гарибальди привязывал завёрнутого в платок маленького Менотти к своей шее. Наконец отступление кончилось. Уцелевшие люди добрались до Ваккарии. На этом, собственно, закончилось участие Гарибальди в революционной борьбе Риу Гранди.

В мемуарах он пишет «Шесть лет жизни, полной лишений и всевозможных приключений (1836–1842), не испугали бы меня, будь я человеком одиноким. Но я уже обзавёлся к тому времени небольшой семьёй. Я обязан был позаботиться об улучшении условий жизни моей дорогой жены и ребёнка. Поэтому я решил переехать в Монтевидео, хотя бы временно».

В начале 1842 года Гарибальди приехал с женой и ребёнком в Монтевидео. Здесь у них родились сын Риччиотти и дочь Терезита. Анита отказывала себе во многом. Хлеб и масло, немного вина — вот почти всё, чем питалась семья. Доктор Одичини рассказывал биографу Гарибальди Джесси Марио, что, когда родилась Терезита, в доме не было огня и, кроме гнилой фасоли, не из чего было приготовить бульон для роженицы. Доктору пришлось пойти домой и принести всё необходимое.

Анита невыносимо страдала в разлуке с Джузеппе, уехавшим из Монтевидео в далёкие и опасные экспедиции.

Гарибальди ждал благоприятного момента для возвращения на родину. В декабре 1847 года он отправил в Европу Аниту с детьми. Среди итальянцев, живущих в Южной Америке, был открыт сбор денег на экспедицию в Италию под командой Гарибальди.

Приехав в Ниццу, на родину мужа, Анита писала 7 марта 1848 года своим знакомым в Монтевидео: «…Генуэзский народ необычайным образом меня приветствовал. Более трёх тысяч человек стояли под моими окнами, восклицая: „Да здравствует Гарибальди!“, „Да здравствует семья нашего Гарибальди!“»

«Ежедневно толпы народа заполняют набережную и вглядываются в прибывающие из Монтевидео корабли, на каждом корабле они жадно ищут взорами Гарибальди…»

21 июня народ Ниццы шумно приветствовал на пристани Гарибальди и легионеров, прибывших на «Сперанце». Наконец Джузеппе смог прижать к груди Аниту и своих детей!

Пребывание в Ницце явилось сплошным праздником. «Героя Монтевидео» буквально носили на руках. Но не прошло и пяти дней, как Гарибальди распрощался с родными и уехал в Геную, — воевать с врагами итальянской свободы!

Джузеппе никогда не забывал о своём верном друге Аните. Он писал жене в Ниццу письма, сообщая о последних событиях в Риме и выражая беспокойство о её здоровье. И вдруг случилось то, чего Гарибальди никак не ожидал.

«14 июня 1849 года, утром, — пишет он в мемуарах, — мы завтракали в Вилле Спада… Я был несколько взволнован, так как только что приговорил к расстрелу одного нашего офицера-неаполитанца за то, что он струсил и покинул свой пост… Вдруг я услыхал в коридоре быстрые шаги. Дверь открылась, и я увидел Аниту, которая приехала ко мне в сопровождении Оригони. Дорогая Анита! Я прижал её к своему сердцу. В эту минуту мне казалось, что все наши желания сбудутся!..»

Анита рассказала мужу о своих переживаниях. С опасностью для жизни пробиралась она через территорию, занятую неприятелем. В Тоскане ей удалось обмануть бдительность австрийских шпионов и избавиться от их слежки. Наконец она благополучно пробралась через французский фронт. Отныне Анита уже не расставалась с «Жозе» до самой своей смерти.

В течение ряда месяцев Гарибальди много раз прорывался сквозь железное кольцо трёх армий, не давая себя разбить. Однако положение его отряда становилось всё более уязвимым.

Вечером 1 августа они увидали берег Адриатического моря — в Чезенатико. Гарибальди приказал плыть по направлению к Венеции. Он был удручён тяжёлым состоянием здоровья Аниты, которая была на шестом месяце беременности. Она скрывала своё недомогание, уверяя, что чувствует себя прекрасно.

В Сан-Марино у неё начались приступы злокачественной лихорадки. Лишённая в течение многих дней хорошей еды, часто не имея даже возможности утолить жажду, босая, в лохмотьях, беременная Анита невыносимо страдала. Но она ни за что не желала покидать отряда.

Когда Гарибальди и его люди плыли к берегам Венеции, австрийские суда заметили их и открыли огонь из пушек. Джузеппе с Анитой укрылись на ферме. Увы, но верной подруге Гарибальди уже никто не мог помочь, и 4 августа 1849 года она умерла на руках своего мужа. «Мы приехали в Мандриолу в телеге, в которой на матраце лежала Анита… — писал Гарибальди. — Подняв матрац за четыре угла, мы положили её в постель, мне почудилось в её лице выражение смерти. Я пощупал пульс: сердце больше не билось! Передо мной лежал труп… Это была мать моих детей, которую я так любил! Что я теперь отвечу детям, если при встрече со мной спросят о ней? Горько оплакивал я потерю Аниты, неразлучного товарища во всех приключениях моей жизни!»

Гарибальди многое сделал, чтобы Италия обрела независимость. Вместе с ним сражались его сыновья Менотти и Риччиотти. Долгое время он оставался верен Аните. Лишь в январе 1860 года Джузеппе женился на молодой светской красавице Раймонди. В этот же день Гарибальди получил анонимное письмо, извещавшее, что у него «есть счастливый соперник». Он тут же вскочил на коня и ускакал прочь с виллы Фино. С этого дня Джузеппе больше никогда не виделся со своей «женой», хотя, по суровым правилам католического брака, был скован с ней почти двадцать лет!

Через несколько лет Гарибальди сошёлся с Франческой Армозино, которая родила ему троих детей — Клелию, Розу и Манлия. Правда, Роза вскоре умерла. Желая узаконить свои отношения с Франческой, он долго хлопотал о расторжении брака с маркизой Раймонди. Но только в 1880 году Джузеппе обвенчался с Франческой. Жил он главным образом литературным трудом.

Умер Гарибальди 2 июня 1882 года на Капрере. В минуту смерти на постели его лежали томик «Гробницы», поэмы Фосколо, и альбом с портретами 1117 героев сицилийского похода…

Альберт и Виктория

20 июня 1837 года скончался король Великобритании Вильгельм IV. Так как у него не было прямых наследников, на трон взошла Виктория — дочь его брата Эдуарда Кентского и принцессы Виктории Лейнингенской из баварского герцогского рода Саксен-Кобургов.

Принцесса Виктория родилась в Кенсингтонском дворце 24 мая 1819 года. Её родители проделали долгое путешествие из Баварии только для того, чтобы ребёнок родился именно в Лондоне. Принцесса обучалась языкам, арифметике, географии, музыке, конной выездке, рисованию. Она находилась под постоянным надзором и наказывалась за малейшую провинность.

Отец Виктории, герцог Кентский, никогда не отличавшийся примерным образом жизни, умер, когда Виктории было восемь месяцев. В какой-то мере отца ей заменил дядя Леопольд, король Бельгии, также принадлежавший к Саксен-Кобургской династии. Рассчитывая играть важную роль при дворе, он мысленно сосватал Викторию своему племяннику Альберту. По просьбе Леопольда 17-летняя наследница престола даже принимала двоюродных братьев Альберта и Эрнста в Лондоне.

На английском троне больше ста лет не было женщины. Виктория стала королевой в возрасте 18 лет. Она оказалась далеко не такой покладистой, как хотелось бы её окружению. Дяде Леопольду королева сразу дала понять, что в его советах не очень-то и нуждается.

Тем не менее в октябре 1839 года дядюшка вновь направил в Лондон Альберта. Тот согласился на эту поездку, так как решил положить конец прожектам Леопольда.

Однако встреча молодых людей имела неожиданные последствия. Альберт возмужал и превратился из подростка в красивого мужчину. К тому же он обладал разнообразными талантами: увлекался техникой, любил живопись, архитектуру, музыку, слыл прекрасным фехтовальщиком. Виктория записала в свой интимный дневник: «Встреча с Альбертом всколыхнула мои чувства. Как он красив! Его губы завораживают, у него такие симпатичные усики и бакенбарды».

Через три дня королева, следуя придворному этикету, сама сделала Альберту предложение. «Я недостоин вас, — промолвил Альберт. Затем, выдержав паузу, добавил: — Я буду счастлив провести рядом с вами всю свою жизнь».

Виктория вздохнула с облегчением. «Я люблю его больше, чем думала, — отметила она в дневнике, — и я сделаю всё, что в моей власти, чтобы облегчить его жертву». О какой жертве идёт речь? Дело в том, что Альберт мог стать наследником престола только по решению парламента.

Окружение, свита, дом — всё это выбиралось Викторией.

Бракосочетание состоялось 10 февраля 1840 года. Свадебная церемония прошла с соблюдением многовековых традиций. Медовый месяц молодые супруги провели в Виндзорском замке. Королева писала дяде Леопольду: «Спешу Вам сообщить, что я самая счастливая женщина в мире. […] Мой муж ангел, и я его обожаю».

Однако Виктория никогда не забывала о своих обязанностях и уже через две недели после свадьбы приступила к работе. Для начала ей пришлось отвадить родственников. Мать Виктории захотела переехать в Букингемский дворец. Получив отказ, она заявила, что родная дочь гонит её из дому. Свёкор, герцог Кобургский, намекнул, чтобы Виктория погасила его долги за счёт государственной казны. Но и он остался ни с чем.

В кабинете королевы был поставлен письменный стол для Альберта. В первое время принц вникал в дела государства. «Я читаю и подписываю бумаги, а Альберт их промокает…» — отмечала Виктория. Но постепенно принц входил во вкус.

Альберт и Виктория считались идеальной парой. Ни измен, ни скандалов, ни даже малейших порочащих супружескую добродетель слухов. Это было тем более удивительно, что семейная жизнь их родителей не сложилась.

За семнадцать лет супружества Виктория родила четырёх сыновей и пятерых дочерей. Королева искренне считала, что предназначение женщины состоит именно в рождении и воспитании детей. Однако каждый ребёнок давался ей с немалыми муками: беременность и роды протекали тяжело, и всякий раз она боялась умереть. Альберт с трогательной нежностью ухаживал за женой.

Быть может, именно личный опыт позволил королеве поддержать врачей, начавших применять во время родов обезболивающие средства. Церковь выступила против этих нововведений, будучи убеждённой, что женщина обязана в муках нести наказание за первородный грех. Но мнение Её Величества имело решающее значение.

В ноябре 1840 года королева родила девочку, названную Викторией Аделаидой Марией Луизой, по-домашнему — Вики. Тогда же была сшита знаменитая кружевная рубашка, которая будет служить до наших дней крестильной рубашкой всех принцев и принцесс Англии.

Через три месяца после рождения Вики королева снова забеременела. В положенный срок на свет появился мальчик Альберт Эдуард — будущий король Эдуард VII и основатель Саксен-Кобургской династии, которая во время Первой мировой войны, дабы не раздражать соотечественников немецким звучанием, была переименована в династию Виндзоров. Берти (так его звали дома) женился на Александре Датской. В этом браке родилось шестеро детей.

За Альбертом Эдуардом последовали: Алиса, Альфред, Хелена, Луиза, Артур, Леопольд; девятым и последним ребёнком в семье была принцесса Беатрис, родившаяся в 1857 году.

Все дети воспитывались в чрезвычайной строгости; учебные занятия продолжались с 8 утра до 7 вечера шесть дней в неделю.

Родители заранее подбирали им партию. Старшая дочь Вики была представлена кронпринцу Фридриху Вильгельму Прусскому (будущему императору Фридриху III) в возрасте десяти лет, а уже в семнадцать помолвлена с ним. У них было семеро детей, причём старший сын стал императором Вильгельмом II, а дочь Софи — греческой королевой.

Рано вышли замуж и три другие дочери Альберта и Виктории.

Принцесса Алиса Мод Мария подарила семерых детей Людвигу Гессенскому. Их дочь Аликс была женой российского императора Николая II.

Счастье принцессе Хелене Августе Виктории принёс Кристиан Шлезвиг-Гольштейнский. Супруги произвели на свет пятерых детей.

Принцесса Луиза Каролина Альберта была замужем за герцогом Эргильским.

Лишь младшая Беатрис Мария Виктория засиделась в девицах до 28 лет — мать никак не хотела расстаться с ней и держала её при себе в качестве компаньонки. Беатрис вышла замуж за Генриха Баттенбергского, но продолжала жить с королевой.

К сожалению, один из сыновей Виктории, Леопольд Георг Дункан, страдал тяжким недугом — гемофилией. Клирики толковали болезнь как кару за нарушение библейского завета: при родах впервые была использована анестезия хлороформом. Несчастный Леопольд обладал поразительными умственными способностями. Окончив Оксфорд, он был незаменимым советником матери. Леопольд женился на Хелене Фредерике Вальдекской, имел двоих детей и умер в возрасте 30 лет от кровоизлияния в мозг.

Принц Альфред Эрнест Альберт составил пару великой княжне Марии, дочери Российского императора Александра II. В этом браке родилось пятеро детей. Принцесса Мария вышла замуж за румынского короля Фердинанда I.

Наконец, принц Артур Уильям Патрик был женат на Луизе Маргарите Прусской. У них было трое детей.

«Чем тяжелее и крепче цепи супружества, тем лучше, — писал Альберт своему брату. — Супруги должны быть прикованы друг к другу, неразделимы и жить только друг для друга».

Альберт стремился сделать жизнь с Викторией более разнообразной. «Для того, чтобы оживить пейзаж в серых тонах», как он называл придворную жизнь, приглашались знаменитости. При дворе начали играть в вист и другие карточные и настольные игры. Альберт пробовал музицировать: особым успехом пользовались фортепианные пьесы в четыре руки. Он играл на органе произведения Баха, пел песни на музыку Мендельсона.

Альберт стал незаменимым помощником в делах королевы. Она называла его «мой драгоценный, мой несравненный Альберт». С раннего утра принц писал письма, составлял ответы на запросы министров. Королеве оставалось только завизировать документы.

По инициативе Альберта в Лондоне состоялась Первая Всемирная выставка, к открытию которой был построен знаменитый Хрустальный Дворец.

В 1856 году королева обратилась к премьер-министру с просьбой признать и закрепить права принца Альберта. Но только через год решением парламента он получил специальный «королевский патент», именовавший его принцем-консортом, то есть принцем-супругом.

Альберт стал почти что королём. Как заметил писатель Андре Моруа, «некоторые политики находили, что у него слишком много власти. А его идеи относительно королевской власти многие считают несовместимыми с английской конституцией… Он вёл Англию к абсолютной монархии».

Хотя при дворе немало людей недолюбливало принца-консорта, считая его занудой, скрягой, мелочным педантом, и вообще человеком с тяжёлым характером, никто не ставил под сомнение безупречность королевского супружеского союза.

В начале декабря 1861 года «милый ангел», как называла мужа королева, сильно простудился. Она вначале не придала значения его недомоганию. Лишь 14 декабря, к пяти часам вечера выяснилось, что заболевание опасно для жизни. Уже теряя сознание, Альберт прошептал: «Моя дорогая жена…»

Виктория осталась вдовой в 42 года. Она погрузилась в глубокий траур. В течение пяти лет королева отказывалась произносить тронную речь в парламенте. «Моя жизнь как жизнь счастливого человека окончилась. Мир померк для меня», — писала она Леопольду.

Положение королевы сильно пошатнулось, однако недруги рано радовались. «Я твёрдо решила, — сообщает она дяде, — бесповоротно решила, что все его пожелания, планы, мысли будут для меня руководством к действию…»

Виктория продолжала жить, как если бы Альберт находился рядом. Поговаривали, что королева «связывается» с ним во время спиритических сеансов. По её распоряжению было сооружено несколько зданий в память о покойном муже, в том числе Альберт-мемориал и знаменитый концертный зал — Альберт-холл около Музея Виктории и Альберта.

Заметно увеличив состояние королевской семьи, Виктория не расставалась с властью вплоть до самой своей смерти. В эти годы Англия добилась величайших успехов в индустриальном развитии, торговле, финансах, морском транспорте и расширении империи, сделалась символом устойчивости, порядочности и процветания. И современники, и потомки связывали эти успехи с именем королевы.

Через сорок лет после смерти мужа Виктория воссоединилась со своим «милым ангелом». Это случилось 22 января 1901 года. Она завещала похоронить себя в белом платье. Не снимавшая в течение сорока лет траурных одежд, вдова решила отправиться на встречу с Альбертом именно в белом. Великую королеву похоронили рядом с самым близким её другом и советником. Так завершилась долгая викторианская эпоха…

Роберт Шуман и Клара Вик

В тридцатые годы XIX столетия композиторский гений немецкого композитора Роберта Шумана раскрывается во всей своей полноте. Одно за другим появляются его лучшие фортепианные произведения. Почти всё, созданное им в это время, сам Шуман связывал с образом Клары Вик, с мечтами о ней, с драматической историей их любви. Он писал своей возлюбленной: «Я целиком погрузился в мир моих мечтаний за фортепиано и не знаю ничего, кроме тебя, — я рассказываю моему старому другу только о тебе одной».

Роберт Шуман родился в 1810 году в маленьком городке Цвиккау и был пятым ребёнком в дружном бюргерском семействе. В отрочестве он увлекался и музыкой, и литературой, не зная, чему отдать предпочтение. Встреча с известным фортепианным педагогом Фридрихом Виком и его девятилетней дочерью, пианисткой-вундеркиндом, разрешила сомнения Шумана.

Роберт впервые увидел Клару Вик в конце марта 1828 года, через несколько дней после приезда в Лейпциг. Летом он почти ежедневно встречается с юной пианисткой, посещая дом её отца.

Клара Жозефина прошла серьёзную школу фортепианной игры. Мать девочки, Марианна Тромлиц, была сначала ученицей Фридриха Вика, а с 1816 года — его женой. Через восемь лет брак распался. Клара и её младшие братья Альвин и Густав остались в доме отца.

В одиннадцать лет Клара даёт первый самостоятельный концерт в лейпцигском Гевандхаузе. В Веймаре девочку слушает у себя дома 83-летний Гёте, который называет её «замечательным феноменом».

Роберт с огромным интересом следит за артистическим созреванием Клары. Почти одновременно с ним она выпускает в свет свои первые сочинения.

Музыка отчасти сглаживала разницу в возрасте, дружба Клары и Роберта становилась всё более серьёзной. В письме 1832 года он признаётся: «Я часто думаю о Вас не как о сестре или товарище, но, пожалуй, как думает пилигрим о далёком образе в алтаре».

Во второй половине 1833 года Шумана потрясли известия о смерти брата Юлия и невестки Розалии. В ночь с 17 на 18 октября Роберт испытал первый приступ болезни, ставшей позднее его ужасной судьбой: «сильный прилив крови, невыразимый страх, остановка дыхания, мгновенные потери сознания». Ему впервые пришла мысль о потере рассудка.

Новая ученица Вика, восемнадцатилетняя Эрнестина фон Фриккен, приехала в Лейпциг в апреле 1834 года. Её любовный роман с Шуманом привёл к тайному обручению. Однако уже в начале следующего года Роберт испытал разочарование, чему немало способствовала его глубокая привязанность к Кларе Вик. Вскоре моральные обязательства перед Эрнестиной были им ликвидированы.

Весной 1834 года, когда Клара вернулась в Лейпциг из очередного турне, Шуман нашёл её очень повзрослевшей, серьёзной, необычной. Ревность к Эрнестине была первым горем Клары, но в её взгляде Роберт заметил «скрытый луч любви».

Возобновилась прежняя дружба, и жизнь всё теснее сплетала их интересы. Вик — в центре шумановского кружка единомышленников; под именем Клары или Цилии она нередко фигурирует на страницах «Нового музыкального журнала», ей посвящаются и ею вдохновляются главные страницы сочинений Шумана…

На пути их сближения возникла неожиданная преграда: решительное сопротивление Фридриха Вика. Конечно, он заботился о будущем дочери, и ему крайне рискованным казался брак с бедным композитором, да ещё с романтиком-фантазёром.

Пытаясь разлучить влюблённых, Вик в январе 1836 года увозит Клару в Дрезден. Однако через друга Эрнста Беккера Шуману всё-таки удаётся подать о себе весть. Потом происходит тайная встреча.

Клара концертировала в Дрездене, Праге, Вене. Переписка с Робертом требовала большой изобретательности и выдержки, так как отец запрещал ей запираться в своей комнате. Использовались вымышленные адреса или адреса посредников, так как Фридрих Вик мог перехватить письмо на почте.

Шуман много раз восхвалял верность Клары, стойкость её души. Однако даже у Роберта не было уверенности, что она сумеет противостоять житейским доводам, а главное — сильной воле отца. Вспоминая время их вынужденной разлуки, Шуман писал невесте: «Я ждал, что когда-нибудь найду в газете извещение о твоей помолвке, и дрожь охватывала меня с ног до головы…»

Упорное и враждебное сопротивление Вика становилось всё более очевидным. Оставался только один выход — открытый конфликт, и 16 июля 1839 года Роберт и Клара обращаются в суд.

Судебный процесс, который Вику удалось затянуть на тринадцать месяцев, приносит им новые мучительные испытания. Кларе отец предъявляет денежные требования. На заседании суда Фридрих Вик обвиняет Шумана в пьянстве и беспутной жизни. Роберт без труда опроверг эти и другие обвинения; за него охотно поручились уважаемые люди Лейпцига.

Решение апелляционного суда вступило в силу 12 августа 1840 года. Через месяц Роберт и Клара обвенчались в небольшой церкви близ Лейпцига (Шёнефельд). Клара записывает в дневнике: «Это был прекрасный день». Вскоре молодые дали первый совместный концерт, на котором Клара впервые выступила под фамилией мужа.

Лейпцигские годы супружеской жизни Шуманов в их скромной квартирке протекали в атмосфере любви, душевного и творческого содружества. «Их брак оказался благословенным, — отмечает биограф Д. Житомирский. Шестнадцать лет они были соединены светлой, не омрачаемой изменами любовью и музыкой».

1 сентября 1841 года появляется на свет Марихен, появляется, как записывает Роберт, «между молнией и громом, ибо как раз в небе были грозовые тучи».

Уже с осени 1840 года Клара нередко записывает, что её игра отодвигается на второй план, что каждый день без работы за инструментом означает для неё шаг назад. Об этом, естественно, думал и Роберт; так, в 1842 году, после выступления жены в лейпцигском концерте, Шуман замечает: «Она играла, как всегда, хорошо, прекрасно».

Шуман называл свою невесту «героической девушкой». Он мог бы с ещё большим основанием сказать так о своей жене. Заботы о детях (за годы совместной жизни она родила восьмерых!), заботы о Роберте, часто болевшем, мнительном, впадавшем порою в депрессию, — всё это ложилось на плечи Клары. Хотя композиторские доходы Шумана возросли. Чтобы покрыть возраставшие семейные нужды, выручала опять-таки Клара, которая выступала с концертами.

В Лейпциге в семье Шуманов родились две дочери: Мария, впоследствии преподававшая фортепианную игру и жившая с матерью, и Элиза, вышедшая замуж за купца и народившая большое потомство. Дети приносят в дом Шуманов нескончаемую радость. Вечерами Роберт с удовольствием играет с ними и «не может насытиться» этим общением. В письме к Мендельсону он пишет, что дети — это «величайшая милость, какая может быть нам оказана на земле».

Уже в ноябре 1841 года, менее чем через два месяца после рождения Марии, Клара даёт концерты в Веймаре. В феврале следующего года вместе с Робертом она предпринимает поездку в Бремен, Гамбург и далее одна в Копенгаген.

Для Шумана поездки с женой были во многих отношениях тягостны. Они отрывали от любимой работы, кроме того, Роберту очень не нравилось, когда его принимали за рубежом лишь в качестве мужа, сопровождающего известную артистку.

Поездка в Россию в 1844 году была богатой по впечатлениям. Посетив города Прибалтики, Шуманы пробыли затем два весенних месяца в Петербурге и в Москве.

Уже во время путешествия по России Шумана мучили частые недомогания. В Лейпциге летом и осенью 1844 года его состояние заметно ухудшилось. Усиленная работа над «Сценами из „Фауста“» довела это ухудшение до крайней степени. Шуман впервые испытал столь тяжёлый и длительный приступ нервной болезни; его преследовал безотчётный страх, терзали слуховые галлюцинации.

Врач предписал ему полный покой и рекомендовал перемену места жительства. Супруги решили переехать в более спокойный Дрезден, где Роберт мог полностью сосредоточиться на творческой работе.

В Дрездене у Шуманов родилось четверо детей: Юлия, которая потом была замужем за итальянским учёным, графом Витторио Радикати ди Марморито, и умерла от чахотки; Эмиль; Людвиг, скончавшийся в больнице для душевнобольных, где провёл три десятилетия; Фердинанд, будущий банковский служащий.

В последние годы жизни болезнь Шумана становится хронической, давая ему лишь временные передышки. Но когда периоды депрессии кончались, он переживал периоды творческого подъёма.

Обстановка Дрездена всё менее удовлетворяла Шумана. В сентябре 1850 года Роберт вместе с семьёй переселился в Дюссельдорф, где взял на себя обязанности городского дирижёра. Здесь прославленных супругов встретили торжественным концертом.

В Дюссельдорфе появились на свет: Евгения Шуман — представительница семьи, дольше всех жившая (она умерла в 1938 году в возрасте 87 лет), учительница музыки и биограф своего отца, и Феликс, который так же, как и Юлия, болел чахоткой.

10 февраля 1854 года у Шумана начался необычный по резкости приступ болезни. Более всего терзали его слуховые галлюцинации, не дававшие уснуть. Он слышал один непрерывно тянущийся звук, нередко (как он объяснял Кларе) «великолепную музыку, с такими удивительно звучащими инструментами, каких невозможно услышать на земле».

27 февраля Роберт покинул дом и под дождём, без верхней одежды направился к Рейну. Дойдя до середины моста, он бросился в воду. Шумана спас рыбак, но Роберт снова спрыгнул в реку; и снова был вытащен на берег и доставлен домой. 4 марта Шумана отвезли в частную психиатрическую клинику в Энденихе близ Бонна. Здесь Роберт провёл последние месяцы своей жизни.

23 июля 1856 года Клара получила телеграмму из Эндениха, в которой сообщалось о том, что состояние Роберта критическое. Вместе с Брамсом она тут же выехала в клинику, но к мужу её допустили лишь 27-го. Она записала: «Я видела его между семью и восемью часами вечера. Он улыбался мне и с большим усилием обнял меня, так как не мог уже управлять своими движениями; его руки обвили меня — никогда этого не забуду… Мой Роберт, вот как суждено было нам снова увидеться… Он всё время много говорил, как казалось, с [невидимыми] духами… почти ничего нельзя было понять. Только один раз я поняла „моя“, — наверное, хотел сказать „Клара“, так как при этом приветливо смотрел на меня».

Смерть наступила 29 июля 1856 года. Через два дня в Бонне состоялись похороны. Гроб несли Брамс и Йоахим. Из Кёльна приехал Шиллер. Клара пишет: «Я никого не извещала, так как не хотела, чтобы пришло много чужих. Его любимейшие друзья шли впереди, я позади (незаметно), и так было лучше всего, наверно, в его духе! Так с его уходом ушло и всё моё счастье!».

Клара Шуман до конца своей жизни пропагандировала сочинения своего мужа. Она пережила Роберта на сорок лет и скончалась в 1896 году.

Карл Маркс и Женни фон Вестфален

…Элеонора Маркс однажды заметила, что без Женни фон Вестфален её отец никогда бы не мог стать тем, кем он был. С этим трудно не согласиться: жена Карла Маркса была не только первой читательницей и переписчицей его работ, но и первой советчицей.

Женни Маркс, урождённая баронесса фон Вестфален, принадлежала к одной из обедневших аристократических семей города Трира. Её отец, тайный советник Людвиг фон Вестфален, был большим знатоком и ценителем литературы.

Семья Вестфаленов подружилась с семьёй адвоката Генриха Маркса. Для того чтобы иметь возможность заниматься адвокатской деятельностью и дать детям образование, Маркс в 1816 году принял протестантство. Это был человек, воспитанный на французской культуре, на просветительных идеях XVIII века.

На фоне семейной дружбы Марксов и Вестфаленов, обмена визитами, длинных бесед родителей и игр детей зарождается и затем прорывается горячим пламенем любовь ослепительной красавицы, «сошедшей точно с картины Рубенса», Женни и молодого Карла.

Женни фон Вестфален получила хорошее образование. По понятиям среды, она имела всё, чтобы обеспечить себе блестящую будущность: красоту, обаяние, а также аристократическое происхождение. Карл же был гордостью родителей с детских лет, его иначе и не называли как «сын счастья». На него возлагали все надежды.

Женни обладала сильной волей, что проявилось в те годы, когда ей пришлось сделать жизненный выбор. Она пренебрегла богатыми претендентами на её руку ради Карла с его неопределённым будущим, полным опасностей. Достаточно вспомнить, что уже в гимназии Маркс считал самым счастливым «того, кто принёс счастье наибольшему количеству людей».

Они обручились тайно, не спросясь родителей, когда Карлу минуло 18 лет (его избраннице было 22). Это произошло во время летних студенческих каникул после первого года, проведённого им в Боннском университете. Маркс должен был готовиться к профессии юриста, но его больше интересовали философия и история. После первого года весёлой студенческой жизни в Бонне ему предстоял переезд в Берлин (в связи с переводом в Берлинский университет) и новая долгая разлука с любимой Женни.

Отец Маркса писал сыну, томившемуся и тосковавшему по своей любимой, что Женни тоже «имеет в себе нечто гениальное… Ты можешь быть уверенным, что ни один князь в мире не в состоянии её отнять у тебя».

Карл был «опьянён любовью и беден надеждой». И позднее, в письме от 10 ноября 1837 года, он признавался родителям, что для него «открылся новый мир, мир любви, к тому же вначале страстной, безнадёжной любви». Вдохновлённый большой любовью и лишённый возможности переписываться с любимой, он выразил свои чувства в трёх тетрадях стихов под названием «Книга песен» и «Книга любви», которым предпослал посвящение: «Моей дорогой, вечно любимой Женни фон Вестфален».

Женни получила эти тетради стихов и читала их «со слезами любви и боли». По свидетельству Лафарга, она бережно хранила эти стихи и никому их не показывала.

В сентябре 1836 года Карл рассказал отцу о помолвке с Женни. В семье Маркса обручение было вскоре одобрено, хотя отцу не понравилось, что всё произошло без ведома родителей невесты. Тем более что Вестфалены возражали против этого союза. Чтобы не оскорбить чувства семьи Марксов, в качестве причины называлась молодость Карла. Естественно, они хотели видеть в качестве жениха для Женни обеспеченного молодого человека из своей среды, а не студента без определённых видов на будущее.

Свадьбу пришлось отложить. Целых семь лет ждал Карл свою прекрасную Женни!

Лето 1841 года застаёт его в Трире. Карл думает о своём будущем. Женни, которая за это время тоже «прошла сквозь строй гегелевских и фейербаховских категорий», понимает своего бунтаря.

В июне 1843 года состоялась долгожданная свадьба Женни и Карла.

Молодожёны совершили свадебное путешествие по Рейну. «Мы уехали из Крейцнаха через Эбернбург в Пфальц и возвратились через Баден-Баден обратно в Крейцнах, где и оставались до конца сентября», — вспоминает Женни.

В октябре 1843 года Женни и Маркс отчаливают от «родных берегов», покидают Германию, где для них не нашлось уголка, и уезжают в добровольное изгнание в Париж. Вскоре изгнание превратилось в вынужденное и почти пожизненное, если не считать того короткого периода, когда революция 1848 года открыла им врата Германии.

В начале мая 1844 года у Марксов родилась дочь Женни.

Вскоре Маркс получает приказ о высылке и переезжает в Брюссель. Вслед за ним тронулась в путь и Женни с крошечной дочуркой. Для этого ей пришлось продать мебель и даже часть белья. В Брюсселе они проживут около трёх лет.

Через некоторое время к Марксам приехала Елена Демут. Девятилетней девочкой она попала в дом баронессы фон Вестфален — матери Женни, которая затем передала её дочери «как самое лучшее из всего, что могла ей дать». Елена ведала хозяйством, готовила, шила, стирала.

В Брюсселе у Марксов родилось двое детей: 26 сентября 1845 года — вторая дочь Лаура, а в феврале 1847 года — сын Эдгар. Невзирая на свой багаж с тремя «червячками» — так шутливо говорила Женни о своих малышах, — эта удивительная женщина ухитряется помогать Карлу в его работе.

В 1849 году Марксы надолго обосновались в Лондоне. Для Женни это было действительным изгнанием, со всеми его ужасами. После пребывания в меблированных комнатах они оказались в двух крошечных комнатушках в Челси. 5 ноября 1849 года родился мальчик Генрих Гвидо, или Фоксик, как его прозвали в честь заговорщика Гая Фокса.

По поводу многочисленности своей семьи Маркс писал с присущей ему иронией Фридриху Энгельсу: «Обратно пропорциональное отношение плодородия почвы к человеческой плодовитости должно было глубоко смущать такого многодетного отца семейства, как я. Тем более что мой брак более продуктивен, чем моё ремесло».

С 1850 по 1856 год Марксы живут в квартире на Дин-стрит, в плохом и бедном районе. Здесь 19 ноября 1850 года умирает Гвидо. Спустя много лет Женни писала: «Моя скорбь была так велика! Это был первый ребёнок, которого я потеряла. Увы, я тогда не подозревала, что мне предстоят ещё такие страдания…»

28 марта 1851 года у Женни родилась дочь Франциска, которая прожила чуть более года.

Марксам приходилось экономить буквально на всём.

Помощь Энгельса, литературные заработки несколько облегчили по сравнению с первыми страшными годами материальное положение Марксов. Но денег требовалось всё больше и больше, что объяснялось прежде всего увеличением семьи и необходимостью дать образование подросшим детям, отчасти ростом дороговизны в Лондоне. Однако нередко бывало, что дети пропускали школу из-за отсутствия зимней одежды и возможности внести плату за учёбу. Иногда Маркс не мог пойти в Британский музей, потому что последний сюртук был в ломбарде.

В 1855 году Марксы потеряли сына Эдгара, и эта смерть особенно сильно потрясла Женни. Эдгар, как самый младший, естественно, был любимцем и баловнем всей семьи.

Брак Женни и Карла был одним из тех редких союзов, которые выдерживают все испытания. Это был союз двух людей, удачно дополнявших друг друга. Маркс в течение всей жизни питал к своей жене не только любовь, но и влюблённость. Вот отрывок из письма, которое Маркс писал жене в Германию в 1856 году: «Моя любимая! Снова пишу тебе, потому что нахожусь в одиночестве и потому, что мне тяжело мысленно постоянно беседовать с тобой, в то время как ты ничего не знаешь об этом, не слышишь и не можешь мне ответить. Как ни плох твой портрет, он прекрасно служит мне. […] Бесспорно, на свете много женщин, и некоторые из них прекрасны. Но где мне найти ещё лицо, каждая черта, даже каждая морщинка которого пробуждали бы во мне самые сильные и прекрасные воспоминания моей жизни?»

Письма Женни к мужу также говорят о том, что и она до самой старости сохранила к нему не меньшую любовь и свежесть чувства.

После смерти матери в 1856 году, а также родственницы, жившей в Шотландии, Женни получила небольшое наследство, позволившее Марксам переехать из нездоровой части города и снять коттедж в более возвышенной части Лондона.

Самой большой радостью в жизни Женни и Маркса были дети. Им удалось создать дружную и весёлую семью. Дочери — Женни, Лаура и Элеонора — были не только большой гордостью родителей, но друзьями и любимицами всех эмигрантов, гостивших в доме Марксов. Наряду со школой, девочек обучали дома языкам, рисованию, пению, музыке. Для Карла общество детей, по словам Либкнехта, было потребностью, с детьми он отдыхал и освежался.

6 июля 1857 года у Женни родился седьмой ребёнок, девочка Марианна, но лишь для того, чтобы один раз вздохнуть. Она умерла тотчас же после появления на свет. Затем последовал фогтовский процесс и страшное заболевание Женни оспой, болезнь самого Маркса и домашних…

Снова наступили трудные дни. «…Постоянные денежные затруднения, мелочные заботы и подсчёты. Несмотря на все ограничения, нам никак не удавалось свести концы с концами, и поэтому с каждым днём и каждым годом бремя долгов всё возрастало…», — вспоминала Женни.

В 1861 году Маркс поехал на континент, с одной стороны, по семейным делам в Голландию, с другой — по политическим делам в Германию. Это была первая более или менее длительная его отлучка. Все домашние с нетерпением ждали возвращения Маркса.

Наступили 1870-е — последний период жизни Маркса и Женни. Их друг Энгельс смог наконец обеспечить Карлу безбедное существование для завершения теоретических работ. Маркс получил возможность ездить на курорты, лечиться, наконец, и семья его могла немного отдохнуть и зажить по-человечески.

Но уже в 1876 году Карл Маркс писал Энгельсу, что его жена тяжело больна. Позже было установлено, что у Женни рак и ей предстоит медленная мучительная смерть.

В конце июня 1881 года Маркс вывез больную Женни к морю, на курорт Истборн, где они прожили месяц. Затем, следуя горячему желанию Женни повидать внуков, супруги едут во Францию.

Заметно уставшая Женни вернулась в Лондон 19 августа. Вскоре серьёзно заболел Карл. Дочь Элеонора так описывала этот период в письме к Либкнехту:

«Осенью 1881 года, когда наша дорогая мамочка была уже настолько больна, что лишь изредка вставала с постели, Мавр [так звали Маркса домашние] схватил тяжёлое воспаление лёгких… Это было ужасное время. В первой большой комнате лежала наша мамочка, в маленькой комнате, рядом, помещался Мавр. Два эти человека, так привыкшие друг к другу, так тесно сросшиеся один с другим, не могли быть вместе в одной комнате…

Мавр ещё раз одолел болезнь. Никогда не забуду я то утро, когда он почувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы пройти в комнату мамочки. Вместе они снова помолодели, — это были любящая девушка и влюблённый юноша…».

2 декабря Женни не стало. Маркс ненамного пережил свою подругу. После её смерти он очень тяжело заболел. Врачи послали его в Алжир. Маркс писал Энгельсу: «…ты знаешь, что мне более чем кому-либо чужд демонстративный пафос; однако было бы ложью не признаться, что мои мысли большей частью поглощены воспоминаниями о моей жене, которая неотделима от всего того, что было самого светлого в моей жизни». Энгельс был прав, сказав после смерти Женни: «Мавр тоже умер».

Со времени смерти жены Карл всегда носил с собой её фотографию, сделанную на стекле. «Мы нашли её, — говорит Элеонора, — в кармане его пиджака после его смерти».

Карл Маркс скончался 14 марта 1883 года.

Трагично сложилась судьба его дочерей. Мужем старшей, Женни, стал Шарль Лонге, бывший член совета Коммуны и редактор её официальной газеты. 38-летняя Женни Лонге умерла в январе 1883 года, оставив пятерых детей.

Лаура вышла замуж за Поля Лафарга. 26 ноября 1911 года они покончили с собой, потому что пришла старость и ушли силы, необходимые для политической борьбы. Лафарг впрыснул цианистый калий сначала Лауре (по уговору), а затем себе.

Младшая дочь Марксов, Элеонора, посвятила свою жизнь революционной борьбе. Она покончила с собой в возрасте 43 лет в расцвете сил и творческих способностей…

Отто Бисмарк и Иоганна Путткамер

Отто Эдуард Леопольд фон Шёнхаузен Бисмарк родился 1 апреля 1815 года в замке Шёнхаузен в маркграфстве Бранденбургском. Он был четвёртым ребёнком помещика Фердинанда фон Бисмарка, ротмистра в отставке, и его жены Вильгельмины, дочери публициста, профессора Менкена.

Детство мальчик провёл в родовом поместье Книпхоф под Наугардом, в Померании. В шесть лет его отдали в частную школу Пламана. Мать Бисмарка сразу определила ему карьеру дипломата, поэтому особое внимание уделялось изучению иностранных языков.

В 1832 году Бисмарк приступил к изучению права в Гёттингенском университете. Двадцать семь дуэлей, шрам на щеке, умение пить, не теряя памяти, — таковы его приобретения за время обучения в университете.

Переход в Берлинский университет ничего не изменил в его жизни. Он всё-таки выдержал первый государственный экзамен на звание юриста и стал референтом окружного управления в Ахене. Но рутинная работа оказалась ему не по нраву. Бисмарк часто нарушал служебную дисциплину. Ахенские власти рекомендовали ему продолжить службу в Потсдаме.

Но и там он долго не задержался. За Потсдамом был Грайфсвальд. Бисмарк слушал лекции в сельскохозяйственном институте в Эльдене. Сменив несколько мест, весной 1839 года он занялся обустройством поместья Книпхоф. Смерть отца, последовавшая в 1845 году, заставила его задуматься о своей судьбе. Отто переехал в Шёнхаузен, где устроился инспектором плотины, а также стал депутатом ландтага провинции Саксония.

В доме своих друзей Бланкенбургов он познакомился с чудесной девушкой Иоганной фон Путткамер. Хозяин дал ей такую рекомендацию: «Она чрезвычайно умна, очень музыкальна, мила, и у неё глубокое, благочестивое сердце… Если тебе она не нужна, я возьму её себе — второй женой».

Во время путешествия по Гарцу Отто и Иоганна быстро сближаются, и «один как будто бы бесконечно удивляется, открывая для себя другого». По возвращении он начинает читать Библию, с почтением говорит о Боге и в одном из писем Бланкенбургам сообщает относительно Иоганны, что она ему нравится, но он ещё не вполне решился.

Через несколько недель он вновь встречается с Иоганной в доме Бланкенбурга. На этот раз Отто объясняется с девушкой.

В декабре 1846 года он обращается к её отцу Генриху фон Путткамеру с «письмом-предложением».

В письме брату Бисмарк представляет невесту как «женщину редкой души и редкого благородства убеждений». Брак с Иоганной станет для Бисмарка основой существования в самом широком смысле слова, незыблемой опорой в любой критический момент до самой смерти жены.

Благочестивый отец слышал о Бисмарке «много дурного и мало хорошего» и медлит с ответом. Нетерпеливый жених неожиданно приезжает в Рейнфельд. «Бог знает, какое направление приняли бы переговоры, если бы я, едва завидев свою невесту, не заключил её в объятия и тем не перевёл переговоры, к изумлению родителей, в другую стадию. В течение пяти минут всё было решено».

Бисмарк — сама любезность. Он покоряет обитателей дома. Отто пьёт с хозяином шампанское, танцует вальс с невестой, и даже её властная мать вынуждена признать «этого бородатого еретика» (Бисмарк тогда носил бороду).

Во время разлуки Отто пишет Иоганне ободряющие письма. Он часто цитирует Библию. Отношение к браку у него лютеранское, Бисмарк убеждён: муж и жена — одна душа и одна плоть, они должны вместе страдать и ничего не скрывать друг от друга.

С февраля 1847 года Бисмарк представлял остэльбское рыцарство в Объединённом ландтаге, причём назначение исходило непосредственно от короля Фридриха Вильгельма IV. В мае Бисмарк получает место в Соединённом ландтаге в Берлине.

Письма к невесте, по-прежнему сердечные, всё больше приобретают характер донесений, и когда она заболевает, он хоть и молится за неё, но остаётся «на своём посту», обещает тоскующей Иоганне, что приедет на Троицу.

Но и на Троицу не приезжает, а только пишет: «Я не хочу, да мне и не нужно объяснять, почему я должен так поступить, когда здесь решаются судьбы нашей страны и дело подчас зависит от одного голоса… Вы, женщины, удивительны, и всегда такими останетесь, с вами лучше общаться устно, а не письменно».

Но откладывать свадьбу нельзя, замечает Бисмарк. Иоганна может преспокойно хворать, уже став замужней, иначе он будет чувствовать себя в Рейнфельде бездельником. Он уже заявляет, что политика лишает его сна и аппетита, что у него «разливается желчь от лживой, клеветнической нечестности оппозиции», но в то же время он скучает по лесу и по Иоганне.

Свадьба состоялась 28 июля 1847 года. Подруга подарила невесте платочек и вышила на нём белую розу. Молодой супруг прожёг эту вышитую розу сигарой. Этим жестом он хотел заявить, что пришёл конец Жан Полю и мистике девических лет.

Молодожёны совершают длительное свадебное путешествие. Бисмарк пишет брату: «Так что всё путешествие обошлось нам обоим приблизительно в 750 талеров, значит, за 57 дней приблизительно — 13 талеров в день… Хуже то, что в моё отсутствие я потерял из-за сибирской язвы шесть коров и одного быка, и все лучшие экземпляры».

Получив место в парламенте, Бисмарк с головой уходит в политику. Любимая жена, имение отодвигаются на второй план. Он честолюбив и жаждет действовать.

В Берлине Бисмарк с большим неудовольствием ведёт жизнь холостяка. Если он подыскивает квартиру на несколько зимних месяцев, то высылает жене точные чертежи всех комнат, пишет, где должен стоять его диван, где детская кроватка, где обозначенный пунктиром тенник, и что это обойдётся в треть его парламентского содержания.

Их брак отмечен сердечностью и спокойствием. Когда Иоганна родила дочь, он был «рад, что первенец — девочка, но будь это даже кошка, я бы всё равно на коленях благодарил Бога за то, что Иоганна разрешилась от бремени».

На третий год его семейной жизни на свет появляется Герберт, старший сын, и всё семейство собирается путешествовать. Бисмарк изливает своё неудовольствие в юмористическом послании к сестре.

Теперь он постоянно экономит, не позволяя себе никаких увлечений, кроме вина. Приезжая домой, он кажется себе школьником на каникулах. «Я веду бесконечно ленивую жизнь. Курю, читаю, гуляю, играю в отца семейства, о политике узнаю только из газет… Это идиллическое одиночество мне весьма полезно; я лежу на траве, читаю стихи, слушаю музыку и жду, пока созреют вишни».

Когда жена и дети больны или под угрозой болезни, он сразу теряет самообладание, всю свою веру вкладывает в молитву о том, чтобы все у него были здоровы и никто бы не умер.

Но даже если близкие бодры и веселы, страхи за них доводят его до истерического состояния, и если в течение нескольких дней нет письма, он тревожится так, «что ни на что не способен, как только сидеть перед камином, глядеть на угасающее пламя и воображать себе тысячи вариантов болезни, смерти, почтовых безобразий…»

В 36 лет Бисмарк становится посланником короля. Новое назначение отнимает у него много нервов и сил. Он недоволен всем, что происходит в Пруссии, но не может ничего изменить.

Иоганна любит покой в той же мере, как он — борьбу, ей недостаёт всего, чего у него в избытке: честолюбия, кругозора, здоровья; она часто хворает, у неё ухудшается зрение, ей прописывают ванны.

Всё, к чему он стремится и чего достигает, Иоганне не по душе.

Отто Бисмарк любит делать Иоганне подарки. Причём, как истинный знаток женщин, заботится о деталях — о том, что кашемировая шаль, которую он просит своего парижского коллегу приобрести, должна быть ослепительно белого цвета; чтобы позолоченный веер посильнее щёлкал, хотя сам он этого звука терпеть не может.

Но жизнь с политиком тяжела. В период конституционного конфликта страх перед покушениями лишает Иоганну покоя, Бисмарк часто описывает её во власти бессонницы, с сердцебиением из-за расстроенных нервов, павшей духом; он отправляет её на курорты, опасаясь при этом за неё и за себя; в сорок лет она уже подписывает свои письма к детям «ваша старая мама».

Когда дети подрастают и болеют не так часто, она целиком посвящает себя мужу. Иоганна отказывается от всего — от желаний, увлечений, даже от собственного мнения. Однажды во время увеселительной поездки в обществе Кайзерлинга Отто спрашивает её, хочет ли она ехать дальше или предпочитает вернуться, она ответила: «Поступай, как тебе угодно, иной воли, чем твоя, у меня нет».

С 1871 года Бисмарк — рейхсканцлер Германской империи. Его жёсткая политика многим не нравится. В «железного канцлера» стреляют. Бисмарк чудом остаётся жив. Покушение долго занимало его мысли, пожалуй, то был единственный момент во всей его карьере, когда он всерьёз взвешивал мысль об отставке: «Пусть эти ребята стреляют теперь в другого канцлера! Первого апреля мне исполнится шестьдесят, и тогда я вернусь к жизни сельского дворянина!»

Иоганна готова защищать мужа. С годами она становится всё более нетерпимой к его врагам.

Бисмарку приходится слегка поучать жену. Перед отъездом на благотворительный базар он говорит ей в присутствии постороннего: «Вы не должны там оставаться дольше короля. Вам не подобает долго находиться в этой сутолоке». Зато за столом, при почётных иностранных гостях она завязывает ему галстук.

Известен следующий анекдот из семейной жизни Бисмарка. Однажды железного канцлера посетил какой-то посол. Проговорив долгое время, посол заметил, что Бисмарка, наверное, тревожат многие и подолгу, и тут же полюбопытствовал, как он освобождается от назойливых или неприятных визитёров.

— Очень просто, — ответил Бисмарк. — Как только жене покажется, что тот или другой гость меня задерживает слишком долго, она посылает за мной человека, и наша беседа кончается.

Не успел Бисмарк окончить своё объяснение, как в комнату вошёл лакей и доложил, что княгиня просит к себе Бисмарка на несколько минут. Посол покраснел и тотчас удалился.

Муж по-прежнему нежен с ней, и если проводит долгие летние недели без Иоганны, то пишет ей (после сорока лет брака!): «Любимая…», «Шлю тебе этот любовный привет» или сообщает друзьям из Фридрихсру: «Без лошадей и без жены я здесь долго не выдержу. Завтра мы возвращаемся».

В Берлине ей теперь нравится больше, чем раньше, и её подруга свидетельствует, что перед длительным пребыванием в Варцине «княгиня испытывала ужас, так как абсолютное одиночество действовало ей на нервы».

Дети проявляют вполне бисмарковский эгоизм. Дочь, которую один из друзей дома назвал «скорее странной, чем приятной», с годами становится всё более нескладной.

Что касается сыновей, то оба помогали Бисмарку. Младший, Вилли, был одарён, но ленив. Он заключил брак с кузиной. Старшему, Герберту, не позволяли жениться по любви. Оба изрядные кутилы и умерли рано, когда им было немного за пятьдесят.

В марте 1890 года Отто Бисмарк уволен в отставку.

В первые месяцы отставник пытался, после сорока лет государственной службы, вернуться к роли сельского дворянина. Однако заниматься делами своих больших имений ему почему-то расхотелось.

Он обеспокоен состоянием здоровья жены. У Иоганны часто бывают приступы удушья. Лечиться на курортах она больше не хочет, не решаясь расстаться с мужем. Бисмарка охватывает желание умереть с нею вместе. Она была тихим ангелом, усмирившим и успокоившим бури, которые клокотали в душе железного человека в годы расцвета молодости и сил.

Он перевозит Иоганну в Варцин и пишет сестре: «…сегодня мы получили от бедняги Вилли огорчительное известие о новом приступе подагры… Раньше я всегда бывал радостно возбуждён, когда мог поехать в Варцин, нынче без Иоганны я бы навряд ли на это решился…»

27 ноября 1894 года жена его угасает в возрасте 70 лет. Бисмарк, склонившись над ней, плачет, как ребёнок. В тот же вечер он сравнивает конец своей власти с концом супружества: «Это более значительный итог по сравнению с 1890 годом, и он глубже вторгается в ход моей жизни… Будь я сейчас ещё на службе, я бы с головой ушёл в работу. Теперь мне отказано в утешении».

«Всё, что у меня оставалось, была Иоганна, — пишет Бисмарк сестре, — общение с ней, ежедневная забота о её самочувствии, стремление делом выразить мою благодарность, с какой я оглядываюсь на минувшие сорок восемь лет. А сегодня всё пусто и одиноко…»

Великий канцлер умер 30 июля 1898 года. Его смерть была, по выражению его сына Гербе, «тихой и мирной». Император Вильгельм II назвал покойного «мастером искусства управлять государством» и торжественно пообещал «то, что Он, великий канцлер, создал при императоре Вильгельме Великом, хранить и приумножать, а если понадобится, защищать любой ценой».

Джузеппе Верди и Джузеппина Стреппони

1839 год. Джузеппе Верди необходим дебют, он просто обязан заявить о себе во весь голос. Ему двадцать шесть лет, маэстро женат, но у него нет денег на собственный дом.

Джузеппе пытается заручиться рекомендациями. Он знакомится с певицей из «Ла Скала». Её зовут Джузеппина Стреппони, говорят, что она любовница Мерелли, знаменитого импресарио. Верди проигрывает ей на фортепиано свою оперу «Оберто», и певица находит, что она весьма интересна.

В июне 1840 года умирает жена маэстро Маргарита Барецци, а в сентябре проваливается его опера «Король на час» в «Ла Скала». Верди переживает тяжёлый кризис, пытается найти утешение в работе.

В канун рождества он показывает Стреппони оперу «Набукко» и проигрывает партию Абигайль, которую написал, думая о ней и её голосе. Сопрано в восторге, она обещает самую горячую поддержку, обещает уговорить импресарио Мерелли, который пока полон сомнений…

Верди избегал сложных любовных отношений. И всё же он не может не чувствовать, что всё больше нуждается в обществе Джузеппины. Если певица находится в гастрольной поездке в Бергамо, Верди не упускает возможности съездить к ней. Если же она в Милане, он напоминает о себе записочкой или букетом цветов.

Джузеппина обладает не только привлекательной внешностью. Она умная и мягкая женщина, с чувством юмора, прекрасно образованная, великолепно говорит по-французски, много читает. Жизнь не баловала её. У Стреппони двое детей, которых не признал отец, известный тенор. Несмотря на молодость, её карьера певицы из-за болезни лёгких идёт к закату. Она, видимо, влюблена в Верди. Одержимость этого человека покоряет Джузеппину. И его гений тоже.

Когда 21 марта 1844 года Джузеппе возвращается в Милан, Стреппони в письмах к общим миланским друзьям справляется о маэстро, интересуется его планами и приёмом его опер.

Зима 1848 года. Стреппони уже два года живёт в Париже, даёт уроки пения и изредка выступает с концертами, в которых исполняет романсы, в основном из опер Верди. Ей недавно исполнилось тридцать, голоса у неё почти нет. Именно в Париже маэстро наконец решает, что должен связать свою жизнь с Джузеппиной.

Они снимают небольшую виллу в Пасси, парижском пригороде. Стреппони видит в своём возлюбленном яркую личность — художника и человека, — сложную, неуживчивую, полную противоречий, упрямую. Она знает также, каких низостей и глупостей можно ожидать от него. Знает, насколько он эгоистичен, упрям. Но ей важно, что он с нею, что жизнь её проходит вместе с ним.

Возлюбленная создаёт домашний очаг, в котором Верди чувствует себя деспотичным хозяином. С Джузеппиной маэстро мог быть самим собой, она стала для него совершенно необходимой. Но о браке речи не идёт. После потери жены слово «семья» внушает Верди страх.

Они живут очень уединённо. Маэстро не любит бывать в светских салонах. Из Парижа Верди поддерживает тесные связи с итальянскими импресарио, либреттистами и издателями, а также руководит работами по благоустройству поместья Сант-Агаты в окрестностях итальянского города Буссето. Он пишет множество писем, неустанно ищет новые темы, новые характеры, новые сюжеты для своих произведений.

Дом в Пасси красив, обставлен со вкусом, в прекрасном саду множество цветущих роз и азалий. Джузеппина поддерживает идеальный порядок, давая точные указания садовнику. Другая её забота — усовершенствовать французский язык Верди, которого она называет то Волшебником, то Медведем.

В конце июля 1849 года Верди и Стреппони прощаются с Парижем, домом в Пасси и направляются в Италию. Верди едет прямо в Буссето и располагается в собственном палаццо Дордони. Это его родные места.

Джузеппина прекрасно понимает, что ждёт её в Буссето. Враждебность крестьян Верди в глубине души беспокоит её. Но она не делает из этого трагедии. С приездом Джузеппины дверь особняка Дордони будет открываться крайне редко. Верди всеми силами стремится избежать пересудов, сплетен. Вместе с Джузеппиной он ведёт крайне замкнутую жизнь. Маэстро работает над «Луизой Миллер», которую начал писать ещё в Париже.

Написав немало страниц, он зовёт Джузеппину, садится за фортепиано и играет ей музыку, которую сочинил. Он прислушивается к её советам, потому что знает, что у его подруги тонкий слух и врождённое чутьё. Они не тратят на обсуждение лишних слов, говорят только по существу. В «Луизе Миллер» появляется какая-то особая, тонкая выразительность, неожиданная для композитора, который до сих пор писал броско, довольствуясь блестящей мишурой…

Когда Стреппони по воскресеньям появляется в церкви, дамы Буссето сторонятся её, демонстративно опуская глаза, чтобы не смотреть в лицо содержанке. И в тех редких случаях, когда Джузеппина одна проходит по площади Буссето, никто не здоровается с ней.

Верди раздражён всей этой провинциальной вознёй. В начале 1850 года он вместе с Джузеппиной уединяется в поместье Сант-Агата, где возводит между собой и остальным миром высокую каменную ограду, защищённую к тому же деревьями.

Кипучая композиторская деятельность вынуждала Верди разъезжать по Европе, но Сант-Агата будет его любимой резиденцией до конца жизни. Лишь зимние месяцы супруги предпочитали проводить либо в Милане, либо в Генуе.

Верди и Стреппони часто бывали в Париже. Однажды они попали на спектакль по пьесе Дюма «Дама с камелиями». Увиденное потрясло обоих. И маэстро решает написать «Травиату». Эта опера будет совершенной песней любви — огромной, побеждающей унижения, измену и саму смерть.

В 1859 году Верди решает наконец заключить с ней брак. Он опасается, что в случае смерти его собственность перейдёт к родственникам, а не к верной подруге. Джузеппина же хотела, чтобы брак узаконил их чувства. Важное событие должно было произойти в местечке Коллонж-су-Салев, в Верхней Савойе, в конце апреля. Но 23 апреля Австрия предъявляет ультиматум Пьемонту и через несколько дней объявляет войну. Свадьбу приходится отложить. Стреппони пишет Чезарино Де Санктису: «…Мы здоровы, страха не испытываем, но обеспокоены серьёзными событиями, которые происходят тут…»

В августе 1859 года муниципалитет Буссето выбирает Верди своим представителем на ассамблею пармских провинций, которая должна провести плебисцит по вопросу присоединения Пармского герцогства к Пьемонту. В конце месяца Стреппони и Верди тайно отправляются в Коллонж-су-Салев, и 29 августа проходит их бракосочетание, причём в качестве свидетелей присутствуют звонарь и кучер. Никакого празднества, никакого свадебного путешествия.

Через несколько счастливых лет Джузеппе Верди вдруг почувствовал, что навсегда уходит какая-то часть жизни, и он недоволен тем, что его ждёт впереди. Маэстро страдает от возникшего ощущения, что больше не влюблён в свою жену.

В последние месяцы 1867 года Джузеппе обретает некоторое душевное спокойствие. Вместе с Пеппиной, знаменитым дирижёром Мариани и его подругой, богемской певицей Терезой Штольц он снова в Париже. Друзья проводят две очень памятные для них недели — бывают всюду, где только можно послушать хорошую музыку, ходят в театры, музеи, церкви, много гуляют по городу. Всем сразу же становится ясно, что именно Штольц, певица из Богемии с «белоснежной грудью», покорила Верди: Тереза намного моложе его. Он очарован её сильной личностью, её характером — она, похоже, нисколько не боится ни вспышек гнева Медведя, ни перепадов его настроения.

Джузеппина страдает безгранично. Оплакивает в душе то счастливое время, когда Верди не любил других женщин и принадлежал только ей. Теперь он совсем отдалился от неё, держится ещё более властно и совершенно отчуждённо.

Супруги переживают тяжёлый кризис. Джузеппина занимает позицию отвергнутой, забытой женщины, но продолжает окружать Верди вниманием, заботой и любовью.

Джузеппина страдает от ревности и говорит, что не хочет, чтобы с нею обращались как с надоевшей мебелью. А Верди? В глубине души он признаёт справедливость доводов жены. Но весьма далёк от мысли расстаться со Штольц. Эта женщина, исполненная жизненной энергии, необходима ему. Верди возвращается в Геную, где живёт Пеппина. О чём говорят они — неизвестно. Однако Джузеппе, видимо, не очень удручён, поскольку находит время написать подробнейшее письмо Рикорди по поводу постановки «Силы судьбы».

В новой редакции опера «Сила судьбы» идёт на сцене «Ла Скала» 27 февраля 1869 года. Субботний вечер, дождь. Театр переполнен. Спектакль имеет успех. Исполнителей вызывают бесконечно — Штольц, Тиберини, Венса, дирижёра маэстро Туриани. Вместе с Верди на премьере присутствует Джузеппина. Она молча сидит весь вечер в глубине ложи, стараясь, чтобы её не узнали.

Стреппони ещё не знала, что так будет продолжаться несколько долгих лет… Это Терезе маэстро подарит партию Лиды, пригласит на первое исполнение «Реквиема», будет трепетно ждать её из гастрольных поездок, не особенно заботясь о чувствах жены. Настанут даже такие дни, когда Штольц будет чувствовать себя в их доме хозяйкой больше, чем Джузеппина.

Наконец горькие годы позади. Штольц — в Милане, а Верди — рядом с верной Пеппиной. Прекрасные аккорды сообщают о благополучном рождении мелодий новой оперы — о ревнивом и доверчивом мавре. Они вновь остались вдвоём. Теперь маэстро замечает, как была полезна ему Пеппина, какого драгоценного и незаменимого спутника нашёл он в ней…

Начало 1897 года проходит спокойно. Всё нормально, без каких-либо изменений. То нездоровится ему, то болеет Пеппина. У него очень плохое настроение, он чувствует себя совсем слабым и усталым: «Зрение ослабело, не вижу, как прежде. И слышу плохо. И ноги перестали держать. Поэтому не читаю, не играю, не пишу и скучаю. Увы! Так и должно быть!»

Здоровье жены беспокоит его всё больше. Осенью ей становится совсем плохо. Верди подбадривает её, ухаживает за ней. Пеппина растрогана, видя, что её Медведь так ласков с нею.

14 ноября 1897 года наступает кризис. Пеппина при смерти, жить ей осталось считанные часы. Она дышит всё тяжелее, то и дело обращает взгляд к Верди и видит, как он убит, измучен, растерян и беспомощен. В четыре часа дня Джузеппина Стреппони вздыхает последний раз, голова её падает на подушку, и она тихо умирает. Верди окаменел от горя, а потом заплакал, громко, навзрыд, содрогаясь.

Теперь за ним ухаживает Мария Верди-Каррара, приёмная дочь, которую маэстро и Джузеппина взяли на воспитание тридцать лет назад.

Великий композитор умер 27 января 1901 года.

Лев Толстой и Софья Берс

«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему» — так начинает свой знаменитый роман «Анна Каренина» Лев Николаевич Толстой.

Писатель родился в 1828 году в Ясной Поляне Тульской губернии. Богатый и знатный род Толстых, к которому он принадлежал, уже во времена Петра Великого занимал видное положение. Лёве не было и трёх лет, когда умерла его мать. А в июне 1837 года скоропостижно скончался и отец — отставной подполковник Николай Ильич Толстой. Лёва воспитывался сестрой отца П. И. Юшковой. В дальнейшем были — учёба в Казанском университете, воинские подвиги в Севастопольской кампании, попытки стать светским львом, кутежи, цыгане, карты и мучительные размышления о своём предназначении, которые доверялись пока только личному дневнику.

В 1856 году Лев Толстой вышел в отставку. Молодой писатель скоро становится литературной знаменитостью. Не меньших успехов он добивается на любовном фронте, завоёвывая сердца светских красавиц, милых мещаночек, пышнотелых крестьянок…

Наконец 34-летний граф Толстой решает жениться. Его избранница — Софья Берс, дочь доктора Андрея Евстафиевича. 23 августа 1862 года писатель отмечает в своём дневнике: «Ночевал у Берсов. Ребёнок! Похоже! А путаница большая. О, коли бы выбраться на ясное и честное кресло!.. Я боюсь себя; что, ежели и это желание любви, а не любовь? я стараюсь глядеть только на её слабые стороны и всё-таки оно. Ребёнок! Похоже!»

Софья Берс родилась 22 августа 1844 года. Её мать, Любовь Александровна Иславина, была внебрачной дочерью княгини Козловской и помещика Александра Ислентьева. Она носила по незаконнорождённости вымышленную фамилию и была приписана к купеческому сословию. Любовь Александровна с детства дружила с Толстыми — Марией Николаевной и её братом Львом Николаевичем. Ещё до поездки на Кавказ Толстой часто бывал в гостях у славного семейства Берсов. Он любил возиться с Любочкиными дочками — Лизой, Соней и Танечкой. Сонечка помнила, как они все пели хором под аккомпанемент Льва Николаевича, как ставили вместе оперу. Но потом граф уехал на Кавказ.

Софья Берс получила хорошее воспитание и в семнадцать лет с успехом выдержала экзамен на звание домашней учительницы в Московском университете. Она знала историю русской литературы, писала прозу и стихи, интересовалась философией, увлекалась музыкой. «Я должен сказать, что при всём сходстве её с сотнями женщин, в особенности с женщинами аристократических кругов с их хорошими и дурными качествами, она во многих отношениях была крупным, выдающимся человеком…»

Однажды она позволила Толстому прочесть написанную ею повесть о любви, в которой фигурировали два героя — молодой «обольстительный Смирнов» и средних лет, непривлекательной наружности Дублицкий. Мнительный Толстой решил, что Дублицкий списан с него, и невыносимо страдал. Чувства всё разгорались: «Я влюблён, как не верил, чтобы можно любить… Она прелестна во всех отношениях, а я — отвратительный Дублицкий… Теперь уже я не могу остановиться. Дублицкий — пускай, но я прекрасен любовью…»

Соня любила рукодельничать, охотно помогала по хозяйству.

Толстой 16 сентября делает предложение Софье: «Я бы помер со смеху, если б месяц тому назад мне сказали, что можно мучаться, как я мучаюсь, и счастливо мучаюсь это время. Скажите, как честный человек, хотите ли вы быть моей женой? Только ежели от всей души, смело вы можете сказать: да, а то лучше скажите: нет, ежели в вас есть тень сомнения в себе. Ради Бога, спросите себя хорошо». Софья Берс согласна.

Лев Николаевич считал, что секретов от невесты у него быть не должно, поэтому ещё до свадьбы показал Соне свои дневники. В них было всё: карточные долги, пьяные гулянки, цыганка, с которой намеревался жить вместе, девки, к которым ездил с друзьями, яснополянская крестьянка Аксинья, с которой проводил летние ночи, и, наконец, барышня Валерия Арсеньева, на которой три года назад чуть было не женился.

Сразу после свадьбы молодые уехали в Ясную Поляну. Конечно, юной Софье Толстой не мог не льстить графский титул. Она ещё долго будет обращаться к мужу на «вы». Не следует забывать, что граф был всего на два года моложе собственной тёщи, они вместе играли в детстве.

Первая брачная ночь заставила Соню забеспокоиться: «У него играет большую роль физическая сторона любви. Это ужасно — у меня никакой, напротив». Толстой, конечно, тоже почувствовал что-то неладное: «Ночь, тяжёлый сон. Не она». Так что первые ссоры произошли уже во время медового месяца. Примирение было быстрым и страстным.

«Люблю его ужасно — и это чувство только мной и владеет, всю меня обхватило… — радуется Софья Андреевна. — Всё больше его узнаю, и всё он мне милее. С каждым днём думаю, что так я ещё его никогда не любила. И всё больше. Ничего, кроме его и его интересов, для меня не существует».

В свою очередь Толстой записывает в дневнике: «Неимоверное счастье. Не может быть, чтобы это кончилось жизнью… Я люблю её ещё больше. Она прелесть».

Боясь спугнуть своё счастье, они, стоя рядом на коленях, молили Бога продлить их блаженство.

Приятель графа И. П. Борисов в 1862 году пророчески замечает: «Она — прелесть хороша собою вся. Здраво умна, проста и нехитроумна — в ней должно быть и много характера, т. е. воля её у неё в команде. Он в неё влюблён до Сириусов».

В Ясной Поляне Софья сразу взялась за хозяйство. Граф же начал «Войну и мир», и его жене приходилось каждый вечер переписывать начисто то, что он сочинил утром. Как пишет один из современников, «по семи раз она переписывала без конца им переделываемые, дополняемые и исправляемые произведения…».

С появлением детей в семье началась другая жизнь. Первый ребёнок рождался в муках. Толстой находился рядом — вытирал жене лоб, целовал руки. Недоношенного, слабенького мальчика назвали Сергеем. «Сергулевич», — шутил Лев Николаевич. Вслед за Сергеем родилась Татьяна, потом появились на свет Илья, Лев, Мария, Андрей, Михаил, Александра, Иван. Ещё четверо умерли в младенчестве.

Софья Андреевна ведёт хозяйство безупречно; всех обшивает, сама издаёт сочинения мужа, принимает подписку, судится с мужиками, которые рубят барский лес. Бунин с нескрываемой симпатией пишет о жене писателя: «Софья Андреевна нравилась мне своей высокой, видной фигурой, чёрными, гладко зачёсанными блестящими волосами, подвижным привлекательным лицом, выразительным крупным ртом, улыбкой и даже манерой присматриваться, щурить большие чёрные глаза. Настоящая женщина-мать, хлопотливая, задорная, постоянно защищающая свои семейные интересы, наседка!».

Толстой же не был создан для тихого семейного счастья. Как-то на вопрос жены, зачем он женился, граф с горячностью ответил: «Глуп был, думал тогда иначе… В браке люди сходятся только затем, чтобы друг другу мешать. Сходятся два чужих человека и на весь свой век остаются друг другу чужими. Говорят: муж и жена — параллельные линии. Вздор, это пересекающиеся — линии; как только пересеклись, так и пошли в разные стороны».

К моменту переезда в Москву в 1881 году в семье Толстых было семеро детей. Лев Николаевич стал самым знаменитым писателем России.

Толстой всё дальше уходит от мелочной суеты быта; он мечтает о ревизии основ христианских догм, о создании новой религии, «соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей блаженства на небе, но дающей блаженства на земле». Настроение Льва Николаевича улучшалось, когда он уходил на Девичье поле и работал вместе с мужиками: «…Бессмысленно связывать своё счастье с матерьяльными условиями — жена, дети, здоровье, богатство».

Софья Андреевна не разделяла новых идей мужа, его стремлений отказаться от собственности, жить своим, преимущественно физическим трудом.

В мае 1884 года великий писатель говорил о своём одиночестве в семье: «Страдаю я ужасно… Они не видят и не знают моих страданий». 17 июня после тяжёлого разговора с беременной женой он ушёл по направлению к Туле, но, к счастью, возвратился с половины дороги. На следующий день у Толстых родилась младшая дочь Александра…

«До сих пор вижу, как он удаляется по берёзовой аллее, — вспоминала дочь Татьяна. — И вижу мать, сидящую под деревьями у дома. Её лицо искажено страданием. Широко раскрытыми глазами, мрачным, безжизненным взглядом смотрит она перед собою. Она должна была родить и уже чувствовала первые схватки. Было за полночь. Мой брат Илья пришёл и бережно отвёл её до постели в её комнату. К утру родилась сестра Александра».

Это был первый уход Толстого. Тогда он вернулся, но не вернулись прежние отношения. Даже в переписке рукописей — то, чем Софья Андреевна самозабвенно занималась всю жизнь, — ей отказывают. «Теперь он даёт всё дочерям и от меня тщательно скрывает. Он убивает меня систематично и выживает из своей личной жизни, и это невыносимо больно. Бывает так, что в этой безучастной жизни на меня находит бешеное отчаяние. Мне хочется убить себя, бежать куда-нибудь, полюбить кого-нибудь».

В женщине Лев Николаевич в первую очередь хотел видеть мать и только потом жену. Он считал, что брак без детей — абсолютный грех, и в 1888 году, когда графу было уже шестьдесят, а Софье Андреевне сорок четыре, во время пребывания в Москве у них родился последний сын Иван. Роды были очень трудные. «Два часа эти я неистово кричала почти бессознательно», — писала Толстая сестре.

Лев Николаевич был рад рождению сына, но с женой оставался недолго. Через две с половиной недели он отправился в Ясную Поляну. «Он опять закусил удила: не ест мяса, не курит два месяца, не пьёт вина, всё дремлет и очень постарел». В поместье Толстой пашет землю, тачает сапоги, изрекает вечные истины в кругу своих приверженцев, приезжавших в поместье со всей России. Софья Андреевна ненавидела окружение мужа: «Такие умственные силы пропадают в пиленье дров, в ставлении самоваров и в шитье сапог!»

23 февраля 1895 года умирает всеобщий любимец шестилетний Ванечка. Родители безутешны. Лев Николаевич плакал. Софья Андреевна говорить не могла, только ещё крепче сжимала руку мужа.

Графиню в то время буквально спасла музыка — и особенно музыка Сергея Ивановича Танеева. Отношения Толстой и Танеева были чисто платоническими, но духовная измена жены доставляла Льву Николаевичу огромные страдания. Он говорил и писал ей об этом неоднократно, но она только обижалась: «Я — честная женщина!» И продолжала принимать Танеева или ездила к нему сама.

Толстой часто и подолгу хворал. В его окружении всегда находились домашние врачи, а когда он заболевал, то покорно соглашался на консилиумы именитых медицинских светил.

В начале сентября 1901 года семья Толстых поселилась в Крыму на даче графини Паниной, так как доктора рекомендовали 73-летнему графу поменять климат из-за серьёзного заболевания, перенесённого летом. На этот раз всё обошлось. Лев Николаевич пошёл на поправку.

Когда после десятимесячного пребывания в Крыму Толстые возвратились в Ясную Поляну, Софья Андреевна с облегчением записала в своём дневнике: «Благодарю Бога, что привелось привезти Льва Николаевича ещё раз домой! Дай Бог больше никуда не уезжать!»

С ранней молодости Толстого преследовал безумный страх смерти, хотя он пытался убедить себя: «Смерть есть перенесение себя из жизни мирской (то есть временной) в жизнь вечную…» К смерти других людей Толстой относился значительно спокойнее. Когда опасно заболевшей Софье Андреевне врачи предложили операцию, он высказал особое мнение: «Я смотрю пессимистически на здоровье жены: она страдает серьёзной болезнью. Приблизилась великая и торжественная минута смерти, которая на меня действует умилительно. И надо подчиниться воле Божией. Я против вмешательства, которое нарушает величие и торжественность акта. Все мы должны умереть не сегодня, завтра, через пять лет. И я устраняюсь: я ни „за“, ни „против“».

Операция прошла успешно.

23 сентября 1910 года, на годовщину свадьбы Льва Николаевича и Софьи Андреевны, в Ясной Поляне собралась вся семья. В последний раз.

В начале октября у Толстого участились обмороки, сопровождавшиеся сильнейшими конвульсиями. Припадки повторялись по несколько раз за вечер. В конце месяца, собравшись с последними силами, граф тайно уехал из Ясной Поляны: «Не думай, что я уехал потому, что не люблю тебя. Я люблю тебя и жалею от всей души, но не могу поступить иначе, чем поступаю… И дело не в исполнении каких-нибудь моих желаний и требований, а только в твоей уравновешенности, спокойном, разумном отношении к жизни. А пока этого нет, для меня жизнь с тобой немыслима… Прощай, милая Соня, помогай тебе Бог».

В ночь на 28 октября (10 ноября) он ушёл. В дороге Льву Николаевичу стало хуже. На станции Астапово его положили в домике начальника станции.

В Ясной Поляне все в растерянности, и лишь «моя мать, — писала дочь Татьяна, — с лихорадочной поспешностью обо всём подумала, обо всём позаботилась. Она везла с собою всё, что могло понадобиться отцу, она ничего не забыла».

Вместе с Софьей Андреевной на станцию приехали дочь Таня и сыновья Андрей и Михаил. Графиню до последних минут не пускали к мужу. В последнюю ночь, когда началась агония, ей разрешили войти в комнату, где он умирал. Софья Андреевна постояла, издали глядя на мужа, потом тихо подошла, поцеловала в лоб. Опустилась на колени и едва слышно произнесла: «Прости меня».

Он умер в 6 часов утра 7 ноября 1910 года на восемьдесят третьем году жизни. Софья Андреевна была глубоко несчастна: «Невыносимая тоска, угрызения совести, слабость, жалость до страданий к покойному мужу… Жить не могу».

Она осталась жить в Ясной Поляне. «И пусть люди снисходительно отнесутся к той, которой, может быть, непосильно было с юных лет нести на слабых плечах высокое назначение быть женой гения и великого человека», — напишет она в 1913 году в предисловии книги «Письма графа Л. Н. Толстого к жене».

Софья Андреевна тихо умерла, так же как и муж, от пневмонии 4 ноября 1919 года. Её желание было: «Похороните меня по-христиански».

Эдвард Григ и Нина Хагеруп

На закате жизни, размышляя о природе своего дарования, великий норвежский композитор Эдвард Григ писал: «Не думаю, чтобы к сочинению песен у меня было больше таланта, чем к другим жанрам музыки. Как же случилось, что именно песням принадлежит такая важная роль в моём творчестве? Да просто потому, что я, как и все другие смертные, один раз в жизни был гениальным. Моим гением была любовь. Я полюбил молодую девушку с изумительным голосом и столь же изумительным исполнительским талантом. Она стала моей женой и… единственной настоящей исполнительницей моих песен…»

Вдохновительницей молодого Эдварда была его двоюродная сестра по линии матери Нина Хагеруп. Уроженка норвежского Бергена, она с восьмилетнего возраста жила в Копенгагене, где её мать, выдающаяся артистка, играла в драматическом театре.

В мае 1863 года в Копенгаген приезжает и Григ — продолжать учёбу у великого Нильса Гаде. Здесь он познакомился с такими знаменитостями, как Рикард Нурдрок и Ганс Христиан Андерсен. Здесь Эдвард впервые увидел свою кузину.

Григ рассказывал, что знакомство с Ниной побудило его к созданию целого ряда песен. Первыми родились на свет шесть романсов на немецкие тексты, все они были посвящены кузине.

В декабре были готовы «Мелодии сердца» — четыре песни на стихи Андерсена, и трудно представить более прекрасный подарок к обручению. На Рождество Нина и Эдвард «сыграли си-бемоль-мажорную» («Весеннюю») симфонию Шумана в четыре руки, после чего Григ сделал кузине предложение, и она тут же приняла его!

Однако помолвка оставалась пока тайной. Родители и с той и с другой стороны были настроены против этого союза. Г. Шельдеруп в 1903 году упоминает реакцию матери Нины, жаловавшейся своей подруге: «Он — ничто, ничего не имеет и пишет музыку, которую никто не желает слушать».

27 мая Йун Григ утешил брата тем, что родители «под давлением наличествующих обстоятельств» наверняка дадут «своё согласие на их обнародование», а в июле информировал Эдварда о том, что, наконец, можно объявить о помолвке.

Финансовое положение Грига было достаточно прочным. Единственное, что его огорчает — размолвка с родителями. Отношение к Нине не стало намного лучше и после её пребывания у Григов в Бергене.

Венчание состоялось 11 июня 1867 года в церкви Иоанна в Копенгагене, затем событие отметили в кругу друзей. Родители Эдварда и Нины не были приглашены на бракосочетание. Григ попросил родных прислать кое-какую мебель и другие вещи для его новой квартиры в Христиании, на Эвре-Воллгате, 2, где молодые обосновались.

Прошло несколько месяцев, прежде чем раздоры начали утихать. 3 февраля 1868 года Александер Григ получил известие, что скоро станет дедушкой. С этого момента тон переписки между отцом и сыном заметно потеплел, а когда 10 апреля 1868 года на свет появилась Александра, Эдвард как бы заново осознал, какой любовью он был окружён в родном доме. Лето он счастливо провёл с семьёй в датской деревне.

Зимой 1869 года Григ в одном из писем, говоря о своей семье, применяет выражение «может быть, с детьми». Очевидно, они с Ниной ожидали ещё одного ребёнка. В переписке семьи Григов более поздних лет есть намёки на то, что Нина, должно быть, прервала беременность. Если такой случай действительно имел место, то причина может крыться в потрясении, вызванном болезнью Александры и её смертью 21 мая.

Месяцем раньше Григ выразил своё упоение семейным счастьем в письме Маттисон-Хансену: «Я пишу тебе в праздничный для меня день. У моей дочурки первый в жизни день рождения. Каким радостным представляется всё вокруг».

В середине мая семья совершила поездку в Берген, где и случилась трагедия: Александра умерла. Требовалось время, чтобы пережить этот удар. Похоже, однако, что искусство придавало Григу силы работать и в горе и скорби. Он пишет мрачную, безотрадную песню «Среди роз», а также глубоко проникновенную — «Горе матери».

Осенью 1871 года Григ всю страсть своего сердца отдаёт идее создания в Христиании постоянного оркестра.

Первый концерт «Музыкального объединения» состоялся 2 декабря. Среди исполненных произведений были Вторая симфония Бетховена и «Дочь короля эльфов» Гаде, где Нина Григ пела одну из партий. Отзывы прессы были положительными.

Отношения между Ниной и Эдвардом отнюдь не выглядят той идиллией, какой обычно представляют их совместную жизнь. Оба супруга были яркими личностями, которым, с их темпераментом и строптивостью, трудно было приспосабливаться друг к другу.

В 1876 году Григ неоднократно подчёркивал, что находится в депрессии, причиной тому едва ли можно считать только кончину родителей. Немалую роль играли всё возраставшие проблемы его супружеской жизни. Он попытался выйти из кризиса, интенсивно занявшись сочинительством. Первым произведением, где отразился этот натиск, явилась «Баллада в форме вариаций на тему норвежской мелодии». Это своё самое большое произведение для фортепиано Григ по праву считал одним из лучших — ведь оно было написано «кровью сердца в дни скорби и отчаяния».

Григ не раз более или менее прямо выражал недовольство своим браком. По-своему он чувствовал себя разочарованным. Нина и стиль её жизни казались ему барьером между ним и искусством («женщины хотят играть»), а в середине 1870-х годов он чувствовал себя лично уязвлённым.

Неудовлетворённость вела в свою очередь к тому, что Эдвард позволил вовлечь себя в сомнительные связи. В начале 1880-х у него появилась другая женщина. Именно это заставило Грига в июле 1883 года покинуть дом, и неизвестно, входило ли вообще в его намерения вернуться. Ряд писем, посланных им в это время другу Францу Бейеру, свидетельствует, по выражению Марии Бейер, о «глубоком кризисе», в котором пребывал музыкант он писал, что «ему необходимо одиночество, чтобы понять самого себя».

Грига притягивал Париж. Именно здесь жила двадцатишестилетняя художница Лейс (Элиза) Шельдеруп, дочь бергенского фогта, с которой Григ познакомился в Бергене. Превратности жизни сделали его особенно восприимчивым к её необычайному шарму.

Но когда пришло время выбора, Эдвард всё-таки решил вернуться к жене. В середине января 1884 года Нина вместе с Бейерами приехала в Лейпциг, чтобы там встретиться с Эдвардом. Григи пробыли на юге четыре месяца и дали там концерт, на котором Ибсен пришёл в дикий восторг от пения Нины. Знаменитый немецкий художник Франц фон Ленбах написал прекрасный портрет певицы.

Из Лейпцига супруги отправились в Италию. Четыре месяца воссоединившиеся Григи концертировали на юге. Залы ревели от восторга, а газеты писали: «Играя в четыре руки со своим мужем, госпожа Григ ещё раз доказала, что она потрясающая артистка».

Голос Нины был далеко не таким большим и сильным, как у великих певиц концертного плана. Но романсовое искусство Грига ставило перед собой другую цель; в нём прежде всего должны были находить выражение интимнейшие лирические настроения. А в этой области Нина как раз чувствовала себя наиболее уверенно. Эдвард писал Финку 17 июля 1900 года: «Мои песни… возникали по неодолимому велению души и все были написаны для неё».

Григи вернулись на родину из Италии к празднику троицы 1884 года. Они купили участок пустоши в миле к югу от Бергена, в тихом укромном месте. Учитывая страх Эдварда перед незнакомыми людьми, в контракт был внесён пункт о том, что прилегающие земли не будут проданы кому-либо без его ведома.

Уже тогда раздумывали, какое имя дать дому. Остановились на варианте, предложенном Ниной: «Тролльхауген» (от названия долины — Тролльдален). Не прошло и месяца, как дом был достроен, и Нина с Эдвардом поселились в нём. Долги, в которых увяз Григ, тяготели над ним несколько последующих лет, пока одно из издательств не предоставило ему довольно крупную сумму.

Самой большой радостью этого лета были семейные прогулки по фьорду. Григи и жившая по соседству чета Бейеров отправлялись на маленькой лодке к островкам и шхерам фьорда.

Ведение домашнего хозяйства не было стихией Нины. Она чувствовала себя куда более приспособленной к жизни в модных отелях. Эдвард же, по словам Марии Бейер, «был домоседом, как мало кто другой, и превосходным хозяином. В том узком кружке, в котором он чувствовал себя легко и свободно и состоящем, в сущности, только из ближайших родственников его и Нины, а также людей из „Нэссета“, его любезность и приветливость раскрывались в полную силу. Его светлый ум, мягкий юмор, интересные рассказы и глубокая сердечность делали эти встречи незабываемыми и дорогими для каждого, кому посчастливилось в них участвовать».

Иногда даже летом — в чудеснейшую пору — Эдвард испытывал тягу уйти прочь, вдаль и, словно Пер Гюнт, бежал в горы — без Нины. А в её обществе маршруты обычно пролегали к Хардангеру или другим местам Вестланна. Зимой супруги уезжали в более далёкие края, охотнее всего за границу, а в поздние годы и в Христианию.

В течение двух недель 1886 года Григи дали семь концертов. Нина выступала с романсами, Эдвард с собственными фортепианными пьесами, играли они и вместе в четыре руки. Нина была способной пианисткой.

11 июня 1892 года — день серебряной свадьбы Григов. Эдвард так описывает это событие: «Мы вошли в гостиную — и не узнали её: так она была заполонена подарками. Нас окружало море цветов, среди них стоял Франц; за окном в это тихое солнечное утро звучал хорал… Вечером всё было как в сказке. Сначала пришло 150 человек гостей, а в половине десятого — 230 певцов со своими знамёнами. Пение, разговоры, тосты звучали до глубокой ночи, над фьордом грохотали пушечные залпы, а в его воде отражались фейерверки, бенгальские огни…»

Нина мало выступала публично в последние годы жизни Грига. Уже в 1895 году он пишет Бейеру: «Лишь нынче, когда Нина больше не поёт, я понимаю, каким обладал счастьем в этом отношении, а теперь настаёт время, когда я, как Диоген, должен с фонарём искать человека, могущего продолжить то, что она оставила».

…Новогодним вечером 1906 года, сев за письмо к Рентгену, неизлечимо больной Григ заглядывает в наступающий год, который станет для него последним: «Пока живёшь, помни: держи голову высоко! И ещё: вперёд, в ничто или — в нечто большее!»

6 марта он вместе с Рентгеном играл «Норвежские танцы» и аккомпанировал жене, исполнившей несколько его романсов. Для Нины это было серьёзным испытанием и рискованным поступком, но всё прошло хорошо.

После выступления в Киле 26 апреля — то был его последний концерт — Григ вернулся в Данию. В течение шести недель он проходил курс электрооблучения Финсена. Ни этот метод лечения, ни пребывание в скодсборгском санатории не помогли ему. Врачи понимали, что надежды больше нет. Григ, тоже сознававший, что дело идёт к концу, сказал: «Значит, мне суждена эта дорога».

Сразу после полудня 4 сентября он впал в дремоту. Послали за Ниной, но когда она пришла, Эдвард уже уснул навсегда.

Однажды Григ сказал, указав на нависающую над фьордом скалу: «Вот здесь я хотел бы быть похоронен». Нина исполнила его желание. Урну с прахом композитора погребли в маленьком гроте той самой скалы высоко над морем.

А Нине выпала участь пережить любимого мужа почти на тридцать лет. И все эти годы она жила для него, неустанно оберегая и пропагандируя творчество Эдварда Грига. Время от времени всё же удавалось уговорить Нину выступить. В 1909 и 1912 годах она пела романсы мужа под собственный аккомпанемент на консерваторских вечерах в Манчестере.

А потом Нина нашла успокоение рядом с ним. На плите, что укрывает их последнее пристанище, с моря видна простая надпись: «Эдвард и Нина Григ».

Владимир Ковалевский и Софья Корвин-Круковская

Софья Ковалевская (Корвин-Круковская) — одна из первых, кто доказал, что русская женщина способна многого достичь в науке. Она была избрана членом-корреспондентом Петербургской Академии наук и стала пожизненным профессором Высшей школы Стокгольмского университета.

Софья родилась в Москве, где её отец, артиллерийский генерал Василий Корвин-Круковский, занимал должность начальника арсенала. Мать — Елизавета Шуберт была на 20 лет моложе отца. Любимицей в семье была старшая дочка Анюта.

В 1858 году Корвин-Круковский вышел в отставку и поселился в своём родовом имении Палибино, в Витебской губернии. В детстве Софья писала стихи и мечтала стать поэтессой. В пятнадцать лет пришло новое увлечение — математика. Она всё чаще задумывается о необходимости получить систематическое образование. Однако в царской России женщинам доступ в русские университеты был закрыт, а для того, чтобы учиться за границей, требовалось вступить в фиктивный брак. Подобные браки заключались с условием, что прямо из церкви молодые разъедутся в разные стороны: «муж» — к своим прежним занятиям, «жена» — за границу, для поступления в университет.

Первой задумала фиктивный брак Анюта. Вместе со своей подругой Анной Евреиновой она нашла человека, согласившегося им помогать. Это был 25-летний Владимир Онуфриевич Ковалевский, много раз объездивший Европу; известный издатель солидных научных трудов, и при всём том милый, необычайно живой, нисколько не заносчивый человек. Он собирался заниматься естественными науками.

На тайные встречи в церкви с ним Анюта ходила вместе с Софьей. Юлия Лермонтова даёт такое описание своей подруги Софьи Корвин-Круковской: «Ей минуло уже 18 лет, но на вид она казалась гораздо моложе. Маленького роста, худенькая, но довольно полная в лице, с коротко обстриженными вьющимися волосами тёмно-каштанового цвета, с необыкновенно выразительным и подвижным лицом, с глазами, постоянно менявшими выражение; то блестящими и искрящимися, то глубоко мечтательными, она представляла собою оригинальную смесь детской наивности с глубокою силою мысли».

После нескольких свиданий брат (так стали называть Ковалевского девушки) вдруг заявил, что предпочитает заключить брак с младшей из сестёр. Он разъяснил, что исходит из сугубо деловых соображений: если младшая сестра «выйдет замуж», то родителям трудно будет препятствовать против того, чтобы с нею жила и старшая; следовательно, удастся обойтись без второго «жениха», тем более что такового пока нет на примете.

Владимир Онуфриевич был на семь лет старше Софы. Но только ли расчёт был в выборе «невесты» у Ковалевского? Он пишет брату в Неаполь: «Младшая, именно мой воробышек, такое существо, что я и описывать её не стану, потому что ты, естественно, подумаешь, что я увлечён. […] Несмотря на свои 18 лет, воробышек образован великолепно, знает все языки как свой собственный и занимается до сих пор главным образом математикой…»

Ковалевский стал бывать у Корвин-Круковских. Владимиру Онуфриевичу разрешили заниматься вместе с невестой. За короткий срок с его помощью Софья освоила по трём иностранным руководствам физиологию кровообращения и дыхания. О чём бы Ковалевский ни заговорил с «невестой», она обнаруживала поразительную сообразительность и осведомлённость. «Вообще это маленький феномен, и за что он мне попался, я не могу сообразить», — пишет он брату.

Венчание состоялось в Палибине 15 сентября 1868 года, а уже 17-го числа Ковалевская приехала в Петербург, где её муж снял шестикомнатную квартиру. На следующее утро они отправились на лекцию Сеченова в Медико-хирургическую академию.

Ковалевский не уставал нахваливать её ум и талант, её практицизм, работоспособность, женское очарование, чем, конечно, пробуждал в ней тщеславие. Софа всё чаще замечала, что разговаривает с «мужем» в покровительственном тоне. Но, уверяла она сестру, он «такой же милый, хороший и настоящий брат, каким он всегда был для нас; с ним можно сойтись вполне, и действительно, для меня теперь немыслимо отделить его от нас».

Лекционные курсы, которые слушала Ковалевская в Петербурге, закончились, а в университетах Западной Европы вскоре начинался весенний семестр. К этому времени Софья поняла, что медицина не её призвание, и решила заниматься высшей математикой. Владимир Онуфриевич увлёкся геологией.

15 апреля 1869 года Софья с Ковалевским и старшей сестрой Анной выехала за границу. Они обосновались в университетском городке Гейдельберге.

Затем Ковалевский стал путешествовать по Европе со своими геологическими исследованиями. Софья ревновала Владимира к его занятиям. Путешествовать во время каникул она соглашалась только с ним. Часто Ковалевскому приходилось, сообразуясь с её желаниями, менять свои планы, а иногда бросать всё и мчаться к ней через пол-Европы… Владимир считал необходимым наведываться в Гейдельберг хоть раз в три недели.

Правда, первая разлука не только не омрачила их отношений, как это не раз бывало впоследствии, но даже окрасила их особой нежностью. «До свидания, милый, — писала Софья Владимиру в середине декабря 1869 года. — Приеду к тебе, только что начнутся праздники, значит, через полторы недели. С нетерпением жду этого времени. Так хочется потолковать и помечтать с тобой…»

Осенью 1870 года Софья Васильевна стала ученицей профессора Вейерштрасса, преподававшего в Берлинском университете. Поймал свою жар-птицу и Ковалевский, решивший сосредоточиться на палеонтологии, в которой он добьётся уникальных успехов.

Владимир Онуфриевич знал, что их фиктивный брак может легко перейти в действительный: следует лишь взять на себя «роль неотступного дядьки». Но именно этого он всячески избегал, поскольку считал нечестным, «заключивши брак по надобности», как бы обманом заполучить себе жену. «Если бы она полюбила кого-нибудь искренне и это был бы хороший человек», то Ковалевский готов был принять на себя «всякие вины и преступления, чтобы добиться развода и сделать её свободною». Кроме того, он видел, как сильно Софа увлечена математикой. И полагал, что она будет глубоко несчастна, если сделается матерью: ведь забота о ребёнке неизбежно отвлечёт её от науки. Да она и сама не скрывала, что «боится этого ужасно».

Однако, прожив в Берлине всего три дня, Владимир Онуфриевич уже пишет брату, что очень хочет остаться там на всё лето, но над ним «дамокловым мечом висит поездка в Южную Францию», поэтому Софа шлёт его «отделать всё это дело теперь, чтобы быть вольнее осенью».

В конце июля 1874 года Софье Васильевне прислали из Гёттингена торжественный, золотым тиснением исполненный докторский диплом.

В октябре Ковалевские приехал в Петербург. К этому времени фиктивный брак Софьи «стал настоящим». После долгого аскетического затворничества, после дурной пищи, скверных, сырых «меблирашек» и доводивших до изнеможения умственных занятий Софья Васильевна со всей страстностью своей переменчивой натуры окунулась в удовольствия столичной жизни.

Владимир Онуфриевич всюду сопровождал жену и, видя, что она счастлива, радовался вместе с нею. Но светская жизнь требовала значительных расходов, поэтому Владимиру Онуфриевичу надо было пристроиться к какому-нибудь делу, дающему твёрдый заработок, и прежде всего получить наконец магистерскую степень, чтобы иметь возможность претендовать на штатное место в университете.

Осенью 1875 года Ковалевский получил письмо от своего брата Александра Онуфриевича, профессора зоологии в Одессе. Тот писал, что хочет приобрести дом. Одну квартиру он собирался занять сам, другие квартиры сдавать.

Эта идея нашла горячий отклик со стороны Владимира Онуфриевича. Он пишет брату, что человеку с энергией надо не покупать, а строить дома.

Осенью 1875 года умер Василий Васильевич Корвин-Круковский. Он оставил дочерям денежное наследство, а сыну — имение. Небольшая, но постоянная помощь отца прекратилась. Зато в распоряжении Ковалевских оказался капитал в тридцать тысяч, который они в конце концов целиком потратили на строительство домов.

В жизни Ковалевских был короткий период материального благополучия, которое посторонним казалось значительным.

Софья Васильевна предавалась мечтам о том времени, когда они станут настоящими богачами. Будущее же теперь становилось особенно важным. 7 мая 1878 года Владимир Онуфриевич сообщил под большим секретом: брату: есть «основание думать, что мы тоже на пути к почкованию».

В начале октября 1878 года на свет появилась Фуфа. «Девочка родилась, по крайней мере, на 3 недели позже срока и поэтому ужасно велика, — сообщил молодой папаша брату. — Всё сошло, по-видимому, благополучно…» И, переходя к новорождённой, заключал, что уже на другой день своей жизни «она стала обнаруживать разнообразные таланты».

Софья Васильевна оказалась беспокойной матерью. Весь дом по её воле заполняла Фуфа. Купать девочку почему-то не полагалось в той комнате, в которой она спала, а играть ей следовало в третьей; всюду были разбросаны её игрушки и вещи. Софья Васильевна жила в постоянном страхе за здоровье ребёнка.

В 1879 году стало ясно, что всё их материальное благополучие — лишь видимость; дома, которые они выстроили, были заложены и перезаложены. Процентов по закладным надо было выплачивать больше, чем получалось доходов. Ковалевских постигло банкротство. «Мы пустились в грандиозные постройки каменных домов… Но всё это… привело нас к полному разорению», — сетовала Ковалевская.

Весной 1880 года, после ликвидации дел с домами, Ковалевские переехали в Москву. Здесь Владимиру Онуфриевичу обещали с нового года должность доцента в Московском университете. А пока он вступил в Общество русских фабрик минеральных масел, во главе которого стояли братья Рагозины. Ковалевского провели в директоры общества и загрузили работой, к которой у него было мало способностей. Осенью 1880 года Владимир Онуфриевич поехал по делам своей новой службы за границу, а его супруга отправилась на два месяца в Берлин к Вейерштрассу. Дочь оставили под присмотром Юлии Лермонтовой.

Ковалевский постоянно повторял, что Софа свободна во всём. Она же его стремление ничего ей не навязывать истолковывала иногда как полное к себе равнодушие. Софья Васильевна говорила, что ему «нужно только иметь около себя книгу и стакан чая, чтобы чувствовать себя вполне удовлетворённым».

Софья Васильевна стала слать мужу длинные, нежные послания. Она понимала, что, регулярно высылая ей деньги, сам Владимир Онуфриевич живёт «каторжной жизнью» и, кроме того, себя лишает возможности заниматься наукой. Всё это, признавалась Софья Васильевна, вызывает у неё по временам угрызения совести. Она писала мужу, что сильно скучает, что мечтает снова путешествовать вместе с ним.

Весной 1881 года Ковалевская поспешно уехала в Берлин, взяв с собой дочь Фуфу и гувернантку, а Владимир Онуфриевич, проводив их, тотчас же отправился к брату в Одессу.

Но и за границей жизнь Софьи Васильевны отнюдь не была спокойной. Однажды период безденежья совпал с болезнью Фуфы. Это случилось в парижской гостинице. Ковалевская была страшно напугана и после выздоровления девочки отправила дочь к Александру Онуфриевичу, в семье которого было несколько детей, а сама осталась в Париже, сократив свои расходы до минимума.

Тем временем Владимир Онуфриевич переживал тяжёлую драму постепенного разорения, хотя не хотел сознаваться в этом даже брату. Он надеялся, что скоро его дела улучшатся; но это была лишь иллюзия. Через несколько месяцев ему уже нечего было высылать Софье Васильевне.

Ковалевский не выдержал мучений, которые ему приходилось переживать в связи с возраставшей запутанностью его дел в рагозинском товариществе и предстоявшей угрозой суда, и в ночь с 15 на 16 апреля 1883 года покончил с собой.

По воспоминаниям Марии Мендельсон, узнав о самоубийстве мужа, Ковалевская не хотела ни с кем видеться.

Софья Васильевна приехала в Москву во второй половине августа. Она добилась реабилитации мужа, доказав, что он, будучи невольным участником рагозинских спекуляций, не извлекал из них никакой материальной выгоды.

Рана, нанесённая трагической смертью Владимира Онуфриевича, никогда не заживала в душе Ковалевской. Юлия Лермонтова рассказывала впоследствии, что Софья Васильевна часто плакала, оставаясь с ней вдвоём, и обвиняла себя в том, что покинула мужа в такой момент, когда он больше всего нуждался в её поддержке.

Ковалевскую спасла математика. Осенью 1883 года её приглашают читать лекции по математике в только что образованный Стокгольмский университет и дают ставку профессора. Так начинается её многолетняя жизнь в Швеции, прерываемая наездами в Россию и в Европу.

В 1888 году «Принцесса науки» (так называли Ковалевскую в Стокгольме) встречает человека, с которым пытается построить отношения, подобные тем, о которых мечтала. Этим человеком был видный юрист и социолог Максим Ковалевский, её однофамилец. Дружба двух учёных вскоре перешла в нечто напоминающее любовь. Они собирались пожениться, но Софья Ковалевская скоропостижно скончалась 29 января 1891 года, в самом расцвете сил, ей был всего сорок один год.

Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус

В истории литературы с именем Дмитрия Мережковского неразрывно связано имя его жены Зинаиды Гиппиус. Эта супружеская пара одна из уникальных. По признанию Гиппиус, она прожила с Мережковским «52 года, не разлучаясь со дня свадьбы в Тифлисе ни разу, ни на один день».

Зинаида Николаевна родилась в 1869 году в городе Белёве Тульской губернии, куда попал её отец после окончания юрфака Московского университета. Он был выходцем из старинной немецкой колонии в Москве. Мать будущей поэтессы — Степанова, родом из Сибири, дочь уездного полицмейстера.

Детство Зинаиды прошло на Украине, в Нежине. Одно время семья Гиппиус жила в Москве, и Зинаида училась в классической гимназии Фишера на Остоженке. Затем врачи обнаружили у неё начало туберкулёзного процесса, и пришлось всем перебираться в Крым. Новое место жительства — Тифлис.

Летом в Боржоми, где отдыхали Гиппиусы, молодёжь была без ума от «высокой, стройной блондинки с длинными золотистыми волосами и изумрудными глазами русалки», как описал её один из современников, Зинаида любила танцевать, увлекалась музыкой, живописью и особенно верховой ездой. И, конечно, сочинительством: вела дневник, писала стихи. Она с юных лет проявила склонность к самообразованию и самовоспитанию.

Там, в Боржоми, она встретилась с Дмитрием Мережковским, серьёзным молодым человеком. О нём ей рассказали шёпотом как о буддисте из Индии, который «ходит в халатах и ни с кем не разговаривает». Вскоре она увидела «буддиста» собственными глазами — «худенького молодого человека, небольшого роста, с каштановой бородкой».

Дмитрий Сергеевич Мережковский, прозаик, поэт, критик, религиозный мыслитель, родился в 1866 году в семье дворцового чиновника из захудалого дворянского рода. Он учился на историко-филологическом факультете Московского и Петербургского университетов. Дмитрий любил путешествовать. В 1888 году он отправился в поездку с поэтом Минским, но потом они расстались, Мережковский спустился по Военно-Грузинской дороге в Закавказье и случайно (кто-то в дороге же ему посоветовал) попал в Боржом.

Было ему тогда двадцать три года, но он не предавался забавам молодости: гулял в основном один, сочинял пьесу из испанской жизни и штудировал английского философа Герберта Спенсера.

Гиппиус же никакой философией не интересовалась. Молодые люди стали встречаться. Обычно это происходило в тенистом боржомском парке.

22 июля 1888 года в Ольгин день произошло решительное сближение. В ротонде был танцевальный вечер, в зале — духота, теснота, а ночь, как вспоминает Гиппиус, «была удивительная, светлая, прохладная, деревья в парке стояли серебряными от луны. Шли с Д. С. (с Дмитрием Сергеевичем — так Гиппиус называла Мережковского), как-то незаметно оказались вдвоём, на дорожке парка…»

Во время этой прогулки и произошёл откровенный разговор: не «объяснение в любви», не «предложение», а, как пишет Гиппиус, «оба — вдруг стали разговаривать так, как будто давно уже было решено, что мы женимся, и что это будет хорошо».

В сентябре Мережковский уехал из Тифлиса, и тогда они стали писать друг другу каждый день. Это была их единственная разлука после знакомства.

Наконец пришло время подумать о свадьбе. «В этот период мы с Д. С. ссорились, хотя не так, как в дни первого знакомства и в первый год после свадьбы, но всё же часто. У обоих был характер по-молодому неуступчивый, у меня в особенности. Но в том, что всякие „свадьбы“ и „пиры“ — противны, что надо сделать всё попроще, днём, без всяких белых платьев и вуалей, — мы были согласны».

8 января 1889 года, в церкви Михаила Архангела в Тифлисе произошло венчание. Зинаиде Гиппиус — 19, Мережковскому — 23 года. Остановившийся в гостинице жених явился в выстуженную церковь в толстой шинели с бобровым воротником, но, поскольку ступать под венец в верхней одежде не принято, шинель пришлось скинуть. Обряд был коротким и аскетичным.

Дома молодожёнов ждал обычный завтрак, после чего, вспоминала впоследствии Гиппиус, «мы с Д. С. продолжали читать в моей комнате вчерашнюю книгу, потом обедали… Д. С. ушёл к себе в гостиницу довольно рано, а я легла спать и забыла, что замужем».

Утром мама крикнула через дверь: «Ты ещё спишь, а уж муж пришёл. Вставай!»

«Муж? Какое удивление!» — восклицает Гиппиус.

Молодожёны переезжают в Петербург. Началась семейная, а точнее, литературно-семейная жизнь, без детей. В воспоминаниях Елены Данько приведены слова Фёдора Сологуба. Когда разговор зашёл о детях, поэт заметил: «Вот, например, Мережковский и Гиппиус — они сознательно говорили, что им детей не надо — они были сами в себе — во всей полноте».

Почти сразу Мережковский повёз Гиппиус в редакцию «Северного вестника». Затем последовало «Живописное обозрение», всевозможные литературные вечера, знакомства с видными писателями и поэтами.

Мережковские вскоре перебрались в громадный дом на углу Литейного и Пантелеймоновской, известный как «дом Мурузи».

У Дмитрия Сергеевича была привычка гулять каждый день утром (перед завтраком, после работы, а работать каждый день с утра, это тоже было неизменно) — потом среди дня и вечером.

Мережковский способствовал появлению первой публикации Гиппиус — стихов, написанных под влиянием Надсона. Затем постепенно Зинаида Николаевна обрела свой собственный голос.

Свояченица Валерия Брюсова Бронислава Погорелова вспоминает: «Странное впечатление производила эта пара: внешне они разительно не подходили друг к другу. Он — маленького роста, с узкой впалой грудью, в допотопном сюртуке. Чёрные, глубоко посаженные глаза горели тревожным огнём библейского пророка. Это сходство подчёркивалось полуседой, вольно растущей бородой и тем лёгким взвизгиваньем, с которым переливались слова, когда Д. С. раздражался. Держался он с неоспоримым чувством превосходства и сыпал цитатами то из Библии, то из языческих философов.

А рядом с ним — Зинаида Николаевна Гиппиус. Соблазнительная, нарядная, особенная. Она казалась высокой из-за чрезмерной худобы. Но загадочно-красивое лицо не носило никаких следов болезни. Пышные тёмно-золотистые волосы спускались на нежно-белый лоб и оттеняли глубину удлинённых глаз, в которых светился внимательный ум. Умело-яркий грим. Головокружительный аромат сильных, очень приятных духов. При всей целомудренности фигуры, напоминавшей скорее юношу, переодетого дамой, лицо З. Н. дышало каким-то грешным всепониманием. Держалась она как признанная красавица, к тому же — поэтесса. От людей, близко стоявших к Мережковским, не раз приходилось слышать, что заботами о семейном благоденствии (то есть об авансах и гонорарах) ведала почти исключительно З. Н. и что в этой области ею достигались невероятные успехи».

В 1890-е годы в кругу общения Мережковских преобладали писатели старшего поколения: Полонский, Плещеев, Случевский, Суворин и другие. Гиппиус, по воспоминаниям Слонимского, когда начинала печататься в «Вестнике Европы», то «кокетничала со старичками, и, так как была замечательно красива, с зелёными глазами, бойкая страшно, очаровывала их».

Литературный талант Мережковского и женское обаяние Гиппиус множили всё новых их сторонников. 6 декабря 1901 года состоялось знакомство с Андреем Белым.

Мережковский и Гиппиус усиленно разрабатывали идею «тройственного устройства мира», Царства Третьего Завета, которое должно прийти на смену историческому христианству, а на уровне более практически-житейском — старались создать небольшую духовную общину.

Андрея Белого Мережковским так и не удалось завлечь в свою «коммуну», а вот Дмитрий Философов, литературный критик и публицист, в неё угодил.

Образование «тройственного союза» было некоторым вызовом обществу, его литературно-художественным кругам. С духовной общностью люди примирялись легко, но вот с совместным проживанием троих…

Укрепление «тройственного союза» совпало с паломничеством в Париж. Отъезд состоялся 25 февраля 1906 года.

11 мая 1907 года Гиппиус пишет Брюсову: «Теперь мы в Париже, пока радуемся ему и нашему оригинальному новому хозяйству (квартира дорогая и громадная, а мебели всего — 3 постели, несколько кухонных столов и 3 сломанных кресла!) и похожи, по настроению, на молодожёнов. Новый способ троебрачности…»

Любовь любовью, но и мужа З. Н. не обделяла вниманием. Она по-прежнему была первой слушательницей всех его сочинений, его критиком и советчиком.

В Париже «у нас было три главных интереса: во-первых, католичество и модернизм (о нём мы смутно слышали в России), во-вторых, европейская политическая жизнь, французы у себя дома. И наконец — серьёзная русская политическая эмиграция, революционная и партийная».

Летом 1908 года троица вернулась в Петербург, но и здесь союз их не распался. Он был настолько тесен, что некоторые письма подписывали втроём, втроём сочинили пьесу и втроём же путешествовали по России.

О жизни Мережковских ходили легенды. Художник Александр Бенуа в своих мемуарах даёт яркие зарисовки царивших в салоне нравов. «Особенно же озадачила нас супруга Мережковского „Зиночка Гиппиус“, очень высокая, очень тощая, довольно миловидная блондинка с постоянной „улыбкой Джоконды“ на устах, но неустанно позировавшая и кривляющаяся; была она всегда одета во всё белое — „как принцесса Грёз“. Не успели мы… с ней познакомиться, как она бухнулась на коврик перед топящимся камином и пригласила нас возлечь рядом».

Революцию Мережковские не приняли. В начале 1920 года супруги вместе с Дмитрием Философовым и студентом Володей Злобиным, который впоследствии станет секретарём Гиппиус, покидают Россию.

В эмигрантском изгнании сначала была Польша. В Варшаве Мережковские развили бурную деятельность, организовали газету, разрабатывали планы по освобождению России от большевиков. Как известно, все подобные проекты потерпели крах, и Мережковские уехали в Париж, где у них ещё сохранилась квартира с дореволюционных времён. «Они отперли дверь своим ключом, — пишет Нина Берберова, — и нашли всё на месте: книги, посуду, бельё. У них не было чувства бездомности, которое так остро было у Бунина и других».

Мережковские сравнительно плавно вошли в парижскую жизнь. Гиппиус писала статьи на злободневные политические темы.

Любой союз недолговечен, пришёл конец и «святой троице». Александр Амфитеатров в письме к Борису Савинкову от 22 марта 1924 года выразил удовлетворение, что Философов «отделил свою пуповину от лона Зинаиды и Дмитрия» и что это «огромный шанс в его пользу».

Мережковские не изменили своему стилю жизни: писать и общаться с пишущими, проповедовать и наставлять. С 1925 года возобновились, как было и в Петербурге, литературные «воскресенья». На «воскресеньях» бывали и Ходасевич с Ниной Берберовой, и Фондаминский, и Бунин, и Керенский, и Варшавский, и Шаршун, и Тэффи, и Шестов, и Бердяев…

На «воскресеньях» обсуждались общественные, политические, литературные и религиозные вопросы, чаще всего под свойственным Мережковскому «метафизическим углом зрения». Отвергались хозяевами только разговоры, общепринятые за чайным столом, — о здоровье, о погоде и тому подобном.

С 5 февраля 1927 года начались регулярные писательски-религиозно-философские заседания общества под названием «Зелёная лампа». Во время одного из первых заседаний молодой поэт Довид Кнут заявил, что литературная столица России теперь не Москва, а Париж…

«Зелёная лампа» должна была спасать если не весь мир, то по крайней мере Россию и её филиал — эмиграцию.

В 1930-х годах «Зелёная лампа» уже не горела ослепительно и не проливала яркого света на эмиграцию, освещая её совесть, душу, ум. Всё же «Лампа», всё более сокращая круг своей деятельности, просуществовала до самой войны.

Мережковские вели размеренную по часам жизнь. Зинаида Николаевна ложилась поздно, проведя полночи в писании писем, дневника, стихов, рассказов и статей, и вставала очень поздно. Она выходила из своей комнаты только к завтраку, уже вполне одетая, причёсанная, подкрашенная и подтянутая.

Они оба курили. Но не больше раз навсегда положенного числа папирос и только после завтрака.

Вернувшись из Италии, куда они ездили по приглашению Муссолини, Зинаида Николаевна на одном из «воскресений», делясь своими «итальянскими впечатлениями», рассказывала между прочим и о мелких, неизбежных неприятностях. О том, как они забыли в Риме ключи от своих чемоданов и обнаружили это только приехав в другой город.

«Они так до самой смерти Димитрия Сергеевича и прожили, не расставаясь ни на один день, ни на одну ночь, — пишет Ирина Одоевцева. — И продолжали любить друг друга никогда не ослабевающей любовью. Они никогда не знали скуки, разрушающей самые лучшие браки. Им никогда не было скучно вдвоём. Они сумели сохранить каждый свою индивидуальность, не поддаться влиянию друг друга. Они были далеки от стереотипной, идеальной супружеской пары, смотрящей на всё одними глазами и высказывающей обо всём одно и то же мнение. Они были „идеальной парой“, но по-своему неповторимой идеальной парой. Они дополняли друг друга. Каждый из них оставался самим собой. Но в их союзе они как будто переменились ролями — Гиппиус являлась мужским началом, а Мережковский — женским. В ней было много М — по Вейнингеру, а в нём доминировало Ж. Она представляла собой логику, он — интуицию».

…Первым умер Дмитрий Мережковский — 9 декабря 1941 года, в возрасте 76 лет. По поводу вдовы Юрий Терапиано написал: «З. Н. — окаменелая совсем».

3 июня 1943 года в оккупированном немцами Париже Гиппиус начинает писать книгу о Мережковском. Но закончить её не успела — осенью 1945 года Зинаида Николаевна скончалась.

Фритьоф Нансен и Ева Сарс

Знаменитый покоритель Гренландии Фритьоф Нансен был известен в Норвегии не только как вдумчивый учёный, но и как великолепный лыжник. После Гренландской экспедиции началось повальное увлечение этим видом спорта.

…Однажды во время прогулки в лесу Фритьоф увидел в снежном сугробе две барахтающиеся ноги с лыжами. Он поспешил на помощь. Перед ним стояла девушка сияющей красоты! Нансен влюбился в неё с первого взгляда… Прекрасная незнакомка холодно поблагодарила спасателя и посоветовала ему идти своей дорогой.

Эта встреча произошла ещё до гренландской экспедиции. Потом Нансен встречал девушку на улице. Ему удалось выяснить, что её зовут Ева, что она дочь Михаэля Сарса, выдающегося зоолога, океанографа, профессора университета в Христиании. Мать девушки, Марен, — известная собирательница народных песен и великолепная рассказчица старинных саг.

Сама Ева Сарс обладала хорошим голосом, училась музыке в Берлине, славилась как отличная спортсменка. Говорили, что она окружена поклонниками и не отличается кротостью нрава.

Незадолго до начала гренландской экспедиции один из знакомых привёл Нансена в дом Марен Сарс, где собирались поэты, художники, музыканты. На огонёк часто заглядывал знаменитый поэт Бьёрнстьерне Бьёрнсон. Фритьоф провёл приятный вечер, слушая рассказы Марен и пение Евы.

После возвращения из экспедиции, летом 1889 года, Фритьоф сделал Еве предложение, признавшись при этом, что собирается отправиться в новое далёкое путешествие. «Куда?» — спросила она. «На Северный полюс!» — ответил он, не желая скрывать от близкого человека заветной мечты.

Перед свадьбой матери Евы пришлось поволноваться: Фритьоф сначала отказывался венчаться в церкви. Марен Сарс долго уговаривала его, напоминала о религиозности отца, говорила о сплетнях, которые поднимутся вокруг брака, не освящённого церковью. И он сдался.

В церкви была давка. Ещё бы! Молодой и уже знаменитый путешественник женится на молодой и уже известной певице!

Вместо весёлого свадебного путешествия супруги поехали на географический съезд в Лондон. Рассказ о путешествии в Гренландию и планах новой экспедиции к полюсу повсюду производил глубочайшее впечатление и всякий раз заканчивался восторженным чествованием.

Вернувшись на родину, Нансены сначала поселились в усадьбе Сторе-Френ у Марты Ларсен, служившей когда-то экономкой у родителей Фритьофа. Но им хотелось иметь свой дом. Нансен решил поселиться на берегу Чёрной бухты — не так далеко от города — скалы, сосны, море. Еве это место — Люсакер — тоже понравилось.

Поначалу здесь был выстроен совсем лёгкий дом, с полом, настланным прямо на земле, отчего в единственной комнате царил такой холод, что зимой по ночам замерзала вода в умывальнике. «В ту зиму он отучил меня мёрзнуть!» — говорила Ева Нансен. В этом холодном, похожем на сарай помещении рождалась книга о Гренландии. Друзья шутили: «Автору легко было писать — он воображал себя вновь на материковом льду».

По предложению поэта Бьёрнстьерне Бьёрнсона новому дому в память прославленного эскимосского селения дали название «Готхоб» — «Добрая Надежда». Вся его обстановка была выдержана в национальном древненорвежском стиле. Музыканты, артисты, художники часто собирались под крышей гостеприимного дома.

Счастливо текла жизнь в «Готхобе». В ночь под Новый год Нансены решили взобраться на гору Норе. Но несмотря на все трудности они были счастливы и потом не раз вспоминали это приключение.

План похода к Северному полюсу Фритьоф вынашивал особенно долго, тщательно разрабатывая его во всех деталях. В этом ему неизменно помогала жена. Семья уже состояла из троих: родилась дочь Лив, что означает — Жизнь.

Теперь все гадали, как Нансен назовёт свой корабль: «Ева», «Лив», «Норвегия» или, может быть, «Северный полюс»?

Поздней осенью 1892 года Ева Нансен твёрдым шагом приблизилась к носу нового корабля. Капитан Калин Арчер подал ей бутылку шампанского. Ева разбила бутылку о форштевень. «„Фрам“ — имя ему!» — громко произнесла она. «Фрам» по-норвежски означает «вперёд»!

На другой день в доме Нансена собрались друзья. Ева, снова беременная, пела старинные норвежские песни о героях, которых ждут жёны…

Несколько недель после ухода «Фрама» она провела дома и никого не принимала. Первые заметки о гибели экспедиции на «Фраме» Ева Нансен прочитала в английских газетах. Потом норвежская «Утренняя почта» сообщила, что гибель «Фрама» не помешала Нансену дойти на лыжах до Северного полюса и открыть неизвестную землю. В других газетах писали, что адмирал Макаров строит ледокол, на котором русские пойдут искать Нансена к Земле Франца-Иосифа.

Назло всем сочувствующим и соболезнующим Ева появилась на улицах Христиании весёлая, улыбающаяся, жизнерадостная. Молва тотчас осудила её за легкомыслие.

Ева Нансен взяла учеников и усердно занималась с ними музыкой. Ей предложили вспомнить былое и дать несколько концертов. Ева наотрез отказалась, но потом передумала.

Первый же концерт собрал массу публики, пришли послушать певицу Еву Сарс и посмотреть, как выглядит жена Нансена. Газеты напечатали восторженные отзывы о концерте. Вдохновлённая успехом, Ева пела в Христиании, потом в Бергене, Стокгольме, Гётеборге…

Последние письма от Фритьофа она получила глубокой осенью 1893 года. Из конверта выпало несколько засохших цветов тундры — бледных, хрупких. Фритьоф послал их из Хабарова. Он писал, что Ева везде с ним, во льдах и туманах, в работе и в мыслях. Он повторял, что верит в победу, но не согнётся и при поражении.

Дрейф «Фрама» продолжался три года. Экспедиция завершилась триумфом Нансена и его друзей, о маленькой Норвегии заговорили на всех континентах. В 1897 году вышла в свет книга Нансена «„Фрам“ в полярном море» с посвящением: «Ей, которая дала имя кораблю и имела мужество ждать»

Фритьоф пообещал жене, что станет отшельником и будет писать научный отчёт об экспедиции «Фрама». С раннего утра он уединялся в своём кабинете. Домашние старались как можно реже открывать обитую шкурами дверь. Пианино перенесли в самую дальнюю комнату. По вечерам Ева пела там вполголоса, готовясь к своему прощальному концерту. Она бросала сцену, чтобы заняться воспитанием дочери Лив и сына Коре.

«Готхоб» стал казаться тесным, неудобным для разросшейся семьи. Рядом со старым домом был построен новый, двухэтажный, получивший название «Нульхегда». Над ним поднималась башня. Там Нансен устроил рабочий кабинет. Мебель в новом доме была куда богаче, чем в «Готхобе», но её не хватило на все комнаты. Нансен и Вереншельд расписали стены. Новоселье отметили карнавалом.

Фритьоф купил ещё один дом, далеко в горах. Бревенчатый, без всяких украшений, с крестьянскими столами и скамьями, с некрашеным полом, он стоял над озером.

Ева вела хозяйство, взяв на себя заботу о денежных делах, в которых Фритьоф был удивительно беспечным.

Фритьоф Нансен всё больше уходил в политику. Выполняя поручения норвежского правительства, он переезжает из города в город. Копенгаген, Лондон, Берлин. Снова Копенгаген, Карльстад, Лондон, Христиания, опять Копенгаген… Открытые совещания и тайные переговоры, газетные статьи и шифрованные донесения…

В качестве дипломата Нансен попадает в Лондон. Из окон гостиницы «Рояль-Палас», где временно разместилось норвежское посольство, виден Гайд-парк. Великосветские сплетники и сплетницы уже злословили, связывая его имя с другой…

Ева чувствовала перемену в том, кого любила, кому верила, и постоянная тревога сделала её раздражительной, замкнутой. Письма от Фритьофа приходили часто, но была в них какая-то сухость, отчуждённость, недосказанность.

До Норвегии докатились слухи о какой-то даме из самого высшего лондонского общества. Намекали, что Нансен пользуется лестными симпатиями женщины из королевской семьи. В одном из писем Фритьоф признался Еве, что давно мучился «всем этим», не имея мужества сознаться. Он запутался, или, может быть, его запутали. Но «теперь там всё кончено». Он любил и любит только Еву, одну Еву…

Потянулись мучительные дни. Каждый день из Лондона приходили письма, полные раскаяния. Наконец Ева телеграфировала: «Понимаю всё, буду тебе помогать».

Она приехала к мужу в Лондон и тут же получила приглашение во дворец. Придворные дамы мило улыбались ей, а за спиной она слышала насмешливый шёпот.

Приёмы следовали за обедами, обеды — за банкетами. Через неделю Ева почувствовала себя разбитой, усталой. Ей хотелось домой, к детям, и она уехала в Норвегию. Нансен же остался в Лондоне — встречался с дипломатами, ездил с влиятельными лицами охотиться на лисиц, посещал балы, сопровождал королевскую чету в поездке на север… Опять ненадолго приезжала Ева, и снова говорили они о том, что уж теперь-то подписания договора осталось ждать совсем недолго…

Пришло лето, и, потеряв терпение, Фритьоф взял короткий отпуск. Ненадолго задержавшись в Христиании, он поспешил в Серке. Горный дом ждал его. Дети собрали морошку, наловили форелей. Отец пришёл со станции пешком, с рюкзаком за плечами.

Давняя мечта об экспедиции в Антарктику по-прежнему не отпускала Фритьофа. Это настоящее большое дело. И когда другой полярный исследователь Амундсен просит одолжить ему «Фрам», Нансен спрашивает совета у жены. Ева говорит, что она привыкла ждать и готова терпеть и дальше. Пусть он не думает о ней и детях. Нансен всё же передаёт «Фрам» Амундсену.

«Я не могу забыть, какой чуткой и доброй ты была, когда мы говорили о „Фраме“… — писал он Еве. — Скоро я закончу здесь все работы, и мы опять будем вместе».

«Тот, кто любит, счастлив, если чем-либо помогает любимому в его труде, — отвечала Ева. — Помни об этом на будущее. Уедешь ты или останешься около меня — я всё равно благодарю Бога, что мы встретились когда-то. Лучше с тобой и с грустью, чем без грусти с банальным человеком, который ничего не ищет и никуда не стремится».

Потом из Лондона пришло долгожданное письмо: «Родная, договор будет подписан в ближайшие дни. Моя долгая и тяжёлая миссия заканчивается».

6 декабря — день рождения Евы. Поздравительная телеграмма из Лондона лежала под подушкой. Ева несколько раз перечитывала её. Фритьоф писал, что скоро вернётся домой и у них будет впереди много счастливых лет.

Когда дочь пришла вечером пожелать спокойной ночи, Ева сказала: «Лив, если со мной что случится, помогай отцу, помогай Коре и маленьким».

Через несколько дней врач телеграфировал в Лондон: «Положение Евы серьёзное, выезжайте немедленно». Но Нансен, которого встревожили первые же известия о болезни жены, был уже в дороге.

Ева прошептала: «Бедный, он опоздал…» Это были её последние слова.

…Долгие недели никто не видел Нансена. Он закрылся в своей башне. Потом Фритьоф неожиданно уехал в горный дом.

Говорили, что в снежную бурю он пошёл на лыжах к заросшему тёмными елями ущелью, куда раньше ходил с Евой. В руках у него видели что-то похожее на погребальную урну; и тут вспомнили, что перед смертью Ева просила отдать её пепел горным ветрам. Как всё было — никто не знает точно. Фритьоф Нансен никогда никому и ничего не говорил об этом. Но в Норвегии нет могилы Евы Нансен…

Фритьоф долго болел. Врачи говорили о подавленном состоянии духа, о последствиях тяжёлого душевного потрясения…

Но постепенно жизнь возьмёт своё, и в 1919 году Нансен женится на Зигрун Мунте, с которой проживёт одиннадцать лет, до самой своей смерти, настигшей великого норвежца 13 мая 1930 года.

Пьер Кюри и Мария Склодовская

Какие только испытания не выпадали на долю Марии, дочери многодетного учителя физики Владислава Склодовского из Варшавы, прежде чем она совершила настоящий переворот в мировой науке. Ей пришлось пройти через унизительную нищету, голод, через многие лишения, утратить и вновь обрести веру в истинную любовь.

В 18 лет Склодовскую пригласили гувернанткой в богатое поместье под Варшавой. Сын хозяев, студент Казимеж, увлёкся умной и обаятельной Марией. Увлечение было взаимным. Однако родители Казимежа посчитали, что брак с гувернанткой покроет позором их семью, а юноша перечить им не решился. Марии пришлось искать другую работу. Она стала учить детей польскому языку.

А потом пришло письмо из Парижа от сестры Брони, недавно вышедшей замуж за студента-медика: «Не пора ли и тебе как-то устроить свою жизнь, моя малышка Маня? Если бы ты собрала в этом году несколько сотен рублей, то в будущем году могла бы приехать в Париж… Тебе действительно необходимо подкопить несколько сотен, чтобы записаться в Сорбонну… Я тебе гарантирую, что через два года ты получишь учёную степень…»

Осенью 1891 года Мария Склодовская впервые переступила порог факультета естествознания в Сорбонне. Она занималась со страстью и с завидным упорством. А по вечерам возвращалась в скромную квартирку сестры и зятя. Но здесь часто собирались шумные компании, поэтому Мария предпочла снять комнату около Сорбонны, где её ничто не отвлекало от занятий. Экономить приходилось буквально на всём, денег не хватало даже на отопление. Из Парижа Мария писала подруге, что планы о создании семьи «погребла, замкнула, запечатала и позабыла». Она решила, что никогда не выйдет замуж и посвятит себя науке.

Возможно, всё так бы и произошло, если бы не случайная встреча. Мария искала лабораторию для проведения экспериментов. Узнав об этом, муж её подруги Юзеф Ковальский пообещал познакомить Марию с молодым учёным, у которого, возможно, окажется подходящее помещение в Школе физики и химии, где он преподаёт. Этим молодым учёным был Пьер Кюри.

Склодовская так описала в мемуарах свои впечатления от встречи в доме Ковальского: «Войдя в комнату, я увидела молодого человека высокого роста с каштановыми волосами и большими светлыми глазами. Его лицо было серьёзным и симпатичным, а лёгкая неухоженность в его крупной фигуре выдавала мечтателя, поглощённого своими мыслями». Пьер Кюри в свои тридцать пять оставался холостяком. По происхождению эльзасец и протестант, он был сыном и внуком медиков. В шестнадцать лет Пьер стал бакалавром естественных наук, а в двадцать четыре года его назначили руководителем практических работ в парижской Школе физики и химии.

Кюри был очарован этой хрупкой девушкой, её серыми глазами, белокурыми волосами. А когда он перевёл разговор на физику, то был поражён высоким уровнем её знаний.

После знакомства у Ковальских они встречались в Физическом обществе, на конференциях. Однажды Пьер подарил Марии свой научный доклад с посвящением: «Мадемуазель Склодовской — с почтением и дружбой от автора».

Пьер и Мария совершали долгие прогулки по окрестностям Парижа и, собирая цветы, вели беседы. В отличие от довольно благодушного Кюри, Склодовская была более целеустремлённой. Под её влиянием Пьер опубликовал свою докторскую диссертацию и оформил работы по магнетизму.

Сначала их объединяла физика, но совсем скоро дружба переросла в более глубокое чувство. Пьер и Мария, по общему мнению, составляли удивительно гармоничную пару. Но Склодовская — упрямая, принципиальная — противилась изменениям в личной жизни. Ей было 26 лет, что по тем временам считалось возрастом старой девы. К тому же брак с французом казался ей чуть ли не изменой родной Польше…

Но Пьер проявил настойчивость, и Мария сказала «да». Они заключили брак 26 июля 1894 года в мэрии Со, на следующий день после защиты Пьером докторской диссертации.

У молодожёнов не было ничего, кроме двух велосипедов, купленных накануне свадьбы на деньги, подаренные одним из кузенов. На велосипедах они совершили свадебное путешествие по деревням Иль-де-Франс.

В октябре супруги сняли квартиру. «Наше первое жилище, — вспоминала Мария, — небольшая, очень скромная квартира из трёх комнат была на улице Гласьер, недалеко от Школы физики. Основное её достоинство — вид на большой сад. Мебель, — самая необходимая, — была подарена нашими родителями. Прислуга нам была не по средствам. На меня легли заботы о домашнем хозяйстве, но я к ним привыкла за время студенческой жизни.

Наша жизнь была полностью отдана научной работе, и многие дни проходили в лаборатории, где Шютценберже позволил мне работать вместе с мужем…

Мы жили очень дружно, наши интересы во всём совпадали: теоретическая работа, исследования в лаборатории, подготовка к лекциям или к экзаменам. За одиннадцать лет нашей совместной жизни мы почти никогда не разлучались, и поэтому наша переписка за эти годы занимает лишь несколько строк. Дни отдыха и каникулы посвящались прогулкам пешком или на велосипедах либо в деревне в окрестностях Парижа, либо на побережье моря или в горах».

Мария ожидала ребёнка, и теперь ей приходилось следить за своим здоровьем. Профессор Склодовский, проводивший лето во Франции, настоял, чтобы дочь пожила вместе с ним в Пор-Блане, в отеле «У серых скал». Так супруги в первый раз разлучились.

Пьер Кюри писал ей (по-польски!): «Моя маленькая девочка, дорогая, милая девочка, которую я так сильно люблю, я получил сегодня твоё письмо и был безмерно счастлив. У меня нет никаких новостей, кроме той, что мне тебя ужасно не хватает: моя душа следует за тобой…»

Мария отвечала ему: «Приезжай скорее… Я жду тебя с утра до вечера…»

Мария была уже на восьмом месяце беременности, когда Пьер наконец приехал к ней в Пор-Блан. И они как ни в чём не бывало отправились в Брест на велосипедах!

Но будущий ребёнок уже рвался на свободу, вынудив родителей спешно вернуться в Париж. 12 сентября роды у своей невестки принимал сам доктор Кюри; он первым взял на руки Ирен, когда никто и не подозревал, что ей суждено стать Нобелевской лауреаткой.

Однажды Мария написала: «Жизнь нелегка, но что поделаешь — надо иметь упорство, а главное — верить в себя. Надо верить, что ты родился на свет ради какой-то цели, и добиваться этой цели, чего бы это ни стоило».

Завершив своё исследование по магнетизму, Мария Склодовская-Кюри заинтересовалась открытием урановых излучений Беккереля. Пьер отложил свои собственные исследования по физике кристаллов, чтобы помочь жене. В июле и декабре 1898 года супруги Кюри объявили об открытии двух новых элементов, которые были названы полонием, в честь Польши, и радием.

Супругам пришлось покинуть улицу Гласьер, потому что для маленькой Ирен нужен сад, где девочка могла бы свободно развиваться. Решение было принято быстро: на бульваре Келлерман нашёлся свободный домик, достаточно просторный для того, чтобы доктор Кюри мог жить здесь вместе с сыном, невесткой и внучкой.

Четыре года Кюри выделяли из руды радий. Свои эксперименты они проводили в небольшой постройке, принадлежавшей Школе физики и химии. Бывшая мастерская служила им теперь и кладовой, и лабораторией. Никаких удобств, сырость, безнадёжно устаревшие приборы… В то время когда Пьер занимался постановкой тонких опытов, Мария переливала жидкости из одного сосуда в другой, несколько часов подряд мешала кипящий материал в чугунном тазу.

Кроме того, Пьер читал лекции в университете. Но его жалованья не хватало для содержания семьи, и в 1900 году Мария начала преподавать физику в Севре, в учебном заведении, готовившем учителей средней шкалы.

В 1902 году пришла к супругам Кюри великая победа — им удалось выделить небольшое количество радия, белого блестящего порошка.

В декабре следующего года Шведская королевская академия наук присудила Нобелевскую премию по физике Беккерелю и супругам Кюри. Мария и Пьер получили половину награды «в знак признания… их совместных исследований явлений радиации, открытых профессором Анри Беккерелем». Склодовская-Кюри стала первой женщиной, удостоенной Нобелевской премии. И Мария, и Пьер были больны и не смогли приехать в Стокгольм на церемонию вручения премии. Они получили её летом следующего года.

«Присуждение Нобелевской премии, — писала Склодовская-Кюри, — было для нас важным событием ввиду престижа, связанного с этими премиями, учреждёнными по тем временам ещё совсем недавно [1901]. С точки зрения материальной, половина этой премии представляла собой серьёзную сумму. Отныне Пьер Кюри мог передать преподавание в Школе физики Полю Ланжевену, своему бывшему ученику, физику с большой эрудицией. Кроме того, он пригласил препаратора для своей работы».

В октябре 1904 года Пьер был назначен профессором физики в Сорбонне, а месяц спустя Мария стала официально именоваться заведующей лабораторией. Но даже для самой скромной лаборатории нужны были кредиты, приходилось биться за каждый франк…

В декабре 1904 года у них родилась вторая дочь, Ева, которая станет концертирующей пианисткой и биографом своей матери.

Их семейная жизнь была счастливой и радостной, они вместе работали, и научным изысканиям не помешало рождение дочерей Ирен и Евы. И вдруг всё оборвалось. Трагедия случилась 19 апреля 1906 года. Пьер, как обычно, утром вышел из дому, направляясь на службу. И больше не вернулся… Он погиб под колёсами конного экипажа.

Мария, безутешная в своём горе, отказалась от почестей, какие полагались при похоронах знаменитостей; она попросила только, чтобы ей разрешили устроить их в Со, в самом узком кругу, и если уж обязательно должен присутствовать министр, а именно — министр народного просвещения, то пусть он приедет туда как частное лицо: известный политик Аристид Бриан также счёл необходимым отдать последний долг погибшему.

Марии Склодовской-Кюри было всего тридцать восемь лет, и ей надо было поставить на ноги дочерей. Все её исследования, все открытия будут посвящены Пьеру. Она отказалась от пенсии, назначенной министерством общественного образования («Я ещё достаточно молода, чтобы заработать на жизнь себе и дочерям»), но согласилась принять в Сорбонне кафедру физики, которую прежде возглавлял её муж.

По правилам полагалось начинать курс лекций со слов благодарности в адрес предшественника. Мария же произнесла фразу, которой закончил свой курс в прошлом семестре Пьер… В своём дневнике она будет постоянно обращаться к нему: «Я хотела тебе сказать, что альпийский ракитник в цвету, и глицинии, и боярышник, и ирисы тоже начинают цвести… Тебе бы всё это очень понравилось…»

В 1911 году Склодовская-Кюри становится дважды лауреатом Нобелевской премии, а спустя 24 года эту же награду получает её дочь Ирен. И всё-таки Мария вынуждена признать: «Нет необходимости вести такую противоестественную жизнь, какую вела я. Я отдала много времени науке потому, что была увлечена ею, потому что я любила научное исследование… Всё, чего я желаю женщинам и молодым девушкам, — это простой семейной жизни и работы, какая им по душе».

Мария Склодовская-Кюри умерла от облучения. Её не стало 4 июля 1934 года. Спустя шестьдесят лет супруги вновь соединились — их останки были перенесены в парижский Пантеон и похоронены рядом.

Николай II и Александра Фёдоровна

Будущий император Николай II родился в 1868 году в семье Александра III и Марии Фёдоровны. Императрица была дочерью короля Дании Кристиана и в девичестве звалась Дагмарой.

Николай вырос в атмосфере роскошного императорского двора, но в строгой и, можно сказать, почти спартанской обстановке. Получив начальное образование, он перешёл к изучению дисциплин, предусмотренных программами Академии Генерального штаба и двух факультетов университета — юридического и экономического.

Николая произвели в штабс-капитаны и определили в лейб-гвардии Преображенский полк. Для приобщения к кавалерийской службе отец перевёл его в лейб-гвардии Гусарский полк, где он командовал эскадроном.

В 1890 году обучение наследника завершилось. В мае месяце Николай записал в своём дневнике: «Сегодня окончательно и навсегда прекратил свои занятия».

Любопытно, что первую любовь Николай испытал к принцессе Алисе Гессенской, которая через несколько лет станет его женой. Впервые они встретились в 1884 году в Петербурге на свадьбе Эллы Гессенской (старшей сестры Алисы) с великим князем Сергеем Александровичем. Ей было 12 лет, ему — 16. В 1889 году Аликс провела в Петербурге шесть недель. Позже Николай писал: «Я мечтаю когда-нибудь жениться на Аликс Г. Я люблю её давно, но особенно глубоко и сильно с 1889 года… Всё это долгое время я не верил своему чувству, не верил, что моя заветная мечта может сбыться».

Императрица Мария Фёдоровна принципиально противилась браку с германской принцессой (всю свою жизнь она была убеждённой германофобкой).

Алиса-Виктория-Елена-Луиза-Беатриса (таково было её полное имя) родилась в Дармштадте в 1872 году и была четвёртой дочерью герцога Гессенского Людвига и его жены герцогини Алисы Английской — младшей дочери королевы Виктории.

Когда Аликс было шесть лет, вместе с сёстрами и матерью она заболела дифтерией; сама поправилась, но мать и самая младшая сестрёнка Мэри двух лет от роду умерли. Аликс не только осиротела, но и осталась самым младшим ребёнком в семье великого герцога Гессенского Людвига IV. Внучку взяла к себе на воспитание королева Виктория. Никто не знал, что Алиса Английская была носителем гена гемофилии.

С детства Аликс была чрезвычайно замкнутым и серьёзным ребёнком, своими интересами поражавшая окружающих. С ранних пор тянулась к литературе, постоянно читала и конспектировала книги по философии и теологии. Позднее она была удостоена степени доктора философии Кембриджского университета.

Тем временем цесаревич Николай увлёкся балериной Кшесинской. Но даже в этот период он не забывал об Аликс. Кшесинская писала позже: «Он от меня не скрыл, что из всех тех, кого ему пророчили в невесты, он её считал наиболее подходящей, что к ней его влекло всё больше и больше, что она будет его избранницей, если на то последует родительское разрешение…»

Весной 1894 года Александр III и Мария Фёдоровна уступили желаниям сына. Но оставалось ещё одно препятствие к браку — невеста должна была перейти в православие. Зная, сколь серьёзно Аликс относится к религии, Николай понимал, что этого будет нелегко добиться.

В апреле цесаревич со своими дядьями, великими князьями Сергеем и Владимиром, а также их жёнами выехал из Петербурга в Кобург на свадьбу герцога Гессенского, старшего брата Аликс.

Во время этого визита Николай сделал Аликс предложение. «Что сегодня за день! — писал он в дневнике. — После кофе в 10 часов я пошёл с тётей Эллой к Аликс. Она замечательно похорошела, но выглядела чрезвычайно грустно. Нас оставили вдвоём, и тогда между нами начался тот разговор, которого я давно и сильно желал и, вместе, очень боялся. Говорили до 12–14 часов, но безуспешно, она всё противится перемене религии. Она, бедная, много плакала. Расстались более спокойно».

Но уже на следующий день Аликс капитулировала. Николай ликующе записал в дневнике: «Чудный, незабвенный день в моей жизни, день моей помолвки с дорогой и ненаглядной моей Аликс…»

В июне Николай ещё раз посетил Англию, где встречался с Аликс. Возвратившись в Гатчину, цесаревич застал семью в большой тревоге за здоровье отца. Но, несмотря на недомогание, император поехал на охоту в Спалу. Здесь Александру стало ещё хуже. По настоянию врачей он переехал в Ливадию, в Крым. Николай сопровождал его.

В октябре в Крым приехала Аликс. Какое счастье доставила бы эта встреча при других обстоятельствах! Но для Николая наступает время тревог и бесконечных забот.

20 октября Александр III умер.

На другой день, когда дворец задрапировали в чёрное, Аликс приняла православие и с этого дня стала именоваться великой княгиней Александрой Фёдоровной.

7 ноября произошло торжественное погребение покойного императора в Петропавловском соборе в Петербурге, а через неделю состоялось бракосочетание Николая и Александры. Эта свадьба, сыгранная среди поминальных панихид, произвела на всех современников тягостное впечатление.

Сразу после свадебной церемонии императорская чета переехала в Аничков дворец. Здесь, в апартаментах, состоящих из шести комнат, они провели первую зиму. Николай занимался государственными делами в небольшом кабинете, а в соседней комнате его жена изучала русский язык; они могли видеться, когда хотели, и были безмерно счастливы этим. Вскоре после свадьбы Александра записала в дневнике своего мужа: «Никогда не предполагала, что могу быть такой абсолютно счастливой в целом мире, так чувствовать единство двух смертных».

Весной 1895 года Николай перевёз жену в Царское Село. Они поселились в Александровском дворце, который оставался главным домом императорской четы в течение 22 лет. Всё здесь было устроено согласно их вкусам и желаниям, и поэтому Царское всегда оставалось их любимым местом.

Став императрицей, Александра Фёдоровна оказалась в атмосфере изысканного и богатого российского двора, настроенного к ней довольно прохладно. Своё влияние здесь долго сохраняла вдовствующая императрица, не проявлявшая особых симпатий к невестке. В окружении Марии Фёдоровны принцесса Алиса получила оскорбительное прозвище «гессенская муха». Врождённая застенчивость молодой царицы, принимавшаяся часто за холодную надменность, не способствовала росту её популярности.

Царица пыталась укрыться от окружающего мира в семье. Через год после свадьбы у неё родилась дочь Ольга. В 1897 году родилась Татьяна, в 1899-м — Мария, в 1901-м — Анастасия. Заботы о детях или воспитание и образование занимали её постоянно. Однако полного счастья всё-таки не было. Отец и мать страстно хотели иметь сына. Нужен был наследник, но годы шли, а сына всё не было.

12 августа 1904 года в императорской семье родился пятый ребёнок. К великой радости родителей, это оказался мальчик. Николай записал в своём дневнике: «Великий незабвенный для нас день, в который так явно посетила нас милость Божья. В 1 час дня Аликс родила сына, которого при молитве нарекли Алексеем».

Однако безмерная радость довольно скоро была омрачена трагическим открытием: цесаревич страдал гемофилией (несворачиваемостью крови), которая была наследственной болезнью в гессенском роду. От этого страшного недуга умерли брат, дядя и два племянника Александры Фёдоровны. Страх за жизнь наследника, подвергавшегося серьёзной опасности при любом ушибе или царапине, навсегда поселился в душе императрицы.

Следующие годы прошли в тяжёлой борьбе за жизнь и здоровье наследника. Особенно переживала за Алексея императрица, которая сделалась мнительной и крайне религиозной. Потеряв веру во врачей, она все свои надежды возложила на милость Божию. Всякого рода странники и Божьи люди стали желанными гостями в императорской семье. Постепенно среди них выделился и набрал огромную силу сибирский крестьянин Григорий Распутин.

Впервые Распутин появился в Петербурге в 1905 году, когда ему было 36 лет. Этот человек обладал феноменальным даром внушения. Он пророчествовал — и многие из его предсказаний сбывались, он брался лечить людей — и действительно, после общения с ним многие испытывали облегчение.

Григорий Распутин оказался единственным человеком, способным облегчить страдания наследника. О том, что Алексей тяжко болен, и о силе распутинских чар за пределами узкого семейного круга никто не знал.

Общение Распутина с Николаем и Александрой точно соответствовало его роли. Он был почтителен, но никогда не раболепствовал; он мог громко смеяться и свободно высказывать критические замечания. Григорий обращался к царствующим особам, называя их не «Ваше Величество», а «батюшка» и «матушка». В 1912 году в Спале цесаревич Алексей после сильнейшего кровоизлияния едва не умер. Доктора признали своё бессилие, и только таинственное вмешательство Распутина в очередной раз спасло наследника. С этого времени авторитет Распутина в глазах императорской четы стал безграничным.

Николай очень любил свою семью. Каждый день он совершал с детьми прогулки. Зимой император вместе с детьми увлечённо строил ледяные горки. Вечером часто сидел в семейной гостиной, читая вслух, в то время как жена и дочери рукодельничали. По его выбору это мог быть Толстой, Тургенев или его самый любимый писатель Гоголь. Но мог быть и какой-нибудь модный роман.

Между тем Россия переживала один из самых бурных этапов своей истории. Вслед за японской войной началась первая революция, подавленная с огромным трудом. Императору пришлось согласиться на учреждение Государственной думы. Следующие семь лет были прожиты в покое и даже при относительном процветании.

В утешении и поддержке царя Александра Фёдоровна видела одну из главных целей своей жизни. Постоянно присутствовал и всё время усиливался страх за жизнь Николая, и это чувство, после убийства в 1905 году революционерами мужа сестры Эллы, приняло маниакальный характер. «Кругом вражда и заговор!» — восклицала императрица неоднократно. Спокойствие и душевное равновесие она обретала в молитве и в беседах на духовные темы, которые охотно и часто вела и в кругу семьи, и вне её со священниками и различными «божьими людьми» — странниками, предсказателями, ясновидящими.

Одно время казалось, что России удастся избежать новых социальных потрясений, но вспыхнувшая в 1914 году Первая мировая война сделала революцию неизбежной.

Стараясь творить добро, Александра Фёдоровна занялась деятельностью, просто немыслимой для человека её звания и положения. Она не только патронировала санитарные отряды, учреждала и опекала лазареты, в том числе и в царскосельских дворцах, но вместе со своими старшими дочерьми окончила фельдшерские курсы и стала работать медсестрой.

Сокрушительные поражения русской армии весной и летом 1915 года вынудили Николая лично возглавить армию. С тех пор он много времени проводил в Могилёве и не мог глубоко вникать в государственные дела. Александра с большим рвением взялась помогать мужу. По всем вопросам императрица советовалась с Распутиным. Влияние последнего на все стороны государственной жизни как раз в это время страшно возросло. Дело дошло до того, что по его капризу назначали и меняли министров. Все, кто заботился о престиже династии — министры, великие князья, генералы и депутаты Думы, — сходились на том, что Распутина нужно устранить. В декабре 1916 года «великий старец» был умерщвлён. На смерть «своего друга» императрица написала поэму.

В ходе Февральской революции Николай II подписал отречение от престола в пользу брата Михаила, однако тот отказался принять власть.

Положение императорской семьи между тем постепенно ухудшалось. Под давлением Петроградского Совета Временное правительство арестовало царскую семью и заключило её под стражу в Царскосельском дворце.

Николай и Александра возобновили занятия с детьми. Сам Николай взял на себя преподавание истории и географии. По газетам и журналам он с острым интересом следил за политическими и военными событиями. Много и подолгу возился с детьми, сам чистил снег на дорожках и много читал.

Ситуация в стране снова начала обостряться. Глава Временного правительства Керенский решил, что в целях безопасности царскую семью надо отправить подальше от столицы. После долгих колебаний он приказал перевести Романовых в Тобольск.

Дом тобольского губернатора, назначенный для жизни низложенного государя и его семьи, оказался полуразрушенным. В течение восьми дней, пока шёл ремонт, Романовы жили на пароходе. 13 августа состоялся переезд. В этом доме царская семья прожила восемь месяцев.

Будущее стало внушать Николаю всё большую тревогу. Октябрьский переворот произвёл на него тягостное впечатление.

22 апреля в Тобольск приехал комиссар Яковлев с бойцами. У него был приказ перевезти Романовых в Москву. Под Омском поезд был остановлен, и Яковлев получил приказ передать царскую семью в руки Уральского Совета в Екатеринбурге. С вокзала Романовых доставили на автомобиле в дом купца Ипатьева.

В ночь на 17 июля Николай II, Александра, их дети и четверо приближённых были расстреляны в подвале по постановлению Уральского Совета.

Спустя восемьдесят лет останки царской семьи были захоронены в Екатерининском приделе бывшей зимней церкви Петропавловского собора в Санкт-Петербурге.

Михаил Врубель и Надежда Забела

Они не могли не встретиться — художник оперной постановки «Гензель и Гретель» Гумпердинка и исполнительница главной партии — Михаил Александрович Врубель и Надежда Ивановна Забела. Певице было почти тридцать, художнику — сорок. Знакомство состоялось в марте 1896 года за кулисами Панаевского театра в Петербурге на гастролях Частной оперы С. И. Мамонтова.

Михаил Александрович Врубель родился в семье военного юриста. Рисованию обучался с детства. Окончив юридический факультет Петербургского университета, он поступил в Академию художеств. Учителя считали его гениальным мастером рисунка.

Осенью 1889 года Врубель переехал в Москву и вступил в Мамонтовский кружок, взяв на себя руководство керамической мастерской в Абрамцеве. В его творчестве наиболее ярко отразилась важная тенденция в развитии изобразительного искусства — тяготение к музыке, к оперному театру и, наконец, как к высшей цели, к синтезу искусств.

Врубель никогда не умел ни копить, ни тратить. Говорят, что он много пил и бросал деньги на ветер. Но даже Константин Коровин, с которым он какое-то время жил и работал в одной мастерской, не догадывался, что почти все средства Врубель отсылал отцу — для младших сестёр: на их образование, заграничные поездки, свадьбы. То, что оставалось, Михаил Александрович широко тратил, угощая знакомых и незнакомых.

Если Врубеля-художника в 1896 году знал лишь узкий круг ценителей, то Надежда Ивановна Забела уже была примадонной Частной русской оперы Саввы Мамонтова.

Выдающаяся русская певица, лирико-колоратурное сопрано происходила из состоятельной семьи. Она обучалась в Петербургской консерватории. Первые же выступления на сцене приносят Забеле большой успех, внимание композиторов.

Известно, что, услышав впервые певицу, Врубель, сам в душе музыкант, был сразу и навсегда пленён её голосом. «Другие певицы поют как птицы, а Надя поёт как человек», — говорил позже Врубель. После репетиции Надежда разговаривала со своей партнёршей Татьяной Любатович и была шокирована, когда незнакомый мужчина с горящими от восторга глазами стал целовать ей руки, повторяя: «Прелестный голос!» Татьяна Спиридоновна успокоила подругу: «Наш художник Михаил Александрович Врубель, человек очень экспансивный, но вполне порядочный». Тогда всё и началось…

На следующий день Михаил Врубель вызвался писать картину «Гензель и Гретель», на которой хотел изобразить Надежду вместе с Татьяной Любатович в виде маленьких девочек. А ещё через сутки предложил Забеле руку и сердце. Надя, смеясь, сказала, что если картина удастся, то она согласится выйти за него замуж. Врубеля прельщало, что она много моложе его и мало знает жизнь. Картина удалась…

Между предложением, сделанным в марте, и состоявшимся в конце июля венчанием произошло событие, доставившее много страданий Врубелю. По заказу Мамонтова он пишет для Всероссийской Нижегородской выставки два огромных панно: «Микула Селянинович» и «Царевна Лебедь». Заказчика они устраивают, но, как пишет Константин Коровин, «художники Академии и другие взбесились как черти. Приехало специальное жюри из Академии, смотрели панно и картоны, было заседание, где поставлен был вопрос — быть или не быть панно Врубеля на выставке». Панно сняли. Возмущённый таким решением Савва Мамонтов специально для картин Врубеля выстроил павильон на той же выставке. Но травля художника продолжалась.

Надежда Ивановна была в курсе всех событий, но ничто не могло её остановить. Она любит человека и безоглядно верит в его искусство. Свадьба состоялась в Женеве, куда Врубель чуть не пешком добирается к невесте.

«Вот уже четвёртый день, как мы женаты, а мне кажется, очень давно, — пишет Забела сестре. — Мы как-то удивительно сошлись с Михаилом Александровичем, так что никакого стеснения не существует, и мне кажется, что мы давно муж и жена».

Врубель сделал жене массу подарков. Покупает он Наде только самое великолепное и дорогое. А Забела каждый день находит в Михаиле Александровиче всё новые достоинства: он необыкновенно кроткий и добрый, даже трогательный. Деньги она у мужа все отбирает, чтобы тот ими не сорил. Врубель читает жене на ночь Лермонтова и Пушкина.

Следующий оперный сезон Врубель и Забела провели в Харькове. Музыка, которую разучивала певица, новые роли — всё становится чрезвычайно близким Михаилу Александровичу: он вникает в детали исполнения, даёт меткие советы по трактовке образов. Он добивается изменения театрального костюма Татьяны, заново создаёт платья Недды, Марии, Маши Троекуровой и других персонажей. Чуткий к музыке, Врубель не мог не плениться Маргаритой — Забелой, тем более что он был страстным поклонником Гёте.

В 1897 году художник и певица были приглашены Мамонтовым в Москву, в его Русскую частную оперу.

Первым триумфом в Москве было появление Забелы в партии Волховы в «Садко». Римский-Корсаков считал Надежду Ивановну единственной Волховой, не терпел замены.

Врубель участвовал в «расписывании» подводного царства, сочинял эскизы костюмов. При изучении партии Морской царевны Михаил Александрович поражал жену глубоким пониманием музыки и помогал ценными советами. В свою очередь, партитура «Садко» и пение Забелы бесконечно волнуют художника, «переплавляются» им в звучащие линии и краски акварели «Морская царевна», майоликовой «Волховы» и других работ.

К 1899 году заканчивается строительство нового доходного дома на углу Пречистенки и Зубовского бульвара. Врубели становятся чуть ли не первыми его жильцами.

Меблировку заменяет фантазия художника. С помощью дешёвых тканей Врубель превращает кухонные табуретки в изысканную по цвету стильную мебель. Необычные драпировки отделяют уголок, который он оставляет себе для работы. В новых стенах рождаются лучшие его полотна: «Пан», «Валькирия», «Наяды», иллюстрации к Пушкину, эскизы декораций к «Царской невесте» и «Кавказскому пленнику». Почти ежедневно художник работает над майоликой в Гончарных мастерских Мамонтова у Бутырской заставы. В доме Врубелей полно гостей — артистов, художников, и среди них Римский-Корсаков.

Кажется, жизнь наконец-то налаживается. Лето Врубели проводят у княгини Тенишевой в Талашкине или на хуторе у Ге, где в распоряжении художника мастерская покойного Николая Николаевича с сохраняющимся на стене огромным рисунком его картины «Голгофа». В 1901 году в семье рождается Саввочка, рождается точно таким, каким писал его отец младенца Христа в киевских храмах: с непонятно осмысленным взглядом трагических глаз и раздвоённой заячьей верхней губкой.

Роковая страсть к бесконечному самосовершенствованию владела Врубелем. Своего «Демона» он переписывал более сорока раз! Художник не отходил от мольберта по 15–20 часов в сутки. Тут и начались проблемы со здоровьем: сильные головные боли, бессонница и в конце концов психиатрическая клиника. «Маниакальное возбуждение, идея величия, он — Государь, святой, Пушкин», — записано в истории болезни.

Забела переживала тяжелейшие удары — душевный недуг Михаила Александровича, смерть отца, болезнь матери.

Зимой 1903 года Врубель начинает возвращаться к жизни, но в мае по пути на юг, в Киеве умирает от крупозного воспаления лёгких Саввочка.

Врубель снова попадает в психиатрическую больницу, на этот раз со страшным диагнозом — прогрессивный паралич. К отчаянным усилиям Забелы спасти мужа присоединяется сестра художника, Анна Александровна. Отныне они всё время рядом, только меняются специалисты и клиники. Надежда Ивановна не задумывается над тратами. Самое большое для неё счастье, когда муж берёт в руки кисть или карандаш, когда просит её позировать. Никого, кроме Нади, он не хочет писать и рисовать. Её образ появляется на бесчисленных портретах и набросках.

К началу июня 1904 года Врубель как по волшебству воскресает. Для полного завершения лечения профессор Сербский советует Наде перевести его в частный санаторий Усольцева. Здесь художник остаётся до осени.

Забела получает приглашение в труппу Петербургского Мариинского театра. Накануне первого её ответственнейшего появления на сцене Дворянского собрания состоялась домашняя репетиция в доме Зилоти, на которой присутствовал Врубель. Тут же он сделал набросок графитным карандашом: «А. И. Зилоти и Н. И. Забела у рояля».

Одно из сильнейших переживаний Врубеля в последний период пребывания дома — выступление Надежды Ивановны осенью 1904 года, когда в сопровождении оркестра она с редкой проникновенностью исполнила арию Сервилии «Цветы мои». Со страстью, любопытством Врубель вновь изучает облик жены, стремится запечатлеть всё то разнообразие чувств, которое пробуждает в нём она сама и её искусство. Ещё весной 1904 года в лечебнице начат один из самых вдохновенных её портретов — «На фоне берёзок». Забеле тридцать шесть, но она кажется хрупкой, юной, нежной. Тонкое лицо с тенью беспомощной улыбки трогательно-печально…

В 1905 году Врубель снова оказывается в больнице. В течение последующих пяти лет он чаще бывал в психиатрических лечебницах, чем дома.

«Единственное, чем он жил, была музыка, — писал художник С. Судейкин. — Символом, идеальным выразителем прекрасного для него оставалась Надежда Ивановна. Жена лечащего врача В. А. Усольцева писала ей 31 марта 1905 года: „Любовь к Вам проходит красной нитью через все разговоры. Он Вам предсказывает блестящую будущность на Вашем артистическом поприще“».

Навещая мужа, Забела по его просьбе часто пела Колыбельную Волховы, арии Марфы, Царевны-Лебеди, знакомила его с новыми произведениями, причём Михаил Александрович не только наслаждался музыкой, но высказывал весьма тонкие замечания и оценки.

В 1906 году Врубель теряет зрение. Сестра читала ему вслух, а жена пела. Забела никому не признаётся в своём отчаянии, даже Анне Александровне. Главное — быть рядом с мужем, оттянуть неизбежную разлуку.

Последние четыре года для художника — годы больничной тишины, темноты и ощущения руки жены в своей руке. Перед смертью он коснётся её губами в благодарном поцелуе.

Надежда Ивановна переживёт Врубеля всего на три года. Её концертно-камерная деятельность последних лет поражает своей целеустремлённостью. С особым чувством готовилась она к «программным» концертам, посвящённым бесконечно волнующей её теме «Врубель и Римский-Корсаков», — служение делу и памяти великих художников стало единственной целью и смыслом её существования.

День 20 июня 1913 года оказался для неё последним. Забела спела на концерте три романса Н. А. Римского-Корсакова: «Когда волнуется желтеющая нива». «С берегов Ганга» и «Вертоград». А ночью её не стало. По всем признакам она покончила жизнь самоубийством.

Анна Александровна продала весь немудрёный скарб, и свой, и Врубелей, чтобы соорудить чёрную мраморную балюстраду над их общей могилой на кладбище московского Новодевичьего монастыря: М. А. Врубель и Н. И. Забела-Врубель. Художник и его Муза.

Владимир Ульянов и Надежда Крупская

В январе 1894 года в Петербург приезжает молодой революционер Владимир Ульянов. За спиною скромного, двадцатичетырёхлетнего провинциала было, однако, немало переживаний: внезапная смерть отца, казнь старшего брата Александра, смерть от тяжёлой болезни любимой сестры Ольги. Он прошёл слежку за собой, арест, лёгкую ссылку в имение матери.

В Петербурге Ульянов устанавливает легальные и нелегальные связи с марксистами города, руководителями некоторых социал-демократических кружков, заводит новые знакомства. В феврале на квартире инженера Классона состоялась встреча группы марксистов города. Владимир знакомится с двумя активистками — Аполлинарией Якубовой и Надеждой Крупской.

После этого Ульянов часто встречается с подругами, как вместе, так и порознь. По воскресеньям он обычно наносил визиты в семью Крупских.

Надежда жила вместе с матерью Елизаветой Васильевной. Отец, Константин Игнатьевич, умер в 1883 году. Окончив Кадетский корпус, он получил должность начальника уезда в польском Гроеце. Но из-за политической неблагонадёжности со службы был уволен. Понадобилось восемь лет, чтобы восстановить справедливость…

Надежда, родившаяся в 1869 году, училась в одной из лучших школ России — гимназии княгини Оболенской. Но уже в четырнадцать лет она была взята под опеку революционеров. Окончив восьмой педагогический класс, Крупская получила диплом домашней наставницы и успешно преподаёт, готовя к экзаменам учениц гимназии княгини Оболенской.

Осенью 1890 года Надя бросает престижные женские Бестужевские курсы. Она штудирует книги Маркса и Энгельса, ведёт занятия в социал-демократических кружках.

В январе 1898 года Ульянов просит директора департамента полиции продолжить отбывание ссылки в Шушенском Крупской как своей невесты. Надежда Константиновна пишет, что это она «перепросилась в село Шушенское Минусинского уезда, где жил Владимир Ильич, для чего объявилась его „невестой“».

Надежда получила разрешение ехать вместе с матерью. Елизавета Васильевна будет сопровождать супружескую чету везде, куда её забросит судьба «профессионального революционера». Они приехали к Ульянову в начале мая, проделав немалый путь по железной дороге, на пароходе, лошадьми.

Елизавета Васильевна хотела, чтобы венчание было по всей форме. И хотя молодые (впрочем, Ульянову уже исполнилось двадцать восемь лет, а Крупской на год больше) довольно давно стали на тропу безбожия, они были вынуждены подчиниться матери.

Владимир пригласил на свадьбу Кржижановского, Старкова, других друзей из ссыльных. 10 июля 1898 года состоялась скромная свадьба, на которой свидетелями были простые крестьяне из Шушенского.

Шушенская ссылка (1898–1900) описана самой Крупской как счастливое время жизни. Она писала: «Мы ведь молодожёны были — и скрашивало это ссылку. То, что я не пишу об этом в воспоминаниях, вовсе не значит, что не было в нашей жизни ни поэзии, ни молодой страсти. Мещанства мы терпеть не могли, и обывательщины не было в нашей жизни. Мы встретились с Ильичём уже как сложившиеся революционные марксисты — это наложило печать на нашу совместную жизнь и работу».

Надежда Константиновна сразу становится «домашней», незаменимой при подборе материала, переписке отдельных фрагментов. Некоторые главы своих рукописей Ульянов читает супруге, однако с её стороны критических замечаний всегда мало.

Для молодой женщины семья всегда связана не только с мужем, но и с детьми. Так было суждено, что этот брак оказался бездетным. Супруги никогда публично, даже с близкими людьми, не делились своей болью по этому поводу. Правда, Владимир Ильич в одном из писем к матери, когда они уже уехали из Шушенского, довольно прозрачно сказал о болезни жены (она в то время не была с ним в Пскове): «Надя, — писал Ульянов, — должно быть, лежит: доктор нашёл (как она писала с неделю тому назад), что её болезнь (женская) требует упорного лечения, что она должна на 2–6 недель лечь. Я ей послал ещё денег (получил 100 р. от Водовозовой), ибо на лечение понадобятся порядочные расходы…». Позже, уже за границей, Крупская заболела базедовой болезнью, пришлось делать операцию. В письме матери Ульянов сообщал, что Надя «была очень плоха — сильнейший жар и бред, так что я перетрусил изрядно…».

Оказавшись за границей, Крупская быстро приняла тот щадяще-прогулочный режим, которого придерживался Ульянов. Из Женевы Владимир Ильич пишет: «…всё ещё веду летний образ жизни, гуляю, купаюсь и бездельничаю»; из Финляндии: «Здесь отдых чудесный, купанье, прогулки, безлюдье, безделье. Безлюдье и безделье для меня лучше всего…» Из Франции: «Мы едем на отдых в Бретань, вероятно, в эту субботу…»

Полтора десятка лет провели Ульяновы за рубежом. Постоянного источника дохода у них не было. До начала войны Надежда Крупская получила наследство от своей тётки, умершей в Новочеркасске; кроме того, Анна с Елизаровым и Мария продолжали эпизодически высылать деньги Владимиру…

В конце декабря 1909 года супруги после долгих колебаний переехали в Париж, где Ульянову было суждено встретиться с Инессой Арманд. Прелестная француженка, очаровательная жена богача Арманда, одинокая ссыльная, пламенная революционерка, истая большевичка, верная ученица Ленина, многодетная мать. Судя по переписке Владимира и Инессы (значительная часть которой сохранилась), можно сделать вывод, что отношения этих людей были озарены светлыми чувствами.

Как рассказывала А. Коллонтай, «вообще Крупская была „au corant“ (в курсе. — фр.). Она знала, что Ленин был очень привязан к Инессе, и не раз выражала намерение уйти. Ленин удержал её».

Надежда Константиновна считала, что в Париже пришлось провести самые тяжёлые годы эмиграции. Но она не устраивала сцен ревности и смогла установить с красивой француженкой внешне ровные, даже дружеские отношения. Та отвечала Крупской тем же…

Однако между супругами были тёплые отношения. Надежда Константиновна волнуется за мужа: «С самого начала съезда нервы Ильича были напряжены до крайности. Бельгийская работница, у которой мы поселились в Брюсселе, очень огорчалась, что Владимир Ильич не ест той чудесной редиски и голландского сыру, которые она подавала ему по утрам, а ему было и тогда уже не до еды. В Лондоне же он дошёл до точки, совершенно перестал спать, волновался ужасно».

Владимир ценит жену и соратницу. «Ильич лестно отзывался о моих обследовательских способностях… я стала его усердным репортёром. Обычно, когда мы жили в России, я могла много свободнее передвигаться, чем Владимир Ильич, говорить с гораздо большим количеством людей. По двум-трём поставленным им вопросам я уже знала, что ему хочется знать, и глядела вовсю», — писала Крупская спустя много лет после смерти мужа.

Скорее всего, без верной подруги Владимир Ильич никогда не добился бы всех своих ошеломляющих успехов.

Долгожданное чаще всего приходит неожиданно. «Однажды, когда Ильич уже собрался после обеда в библиотеку, а я кончила убирать посуду, пришёл Бронский со словами: „Вы ничего не знаете?! В России революция!“ Мы пошли к озеру, там на берегу под навесом вывешивались все газеты… В России действительно была революция».

Они возвращались в феврале 1917 году в Россию, мыслями о которой жили повседневно и в которой не были много лет. В пломбированном вагоне Крупская и Арманд ехали в одном купе.

В России Надежда Константиновна встречается с мужем урывками, но держит его в курсе всех дел. А он, видя её способности, всё больше нагружает Крупскую делами.

Осенью семнадцатого года стремительно нарастают события. Днём 24 октября Надежду Константиновну находят в Выборгской районной думе и передают записку. Она раскрывает её. Ленин пишет в ЦК большевиков: «Промедление в восстании смерти подобно».

Крупская понимает — час настал. Она бежит в Смольный. С этой минуты она неразлучна с Лениным. Эйфория счастья и успеха прошла быстро. Жестокие будни съели радость.

Летом 1918 года Крупская поселилась в Кремле в скромной, специально оборудованной для неё с Лениным маленькой квартирке. Она не возражала.

А потом была Гражданская война. Борьба с контрреволюцией. Болезни Надежды Константиновны. Выстрел эсерки Фани Каплан в Ленина. Смерть Инессы Арманд…

Внезапная болезнь мужа испугала Надежду Константиновну. Что бы там ни говорили, супруги были привязаны друг к другу. Елизавета Драбкина вспоминает рассказ своего друга, курсанта кремлёвских курсов Вани Троицкого, как однажды, когда он поздно вечером дежурил на посту у квартиры Ленина в Кремле, Владимир Ильич попросил его, если он услышит внизу на лестнице шаги Надежды Константиновны, задержавшейся на каком-то заседании, постучать в дверь и позвать его. Ваня вслушивался в ночную тишину. Всё было тихо. Но вдруг отворилась дверь квартиры, и быстро вышел Владимир Ильич.

— Никого нет, — сказал Ваня.

Владимир Ильич сделал ему знак.

— Идёт, — прошептал он заговорщически и сбежал вниз по лестнице, чтобы встретить Надежду Константиновну: она шла, ступая совсем тихо, но он всё же услыхал.

И вот Ленин сражён первым приступом болезни. Крупская по долгу и праву жены дежурит у постели Владимира Ильича. Над больным склоняются лучшие врачи и выносят вердикт: полный покой.

Центральный Комитет ВКП(б) поручает своему генсеку товарищу Сталину ответственность за соблюдение режима, установленного врачами.

21 декабря Ленин попросил, а Крупская написала под его диктовку письмо Троцкому по поводу монополии внешней торговли.

Узнав об этом, Сталин по телефону не пожалел грубых слов для Надежды Константиновны. И в завершении сказал: она нарушила запрещение врачей, и он передаст дело о ней в Центральную Контрольную комиссию партии.

Ссора Крупской со Сталиным произошла через несколько дней после начала болезни Ленина, в декабре 1922 года. Ленин узнал о ссоре 5 марта 1923 года и продиктовал секретарше письмо Сталину: «Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать её. Хотя она вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через неё же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу вас взвесить, согласны ли вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения».

После диктовки Ленин был очень взволнован. Это заметили и секретарши, и доктор Кожевников.

На следующее утро он попросил секретаршу перечитать письмо, передать лично в руки Сталину и получить ответ. Вскоре после её ухода его состояние резко ухудшилось. Поднялась температура. Отнялась речь. На левую сторону распространился паралич.

Почти целый год ещё Владимир Ильич жил. Дышал. Она не отходила от него.

21 января 1924 года в 6 часов 50 минут вечера Ульянов Владимир Ильич, 54 лет, скончался.

Ни слезинки не увидели люди в глазах Крупской в дни похорон. Говорила на панихиде, обращаясь к народу и партии: «Не устраивайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его память — всему этому он придавал при жизни такое малое значение, так тяготился этим. Помните, что многое ещё не устроено в нашей стране…»

Крупская пережила мужа на пятнадцать лет. Давняя болезнь мучила и изнуряла её. Она не сдавалась. Каждый день работала, писала рецензии, давала указания, учила жить. Написала книгу воспоминаний. Наркомпрос, где она работала, окружил её любовью и почитанием, ценя природную душевную доброту Крупской, уживавшуюся вполне мирно с суровыми идеями.

Из жизни Крупская ушла как-то внезапно. Да, она была уже немолода и много болела, но в смерти её есть тайна. Пожалуй, самая большая загадка — это то, о чём она собиралась говорить на съезде партии. Не исключено, что эта речь могла быть направлена и против Сталина. Утром 24 февраля 1939 года Надежда Константиновна, как обычно, работала, а днём к ней в Архангельское приехали друзья — отметить приближающееся семидесятилетие. Сталин прислал торт. Все дружно ели его.

В 7 часов вечера она внезапно почувствовала себя очень плохо. Вызвали врача, но он приехал через три с половиной часа. Диагноз поставили сразу: «острый аппендицит-перитонит-тромбоз». Необходима была срочная операция, но её так и не сделали. Надежда Константиновна умерла 27 февраля. Сталин лично нёс урну с прахом Крупской.

Франц Фердинанд и София Хотек

Рано утром 28 июня 1914 года после окончания военных манёвров в Боснии эрцгерцог Франц Фердинанд прибыл в Сараево, где ожидался приём в ратуше. Франц Фердинанд был в парадной форме, при всех орденах. Жена его, София Хотек, — в белом платье и широкополой шляпе. Рядом с ними находился военный губернатор Боснии генерал Потиорек, который показывал достопримечательности города.

Шесть террористов организации «Млада Босна», смешавшись с толпой, готовились бросить бомбы в автомобиль наследника престола. Первым атаковал Габринович на набережной Аппеля, но в результате взрыва был ранен лишь офицер в находившемся в соседнем с эрцгерцогом автомобиле.

Не теряя присутствия духа, Франц Фердинанд всё же отправился в ратушу. На обратном пути студент Гаврила Принцип двумя выстрелами из револьвера смертельно ранил эрцгерцога и его жену. Убийство Франца Фердинанда в Сараеве явилось тем поворотом, который повлёк за собой самые роковые события европейской истории. Началась Первая мировая война. Убийство это оказалось звеном в цепи роковым образом сложившихся обстоятельств.

Франц Фердинанд был одной из самых загадочных политических фигур страны. Старший сын эрцгерцога Карла Людвига (брата императора Франца Иосифа) родился 18 декабря 1863 года. Его мать — принцесса Антония, дочь Фердинанда II; последнего короля Обеих Сицилий из династии Бурбонов, скончалась в 1871 году; после этого мальчика воспитывала мачеха — Мария-Терезия Браганская. Услужливые архивисты высчитали, что кровь Франца Фердинанда смешивала в себе кровь 112 царствующих домов — 71 немецкого, 8 французских, 7 итальянских и, кроме того, разных других. Эрцгерцог любил говорить, что у него имеется 2047 предков, отмеченных чем-либо в истории!

До поры до времени никто не принимал Франца Фердинанда в качестве престолонаследника. Одним из любимых занятий эрцгерцога было садоводство.

Однако вскоре всё круто изменилось. 30 января 1889 года в охотничьем замке Мейерлинг покончил с собой единственный сын Франца Иосифа эрцгерцог Рудольф. Одной из причин трагедии стал категорический отказ императора санкционировать развод сына с его женой Стефанией Бельгийской с целью заключения морганатического брака с баронессой Вечери. Наследником престола стал отец Франца Фердинанда Карл Людвиг. Со смертью последнего (19 мая 1896 года) для Франца Фердинанда открылся прямой путь к престолу. Однако вскоре новоявленный наследник стал причиной династического кризиса.

Франц Фердинанд, как большинство австрийских эрцгерцогов, был определён в армию и предназначался для военной карьеры. Он никогда не отличался крепким здоровьем, может быть вследствие предрасположения к чахотке, унаследованного им от матери. Ему не раз приходилось проводить по несколько месяцев в Бриони или в Мирамаре, на тёплых берегах Адриатики. Для поправки здоровья он ездил также в Швейцарию в Давос, а в 1892–1893 годах предпринял десятимесячное кругосветное путешествие.

В начале 1890-х годов в Вене ходили слухи, что Франц Фердинанд ухаживает за эрцгерцогиней Марией-Христиной, старшей дочерью эрцгерцога Фридриха и эрцгерцогини Изабеллы. Он часто посещал их в Пресбурге, иногда по два раза в неделю, и родители стали льстить себя надеждой, что дочь их со временем будет императрицей. Но в действительности Франц Фердинанд влюбился в одну из фрейлин их двора, графиню Софию Хотек. Это была красивая, высокая, гордая женщина, со сверкающими глазами и стремительной походкой. Она происходила из старинного обедневшего чешского аристократического рода.

Влюблённые ежедневно обменивались страстными посланиями, но встречались редко — графиня почти не отходила от постели умирающего отца. Летом 1895 года Франц Фердинанд должен был отправиться на лечение в Египет. Если бы не София, он ни за что бы не поехал туда. Но графиня сказала: «Ты хочешь, чтобы я полностью принадлежала тебе? Тогда найди в себе силы побороть болезнь!»

После смерти отца в 1896 году Франц Фердинанд был официально объявлен наследником престола. Но ходили упорные слухи, что болезнь не позволит ему стать императором. Однако эрцгерцог был намерен обмануть ожидания злопыхателей — ради любимой и ради собственного, ещё неизведанного счастья. Так и случилось: весной 1897 года комиссия из нескольких врачей признала Франца Фердинанда совершенно здоровым. Лишь после этого София, сдержав обещание, стала его любовницей…

Какое-то время их любовь оставалась тайной и не возбуждала подозрений. Когда они временно расставались, то каждую неделю обменивались письмами при посредстве одного из офицеров, пользовавшегося доверием эрцгерцога. Но потом произошла катастрофа. Однажды, переодеваясь после игры в теннис в Пресбурге, Франц Фердинанд забыл свои часы, и лакей принёс их к эрцгерцогине Изабелле. Она открыла брелок, по всей вероятности рассчитывая найти там фотографию своей дочери, но вместо неё там оказалась фрейлина. Можно себе представить чувство разочарования, охватившее мать. Графиня София была немедленно уволена со всеми знаками немилости и должна была в ту же ночь покинуть дом.

Для престарелого императора Франца Иосифа весть о решении его племянника явилась очередным ударом: в 1867 году в Мексике был расстрелян его брат Максимилиан, пытавшийся захватить тамошний престол, а жена брата от горя сошла с ума; его единственный сын Рудольф покончил самоубийством; его жена, императрица Елизавета Баварская, была убита в 1898 году итальянским анархистом. Племянник его жены, душевнобольной Людвиг Баварский, утонул в Штарнбергском озере. Его младший племянник Отто, брат Франца Фердинанда, вёл распутный образ жизни, нажил себе этим болезнь и неоднократно причинял неприятности престарелому императору, оскорбляя в нём чувство достоинства и приличия. А теперь его прямой наследник желал пренебречь европейскими традициями и испанским этикетом его двора и жениться на какой-то обедневшей графине, у которой к тому же предполагалась неблагополучная психическая наследственность. И окружающие слышали, как император бормотал про себя: «Неужели и это не могло меня миновать?»

В течение месяца Франц Иосиф решительным образом сопротивлялся браку, но когда он увидел, что это только усиливает упорство его племянника и что Франц Фердинанд предпочтёт отказаться от прав на престол, чем от руки любимой женщины, старый формалист пошёл наконец на компромисс. Брак должен быть морганатический!

28 июня 1900 года в малом зале совещаний в венском дворце, в присутствии императора, эрцгерцогов и важнейших сановников было торжественно зарегистрировано оглашение брака. Одновременно с этим Франц Фердинанд огласил торжественный «акт об отречении», который был скреплён подписями и печатями в двух экземплярах на немецком и мадьярском языках.

Акт об отречении должен был стать источником невероятных огорчений и неприятностей в будущем, потому что те, кто был для Франца Фердинанда дороже всего, оказались лишёнными прав и почестей, на которые они могли бы рассчитывать, если бы не существовали ограничительные правила феодального закона и испанского этикета.

28 июня было роковым днём. Ровно через четырнадцать лет, тоже 28 июня, револьвер убийцы оборвал жизнь Франца Фердинанда и Софии Хотек. 28 июня, девятнадцать лет спустя, тоже в годовщину отречения эрцгерцога, был подписан Версальский договор, зафиксировавший трагический результат Первой мировой войны…

Утром 1 июля 1900 года в небольшой церкви чешского городка Закупы наследник престола Австро-Венгерской империи Франц Фердинанд обвенчался с Софией Хотек, ставшей в этот момент герцогиней Гогенберг — этот титул ей в качестве подарка к свадьбе пожаловал Франц Иосиф.

После женитьбы личные отношения Франца Фердинанда с императором безнадёжно испортились. Тем не менее наследник сохранил несомненный авторитет как внутри правящей династии, так и среди европейских коронованных особ.

Супруги жили счастливо. С годами любовь их не слабела. 24 июля 1901 года на свет появилась их дочь Софи. Год спустя, 29 сентября 1902 года, родился Максимилиан, и наконец 27 мая 1904 года свет увидел сын Эрнест. Трое чудесных, красивых и здоровых детей так резко отличались от своих бледных и хилых кузенов, родившихся от слишком часто повторяющихся родственных браков, что это воспринималось как явное оскорбление.

Герцогиня Гогенберг считалась по рангу ниже самой младшей из эрцгерцогинь. Судьба её была далеко не завидная: «Величие куплено дорогой ценой», — призналась она за год до смерти одному из своих близких друзей. Члены императорской семьи часто подвергали её жестокому унижению. Ходило много рассказов о чрезвычайно резких сценах, имевших место между Францем Фердинандом и его родственниками из-за обид, причинённых его жене. В конце концов дошло до того, что наследник и герцогиня Гогенберг предпочитали уклоняться от придворных церемоний.

Франц Фердинанд считал, что жену его в Вене оскорбляют и унижают, поэтому он был особенно признателен императору Вильгельму, который относился к ней с почтением. Этим отчасти объясняется тесное сближение перед войной между германским императором и эрцгерцогом.

При первом посещении Берлина Франц Фердинанд, как и многие друзья кайзера, был пленён живостью Вильгельма, его умом. В ноябре 1908 года германский император провёл два дня с Францем Фердинандом на охоте в Экартзау на Дунае. Здесь их отношения приняли дружеский характер. В следующем году эрцгерцог получил приглашение приехать в Потсдам, причём это приглашение относилось также и к герцогине Гогенберг. Её приняли со всеми почестями, полагающимися эрцгерцогиням.

К сожалению, Францу Фердинанду не было суждено стать императором. 28 июня 1914 года супруги погибли в Сараеве. Террорист выстрелил два раза. Одна пуля попала в шею эрцгерцогу, другая — в живот графини. Последние слова Франца Фердинанда были обращены к жене: «София, София, не умирай, останься жить ради наших детей».

Убийство наследника не только послужило толчком к началу войны, но и сыграло роковую роль в истории дома Габсбургов. С гибелью Франца Фердинанда эта древнейшая царствующая фамилия лишилась последнего крупного представителя.

Франц Иосиф принял детей эрцгерцога на воспитание. Затем детей опекала Мария-Терезия. Она пыталась устроить судьбу сыновей убитого наследника — герцогов Макса и Эрнеста. Во время Первой мировой войны Мария-Терезия вела переговоры с германским императором Вильгельмом II о передаче своим внукам во владение германских земель — Эльзаса и Лотарингии. Но эти попытки оказались безуспешными. При нацистской диктатуре братья Макс и Эрнст фон Гогенберги были брошены в концлагерь Дахау…

Антон Чехов и Ольга Книппер

Впервые Антон Павлович Чехов увидел её на репетициях своей «Чайки», а потом — пьесы А. Толстого «Царь Фёдор Иоаннович», где она играла царицу Ирину. Молодая актриса Ольга Книппер, окончившая класс Немировича-Данченко в Музыкально-драматическом училище Московского филармонического общества, была принята в труппу только что открывшегося Художественного театра. «Со сцены повеяло настоящим искусством, — напишет потом Чехов о своих впечатлениях. — Ирина, по-моему, великолепна. Голос, благородство, задушевность — так хорошо, что даже в горле чешется».

Ольга Книппер родилась в 1868 году в удмуртском городе Глазов в семье инженера, немца по национальности. После окончания частной женской гимназии Ольга даёт уроки музыки. Поступив в драматическое училище, она продолжала давать уроки, чтобы иметь возможность платить за учение и зарабатывать на жизнь. Стать профессиональной актрисой для Книппер также означало быть человеком самостоятельным, материально независимым и — свободным. Таким своим положением она всегда гордилась, и, по-видимому, уже к моменту знакомства с Чеховым это стало её жизненным кредо.

Итак, в сентябре 1898 года Чехов наблюдает за репетициями «Чайки» и знакомится с Ольгой Книппер. Для него это были два события чрезвычайной значимости. Как известно, в 1896 году «Чайка» провалилась, и провал её был пережит писателем столь болезненно, что имеет смысл списать на его счёт и лёгочное кровоизлияние, случившееся меньше чем через полгода после провала. Теперь «Чайка» ставится вновь.

В октябре Антон Павлович в письмах всё время возвращается к своим впечатлениям от игры Книппер и от всего её облика. Суворину 8-го числа он сообщает, что если бы «остался в Москве, то влюбился бы в эту Ирину». 21 октября спрашивает В. И. Немировича-Данченко: «…отчего не пишут об Ирине-Книппер?.. Ирина казалась необыкновенной»; а 26-го делится с братом Михаилом своими соображениями о любви и браке: «Жениться интересно только по любви; жениться же на девушке только потому, что она симпатична, это всё равно что купить себе на базаре ненужную вещь только потому, что она хороша. В семейной жизни самый важный винт — это любовь, половое влечение, едина плоть, всё же остальное — ненадёжно и скучно…»

В то время Чехов был уже болен и жил в «скучной Ялте», выбираясь в столицу лишь по неотложным делам. Отныне же его влекла в Москву большая, настоящая любовь.

После триумфальной премьеры «Чайки» в Художественном театре (декабрь 1898 года) отношения между писателем и актрисой стали ещё более доверительными. В первый день Пасхи Чехов нанёс визит в гостеприимный дом Книппер. А ещё через несколько дней на художественной выставке они вместе любовались левитановским шедевром «Стога сена при лунном свете». Затем в их жизни были три майских дня, когда Ольга Леонардовна гостила в его небольшом подмосковном имении Мелихове.

Но болезнь писателя стала причиной скорой разлуки: Чехову подолгу приходилось жить в Крыму, а Книппер работала в театре в Москве.

Лето 1899-го оказалось счастливым для обоих. Чехов и Книппер ещё долго будут вспоминать путешествие на пароходе из Новороссийска в Ялту, а затем поездку через Ай-Петри и Бахчисарай. В письмах они всё время возвращаются к этим прекрасным мгновениям. Тем невыносимее Чехову в Ялте, о чём он признаётся сестре Марии: «Пианино и я — это два предмета в доме, проводящие своё существование беззвучно и недоумевающе, зачем нас здесь поставили, когда на нас некому играть». А любимая зовёт его в столицу: «Ну приезжай же, я сделаю всё, чтобы… ты оттаял, отошёл, чтобы тебе было хорошо от моей любви… Милый, милый, так хочется жить полной жизнью».

Они страстно мечтают о встрече. В их письмах — любовь, сомнения, ревность, страдания. Чехов: «Я ведь тебя люблю, знай это, жить без тебя мне уже трудно». Книппер: «Я решила, что ты охладел ко мне… Приезжай, приезжай скорее, я хочу, хочу, хочу тебя видеть, хочу, чтобы ты был здесь сейчас же». В ответ ей придёт письмо, в котором Чехов спросит а зачем, собственно, ему приезжать? Чтобы затем снова уехать?

Коллектив Художественного театра любил Чехова, и, чтобы поднять дух драматурга, труппа весной 1900 года выехала на гастроли в Севастополь. Сюда прибыл и Антон Павлович из Ялты — ему очень хотелось увидеть свою пьесу «Дядя Ваня». Ольга, его Книпперуша, превзошла все ожидания: она не играла, а жила на сцене, почти физически перевоплощаясь в свою героиню, постигая самые сокровенные замыслы Чехова.

Благодарный автор скоро приходит к мысли сочинить новую пьесу, в которой одна из главных героинь была бы специально написана для Книппер. Пьеса «Три сестры» ещё не завершена, а Чехов уже пишет Ольге Леонардовне: «А я не знаю, что тебе сказать, кроме того, что уже говорил 10 000 раз и буду говорить, вероятно, ещё долго, то есть я люблю тебя и больше ничего».

Домашние Чехова, мать и сестра Маша, конечно, догадывались о его особенном отношении к Ольге Книппер, приезжавшей в Ялту и гостившей в их доме, но мысль о женитьбе им не приходила в голову. Маша считала, что её брат Антон и ближайшая подруга Оля не имеют от неё никаких тайн. Между тем тайны были, и первая — начиная с лета 1900 года тайна интимной близости. По письмам Книппер видно, что ей было неловко перед матерью и сестрой Чехова, и с осени она начинает всё активнее намекать на венчание; она даже слегка упрекает Чехова за то, что он отмалчивается или отшучивается в письмах, когда она так прямо ставит перед ним этот вопрос: «…в Ялту я теперь не могу приехать. Чем я приеду? Опять скрываться, опять страдания матери, прятки, мне это, право, тяжело, поверь мне… Ты ведь помнишь, как тяжело было летом, как мучительно. До каких же пор мы будем скрываться?» 21 марта 1901 года: «Я бы приехала к тебе, но ведь мы не можем жить теперь просто хорошими знакомыми, ты это понимаешь. Я устала от этого скрыванья, мне тяжело это очень, поверь мне. Опять видеть страдания твоей матери, недоумевающее лицо Маши — это ужасно!»

Но Чехов медлит с решением — несмотря на внутреннюю готовность ответить согласием на предложение Книппер. И в общем понятно, что его останавливает. Это и его смертельная болезнь, и нежелание ломать устоявшийся порядок жизни. И страх перед «тюрьмой» брака…

Наконец Антон Павлович решается, но выдвигает при этом необычное условие: никто из его близких, а также семья Книппер, не должны знать о венчании. В письме актрисе от 19 апреля 1901 года он замечает: «Если ты дашь слово, что ни одна душа в Москве не будет знать о нашей свадьбе до тех пор, пока она не совершится, — то я повенчаюсь с тобой хоть в день приезда».

Венчание состоялось в церкви Воздвижения Честнаго и Животворящего Креста Господня, что на Помётном (Чистом) Вражке 25 мая (7 июня) 1901 года. Присутствовали четыре шафера: брат актрисы В. Книппер, её дядя А. Зальца, студенты Ф. Зейферт и Д. Алексеев.

Чехов предпочёл поставить близких перед фактом. Мать Чехова, Евгения Яковлевна, и сестра, Мария, находившиеся в то время в Ялте, были шокированы, получив телеграмму из Москвы: «Милая мама, благословите, женюсь. Всё останется по-старому. Уезжаю на кумыс…»

Сразу после венчания Чехов с Книппер уезжают в Уфимскую губернию, в Андреевский санаторий — на кумыс. Затем супруги перебираются на юг. Три месяца, проведённые ими вместе в атмосфере упоительного счастья, пролетели как одно мгновение. Ольге Леонардовне надо возвращаться в театр.

Семейная жизнь Чеховых состояла из цепи мучительных разлук и радостных ожиданий. И только переписка спасала два любящих сердца от бесконечной тоски. Оставшись в Ялте, Антон Павлович с грустью пишет любимой: «Если мы теперь не вместе, то виноваты в этом не я и не ты, а бес, вложивший в меня бацилл, а в тебя любовь к искусству».

Книппер продолжает с успехом работать в Художественном театре. Ольга Леонардовна, по отзывам современников, была великолепна в пьесах Горького, в спектаклях по произведениям Тургенева, Достоевского, Гоголя, Грибоедова, Толстого. Первой она воплотила на сцене образы чеховских героинь…

Любовь к Художественному театру и любовь к «необыкновенной женщине, чудесной, удивительной актрисе» всё теснее переплетались в душе Чехова. Ольга Леонардовна стала для него, постоянно живущего в Ялте, связующей нитью с Москвой и театром. Чехов отчаянно протестует, когда Книппер пытается оставить сцену. И она подчиняется, понимая, как важна для Антона Павловича её работа. «А потом, — спрашивает она себя, — нужна ли ему „просто жена, оторванная от живого дела?“»

Любящие друг друга супруги жили порознь. Оба с трудом смирялись с таким положением. В письмах жене Антон Павлович иногда не удерживается от того, чтобы робко не пожаловаться на своё одиночество: «Я каждое утро прислушиваюсь: не слыхать ли венгерца [прозвище Книппер], не пройдёт ли он с ведром. Мне кажется, что я совсем уже стал обыватель и без супруги жить не могу». 13 декабря 1901 года он пишет жене из Ялты: «Ах, дуся, как я тебе завидую… Завидую твоей бодрости, свежести, твоему здоровью, настроению, завидую, что тебе не мешают жить никакие соображения насчёт кровохарканья…».

Трудным и очень коротким было их позднее счастье. Они мечтали о сыне. В феврале 1902 года Ольга Леонардовна уезжала из Ялты на гастроли в Петербург, уезжала в положении, но не знала об этом. Как всегда, много работала и не берегла себя. И — пришла беда: её увезли в клинику, сделали операцию, после которой она болела так тяжело и долго, что серьёзно опасались за её жизнь. Позже с горькой иронией она писала Чехову: «Не могу удержаться, чтобы не написать остроту Москвина по поводу случившегося: „Осрамилась наша первая актриса, — от какого человека — и не удержала…“»

Супругам так и не суждено было иметь ребёнка. Через два года Антона Павловича Чехова не стало.

Жизнь Ольги Леонардовны становится невыносимой. Похоронив мужа, она продолжает мысленно беседовать с ним — писать письма-дневники, исповеди-воспоминания: «Мне кажется, что ты жив и где-то ждёшь моего письма…» А через много лет, как бы подводя итоги, она скажет: «Верилось, что жизнь может и должна быть прекрасной, и она стала такой, несмотря на наши горестные разлуки, они ведь кончались радостными встречами».

Николай Рерих и Елена Шапошникова

«Другиней, спутницей, вдохновительницей» называл свою жену великий художник Николай Константинович Рерих и, по его утверждению, под его картинами должны были бы стоять две подписи: мужская и женская. Елена Ивановна — Лада, Прекрасная Дама — разделяла все помыслы, все замыслы, все устремления гения.

Николай Константинович Рерих родился в Санкт-Петербурге в 1874 году и был старшим ребёнком в семье юриста-нотариуса Константина Рериха и его жены Марии. С раннего детства он проявлял особые способности к рисованию. Отец настаивал на том, чтобы сын пошёл по его стопам. Осенью 1893 года Николай поступил одновременно в Художественную Академию и в Санкт-Петербургский университет.

Закончив университет и получив диплом, Рерих решил провести год в Европе. Перед самым отъездом произошло его знакомство с Еленой Шапошниковой, дочерью архитектора Ивана Ивановича Шапошникова и племянницей композитора Модеста Мусоргского. Она родилась в 1879 году в Петербурге и по линии матери, Екатерины Васильевны, принадлежала к старинному роду Голенищевых-Кутузовых. Детство и юность Елена провела в Петербурге, в доме на Лиговке.

Она получила хорошее образование, в восемнадцать лет свободно говорила на четырёх иностранных языках. Была талантливой пианисткой: окончив высшую музыкальную школу при Санкт-Петербургской консерватории, давала сольные концерты в дворянском собрании. Но было у Шапошниковой ещё одно увлечение, которое впоследствии захватило её целиком, — восточная философия.

На балах Елена чаще сидела в глубине зала, окружённая поклонниками. В неё влюблялись миллионеры. Но она, на удивление всем, отказывала первым женихам Петербурга и говорила, что выйдет замуж только за музыканта или художника.

Летом 1899 года Елена Шапошникова отдыхала вместе с многочисленной роднёй в имении князя Путятина, которое находилось в Бологом Новгородской губернии. По субботам патриархально ходила в баню.

Елена Ивановна рассказывала домашним, как познакомилась с будущим мужем. Как-то, возвращаясь из бани, встретила она молодого человека со светлой бородкой, приняла его почему-то за землемера. А вечером за чайным столом узнала, что это вовсе не землемер, а известный художник. Удивление было взаимным и приятным. Рерих был поражён красотой девушки.

Художник провёл в усадьбе несколько дней. Он приехал в Бологое по делам раскопки курганов, а Путятин, член Петербургского археологического общества, был в отъезде и задержался.

Красота, тонкость, ум и такт Елены произвели на Рериха глубокое впечатление. Одна из современниц нарисовала её портрет: «Полная изящества, женственности, грации и какого-то внутреннего обаяния всего её облика, она невольно притягивала к себе все взоры. У неё были роскошные светло-каштановые, с золотым отливом волосы и пышная причёска по моде того времени, прелестный небольшой ротик, жемчужные зубы и ямочки на щеках; когда она улыбалась, а улыбалась она часто, всё лицо её освещалось теплом и лаской. Но что было самое примечательное в её лице — это её глаза, тёмно-карие, почти чёрные, миндалевидные, продолговатые, как бывают у испанок, но с другим выражением. Это были лучезарные очи с длинными ресницами, как опахала, и необычайно мягким, тёплым, излучающим сияние взглядом».

Встречи и беседы оставляли чувство внутреннего родства и общности устремлений. У них были одинаковые вкусы. Оба любили музыку Вагнера, Бетховена, Римского-Корсакова, Мусоргского, Стравинского. Любили живопись: Тициана, Куинджи, Леонардо да Винчи. Любили Толстого и Пушкина. Любили философов Спинозу, Сведенборга, Бёме…

В первые месяцы знакомства, продолженного осенью в Петербурге, Рерих, дороживший своей творческой свободой, делает 30 ноября запись в дневнике: «Сегодня была Е. И. в мастерской. Боюсь за себя — в ней очень много хорошего, опять мне начинает хотеться видеть её как можно чаще, бывать там, где она бывает».

В 1900 году Рерих делает девушке предложение и получает согласие. Правда, свадьбу пришлось отложить — это было связано со смертью отца Николая и необходимостью привести в порядок финансовые дела, а также с поездкой Рериха за границу для завершения художественного образования.

Родственники Елены называли планы её супружеской жизни с Рерихом «несносными химерами». Пытаясь помешать предстоящему браку, они всё активнее вовлекают девушку в светскую жизнь. Однако свет мало привлекает юную Елену Ивановну, хотя она всегда со вкусом одета, не отказывает себе в удовольствии носить драгоценности.

Наконец на Лиговке появляется сам Николай Константинович с рассказами о Париже и Кормоне. Невесте вместо драгоценностей — замыслы картин, радости, сетования, раздумья. Несмотря на сопротивление всего клана Голенищевых-Кутузовых, недовольных скромным финансовым положением художника, Николай и Елена твёрдо решили связать свои судьбы. 28 октября 1901 года в 6 часов вечера в церкви Академии Художеств на Васильевском острове состоялось их венчание. Невеста шла к алтарю в белом платье, в белых вуалях, и тяжёлый венец опускался на вуаль, на лёгкие цветы, означая начало новой жизни.

Рерихи поселяются на квартире матери Николая. Потом немало пришлось и «покочевать» по квартирам, словно бы предваряя грядущие многочисленные путешествия.

Елена Ивановна не слишком любит домашнее хозяйство, но забот всё больше. В августе 1902 года в селе Окуловке, где Рерихи находились проездом в археологическую экспедицию, родился их первенец Юрий, будущий учёный-востоковед с мировым именем.

В 1903–1904 годах супруги совершают путешествие по русским городам (всего не менее сорока!). Целью экспедиции было сравнительное изучение стилей и исторического своеобразия русской архитектуры. Елена Ивановна фотографировала церкви, памятники архитектуры, их роспись и орнамент. Она овладела также мастерством реставратора. Рерихам удалось открыть на некоторых холстах «под слоем позднейшей мазни» шедевры великих мастеров: Ван Орлея, Брейгеля, Рубенса, Ван Дейка…

Рерихов часто можно было видеть в антикварных магазинах и на художественных аукционах. Постепенно сложилась превосходная семейная коллекция — свыше 300 произведений, переданная после революции супругами в Эрмитаж.

В октябре 1904 года в Санкт-Петербурге у Рерихов родился второй сын, Святослав, который станет знаменитым художником, выдающимся общественным деятелем.

Елена и Николай Рерихи имели свой взгляд на воспитание детей. Главное, считали они, помочь ребёнку открыть в себе талант, создать условия для его развития. Если Юрий с раннего детства тяготел к филологии, лингвистике, военной истории, то Святослава интересовала живопись, ботаника, собирание минералов и трав. В знаменитой гимназии Мая наметившаяся специализация была продолжена. Юрий начал заниматься у известных русских востоковедов, а Святослав брал уроки живописи, был увлечён архитектурой и балетом, изучал естественные науки.

Елена Рерих много читала детям, занималась с ними иностранными языками и музыкой, брала с собой в музеи, возила на концерты и выставки. В домашнем театре ставились спектакли классиков драматургии, причём костюмы и декорации мастерили сами дети. «Мы были с детства окружены мыслями Елены Ивановны и Николая Константиновича», — вспоминал Святослав Рерих.

В 1906 году семья переезжает на Мойку, в квартиру, которая располагалась в здании Общества поощрения художеств. Николай Константинович в этой школе начинал работать секретарём, а потом стал её директором.

В начале 1915 года Николай Константинович заболел воспалением лёгких. Врачи посоветовали ему вместе с семьёй переехать в Финляндию, в Сортавалу.

Первый круг странствий охватывает Скандинавию. В Стокгольме в ноябре 1918 года открылась выставка картин Рериха. Успех превзошёл все ожидания. Скандинавом, «богатым славой», сделался Рерих в Норвегии и в Дании. Из гавани Копенгагена путь лежит в Лондон. Вездесущий, преуспевающий Дягилев помогает в устройстве выставки в Англии. Здесь происходит знакомство Рерихов с Рабиндранатом Тагором — он говорит художнику: «Ваше искусство независимо, ибо оно велико». Приглашает семью в Индию.

В 1921 году Рерихи уже в Америке. Николай Константинович основал в Нью-Йорке Главный Институт Объединённых Искусств. В США художник не только провёл выставки четырёхсот своих работ в разных городах, но и оформил декорации и костюмы к постановкам в Чикагском оперном театре.

Индийский путь оставался главным для всей семьи. Елена Ивановна увлекалась Тагором и индийской философией не меньше, чем Николай Константинович. По приезде в Лондон старший сын поступил на индо-иранское отделение Школы восточных языков Лондонского университета. Затем учился в Гарварде и в Париже. «Юра в Париже занимается с профессором Пеллио по Китаю и с профессором Бако по Тибету. Пишет статьи по искусству, печатает во французских журналах». Он получает степень магистра индийской филологии в Сорбонне.

Лето и осень 1923 года Рерихи провели в Париже. В Бомбей прибыли 2 декабря и сразу же отправились в поездку по главным культурным центрам и древним городам. В Дарджилинге Рерихи поселились в доме, из окон которого открывался красивый вид на Гималаи.

Путешествуя по стране, Рерихи встречались с индийскими исследователями, учёными, художниками и писателями. К концу декабря они уже были на южных склонах Гималаев, в небольшом княжестве Сикким. Здесь окончательно утвердились планы Рериха относительно научно-культурной экспедиции по Срединной Азии. Маршрут предусматривал два перехода через тибетские нагорья: с юга на север через Западные Гималаи в Китайский Туркестан, на Алтайские горы в Сибирь и в Монголию; затем с севера на юг через пустыню Гоби, Тибетское нагорье и Восточные Гималаи обратно в Дарджилинг.

Экспедиция Рериха началась в марте 1925 года. Это было путешествие по неисследованным районам, где его участники намеревались изучать религиозные верования, языки, обычаи и культуру местных обитателей. Глава экспедиции, Николай Константинович, — художник, историк, археолог. Елена Ивановна занимается философией Востока, собирает легенды и предания. Юрий — филолог, специалист по языкам и диалектам Азии. Младший сын с сожалением отказывается от экспедиции и возвращается в Америку, чтобы продолжать учёбу.

Вместе с мужем и сыном Елена Ивановна преодолела 16 500 миль, через обледенелые перевалы и горные хребты, не испугавшись пятидесятиградусных морозов и пуль разбойных тибетских племён. «На коне вместе с нами проехала Елена Ивановна всю Азию, — пишет Н. Рерих в статье „Лада“, — замерзала и голодала в Тибете, но всегда первая подавала пример бодрости всему каравану. И чем больше была опасность, тем бодрее, готовнее и радостнее была она». Рерихи побывали в России, где художник, выполняя поручение гималайских махатм, передал Советскому правительству послание духовного Востока.

26 мая 1928 года экспедиция благополучно завершилась в Дарджилинге. Для обработки её материалов и для будущих исследований в области истории, искусства, лингвистики Азии, в области биологии, медицины, ботаники, Рерихи организовали Гималайский Исследовательский Институт «Урусвати». Директором института и руководителем его этнолого-лингвистического отдела станет Юрий Николаевич. Отделом народного искусства и народной фармакопеи будет заведовать Святослав Николаевич.

Рерихи поселились в долине Кулу на высоте 1200 метров у подножья Гималаев, с великолепным видом на долину и окружающие её горы. В доме удобно размещены картины, книги, коллекции. Внизу — мастерская, столовая, где на стенах развешаны тибетские картины. Вверху — жилые комнаты, у каждого по своему вкусу.

Рерихи встают с восходом солнца. Работают над картинами Николай Константинович и Святослав, подолгу живущий в Кулу. Работает Елена Ивановна над собранием восточных легенд и притч. Но самое главный её труд — учение Живой Этики (Агни Йога) — гигантское духовно-философское наследие. Кроме того, она — хозяйка дома. Мать двух сыновей; мать для Девики Рани, жены Святослава, красавицы киноактрисы.

В 1934–1935 годах Николай Рерих организует вместе с сыном Юрием новую большую научную экспедицию. Морской путь через Филиппины и Японию ведёт в Китай. Эмигранты из России были напуганы еретическими взглядами Рериха и его предпочтением буддийской философии — они усиленно распускали слухи о переходе всей семьи Рериха в «буддийскую веру». Тем более что его жена издавала книги с изложением буддийской философии и буддийских легенд.

Незадолго до сорокалетнего юбилея их совместной жизни Николай Константинович записал в своём дневнике: «Сорок лет — немалый срок. В таком дальнем плавании могут быть извне встречены многие бури и грозы. Дружно проходили всякие препоны. И препятствия обращались в возможности. Посвящал я книги мои: „Елене, жене моей, другине, спутнице, вдохновительнице“. Каждое из этих понятий было испытано в огне жизни. И в Питере, и в Скандинавии, и в Англии, и в Америке, и по всей Азии мы трудились, учились, расширяли сознание. Творили вместе, и недаром сказано, что произведения должны бы носить два имени — женское и мужское».

…Николай Константинович Рерих умер в Кулу 13 декабря 1947 года. Его тело было кремировано, и часть праха захоронена на склоне, обращённом к его любимым горам. На камне надпись: «15 декабря 1947 года здесь было предано огню тело Николая Рериха — великого русского друга Индии. Да будет мир».

Последние семь с половиной лет жизни Елена Ивановна Рерих вместе со старшим сыном провела в небольшом индийском городке в Восточных Гималаях — Калимпонге. Здесь она продолжала свои духовные изыскания, а также вела обширную переписку.

Умерла Елена Ивановна в 1955 году. На месте её кремации установили буддийскую ступу, как бы в благодарность за то, что великая дочь русского народа передала ему древние учения Индии.

Франклин Рузвельт и Элеонора Рузвельт

Супружеский союз Франклина Делано Рузвельта и Элеоноры Рузвельт был сложным. Они составляли уникальный политический альянс.

Элеонора родилась 11 октября 1884 года. Её девичья фамилия была тоже Рузвельт. Говорят, что женщина, выходя замуж и меняя фамилию, меняет судьбу. Элеоноре не пришлось менять ничего: её отец — Эллиот Рузвельт — был младшим братом Теодора Рузвельта, ставшего в 1901 году президентом США.

Эллиот умер, когда дочери было десять лет. Двумя годами ранее скончалась её мать Энни Холл, оставив девочку на попечение суровой бабушки-пуританки.

Элеонора была умна, обладала сильным характером. Её достоинствами считались хорошая фигура, красивые глаза и волосы. На девушку обратил внимание её дальний родственник — Франклин Делано Рузвельт. Он родился 30 января 1882 года в имении Гайд-Парк на берегу реки Гудзон. Его отец, Джеймс Рузвельт, был вице-президентом ряда корпораций. Мать, Сара Делано, происходила из семьи, также принадлежавшей к высшим слоям общества.

Франклин окончил элитарную школу в Гротоне и Гарвард, где был в числе лучших студентов. В 1904 году он поступил в Школу права Колумбийского университета.

Сара Делано Рузвельт, женщина властная, пыталась препятствовать браку сына с Элеонорой. Но всё же в марте 1905 года свадьба состоялась. Посажённым отцом на ней был Теодор Рузвельт, за две недели до этого введённый в должность президента США на второй срок.

Летом молодожёны совершили длительное свадебное путешествие по Европе, посетив Англию, Францию, Италию, Швейцарию и Германию.

После возвращения Рузвельты, получившие в наследство двести тысяч долларов, переехали в Нью-Йорк. Франклин поступил на работу в известную фирму «Картер, Ледиярд энд Милберн» на должность старшего клерка.

Для Америки типичны большие семьи, и Рузвельты не стали исключением: в 1906 году родилась Энн, в 1907-м — Джеймс, в 1909-м — Франклин (который, прожив несколько месяцев, умер), в 1910-м — Эллиот, в 1914-м — второй Франклин, в 1916 году — Джон. Однако главой семьи фактически была Сара Рузвельт, контролирующая все семейные расходы. Она даже нанимала воспитателей для внуков.

Элеонора какое-то время терпела такое положение вещей, пока однажды по своему усмотрению не уволила няню, скрытую алкоголичку. Такой, казалось бы, небольшой самостоятельный шаг многое определил в её дальнейшей судьбе.

К этому времени энергичный Франклин Рузвельт стал помощником морского министра в администрации Вудро Вильсона. У Элеоноры появилось больше обязанностей, и она была вынуждена нанять секретаря — привлекательную женщину Люси Пейдж Мерсер. Как это часто случается, Франклин увлёкся этой женщиной.

В 1918 году Элеонора предложила мужу развод. Рузвельт обладал высоким чувством долга, любил детей, был привязан к жене, но и заботился о своей политической карьере, стремясь к президентскому посту. Сара Рузвельт пригрозила сыну в случае развода лишением материальной поддержки, да и Люси Мерсер, будучи католичкой, понимала, что не может рассчитывать на брак с разведённым мужчиной. Элеоноре удалось отстоять семью. Но измена мужа нанесла ей глубокую душевную травму. Их сын Джеймс называл отношения родителей «вооружённым перемирием, длившимся до самой смерти отца».

Политическая карьера Рузвельта складывалась неровно. Он неудачно баллотировался на пост вице-президента США в 1920 году, а в следующем закончилась его деятельность на посту помощника морского министра. Франклин ушёл с государственной службы, заняв должность вице-президента крупной страховой компании, которая обеспечила ему финансовое благополучие и возможность готовиться к президентским выборам.

Но удары судьбы подстерегают человека неожиданно. Летом 1921 года семья проводила отпуск в своей загородной резиденции в Кампобелло, на острове в заливе Фанди у берегов штата Мэн. Именно там Франклин Рузвельт заболел полиомиелитом, парализовавшим нижнюю половину тела. Он вышел из испытания калекой, не покидавшим инвалидной коляски (за исключением тех случаев, когда приходилось появляться на публике).

У Элеоноры появились новые обязанности — уход за больным супругом, которые она разделила с помощником и другом Франклина — Луисом Хау и секретаршей Маргарет А. Ле Хэнд («Мисси»). Они настаивали на том, чтобы Рузвельт не прекращал свою политическую деятельность и не возвращался как пенсионер в Гайд-парк. Потеря подвижности вынудила Франклина больше полагаться на своё искусство увлекательной беседы и переписку с друзьями по партии по всей стране.

Ещё до того как в 1928 году Франклин Рузвельт стал губернатором штата Нью-Йорк, Элеонора приобрела известность в качестве активистки женского движения. Она начала писать статьи для различных журналов, выступать с публичными лекциями, которые не только собирали аудиторию, но и приносили немалые средства.

В 1932 году Франклин Рузвельт был избран президентом охваченной Великой Депрессией Америки, а его супруга стала самой вездесущей «первой леди» в истории. Она колесила по стране, инспектируя всё подряд — от тюрем до угольных шахт. Элеонора вполне заслужила такие сравнения, как Большой каньон, Ниагарский водопад, Чудо природы. Часто о ней говорили как об американском феномене. Интересно, что Элеонора Рузвельт всегда ездила по стране как частное лицо, отказавшись от опеки службы безопасности.

В её деятельности обнаруживались феминистские проявления. Например, на еженедельные пресс-конференции она допускала только журналисток, ведь даже на очень демократичные пресс-конференции её супруга женщинам-репортёрам путь был закрыт.

Франклин далеко не всегда разделял её позиции. По своим общественным взглядам Элеонора была более либеральна, в то время как её супруг часто придерживался консервативной точки зрения. Однако Рузвельт понимал, что позиция жены привлекала к нему представителей либеральных кругов. Несмотря на некоторые разногласия супруги всё-таки были единомышленниками.

Избирательная кампания Рузвельта 1936 года, проходившая под лозунгом «Встреча с судьбой», показала впечатляющие для демократов результаты. За них проголосовало на пять миллионов человек больше, чем на предыдущих выборах. Сыграла свою роль в этом и общественная активность Элеоноры.

Однако уже в 1937 году, на фоне спада экономики, почти такого же значительного, как во времена Великой Депрессии, разработчики и исполнители «Нового курса» выглядели довольно беспомощно и вызывали всеобщее раздражение.

«Первая леди» признавалась подругам, что не хочет, чтобы Франклин баллотировался на третий срок, разве что этого потребует политическая ситуация. По её мнению, ему больше нечего было дать стране.

Ещё одной причиной, почему Элеонора возражала против переизбрания её мужа, было осознание ухудшающегося состояния Франклина. Ещё в 1938 году у него случился обморок в Гайд-парке, однако тогда он быстро оправился и присоединился к гостям на званом обеде.

Тем не менее в 1940 году Элеонора поддержала решение мужа баллотироваться на третий срок, так как разделяла его тревогу, что к власти придут консерваторы-южане во главе с вице-президентом Джеком Гарнером или ненавидящие англичан ирландские католики, возглавляемые Джо Кеннеди, и воспользуются широко распространённым в Америке нежеланием воевать, чтобы заключить сделку с Гитлером.

Президент прекрасно понимал, что его пошатнувшееся здоровье может сделать третий срок в Белом доме крайне рискованным предприятием.

Наступили самые сложные годы пребывания Франклина Делано Рузвельта на посту президента США. В стране вновь ухудшилось экономическое положение, обострились социальные проблемы. 7 декабря 1941 года японские самолёты совершили налёт на Пёрл-Харбор, что вынудило США вступить во Вторую мировую войну.

Физическое состояние Франклина Рузвельта начало стремительно ухудшаться. Кардиограммы показывали недостаточное снабжение сердца кислородом, вызванное высоким давлением и прогрессирующим атеросклерозом. Обследуя президента Рузвельта в марте 1944 года, известный кардиолог Говард Брюенн был поражён его состоянием. Сердечная мышца сильно увеличилась — первый признак закупорки вен. Губы и ногти приобрели синюшный оттенок. Брюенн сказал главному врачу Белого дома Россу Макинтайру, что смерть может наступить в любой момент.

Хотя режим десятичасового ночного сна и сокращение рабочего дня президента до четырёх часов дали некоторое улучшение, катастрофическое состояние его здоровья было очевидно для каждого, кто наблюдал президента вблизи.

Элеонора продолжала играть роль его совести. Дочь Рузвельтов Анна писала, что в военные годы, когда она проводила в Белом доме много времени, ухаживая за отцом, её родители практически жили каждый сам по себе.

«Мне кажется, вы должны проводить в Белом доме больше времени, — сказала как-то миссис Перкинс. — Это пошло бы президенту на пользу».

«Нет, Фрэнсис, я ему больше не нужна, — возразила Элеонора. — У него есть советник Гарри Хопкинс, который говорит ему то, что он хочет услышать».

По этим словам можно судить, до какой степени к концу их жизни ослабли супружеские узы между Рузвельтами.

Более удачными были её поездки на действующие фронты. Она часто посещала больницы. Потом возвращалась в Нью-Йорк с блокнотами, испещрёнными фамилиями, адресами и телефонами раненых, и часами названивала их близким.

За двенадцать лет в Белом доме Элеонора провела триста сорок восемь пресс-конференций. Получала и старалась отвечать на триста тысяч писем в год. Писала книги, вела рубрику в ежемесячном журнале и колонку в ежедневной газете, а также не жалела усилий, чтобы добиться аудиенции у президента для людей и организаций, которые поддерживала.

Со временем манера «первой леди» постоянно быть на виду стала раздражать окружающих. Правда, Элеонора говорила, что не располагает политической властью. «Я никогда не пыталась оказывать давление на президента, — заявляла она, — и, разумеется, не чувствовала ни малейшего нажима с его стороны».

Свою четвёртую по счёту речь в связи с избранием в 1944 году на президентский пост Рузвельт посвятил проблеме мира. В ней прозвучало его своеобразное политическое завещание: «Мы не сможем добиться прочного мира, если мы подойдём к нему с позиции подозрений и недоверия или же страха». Именно американскому президенту принадлежит идея назвать союз стран Объединёнными Нациями.

Франклину Делано Рузвельту не суждено было дожить до победы над нацизмом. Он умер 12 апреля 1945 года от кровоизлияния в мозг.

Его похороны в Вашингтоне стали выражением любви и скорби к одному из величайших президентов в истории Соединённых Штатов.

Когда его преемник Гарри Трумэн спросил Элеонору, может ли он чем-то помочь, она ответила в своём стиле: «Нет, могу ли я вам помочь? Ибо проблемы теперь у вас».

Но уже в декабре 1945 года ставший президентом США Гарри Трумэн назначает её членом американской делегации в ООН.

Последней её международной миссией стало участие в составе делегации США на специальной сессии Генеральной Ассамблеи ООН в 1961 году.

Элеонора не оставляла литературной работы. В журнале «Макколе» постоянно печатались её статьи под рубрикой «Если вас интересует моё мнение». Выпустила мемуары. Она написала также книги «Жизнь учит», «Индия и просыпающийся Восток», «ООН: сегодня и завтра». Не прекращала она и участия в борьбе за решение социальных вопросов в США, была одним из советников президента Трумэна по внутри- и внешнеполитическим вопросам, пыталась реализовать программу «Доброе дело», которая касалась защиты гражданских прав.

В конце жизни судьба её не баловала. Она долго и тяжело болела (у неё был туберкулёз костного мозга). Но даже в больнице она стремилась закончить свою последнюю книгу, изданную уже посмертно, — «Завтра — это значит сейчас».

Уинстон Черчилль и Клементина Хозье

Имя Уинстона Черчилля прочно вошло в историю XX века. Крупнейший политический и военный деятель, писатель, художник, журналист, блестящий оратор и полемист, Нобелевский лауреат по литературе.

Потомок пирата-адмирала Дрейка и известного полководца герцога Мальборо, сын английского лорда и американки с примесью индейской крови Уинстон Чарлз Спенсер Черчилль родился 30 ноября 1874 года. Его отец, Рандольф, был знаменитым оратором и членом кабинета министров. Мать, Дженни, — женщина редкой красоты. Черчилль любил её, но на расстоянии.

Отличаясь необыкновенным упрямством, Уинстон не получил принятого в кругах английской знати университетского или высшего военного образования. Один из наиболее эрудированных людей своей эпохи, он имел за плечами лишь кавалерийскую школу.

В 1900 году Черчилль избирается членом парламента от партии консерваторов. В стенах британского парламента он провёл с перерывами 64 года и покинул его в возрасте 90 лет. Уинстон был чрезвычайно работоспособен, энергичен, мыслил здраво и смело.

Он был, конечно, женоненавистником, но не настолько, чтобы в личной жизни вовсе отказаться от общения с представительницами прекрасного пола. В молодости Уинстон испытал продолжительное увлечение актрисой Этель Барримор, она была на пять лет моложе Черчилля. Ещё совсем юной она уже блистала в театрах Бродвея. Он всерьёз подумывал о женитьбе, ведь и отец его был женат на американке. Но судьба распорядилась иначе.

В 1904 году на балу в Лондоне он познакомился с 19-летней Клементиной, дочерью сэра Генри Хозье и его эксцентричной жены Деби Бланш. Признанная красавица Клементина жила в весьма стеснённых обстоятельствах.

Четыре года спустя их пути вновь пересеклись. Черчилль отдыхал в имении их общих друзей, когда случился пожар. Уинстон бросился тушить огонь — надел каску, принялся выносить из огня вещи, едва сам не оказался погребённым под горящими обломками.

Узнав об этом, Клементина прислала ему очень милое письмо, и Черчилль немедленно ей ответил: «Пожар был просто великолепный, мы здорово повеселились».

В августе 1908 года газеты опубликовали сообщение о помолвке 34-летнего Черчилля с 23-летней Клементиной Хозье, аристократкой, хотя и из небогатого семейства. Она была остроумна, образованна, о красоте не приходилось и говорить.

Свадебная церемония состоялась в приходской церкви палаты общин в Вестминстере. Среди подарков была трость от Эдуарда VII с золотой надписью: «Моему самому молодому министру». Звонили колокола, и жених был совершенно счастлив. Черчилль не сомневался, что его ждёт великое будущее…

Уинстон в это время занимал пост министра торговли.

Черчилль написал в первом томе своей автобиографии «Моя молодость»: «Я женился и жил с тех пор счастливо». Клементина имела большое влияние на Черчилля и во многом способствовала его блестящей карьере.

Но всё могло быть иначе, если бы Черчилль женился на другой женщине. Другая — это Мюриел Уилсон из богатейшей английской семьи, но она ответила отказом на предложение руки и сердца Черчиллю в 1904 году. О том, как относился Черчилль к Мюриел, а она считалась одной из самых красивых женщин Британии, можно судить по его письмам, которые был и проданы с аукциона. Вот строки из одного черчиллевского письма к Мюриел: «Вы так далеко, словно величественная, сияющая и, увы, равнодушная ко мне, покрытая сверкающим на солнце снегом вершина».

Да, она лишь благоволила к Черчиллю, но всю жизнь хранила его письма. Замуж она вышла за майора Майкла Уорда. Брак оказался неудачным, и время от времени Мюриел писала своему давнему воздыхателю, он отвечал, так продолжалось даже когда ему было за восемьдесят. Об этих эпистолярных привязанностях Клементина знала. «Полагаю, в свои молодые годы он сильно был влюблён в неё», — говорила она.

Медовый месяц Уинстон и Клементина провели в Бленхейме — родовом гнезде, где всё напоминало молодожёну о том, что он тут не первый.

Черчилль пришёл во власть сторонником консерваторов, а когда верх на выборах взяли лейбористы, переметнулся к ним. Потом снова вернулся к консерваторам. А тут победили лейбористы — Черчиллю уже было неудобно идти к ним на поклон, и он остался временно не у дел. В конце 1920-х годов он посетил Канаду и Штаты, в Голливуде предложил написать сценарий фильма о Наполеоне.

К этому времени у Клементины и Уинстона было трое детей — семилетняя Диана, пятилетний Рандольф, двухлетняя Сара. Ещё одна дочь, Мэри, умерла, когда ей было всего два года. Клементина очень тяжело пережила потерю малышки. Черчилль вспоминал, что она «кричала как раненый зверь в смертельной агонии».

Черчилль был хорошим отцом, всегда любил резвиться с детишками — маскарад, жмурки, шарады, он охотно перевоплощался в «гориллу», видя, как рады дети его дурачествам.

Кроме живописи и публицистики, Черчилль не гнушался и простого труда — откармливал свиноматок, и те получали призы на выставках. В своём поместье хозяин овладел ремеслом каменщика — самолично построил коттедж, часть ограды.

В тридцатые годы, когда Черчилль оказался за бортом политической жизни, он поехал в Нью-Йорк к одному из своих богатых друзей. По дороге он угодил под машину. Когда Черчилля доставили в частный госпиталь, у него были обнаружены переломы пятнадцати костей.

Черчилль написал об этом происшествии в газету, получив гонорар больше двух тысяч долларов. Этого хватило, чтобы Черчилль с женой Клементиной и дочерью Дианой, а также телохранителем и лакеем отдохнули два месяца на Багамских островах. Правда, Черчилль не бездельничал — читал лекции, хотя и отлёживался в промежутках между выступлениями.

Наконец пришёл его звёздный час. В мае 1940 года он стал премьер-министром Великобритании. В возрасте 65 лет, когда многие уходят на покой.

Ровно за сутки до начала войны между Германией и Советским Союзом личный секретарь спросил Черчилля, как он, антикоммунист, может видеть в Советском Союзе поддержку в войне против Германии? Черчилль ответил, что у него нет иного врага, нежели Гитлер, и, дескать, это сильно упрощает его жизнь.

В военные годы внешне ничто не предвещало будущей вражды, вылившейся в войну холодную. Леди Клементина Черчилль возглавляла фонд помощи России, сын Черчилля майор Рандольф одно время находился при ставке Сталина. Рандольф Черчилль-младший, кстати, не окончил Оксфорда, стал, к огорчению отца, журналистом, пристрастился к алкоголю. Это дало Черчиллю философически заметить: «Современная молодёжь делает что хочет, а родители могут контролировать своих чад только до тех пор, пока они находятся в утробе матери».

Клементина принимала Уинстона Черчилля таким, каким он был, со всеми его слабостями, пристрастиями и вкусами (к сигарам, коньяку, к послеобеденному сну). Она не пыталась переделывать и перевоспитывать мужа, она просто сделала себя необходимой ему и в час неудачи, и во время большого успеха.

В годы Второй мировой войны Клементина Черчилль много сделала для России. Дело доходило до семейной ссоры, и Уинстон сокрушался: «До чего дошло! Моя собственная жена совершенно советизировалась. Только и говорит о Советском Красном Кресте, о Красной Армии, о жене советского посла…»

Благородная роль леди Черчилль была оценена. Советское правительство наградило её орденом Трудового Красного Знамени. А во время пребывания в Москве в День Победы Сталин подарил ей золотое кольцо с бриллиантами.

Черчилль, казалось, уже вдосталь насытился властью, пора было вроде бы и на покой. Однако власть утомляет лишь тех, кто не имеет её. Престарелый Черчилль продолжал влиять на умы западного мира, он опять взялся за мемуары. Шесть томов труда «Вторая мировая война», четыре — «Истории народов, говорящих по-английски»…

В 1951 году англичане вновь с надеждой обратились к Черчиллю — и он опять стал премьер-министром. На четыре года, пока окончательно не ушёл в отставку. Хотя и продолжал активно трудиться в парламенте.

За 56 лет брака Клементина и Уинстон написали друг другу 1700 писем, открыток, телеграмм, записок, которые составили гигантский том переписки «Говорят сами за себя», подготовленный к печати их младшей дочерью Мэри Соумс.

Привычка писать друг другу была столь сильна, что супруги обменивались посланиями, не только находясь по разные стороны океана, но и живя вместе в загородном доме.

Зная впечатлительную натуру жены, он стремился поразить её, приукрашивая свои рассказы самыми невероятными деталями.

24 января 1965 года Черчилль умер в Лондоне. Ему было девяносто лет. Знаменательно, что он умер в тот же день, что и отец его — с разницей в семьдесят лет.

Клементина пережила его на 12 лет и скончалась 12 декабря 1977 года, было ей 92.

Николай Гумилёв и Анна Ахматова

Николай Гумилёв был абсолютно убеждён в нелепости брака одного поэта с другим. Тем не менее с Анной Ахматовой он прожил в браке целых восемь лет.

Николай Степанович Гумилёв родился в 1886 году в Кронштадте. Отец его — Степан (Стефан) Яковлевич — военный корабельный врач, выходец из духовного сословия. Мать — Анна Ивановна — из тверских дворян Львовых. Когда отец вышел в отставку, семья переехала в Царское Село.

Пребывание в Царском Селе прервалось жительством в Тифлисе, где в возрасте шестнадцати лет Гумилёв впервые напечатал стихи в местной газете «Тифлисский листок».

В юности Гумилёв стал придавать огромное внимание внешности и считал себя некрасивым. Знавший Гумилёва по Царскосельской Николаевской гимназии Эрих Голлербах пишет: «Упрекали его в позёрстве, в чудачестве. А ему просто всю жизнь было шестнадцать лет».

В рождественский сочельник 1903 года Николай Гумилёв познакомился с 14-летней гимназисткой Анной Горенко. Вместе с подругой Валей Тюльпановой она шла от Царскосельского вокзала к Гостиному двору, где девушки собирались купить игрушки для рождественских праздников. По дороге им встретились братья Гумилёвы — гардемарин Дмитрий и гимназист Николай.

Анна Горенко родилась в Одессе в семье инженера-механика флота. В Царское Село большая семья Горенко переехала в 1890 году. «Она очень выросла, — вспоминала впоследствии её ближайшая и многолетняя подруга Валерия Срезневская (Тюльпанова), — стала стройной, с прелестной хрупкой фигурой чуть развивающейся девушки, с чёрными, очень длинными и густыми волосами, прямыми, как водоросли, с белыми и красивыми руками и ногами, с несколько безжизненной бледностью определённо вычерченного лица, с глубокими, большими светлыми глазами, странно выделявшимися на фоне чёрных волос и тёмных бровей и ресниц».

Валя Тюльпанова, возвращаясь с учёбы, часто видела, как Коля стоял перед гимназией в ожидании её подруги. Но Горенко он не интересовал.

Вторая их встреча произошла на катке. Он был поражён: сколько сноровки и физической выносливости таила эта хрупкая с виду грациозность! Гумилёв подружился с Андреем — старшим Аниным братом, который знал латынь и увлекался античностью. На Пасху 1904 года Анна с братом были на празднике у Гумилёвых.

Горенко не воспринимала всерьёз Николая, она была увлечена питерским студентом Владимиром Голенищевым-Кутузовым. А Коля ревновал её, к тому же ему донесли, что, дескать, не невинна она… Тогда он в первый раз попытался убить себя, Анна же, узнав подробности, страшно разозлилась и прогнала его. У Горенко были свои сложности: их семья распалась, отец ушёл из семьи, поселился отдельно в Петербурге. Вместе с матерью, Инной Эразмовной, Анна уезжает в Евпаторию. Там они живут лето, а на зиму — в Киев.

Анна была влюблена в Кутузова безответно и, по-видимому, в душе смирилась с будущим супружеством как с неизбежностью. Шурину Сергею Штейну, мужу старшей сестры Инны, она ещё в 1907 году писала: «Я решила сообщить Вам о событии, которое должно коренным образом изменить мою жизнь… Я выхожу замуж за друга моей юности Николая Степановича Гумилёва. Он любит меня уже 3 года, и я верю, что моя судьба быть его женой. Люблю ли его, я не знаю, но кажется мне, что люблю». И в том же письме: «Но Гумилёв — моя Судьба, и я покорно отдаюсь ей. Не осуждайте меня, если можете. Я клянусь Вам всем для меня святым, что этот несчастный человек будет счастлив со мной».

Однако сказать «да» она не торопится. Когда летом 1907 года Анна вместе с Гумилёвым стояла на берегу моря в Севастополе, куда он приехал, чтобы повидаться с ней, она снова ему отказала!

Гумилёв — весь в поэтической стихии: нимфа, колдовская русалка с горестным взором… Возвратившись в Париж и послав ей свою фотографию со строфой из Бодлера, он отправляется в курортный городок Трувиль в Нормандии, к морю, топиться. Он был арестован местным блюстителем порядка как бродяга.

В Париже он получает от Анны письмо. В ответном Гумилёв признаётся, что «так обрадовался, что сразу два романа бросил». Его общество разделяла Елизавета Дмитриева — из-за которой он решит стреляться в 1909 году с Волошиным.

«Он пишет мне непонятные слова, — делится Аня Горенко с Сергеем Штейном, — и я хожу с письмом к знакомым и спрашиваю объяснение. Всякий раз, когда приходит письмо из Парижа, его прячут от меня и передают с великими предосторожностями. Затем бывает нервный припадок, холодные компрессы и общее недоумение. Это от страстности моего характера. Он так любит меня, что даже страшно».

Гумилёв посвятил Анне Андреевне Горенко «Романтические цветы» — сборник стихов, навеянных Парижем. Гум — она так его называла — был строптив и настойчив. Он решает ещё раз попытать счастье — вдруг согласится? Но Анна снова отказывает ему. Под новый 1908 год Гумилёв сутки пролежал, не приходя в сознание, в Булонском лесу — пытался отравиться. Его спасли.

Последняя попытка добровольно уйти из жизни была предпринята им в Каире, в ботаническом саду, по счастью, безуспешная. После этого сама мысль о самоубийстве сделалась отвратительной Гумилёву.

В ноябре 1909 года он приехал с группой писателей в Киев для участия в литературном вечере. Анна — в зале. Потом Николай пригласил её пить кофе. И снова сделал предложение. Она неожиданно легко согласилась. Это было 26 ноября, а уже через три дня друзья провожали Гумилёва в Одессу: поэт отправляется в африканское путешествие. Пять лет он добивался её согласия, и вот… Анна Андреевна впоследствии обронила фразу: брак не был началом их отношений, но — «началом конца» их…

25 апреля 1910 года в церкви Никольской Слободки, что на левом берегу Днепра, Анна Горенко и Николай Гумилёв обвенчались. В качестве подарка невесте была преподнесена «Баллада», которая начинается словами: «Влюблённые, чья грусть, как облака…», а заканчивается строчками: «Ты знала всё, ты знала, что и нам / Блеснёт сиянье розового рая».

Медовый месяц молодожёны провели в Париже. Анна и Николай сидели под дождём в Люксембургском саду, читали друг другу стихи Вердена, гуляли по ночным парижским улицам… Это были самые счастливые дни в их жизни. Они познакомились с непризнанным и бедным итальянским художником Амадео Модильяни. В те годы Анна была тоненькой и необычайно гибкой. Модильяни с удовольствием рисовал её…

В июне 1910 года Гумилёвы приехали погостить в имение Слепнёво. Они занимали часть поместного бревенчатого дома. Мать Николая, родственники, домочадцы относились к невестке холодно. И даже отец Анны ругался, что она позорит его имя своими стихами. Тогда Горенко стала называть себя Ахматовой, якобы по фамилии предков по линии матери.

Анна с первого дня свадьбы вздумала ревновать его. Издатель Маковский, хорошо знавший Гумилёвых, утверждал: «Любя и его, и его стихи, не умела она мириться с его мужским самоутверждением. Гумилёв продолжал вести себя по-холостяцки, не стесняясь присутствием жены. Не прошло и одного брачного года, а он уж с мальчишеским задором увивался за всеми слёпневскими девушками».

Осенью 1910 года Гумилёв снова уехал в Африку, где пробыл до конца марта следующего года. Жена его вроде бы как брошена, нелюбима. Из путешествия по дебрям и пустыням Абиссинии поэт привёз записи абиссинских песен, коллекцию предметов быта и картин африканских живописцев.

Он вернулся больным, в лихорадке, а весной они снова в разные стороны, он — в Слепнёво своё, она — в Париж. Супруги отдалялись друг от друга, терзаясь от одиночества вдвоём.

В 1911 году Анна много писала. Но ни одно из своих стихотворений она не посвятила мужу. Бытует мнение, что Гумилёв просто не ценил её как поэта. «Вам нравится? — говорил он. — Очень рад. Моя жена и по канве отлично вышивает». Сама Ахматова считала, что Гумилёв много сделал, чтобы сформировать её как поэта. Он представил её в поэтическом кружке «Башня» Вячеслава Иванова. Анна Андреевна вспоминала об одном из возвращений мужа из Абиссинии. Она пришла встретить его на вокзал в Петербурге. Первый вопрос, который он задал ей, был: «Писала?» — «Да». — «Читай». Она прочла. «Да, хорошо, хорошо», — сказал он, лицо его помягчело, и они пошли домой. С этого времени он признал её как поэта.

В 1912 году Гумилёвы поехали в Италию. Но когда друзья повезли Николаю во Флоренцию экземпляр вышедшего в России сборника стихов «Чужое небо», с удивлением узнали, что жена его живёт… в Риме.

Вернулись супруги всё-таки вместе. Она уже была беременна. 18 сентября в родильном приюте императрицы Александры Фёдоровны родился сын — Лев Николаевич Гумилёв. Биограф Лукницкий пишет, что супруги находились в Царском Селе, когда Анна почувствовала толчки. Разбудила мужа. Они поехали в Петербург. От вокзала до родильного дома — чуть ли не десять вёрст! — шли пешком. Гумилёв так растерялся, что даже не догадался, что можно ехать на извозчике или трамваем. В десять утра пришли… «А вечером, — отмечает Лукницкий, — Н. С. пропал. Пропал на всю ночь. На следующий день приходят к Анне Андреевне с поздравлениями, она узнаёт, что Н. С. дома не ночевал. Потом наконец приходит и Н. С. с „лжесвидетелем“. Поздравляет. Очень смущён».

Сына Лёву воспитывала свекровь, он до шестнадцати лет рос в деревне, редко общаясь с родителями… Своего дома у Ахматовой не было никогда; она так и звала себя — бездомной. Где бы ни появлялась — в салоне ли, в театре, в знаменитом ли ночном кабаре «Бродячая собака», — она сразу же оказывалась в центре внимания.

В 1913 году Николай Гумилёв совершает ещё одно паломничество в Африку. Это была командировка Музея антропологии и этнографии Академии наук. Поэта сопровождал его племянник Николай Сверчков — «Коля-маленький».

Гумилёв не мог не понимать, что теряет жену. «Конечно, они были слишком свободными и большими людьми, чтобы стать парой воркующих „сизых голубков“, — вспоминала Валерия Срезневская. — Их отношения были скорее тайным единоборством. С её стороны — для самоутверждения свободной от оков женщины; с его стороны — желание не поддаться никаким колдовским чарам, остаться самим собою, независимым и властным над этой вечно, увы, ускользающей от него женщиной, многообразной и не подчиняющейся никому».

Гумилёв ревновал её страшно. Когда художник Борис Анреп, близкий друг Анны, навсегда уезжал из России в Англию, она подарила ему кольцо на память. Николай, узнав об этом, вскипел: «Я отрежу тебе руку и пошлю её Анрепу: вот вам ещё в придачу к кольцу».

«Ахматова вызывала всегда множество симпатий, — говорил Гумилёв. — Кто-кто не писал ей писем, не выражал восторгов. Но так как она всегда была грустна, имела страдальческий вид, думали, что я тиранический муж, и меня за это ненавидели. А муж я был самый добродушный и сам отвозил её на извозчике на свидание».

В начале войны Гумилёв подал рапорт на фронт — вольноопределяющимся. Своему другу востоковеду Вольдемару Шилейко он внушал, что смерть надо заслужить, что природа скупа и выжмет из человека все соки и, выжав их, — выбросит. Гумилёв попадает в Лейб-гвардии уланский полк. К началу 1915 года за проявленную храбрость в боях он был награждён двумя Георгиевскими крестами. Гумилёва производят в прапорщики и переводят в Пятый гусарский Александрийский полк.

Летом 1917 года поэт снова в Париже. Встречается с русскими художниками Н. Гончаровой и М. Ларионовым. Здесь у него разгорается страстный роман с Еленой Дюбуше, которую он воспел в стихах под именем «синей звезды».

Вслед за Парижем — Лондон, где Гумилёв работает над стихами, пьесами, повестью. В апреле 1918 года он покидает Лондон и через Мурманск возвращается в Петроград.

Анна Ахматова в это время жила у своей гимназической подруги Валерии Срезневской. Когда Гумилёв позвонил Срезневским, ему сказали, что Анна у востоковеда Шилейко. Николай отправился туда. Сидели вместе, пили чай…

Объяснение супругов состоялось в присутствии хозяйки дома: «Сидя у меня в небольшой тёмно-красной комнате, на большом диване, Аня сказала, что хочет навеки расстаться с ним. Коля страшно побледнел, помолчал и сказал: „Я всегда говорил, что ты совершенно свободна делать всё, что ты хочешь“. Встал и ушёл».

Вскоре Гумилёв и Ахматова уехали в Бежецк, где в это время с родителями Николая жил их маленький сын. Анна Андреевна вспоминала: «Только раз он заговорил об этом. Когда мы сидели в комнате, а Лёва разбирал перед нами игрушки, мы смотрели на Лёву…» Гумилёв внезапно поцеловал руку Анне и грустно сказал: «Зачем ты всё это выдумала?»

Решение Ахматовой было для него сильным ударом, но не таким уж неожиданным. Позже Анна Андреевна, как пишет Лукницкий, составила донжуанский список Гумилёва; у него было много увлечений, особенно в последние годы. Правда, все биографы сходятся единодушно на одном: по-настоящему он всю жизнь любил только Анну Андреевну…

После официального развода Анна Андреевна повенчалась во Владимирском соборе с… Вольдемаром Шилейко, а Гумилёв в 1919 году женился на Анне Николаевне Энгельгардт, которая родила ему дочь Елену. Но семейная жизнь у Николая не складывалась. «Он думал, она — воск, а она оказалась — танк», — едко заметила Ахматова.

В ночь с 3 на 4 августа 1921 года Гумилёв был арестован за участие в контрреволюционном заговоре — он «не донёс органам советской власти, что ему предлагали вступить в заговорщицкую офицерскую организацию». 25 августа поэт был расстрелян в посёлке Бернгардовка под Петроградом. Похоронен там же в общей могиле.

После гибели отца Лев Гумилёв переехал к матери в Ленинград. Судьба у сына великих поэтов оказалась трудной: четырнадцать лет он провёл в лагерях и тюрьмах, но не сломился и стал крупным учёным — востоковедом, географом, философом.

Брак Анны Андреевны с Владимиром Шилейко счастья ей не принёс. Востоковеду была нужна жена, а не поэт, и он сжигал её стихи в самоваре… Третий муж Анны Андреевны, Николай Пунин, после сталинских лагерей к ней не вернулся…

Анна Андреевна Ахматова скончалась 5 марта 1966 года, через сорок пять лет после гибели Гумилёва.

Альберт Швейцер и Елена Бреслау

Немецкий мыслитель, протестантский теолог и миссионер, врач и музыковед Альберт Швейцер считал, что своими успехами он во многом обязан жене Елене.

Альберт Швейцер родился в 1875 году в городке Кайзерсберг, в Верхнем Эльзасе. Он был вторым ребёнком пастора Людвига Швейцера и его жены Адели. Альберт с детства учился игре на органе. Окончив школу, он изучал теологию и философию в Страсбургском университете, философию в Сорбонне. В 26 лет он уже имел две докторские степени — философии и теологии.

В 1902 году Швейцер был назначен профессором теологического колледжа св. Фомы, а через год стал его директором. Он продолжал читать проповеди на кафедре в старинной церкви св. Николая, играл на органе, а в свободное время писал монографию, посвящённую творчеству Баха.

Однажды во время одной из вечерних проповедей, на которых бывало мало прихожан, он заметил знакомое лицо. Это была Елена Бреслау, девушка из их кружка, образованная, умная, деликатная. Она была красива: высокая, стройная, с нежным и тонким профилем, с задумчивыми глазами.

При встрече Швейцер спросил Елену, что она думает о его проповеди. Смутившись, девушка ответила, что ей особо запомнились слова: «Мы хотим верить и боимся неверия». Теперь пришла его очередь смутиться. Альберт сказал, что его больше интересуют недостатки проповеди. Елена была гувернанткой, у неё хороший слог, а он озабочен стилем, так как много пишет. Девушка предложила просмотреть его рукопись. Швейцер уже думал об этом, но не решался попросить её.

Он стал чаще встречаться с Еленой. У них было много общего. Она любила детей и мечтала стать учительницей. Помимо этого, увлекалась музыкой и училась в Страсбургской консерватории, изучала живопись в Италии. Её отец, профессор истории Гарри Бреслау, был одно время ректором университета.

В начале двадцатого века социальные проблемы жестокого, бесчеловечного мира всё больше захватывают Елену. Она находит единомышленников. В страсбургском кружке и происходит её знакомство с Альбертом Швейцером.

В 1902 году Елена уехала работать гувернанткой в Англию. По возвращении она работала в сиротском приюте, потом убедила Швейцера построить в Страсбурге дом для матерей-одиночек. Бреслау по подписке собирала деньги для сирот, причём успешно.

В 1908 году вышло, наконец, из печати расширенное немецкое издание «Баха», что сильно облегчило материальное положение Швейцера. Он поступил в медицинский колледж Страсбургского университета, возмещая расходы на обучение за счёт органных концертов. В 1911 году Альберт сдал экзамены.

Елена Бреслау собиралась поступать на курсы медицинских сестёр во Франкфурте. В это время в университетской клинике стажировалась медицинская сестра фрау Морель, жена священника Мореля из Ламбарене (Французская Экваториальная Африка, ныне Габон). Швейцер очень хотел, чтобы Елена услышала обо всех трудностях работы в Африке, и зазвал фрау Морель в гости. Фрау пришлось ответить на такое количество вопросов, что она упала в обморок. Когда Морель очнулась, Швейцер, решивший, что они услышали достаточно много для того, чтобы испугаться, объявил об их с Еленой помолвке. По существу, это было подтверждением того, что решимость их не поколеблена. Елена уехала учиться во Франкфурт, Альберт снова засел за медицину.

Швейцер отказался от преподавания в Страсбургском университете, а также от чтения проповедей в церкви св. Николая. Теперь он мог спокойно осваивать тропическую медицину и делать закупки для Африки.

18 июня 1912 года состоялось бракосочетание Альберта Швейцера и Елены Бреслау. Сразу после свадьбы они стали готовиться к отъезду в Африку. Надо было тщательно продумать, какое медицинское оборудование, какие лекарства брать с собой. Супруги располагали весьма ограниченными средствами, приходилось считаться и с этим.

Эти двое нашли друг друга. Елена всегда стремилась помогать униженным, обездоленным. Она готова была помочь Альберту в осуществлении той грандиозной задачи, которую он перед собой поставил. Возможно, её самоотречение было ещё большим, чем его: она отрекалась от себя не только во имя дела, но и во имя мужчины, так, во всяком случае, она представляла себе идеал немецкой женщины.

Елена ещё до замужества много помогала Швейцеру в его литературной работе. И сейчас они уехали в Гюнсбах работать над новым изданием его труда о поисках «исторического Иисуса».

В 1913 году супруги отплыли на пароходе в Африку. По поручению Парижского миссионерского общества они должны были основать больницу при миссии в Ламбарене. Не получая медицинской помощи, туземцы страдали от многих болезней. Доктор Швейцер и его жена плыли навстречу неизвестности. Одно они знали наверняка — легко им не будет.

По возвращении из Африки в 1917 году Швейцеры как германские подданные были интернированы во Францию до конца Первой мировой войны.

14 января 1919 года, через два месяца после перемирия, доктору Швейцеру исполнилось сорок четыре. В день его рождения Елена подарила ему дочь Рену.

Швейцер поступил на работу в муниципальную больницу в Страсбурге, кроме того, он возобновил органные концерты. С помощью архиепископа Натана Сёдерблю Швейцер в 1920 году давал концерты и читал лекции в Упсальском университете и других местах.

В 1920 году Цюрихский университет присвоил Швейцеру звание доктора. Тогда же ему намекнули, что он может получить кафедру в Цюрихе. Это было заманчивое предложение — и для него, и для Елены. Снова работа, наука, музыка, прекрасная мирная страна. Они с Еленой и раньше уже подумывали о Цюрихе. Однако теперь, когда вдали неясно забрезжила надежда на раскалённое, душное Ламбарене, Швейцер отказался от профессорской должности. Он снова собирался в Африку.

Существовала одна важная проблема, которая долгое время ставила под вопрос планы Швейцера: Елене по состоянию здоровья была противопоказана Африка. Супругам пришлось принять суровое решение — о разлуке на долгие годы. И только благодаря тому, что Елена понимала важность замысла своего мужа и, находясь в Европе, деятельно помогала ему во всём, Швейцеру удалось заново создать, а впоследствии и расширить прославившуюся на весь мир больницу в Ламбарене. Заслуга Елены Швейцер в осуществлении дела, которому посвятил свою жизнь её муж, весьма велика. Альберт сознавал, сколь велика эта жертва со стороны Елены. Об этом он думал, надписывая перед самым отъездом посвящение к «Культуре и этике», главному философскому труду своей жизни: «Моей жене, самому верному моему товарищу».

В 1923 году, в Верхнем Шварцвальде, в городке Кёнигсфельд, Швейцер построил дом для Елены и дочери. Он не хотел уезжать в Африку, пока дом не будет готов. Сам руководил строительством.

Второй отъезд в Африку был назначен на начало 1924 года.

В 1927 году Швейцер вернулся в Европу совершенно измученным. Изредка он уходил на прогулку в горы Шварцвальда. Иногда маленькая Рена гуляла с отцом, и он рассказывал ей об Африке, куда она поедет когда-нибудь вместе с ним и с мамой. Доктор увидел, как у внимательно слушавшей его дочери поднялось изо рта лёгкое облачко пара, и рассказал ей историю про габонского мальчика, который никогда не видел, как пар идёт изо рта у человека, потому что в Габоне никогда не бывает такого холода. Попав в Европу, мальчик увидел однажды на улице, что пар показался у него изо рта, и решил, что он болен. «Я болен! — закричал он. — Я болен! У меня огонь внутри!» С трудом его удалось успокоить.

В декабре 1929 года Швейцер снова поплыл в Ламбарене. На речном пароходике, спешившем вверх по Огове, на этот раз вместе с ним были Елена, новый доктор и лаборантка.

Периоды работы в Африке Швейцер чередовал с поездками в Европу, во время которых читал лекции, давал концерты, чтобы собрать средства для больницы.

14 января 1934 года Альберту Швейцеру исполнилось пятьдесят девять. Рене — пятнадцать. Они с женой оставили дом в Шварцвальде и переселились в Лозанну: для Елены климат там тоже прекрасный, а Рене нужно учиться.

В 1937 и 1938 годах Елена дважды вместе с дочерью побывала в Америке, где выступала с лекциями. Она рассказывала о больнице в Ламбарене, восстанавливала старые связи, завязывала новые. У Швейцера становилось всё больше сторонников в Америке; и в последующие годы это оказалось спасительным для ламбаренской больницы, для больных габонцев.

Осенью 1940 года война пришла в Габон. К счастью, командованию обеих сторон удалось договориться, и оно отдало приказ авиации не бомбить больницу Швейцера.

Доктор Швейцер занимался хозяйством, делал операции, вёл приём. Елена сменяла на дежурстве сестёр, помогала готовиться к операциям и лучше, чем обычно, справлялась с ламбаренским климатом. Швейцер отмечает, что её помощь в войну была для них очень ценной.

После войны Елена приезжала в Ламбарене ненадолго. Много лет назад во время катания на лыжах она повредила позвоночник и теперь тяжело переносила последствия этого несчастья. Болезнь согнула её совсем.

В ноябре 1948 года Швейцер вернулся в Гюнсбах после почти десятилетнего отсутствия.

Швейцер снова был в Ламбарене, когда пришла весть о присуждении ему Нобелевской премии мира.

В начале ноября 1954 года Альберт и Елена прибыли в Осло. Празднество угрожало быть помпезным. В отеле супругам отвели роскошный номер — везде краны, ванные, умывальные. «Может, они думают, что мне, как форели, нужна проточная вода», — буркнул доктор.

Во время торжественной церемонии Швейцер поклонился королю Норвегии, но король сказал: «Это я должен вам поклониться». Потом на доктора набросились корреспонденты, которые требовали новых рецептов спасения мира. Швейцер предложил им «возрождение духа» вместо «успехов науки и техники» или хотя бы в дополнение к ним.

Альберт и Елена вернулись в Гюнсбах в надежде отдохнуть от торжеств. Однако приближалось восьмидесятилетие доктора. В Страсбурге, Кальмаре, Гюнсбахе, Гиршбахе не прочь были достойно и торжественно отметить этот день. А доктор был уже едва жив от торжеств.

Вскоре умерла Елена. А что значит «умерла»? «Этого мы не знаем, — писал Швейцер. — Пока человек живёт в нашем сердце, он жив». Когда доктор поднимал глаза от работы, он видел под окном деревянный крест.

Верный друг и помощник Швейцера, его нежная и мужественная Елена покоилась теперь в сердце джунглей под деревянным крестом. Доктору шёл уже девятый десяток, и он решил сам сколотить себе на досуге такой же деревянный крест с такой же короткой надписью, как эта: «Елена (1957, Цюрих)». На его кресте будет просто: «Альберт Швейцер».

Швейцер скончался в Ламбарене 4 сентября 1965 года. Его похоронили рядом с женой. Руководство больницей перешло к их Рене Швейцер.

Виктор Дандре и Анна Павлова

Балерине Анне Павловой удалось стать легендой ещё при жизни. Она любила повторять: «Я — монахиня искусства. Личная жизнь? Это театр, театр, театр». Только самые близкие люди знали подлинную историю её любви.

Анна Павловна (Матвеевна) Павлова родилась в 1881 году в Петербурге. Официально она считалась дочерью прачки и рядового солдата Преображенского полка. Есть предположение, что в действительности Павлова была внебрачной дочерью богатого петербургского банкира Лазаря Полякова.

В десять лет Анна поступила в Императорскую балетную школу. Она успешно дебютировала на сцене Мариинского театра в 1899 году. «У Павловой есть то, чему может научить только Господь Бог», — любил повторять её учитель, итальянский хореограф Чекетти. В двадцать два года Анна стала первой солисткой Мариинского театра, а потом и примой-балериной.

Подлинная её слава началась с «Жизели», поставленной великим Петипа. Анне были также близки новаторские искания Михаила Фокина, который поставил для неё «Египетские ночи», «Шопениану», «Стрекозу», «Вальс-каприз», «Павильон Армиды». В содружестве Фокин — Павлова родился знаменитый «Лебедь», ставший символом русской хореографии той эпохи.

Среди поклонников таланта балерины выделялся Виктор Эммануилович Дандре. Обрусевший сын родовитого француза, он имел чин надворного советника, служил в сенате, состоял гласным городской думы. Дандре отличался прекрасными манерами, элегантностью, аристократизмом и образованностью.

Серьёзно увлёкшись Анной, он вскоре подарил ей квартиру с роскошным белым залом для танцевального класса.

В сезоне 1910 года Павлова с успехом гастролировала в Америке и Англии. Анна пришла к мысли, что необходимо создать собственную постоянную труппу. Нетерпеливая и решительная, она начала воплощать идею в жизнь ещё в Лондоне.

Вторая поездка в Соединённые Штаты состоялась уже с постоянной труппой. Выступления Павловой как в Англии, так и в Америке не только усилили интерес к балету в этих странах, но и привели к возникновению здесь в дальнейшем национальных профессиональных школ танца и балетных трупп.

До сих пор зарубежные турне, как бы долго они ни продолжались, не отрывали Павлову от России. Она оставалась русской танцовщицей и каждую осень возвращалась в своё Лигово, в Петербург, участвовала в спектаклях на сцене Мариинского театра. После второй поездки по Америке Анна появилась на родине только к концу года…

Ещё не успела Павлова наговориться с матерью, как приехал Дандре. Между ними были странные отношения. Виктор и Анна любили друг друга. Много лет спустя одной из своих подруг Павлова передала однажды состоявшийся между ними диалог. «Я ему говорю: женись на мне, и я для тебя сделаю всё на свете. А он мне: „Нет! Тебе не замужем быть, а артисткой сделаться“».

Виктор Эммануилович заставил её работать, познакомил с Дягилевым. Всю жизнь Павлова считала, что без помощи Дандре она вряд ли завоевала бы всемирную славу, но обида, нанесённая им, не забывалась долгие годы.

Искренне привязанная к Виктору, она обращалась с ним как капризный ребёнок — бранила, гнала прочь, потом просила прощения, неизменно получала его, и тогда всё начиналось сначала. Из этих сцен во многом и состояли их личные отношения, не отражавшиеся, впрочем, ни на танцах Анны Павловны, ни на деятельности Дандре.

Во время петербургской встречи Виктор Эммануилович сообщил ей, что идёт ревизия общественного управления и бог знает чем это всё кончится; с него взяли подписку о невыезде. Непомерные траты на балерину толкнули поклонника на коммерческие махинации. В итоге он оказался под следствием.

Павлова, казалось, отнеслась к этому равнодушно и уехала с Дягилевым на «Русские сезоны». Вскоре Париж был у её ног: пресса неистовствовала, публика сходила с ума от русской звезды.

Шведский король Оскар II вручил ей орден «За заслуги перед искусством», последовали предложения — одно заманчивее другого. И вдруг — сенсационная новость. Павлова расторгает блестящий контракт с Дягилевым и подписывает новый — с агентством «Брафф» в Лондоне, по которому обязывалась танцевать дважды в день в Англии, Шотландии и Ирландии. Никто не понимал происшедшего, а сама балерина говорила одно: «Я так хочу».

Кабальные условия нового договора усугублялись тем, что выступления проходили не в театрах первой величины, а в мюзик-холлах. Причину странного поступка Анны поняли только после того, как она внесла залог, требовавшийся для освобождения Дандре из долговой тюрьмы, пригласила его в Лондон и сделала своим импресарио.

В мае 1911 года начинались выступления Павловой с труппой в «Палас-театре». В окрестностях Лондона она приобрела особняк Айви-хаус, некогда принадлежавший знаменитому английскому художнику-пейзажисту Джону Тёрнеру.

Айви-хаус высился среди старого парка. Длинная деревянная терраса дома смотрела на пруд, в котором при новой хозяйке стали жить белоснежные лебеди. Широко известна фотография Анны с лебедем на коленях, его голова доверчиво лежит у неё на плече.

Виктор Дандре объявился в Айви-хаус осенью 1912 года. Санкт-петербургская Судебная палата вынесла решение отстранить его от должности.

Скорее всего, Павлова и Дандре заключили тайный брак, хотя документальных подтверждений тому нет. В Айви-хаус Виктора Эммануиловича знали как управляющего делами, импресарио. С первого же дня пребывания в Англии он взял в свои руки все театральные дела Павловой. Владея романскими языками, Дандре заменял собой целую канцелярию с дюжиной служащих и помощников.

Скоро предприятие Анны стало почитаться в театральном мире образцовым.

В периоды краткого отдыха между гастролями Павлова и Дандре любили устраивать светские рауты, на которых потчевали английских аристократов блюдами русской национальной кухни.

Дандре был одним из первых импресарио, который понял могущество прессы. Он приглашал фоторепортёров и газетчиков на выступления Павловой, давал многочисленные интервью, связанные с её жизнью и творчеством, умело обыгрывал сюжеты, навеянные романтическим образом «Лебедя».

Анна Павлова открыла русский балет для Америки, где впервые балетные спектакли стали давать полные сборы. Только в декабре 1914 года её труппа дала 31 спектакль в разных городах — от Цинциннати до Чикаго.

В Лондоне жизнь входила в мирное русло.

В высшей степени деловой и предусмотрительный человек, Дандре на программках «Королевского зала» помещал две строчки с адресом импресарио для писем и предложений Анне Павловой.

Виктор Эммануилович ограничивал расходы на постановки, и в целом спектакли не поднимались выше среднего уровня. Анна сама ставила себе хореографические номера.

Балет для Анны Павловой, объехавшей сорок четыре страны, был своего рода религией, к которой она приобщила народы всего мира. За двадцать два года бесконечных турне балерина проехала на поезде более полумиллиона километров; по приблизительным подсчётам, она дала около девяти тысяч спектаклей. Это был действительно труд на износ.

…В августе 1930 года начинались репетиции для очередного турне по Европе.

Балетные спектакли в Европе начинались с Нидерландов. Местные газеты коротко сообщили: «Павлова прибыла в субботу 17 января из Парижа в своё последнее кругосветное турне. В поезде, возвращаясь с Ривьеры, она простудилась…»

Врачи советовали ей отменить гастроли. В Нидерландах климат сырой и холодный, простое простудное заболевание может осложниться. Но Анна решила всё же ехать.

В Гааге воспаление лёгких у неё перешло в гнойный плеврит. У постели балерины днём и ночью дежурили врачи. Иногда к Анне возвращалось сознание, и она беспокойно спрашивала: «А моя труппа? Что с нею?»

Согласно легенде, последний раз приподнимаясь на постели, как будто готовясь встать, она отчётливо и строго, как всегда распоряжалась, сказала: «Приготовьте мой костюм Лебедя». То была холодная ночь 23 января 1931 года…

Анну Павлову похоронили на лондонском кладбище Голдерс-Грин, вокруг — только белые цветы. Божественная русская балерина как-то заметила: «Ребёнком я думала, что успех — это счастье. Я ошиблась. Счастье — мотылёк, который чарует на миг и улетает…»

Виктор Дандре пережил жену на 13 лет. Все эти годы были посвящены Анне. Он создал клуб поклонников Павловой. Фотографии, редкие плёнки, костюмы из спектаклей — всё было принесено на её алтарь. Дандре хотел, чтобы о ней помнили всегда. Увы, клуб просуществовал недолго: пришли иные кумиры и иные времена.

После смерти Анны Дандре заявил свои претензии на Айви-хаус. Когда же мать балерины, отвергая эти посягательства, подала на него в суд, Дандре не смог предъявить никаких свидетельств о браке, ни свадебных фотографий, ссылаясь на то, что документы не сохранились после революции в России.

Александр Таиров и Алиса Коонен

Алиса Георгиевна Коонен родилась в 1889 году в Москве. Её отец — поверенный по судебным делам, мать — прекрасная музыкантша, но слабое здоровье и большая семья лишили её возможности давать уроки.

В 1905 году Коонен поступила в Художественный театр к Станиславскому и стала его любимой ученицей. После восьми успешных сезонов Алиса неожиданно переходит в «Свободный театр» к Марджанову. Она уже сознавала себя актрисой трагедийной и догадывалась, что ей нужен другой театр.

В первый же день Марджанов подводит Коонен к молодому режиссёру: «Познакомьтесь, Алиса. Александр Яковлевич Таиров. Ему поручена постановка „Покрывала Пьеретты“». Эта неожиданная новость ошеломила актрису. Уйти из Художественного театра, от Станиславского, для того чтобы работать с неизвестным, совсем молодым режиссёром!

Таиров сказал несколько приветливых слов, на которые Алиса ответила холодно, но невольно подумала, что у него хорошая улыбка, что держится он независимо и с достоинством.

Несмотря на молодость (он был старше Коонен на четыре года) первые режиссёрские опыты Александра Таирова относились к 1907–1909 годам и были сопряжены с его работой в Литовском Общедоступном театре Гайдебурова. Он работал также в Театре Веры Комиссаржевской и одновременно заканчивал Петербургский университет по юридическому факультету. Разочаровавшись в театре, Александр решил вступить в коллегию адвокатов. Но когда Марджанов предложил ему поставить пантомиму «Покрывало Пьеретты» Артура Шницлера, он отказаться не смог.

Начались репетиции. Тема «Покрывала Пьеретты», говорил Таиров, любовь и смерть.

После одной из репетиций Александр Яковлевич вызвался проводить Коонен до дому. Актриса пишет в книге воспоминаний «Страницы жизни»: «Я сухо поблагодарила его и, подозвав проезжавшего мимо извозчика, сказала, что прекрасно доеду одна. Каково же было моё удивление, когда, сев в пролётку, я увидела Таирова рядом с собой. Он вежливо сказал, что, так как время позднее, он считает своим долгом меня проводить, хотя и видит, что мне этого явно не хочется. Перебрасываясь незначительными репликами, мы доехали до Спиридоновки. Прощаясь, Таиров рассмеялся: „Говорят, Станиславский считал, что у вас своевольный, упрямый характер. Я этого не нахожу. Вы всё же позволили мне проводить себя, хотя вам этого ужасно не хотелось. Правда?“ Растерявшись, я ничего не ответила и молча открыла дверь в подъезд, оставив Таирова наедине с извозчиком. Эту ночь я провела беспокойно. С тревогой думала о том, как не сходятся мои поиски с тем, что требует Таиров. Всплывали в памяти отдельные его слова, советы. „Что за человек этот Таиров?“ — спрашивала я себя. Ни на кого не похож, точно с луны свалился. Он так много знает, так настойчив в своих требованиях…»

Утром в день генеральной репетиции Алисе Коонен принесли домой корзину цветов с запиской: «Верю в ваш большой успех. Ни пера ни пуха. Александр Таиров». Это были первые цветы, которые она получила в тот вечер.

Премьера «Покрывала Пьеретты» состоялась 4 ноября 1913 года. Первое впечатление от спектакля, зафиксированное всеми рецензентами, — поразительное совпадение со временем.

После ликвидации Свободного театра артистам выплатили деньги за летний отпуск. Получив значительную сумму, Алиса Коонен решила осуществить свою давнюю мечту — поехать в Париж, а перед началом сезона провести недели две в Бретани, у моря. Воодушевлённая этой перспективой, она поведала о своём плане Таирову. Когда Коонен с билетом в кармане уже готовилась к отъезду, Александр Яковлевич вдруг предложил ехать вместе. Актриса неожиданно для себя согласилась…

Вернувшись в Москву, они встречались редко, урывками, чаще всего поздно вечером или ночью, бродили по Спиридоновке или сидели на Патриарших прудах. Наконец состоялось объяснение. «Разговор затих сам собой. Ночь была чудесная, светлая. Пройдя по Тверскому бульвару на Спиридоновку, мы вышли к Патриаршим прудам и сели на мою любимую лавочку. Над головой сияли звёзды, пахло липой… И скоро все взволнованные раздумья о пути театра, о новых формах отошли в сторону, уступив место самому простому и самому прекрасному человеческому чувству, о котором во всём мире люди поют песни и поэты слагают стихи. „Только влюблённый имеет право на звание человека“».

…1914 год. Идёт Первая мировая война. А на Тверском бульваре, 23, открывается Камерный театр. Он станет спутником юности, символом нового искусства. Театр никогда бы не открылся, если бы не любовь Таирова к Алисе Коонен. Камерный театр был воздвигнут во имя этой любви. В «Записках режиссёра» о ней одна только строчка. На титуле, курсивом: «Алисе Коонен Александр Таиров». Он посвятил ей свою книгу, свою судьбу. Он был щедр, как может быть щедр только любящий человек. Но он был и практичен, как может быть практичен только истинный человек театра.

Судьба подарила Таирову великую актрису. Коонен воплощала особый романтический тип. Из зрительного зала было видно, как она недоступна, как умеет владеть собой, как высоко держит подбородок и как прекрасны её глаза в приливах гнева, страсти или веселья. «Они могли быть чёрными, карими, тёмно-синими. Однажды они… показались даже голубыми. Они как бы меняли свой цвет в зависимости от роли», — свидетельствует А. К. Гладков.

Таиров и Коонен были необычной парой. Татьяна Бачелис отмечает: «Таиров ей поклонялся, поклонялся так, как можно поклоняться богине. Он и считал её богиней. Я в этом совершенно уверена. Но театр он любил ещё больше. Вот в чём, мне кажется, состояла скрытая тайна их отношений».

Вскоре в жизни Таирова и Коонен произошла неожиданная перемена. Александр Яковлевич довольно долго жил в маленькой квартире в доме Нирензее в Гнездниковском переулке. И вдруг извещение о том, что этот дом реквизируется, а всем жильцам предлагается освободить помещение. В то время найти отдельную квартиру или хотя бы комнату в Москве было чрезвычайно трудно.

Подумав, Коонен решила, что единственный выход — предложить Таирову переехать к ним, о чём тут же весьма категорически сообщила ему, а потом, набравшись храбрости, объявила об этом дома. Родители были ошеломлены.

Некоторое время Алиса Коонен никак не могла привыкнуть к тому, что надо говорить не «у меня», а «у нас», приглашать в гости не «ко мне», а «к нам». И это очень забавляло её. Внешне в их жизни мало что изменилось, Таиров, как и раньше, целые дни пропадал в театре, Алиса Коонен почти каждый вечер играла. Только посиделки с друзьями после спектаклей стали теперь более частыми и более многолюдными. Большой такт Александра Яковлевича в конце концов покорил её родителей. Правда, мама Алисы огорчалась до слёз, что этот союз не был освящён подвенечной фатой и белым платьем. Отец отнёсся к этому спокойно и очень скоро подружился с Александром Яковлевичем.

На гастролях Таирову и Коонен почти никогда не удавалось побыть вдвоём. Когда же театр возвращался в Москву, на Таирова наваливалась уйма всяких дел и забот. Повидав целый ряд людей, познакомившись с театральной ситуацией в Москве, Александр Яковлевич возвращался в лоно семьи.

Несмотря на то что время артистов было занято и утром, и днём, и ночью, жизнь не замыкалась в стенах театра. Театральная Москва в то время вообще жила шумно. После спектаклей Таиров и Коонен часто бывали в Кружке искусства, который помещался в Старо-Пименовском переулке, в подвале. Там было тесно, шумно, обсуждались театральные новости, спорили, весело смеялись. Председателем Кружка был А. И. Южин.

Год 1934-й был знаменательным в жизни Камерного театра — год его двадцатилетия. Празднование юбилея было отодвинуто с 25 декабря на 4 и 6 января.

Встречать Новый год Таиров и Коонен поехали в Кружок. Вернувшись домой, как всегда, зажгли на ёлке свечи и сидели до утра. После гремящего оркестра и шумных тостов тишина в доме располагала к душевному разговору. На пороге нового года Алиса Георгиевна любила оглянуться назад, вспомнить прошедшее: «Будущее всегда казалось мне таинственным, заглядывать в него я не решалась. У Александра Яковлевича был другой характер. Он не склонен был оглядываться на прошлое и всегда стремительно нёсся куда-то вперёд. В то время он был целиком поглощён замыслом спектакля „Египетские ночи“».

Война застала Камерный театр на гастролях в Ленинграде. Спешный отъезд в уже затемнённую Москву. В начале сентября состоялась премьера спектакля о войне — «Батальон идёт на Запад» Г. Мдивани. Только в эвакуации на Балхаше и в Барнауле театром было показано более 500 спектаклей.

Во время войны Таиров заболел острым воспалением печени. Положение было тяжёлым. В те дни все поражались мужеству режиссёра. Не считаясь с болезнью, с высокой температурой, вопреки запрещению врача подниматься с постели, он продолжал работать. Репетиции часто велись дома. Сидя в кресле, он работал с таким запалом, что это заражало и увлекало актёров. А потом, когда все расходились, Алиса Георгиевна тихонько напевала ему «Тёмную ночь» или «Прощай, любимый город» — песни, которые он особенно любил…

Послевоенные годы Камерного театра были очень драматичны. Перед Таировым стоял целый ряд серьёзных проблем. И одна из самых неразрешимых — репертуарная. К этому надо добавить трудности, переживаемые внутри самого коллектива: плохие сборы, закрытие актёрского училища при театре, обветшалое здание, требовавшее капитального ремонта.

Решение Комитета по делам искусств от 19 мая 1949 года об увольнении Таирова из Камерного театра было явно несправедливым. Вместе с ним театр покинула и Алиса Коонен.

В последний раз занавес Камерного театра закрылся 29 мая 1949 года. Шёл спектакль «Адриенна Лекуврёр». Алиса Георгиевна играла вдохновенно, самозабвенно. Тишина зала нарушалась порой сдержанными всхлипываниями, взрываясь безудержными аплодисментами. А затем в доме у них началась непривычная жизнь.

Вскоре они получили бумагу-приказ, где от имени правительства выражалась благодарность за многолетний труд, высоко оценивались достижения их обоих в советском театральном искусстве и предлагалось перейти на «почётный отдых, на пенсию по возрасту» (Таирову было тогда около 65-ти лет, Коонен — 59). Это был последний удар, который пришлось перенести Александру Яковлевичу. Вскоре начали замечать у него признаки болезни, быстро развивающейся. Очень горестно было видеть этого, всегда такого энергичного, человека погружённым в апатию.

9 августа 1950 года Камерный театр был переименован в Московский драматический театр имени А. С. Пушкина и тем самым фактически ликвидирован. Коонен писала: «…Как-то, вскоре после закрытия театра, Александр Яковлевич подозвал меня к окну и показал на мостовую. „Видишь, — сказал он, — между булыжниками пробивается трава. (В то время мостовая на Бронной была булыжная.) Кажется невероятным: ездят машины, грузовики, топчут землю прохожие, а трава выпрямляется, живёт и даёт новые ростки. Вот так и искусство. Оно пробьётся и будет жить снова!“»

Таиров умер 25 сентября 1950 года…

Она продолжала жить в том же доме. Тяжёлым ходом шагали дни, недели, месяцы. Наконец Алиса Коонен находит в себе силы вернуться к активной жизни. Она проводит творческие вечера, читает со сцены блоковские стихи, участвует в концертах, записывается на радио, пишет книгу воспоминаний. Но тоска по привычному, чётко организованному ритму жизни театра, со всеми его волнениями, радостями и неудачами таится где-то глубоко в подсознании и до конца дней не исчезнет.

Алиса Георгиевна Коонен пережила мужа почти на четверть века. Она умерла в 1974 году. А потом имущество супругов было выставлено на продажу.

Жорж Питоев и Людмила Сманова

В 1922 году Жорж и Людмила Питоевы приехали покорять Париж. Он — актёр и режиссёр, она — актриса. Жорж и его жена, уроженцы Тифлиса, говорили на французском языке с заметным акцентом. Это не помешало им завоевать любовь зрителей. Никого из самых любимых мастеров театра не называли по именам. Питоевы для парижан сразу стали Жоржем и Людмилой. И когда эти имена появлялись в заголовках газетных статей, все знали, о ком идёт речь.

Питоев, художник самобытный и непосредственный, был счастливым режиссёром, потому что работал с идеальной актрисой — Людмилой Питоевой, которую он мысленно «заставлял» проигрывать все роли в готовящемся спектакле и тогда понимал, как его ставить. Популярность Людмилы Питоевой была так велика, что когда Жоржа предупреждали о рискованности выбора той или иной пьесы, он отвечал: «Ничего, они придут смотреть Людмилу». И «они» действительно приходили.

Жорж, или на русский лад — Георгий Иванович Питоев родился 4 сентября 1884 года в богатой тифлисской семье. С ранних лет он больше всего интересовался математикой. Закончив гимназию, Питоев поступил в Московский университет. Через два года перешёл в Институт путей сообщения, увлёкся театром. В 1908 году, на одном из спектаклей Артистического кружка, присутствовала Вера Комиссаржевская. На следующий день она пришла к Питоевым и взволнованно стала уговаривать Жоржа посвятить себя театру. В составе труппы Передвижного театра Гайдебурова и Скарской он в течение пяти лет ездил по городам России и Сибири.

Родители его тем временем оказались в Париже. В конце 1913 года они приехали к Жоржу в Тифлис. Радость встречи вскоре сменилась горем — в феврале 1914 года скоропостижно скончалась мать. Отец почти насильно увёз потрясённого Жоржа в Париж.

Так кончился «русский период» театральной деятельности Питоева. Он не вернулся в Россию — этому помешала сначала встреча с Людмилой Смановой, затем — мировая война.

Людмила была дочерью крупного тифлисского чиновника Якова Сманова, в сорокалетнем возрасте женившегося на молоденькой хористке. По требованию отца, который стремился держать девочку подальше от эксцентрических выходок матери, её отдали в закрытое учебное заведение — Институт святой Нины. Здесь девиц из состоятельных семей обучали светскому обхождению, музыке, языкам, закону Божьему.

Но когда Людмила закончила институт, мать повезла её учиться пению в Париж, и привыкшая к строгому институтскому режиму девушка окунулась в полубогемную жизнь. Ходила в театры, занималась пением, танцами, музыкой, английским и немецким языками. Пыталась поступить в драматический класс Консерватории. Ей посоветовали не тратить времени зря и забыть о сцене.

Часто они с матерью бывали в доме Питоевых. Людмила в мае 1914 года, за два месяца до начала войны встретила там Жоржа. Любовь возникла с первого взгляда.

Питоева не взяли в армию из-за плохого зрения. Без денег, без театра, без всякого будущего — имел ли он право связать судьбу Людмилы со своей, омрачить её юность? Много раз Жорж пытался покинуть Париж, но так и не смог. В июле 1915 года они поженились и уехали в Швейцарию, куда ещё раньше переселились отец и сестра Жоржа.

В начале следующего года Питоев приступает к созданию собственной труппы. Однако ещё раньше, чем сложилась труппа, Жорж открыл, что судьба подарила ему актрису, о которой любой режиссёр мог только мечтать. За пленительной непосредственностью, звонким детским смехом и ясными глазами маленькой, хрупкой Людмилы таилось огромное актёрское дарование, о котором поначалу не подозревали ни она сама, ни её муж.

С этого времени начинается новый этап в артистической жизни Жоржа Питоева. Он был одержим жаждой ставить всё новые и новые спектакли. «Я бы хотел играть двадцать пьес в сезон», — говорил режиссёр журналисту.

Работали на износ, но это был единственный способ существования, какой они знали. За семь лет жизни в Швейцарии Питоев поставил 74 пьесы 46 авторов. Тут были все жанры — от фарса до трагедии, и в большинстве спектаклей Жорж и Людмила играли центральные роли.

Деньги никогда не значили много в их жизни. Но театр требовал расходов. С 1917 года Питоевы перестали получать материальную помощь от семей. Надо было зарабатывать. На Людмилу и Жоржа легла материальная забота о родителях, появлялись дети — росла семья.

Часто приходилось терпеть лишения и даже голодать: доходы были слишком малы. Кое-кто обвинял Жоржа в неблагодарности, тщеславии, эгоизме. Говорили, что он берёт себе и жене лучшие роли, что в труппе есть актёры, которых он не желает замечать…

В 1922 году супруги перебираются из Швейцарии в Париж. В их репертуаре были Чехов, Горький, Л. Толстой, Шекспир, Стриндбёрг, Честертон, Уайльд, Шоу, Ленорман. В полулюбительскую труппу входили семнадцать швейцарцев, трое русских, один итальянец, один голландец и лишь одна француженка.

1 февраля 1922 года Питоев открыл свой первый парижский сезон «Расточителем снов» Ленормана.

С первых дней в Париже Питоев работал в темпах, привычных для труппы, — десять спектаклей в неделю, семь вечерних, три утренних, две, три, иной раз даже четыре премьеры в месяц. Дочь, Анюта Питоева, уверяет, что летом 1922 года, «отдыхая» с семьёй в Ландах, Жорж готовил одновременно шестнадцать постановок! А Людмила, ожидая пятого ребёнка, работала сразу над тремя ролями.

К концу первого сезона, продлившегося всего три месяца, на спектаклях Питоева стала появляться «своя» публика. Самые прозорливые из критиков предсказали театру большую будущность.

В 1929 году Жорж, уступая настойчивому стремлению Людмилы, написал вместе с Рене Арну по протоколам суда над Жанной д’Арк пьесу «Подлинный процесс Жанны д’Арк». Не меняя ни одного слова, только осторожно сокращая длинноты, авторы показали трагедию XV века со всей её потрясающей достоверностью. И тут произошло почти неожиданное: не отдавая себе в этом отчёта, Жорж толкнул Людмилу на гибельный путь тяжёлого духовного кризиса. Она всё больше уходила в себя, в религию, всё больше чувствовала себя «недостойной» играть Жанну.

Актриса съездила в Руан, в Реймс, на место сожжения Жанны. Она всё больше сливалась с образом героини. Ещё сильнее это проявилось в 1936 году, когда перед спектаклем «Святой Иоанны» актриса стала играть драму Шарля Пеги «Жанна д’Арк», где Жанна показана в ореоле святости, как символ нравственного величия нации.

Занятый делами театра, бесконечной подготовкой новых спектаклей, Жорж не сразу заметил, что происходит с женой. А когда заметил, было уже поздно.

На каком-то этапе произошёл роковой кризис, который отравил последние годы творчества Питоевых и превратил Людмилу в замкнутое существо, живущее в себе и для себя, погружённое в мистические видения. С искажённым, залитым слезами лицом, шатаясь, уходила актриса со сцены; актёры молча и бережно вели её к дивану…

Здоровье Жоржа было подточено годами изнуряющей борьбы за театр, к которой в последние годы присоединились осложнившиеся отношения с Людмилой. В начале апреля 1938 года тяжёлая сердечная болезнь оторвала Питоева от театра.

Однако как только Жорж поднялся, он снова начал обдумывать одну постановку за другой. С сентября 1938 года он вернулся к режиссёрской работе и до конца года поставил три спектакля.

Летом семья Питоевых поехала в Швейцарию. Потом началась война, и это было последним ударом, подорвавшим силы Жоржа. Он умер 17 сентября 1939 года, в день, когда ему исполнилось пятьдесят четыре года.

Тогда стало ясно, как велика была его роль в артистическом содружестве с Людмилой. Она пережила мужа на двенадцать лет. В сущности, это были годы угасания, хотя её талант до конца сохранил свою силу. В Париже ей отказались сдать помещение театра «Матюрен». Два года полуголодной жизни в Швейцарии, скитания по швейцарским городам с возобновлёнными спектаклями Жоржа измучили её вконец. И когда одна из старших дочерей — Варвара прислала вызов из США и оплатила переезд матери и двух младших сестёр, растерянная, охваченная страхом за детей, Людмила дала себя уговорить на отъезд.

В Америке её никто не знал. Заново начинать карьеру в 46 лет, да ещё играя на французском языке, было бессмысленно. Потянулись тоскливые годы. Людмила преподавала и играла во французской Канаде. Созданная ею труппа из учеников была, вероятно, первой профессиональной труппой Монреаля.

Старый друг Жак Эберто организовал для Людмилы спектакли «Обмена» в «Комедии Елисейских полей».

Сын Питоевых, Саша, играл роли отца и ставил новые спектакли. Людмила играла в них. Её чистый голос, её трогательная душевность по-прежнему захватывали публику. Но как часто она играла лишь для горсточки зрителей. Однако когда Людмила Питоева умерла в сентябре 1951 года, проводить её пришли толпы молодёжи и множество театральных друзей…

Пабло Пикассо и Ольга Хохлова

Пикассо делил своих возлюбленных на «богинь» и «половые коврики». К первым он, несомненно, относил русскую балерину Ольгу Хохлову. К моменту знакомства с художником в 1917 году 25-летняя Хохлова выступала в знаменитой труппе Сергея Дягилева. Танцовщицей она была старательной и дисциплинированной, имела хорошую технику, но никогда не была примой и, не считая нескольких партий, выступала в кордебалете.

«Моя бабушка Ольга Хохлова родилась в украинском городе Нежине в семье полковника русской императорской армии, — рассказывает Марина Пикассо. — Вопреки родительскому желанию Ольга, которая была очень красива, стала балериной и получила приглашение в труппу от самого Дягилева. Он и познакомил её с Пикассо».

Пабло Пикассо в свои 36 лет был уже знаменитым художником. Серж Дягилев, умевший привлечь к работе над своими балетами для «Русских сезонов» самые громкие имена, пригласил его оформить балет «Парад» в постановке Леонида Мясина.

Весной 1917 года труппа Дягилева выехала на гастроли в Рим. Здесь и произошло сближение испанского художника и русской балерины. Пикассо увлёкся Ольгой с присущим ему темпераментом. «Будь осторожен, на русских девушках надо жениться», — предупреждал его Дягилев.

В Риме Пабло с Ольгой совершали длинные прогулки. Но балерина не спешила отвечать на бурные признания художника, хотя слава Пикассо производила на неё впечатление.

Мать Хохловой допытывалась у Дягилева: «Может ли художник быть человеком серьёзным?» Тот отшучивался: «Не менее серьёзным, чем балерина».

В мае 1917 года в парижском театре «Шатле» состоялась премьера «Парада». Затем Дягилев повёз балет в Мадрид и Барселону. За балетом и за Ольгой последовал Пикассо. Он много её рисовал в манере сугубо реалистической, на чём настаивала сама балерина, которая не любила непонятные ей эксперименты в живописи. «Я хочу, — говорила она, — узнавать своё лицо».

В Барселоне Пикассо познакомил Ольгу со своей матерью. Она тепло приняла русскую девушку, ходила на спектакли с её участием, но предупредила: «С моим сыном, который создан только для самого себя и ни для кого другого, не может быть счастлива ни одна женщина». В Барселоне художник написал портрет Хохловой в испанской мантилье, который подарил матери. В этом полотне он выразил весь накал своих страстей. Ольга изображена на нём с величайшей нежностью.

Когда русский балет отправился в Латинскую Америку, Ольга по настоянию Пикассо возвращается с ним в Париж. На этом её артистическая карьера заканчивается.

Во Франции они поселились в маленьком доме в парижском пригороде Монруж — со служанкой, собаками, птицами в клетках и ещё тысячей разных предметов, которые повсюду сопровождали художника. Ольга неплохо говорила по-французски и любила слушать фантастические истории, которые ей рассказывал Пабло. Он, похоже, пресытился мимолётными любовными приключениями и стремится к покою и уравновешенной жизни. Именно в Монруже он написал знаменитый «Портрет Ольги в кресле».

12 июля 1918 года в мэрии VII парижского округа прошла церемония бракосочетания Пикассо и Хохловой. Вслед за гражданской церемонией состоялось венчание в православном соборе Александра Невского на улице Дарю. В числе приглашённых — Серж Дягилев, Анри Матисс, Макс Жакоб, Жан Кокто, Гийом Аполлинер, Гертруда Стайн.

Пикассо был убеждён, что женится на всю жизнь, и поэтому в брачный контракт вошла статья о том, что имущество супругов — общее.

Первые годы ничто не омрачало семейного счастья. Пабло всё больше убеждался в правильности сделанного им шага. Ольга была прирождённой хозяйкой и со вкусом обставила квартиру. Она позаботилась о том, чтобы новая гостиная, окна которой выходили на улицу, и столовая с видом на сад были обставлены мебелью, отвечающей её вкусу.

Студия Пикассо находилась этажом выше. В ней он хранил бесчисленное множество предметов. Картины Руссо, Матисса, Ренуара, Сезанна и других художников в беспорядке висели на стенах или были прислонены к ним, придавая беспорядку своеобразную привлекательность.

Супруги старались не расставаться: вместе отдыхали на курорте Биарриц на Средиземном море, вместе проводили время в Париже. Пикассо много пишет, ему часто позирует молодая жена.

В сентябре 1918 года супруги Пикассо отправились в Лондон вместе с русским балетом. Дягилев показывал там «Парад» и работал над новым балетом «Трикорн», для которого Пабло выполнял декорации и костюмы.

Вместе с труппой Пикассо и Хохлова жили в дорогом отеле «Савой» и по вечерам ходили на приёмы. Ольга обладала красотой, страстью и большими претензиями. Ей нравилось быть «мадам Пикассо». Она обедала в дорогих ресторанах, приобретала изысканные туалеты.

Пикассо стремился к достижению гармонии с женщиной, которая всегда оставалась бы для него источником чувственных наслаждений и опорой домашнего очага. Но, как вскоре стало очевидно, Пикассо хотел оставаться свободным человеком и был готов во имя этого пожертвовать всем остальным.

4 февраля 1921 года у супругов родился сын Поль. В сорок лет Пикассо впервые стол отцом. Эта событие взволновало его, неожиданно для него самого наполнило гордостью. Он делал бесконечные рисунки сына и жены, помечая на них не только день, но и час. Все они выполнены в неоклассическом стиле, а женщины в его изображении напоминают олимпийских богинь. Ольга относилась к ребёнку с почти болезненной страстью и обожанием.

Работа с русским балетом прославила художника и, по мнению специалистов, обогатила его талант. В апреле 1925 года Пикассо вместе с Ольгой и сыном поехали в Монте-Карло к Дягилеву. Там на репетициях он снова стал рисовать балерин. Ольга интересует его всё меньше. Видя равнодушие мужа, Хохлова теряла спокойствие, нервничала и ещё больше вызывала раздражение Пикассо, желавшего освободиться от её назойливой опеки.

В январе 1927 года Пикассо увлёкся семнадцатилетней Мари-Терез Вальтер. Предаваясь этой безумной страсти, он пытался забыть Ольгу, вычеркнуть её из своей жизни. Пикассо любил повторять, что жизнь продляют только работа и женщины. «Каждый раз, когда я меняю женщину, — говорил Пикассо, — я должен сжечь ту, что была последней. Таким образом я от них избавляюсь. Это, возможно, и возвращает мне молодость».

Несмотря на то что Пабло и Ольга решили расстаться, они продолжали жить в одном доме, оставаясь в браке даже после того, как в жизнь Пикассо вошла Мари-Терез. В 1935 году любовница родила ему дочь Майю. Ольга, не выдержав холодного безразличия супруга и присутствия счастливой соперницы, вместе с сыном покидает дом.

Существует много свидетельств того, что в период между 1932 и 1936 годами он стремился обрести полную свободу. Однако для испанца бракоразводная процедура оказывается невероятно сложной. С большим трудом ему удаётся поделить имущество, но с юридической точки зрения он остаётся мужем Ольги Хохловой вплоть до самой её кончины.

В 1943 году Пикассо находит новую музу — молодую художницу Франсуазу Жило. Это был очередной удар для Ольги, которая продолжала ревновать бывшего мужа ко всем его новым пассиям. Она писала ему гневные записки на смеси испанского, французского и русского, содержание которых сводилось к тому, что Пикассо ужасно опустился. Обычно она прикладывала к посланиям изображения Рембрандта или Бетховена с припиской, что он никогда не станет таким же великим, как эти гении.

Летом Ольга отправлялась в средиземноморский городок, где жили Пикассо и Франсуаза с сыном Клодом, и преследовала молодую женщину. Та молча переносила оскорбления, ибо понимала, что Ольга страдает от одиночества и отчаяния.

В 1949 году Жило произвела на свет дочку Палому, а три недели спустя Пикассо стал дедом — у Поля родился сын, которому в честь художника дали имя Пабло, но впоследствии обычно звали Паблито.

Поль провёл всю войну в Швейцарии и вернулся в Париж только после его освобождения. У него не было работы, к тому же он сильно пил и употреблял наркотики. В 1954 году после тяжёлого воспаления лёгких он оказался на грани смерти. Доктор послал Пикассо телеграмму с просьбой срочно приехать в Канн. Ответа не последовало.

Ольга Хохлова в последние годы жила в Канне в полном одиночестве. По словам Алисы Токлас, до конца дней остававшейся её подругой и посещавшей её в больнице, Ольга тепло отзывалась о Пикассо и их сыне, который, как она утверждала, был к ней добр и проявлял о ней заботу. Ольга Хохлова долго и мучительно болела и 11 февраля 1955 года скончалась от рака в городской больнице. На похороны пришли только её сын Поль и несколько друзей. Пикассо в это время в Париже заканчивал картину «Алжирские женщины» и не приехал.

Пабло Пикассо прожил ещё 28 лет и скончался 8 апреля 1973 года в преклонном возрасте.

Первенец Пикассо Поль умер в возрасте 50 лет. Паблито, сын Поля, покончил с собой и похоронен в той же могиле, где покоится прах его русской бабушки. Мари-Терез повесилась в гараже в возрасте 68 лет. Её дочь от Пикассо Майя погибла в автомобильной катастрофе.

Дора Маар, сменившая Мари-Терез, закончила дни в психиатрической лечебнице. Жаклин Рок, вторая и последняя официальная жена Пикассо, отвадившая от него всех потенциальных наследников, на которой художник женился почти в 80-летнем возрасте, страдала тяжёлой формой депрессии. 16 октября 1986 года она выстрелила себе в висок…

Знаменитый особняк «Резиденция короля» в Канне унаследовала внучка Хохловой Марина Пикассо. Она создала носящий её имя фонд, который построил в пригороде Хошимина деревушку из 24 домов для 360 вьетнамских сирот.

Скотт Фицджеральд и Зельда Сэйр

В 1917 году младший лейтенант пехоты Скотт Фицджеральд был направлен на службу в один из американских фортов. В свободное время он вместе с друзьями ходил на танцы в клуб городка Монтгомери. Однажды его внимание привлекла 17-летняя красавица. Позже Фицджеральд писал: «Я был от неё в восторге и сразу пошёл в атаку. Она была самой прекрасной девушкой, которую я видел в своей жизни. Я сразу же понял, что она просто должна стать моей».

С ранних лет Зельда мечтала прославиться — стать балериной, художницей или писательницей. Она была сторонницей свободных нравов, считая, что «главное назначение женщины — вносить сумятицу в жизнь мужчин».

Именно Зельде Сэйр суждено было завоевать сердце 22-летнего офицера, мечтающего стать писателем и жаждущего ярких жизненных впечатлений. Зельда с ним не скучала. Он рассказывал ей о своей жизни в родном Сент-Поле, о родителях, об учёбе в Принстонском университете, который так и не окончил, отправившись добровольно на военную службу с надеждой попасть в воюющую Европу. Фицджеральд был убеждён, что станет знаменитым писателем.

Незаметно подошёл февраль 1919 года, а с ним и демобилизация. Незадолго до неё Фицджеральд сделал предложение Зельде. Девушка ответила уклончиво, намекнув, что глава семьи должен хорошо зарабатывать.

Фицджеральд уехал в Нью-Йорк, но Зельду не забывал.

Фицджеральд сообщил супругам Сэйр, что обязательно женится на их дочери. Зельда, в свою очередь, написала родителям Фицджеральда и получила тёплое письмо от его матери. И всё же девушка не спешила переехать к своему другу, боясь неустроенности и бытовых проблем. Недели разлуки перерастали в месяцы, и для Скотта жизнь вдали от возлюбленной становилась невыносимой.

3 сентября 1919 года переработанный роман «По ту сторону рая» был отправлен в издательство, а через две недели пришёл положительный ответ — роман принят к изданию!

Книга «По ту сторону рая» имела оглушительный успех. Посыпались деньги, посыпались предложения — одно заманчивее другого. Фицджеральд разделался с долгами, сшил модный костюм и в ноябре 1919 года приехал в Алабаму к Зельде Сэйр. На этот раз у девушки не было причин для отказа.

За неделю до свадьбы Фицджеральд восторженно писал бывшей сокурснице: «Когда ты в следующий раз приедешь в Нью-Йорк, я непременно познакомлю тебя с Зельдой, потому что она очень красивая, очень умная и, как нетрудно догадаться, очень храбрая, но сущий ребёнок, и более легкомысленную пару, чем мы, трудно себе представить».

Вершиной этого счастливейшего периода его жизни стало венчание с Зельдой в соборе Святого Патрика 3 апреля 1920 года.

Всё складывалось как нельзя лучше. Один за другим публикуются рассказы Фицджеральда, в которых так или иначе запечатлён образ его возлюбленной. Вышло второе издание его романа. Родилась дочь Скотти. Супруги много путешествовали, заводили новые знакомства. Зельда не умела и не желала вести домашнее хозяйство, ей гораздо интереснее было ходить по магазинам, ресторанам и тратить деньги.

Скотт и Зельда почти всегда и везде были вместе, не отпуская друг друга ни на шаг. Оба были жутко ревнивы. Однажды со Скоттом открыто начала флиртовать Айседора Дункан, и Зельда, вспылив, бросилась в проём лестничной клети. К счастью, всё обошлось ушибами. Когда же Зельде понравился молодой красивый французский лётчик Эдуард Жозан, муж запер её в одной из комнат на их вилле и не выпускал в город целый месяц. Фицджеральд долго не мог забыть эту историю.

Зельда отличалась редким честолюбием. Ей не хотелось оставаться в тени знаменитого Скотта Фицджеральда. Она была незаурядной женщиной, однако ни занятия балетом и живописью, ни сочинение романов славы ей не принесло.

Зельда переживала свои неудачи мучительно. В 1925 году у неё появились первые признаки душевного недуга. В течение нескольких лет приступы истерического безумия и ясности сознания чередовались у неё с пугающей закономерностью.

В начале лета 1930 года Зельду поместили в швейцарскую психиатрическую клинику. Скотт Фицджеральд без колебаний отказался от всех соблазнов столичной жизни и поселился в деревне рядом с клиникой.

Скотт возил жену по знаменитым врачам, помещал в лучшие клиники, а едва болезнь отступала, спешил увезти домой и хоть ненадолго ощутить рядом с собой прежнюю Зельду. Она же пыталась добиться успеха в танцах или сочинительстве романов…

«Наша любовь была единственной в столетии, — написал тогда Скотт одному из друзей. — Если Зельда поправится, я снова буду счастлив и обрету покой».

Полного выздоровления не наступило, но страшный кризис миновал, «её удалось в самый последний миг спасти от безумия», — сообщает Фицджеральд Перкинсу и отправляет издателю рукопись написанного Зельдой автобиографического романа «Вальс ты танцуешь со мной».

Осенью 1932 года роман Зельды Фицджеральд «Вальс ты танцуешь со мной» выходит в свет. Удовлетворив писательское тщеславие, она увлекается живописью; муж, естественно, поддерживает её. Ценой огромных усилий Фицджеральду удаётся устроить в Нью-Йорке её персональную выставку. «Для Зельды, — пишет он, — я был величайшей земной опорой, а часто и единственным связующим звеном между нею и реальностью».

О дочери он не забывал и уделял много внимания. Скотти было девять лет, когда её мать попала в клинику, и с этого момента вся забота о девочке легла на плечи Фицджеральда. Он обеспечил ей возможность учиться в лучших учебных заведениях. Когда Скотти шёл тринадцатый год, отец разработал для неё целую программу самовоспитания.

В борьбе с болезнью прошло шесть лет, и он понял, что Зельда обречена всю оставшуюся жизнь провести в лечебницах. Скотт всё чаще находил утешение в алкоголе, не помогало даже присутствие рядом любимой дочери. «Если я трезв, — пишет Скотт своему другу Джеральду Мёрфи, — то нет такой ночи, чтобы я не думал часами о том, что она перенесла. Возможно, тебе покажется странным или даже неправдоподобным, но она всегда была моим ребёнком».

Тем не менее Фицджеральд умудряется написать полторы сотни рассказов, четыре романа, книгу эссе, несколько сценариев!

В его жизни появляются другие женщины. Скотт говорил, что стал изменять Зельде после того, как состояние её здоровья резко ухудшилось. Сохранилось письмо Фицджеральда приятельнице. Вот отрывок из него: «Однажды ты сказала: „Ты никого не любил, кроме Зельды“. Да, я отдал свою юность и свежесть чувств ей. Наше общее прошлое так же реально, как мой талант, ребёнок, деньги».

В 1937 году, чтобы рассчитаться с огромными долгами, Скотт перебрался в Голливуд и начал писать сценарии для «МГМ». Платили там хорошо, но у Фицджеральда часто возникали споры и конфликты с руководством компании. Вскоре контракт с ним был разорван. «То, чем я здесь занимаюсь, — с горечью писал он дочери из Голливуда, — это последнее усилие человека, умевшего раньше создавать вещи более глубокие и совершенные».

В конце концов писатель не выдерживает. У него обостряется залеченный в юности туберкулёз. Фицджеральд старался скрыть от жены своё опасное положение: «Ей опять станет хуже, если она увидит меня больным», но Зельда узнаёт о его состоянии и, встревоженная, хочет покинуть клинику. Муж категорически против. «От тебя я прошу лишь одного: предоставь меня с моим кровохарканьем и надеждами самому себе, а я постараюсь заслужить право спасти тебя».

Скотт Фицджеральд умер от инфаркта 21 декабря 1940 года, работая над романом о киноиндустрии. Его похоронили на кладбище в Роквилле — там, где погребены солдаты-южане, погибшие в Гражданской войне.

После смерти мужа Зельда писала: «Скотт был необыкновенно щедр душой… Можно подумать, он был только тем и занят, что хотел осчастливить нас со Скотти…»

Зельда пережила мужа на восемь лет. Скотти вышла замуж, родила сына. Зельда погибла в ночь на 11 марта 1948 года — в клинике случился пожар, и она вместе с семью другими пациентами оказалась отрезанной на последнем этаже…

Дуглас Фэрбенкс и Мэри Пикфорд

Дуглас Фэрбенкс и Мэри Пикфорд… Одна из первых «звёздных» супружеских пар в истории кино. Никто не знает, когда начался их роман, вероятно потому, что знаменитые актёры опасались скандала. Маленькая Мэри, исполнительница роли наивной и невинной Золушки, была национальным символом, «мифом и легендой».

Обаятельный Дуглас Ульман, прославившийся под фамилией Фэрбенкс, играл преимущественно в лёгких пьесах и сам был лёгок и жизнерадостен. В Нью-Йорке он был довольно известным актёром и выступал на Бродвее. В 1915 году Дуглас начинает сниматься в кино. «Он похож на Ариэля», — писал журналист Алистер Кук. Фэрбенкс выполнял сложнейшие трюки с завидной лёгкостью.

В 1915 году Элси Джанис открыла элитный салон в своём особняке в Тарритауне на Гудзоне. В середине ноября Джанис пригласила к себе Мэри Пикфорд и её мужа Оуэна Мура. Среди гостей был и 32-летний Дуглас Фэрбенкс. Он приехал в Тарритаун вместе с женой Бет Салли на модном автомобиле «Стутс Беркэт». На этой вечеринке Фэрбенкс сделал Мэри комплимент: «Вы и Чарли Чаплин — два гения, которых подарило миру кино». Пикфорд улыбнулась в ответ.

Через месяц они встретились на балу в отеле «Алгонкуин». Мэри была одна, и Фэрбенкс завёл разговор о кино. Фэрбенкс говорил с ней просто, как с равной. По признанию Пикфорд, Дуг стал для неё «дыханием новой жизни».

Слух об этом романе быстро разлетелся по Голливуду. О нём знали все, кроме Бет, которая хоть и чувствовала, что Дуглас ей изменяет, но подозревала Аниту Лус.

В 1916 году Фэрбенкс перевёз жену и сына в Лос-Анджелес, где каждый месяц снимался в новом фильме. Он вступил в концерн «Феймес артистс», основал собственную кинокомпанию и доверил прокат своих фильмов престижной фирме «Арткрафт». В семье появился достаток. Бет Салли была счастлива.

Дуглас часто увлекался женщинами, хотя и не считал, что изменяет супруге. Все эти увлечения ничего не значили для него, пока он не встретил Мэри. Роман с Пикфорд совпал с началом взлёта его кинокарьеры. Мэри могла помочь ему советами и связями в кинематографическом мире.

«Он всегда оставался мальчишкой, — говорила Пикфорд. — Дуг так же верил в справедливость в жизни, как и на экране. Для меня он олицетворял новый мир».

В 1918 году Пикфорд и Фэрбенкс вместе с Чаплином совершили поездку по Штатам, распространяя военный «Займ свободы».

В следующем году «великая голливудская четвёрка» — Пикфорд, Фэрбенкс, Чаплин и режиссёр Гриффит — создаёт собственную фирму «Юнайтед артистс», чтобы самим производить и продавать свои картины. В первые годы существования фирмы Мэри Пикфорд получает от каждого фильма до миллиона двухсот тысяч долларов дохода, Фэрбенкс — до двух миллионов, а Чаплин — до трёх.

Мэри наконец развелась с Оуэном, и Фэрбенкс сделал ей предложение. Пикфорд тянула с ответом. Чаплин предложил им жить вместе не расписываясь, но этот вариант Мэри не устраивал. Она всё спрашивала Дуга: «Если мир не одобрит нас, будет ли твоя любовь достаточно сильна? Если мы оба потеряем работу, хватит ли нашей любви для того, чтобы счастливо жить вместе?» Он отвечал: «Я люблю тебя всей душой».

28 марта 1920 года Фэрбенкс всё же заставил Мэри сказать «да» в доме Брюэра в воскресенье (хитрый Дуг заверил её, что по астрологическому календарю этот день особенно благоприятен для женитьбы). После краткой церемонии новобрачные отправились к Фэрбенксу, в бывший охотничий домик в Беверли-Хиллз.

В течение трёх дней Пикфорд приезжала на съёмки фильма «Мыльная пена», обвязав кольцо лентой. Вечера она проводила вдвоём с Дугласом. Наконец они сообщили о бракосочетании репортёрам и родственникам.

Супруги Фэрбенкс отправились в свадебное путешествие. В Нью-Йорке у входа в отель их встречала ликующая толпа. Вечером, в театре, зрители стоя аплодировали знаменитой паре.

Вернувшись в Голливуд, супруги поселились в Пикфэре — доме на холме, который Фэрбенкс преподнёс Мэри в качестве свадебного подарка.

Однажды Пикфорд увидела в окно нанятых Фэрбенксом гавайских музыкантов. Они играли и пели серенады только для неё. «Это счастливый дом, — говорила Мэри. — В нём нельзя ссориться».

Фэрбенкс и Пикфорд придумали друг другу ласковые прозвища. Он называл её Хиппер или Туппер, а она его — Тиллер или Дуббер. Но для всех знакомых они оставались просто «Дугом и Мэри». Эти двое почти не расставались. Актриса Коллен Мур рассказывала, что если Фэрбенкс где-то задерживался допоздна, Мэри отправлялась за ним на своей машине.

Они даже танцевали только друг с другом. Мэри не понимала, как можно «увидеть человека впервые и в следующую минуту уже быть в его объятиях и танцевать с ним». Даже герцогу Йоркскому она отказала: «Я уже обещала этот танец Дугласу».

За столом Фэрбенкс и Пикфорд всегда были рядом. Актриса Пола Негри вспоминает, как Дуг и Мэри сидели во главе стола в Пикфэре, взявшись за руки и рассказывая гостям о своих фильмах.

Они дарили друг другу дорогие подарки. Мэри преподнесла Фэрбенксу старинное оружие, пятнадцать графических работ Фредерика Ремингтона, а также самый настоящий бар времён Золотой лихорадки. Фэрбенкс подарил Мэри первый «форд» модели «А», а также чайный сервиз из фарфора с золотом, состоящий из ста двух предметов. Этот сервиз когда-то преподнёс Наполеон Жозефине.

За десять лет супруги совершили семь длительных путешествий. В 1921 году Фэрбенкс и Пикфорд посетили Италию, Францию, Швейцарию, Ближний Восток и Африку. В 1924 году всего за три месяца побывали в Лондоне, Париже, Мадриде, Берне, Люцерне, Цюрихе, Мюнхене, Берлине, Осло, Копенгагене, Амстердаме и Брюсселе. Поскольку Фэрбенксов принимали царственные особы и аристократы, в сознании людей они ассоциировались с международной элитой.

Когда в 1926 году Дуглас и Мэри отправились в Россию, зрители всего мира воспринимали их как небожителей. На границе голливудских актёров пересадили в бывший царский вагон. Тридцать пять тысяч поклонников криками «Маруся!» встречали поезд на московском вокзале и провожали чету до гостиницы «Метрополь».

Американцы встретились с Эйзенштейном. Мэри Пикфорд выразила своё восхищение фильмом «Броненосец „Потёмкин“». Тёплый приём в Москве запомнился им надолго.

Дуглас и Мэри старались выглядеть стопроцентными американцами. В газетах писали, что Фэрбенкс встаёт в пять утра, полчаса бегает трусцой вокруг дома, делает стойку на руках. Вернувшись в дом, он выбирает себе подходящую одежду из тысячи рубашек, семидесяти пиджаков и брюк, тридцати пяти плащей, тридцати семи шляп и пятидесяти пар туфель. В шесть часов он встречается с женой в столовой. Супруги пьют чай из серебряного сервиза и обсуждают планы на день.

Вечером, после работы, в Пикфэре накрывали стол на пятнадцать персон, поскольку Фэрбенкс часто приглашал кого-нибудь из студии, поклонников или друзей. Он любил позабавиться. Так, перед сменой блюд Дуг залезал под стол, хватал гостей за лодыжки, лаял по-собачьи и кусался. Иногда в один из стульев подводились электрические проводки, и тот, кто на него садился, получал слабый удар током. Дуглас покатывался со смеху.

Чаплин вспоминал, что в Пикфэре обедали герцог Альба, герцог Сазерлендский и Остин Чемберлен. Можно ещё назвать короля Испании, кронпринцессу Пруссии, принца Швеции, Скотта Фицджеральда, Альберта Эйнштейна, сэра Артура Конан Дойля, Макса Райнхарда, Бернарда Шоу, Герберта Уэллса…

В конце 1920-х в кино пришёл звук. Многие звёзды немого кино были вынуждены завершить свою карьеру. Фэрбенкс и Пикфорд снялись вместе в «Укрощении строптивой». Фильм был далёк от Шекспира. Мэри возненавидела эту картину ещё до того, как она вышла на экран.

После окончания работы над «Укрощением строптивой» супруги решили отдохнуть и отправились в кругосветное путешествие. Фэрбенкс настоял на поездке в Афины, где их появление произвело фурор.

Они пили чай с Хирохито, играли в гольф с его племянником. Затем они отбыли на Гавайи и оттуда в Сан-Франциско. Это было их последнее звёздное турне.

Кино всё меньше интересовало Фэрбенкса, и если раньше он отдыхал в перерывах между съёмками, то теперь делал фильмы в промежутках между путешествиями. Пикфорд часто понятия не имела о планах мужа. В 1932 году Дуглас посетил Олимпийские игры, потом — Филиппины, Суэцкий канал, Сибирь, Маньчжурия, Монголия, Марокко…

«Фэрбенкс был привлекательным мужчиной, — говорил Чак Льюис, — и его окружало множество женщин, готовых пофлиртовать с ним. Конечно, он ухаживал за дамами только тогда, когда поблизости не было Мэри. Он никогда никого не обижал и сохранял благоразумие».

Весной 1932 года в Лондоне на приёме, посвящённом визиту короля Испании, он увлёкся леди Сильвией Эшли, красавицей со скандальной репутацией. Друзья звали её Силки («Шёлковая»). Фэрбенкс попал под влияние её чар. Он разъезжал по всему миру, регулярно присылая жене письма с заверениями в любви, но забывал о ней, как только на горизонте появлялась Силки.

Узнав об увлечении Дугласа, Мэри подала на развод. В качестве причины называлась «психологическая несовместимость». «У неё не осталось сил для борьбы», — заметил один репортёр.

Фэрбенкс приехал в Калифорнию мириться. «Я помню, как меня шокировал его приезд, — вспоминала Мэри. — Он был по-прежнему жизнерадостен и находился в хорошей физической форме, но что-то в нём сломалось. Казалось, Дугласа покинул его дух…».

Фэрбенкс вернулся в Англию и послал Мэри телеграмму из двухсот слов с признаниями в любви. Но Пикфорд уже всё решила…

В ходе бракоразводного процесса суд сохранил за Фэрбенксом ранчо в Санта-Монике, а Мэри отошёл Пикфэр. 10 января 1936 года развод был оформлен официально. В тот вечер Фэрбенкс вместе с леди Эшли обедал в нью-йоркском ресторане «Конни инн». Когда музыкант объявил, что следующая песня посвящается Сильвии, Дуглас резко встал из-за стола и стремительно покинул зал ещё до того, как заиграла мелодия.

Фэрбенкс признавался брату, что только после развода понял, как много значила для него Мэри. Он называл её своей «единственной любовью». Дуглас продолжал наведываться в Пикфэр. Но когда он хотел преподнести Мэри в знак примирения бриллиантовый браслет, она наотрез отказалась от подарка.

7 марта 1936 года Дуглас Фэрбенкс и Сильвия Эшли поженились в Париже. Они поселились в доме на побережье. Дуг готовил коктейли для гостей, играл в карты и рассказывал старые истории. Иногда Фэрбенкс приезжал в Пикфэр повидаться с бывшей женой. «Какая ошибка, Мэри», — признался он ей однажды. Пикфорд отвела взгляд в сторону: «Мне очень жаль»…

Фэрбенкс умер от сердечного приступа 12 декабря 1939 года. За шесть лет до трагической развязки, в день своего пятидесятилетия, Дуглас говорил, что жизнь наскучила ему; он добился всего, чего хотел, и желает лишь внезапной смерти.

Пикфорд не пришла на похороны: Мэри позвонила Чаплину, который тоже не собирался идти на похороны: «Я не могу видеть, как положат на Дугласа могильную плиту». Чарли объявил день траура, приостановив съёмки своей картины.

В 1937 году Мэри Пикфорд выходит замуж за Бадди Роджерса, бывшего киноактёра, ставшего известным дирижёром, усыновляет двух приютских малышей.

Последние пятнадцать лет жизни актриса провела в Пикфэре. Спала, мечтала, читала Библию и целыми днями пила виски. 25 мая 1979 года Бадди Роджерс отвёз жену в больницу в Санта-Монике. У неё случился сердечный приступ, и через два дня она впала в кому. Мэри Пикфорд умерла 29 мая в возрасте 87 лет.

Осип Мандельштам и Надежда Хазина

Великий поэт Осип Эмильевич Мандельштам прожил всего 47 лет. Он родился в 1891 году в Варшаве. Отец, выходец из Курляндии (историческая область в западной части Латвии) имел диплом мастера перчаточного дела и сортировщика кож; звание купца первой гильдии дало ему, еврею, право жить в Петербурге.

В семнадцать лет Осип Мандельштам писал стихи, не уступающие по мудрости, духовной зрелости стихам, написанным через три десятилетия.

…Поздним вечером 1 мая 1919 года в «Хлам», подвал самой большой в Киеве гостиницы, приспособленный под ночной клуб для местной богемы, спустился из своего номера Осип Мандельштам. Молодой человек обвёл быстрым взглядом собравшихся и сразу же приметил тоненькую глазастую девушку. Это была двадцатилетняя киевская художница Надя Хазина.

Она родилась в семье киевских интеллигентов. Мать её была врачом, отец — присяжным поверенным. После гимназии Надя, считавшая себя художницей, работала в мастерской Александры Экстер.

Она тоже обратила внимание на странного субъекта с неправдоподобно запрокинутой головой. Чуть позже незнакомец принялся читать стихи, полузакрыв глаза от удовольствия… Мандельштам читал стихи всегда и везде, даже на улице.

В первый же вечер Хазина отправилась к нему в гости, где они «безумно сошлись». Подобная решительность приветствовалась среди представителей богемы.

На подворье Михайловского монастыря купили пару дешёвых колечек. Осип своё сунул в карман, а Надя, продёрнув в кольцо цепочку, повесила её на грудь. Написал он и «свадебные стихи» — знаменитую «Черепаху» и преподнёс подарок — гребёнку с надписью: «Спаси тебя Бог…» Они полюбили друг друга, но очень скоро разлучились: Мандельштаму опасно было оставаться в Киеве после ухода большевиков. Уезжая на юг, он обещал Наде Хазиной, что вернётся и заберёт её.

В 1920 году Мандельштам дважды попадал в тюрьму: во врангелевской Феодосии (вырваться оттуда помог ему М. А. Волошин) и в Батуме, где он был арестован меньшевистскими властями по подозрению в «большевизме».

Вернувшись в Петроград, Осип окунается в литературную среду, пишет стихи. В марте двадцать первого года он внезапно объявился в доме Хазиных в Киеве и как обычно принялся читать стихи. Потом заявил, что больше не отпустит Надю.

Они отправились в длительную поездку по Закавказью, где Осип переводил грузинских поэтов из группы «Голубые роги».

С 1922 до осени 1924 года Мандельштамы живут в Москве.

Мандельштамы почти не расстаются. Но когда у Нади обострился туберкулёзный процесс, Осип отправил её в Ялту. И забрасывал письмами. Однако, будучи человеком увлекающимся, Мандельштам позволял себе вольности, которые ни в коем случае не потерпел бы со стороны жены.

Знакомую с детских лет Ольгу Ваксель поэт случайно встретил на улице и привёл домой. Ваксель принадлежала к кругу старой петербургской интеллигенции. Осип Эмильевич был буквально ослеплён этой красивой женщиной, она очаровала его и поэтичностью и одухотворённостью облика, естественностью и простотой обращения.

Надежде из-за вспышек туберкулёза иногда приходилось лежать в постели. Отец поэта, зашедший как-то проведать сына и заставший его с двумя женщинами, заметил: «Вот хорошо: если Надя умрёт, у Оси будет Лютик…» И тут жена не выдержала и собрала чемодан. Уже написала прощальную записку и направилась к двери, как та вдруг открылась и на пороге возник Осип. Он сразу всё понял — вырвал чемодан, разорвал записку. Когда вскоре пришла Ольга и произнесла, показывая на соперницу: «На что она вам?», то услышала в ответ: «Моё место с Надей».

В изложении Ольги Александровны Ваксель эта история выглядит куда более прозаично: «Около этого времени [осень 1924] я встретилась с одним поэтом и переводчиком, жившим в доме Макса Волошина в те два лета, когда я там была. Современник Блока и Ахматовой, из группы „акмеистов“, женившись на прозаической художнице, он почти перестал писать стихи. Он повёл меня к своей жене (они жили на Морской), она мне понравилась, и с ними я проводила свои досуги. Она была очень некрасива, туберкулёзного вида, с жёлтыми прямыми волосами. Но она была так умна, так жизнерадостна, у неё было столько вкуса, она так хорошо помогала своему мужу, делая всю черновую работу по его переводам! […]

Всё было бы очень мило, если бы между супругами не появилось тени. Он, ещё больше, чем она, начал увлекаться мною. Она ревновала попеременно то меня к нему, то его ко мне. Я, конечно, была всецело на её стороне, муж её мне не был нужен ни в какой степени. Я очень уважала его как поэта […]

…Он снова начал писать стихи, тайно, потому что они были посвящены мне. Помню, как, провожая меня, он просил меня зайти с ним в „Асторию“, где за столиком продиктовал мне их.

Вся эта комедия начала мне сильно надоедать. […] Я сказала о своём намерении больше у них не бывать, он пришёл в такой ужас, плакал, становился на колени, уговаривал меня пожалеть его, в сотый раз уверял, что он не может без меня жить, и т. д. Скоро я ушла и больше у них не бывала…»

Отказавшись от Ольги Ваксель, Мандельштам с женой уехал в Царское Село.

В двадцатых годах Мандельштам пробовал жить литературным трудом. Все статьи и «Шум времени» написаны по заказу, по предварительному договору. Однако основной заработок давали переводы.

В мае 1930 года Мандельштамы поехали в Армению (затем — в Тифлис). Осенью создаётся лирический цикл «Армения» и ряд сопутствующих ему «армянских» стихов. Тем не менее явно обозначилась изоляция поэта в литературно-издательском мире. Ещё весной 1931 года Осип Эмильевич писал отцу: «Хвалят много и горячо… договоров… не заключают и авансов не дают». Работа, однако, продолжается. Поэт много пишет.

В это время Мандельштам сделал жену полной соучастницей своей жизни. «Наша связь, как мне думается, стала нерасторжимой, — пишет Надежда Яковлевна. — Связь двоих — не мираж, как думала Ахматова. Я недавно узнала, что есть даже молитва двоих, потому что двое — основная форма человеческой жизни».

Осип Мандельштам по-прежнему любил читать свои стихи, среди которых были и антисталинские. В ночь с 13 на 14 мая 1933 года он был арестован. Поэт даже не отпирался.

Приговор, вынесенный на самом верху, гласил: «Изолировать, но сохранить». Поэт был сослан на три года в Чердынь на Каме. В ссылку Надежда Яковлевна отправилась с ним, хотя могла остаться в Москве.

В Чердыни в состоянии депрессии Осип Мандельштам выбросился из окна больницы и сломал руку. Надя послала телеграмму в ЦК. Сталин велел пересмотреть дело и позволил выбрать другое место.

С июня 1934 года началась воронежская ссылка. Надежда Мандельштам писала Нине Грин: «Живём мы очень плохо — и что хуже — очень тревожно. Заработков нет никаких. Ося работу потерял, а мне работу не дают. Все поездки в Москву кончались ничем, и я перестала ездить. […] Единственное, что остаётся, это помощь друзей, и вот о чём я вас прошу, в Москве и Ленинграде сейчас никого нет. Но в Коктебеле наверное отдыхают какие-нибудь писатели. Съездите в Коктебель. Если там есть кто-нибудь из поэтов — Осе помогут. Ни один поэт не откажет…»

В Воронеже за три года он написал около ста стихотворений — это почти треть написанного им. Весной 1937 года опальный поэт писал Пастернаку: «Я очень болен и вряд ли что-либо может мне помочь… И тем, что моя „вторая жизнь“ ещё длится, я всецело обязан моему единственному и неоценимому другу — моей жене».

Разрешение покинуть Воронеж поэт получил в мае 1937 года. У Мандельштамов не было никакого жилья, они ездили из Калинина в Москву и обратно; лето провели в Савёлово.

2 мая 1938 года в доме отдыха «Саматиха», около станции Черусти, поэт был снова арестован. Надежда Яковлевна хотела ехать с мужем, но ей не позволили.

В письме к брату Александру (он думал, что жена арестована вслед за ним) Мандельштам сообщал, что получил пять лет за контрреволюционную деятельность и теперь, после месячного этапа, находится во владивостокской пересыльной тюрьме. Несколько строк адресовано и жене: «Родная Наденька, не знаю, жива ли ты, голубка моя. Ты, Шура, напиши о Наде мне сейчас же. Здесь транзитный пункт. В Колыму меня не взяли. Возможна зимовка. Родные мои, целую вас. Ося».

Последнее письмо Надежда Яковлевна написала в октябре 1938 года, а в январе узнала, что Мандельштам (по документам 27 декабря) погиб под Владивостоком.

В последние годы жизни Надежда Яковлевна всё чаще начинала разговор своим любимым «когда встретимся с Оськой…»

Она умерла 29 декабря 1980 года. Рядом с дубовым крестом, что стоит на могиле Надежды Яковлевны на московском Старокунцевском кладбище, лежит небольшой камень, на котором выбито: «Светлой памяти Осипа Эмильевича Мандельштама».

Сергей Есенин и Айседора Дункан

Необыкновенный талант Айседоры Дункан проявился очень рано. Едва научившись уверенно ходить, она уже плавно двигалась под музыку. Ей не нравился классический балет, она танцевала иначе — босиком, в лёгких развевающихся одеждах, свободно импровизируя под музыку. «Айседора танцует всё то, что другие люди говорят, поют, пишут, играют и рисуют, — писал поэт Максимилиан Волошин. — Она танцует Седьмую симфонию Бетховена и Лунную сонату, она танцует „Primavera“ Боттичелли и стихи Горация…»

Вся жизнь Айседоры Дункан до встречи с Есениным — это трудное восхождение к успеху: гастроли, путешествия, обучение детей и череда любовных романов, в которые были вовлечены поэты Дуглас Энсли и Анри Батайль, художник Чарлз Галле, писатели Андре Бонье и Габриэль Д’Аннунцио, театральный режиссёр Гордон Крэг и пианист Вальтер Пуммель… Все были влюблены в Айседору Дункан, и все были готовы кинуть к её ногам деньги, славу, талант…

Она приехала в Россию летом 1921 года. Советское правительство пригласило Айседору для создания в Москве детской школы танца. Дункан сопровождали её ученица, приёмная дочь Ирма и камеристка Жанна. Айседора была ещё в расцвете славы, но злые языки утверждали, что в Европе интерес к «босоножке» идёт на спад.

Дункан уже бывала в России. В 1904 году она блистала на Петербургской сцене. «Красота, простая, как природа», — отзывался об искусстве танцовщицы Станиславский, большой поклонник её таланта. По словам поэта Ходасевича, она была из тех людей, которые делали «ту эпоху».

Прежде чем покинуть Лондон в июле 1921 года, Айседора нанесла визит к известной гадалке, которая сказала ей: «Вы собираетесь совершить длительное путешествие в страну под бледно-голубым небом. Вы будете богаты, очень богаты. Я вижу миллионы и миллионы и даже миллиарды, лежащие вокруг. Вы выйдете замуж…»

Тут Айседора расхохоталась прямо в лицо гадалке и отказалась далее слушать подобный вздор.

Школу Дункан открыли на Пречистенке в особняке балерины Балашовой, сбежавшей на Запад. На сцене Большого театра «божественная Айседора», как её называли в прессе, танцевала под звуки «Интернационала» с красным флагом в руках. Успех её «Марсельезы» был огромный.

На одной из пирушек, устроенной Якуловым в своей студии, Айседора познакомилась с поэтом Сергеем Есениным. «…В первом часу ночи приехала Дункан, — вспоминал Анатолий Мариенгоф. — Красный хитон, льющийся мягкими складками, красные, с отблеском меди, волосы; большое тело. Ступает легко и мягко. Она обвела комнату глазами, похожими на блюдца из синего фаянса, и остановила их на Есенине. Маленький, нежный рот ему улыбнулся. Изадора легла на диван, а Есенин у её ног. Она окунула руку в его кудри и сказала „Solotaya golova“. Было неожиданно, что она, знающая не больше десятка русских слов, знала именно эти два. И вторично её рот, маленький и красный, как ранка от пули, приятно изломал русские буквы: „Anguel!“ Поцеловала ещё раз и сказала: „Tschort“. В четвёртом часу утра Изадора Дункан и Есенин уехали».

Это одна из версий знакомства поэта и танцовщицы. По другой, сам Есенин искал этой встречи и ворвался с толпой поэтов-имажинистов в студию Якулова с криком: «Где Айседора?» С помощью друга-переводчика Дункан сказала Есенину: «Я сейчас буду танцевать только для вас!» Когда вальс Шопена смолк, она подошла к Есенину, громко говорившему что-то своим товарищам, и спросила его, как ему понравился её танец. Есенин сказал что-то грубое и непристойное, что вызвало грубый хохот его пьяных приятелей. Друг, игравший роль переводчика, сказал Айседоре: «Он говорит, что это было ужасно… и что он сам может сделать это лучше!» И тут же поэт вскочил на ноги и заплясал посреди студии, как бешеный. Балалайка бренчала, и его собратья по богеме издавали крики одобрения.

Тогда Айседора ничего не знала ни о гениальном поэтическом даре Есенина, ни о его скандальной славе. Для искушённой сорокалетней женщины во внезапно завязавшемся романе всё было необычно, притягательно. «Я не знала ни слова по-русски, а он вообще не понимал никакого иностранного языка. Но наши глаза говорили о любви», — вспоминала Дункан. Под утро они вместе уехали в особняк Айседоры на Пречистенке.

Есенин дважды пытался завести семью, но оба брака распались. В душе поэта царило смятение. У него не было близкого человека, которому можно довериться.

Дункан же говорила, что Сергей напоминает ей погибшего сына. Несколько лет назад она пережила трагедию. Двое её маленьких детей нелепо и трагично погибли в автомобиле, который упал в Сену. Тогда вместе с ней плакал весь мир. За ночь студенты Парижской академии изящных искусств скупили все белые цветы в городе и прикрепили их к ветвям деревьев и кустов в саду её дома. Клод Дебюсси плакал всю ночь, сидя за роялем, и извлекал скорбную мелодию.

Сергей Есенин стал часто посещать Айседору, а вскоре и вовсе переехал к ней в особняк на Пречистенке. С этого момента дом Дункан становится главным прибежищем поэтов-имажинистов. Позже Дункан скажет, что три года, проведённые в России, несмотря на все невзгоды, были счастливейшими в её жизни, и глубоко ошибочен вывод многих женщин, которые считают, что «после сорокалетнего возраста любовь несовместима с достоинством человека». В момент их знакомства Есенину было 25, а Айседоре — 43 года.

«Малиноволосая, беспутная и печальная, чистая в мыслях, великодушная сердцем, — писал об Айседоре художник Юрий Анненков, — Дункан пленилась Есениным, что совершенно естественно: не только моя Настя считала его „красавчиком“. Роман был ураганный и столь же короткий, как и коммунистический идеализм Дункан».

Нет сомнения в том, что встреча с Айседорой оставили глубокий след в душе Есенина. Дункан была талантлива, щедра, непосредственна. Она была широко образованна, тонко чувствовала искусство, сама владела пером, о чём говорит написанная ею книга «Моя жизнь». Великая артистка, познавшая триумф, избалованная роскошью, капризная и своевольная, очень ревнивая. Друзья говорили, что вся её жизнь «сплошные прыжки через препятствия».

Айседору поразил «страстный напор славянской души». Покорили трепетная нежность, детскость, незащищённость души поэта, ничего подобного она не встречала никогда в жизни!

Об их союзе говорили много. Одни со злостью, завистью, другие с восхищением и симпатией. Третьи с состраданием, как Ирина Одоевцева, сразу почувствовавшая «трагизм и обречённость этого брака».

Есенин звал возлюбленную «Изадора» на ирландский манер, как называла себя она сама. Их общению, конечно, мешало то, что Есенин говорил только по-русски, а Дункан — по-английски, французски и немецки. У Айседоры и её молодого поэта без конца возникали забавнейшие сцены, когда они хотели что-то внушить друг другу, ведь большая часть их языка состояла из жестов. В конце концов они нашли для себя ломаный английский язык, который понимали только они, но который годился на все случаи жизни.

Танцы Айседоры сводили Есенина с ума. Особенно с шарфом. Без конца он просил её танцевать для своих друзей. «Замечательно она с шарфом танцует», — говорил Есенин поэту Георгию Иванову.

12 апреля 1922 года в Париже умерла мать Айседоры Дункан. Танцовщица решила, что должна на время уехать из России. К этому её вынуждало и безнадёжное финансовое положение школы.

Но с Есениным Айседора расставаться не намерена, она надеется, что участие «первого поэта России» привлечёт к её гастролям внимание мировой печати. Чтобы ускорить получение визы для Есенина, пришлось зарегистрировать брак. Они пожелали носить двойную фамилию — Дункан-Есенин. 10 мая супруги на почтово-пассажирском самолёте вылетели в Берлин, где «Изадора, — пишет поэт, — вышла за меня замуж второй раз и теперь уже не Дункан-Есенина, а просто Есенина». Узнав об этом, репортёры осаждают гостиницы. Все выступления, встречи знаменитой пары широко освещаются в печати, обрастают слухами.

Поездка за рубеж, по мнению Дункан, должна была встряхнуть Есенина, отвлечь, излечить от депрессии. Но ни встречи со знаменитостями, ни красоты и достопримечательности других стран не затронули его души. Есенин топит тоску в вине, временами обещая встревоженной Айседоре не брать «три месяца ни капли в рот».

Айседоре пришлось много танцевать, чтобы их пребывание повсюду было обставлено с комфортом и доставило большое удовольствие. Сергей почувствовал себя в благах цивилизации, как рыба в воде, и требовал, чтобы ему каждый день мыли голову, чтобы у него была отдельная ванна, много одеколона, пудры, духов и т. п.

Супруги провели два очень счастливых месяца в Париже, совершая поездки в Италию и другие места. Много времени и сил положила Дункан на организацию перевода и публикацию стихов Есенина. Всюду в их честь устраивались приёмы, и она была счастлива.

Есенина захотел увидеть живший тогда в Берлине писатель Максим Горький. Он просит Алексея Толстого: «Зовите меня на Есенина, интересует меня этот поэт».

Встреча состоялась в пансионе Фишера. Есенин приехал с Айседорой. «За русски революс!» — говорила она, протягивая Горькому стакан водки. Дункан танцевала в тесной комнате и, закончив танец, опустилась на колени перед Есениным. По просьбе Горького Сергей читал стихи из цикла «Москва кабацкая» и поэму «Чёрный человек». «Взволновал он меня до спазма в горле, рыдать хотелось», — записал Горький в дневнике.

Из Берлина через Париж Есенин с Айседорой отправились в Америку. По контракту Дункан должна была танцевать в ряде городов восточных и центральных штатов. После выступлений она выводила на сцену Есенина, представляя его публике как «второго Пушкина».

Роль «мужа своей жены» была явно не по душе поэту.

В Америке «красная Айседора» со своим «молодым русским мужем» оказались в центре внимания прессы. Репортёры толпились у их номера в гостинице в предвкушении сенсаций. На вечере у поэта Мани-Лейба Есенин читал главы из поэмы «Страна негодяев». Вечер закончился скандалом, после которого концертные выступления Айседоры по Америке стали невозможны.

Есенин и Дункан возвратились в Россию в августе 1923 года (поездка заняла пятнадцать месяцев). Айседора на платформе московского вокзала, держа Сергея за руку, сказала: «Вот я привезла этого ребёнка на его родину, но у меня более нет ничего общего с ним».

Есенин же привёз в Россию из поездки множество костюмов, пар обуви, плащей, пальто, шёлковых рубашек, пижам и массу денег, и всё это он собирался раздарить приятелям. «Поэзия там никому не нужна, — с горечью рассказывал Есенин друзьям. — А с Изадорой адьо! Безвозвратно… Я русский, а она… не могу… Я когда границу переезжал, плакал… землю целовал…»

Айседора поехала в Крым, туда должен был приехать и Есенин. Несмотря ни на что, его там ждали.

Есенин отправил ей телеграмму: «Я люблю другую женат счастлив Есенин». «Жена» — это Галина Бениславская. Именно в её комнате поселился поэт по приезде из-за границы. Бениславская была ему верной подругой, доверенным лицом и помощницей по издательским делам.

Но на этом любовная драма с Айседорой Дункан не закончилась. Она появилась в Москве, и Есенину пришлось поехать к ней объясняться. Сделав несколько безуспешных попыток вернуть поэта, Айседора уехала из России во Францию. Это был не самый лучший период её жизни: конец любви и осень возраста. Ни о каких громких турне и гастролях не приходилось и думать, её время прошло.

В декабре 1925 года пришла весть о трагической гибели Сергея Есенина. В день похорон поэта на Ваганьковское кладбище пришли близкие женщины Есенина: Изряднова, Райх, Бениславская, Вольпин, Толстая… Была оглашена и телеграмма, присланная Айседорой Дункан.

После смерти Есенина Айседора прожила всего два года. Она писала Ирме из Ниццы: «Я была потрясена смертью Сергея, но я оплакивала его и рыдала о нём столько долгих часов, что, кажется, истощила все человеческие способности к страданию…»

Вечером 14 сентября 1927 года она села в гоночный автомобиль прокатиться «с ветерком». Набросив на плечи свой длинный красный шарф, Дункан дважды обмотала его вокруг шеи, закинув конец за спину, и села в автомобиль. «Прощайте, мои друзья! Я иду к славе!» — были её последние слова. По трагичной случайности шарф намотался на спицы колеса, и когда машина тронулась, он туго сдавил её горло.

Всеволод Мейерхольд и Зинаида Райх

…19 января 1924 года театр имени Мейерхольда показал свой новый спектакль «Лес» по пьесе Островского. Постановка была буквально начинена режиссёрскими новшествами и изобретениями. Но главным своим достижением Всеволод Эмильевич считал открытие новой актрисы — Зинаиды Райх, блиставшей в роли Аксюши.

Она родилась в 1894 году в селении Ближние Мельницы под Одессой в семье железнодорожника, машиниста. Мать была из обедневших дворян. Зинаида очень рано включилась в политическую борьбу. С 1913 года она — член партии эсеров. В качестве курсистки и эсерки Райх перебралась в Петроград. Здесь она вышла замуж за поэта Сергея Есенина.

Но семейная жизнь не сложилась. Есенинских гонораров на жизнь не хватало. Беременная Райх уехала рожать к родителям, которые к этой поре переселились в Орёл. 29 мая 1918 года появилась на свет дочь Татьяна. 3 февраля 1920 года родился Константин. К этому времени Есенин уже оставил семью.

На какое-то время Райх нашла приют в доме матери и ребёнка на Остоженке. Болел Костя. Потом заболела сама Зинаида Николаевна. Чудом выжила.

Осенью 1921 года она стала студенткой Государственных экспериментальных театральных мастерских, которые возглавлял режиссёр-реформатор Всеволод Мейерхольд. Он собрал вокруг себя талантливую молодёжь, и, как пишет Константин Рудницкий, «Зинаида Райх сразу почувствовала себя среди своих в этой весёлой стае ниспровергателей старого искусства».

Их готовность идти на риск, их азарт, бесстрашие — всё это было по ней.

Ко времени появления Зинаиды Райх Мейерхольд уже расстался со своей первой женой Ольгой Мунт. Красивая и способная ученица сразу покорила сердце мастера, хотя он был старше её на двадцать лет.

Райх стала женой Мейерхольда и с двумя маленькими детьми, Татьяной и Константином, переехала к нему на Новинский бульвар. Зинаида Райх вошла в жизнь Мейерхольда так, как до неё ни одна женщина не входила. Прежде личная жизнь и сценическая работа были разъяты, отделены друг от друга. Если он и увлекался порою, как увлёкся было очаровательной Ниной Коваленской, то увлечения неизменно оставались в духовной, платонической сфере. Райх прочно и быстро связала в одно целое две, прежде раздельные, половинки бытия Мейерхольда: дом и сцену, работу и любовь, театр и жизнь. Тем нужнее было, чтобы на сцене Райх обрела себя.

Мейерхольд отдал Райх не только свою жизнь, но и своё искусство. Он хотел сделать Зинаиду настоящей, большой актрисой. Это было совсем не просто, но его изобретательность не знала границ. Для Мейерхольда в сценическом искусстве не было никаких тайн. Ей же предстояло многому научиться. Два года она занималась на режиссёрском факультете ГЭКТЕМАСа, третий год — на актёрском. И только через три года Мастер вывел Райх, как выразился Пастернак, на «дебют роковой», на роль Аксюши в «Лесе».

Мейерхольд закручивает вокруг неё свои гениально придуманные мизансцены, и в его спектаклях ярко высвечивается всё, чем Зинаиду Райх наградил Господь — прекрасное лицо, красивый голос, внезапные вспышки бешеного гнева. Действие разворачивается вокруг неё — высокой, загадочной, поражающей зрительный зал глубиной глаз и белизной плеч. Великий режиссёр Мейерхольд вложил в актрису Райх всё своё мастерство педагога и весь дар любви — и она стала большой актрисой.

После премьеры «Леса» Мейерхольд мог сказать себе, что упорные репетиции с Райх увенчались полным успехом. «Лес» выдержал тысячу триста двадцать восемь представлений и неизменно шёл при переполненном зале.

Но в театре Мейерхольда была своя прима — тоненькая, гибкая Мария Бабанова, сводившая с ума театральную Москву хрустальным голосом и нежным обаянием. Актёры Театра имени Мейерхольда не любили Зинаиду Райх. 24 августа 1925 года в «Новой вечерней газете» появилась заметка «Уход Бабановой», а потом покидает театр его любимый ученик Эраст Гарин (с Райх поссорилась его жена).

В 1928 году Мейерхольд и Райх переехали в кооперативный дом, построенный известным архитектором Рербергом в Брюсовском переулке, близ Тверской. Две небольшие квартиры слили воедино, и получилась одна — четырёхкомнатная: кабинет Мейерхольда, гостиная (она же столовая, она же комната Райх, она же и так называемая «жёлтая комната»), маленькая комнатка Кости, чуть побольше — комната Тани Есениной.

Вскоре начались гастроли театра за границей. В Берлине Райх, что называется, произвела фурор.

О, это было счастливое время, несмотря на весь ужас той эпохи. Творческие и любовные порывы Мейерхольда и Райх были едины, они жили, черпая друг в друге силы для каждого следующего шага вперёд.

Борис Пастернак, потрясённый постановкой «Ревизора», написал длинное восторженное письмо Всеволоду Эмильевичу. А в заключение: «Я преклоняюсь перед Вами обоими и пишу Вам обоим, и завидую Вам, что Вы работаете с человеком, которого любите».

Однажды в Италии Мейерхольда и Райх арестовали, когда они страстно целовались среди развалин Колизея: карабинеры не могли поверить, что пожилой мужчина и немолодая женщина — муж и жена, прожившие в браке около десяти лет.

А на родине Райх часто критиковали. В «Известиях» И. Осинский язвительно писал: «Жёнам театральных директоров можно рекомендовать большую воздержанность по части туалетов, сменять которые при каждом новом выходе ни в „Ревизоре“, ни в „Горе от ума“ никакой необходимости нет».

На самом деле Райх одевалась скромно и недорого. Она просто хорошо знала «свой стиль» и тщательно обдумывала свои наряды — особенно вечерние, для дипломатических приёмов. «Вы думаете, ей всегда легко было соответствовать Мейерхольду своим внешним видом? — спрашивает Татьяна Есенина. — Когда Мейерхольд надевал фрак, можно было упасть навзничь: эта одежда выносила наружу всю его артистичность. Он знал это».

Если в театре Мейерхольд был требователен, упрям, подозрителен, часто грозен и несправедлив, то в домашней жизни и с друзьями он был добр, мягок, уступчив, смешлив. И дома не он выполнял роль главы семьи, а именно Зинаида Николаевна. Она царила. Она решала. В театре и в быту Мейерхольд и Райх как бы менялись местами.

Возвращаясь домой после репетиции, возбуждённая Райх нередко ещё в дверях выпаливала: «Мейерхольд — бог!» Это вовсе не мешало ей через пять минут обругать «бога» из-за какой-нибудь бытовой мелочи: «Всеволод, тысячу раз я тебе говорила!..» И тотчас позаботиться о том, чтобы никто не помешал Мейерхольду отдохнуть и перевести дух. И блаженно поведать домашним: «А как он сегодня орал на меня в театре!» И тут же похвастаться своими актёрскими находками, получившими одобрение Мастера.

Режим в стране становился всё жёстче. А Мейерхольд жил в плену собственных фантазий и страхов. Однажды на улице Горького за его спиной хлопнул автомобильный двигатель, и Мастер шарахнулся в подворотню, потянув следом спутника: «Они подкупили администратора театра, чтобы тот меня застрелил!»

В январе 1938 года театр Мейерхольда был объявлен «чуждым советскому искусству» и закрыт. 7 января 1938 года состоялся последний спектакль театра. В этот день шло 725-е представление «Дамы с камелиями» Александра Дюма-сына. Зинаида Райх создала насыщенный драматизмом образ Маргариты Готье — женщины, задыхающейся в тисках обстоятельств, в мире, лишённом чувств. В этот последний вечер Зинаида Райх играла с необыкновенным подъёмом. Переполненный зал скандировал: «Мей-ер-хольд!» Все уже знали о закрытии театра.

Мейерхольд оказался без театра, но ненадолго. Станиславский приглашает его в Государственный оперный театр имени К. С. Станиславского в качестве режиссёра. Здесь он начал работу над последним своим спектаклем — оперой Сергея Прокофьева «Семён Котко». Но постановка, премьера которой состоялась в 1940 году, была осуществлена уже другим режиссёром.

7 августа 1938 года Станиславский умер, и уже ничто не могло спасти опального режиссёра. Ещё состоялось его назначение на должность главного режиссёра Государственного оперного театра им. Станиславского, он ещё успел завершить незаконченную Станиславским постановку оперы Верди «Риголетто»…

Зинаида Райх заказала себе новую блузку, расшитую нотными знаками, и говорила: «Кто я теперь? Жена музыкального режиссёра!» Пыталась писать сценарии для кино.

…В 1939 году их московских соседей всё чаще тревожили дикие крики, доносившиеся из мейерхольдовской квартиры, но жившие рядом знаменитые актёры не спешили выяснить, в чём дело. К этому времени с Мейерхольдом уже боялись общаться, да и сам он никому не рассказывал о своей беде: его женой овладело безумие, и психиатров поражали исходившие от неё волны ужаса и ярости. Сначала Райх пыталась убедить в своей любви к советской власти охранявшего их дом милиционера (при этом она объяснялась с ним через окно), затем отправила в Кремль дерзкое письмо Сталину, о чём позже жалела. Вскоре она перестала узнавать детей и мужа: женщина билась на кровати, пытаясь разорвать верёвки, и отчаянно кричала. Врачи советовали отправить её в психиатрическую клинику.

Однако лишившийся работы, находившийся на грани ареста Мейерхольд не отдал жену в сумасшедший дом. Неделя шла за неделей, а он кормил её с ложечки, умывал, разговаривал с ней, держал за руку, пока жена не засыпала. И случилось чудо — однажды его разбудил голос Зинаиды. Это был не крик, а членораздельная речь, которой он не слышал от неё больше месяца, — женщина сидела на кровати, рассматривая свои руки, и бормотала: «Какая грязь, какая грязь…» Мейерхольд помог ей встать и отвёл в ванную. Через несколько дней Зинаида Райх вернулась к нормальной жизни.

15 июня 1939 года Мейерхольд уехал в Ленинград для постановки парада физкультурников на Дворцовой площади. 20-го числа он был арестован. В ту же ночь в Москве, на Брюсовском, у Райх был произведён обыск. Зинаида Николаевна была возмущена не только самим обыском, но и поведением тех, кто его проводил. В графе «Заявленные жалобы» она написала (такие дерзости обычно никто себе не позволял), что один из сотрудников допускал «грубый тон и огрызания».

15 июля 1939 года Зинаида Николаевна была убита там же, на Брюсовском, в своей квартире. Убийство произошло около часа ночи, когда актриса выходила из ванны… Ей нанесли множество ножевых ран. Когда приехала милиция и вошли в квартиру, Райх была жива, находилась в сознании, с неё снимали допрос. Потом её увезли в больницу к Склифосовскому, умерла она по дороге от потери крови.

Таня с годовалым сыном в это время жила на даче в Горенках, Костя уехал на родину Есенина в Константиново. Сразу после похорон Райх им было предложено в 48 часов освободить квартиру. В ней поселились личный шофёр и молодая сотрудница из аппарата Берии.

Мейерхольд ждал своей участи в тюрьме. Его нещадно избивали. 1 февраля 1940 года Военная коллегия Верховного суда приговорила Мейерхольда «к высшей мере уголовного наказания расстрелу с конфискацией принадлежащего ему имущества». На следующий день приговор был приведён в исполнение.

Сергей Герасимов и Тамара Макарова

Это был союз равных. И познакомились они как равные — начинающий режиссёр Сергей Герасимов и начинающая актриса Тамара Макарова.

Ассистентка основателей Фабрики эксцентрического актёра (сокращённо ФЭКС) Григория Козинцева и Леонида Трауберга буквально выхватила из толпы девушку в обтянутой сверхмодной юбке. Именно такая девица нужна была «фэксам» на роль машинистки Дудкиной в фильме «Чужой пиджак». Девушку звали Тамара Макарова.

В детстве она обожала петь в граммофонную трубу, подражая Вере Паниной. Потом увлеклась пантомимой. Тамару отдали в балетную школу. У себя во дворе она организовала театр. А потом, после трудовой школы Макарова поступила в мастерскую Форегера, спектакли у которого в ту пору ставили Эйзенштейн, Юткевич, Кторов. В мастерской много времени уделяли пластике, фантазировали на темы исторических и конструктивных танцев — актёры показывали, например, различные механизмы. За ней закрепилось прозвище «американка».

Именно в мастерской Форегера её впервые увидел Сергей Герасимов, молодой лысоватый человек с острыми глазами и усиками, быстрый, лёгкий, удивительно элегантный в костюме с чужого плеча и громадной по моде тех времён кепке. После спектакля он отыскал «американку» за кулисами, потащил на какую-то вечеринку. Протанцевали всю ночь (оба были страстные танцоры), а утром расстались: он любил тогда другую, да и у неё был другой. Сергей Герасимов был прирождённым актёром. В фильмах Козинцева и Трауберга он исполнял самые невероятные роли: главаря притонов, фокусников, иностранца-индуса и прочее. Он прекрасно танцевал, умел убеждать, обладал напором.

Через некоторое время они снова встретились на вокзале и уехали в Белгород, чтобы сниматься вместе в фильме «Чужой пиджак». Макарова вспоминала: «Леонид Захарович Трауберг сказал мне: „Вот Серёжа тебе поможет, проводит на вокзал“. Мы были уже знакомы, но эта поездка стала решающей. В двадцать лет — какие авторитеты! Хотя Герасимов был ненамного старше меня, но мне всегда было важно, что он подумает и скажет. Держалась я очень независимо. Год спустя он стал моим мужем».

Герасимов и Макарова поженились 21 марта 1928 года. Старый доходный дом на Большой Зелениной — их первое пристанище.

Соединив свои жизни, они долго не могли соединиться творчески. Герасимов уходит в режиссуру («Это Тамара меня постоянно толкала в режиссуру!») и ставит «Двадцать два несчастья» с Жеймо и Кузьминой. Макарова в это время учится в Ленинградском техникуме сценических искусств. Она с успехом снималась у других: И. Хейфица и А. Зархи. В. Пудовкина, И. Пырьева. Целый год супруги прожили врозь: она — в Москве, он — в алтайской глубинке.

Герасимова-художника влекли деревенское раздолье, тайга, горы: ведь сам он был с Урала, родился в заводском посёлке. Его отец, по происхождению дворянин, за организацию социал-демократических кружков среди рабочих Путиловского завода был арестован и сослан.

А Тамара выросла на асфальте, её манили огни большого города, недаром ей пророчили, что она всю жизнь будет играть «американских девушек».

Только в четвёртой, уже звуковой картине Герасимова «Люблю ли тебя?» Макарова появилась в главной роли. Это был фильм о студенческой семье. Молодожёны Сергей и Наташа ссорились и мирились, мирились и ссорились, совсем как бывало Сергей с Тамарой.

В одном из интервью Герасимов говорил о Макаровой-актрисе: «В силу своего характера она не обнаруживала склонности к „переживаниям“ ни на площадке, ни в жизни. Из неё трудно было выжать слезу. И всевозможные фантасмагории, которыми мы тогда увлекались, оставляли её почти равнодушной — это была трезвая голова. Но именно благодаря своей трезвости она принимала мир таким, каков он есть…»

И пошли знаменитые герасимовские фильмы, один за другим: «Семеро смелых», «Комсомольск», «Учитель», «Маскарад»… Тамара Макарова становится одной из самых популярных актрис советского кино.

Когда началась война, Герасимов решил снять её, что называется, «без грима», озабоченной, усталой, такой, какой Тамара приходила с дежурства в госпитале: пока писался сценарий, она работала сандружинницей. Они не уехали из блокадного Ленинграда, пока не закончили «Непобедимых». Фильм этот так же, как и снятая потом на Урале «Большая земля», по словам одного из киноведов, «явил зрителю удивительное качество русской женщины — способность жертвовать собой, жить ради людей».

В 1944 году Герасимов вернулся к педагогической деятельности во ВГИКе. Прочитав первые главы романа Александра Фадеева «Молодая гвардия», он загорелся идеей поставить на этом материале дипломный спектакль своей актёрско-режиссёрской мастерской. А потом был снят фильм.

В «Молодой гвардии» Тамара Фёдоровна сыграла мать Олега Кошевого — небольшая по объёму работа.

«Ребята наши были в основном бедные, вечно голодные, и вот Тамара Фёдоровна приносила на репетицию бутерброды, горячий чай из дома… — вспоминала актриса Инна Макарова. — Говорят, Герасимов деспотично работал. Ни в коем случае! Никакого тиранства. А уж о Тамаре Фёдоровне и говорить нечего. Никогда не слышала от них ни одного бранного или вульгарного слова. Даже в самые эмоциональные моменты».

Фильм «Молодая гвардия» имел громадный зрительский успех — на него ходили целыми заводами и школами.

Но прошло несколько лет, и настал день, когда режиссёр уже не смог разделить успех со своей первой и любимой актрисой. «Тихий Дон» вывел Герасимова в режиссёры мирового класса. Но Макарова в этом фильме не снималась, сыграть Аксинью ей помешал возраст. Когда-то, ещё до войны, роль была обещана ей, но в ту пору они не получили «добро» на эту постановку.

Тамара Фёдоровна снималась не только у мужа — достаточно вспомнить «Каменный цветок» Александра Птушко или «Первоклассницу» Ильи Фрэза — и порой с неменьшим успехом.

Конечно, Сергей Аполлинариевич не забывал жену. Он писал для неё сценарии — один, другой, третий. Два из них — «Память сердца» и «Дорогу правды» — поставили его ученики, третий — «Люди и звери» — ставил он сам.

«…О них ходили легенды, — пишет Лариса Ягункова. — Говорили, что у каждого в доме своя половина и они не входят друг к другу без стука. Говорили, что она увлекается разведением аквариумных рыбок и построила себе аквариум во всю стену… Что было правдой и что вымыслом? Двери между комнатами всегда были настежь — он не затворялся, даже когда работал: ему нужно было постоянно слышать дыхание своего дома, чувствовать его тепло. Они жили бок о бок, перекликаясь через открытую дверь. Почти никогда не расставались — вместе на студию, вместе во ВГИК, вместе на просмотры и в театры. Единственно, чего она не могла, — это долго бродить с ним по лесу, особенно зимой: давали себя знать обмороженные в отрочестве ноги…»

Одно лето неизменным спутником всех прогулок Герасимова стал драматург Александр Володин. Режиссёр просто влюбился в новый володинский сценарий «Дочки-матери». Ещё бы, столько интересных ролей для его учеников. А главное — большая яркая роль для Тамары! Их обоих увлекла, что называется, «мысль семейная».

Супруги вознамерились запечатлеть на экране свой мир, своё житьё-бытьё. Художник выстроил в павильоне кабинет хозяина, до мелочей повторив кабинет Сергея Аполлинариевича. Кухня оказалась похожей на их кухню. А комната дочек удивительно напоминала комнату их племянницы. Детей у Герасимова и Макаровой не было. Но жили большой семьёй: Сергей Аполлинариевич, Тамара Фёдоровна, её сестра Людмила с дочерью Эммой и Артуром, усыновлённым Герасимовыми.

Все знали о необыкновенной филантропии Герасимова и Макаровой, о том, что они помогали многим студентам — деньгами в том числе, — дом всегда был открытым. Михаил Ножкин писал о них песни — при жизни.

Десять курсов. Десять выпусков. Любимыми учениками всегда оставались Бондарчук, Ларионова, Рыбников, Болотова, Вадим Спиридонов. Но заботились обо всех. Если Герасимов не мог снимать выпускников в своих фильмах, пристраивали к другим режиссёрам. Считалось, что если окончил мастерскую Герасимова и Макаровой, то работа будет. Педагоги болели за «своих», хотя и не скрывали, что у них есть любимчики.

…21 марта 1978 года Тамара Фёдоровна Макарова и Сергей Аполлинариевич Герасимов приглашают друзей на встречу по поводу одного семейного события. Золотая свадьба!

Супруги многого добились в жизни: он — крупный режиссёр, она — знаменитая актриса. И все их знают, и многие им завидуют. Принято думать, что всё-то у них ладится, удача сама плывёт в руки. Что ни фильм, то премия, что ни год — фестиваль. Они объехали чуть ли не все столицы, и везде их принимали по первому классу. Семейное счастье стало вроде бы порукой счастливой творческой судьбы.

После юбилея им было отпущено быть вместе ещё семь лет, восемь месяцев и семь дней…

…На съёмках «Льва Толстого» Герасимова отговаривали от сцены, в которой он должен был лечь в гроб. Но Сергей Аполлинариевич был создателем фильма. Он считал непорядочным и по отношению к творчеству, и просто по-человечески подстраховаться двойником. И тогда, может быть, впервые в его режиссёрские установки вмешалась жена.

Через полгода, измотанный долгими съёмками и монтажом, он вернулся с какого-то конгресса. Чувствовал себя скверно. Побаливало сердце. С усмешкой говорил: «Снаряды ложатся всё ближе».

В больницу он поехал вместе с Тамарой Фёдоровной. Врач пообещал ей отпустить Герасимова на следующий день, после обследования.

Ночью сообщили о его смерти… В сейфе служебного кабинета Герасимова комиссия обнаружила только партбилет и негатив фильма «Комиссар» Аскольдова, запрещённого ЦК…

Последней своей работой Тамара Макарова считала вечер, посвящённый 85-летнему юбилею мужа. Она долго размышляла, советовалась, как сделать это, не превращая в заунывные поминки. Выстраивала монтаж из фильмов. Выглядело это достойно.

Какое-то время Тамара Фёдоровна ещё преподавала во ВГИКе. Но недолго. Связано это было с тем, что она больше не могла содержать личного шофёра на сравнительно небольшую пенсию, а ВГИК не нашёл возможности дать его.

Артур окончил Литературный институт. В «Калине красной» у Шукшина он сыграл бандита в кожаной куртке и очках. Автор двух книг прозы, нескольких сценариев, он в конце восьмидесятых ушёл в бизнес. Артур постоянно помогал Тамаре Фёдоровне. Но случилась трагедия: в октябре 1995 года он был заколот огромным испанским клинком из его же коллекции. Убийство произошло ночью в квартире актрисы Жанны Прохоренко, как писали тогда газеты, «гражданской жены» покойного.

Смерть Артура стала для Макаровой страшным ударом. После этого справиться с собой уже не могла. Она умерла в 1997 году.

Диего Ривера и Фрида Кало

Сегодня картины Фриды Кало можно увидеть в самых престижных музеях мира. Она входит в число наиболее известных художников-примитивистов. Фрида обладала многими талантами. Один из них — умение влюблять в себя мужчин. Главным же её избранником оказался Диего Ривера, только вот жизнь с ним причинила ей немало страданий. «В моей жизни было две трагедии, — любила повторять Фрида, — первая — трамвай, вторая — Диего. Вторая была страшнее».

Фрида родилась в Мехико в 1907 году. Отец — фотограф, по происхождению — германский еврей, а в матери слились испанская и индейская кровь. В раннем детстве она переболела полиомиелитом, из-за чего её правая нога была короче и тоньше левой. Чтобы скрыть явный недостаток своей внешности, она стала носить брюки, а после замужества — длинные красного цвета мексиканские платья.

17 сентября 1925 года Фрида попала в страшную аварию. В автобус, в котором она ехала, врезался трамвай. Кало получила многочисленные травмы и переломы. Самое страшное — был повреждён позвоночник. Как отмечает Анджела Картер в статье об автопортретах художницы, «катастрофа и её физические последствия не только послужили стимулом для обращения Кало к живописи, но и навели её на мысль, о чём писать — о своих страданиях… Она сделала собственное изуродованное, униженное, мятущееся „я“ объектом серии шедевров, посвящённых увечьям…»

Когда Фрида, наконец, смогла ходить, то первым делом собрала свои работы и пошла показать их тогдашнему мэтру мексиканской живописи. Диего Ривера был огромен и толст, с выпученными глазами. Этот огромный человек со скандальной репутацией, «мистик или мистикоман», по словам Эли Форе, занимал прочные позиции в мексиканском обществе, особенно в интеллектуальной и артистической среде. Женщины обожали его.

Ривера только что расстался со второй женой Гваделупой Марин, матерью двух его дочерей. Он тут же увлёкся двадцатилетней художницей, остроумной, смелой и явно талантливой.

21 августа 1929 года Фрида Кало вышла замуж за Диего Риверу. Ей было 22 года, ему около 43-х… По сообщению газеты «Пренса», обряд бракосочетания прошёл в пригороде Койоакан. Невеста была в длинном цветастом платье с оборками, а на Диего — костюм и галстук, повязанный поверх мятой рубашки. Церемония прошла без помпы и показного великолепия, в приятной обстановке, чрезвычайно скромно. Фрида писала: «Я влюбилась в Диего, и это огорчало моих родителей, потому что Диего был коммунистом и походил, по их словам, на портреты толстого, жирного Брейгеля. Говорили, что это свадьба слона и голубки. Несмотря на всё это… мы поженились 21 августа 1929 года. На свадьбе не было никого, кроме моего отца, который сказал Диего: „Не забывайте, что моя дочь больна, и будет больной всю жизнь; она умна, но некрасива. Подумайте об этом… и если вы всё-таки хотите жениться на ней, я даю своё согласие“»

Но уже в день свадьбы Диего показал свой взрывной нрав: перебрав текилы, начал палить в небо из револьвера. Увещевания только распаляли разгулявшегося жениха, и Фриде пришлось в тот вечер бежать под родительскую крышу. Правда, проспавшись, Диего пришёл просить прощения…

10 ноября 1930 года счастливые супруги отправились в Соединённые Штаты, где Диего заказали серию муралей…

В Сан-Франциско они остановились у скульптора Ральфа Стекпола… На званых вечеринках Фрида привлекала к себе внимание благодаря своей живости, историям, которые она рассказывала на плохом английском, чувству юмора, открытости и мексиканским песням…

В июне 1931 года Ривера получил вызов от мексиканского правительства: требовалось закончить работу над фресками в Национальном дворце. В Мексике супруги поселились в Голубом доме, а Диего на деньги, которые только что заработал, начал строительство в квартале Сан-Анхель дома, окружённого кактусами…

В апреле 1932 года Фрида и Диего снова оказались в Америке. На этот раз в «городе моторов» — Детройте.

Ривера целыми неделями пропадал на заводах, заполняя тетради набросками зданий. Он был поглощён новой работой. Фрида же старается отдыхать, особенно по утрам. И это понятно: она была беременна. Кроме того, ей не слишком нравилась автомобильная столица.

В июне стояла страшная жара. Фрида страдала от кровотечений, тошноты. Она беспокоилась за жизнь ребёнка и, как оказалось, не напрасно. 4 июля среди ночи у неё случился выкидыш.

Вообще, отношения Кало и Риверы, по свидетельству близкой знакомой Фриды, фотохудожницы Тины Модотти, были «страстными, одержимыми и порой мучительными». Диего постоянно изменял жене. Однажды Фрида застала мужа в собственной спальне, занимавшегося любовью с её младшей сестрой Кристиной. Ривера пытался оправдаться: «Забудь это как маленькую царапину!» Но она не забыла. Свою обиду Фрида даже выплеснула на холст, нарисовав картину с названием «Всего-то несколько царапин».

В 1936 году Кало в третий раз прооперировали правую ногу. Боли в позвоночнике то затихали, то возобновлялись. Фрида мучилась, но страдания не сломили её, закалили её характер…

Дом в Сан-Анхеле был очень оживлённым: чета Ривера, сёстры Фриды, слуги, шофёры. Не говоря о многочисленных животных: обезьянках, попугаях, собаках. Всё это требовало необычайно больших расходов, и супруги Ривера жили куда расточительней, чем могли себе позволить. Фрида ничего не зарабатывала и чувствовала себя виноватой от того, что Диего приходилось постоянно тратиться на её лечение. Она стала брать в долг у друзей и через друзей же передавала Диего записки, в которых просила выдать ей нужную сумму на хозяйство, на прачку, на лекарства, не решаясь сама обращаться к нему…

Помимо повседневных расходов добавлялись ещё траты на произведения искусства доколумбовой Мексики для обширной коллекции Диего. Нельзя забывать и о коллекции предметов культа и народных промыслов, которую собирала Фрида: куколки, платья, украшения…

В ноябре 1936 года Ривера получил телеграмму из Нью-Йорка, в которой его просили ходатайствовать перед мексиканским правительством о предоставлении политического убежища Льву и Наталье Троцким. Диего отправился за разрешением к президенту Мексики Карденасу и заручился его согласием.

9 января 1937 года Троцкие прибыли в Тампико. Они с удовольствием расположились в Голубом доме в Койоакане.

Ривере, с присущей ему раскованностью, удалось установить с Троцким тёплые отношения. Несмотря на некоторый анархизм, что не нравилось Льву Давыдовичу, природная непосредственность и благородство Диего искупали всё…

Ореол «великого революционера», которому ежеминутно грозила смертельная опасность, не мог не подействовать на экзальтированную натуру Фриды. И Троцкий, и Кало были людьми со сложным внутренним миром, хотя проявлялось это по-разному. Но им было интересно друг с другом.

Они пытались быть осторожными: говорили между собой по-английски (Наталья не знала этого языка). В книги, которые Троцкий посылал художнице, он вкладывал письма. Обычные уловки любовников, которые не ускользнули от Натальи и заставили её страдать.

Была весна. Отношения Льва Давыдовича и Фриды становились всё более очевидными, они встречались даже в доме Кристины. В июле Троцкий на некоторое время уехал в деревню, откуда писал Наталье: «Можешь думать обо мне без волнений». Но он писал и Фриде, умоляя не покидать его.

Но если Троцкий так и не решился оставить жену, то между Диего и Кало произошёл разрыв.

20 августа 1940 года состоялось роковое покушение на Троцкого. Ривера, оказавшийся в числе подозреваемых, поспешил уехать в Сан-Франциско.

Диего писал, звонил Фриде, предлагая соединиться вновь… И та дрогнула: отправила телеграмму в Сан-Франциско, сообщая, что приедет к нему в конце ноября.

В декабре 1941 года они поженились вновь. Кало поставила перед Диего ряд условий: они должны прервать интимные отношения, при которых его измены были невыносимыми для Фриды. Оба должны быть терпимы друг к другу, независимыми и дружелюбными. Ривера условие принял.

Вернувшись в Мехико, они расположились в голубом доме, где Фрида старательно приготовила комнату для Диего.

Кало работала столько, сколько позволяла ей жизнь с Диего и её измученное тело. Она больше творила в периоды одиночества и тоски, чем когда на ней были домашние хлопоты… В отличие от Диего, о котором Фрида говорила, что «его энергия сокрушает все маятники и календари», она работала всего по нескольку часов в день.

В 1942 году в Мехико открылась школа искусств «Эсмеральда» с весьма либеральной и демократичной системой обучения. Среди живописцев и скульпторов, преподававших в школе, были также супруги Ривера.

Из-за слабого здоровья Фрида давала уроки у себя дома. Учащиеся, очарованные ею с первого же дня, охотно включились в игру. Те дни, когда группа собиралась в Голубом доме, всегда были праздником.

К сожалению, здоровье художницы с каждым годом становилось всё хуже. Одна операция следовала за другой. Картины, написанные в последний период её жизни, прекрасны, мучительны. Вот, например, автопортрет «Диего в моих мыслях» — полотно необычайной тонкости, где изображение Диего, того, которого всегда недоставало ей, который всегда был слишком далеко, чей образ становится наваждением, написан на лбу Фриды.

В конце 1940-х годов их союз опять едва не распался из-за открытой связи Риверы с актрисой Марией Феликс. Фрида пристрастилась к алкоголю. Ей был нужен Диего, а Диего — другие женщины. «Чем сильнее я люблю женщин, тем сильнее я хочу заставить их страдать», — признавался он.

В 1950 году состояние Фриды стало катастрофическим. Всего же за свою недолгую жизнь она перенесла 33 операции! Несколько попыток самоубийства совсем истощили её, но она не знала своей смертельной дозы. Однажды она чуть было не сожгла себя. Но выжила.

В августе 1953 года Фриде ампутировали правую ногу. В это время ей очень нужен был Диего, и он часто дежурил у её постели. Ривера втайне приготовил ретроспективную выставку жены в красивой галерее фотографа Лолы Альварес. Выставка открылась 13 апреля 1953 года.

Художницу привезли на «скорой помощи». Когда одетую в яркое мексиканское платье, украшенную драгоценностями Фриду вносили в галерею, толпа её почитателей расступилась, давая дорогу. Её положили на кровать. Через несколько минут художницу вновь переложили на носилки и увезли в Койоакан.

Фриде было сорок шесть лет, когда ей сделали последнюю операцию — ампутацию ноги. Она была не в состоянии работать, и это отягчало жизнь. Вскоре прибавилось ещё одно заболевание: пневмония. На рассвете 13 июля 1954 года Фриду нашли мёртвой в постели…

«Фрида Кало — это восхитительное существо, одарённое жизненной силой и способностью сопротивляться боли, выходящей далеко за пределы естественной. И, конечно, эта сила связана с повышенной чувствительностью, немыслимой тонкостью и восприимчивостью. […] Фрида Кало это самый крупный мексиканский художник», — писал безутешный Диего Ривера.