«Что такое любовь? Это род безумия, над которым разум не имеет власти. Это болезнь, которой человек подвержен во всяком возрасте и которая неизлечима, когда она поражает старика. О любовь, существо и чувство непреодолимое! Бог природы, твоя горечь сладостна, твоя горечь жестока…» – восклицал Джакомо Казанова, великий итальянский любовник и авантюрист, чье имя давно стало нарицательным.
Любовь для Казановы, как для других персонажей книги, стала смыслом существования. К сближению с женщиной он относился так, как серьезный и прилежный художник относится к своему искусству. Однажды венецианцу предложили провести ночь со знаменитой куртизанкой Китти Фишер, но он отказался, поскольку не знал английского, а любовь без разговора не стоила для него и гроша…
Людовик XIV, прозванный Королем-Солнцем, окружил себя фаворитками, среди которых наиболее известны Лавальер, Монтеспан, Ментекон, Фонтанж… Впрочем, если бы у Людовика XIV за всю его жизнь было бы только шесть метресс, то он заслуживал бы скорее титула «добродетельный». Но все дело в том, что любая дама, появлявшаяся при дворе Людовика XIV становилась предметом вожделений короля, а все его родственники, кузены и сановники должны были делиться с ним своими женами, разумеется, если последние представляли для него интерес. Король был явным эротоманом, ему нравилась каждая женщина. Людовик давал своим любовницам официальный статус, дабы продемонстрировать величественную непринужденность и пренебрежение ко всякого рода моралистам. Фривольные нравы французского двора распространились на всю Европу.
Великий Наполеон I прославился не только как военный стратег и политик. «Какими чарами сумела ты подчинить все мои способности и свести всю мою душевную жизнь к тебе одной? Жить для Жозефины! Вот история моей жизни…» – писал Бонапарт своей первой жене Жозефине Богарне. Тем не менее в его жизни, помимо прекрасной креолки, было столько любовниц, сколько у Людовика XV, Франциска I и Генриха IV вместе взятых! Он не мыслил своего существования без женщин и тратил на них огромные суммы, написал тысячи любовных писем, чтобы соблазнить небесные создания…
Меняются времена – меняются нравы.
Римляне были привержены садомазохизму в сексе, что, в общем-то, еще не означает, что они были жестоки по натуре своей – в основе садомазохизма лежит идея тождества насилия и соития. Юлий Цезарь тратил массу энергии и денег в угоду своей похоти и совратил многих знатных женщин. Его оргии были наиболее выразительны, им подражали. Калигула отличался жестокостью как в сексуальной, так и в общественной жизни. Если он проникался страстью к женщине, то забирал ее у мужа без малейших колебаний. Нерон был уверен, что не существует на свете людей целомудренных и чистых, большинство скрывает свои пороки и хитро их маскирует. Он достиг такого могущества и власти, что мог удовлетворить любое свое сколь угодно фантастическое желание.
Любовные похождения европейских монархов, будь то Франциск I, Генрих IV и Людовик XV во Франции, Август Сильный в Саксонии, Иоанн Грозный, Петр I и Александр I в России или Генрих VIII и Карл II в Англии, обязательно приводили к изменению жизни их подданных, влияли на политические решения. Во все века любовные скандалы в именитых семействах становились главной темой для светских пересудов. Сначала большей частью под прицел сплетников попадали особы голубой крови и фавориты, а с XVIII века все – философы, писатели, поэты, музыканты, художники… Часто соблазнители вели сразу несколько любовных интриг. Французский романист Ги де Мопассан утверждал: «Человек, решивший постоянно ограничиваться только одной женщиной, поступил бы так же странно и нелепо, как любитель устриц, который вздумал бы за завтраком, за обедом, за ужином круглый год есть одни устрицы».
Бальзака удовлетворяли только те женщины, которые превосходили его опытностью и возрастом. Его не соблазняли юные красавицы, которые слишком много требовали и слишком малым вознаграждали. «Сорокалетняя женщина сделает для тебя все, двадцатилетняя – ничего». Поэтому сорокалетнюю женщину при определенных обстоятельствах называют «дамой бальзаковского возраста».
В нашем веке внимание обывателя приковано к похождениям других «королей» – знаменитых киноактеров и певцов.
Романтический герой звезды немого кино Рудольфо Валентино действовал только в экзотических ситуациях. На фильмы с участием «латинского любовника», «рокового соблазнителя» и «истинного шейха» стремились попасть тысячи и тысячи женщин. Киносеансы превращались в настоящие парады мод. Женщины облачались в свои лучшие платья, надевали драгоценности, делали прически, душились дорогими духами и шли в кинотеатры, как на первое свидание с возлюбленным, дрожа от любовного озноба. Это было что-то невообразимое! Позднее «латинским любовником» стали называть Мастроянни, затем – молодого актера Бандераса, секс-символа 1990-х годов.
Новые времена – новые кумиры. Сегодня газетные и журнальные полосы отданы любовным скандалам, связанным с именами Клинтона и Паваротти, Ван Дамма и Николсона, Аллена и Дугласа… Джек Николсон, неофициальный рекордсмен Голливуда по количеству побед над дамскими сердцами, часто повторяет, что всех женщин любить невозможно, но стремиться к этому надо.
Биографии героев книги хорошо изучены, не вызывает сомнения талант этих людей. Но в этой книге вырисовываются их новые образы – ибо в любви наиболее ярко и неожиданно проявляется характер человека.
Итальянский писатель. Автор исторических сочинений, фантастического романа «Икосамерон» (1788). В мемуарах «История моей жизни» (т. 1–12, написаны в 1791—1798, на франц. языке, опублик. 1822—1828) – описаны многочисленные любовные и авантюрные приключения Казановы, даны характеристики современников и общественных нравов. Отличался разносторонними интересами.
Казанова (Джованни Джакомо Казанова де Сенгальт – дворянский титул, который он себе присвоил) родом из Венеции. У сына актеров было несчастное детство. Изучив право, молодой Джакомо хотел принять духовный сан, но запутался в любовных похождениях и был исключен из семинарии. Побывав в Неаполе, Риме, Константинополе, Париже он вернулся в Венецию, где за обман и богохульство в 1755 году был заключен в тюрьму. В 1756 году бежал в Париж, там завоевал себе особое положение магией. После долгих странствий по Европе прибыл в Берлин, получил аудиенцию у Фридриха Великого. Он мог занять должность начальника кадетского корпуса, но предпочел отправиться в Петербург, там встретился с Екатериной Второй, после чего выехал в Варшаву, откуда бежал из-за дуэли с графом Браницким. Затем скитался по Европе, всюду переживал множество приключений. В 1782 году поселился в Чехии, в замке графа Вальдштейна, вместе с которым занимался кабалистикой и алхимией.
«Донжуанский список» Казановы может поразить воображение только очень примерного семьянина: 122 женщины за тридцать девять лет. Не так уж и много – три любовных приключения в год. В то время список любовных удач был непременным атрибутом светского щеголя, его составляли с большой тщательностью, заучивали наизусть, блестящий «послужной список» обеспечивал новые победы.
Любовь была одним из высших смыслов существования Казановы, она и сделала его великим. Но его романы не заканчивались свадьбой, вознаграждением добродетели и развенчанием порока. Естественное чувство свободно и бесконечно, в нем самом его оправдание. «Я любил женщин до безумия, но всегда предпочитал им свободу».
Казанова охотно завязывал с женщинами психологическую игру, смешил, интриговал, смущал, заманивал, удивлял, превозносил (таковы, скажем, его приключения с г-жой Ф. на Корфу, К.К. в Венеции, мадемуазель де ла Мур в Париже). «Уговаривая девицу, я уговорил себя, случай следовал мудрым правилам шалопайства», – писал он об одержанной благодаря импровизации победе. Он льстил, иногда просто приставал до тех пор, пока не достигал желаемого. Ради прекрасных глаз он переезжал из города в город, надевал ливрею, чтобы прислуживать понравившейся даме. Но чаще все происходило гораздо проще, как с Мими Кенсон: «Мне сделалось любопытно, проснется ли она или нет, я сам разделся, улегся – а остальное понятно без слов».
В нем сочетались возвышенное чувство и плотская страсть, искренние порывы и денежные расчеты. Казанова покупал понравившихся ему девиц (более всего ему по душе были молоденькие худые брюнетки), учил их любовной науке, светскому обхождению, а потом с большой выгодой для себя уступал другим – финансистам, вельможам, королю. Не стоит принимать за чистую монету его уверения в бескорыстии, в том, что он только и делал, что составлял счастье бедных девушек, – это был постоянный для него источник доходов. Впрочем, само общество диктовало ему нормы поведения. Людовик XV превратил Францию в огромный гарем, из всех краев и даже из других стран прибывали красотки, родители привозили дочек в Версаль – вдруг король обратит внимание во время прогулки. А юная О'Морфи попала из рук Казановы в постель короля благодаря написанному с нее портрету, понравившемуся монарху (сказочный сюжет о любви по портрету превратился во вполне современную историю о выборе девушки по фотографии).
С некоторыми он вел философские беседы, а одной даже подарил целую библиотеку. Он спал с аристократками, с проститутками, с монахинями, с девушками, со своей племянницей, может быть, со своей дочерью. Но за всю жизнь, кажется, ни одна любовница ни в чем его не упрекнула, ибо физическая близость не была для него лишь проведением досуга.
Однажды в Венеции Казанова поднял на лестнице письмо, которое обронил сенатор Брагодин. Благородный сенатор предложил Казанове проехаться с ним. Дорогой Брагодину стало плохо, и Джакомо заботливо доставил его домой. Сенатор приютил своего спасителя, видя в нем посланца таинственных сил, в существование которых глубоко верил. Казанова поселился в доме благодетеля и стал на досуге заниматься магией. Жертвы его проделок жаловались властям, но он удивительно легко уходил от ответственности. И все же по обвинению в колдовстве венецианская полиция заключила его в знаменитую своими ужасами тюрьму «Пьомби» под свинцовыми крышами Дворца дожей в Венеции.
Однако Казанова не зря осваивал магию. Трудно сказать, какую роль здесь сыграли сверхъестественные силы, но ровно в полночь 31 октября Казанова вышел из каземата, запертого на многие замки. В неприступной венецианской темнице он вырубил ход на свинцовую крышу. Бегство Казановы наделало много шума в Европе и принесло авантюристу известность.
Поэтому Париж с восторгом встретил молодого повесу, особенно парижская знаменитость – маркиза д'Юфре, которая была без ума от его больших черных глаз и римского носа. Казанова с присущим ему чувством юмора убедил маркизу, что, когда ей исполнится 63 года, у нее родится сын, она умрет, а потом она воскреснет молодой девушкой. Видимо, маркиза была склонна верить Джакомо, который тем временем завладел ее миллионами и, спасаясь от Бастилии, поспешил к Вольтеру в Ферне.
Государства он оценивал с точки зрения успеха своих авантюр. Англией он остался недоволен: в Лондоне его обобрала француженка Шарпильон, а ее муж чуть не убил Джакомо.
Кем же все-таки был Казанова?
В разные времена знаменитый авантюрист выдавал себе разные аттестации. Он представлялся католическим священником, мусульманином, офицером, дипломатом. В Лондоне он однажды сказал женщине: «Я распутник по профессии, и вы приобрели сегодня дурное знакомство. Главным делом моей жизни были чувственные наслаждения: более важного дела я не знал».
«Любовь – это поиск», – писал Казанова на склоне лет. Его поискам не было конца. Об одних женщинах Джакомо вспоминал не без оттенка презрения, о других – с чувством благодарности.
С особенной нежностью Казанова вспоминал о горячо любившей его – судя по ее письмам и после смерти Джакомо – Анриетте, которая, расставаясь с возлюбленным в Женеве, начертала бриллиантом на стекле в гостиничном номере: «Ты забудешь свою Анриетту…» Прочитав эту надпись через тринадцать лет, Казанова признал себя недостойным ее. Когда он, спустя много лет, после бегства из барселонской тюрьмы, слег в постель в Эксе, на юге Франции, у его изголовья дежурила заботливая сестра милосердия, посланная к нему жившей в своем поместье Анриеттой.
Казанова не походил на Дон Жуана. Мстительные командоры, ревнивые мужья и озлобленные отцы не преследовали его. Осчастливленные женщины не осаждали Джакомо письмами и жалобами. В чем же тайна его обаяния?
Казанова был хорош собой, внимателен и щедр. Но, главное, он говорил, говорил, говорил обо всем на свете: о любви, о медицине, о политике, о сельском хозяйстве. Он будто бы знал все и вся и всегда следовал принципу, который много раньше сформулировал Ф. Ларошфуко: умный человек может быть влюблен как безумный, но не как дурак.
Если же общего языка не было, то он отказывался от любви. Ему однажды предложили провести ночь со знаменитой куртизанкой Китти Фишер, которая от обыкновенного клиента требовала тысячу дукатов за ночь. Казанова отказался, так как не знал английского, а для него любовь без общения не стоила и гроша.
Уже в середине жизни он почувствовал пресыщение. Все чаще его подстерегали неудачи. В Лондоне молоденькая куртизанка Шарпильон изводила его, беспрестанно вытягивая деньги и отказывая в ласках, и великий соблазнитель выдохся. «В тот роковой день в начале сентября 1763 года я начал умирать и перестал жить. Мне было тридцать восемь лет». Он стал довольствоваться легкими победами: публичные девки, трактирные служанки, мещанки, крестьянки, чью девственность можно было купить за горсть цехинов. А в пятьдесят лет он из экономии ходил к женщинам немолодым и непривлекательным, жил как с женой со скромной белошвейкой. Но чем необратимей уходила его сексуальная энергия, тем интенсивнее становилась интеллектуальная деятельность. Он занялся литературным трудом. В конце жизни написал мемуары «История моей жизни», которые были встречены неоднозначно.
Каждый описанный эпизод сам по себе весьма красочен, его достоверность неоспорима – Казанова кажется искренен, а мемуары производят впечатление документа.
Казанова, как совершенно ясно из его воспоминаний, стремился совершить половой акт с одной женщиной в присутствии другой. Так было с Еленой и Гедвигой, двумя девушками, которых он одновременно лишил девственности.
«Я наслаждался с ними несколько часов, переходя пять или шесть раз от одной к другой, прежде чем истощился. В перерывах, видя их покорность и похотливость, я заставил их принимать сложные позы по книжке Арстино, что развлекло их сверх всякой меры. Мы целовали друг друга во все места, которые хотели. Гедвига была восхищена, ей понравилось наблюдать».
Похоже, Казанова приписал девушке свой собственный болезненный интерес к совокуплению.
Так же обстояло дело с Анеттой и Вероникой. «Вероника уступила своей младшей сестре и взяла на себя пассивную роль, которую та ей навязала. Отстранившись, она склонила голову на руку, представив моему взгляду грудь, которая могла бы возбудить равнодушнейшего из людей, и предложила мне начать атаку на Анетту. Это не было трудно, ибо я весь горел и был готов ублажать ее так долго, как ей будет угодно. Анетта была близорука и в разгар действия не могла видеть, что я творю. Мне удалось высвободить правую руку так, что она этого не заметила, и я смог передать ей частичку наслаждения, хотя и не такого острого, которое испытала ее сестра. Тем временем покрывало сбилось, Вероника взяла на себя труд поправить его и как бы случайно предложила мне новое зрелище. От нее не укрылось, как радуют меня прелести, глаза ее заблестели. Наконец, сгорая от неутоленного желания, она показала мне все сокровища, которыми одарила ее природа, как раз в тот момент, когда я покончил с Анеттой в четвертый раз. Она полагала, что я репетирую перед наступлением ночи, и ее фантазия разыгралась».
Однажды Казанова устроил «устричный ужин» с шампанским для двух монашек, Армаллиены и Элимет. Он натопил комнату так жарко, что девушки были вынуждены снять верхнюю одежду. Затем, затеяв игру, во время которой один брал устрицу у другого прямо изо рта, он умудрился уронить кусочек за корсет сначала одной девушке, потом другой. Последовал процесс извлечения, потом он осматривал и сравнивал на ощупь их ножки. Интересно, что все это случилось во время карнавала. Примерно то же происходило во время ужина у Басси (временного помощника Казановы).
«Когда ужин и вино существенно подняли мне настроение, я уделил внимание дочери Басси, которая позволила мне делать все, что я хотел, а отец и мать только смеялись. Глупый Арлекин волновался и раздражался, ибо не мог сделать то же со своей Дульцинеей. К концу ужина я был подобен Адаму перед грехопадением. Арлекин поднялся и, схватив свою любимую за руку, собрался утащить ее в другую комнату. Я велел ему остаться, и он уставился на меня в полном изумлении, но потом повернулся к нам спиной. Его подруга, напротив, расположилась так, что я сумел не разочаровать ее.
Сцена возбудила супругу Басси, и она стала побуждать мужа доказать ей свою любовь. Он отозвался, а скромняга Арлекин сидел у огня, закрыв голову руками».
«Альсатиана была очень сильно возбуждена и использовала позу своего любовника, чтобы предоставить мне все, чего я желал, так что я был вынужден хорошенько над ней потрудиться, и неистовые конвульсии тела подтвердили, что она наслаждается не меньше меня».
В случае с Басси для Казановы было важно, что Арлекин унижен и ему причинили боль. Он не случайно отмечал, как сладостно для него ощущение власти, как ему нравится платить людям, с которыми он только что забавлялся.
Неудачи в любви раздражали его и приводили в ярость. Шарпильон посмеялась над ним, он исцарапал ее, сбил с ног, разбил нос – за то что она отвергла его внимание. А случай с «креслом Гоудара» – совершенно фантастический.
С виду кресло было обыкновенным и очень некрасивым. Впрочем, стоило человеку сесть в него, как «два ремня обхватывали его руки и крепко сжимали их, два других раздвигали ноги, а пружина приподнимала сиденье».
Когда Гоудар сел в кресло, «пружины сработали и привели в "положение роженицы"». Казанова мысленно восхитился: этот «аппарат» можно было использовать, чтобы схватить Шарпильон и надругаться над ней. Позже он оставил идею приобрести кресло, но мысль эта владела его воображением.
Другими авантюристами руководила жажда наживы, их привлекала слава. Для Казановы и деньги, и известность были лишь средством. Целью его была любовь. Женщины заполняли его жизнь. В 1759 году Казанова находился в Голландии. Он богат, уважаем, перед ним легкий путь к спокойному и прочному благосостоянию. Но только встречи, новые встречи волновали его воображение. Он искал этих встреч всюду: на придворном балу, на улице, в гостинице, в театре, в притоне. Он колесил по городам без всякого расчета и плана. Его маршрут определяла пара красивых глаз, задержавшихся на нем дольше, чем это позволяли приличия. И ради пары красивых глаз он способен был переодеться гостиничным слугой, давать пиры, играть «Шотландку» Вольтера и поселиться надолго в крохотном швейцарском городке. За короткое время он успевал любить аристократку из высшего общества, дочерей трактирщика, монахиню из захолустного монастыря, ученую девицу, искусную в теологических диспутах, прислужниц в бернских купальнях, прелестную и серьезную Дюбуа, какую-то безобразную актрису и, наконец, даже ее горбатую подругу. Он соблазнял всех. У него было только одно правило: двух женщин гораздо легче соблазнить вместе, чем порознь.
«Любовь – это только любопытство» – эта фраза часто встречается в мемуарах Казановы. Неутомимое любопытство было настоящей страстью этого человека. Он не был банальным любимцем женщин, не был счастливым баловнем, случайным дилетантом. К сближению с женщинами он относился так, как серьезный и прилежный художник относится к своему искусству.
Казанова не всегда был погружен в торопливый и неразборчивый разврат. Такие периоды случались у него лишь тогда, когда ему хотелось заглушить воспоминания только что прошедшей большой любви и вечную жажду новой. Среди бесчисленных женщин, упоминаемых этим «распутником по профессии», есть несколько, оставивших глубокий след в его душе. Им посвящены лучшие страницы мемуаров. Рассказывая о них, Казанова избегал непристойных подробностей. Их образы становятся для читателей мемуаров такими же близкими и живыми, как образ самого венецианского авантюриста.
Первая любовь Казановы была в духе мирной венецианской новеллы. Ему было шестнадцать лет, и он любил Нанетту и Мартон, двух племянниц доброй синьоры Орио. «Эта любовь, которая была моей первой, не научила меня ничему в школе жизни, так как она была совершенно счастливой, и никакие расчеты или заботы не нарушили ее. Часто мы все трое чувствовали потребность обратить наши души к божественному провидению, чтобы поблагодарить его за явное покровительство, с каким оно удаляло от нас все случайности, которые могли нарушить наши мирные радости…»
Легкий оттенок элегии появился в его второй любви. Быть может, это оттого, что она протекала в Риме, в вечной зелени садов Людовизи и Альдобрандини. Там Казанова любил Лукрецию. «О, какие нежные воспоминания соединены для меня с этими местами!.. "Посмотри, посмотри, – сказала мне Лукреция, – разве не говорила я тебе, что наши добрые гении оберегают нас. Ах, как она на нас глядит! Ее взгляд хочет нас успокоить. Посмотри, какой маленький дьявол, это самое таинственное, что есть в природе. Полюбуйся же на нее, наверное, это твой или мой добрый гений". Я подумал, что она бредит. "О чем ты говоришь, я тебя не понимаю, на что надо мне посмотреть?" – "Разве ты не видишь красивую змейку с блестящей кожей, которая подняла голову и точно поклоняется нам?" Я взглянул туда, куда она показывала, и увидел змею переливающихся цветов, длиною в локоть, которая действительно нас рассматривала».
На пути из Рима, в Анкону, Казанова встретился с певицей Терезой, переодетой кастратом. В этой странной девушке были благородство и ясный ум, внушавшие уважение. Казанове хотелось никогда больше с ней не расставаться. Никогда он не думал так серьезно о женитьбе, как в эту ночь в маленькой гостинице в Синигальи. Непредвиденная разлука не изменила его решения. Понадобился весь жизненный опыт Терезы, чтобы убедить его в невозможности этого для них обоих. «Это было первый раз в моей жизни, что мне пришлось задуматься, прежде чем решиться на что-либо». Они расстались и встретились через семнадцать лет во Флоренции. Вместе с Терезой был молодой человек, Чезарино, как две капли воды похожий на Казанову в молодости. Пораженный этой встречей Гуго фон Гофмансталь написал пьесу «Авантюрист и певица».
Во время пребывания на Корфу Казанова испытал любовь, напоминающую своей сложностью и мучительностью темы современных романов. Долгая история этой любви драматична. Много лет спустя воспоминание о патрицианке Ф.Ф. заставило Казанову воскликнуть: «Что такое любовь? Это род безумия, над которым разум не имеет никакой власти. Это болезнь, которой человек подвержен во всяком возрасте и которая неизлечима, когда она поражает старика. О любовь, существо и чувство неопределимое! Бог природы, твоя горечь сладостна, твоя горечь жестока…»
Никакая другая женщина не вызывала в душе Казановы таких нежных воспоминаний, как Анриетта, таинственная Анриетта, которую он встретил в обществе венгерского офицера в Чезене. Три месяца, которые он прожил с ней в Парме, были счастливейшим временем в его жизни. «Кто думает, что женщина не может наполнить все часы и мгновения дня, тот думает так оттого, что не знал никогда Анриетты… Мы любили друг друга со всей силой, на какую были только способны, мы совершенно довольствовались друг другом, мы целиком жили в нашей любви». Казанова обожал эту женщину, у которой на лице «была легкая тень какой-то печали». Его восхищало в ней все – ее ум, ее воспитание, ее умение одеваться. Однажды она превосходно сыграла на виолончели. Казанова был растроган, потрясен этим новым талантом своей Анриетты. «Я убежал в сад и там плакал, ибо никто не мог меня видеть. Но кто же эта несравненная Анриетта, повторял я с умиленной душой, откуда это сокровище, которым я теперь владею?..»
Случай, заставивший Казанову вспомнить про Анриетту и про дни молодости, произошел с ним как раз после разлуки с Дюбуа, которая была одной из его последних больших привязанностей. После этого случая он начал чувствовать себя одиноким. Розалию он подобрал в одном из марсельских притонов. «Я старался привязать к себе эту молодую особу, надеясь, что она останется со мной до конца дней и что, живя с ней в согласии, я не почувствую больше необходимости скитаться от одной любви к другой». Но, конечно, и Розалия покинула его, и его скитания начались снова.
Вместо преданной любовницы Казанова встретил Ла Кортичелли. Эта маленькая танцовщица заставила его испытать ревность и горечь обмана. Она была из Болоньи и «только и делала, что смеялась». Она причинила Казанове много бед всякого рода. Она интриговала против него и изменяла ему при каждом удобном случае. Но тон его рассказов выдает, что никогда, даже в минуту их окончательного разрыва, эта «сумасбродка» не была безразличной для сердца начинавшего стареть авантюриста.
Последний роман Казановы был в Милане. Он был тогда все еще великолепен. «Моя роскошь была ослепительна. Мои кольца, мои табакерки, мои часы и цепи, осыпанные бриллиантами, мой орденский крест из алмазов и рубинов, который я носил на шее на широкой пунцовой ленте, – все это придавало мне вид вельможи». Около Милана Казанова встретил Клементину, «достойную глубокого уважения и самой чистой любви». Вспоминая дни, проведенные с ней, он говорит: «Я любил, я был любим и был здоров, и у меня были деньги, которые я тратил для удовольствия, я был счастлив. Я любил повторять себе это и смеялся над глупыми моралистами, которые уверяют, что на земле нет настоящего счастья. И как раз эти слова, "на земле", возбуждали мою веселость, как будто оно может быть где-нибудь еще!.. Да, мрачные и недальновидные моралисты, на земле есть счастье, много счастья, и у каждого оно свое. Оно не вечно, нет, оно проходит, приходит и снова проходит… и, быть может, сумма страданий, как последствие нашей духовной и физической слабости, превосходит сумму счастья для всякого из нас. Может быть, так, но это не значит, что нет счастья, большого счастья. Если бы счастья не было на земле, творение было бы чудовищно и был бы прав Вольтер, назвавший нашу планету клоакой вселенной – плохой каламбур, который выражает нелепость или не выражает ничего, кроме прилива писательской желчи. Есть счастье, есть много счастья, так повторяю я еще и теперь, когда знаю его лишь по воспоминаниям».
При расставании Клементина рыдала и падала в обморок. Чувствовал ли тогда Казанова, что, прощаясь с ней, он прощается со своим последним счастьем. Венецианку Марколину он взял мимоходом почти что с улицы. Разлука с ней вызвала в нем небывалые переживания. «Я не могу и отказываюсь передать страдание, которое причинил мне ее отъезд. Еще накануне я был рад этой разлуке по многим причинам. В минуту отъезда я почувствовал, что мое желание освободиться от Марколины слабеет. Но когда я остался один – какая пустота, какое отчаяние!.. Поверхностный читатель, пожалуй, не поверит, когда я скажу, что остался стоять без движения, охваченный тоской и в таком забвении всего, что не знал, как найти дорогу. Я вскочил на лошадь и, шпоря ее изо всех сил, предался дороге с отчаянным решением загнать лошадь или сломать себе шею. Таким образом я сделал восемнадцать лье в пять часов».
И затем Лондон. «Какое одиночество, какая затерянность… Лондон – это самое последнее место на земле, где можно жить, когда невесело на душе». Там Казанова встретил не любимую женщину-друга, а опаснейшую хищницу. Француженке из Безансона, носившей фамилию Шарпильон, суждено было сделаться злейшим врагом Казановы. «Итак, в Лондоне, земную жизнь пройдя до половины, как сказал старый Данте, любовь самым наглым образом насмеялась надо мной».
Какая необыкновенная и дикая была эта любовь! Эту женщину Казанова полюбил с первого взгляда. Она состояла из хитрости, каприза, холодного расчета и легкомыслия, смешанных самым удивительным образом. Она разорила его до нитки и довела до тюрьмы. Однажды она чуть не задушила его, другой раз Казанова нанес ей тяжкие побои. В Ричмонде, в парке, он бросился на нее с кинжалом. Они были то друзья, то враги. Но вот последнее унижение: Казанова застал ее на свидании с молодым парикмахером. В совершенном исступлении он крушит все, что попадалось ему под руку. Шарпильон едва успела спастись. Потом она болела. Казанове сообщили, что она при смерти. «Тогда я был охвачен ужасным желанием покончить с собой. Я пришел к себе и сделал завещание в пользу Брагадина. Затем я взял пистолет и направился к Темзе с твердым намерением раздробить себе череп на парапете моста». Встреча с неким Эдгаром спасла ему жизнь. Как всегда повинуясь судьбе, Казанова пошел за ним, и эта ночь кончилась оргией. А на другой день он встретил Шарпильон на балу среди танцующих. «Волосы зашевелились у меня на голове, и я почувствовал ужасную боль в ногах. Эдгар рассказывал мне потом, что при виде моей бледности он подумал, что я сейчас упаду в эпилептическом припадке. В мгновение ока я растолкал зрителей и направился прямо к ней. Я стал ей что-то говорить, что – я не помню. Она убежала в страхе». Это было последним свиданием Казановы с Шарпильон…
После смерти Казанова стал героем многочисленных литературных произведений, а затем и кинофильмов. Великий итальянский режиссер Федерико Феллини показал в своем фильме (1976) одаренного человека, который тщетно пытается применить свои таланты, но в этой среде востребована только его сексуальная энергия…
Из реального человека прославленный авантюрист и любовник превратился в миф.
Французский король (с 1643), из династии Бурбонов, сын Людовика XIII и Анны Австрийской. Его правление – апогей французского абсолютизма. Вел многочисленные войны – Деволюционную (1667—1668), за Испанское наследство (1701—1714) и др. К концу его правления у Франции было до 2 миллиардов ливров долга, король ввел огромные налоги, что вызывало народное недовольство. Людовику XIV приписывается изречение: «Государство – это я».
Людовику XIV словно на роду было написано быть баловнем судьбы. Само рождение его, после двадцати лет супружеской жизни родителей, могло служить хорошим знаком. В пятилетнем возрасте он стал наследником прекраснейшего и могущественнейшего из престолов Европы. Людовика XIV называли Королем-Солнцем. Красавец с темными локонами, правильными чертами цветущего лица, изящными манерами, величественной осанкой, к тому же повелитель великой страны, он действительно производил неотразимое впечатление. Могли ли женщины не любить его?
Первый урок любви ему преподала главная камеристка королевы мадам де Бове, в молодости бывшая изрядной распутницей. Однажды она подстерегла короля и увлекла его в свою комнату. Людовику XIV было пятнадцать лет, мадам де Бове – сорок два…
Все последующие дни восхищенный король проводил у камеристки. Затем он пожелал разнообразия и, как говорил философ Сен-Симон, «все ему годились, лишь бы были женщины».
Он начал с дам, желавших получить его девственность, а потом приступил к методичному завоеванию фрейлин, живших при дворе под надзором мадам де Навай.
Каждую ночь – один или в компании друзей – Людовик XIV отправлялся к этим девушкам, дабы вкусить здоровое наслаждение физической любви с первой же фрейлиной, которая попадалась ему под руку.
Естественно, об этих ночных визитах в конце концов стало известно мадам де Навай, и она приказала поставить решетки на все окна. Людовик XIV не отступил перед возникшим препятствием. Призвав каменщиков, он велел пробить потайную дверь в спальне одной из мадемуазель.
Несколько ночей подряд король благополучно пользовался секретным ходом, который днем маскировался спинкой кровати. Но бдительная мадам де Навай обнаружила дверь и распорядилась замуровать ее. Вечером Людовик XIV с удивлением увидел гладкую стену там, где накануне был потайной ход.
Он вернулся к себе в ярости; на следующий же день мадам де Навай и ее супругу было сообщено, что король не нуждается более в их услугах и повелевает им немедленно отправиться в Гиень.
Пятнадцатилетний Людовик XIV уже не терпел вмешательства в свои любовные дела…
Через некоторое время после всех этих событий монарх сделал своей любовницей дочь садовника. Вероятно, в знак признательности девица родила ему ребенка. Мать короля, Анна Австрийская, встретила эту новость с большим неудовольствием.
Если по ночам Людовик XIV развлекался с фрейлинами королевы-матери, то днем его чаще всего видели в обществе племянниц Мазарини. Именно тогда король внезапно влюбился в свою ровесницу Олимпию – вторую из сестер Манчини.
Двор узнал об этой идиллии на Рождество 1654 года. Людовик XIV сделал Олимпию королевой всех праздничных торжеств последней недели года. Естественно, по Парижу вскоре распространился слух, будто Олимпия станет королевой Франции.
Анна Австрийская не на шутку рассердилась. Она готова была закрыть глаза на чрезмерную привязанность сына к племяннице Мазарини, но ее оскорбляла сама мысль, что эта дружба может быть узаконена.
И юной Олимпии, которая обрела слишком большую власть над королем в надежде завоевать трон, было приказано удалиться из Парижа. Мазарини быстро нашел ей мужа, и вскоре она стала графиней Суассонской…
В 1657 году король влюбился в мадемуазель де ла Мот д'Аржанкур, фрейлину королевы. Мазарини с досадой отнесся к этой новости и сообщил юному монарху, что его избранница была любовницей герцога де Ришелье, и как-то вечером их застали врасплох, когда «они занимались любовью на табурете». Подробности не понравились Людовику XIV, и он порвал все отношения с красавицей, после чего отправился вместе с маршалом Тюренном в северную армию.
После захвата Дюнкерка (14 июня 1658 года) Людовик XIV заболел тяжелейшей лихорадкой. Его перевезли в Кале, где он окончательно слег. В течение двух недель монарх был на грани смерти, и все королевство возносило Богу молитвы о его выздоровлении. 29 июня ему внезапно стало так плохо, что было решено послать за священными дарами.
В этот момент Людовик XIV увидел залитое слезами лицо девушки. Семнадцатилетняя Мария Манчини, еще одна племянница Мазарини, уже давно любила короля, никому в этом не признаваясь. Людовик со своей постели смотрел на нее глазами, блестевшими от жара. По словам мадам де Мотвиль, она была «чернявая и желтая, в больших темных глазах еще не зажегся огонь страсти, и оттого они казались тусклыми, рот был слишком велик, и, если бы не очень красивые зубы, она могла бы сойти за уродину».
Однако король понял, что любим, и был этим взглядом взволнован. Врач принес больному лекарство «из винного настоя сурьмы». Эта удивительная микстура оказала чудодейственное воздействие: Людовик XIV стал поправляться на глазах и выразил желание вернуться в Париж, чтобы скорее оказаться рядом с Мари…
Увидев ее, он понял «по биению своего сердца и другим признакам», что влюбился, однако не признался в этом, а только попросил, чтобы она вместе с сестрами приехала в Фонтенбло, где он решил оставаться до полного выздоровления.
В течение нескольких недель там происходили увеселения: водные прогулки в сопровождении музыкантов: танцы до полуночи, балеты под деревьями парка. Королевой всех развлечений была Мари.
Затем двор вернулся в Париж. Девушка была на седьмом небе от счастья. «Я обнаружила тогда, – писала она в своих «Мемуарах», – что король не питает ко мне враждебных чувств, ибо умела уже распознавать тот красноречивый язык, что говорит яснее всяких красивых слов. Придворные, которые всегда шпионят за королями, догадались, как я, о любви Его Величества ко мне, демонстрируя это даже с излишней назойливостью и оказывая самые невероятные знаки внимания».
Вскоре король осмелел настолько, что признался Мари в своей любви и сделал ей несколько изумительных подарков. Отныне их всегда видели вместе.
Чтобы понравиться той, кого уже считал своей невестой, Людовик XIV, получивший довольно поверхностное воспитание, стал усиленно заниматься. Стыдясь своего невежества, он усовершенствовал познание во французском и начал изучать итальянский язык, одновременно уделяя много внимания древним авторам. Под влиянием этой образованной девушки, которая, по словам мадам де Лафайет, отличалась «необыкновенным умом» и знала наизусть множество стихов, он прочел Петрарку, Вергилия, Гомера, страстно увлекся искусством и открыл для себя новый мир, о существовании которого даже не подозревал, пока находился под опекой своих учителей.
Благодаря Марии Манчини этот король впоследствии занимался возведением Версаля, оказывал покровительство Мольеру и финансовую помощь Расину. Однако ей удалось не только преобразить духовный мир Людовика XIV, но и внушить ему мысль о величии его предназначения.
«Королю было двадцать лет, – говорил один из современников Амедей Рене, – а он все еще покорно подчинялся матери и Мазарини. Ничто в нем не предвещало могущественного монарха: при обсуждении государственных дел он откровенно скучал и предпочитал перекладывать на других бремя власти. Мари пробудила в Людовике XIV дремавшую гордость; она часто беседовала с ним о славе и превозносила счастливую возможность повелевать. Будь то тщеславие или расчет, но она желала, чтобы ее герой вел себя как подобает коронованной особе».
Таким образом, можно прийти к заключению, что Короля-Солнце породила любовь…
Король впервые в жизни испытал настоящее чувство. Он вздрагивал при звуках скрипок, вздыхал лунными вечерами и грезил «о сладких объятиях» восхитительной итальянки, которая хорошела день ото дня.
Но в это же время при дворе начались разговоры, что король в скором времени женится на испанской инфанте Марии-Терезии.
Зная в деталях о ходе переговоров с Испанией, Манчини, столь же сведущая в политике, как и в музыке и литературе, внезапно осознала, что страсть Людовика XIV может иметь самые роковые последствия для всего королевства. И 3 сентября она написала Мазарини о том, что отказывается от короля.
Эта новость повергла Людовика XIV в отчаяние.
Он слал ей умоляющие письма, но ни на одно не получил ответа. В конце концов он велел отвезти к ней свою любимую собачку. У изгнанницы достало мужества и решимости, чтобы не поблагодарить короля за подарок, который, однако, доставил ей мучительную радость.
Тогда Людовик XIV подписал мирный договор с Испанией и дал согласие жениться на инфанте. Мария-Терезия отличалась на редкость спокойным нравом. Предпочитая тишину и уединение, она проводила время за чтением испанских книг. В день, когда праздничные колокола гремели по всему королевству, в Бруаже Мари заливалась горючими слезами. «Я не могла думать, – писала она в «Мемуарах», – что дорогой ценой заплатила за мир, которому все так радовались, и никто не помнил, что король вряд ли женился бы на инфанте, если бы я не принесла себя в жертву…»
Мария-Терезия иногда всю ночь ждала возвращения короля, перепархивающего в это время от одной возлюбленной к другой. Под утро или на следующий день жена забрасывала Людовика XIV вопросами, в ответ тот целовал ей руки и ссылался на государственные дела.
Однажды на балу у Генриетты Английской король встретился взглядом с очаровательной девушкой и принялся настойчиво ухаживать за фрейлиной Луизой де Лавальер.
Людовик XIV настолько полюбил Луизу, что окружил свои отношения с ней, говоря словами аббата де Шуази, «непроницаемой тайной». Они встречались ночью в парке Фонтенбло или же в комнате графа де Сент-Эньяна, но на людях король не позволял себе ни одного жеста, который мог бы раскрыть «секрет его сердца».
Их связь обнаружилась случайно. Однажды вечером придворные прогуливались по парку, как вдруг хлынул сильнейший ливень. Спасаясь от грозы, все укрылись под деревьями. Влюбленные же отстали. Лавальер из-за своей хромоты, а Людовик – по той простой причине, что никто не ходит быстрее своей любимой.
На глазах у двора король под проливным дождем повел фаворитку во дворец, обнажив голову, чтобы укрыть ее своей шляпой.
Естественно, такая галантная манера обхождения с юной фрейлиной вызвала поток сатирических куплетов и эпиграмм злоязычных поэтов.
Через некоторое время ревность вновь заставила Людовика XIV забыть о своей сдержанности.
Один молодой придворный по имени Ломени де Бриенн имел неосторожность немножко поухаживать за Луизой де Лавальер. Встретив ее как-то вечером в покоях Генриетты Английской, он предложил ей позировать художнику Лефевру в виде Магдалины. Во время беседы в комнату вошел король.
«Что вы здесь делаете, мадемуазель?»
Луиза, покраснев, рассказала о предложении Бриенна.
«Не правда ли, это удачная мысль?» – спросил тот.
Король не сумел скрыть неудовольствия: «Нет. Ее надо изобразить в виде Дианы. Она слишком молода, чтобы позировать в роли кающейся грешницы».
Лавальер иногда отказывалась от свидания, ссылаясь на недомогание. Но король находил тысячи способов увидеться с ней. Однажды она вызвалась сопровождать Генриетту в Сен-Клу, где надеялась укрыться от него. Он тут же вскочил на лошадь и под предлогом того, что хочет осмотреть строительные работы, за один день посетил Венсеннский замок, Тюильри и Версаль.
В шесть часов вечера он был в Сен-Клу.
«Я приехал поужинать с вами», – сказал он брату.
После десерта король поднялся в спальню Луизы, фрейлины жены брата. Он проскакал тридцать семь лье только для того, чтобы провести ночь с Луизой, – поступок совершенно невероятный, вызвавший изумление у всех современников.
Несмотря на это свидетельство пылкой страсти, наивная девушка поначалу надеялась, что король станет благоразумнее в последние недели перед родами своей жены.
Однако после ссоры с Марией-Терезией король решил целиком посвятить себя любовнице. Такой возможности он не мог упустить. И Луиза, которой казалось, что он может вернуться на истинный путь, теперь проводила с ним почти каждую ночь, испытывая в его объятиях и несказанное наслаждение, и сильнейшие угрызения совести…
Первого ноября королева произвела на свет сына, которого назвали Людовиком. Это счастливое событие на время сблизило коронованных супругов. Однако едва дофин был окрещен, как монарх снова вернулся в постель мадемуазель де Лавальер. На этом ложе, согретом грелкою, фаворитка познавала радости, утолявшие томление тела, но одновременно вносившие смятение в душу…
Однажды король спросил Луизу о любовных похождениях Генриетты Английской. Фаворитка, обещавшая подруге хранить тайну, отказалась отвечать. Людовик XIV удалился в сильном раздражении, хлопнув дверью и оставив в спальне рыдающую Луизу.
Между тем еще в начале своей связи любовники договорились, что «если им доведется поссориться, то ни один из них не ляжет спать, не написав письма и не сделав попытки к примирению».
Поэтому Луиза всю ночь ждала вестника, который постучится к ней в дверь. На рассвете ей стало ясно: король не простил обиды. Тогда она, завернувшись в старый плащ, в отчаянии покинула Тюильри и побежала в монастырь Шайо.
Эта новость привела короля в такое смятение, что он, забыв о приличиях, вскочил на лошадь. Королева, присутствовавшая при этом, сказала, что он совершенно не владеет собой.
Людовик привез Луизу в Тюильри в своей карете и прилюдно ее поцеловал, так что все свидетели этой сцены пришли в изумление…
Дойдя до покоев Генриетты Английской, Людовик XIV «стал подниматься очень медленно, не желая показать, что плакал». Затем он начал просить за Луизу и добился – не без труда – согласия Генриетты оставить ее при себе… Величайший король Европы превратился в униженного просителя, озабоченного только тем, чтобы мадемуазель де Лавальер не проливала больше слез.
Вечером Людовик посетил Луизу. Увы! Чем большее она получала наслаждение, тем сильнее мучилась угрызениями совести. «И томные вздохи смешивались с искренними сетованиями…»
В это время мадемуазель де ла Мот Уданкур, пылающая страстью, предприняла отчаянную попытку завлечь в свои сети Людовика XIV. Но король не мог позволить себе две связи одновременно, тем более он был слишком занят – он строил Версаль.
Вот уже несколько месяцев монарх с помощью архитекторов Лебрена и Ленотра возводил в честь Луизы самый красивый дворец в мире. Для двадцатичетырехлетнего короля это было упоительным занятием, которое поглощало все его время.
Когда же ему случалось отодвинуть в сторону чертежи, загромождавшие письменный стол, он принимался писать нежное письмо Луизе. Однажды он даже написал ей изысканное двустишие на бубновой двойке в ходе карточной партии. А мадемуазель де Лавальер с присущим ей остроумием ответила настоящей маленькой поэмой, где просила писать ей на двойке червей, ибо это более надежная масть.
Когда же король возвращался в Париж, он немедленно бросался к Луизе, и оба любовника испытывали тогда такую радость, что напрочь забывали об осторожности.
Результат не заставил себя ждать: однажды вечером фаворитка в слезах объявила королю, что ждет ребенка. Людовик XIV, придя в восторг, отбросил прочь привычную сдержанность: отныне он стал прогуливаться по Лувру вместе со своей подругой, чего раньше не делал никогда.
Прошло несколько месяцев. Людовик XIV отправился воевать с герцогом Лотарингским и во главе победоносной армии вернулся 15 октября 1663 года, покрыв себя славой. Луиза ждала его с нетерпением. Она уже не могла скрывать свою беременность.
19 декабря в четыре часа утра Кольбер получил от акушера следующую записку: «У нас мальчик, сильный и здоровый. Мать и дитя чувствуют себя хорошо. Слава Богу. Жду распоряжений».
Распоряжения оказались жестокими для Луизы. В тот же день новорожденного отнесли в Сан-Ле: по тайному приказу короля он был записан как Шарль, «сын г-на Ленкура и мадемуазель Елизабет де Бе».
Всю зиму Луиза пряталась в своем доме, не принимая никого, кроме короля, очень огорченного этим затворничеством. Весной он привез ее в Версаль, который был почти достроен. Теперь она заняла положение официально признанной фаворитки, и куртизаны всячески заискивали перед ней. Однако Луиза не умела быть счастливой и потому плакала.
Но она плакала бы еще горше, если бы знала, что носит под сердцем второго маленького бастарда, зачатого в предыдущем месяце.
Ребенок этот родился под покровом глубочайшей тайны 7 января 1665 года и был окрещен как Филипп, «сын Франсуа Дерси, буржуа, и Маргариты Бернар, его супруги». Кольбер, которому по-прежнему приходилось заниматься устройством младенцев, вверил его попечению надежных людей.
В конце концов Людовику XIV надоело успокаивать любовницу, и он обратил внимание на принцессу Монако. Она была молода, обаятельна, остроумна и необыкновенно привлекательна; но в глазах короля самым большим ее достоинством было то, что она делила ложе с Лозеном, прославленным обольстителем, и, стало быть, имела богатый опыт.
Людовик XIV принялся усердно ухаживать за принцессой, которая с радостью позволила соблазнить себя.
Через три недели король расстался с принцессой Монако, поскольку нашел ее привязанность несколько утомительной для себя, и вновь вернулся к де Лавальер.
20 января 1666 года умерла регентша Анна Австрийская, мать Людовика XIV. Вместе с ней исчезла последняя преграда, хоть немного удерживавшая короля в рамках приличия. Вскоре в этом убедились все. Через неделю мадемуазель де Лавальер стояла рядом с Марией-Терезией во время мессы…
Именно тогда постаралась привлечь внимание короля одна молодая фрейлина королевы, которая поняла, что обстоятельства складываются в ее пользу. Она была красива, коварна и остра на язык. Звали ее Франсуаза Атенаис, уже два года она была замужем за маркизом де Монтеспаном, но при этом не отличалась безупречной супружеской верностью.
Людовик XIV вскоре подпал под ее чары. Не бросая Луизу, которая вновь была беременна, он стал порхать вокруг Атенаис. Скромная фаворитка быстро поняла, что отныне не только она интересует короля. Как всегда, незаметно разрешившись от бремени, она затаилась в своем особнячке и приготовилась втихомолку страдать.
Но будущий Король-Солнце любил театральность, чтобы все происходило на глазах у зрителей. Поэтому он устроил празднества в Сен-Жермене под названием «Балет муз», где Луиза и мадам де Монтеспан получили совершенно одинаковые роли, дабы всем стало ясно, что обе на равных правах будут делить его ложе.
14 мая около полудня разнеслась удивительная новость. Стало известно, что король только что даровал титул герцогини мадемуазель де Лавальер и признал своей дочерью третьего ее ребенка – маленькую Марию-Анну (два первых сына умерли в младенчестве)
Побледневшая мадам де Монтеспан поспешила к королеве, чтобы узнать подробности. Мария-Терезия рыдала. Вокруг нее придворные шепотом обсуждали жалованную грамоту, уже утвержденную парламентом. Изумлению не было предела. Говорили, что подобного бесстыдства не случалось со времен Генриха IV.
3 октября Лавальер родила сына, которого тут же унесли. Ему предстояло получить имя графа де Вермандуа. Это событие несколько сблизило короля с нежной Лавальер, и встревоженная Монтеспан поспешила к колдунье Вуазен. Та вручила ей пакет с «любовным порошком» из обугленных и растолченных костей жабы, зубов крота, человеческих ногтей, шпанской мушки, крови летучих мышей, сухих слив и железной пудры.
В тот же вечер ни о чем не подозревавший король Франции проглотил это отвратительное зелье вместе с супом. В силе колдовских чар усомниться было трудно, поскольку король почти сразу покинул Луизу де Лавальер, вернувшись в объятия мадам де Монтеспан.
Вскоре Людовик XIV решил придать своим любовницам официальный статус, дабы продемонстрировать пренебрежение ко всякого рода моралистам. В начале 1669 года он поместил Луизу и Франсуазу в смежных покоях в Сен-Жермене. Более того, он потребовал, чтобы обе женщины поддерживали видимость дружеских отношений. Отныне все видели, как они играют в карты, обедают за одним столом и прогуливаются рука об руку по парку, оживленно и любезно беседуя.
Король же безмолвно ждал, как отреагирует на это двор. И вскоре появились куплеты, весьма непочтительные по отношению к фавориткам, но сдержанные в том, что касалось короля. Людовик XIV понял, что партию можно считать выигранной. Каждый вечер он со спокойной душой отправлялся к своим возлюбленным и находил в этом все большее удовольствие.
Разумеется, предпочтение почти всегда отдавалось мадам де Монтеспан. Та не скрывала своего восторга. Ей очень нравились ласки короля. Людовик XIV делал это со знанием дела, поскольку читал Амбруаза Паре, который утверждал, что «не должно сеятелю вторгаться в поле человеческой плоти с наскоку…» Но после этого можно было действовать с отвагой мужа и короля.
Такой подход не мог не принести плодов. В конце марта 1669 года мадам де Монтеспан произвела на свет восхитительную девочку.
Король, который все больше и больше привязывался к пылкой маркизе, практически игнорировал де Лавальер. Мадам де Монтеспан была так обласкана королем, что 31 марта 1670 года родила второго ребенка – будущего герцога Мэнского. На сей раз ребенок появился на свет в Сен-Жермене, «в дамских покоях», и мадам Скаррон, которую король недолюбливал, не посмела прийти туда. Но за нее все сделал Лозен. Он взял ребенка, завернул в собственный плащ, быстро прошел через покои королевы, пребывавшей в неведении, пересек парк и подошел к решетке, где ждала карета воспитательницы. Через два часа мальчик уже присоединился к своей сестре.
Внезапно разнеслась ошеломительная новость: мадемуазель де Лавальер, тайно покинув двор во время бала в Тюильри, отправилась на заре в монастырь Шайо. Луиза, униженная мадам де Монтеспан, покинутая королем, придавленная горем и терзаемая угрызениями совести, решила, что только в религии может найти утешение.
Людовику XIV сообщили об этом, когда он уже собирался покинуть Тюильри. Бесстрастно выслушав новость, он поднялся в карету вместе с мадам де Монтеспан и мадемуазель де Монпансье, и многим показалось, что бегство Луизы оставило его совершенно равнодушным. Однако едва карета выехала на дорогу в Версаль, как по щекам короля потекли слезы. Увидев это, Монтеспан зарыдала, а мадемуазель де Монпансье, которая всегда с охотой плакала в опере, сочла за лучшее присоединиться к ней.
В тот же вечер Кольбер привез Луизу в Версаль по распоряжению короля. Несчастная застала своего любовника в слезах и поверила, что он все еще ее любит.
Но после того как 18 декабря 1673 года в церкви Сен-Сюльпис король вынудил ее быть крестной матерью очередной дочери мадам де Монтеспан, Луиза приняла самое важное решение в своей жизни.
2 июня, в возрасте тридцати лет, она приняла постриг и стала милосердной сестрой Луизой. И это имя она носила до самой смерти, в течение тридцати шести лет.
Тем временем в Париже мадам де Монтеспан не сидела сложа руки. Она постоянно посылала в Сен-Жермен любовные порошки, которые затем при посредстве подкупленных слуг подмешивались в пищу короля. Поскольку эти порошки содержали шпанскую мушку и прочие возбуждающие средства, Людовик XIV вновь стал бродить вокруг апартаментов молодых фрейлин, и многие девицы обрели благодаря этому обстоятельству статус женщины…
Затем красавица де Монтеспан обратилась к нормандским колдунам, которые стали регулярно снабжать ее любовными напитками и возбуждающими средствами для Людовика XIV. Так продолжалось в течение многих лет. Зелье оказывало на короля все более сильное воздействие, чем хотелось бы мадам де Монтеспан. Монарх стал испытывать ненасытную потребность в половой близости, в чем скоро пришлось убедиться многим фрейлинам.
Первой, на кого обратил внимание король, была Анна де Роган, баронесса де Субиз, восхитительная молодая женщина двадцати восьми лет, которая почтительно уступила не слишком почтительному предложению. Монарх встречался с ней в апартаментах мадам де Рошфор. Получая от этих свиданий бесконечное наслаждение, он старался действовать максимально осторожно, чтобы никто ничего не проведал, ибо красавица была замужем.
Но Людовик XIV терзался напрасно: де Субиз был хорошо воспитан и обладал покладистым характером. Более того, это был деловой человек. Увидев в своем бесчестье источник дохода, он не стал протестовать, а потребовал денег. «Гнусная сделка совершилась, – писал летописец, – и знатный негодяй, в баронскую мантию которого пролился золотой дождь, купил бывший дворец Гизов, получивший имя Субиз. Он сколотил себе миллионное состояние».
Когда кто-нибудь выражал восхищение его богатством, снисходительный муж отвечал с похвальной скромностью: «Я здесь ни при чем, это заслуга моей жены».
Прелестная Анна была столь же алчной и ненасытной, как и ее супруг. Она облагодетельствовала всех родных: это семейство было осыпано милостями короля. Из баронессы де Субиз фаворитка превратилась в принцессу де Субиз и сочла, что может теперь смотреть сверху вниз на мадам де Монтеспан.
Маркиза, ревновавшая соперницу, прибежала к колдунье Вуазен и раздобыла новое зелье, дабы отвадить Людовика XIV от Анны. Трудно сказать, стал ли этот порошок причиной опалы, но король внезапно оставил свою молодую любовницу и вернулся в постель Франсуазы.
В конце 1675 года Людовик XIV, одарив своим расположением сначала мадемуазель де Грансе, а затем принцессу Марию-Анну Вюртембергскую, влюбился в камеристку Франсуазы. С тех пор, направляясь к фаворитке, король неизменно задерживался в прихожей, занимаясь вместе с мадемуазель де Ойе не слишком пристойными забавами.
Обнаружив, что ее обманывают, де Монтеспан в ярости поручила надежным друзьям обратиться к овернским знахарям и раздобыть у них зелье более сильное, нежели порошки Вуазен. Вскоре ей доставили таинственные флаконы с мутной жидкостью, которая затем оказалась в пище короля.
Впрочем, результаты обнадеживали: Людовик XIV, не терпевший однообразия, оставил мадемуазель де Ойе, и мадам де Монтеспан прониклась еще большей верой в силу любовных напитков. Она приказала приготовить другие возбуждающие средства, дабы вновь стать единственной любовницей короля, но добилась обратного.
В очередной раз монарх не смог удовлетвориться чарами фаворитки; ему понадобилась еще одна «сладостная плоть», чтобы утолить желание. Он вступил в связь с мадемуазель де Людр – фрейлиной из свиты королевы. Но и эта женщина проявила нескромность.
Маркиза, обуреваемая ревностью, стала изыскивать еще более сильные средства и в течение двух недель пичкала ими короля, который, надо признать, обладал могучим здоровьем, если ухитрялся переваривать препараты, содержащие в себе толченую жабу, змеиные глаза, кабаньи яички, кошачью мочу, лисий кал, артишоки и стручковый перец.
Как-то раз он зашел к Франсуазе, находясь под воздействием зелья, и подарил ей час наслаждения. Девять месяцев спустя, 4 мая 1677 года сияющая маркиза разрешилась от бремени дочерью, которую окрестили Франсуазой-Марией Бурбонской. Впоследствии она была признана законной дочерью короля под именем мадемуазель де Блуа.
Но Франсуазе не удалось закрепиться в прежнем качестве единственной любовницы, ибо прекрасная мадемуазель де Людр, желая сохранить свое «положение», решила сделать вид, что также забеременела от короля.
Сообщники доставили Франсуазе коробку с серым порошком, и, по странному совпадению, Людовик XIV совершенно охладел к мадемуазель де Людр, которая окончила свои дни в монастыре дочерей Святой Марии в пригороде Сен-Жермен.
Однако монарх, излишне воспламенившись от провансальского препарата, вновь ускользнул от Франсуазы: по остроумному выражению мадам де Севинье, «опять запахло свежатинкой в стране Quanto».
Среди фрейлин мадам Людовик XIV разглядел восхитительную блондинку с серыми глазами. Ей было восемнадцать лет, и ее звали мадемуазель де Фонтанж. Именно о ней аббат де Шуази сказал, что «она красива, как ангел, и глупа, как пробка».
Король воспылал желанием. Однажды вечером, не в силах более сдерживаться, он покинул Сен-Жермен в сопровождении нескольких гвардейцев и отправился в Пале-Рояль, резиденцию Генриетты Английской. Там он постучал в дверь условленным сигналом, и одна из фрейлин принцессы мадемуазель де Адре, ставшая сообщницей влюбленных, проводила его в покои подруги.
К несчастью, когда он на рассвете возвращался в Сен-Жермен, парижане его узнали, и вскоре мадам де Монтеспан получила исчерпывающие сведения об этой любовной авантюре. Ярость ее не поддается описанию. Возможно, именно тогда ей и пришла в голову мысль отравить из мести и короля, и мадемуазель де Фонтанж.
12 марта 1679 года была арестована отравительница Вуазен, к чьим услугам не раз прибегала де Монтеспан. Фаворитка, обезумев от страха, уехала в Париж.
Спустя несколько дней Франсуаза, уверившись, что ее имя не было названо, немного успокоилась и вернулась в Сен-Жермен. Однако по прибытии ее ожидал удар: мадемуазель де Фонтанж расположилась в апартаментах, смежных с покоями короля.
С тех пор как Франсуаза обнаружила на своем месте мадемуазель де Фонтанж, она твердо решила отравить короля. Сначала ей пришло в голову сделать это при помощи прошения, пропитанного сильным ядом. Трианон, сообщница Вуазен, «приготовила отраву столь сильную, что Людовик XIV должен был умереть, едва прикоснувшись к бумаге». Задержка помешала исполнению этого плана: мадам де Монтеспан, зная, что Ла Рейни после ареста отравительниц удвоил бдительность и усиленно охранял короля, решила в конечном счете прибегнуть к порче, а не к яду.
Некоторое время обе фаворитки, казалось, жили в добром согласии. Мадемуазель де Фонтанж делала подарки Франсуазе, а Франсуаза перед вечерними балами сама наряжала мадемуазель де Фонтанж. Людовик XIV оказывал внимание обеим своим дамам и был, казалось, на верху блаженства…
Фонтанж умерла 28 июня 1681 года после агонии, длившейся одиннадцать месяцев, в возрасте двадцати двух лет. Сразу же пошли толки об убийстве, и принцесса Пфальцская отметила: «Нет сомнений, что Фонтанж была отравлена. Сама она обвинила во всем Монтеспан, которая подкупила лакея, и тот погубил ее, подсыпав отраву в молоко».
Разумеется, король разделял подозрения двора. Страшась узнать, что его любовница совершила преступление, он запретил производить вскрытие усопшей.
Хотя королю приходилось вести себя с маркизой так, словно ему ничего не было известно, он все-таки не мог по-прежнему разыгрывать влюбленного и вернулся к Марии-Терезии.
На этот путь он вступил не без помощи мадам Скаррон, урожденной Франсуазы д'Обинье, вдовы известного поэта, которая потихоньку обретала влияние, действуя в тени, но чрезвычайно ловко и осмотрительно. Она воспитывала внебрачных детей Монтеспан от короля.
Людовик XIV видел, с какой любовью воспитывает она детей, заброшенных мадам де Монтеспан. Он уже успел оценить ее ум, честность и прямоту и, не желая признаться в том самому себе, все чаще искал ее общества.
Когда она в 1674 году купила земли Ментенон в нескольких лье от Шартра, мадам де Монтеспан выразила крайнее неудовольствие: «Вот как? Замок и имение для воспитательницы бастардов?»
«Если унизительно быть их воспитательницей, – ответила новоявленная помещица, – то что же говорить об их матери?»
Тогда, чтобы заставить замолчать мадам де Монтеспан, король в присутствии всего двора, онемевшего от изумления, назвал мадам Скаррон новым именем – мадам де Ментенон. С этого момента и по особому распоряжению монарха она подписывалась только этим именем.
Прошли годы, и Людовик XIV привязался к этой женщине, так не похожей на мадам де Монтеспан. После дела отравителей он, естественно, обратил взоры к ней, ибо его смятенная душа требовала утешения.
Но мадам де Ментенон не жаждала занять место фаворитки. «Укрепляя монарха в вере, – говорил герцог де Ноай, – она использовала чувства, которые внушила ему, дабы вернуть его в чистое семейное лоно и обратить на королеву те знаки внимания, которые по праву принадлежали только ей».
Мария-Терезия не верила своему счастью: король проводил с ней вечера и разговаривал с нежностью. Почти тридцать лет, она не слышала от него ни единого ласкового слова.
Мадам де Ментенон, суровая и набожная почти до ханжества, хотя и провела, согласно уверениям многих, довольно бурную молодость, теперь отличалась удивительной разумностью и сдержанностью. Она относилась к монарху с чрезвычайным почтением, восхищалась им и считала себя избранной Богом, дабы помочь ему стать «христианнейшим королем».
В течение нескольких месяцев Людовик XIV встречался с ней ежедневно. Де Ментенон подавала превосходные советы, умело и ненавязчиво вмешивалась во все дела и в конечном счете стала для монарха необходимой.
Людовик XIV смотрел на нее горящими глазами и «с некоторой умильностью в выражении лица». Без сомнения, он жаждал заключить в объятия эту прекрасную недотрогу, переживавшую в свои сорок восемь лет блистательный закат.
Монарх полагал неприличным делать любовницу из женщины, которая так хорошо воспитала его детей. Впрочем, достойное поведение и сдержанность Франсуазы де Ментенон исключали всякую мысль об адюльтере. Она была не из тех дам, которых можно легко увлечь к первой попавшейся постели.
Оставался только один выход: жениться на ней втайне. Людовик, решившись, послал однажды утром своего исповедника, отца де Лашеза, сделать предложение Франсуазе.
Брак был заключен в 1684 или 1685 году (точной даты не знает никто) в кабинете короля, где новобрачных благословил монсеньор Арле де Шанваллон в присутствии отца де Лашеза.
Многие тогда стали догадываться о тайном браке короля с Франсуазой. Но на поверхность это не вышло, ибо каждый старался хранить секрет. Одна лишь мадам де Севинье, перо которой было столь же неудержимым, как и ее язык, написала дочери: «Положение мадам де Ментенон уникально, подобного никогда не было и не будет…»
Под влиянием мадам де Ментенон, которая, сдвинув колени и поджав губы, продолжала дело по «очищению» нравов, Версаль превратился в такое скучное место, что, как тогда говорили, «даже кальвинисты завыли бы здесь от тоски».
При дворе были запрещены все игривые выражения, мужчины и женщины более не смели откровенно объясняться друг с другом, а красотки, сжигаемые внутренним огнем, вынуждены были прятать томление под маской благочестия.
27 мая 1707 года на водах в Бурбон-л'Аршамбо умерла мадам де Монтеспан. Людовик XIV, узнав о смерти бывший любовницы, произнес с полным равнодушием: «Слишком давно она умерла для меня, чтобы я оплакивал ее сегодня».
31 августа 1715 года Людовик XIV впал в состояние комы и 1 сентября, в четверть девятого утра, испустил последний вздох.
Через четыре дня ему должно было исполниться семьдесят семь лет. Царствование его длилось семьдесят два года.
Французский император (1804—1814 и март–июнь 1815), из династии Бонапартов. Уроженец Корсики. Начал службу в войсках в чине младшего лейтенанта артиллерии (1785); выдвинулся в период Великой французской революции (достигнув чина бригадного генерала) и при Директории (командующий армией). В ноябре 1799 года совершил государственный переворот, в результате которого стал первым консулом, фактически сосредоточившим в своих руках всю полноту власти; в 1804 году провозглашен императором. Установил диктаторский режим, отвечавший интересам французской буржуазии. Благодаря победоносным войнам значительно расширил территорию империи, но поражение в войне 1812 года против России положило начало крушению империи. После вступления войск антифранцузской коалиции в Париж (1814) отрекся от престола. Был сослан на остров Эльба. Вновь занял французский престол (март 1815), но после поражения при Ватерлоо вторично отрекся от престола (июнь 1815). Последние годы жизни провел на острове Св. Елены пленником англичан.
Наполеон обожал женщин. Ради них он откладывал в сторону дела, забывал о своих грандиозных планах, солдатах и маршалах. Он тратил миллиарды, чтобы привлечь женщин, написал тысячи любовных писем, чтобы соблазнить их.
В юности любовь Наполеона сводилась или к флирту, не имевшему никаких последствий, или к банальным приключениям. За исключением молодой жены народного представителя Конвента, г-жи Тюрро, которая сама бросилась ему на шею, другие женщины совершенно не обращали внимания на малорослого, худого, бледного и плохо одетого офицера.
В Марселе, у своей невестки, жены брата Жозефа, Бонапарт забавлялся игрой в женитьбу с ее сестрой, хорошенькой шестнадцатилетней Дезире-Евгенией-Кларой. Но девушка влюбилась всерьез, и Бонапарт сделал предложение. Он хотел этого брака: положение его в Париже было непрочным, место в Комитете общественного спасения – ненадежным. И он торопил брата Дезире с ответом, поскольку чувствовал, что Париж начинает увлекать его своими женщинами, которые «здесь прекраснее, чем где-либо». И лучше всех – женщины тридцати – тридцати пяти лет, опытные в искусстве влюблять…
Наполеон предложил руку и сердце вначале г-же Пермон, потом г-же де ла Бушарди и наконец дал увлечь себя г-же де Богарне. Дезире горько упрекала неверного жениха, и он всю жизнь пытался загладить перед ней свою вину. Когда она вышла замуж за генерала Бернадотта, откровенного врага Наполеона, Бонапарт пожелал ей счастья, затем стал крестным отцом ее сына, а во времена империи назначил Бернадотта маршалом империи. Наполеон простил маршалу многие промахи и даже измены, он осыпал его милостями, наградами, землями и званиями, а все лишь потому, что Бернадотт был мужем той, которую Бонапарт когда-то обманул: обещал жениться, но слова своего не сдержал.
Креолка с Мартиники, выданная замуж в шестнадцать лет за виконта Богарне, Жозефина Таше де ля Пажери приехала в Париж в 1779 году. Муж очень скоро покинул ее без всякой ее вины перед ним, и Жозефина широко пользовалась предоставленной ей свободой. Она путешествовала, жила на Мартинике, а потом, уже в дни революции, произошло примирение с мужем. Однако вскоре, во время террора, Богарне попал под гильотину, а Жозефина была арестована. Она вышла из тюрьмы тридцати лет, имея двоих детей на руках, разоренная, но при этом умудрялась жить на широкую ногу, делая долги направо и налево, не имея никаких доходов и надеясь только на чудо.
Бонапарт отдал приказ о разоружении парижан. К нему в штаб-квартиру пришел мальчик с просьбой разрешить оставить при себе на память об отце его шпагу. Бонапарт разрешает, и вскоре к нему явилась с визитом мать мальчика, чтобы поблагодарить генерала за милость. Он впервые оказался лицом к лицу со знатной дамой, бывшей виконтессой, изящной и обольстительной. Через несколько дней Бонапарт нанес ответный визит виконтессе де Богарне.
Жила она очень скромно, но Бонапарт видел лишь женщину: красивые каштановые волосы, гладкую бело-розовую кожу, нежную улыбку, глаза с длинными ресницами, тонкие черты лица, маленький задорный носик. Но еще очаровательнее гибкое тело, маленькие стройные ножки и особенная, свойственная ей одной грация, какая-то необъяснимая лень в движениях, сладострастие, которое словно легкий аромат разливается вокруг нее.
И он приходил к ней опять и опять, и ему внушало уважение то, что он видит вокруг нее знатных мужчин. Он не придавал значения тому, что они бывают у Жозефины по-холостяцки, без жен. Через пятнадцать дней после первого визита Бонапарт и Жозефина стали близки. Он страстно влюбился. Для нее, женщины уже зрелой, этот пробуждающийся темперамент, пылкая страсть, бешенство постоянного вожделения были лучшим доказательством того, что она прекрасна и всегда пленительна. Бонапарт умоляет ее выйти за него замуж. И она решилась. В конце концов, что она теряет? А он молод, честолюбив и может очень высоко подняться.
9 марта 1796 года состоялась свадьба перед гражданским чиновником, который охотно записал, что жениху двадцать восемь лет, а невесте – двадцать девять (на самом деле ему было двадцать шесть лет, ей – тридцать два). Через два дня генерал Бонапарт отправился в Итальянскую армию, г-жа Бонапарт осталась в Париже.
Он посылал ей письма с каждой почтовой станции. «Предупреждаю, если ты будешь медлить, то найдешь меня больным». Он одержал шесть побед за пятнадцать дней, но все это время лихорадка мучила его, кашель истощал организм. «Ты приедешь, правда? Ты будешь здесь, около меня, в моих объятиях!»
Но прелести походной жизни нисколько не прельщали Жозефину. Теперь благодаря этому замужеству она стала одной из цариц нового Парижа, участницей всех празднеств и приемов. Ее муж ждал, надеялся, неистовствовал. Его мучили ревность, беспокойство, страсть, он слал письмо за письмом, курьера за курьером. И, чтобы не утруждать себя выездом из Парижа, Жозефина выдумала несуществующую беременность.
«Я так виновен перед тобой, – писал он, – что не знаю, как искупить свою вину. Я обвинял тебя за то, что ты не уезжаешь из Парижа, а ты больна! Прости меня, мой добрый друг, любовь отняла у меня рассудок…» И в то же время он писал брату Жозефу: «Меня не покидают ужасные предчувствия… Ты же знаешь, что Жозефина – первая женщина, которую я обожаю. Ее болезнь приводит меня в отчаяние… Если она настолько здорова, что может перенести путешествие, то я страстно желаю, чтобы она приехала… Если она меня уже не любит, то мне нечего делать на земле».
Никакие отговорки больше не помогали, и Жозефина поехала к нему. Она ждала его в Милане, он примчался на два дня – два дня сердечных излияний, любви, страстных ласк. Потом они снова оказались в разлуке, его армия была на грани полного разгрома, а он, среди приказов, каждый день писал длинное любовное письмо. Чтобы побудить ее приехать хотя бы на одну ночь, на один час, он просил, умолял, приказывал. К ней, любовнице уже пожившей, светской и опытной, к ней летел призыв совсем молодого, двадцатишестилетнего мужчины, жившего до сих пор целомудренно, это – непрерывный стон желания. Но эта его вечная экзальтация тяготила и надоедала ей. Правда, у нее были теперь высокие доходы, она тратила деньги без счета. Однако, когда Бонапарт отправился в Париж, она не сопровождала его. Жозефина, чья красота уже несколько поблекла, вернулась к мужу только в конце декабря. Ей было около сорока, но для Бонапарта она никогда не состарилась. Она навсегда осталась обожаемой, единственной женщиной, имеющей власть над его чувствами и над его сердцем.
Отправляясь в Египет, Бонапарт условился с Жозефиной, что, как только завоюет эту страну, жена приедет к нему. Но уже в пути беспокойство охватило его. Он начал ее подозревать, расспрашивал о жене друзей, которым доверял. Как только у Бонапарта открывались глаза, как только иллюзии рассеивались, он начал подумывать о разводе и решил не отказывать себе в развлечениях. При армии были женщины-европейки – отчаянные жены офицеров, которые, переодевшись в мужские платья, обошли дозоры и приплыли в трюмах военных французских кораблей.
Маргарита-Полина Белиль, юная, белокурая, с ослепительно-белой кожей и чудными зубами, была женой лейтенанта Фуре из 22-го полка конных егерей. Однажды Бонапарт обратил на нее внимание, и в дело включились услужливые люди. Маргарита-Полина не сдалась сразу, и генералу понадобились уверения, письма и дорогие подарки, чтобы склонить мадам к тайному свиданию.
Лейтенанта Фуре отправили с депешами в Италию, а Бонапарт пригласил его жену на обед, усадил ее рядом с собой и любезно ухаживал за ней. Неожиданно он неловко опрокинул графин и увел облитую соседку привести себя в порядок в свои апартаменты. Их отсутствие было слишком долгим. На следующий день для мадам Фуре приготовили отдельный дом, но внезапно возвратился взбешенный муж. Последовал развод, и лейтенанта отправили в Сирию, а его бывшая жена, теперь ее звали Белилот, стала жить совершенно открыто как фаворитка Бонапарта, ни в чем себе не отказывая.
Она часто гарцевала в генеральской форме, и солдаты называли ее «нашей генеральшей». Это никого не удивляло, так как тогда среди генералов было уже обычным делом возить на войну своих любовниц.
Бонапарт готов был развестись с Жозефиной и жениться на Белилот, если бы она родила ребенка. Но любовнице это не удалось. К тому же Бонапарт уезжал в Сирию без нее, потом возвратился в Париж, а когда после английского плена Белилот наконец попала в столицу, Бонапарт уже примирился с Жозефиной и играл слишком большую роль в обществе, чтобы открыто иметь содержанку. Но он щедро одарил ее деньгами, подарил дачный дом и даже выдал замуж.
Белилот жила на широкую ногу в Париже, тратила деньги, имела любовников и бывала всюду, куда приезжал император, стараясь попасться ему на глаза. Впоследствии она развелась с мужем, издала несколько романов, увлекалась живописью и наконец вышла замуж за отставного офицера. После падения Наполеона Белилот сожгла все его письма и занялась торговлей с Бразилией. Она дожила до девяноста двух лет.
Между тем вернувшийся во Францию Наполеон, встреченный народом с восторгом, действительно имел твердые намерения порвать с Жозефиной. Но эта женщина, взвесив трезво свое положение, поняла: разрыв с Бонапартом лишит ее всего. И она почти сутки добивалась встречи с ним, рыдая у его дверей. Когда к ней присоединились ее дети, он сдался и впустил ее. Бонапарт простил Жозефину окончательно и великодушно, но сделал свои выводы: его жена никогда не должна оставаться наедине с другим мужчиной. Он оплатил все ее долги – более двух миллионов, и мадам Бонапарт понимала, что такая щедрость и положение в обществе, дарованные ей мужем, стоят того, чтобы вести себя безукоризненно, и впредь она так себя и вела.
Но Бонапарт, узнавший прелестную юную любовницу, ощутил вкус разнообразия. Он хотел бы, чтобы жена оставалась другом и советчицей, нежной сиделкой и умным собеседником, иногда любовницей, всегда готовой исполнить любое его желание и выслушивающей его жалобы. Кроме того, он отводил ей важную политическую роль в жизни новой Франции: он желал, чтобы его супруга привлекла к нему дворянство, обласкала обиженных императорской милостью, установила нужные светские связи. И люди потянулись к ней, но лишь потому, что она была супругой Наполеона, хотя Жозефина считала, что это исключительно ее заслуга. Но с того времени, как она ощутила прелесть чувствовать себя повелительницей и благодетельницей, она начала панически бояться потерять его, она боялась, что другая женщина завоюет его сердце, и устраивала ему сцены ревности, постоянно шпионила за ним, приводя его в бешенство.
Впрочем, пока еще любовные похождения консула Бонапарта были неопасны.
В Милане он впервые услышал Грассини и полюбил вокальную музыку. Певице было двадцать семь, она потеряла былую легкость, красота ее уже немного поблекла, но зато талант был в полном расцвете. Грассини как женщина соблазняла его гораздо меньше, чем как певица, тем не менее стала его любовницей. Наполеон вызвал ее на праздник Согласия, где на официальной церемонии в церкви Инвалидов она пела дуэт с Бьянки, а затем потребовал, чтобы певица поселилась на улице Шантерейн и жила там затворницей, не показываясь в обществе. Но Грассини, наоборот, хотела афишировать эту связь, чтобы придать блеск своему имени и таланту. С досады Грассини взяла себе в любовники скрипача Рода, и консул порвал с ней, однако дважды предоставил артистам зал в театре Республики для концертов. В 1807 году Наполеон пригласил Грассини в Париж, положив ей жалованье как певице, наградные и пенсию, когда она перестанет петь.
В 1803 году первый консул вызвал к себе в Мальмезон итальянских актеров, чтобы они сыграли спектакль «Ночи Дорины». Жозефина в это время отбыла на курорт в Пломбьер, лечиться от бесплодия. Бонапарт обратил внимание на молоденькую актрису Луизу Роландо. Он обнаружил изрядный пыл, актриса ответила ему не менее страстно. Связь их была недолгой. Жозефина возвратилась с курорта и устроила мужу скандал. Но Луиза – а до нее Грассини – возбудила у первого консула вкус к актрисам.
Пять месяцев спустя, 20 ноября, его сердце было покорено мадемуазель Жорж (ее настоящая фамилия – Веймер). Голова, плечи, тело ее были так прекрасны, что просились на картину. Мадемуазель Жорж вспоминала позже: «Он снимал с меня одежды одну за другой, изображая горничную с такой веселостью, так изящно и корректно, что нельзя было устоять. Этот человек увлекал и чаровал, он становился ребенком, чтобы пленить меня. Это не был консул, это был влюбленный, но чуждый грубости и насилия; он обнимал так нежно, уговаривал так настойчиво и деликатно, что его страсть передалась мне…» Актриса приходила к Наполеону в течение двух лет, вызывая сильное беспокойство Жозефины. Впоследствии Александр Дюма спросил мадемуазель Жорж, почему Наполеон оставил ее. «Он покинул меня, чтобы стать императором», – с гордостью ответила она. Комедиантка уехала за границу, в Санкт-Петербург, где стала любовницей царя Александра.
По мере того как усиливалось могущество Бонапарта, количество просительниц и честолюбивых интриганок становилось все больше, всех их не перечесть. В десятилетие между 1800 и 1810 годами Наполеон был в расцвете своей славы, умственных и физических сил, мужской привлекательности и темперамента. Он не искал любовных приключений, но и не избегал их. Он брал то, что оказывалось под рукой. Ни одна женщина при этом не мешала ему работать, не отвлекала от важных мыслей, не нарушала его планы. С его стороны не предпринималось никаких подготовительных шагов, никаких хлопот, никакого беспокойства.
Г-жа Водей обладала очень красивой внешностью, блестящим умом, была искусной интриганкой, прелестно пела и еще лучше писала. Она была назначена статс-дамой в 1804 году и на водах в Экс-ля-Шапель старалась изо всех сил развлекать императора. Обратив на себя внимание Наполеона, г-жа Водей начала сорить деньгами, а на первой же довольно длительной тайной аудиенции представила императору список своих долгов. Он оплатил. На втором свидании – то же самое. В третий раз Наполеон отказался от свидания, заявив, что это слишком дорогое удовольствие.
В 1805 году Наполеон увлекся 20-летней лектрисой Анной Рош де ла Кост – умной блондинкой, с прелестной талией. Как лектриса она не имела доступа в императорские гостиные и жила в помещении рядом с горничными, но император обратил на нее внимание. Бонапарт послал ей драгоценное украшение. А когда она стала его любовницей, подарил в присутствии всего двора перстень. Жозефина устроила сцену, лектрису удалили, но через некоторое время Наполеон выдал ее замуж за богатого финансиста.
После коронации 23 мая 1805 года в Италии в кафедральном соборе жители Генуи устроили чествование Наполеону. Его приветствовали прекрасные горожанки. Красивейшей из них оказалась Карлотта Гадзани.
Карлотта Гадзани была высокого роста, худая, она плохо танцевала, руки прятала в перчатки, но черты лица и большие блестящие глаза были совершенны. Она была лектрисой с жалованьем 500 франков в месяц. Денег не хватало на то, чтобы продвигать мужа по службе и выгодно выдать замуж дочь. Император выразил желание встретиться с ней, она немедленно явилась, не претендуя на роль фаворитки. Г-жа Гадзани была в высшей степени почтительна и скромна, знала свое место и не предъявляла никаких претензий. Однако кое-что император сделал для нее, впоследствии она была принята в высшее общество и имела салон.
По мере того как Наполеон возвышался, престиж его жены в свете падал. Какая-нибудь неосторожность с ее стороны, вспышка гнева императора – и она могла потерять все. После одной из безобразных сцен ревности Бонапарт объявил ей, что намерен развестись. Два дня Жозефина провела в слезах, и великий Наполеон уступил плачущей женщине. Он велел ей готовиться к коронации. С помощью папы римского уговорила его венчаться. И теперь Жозефина – императрица, обвенчана священником, и она коронована императором.
При консульском дворе находилась молодая женщина двадцати лет, прелестная, с чудными белокурыми волосами, орлиным носом, с очаровательной улыбкой, красивыми руками и маленькими ногами. Удивителен был разрез ее темно-синих глаз с поволокой. Она происходила из буржуазного сословия, но ей были присущи и благородные манеры, и изящный вкус. Муж был старше ее на тридцать лет.
Ровно через девять месяцев после того, как Жозефина застала ее в апартаментах с Бонапартом, родился ребенок. Но ребенок не был похож на императора, и Наполеон так и не признал своего отцовства. Однако сходство, как часто бывает, проявилось через поколение.
Наполеону не удалось скрыть своего увлечения. Он зачастил в апартаменты императрицы, разговаривая со всеми дамами. Он был весел и доволен. Наполеон отправлялся с Жозефиной на спектакли, когда эта дама ее сопровождала. Он играл в карты с тремя дамами, и одна из них была та, которая ему так нравилась. Но пресыщение наступило скоро, как только исчезли все препятствия. Пятнадцать дней в Мальмезоне император сколько угодно мог гулять со своей дамой, беседовать с нею и посещать ее. Жозефина проводила эти дни в слезах, худея день ото дня. Но однажды император пришел к супруге и попросил ее помочь ему порвать эту связь, поскольку он больше не влюблен. Жозефина объявила сопернице об отставке. Но таинственная дама навсегда сохранила нежные чувства к императору и нанесла визит даже низложенному Наполеону, выразив свою преданность.
В это время в жизнь Бонапарта вошла Элеонора Денюэль де ла Плэнь. Молодая женщина оказалась в затруднительном положении – ее муж драгунский капитан угодил в тюрьму. Она обратилась за помощью к принцессе Каролине, с которой была знакома по пансиону. Ее взяли ко двору. Элеонора была очень красива: высокого роста, стройная, хорошо сложенная, брюнетка с прекрасными черными глазами, живая и очень кокетливая. Она постаралась обратить на себя внимание Наполеона, и ей это удалось. Женщина стала проводить ежедневно часа два в обществе императора, но он не возбуждал в ней страсти. Позже она рассказывала, что в объятиях Наполеона во время его ласк передвигала ногой большую стрелку настенных часов, помещенных в алькове, иногда даже на полчаса вперед. Благодаря этой уловке Наполеон, который имел привычку смотреть на часы после каждого любовного порыва, вскакивал, поспешно одевался и возвращался к своим занятиям.
Элеонора вовремя развелась с мужем, который находился в тюрьме. В апреле она забеременела от Наполеона. Мальчика назвали Леоном, и император никогда не сомневался в своем отцовстве. Сходство ребенка с отцом бросалось в глаза. Сын получал щедрое содержание от отца, Наполеон даже обсуждал вопрос усыновления незаконнорожденного ребенка, но это не удалось.
Еще одного мальчика Наполеон собирался сделать наследником империи – своего племянника, сына его младшего брата Людовика и дочери Жозефины Гортензии – Наполеона-Карла. Он так любил его, так живо выказывал свою привязанность к нему, что кое-кто считал его сыном императора. И он хотел этим воспользоваться, но мальчик, к которому Бонапарт был так привязан, умер. Так рухнула последняя надежда на то, что можно объявить наследником кого-то из детей-родственников. Но Наполеон знал, что он может быть отцом, и что в его бездетности виновна Жозефина, а не он.
Во время пребывания в Польше начался один из самых пылких и нежных романов Наполеона – с Марией Валевской. Жена богатого старика, молодая красивая полька долго сопротивлялась домогательствам Бонапарта. Влиятельные поляки уговорили ее уступить императору ради свободы Польши. Они надеялись, что чары женщины сумеют воздействовать на него, и просили Марию назначить ему цену ее чести – вернуть полную независимость Родине.
В день после первого свидания Бонапарт писал Валевской: «Мария, сладчайшая Мария, моя первая мысль принадлежит тебе, мое первое желание – снова увидеть тебя. Ты снова придешь, не правда ли? Ты обещала мне это. Если нет, – то за тобой прилетит сам Орел. Я увижу тебя за столом, это мне обещано. Соблаговоли принять этот букет (букет из драгоценностей. – Прим. ред.), пусть это будет сокровенным знаком нашей любви среди человеческой сутолоки и залогом тайных наших сношений. Под взорами толпы мы сможем понимать друг друга. Когда я прижму руку к сердцу, ты будешь знать, что весь стремлюсь к тебе, а в ответ мне – ты прижмешь букет к себе. Люби меня, моя очаровательная Мария, и пусть рука твоя никогда не отрывается от этого букета».
Мария расположилась во дворце как официальная любовница Наполеона. Восторженные поляки уже не сомневались, что их очаровательная соотечественница добьется великой цели. Свидетельством большой страсти были нестандартные комплименты, которые он ей делал. Однажды Наполеон сказал Марии: «Для всех я – могучий дуб, и только для тебя – желудь».
Они провели три восхитительных весенних месяца 1807 года в замке Финкенштейн. Мария была мягкой, нежной, внимательной, робкой, она принадлежала ему целиком и жила исключительно ради него.
Влюбленный мужчина обещал, но не выполнил свое щедрое политическое обещание. Правда, в июле 1807 года он восстановил независимость части Польши: эта территория, получившая название Великого герцогства Варшавского, обрела свое существование благодаря любовнице императора…
После взятия Вены в 1808 году Валевская и Бонапарт снова были вместе – на этот раз они поселились в восхитительном замке Шенбрунн. Через несколько недель счастливая Мария объявила, что носит в себе будущего принца Валевского. Наполеон был в восторге.
Она родила ему сына, которому было пожаловано звание графа империи. Сама Мария Валевская жила скромно, не показывалась в свете и держала себя в высшей степени корректно и сдержанно. Наполеон подарил молодому графу Валевскому земли в Польше. После смерти официального мужа, когда Наполеон был сослан на Святую Елену, Мария вышла замуж за кузена императора, но вскоре умерла.
Решив развестись с Жозефиной, Бонапарт долго еще не мог предпринять этот шаг. Ему было жаль свою жену, но мысль о наследнике прочно утвердилась в нем. Наполеон объявил о разводе, и слезы и обмороки Жозефине больше не помогали. Она добилась только того, что он сохранил за ней Елисейский дворец, Мальмезон, Наваррский замок, три миллиона в год, титул, гербы, охрану, эскорт. После развода (15 декабря 1809 года) он постоянно интересовался ею, но встречался с ней только на людях, словно боялся, что эта самая непоколебимая, самая властная и слепая любовь снова вспыхнет в нем с прежней силой.
Наполеон искал себе невесту королевских кровей. Император австрийский сам предложил ему в жены свою старшую дочь Марию-Луизу. Этим браком удовлетворялось его тщеславие, ему казалось, что, породнившись с австрийской монархией, он станет вровень с ними. 11 марта 1810 года в Вене, в соборе св. Стефана, состоялась церемония бракосочетания, на которой отсутствующего Наполеона представляли маршал Бертье и эрцгерцог Карл.
13 марта Мария-Луиза простилась с родными и выехала во Францию. Бонапарт сам заказывал для нее белье, пеньюары, чепчики, платья, шали, кружева, туфли, ботинки, немыслимо дорогие и красивые драгоценности. Он сам следил за отделкой апартаментов для его королевской супруги. Ждал ее с нетерпением. Наполеон видел свою жену только на портрете. У нее были белокурые волосы, красивые голубые глаза и нежно-розовые щеки. Плотного телосложения, она не отличалась грацией, но обладала несомненным здоровьем – это было важно для женщины, готовящейся стать матерью наследника Наполеона.
Он настолько страстно желал видеть ее, что, не дождавшись, сам выехал ей навстречу, отложил церемонии, чтобы как можно быстрее доставить невесту в свой дворец.
При въезде в маленький городок Курсель Наполеон остановил экипаж Марии-Луизы. В Компьень они приехали вместе. Вечером на ужине присутствовали также король и королева неаполитанские. Бонапарт понимал, что после ужина ему необходимо удалиться из дворца, оставив супругу, с которой сочетался пока лишь гражданским браком, одну. Но он, воспылав желанием, умолил девушку позволить ему заночевать во дворце. Мария-Луиза сопротивлялась, тогда сестра Наполеона, неаполитанская королева, пришла брату на помощь. Не помогло. Девушка не понимала, почему нужно нарушать церемониал. Наконец Мария-Луиза сдалась, и ночью влюбленный муж посвятил жену в таинство любви. С этой минуты началось истинное счастье Наполеона. Целомудренность избранницы произвела на него сильное впечатление. Бонапарт однажды сказал: «Целомудрие для женщины то же, что храбрость для мужчины. Я презираю труса и бесстыдную женщину».
В Париже удивлялись пылкой любви Наполеона. «Если бы я пожелал описать чувства, которые питает император к нашей прелестной императрице, – писал кардинал Морни жене одного из генералов, – то это была бы напрасная попытка. Это истинная любовь, причем на сей раз любовь доброкачественная. Он влюблен, повторяю, как никогда не был влюблен в Жозефину, потому что, сказать по правде, он не знал ее молодой. Ей уже было за тридцать, когда они поженились. Между тем эта молода и свежа, как весна. Вы ее увидите и будете в восторге».
Мария-Луиза полностью подчинила его себе, Бонапарт все свободное время находился рядом. Он развлекал ее, обучал верховой езде, брал на охоту, сопровождал в театр. Мария-Луиза, без сомнения, была верна своему повелителю. «Если бы Франция знала все достоинства этой женщины, – сказал однажды Наполеон после бурно проведенной ночи, – то она упала бы перед ней на колени». Но все-таки он не мог забыть о похождениях Жозефины, поэтому запретил входить мужчинам в покои императрицы.
Мария-Луиза родила Наполеону наследника Евгения, но она невольно стала той приманкой, с помощью которой старая европейская монархическая аристократия пыталась заманить его в ловушку. Он торжественно провозгласил Марию-Луизу регентшей Империи.
Но вот империя рухнула. Наполеон оказался в изгнании. Когда он прибыл на остров Эльба, первой его мыслью было вызвать Марию-Луизу. Он не сомневался, что она приедет. Разве она не говорила, что хорошая жена должна следовать за мужем, как этого требует Евангелие? Но Мария-Луиза написала изгнаннику: «Дорогой друг! Два часа назад приехал отец, и я тотчас встретилась с ним. Он был необычайно нежен и добр, но к чему все это, если он причинил мне невыносимую боль, запретив следовать за тобой и видеть тебя. Напрасно я пыталась убедить его, что это мой долг. Но он не желает даже слушать об этом и говорит, что я проведу два месяца в Австрии, а потом поеду в Парму, и оттуда уже – к тебе. Это решение меня окончательно убьет. И теперь единственное мое желание, чтобы ты был счастлив без меня. Для меня же счастье без тебя невозможно…»
Наполеон ждал Марию-Луизу на острове Эльба, где приготовил для нее роскошные апартаменты. Но вместо жены к нему приехала Мария Валевская с сыном, четырехлетним Александром. Бывшие любовники вновь обрели друг друга и вновь испытали блаженство.
Что делала в это время Мария-Луиза? Она наслаждалась жизнью в обществе генерала Адама-Альберта Нейпперга, заменившего ей мужа во всех отношениях. Мысль отправиться на остров Эльба посещала ее все реже.
Наполеон предпринял отчаянную попытку вернуть себе власть. 1 марта 1815 года он ступил на землю Франции. Его возвращение было встречено парижанами с восторгом. Но мысль о Марии-Луизе преследовала Бонапарта. Едва прибыв в Париж, Наполеон написал своему тестю Францу I: «Я слишком хорошо знаю принципы вашего величества, слишком хорошо знаю, какое значение вы придаете своим семейным привязанностям, чтобы не питать счастливой уверенности, что вы поспешите ускорить минуту нового соединения жены с мужем и сына с отцом, каковы бы ни были соображения вашего министерства и вашей политики». Но письмо осталось без ответа. Напрасно он посылал в Вену своих людей, напрасно писал жене письма. Мария-Луиза к нему никогда не приехала.
Звезда Наполеона быстро закатывалась. Союзники разгромили французов в сражении при Ватерлоо. Император во второй раз отрекся от престола, на этот раз в пользу Наполеона II. 7 августа 1815 года фрегат «Нортумберленд» с Наполеоном и его свитой на борту вышел из Плимута и взял курс на остров Святой Елены, где ему предстояло провести последние годы своей бурной жизни.
Личность Наполеона настолько поглощала обитателей этого маленького острова, что стоило экс-императору поздороваться с какой-нибудь дамой, как тут же распространялись слухи о его новом романе. Среди его увлечений назывались Бетси Балькомб, пятнадцатилетняя дочь служащего Индийской компании; столь же юная Мэри-Энн Робинсон по прозвищу Нимфа; восхитительная молодая девушка мисс Книп, которую все называли Розанчиком; жена генерала Альбина де Монтолон…
Весной 1821 года таинственная болезнь, от которой страдал император с самого своего приезда на Святую Елену, обострилась. 26 апреля Наполеон закончил завещание. Он сказал врачу Антом-Марки: «И еще я желаю, чтобы вы взяли мое сердце, поместили его в винный спирт и отвезли в Парму моей дорогой Марии-Луизе. Вы скажете ей, что я нежно любил ее, что я никогда не переставал ее любить; вы расскажете обо всем, что видели, обо всем, что имеет касательство к моему нынешнему положению и к моей смерти». Наполеон не знал, что его супруга благодаря стараниям Нейпперга беременна во второй раз…
Наполеон скончался 5 мая. Перед смертью он прошептал: «Жозефина…»
Французский король из династии Бурбонов (с 1715). До 1726 года государством управляли регент Филипп Орлеанский и герцог Бургундский. В 1726 году Людовик XV объявил, что берет власть в свои руки. Однако на самом деле политику определяли сначала кардинал Флери (до 1743), а затем фаворитки – маркиза де Помпадур (до 1764) и дю Барри. В результате Семилетней войны (1756—1763) Франция потеряла многие из своих колоний. Политическим делам предпочитал охоту и любовные приключения.
В субботу 15 февраля 1710 года Людовик XIV был разбужен в семь часов утра, то есть на час раньше обычного. Король поспешил одеться, после чего отправился к герцогине Бургундской. Ждать почти не пришлось: в восемь часов, три минуты и три секунды королева родила принца, которого назвали Людовиком и присвоили титул герцога Анжуйского.
До семи лет за ним следила герцогиня Вантадур, а 15 февраля 1717 года его наставниками стали маршал Вильруа и епископ Флери, известный своей ученостью и набожностью. Тем не менее воспитание не дало блестящих результатов, поскольку Вильруа и Флери больше интересовали интриги и дела политики, нежели образование юного короля.
«Король думает лишь об охоте, игре, о вкусной еде и о том, чтобы оставаться в пределах этикета, – писал маршал де Вайяр. – Он ни на кого не обратил пока свой прекрасный юный взор. Между тем в свои четырнадцать с половиной лет он сильнее и развит более любого восемнадцатилетнего юноши, и прелестнейшие дамы не скрывают, что они всегда к его услугам».
Юный монарх отличался редким целомудрием. Однажды, например, он прогнал из Версаля камердинера, который осмелился принять в его апартаментах любовницу.
Наконец пришло время подыскать Людовику XV королеву. Был составлен список европейских незамужних принцесс. Выяснилось, что на французский престол могли претендовать семнадцать.
Выбор пал на Марию Лещинскую, дочь экс-короля Польши, Станислава. Когда портрет Марии был представлен королю, Людовик XV не смог скрыть своего восхищения и объявил Совету, что согласен жениться на полячке.
5 сентября 1725 года Мария торжественно прибыла в Фонтенбло. Свадебная церемония состоялась в часовне и была столь продолжительной, что юная невеста потеряла сознание.
Восхитительный медовый месяц пятнадцатилетнего Людовика XV длился… три месяца. Король каждый вечер отправлялся на половину Марии и наслаждался ее обществом. Он был очарован прелестями королевы, та отвечала безграничной страстью. Она писала отцу: «Никто никогда не любил так, как я его люблю…»
Людовик XV проводил свободное время на охоте и доставлял удовольствие королеве. Его старания не пропали даром: Мария Лещинская родила на свет двух девочек-близнецов в 1727 году, через год – дочку, в 1729-м – дофина, затем герцога д'Анжу (1730), мадемуазель Аделаиду (1732), мадемуазель Викторию (1733), мадемуазель Софи (1734), мадемуазель Терезу-Фелисите (1736), мадемуазель Луизу-Мари (1737).
С 1732 года королева испытывала вполне понятную усталость: «Что за жизнь! Все время спать с королем, быть беременной и рожать!» Король был оскорблен этим заявлением, тем не менее продолжал вести добродетельную жизнь, пока не встретил Марию-Юлию де Майи – старшую из пяти дочерей маркиза де Несля. Это была нежная, очаровательная, чувственная женщина. Ей, как и королю, было двадцать два года. Уже на втором свидании Людовик XV изменил королеве.
Эта связь долго держалась в тайне. В течение трех лет де Майи в назначенный час поднималась по золоченым лестницам, ведущим в скрытые от глаз кабинеты. Так продолжалось до тех пор, пока две дамы случайно не раскрыли секрет.
Когда Мария Лещинская узнала об измене мужа, она едва не потеряла сознание и закрылась в своей комнате. Все попытки к примирению со стороны Людовика XV ни к чему не привели. Тогда он пообещал жене больше никогда не появляться в ее спальне. Королева была на втором месяце беременности и надеялась, что рождение сына погасит ссору. Однако в июне 1737 года родилась еще одна дочь.
Раздраженный монарх, оставив всякий стыд и сдержанность, стал открыто появляться с де Майи.
Людовик XV был меланхоличным, сдержанным, скрытным и, по словам одного историка, «равнодушным к развлечениям». Молодая герцогиня, чтобы развлечь его, принялась устраивать увеселительные ужины – неизменно пикантные, полные выдумки. Они проходили в небольших, специально для того приготовленных апартаментах. Эти интимные, мило убранные комнаты сообщались с комнатой его величества посредством потайных дверей. Быть приглашенным на такой ужин считалось особой милостью.
Ужин вскоре превращался в оргию, дам раздевали, и каждый мужчина старался доказать им свое расположение. Потом опять пили. На рассвете приходили слуги и доставали из-под стола монарха и приглашенных им молодых женщин, прошедших по кругу. Эти вечеринки были лишь началом распутной жизни Людовика XV. Однако мадам де Майи доставались лишь символические подарки… Не склонная к интригам, она не просила большего.
В декабре Людовик XV после длительного перерыва провел ночь с Марией Лещинской и проявил себя, судя по словам столпившихся за дверями слуг, настоящим мужчиной. Но сближение с супругой на том и закончилось, и король вернулся к мадам де Майи. Но вскоре похождения короля вылились в неприятные последствия. Летописец Барбье свидетельствует: «Король чувствует себя лучше. Но на охоту он еще не ходит. По слухам, у него сифилис, – ведь Башелье, его первый камердинер, тайно приводил ему каких-то девушек, а тут уж не до уважения королевской особы…» Этой болезнью его наградила дочь мясника де Пуасси, которая, в свою очередь, подхватила ее от дворцового стражника во время народного гулянья.
В конце 1738 года мадам де Майи представила двору свою сестру Полин-Фелисите де Несль, которая была на два года ее моложе. Эта очаровательная особа покинула монастырь с ясным намерением заменить старшую сестру, пленить сердце короля и править Францией.
Она тотчас же приступила к делу, и, несмотря на то, что в ней не было ничего соблазнительного, ей удалось стать любовницей Людовика XV. Весной 1739 года она появилась в опере на балу, переодетая в пастушку, рядом с королем в костюме летучей мыши.
В то время как мадам де Майи оплакивала свою судьбу в парижском особняке, для новой фаворитки подыскивали мужа. Им стал Феликс де Винтимиль, внучатый племянник архиепископа Парижа. Вечером после свадьбы юная чета направилась в мадридский замок. Но Винтимиль, получивший двести тысяч ливров за этот фиктивный брак, лишь сделал вид, что отправляется на брачное ложе. На самом деле в супружеской постели его заменил Людовик XV.
С этого дня мадам де Винтимиль следовала за королем повсюду, а Людовик XV осыпал ее подарками. В мае 1740 года он подарил ей небольшой замок де Шуази, который стал часто посещать.
В замке любовники проводили все время в постели. Мадам де Винтимиль отличалась бурным темпераментом, и король, как писал один мемуарист, «засыпал лишь после того, как семь раз докажет ей мощь своего скипетра». Даже те, кто желал бы, чтобы Людовик XV больше рвения проявлял в государственных делах, гордились неутомимостью короля в постели… Всеобщей радости не было предела в тот день, когда стало известно, что фаворитка во время одной из таких встреч устала раньше своего любовника.
Мадам де Винтимиль благодаря заботам короля родила 1 сентября 1741 года прелестного мальчика, ему был дарован титул графа де Люка. Фаворитка могла бы рассчитывать на самое блестящее будущее, если бы ее не унесла после родов внезапная лихорадка.
Король снова обратил внимание на мадам де Майи, однако уже в начале 1742 года заинтересовался третьей сестрой де Несль – герцогиней де Лорагэ. Эта юная особа не была очень красива, но обладала, как писал историк того времени, «приятной полнотой форм». Именно женщины этого типа считались особенно привлекательными в XVIII веке…
Людовик XV испытывал к ней влечение, удивлявшее придворных. Он любил ее на скамьях, диванах, креслах, лестничных ступенях. Герцогиня, явно испытывавшая слабость к подобного рода времяпрепровождению, «позволяла королю» все, издавая при этом радостные вскрики. Монарх предавался с ней не столь невинным удовольствиям. Однажды он потребовал, чтобы мадам де Майи присоединилась к ним, желая «спать между двумя сестрами», чьи прелести представляли явный контраст. Подобная вариация доставила Людовику XV лишь скромное развлечение, и он заскучал как прежде. В конце концов он пресытился герцогиней де Лорагэ, не отличавшейся особым умом, и, дабы избавиться от нее, но так, чтобы она всегда находилась поблизости, назначил ее фрейлиной дофины…
Осенью 1742 года мадам де Майи показалось, что она обладает достаточной властью, чтобы вмешиваться в политику. Увы! В ноябре было перехвачено письмо маршала де Бель-Иля маршалу де Майбуа. В нем содержались прозрачные намеки на роль фаворитки. Людовик XV пришел в ярость и быстро избавился от своей любовницы.
Желая продолжить удачно начавшийся турнир, он обратил свой взор на четвертую сестру де Несль, жену маркиза де Флявакура. Супруг ее был безумно ревнив, и королю не удалось увлечь ее в свою постель. Ревнивый муж, прознав про намерения Людовика XV, пригрозил жене расправой, если она поведет себя так, «как ее шлюхи-сестры». Разочарованный монарх остановил свой выбор на последней сестре де Несль – Мари-Анне, вдове маркиза де Ла Турнеля.
Однажды после полуночи, переодевшись врачом, король отправился к ней в сопровождении герцога де Ришелье. Перед тем как взойти на королевское ложе, молодая женщина выдвинула свои условия. Она потребовала немедленно и публично отослать свою сестру, мадам де Майи, и возвести себя в статус официальной любовницы, какой была покойная мадам де Монтеспан. Она потребовала еще многое: «…прекрасные апартаменты, достойные ее положения, ибо не желала, как ее сестры, ужинать и тайком заниматься любовью в маленьких комнатах. Свой двор и чтобы король открыто приходил к ней ужинать. В случае недостатка в деньгах она желала получать их в королевской казне с правом собственной подписи. А если она забеременеет, то не будет скрывать этого, и дети ее будут считаться законными».
Людовик XV был сильно влюблен – он согласился на эти условия, и 17 января 1744 года палаты парламента узаконили королевский дар: герцогство де Шатору передавалось во владение мадам де Ла Турнель. Судя по документам, мадам де Ла Турнель получила этот подарок за услуги, оказанные королеве.
В марте 1744 года, подстрекаемый королем Фредериком II, король Франции вынужден был объявить войну Марии-Терезии Австрийской, Англии и Голландии. Неприятель в любой момент мог захватить французскую территорию. Тогда мадам де Шатору явилась к Людовику XV и дала ясно понять, что королю пришло время стать настоящим властителем, заняться военными делами и возглавить армию.
Это обращение тронуло монарха. Через месяц он отправился во Фландрию. Но поскольку не мог расстаться с мадам де Шатору, то взял ее с собой, что породило множество сплетен. Людовик XV распорядился, чтобы герцогине выделили соседний с его резиденцией особняк с тайными ходами, от одного особняка к другому.
В начале августа 1744 года после изысканного ужина герцог Ришелье устроил так, чтобы король оказался в спальне наедине с мадам де Шатору и ее сестрой мадемуазель Лорагэ, предусмотрительно закрыв за ними дверь. На следующий день Людовик XV слег с лихорадкой. Монарх, опасаясь скорой смерти, послал за духовником.
Епископ Суассонский Фитц-Джеймс заявил, что «законы церкви запрещают причащать умирающего, если его сожительница находится в городе», и просил короля отдать приказ об отъезде сестер.
Людовик XV скрепя сердце согласился. Как только эти дамы покинули город, епископ Суассонский дал разрешение соборовать монарха. Однако через неделю королю стало лучше. Эта новость вызвала ликование в народе, тут же прозвавшего его Любимым.
Людовик XV вернулся в Париж. И, как только к нему вернулись силы, поспешил к мадам де Шатору, отлученной от двора, и просил ее вернуться в Версаль. В ответ герцогиня потребовала изгнать лиц, виновных в ее опале. Король, горевший желанием возобновить близость с герцогиней, принял все ее условия. Увы, через две недели после бурно проведенной ночи фаворитка Людовика XV умерла.
После смерти мадам де Шатору Людовик XV растерялся. Исчерпав женские ресурсы семьи де Несль, он не знал, где ему искать любовницу. Коридоры Версаля наполнились красотками, любыми способами пытавшимися привлечь внимание короля.
В конце февраля 1745 года в Версале состоялся бал-маскарад. В два часа ночи король сделал комплимент юной красавице в одеянии Дианы-Охотницы. Его сразу же окружила толпа. Было замечено, что прекрасная Диана заигрывала с королем. Сильно заинтригованный, Людовик XV пошел за ней следом. Вот тут-то таинственная Охотница сняла маску – и все узнали мадам Ле Норман д'Этиоль…
«Продолжая рассыпать все уловки кокетства, – писал Сулави, – она затерялась в толпе, но из виду не скрылась. В руке у нее был платок, и то ли случайно, то ли специально она его обронила. Людовик XV торопливо поднял платок, но… он не мог пробраться к его владелице и со всей учтивостью, на какую был способен, бросил ей этот изящный комочек. В зале раздался смущенный шепот: "Платок брошен!.." Все соперницы потеряли последнюю надежду».
М-м д'Этиоль звали Жанна-Антуанетта Пуассон. Она была необыкновенно хороша собой. После эпизода с оброненным платком ей не пришлось долго ждать. Людовик XV приказал Бине, своему камердинеру, доставить ее – она была кузиной Бине – в Версаль. Разумеется, вскоре она очутилась в самой широкой постели государства. Увы! Бывают ситуации, когда даже монархи бессильны… У Людовика XV случилась внезапная слабость, и он, по выражению Морца, «дал осечку». К счастью, через несколько дней король восстановил силы и смог на той же широкой постели доказать мощь переполнявших его чувств…
Людовик XV был очарован мадам Пуассон. Сулави писал: «Несмотря на природную холодность, у красавицы был весьма прихотливый характер». Но мадам д'Этиоль, против которой был настроен весь двор, дофин, духовенство, министры, боялась потерять все, так и не став фавориткой. Тогда она написала Людовику XV: у нее такой ревнивый муж, злые люди непременно расскажут ему об измене, он жестоко ее накажет. Она просит у короля защиты…
Простодушный король предложил ей укрыться в Версале. Она не заставила себя упрашивать… Пока она устраивалась в апартаментах, принадлежавших ранее мадам де Майи, мсье де Турнхем, бывший, разумеется, ее союзником, отправился к мсье Ле Норману д'Этиолю и объявил, что его жена стала любовницей короля. В страшном отчаянии супруг вынужден был покинуть Париж.
Счастливый Людовик XV не мог отказать ей ни в чем. Он купил для нее титул маркизы Помпадур, земли в Оверни с двенадцатью тысячами ливров дохода, назначил фрейлиной королевы и, наконец, признал «официальной фавориткой».
Новоиспеченная маркиза была в восторге. Осуществились самые смелые ее мечтания. Однако роль фаворитки короля казалась слишком незначительной – она желала участвовать в управлении государством.
«Если бы она не вошла тогда в жизнь Людовика XV, – убежден Пьер де Нольха, – события развивались бы совсем в другом направлении: другая политика в вопросах финансовых, религиозных, а быть может, и в дипломатических отношениях. С этого времени женщина – умная и к тому же умеющая пользоваться своим умом – подчинила себе монарха, властителя королевства, относившегося к власти ревностнее, чем сам Людовик XIV».
В конце концов этот недостаток ее темперамента стал общеизвестен, и многие женщины воспряли духом. Одна из них, мадам де Куазен, доставила мадам де Помпадур некоторое беспокойство. Однажды вечером в Марли обе женщины обменялись колкостями, что развеселило всех собравшихся. Маркиза вернулась в свои апартаменты не в себе, выбитая из колеи – почти в отчаянии.
Мадам де Помпадур не ошиблась: король стал любовником мадам де Куазен и, кажется, находил в этом удовольствие. Оскорбленная фаворитка прибегла к услугам почтмейстера Жанеля. Однажды она вручила ему листок и повелела: «Вставьте эти строки в отрывки из писем, которые подаете королю». А было там вот что: «Это верно, что у нашего монарха появилась подружка. Лучше бы он оставил прежнюю. Она тихая, никому не делает зла и уже скопила состояние. Та, о которой говорят, знатного происхождения и потребует привычного блеска. На нее придется тратить миллион в год – расточительность ее известна, – содержать приближенных к ней герцогов, воспитателей, маршалов, ее родных… Они заполонят королевский дворец и заставят дрожать министров».
Людовик XV, будучи скупым, быстро оставил мадам де Куазен. Через несколько дней мадам де Помпадур говорила подруге: «Эта великолепная маркиза просчиталась – напугала короля своей привычкой к роскоши. Она постоянно просила у него денег… Представляете, чего ему стоит подписать вексель на миллион, ведь он с трудом расстается с сотней луидоров!»
Однако со временем политические интриги, бессонные ночи, заботы лишили всесильную мадам де Помпадур прежней свежести, что не укрылось и от Людовика XV. Несколько месяцев монарх утешался с разными любовницами, предпочитая девственниц, если это было возможно, которых тайно приводили ему друзья.
Тайная полиция вскоре сообщила маркизе об этих королевских шалостях. Оценив опасность, она «решила удержать Людовика XV возле себя во что бы то ни стало, став наперсницей его увлечений».
Помочь ей справиться с этой задачей суждено было совершенно случайно одной необычной личности, объявившейся в Париже. Речь идет о двадцатипятилетнем итальянце, который только и думал, что о девушках. Его звали Казанова.
Однажды этот молодой человек познакомился с очаровательной Луизон Морфи, служившей моделью Буше. Казанова так в нее влюбился, что заказал одному немецкому художнику ее портрет. Живописец изобразил ее обнаженной.
Художник этот, оказавшись в 1753 году в Версале, показал копию портрета месье де Сен-Кентену. Именно этот придворный подыскивал утешительниц для королевской постели. Он решил, что такая красотка могла бы подойти королю, и показал ему портрет. Изображение пленило Людовика XV, и он выразил желание поближе познакомиться с оригиналом. По его приказу Луизон, предварительно отмытая сестрой – та получила за нее тысячу экю, – была доставлена на следующее утро в небольшой павильон в Версале. Уже вечером у Луизон была квартира в маленьком домике недалеко от дворца, и король с наслаждением приступил к ее образованию.
Маленький домик, в который король поселил Луизон, не оставил без внимания ни один писатель революции. Мы имеем в виду общеизвестный Олений парк. На протяжении двух столетий об этом уголке рассказывали, писали и придумывали самые невероятные вещи. Большинство историков утверждали, что там был гарем, и объясняли это название чудовищными оргиями, которые там устраивал Людовик XV.
На самом деле Олений парк – это старое название Версальского квартала, построенного во времена Людовика XV на месте парка с дикими зверями времен Людовика XIII.
В 1753 году, когда Людовик XV искал скрытое от посторонних глаз место для встреч, он выбрал домик в этом квартале. Там он и поместил Луизон Морфи – с дамой для охраны и слугой. Девушка прожила в этом доме около двух лет. Однажды вечером, в 1756 году, решив, что ей все позволено, она спросила короля: «Как там поживает старая кокетка?»
Людовик XV подпрыгнул – он не терпел неуважительного отношения к маркизе. Через три дня мадемуазель Морфи, несмотря на то, что уже успела родить Людовику XV дочь, навсегда покинула маленький домик в Оленьем парке.
Ее заменила ее двадцатилетняя сестра Брижитт, затем в маленьком домике жили поочередно мадемуазель Робер, мадемуазель Фукэ и мадемуазель Эно…
Впоследствии Людовик XV не удовлетворялся содержанием одной любовницы. Он покупал у родителей совсем еще девочек (так как боялся заразиться некоторыми смертельными болезнями, такими как золотуха) и образовал «резерв наложниц». Маленьких девочек от девяти до двенадцати лет, привлекших своей красотой внимание полиции, покупали у родителей и переселяли в Версаль. Там Людовик XV проводил с ними долгие часы. Ему нравилось раздевать их, купать, наряжать. Он сам заботился о преподавании им основ религии, обучал их чтению, письму и молитвам.
Девочки-подростки находились в разных местах. Для их размещения король купил в квартале Олений парк другие дома, оставшиеся незанятыми.
Пока мадам де Помпадур занималась политическим образованием, король с не меньшим воодушевлением развлекался с юными девственницами, которых для него собирали в Олений парк.
Тщеславные родители стали особенно заботиться о добродетели своих наследниц, чтобы услужить потом его величеству. Возникла жестокая конкуренция. Некоторые делали даже вполне деловые предложения – эти новоявленные коммерсанты прилагали своеобразные «гарантийные свидетельства». Вот, к примеру, письмо одного отца семейства: «Ведомый горячей любовью к священной королевской персоне, я имею счастье быть отцом очаровательной девушки, настоящего чуда свежести, красоты, молодости и здоровья. Я был бы счастлив, если бы Его Величество соблаговолил нарушить ее девственность. Подобная милость была бы для меня ценнейшим вознаграждением за мою долгую и верную службу в армии короля…» Через несколько дней она уже была в маленьком домике Оленьего парка.
В 1756 году началась Семилетняя война, одна из самых разрушительных в истории Франции. Чтобы вести войну, нужно было иметь много денег. Поэтому пришлось ввести новые налоги. Народ взбунтовался, обрушив свой гнев сначала на маркизу де Помпадур, а затем и на Людовика XV, который «шел на поводу у фаворитки».
5 января 1757 года, когда король садился в карету и собирался выехать из Версаля, из толпы выскочил мужчина, оттолкнул стражу, придворных и бросился на короля. Ему удалось нанести удар ножом с двумя лезвиями, но он только легко ранил монарха. 28 марта преступник по фамилии Дамьен был казнен самым изощренным способом, а Людовик XV, едва оправившийся от потрясения, снова зачастил в Олений парк.
Весной 1764 года маркиза де Помпадур серьезно заболела. Несмотря на заботы Людовика XV, состояние ее здоровья ухудшилось настолько, что она перестала интересоваться политикой и полностью посвятила себя жизни душевной.
Вопреки свидетельствам иных историков смерть мадам де Помпадур глубоко опечалила Людовика XV. Маркиза вот уже десять лет, как не была его любовницей, но ей удалось стать ему советчицей, премьер-министром и лучшим другом. Она стала необходима Людовику XV.
Вечером того же дня во исполнение закона, запрещающего оставлять труп в королевском дворце, тело фаворитки на носилках перенесли в Эрмитаж. Двумя днями позже, когда останки мадам де Помпадур вывозили из Версаля в Париж, шел проливной дождь. Людовик XV не мог следовать за кортежем – он смотрел на процессию из окна: «Это единственные почести, которые я смог ей оказать».
В это время у Людовика XV, оставившего мадемуазель де Роман, утомившую короля своими интригами, появилась очаровательная любовница – восхитительная девочка по имени Луиза Тирселэн. Эта юная особа, моложе короля на тридцать шесть лет, обладала неуемным темпераментом. Людовик обязан ей многими прекрасными ночами. Однако стать признанной фавориткой из-за своей юности девушка не могла. Поэтому придворные дамы старались привлечь внимание короля всеми данными им природой средствами.
Одной из них, мадам д'Эспарбэ, повезло, и она заменила малышку Тирселэн. Число ее любовников было столь впечатляющим, что она получила прозвище Мадам Версаль, поскольку «весь город перебывал в ее постели». Она, возможно, была бы объявлена официальной любовницей, если бы не вмешался министр герцог де Шуазель, видевший в ней опасность.
Мадам де Грамон и мадам де Майе Брезе на несколько месяцев заменили ее. Но эти женщины, несмотря на их богатый опыт и красоту, не смогли удовлетворить пыл короля. Пресытившись, Людовик XV уже не интересовался придворными дамами. Очаровать его можно было лишь чем-то необычным. Недели напролет гонцы рыскали по всем провинциям в поисках юной особы, еще не повзрослевшей и в то же время уже достаточно испорченной, чтобы разбудить чувства короля.
В начале 1765 года графу дю Барри пришла в голову мысль избавиться в пользу короля от надоевшей любовницы. Ее звали мадемуазель Ланж: двадцать пять лет, очаровательное личико, великолепное тело, опыт – и весьма легкий нрав. Граф дю Барри уступал ее своим друзьям, когда оказывался несостоятельным должником…
Звали ее Жанна Бекю. В пятнадцать лет она почему-то взяла имя Манон Лансон и обратила взор к любовным утехам. Некий прелат преподал ей первые уроки наслаждения. Наконец, когда она работала в одном сомнительном заведении, ее заметил граф дю Барри и, восхищенный ее красотой, поселил девушку у себя. В течение нескольких лет граф эксплуатировал прелести своей протеже. Он «одалживал» ее на ночь и герцогу де Ришелье, и маркизу де Вильруа…
При поддержке де Ришелье и первого камердинера короля графа Лебеля Манон оказалась среди женщин, прогуливающихся по двору с надеждой обратить на себя внимание Людовика XV.
Наконец девушке повезло: король ее заметил и был очарован. Через два часа она лежала в его постели. Первый раз в жизни Людовику XV показалось, что женщина увидела в нем мужчину, а не короля. Предыдущие его любовницы не могли избавиться от… уважения к нему. Манон же позволила себе всевозможные дерзости. Новая для него, живая и непосредственная манера молодой женщины восхитила короля.
В дальнейшем Манон, поселившаяся в малом павильоне, умудрялась каждую ночь изобретать новые утехи, способные оживить увядшие чувства короля, – и возбудила у него подлинную страсть.
23 июля 1768 года состоялась свадьба брата графа дю Барри, Гийома, и Манон. По этому случаю было сделано фальшивое свидетельство о рождении: Жанна Бекю превратилась в дочь некоего Жан-Жака де Вобернье. Вся церемония была обычным фарсом. В контракте оговаривалось, что супруги никогда не должны жить как муж и жена; нотариусами были официально заверены титулы, которыми в течение многих лет незаконно пользовалась дю Барри. «Именно тогда эта семья стала знатной и известной. Неожиданно появились три графа, графиня и виконт – так появляются и растут ночью грибы».
Сделавшись титулованной любовницей, мадам дю Барри, отдававшаяся когда-то за несколько экю в галереях Пале-Рояля, стала держать свой дом, завела интенданта, первого камердинера, парикмахера, двух косметистов, трех портних, кучеров, курьеров, лакеев, дворецкого, офицера охраны, гардеробную прислугу, горничных и даже негра – знаменитого Замора.
Король назначил ей содержание в миллион двести тысяч франков ежегодно, что равнозначно примерно пятидесяти миллионам старых франков; осыпал ее драгоценностями. Подобная роскошь и непомерные расходы на фоне общей нищеты в королевстве возмутили народ, сочинявший по этому поводу памфлеты и песни.
Вскоре в народе появилась третья причина недовольства фавориткой: ее обвиняли в том, что она похотью утомляла короля, давала ему возбуждающие средства, дабы он всегда находился в прекрасной форме. Говорили, что она заставляла Людовика XV глотать шпанских мух, какой-то сироп и масло гвоздики.
Употребление возбуждающих средств было тогда привычным. Король сам охотно пользовался ими, чтобы завоевать благосклонность дамы. Де Ришелье писал: «Старому развратнику приходилось иметь дело со специально подобранными девушками. Похоть иногда вынуждала его прибегать к уверткам, чтобы соблазнить тех, которые были добродетельны или верны своим любовникам. Именно так он добился расположения некоторых знатных дам и покорил мадам де Сад. Он предложил ей чудесные пастилки, куда добавил порошок шпанских мух. Он сам съел их и дал своей подруге, доведя ее желание до бешенства. Она предалась удовольствиям, которые мы не беремся описывать. Король в конце своего правления позволил себе несколько раз подобное развлечение. Несколько придворных дам умерли от последствий этих постыдных оргий».
Позже во всех этих извращениях обвинили мадам дю Барри. Ее страсть к любовным утехам восхищала Людовика XV, и однажды он поделился с Ришелье: «Я в восторге от вашей мадам дю Барри, это единственная женщина во Франции, которая знает секрет – как заставить меня забыть о моем шестидесятилетнем возрасте».
В апартаментах дю Барри проходили собрания министров, послы оказывали ей королевские почести, а советники приходили к ней за советом. Это немыслимое возвышение возмутило многих придворных. Они решили избавиться от графини, найдя ей замену.
Сначала они попытались уложить в постель короля принцессу Монако. Молодая женщина надела очень открытое платье, в котором «почти полностью была видна ее самая красивая в мире грудь», и отправилась к Людовику XV. При виде короля красавица присела в глубоком реверансе, так что грудь ее выскочила из корсажа. Монарх с разгоряченным взором поднял ее и «поцеловал клубнички, неожиданно выросшие на его пути». Подобное начало обнадежило принцессу Монако. Не сомневавшаяся в силе своих чар, она быстро улеглась на софу и закрыла глаза. Через несколько минут принцесса снова открыла глаза, чтобы посмотреть, чем занимается король. Заложник собственной репутации, Людовик XV с грустью смотрел на нее. Решив, что он не смеет посягнуть на ее добродетель, она поощрительно улыбнулась ему и бросила страстный взгляд. Людовик вздохнул и уселся на край софы. Он подарил ей несколько любезных, ничего не значащих ласк, вежливо попрощался и ретировался.
Жестоко оскорбившись, молодая женщина, не теряя времени, закатила жуткую сцену тем, кто выставил ее на посмешище. Вместо ответа они упрекнули ее в неумении взяться за дело и принялись искать новую замену фаворитке дю Барри.
Нашли молодую англичанку. Она продвинулась не дальше принцессы Монако. Людовик XV оказал ей небольшую любезность на углу дивана и вскоре о ней забыл. Настала очередь жены музыканта, мадам Бэш – ей достались лишь «жалкие прикосновения», и она, затаив на сердце зло, вернулась к мужу.
Попытки увести у нее любовника вскоре стали известны дю Барри. Она обеспокоилась, даже испугалась. Возраст короля, неуемные, давно ставшие привычными удовольствия… Дю Барри не могла надеяться, что ее чары смогут навсегда удержать такого непостоянного и к тому же утомленного любовника. Монарх несколько раз дружески разговаривал с принцессой де Ламбаль. Однажды в присутствии своей любовницы он восхитился ее изяществом. Графиня дю Барри высказала ему свои претензии и пожаловалась, что до нее дошли слухи о намерении короля жениться на принцессе. Король, оскорбленный подобным упреком, вызывающе заявил: «Мадам, я мог бы сделать еще хуже!»
Дю Барри почувствовала укол в самое сердце и застонала от обиды. Графиня поделилась своими печалями с аббатом Террэ. Тот по-дружески посоветовал ей «брать пример с мадам де Помпадур, приноравливаться к меняющемуся вкусу монарха, стать сводницей и время от времени знакомиться с какой-нибудь юной особой, способной удовлетворить развращенное сердце короля». Выдвигая это предложение, аббат надеялся сделать любовницей короля одну из своих незаконнорожденных дочерей, мадам д'Амерваль, и вытеснить дю Барри. Но план этот провалился: Людовик XV несколько дней наслаждался этим «лакомым кусочком»… и вернулся к своей фаворитке.
Дю Барри не почивала на лаврах. Следуя советам де Террэ, она решила привязать короля, став наперсницей его удовольствий. Графиня, закрывая в 1768 году маленькие домики Оленьего парка, составила для своего любовника целый гарем. Отдав королю для начала свою племянницу мадемуазель Турнон, она перезнакомила его почти со всеми актрисами «Комеди Франсез» (среди прочих – с матерью мадемуазель Марс). Но актрисы были лишены воображения, и поведение их в постели оставляло желать лучшего.
Фаворитка привела в Версаль очаровательную мадемуазель Рокур, актрису по профессии и любовницу по призванию. Эта страстная дама была настолько известна своим бесстыдством, что заслужила прозвище Великой Волчицы. С первой же встречи ее пыл и изобретательность привлекли Людовика XV.
Весной 1774 года король опасно заболел. Врачи определили оспу. По мнению одного из мемуаристов, этой болезнью он был обязан «непомерному удовольствию, испытанному им в Трианоне, где он развлекался с красивой шестнадцатилетней девушкой, предоставленной ему графиней дю Барри. Бедняжка, сама того не ведая, носила в себе вирус этой смертельной болезни, поразившей ее на день позже, чем короля, – она умерла в три дня».
И несмотря на все усилия лекарей, кровопускания, лекарства, Людовику XV становилось все хуже. 5 мая ему стало совсем плохо, а 10 мая, около часу дня, он скончался.
35-й президент США (1961—1963), от Демократической партии. В 1941—1945 годах – офицер флота. В 1947—1961 годах – в конгрессе США. Будучи президентом, выдвинул программу ограничения социально-экономических реформ. Выступал за укрепление военных блоков и вооруженных сил США. Вместе с тем склонялся к более реалистичному курсу в отношениях с СССР, что вызвало нападки со стороны крайне реакционных кругов США. Убит в Далласе.
Всему миру 35-й президент США Джон Фицджеральд Кеннеди казался любимцем богов. Для молодежи он был кумиром. Лишь без малого три года Кеннеди находился у руля крупнейшей мировой державы. Сын мультимиллионера, ставший самым могущественным человеком западного мира, он провозгласил выход на новые рубежи, сделал возможным согласие с Советским Союзом и полет на Луну, в течение 1000 дней своего правления воплощая надежду на свободу, прогресс и мир. Но 22 ноября 1963 года в 12 часов 21 минуту в Далласе, штат Техас, пуля оборвала его жизнь.
Спустя 33 года Джон Кеннеди предстал в глазах всего мира не только как утонченный интеллектуал, кумир средств массовой информации, блестящий оратор, а также обладатель ослепительной рекламной улыбки и аккуратной короткой стрижки. За это время из сотен публикаций стало многое известно и о его личной жизни. В результате многие назвали его сексуальным «гигантом», чья безудержная чувственность заставила по-новому, с моральной точки зрения, взглянуть на него как на защитника новой политической этики.
Постепенно рассеивается туман вокруг этого человека, который, по выражению американского писателя Трумэна Капоте, пользовался услугами массы «девочек по вызову», через департаменты которого прошли девицы из всех заведений Лас-Вегаса (как явствует из документов министерства юстиции США), которому, по словам Питера Лоуфорда, «поставлял их Фрэнк Синатра». Лоуфорд, актер, близкий друг Синатры, зять Кеннеди, перед смертью от пьянства в 1983 году говорил: «Теперь это звучит ужасно, но тогда мы получали уйму удовольствия». В лучах прожекторов неоднократно оказывалась не только страсть Кеннеди к слабому полу. Можно считать вскрытыми его связи с мафией, осуществлявшиеся через певца и актера Фрэнка Синатру. Китти Келли автор биографии Синатры под названием «Его путь» показала, как этот итало-американец, появившийся на свет 12 декабря 1915 года в Хоубокене, штат Нью-Джерси, стал «Орфеем уголовного мира».
Синатра – голливудская звезда мировой величины, чья песня «Большие надежды» послужила в 1960 году демократам своего рода девизом на президентских выборах – привлек на свои пирушки, к своим друзьям и женщинам, Джона Ф. Кеннеди. К тому же, образно говоря, мафия наставила президенту рога. Спустя много лет после смерти Кеннеди люди с удивлением узнали, что одна женщина была одновременно любовницей президента США и чикагского супергангстера Сэма Джанканы по кличке Муни.
…7 марта 1960 года 25-летняя уроженка Калифорнии Джудит Кэмпбелл-Экснер пребывала в ожидании в номере нью-йоркского отеля «Плаза». Сама мысль о том, что она собирается стать любовницей женатого человека, да к тому же еще политического деятеля, приводила ее в ужас. Нынешняя встреча была их первым любовным свиданием. Она сидела на самом краешке кровати, и, когда он, толкнув дверь, вошел в номер, ее охватило такое чувство вины, что ей немедленно захотелось убежать, спрятаться. Он понял ее состояние и повел себя ненавязчиво, предупредительно, а через короткое время даже засобирался уходить. Тогда она в каком-то порыве удержала его, коснулась его плеча и тихонько сказала: «Джек!» «Я не смогла его оттолкнуть, – рассказывала Джудит Экснер. – Когда он пускал в ход свое обаяние, то становился абсолютно неотразимым».
Встреча в «Плазе» стала началом не мимолетной интрижки, а пылкого романа, которому предстояло продлиться два с половиной года. Джудит и не подозревала, что была далеко не единственной любовницей 35-летнего президента Соединенных Штатов. «Если бы мне стало известно, что в Белом доме он встречается с другими женщинами, я немедленно положила бы конец нашим отношениям», – уверяла она.
С сенатором Джоном Кеннеди ее познакомил в феврале 1960 года певец Фрэнк Синатра. Двадцатипятилетняя католичка, только что пережившая неудачное замужество с малоизвестным актером, типичная представительница среднего класса, увлеченная миром шоу-бизнеса, приехала в Лас-Вегас вместе с Фрэнком – их связывал непродолжительный роман. Первый ужин наедине с Кеннеди состоялся в городском ресторане. Джудит мгновенно попала под очарование будущего кандидата в президенты, который с пылким красноречием говорил с ней о жизни, католической религии, своей семье и о последних голливудских сплетнях. Он стал постоянно звонить матери Джудит и справляться, где сейчас ее дочь.
Победа, одержанная Кеннеди на выборах в ноябре 1960 года, невероятно усложнила идиллию Джудит с новым президентом. Джек пригласил ее в Капитолий на церемонию принесения присяги. Джудит отказалась. Джек ее уверял в любви, и постоянно давал поручения. То он просил передать лично в руки Сэму Джанкане очередное послание по поводу ликвидации Фиделя Кастро, то поручал организовать ему встречу с главарем мафии. Такая тайная встреча состоялась в номере одного из чикагских отелей, и Джудит терпеливо ждала, сидя в ванной комнате, когда мужчины закончат беседу.
Со временем «посланница» начала даже ценить общество Сэма Джанканы, который обращался с ней как с королевой. Она поняла, что этот человек обладает огромным влиянием и властью. Мафиози, в свою очередь, был отнюдь не прочь послужить причиной ревности президента. Кеннеди просил Джудит «не проводить слишком много времени с Джанканой или Синатрой». Звоня по телефону, он выспрашивал, где и у кого она бывала.
Джудит категорически не желала переходить в разряд «официальной любовницы» и потому упорно отвергала любые предложения домов, квартир и денег. Джек настаивал, чтобы она перебралась в Вашингтон. «Здесь я смог бы о тебе заботиться», – уверял он. В ответ Джудит рассказывала ему, что ее и без того начало преследовать ФБР, что его агенты в любое время дня и ночи звонят ей в дверь и роются в ее вещах без всякого ордера на обыск. Однажды фэбээровцы едва не арестовали ее на автомобильной стоянке. А Сэм Джанкана, которому очень хотелось выглядеть в глазах красивой женщины настоящим героем, уверял, что Дж.Ф. Кеннеди победил на выборах исключительно благодаря его поддержке: «Без меня твой дружок ни за что на свете не добился бы избрания. Оставь ты этих Кеннеди, они не для тебя. Вот увидишь, они загубят твою жизнь». «Крестный отец» чикагской мафии никогда ни словом не обмолвился с ней ни о своих отношениях с ЦРУ, ни о существовании заговора против Кастро.
В январе 1963 года Джудит решилась положить конец своей связи с президентом. Поссорились они из-за ее отказа переезжать в Вашингтон. Он хотел видеть ее чаще и настаивал, чтобы она присутствовала на некоторых официальных обедах в Белом доме. Увы, его любовницу терзала мысль о существовании Джеки – законной супруги. Роль «женщины из тени» казалась ей унизительной. «Я так больше не могла, – рассказывала Джудит в журнале «Вэнити фэйр». – Внимание ФБР приводило меня в ярость. С каждым днем связь с Кеннеди причиняла мне все больше боли. С этим пора было кончать. Джек упросил меня встретиться с ним и поговорить о том, как спасти наши отношения. "Мы можем встречаться и дальше", – сказал он. В последний раз я виделась с ним в Белом доме в конце декабря 1962 года. Я сказала ему, что между нами все кончено, что мы больше не будем видеться. В тот день мы в последний раз были вместе. Я все еще любила его без памяти. Не знаю, за что Господь решил меня наказать, но когда я вернулась из Вашингтона в Нью-Йорк, а затем приехала в Чикаго, то обнаружила, что я беременна. За все время нашей связи я не встречалась с другими мужчинами. Я была просто раздавлена, позвонила ему по телефону: "Джек, у меня новость, хуже которой быть не может: я беременна". Он молчал, и молчание его затягивалось. Потом наконец сказал: "Что ты собираешься делать?" Понял, что нельзя было этого говорить, и сейчас же поправился: "Прости, что мы будем делать? Ты хочешь оставить ребенка?" Я плакала в телефонную трубку: "Джек, ты прекрасно знаешь, что я не могу оставить ребенка. ФБР не спускает с нас глаз. С тех пор как они в первый раз постучались ко мне в дверь в 1960 году, они постоянно следят за мной". Он старался говорить очень мягко: "Я могу гарантировать тебе, что, если ты захочешь оставить ребенка, это вполне осуществимо. Мы сможем это устроить". Тогда я ответила: "Об этом не может быть и речи. Ты не забыл, кто ты? Нам никогда не выпутаться из этого". Джек сказал: "Я тебе перезвоню". Он действительно сейчас же перезвонил, и мы снова говорили о том же. Действовать приходилось быстро. Я была на втором месяце, а аборты в Соединенных Штатах запрещались. Тогда Джек сказал: "А ты не думаешь, что нам мог бы помочь Сэм? Может быть, поговоришь с ним? Тебе будет удобно спросить его об этом?" Меня удивило его предложение, но я сказала, что так и сделаю. Я позвонила Сэму, и мы договорились пообедать вместе. Я рассказала ему, какая помощь мне нужна. Он едва не подпрыгнул от негодования. "Будь он проклят! Будь проклят этот чертов Кеннеди!" – воскликнул он».
Сэм Джанкана действительно предпринял все, что было в его власти, чтобы Джудит поместили в больницу у него в городе и там прооперировали. Счета с именами врачей до сих пор хранятся у Джудит. 28 января 1963 года она вышла из больницы. Встречал ее Джанкана. Кеннеди сейчас же позвонил ей и снова умолял приехать в Вашингтон. Джудит чувствовала себя одинокой и несчастной. Она боялась всего и всех: ФБР, ЦРУ, Сэма Джанканы, мафии… Она поделилась с Джоном своими печальными мыслями и согласилась увидеться с ним еще раз. Грустная ирония судьбы: теперь она даже не помнит, где же прошла эта последняя встреча.
Спустя годы Джудит с удовольствием вспоминала обоих своих любовников: «Джек (как называли Кеннеди его друзья), знал о нас с Сэмом, мы часто о нем говорили. Джек был в бешенстве от того, что я встречалась с Сэмом. Да, он ревновал».
Понятно, что красотка Джудит открывала свое сердце также перед «крестным отцом» из Чикаго и после любовных утех болтала с ним о Кеннеди. В постели Джанкана, естественно, узнавал и интимные стороны жизни Белого дома.
Однако Джудит была не единственной любовницей президента, которая ставила его в двусмысленное положение.
Самой блестящей среди них была, конечно же, Мэрилин Монро, которую журналисты часто называли «последней из богинь».
Джон внимательно следил за ее карьерой с начала 1950-х. Уже будучи женатым на Жаклин и оказавшись в больнице, где ему предстояла операция на позвоночнике, он повесил у себя в палате прямо над кроватью огромную цветную афишу с изображением любимой актрисы. Пришедший навестить тогдашнего сенатора его помощник Лэнгдон Морвин был поражен тем, что афиша висела вверх ногами, отчего казалось, будто Мэрилин приняла весьма фривольную, вызывающую позу. «Несмотря на сильную боль, которую ему причиняла спина, Джон улыбался всякий раз, когда бросал на нее взгляд», – вспоминал он.
Афишный «призрак» стал, однако, реальностью только в конце 1957 года. Произошло это в Санта-Моника, где жили сестра будущего президента Пат и ее муж Питер Лоуфорд, элегантный актер из Великобритании, работавший по контракту на голливудской киностудии «Метро-Голдвин-Майер». Лоуфорды часто устраивали приемы на своей роскошной вилле. На одном из таких приемов и состоялось знакомство.
За первой встречей три недели спустя последовала вторая. Но отношения переросли в роман лишь спустя полтора года. К этому времени Мэрилин закончила сниматься в фильме «В джазе только девушки», сыграв роль, которой предстояло иметь, наверное, самый большой успех как у публики, так и у критики. Джон только что принял решение добиваться выдвижения своей кандидатуры на президентский пост.
Советники и помощники кандидата в президенты не на шутку всполошились, когда узнали, что тот пригласил Монро присутствовать на съезде демократов в Лос-Анджелесе. И это при том, что Жаклин там быть не собиралась! Вообще поддержка со стороны различных знаменитостей из мира искусств всегда считалась для политического деятеля важным козырем в предвыборной кампании. Но появление Мэрилин скорее было чревато скандалом. Никто в Америке на президентских выборах не станет голосовать за человека, который изменяет жене! Однако, судя по всему, Кеннеди ничего не боялся…
История принимала серьезный оборот. Он проводил с ней все свободное время. Она же вообще рассчитывала теперь на нечто большее, чем просто любовную связь. Окончательный крах недолгого брачного союза с драматургом Артуром Миллером, шумный разрыв с Ивом Монтаном, партнером по картине «Как выйти замуж за миллионера», который – уже не на экране, а в жизни – решил порвать с ней и вернуться к своей жене, все эти последние удары слишком ее измотали.
Став президентом, Кеннеди не переставал искать встреч с Мэрилин. Той случалось приходить на свидания с ним в нью-йоркскую гостиницу «Карлайл», надев черный парик, огромные темные очки и широченное платье. Примерно в таком же виде она поднялась как-то раз на борт его самолета.
«Тот факт, что Кеннеди стал главой государства, в глазах Мэрилин придавал их роману особую символичность. Она теперь была в него уже по-настоящему влюблена, – рассказывал Лоуфорд. – Вместе с тем она переживала глубокую депрессию: принимала сильнодействующие снотворные, пила. Ей ведь приходилось даже ложиться в психиатрическую клинику…»
Помимо постоянных телефонных звонков в Белый дом, актриса стала писать Джону письма, слать настоящие любовные послания в стихах. Однажды, это было в начале 1962 года, она позвонила Жаклин Кеннеди и объявила ей, что хочет выйти замуж за президента. Как впоследствии признавалась сама Мэрилин, этот звонок отнюдь не застал Джеки врасплох. Та невозмутимо ответила, что соглашается уступить свое место. Но предупредила, что в таком случае кинозвезде придется переселиться в Белый дом и взять на себя все обязанности и хлопоты, которые обычно лежат на первой леди страны. И если мисс Монро к этому не готова, то ей лучше, наверное, вовремя отказаться от своих намерений. На Мэрилин эта ироническая реплика подействовала настолько обескураживающе, что она бросила трубку и разрыдалась.
…Приближался день рождения президента – ему исполнилось 45 лет. К этому был приурочен грандиозный благотворительный концерт в нью-йоркском «Мэдисон-сквер-гардене», собравший 15 тысяч сторонников Демократической партии. Жаклин вновь отсутствовала: находилась в поездке по Индии. Среди тех, кто поднимался на сцену, чтобы исполнить что-то в честь президента, были такие «звезды», как Элла Фитцджеральд, Мария Каллас. Но всех их затмила Монро. Она не ограничивалась, как другие выступавшие перед ней актрисы, каким-либо «номером» из своего эстрадного репертуара, а, ко всеобщему изумлению, прочувствованно спела традиционное «Happy Birthday».
Вот как сама она впоследствии вспоминала об этом событии: «Стоило мне выйти на сцену, как в огромном зале воцарилось какое-то необычное молчание – словно я появилась перед ними в одной комбинации. Господи, подумалось мне, что будет, если у меня пропадет голос? Но крайняя настороженность подобной публики способна только подогреть мой азарт, действует на меня так же возбуждающе, как поцелуй. И я сказала себе: "Черт возьми, я все равно спою свое приветствие"».
После концерта они провели вместе несколько часов. Это была их последняя встреча… Брат Джона, министр юстиции Роберт Кеннеди, и директор ФБР Эдгар Гувер предупредили президента, что на вилле Питера Лоуфорда в Санта-Монике «людьми из мафии», по всей вероятности, установлены подслушивающие устройства и, по крайней мере, одно из их свиданий с Мэрилин, состоявшихся там, записано на пленку. Тот немедленно решил все прекратить. В его адрес полетели патетические, отчаянные письма, не прекращались телефонные звонки. Мэрилин угрожала, что обо всем расскажет журналистам.
«Чтобы ее успокоить, Джон в конце концов отправил к ней… своего брата, – рассказывал Питер Лоуфорд, на чьей вилле она тогда жила. – Роберт пытался объяснить ситуацию, повторял, что хозяину Белого дома нельзя вести себя как вздумается, что ей пора прекратить причинять ему неприятности… Она оставалась безутешной. Бобу стало ее очень жалко, он вернулся на другой день. Это явно не входило в его планы, и так или иначе ту ночь они провели на вилле вместе…»
Если раньше Мэрилин названивала в Белый дом, то теперь часто набирала номер министерства юстиции. С ней вела долгие беседы личный секретарь Роберта Кеннеди, которой она вскоре сообщила, что министр «собирается на ней жениться». Складывалось впечатление, будто она не делает различия между двумя братьями.
Склонность к такого рода фантазиям, по мнению Лоуфорда, появилась в значительной мере из-за злоупотребления сильнодействующими лекарствами и спиртным. Эти же пристрастия стали причиной того, что киностудия «XX век – Фокс» сочла необходимым отстранить ее от съемок нового, ставшего для актрисы последним фильма. На съемочной площадке она почти всегда находилась в таком состоянии, что не могла внятно произносить свой текст. «Я уговаривал ее прекратить глотать эту гадость, если она не хочет загубить свою карьеру», – вспоминает Лоуфорд. Но, похоже, это было уже не в ее силах. Вот и брат Джона тоже начал от нее удаляться… «Все они одинаковые, – твердила Мэрилин. – Сначала пользуются тобой, а потом выкидывают, как старые носки».
3 августа 1962 года, разыскав по телефону Роберта в Сан-Франциско, где он гостил у родственника с женой и детьми, она потребовала, чтобы он срочно приехал к ней в Лос-Анджелес. Он нехотя подчинился. Между ними произошла бурная сцена, свидетелем которой вновь оказался Лоуфорд. У Мэрилин была истерика. Она стала угрожать, что наутро устроит пресс-конференцию и расскажет, как с ней обращались оба брата. Боб при этих словах стал бледный как полотно. Потом он предложил вызвать психиатра, который постоянно наблюдал Мэрилин…
На другой день тридцатишестилетняя актриса ушла из жизни. Было ли это действительно самоубийством? Или несчастным случаем? Или ее «устранили»? И если да, то – время и гибель обоих братьев Кеннеди, последовавшая за ее собственной смертью, лишь способствовали тому, чтобы завеса вокруг этой тайны стала еще более плотной.
Скончавшийся в 1984 году писатель Трумэн Капоте в одном из интервью назвал Кеннеди «скверным примером донжуанства». Он рассказывал: «Дело происходило в очень маленькой квартире на Парк-авеню в Нью-Йорке. Дамы после ужина вышли из-за стола, а мужчины остались, ожидая бренди и сигары. Один из них стал описывать самых дорогих проституток Лас-Вегаса, которых он перепробовал и которые понравились бы всем. У него имелись их телефонные номера, и один парень тут же записал их на салфетке».
Этим «парнем» был не кто иной, как Джон Кеннеди.
Помимо политики, у этого воспитанника Гарварда с ирландскими корнями было только одно хобби – женщины. При этом отец двоих детей (Каролина и Джон) видел в связях с женщинами своего рода спорт. Ибо хотя всю свою жизнь он страдал Аддисоновой болезнью (заболевание надпочечников), частенько ходил на костылях и то и дело с удовольствием отдыхал в кресле-качалке, Джон Кеннеди жил и любил на широкую ногу.
Президент, имея рост 183 см и вес 85 кг, часто хвастался, что он – «сексуальный гигант». За день до инаугурации (он выиграл выборы, получив 34221355 голосов против 34109398, поданных за Ричарда Никсона) в семейном кругу в Хианнисе как-то сострил: «Это правительство сделает для секса то же, что предыдущее сделало для гольфа». Он наслаждался сексом в чистом виде. Джон воспитывался в сознании того, что может получить любую женщину, какая ему понравится. Он был плейбоем. Его собственная жена говорила: «Не думаю, что вообще существуют мужчины, которые верны своим женам».
Впоследствии, уже став президентом, Джон Кеннеди умело сохранял дистанцию между собой и «первой леди». Будучи мультимиллионером, он тут же приобрел просторный загородный дом в Вирджинии, куда почти каждую неделю посылал Джеки отдыхать. И в то время, как та искала душевного спокойствия, катаясь верхом на породистых лошадях, президент развлекался ночами. То с супругой иностранного промышленника, то со срочно заказанной девушкой по вызову, то с итальянской актрисой, то с женой некоего дирижера. То вдвоем, а то и втроем.
Престарелому английскому премьер-министру Гарольду Макмиллану он в приливе откровенности как-то сказал: «Если у меня долго нет женщины, то начинаются сильные головные боли». Выбор дам у президента, обладавшего прекрасной внешностью и огромным состоянием, был богатым. Он ценил не качество, а количество. Ибо, как вспоминает о Кеннеди его случайная 19-летняя знакомая, «секс был для него чем-то вроде обязанности, с которым следовало побыстрее справиться». При этом «ласки ему не требовалось».
Как и его отец Джо, Джек тоже использовал женщин для удовлетворения своей сексуальной потребности, так что его сердце оставалось холодным. Причем, как обычно в этих кругах, очередная любовница быстро наскучивала, и, одарив ее непременной норковой шубой, он охотно передавал ее дальше – своим друзьям.
Джон Фицджеральд Кеннеди был обречен стать соблазнителем: у всех мужчин клана это было в крови.
Его отец, Джо Кеннеди, в прошлом посол Соединенных Штатов в Англии, был неисправимым сластолюбцем. Он обеспечил себе неиссякаемый источник удовольствий, вложив солидный капитал в Голливуд. И вот перед ним потекла нескончаемая вереница красоток, возмечтавших стать кинозвездами.
Джек Кеннеди потерял невинность в семнадцатилетнем возрасте, в публичном доме в Гарлеме, куда он наведался вместе с товарищем по школе Лемом Биллингсом. Девушка – кстати, белая – взяла с каждого по три доллара. Потом друзья ударились в панику. Уверенные в том, что подцепили венерическую болезнь, они бросились натираться разными мазями. Кеннеди этого показалось мало, и он среди ночи разбудил врача и потребовал осмотра.
Вскоре он преодолел свой страх перед венерическими болезнями и стал часто посещать дома терпимости, в первую очередь те, что южнее границы.
Вот некоторые эпизоды из его амурной жизни: «Когда Джон, находясь на военной службе, размещался в Вашингтоне, то проводил ночи с датской журналисткой Ингой Арвад. Он любовно называл ее "Инга Бинга" и покинул лишь после того, как американская секретная служба довела до его сведения, что "Инга Бинга" нацистская шпионка».
«Когда Кеннеди было уже за двадцать, его отец Джо ввел сына в эротический мир западного побережья, точнее Голливуда. Оставив далеко позади порог своего шестидесятилетия, отец, как и сын, не оставлял без внимания ни одну юбку. Первым голливудским завоеванием Джона была актриса Джин Тьерни. Между Голливудом и Джорджтауном развернулся самый настоящий секс-туризм».
«В Лондоне будущий американский президент тоже приобрел широкую известность. Вместе с сыновьями других богатых американцев спортивный морской офицер обнаружил там злачные места и показывал неплохие результаты на межконтинентальных "сексуальных состязаниях"».
«За годы, проведенные в конгрессе, Кеннеди приобрел прозвище "жизнерадостный холостяк". Правда, среди некоторых женщин Джорджтауна прошел слух, что в постели сенатор – сплошное разочарование и, кроме того, у него есть неприятная привычка то и дело смотреть на часы».
«В ресторане конгресса в Вашингтоне он однажды громко расхваливал своему другу Боби Бейкеру восхитительные качества красотки, сидевшей рядом: "Боби, посмотри на эту роскошную кошечку! Она обеспечит тебе самый великолепный оргазм во всех штатах".
Наконец пришло время жениться. И кто же подходил на роль новобрачной лучше, чем Жаклин Бувье, дочь знаменитого "Черного Джека" – Джона Вернона Бувье III, известного выпивохи и донжуана? Джеки, по крайней мере, знала, на что идет.
Внешне Жаклин Бувье производила впечатление классической "принцессы-девственницы". Если говорить об образовании, то она по всем статьям превосходила Кеннеди. А также славилась красотой и шармом.
Свадьба блистательных Джека и Джеки в 1953 году стала событием года.
Джеки и не рассчитывала на супружескую верность, но она не была готова к постоянному, всепоглощающему разврату – не каким-нибудь случайным отклонениям. На пару с конгрессменом и своим другом Джорджем Смазерсом Кеннеди снял квартиру в вашингтонском отеле "Кэрролл Армс", где они могли наслаждаться молодыми женщинами.
Во время предвыборной кампании будущий президент всегда останавливался в Голливуде на отдых, где ему скрашивали время такие дамы, как Джейн Мэнсфилд, Лиз Тейлор, Ким Новак, Энджи Дикиннсон и Ширли Маклейн.
Самый могущественный человек в мире увлекся красавицей-немкой по имени Элен (Элли Ромеч). Черноволосая стройная Элли ростом 165 см и весом 113 фунтов в 1961 году считалась звездой, блистая в изысканном "Кворум-клаб", где любили отдыхать сенаторы и правительственные чиновники. Но эта девушка имела один недостаток. Она была замужем за фельдфебелем немецкого бундесвера и состояла в связи с одним из советских атташе. Заподозрив, что в Вашингтоне она представляет собой немецкий вариант скандально известной лондонской девицы Кристины Киллер, Элли выдворили из Соединенных Штатов. Но ее размеры 88-63-85 – известны в Вашингтоне и поныне».
«Бурная связь завязалась у хозяина Белого дома с исполнительницей стриптиза Темпест Сторн. "Одежда полетела в сторону, политика забыта напрочь", – признавалась танцовщица в 1976 году, давая интервью телевидению.
С Мэри Мейер Кеннеди курил в Белом доме марихуану и между прочим смеялся в спальне вместе с ней над тем, что получилось бы, если бы в состоянии такого «кайфа» ему надо было нажать на ядерную кнопку».
«Кеннеди любил групповуху», – рассказывал его коллега по сенату Джордж Смазерс, который устраивал для Джека, страдавшего от болей в спине в результате полученного во время войны ранения, встречи с молодыми женщинами.
Все происходило особенно бурно, когда его жена Джеки в очередной раз удалялась в загородный дом. Секретная служба заботилась о прикрытии свиданий. А из Голливуда во множестве слетались «звезды» и «звездочки».
К тем временам относится и известное высказывание Линдона Джонсона, которому после Кеннеди предстояло стать президентом США: «Джек разъезжал по стране и целовал малышек, в то время как я должен был протаскивать законы». При этом под словом «малышки» можно понимать и нечто другое, например, «блондинки».
От случая к случаю секс в Белом доме и в самом деле обеспечивали две блондинки из секретариата, которых Джек называл Фиддл и Фэддл, а его жена Джеки презрительно – пуделями. Когда Джеки в очередной раз обнаруживала в постели чужие трусики, то на ее вопрос: «Ты не мог бы сказать, чьи они? Это не мой размер» – Джек не находил ответа. Как писал в биографии Кеннеди Кальер Игорвиц, «Джеку было неинтересно запоминать имена женщин. На следующее утро он называл их только «красавица» или "малышка"».
Одна из тех, кого он так и не заполучил и которая стала известной американской писательницей, считала: «Для президента была важна лишь охота».
Постельная карьера Кеннеди действительно заслуживает внимания. Где бы ни охватывало его желание, он тут же его удовлетворял. Так, в прошлом исполнительница стриптиза Блейз Стар и поныне любит вспоминать о минутах, проведенных ими в шкафу. Дело происходило в 1960 году. Будущий президент США занимался сексом с мисс Стар в большом стенном шкафу в новоорлеанском мотеле «Хилтон». Об этом не стоило бы и упоминать, если бы в соседнем помещении жених Блейз Стар губернатор Эрл Лонг в то же время не давал прием в честь Кеннеди.
Джон Кеннеди убит в возрасте 46 лет 22 ноября 1963 года. Его брат Роберт 5 июня 1968 года застрелен на предвыборном собрании в Лос-Анджелесе иорданским эмигрантом Сирханом Б. Сирханом. Сэм Джанкана умер под градом пуль в 1975 году.
Курфюст саксонский (под именем Фридриха Августа I – с 1694), король польский (1697—1706, 1709—1733) Участник Северной войны (1700—1721) на стороне России. Прославился необыкновенной физической силой и любовными историями.
Август Сильный, давший своим современникам обильную пищу для анализа и суждений, во многих отношениях очень интересная личность, которую можно сравнить с его современником итальянцем Макиавелли.
Баронесса Лизелотта фон дер Пфальц во время своего трехлетнего конного путешествия по Европе видела его в Париже и писала, что «у него хорошая фигура», но не слишком приятное лицо и слишком большой рот. Он был таким сильным, что двумя пальцами поднимал с земли, как иголку, большое, длинное и тяжелое ружье. «Никто не мог соперничать с ним в силе, поэтому неудивительно, что теперь, в двадцать семь лет, он стал еще сильнее и спокойно сгибал серебряную тарелку».
Рассказывают множество вполне достоверных историй о его силе: в Раве летом 1698 года он одним ударом сабли отрубил голову быку, а клинок подарил Петру Великому, что должно было означать: вот как надо поступать с его бунтующими боярами!
9 октября 1702 года он повторил то же самое в Кодлице в присутствии герцога Морица-Вильгельма Заксен-Цайца. Профессор из Галле Людвиг в своей вышедшей в 1702 году книге «Германские властители» причислял силу Августа к чудесам своего времени, потому что он мог в любой момент согнуть серебряные, оловянные или медные предметы, как будто они были из бумаги или материи.
Во всех пеших или конных соревнованиях он всегда был впереди всех, и это доходило у него до безрассудства. Так, однажды он вскарабкался на лошади по винтовой лестнице на верхнюю площадку башни дрезденского замка.
Половая зрелость у него наступила рано, и уже в возрасте семнадцати лет он познакомился с обоими главными по части развлечений городами тогдашней Европы – Парижем и Венецией, причем любовных похождений у него насчитывалось сотни, и он начал описывать их в стиле Циглера и Лоэнштейна после своего возвращения. А позже и герцог-писатель Антон-Ульрих фон Вольфенбюттель в своем романе описывал любовную связь Августа с Кенигсмарк и Козель, где вывел их под вымышленными именами. Ведь Солана и Доживритта «римского Октавио» и есть эти самые известные возлюбленные силача Августа.
Лизелотта фон дер Пфальц слышала еще в Париже, что гофмейстер Августа Хакстаузен как-то жаловался, что с таким, как у принца, характером ему едва ли удастся ужиться при дворе. А что у принца был вздорный характер, что он был сумасбродом и лицемером, представить себе очень легко. Таким же было мнение о нем обоих Гогенцоллеров, Фридриха-Вильгельма I и Фридриха II. Однажды в своем письме другу в Дессау старый король-солдат писал, преисполненный гнева: «Я обнаружил, что он такой же болтун, как я сам… Пусть не думает, что если ему удалось провести меня один раз, то это ему удастся снова…»
А Фридрих II называл его самым лживым властителем Европы, бесчестным и безнравственным, коварным, думающим только о своих интересах за счет других.
И жены Гогенцоллеров тоже были об Августе невысокого мнения. Софья-Шарлотта, первая прусская королева, говорила, что Август идет на все, чтобы посредством несправедливой и позорной войны (со Швецией) ввергнуть свою страну в пучину разрухи, и что он всегда выдумывал что-нибудь необыкновенное, как будто хотел найти философский камень…
Любимая сестра Фридриха Великого Вильгельмина фон Байрейт очень отмечала его общительный характер, дружелюбие, однако осуждала его за чрезмерную склонность к роскоши, к развлечениям, к пирушкам, к неразборчивым любовным связям. По ее словам, у Августа было 354 ребенка: его двор, в то время самый блестящий в Европе, мог быть по праву назван островом Гетеры. «У короля было что-то вроде гарема из красивейших женщин его государства. При дрезденском дворе царила атмосфера всеобщего разврата, и Вакх и Венера были основными богами, которым здесь поклонялись», – писала она.
Фаворит короля Флемминг, который в течение тридцати лет был его главным военным и политическим советником, отмечал его внешний вид, располагающие манеры, его цельную натуру. Пробелы в образовании Август стремился восполнить постоянными занятиями, и с годами его знания стали энциклопедическими. Несмотря на его доброту и щедрость говорили, что он корыстолюбив. Однако деньги ему нужны были только для того, чтобы проявить свою щедрость и удовлетворить свои страсти. А когда деньги доставались ему незаконно, он всегда старался свалить вину на других.
Тяга к удовольствиям и тщеславие были основными чертами его характера, однако удовольствия всегда стояли на первом месте и очень часто пересиливали тщеславие. Тщеславие и желание добиться внимания и восхищения всего света часто заставляли его заниматься всякими пустяками, из-за чего ему приходилось бросать действительно первостепенные и имеющие важные последствия дела.
Тот, кто хотел понравиться ему и показаться полезным, легко добивался этого и мог надеяться, что надолго останется у него в милости. Однако он никогда не вмешивался в ссоры своих придворных и предоставлял им возможность выпутываться самим. Флеминг писал, что подобная манера поведения часто приводила в ярость его куртизанок и даже самих министров. Однажды он воздержался при принятии важного решения и вернулся к нему только тогда, когда у него сложилось совершенно другое мнение. Ему можно было говорить правду, но только с глазу на глаз и без малейшей фамильярности. Он очень ревниво относился к своему авторитету и к своей популярности, во время вечеринок не позволял себе ничего лишнего, в то же время от него самого не ускользало ничего. Он нелегко забывал обиды, но прощал их. Он хорошо знал своих придворных и так разговаривал с ними, что каждый считал, что знает мнение обо всех остальных, однако не знал, что он думает о нем самом. Те, кто обращался к нему с подчеркнутым почтением к его сану, ни в чем не знали отказа. Август никогда не делал ничего со злым намерением, но его можно было легко перетянуть на свою сторону. Он был лукавым насмешником, и часто людям крепко доставалось от него, он настраивал друг против друга министров и слуг, и каждый считал, что только он его любимец. Всегда был любезным и коммуникабельным, и его отношение к дамам было безупречным. Сначала он не допускал двусмысленностей в их присутствии, однако с годами стал более снисходительным. Он хотел стать вторым Алкивиадом и одинаково проявить себя в балах и любовных похождениях, всегда при этом хотел все сам расписать до мельчайших подробностей, однако только создавал себе и другим лишние хлопоты. Пока он не создал Совет министров, в его делах царил хаос и его посланники при иностранных дворах часто работали друг против друга, запутавшись в его противоречивых инструкциях. Он считал себя очень хитрым, но это было совершенно не так, иначе дела у него шли бы значительно лучше.
Среди развлечений первое место у него занимали любовные интриги. Как своих фаворитов, он баловал и своих куртизанок, и те и другие чаще всего пользовались его слабостями, моментально наглели, начинали ему перечить и в конце концов быстро надоедали. По его собственному признанию, он не относился к рьяным искателям приключений и находил не слишком много удовольствия в любви, однако хотел, чтобы другие принимали его за ловеласа. Его любовные похождения в большинстве случаев легко начинались и так же легко заканчивались, и, чтобы придать им романтический оттенок, он сам себе придумывал многочисленные сложности и окружал свои похождения, особенно в начале, ореолом таинственности. Август изображал ревность, но на самом деле это было ему не свойственно. Обычно он имел дело с женщинами, которые побывали в объятиях у многих, и не брезговал даже обычными потаскухами. Его любовницы думали, что он любит их так, как он им об этом говорил, однако они были ему нужны только для удовлетворения его сладострастия, и, пока эта страсть владела им, он был готов на все, чтобы не испортить себе удовольствия. Терпеливо перенося прихоти своих любовниц, что они принимали за излияния его любви (и что он тотчас замечал), он легко оставлял их, как только их наглость начинала превосходить определенные пределы, что было вполне благоразумно.
Точно так же обстояло дело с его министрами. Когда они считали излишним следовать его указаниям и начинали действовать по своему усмотрению, он переставал доверять им, и они теряли его милость. Тех же, которые действовали в соответствии с его взглядами, он поощрял и продвигал.
Вот так в высшей степени противоречиво изображают Августа его фавориты. Он всегда хотел быть великим завоевателем и главнокомандующим и в своих мемуарах писал, что в юности называл себя Атлантом. Он был «храбрым, как его шпага», и в то время как его отца называли саксонским Марсом, его называли саксонским Гераклом и Самсоном, а турки окрестили его «Железной рукой», точно так же, как они называли его врага и двоюродного брата Карла XII Шведского «Железной головой».
В июне 1695 года, когда Август находился в Вене, откуда он собирался отправиться на войну с турками, английский посланник в Дрездене Степни писал своему венскому коллеге Лексингтону, что Август занят только пьянством и балами: «Я очень хотел бы, чтобы он прекратил эту праздную жизнь и вернулся к своим делам, если он хочет быть принятым подобающим образом у императора. Однако я начинаю думать, что он возьмет с собой в лагерь биллиардный стол и бальный зал». Август хотел поле боя и войну тоже превратить в развлечение и предполагал, что знаменитый Мюльбергский лагерь не что иное, как место проведения военного праздника…
Среди фавориток короля следует в первую очередь назвать Кенигсмарк, Эстерле, Тешен и, конечно же, Козель, которая восемь лет была рядом с Августом. Но и ее судьба не пощадила, любвеобильный Август увлекся актрисой Денхоф.
…Двадцатишестилетняя графиня Аврора фон Кенигсмарк обратилась в Дрездене к молодому курфюрсту с просьбой помочь ей в поисках пропавшего брата Филиппа-Кристофа. Эта женщина получила прекрасное воспитание и блистала остроумием. Она любила путешествовать и, судя по всему, не торопилась связать себя узами брака. Август влюбился в просительницу и стал добиваться ее расположения. Он был на два года моложе Авроры.
Сначала графиня отклонила притязания Августа, чем воспламенила его еще больше. В конце концов молодая женщина уступила его настойчивым ухаживаниям, после чего он стал одаривать ее дорогими подарками и пригласил в свой охотничий замок Морицбург.
Когда она приехала туда в окружении красивейших придворных дам, одетых как амазонки, то увидела, к своему удивлению, что недалеко от находившегося рядом леса появился дворец, которого еще недавно здесь не было.
За обедом они наслаждались изысканными яствами, затем приняли участие в охоте на оленя, прогулке на лодках с музыкой. Вечером в театральном зале они смотрели спектакль «Психея и ее развлечения». На ужине Аврора обнаружила на своей тарелке букет из бриллиантов, рубинов, смарагдов и жемчуга, а затем она с Августом открыла бал. В разгар веселья влюбленные неожиданно исчезли. Галантный курфюрст провел ее в спальню с великолепным ложем: «Здесь вы настоящая королева, и каким великим повелителем я бы ни был, я буду всего лишь вашим рабом».
День за днем один праздник сменял другой, и, даже когда у Августа были неотложные дела в Дрездене, он все равно каждый раз возвращался назад. Он даже ни разу не посетил свою супругу и мать.
В Дрездене, где Аврора в качестве официальной куртизанки заняла роскошный дом, праздники продолжались всю зиму. Курфюрст каждый вечер ужинал у своей возлюбленной, а также устраивал банкеты.
В январе 1695 года Август пригласил на грандиозный карнавал гостей со всей Германии. В мае он отправился в Карлсбад. Английский посланник в Дрездене Лексингтон писал своему венскому коллеге: «Он берет с собой свою привычную куртизанку фроляйн Кленгель, свою новую – Кенигсмарк, а там его уже ждет третья – фроляйн Альтайм (или Альтан)».
Фроляйн Кленгель, как назвал ее посланник, на самом деле фроляйн Кессель, позже вышла замуж за одного из фон Хаугвицев – таким способом Август обычно старался отблагодарить своих прежних куртизанок, выдавая их замуж за услужливых придворных. Словом, не одна Аврора пользовалась успехом у имевшего богатый выбор любвеобильного курфюрста, однако она вела себя с присущим ей тактом.
В Вене Август увлекся прелестной фроляйн Ламберг. В Варшаву он взял с собой трех куртизанок – Аврору, Ламберг и Шпигель, красивую и знатную черкешенку, доставшуюся Августу в качестве добычи. Аврора взяла ее себе в служанки, и она повсюду сопровождала графиню, а потом была выдана замуж за камердинера Августа, который получил дворянство и чин подполковника.
Всех трех поселили в Варшавском замке. Аврора думала, что только она – фаворитка, однако Август не обделял вниманием также Ламберг и Шпигель. После возвращения Авроры в Дрезден ее роль официальной фаворитки курфюрста уже закончилась. В том же 1696 году, когда родился законный сын Августа, Аврора родила сына, названного в память о прекрасных днях, проведенных в Морицбурге, Морицем. Впоследствии он стал прославленным маршалом Франции.
После рождения сына Аврора в ноябре 1696 года подучила от Августа богатые подарки: драгоценности, ткани, зеркала, другую «галантерею» и 50000 талеров к новогодней мессе. Позднее она также щедро поощрялась…
По свидетельству леди Монтегю, когда Август первый раз пришел к госпоже фон Гойм, в одной руке у него была подкова, которую он при ней сломал, а в другой – мешок с сотней тысяч талеров. Таким образом он силой и деньгами домогался милости женщины, которая из всех его куртизанок занимает особое место.
Анна-Констанция фон Брокдорф происходила из старинного дворянского рода. Ее отец был датским кавалерийским полковником, мать – богатой голландкой. В двадцать два года она вышла замуж за дворянина Адольфа фон Гойма. Очень скоро выяснилось, что 34-летний муж вызывал отвращение у молодой жены, и она отказалась от совместного с ним проживания. Красавица Анна-Констанция была умна, решительна, но вместе с тем вспыльчива и очень ревнива.
Она не сразу ответила на домогательства повелителя, к чему он явно не привык. Адольф фон Гойм утверждал, что в 1705 году король на встрече с ним сказал, что отныне его жизнь и смерть зависят от обладания его бывшей женой, и говорил он это так, словно был околдован ею.
Август сблизился с баронессой в конце ее бракоразводного процесса – в июне 1705 года она стала получать дорогие подарки от курфюрста (вино, мебель, дома, турецкие ковры, деньги). После развода Анна-Констанция потребовала, чтобы он порвал со своей прежней любовницей княгиней фон Тешен, полного содержания в 15000 талеров и письменное обещание, что после смерти королевы она займет ее место, а родившиеся у нее дети буду признаны законными детьми Августа. Монарх не в силах противостоять своей страсти принимал все условия.
В феврале 1706 года фаворитка короля стала графиней фон Козель, теперь к ней следовало обращаться «ваша светлость». Для нее был выстроен дворец. По мнению современников, она стоила любовнику столько же, сколько целая армия.
Фаворитка постоянно сопровождала Августа. Смелая и искусная наездница, хороший стрелок, она, единственная из женщин, пускалась с ним в его путешествия и участвовала в охотничьих забавах.
Тем не менее у монарха было множество любовниц, и он вынужден был придумывать тысячи уверток, чтобы отделаться от назойливого наблюдения фаворитки. Впрочем, Анна-Констанция спала с ним каждую ночь и была так искусна в любви, что в ее объятиях Август забывал о своих других увлечениях.
Однако курфюрсту хотелось разнообразия. Он удостоил своим вниманием танцовщицу Дюпарк из Брюсселя. К тому времени графиня фон Козель уже родила ему девочку. В октябре 1709 года она подарила Августу вторую дочь. Обе были признаны «законными королевскими дочерьми и высокородными графинями».
В течение восьми лет Козель была любовницей чрезвычайно изменчивого Августа, что само по себе являлось доказательством ее необычайной энергии и ума. Фаворитка вела безмятежную жизнь, ибо не сомневалась в своем влиянии на монарха. Однако через девять месяцев после рождения третьего ребенка, на этот раз сына, господство Анны пошатнулось. У фаворитки было много могущественных противников. Когда король находился в Варшаве, ему посоветовали наряду с саксонскими взять себе любовницу-польку, и тотчас представили гостю графиню Марию-Магдалину фон Денхоф. Козель же на этот раз изменила свои плана и не последовала за Августом, что стало ее роковой ошибкой. Перед возвращением в Дрезден курфюрст заявил, что больше не желает видеть Козель.
В отчаянии Анна покинула Дрезден, прихватив с собой все документы, касающиеся их отношений с Августом. Не без труда ему удалось завладеть жалованной грамотой с указаниями пожизненных привилегий графини, а также другими документами интимного характера. После чего экс-фаворитка была приговорена к пожизненному заключению как жертва мести и страха короля, ибо силач Август побаивался графини. Он обещал ей жениться и гарантировал неприкосновенность ее имущества, однако обманул ее и бросил, как это было с его бывшими и будущими любовницами. Он не делал различия между ней и теми же Кессель, Шпигель, Дюваль. Правда, все другие любовницы знали, что рано или поздно король распрощается с ними. Графиня фон Козель наивно считала, что она его законная супруга и будет таковой всегда. Однако для Августа не существовало постоянства, и он не нашел для самой выдающейся из его любовниц другого места, после того как порвал с ней, кроме мрачных стен горного замка, куда она была заключена. Необъятная жажда мести, переполнявшая его всякий раз, когда его пути и желания встречали какое-либо сопротивление, как никогда сильно проявилась на этот раз.
Король Август Сильный умер в Варшаве 1 февраля 1733 года, так и не освободив Анну…
Французский король (с 1515), из династии Валуа. Его политика была направлена на превращение Франции в абсолютную монархию. В Итальянских войнах (1494—1559) одержал победу при Мариньяно (1515); пленен при Павии (1525); вернувшись из плена, возобновил военные действия (1527).
«Королевский двор без красивой женщины все равно что год без весны и весна без роз». Эта сентенция вполне объясняет существование во дворце подобия гарема, состоявшего из нескольких хорошеньких девиц, которых Франциск I называл «мои маленькие разбойницы». Эти грациозные создания, кстати, влияли и на поведение политиков того времени, и влияние это, к сожалению, было крайне неблагоприятным.
Разумеется, большая часть «маленьких разбойниц» ублажала прежде всего короля. Каждый вечер две-три особы, а иногда и больше, приглашались в королевские покои, где юный паж раздевал их. Им предстояло провести нелегкую, бессонную ночь, потому что Франциск I не терпел бездействия. Случалось, и нередко, что каждой своей гостье король оказывал в течение ночи многократную честь, так велика была его способность быстро восстанавливать силы.
Ни одна дама не могла ему отказать. Стоило только ему появиться со сверкающим взором, раздувающимися от возбуждения ноздрями и горделивой осанкой, как самые добродетельные начинали млеть от восторга.
Однако если король Франции не знал поражений в любви, то встречать при дворе ревнивых мужей ему случалось. Вот что рассказывал его современник Брантом: «Мне приходилось слышать, что как-то король Франциск захотел переспать с одной из придворных дам, в которую был влюблен. Явившись к ней, он наткнулся на ее мужа, который со шпагой в руке ждал, чтобы убить короля. Не растерявшись, король приставил к груди противника острие собственной шпаги и повелел ему поклясться жизнью, что никогда не причинит жене никакого зла и что если тот все же позволит себе хоть какую-то малость, то он, король, убьет его и прикажет отрубить голову; а на эту ночь послал его прочь и занял его место. И дама эта была счастлива, что нашла такого храброго защитника своего самого главного богатства, тем более что с этих пор никто, начиная с мужа, не смел ей слова сказать, и она делала все, что захочет!»
Но, несмотря на всю эту миленькую компанию, король никогда не забывал королеву Клод (ей тогда было шестнадцать), потому что она в это время его стараниями была беременна.
В 1515 году король-рыцарь одержал громкую победу в битве при Мариньяно, после чего мечтал лишь об одном – развлечься. И тут кто-то из придворных рассказал ему о мадам де Шатобриан. Франсуазе исполнилось двадцать, грудь ее восхитительным образом округлилась, привлекая внимание ценителей, а неподражаемая походка возбуждала в каждом, кто за ней наблюдал, целый вихрь мыслей, из которых даже самые терпимые могли бы вогнать в краску любого ландскнехта.
Однако события разворачивались не так быстро и просто, как хотелось Франциску I, потому что Жан де Лаваль, сеньор де Шатобриан был ревнив, а его жена Франсуаза очень хитра.
Как человек дальновидный, король начал с того, что решил задобрить мужа. Прежде всего он назначил его командиром особого королевского отряда, и этот подарок подействовал наилучшим образом. Когда король обратился к нему со словами: «Следите внимательно за своими людьми, с этого момента вы отвечаете за их поведение», он понял, что в обмен на эту милость ему неплохо было бы закрыть глаза на поведение жены. И де Лаваль принял отряд, командование которым ему было поручено.
Теперь королю предстояло приручить братьев мадам де Шатобриан, трех довольно неотесанных пиренейцев, мало расположенных смириться с бесчестьем сестры. Сначала король «нейтрализовал» старшего, месье де Лотрека, сделав его губернатором Милана, что привело сестру в восторг. Вечером, после обеда, она пришла поблагодарить короля. В один миг обращенный на Франциска I взор синих глаз смягчился, затем неожиданно, опустившись перед королем в почтительном реверансе, она попросила разрешения удалиться и покинула покои короля вместе с королевой Клод, чьей фрейлиной она недавно стала.
На следующий день монарх послал Франсуазе в подарок великолепную вышивку. В ответ она написала ему самое притворное, самое лукавое письмо, какое только можно вообразить.
Получив письмо, смысл которого так очевиден для любого мужчины его склада, прекрасно разбирающегося в женских хитростях, король понял: Франсуаза согласна стать его любовницей. Это привело его в такой восторг, что он начал дипломатические переговоры, которые намеревался осуществить лично с послами папы, короля Испании и Генриха VIII Английского.
Однако было бы неплохо, чтобы и переговоры с Франсуазой не затягивались надолго. Франциск I, когда у него появлялось желание, предпочитал немедленно удовлетворять его. Королю нельзя было отказать в воображении. Желая отослать месье де Шатобриана в его имение, но так, чтобы он ничего не заподозрил, король решил обложить Бретань новыми налогами и попросил Жана де Лаваля взять на себя эту дополнительную обязанность в отношении бретонцев. Это позволило одним выстрелом убить двух зайцев: удалить нежелательного свидетеля и одновременно пополнить королевскую казну, которая регулярно опустошалась бесконечными праздниками и похождениями монарха.
Жан де Лаваль отбыл из Блуа и после трех месяцев изнурительных препирательств выполнил королевский приказ.
В отсутствие мужа Франсуаза, добившаяся важных постов для него и братьев, подумала наконец и о себе и повела себя очень обходительно с королем.
Франциск посылал ей стихи, которые сочинял ночью в тиши своей спальни. Она отвечала ему тоже в стихах, отличавшихся не меньшим изяществом.
«В те времена, – рассказывал Соваль, – не иметь любовницы значило уклоняться от своих обязанностей. Король желал знать имя любовницы каждого из придворных, ходатайствовал за мужчин, еще чаще давал рекомендации дамам и делал все, чтобы парочки встречались. Но и это еще не все. Если он наталкивался где-нибудь на такую парочку, он желал знать, о чем они между собой говорят, и когда эти разговоры казались ему недостаточно учтивыми, начинал учить их обходительной беседе».
Франциск I не терпел насилия над женщиной. Педантичный во всем, что касалось галантного поведения, он запрещал изнасилование, полагая, что высшим удовольствием в любви является момент, когда удается заставить женщину «забыть стыд».
Сам он всегда соблюдал этот принцип, и именно поэтому его ухаживания за мадам де Шатобриан длились так долго. Далекий от мысли побыстрее затащить Франсуазу к себе в постель, он готов был предпринять все что угодно, лишь бы она уступила ему по собственной воле.
11 января 1519 года неожиданно скончался Максимилиан Австрийский, оставив вакантным императорский трон. Франциск I тут же выставил свою кандидатуру против Генриха VIII (который, впрочем, вскоре отказался от этого намерения) и нового короля Испании Карла.
В течение многих недель он грезил о короне, которая позволила бы ему восстановить империю Карла Великого, стать властелином Европы, повелителем мира и, конечно же, покорить прекрасную мадам де Шатобриан. Разве смогла бы она тогда отказать самому красивому, самому могущественному и самому молодому суверену на земле?
Увы, на этот трон под именем Карла V был избран испанский король, и Франциску I пришлось пережить крушение своей мечты.
Де Шатобриан знала об этих надеждах короля, и когда ей стали известны результаты выборов, она явилась к нему, полная сочувствия и нежности, и прижалась к своему «дорогому, горячо любимому государю», почувствовав, как ему тяжело. Через два часа после этого в одной из комнат Амбуазского замка Франциск I, не став императором, по крайней мере стал счастливейшим из мужчин…
Очень быстро о победе короля стало известно всему Фонтенбло, где тогда пребывал французский двор. Придворные отчаянно завидовали королю, а «маленькие разбойницы» просто ненавидели женщину, которая оттеснила их на задний план и собиралась получить титул официальной фаворитки, о чем каждая из них втайне мечтала.
А что же королева? Кроткая королева Клод сразу поняла, что теперь у нее появилась настоящая соперница. Но она не выказывала никакого недовольства, не пыталась затеять скандал, оставаясь такой же любезной и любящей. Такое поведение очень нравилось королю, который просто не выносил никаких семейных сцен, превращавших адюльтер в пытку.
Благодарный Франциск I решил, что ничто не доставит доброй женщине большего удовольствия, чем ребенок. И тогда он явился к ней в спальню и с чувством долга выполнил все необходимое, чтобы этот ребенок у нее появился.
Через девять месяцев Клод произвела на свет принцессу Мадлен. Получив титул официальной любовницы, де Шатобриан стала сопровождать Франциска I повсюду, куда бы он ни отправлялся. Ее видели во всех городах Франции, где, следуя королевской фантазии, останавливался похожий на табор двор.
В 1520 году, мечтая создать против империи Карла V прочный англо-французский блок, Франциск I объявил, что собирается устроить торжественную встречу с английским королем Генрихом VIII в провинции Артуа. И тут весь двор стал спорить, возьмет ли король на эту официальную встречу свою фаворитку.
Одни считали, что в данном случае король Франции не может допустить, чтобы его сопровождала наложница. Другие напоминали, что король Генрих VIII известен как большой любитель женщин и что присутствие фаворитки вряд ли его шокирует. Некоторые считали, что англичанин будет даже польщен тем, что его принимают как близкого друга, от которого не скрывают своих причуд.
Вероятно, именно этого мнения придерживался и Франциск I, потому что однажды июньским утром он отправился из Парижа в Артуа в сопровождении королевы и Франсуазы, счастливой и довольной всем происходящим.
И вот наступил момент первой встречи двух королей. Франциск I, в белом одеянии с золотым поясом, в золоченой обуви, в маленькой шапочке с развевающимся султанчиком, приветствовал Генриха, одетого в пурпурный камзол и увешанного драгоценностями с головы до ног.
Один шатер, возвышавшийся над всеми остальными, специально предназначался для обмена церемониальными приветствиями обоих королей. Его внутреннее убранство состояло из ковров, роскошных тканей и драгоценных камней.
Франциск, Генрих, королева Клод, Луиза Савойская и мадам де Шатобриан вошли в него в сопровождении двух британских и двух французских сеньоров. Затем Генрих поприветствовал дам, окружавших Франциска и, судя по всему, был рад наконец увидеть его фаворитку, о которой ему столько рассказывали в Лондоне.
Франциск заметил, как вспыхнул взор англичанина, и был счастлив, что смог поразить своего соперника не только несравненными богатствами, но и восхитительной любовницей.
24 июня 1520 года, после семнадцати дней этой удивительной жизни, суверены простились друг с другом.
6 января 1521 года, в праздник Крещения, Франциск I обедал у матери в Ромоантене, когда ему сообщили, что графу Сен-Полю, у которого в доме собрались гости, достался кусок крещенского пирога с запеченным в него бобом, и, как говорят в таких случаях, граф стал «бобовым королем». Король сделал вид, что возмущен: «О, у меня еще один коронованный соперник! Пойдем, скинем его с трона».
Франциск вместе с гостями отправился к дому «бобового короля», у которого принялся лепить снежки и швырять их в окна Сен-Поля. В ответ на это молодой граф и его гости забросали врагов яблоками, грушами и яйцами. Внезапно темноту ночи разорвала вспышка огня, и Франциск I с криком рухнул на снег. Один из гостей Сен-Поля бросил выхваченное из камина горящее полено и попал в голову короля Франции.
Доставленный в дом к матери, Франциск в течение нескольких дней был «на грани смерти, и слух о его кончине уже начал ползти по Европе». И все-таки он выжил.
Это странное происшествие, однако, положило начало новой моде, сделавшейся впоследствии типичной для XVI века: мужчины стали очень коротко стричься и носить бороду. Дело в том, что по настоянию врачей Франциску пришлось срезать свои длинные кудри и к тому же «отпустить бороду, чтобы скрыть обезобразившие лицо многочисленные следы ожогов».
В 1525 году в сражении при Павии Франциск I был пленен генералиссимусом Карлом Бурбонским. Вскоре король Франции был доставлен в Испанию, где Карл V решил держать его в заточении.
И сразу же испанки, хорошо знавшие репутацию французского короля, оказались поражены вирусом любовной горячки. Когда король прибыл в Валенсию, невозможно было поверить в то, что он пленник. По тому, какими восторженными криками встретило его женское население, он выглядел победителем. В его честь устраивались даже спектакли, в которых танцовщицы на всякий случай появлялись без малейших намеков на стыдливость.
Но король Франции сумел вызвать и возвышенные чувства. Дочь герцога Инфантадо, прекрасная Химена, воспылала к знаменитому пленнику любовью столь страстной, что, когда в 1526 году он женился во второй раз, она покинула свет и ушла в монастырь.
Восторженный прием, оказанный пленнику, вызвал раздражение у Карла V, и он приказал заключить Франциска I в одну из башен Мадрида.
Жизнь короля Франции резко ухудшилась, но популярность его в Испании только возросла. А его тюремное заключение стало даже началом одной любви, которая и принесла ему свободу.
Элеоноре Австрийской, родной сестре Карла V, было двадцать шесть лет. Вдова португальского короля, она была обещана братом коннетаблю де Бурсону, но решительно воспротивилась этому.
«Никогда в жизни, – заявила она, – я не выйду замуж за предателя, который стал причиной несчастья короля Франциска».
Элеонора, страдавшая оттого, что предмет ее страсти находится в заточении, решила написать Луизе Савойской: «Ах, мадам, если бы только в моей власти было освободить короля…»
Эта фраза натолкнула регентшу на довольно оригинальный план заключения мира: Франциск уступит Карлу V Бургундию и тем самым удовлетворит самолюбие императора; а Элеонора получит эту провинцию в качестве приданого и возвратит ее королю Франции, выйдя за него замуж. Франциск I был уже год как вдовцом (добрая королева Клод умерла в возрасте двадцати пяти лет).
Сестра Франциска I, Маргарита Ангулемская, отправилась в Испанию, чтобы предложить условия мира Карлу V, который, разумеется, с порога их отверг.
Ожидая, что естественный ход событий изменит его судьбу, Франциск I проводил свои дни в сочинении поэм. Он писал грустные стихи фаворитке де Шатобриан, которая в ответ слала странные письма.
Маргарита не обманулась в своих надеждах на Элеонору. Жажда выйти замуж за Франциска была столь велика, что в конце концов Элеоноре удалось убедить императора смягчить условия мира и одобрить брак, предложенный Луизой Савойской.
15 марта 1526 года, спустя год и двадцать два дня после битвы при Павии, Франциск I возвратился во Францию, подписав Мадридский договор, по которому он терял часть своего королевства (Бургундию, Фландрию и Артуа), но получал взамен очаровательную невесту.
В полдень он въехал в город, в котором уже вовсю веселился народ. Луиза Савойская, желая порадовать сына, собрала вокруг себя целый рой красавиц, демонстрирующих свои прелести в надежде привлечь внимание короля.
Расцеловавшись с матерью, Франциск I окинул всех дам взглядом знатока. Неожиданно во взоре его зажглось любопытство. В толпе девиц он узнал юную блондинку, которую заприметил до ухода на войну. Ее звали Анна, и она была дочерью Гийома де Писле, сеньора де Эйи, командира пехотной части, стоящей в Пикардии.
Хитрая мадам Ангулемская сделала очень удачный выбор. Так что мадемуазель де Эйи совершенно не случайно прибыла в Байонну на встречу молодого монарха. Луиза Савойская, ненавидевшая мадам де Шатобриан, надеялась, что эта молодая особа с явной склонностью к интригам, сумеет вытеснить фаворитку из сердца короля. И потому, когда Франциск подошел к Анне и взял ее за руку, нашептывая милые фривольности, секрет которых был ему так хорошо известен, регентша поняла, что свою первую ночь во Франции ее сын проведет не один и что влияние фаворитки очень скоро пойдет на убыль.
И между двумя фаворитками началась борьба не на жизнь, а на смерть. Дуэль растянулась на месяцы, и король, обожавший Анну де Писле, но все еще любивший Франсуазу, был этим крайне утомлен. Вынужденный без конца утешать одну и успокаивать другую, король больше уже не находил времени для государственных дел, отчего приходил в отчаяние.
В 1528 году, сраженная высокомерием Анны де Писле и непостоянством короля, Франсуаза де Шатобриан вернулась в имение мужа, встретившего ее очень тепло.
Анна де Писле торжествовала: хоть ей и не удалось полностью выжить де Шатобриан, с которой король переписывался, однако она заняла пост официальной фаворитки и сохраняла его в течение шестнадцати лет.
Летом 1530 года Франциск I женился на Элеоноре Австрийской, так много сделавшей для него. 5 марта 1531 года Элеонора была коронована в Сен-Дени. Через десять дней после этого она совершила торжественный въезд в «свой добрый город Париж».
А в конце лета скончалась Луиза Савойская, регентша, державшая в своих руках все бразды правления королевством и пугавшая Европу непредсказуемостью принимаемых решений. Теперь Франциску I предстояло самому править страной. Разумеется, Анна де Писле надеялась, что теперь, используя свое влияние на короля, она будет играть политическую роль.
Вскоре король назначил Жана де Лаваля, сеньора де Шатобриана, губернатором Бретани, а в начале 1532 года, оставив Анну де Писле в Фонтенбло и королеву Элеонору в Блуа, король покинул свой замок в сопровождении пятнадцати тысяч человек, которые обычно следовали за ним во всех его поездках, и направился в Шатобриан, чтобы стать гостем Жана де Лаваля, этого редкостного по своей снисходительности мужа.
При виде короля радость Франсуазы не имела границ. На протяжении шести недель в Шатобриане устраивались великолепные праздники в честь августейшего гостя.
Ранним утром 11 июня жители Шатобриана столпились у своих окон, чтобы поглазеть, как Франциск I и его пятнадцатитысячная свита с невероятным шумом покидает город.
Вернувшись в Амбуаз, Франциск I задумался над тем, в каком затруднительном положении он находится, связав себя с тремя женщинами: с Элеонорой из чувства признательности, с Франсуазой по глубокой привычке и с Анной по любви.
По заведенной традиции Франциск I к Рождеству делал подарки друзьям, любовницам и королеве. Он заказал по новому платью своим «маленьким разбойницам», составил реестр дарений (сеньории, земли, замки) наиболее приближенным друзьям и приказал итальянскому художнику сделать эскизы новых украшений для Элеоноры.
Король долго думал, чем бы порадовать Анну де Писле, чьи мыслимые и немыслимые желания он давно уже выполнил. В конце концов решил подарить своей любовнице… мужа. Таким необычным способом он хотел «возвысить» ее, и, кроме того, даровать титул, чтобы она была почитаема при дворе.
Для этой цели он избрал Жана де Бросса, человека хотя и неприметного, но знатного происхождения, а главное, не очень ревнивого. Этот дворянин был сыном герцога де Пентьевра, который, некогда являясь сторонником герцога Бурбонского, умер, лишенный всего своего имущества. Так что Жан имел свои резоны доставить удовольствие королю.
На придворных этот брак произвел сильнейшее впечатление. Фаворитку встретили с большим почтением, а Клеман Маро даже сочинил стихотворение, в котором в несколько жеманной форме обыгрывал новый титул дамы – герцогиня д'Этамп – и название знаменитой древней долины Тампе в Фессалии, прославленной Вергилием.
Франциск I, желая соблюсти приличия, подарил герцогине д'Этамп особняк на улице Ирондель, но тут же приказал построить рядом другой «с потайными дверями, через которые можно было незаметно проникать из одного дома в другой».
Второй особняк был украшен девизами и галантной символикой, говорившими о любви короля к своей фаворитке. Один из символов изображал пылающее огнем сердце, помещенное между альфой и омегой, что, по-видимому, должно было означать, что «для этого вечно пылающего сердца любовь является и началом, и концом».
Все Писле были обеспечены важными должностями, по преимуществу церковными, поскольку любовница короля «была дамой набожной»…
В октябре 1537 года умерла мадам де Шатобриан. Экс-фаворитка скончалась в возрасте сорока трех лет, сохранив до последнего дня свою ослепительную красоту. Король был сражен. Вскочив на коня, он, не переводя дыхания, примчался в Шатобриан, чтобы склонить голову над свежей могилой своей некогда обожаемой «крошки».
Между тем король все заметнее подчеркивал свое расположение к фаворитке герцогине д'Этамп и дошел до того, что стал публично интересоваться ее мнением о государственных делах. И вскоре она уже присутствовала на Королевском совете. Пользующаяся абсолютным доверием преждевременно ослабевшего из-за неумеренного сластолюбия монарха, очаровательная герцогиня всерьез поверила, что она любовница Франции. Все вокруг боялись ее и унижались перед ней.
Ее вполне официально принимали верховные иерархи церкви, а на одном вечернем приеме ее видели пьющей одновременно с кардиналом Феррарским и королем из кувшина с тремя отверстиями… К ней обращались, когда надо было добиться самых высоких постов в армии, в магистратуре или в управлении финансами.
Франциск I слепо следовал всем ее советам. Мучимый эротоманией, превращавшейся в навязчивую идею, он даже не подозревал обо всех этих кознях. Да его, собственно, мало что интересовало, кроме собственных извращенных удовольствий. Как-то раз он отправился в Сен-Жерменский лес в компании самых хорошеньких придворных кокеток, чтобы показать им совокупление оленей, во время которого он с удовольствием называл вслух, без всякой, правда, в том необходимости, каждый эпизод «брачной ночи» этих достойных животных.
В другой раз, находясь в компании таких же, как он, прожигателей жизни, он приказал, чтобы на устроенном им обеде несколько дам из высшей знати присутствовали совершенно обнаженными.
Чрезмерное увлечение женщинами сильно сказалось на физическом состоянии Франциска I, отчего в свои пятьдесят два года он выглядел настоящим стариком.
Разумеется, не было в нем уже той бурной энергии, которая когда-то позволяла ему по восемь–десять раз кряду доказывать даме сердца свое особое расположение. Теперь он утешался тем, что слушал или сам рассказывал более чем фривольные истории, из-за чего присутствующие начинали чувствовать себя словно они не во дворце, а в казарме.
В 1546 году Франциск I впервые в своей жизни почувствовал настоятельную потребность в уединении. Вечно деятельная и взвинченная графиня д'Этамп его утомляла, и время от времени король отправлялся на несколько дней в Шамбор, «где две сотни человек могли жить, ни разу не встретившись друг с другом, если к тому не было желания». Шамборский замок был построен по планам короля в густом лесу, в том самом месте, где он, как некоторые утверждают, еще семнадцатилетним юнцом стал любовником одной юной особы из Блуа.
Шамбор, эта усыпальница юношеской любви, был замком роскошным, но мрачным. Именно тут он сочинил полные горькой печали стихи («Подруги юных лет, куда исчезли вы…»). И здесь же запечатлел на стене, то ли с помощью головешки, то ли куска упавшей с потолка штукатурки, три слова: «Любая женщина непостоянна».
31 марта 1547 года король умер.
Позже появилась легенда, по которой Франциск I стал жертвой гнусного измышления. Некто Луи Гюйон, врач из Юзерша, написал: «Великий король Франциск I домогался жены одного парижского адвоката, женщины очень красивой и любезной, имя которой не хочу называть, потому что у нее остались дети. Придворные и разные сводники уверяли короля, что он может заполучить ее, используя свою королевскую власть. Долго противившийся муж, наконец, позволил жене подчиниться воле короля, а чтобы не мешать своим присутствием, сделал вид, что дней на восемь–десять уезжает по своим делам, хотя тайно остался в Париже и стал усердно посещать бордели. Там он намеревался подцепить дурную болезнь, передать ее жене, которая затем наградит ею короля. Очень быстро он нашел, что искал, и передал это жене, а та – королю. Король же одарил болезнью всех женщин, с которыми развлекался, и никогда от нее не избавился. Всю оставшуюся жизнь король был недужным, несчастным, угрюмым и нелюдимым».
Дама, имя которой Гюйон не хотел назвать, была женой адвоката Жана Ферона, и все звали ее Прекрасной Фероньеркой. Она была изящна, соблазнительна, элегантна. У нее были длинные черные волосы, выразительные синие глаза, красивые ноги.
Заразила ли она короля Франции?
Нет. Неаполитанскую болезнь Франциск I подцепил очень давно. Луиза Савойская, как внимательная мать, сделала в своем дневнике запись, датированную 7 сентября 1512 года: «Мой сын побывал в Амбуазе по пути в Гюйень… а за три дня до этого у него обнаружилась болезнь в интимной части тела…»
Французский король скончался, преждевременно состарившись и лишившись сил из-за чрезмерного увлечения женщинами, однако смерть его наступила не от «любовной болезни». По крайней мере, все исследования это опровергают. А доктор Кабанес установил, что Франциска I «унес в могилу туберкулез».
Принц Уэльский, сын короля Карла I и Генриетты Французской. Английский король (с 1660), из династии Стюартов. Провозглашение его королем означало реставрацию монархии в Англии.
Карл родился 29 мая 1630 года. Лицом он походил на мать, а характером был в деда, короля Генриха IV. Влюбчивый в детстве, ненасытно сладострастный в юности и в зрелых годах, развратный в старости – Карл II постепенно превращался из эпикурейца в циника, подавая пример крайней разнузданности нравов всему двору.
Когда начались раздоры Карла I с народом, малолетний принц Уэльский был отправлен в Гаагу и отдан на попечение Вильгельма Оранского. Известия о ходе борьбы короля английского с его подданными день ото дня становились тревожнее, несчастная королева Генриетта отправилась во Францию умолять о помощи супругу всемогущего Ришелье, а затем и кардинала Мазарини. Английскому королю сочувствовали почти все европейские государи, однако ни один из них не оказал ему существенной помощи.
В то время, когда отец томился в плену у своих подданных, его восемнадцатилетний сын проводил время в любовных интрижках, одерживая победы над красавицами легкого поведения.
В 1648 году принц Уэльский встретил в Гааге любовницу полковника Роберта Сидни, очаровательную Люси Уолтерс, и без памяти влюбился в нее. Причем взаимности он добился не сразу. Полковник Сидни отнесся к пикантной ситуации философски: узнав о чувствах короля к его содержанке, он великодушно решил, что Люси вольна поступать по своему усмотрению.
Принц Уэльский сразу же забрал Люси к себе, а она не замедлила объявить вскоре о своей беременности. В 1649 году фаворитка родила Карлу сына Иакова. По свидетельству ближайшего окружения короля, настоящим отцом новорожденного был не принц, а Роберт Сидни, на которого ребенок был поразительно похож, даже на щеке был помечен родинкой, точно так же, как и благодетель Люси… Но любовь ослепляет. Куртизанке не стоило большого труда убедить принца Уэльского, что именно он отец ее ребенка, и Карл без колебаний признал его своим.
Он целыми днями проводил в обществе любовницы, повиновался ей беспрекословно, предупреждал малейшие ее желания, тратил на ее прихоти последние деньги из скромных субсидий, выдаваемых ему Вильгельмом Оранским. Весть о казни Карла I на время прервала эту идиллию и заставила принца – теперь наследовавшего после отца королевский титул – заняться делами, приличествующими его званию.
Весной 1649 года, нежно распрощавшись с Люси Уолтерс, Карл II отправился в Ирландию, где за королевскую корону сражался маркиз Ормонд. Отсюда с небольшим отрядом солдат Карл переправился в Шотландию. Словно желая загладить недавнее предательство и измену Карлу I, шотландцы с восторгом встретили его сына, приветствуя как законного короля.
Вернувшись из Шотландии, Карл II пожаловал своего сына от Люси Уолтерс титулом графа Оркни, герцога Монмута и кавалера ордена Подвязки. Милейшая Люси была давно забыта Карлом II – во время его поездки по Шотландии она вела себя в Гааге непозволительно свободно и наконец снискала себе репутацию продажной женщины.
О короле следует сказать, что в своих сексуальных желаниях он был неукротим. Ему было безразлично, как добиваться женщины, с мужьями он расправлялся быстро и просто. Уродливый как смертный грех, король мог, овладев женщиной, тут же ее отвергнуть. Он менял женщин как перчатки. Но одновременно с этим Карл II заботился о своем здоровье, летними вечерами он отправлялся на реку в Путни плавать, а по утрам, когда все остальные отдыхали в постели, истощенные ночными излишествами, поднимался с солнцем и два часа играл в теннис на дворцовом корте. Он занимался множеством дел, был умным и тонким политиком и экономистом. Король мог успешно поддержать беседу об астрономии, архитектуре, садоводству, антиквариате и пчеловодстве.
Но вместе с тем с воцарением Карла II прекратились разговоры о воздержании и вреде незаконных связей. Маститый Капфиг, добродушный панегирист блаженного старого времени и всех вообще фавориток, так описывает двор Карла II: «Трудно было найти двор изящнее, легкомысленнее, богаче интригами и красавицами. Между знатнейшими красавицами особенно заметны были: графиня Кастлмэн, впоследствии герцогиня Клевеланд, графиня Честерфилд, графиня Шрюсбюри, графиня Мидлтон, девица Гамильтон, вышедшая за графа Грамона, и мисс Франциска Стюарт, любовница короля. Все эти блестящие леди могли смело соперничать с первейшими красавицами версальского двора, принятого ими за образец. Двор был занят предстоящим бракосочетанием короля с инфантой португальской (Екатериной), руки которой король официально просил у лиссабонского двора».
Инфанта не выделялась ни красотой, ни умом: в этом выборе Карла II главную роль играла политика; кроме того, за ней давали полновесными дублонами отличное приданое, а король постоянно нуждался в деньгах. Он отличался расточительностью, но ему надоело выпрашивать субсидии у парламента, каждый раз вступавшего в спор, когда речь заходила о выдаче денег.
Любовница Карла II мисс Франциска Стюарт заслуживает особого внимания. Кавалер Грамон, в назидание потомству, оставивший драгоценные сведения о дворе Карла II, писал: «Характер у нее был по-детски смешливый; склонность к забавам, приличным только двадцатилетней девочке. Любимейшей ее игрой были жмурки. Она любила строить карточные домики, в то время, когда у нее в доме бывала большая игра, причем услужливые придворные снабжали ее строительными материалами и показывали ей постройки новой архитектуры. Она также любила музыку и пение. Герцог Букингем наловчился строить карточные домики, прекрасно пел, сочинял песенки и детские сказочки, от которых мисс Стюарт была без ума; но особенно удачно он умел подмечать смешные черты в манерах и в разговоре других и искусно передразнивать их. Словом, Букингем был таким непревзойденным лицедеем и приятным собеседником, что без него не обходилось ни одного собрания. Мисс Стюарт в своих забавах была с ним неразлучна, и если он не приходил к ней вместе с королем, она тотчас же за ним посылала».
В эту девицу одновременно были влюблены король, брат его Иаков и двоюродный брат Карла Стюарта герцог Ричмонд. Шалунья сожительствовала со всеми тремя, чтобы никто не остался в обиде. Кроме трех обожателей из королевской фамилии, ее любовниками были: Букингем – карточный архитектор, Мондевиль, Карлингтон и Дигби, покончивший из любви к ней самоубийством. Связь Карла с мисс Стюарт не мешала ему в то же время сожительствовать с леди Кастлмэн и актрисами Нелли Гвин и Молли Девис…
Франциска жила во дворце Уайт-Холла, где Карл II весьма часто посещал ее. Разоряя казну ради постройки Сент-Джеймса, король говорил, что ему тяжело жить во дворце, где был казнен его отец. Впрочем, эти благородные чувства уважения не помешали Карлу II бывать чуть не ежедневно в Уайт-Холле, где устраивались такие оргии, от которых могла покраснеть даже Мессалина. Однажды ночью Франциска, леди Барбара Кастлмэн, Нелли Гвин, Молли Девис и целый гарем девиц в присутствии короля пародировали венчание. Леди Кастлмэн выступала в роли жениха, Франциска Стюарт – в роли невесты, остальные – в ролях священников и свидетелей. Обряд сопровождался всеми церковными и общественными церемониями; новобрачных уложили у постель, где они предались любовным забавам. Сам король пел фривольные песни, аккомпанируя себе на гитаре, нагие фаворитки танцевали перед ним, покачивая бедрами; вино лилось рекой, и праздник окончился совершенной вакханалией…
Герцог Ричмонд, ослепленный страстью к Франциске, решился, наконец, тайно обвенчаться с ней. Тогда в сердце Карла II проснулась ревность. Он распустил свой гарем; дни и ночи проводил с Франциской. Поговаривали даже, будто он хочет развестись с королевой и жениться на своей возлюбленной. Франциска сразу смекнула, что ей гораздо выгоднее выйти замуж за Ричмонда, чем жить с королем. Она притворилась больной, перестала принимать Карла II, готовясь к побегу с Ричмондом. Огорченный Карл II пожаловался на нее другой своей фаворитке леди Кастлмэн. Та посоветовала ему навестить больную и встретиться с лечащим врачом Бабиани.
Карл, последовав ее совету, буквально ворвался в спальню фаворитки и увидел… Франциску в объятиях Ричмонда. Король разразился бранью, словно пьяный матрос. Любовники застыли от ужаса.
Ричмонд из спальни был отправлен в Тауэр, где провел три недели (с 31 марта по 21 апреля 1655 года). Сразу после освобождения Ричмонд и Франциска Стюарт бежали в Кент и там тайно обвенчались. Мисс Стюарт вернула королю все им подаренные бриллианты.
Карл II недолго дулся на изменницу, потом сделал шаги к примирению, и герцогиня Ричмонд, молодая супруга, снова оказалась в объятиях любовника, уверяя короля в неизменной верности и при случае обирая его. Муж Франциски умер в 1670 году, а она – в 1700 или в 1701 году, оставив после себя огромное состояние.
До Карла II в английских театрах женские роли в пьесах исполнялись юношами, а иногда и взрослыми мужчинами; чопорные пресвитерианки почитали за смертный грех выходить на театральные подмостки. В первый год своего царствования Карл II изъявил желание, чтобы в театральные труппы обязательно входили и женщины.
В числе первых вышли на сцену очаровательные Нелли Гвин и Молли Девис, почти сразу попавшие в королевский гарем. Красота и талант заменили им дворянские дипломы. Знатные дамы с презрением смотрели на комедианток, осмеливавшихся конкурировать с ними в борьбе за внимание короля. Потребовалось вмешательство Карла II, чтобы его знатные любовницы примирились с плебейками. Они сидели за одним столом.
Нелли, ловкая, грациозная, прекрасно танцевала и пела. Влияние ее на короля было столь велико, что, если бы она попросила Карла II казнить кого-либо, король, без сомнения, исполнил бы ее каприз. К счастью, Нелли не была кровожадна, а вместе с Молли Девис выманивала у короля драгоценности и подарки…
Нелли Гвин, по свидетельству хроникеров, родилась на чердаке; в детстве торговала рыбой, потом пела на улице и в тавернах. Наконец ее заметили актеры Гарт и Лэси, с их помощью она оказалась в королевском театре. Здесь ее заметил лорд Дорсет и взял к себе на содержание. Карл II, дав ему место при посольстве во Франции, переманил красавицу к себе за ежегодное вознаграждение в 500 фунтов стерлингов. Через четыре года этот оклад повысился до 60000. Примечательно, что король симпатизировал Нелли до самой своей смерти в 1685 году и благодаря ее заботам покровительствовал театру. Артисты театра по повелению Карла II были названы придворными и числились на государственной службе. Когда в парламенте рассматривался вопрос об обложении актеров податью, это предложение было отклонено под тем предлогом, что актеры служат на потеху королю.
«Актеры или актрисы?» – неосторожно пошутил один из членов нижней палаты. Почему неосторожно? Да потому что за эту дерзкую шутку члену парламента был урезан нос, что заменило ему каторжное клеймо.
Актриса Молли Девис была на содержании у герцога Букингема, который порекомендовал ее Карлу II. Она славилась пением песенок фривольного содержания, сопровождая их совершенно неприличными телодвижениями. Но именно это и нравилось английскому падишаху. Молли Дэвис имела от Карла II дочь, названную Марией Тюдор и впоследствии выданную замуж за графа.
С актрисами соперничали две титулованные дамы: знаменитая мисс Франциска Стюарт и графиня Барбара Кастлмэн, с которой король сблизился еще во время похода в Голландию. Графиня красотой и распутством по меньшей мере не уступала соперницам.
Барбара посвятила себя служению Венере с пятнадцатилетнего возраста. Обольстителем ее был Стенгоп, граф Честерфилд, человек женатый и чудовищно безобразный; но к уродам эта красавица всегда питала особенную склонность. Барбара, ничуть не смущаясь, утверждала, что люди безобразные с большей страстью, чем красивые, предаются любви. Они боготворят женщину, дорожат ею, ревнуют… тогда как красавцы, даже любимые красавицами, редко бывают постоянны. Словом, у Барбары была своя философия.
Чтобы скрыть последствия своей связи с графом Честерфилдом, она вышла за Роджерса, графа Кастлмэна, отвратительного карлика, но сказочно богатого; только в религиозных убеждениях могли сойтись эти милые супруги, так как оба были католиками. Вскоре после свадьбы супруги отправились в Голландию к Карлу II, находившемуся в изгнании. Муж открыл ему свой кошелек, жена – страстные объятия.
По прибытии в Лондон Карл II вознаградил доброго рогоносца, дав ему, по его желанию, место смотрителя тюрьмы королевской скамьи; затем пожаловал его в бароны, и, наконец, в графы Кастлмэн. Через два месяца у него родился сын. Графиня в надежде, что Карл II признает его своим, желала окрестить его по обряду протестантскому, граф – по католическому. Невзирая на протесты Барбары, младенца помазали миром и окрестили, дав католическое имя. Обиженная мать пожаловалась королю, и он приказал окрестить своего сына вторично, как протестанта, и сам был его восприемником, а крестной матерью была графиня Суффолк.
Пожалуй, сам царь Соломон не разрешил бы лучше этот спор. У новорожденного было два отца: католик и протестант – и крестить его следовало дважды. Правда, это было не совсем по-христиански, когда родной отец одновременно был крестным, но в глазах Карла II это была мелочь, недостойная внимания. Вскоре супруги поссорились и разъехались. Муж уехал во Францию, жена переселилась к своему брату в Ричмонд.
Через три года граф Кастлмэн вернулся на родину и был встречен супругой, представившей ему, кроме старшего сына, еще одного – Генриха, графа Грифтона, а через два месяца она подарила ему и третьего – Георга… Это было уже слишком, и граф потребовал формального развода, на который Карл II выразил свое милостивое согласие, но при условии, что граф немедленно отправится за границу и ни под каким предлогом не вернется в Англию. Кастлмэн повиновался; однако же через полгода приехал в Лондон, чтобы с английскими иезуитами издать «Апологию английских католиков», написанную в довольно возмутительном духе.
Автор был арестован и заключен в Тауэр. Карла II возмутила не столько книга, сколько самовольное возвращение графа. Арест Кастлмэна послужил сигналом недоброжелателям короля: на прилавках появилось множество пасквилей и карикатур, на которые королевская фаворитка изволила надуть губки. Опасаясь ее гнева, Карл II приказал освободить узника, и граф удалился в Голландию.
В это время Барбара Кастлмэн меняла любовников ежедневно, чуть не ежечасно; подобно Мессалине, переодевшись, ходила она по притонам, выбирая себе в любовники красивых матросов, мастеровых, лакеев, покупая их ласки за золото, щедро расточаемое ей королем. Ослепленный любовью, он беспрекословно ей подчинялся. Требовала она денег – и на нее сыпался золотой дождь; пожелала быть герцогиней – герцогская корона была ей пожалована; попросила короля признать своими детей, рожденных ею невесть от кого, – Карл II узаконил их, дав им герцогские титулы. Эта прелестная леди скончалась в преклонных летах в царствование Вильгельма III. До появления при дворе Карла II Луизы де Керуаль (впоследствии герцогини Портсмут) Барбара Кастлмэн имела огромное влияние на него.
Прислужниками и угодниками королевских любовниц были Сент-Эвремон, Грамон и герцог Букингем. Для Нелли Гвин и Молли Дэвис Букингем сочинял песенки и танцевал с ними на королевских оргиях; прелестной мисс Стюарт строил карточные домики, рассказывал забавные истории и целовал ножки; Барбаре Кэстлмэн целовал ручки и ухаживал за ее собачками…
До 1668 года король довольствовался красавицами доморощенными. На них безрассудно тратил казну, а в оргиях с ними – здоровье. В конце 1668 года в его гареме произошел великий переворот, оказавший громадное влияние как на него самого, так и на дела государственные. А дело было так…
Парламент всеми силами старался склонить короля вступить в союз с Голландией, еще недавней неприятельницей и соперницей Англии. Этот предполагаемый союз был опасен Франции, и Людовик XIV решил сорвать его любой ценой. Посланник его в Англии маркиз Таллар уведомил, что Карл II склоняется на сторону парламента, и советовал принять экстренные меры. Людовик XIV обратился к посредничеству сестры Карла II, проживавшей во Франции, Генриетте Английской, герцогине Орлеанской. Он рассчитывал, во-первых, на нежную дружбу брата к сестре, во-вторых, на ее дипломатические способности, в-третьих, на ее фрейлин, красивых, кокетливых и лукавых. Среди них выделялась мадемуазель Луиза де Керуаль, бретанская дворянка, ее род происходил чуть ли не от друидов. Судя по портретам, дошедшим до нас, Луиза была огненной брюнеткой, с веселыми черными глазками, детски-пухленьким личиком и роскошными, кудрявыми волосами. Ко двору Генриетты она поступила весьма юной, и эта школа разврата пошла ей впрок. Теорию (отчасти и практику) кокетства девица Керуаль изучила в совершенстве; от обожателей ей не было отбоя, но она настолько была умна и знала себе цену, что все усилия придворных ловеласов завоевать сердце красавицы были тщетны. Она ждала выгодного покупателя, и вскоре такой покупатель отыскался.
Чтобы завуалировать истинную причину поездки Генриетты в Англию, Людовик XIV предложил ей сопровождать его во вновь завоеванные фландрские области. Приехав в Остенде, герцогиня Орлеанская со своими лучшими фрейлинами села на корабль и прибыла в Лондон, где Карл II, заблаговременно уведомленный письмом, уже ожидал ее. Влюбчивые его глаза с первой же встречи остановились на Луизе Керуаль. Он был пленен и очарован. Изящные манеры француженки, ее умная, бойкая речь, кокетливая стыдливость и уместная развязность – все эти качества, которых не было ни у мисс Стюарт, ни у Нелли и т д., не могли не броситься в глаза Карлу II. Услужливая сестрица предложила ему девицу Керуаль в виде награды за союз с Францией, и король не в силах был устоять от искушения. Кавалеры Грамон и Сент-Эвремон успешно взяли на себя роли сводников, и англо-французский союз был закончен. «Шелковый пояс девицы Керуаль связал Францию с Англией!» – писал Сент-Эвремон. Куртизанке женские пояса и подвязки служили узами, связывавшими державы между собой!.. Оставив девицу Керуаль в Англии, Генриетта возвратилась во Францию и через несколько месяцев, отравленная 30 июня 1670 года, скончалась.
По наставлению герцогини Портсмут (Луизы Керуаль) король объявил свободу вероисповедания. Пресвитерианам, пуританам и католикам он разрешил повсеместно строить церкви и читать проповеди. Герцог Йорк, брат короля, пять лет посещавший английские церкви, объявил себя последователем римско-католической церкви. Ни парламент, ни народ не могли отнестись к этому королевскому указу дружелюбно. Английские священники распустили слухи, будто Карл II, повинуясь любовнице-католичке, намерен изменить вере своих родителей.
Субсидии, уплачиваемые Людовиком XIV Карлу II, окончательно уронили короля в глазах народа. Министры убеждали его действовать с народом по-кромвельски, иными словами, взять его в железные когти; того же мнения была и герцогиня Портсмут; а ей мог ли в чем отказать влюбленный король? Мог ли он ей перечить, особенно в то время, когда она объявила ему о своем интересном положении. Сын, рожденный ею, при появлении на свет получил герцогские титулы Ричмонд, Леннокс, ему был пожалован королевский герб.
Привязанность короля к герцогине Портсмут день ото дня возрастала. Ослепленный любовью, он оставил прежних своих фавориток… О супруге он давно позабыл и думать. Она, бедняжка, приписывала равнодушие к ней супруга не его сластолюбию, а единственно тому, что она не родила ему наследников. В самые тяжкие минуты одиночества королева утешалась мыслью, что Карл II привяжется душевно и к ней, если она порадует его рождением сына; но могла ли она быть матерью, будучи супругой только по имени? Она молилась постоянно, ходила на богомолье в Тибурн в надежде, что Бог явит чудо, и Карл II воспылает к ней любовью. Но этим надеждам не суждено было сбыться.
Соперницы герцогини Портсмут ревновали короля к ней и не пожалели бы денег, лишь бы свергнуть могучую фаворитку. Франциска Стюарт и Барбара Кастлмэн, сами неверные Карлу II, громко укоряли его за измену и непостоянство; но Нелли Гуин в своем негодовании была более их справедлива и логична. Она отважилась вступить с чужестранной красоткой в открытую борьбу и первое время была опасной соперницей Луизе де Керуаль в ее заискиваниях и ухаживании за королем.
Сближение с Голландией быстро отразилось на общественном и придворном быте Англии. Король, а за ним и вельможи перестали подражать французам в нарядах и в образе жизни; патриархальная простота вытеснила недавнюю роскошь; бархат, кружева, парча, бриллианты исчезли, и на смену им пришло сукно, полотно, шерстяные ткани, сталь, слоновая кость. Балы и спектакли, признанные бесовскими потехами, были заменены проповедями, чтением «Потерянного рая», Библии.
Карл II из сибарита превратился чуть ли не в стоика или еще того удивительнее – траписта. Почти все королевские любовницы к этому времени вышли замуж, за исключением герцогини Портсмут. Она, подражая фаворитке короля Людовика XIV Лавальер, говорила Карлу II о своем раскаянии, о желании поступить в монастырь… Что касается фавориток, вышедших замуж, примечательно, что они избрали себе в супруги своих сводников; так, лорд Литльтон женился на мисс Тэмпль, кавалер Грамон на мисс Гамильтон…
Когда парламент принял билль об изгнании католиков из Англии, Карл II вознегодовал. Согласно этому биллю из страны должны были уехать королева и герцогиня Портсмут? Разумеется, не судьба королевы волновала Карла II. Тонкий политик, не упоминая о ней, король вступился за супругу: «Я не Генрих VIII, – заявил он палате общин, – не разведусь с моей доброй и честной супругой за ее неплодие…» «И любовницы от себя не отпущу!» – досказывало ему его нежное сердце.
Распустив парламент, король снова вступил в дружественные отношения с Францией, переписывался с Людовиком XIV, а герцогиня с любовницей последнего – герцогиней Монтеспан.
Одряхлевший от распутства и пьянства, в последние два года жизни Карл II был похож на живую подкрашенную и подрумяненную мумию: с трудом передвигал ноги, ходил сгорбившись и вообще являл собой живой или, вернее, полумертвый пример, до чего разврат может довести человека.
6 февраля 1685 года удар паралича пресек жизнь Карла II на пятьдесят пятом году от рождения и на двадцать пятом царствования. Герцогиня Портсмут доиграла роль свою до конца: при жизни Карла II она заставила его изменить присяге, данной народу, на смертном его одре убедила изменить вероисповедание. По ее настоянию король, умирая, исповедовался у католического, чуть ли не иезуитского патера, и герцогиня Портсмут со слезами говорила после его кончины: «За все милости покойного моего благодетеля я спасла ему душу, обратив его от ереси и возвратив на лоно едино-спасающей церкви!»
Французский король (с 1589, фактически – с 1594), первый из династии Бурбонов. Сын Антуана Бурбона, король Наварры (с 1562) (Генрих Наваррский). Во время Религиозных войн возглавлял гугенотов. После перехода из протестантизма в католицизм Париж признал его королем (1594). Генрих IV издал Нантский эдикт (1598) и завершил Религиозные войны. Его политика способствовала укреплению абсолютизма. Убит католиком-фанатиком.
18 августа 1572 года сын Антуана де Бурбона и Жанны д'Альбре, молодой Генрих Наваррский, не имевший еще репутации прожженного донжуана, сочетался браком с Маргаритой Валуа, сестрой короля Франции. Церемония проходила у портика собора Парижской богоматери.
На этот брак, естественно, съехалось множество протестантов, которые спустя пять дней, в Варфоломеевскую ночь, все до одного были убиты католиками. Парижское население принимало активное участие в погромах. Общее число жертв бойни в Париже и провинции достигало по меньшей мере трех тысяч.
После кровавой резни Генрих Наваррский, отрекшийся от протестантства ради сохранения жизни, находился под неусыпным наблюдением. Его теща, Екатерина Медичи не особенно доверяла ему.
Генрих Наваррский утешался тем, что забавлялся с дамой из окружения королевы-матери, грациозной мадам де Сов. Он проводил с ней дивные ночи, не переставая удивляться, что попал в семью, где верность не признавалась за добродетель. По причине протестантского воспитания, данного ему Жанной д'Альбре, король Наварры не привык к такой свободе. Молодой, привлекательный, умный, веселый, темпераментный мужчина завладел сердцем мадам де Сов.
Сумев бежать из Парижа, 23-летний Генрих Наваррский стал в 1576 году лидером протестантской партии. Его жена оставалась фактически пленницей Генриха III, обвинявшего ее в сговоре с мужем.
Лишь 2 октября 1578 года королева Наваррская встретилась со своим мужем в городе Ла-Реоль. Отметив, что Генрих не выказал особой радости при виде своей супруги, Екатерина Медичи выдвинула вперед мадам де Сов. Однако эта восхитительная женщина больше не нравилась Беарнцу. Он вежливо поздоровался с ней, бросив при этом взгляд на фрейлин. И вдруг глаза его вспыхнули. Он увидел среди этой стайки красавиц брюнетку, которую звали м-ль Дейель.
Эта юная особа с бархатистым взглядом была гречанкой. Ее экзотическая красота пришлась по вкусу Наваррцу, и он тут же без всякого стеснения заявил теще, что у нее в свите есть одна из самых красивых девушек, каких он когда-либо встречал в своей жизни. Потом он взял жену за левую руку, м-ль Дейель за правую, сказал, что очень устал, пока добирался до Ла-Реоль, и потому собирается немедленно отправиться спать.
Маргарита расположилась в одной комнате, молодая гречанка в другой, а Генрих всю ночь только и делал, что сновал между ними, одетый более чем легко. Наутро у каждой был довольно помятый, но довольный вид.
Впрочем, в своих «Мемуарах» Маргарита Наваррская призналась: «Король, мой муж, сильно влюбился в Дейель, что, однако, ему не помешало и мне оказать честь и проявить дружеское расположение, о каком я только могла мечтать…»
Генрих очень быстро забыл прелестную гречанку. Вместо нее он взял себе в любовницы м-ль де Ребур, фрейлину из свиты Маргариты; но и эта связь не была долгой. Однажды вечером он обнаружил среди молодых женщин в Нераке восхитительную блондинку, которую звали Франсуаза де Монморанси, и стал ее любовником.
Так начался необыкновенный роман…
Этой девушке, которую при дворе все звали прекрасная Фоссез, потому что отцом ее был барон де Фоссез, было всего пятнадцать лет. Генрих Наваррский познакомился с ней, когда лежал в постели из-за какой-то не очень серьезной болезни. Впервые она появилась, следуя позади Маргариты, а потом взяла за обыкновение являться каждый день и рассказывать Наваррцу все дворцовые сплетни. Сразу по выздоровлении он снова лег в постель. Но уже с Франсуазой…
После отъезда герцога Анжуйского Генрих Наваррский пережил новый медовый месяц с прекрасной Фоссез. Именно тогда маленькой карьеристке показалось, что если у нее родится от Генриха сын, то король разведется с Маргаритой и женится на ней. И однажды утром объявила Беарнцу, что его стараниями беременна.
Генрих Наваррский, испытывая некоторую неловкость оттого, что любовница начала понемногу округляться, привлекая любопытство придворных, сказал однажды: «Моя дочь (так он называл Фоссез) нуждается в лечении гастрита. Я буду сопровождать ее на Теплые Воды».
На протяжении многих месяцев Генрих и его любовница вели себя по меньшей мере странно, отрицая очевидное. Но красотке Фоссез пришлось все-таки признать, что слухи оказались небезосновательными…
На протяжении нескольких месяцев Генрих и Маргарита сохраняли ровные отношения. Правда, супруги виделись не особенно часто, поглощенные каждый своими делами, пока королева Наваррская принимала у себя в комнате всех офицеров Нерака, которым желала добра, король, чей требовательный темперамент нелегко было удовлетворить, щедро одаривал своих любовниц плотскими радостями.
«Иметь одну женщину – значит, ударяться в целомудрие», – говорил он.
У него их было двенадцать: Ксент, горничная Марго, булочница из Сен-Жана, м-м де Потонвиль, она же Мокрица, «прозванная так за свою потливость», м-м де Дюра, которую королеве удалось заполучить обратно в Нерак, выпекальщица хлеба Пикотен Панкуссер, графиня де Сен-Магрен, кормилица из Кастельжалю, «которая хотела заколоть его ножом, потому что из экю, который он должен был ей дать, он удержал пятнадцать су за сводничество», две сестры де Лепэ, Флеретт Дастарк, дочь садовника из Нерака, и, наконец, фаворитка на тот момент, Коризанда де Гиш, графиня де Грамон прозванная прекрасной Коризандой.
Вскоре, однако, разногласия между супругами переросли во враждебность. Вот тут-то м-м де Грамон, мечтавшая женить Беарнца на себе, начала вести себя с Марго крайне неучтиво. И даже пыталась ее отравить. Королева Наваррская вовремя была предупреждена, но это ее напугало.
В 1587 году Генрих Наваррский вел войну с гугенотами. 19 октября он одержал блестящую победу неподалеку от города Кутра. Беарнец на другой же день после победы вместо того чтобы продолжить победоносное шествие, вопреки всякой логике распустил все свое войско на целый месяц и возвратился в Нерак. Действительно, чтобы поскорее увидеть м-м де Грамон, к которой он внезапно воспылал неодолимым желанием, Беарнец добровольно отказался воспользоваться плодами одержанной победы.
Будущий министр Генриха IV Сюлли удрученно сообщал, что король покинул свою армию «из-за сильной любви, которую питал к графине де Гиш, и из-за тщеславного желания лично положить к ее ногам знамена, штандарты и прочие вражеские трофеи, которые он специально отложил, чтобы преподнести ей; предлогом для возвращения домой послужила его привязанность к сестре и к графу де Суассону; привязанность оказалась столь сильной, что уже через неделю все долгожданные плоды такой большой и важной победы были пущены на ветер…»
Мадам де Грамон в то время было тридцать шесть лет. Любвеобильная, чувственная, с роскошным бюстом, живым взглядом и волнующей линией бедер, она обладала всем, что так нравилось Беарнцу. Женщина неглупая, она умела разделить с ним и радости и неприятности; наделенная материнским чувством, она ухаживала за ним и называла его «малышом»; благородная по натуре, она давала ему деньги, вырученные ею от продажи леса, срубленного в ее владениях, чтобы финансировать протестантскую армию.
Он любил ее, делился с нею планами, не скрывал своих надежд, и на протяжении семи лет они вели жизнь нормальной во всех отношениях супружеской пары. Но в декабре 1588 года, когда смерть герцога де Гиза приблизила его к трону, Наваррец увидел, как в глазах любовницы мелькнула тревога, и попытался успокоить прекрасную Коризанду: «Вы помогали мне во всех моих битвах, и будет справедливо, душа моя, если именно вы станете королевой, когда я буду королем!»
Но требовалось еще сделать возможным этот обещанный в порыве страсти брак, потому что если м-м де Грамон была вдовой, то Генрих был женат. Нет, о разводе он и не помышлял, поскольку процедура развода слишком длинна и сложна. Беарнец стал очень осторожен в своих отношениях с м-м де Грамон. Если он и продолжал ее по-прежнему укладывать к себе в постель с той здоровой неутомимостью, которая приводила в восхищение всех дам, то о браке больше не заговаривал.
Действительно, трудно даже представить, что произошло бы уже на следующий год, если бы Генрих Наваррский, и без этого непопулярный за свой протестантизм, захотел навязать народу свою сожительницу в качестве королевы Франции.
Несмотря на военные заботы, Наваррец продолжал бегать за юбками, и м-м де Грамон, которой он писал чуть ли не ежедневно пылкие записочки, сильно сомневалась в том, что ему приходится страдать без нее.
У Коризанды были все основания для ревности, потому что Беарнец, не довольствуясь любовницами на одну ночь, с некоторых пор обманывал ее с Эстер Имбер, дочерью бальи. Это была изящная блондиночка двадцати одного года с нежными и почти невесомыми формами. Каждый вечер Генрих тайно отправлялся к ней. Но однажды ночью бальи, подозревавший, что Наваррец слишком далеко зашел в отношениях с его дочерью, ворвался в комнату, где любовники наслаждались друг другом. Вытащив Эстер из постели, он залепил ей две увесистые пощечины.
«За что вы ее бьете?» – спросил изумленный Генрих.
Ответ бальи удивил бы многих: «Я бью ее, сир, за то, что она не выказывает должного почтения Вашему Величеству!..»
Эта неприятная сцена, однако, не помешала Беарнцу оставаться любовником Эстер. Целых два месяца, не уставая писать страстные письма Коризанде, он тайно встречался с дочерью бальи в соседнем лесочке. Но увы! Он так увлекся своими подвигами, что однажды утром красотка объявила ему о своей беременности. Наваррец этого ужасно не любил, а потому немедленно покинул свою пассию и отправился догонять королевские войска.
Через несколько дней он уже въезжал в столицу в компании с Генрихом III. Как-то вечером, во время небольшой остановки, он написал м-м де Грамон следующую записку: «Если король воспользуется дилижансом, на что я надеюсь, мы скоро увидим колокольни собора Парижской Богоматери… Сердце мое, любите всегда меня, принадлежащего только вам, как я люблю вас, принадлежащую только мне».
Но эти слова уже не имели никакой власти над Коризандой. Полная горечи и разочарования, она дрожащей рукой написала под последней строчкой только что полученного письма: «И вы не мой, и я не ваша»… и не ответила ему. Так закончился роман, длившийся три тысячи ночей…
В августе Генрих III был сражен Жаком Клеманом, нанесшим ему несколько ударов кинжалом. Перед смертью король в полном сознании назвал Генриха Наваррского своим законным наследником.
Генрих IV незамедлительно приступил к завоеванию своего королевства. Задача была нелегкая, потому что не только столица, но и полстраны находились в руках лигистов, которые только что провозгласили королем под именем Карла X старого кардинала Бурбонского, дядю Беарнца.
Именно во время этой военной кампании Наваррец встретил Антуанетту де Гешервиль, графиню де Пон, хорошенькую 28-летнюю вдову. В ту же минуту, позабыв о Лиге, о герцоге Майеннском и даже о троне Франции, он дал ей понять в довольно недвусмысленных выражениях «о живости своих чувств».
Дама улыбнулась и пригласила короля поужинать с нею. Когда после ужина все разошлись по спальням, Генрих IV, уже воображавший себя в постели м-м де Гешервиль, выждал несколько мгновений и, полагая, что все в замке спят, двинулся на цыпочках к комнате своей хозяйки. Очень осторожно открыв дверь, он остановился на пороге пораженный: комната была пуста. Напуганная его настойчивостью и опасавшаяся за свою честь, дама спешно выехала из замка в карете.
Он оставил ей записку, в которой выразил свое огорчение и свои надежды. Она ответила ему очень мило: «Я слишком бедна, чтобы быть вашей женой, и из слишком достойного дома, чтобы стать вашей любовницей». Нимало не обескураженный, он снова и снова пытался взять неприступную крепость, но все так же безрезультатно. Через два месяца желание обладать этой прекрасной нормандкой привело его в такое состояние, что в самый разгар сражения, перед тем как начать осаду Сен-Дени, он написал ей письмо, свидетельствовавшее о том, что при любых обстоятельствах любовь к ней поглощала почти все его сознание.
Надо сказать, пушечные ядра подействовали на моральный дух парижан не больше, чем голод, и Генрих IV начал скучать. К счастью, вскоре его ждало вполне оздоравливающее тело и душу развлечение. Однажды молодая монмартрская аббатиса Клод де Бовилье попросила его обеспечить защиту ее заведению. Он удовлетворил эту просьбу немедленно. Через несколько дней после этого, свидетельствовал мемуарист, «она явилась лично поблагодарить его и высказала ему слова одобрения с такой искренностью, что Наваррец, отметивший про себя явную привлекательность аббатисы, не мог смириться с тем, что она опять затворится в своем монастыре».
Он оставил ее у себя и обучил таким вещам, которые не были предусмотрены уставом Ордена и потому были неведомы ей, но которые она нашла очень приятными. Она прожила с Наваррцем больше недели, деля с ним его походную жизнь и обнаружив поначалу такой пыл, что король был покорен и даже с грустью стал размышлять о тех неиспользованных сокровищах, которые, судя по всему, упрятаны от глаз людских в многочисленных монастырях. Очередные военные операции заставили его отправиться в Лоншан, и там ему захотелось проверить свою гипотезу. Поэтому он стал любовником другой монашки – Катрин де Верден двадцати двух лет. Это приключение очень развлекло окружение Генриха IV.
Катрин была лишь мимолетным увлечением. Сделав ее аббатисой Сен-Луи-де-Вернон, король возвратился в Монмартр, к Клод, которая снова щедро одарила его ласками. Однако радости человеческие быстротечны, даже у великих. 30 августа, узнав, что на помощь парижанам явился во главе испанского войска герцог Пармский, Генрих IV был вынужден снять осаду, длившуюся целых три месяца. За два часа до наступления утра он вместе со своей армией покинул лагерь, приказав отвезти его дорогую аббатису в Санлис, где не было ничего, что могло бы сделать ее пребывание приятным.
Как-то вечером король, обсуждая красоту придворных дам, стал безмерно расхваливать монмартрскую аббатису и заявил, что никогда не видел никого более очаровательного. Присутствовавший при этом разговоре герцог де Бельгард сказал королю, что тот изменил бы свое мнение, если б увидел м-ль д'Эстре, и показал ему прекрасно выполненный портрет. Изображение на портрете тут же вызвало у короля желание увидеть оригинал.
Прошло несколько дней, и однажды герцог де Бальгард попросил у короля разрешения повидаться в Кевре со своей любовницей. Беарнец, бывший в веселом расположении духа, тут же заявил, что будет сопровождать его. Герцога это очень расстроило, «поскольку он прекрасно знал распутный нрав своего господина».
Бельгард не напрасно беспокоился, потому что, увидев белокурую Габриэль, во всем блеске ее восемнадцати лет, Генрих IV был совершенно заворожен и, разумеется, сразу влюбился…
Эта молодая особа, которой предстояло в течение долгих девяти лет оказывать сильнейшее влияние на Беарнца, была дочерью Антуана д'Эстре, губернатора Ла-Фера, и Франсуазы де ла Бурдезьер.
Габриэль сразу увидела, какое впечатление произвела на короля, и была этим раздражена. Привыкшая находиться в окружении молодых элегантных и утонченных сеньоров, она держалась отстраненно и почти неприязненно при виде этого маленького, неопрятного и пахнущего чесноком человека, пытавшегося за ней поухаживать.
Генрих IV покинул Кевр страшно оскорбленным и вернулся в армию; но образ белокурой Габриэль его преследовал, и спустя некоторое время, как сообщал Вильгомблен, «Беарнец совершил новую поездку под видом каких-то дел в город Ла-Фер, опять увидел красавицу и все в нем всколыхнулось». Он не спал всю ночь и обдумывал дерзкий план, который собирался осуществить на следующий день. Покинув армию, прекратив борьбу с Лигой, забыв, что находится в разгаре завоевания королевства, Беарнец в сопровождении пяти самых близких и самых доверенных лиц выехал в направлении Кевра, где собирался вымолить себе прощение.
Задуманное им дело требовало безумной смелости, потому что лес, который ему предстояло пересечь, был занят двумя вражескими гарнизонами. В трех лье от Кеврского замка он отослал назад своих спутников, переоделся в крестьянское платье, положил на голову мешок с соломой и закончил свое путешествие пешком.
Король, оказавшись во дворе замка, скинул с головы мешок и подошел к Габриэль. Сделав презрительную гримаску, она попросила его пойти переодеться, если он желает остаться около нее, и неожиданно вышла из комнаты, предоставив сестре неприятную заботу извиняться за ее неучтивость.
Так как он больше не мог жить, не видя Габриэль, он назначил Антуана д'Эстре членом частного королевского совета, полагая, что сможет перевезти в Компьень всю семью. Замысел удался. Не прошло и недели, как отец и обе дочери поселились при дворе.
С этого момента Габриэль, прекрасно понимая, что внушенная ею любовь может быть полезной для семьи, стала вести себя с Генрихом IV любезнее. Однако она не позволяла ему «класть руки на бедро», и бедняга очень переживал…
Шартр капитулировал 10 апреля 1591 года.
В тот же вечер Генрих IV смог, наконец, продемонстрировать красавице Габриэль, что в постели он не менее горяч, чем на поле боя…
В конце марта по Парижу пополз слух, что фаворитка беременна, и все догадались, что здесь не обошлось без участия доброго короля Генриха. Люди были этим возмущены. В итоге из-за враждебности парижан фаворитке пришлось покинуть Париж.
7 июня в замке Куси она произвела на свет крепенького мальчугана, которого нарекли Сезаром.
8 течение какого-то времени король вел тихую семейную жизнь, деля свое время между Габриэль, с которой он виделся по ночам, и Сезаром, с которым общался днем. Но очень скоро его стала мучить одна мысль: сын, которого он обожал, по закону считался ребенком Никола д'Амерваля. Он решил срочно принять все предусмотренные процедурой шаги, чтобы вернуть любовнице свободу.
24 декабря 1594 года брак Габриэль и Никола был аннулирован амьенским церковным судом. Радость Габриэль, становившейся таким образом официальной фавориткой, была безграничной. Однако молодая женщина претендовала на иное звание. Она мечтала о короне Франции…
С некоторых пор она настойчиво побуждала короля развестись с Марго, которая по-прежнему жила в изгнании и была королевой только номинально. Теперь Габриэль, возобновив свои просьбы, пускала в дело все свое обаяние, была невыразимо нежна и сладострастна. В конце концов Генрих IV отправил в Юссон г-на Эрара, докладчика в Государственном совете, чтобы он встретился с его женой. В обмен на корону ей предложили двести пятьдесят тысяч экю для оплаты долгов, которые у бедняжки накопились за десять лет, пожизненную ренту и безопасное проживание. Королева после долгих размышлений ответила согласием.
После потери Кале все полагали, что король возьмется за организацию обороны других городов, находившихся под угрозой испанцев. Генрих IV и сам собирался это сделать, забывая, как всегда, о том, что он раб своей страсти к Габриэль.
В начале мая он писал в Аббевиль г-ну Плесси-Морне: «Мы проведем лето здесь в Амьене, чтобы быть поближе к вражескому авангарду на случай, если враги предпримут что-нибудь». Но спустя неделю он уже был в Монсо, рядом со своей любовницей…
Там он оставался до октября, резвясь в окрестных лесах, пируя с друзьями, рассказывая пикантные истории, а главное, предаваясь с фавориткой любовным играм на огромной белой постели с балдахином.
Как все влюбленные в мире, Генрих IV дарил своей возлюбленной все, что у него было, а еще он дарил ей и то, что принадлежало государству. Так, например, 25 августа 1596 года он подарил ей полностью все имущество «покойного Боке, жителя Парижа, и его детей, которые его убили», 31 числа того же месяца пожаловал ей значительную сумму, взысканную в виде штрафов, 2 сентября передал ей сумму излишка налогов, заставив налогосборщиков Гиени и Руэрга вернуть эти деньги, а еще позже, не дожидаясь очередного поступления налогов, подарил ей тридцать две тысячи ливров, полученных от продажи судебных должностей в Нормандии…
Получив эти огромные деньги, новоиспеченная маркиза де Монсо занялась переустройством своего замка и земляными работами.
В течение всей весны 1598 года Генрих IV мечтательно прогуливался по лесу Фонтенбло и повсюду, где мог, чертил вензель (буква «S», перечеркнутая чертой), который представлял собой нехитрый ребус, скрывавший имя фаворитки («S-trait» по-французски читается «Эс-тре», где «тре» означает слово «черта»). Погуляв по лесу, он возвращался в свой кабинет и там в поте лица трудился над сочинением любовной песни в характерном для того времени стиле.
Как только сочинение было, наконец, окончено, он с чувством глубокого удовлетворения послал его своей «невесте» с коротенькой припиской: «Эти стихи гораздо лучше и изящнее передадут вам мое состояние, чем это могла бы сделать проза. Я продиктовал их, не подвергая обработке».
Речь шла о «Прекрасной Габриэли», высокопарном сочинении.
Получив эти стихи, Габриэль д'Эстре, она же герцогиня де Бофор, поняла, что достигла цели. Король и раньше не раз обещал ей жениться, но никогда еще он не выражал так ясно своего намерения посадить ее на трон. Она была этим так поражена, что это отразилось на повседневном ее поведении. С этого дня она уже не ходила, а медленно плыла с высоко поднятым бюстом, с застывшим выражением на лице, а голову держала так неестественно прямо, будто уже ощущала тяжесть короны.
Почти королева, Габриэль со всех точек зрения находилась на ступенях, ведущих к трону. Она, правда, не жила еще в Лувре, хотя король и отдал в ее распоряжение роскошные апартаменты; но уже покинула Отель дю Бушаж и поселилась в доме на улице Фроманто, совсем рядом с дворцом, куда по тайной галерее, день и ночь охраняемой четырьмя гвардейцами, Генрих IV мог прийти в любой момент, чтобы провести несколько сладостных мгновений со своей любовницей. Неуемный пыл короля был по-прежнему велик, и один из хронистов сообщал, «что любовное желание вынуждало его иногда прервать на полчаса даже самые важные деловые встречи».
В то время как флорентийцы всеми возможными способами пытались преградить Габриэль путь к трону, Генрих IV, страдавший от венерического заболевания, которым его наградила аббатиса Лоншанская, слег в постель в Монсо.
Несмотря на уход и внимание, которыми его окружила потрясенная фаворитка, он однажды вечером потерял сознание и «в течение двух часов не мог ни говорить, ни пошевелиться». Врачи, министры, придворная знать тут же примчались к его изголовью, выказывая такое отчаяние, что простой народ подумал было, что король умер.
Неделю спустя ему стало лучше, однако депеша из Парижа сообщала, что вследствие слухов о его кончине герцоги де Монпансье, де Жуайез и д'Эпернон объединились для создания Регентского совета и для отстранения от трона сына Габриэль.
На рассвете святой субботы, 10 апреля 1599 года, Габриэль д'Эстре, маркиза де Монсо, герцогиня де Бофор, любовница короля Франции умирала в нескольких шагах от Лувра, где для нее были готовы покои королевы. Ей было двадцать шесть лет. Смерть этой молодой, излучавшей здоровье женщины была настолько необъяснима, что король приказал произвести вскрытие. Она была отравлена. Правда, так и не было выяснено, была ли это воля Всевышнего или яд отравителя.
После погребения герцогини де Бофор Генрих IV возвратился в Фонтенбло, облачился в траур, чего ни один король никогда не делал, и утомленной рукой набросал несколько фраз своей сестре Екатерине: «Горе мое ни с чем не сравнимо, равно как и его причина, а потому скорбь и стенания – вот мой удел до могилы… Погиб корень моей любви, он никогда уж не возродится…»
Это было написано 15 апреля.
16 числа того же месяца друзья Беарнца, те, кого Сюлли пренебрежительно называл «поставщиками курочек и наперсниками разврата», удрученные тем, что король пребывает в такой печали, решили попробовать изменить его настроение. Прекрасно зная его натуру, они рассказали ему, что есть одна совершенно восхитительная молодая особа по имени Генриетта д'Антраг, которая живет в Мальзербе. Блондинка, грациозная, умная, образованная, с голубыми глазами и с очень привлекательными формами.
В глазах короля мелькнул огонек любопытства, и он потребовал новых подробностей. Тогда было сказано, что молодая красавица – дочь знаменитой Мари Туше, бывшей когда-то любовницей Карла IX, и что, судя по всему, она унаследовала от матери пылкий темперамент, принесший удачу ее матери.
В конце апреля, в то время как Сюлли продолжал переговоры с испанцами о браке Генриха IV с Марией Медичи, король уехал с друзьями, к которым присоединился и Бассомпьер, охотиться на зайцев в окрестностях Мальзерба.
«М-м д'Антраг, – сообщал Соваль, – была предупреждена о намерении свести с одной из ее дочерей и потому послала ему приглашение заехать к ней погостить и отдохнуть». Генрих IV немедленно бросил охоту и помчался в замок Мальзерб. Увидев Генриетту, он так явственно представил себе те восхитительные минуты, которые сможет провести с нею, что немедленно выразил свое удовольствие, доставив тем невероятное удовольствие родителям.
В ту же ночь он пожелал проникнуть в спальню красавицы и доказать ей, что в свои сорок восемь лет он все еще горячий мужчина. Но дверь спальни оказалась заперта.
На следующее утро он уже вовсю «вздыхал от безумной любви». А этого как раз и хотела м-м д'Антраг, мечтавшая, чтобы ее дочь заняла место Габриэль д'Эстре.
Несколько ночей подряд Генрих IV пытался достучаться в запертую дверь, за которой скрывалась юная красавица. Наконец, разочарованный, подавленный, «с сердцем, переполненным разгоревшимся чувством», он покинул Мальзерб и вернулся в Фонтенбло.
Спустя две недели он снова появился в Мальзербе и продолжил ухаживания. Граф Овернский, сводный брат девушки, крайне недовольным тоном при свидетелях попросил Генриха IV прекратить свои домогательства. Король воспринял это с возмущением. Он осыпал графа бранью, раскланялся с хозяевами и покинул Мальзерб.
Так как избыток эмоций разгорячил его кровь, он отправился не в Фонтенбло, а в Шатонеф, где жила маршальша Ла Шатр – мать двух прехорошеньких молоденьких дочек. Едва приехав, он устремился к старшей из них, тут же повлек девицу в ее комнату, не оставив ей времени на удивление, и осчастливил своим особым вниманием, которым Генриетта в течение целого месяца так и не пожелала воспользоваться.
На следующий день он вернулся в Париж, не подозревая, что м-м де Шатр, взволнованная, смущенная и одновременно признательная, также погрузилась в мечты о будущем своей дочери.
Еще несколько дней Генрих IV продолжал кипеть от негодования, но в одно прекрасное утро проснулся, охваченный безумным желанием увидеть Генриетту.
Усевшись в носилки, он приказал везти себя в местечко Маркусси, неподалеку от Блуа, куда м-м д'Антраг и ее муж якобы в наказание отослали свою дочь после скандала, устроенного графом Овернским.
Короля приняли довольно прохладно, но, поскольку интриге надлежало развиваться, ему было позволено повидаться с Генриеттой наедине. Целых два часа та, которую Сюлли однажды назвал «вздорной и хитрой самкой», заставила себя просить, умолять и в конце концов потребовала сто тысяч экю…
Это, впрочем, не помешало королю снова сесть в носилки и вернуться в Маркусси со ста тысячами экю.
Она взяла короля за руку, обняла его и призналась, что ее родители никогда не позволят им спать вместе, «пока он не гарантирует сохранения чести в глазах света и спокойной совести перед лицом Бога», подписав обещание жениться на ней.
И в этот самый момент в комнату вошла м-м д'Антраг. Генрих, которому потребовалось время для размышления, откланялся.
Оказавшись за пределами замка, он добрался до замка Шенонсо, где, как ему было известно, королева Луиза Лотарингская, вдова Генриха III, жила в окружении фрейлин, столь же хорошеньких, сколь и испорченных. С первого же вечера он отдал предпочтение одной из них, Мари Бабу де ла Бурдезьер, которая, «оказавшись кузиной Габриэль д'Эстре, обнаружила большое пристрастие к известному делу…»
Сильно увлекшись ею, он почти не покидал постель красавицы, пьянел от наслаждения целых три дня и, наконец, успокоенный, вернулся в Париж. Но неотступный образ Генриетты снова начал его преследовать, и однажды ночью, вызвав к себе графа Овернского, король дал письменное обещание вступить в брак в обозначенные господином д'Антрагом сроки.
В ту же ночь Генриетта откинула покрывало своей постели перед королем Франции и постаралась сделать все от нее зависящее, чтобы он как можно скорее сдержал данное обещание…
Через несколько дней Генрих IV вернулся в Париж в обществе новой фаворитки. Он был несколько утомлен, потому что Генриетта, стремясь побыстрее забеременеть, без конца укладывалась с ним на все подворачивавшиеся кровати, сундуки, ковры, солому в конюшнях, траву на лужайках – короче, повсюду в тех местах, которые оказывались пригодными для любовных игр, вплоть до «платяных шкафов», если верить некоторым мемуаристам…
В Париже она продолжала ту же практику, и король в восторге от того, что нашел себе любовницу по темпераменту, всецело отдался альковным подвигам, чем не на шутку встревожил двор. Тем более что в Лувре все были наслышаны о запросах новой фаворитки.
В начале декабря Генриетта сообщила королю, что ждет ребенка. И, надо сказать, очень кстати, потому что, по словам историка, очевидца тех событий, несчастный король «был просто не в состоянии расплачиваться с любовницей деньгами…»
Узнав, что ему предстоит стать отцом, Беарнец был страшно раздосадован, так как он собирался жениться на Марии Медичи, а не на фаворитке. А между тем эта беременность могла вынудить его порвать отношения с Тосканой и усадить на французский престол не любившую его маленькую интриганку. Чувствуя себя виноватым, он отправился к Сюлли и попросил его ускорить переговоры с дядей Марии Медичи.
Эта просьба короля доставила огромное удовольствие министру, всей душой ненавидевшему м-ль д'Антраг, чьи честолюбивые претензии он сразу разгадал. Генриетта узнала об этом лишь на следующий день. Гнев ее был ужасен.
Генрих IV терпеть не мог сцен. Он сказал спокойно: «Но ведь надо еще, чтобы у вас родился мальчик!»
Пока фаворитка возносила молитвы на берегу Луары, в Париж пришла важная новость: папа, наконец, аннулировал брак Генриха IV с королевой Марго специальным указом от 15 декабря. Король был свободен…
В начале марта 1600 года договаривающиеся стороны пришли, наконец, к согласию. Великий герцог давал за племянницей 600000 золотых экю, из которых 350000 выплачивались в день свадьбы, а остальная сумма должна была компенсировать имевшийся долг.
Итог переговоров показался Генриху IV удачным, и потому он, не говоря ни слова Генриетте, направил г-на де Сийери во Флоренцию подписать брачный контракт.
Однажды в Фонтенбло, когда Генриетта спала, в открытое окно ее комнаты влетела молния и прошла через кровать. Фаворитка так перепугалась, что у нее случились преждевременные роды и она произвела на свет мальчика, который почти сразу умер.
Узнав об этом событии, Генрих IV почувствовал огромное облегчение. Он обнял несчастную Генриетту, чьи мечты разом испарились, и с легким сердцем уехал в Лион.
30 октября Мария Медичи высадилась в Тулоне. 3 ноября она прибыла в Марсель, 16 ноября – в Экс, а 2 декабря – в Лион, где, к своему удивлению, не нашла короля. Развязный и безответственный, он отправился в небольшое путешествие в обществе Генриетты, с которой снова помирился…
Из путешествия он возвратился только через неделю…
А так как в момент его возвращения было девять часов вечера, он сразу направился к супруге и принялся колотить в дверь ее комнаты. В эту ночь Мария Медичи стала настоящей королевой Франции…
В течение всего лета 1601 года животы королевы и фаворитки все больше округлялись, к вящей радости короля. К сожалению, обе будущие мамаши не разделяли его настроения. Обе постоянно поносили друг друга и поочередно устраивали сцены ревности Генриху IV, который, как всегда в таких случаях, выкручивался с помощью обещаний и подарков.
27 сентября в Фонтенбло королева родила. После представления новорожденного был устроен праздник. Несколько недель спустя Генриетта также родила мальчика, которому дали имя Генрих.
Так как Беарнец не упускал случая сделать какую-нибудь неприятность своей супруге, он объявил, что этот ребенок ему кажется более симпатичным, чем тот, которого родила королева, что, разумеется, не улучшило отношений между двумя женщинами.
Раздраженный Генрих IV поручил Сюлли примирить обеих женщин, а сам тем временем решил отвлечься от домашних неприятностей в объятиях герцогини де Виллар, сестры Габриэль д'Эстре. А между тем эта юная особа со сладостной улыбкой была довольно ядовитой штучкой. После смерти герцогини де Бофор ей казалось, что именно она и никто другой должна стать фавориткой.
Генрих IV уложил ее в свою постель, но она не произвела на него особого впечатления, и связь эта продлилась недолго. Бедняжка была жестоко разочарована, потому что «вопреки своей природной стыдливости» предавалась всяческим извращениям в надежде обойти одаренную Генриетту д'Антраг, маркизу де Верней.
К этому времени и королева, и фаворитка вновь оказались беременными.
22 ноября 1602 года Мария Медичи произвела на свет дочь, которую назвали Елизаветой, а 21 января 1603 года маркиза де Верней также родила дочь, получившую имя Габриэль-Анжелика.
Вскоре раскрылся заговор, в котором главные роли играли отец маркизы Франсуа д'Антраг и ее сводный брат граф Овернский. При поддержке Испании и при заинтересованном содействии значительной части высшей французской знати они рассчитывали добиться признания Генриетты законной женой короля.
Узнав об этом, Генрих IV распорядился арестовать Франсуа д'Антрага. Король подумал, что самое время вернуть расписку с обещанием жениться на Генриетте. Д'Антраг рассказал, где хранится ценный документ. Когда расписка была уничтожена, Генрих IV вздохнул с облегчением.
Через несколько дней он приказал арестовать графа Овернского, а сам глаз не спускал с маркизы де Верней, жившей в особняке в предместье Сен-Жермен, что доставило огромное удовольствие королеве.
«С маркизой покончено», – сказал король своим близким.
И в подтверждение этого вдруг обзавелся новой любовницей… Ею оказалась блондинка, чье платье «нисколько не скрывало соблазнительную линию плеч и груди». Ее звали Жаклин де Бюэй.
Особа расчетливая, она согласилась уступить королю лишь за кругленькую сумму. Тальман де Рео писал, что «Генрих IV, который всегда искал себе только хорошеньких женщин и, несмотря на старость, увлекался ими и безумствовал еще больше, чем в молодости, сторговался с нею за тридцать тысяч экю». Министр Сюлли, ворча, выложил деньги, и Беарнец обрел свою красотку.
Потом королю вздумалось подыскать ей мужа, и выбор его пал на Филиппа де Арлея, графа де Сези. Свадебная церемония состоялась 5 октября 1604 года и сопровождалась весьма любопытной сценой. Видя, как молодой человек входит с его любовницей в приготовленную для молодоженов спальню, король испытал приступ ревности. Одним прыжком подскочив к двери, он резко отворил ее, выгнал из комнаты Филиппа де Арлея, лег рядом с Жаклин де Бюэй и «стал наслаждаться ее прелестями» до наступления следующего дня, в то время как несчастный новобрачный кусал себе локти в соседней комнате…
Несмотря на новую любовницу, которую он вскоре сделал графиней де Море, Генрих IV очень быстро затосковал по своей драгоценной маркизе. Он присутствовал на процессе, который слушался в конце 1604 года, когда суд приговорил к смертной казни Франсуа д'Антрага и графа Овернского, а также «высказался» за то, чтобы маркизу де Верней отправили в монастырь, король вмешался и своею властью всех помиловал. В результате обоим заговорщикам заменили смертную казнь на пожизненное заключение, а фаворитка была помилована.
Мода на платья с вырезом чуть ли не до пупка была причиной очередного королевского увлечения. Однажды мартовским вечером 1607 года, во время какого-то праздника, Генрих IV заметил молоденькую и очень изящную особу «с соблазнительными и озорно вздернутыми грудями, каждая из которых была украшена ягодкой малины». Ее звали Шарлотта де Эссар. У короля тогда как раз выдалось немного свободного времени (м-м Море была беременна), он стал за ней ухаживать, и при этом так настойчиво, что уже на следующую ночь, по словам хрониста, «шалил в ее садике». В качестве возмещения убытка королевская казна выплатила ей довольно солидную сумму.
В течение нескольких месяцев м-ль де Эссар пользовалась всеми правами и надеялась стать третьей официальной фавориткой, но как только она забеременела, раздосадованный Генрих IV попросил Сюлли «избавить его побыстрее от этой женщины».
Так и сделали: родившуюся девочку окрестили Жанной-Батистой де Бурбон и тут же отослали в Шельский монастырь, а Шарлотту отвезли в Бомонское аббатство.
После этого король, превративший свой двор, по выражению флорентийского посла, почти в бордель, обогатил свой гарем, взяв в любовницы игривую Шарлотту де Фонлебон, фрейлину королевы.
Эта юная красотка еще несла свою службу в королевской постели, когда в январе 1609 года Генрих IV был приглашен вместе с Марией Медичи на праздник, устроенный королевой Марго. Он оживился, когда посреди балетного спектакля на сцену вышла молоденькая певичка с золотыми волосами. Певичку звали «маленькая Поле», и голос у нее оказался восхитительный. Мемуарист утверждал, что «он пожелал спать с прелестной певуньей, чтобы заставить ее запеть, лежа под мужчиной». Справедливости ради мемуарист тут же добавил: «Все были уверены в том, что он свое намерение осуществил…»
Таким образом, у короля было пять наложниц.
Король продолжал вести бурную жизнь, когда королева Мария Медичи по случаю карнавальных празднеств приказала провести репетицию балета, в котором участвовали самые красивые девушки при дворе. Среди них была молоденькая Шарлотта де Монморанси, очаровательная блондинка четырнадцати с половиной лет. «Еще никому не приходилось видеть существа более прекрасного и более жизнерадостного», – сообщал Тальман де Рео. И Дре дю Радье вторил ему: «Ее нежный взор способен был воспламенить самых равнодушных…»
Король тут же пожелал увлечь Шарлотту к себе в комнату, но она отказалась, говоря, что еще слишком молода и что к тому же помолвлена с Франсуа де Бассомпьером.
Генрих IV терпеть не мог полумер. Он приказал разорвать помолвку и выдал маленькую Монморанси замуж за принца Конде, имевшего репутацию гомосексуалиста, «в надежде, что тот будет очень снисходительным мужем».
И действительно, в течение нескольких недель Конде с полным безразличием взирал на проделки короля, который тем временем обнаруживал все признаки разгорающейся страсти. Он вдруг сделался кокетливым, без конца переодевался, мылся, опрыскивал себя духами, аккуратно подстригал бороду. Иногда страсть толкала его на самые неожиданные чудачества. Как-то ночью он пожелал, чтобы Шарлотта с распущенными волосами вышла на балкон, держа в каждой руке по факелу. Увидев же ее в таком виде, он едва не лишился сознания.
Вполне возможно, что Шарлотта, всячески поощрявшая галантные подвиги Беарнца, была бы потом, как и многие другие, брошена, если бы внезапно, вопреки всем ожиданиям, ее муж не влюбился в нее. Став вдруг ужасным ревнивцем, он попросил у короля разрешения уехать к себе в провинцию. Генрих IV отказал ему, после чего между ними разгорелся яростный спор.
Но вот праздники завершились, Конде с Шарлоттой отбыли в свой замок Мюре, неподалеку от Суассона.
Генрих IV решил похитить Шарлотту, а так как у него было особое пристрастие к необычным ситуациям, он поручил маркизу де Кевру, брату прекрасной Габриэли (и будущему маршалу д'Эстре), осуществление этой исключительной операции.
Шарлотта, невероятно скучавшая, узнав о грозящем ей похищении, в глубине души была готова следовать за своими похитителями, которые вот-вот должны были появиться. Но теперь уже Мария Медичи предупредила принца Конде, и задуманное мероприятие провалилось, к несказанной радости европейских монархов, которые с легко угадываемым интересом следили за всеми перипетиями этого ничтожного дела.
Церемония коронации состоялась 13 мая 1610 года в Сен-Дени. Когда королева вышла из базилики, король, которого все время не покидало легкомысленное настроение, вскочил на окно и вылил на нее сверху стакан воды. То была его последняя шалость…
На следующий день, 14 мая, Париж был украшен по случаю предстоящего официального вступления в столицу королевы. Король же сел в карету и поехал к малышке Поле. По словам Тальмана де Рео, «он собирался познакомить с нею своего внебрачного сына, герцога де Вандома. Ему хотелось пробудить в молодом человеке вкус к женским прелестям, так как он заметил, что сын не интересовался женщинами…» Свернув на улицу Ферронри, королевская карета попала в затор и была вынуждена остановиться: две тяжело груженые фуры никак не могли разъехаться на узкой улочке. Внезапно, откуда ни возьмись, какой-то негодяй вскочил на заднее колесо кареты и нанес три удара ножом прямо в грудь Генриху IV.
Король воскликнул: «Я ранен!» Кровь хлынула горлом, и он упал замертво.
Простой народ, в конце концов полюбивший старого волокиту, узнав о смерти короля, был просто ошеломлен. Торговцы позакрывали свои лавки, многие люди откровенно плакали прямо на улицах.
В день похорон весь Париж высыпал на улицы. «Толпа была так велика, – писал историк, – что люди буквально убивали друг друга, желая пролезть вперед и взглянуть на траурный кортеж…»
И это только усиливало впечатление от траура…
Настоящая фамилия – Новых. Крестьянин Тобольской губернии, получивший известность «прорицаниями» и «исцелениями». Оказывая помощь больному гемофилией наследнику престола, приобрел неограниченное доверие императрицы Александры Федоровны и императора Николая II. Убит заговорщиками, считавшими влияние Распутина гибельным для монархии.
В 1905 году появился при царском дворе Григорий Распутин. Предыстория его появления в Петербурге такова. Великая княгиня Анастасия, супруга Николая Николаевича, и ее сестра Милица отправились на богомолье в Киев. Они остановились в подворье Михайловского монастыря. Однажды утром они заметили на дворе монастыря обыкновенного странника, который колол дрова, и задали ему несколько вопросов. Он рассказал им о своих странствиях по святым местам и о своей жизни. Великие княгини совершали поездку на богомолье инкогнито, и им было скучно. Они стали приглашать Распутина, – а это был именно он – на чай, и разговаривали с ним. Распутин рассказал, что он из крестьян села Покровское Тобольской губернии, где у него были жена Прасковья, сын и две дочери. Григорий также с гордостью сообщил, что своими религиозными проповедями он привлекает много людей, и ему удается в религиозных спорах одолевать ученых миссионеров и богословов. И действительно, в личности Распутина было нечто такое, что привлекало к нему людей, и в особенности – женщин. Когда же он сообщил великим княгиням, что обладает способностью излечивать все болезни, в том числе и гемофилию, те решили пригласить Распутина лечить наследника.
Распутин прибыл в Петербург не по железной дороге, а пешком и при этом босиком. Он остановился в монастырской гостинице как гость архимандрита Феофана. В Царском Селе Распутина ожидали с нетерпением, но приняли сдержанно. Он оставил приятное впечатление, вел себя спокойно и с достоинством. К больному цесаревичу отнесся с особенной предупредительностью. Распутин обладал даром влиять на людей успокаивающим образом, и благодаря его уходу здоровье наследника значительно улучшилось. При всяком ухудшении здоровья мальчика и при малейшем его недомогании призывался чудотворец: он имел необъяснимую власть над мальчиком. И благодаря тому, что императрица и император были убеждены в том, что Распутин необходим наследнику, этот мужик приобрел огромное влияние на царскую чету.
Распутин был крепышом, среднего роста, со светло-серыми глубоко посаженными глазами, с длинными каштановыми волосами, ниспадавшими на плечи. Его пронзительный взгляд мало кто мог выдержать.
Почитательниц Распутина можно разделить на две категории. Одни верили в его сверхъестественные силы и его святость, в его божественное назначение, а другие просто считали модным за ним ухаживать или старались через него добиться для себя или своих близких каких-нибудь преимуществ. Когда Распутина укоряли его слабостью к женскому полу, он обычно отвечал, что его вина не так уж велика, так как очень много высокопоставленных лиц прямо вешают ему на шею своих любовниц и даже жен, чтобы таким путем добиться от него каких-нибудь выгод для себя. И большинство этих женщин вступали в интимную связь с ним с согласия своих мужей или близких. Были у Распутина почитательницы, которые навещали его по праздникам, чтобы поздравить, и при этом обнимали его пропитанные дегтем сапоги. Распутин, смеясь, рассказывал, что в такие дни он особенно обильно мажет свои сапоги дегтем, чтобы валяющиеся у его ног элегантные дамы побольше бы испачкали свои шелковые платья.
Баснословный успех Распутина у царской четы сделал его каким-то божеством. Одного слова Распутина было достаточно, чтобы чиновники получали высокие ордена или другие отличия, должности, о которых они и мечтать не смели. По прихоти Распутина лишались мест министры и советники, по его же воле какой-нибудь незаметный чиновник мог сделать головокружительную карьеру. Это была удивительная картина, когда русские княгини, графини, знаменитые артистки, всесильные министры и высокопоставленные лица ухаживали за пьяным мужиком. Он обращался с ними хуже, чем с лакеями и горничными. По малейшему поводу он ругался самыми непристойными словами, от которых покраснели бы конюхи. Его наглость бывала неописуема. К дамам и девушкам из общества он относился самым бесцеремонным образом, и присутствие их мужей и отцов его не смущало. Поведение Распутина должно было бы возмутить самую отъявленную проститутку, но никто из знатных дам и господ не показывал своего возмущения. Все боялись его и льстили ему. Дамы за столом целовали и облизывали его испачканные едой руки, потому что он ел без приборов.
Комнаты Распутина были почти без мебели, только в его рабочем кабинете стояли несколько кожаных кресел. В нем проходили интимные встречи Распутина с представительницами высшего петербургского общества. Все проходило очень просто, а затем Распутин сразу выпроваживал даму со словами: «Ну, ну, матушка, все в порядке!» – а сам отправлялся в баню. Он терпеть не мог слишком навязчивых особ, но, если ему отказывали, он преследовал женщину с упорством.
Жена Распутина приезжала в Петербург, чтобы навестить мужа и детей, которые жили с ним, лишь раз в год и оставалась на самое короткое время. Во время ее приездов старец не стеснял себя, но обходился с ней очень приветливо. Она не обращала много внимания на его любовные похождения и говорила: «Он может делать все, что хочет. У него хватает для всех». Он целовал своих аристократических поклонниц в присутствии своей жены, и ей это даже льстило.
Страстный кутила, Распутин находился в наилучших отношениях со всеми прожигательницами жизни столицы. Любовницы великих князей, министров и финансистов были ему близки. Поэтому он знал все скандальные истории, связи высокопоставленных лиц, ночные тайны большого света и умел все это использовать для расширения своего влияния в правительственных кругах. Петербургские великосветские дамы, кокотки, знаменитые артистки, – все гордились своими отношениями с любимцем царской четы. Часто случалось, что Распутин звонил к одной из своих приятельниц из этого круга и приглашал в известный ресторан. Приглашения всегда принимались, и начинался кутеж и разврат. Впрочем, разврат не такого рода, какой, по слухам, устраивал Распутин до приезда в столицу, живя в Покровском. Односельчане Григория вспоминали, что вечером Распутин собирал своих последователей обоего пола и вел в лес. Там разводили костер и варили травы с благовониями, водили хоровод вокруг костра. Постепенно пляска убыстрялась и становилась совсем дикой. Когда костер гас, Распутин кричал: «Повинуйтесь плоти!» – и все бросались на землю. Начиналась оргия.
Судить о том, насколько правдивы эти сведения, сложно, а вот источники о столичных и московских кутежах Распутина вполне надежны. Так, полковник Семенов, пристав 2-го участка Сущевской части г. Москвы свидетельствовал о таком вечере в ресторане «Яр» 26 марта 1915 года. Распутин прибыл туда с вдовой А.И. Решетниковой, сотрудником московских и петербургских газет Н.Н. Соедовым и неустановленной молодой женщиной. Вся компания была уже навеселе. Заняв кабинет, приехавшие вызвали к себе по телефону редактора-издателя московской газеты «Новости сезона» С.Л. Кугульского и пригласили женский хор, который пел и плясал для них. Распутин плясал «русскую», а затем начал откровенничать с певичками о царице. Далее поведение Распутина приняло совершенно безобразный характер какой-то половой психопатии: он, будто бы, обнажил свои половые органы и в таком виде продолжал вести беседу с певичками, раздавая им записочки с надписями: «Люби бескорыстно» и т п. На замечания заведующего хором о непристойности его поведения старец заметил, что он всегда так ведет себя при женщинах.
Одной из самых известных женщин, попавших под влияние Распутина, была фрейлина императрицы Александры Федоровны А.А. Танеева (Вырубова). Вот как рассказывает очевидец, иеромонах Илиодор, об их отношениях, которые довелось ему самому наблюдать: «Приехали в Мраморный дворец. Распутин прямо-таки танцевал около Вырубовой, левою рукою он дергал свою бороду, а правой хватал за плечи, бил ладонью по бедрам, как бы желая успокоить игривую лошадь. Вырубова покорно стояла. Он ее целовал. Я, грешным делом, подумал: "Фу, гадость! И как ее нежное, прекрасное лицо терпит эти противные жесткие щеки…" А Вырубова терпела и, казалось, что находила даже некоторое удовольствие в этих старческих поцелуях… Наконец, Вырубова сказала: "Ну, меня ждут во дворце; надо ехать, прощай, отец святой"… Здесь совершилось нечто сказочное, и если бы другие говорили, то я не поверил бы, а то сам видел. Вырубова упала на землю, как простая кающаяся мужичка, дотронулась своим лбом обеих ступней Распутина, потом поднялась, трижды поцеловала Григория в губы и несколько раз поцеловала его грязные руки и ушла».
Илиодор также в своих записках рассказал, как в Царицыне, в одном из домов, Григорий Распутин «благословлял» поцелуями всех красивеньких и молоденьких дамочек и девушек. Целовал их несколько раз в доме, целовал во дворе и за воротами. Старухи тоже лезли освятиться поцелуями старца, но он их отталкивал. Один священник из Саратова рассказывал, что в то время, когда у него жил в гостях Распутин, к ним приехала молоденькая сестра жены. Старец пригласил ее пройтись в город, а во время прогулки схватил девушку, начал ее мять, целовать, хватать за разные части тела и прижимать к стене. Девушка вырвалась и прибежала в дом вся в слезах… Послушница Ксения рассказывала, как Распутин однажды, оставшись с ней наедине, приказал ей раздеть его, потом раздеться самой и лечь с ним в постель. Распутин начал ее целовать… И мучил часа четыре, а потом отпустил домой.
А вот некоторые записи из данных наружного наблюдения за Григорием Распутиным, сделанные в 1915 году.
«19 февраля Распутин в 10 ч. 15 м. вечера вышел из д. 1 по Спасской улице от Соловьевых с двумя дамами и на таксомоторе уехал, а в 3 ч. ночи вернулся домой один.
10 марта. Около часу ночи к Распутину пришли человек 7–8 мужчин и женщин… и пробыли до 3-х часов ночи. Вся компания кричала, пела песни, плясала, стучала, и все пьяные вышли вместе с Распутиным и отправились неизвестно куда.
11 марта. В 10 ч. 15 м. утра Распутин встречен один на Гороховой улице и проведен в д. 8 по Пушкинской улице к проститутке Трегубовой, а оттуда в баню.
13 марта. Миллер купила Распутину шапку. В 6 ч. 50 м. вечера Распутин направился с двумя дамами в д. 76 по Екатерининскому каналу, к Савельевым, где пробыл до 5 ч. утра и весь день лежал больной.
3 апреля. Распутин привел к себе на квартиру в 1 ч. ночи какую-то женщину, которая и ночевала у него.
9 апреля. Распутин в 9 ч. 45 м. проведен в д. 18 по Садовой ул. к… А.Ф. Филиппову, бывшему издателю газет «Деньги» и "Биржевой День". Было замечено, что происходило какое-то собрание или пирушка. Распутин вернулся домой в 6 ч. 30 м. утра.
15 апреля. Распутин с монахом Мартианом был в д. 45 по Лиговке у потомственного почетного гражданина В.Е. Пестрикова. За отсутствием последнего они с сыном его и еще неизвестным студентом кутили. Играл какой-то музыкант. Пели песни, и Распутин плясал с горничной Пестрикова.
20 апреля. Около 10 ч. вечера стали собираться к Распутину неизвестные мужчины и женщины, человек 10–12… В 11 ч. была слышна игра на гитаре и пляска. Это происходило до 2 ч. ночи.
11 мая. Распутин привел к себе проститутку и запер в комнате, но прислуга ее выпустила.
26 мая. Распутин вместе с проституткой Трегубовой приехал на моторе купца Мануса домой пьяный.
2 июня. Распутин в 10 ч. вечера приехал домой пьяный с Манусом и Кузьминским и, не заходя в квартиру, послал жену швейцара за массажисткой Утиной, но дома ее не оказалось. Тогда он сам пошел к портнихе Кате. По-видимому, его не пустили в квартиру, он вернулся и стал приставать к жене швейцара. Та вырвалась и позвонила к нему в квартиру, и его прислуга, Дуня, увела Распутина домой».
И далее в таком же духе.
Летом он уехал в Покровское, где продолжал разгульную жизнь, время от времени посылая телеграммы в Царское Село, Вырубовой. И сюда к нему приезжали женщины отовсюду. Приехала из Тюмени жена офицера Патушинская, с которой он в обнимку гулял по своему двору. Затем начал похаживать к жене псаломщика Ермолая «с интимными целями». Когда Патушинскую вызвал муж домой, ее сменила жена некоего Добровольского, которая приехала с мужем к Распутину из Петрограда. Затем все вместе – Распутин с женой, Добровольские, дьякон Ермолай с женой отправились в Тюмень к Патушинским, где устроили гулянье по улице, а когда стемнело, Распутин с Патушинской незаметно «удалились в темноту».
По возвращении в Петроград Распутин продолжил ту же жизнь. Иногда ездил в Царское Село, откуда его привозила Вырубова на своем моторе, но чаще принимал у себя женщин, кутил, иногда приходил домой под утро, пьяный. Все новые и новые женские фамилии появлялись в отчетах. 14 ноября – княгиня Т. Шаховская, 25 ноября – артистка Варварова, 1 декабря Распутин с княгиней Долгоруковой в «Астории», 3 декабря к нему явилась содержанка сенатора Мамонтова – Воскобойникова, 12 декабря – опять с Варваровой, 14 декабря – Распутин с М. Ясинской ночью поехал в ресторан «Вилла Родэ», где поскандалил, потом в цыганский хор, потом на квартиру к Ясинской. 15 декабря он снова кутил в «Вилла Родэ», уже с Варваровой, а 17 декабря за ним прислала мотор княгиня Долгорукова из гостиницы «Астория»…
То же самое продолжалось и в 1916 году. Распутин приобретал все большее влияние на императрицу. Очевидно, не без его участия она уверовала в то, что ей одной суждено спасти православную Россию. И она не сомневалась, что покровительство Распутина и его «высокие духовные качества» необходимы для успеха. Она по всякому поводу советовалась с ним, просила его благословения. Но отношения царицы с Григорием были облачены покровом тайны. В газетах о них не писали ни слова. В обществе об этом говорили шепотом, и только самые близкие между собой, как о позорной тайне, в которую лучше не углубляться.
Все знали, что сам Распутин редко бывал во дворце, а виделся с царицей чаще всего у Вырубовой, в ее квартире на Средней улице, где по несколько часов проводил иногда с обеими женщинами.
Однако были в обществе люди, которых положение Распутина и его власть в стране возмущали. И они понимали, что единственный способ прекратить влияние малограмотного мужика на царскую чету это убить Григория Распутина. Было совершено несколько неудачных покушений на старца. Наконец, задуманное удалось.
Во главе заговора встали князь Юсупов и великий князь Дмитрий Павлович. Были приготовлены пирожные, пропитанные цианистым калием. Тот же яд был растворен в бокале вина. Распутина пригласили к князю. Вначале Распутин отказывался есть пирожные, но затем проглотил одно за другим. Яду в каждом хватило бы, чтобы убить человека, и Юсупов ждал результата, но тщетно. Тогда он предложил Распутину выпить мадеры. Старец выпил и пожаловался на легкое жжение в горле, выпил еще вина. Опять никакого толку. Когда Распутин попросил Юсупова спеть, тот вышел за гитарой, но взял револьвер и, вернувшись, выстрелил Распутину в сердце. Когда сообщники князя хотели спрятать тело, он ожил. В него выстрелили еще четыре раза, и тело выбросили в Малую Невку.
Императрица была вне себя от горя, а народ торжествовал. Люди обнимались на улице, шли ставить свечи в Казанский собор. Однако кое-кто считал это убийство фатальным в истории империи. Сам Распутин якобы написал в завещании, что ежели его убьют дворяне, то «братья восстанут на братьев и будут убивать друг друга…» Хотя, казалось бы, каким нужно было быть слепцом, чтобы, видя всю мерзость русской действительности тех лет, не понять, что страна и народ идут к катастрофе. И то, что княгини уединялись в отдельных кабинетах с грязным мужиком-мошенником и валялись у него в ногах, яркое тому свидетельство.
Французский писатель, философ, политический деятель. Участник Французской революции 1789 года. Около тридцати лет провел в заключении. Последние десять лет жизни провел в Шарантоне, больнице для душевнобольных. Автор романов «120 дней Содома»(1785), «Жюстина, или Несчастная судьба добродетели»(1791), «История Жюльетты, или Благодеяния порока» (1797), сборника новелл «Преступления любви, или Бред страстей» (1800), сборника эссе «Философия в будуаре» (1795), пьес и других произведений.
Де Сад родился 2 июня 1740 года в отеле «Конде» в Париже. Его отец происходил из старинного провансальского дворянского рода. По линии матери, урожденной де Майе де Карман, он был в родстве с младшей ветвью королевского дома Бурбонов.
До четырех лет будущий писатель воспитывался в Париже вместе с малолетним принцем Луи-Жозефом де Бурбоном, затем был отправлен в замок Соман и отдан на воспитание своему дяде, аббату д'Эбрей. Аббат был просвещенным человеком, состоял в переписке с Вольтером, составил «Жизнеописание Франческо Петрарки». Он был также известен и распутством: в 1762 году попал в тюрьму за разврат. В 1766 году Донасьен в очень живых выражениях описал развратный образ жизни своего дяди: «…несмотря на свой сан, он постоянно держит при себе двух девок, его дом похож то ли на сераль, то ли на бордель».
С 1750 по 1754 год Донасьен обучался в коллеже Людовика Великого в Париже. После чего поступил благодаря дворянской грамоте в школу при полку легкой кавалерии королевской гвардии версальского гарнизона. В конце 1755 года он получил чин сублейтенанта без жалования в Королевском пехотном полку и вскоре попал в карабинерский полк графа де Прованса в качестве корнета (офицера-знаменосца). Лейтенант де Сад принимал участие в Семилетней войне.
В 1759 году де Сад поступил капитаном в Бургонский кавалерийский полк. Вероятно, именно тогда во время поездок в Париж и проявились его развратные наклонности. По выражению одного из товарищей, «его маленькое сердце, или, лучше сказать, тело, было чрезвычайно пылким».
После окончания Семилетней войны в 1763 году маркиз вышел в отставку в чине капитана кавалерии. Он поселился в Ла-Косте, в одном из фамильных замков. Там он страстно влюбился в Лауру-Викторию-Аделину де Лори и преследовал ее своими ухаживаниями. И это всего за две недели до своей женитьбы, устроенной стараниями его отца, на девице Рене-Пелажи де Монтрей, дочери почетного президента Высшего податного суда и Мари-Мадлен де Плиссе.
15 мая брачный контракт был подписан. Старинный род де Садов соединялся с родом де Монтрей, совсем недавно получившим дворянский титул, но тем не менее уже обладавшим солидным состоянием и поддержкой при дворе.
18 октября 1763 года 20-летняя проститутка Жанна Тестар согласилась на любовную встречу с молодым элегантным дворянином в его доме. Там он провел ее в небольшую комнату без окон. Стены комнаты были задрапированы тяжелыми черными портьерами. Около одной из стен стояло несколько плетей. Немного позже, объяснил дворянин Жанне, она отстегает его любой из этих плетей, а потом сама выберет ту, которой он отстегает ее. Жана отказалась. Тогда де Сад, угрожая ей смертью, заставил ее разбить одно из распятий, висевших на стенах комнаты вместе с порнографическими рисунками.
Через две недели маркиз попал в тюрьму. Его поместили в башню Венсеннского замка. По словам отца, «для этих отвратительных занятий был специально снят маленький домик и куплена мебель в кредит, и он там предавался такому безбожному разврату, что сами девицы, участвовавшие в этом, сочли своим долгом донести на него».
Вся семья была в шоке, когда де Сада арестовали первый раз. К несчастью будущих жертв маркиза де Сада, родители его жены были весьма влиятельны при дворе. После 15 дней, проведенных в тюрьме, де Сад заявил о своем глубоком раскаянии и был выпущен на свободу. Полиция Парижа предупредила владельцев публичных домов, что де Сад представляет собой опасность для проституток, и он вынужден был начать подбирать для своих оргий непрофессионалов.
После освобождения де Сад, казалось, остепенился и стал, как и все, просто заводить себе любовниц. Его любовницами стали, например, мадемуазель Колет, известная актриса Итальянской комедии, мадемуазель Бовуазен. В мае 1765 года он уехал с ней в Прованс, где выдавал ее то за свою жену, то за родственницу. Рене-Пелажи ничего не знала о любовных связях своего мужа. О них, однако, была отлично осведомлена ее мать. Но даже и она не знала о том, что у де Сада недалеко от Парижа был загородный дом, где он регулярно устраивал бисексуальные оргии.
В 1766 году инспектор полиции Марэ сообщил в рапорте, что Донасьен бросил Бовуазен ради мадемуазель Дорвиль, «любезной взрослой девицы, сбежавшей недавно из веселого заведения мадам Югет». Вскоре поступил новый рапорт Марэ: «Две недели назад де Сад бросил девицу Ле Рой из «Опера» и не собирается восстанавливать отношения с ней».
В январе 1767 года умирает отец де Сада, а 27 апреля в Париже родился Луи-Мари, первый сын маркиза. Этой же весной разразился громкий скандал. «Ненависть к нему, охватившая всю публику, превосходит всякие описания», – отмечала одна маркиза.
В пасхальное воскресенье 3 апреля 1768 года Роза Келлер, тридцати шести лет, остановила маркиза на площади Виктуар и попросила милостыню. Сад спросил, не желает ли она подзаработать, и она выразила согласие стать его горничной. Позже маркиз говорил, что предупреждал ее о «небольших дополнительных обязанностях», и она согласилась.
По прибытии в Аркей ее привели в комнату, заставили раздеться, привязали к кровати лицом вниз, несколько раз безжалостно выпороли хлыстом и тростью, смазали раны какой-то мазью (по другим источникам – горячим воском). Ее крики, казалось, лишь придавали ему дополнительные силы. Наконец, де Сад издал дикий крик, опустился на пол и прекратил избиение. Она умоляла своего мучителя не убивать ее, поскольку не успела исповедаться на Пасху. На это маркиз заявил: «Можешь исповедаться мне!», – и попытался даже принудить ее к этому, угрожая убить и обещая закопать в саду. Келлер отказывалась, ей удалось сбежать. Ее приютила мадам Джульетта, от которой и стало известно о происшедшем. Английский суд не принял бы во внимание показания с чужих слов, хотя, учитывая последующую жизнь де Сада, можно поверить в их правдивость.
Вызванный властями хирург в общих чертах подтвердил суть рассказа пострадавшей. Де Сад заявил, что Келлер сама этого хотела и использовал он не хлыст, а плеть с узелками.
Семья маркиза откупилась от Келлер громадной суммой в 2400 ливров, но дело не было закрыто. Гораздо позже де Сад вложил в уста одного из своих героев слова: «Вспомните, как у парижских судей в знаменитом деле 1769 года выпоротый зад уличной девки вызвал больше сожаления, чем толпы, брошенные на голодную смерть. Они вздумали засудить молодого офицера, который пожертвовал лучшими годами своей жизни ради процветания своего короля, вернулся и получил награду – унижение из рук врагов страны, которую защищал». Как бы он ни жаловался устами вымышленных персонажей, сам де Сад получил «освободительное письмо» от Людовика XV и был оправдан.
Его обязали жить тихо и мирно в своем замке на юге Франции. Он переехал туда вместе с семьей и пригласил с собой еще и младшую сестру жены Анн-Проспер, которая и стала вскоре практически его настоящей женой, не называясь так лишь официально. Той зимой в старинном замке де Сад была создана обстановка, всячески благоприятствующая получению сексуального наслаждения. Ставились целые эротические спектакли, весьма элегантные, в которых принимали участие не только Анн-Проспер, но и сама Рене-Пелажи, жена де Сада. В 1769 году у Рене и маркиза родился второй сын – Донасьен-Клод-Арманд, через год – дочь Мадлен-Лаура.
В 1772 году де Сад, приехав в Марсель, где хотел получить долг, дал указание своему лакею Лятуру найти и привезти в замок несколько молодых женщин для давно задуманной им оргии. Четыре портовых проститутки в возрасте от 18 до 23 лет, привезенных Лятуром в замок, были принуждены де Садом участвовать в сложном ритуале. Он избивал их и требовал, чтобы они били его, для чего предназначался громадный окровавленный хлыст с вделанными в плеть гвоздями. Девушки отказались, считая плеть слишком опасной, и предпочли использовать ивовую метлу, которой они нанесли ему, если в это можно поверить, восемьсот ударов, отмеченных им насечками на каминной доске. Его слуга тоже порол его. Между избиениями им были предложены различные комбинации секса с де Садом и Лятуром или же с тем и другим одновременно. Всем женщинам во время оргии неоднократно предлагались целые горсти анисовых конфет.
В тот же вечер де Сад устроил такую же оргию еще с одной проституткой. Через несколько часов ей и еще одной женщине из участников первой оргии стало плохо: у них началась рвота, которую невозможно было остановить.
3 сентября де Сад и Лятур были приговорены к публичному покаянию, которое они должны принести на паперти марсельского собора, после чего их должны были отвести на площадь Сан-Луи «для того чтобы господин де Сад был обезглавлен на эшафоте, а упомянутый Латур повешен на виселице…» 11 сентября парламент Экса утвердил приговор, вынесенный парламентом Марселя. На следующий день маркиз со слугой и Анн-Проспер совершили побег.
Позже де Сад был схвачен на Сардинии и посажен в тюрьму, но ему удалось оттуда бежать. Следующие несколько лет он провел на положении беглеца, скрываясь от преследования властей.
О марсельском приключении существует следующее свидетельство: «Новости из Марселя таковы: маркиз де Сад, вызвавший такую бурю в 1768 году ужасными проделками с девушкой, только что устроил в городе спектакль с ужасающими последствиями. Он дал бал, пригласив много гостей. Гостям подали изысканные шоколадные десерты, и многие отведали их, а те были начинены испанской мушкой. Действие этого снадобья хорошо известно: все, кто его отведал, загорелись нечестивым желанием и предались всем мыслимым излишествам, до которых только может довести неистовая похоть. Бал превратился в оргию, какой не бывало со времен Рима. Даже самые скромные женщины ничего не могли поделать с охватившим их зудом. Эту потеху маркиз устроил на радость себе и свояченице, с которой бежал, скрываясь от заслуженного наказания. Несколько человек умерли от излишеств, которым предавались, другие же до сих пор не пришли в себя».
В статье, опубликованной в «Ревю де Пари» в 1837 году, описывался другой случай, якобы происшедший в то время:
«…В июне он отправился в Марсель, сопровождаемый верным слугой, которого де Сад подготовил для соучастия в неописуемых блудодеяниях. Он захватил с собой запас конфет с начинкой из шпанской мушки, опасного стимулятора, который вызывает сильное расстройство нервной системы. Сообщники отправились в бордель, где пустили в ход вино и конфеты с наркотической начинкой. Действие сладостей не свелось только к смеху, развратным танцам и мерзким истерическим приступам. Одна из несчастных девушек, которую наркотик сделал античной вакханкой, выбросилась из окна и получила смертельные увечья, другая предавалась в полуобнаженном виде самым гнусным блудным действиям на виду у толпы, которая собралась перед входом в дом и отвечала ей воплями и разнузданными песнями.
Маркиз де Сад и его слуга скрылись. Власти и врачи расследовали обстоятельства этого преступного злодеяния. Две девушки скончались, то ли не вынеся бешеной похоти, то ли от ран, которые эти несчастные нанесли себе во время всеобщей свалки».
Противоречащие друг другу сообщения существуют обо всех эскападах де Сада, но очень может быть, что один эпизод растиражирован на несколько случаев.
В мае 1774 года де Сад получил полное прощение за все свои старые прегрешения в связи с восхождением на трон нового короля Франции. Молодой и красивый маркиз де Сад, заместитель губернатора четырех королевских провинций, не теряя времени, стал осуществлять свою давнюю мечту: заниматься сексуальным образованием молодых девушек в своем замке. Анн-Проспер уже покинула его к тому времени, но его жена Рене-Пелажи по-прежнему оставалась верной спутницей и помощницей во всех его начинаниях. С ее помощью он отыскал опытную сутенершу, которая нашла для него пятерых 15-летних девушек и одного мальчика, якобы для работы слугами в замке. Вновь начались оргии, которыми на этот раз, вероятно, руководила Рене-Пелажи. В результате всего этого разыгралась очередная трагедия: двум девушкам удалось сбежать из замка, а одной из них при этом понадобилась срочная медицинская помощь. Родители трех девушек подали на де Сада в суд. У сутенерши от де Сада родился ребенок. Теща де Сада помогла ему быстренько упрятать сутенершу в тюрьму, чтобы она поменьше болтала. Ее ребенок вскоре умер, поскольку за ним никто не присматривал. Де Сад, ничуть не обескураженный всеми этими обстоятельствами, подкупил монаха местного монастыря, который и стал поставлять ему новые жертвы для оргий, убеждая при этом встревоженных родителей в том, что дисциплина в замке маркиза не менее строга, чем в монастыре.
В начале 1777 года из Парижа пришла весть о том, что мать де Сада умирает. Несмотря на то, что он всегда относился к ней весьма равнодушно, де Сад немедленного отправился в Париж. Друзья предупреждали маркиза о том, что теща попытается устроить так, чтобы его арестовали. Действительно, когда пять марсельских проституток обвинили его в том, что он пытался их сначала изнасиловать в извращенной форме, а затем и отравить, теща маркиза де Сада сумела добиться специального королевского указа для своего зятя, по которому он оставался на неопредленное время в заключении без суда. Так де Сад в 1777 году был заключен в Венсеннский замок. В конце февраля он писал: «Отчаяние овладевает мною. Временами я не узнаю сам себя. Моя кровь слишком горяча, для того чтобы я мог вынести эту ужасающую пытку». Теща заявляла: «Все идет как и следует по справедливости».
В тюрьме в нем вдруг проснулся писатель. Де Сад создал за решеткой огромное количество литературных произведений, подавляющее большинство которых были эротическими.
Рене-Пелажи оставалась верна ему на протяжении всего его двенадцатилетнего тюремного заключения, но развелась с ним сразу же, как только он оказался на свободе. Правда, прежде она организовала его побег, но решение прованского парламента осталось в силе, поэтому, когда маркиз через пять лет появился Париже, его снова взяли под стражу. Еще один побег и еще один арест. На этот раз заключение продлилось более десяти лет… «Да, я распутник, – писал он ей, – и признаюсь в этом, я постиг все, что можно постичь в этой области, но я, конечно, не сделал всего того, что постиг, и, конечно, не сделаю никогда. Я распутник, но я не преступник и не убийца».
Рене-Пелажи добивалась свидания с мужем, снабжала его книгами, организовала прекрасное питание. Проповедник свободной любви тем не менее терзался ревностью. И тогда, чтобы успокоить его, она удалилась в монастырь.
В тюрьме маркиз много читал, там написал программное сочинение «120 дней Содома», где изложены главные постулаты садизма.
Его освободила из тюрьмы Великая Французская революция. Он был теперь гражданином Садом, памфлетистом, оратором и живой легендой, поскольку, находясь за решеткой, ухитрился предсказать в одной из своих произведений исторический штурм Бастилии. Во времена Большого Террора де Сад стал революционным судьей. Маркиз оказался не в состоянии потребовать смертной казни для своей тещи, когда ему было передано на рассмотрение ее дело. Он был объявлен «умеренным» и чудом сумел избежать гильотины: его просто не нашли в переполненной тюрьме…
В 1801 году цензором Наполеона против него был возбужден судебный иск. Предлогом для этого стала публикация очередного эротического романа де Сада, хотя подлинной причиной этого судебного разбирательства был выход в свет памфлета, в котором он зло высмеивал Наполеона и его жену Жозефину. Де Сад был объявлен сумасшедшим и опасным для общества и помещен в психиатрическую лечебницу в Шарантоне, где и провел остаток своих дней. Директор лечебницы разрешил де Саду ставить свои драмы в местном театре. Де Сад сам часто участвовал в спектаклях и играл роли злодеев.
В первые годы своего тюремного заключения де Сад вел любовную переписку с Мари-Дороте де Руссе, своей бывшей экономкой. Но в 1784 году она умерла.
После освобождения он жил несколько месяцев с 40-летней вдовой, а затем у него завязались теплые отношения с молодой актрисой Мари-Констанс Ренель, о которой он написал: «Эта женщина – ангел, ниспосланный мне Богом». Он жил с ней какое-то время на сеновале, где ухаживал за ее маленьким ребенком, зарабатывая на жизнь тем, что служил рабочим сцены в местном театре. Она отправилась вместе с ним в психиатрическую лечебницу в Шарантон и, похоже, не очень-то возражала, когда этот растолстевший, ревматический, полуслепой старик нашел себе молодую любовницу-прачку. В психиатрической лечебнице де Сад, с разрешения директора, выдавал приехавшую с ним Ренель за свою незаконнорожденную дочь. О последней любовнице де Сада, Мадлен, известно лишь то, что ей было 15 лет, когда она сблизилась с 72-летним маркизом. Известно также, что ее мать надеялась, что маркиз поможет Мадлен стать актрисой.
Де Сад, по всей вероятности, был человеком, в котором сосуществовало сразу несколько личностей. У него был мощный интеллект и настоящее литературное дарование. Все его жестокости были, скорее, более театральными, чем подлинными. Поскольку он в прошлом был кавалерийским офицером, вероятно, любил и «ездить верхом», и стегать кнутом все, что хоть чем-то напоминало ему лошадь. Кроме этого, де Сад, очевидно, сам был так напуган своими собственными страстями и эмоциями, которые вызывали в нем женщины, что он всегда пытался подчинить своей воле этих женщин для того, чтобы подавить и подчинить самого себя.
В своем завещании он написал: «Когда меня засыплют землей, пусть сверху разбросают желуди, чтобы молодая поросль скрыла место моего захоронения и след моей могилы исчез бы навсегда, как и я сам надеюсь исчезнуть из памяти людей».
Величайший русский поэт и писатель, родоначальник новой русской литературы, создатель русского литературного языка. Окончил Царскосельский (Александровский) лицей (1817). Был близок к декабристам. В 1820 году под видом служебного перемещения был сослан на юг (Екатеринослав, Кавказ, Крым, Кишинев, Одесса). В 1824 году уволен со службы и выслан в село Михайловское под полицейский надзор до 1826 года. Скончался от раны, полученной на дуэли. Его перу принадлежат поэмы «Кавказский пленник» (1820—1821), «Цыганы» (1823—1824), «Борис Годунов» (1825), «Евгений Онегин» (1823—1831), «Медный всадник» (1833) и др.
«Моя женитьба на Натали (это, замечу в скобках, моя сто тринадцатая любовь) решена», – признался как-то Пушкин в письме княгине В.Ф. Вяземской весной 1830 года. Может быть, это откровение было шуткой или молодецкой бравадой. Но, так или иначе, любовный опыт поэта, зафиксированный современниками, чрезвычайно богат.
Природа наделила Пушкина крепким здоровьем, заложила в него огромный запас энергии и жизненных сил. «Великолепная натура», – сказал знаменитый хирург Арендт, осматривая смертельно раненого поэта. Только один недостаток был присущ ему – нервная, чувственная возбудимость. И именно этот порок волновал и привлекал к нему женщин.
Большинство его увлечений носило мимолетный характер. Так – легкий, ни к чему не обязывающий флирт. Но если уж влюблялся, то ему непременно нужно было физическое обладание. Пушкин буквально сходил с ума, когда его избранница оставалась недоступной. Правда, это удавалось немногим. Женщин влекло к нему, хотя внешне поэт был малопривлекателен.
«В лицее он превосходил всех чувственностью, а после, в свете, предался распутствам всех родов, проводя дни и ночи в непрерывной цепи вакханалий и оргий… У него господствовали только две стихии: удовлетворение чувственным страстям и поэзия; и в обеих он ушел далеко».
Это воспоминания о поэте холодного и чопорного барона М.А. Корфа, который в лицее учился в одном классе с Пушкиным. Конечно, можно с недоверием отнестись к словам человека, не любившего поэта. Однако выводы свои он делал на основании неоспоримых фактов.
Однажды в лицее совсем еще юный Пушкин увидел в темном коридоре женскую фигуру. Тихо подкравшись к ней сзади, подросток бесцеремонно обнял незнакомку и попытался поцеловать, но в последний момент увидел, что перед ним старая дева фрейлина княжна В.М. Волконская. Обескураженный подросток быстро исчез, но это не спасло его от неприятности. В тот же день разгневанная княжна пожаловалась государю. Пушкину грозило отчисление из лицея. С большим трудом директору лицея Е.А. Энгельгардту удалось выпросить виновному прощение.
Пушкин удовлетворял внезапно вспыхнувшие в нем плотские желания с женщинами легкого поведения. Такие мимолетные связи тут же забывались. Однако его сердце бешено билось при встрече с красивыми светскими дамами. Вот тогда чувства переполняли его душу, и он переживал любовь как тяжелую болезнь. Вот тогда и рождались удивительные стихи…
Еще учась в лицее, юный Пушкин встретил в театре Екатерину Павловну Бакунину, сестру своего товарища, и с первого взгляда пленился ею. Целую зиму томился он любовью к очаровательному созданию, пока не повстречался с Марией Смит, в девичестве Шарон-Лароз. Молодая вдова приходилась дальней родственницей директору лицея Е.А. Энгельгардту. Чуть ли не каждую ночь проходили у него тайные свидания с красивой и пылкой вдовой, которая охотно принимала своего юного любовника.
Летом 1817 года Пушкин закончил лицей и переехал жить в Петербург. Здесь он окунулся в светскую жизнь. Среди его увлечений несколько дам полусвета, среди которых называются Штейгель и Ольга Массон. В это же время он интересовался театром. Александр был покорен актрисой Екатериной Семеновой, находившейся в зените своей славы. Юный Пушкин впечатлился не столько ее красотой, столько необыкновенным талантом. По словам Н.И. Гнедича, близкого друга Семеновой, поэт не вызвал ответного чувства. Первой его любовницей в столице стала княгиня Евдокия Ивановна Голицына, которая была почти на 20 лет старше поэта. В доме княгини, блиставшей своей красотой, собиралось изысканное общество. Молодой поэт был самым желанным гостем. Однако в декабре 1818 года друг поэта А. Тургенев писал: «Жаль, что Пушкин уже не влюблен в нее…»
6 мая 1820 года по высочайшему повелению за написание вольнодумных стихов Пушкин был выслан из столицы. Он выехал из Петербурга смертельно уставшим от разгульной жизни, где-то в глубине души лелея мысль отдохнуть от мирской суеты. Но молодость и кипевшая в нем страсть взяли свое. Южная ссылка началась с приятного знакомства с дочерьми генерала Раевского – 22-летней Екатериной, 16-летней Еленой, 14-летней Марией. Скорее всего Пушкин был влюблен во всех трех сразу. Мария – будущая княжна Волконская – позже написала: «Как поэт, он считал долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался».
По приезде в Кишинев он быстро покорил сердце очаровательной Людмилы Инглези, жены богатого бессарабского помещика. Людмила, известная своей красотой и романтическими похождениями, была по крови цыганка. Тайна связи ее с поэтом открылась. Разгневанный муж устроил Пушкину публичный скандал и вызвал на дуэль. Наместник Бессарабской области Иван Никитич Инзов, под началом которого служил Пушкин, посадил «проказника» на гауптвахту, а чете Инглези предложил немедленно уехать за границу. Таким образом удалось сохранить для России великого поэта.
А Пушкин вновь искал приключений, соблазняя одну за другой очаровательных и податливых красавиц: Мариолу Рали сменила Аника Сандулаки, а затем в жарких объятиях поэта оказалась Мариола Балш. Следует упомянуть также Калипсо Полихрони. Гречанка обладала удивительным голосом, нежным и волнующим. Именно одну из них и предложил Пушкин: «Гляжу, гляжу, как безумный, на черную шаль…» Калипсо посвящено стихотворение «Гречанке».
…В губернском доме на Левашовской улице в Киеве протекала обычная светская жизнь. По вечерам, особенно в дни праздников, здесь собирался весь город. В толпе гостей оказался однажды и Александр Пушкин. Было это в мае 1820 года. По пути на юг к месту ссылки он проездом ненадолго задержался в Киеве. Вновь попал он сюда в начале следующего года и прожил тут несколько недель.
Дом Раевских, где остановился поэт, сообщался с губернаторским домом общим садом. Естественно, соседи часто виделись, а Пушкин «проводил свою жизнь» в семье губернатора Ивана Яковлевича Бухарина и его супруги Елизаветы Федоровны. Но не только радушные хозяева, веселье балов и общество блестящих офицеров влекли сюда поэта.
В пестром хороводе местных красавиц он сразу же выделил двух элегантных, прелестных полячек, дочерей графа Ржевусского. Обе были замужние, что не мешало им, кокетничая, обольщать многочисленных поклонников.
Младшей, Эвелине, исполнилось семнадцать, и была она, по словам знавших ее тогда, красивой, как ангел. Старшая, Каролина, отличалась не меньшей красотой, но это была красота сладострастной Пасифаи, она была на шесть лет старше Пушкина. Величавая, словно римская матрона, с волшебным огненным взором валькирии и соблазнительными формами Венеры, она произвела на поэта неотразимое впечатление. И осталась в памяти женщиной упоительной красоты, обещающей блаженство тому, кого пожелает осчастливить. Пушкин мечтал попасть в число ее избранников.
Но там, в Киеве, она вспыхнула кометой на его горизонте и исчезла. Однако не навсегда. Вновь Каролина взошла на его небосклоне, когда поэт неожиданно встретил ее в Одессе.
Пушкин увидел ее на рауте у генерал-губернатора, куда, скрепя сердце, Каролину Ржевусскую (по мужу Собаньскую) иногда приглашали из-за Витта. Он сразу заметил ее пунцовую без полей току со страусовыми перьями, которая так шла к ее высокому росту.
Радость встречи с Каролиной омрачил Ганский – муж Эвелины. Заметив, с каким нескрываемым обожанием поэт смотрит на Собаньскую, как боязливо робеет перед ней, он счел долгом предупредить юного друга насчет свояченицы. Разумеется, он имел в виду ее коварный нрав, жестокое, холодное кокетство и бесчувственность к тем, кто ей поклонялся, – ничего более.
Пушкин не очень был расположен прислушиваться к советам такого рода, тем более что ему казалось, будто он влюблен. Однако и сам видел, что в присутствии Каролины делается каким-то удрученным, слова не идут на ум. Где его непринужденность, остроумие, веселый смех? Почему он так скован, так неловок? Досадуя на себя, он хотел преодолеть не свойственную ему робость, пытался ухаживать смелее. Она встречала его попытки насмешкой.
Он искал с Каролиной встреч, стремился бывать там, где могла оказаться и она, ждал случая уединиться с ней во время морской прогулки, в театральной ложе, на балу. Иногда ему казалось, что он смеет рассчитывать на взаимность (кокетничая, Каролина давала повод к надежде). Ему даже показалось однажды, что он отмечен ее выбором. В день крещения сына графа Воронцова 11 ноября 1823 года в Кафедральном Преображенском соборе она опустила пальцы в купель, а затем, в шутку, коснулась ими его лба, словно обращая в свою веру.
Воистину он готов был сменить веру, если бы это помогло завоевать сердце обольстительной полячки. В другой раз он почти уверовал в свою близкую победу во время чтения романа, когда они вдвоем упивались «Адольфом». Она уже тогда казалась ему Элеонорой, походившей на героиню Бенжамена Констана не только пленительной красотой, но и своей бурной жизнью, исполненной порывов и страсти.
Через несколько лет он признался ей, что испытал всю ее власть над собой, более того, обязан ей тем, что «познал все содрогания и муки любви». Да и по сей день испытывает перед ней боязнь, которую не может преодолеть.
Не сумев растопить ее холодность, так ничего тогда в Одессе и не добившись, он отступил, смирившись с неутоленным чувством.
…Пушкин вновь встретился с Каролиной Собаньской в Петербурге. Старая болезнь острым рецидивом пронзила сердце. Ему показалось, что все время с того дня, как впервые увидел ее, он был верен былому чувству. Лихорадочно набрасывал он одно за другим два послания к ней. Но так и не решался их отправить. Поэт доверил сокровенное листу бумаги («мне легче писать вам, чем говорить»). Перед нами в них предстает Пушкин, поклоняющийся Гимероту – богу страстной любви, сгорающий от охватившего его чувства.
Когда до Каролины дошли слухи о том, что Пушкин обвенчался, злая усмешка скривила ее губы…
В 1823 году из захолустного Кишинева Пушкина перевели в шумную Одессу. Поэт провел в приморском городе всего один год, но и здесь за столь короткий срок он покорил сердца двух красавиц. Первой его «жертвой» оказалась Амалия Ризнич – жена богатого коммерсанта. Дом Ивана Ризнича постоянно был полон гостей. На одном из таких приемов Пушкин и познакомился с Амалией. Полунемка, полуитальянка, с некоторой примесью еврейской крови, высокая, стройная, с необычайно красивыми горящими глазами, удивительно белой и изящной шеей и высоким бюстом – она пленила буквально всех мужчин. А предпочтение отдала поэту. Счастливые встречи двух влюбленных длились недолго. Муж узнал об их связи и тут же отправил неверную жену в Италию, лишив материальной поддержки. Поэт тяжело пережил разлуку. Он посвятил Амалии стихотворение «Для берегов отчизны дальной…»
Однако вскоре Пушкин утешился, обратив свой взор на Елизавету Ксаверьевну Воронцову (в девичестве Браницкую). Поэта не пугала игра с огнем – предметом его нового обожания стала жена всесильного и грозного генерал-губернатора графа Воронцова. Современник Вигель писал об Элизе, которой было за тридцать: «С врожденным польским легкомыслием и кокетством желала она нравиться, и никто лучше ее в этом не успевал». О взаимности Элизы говорят стихи поэта, а воспоминания и свидетельства современников повествуют о скандалах, которые даже светские приличия не могли затушевать. Молодые люди таились, скрывали от людских глаз свою связь, но графу все стало известно о неверности жены, и он предписал Пушкину немедленно выехать в Херсонский уезд и собрать там материалы о ходе работ по истреблению саранчи. Поэт счел такой приказ оскорбительным и написал прошение об отставке.
Запутавшись в своих любовных связях, озлобленный на себя, уволенный со службы, Пушкин приехал в Михайловское. Первые месяцы он жил мыслями об Одессе, оставленной там Елизавете Ксаверьевне, много сочинял. Со временем тоска прошла, душевная боль утихла, и поэта вновь потянуло в общество женщин, благо что они были рядом – всего в нескольких верстах от дома. В соседнем селе Тригорское жила с семьей Прасковья Александровна Осипова, по первому мужу Вульф. Вместе с ней на лоне природы отдыхали дочери от первого брака, Анна и Евпраксия, падчерица Александра Ивановна и племянница Анна Ивановна.
Пушкин зачастил к соседкам, где его с нетерпением ждали. Молодежь вместе проводила целые дни, девицы постоянно кокетничали с молодым человеком. Боясь кого-либо обидеть, он ко всем относился с одинаковой симпатией, дарил им стишки в альбомы. Но вскоре цветущая, пышущая здоровьем хозяйка имения стала любовницей поэта. Она была на пятнадцать лет старше своего избранника. А он уже поглядывал на 15-летнюю Евпраксию, которую шутливо звал Зизи, глаз не сводившую со своего кумира, буквально обожествлявшую его. И, конечно, в один из вечеров, когда они остались одни, она без колебаний отдалась властителю своих дум. Связь Пушкина с Зизи стала известна обитателям Тригорского, и заговорили о предстоящей свадьбе. Может быть, так бы и случилось, если бы в это время не приехала погостить к своим родственникам Анна Керн.
Пушкин когда-то встречался с Керн в Петербурге в доме Олениных и нашел ее очень милой. После этого молодые люди не виделись шесть лет. Увидев вновь Анну, поэт потерял покой. Внезапно вспыхнувшая любовь всецело поглотила его.
Перед отъездом Анны в Ригу Пушкин протянул ей сложенный вчетверо листок почтовой бумаги. Она развернула его и прочла:
Сорок лет спустя Анна Петровна Керн в своих воспоминаниях писала: «Когда я собиралась спрятать в шкатулку поэтический подарок, он долго на меня смотрел, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их опять; что у него мелькнуло в голове, не знаю».
Анна Керн и ее двоюродная сестра Анна Вульф, тоже прелестная и молодая, безответно влюбленная в Пушкина, уезжали в Ригу. Пушкин избирал тактику опытного ловеласа: написал письмо Анне Вульф, но предназначено оно было для глаз другой. «Каждую ночь гуляю я по саду и повторяю себе: она была здесь – камень, о которой она споткнулась, лежит у меня на столе… Мысль, что я для нее ничего не значу, что, пробудив и заняв ее воображение, я только тешил ее любопытство, что воспоминание обо мне ни на минуту не сделает ее ни более задумчивой среди ее побед, ни более грустной в дни печали, что ее прекрасные глаза остановятся на каком-нибудь рижском франте с тем же пронизывающим сердце и сладострастным выражением, – нет, эта мысль для меня невыносима…»
Он писал и самой Керн. «Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое некогда произвела на меня встреча наша у Олениных».
А свою тетушку Прасковью Александровну Осипову он спрашивал в письме (не сомневаясь, что Керн покажут эти строки): «Хотите знать, что за женщина г-жа Керн? Она податлива, все понимает; легко огорчается и утешается так же легко; она робка в обращении и смела в поступках; но она чрезвычайно привлекательна».
Анна Керн запомнила эти строки на всю жизнь.
«Ваш образ встает передо мной, такой печальный и сладострастный; мне чудится, что я вижу ваш взгляд, ваши полуоткрытые уста. Прощайте – мне чудится, что я у ваших ног, – место, которому я от всей души завидую».
Он призывал ее бросить все, в том числе мужа, генерала Керна, и приехать к нему, может быть, в Псков. Пушкин писал: «Вы скажете: "А огласка, а скандал?" Черт возьми! Когда бросают мужа, это уже полный скандал, дальнейшее ничего не значит или значит очень мало… Если вы приедете, я обещаю вам быть любезным до чрезвычайности – в понедельник я буду весел, во вторник восторжен, в среду нежен, в четверг игрив, в пятницу, субботу и воскресенье буду чем вам угодно, и всю неделю – у ваших ног».
И она сбежала от своего мужа! Однако вскоре женщина обнаружила, что осталась почти без средств к существованию, поскольку обманутый муж отказался содержать ее. Анна, чтобы заработать себе на кусок хлеба, вычитывала корректуры, переводила с французского. Она ждала Пушкина с тайной надеждой. Теперь она была свободна, и они могут встречаться без помех. Однако, вернувшийся в 1826 году из Михайловского поэт был любезен с ней, но не искал встреч наедине. Правда, они все же сблизились. Александр писал об этом своему другу Сергею Соболевскому в таких выражениях, которые издатели чаще всего заменяют тремя точками. В этом весь Пушкин, признавшийся однажды: «Может быть, я изящен и благовоспитан в моих писаниях, но сердце мое совершенно вульгарно…»
Анна Керн часто перечитывала письма Пушкина из Михайловского, пока не продала их по пятерке за штуку. Чтобы не умереть с голоду. После смерти второго мужа – человека доброго, но бедного – Анну Петровну забрал к себе в Москву сын.
Что касается бессмертного стихотворения, то Керн передала его Глинке, который написал романс, ставший также бессмертным, как и имя той, кому стихи были посвящены.
Осенью 1826 года столица устроила любимому поэту восторженную встречу, его буквально разрывали на части, приглашали на балы, приемы, банкеты. Пушкин упивался, наслаждался своей славой. Издатели платили ему самые высокие гонорары, которые он небрежно проигрывал в карты.
Но все чаще накатывались тоска и скука. Приближающаяся осень жизни наводила поэта на мысль, что пора остепениться, обрести тихую, спокойную гавань. Софья Федоровна Пушкина, Екатерина Николаевна Ушакова, Анна Алексеевна Оленина, Наталья Николаевна Гончарова… Барышни хорошо воспитанные, красивые, но не слишком богатые. Сватовство к С.Ф. Пушкиной окончилось неудачей. Ровно через неделю после его предложения, 8 декабря 1826 года, было объявлено о помолвке Софьи с В.А. Паниным. Пушкин оказывал внимание Ушаковой, и все говорили о грядущей помолвке поэта, но в мае 1827 года он уехал в Петербург и до декабря следующего года не появился в Москве. Пушкин предложил руку и сердце Анне Алексеевне Олениной, отец которой, Алексей Николаевич, был директором Публичной библиотеки и президентом Академии художеств. Поэт получил решительный отказ от матери невесты. Удрученный, он поспешил к Ушаковой. Поздно! Та уже была помолвлена с другим. «С чем же я остался?» – воскликнул Пушкин. «С оленьими рогами», – ответила Екатерина.
Зимой, в самом конце 1828 года, на балу у знаменитого московского танцмейстера Иогеля Пушкин встретил 16-летнюю необычайно красивую девочку – Наталью Гончарову. Она только недавно начала выезжать, но о ней уже говорили в свете, называли ее одной из первых московских красавиц, восхищались ее одухотворенной, «романтической» прелестью.
Очарованный поэт вскоре сделал ей предложение и получил неопределенный ответ – полуотказ, полусогласие. Но он не отступил: слишком сильна была его влюбленность; мечта о счастье с этой девочкой, такой не похожей на него, такой спокойной, нежной, умиротворяющей, кружила ему голову.
Около двух лет тянулась история пушкинского сватовства. И вот наконец в апреле 1830 года согласие было получено. «Участь моя решена. Я женюсь… Та, которую любил я целые два года, которую везде первую отыскивали глаза мои, с которой встреча казалась мне блаженством – Боже мой – она… почти моя… Я готов удвоить жизнь и без того неполную. Я никогда не хлопотал о счастии, я мог обойтиться без него. Теперь мне нужно на двоих, а где мне взять его?» Так писал Пушкин весной 1830 года, сразу после помолвки. С этого времени Пушкин постоянно возвращается к мысли о возможности счастья для него, бездомного, гонимого поэта с зыбким и туманным будущим.
Свадьба беспрестанно откладывалась. «Пушкин настаивал, чтобы поскорее их обвенчали. Но Наталья Ивановна напрямик ему объявила, что у нее нет денег. Тогда Пушкин заложил именье, привез денег и просил шить приданое. Много денег пошло на разные пустяки и на собственные наряды Натальи Ивановны», – вспоминала княгиня Долгорукова.
Временами на поэта находила жестокая хандра. В такие моменты он нервничал, жаловался друзьям, ходил мрачным. За неделю до свадьбы он писал своему приятелю Н.И. Кривцову: «Женат – или почти. Все, что бы ты мог сказать мне в пользу холостой жизни и противу женитьбы, все уже мною передумано. Я хладнокровно взвесил выгоды и невыгоды состояния, мною избираемого. Молодость моя прошла шумно и бесплодно. До сих пор я жил иначе как обыкновенно живут. Счастья мне не было… Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся – я поступаю как люди и, вероятно, не буду в том раскаиваться. К тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей…»
Свадьба прошла торжественно. Наталья Николаевна перестала быть отдаленной прекрасной мечтой. Он стал относиться к ней менее возвышенно – и еще больше полюбил. «…Женка моя прелесть не по одной наружности», – писал Плетневу через несколько дней после свадьбы.
А был ли счастлив вообще Александр Сергеевич? С молодых лет в нем уживались два человека – чувственный и вместе с тем рассудочный; способный увлекаться почти до безумия, но никогда не отдающий себя женщине целиком. Из многочисленных любовных приключений нельзя назвать ни одного, которое бы подчинило его душу. Кровь в нем бурлила, но в глубине своего существа поэт оставался тверд.
Признаваясь в любви многим, он любил по-настоящему, наверное, только свою Музу.
Римский диктатор (49, 48–46, 45, с 44 – пожизненно). Полководец. Начал политическую деятельность как сторонник демократической группировки, занимал должность трибуна (73), эдила (65), претора (62). Добиваясь консулата, вступил в союз с Г. Помпеем и Крассом (1-й триумвират) (60). Консул (59), затем наместник Галлии. Подчинил Риму всю заальпийскую Галлию (58–51). Разгромив бывшего союзника Помпея и его сторонников (49–45), стал фактически монархом. Убит в результате заговора республиканцев. Автор «Записок о галльской войне» и «Записок о гражданских войнах»; провел реформу календаря (Юлианский календарь).
Цезарь принадлежал к знатному патрицианскому роду Юлиев. Основателем этого рода считался Юл, сын Энея, внук самой богини Венеры.
Гай Юлий Цезарь родился в 100 (или 102) году до н э. В это время полководец Марий отразил нашествие тевтонов и кимвров. Тетка Цезаря, Юлия, была женой этого полководца. На шестнадцатом году юноша потерял отца. Год спустя, уже назначенный жрецом Юпитера, он расторг помолвку с Косуцией, девушкой из всаднического, но очень богатого семейства, с которой его обручили еще подростком, – и женился на Корнелии, дочери того Цинны, который четыре раза был консулом и ближайшим сподвижником Мария. Вскоре она родила ему дочь Юлию. Знатное родство сулило юноше блестящую карьеру. Но приход к власти Суллы, вождя оптиматов, положил конец могуществу влиятельных покровителей Цезаря.
Сулла потребовал, чтобы Цезарь развелся с женой, а когда тот отказался, диктатор отобрал у него приданое жены и лишил отцовского наследства. Цезарю пришлось скрываться от преследований Суллы, который ответил на просьбу пощадить юношу: «Они не понимают, что в мальчишке сидит сотня Мариев». Когда слова Суллы передали Цезарю, тот немедленно уехал из Италии.
В Малой Азии Цезарь некоторое время служил в римской армии. Недалеко от Милета он попал в плен к пиратам. Разбойники потребовали с него выкуп в 20 талантов. «Недорого же вы меня цените», – засмеялся Цезарь и предложил им 50 талантов за свое освобождение. Разослав спутников собирать деньги для выкупа, Цезарь с другом и двумя слугами остался на корабле, где прожил более двух месяцев. Юлий запрещал пиратам шуметь, когда ложился спать, принимал участие в их состязаниях, а также читал им свои сочинения, которые не вызывали у них восторга. Тогда Цезарь называл их дикарями, обещал распять их на кресте. Разбойники только посмеивались, удивляясь столь необычному поведению пленника. Однако, как вскоре выяснилось, слова Цезаря оказались не пустой угрозой. Получив выкуп, пираты отпустили заложников. Цезарь немедленно снарядил корабли и застал врасплох обидчиков. Он отобрал у разбойников деньги и приказал распять разбойников. Позже придворные льстецы превозносили доброту Цезаря, который облегчил страдания приговоренных, распорядившись сначала удавить пиратов, а потом уже мертвых привязать к крестам. Этот эпизод очень точно характеризует особенности натуры будущего великого полководца.
Когда Цезарь был уже квестором, он похоронил свою тетку Юлию и жену Корнелию, произнеся с трибуны, по обычаю, похвальные речи. После Корнелии он взял в жены Помпею, дочь Квинта Помпея и внучку Луция Суллы. Через некоторое время он дал ей развод, подозревая ее в измене с Публием Клодием. О том, что Клодий проник к ней в женском платье во время священного праздника, говорили с такой уверенностью, что сенат назначил следствие по делу оскорбления святынь.
Цезарь быстро завоевал любовь народа, смело привлекая к суду вождей аристократической партии. Стремясь к популярности, он был со всеми приветлив и ласков, охотно устраивал богатые приемы и угощения, не жалея на это денег, которых у него было не так много. Поведение Цезаря ни у кого не вызывало подозрений. Никто не догадывался, что этот человек неспроста растрачивает свое состояние, что на уме у него далеко идущие политические планы. Цезарь так ловко умел прикидываться простаком, стремящимся лишь к внешнему успеху, что даже самые проницательные противники были сбиты с толку.
Между тем Цезарь был прекрасным психологом. Во время военных походов он наравне со всеми переносил лишения. Спал чаще всего под открытым небом. Воины с восторгом передавали рассказы о скромности и неприхотливости Цезаря. Однажды зимой он вместе с приближенными был застигнут в пути непогодой и попал к бедняку, у которого в хижине мог поместиться всего один человек. «Почести, – сказал Цезарь, – предоставляют сильнейшему, а необходимое – слабейшим». Впустив в хижину своего старика-секретаря, полководец с остальной свитой устроился под навесом перед дверью дома.
Гай Юлий Цезарь был высокого роста, светлокожий, хорошо сложен, с чуть полноватым лицом, глазами черными и живыми. Он очень тщательно ухаживал за своим телом, и не только стриг и брил, но и выщипывал волосы, что было тогда не принято. Цезарь ненавидел свою лысину, поэтому обычно зачесывал волосы с темени на лоб и с большим удовольствием носил лавровый венок. Он носил сенаторскую тунику с бахромой на рукавах и непременно ее подпоясывал, но слегка. Диктатор отличался крепким здоровьем. Правда, в конце жизни с ним случались внезапные обмороки, его мучили ночные кошмары.
Цезарь прославился не только своими военными и политическими победами. Древний историк Светоний в книге «Жизнь двенадцати Цезарей» писал:
«На любовные утехи он, по общему мнению, был падок и расточителен. Он был любовником многих знатных женщин – в том числе Постумии, жены Сервия Сульпиция, Лоллии, жены Авла Габиния, Тертуллы, жены Марка Красса, и даже Муции, жены Гнея Помпея. Действительно, и Курионы, отец и сын, и многие другие попрекали Помпея за то, что из жажды власти он женился на дочери человека, из-за которого прогнал жену, родившую ему троих детей, и которого не раз со стоном называл своим Эгисфом. Но больше всех остальных любил он мать Брута, Сервилию: еще в свое первое консульство он купил для нее жемчужину, стоившую шесть миллионов, а в гражданскую войну, не считая других подарков, он продал ей с аукциона богатейшие поместья за бесценок. Когда многие дивились этой дешевизне, Цицерон остроумно заметил: "Чем плоха сделка, коли третья часть остается за продавцом?" Дело в том, что Сервилия, как подозревали, свела с Цезарем и свою дочь Юнию Третью.
И в провинциях он не отставал от чужих жен: это видно хотя бы из двустишья, которое также распевали воины в галльском триумфе:
Среди его любовниц были и царицы – например, мавританка Эвноя, жена Богуда: и ему и ей, по словам Назона, он делал многочисленные и богатые подарки. Но больше всех он любил Клеопатру: с нею он и пировал не раз до рассвета, на ее корабле с богатыми покоями он готов был проплыть через весь Египет до самой Эфиопии, если бы войско не отказалось за ним следовать; наконец, он пригласил ее в Рим и отпустил с великими почестями и богатыми дарами, позволив ей даже назвать новорожденного сына его именем. Некоторые греческие писатели сообщают, что этот сын был похож на Цезаря и лицом и осанкой. Марк Антоний утверждал перед сенатом, что Цезарь признал мальчика своим сыном и что это известно Гаю Матию, Гаю Оппию и другим друзьям Цезаря; этот Гай Оппий написал целую книгу, доказывая, что ребенок, выдаваемый Клеопатрой за Цезаря, в действительности вовсе не сын Цезаря (как будто это нуждалось в оправдании и защите!). Народный трибун Гельвий Цинна многим признавался, что у него был написан и подготовлен законопроект, который Цезарь приказал провести в его отсутствие: по этому закону Цезарю позволялось брать жен сколько угодно и каких угодно, для рождения наследников. Наконец, чтобы не осталось сомнений в позорной славе его безнравственности и разврата, напомню, что Курион-старший в какой-то речи назвал его мужем всех жен и женой всех мужей».
Во время описываемых событий наследники египетского трона Птолемей XIII и его сестра Клеопатра VII никакой реальной власти не имели. Они были еще очень молоды, и от их имени распоряжались враждующие между собой группировки жрецов. Когда Цезарь прибыл в Египет, верх одержала партия Птолемея, а приверженцы царицы Клеопатры (в том числе и она сама) были изгнаны из Александрии.
Клеопатра пыталась найти в Цезаре защитника. Древний историк Дион Кассий писал:
«Сначала Клеопатра вела свою тяжбу с братом у Цезаря через других людей, но как только разведала его натуру (был он сластолюбив в высшей степени и имел дело со многими разными женщинами, с кем попало), она написала ему, заявляя, что друзья ее предали и ей необходимо самой лично защищать свои интересы. Ибо она была прекраснейшей из женщин и находилась тогда в самом расцвете красоты. У нее был чудеснейший голос, и благодаря своему обаянию она умела разговаривать со всяким. Видеть и слышать ее было великое наслаждение, поэтому она и могла повергнуть любого: и человека хладнокровного, и немолодого. Цезаря она решила поразить этим обычным способом и возложила на свою красоту все надежды на достижение благоприятного исхода дела. Она попросила разрешения предстать пред его очами. Получив его, она красиво оделась, однако с таким расчетом, чтобы вид ее был преисполнен достоинства и вместе с тем вызывал бы сострадание. С таким замыслом она прибыла в Александрию и ночью тайно от Птолемея проникла во дворец.
Цезарь, увидев ее и едва услышав ее голос, мгновенно был покорен ею, а наутро он послал за Птолемеем и стал пытаться их помирить; Цезарь, намеревавшийся прежде быть судьей над Клеопатрой, стал теперь ее защитником.
Молодой царь, совсем еще мальчик, неожиданно увидев сестру во дворце, вскипел гневом и выскочил на улицу, стал вопить, что его предали, и в конце концов на глазах у собравшейся толпы сорвал с головы царскую диадему и швырнул ее на землю. Так как из-за этого возникло большое смятение, то воины Цезаря схватили Птолемея; египтяне, однако, уже поднялись. С первого же натиска они могли бы взять дворец, напав одновременно с суши и моря; римляне не были в состоянии оказать им сопротивление, поскольку не позаботились ни о чем, полагая, что находятся среди друзей. И это случилось бы, если бы Цезарь не вышел бесстрашно к египтянам и, стоя в безопасном месте, не пообещал бы им сделать все, что они хотят.
Затем Цезарь появился в многолюдном собрании, поставил рядом с собой Птолемея и Клеопатру и прочел завещание их отца, в котором было написано, чтобы они по египетскому обычаю вступили друг с другом в брак и царствовали бы совместно, а чтобы римский народ их опекал. Сделав это, он прибавил, что ему как диктатору, имеющему всю власть над римским народом, подобает проявить заботу об этих детях и обеспечить исполнение воли их отца. Царство он отдал им обоим, а Арсиное и Птолемею Младшему, их сестре и брату, пожаловал Кипр. Страх настолько овладел Цезарем, что он не только ничего не отнял у египтян, но еще добавил им из своего. Таким образом он в тот момент водворил покой и спокойствие».
Впоследствии египтяне снова напали на римлян, причем столь внезапно, что Цезарь едва успел спастись вплавь. Александрия находилась как бы в центре водоворота, где клокотали страсти. В этой борьбе Птолемей XIII погиб: он утонул в Ниле.
Египет был полностью покорен Цезарем и брошен им к ногам Клеопатры. То, что она надеялась получить с помощью Помпея-младшего, даровал ей заклятый враг последнего. Судьба и звезды воистину благоволили неотразимой царице.
Цезарь сдержал свои обещания, которые нашептывал возлюбленной в минуты страсти. Он мог бы сделать Египет римской провинцией, и никто бы не осмелился противоречить ему. Вместо этого он преподнес завоеванную страну Клеопатре и попросил ее в угоду египетским обычаям выйти замуж за другого брата, нареченного Птолемеем XIV, который был на два года младше предыдущего царя. Так что царицу египтяне, по сути, должны были боготворить. Ибо она сохранила своей родине независимость, хоть и формальную.
Война в Египте продолжалась восемь месяцев, и все это время Цезарь проводил с Клеопатрой, оставляя ее лишь во время сражений. Дела его требовали присутствия в Риме, а он все не мог расстаться с красавицей.
Великий римлянин уже понял, что его несравненная царица – из той редкой породы женщин, которые способны погубить не только мужчину, но и государство!
И все же Цезарь медлил. Сладость любви одурманивала мозг, его железная воля, как воск, таяла. Возвращение его все откладывалось и откладывалось. Цезарь даже решил совершить с Клеопатрой увеселительную прогулку по Нилу на корабле. Но внезапно пришли грозные вести с востока, где на римские владения напал Фарнак, царь государства в северном Причерноморье. Легионеры так вызывающе выказали свой протест, что Цезарь, наконец, опомнился.
Полководец оставил своей возлюбленной два отборных легиона, призванных защищать ее от коварных интриганов.
Спустя несколько месяцев после отъезда Цезаря Клеопатра родила ему сына, назвав его Птолемеем-Цезарионом. Прошел еще год, прежде чем, завершив очередной поход и направляясь в Рим, Цезарь пригласил туда Клеопатру. Воспоминания о египетской царице все еще волновали его, он жаждал обладать ее роскошным телом. Он боготворил эту женщину.
В Риме Клеопатра присутствовала на торжественном шествии триумфатора, которого встречала ликующая толпа. За колесницей Цезаря на многие километры вытянулась колонна пленников.
Египтянка приехала в Италию со всей семьей: сыном Цезарионом и мальчиком-мужем, которому она из милости иногда позволяла целовать подошвы своих сандалий, а он, бледнея от бессильного гнева, боясь ослушаться, падал ниц, исполняя ее приказания и называя не иначе, как «богиня» (по ее же требованию). Возвращая сладость памятных египетских ночей, Цезарь с наступлением темноты навещал богатую виллу на берегу Тибра, где поселил царицу.
Цезарь приказал отлить золотую статую Клеопатры, которую установил в храме Венеры, чем навлек на себя небывалый гнев римлян, свято относившихся к своим богам. Немало сплетен появилось о его любовных похождениях с чужеземкой. Распространились слухи, что Цезарь готовит закон, по которому он волен жениться на женщинах, от каковых хотел бы иметь детей; что он собирается назначить сына Клеопатры, Цезариона, своим наследником. Еще ужаснее предыдущих была «весть» о том, что столицу из Рима перенесут в Александрию.
Цезарь понимал, какую опасную игру он затеял, связавшись с египетской царицей, но расстаться с ней было выше его сил. На то она и была «роковой женщиной», чтобы устранять любые помехи на пути к желанной цели. Она не сомневалась в могуществе любовника. Поэтому, прожив два года в Риме, Клеопатра не интересовалась расстановкой сил в сенате, не подозревала, что у Цезаря немало врагов, которые только ждут удобного момента, чтобы расправиться с ним. Она проводила с Цезарем восхитительные ночи, он выполнял ее малейшие капризы.
В марте 44 года до н э. заговорщики убили Цезаря. Клеопатра не сразу в это поверила, столь всемогущим казался ей диктатор. Однако ночью к ней никто не пришел, а слуги ее разбежались. Она быстро собралась и отбыла в Египет…
Президент Французской республики (1848—1852), император французов (1852—1870). Племянник Наполеона I. Используя недовольство крестьян режимом Второй республики, добился своего избрания президентом (декабрь 1848); при поддержке военных совершил 2 декабря 1851 года государственный переворот. Ровно через год провозглашен императором. Придерживался политики бонапартизма. При нем Франция участвовала в Крымской войне (1853—1856), в войне против Австрии (1859), в интервенциях в Индокитай (1858—1862), Сирию (1860—1861), Мексику (1862—1867). Во время франко-прусской войны сдался со 100-тысячной армией в плен под Седаном (1870). Низложен Сентябрьской революцией 1870 года.
В том, что касается любви, у Луи-Наполеона не было никаких классовых предрассудков: в его объятиях побывали субретки, принцессы, буржуазки, лавочницы, крестьянки… Юность будущего императора была богата любовными приключениями. В тринадцать лет он уже не мог сдержать свой любовный пыл. Он тогда жил в Швейцарии с матерью, в замке Арененберг. Однажды вечером Луи увлек в свою комнату одну из нянек и продемонстрировал ей свою мужскую доблесть.
Этот пикантный эпизод имел самые приятные последствия для молодых женщин, живших в те времена в окрестностях озера Констанция. Он начал с пастушек, которые грезили быть брошенными на траву принцем. Потом проник в семейства благопристойной швейцарской буржуазии и самым беспорядочным образом предался любовным утехам. Наконец, он стал встречаться с красивыми аристократками-иностранками, приезжающими на курортный сезон. Эта поразительная любовная активность вынуждала его покидать замок после завтрака и возвращаться лишь к обеду.
В 1830 году королева Гортензия и Луи-Наполеон остановились во Флоренции. Там принца представили графине Баральини, которая отличалась яркой красотой. Чтобы проникнуть в дом графини, принц нарядился женщиной, попудрился и надел парик. Взяв корзину с букетами цветов, он под видом цветочницы явился в дом обожаемой дамы. Как только горничная вышла, Луи Бонапарт бросился на колени перед графиней и начал умолять ее уступить пламени его души. Синьора, напуганная до смерти, зазвонила в колокольчик. Прибежали слуги и муж, и влюбленный едва унес ноги.
На следующий день вся Флоренция подсмеивалась над будущим императором. Он вызвал мужа графини на дуэль, но сам сбежал из Флоренции, не явившись на поединок.
Королева увезла Луи в Арененберг, а потом отдала в военную школу, где он учился пять лет, одновременно доказывая местным девушкам, что репутация, которой повсюду пользуются артиллеристы, вполне заслуженна. В 1836 году королева решила женить принца на принцессе Матильде. Луи воспылал любовью к пятнадцатилетней дочери короля Жерома, но отец вскоре отозвал Матильду из Арененберга…
После отъезда невесты Луи-Наполеон задумал осуществить государственный переворот в Страсбурге и с армией предпринять поход на Париж. Он решил привлечь на свою сторону полковника Водре, чьей слабостью были женщины. Вскоре нашли подходящую кандидатку – умную, красивую, хитрую, чувственную бонапартистку, певицу г-жу Гордон. Но поначалу принц сам решил обратить эту женщину в свою веру и явился на ее концерт. В полночь он был в ее гостиной. После любовного приключения с певицей Луи убедился, что Гордон – именно та женщина, которая сумеет уговорить полковника участвовать в перевороте, и не ошибся. Госпожа Гордон завладела Водре.
Увы, заговор провалился. Несмотря на серьезность преступления, король Франции не решился предать Луи-Наполеона открытому суду, а просто сослал его в Нью-Йорк. Там принц жил в свое удовольствие. Лишь одно известие огорчило его – король Жером, отец Матильды, отказал ему в руке своей дочери.
Удрученный Луи-Наполеон предался настоящему разгулу. Для начала он посетил дома терпимости и повел себя в них так активно, что даже завсегдатаи этих заведений приходили в ужас при каждом следующем его появлении. Потом он стал подыскивать девиц прямо на панели и начал устраивать у себя в квартире очень веселые сборища. Говорили даже, что принц докатился до того, что жил на содержании у нескольких девиц легкого поведения и выполнял роль сутенера.
В июне 1837 года Луи-Наполеон получил сообщение о болезни своей матери. 4 августа он был у постели Гортензии, которая вскоре умерла.
Принц теперь думал только о захвате власти и ждал нового случая. Но вторая попытка переворота закончилась тем, что Луи-Наполеон был приговорен к пожизненному заключению и заточен в крепость Ам. Самым тяжелым для него было вынужденное воздержание. Но, к его счастью, на должность гладильщицы тюрьмы была нанята очаровательная 22-летняя Элеонора Вержо, особа с упругой грудью и прочими привлекательными округлостями. Принц решил заняться образованием дочери ткача и после первого урока истории пригласил ее продолжить образование ночью. Она пришла, а утром Луи-Наполеон не отпустил ее из камеры. Так девушка стала «тюремной женой» принца. Она заботилась о нем и любила его, подарив ему двух сыновей в то время, пока разделяла с ним тяготы неволи. Наконец, принц задумал побег, который благополучно совершил, и скрылся в Англии.
В Лондоне принц познакомился с мисс Говард, настоящее имя которой – Элизабет Энн Херриэт, жившей на содержании сначала сына богатого торговца лошадьми, потом – майора королевской гвардии, от которого у нее был незаконнорожденный сын. Принцу было тридцать восемь лет. Он никогда не был привлекательным мужчиной, но к тому времени лицо его несло отчетливую печать бурной жизни: дряблые щеки обвисли, под глазами темнели круги, усы пожелтели от курения. Мисс Говард, как профессиональная куртизанка, владела своим ремеслом в совершенстве, и Луи-Наполеон был покорен. Он перебрался жить в ее роскошное жилище и начал вести безбедную жизнь, устраивая приемы, выезжая на охоту и посещая театры.
Между тем в Париже один придворный скандал сменялся другим. «Старый прогнивший мир» в череде этих скандалов уходил в небытие. Вскоре Луи-Филипп подписал отречение и бежал из страны. Во Франции было создано временное правительство и провозглашена республика. Началась предвыборная кампания кандидатов на места в парламент. Мисс Говард предложила Наполеону выдвинуть свою кандидатуру и деятельно принялась за организацию избирательной кампании принца. Намечалось нанять журналистов, карикатуристов, авторов песен и договориться с разносчиками, чтобы брошюры с биографией Луи-Наполеона были распространены во всех провинциях.
Мисс Говард «продала» свои земли принцу, который взял под них ссуду, остальные деньги влюбленная женщина получила, продав свои драгоценности. Сотни тысяч листовок буквально засыпали французские хижины, и Луи прошел в парламент сразу в четырех департаментах.
Вскоре наследник императора Наполеона прибыл в Париж. Закон о его высылке был отменен. Теперь его целью было стать президентом республики. На протяжении трех месяцев благодаря средствам мисс Говард, которая продала мебель, дом и еще кое-какие драгоценности, велась энергичная пропаганда. Победа принца на выборах оказалась более чем убедительной. Луи-Наполеон именем народа был провозглашен президентом республики.
Мисс Говард очень страдала от того, что не была принята в Елисейском дворце. Принц-президент объяснял это тем, что фактической хозяйкой дворца стала его кузина и бывшая невеста Матильда, которая не допустит, чтобы женщина, имеющая внебрачного ребенка, появилась в ее апартаментах. На самом деле Матильда желала покончить с этой связью Луи-Наполеона, привлекая для этого разные средства, в том числе танцовщиц оперы.
Он обратил свой взор на великих драматических актрис своего времени: Мадлен Броан, Рашель, Алису Ози. Однако с некоторых пор Луи-Наполеон решил иметь дело только со светскими женщинами. Маркиза де Бельбеф была его любовницей несколько месяцев, потом ее заменила леди Дуглас, затем он обратил взор на графиню де Гюйон. Но оказалось, что последняя уже имела связь с г-ном де Морни, сводным братом принца.
В конце осени 1851 года Луи-Наполеон выказал такую любовную активность, что даже ближайшие сподвижники были удивлены: он требовал двух, а иногда и трех женщин в день. Отчасти это можно было объяснить тем, что принц готовил государственный переворот. Финансирование операции, как всегда, обеспечила мисс Говард. Луи-Наполеон, несмотря на свои многочисленные измены, был все так же нежно привязан к ней. Насладившись днем в обществе малознакомых девиц, он вечерами отправлялся искать покоя в маленький особнячок мисс Говард.
Вечером 1 декабря во всех гостиных президентского дворца танцевали. В один из моментов принц незаметно покинул гостей и передал в своем кабинете друзьям тексты воззваний, которые должны были быть отпечатаны и расклеены по городу до рассвета. Потом он вернулся в гостиные, перекинулся шутками с гостями, сказал несколько комплиментов дамам и снова незаметно исчез, чтобы подписать в своем кабинете шестьдесят приказов на арест.
Утром Париж узнал о произошедшем государственном перевороте. Мисс Говард, обезумев от радости, подумала, что теперь ставший хозяином Франции принц должен на ней жениться. Но Луи-Наполеон, хотя повсюду появлялся со своей любовницей, не спешил делиться с ней своими планами на будущее относительно женитьбы. Мисс Говард, уставшая ждать, сама явилась в Тюильри на торжественный вечер императора. Окружение принца было шокировано. Приближенные стали говорить ему о женитьбе на достойной его положения кандидатке – на какой-нибудь европейской принцессе.
Луи-Наполеон последовал мудрому совету, но попытки посватать настоящую принцессу не удались. Впрочем, он не слишком расстроился, поскольку снова был влюблен. Объектом его внимания стало восхитительное создание двадцати семи лет. Евгения Монтихо, испанская аристократка, была стройной, утонченной, немного рыжеватой, с лицом цвета чайной розы и голубыми глазами. У нее были красивые плечи, высокая грудь, длинные ресницы…
Едва увидев ее, принц был поражен, загоревшимся взором гурмана он с волнением взирал на ее прелести. Однажды Луи попытался дать волю рукам, но получил довольно резкий удар веером, напомнивший ему, что он имеет дело не с танцовщицей. Однако Луи-Наполеон решил, что добьется своего, и продолжил настойчивые ухаживания.
Мать Евгении тем временем не уставала повторять дочери, что она ни в коем случае не должна позволять императору вольности, но девушка и сама прекрасно понимала, как сильнее разжечь желание Луи. Однажды на обеде Наполеон взял в руки венок из фиалок и надел его на голову Евгении. Но прошло еще несколько дней, прежде чем император сделал официальное предложение.
Первая брачная ночь обманула ожидания императора. Он мечтал об испанке, горячей и темпераментной, а обрел женщину «не более сексуальную, чем кофейник». Однако на людях Евгения играла самую элегантную, самую учтивую императрицу, с лица которой не сходила обворожительная улыбка. Подчеркнутая щепетильность Евгении отнюдь не всегда разделялась императором. В Тюильри царили разброд, роскошь, красота, нетерпение и сладострастие. Изо дня в день стыдливость несчастной императрицы подвергалась тяжелым испытаниям.
Наполеон III шесть месяцев был верен Евгении, но он не терпел однообразия. Почувствовав любовный голод, император набросился на очаровательную юную блондинку, немного взбалмошную, которая была в центре внимания двора. Ее звали мадам де ля Бедойер. Однажды она явилась в Тюильри в крайне возбужденном состоянии, «красноречиво свидетельствовавшем о той чести, которую ей оказал император». Наполеон быстро устал от нее, успев, правда, сделать ее мужа сенатором.
Затем он снял особнячок на улице Бак, где проводил время то с какой-нибудь актрисой, то с кокоткой, то с субреткой, то со светской дамой, то с куртизанкой… Императрица даже не подозревала о проказах мужа. И вдруг она узнала, что Наполеон III возобновил отношения с мисс Говард. Произошла бурная сцена, Луи обещал прекратить с любовницей всякие отношения, однако слова своего не сдержал.
Коварная мисс Говард то и дело попадалась на глаза императорской чете и со злорадным удовольствием приветствовала высочайших особ. Взгляд Евгении стекленел, ноздри раздувались, она стояла неподвижно, в то время как Наполеон III подчеркнуто вежливо отвечал на приветствие. Вскоре императрице донесли о прогулке императора с мисс Говард, и Евгения заявила, что отказывается спать с мужем в одной спальне. Наполеон III, мечтавший о наследнике, уговорил Говард временно удалиться в Англию. Женщина подчинилась его воле, захватив с собой своего сына и двух незаконнорожденных сыновей императора, прижитых им с Элеонорой Вержо.
Но у Евгении случился выкидыш. Через некоторое время несчастье повторилось. Евгения была безутешна, император раздражен и озабочен. Злые языки шутили, что он выдохся и ни на что не способен. Наконец, будучи в гостях у королевы Виктории в Лондоне, императорская чета поделились своим горем. Королева Английская посоветовала подкладывать под поясницу императрицы подушечку. Совет оказался полезным.
В это время Кавур, первый министр Виктора-Эммануила, вынашивал идею создания единой Италии. Он понимал, что осуществить эти планы можно только с помощью могущественнейшей Франции. Нужно было убедить Наполеона III помочь королю пьемонтскому, и это может сделать только женщина, решил Кавур. Выбор пал на прекраснейшую графиню Вирджинию Кастильскую. Она прибыла в Париж и вместе с супругом предстала перед парижским светом. Император, правда, не сразу обратил на нее внимание, но графиня не теряла надежды.
Императрица наконец-то благополучно родила здорового мальчика – наследника. Возможно, именно по этой причине целых четыре месяца император не пытался заманить в спальню Вирджинию.
Графиня пошла на отчаянный шаг, явившись на очередной костюмированный бал в Тюильри в самом экстравагантном костюме – полуобнаженная, как античная богиня. Ее усилия увенчались успехом. Через три недели на пикнике император увез графиню покататься на лодке, а затем увлек ее на остров, где они пробыли около двух часов…
Вирджиния Кастильская старалась убедить императора ввести французские войска в Италию. Он готов был прислушаться к ее просьбе, но совершенно внезапно порвал с графиней. Дело в том, что та оказалась слишком болтливой. Ее место заняла Мари-Анн Валевская. Связь Наполеона III с мадам Валевской длилась около двух лет. Все это время она получала от императора роскошные подарки и принесла своему мужу неслыханный денежный доход.
…Однажды юная куртизанка Маргарита Беланже шла по Сен-Клу пешком, под проливным дождем. Проезжавший мимо император бросил девушке шотландский плед, и на следующий день молодая особа решила воспользоваться ситуацией. Она попросила об аудиенции, заявив, что должна передать императору личное послание. Наполеон согласился принять ее, возможно, предвидя будущий роман или интрижку.
Это было последнее серьезное увлечение императора. Маргарита пленила императора своими плебейскими манерами, непосредственностью и фантазией, заставлявшими его забывать о придворном этикете. Связь длилась два года. Мокар, личный секретарь императора, купил ей небольшой особняк на улице де Винь в Париже. Наполеон там часто бывал.
Маргарита следовала за своим господином повсюду. Например, когда двор находился в Сен-Клу, она жила в маленьком домике у самой ограды императорского парка. Луи-Наполеон мог незамеченным попадать к любовнице через специально сооруженный проход.
Однако императрица вскоре узнала, что эта любовная связь ее мужа более чем серьезна, и решила провести несколько дней в Швальбахе, водном курорте близ Нассау. Кстати, отправиться на воды ей предписал личный врач, поскольку постоянные мысли о Маргарите Беланже лишали императрицу аппетита и сна.
Маргарита, естественно, не могла влиять на поступки императора, ибо предназначение куртизанки – удовлетворять тело, а не душу. Ее маленькое ландо, сделанное из ивовых прутьев по моде того времени, слишком часто оказывалось на пути кареты императора – то в Булонском лесу, то на Елисейских Полях.
В 1864 году Евгения вернулась в Париж, а через некоторое время императора привезли с улицы де Винь в таком ужасном состоянии, что все поняли: связи с Маргаритой должен быть положен конец, иначе Франция может лишиться монарха. Евгения приказала брату Мокара отвезти ее в дом куртизанки и заявила ей, что она просто убивает императора. В 1865 году Проспер Мериме записал: «Цезарь больше не мечтает о Клеопатре».
Впрочем, прекрасная Марго через некоторое время вынуждена была по просьбе императора выручить его в весьма деликатной истории. Дело в том, что Луи-Наполеон однажды захотел соблазнить девственницу. Вскоре нашли очаровательную 15-летнюю девицу, которая потеряла невинность в объятиях императора. Но вскоре Валентина – так ее звали – поняла, что беременна.
Чтобы избежать скандала, решили, что Марго должна симулировать беременность. Так был распространен слух, что любовница императора Беланже родила ребенка. Через год этот слух достиг ушей императрицы, которая устроила очередной грандиозный скандал. Император оправдывался, что сын Марго – не от него. Евгения потребовала доказательств. Марго написала письмо императору, в котором убеждала, что ребенок не является плодом стараний императора. Письмо «случайно» попалось на глаза Евгении.
Несмотря на сцены, которые устраивала императрица, Наполеон III продолжал выказывать удручающие симптомы «старческой эротомании». Он тискал горничных в кладовых для белья, требовал поставлять ему юных девственниц и опытных проституток, обремененных багажом всевозможных извращений и пороков. День ото дня его умственные способности таяли. Иногда он часами курил, впадая в странное оцепенение Но при виде хорошеньких женщин заметно оживал.
Очередным его увлечением стала графиня де Мерси-Аржанто, к которой он проникал через подземный тайный ход. Императрица узнала о новой любовнице супруга, и Тюильри снова наполнился упреками, слезами. Целую неделю любовники не встречались, а когда император объяснил графине причину разрыва, та решила отомстить императрице. Ее интрига удалась – Евгения покинула Совет, потому что хитрая Мерси-Аржанто сумела довести до нее мнение, будто ее пребывание в Совете подрывает авторитет императора. Она собрала вещи и уехала открывать Суэцкий канал.
Евгения вернулась во Францию, где все громче заявляла о себе оппозиция. Император, больной, встревоженный, казалось, постарел на десять лет. Франции грозила война, но именно это вдохновляло Евгению. Она призывала императора к решительным действиям.
19 июля 1870 года Франция объявила войну Пруссии. Наполеон III отправился воевать в сопровождении наследного принца. В первых числах августа французы терпели одно поражение за другим. В конце августа, не желая погубить всю армию, Наполеон III сдался в плен. Волнения в Париже нарастали. Вокруг Тюильри собралась огромная толпа и готова была снести заграждения, ворваться во дворец и растерзать императрицу. Евгения бежала. Ей чудом удалось выскользнуть из дворца и с приключениями покинуть Париж.
В Англии императрица встретилась с сыном, наследным принцем. Она хотела разделить участь своего супруга, императора, однако ей не сразу разрешили увидеться с ним, а когда они встретились, то почувствовали друг к другу доселе не испытанную нежность.
Во Франции же начинались дни Парижской коммуны…
Наполеону III было шестьдесят пять лет. Здоровье его заметно пошатнулось. 2 января 1873 года была сделана успешная операция. Намечалась еще одна. Но 9 января утром он начал бредить и в 10 часов 45 минут скончался. Луи-Наполеон был похоронен в Числхерсте.
Из всех прославленных фавориток Наполеона III только графиня Валевская прибыла на похороны, а через несколько дней его могилу посетила Маргарита Беланже.
Наследный принц погиб в 1879 году в войне с зулусами в Южной Африке.
После смерти императора его вдова Евгения прожила еще сорок семь лет, иногда она приезжала в Париж. Умерла Евгения в 1920 году в возрасте девяноста четырех лет.
Русский царь. Издал Указ о вольных хлебопашцах, открывал гимназии, уездные училища, основал педагогические институты, открыл университеты в Казани и Харькове. Учредил Государственный совет и министерства. Победоносно завершил войну с Наполеоном, торжественно вступив в Париж. Погребен в Петербурге в Петропавловском соборе 18 марта 1826 года.
…В ночь с 11 на 12 марта 1801 года заговорщики проникли в незащищенный Михайловский замок и потребовали отречения императора. Но Павел I отказался и был убит. Сыновья Павла были в эту ночь настолько растеряны, что петербургскому генерал-губернатору графу Палену пришлось взять старшего, Александра, за плечи и сказать ему: «Государь, довольно быть ребенком, ступайте царствовать».
Новому царю не было еще и 24 лет. Это был молодой человек, роста выше среднего, немного сутулый, рыжеватый блондин с улыбкой на прекрасно очерченных устах и с печальными глазами. Внуком Екатерины II восхищались даже мужчины, а женщины готовы были обожать венценосного красавца.
Александр Павлович прежде с одинаковой непосредственностью уживался в екатерининском царстве и в павловском. Он научился восторгаться «правами человека и гражданина», одновременно получая величайшее удовольствие от маршировки и фельдфебельского покрикивания на солдат. Учитель его, Лагарп, славил свободолюбие, и он воспринимал его уроки, однако перед ним был пример Екатерины, свободолюбивой, конечно, но и самодержавной, и Павла, который испытывал влечение только к прусской муштре, и эти примеры внушали ему бессознательную склонность сочетать в сердце своем то, что обычно кажется несочетаемым: «фрунт» с философией Руссо или французскую революцию с крепостным правом. В такого рода искусстве Александру Павловичу суждено было весьма быстро преуспеть.
Семейная жизнь будущего венценосца почти сразу сложилась несчастливо. Екатерина, когда минуло ему шестнадцать лет, женила «господина Александра» на 14-летней баденской принцессе Луизе-Марии-Августе, при принятии православия нареченной Елизаветой. Он был красавец, она – очаровательной, нежной, хрупкой, и было в ее облике, внешнем и внутреннем, сокровенном, нечто воздушное, неуловимое. Робость, неуверенность в себе сочетались в ней с большой душевной восприимчивостью, она была умна, хоть и несколько поверхностна, а склад ее ума, да и весь ее характер, был окрашен мечтательностью, романтизмом. С юных лет искала она какой-то правды и в то же время как бы боялась к правде прикоснуться, любила свой внутренний мир, который себе создала, – одним словом, будущая императрица Елизавета Алексеевна была, подобно своему супругу, натурой достаточно сложной и не вполне устойчивой. «Вот Амур и Психея!» – воскликнула Екатерина, любуясь этими мальчиком и девочкой, которые, думала она, идеально должны были подходить друг к другу… Случилось, однако, так, что они вовсе друг другу не подошли.
«Психее», юной великой княгине, с лицом испуганной птицы, задумчивой и страстной, нужна была любовь, нужны были нежность и излияния близкого сердца. Муж либо вел себя как мальчишка, либо не обращал на нее внимания, возвращаясь из Гатчины, где с отцом муштровал солдат, усталый настолько, что едва стоял на ногах, и, выспавшись, снова спешил в кордегардию. Она хотела счастья и решила его искать.
Об увлечениях Елизаветы Алексеевны известно много, но в точности так и не выяснено, любила ли она кого-нибудь по-настоящему до того, как встретила Александра Охотникова. За ней ухаживал экс-фаворит Екатерины II Платон Зубов, затем в жену царя влюбился его лучший друг, князь Адам Чарторыйский. Александр, по-видимому, поощрял его ухаживания. Графиня Головина рассказывала, что Елизавета, которую она застала вечером в одиночестве, созналась ей: «Мне приятнее быть одной, нежели ужинать вдвоем с князем Чарторыйским. Великий князь заснул на диване, я убежала к себе, и вот я со своими мыслями, которые вовсе не веселы».
Вероятно, наступил момент, когда, спасаясь от этих мыслей, Елизавета перестала избегать Чарторыйского. Екатерины уже не было в живых. Вкрадчивый польский вельможа, покоряя сердце жены наследника престола, прокладывал себе путь к власти. Однако эта затея едва не кончилась для него плачевно, ибо, если верить дворцовым пересудам того времени, Павел, решив, что родившаяся у Елизаветы дочь совсем не похожа на Александра, хотел было сослать Чарторыйского в Сибирь и лишь с трудом согласился на полумеру, отправив его посланником к сардинскому двору.
Любовь Елизаветы к молодому офицеру Алексею Охотникову – факт неоспоримый. Вторая дочь ее (умершая, как и первая, в младенчестве) – так решила молва – была плодом этой большой, счастливой любви. Но идиллия оборвалась трагически. Охотников при таинственных обстоятельствах был убит, выходя их театра, ударом кинжала, нанесенным неизвестной рукой. На могиле человека, которого она любила с наибольшей страстью, Елизавета воздвигнула памятник, изображающий молодую женщину в слезах у дуба, сраженного молнией.
Прошли годы, и, лишь когда жизнь ее клонилась уже к концу, Елизавете было суждено найти сердечное утешение. Эта любовь связана с тайной императора Александра.
С юных лет Александр Павлович искал в женщинах забвения, отдыха от сомнений и противоречий, томивших его душу.
Мария Антоновна Нарышкина, урожденная княжна Святополк-Четвертинская, была его самой большой страстью. Некоторое время серьезную конкуренцию Нарышкиной составляла графиня Бобринская, и из этой связи Александра произошел польский род Варпаховских. Но в конце концов всех соперниц победила Нарышкина.
Мария Антоновна Нарышкина была от рождения полячкой, дочерью князя Четвертинского, который в 1794 году во время варшавских бунтов был повешен народом. Еще очень молодой девицей ее выдали замуж за любимца Александра I, за Дмитрия Нарышкина. Как только государь увидел ее в первый раз, он без памяти влюбился и быстро добился взаимности у Нарышкиной. Говорят, что в один прекрасный день, когда император был в отличном расположении духа, он назначил Нарышкина обер-егермейстером со словами, обращенными к супруге обманутого мужа: «Так как я ему поставил рога, то пусть же он теперь заведует оленями».
Результатом этой связи были трое детей, из которых царь безумно любил дочь Софью. Дети все назывались Нарышкиными, несмотря на то что муж Марии Антоновны отлично знал, что не он их отец. В своих воспоминаниях о Венском конгрессе граф Делагард писал, что сам Дмитрий Нарышкин ответил императору Александру на вопрос его: «Как поживает твоя дочь Софья?» – «Но, Ваше Величество, ведь она вовсе не моя дочь, а Ваша…» В другой раз царь осведомился у своего любимца о жене и его детях. Нарышкин цинично ответил: «О каких детях Ваше Императорское Величество справляется? О моих или о Ваших?»
На дошедших до нас портретах Нарышкина сияет яркой полуденной красотой. Современники свидетельствуют, что Мария Антоновна была действительно ослепительной красавицей. «Всех Аспазия милей», – так, величая ее, пел Державин, славивший некогда Елизавету-«Психею», Кутузов в шутливой форме, но, по-видимому, искренне восхищаясь ею, говорил, что женщин стоит любить, раз есть среди них такая, как Мария Антоновна, а Вигель писал, что «красота ее была до того совершенна, что казалась невозможною, неестественною».
Великолепие радужной красоты и сладостный плен, покой… Пусть лишь на время, но Мария Антоновна подарила счастье Александру Павловичу.
Она не была ни особенно умна, ни даже по-женски особенно тонко восприимчива. В той помощи, которую дарила она Александру, было, вероятно, мало сознательного. Впоследствии, также без умысла, причиняла она ему и жгучие страдания. Но для Александра Павловича, когда держал он ее в своих объятиях, когда на ее плече забывал себя, доверчиво, как ребенок, отдавая в ее власть все свое существо, была она как бы самой природой, самой жизнью – ясной, милостивой, неожиданно открывшейся ему.
Мария Антоновна была подругой желанной, незаменимой… Как дивно сочеталась ее красота с его ласковой, чарующей величественностью. Пышность, подобно ему, почитала она излишней. «Идеальные черты лица, – писал Вигель, – и безукоризненность фигуры выступали еще ярче при всегдашней простоте ее наряда». Молчаливая, спокойная, знающая, что ей достаточно появиться, чтобы раздался шепот восхищения. Качества ее гармонически дополняли неуравновешенную натуру Александра Павловича: она приносила ему как раз то, чего ему больше всего не хватало.
Роман этот начался, когда Александр был еще наследником. После трагедии 11 марта Александра вновь охватило желание бежать от мира, от власти, от ответственности – в Америку, но уже не с Елизаветой, а с Марией Антоновной. Он одумался: Елизавета, горестная «Психея», в поисках счастья сердцем отходила от него все дальше, но связывала их дружба, тоже мучительная, полная внутренних препятствий, как и все их отношения. Александр понял, конечно, что большего, чем покой, Мария Антоновна дать ему не может. Елизавета собственными мучениями разжигала его раны, а ему этого и хотелось, и он знал, что волю к действию, решимость вдохнет в него в нужную минуту не «Аспазия», а хрупкая женщина, мятущаяся, как он, – «Психея», душа, с его душою соединенная судьбой. Не бежал он тогда, не порвал с Елизаветой, и осталась при нем Мария Антоновна, как убежище от тревог, как утешительница, которая волею его не сумеет руководить, но спасет от самого себя, когда не в силах будет он искать выхода, принимать решение, дабы, окрепнув, он снова мог продолжать свой трудный и долгий путь.
«Она не Помпадур и не Монтеспан, а, скорее, Ла Вальер, с той разницей, что не хромает и никогда не станет кармелиткой», – так отзывался о Марии Антоновне Нарышкиной граф Жозеф де Местр. Он мог бы добавить для вящей точности: и еще с той разницей, что у нее множество любовников. Ничтожно было влияние этой «Аспазии» на правление императора Александра – власть над сердцем царя вполне удовлетворяла ее честолюбие. Но на его душевное состояние эта связь оказывала постоянное воздействие, при этом не всегда благотворное, ибо, подарив ему радость бурной, всепоглощающей страсти, Мария Антоновна измучила его затем своими бесчисленными любовными приключениями.
Ревность Александра Павловича доходила до того, что он не в силах был таить свое горе от посторонних и, теряя уже всякое самообладание, жаловался на свою любовницу даже… наполеоновскому послу. Со временем, однако, он внешне примирился со своим положением – мастер скрывать мысли и чувства, научился скрывать и ревность, но долго еще страдал он от измен ветреной своей любовницы. Впрочем, сам он изменял ей не меньше. Жизнь Александра Павловича была поистине многогранна, и можно утверждать, что женщины сыграли в его душевной драме такую же роль, как борьба с Наполеоном или стремление преобразить отечество.
Об Александре Павловиче – донжуане – можно судить исчерпывающим образом по донесениям осведомителей венской полиции за то время, когда заседал конгресс, тот самый знаменитый конгресс, на котором русскому императору в весьма трудных обстоятельствах суждено было вновь упорно и блистательно защищать интересы России.
Он – освободитель Европы, он – первый среди монархов, нет никого в мире, кто был бы могущественнее его. Александр Павлович любил красоваться, но обычно он был чужд помпы, ведь и сама его прославленная элегантность как раз тем была безупречна, что никогда не бросалась в глаза. В Вене, однако, ему стало ясно, что в тот момент, когда европейская дипломатия старалась уменьшить его силу, надлежало ему ослепить своим великолепием столицу наследников цезарей. Ведь и он их наследник: такова воля предков его московских царей. Пусть же знают император и короли, что недаром герб его империи – орел Византии. Голос царя звучал в Вене более властно, чем голос других монархов. Балы, которые он давал, приемы, торжественные церемонии, им устраиваемые, были пышнее австрийских. Затмить всех – таково было стремление достойного внука Екатерины.
В Вене он решил затмить всех и… в любви. Скорее всего венские его похождения – следствие того, что большая политика к тому времени принесла ему уже немало разочарования. Размах же и в них он проявил истинно екатерининский.
Монархи, дипломаты, венские красавицы, ревниво следившие за ним глазами, заметили маневр русского императора: он ухаживал за графиней Юлией Зичи, той, которую все признавали красавицей ослепительной.
«Царь влюблен, царь потерял голову», – шептались на конгрессе. Но уже через несколько дней стало известно, что взоры Александра обращены на другую: на княгиню Багратион, вдову бородинского героя, в Вене прозванную «русской Андромедой».
Венская полиция следила за каждым шагом царя. «Александр, – доносил осведомитель, – объявил княгине, что приедет к ней, назначил час и предупредил, что хочет застать ее одну».
О романе царя с княгиней Багратион узнала скоро вся Вена. Княгиня была в восторге: ей удалось наконец поставить на место давнишнюю свою соперницу, герцогиню Саган, ту самую, которая отбила у нее Меттерниха, а ныне уже начала было хвалиться, что покорила сердце императора Александра.
Зрели интриги. Влиятельные лица толкали герцогиню в объятия русского императора. Но вначале он сопротивлялся. «Сделано было невозможное, – жаловался он княгине Багратион, – чтобы заставить меня быть к ней благосклонным. Ее даже посадили со мной в карету. Но все это было тщетным. Я люблю чувственные удовольствия – но от женщины я требую и ума».
Венские дамы наперебой старались завладеть сердцем обворожительнейшего из монархов, осаждали его генерал-адъютантов – Волконского, Уварова, Чернышева, которые хотели уберечь своего государя от слишком настойчивых поклонниц, ибо им казалось, что государь не может всюду поспеть… Но сам Александр придерживался, очевидно, иного мнения.
Еще одно свидание с княгиней Багратион отмечено полицейскими осведомителями. Александр вечером отправился к ней на извозчике в сопровождении лишь одного слуги и оставался у нее до двух часов ночи. Роман продолжается. Но о большой любви все же говорить, по-видимому, не приходится – ибо в тот же день Александр послал Волконского к другой прославленной красавице, графине Эстергази, дабы объявить ей о предстоящем своем визите.
Через четыре дня один из осведомителей сообщил: «Его Величество Русский Император, по-видимому, привязывается к графине Эстергази… Она уверяет, что нет более очаровательного монарха, чем он. В нем, говорит она, французская живость соединяется с русской простотой, и благодаря этому Его Величество совершеннейший во всех отношениях человек».
Графиня Эстергази становилась объектом всеобщей зависти. Но еще через несколько дней у Александра случилось новое приключение: герцогине Саган удалось-таки добиться его благосклонности. Княгиня Багратион была в ярости. Меттерних ревновал, а Александр Павлович радовался как мальчишка, узнав о таковых чувствах знаменитого дипломата. В Вене острили: баварский король пьет за всех, вюртембергский король ест за всех, а русский царь любит за всех…
Танцевал он если не за всех, то больше всех и едва ли не лучше всех. Английский дипломат сообщал в Лондон: «Что же касается до русского императора, то он танцует, в то время как Рим пылает».
На одном из балов царь начал ухаживать за графиней Сеченьи.
«Ваш муж уехал, – шептал он ей. – Мне было бы так приятно занять его место».
«Ваше величество, очевидно, принимает меня за провинцию», – отвечала та, вероятно, воображая, что завладела сердцем царя.
И это, однако, не все. Еще на графиню Софию Зичи, «травиальную красавицу», на княгиню Ауэрсперг и на других еще красавиц обращал в эти веселые венские дни благосклонный взор император Александр Павлович.
Надо думать, осведомители венской полиции все же были не всегда точны в своих донесениях, ибо, если верить им, Александр Павлович, не удовлетворяясь успехами своими среди жен австрийских и венгерских вельмож, нередко посылал еще за женщинами легкого поведения. Как бы то ни было, успехи эти не мешали ему помнить об отсутствовавших.
Вот что писал он из Вены Луизе фон Бетман, с которой некогда сошелся во Франкфурте: «Наконец я имею известие от тебя, моя любимая. Глаза мои, так долго лишенные этого счастья, наконец узрели дорогой почерк, глядя на который, я понимаю, как ты мне дорога, как все в мире скрывается от моих глаз, когда я получаю что-нибудь от тебя».
И дальше: «Только чувство моего долга мешает мне полететь в твои объятия и умереть в них от счастья».
Неверно было бы заключить на основании этих строк, будто Луиза фон Бетман была большой страстью императора Александра. Таков уж, насколько мы можем судить, обычный стиль любовных посланий Александра Павловича: в ту эпоху и люди с чувствами более непосредственными выражались столь же экзальтированно.
Никто, однако, не бывает всюду победителем. В Вене коронованный донжуан однажды потерпел и неудачу. Понравилась ему какая-то другая Эстергази – княгиня Леопольдина. Муж ее был на охоте. По своему обыкновению, Александр Павлович послал к княгине нарочного: объявил, что намерен провести у нее вечер. Ответ пришел весьма неожиданный: княгиня была счастлива, польщена, просила его величество вычеркнуть в прилагаемом ею списке имена тех дам, которых неугодно было бы ему у нее встретить. Александр вычеркнул всех, оставив на листе лишь имя самой княгини. Та тотчас же послала за мужем – и князь Эстергази, вместе с женой, встретил его величество. Осведомитель отмечал, что император оставался у Эстергази всего несколько минут.
Неудача не особенно серьезная. Александр Павлович продолжал ухаживать. Быстро проходили увлечения и забавы. Мальчишеского осталось в нем очень много… С графиней Зичи он поспорил о том, кто скорее может переодеться – мужчина или женщина. Заключили пари. В одной комнате переодевалась графиня, в другой – Александр. Он вышел первым, в мундире, специально доставленном с камердинером. Присутствовавшие рассыпаются в комплиментах… Самодержец всероссийский, вождь великой коалиции, одержал новую победу!
Не гнушался он и дам более скромного происхождения. Госпожи Шварц и Шмидт, жены петербургских немцев, прибыли в Вену. Обе – его бывшие любовницы, и обе в Вене возобновили связь с царем, чем вызывали всеобщее негодование.
Отметим, что Мария Антоновна тоже была в Вене во время конгресса и связи с нею Александр Павлович вовсе не порывал. В Вене была и Елизавета: «Аспазии» и «Психее» надлежало, конечно, присутствовать при всех его торжествах… Царицу жалели, и венский свет весьма неодобрительно отнесся к тому, что Александр Павлович заставил ее пойти на бал к княгине Багратион. Впрочем, хоть Елизавета и имела право почитать себя жертвой крайне легкомысленного супруга, она все же не была лишена некоторого утешения, ибо в Вене вновь встретила князя Адама Чарторыйского, и на миг между ними возобновилась прежняя идиллия.
Итак, Александр Павлович проводил время в Вене как будто бы весьма беспечно. Было бы, однако, совершенно ошибочным полагать, что любовные развлечения, хоть в малой мере, мешали ему исполнять свои обязанности. Русскую делегацию на конгрессе он фактически возглавлял: ведал внешней политикой России, импонируя своей настойчивостью и знанием дела всем прочим монархам, предпочитавшим уклоняться от прямого участия в дипломатических распрях.
Александр обожал женщин. Но, когда этого требовали какие-то высшие соображения, он умел не поддаваться даже самым обольстительным любовным чарам.
Страсть, которую питала к нему прекраснейшая и умнейшая королева Луиза Прусская, так и осталась в конце концов без ответа. Зная себя и не желая полюбить королеву, боясь уступить ей и оказать Пруссии поддержку, царь хотел охранить независимость своей политики. Александр Павлович, когда гостил в Мемеле, у королевской четы, «страшась» по ночам прихода этой обаятельной женщины, запирался от нее на замок… Позднее, после разгрома Пруссии, она поехала с мужем в Санкт-Петербург, надеясь полностью завладеть сердцем Александра; он обласкал ее, но когда на балу увидел ее, в роскошном туалете, декольтированную, сверкающую каменьями, рядом с Марией Антоновной, в гладком белом платье, без единой драгоценности, как всегда, ослепляющей одной своей красотой, любовным взглядом окутал свою избранницу, и королева поняла, что ей не достичь своей цели.
Еще раз пришлось ему играть в Иосифа Прекрасного, причем снова с королевой. В Мальмезоне, в 1814 году, обворожил он своей любезностью всеми покинутую императрицу Жозефину. Известно, что она умерла от простуды, схваченной ночью в парке, где она гуляла под руку с Александром Павловичем. Русская гвардия воздала почести праху бывшей жены Наполеона, чьей последней земной радостью была дружба с русским царем. В это же время Александр сблизился с ее дочерью, королевой Гортензией. Посещал ее часто, подолгу беседовал с ней. Победив Наполеона, восстановив на престоле Людовика XVIII, всячески подчеркивал свое расположение к семье императора и к его сподвижникам. Таков уж был его характер – и «противочувствиями» любил он щеголять. Падчерице Наполеона говорил он как-то, вернувшись от короля: «Как изменился Тюильрийский дворец. Прежде ведь обитал в нем великий человек, а ныне!..» Но ему было ясно, что королева Гортензия стремится воспользоваться его благосклонностью для осуществления политических планов, которым он не хотел потворствовать. И потому, хоть, по-видимому, она и была в него действительно влюблена и, несомненно, ему очень нравилась, отношения между ними не перешли границ сентиментальной дружбы.
Две королевы тщетно пытались, таким образом, снискать его любовь. Между тем ему случалось ухаживать и за горничными. И если он и умел, когда это требовали обстоятельства, сопротивляться соблазну, с наслаждением отдавался он весь той высшей силе, которой он не страшился, ибо она была бесконечно ему любезной, истинно частью его существа, вечной женственности, началу, над ним владычествовавшему и его окутывавшему. И знаменитая его улыбка, и покорявшее сердца обаяние его личности были овеяны мягкой, пленительной женственностью.
Как известно, венский «карнавал» омрачился весьма неприятным событием: Наполеон вернулся во Францию, и монархи, немало ссорившиеся друг с другом на конгрессе, волей-неволей вновь объединились для борьбы. Русскому царю предстояло еще раз ратовать за «свободу народов».
Настал час последней схватки с «узурпатором». За две недели до Ватерлоо Александр Павлович прибыл в вюртембергский город Гейльбронн, чтобы оттуда послать в бой вновь вызванные из России войска. Состояние его духа было подавленное. Кампания начиналась без его участия: англичане и пруссаки опередили его. Снова считал он, что нужно подымать народы на борьбу с Наполеоном. Но прежней власти над Европой у него не было, и хотя настаивал и в этот раз, что войну надо довести до полной победы, былого священного огня он уже в себе не ощущал. Ему теперь было ясно, что какую-то новую цель, совсем иную, чем прежде, надлежит ему преследовать в жизни.
Внезапная смерть Павла на всю жизнь испугала Александра. Воспоминание об этой смерти настолько сильно и в продолжение всей жизни влияло на него и мучило его, что одно время многие были убеждены в том, что эта смерть не обошлась без участия Александра. Спасение от этих ужасных воспоминаний Александр находил в мистериях религиозного мистицизма, все добрые начинания, которые он имел в виду для блага своей родины, были забыты, все идеалы его полиняли, и земные желания его исчезли.
Мечтательница баронесса Крюденер после бурно проведенной молодости бросилась в объятия религии и мистицизма; она имела на своих современников, даже на самых высокопоставленных, такое сильное влияние, которое в настоящее время кажется нам необъяснимым.
Александр Павлович заинтересовался баронессой Крюденер, и не случайно. Слава этой романистки, «прорицательницы» и «учительницы», а в прошлом женщины достаточно легкомысленного поведения, к этому времени уже начинала меркнуть. Но так как была она наделена немалой настойчивостью, то решила во что бы то ни стало завоевать вновь прежнее свое влияние на умы и души, жаждущие откровений. А для этого – так правильно она рассудила – не было лучшего способа, чем привлечение в число своих почитателей самого императора Александра. Сблизившись с фрейлиной Струдзой, она стала писать ей о нем, восхваляя его на все лады, называя его «орудием милосердия» и выражая уверенность, что она может помочь ему в его исканиях. Баронесса добилась своего: письма эти были показаны Александру, и тот загорелся желанием встретиться с этой замечательной женщиной, столь хорошо его понимавшей… «Не успел я остановиться на этой мысли, – писал он дальше, – как я услышал стук в дверь. Это был князь Волконский; с видом нетерпения и досады он сказал мне, что поневоле беспокоит меня в такой час только для того, чтобы отделаться от женщины, которая настоятельно требует свидания со мною, и назвал г-жу Крюденер. Вы можете судить о моем удивлении! Мне казалось, что это сновидение. Такой внезапный ответ на мою мысль представился мне не случайностью. Я принял ее тотчас же…»
Эффект, таким образом, получился полный. Александр слушал эту востроносую, немолодую женщину, и притворность ее речей его не покоробила – воспринимал их как манну небесную.
«Нет, государь, – говорила она ему голосом вкрадчивым, но и властным, – вы еще не приблизились к Богочеловеку… Вы еще не смирились перед Иисусом… Послушайте слов женщины, которая также была великой грешницей, но нашла прощение всех своих грехов у подножия Распятия».
Говорила она много о «суетной гордости», о пиэтизме, дарующем спасение, и о той роли, которую она призвана играть при нем.
Баронесса могла праздновать победу. В письме к фрейлине Струдзе Александр говорил, что ее появление оказалось для него благодеянием, ей же самой он сказал буквально: «Вы помогли мне открыть в себе вещи, которых я никогда в себе не видел; я благодарю Бога».
Так произошло обращение Александра Павловича в усердного мистика, последователя и почитателя прогремевшей на всю Европу подданной своей – баронессы Крюденер.
Баронесса Крюденер участвовала советами во всех его духовных исканиях. Некоторые историки склонны думать, что она вдохновляла в эту пору его политику. В таком суждении кроется коренная ошибка. Александр, который, по словам Меттерниха, соединял все женские слабости со всеми качествами мужчины, никогда в политике не находился под непосредственным влиянием – не только Марии Антоновны, но и какой-либо другой женщины. Известное исключение составляет, может быть, лишь любимая сестра его Екатерина Павловна. Как бы то ни было, подлинной эгерии не встречаем мы в его жизни. Фаворитки его, точнее – женщины, которыми он увлекался мимолетно, ибо фавориткой в полном смысле слова была только Нарышкина, не разоряли государственной казны, и с мнением их в вопросах чистой политики он, конечно, очень мало считался. Строго говоря, не влияли на политику Александра ни жена его, хоть в грозные минуты и укрепляла она его волю, ни даже мать – властная Мария Федоровна, волю свою проводившая только в том, что касалось самой династии. Но женщины, некоторые, во всяком случае, создавали в нем известное душевное настроение, которое косвенно могло отражаться на его решениях. Баронесса Крюденер была женщиной изворотливой, но никогда ее ум не был способен породить какой-то новый план охранения порядка в Европе. Однако не подлежит сомнению, что именно благодаря ее поучениям, в значительной степени даже благодаря самой галиматье, в которой выражала она свои сумбурные мистические теории, «Белый Ангел» созрел окончательно для Священного союза.
И в то время как Александр отдался религии, управление государством всецело было предоставлено таким любимцам его, как Аракчеев. Хуже всего было то, что этот самый Аракчеев был вовсе не самостоятельным человеком, а куклой в руках его многочисленных любовниц, перед которыми, однако, унижались самые высокопоставленные лица империи.
Прошло десять лет. В последнюю пору своего царствования, перед таинственным отъездом в Таганрог, император Александр Павлович, вероятно, часто спрашивал себя, чего достиг он, что осуществил? Увеличил размеры своей империи, население ее – на двенадцать миллионов душ, водил свой народ по Европе от края до края и сломил могущество Наполеона, но что, кроме славы да новых земель, дал он России? Не осуществил того, к чему стремился в юности, не поставил на ноги молодую Россию, не усовершенствовал, не обновил русской нации; некогда готов был обещать ей чуть ли не все свободы, а теперь уже ничего обещать не мог и вызвал против себя раздражение своих же былых сподвижников, предоставив полякам больше прав, нежели русским, нежели создателям империи. Не слишком ли часто дела Европы отвлекали его внимание от нужд народа, им управляемого? Возможно, уже не знал он сам, был ли прав, направив всю мощь, всю энергию России на далекие походы, борьбу с врагом, который ей больше не угрожал. Конечно, винить себя одного ему не следовало – не настало еще время для коренных реформ. Но грусть, вероятно, охватывала его, когда вспоминал, что собирался освободить крестьян, а через почти два с половиной десятилетия после вступления своего на престол ничего решительного так и не предпринял для этого – и знал, что уже не может предпринять.
Что в содеянном им, в трудах его и в плодах этих трудов могло бы дать ему утешение? Священный союз… То было действительно его детище. Замыслил он этот союз в Париже в 1815 году. Договор христианского единения… Монархи обязывались «пребывать соединенными узами братской дружбы, оказывать друг другу помощь и содействие, управлять подданными своими в том же духе братства, для охранения веры, правды и мира…»
Людская молва породила слухи после его кончины в Таганроге в 1825 году, что монарх не умер; вместо себя схоронил кого-то другого, а сам ушел в Сибирь, где вел жизнь странника и скончался в глубокой старости.
Основатель и великий хан монгольской империи (с 1206), организатор военных походов против народов Азии и Востока Европы, сопровождавшихся опустошениями и гибелью целых народов, что привело к установлению татаро-монгольского ига в завоеванных странах.
Говорят, Есугэй-баатур из рода Броджигин, кости Кият, отец Тэмучжина, будущего Чингисхана, имел много жен из разных племен. А старшую из них, Оэлун, мать Тэмучжина, он силой отбил у меркитского Эке-Чиледу.
В те далекие годы монгольские девушки не выбирали себе мужей. Отцы или слепой случай решали их судьбы. Монгольский род был экзогамным, то есть монгол не мог взять в жены девушку из своего рода. Роды жили на общей пастбищной территории, часто поблизости не было других родов, и за женой приходилось ехать в дальние края. Поэтому девушек умыкали или отбивали силой при каждом удобном случае. Мы не знаем, как Оэлун досталась Чиледу – по сговору ли с ее родителями, или он тоже умыкнул ее. Но ясно одно – Чиледу нравился Оэлун. Иначе не подарила бы она в прощальный час возлюбленному свою рубашку, не оплакивала бы его и свою судьбу.
Тэмучжин был первенцем Оэлун и Есугэй-баатура. Как раз накануне его появления на свет Есугэй участвовал в походе монголов против другого татаро-монгольского племени – татар.
Есугэй-баатур, считая рождение сына в час победы над врагом счастливым предзнаменованием, назвал его именем своего знатного пленника – Тэмучжином. Некоторые ученые предполагают, что имя Тэмучжин в переводе с древнемонгольского означало «кузнец».
В 1161 году (Тэмчужину было тогда шесть лет) чжур-чжэни в союзе с татарами нанесли монголам поражение в районе озера Буир-Нур, что еще больше углубило вражду монголов и татар.
Есугэй-баатур был главой улуса, который объединял несколько монгольских племен. Жизнь его проходила в боях и походах, и из страха перед его отвагой и натиском большинство друзей и врагов покорились ему ради спасения своей жизни, поэтому положение и дела его были в блестящем состоянии.
Когда Тэмучжину исполнилось девять лет, Есугэй решил сосватать ему невесту из того же олхонутского рода, из которого была и мать Тэмучжина Оэлун. Взяв с собой мальчика, он отправился в путь. В дороге повстречался им Дай-сечен из племени унгират: «Куда держишь путь, сват Есугэй?» «Я еду, – говорит Есугэй-баатур, – сватать невесту вот этому своему сыну». Дай-сечен посмотрел на Тэмучжина: «У твоего сына взгляд, что огонь, а лицо, что заря. Снился мне, сват Есугэй, этой ночью сон, будто слетел ко мне на руку белый сокол, зажавший в когтях солнце и луну. Что-то он предвещает? – подумал я, как вижу, подъезжаешь ты, сват Есугэй, со своим сыном. Унгиратское племя с давних пор славится, нет в том соперников нам, красотою наших внучек и пригожестью дочерей. Зайди ко мне, сват Есугэй. Девочка моя малютка, да свату надо посмотреть!»
Взглянул Есугэй на Бортэ, десятилетнюю дочь Дай-сечена, а лицо у нее – заря, очи – огонь. Переночевали гости ночь, а наутро началось сватовство. Столько, сколько требовало того приличие, торговался Дай-сечен, заманивший знатного жениха, желавший породниться с Есугэем. Поторговался и сказал: «То не женская доля – состариться у родительского порога. Дочку свою согласен отдать. Оставляй своего сынка в зятьях-женихах».
На том и поладили. Подарил Есугэй Дай-сечену своего заводного коня, попросил его присмотреть за сыном: «Страсть боится собак мой мальчик. Ты уж, сват, побереги мальчонка от собак!»
С тем и уехал Есугэй, по старинному монгольскому обычаю оставив 9-летнего Темучжина у его 10-летней невесты в зятьях у Дай-сечена из племени унгират.
На обратном пути повстречались Есугэю пирующие татары. Полагая, что никто из этих татар не знает его в лицо, решился Есугэй задержаться на их празднике, немного передохнуть. Но кто-то из татар опознал Есугэя. Не рискнув в открытую убить его, татары подмешали Есугэю в питье отраву. Уже в пути почувствовал Есугэй неладное, а добравшись через трое суток домой, заболел и слег. Перед смертью он подозвал своего приближенного Мунлика: «Дитя мое, Мунлик! Ведь у меня малые ребята. Извели меня тайно татары. Дурно мне. Прими же на свое попечение всех моих: и малюток, и осиротевших младших братьев, и вдову, и невестку. Дитя мое, Мунлик! Привези поскорее моего Тэмучжина!»
И с этими словами он скончался, шел 1165 год.
Мунлик был верным соратником Есугэя и выполнил его наказ. Боясь за Тэмучжина, он не сразу объявил о смерти Есугэя. А Дай-сечену сказал: «Старший брат Есугэй-баатур очень болеет душой и тоскует по Тэмучжину. Я приехал за ним».
«Раз сват так горюет о своем мальчике, пусть Тэмучжин съездит, повидается, да и скорехонько назад».
Так и привез Мунлик Тэмучжина обратно, в опустевшую отцовскую юрту, в тот трудный час, когда бывшие под рукой Есугэя-баатура монголы покидали его семью, уходя каждый своим путем.
Если монгола спрашивали, сколько ему лет, он отвечал, что столько, сколько в его жизни было весен, сколько раз наново молодой травой зеленела степь. Древние монголы не знали письменности.
Чтобы жениться, надо было купить жену. Причем любой мог взять столько жен, сколько пожелает, хотя бы сотню, если имел возможность их содержать. Приданое отдавалось матери жены, а жена мужу ничего не приносила. Первую жену они почитали за старшую и самую милую. Богатые скотоводы, родовые старейшины устраивали пышные свадьбы.
Ни одна вдова не выходила замуж, поскольку у монголов считалось, что все, что служит им в этой жизни, будет служить и в будущей; следовательно, вдова после смерти обязательно вернется к первому мужу. По одному из обычаев, сын брал всех жен своего отца, за исключением матери. Двор отца и матери доставался всегда младшему сыну, который должен был заботиться о всех женах своего отца. При желании он пользовался ими как женами, так как он не считал, что наносит отцу обиду, ведь жена по смерти вернется к отцу. С чужой женой спать считалось делом скверным.
Брачные контракты часто заключались родителями тогда, когда будущие супруги были еще малолетними детьми. Безбрачие, по-видимому, считалось недопустимым и позорным. Во всяком случае, один описанный Марко Поло обычай свидетельствует о том, что родители стремились добиться заключения брачных договоров даже для умерших детей: «Если у двух людей помрут, у одного их женят; мертвую девку дают в жены мертвому парню, потом пишут уговор и сжигают его, а когда дым поднимается на воздух, говорят, что уговор понесло на тот свет, к их детям, чтобы те почитали друг друга за мужа и жену. Играют свадьбу, разбрасывают еду там и сям и говорят, что это детям на тот свет… А кончат все это, почитают себя за родных и родство блюдут так же, как если бы их дети были живыми».
Тэмучжин вырос и стал великим воином. Он был ханом. От пределов государства Алтан-хана до земель найманов и кэрэитов простирался теперь его улус. Тэмучжин был наречен Чингисханом – владетелем мира, ханом великим и могущественным. И пришло время, когда он решил избавить землю от татар. Однако по тому, как принимали смерть татары, ему стало ясно, что кто-то проговорился о решении истребить их. Когда было выяснено, что тайну разгласил Бельгутай, его надолго лишили права участвовать в заседаниях семейного совета.
Тогда же произошла и следующая история. Чингис взял себе в наложницы татарскую красавицу Есуган-хатун. Есуган нравилась ему и была у него в милости. Как-то Есуган сказала Чингису: «Хаган может почтить и меня своим попечением и сделать настоящей ханшей, если будет на то его хаганская милость. Но ведь более меня достойна быть ханшей моя старшая сестра по имени Есуй. Она только что просватана. Куда ей деваться теперь, при настоящей-то суматохе?»
«Если уж твоя сестра еще краше, чем ты, то я велю ее сыскать. Но уступишь ли ты ей место, когда она появится?»
«С хаганского дозволения, я тотчас же уступлю сестре, как только ее увижу».
Приказал Чингис разыскать Есуй. Ее поймали вместе с женихом в то время, когда они пытались укрыться в лесу. Есуган, как только увидела старшую сестру, сразу встала и посадила ее на свое место. Есуй действительно понравилась Чингису, и он сделал ее своей женой. Жених Есуй сумел скрыться.
Как-то раз уже после похода на татар Чингис сидел у своей юрты, пил кумыс. Тут же рядом сидели ханши. Вдруг Есуй глубоко и скорбно вздохнула. Чингис заподозрил неладное, смекнул, не любимого ли увидела Есуй, и приказал: «Расставьте-ка по семьям и местам работы всех собравшихся здесь аратов. Людей посторонних выделяйте особо».
Расставили людей. И остался в стороне только один юноша. Волосы у него были заплетены в косу, как у человека благородного.
«Кто ты такой?» – спросил Чингис.
Он ответил: «Я нареченный зять дочери татарского Еке-Церена, по имени Есуй. Враги громили нас, и я в страхе бежал. Сейчас как будто все успокоилось, и я пришел. Я думал, меня не опознают среди столь большого числа людей».
Сказал Чингис приближенным: «Что ему еще здесь шпионить, этому непримиримому врагу и бродяге? Ведь подобных ему мы уже примерили к тележной оси! Что тут судить да рядить? Уберите его с глаз долой!»
И молодому татарину тут же срубили голову с плеч. Любовь привела его к порогу чингисовой юрты, любовь его выдала, а ненависть его погубила. Не могла заступиться за него Есуй. Только ночами иногда, лежа на мягком войлоке в ханской юрте, горько плакала она украдкой да вспоминала суженого, молодого татарина, его открытое юное лицо, черные, как смоль, косы. Татаро-монгольские девушки привыкли, что их мужья покупали их или брали силой. Есуган, приблизившись к ханскому ложу, искренне любя и почитая старшую сестру, просила разыскать ее, веря, что счастье сестры не сидеть в лесу с молодым татарином, а быть здесь, на ханском ложе, и уступила ей свое место.
Кстати, позднее именно Есуган добилась от Чингиса разрешения собрать уцелевших татар и объединить их под властью двух татарских нойнов – Кули-нойна и Менгу-Ухэ, которых Чингис мальчишками подарил своим сестрам и воспитал в своей орде. К тому времени сама Есуган уже тоже стала женой Чингиса.
По утверждению некоторых историков, у Чингисхана было около двух тысяч наложниц!
Хану не приличествовало иметь одну жену. Домой Тэмучжин вернулся с Есуй и Есуган. Во время похода он не расставался с любовницами. Тэмучжин каждый раз уходил от Есуй с чувством тайного стыда. Девушка была покорна ему, она, отдаваясь телом, сделала недоступной душу. Не такой покорности хотел он от нее. Каждый раз шел к Есуй с нетерпеливым желанием сломить ее, подчинить себе, а уходил с отягощенным досадой сердцем.
Его жена Бортэ без особого восторга приняла новых жен, хотя на людях разговаривала с татарками ласково. Чувствовалось, что она сердита на мужа.
У Чингисхана было много наложниц и жен. Во время походов Чингисхан каждую ночь проводил с новой наложницей, в то время как его жены и дети не видели его месяцами. Чаще всего девушек отбивали у врага. Например, кэрэитка Ибахабеки досталась хану после битвы в курене Ван-хана.
Чингисхану очень нравились китаянки. Нежноголосые создания услаждали его слух песнями, после чего одну из них повелитель оставлял у себя на ночь. Они и в любви были нежны, как их песни… Правда, его больше возбуждали строптивые женщины, которых нужно было покорять…
У Чингиса было много жен, но сына, кроме Бортэ, родила только меркитка Хулан. Эта жена почти всегда угадывала его желания. Она не любила оставаться одинокой. Чингисхан не мог устоять перед ее чарами. Особенно когда во влажных глазах женщины появлялся зовущий блеск, а голос становился мягковоркующим.
Во время китайского похода воины Чингисхана дошли до реки Хуанхэ, повелитель пожелал взять себе в жены дочь китайского императора – для утешения сердца и в знак примирения. Правда, дочерей у императора не оказалось. Тогда было решено, что Сюнь удочерит одну из дочек покойного Юнь-цзы и отдаст ее в жены.
Невесту несли в открытых носилках. За нею шли пятьсот мальчиков и пятьсот девочек, держали подносы с золотыми, серебряными и фарфоровыми чашками, шкатулки с украшениями и жемчугом, разные диковинки из слоновой кости, нефрита, яшмы и драгоценного дерева; воины вели в поводу три тысячи коней под парчовыми чепраками. Все это (вместе с мальчиками и девочками) было приданым невесты.
Хулан стояла рядом, глаза ее метали молнии. Хан отодвинул занавеску с золотыми фениксами. Девушка в шелковом одеянии отшатнулась от него, вцепилась руками в подушки. У нее были маленькие глаза под реденькими бровями, остренький подбородок. Девушка попробовала улыбнуться. Она показала редкие кривые зубы. Чингисхан почувствовал себя обманутым. Хулан стояла довольная.
Все его жены жили мирно, пока повелитель не состарился. Теперь, чем ближе становилось время выступления в поход, тем беспокойнее вели себя жены. Раньше Бортэ правила всеми его женами и наложницами. Жены раскололись на два враждующих стана. В одном главная была Бортэ, в другом – Хулан. Татарка Есуй высказала ему то, о чем другие помалкивали: «Ты уходишь, и одному тебе ведомо, сможешь ли возвратиться. Все люди смертны… Кто будет править твоим улусом? Кто станет господином над всеми нами?»
Для него эти слова были неожиданны, поскольку он еще не задумывался о смерти. Тем не менее мысли о наследнике стали одолевать его. Выбор пал на Угэдэя, сына Бортэ.
Чингисхану было примерно 63–64 года, когда он в 1219 году выступил в поход на Запад. Прошагав к своей славе по горам трупов в Монголии, тангутском государстве, Северном Китае, он не мог не думать о жизни и смерти. Он видел, как легко обрывается человеческая жизнь, и хотел найти способ продлить собственную, а то и познать тайну бессмертия. Еще в Северном Китае он слышал, что этой тайной, возможно, владеют даосы. Даосизм, одна из религий в Китае, соединял в себе отдельные элементы философского даосизма Древнего Китая, истолкованные мистически, с элементами самых различных народных верований, культом шаманства, столь характерного для Восточной Азии. Даосы проповедовали культ бессмертия различными способами с использованием магии, алхимии и в какой-то мере средств китайской медицины. Большой славой при Чингисхане пользовался даосский монах Чан Чунь (Цю Чуцзи). Чингис слышал о Чан Чуне и, находясь в западном походе, с берегов Иртыша вызвал его к себе, чтобы воспользоваться секретами даосов и узнать тайну достижения бессмертия. Чан Чунь согласился прибыть в ставку Чингисхана, с одной стороны, безусловно, подчиняясь силе, с другой – возможно, надеясь повлиять на грозного хана и уменьшить кровопролитие. Чан Чунь был поэтом, и в одном из стихотворений, сочиненных им в пути, он сам так писал о целях своего путешествия:
Оба они ошибались – и кровавый завоеватель, и мудрец-поэт, постигший тайны магии и достигший величия духа. Каждый ждал от другого невозможного.
16 мая 1222 года Чан Чунь прибыл к Чингисхану, преодолев громадный путь через Северный Китай, Монголию, Восточный Туркестан и Семиречье к берегам Аму-Дарьи. После обычного обмена приветствиями Чан Чуню было позволено сесть, ему подали еду, и Чингис задал ему тот вопрос, на который страстно желал получить ответ: «Святой муж! Ты пришел издалека, какое у тебя есть лекарство для вечной жизни, чтобы снабдить меня им?»
Монах ответил: «Есть средства хранить свою жизнь, но нет лекарства бессмертия».
Ответ его был правдив и прост. Он не требовал особых истолкований, и Чингис понял, что и ему, грозному владыке Востока и Запада, уготована всеобщая участь.
Чингисхан был похоронен в обстановке строгой тайны своими наследниками. Он умер вблизи Желтой реки (Хуанхэ) на территории нынешнего Китая. Его войска убивали любое живое существо, которое было свидетелем траурной процессии. Марко Поло подробно рассказал в описании своего путешествия, как более 20 тысяч человек были убиты только за то, что оказались очевидцами такой похоронной кавалькады хана Менгу, другого чингизида. Все животные и рабы, которые могли понадобиться хану в загробной жизни, были похоронены вместе с ним. Как утверждает местная легенда, в могилах было также зарыто огромное количество золота и серебра.
Ученые опросили десятки местных жителей в аймаке Хэнтэй, и один из них, 88-летний охотник, повторил, что ему рассказывали в детстве о похоронах Чингисхана:
«Один тюркский полководец доставил его тело на родину. Он зарыл четыре гроба в разных местах, окружил подлинную могилу стражей и в течение трех месяцев пас здесь тысячи коней. После этого он предложил награду тому, кто обнаружит, где находится могила. Но никто не смог найти ее».
По-видимому, священная территория вокруг горы площадью 240 квадратных километров была объявлена табу, и никому не позволялось заходить на нее под страхом смерти. Роду, назвавшемуся Дархац, было приказано охранять святилище, и он продолжал жить здесь на протяжении 700 лет, пока не был насильственно выселен в первой половине XX столетия. Территория оставалась пустыней, где выли волки.
Со временем тайная гора была забыта, и коммунистическая партия по сталинскому приказу объявляла вне закона любые исследования и дискуссии о Чингисхане. С переходом к демократии, запрет был снят, и японская газета «Иомиури» предложила финансировать экспедицию, выделив на нее большую, но точно не сообщаемую сумму.
Некоторые из местных жителей протестуют против раскопок, убежденные, что тайна могилы должна оставаться священной. Они напоминают о предсказании, согласно которому, если потревожить вечный сон Чингисхана, проклятие падет на страну. Здесь вспоминают, что, когда русские ученые во главе с профессором Михаилом Герасимовым вскрыли захоронение великого Тамерлана, другого воинственного предводителя монгольских нашествий, такое проклятие сбылось: на следующий день, 22 июня 1941 года, нацисты начали свое вторжение в Советский Союз.
Великий князь «всея Руси» (с 1533), первый русский царь (с 1547), сын Василия III. С конца 1540-х годов правил с участием Избранной рады. При нем начался созыв Земских соборов, был составлен Судебник (1550), проведены реформы управления и суда, покорены Казанское (1552) и Астраханское (1556) ханства. В 1565 году была введена опричнина. Установлены торговые отношения с Англией (1553), создана первая типография в Москве. Велась Ливонская война за выход к Балтийскому морю (1558—1583), началось присоединение Сибири (1581). Внутренняя политика царя сопровождалась массовыми опалами и казнями, усилением закрепощения крестьян.
С детства не знающий удержа, развращенный боярами, которых он потом безжалостно казнил, Иоанн всю жизнь был жрецом разврата. Он узнал женщин с 13-летнего возраста и менял любовниц чуть ли не каждый день.
Но 3 февраля 1547 года 16-летний Иоанн Васильевич женился на Анастасии Захарьиной, которая поразила его своей скромностью. Две недели после пышной свадьбы царь вел спокойную жизнь. Прекратились жестокие забавы с медведями и шутами, царь помогал нуждающимся и выпустил многих заключенных. Все это приписывали влиянию молодой жены, старавшейся оказывать на царя благотворное влияние.
Но в первых числах марта в нем произошла разительная перемена, причем без всяких видимых причин. Однажды утром царь позвал одного из бояр прямо в опочивальню. Анастасия заметила, что негоже приглашать мужчину сюда, когда царица лежит в постели.
«Какая ты царица? – расхохотался Иоанн. – Как была Настька Захарьина, так и осталась».
Царица расплакалась, а царь приказал приготовить медведей. Начались обычные кровавые царские забавы. Случайно страшную картину травли людей медведями увидела в окно Анастасия. Она была потрясена, но еще пыталась как-то соблюдать приличия семейной жизни. Однако царю вскоре наскучило безмятежное существование. Дворец заполнился женщинами и начались пьяные разнузданные оргии. Царица к столу больше не выходила.
Прошел год. Поведение Иоанна делалось все страннее. Однажды Анастасия в час просветления разума своего супруга попросила его определить на придворную службу одного из родственников. На следующий день молодого Захарьина привезли во дворец и одели в шута. Показав на него жене, царь сказал, что это благодаря ей он получил такую милость. Василий Захарьин ответил, что ей, царице, впору бы самой шутихой быть. А потом дерзко добавил, что и царю шутовской кафтан пристал бы. В тот же день Василий Захарьин был затравлен медведем.
Но на следующий день, 11 апреля 1547 года, в Москве начался один из самых страшных пожаров. Царь покинул Кремль и Москву. Сгорело две трети города. Иоанн усердно молился, бесчинства царя прекратились, у него родился царевич Дмитрий. Но сын умер, Анастасия очень тосковала по нему.
Лишь в 1557 году родился наследник Федор Иоаннович. А через три года царица умерла от неведомой хвори, проболев всего три дня. Ходили слухи, что ее отравили. Царь Иоанн был неутешен. Неделю после похорон он провел в уединении, а после этого приближенные не узнали царя: он пожелтел и постарел, сгорбился, как старик.
Все темные инстинкты, которые царь сдерживал в себе последние годы, проснулись в нем с новой неистовой силой. Дворец был превращен в сплошной гарем, каждый приближенный боярин обязан был участвовать в оргиях. Неповиновавшихся уважаемых стариков – князя Оболенского и князя Репнина царь отправил на тот свет.
Бояре затрепетали и решили женить Иоанна вторично. Царь сам выбрал себе в жены неукротимую черкешенку Марию Темрюк. Эта дочь Кавказа с удовольствием присутствовала на медвежьих травлях и наблюдала с кремлевских стен за публичными казнями, хотя в те времена женщины на казни не допускались. Заикнувшийся о том, что неприлично царице смотреть на жестокие расправы, боярин Адашев был сослан, а вся его родня – брат и 12-летний племянник, тесть, три брата жены, племянник с двумя детьми и племянница с пятью – были казнены на Красной площади.
Бояре ненавидели царицу Марию, которая позволяла царю устраивать разнузданные оргии даже на ее половине дворца, и сама предлагала ему своих самых красивых девушек. Мария имела большое влияние на Иоанна и не упускала случая настроить мужа против бояр. Царь, боясь заговоров, окружил себя любимцами, которые для своей выгоды не стеснялись в выборе средств. Они все время придумывали новые «заговоры» бояр, учиняя жестокие пытки и расправы. Иоанн был так напуган, что сбежал из Москвы. Вернулся он с одним условием: чтобы при нем была его охрана из тысячи опричников. Вскоре опричники превратились в настоящих разбойников-грабителей. Они разоряли дворы бояр, объявляя их заговорщиками.
Царь, которого опричники запугали «заговорами», поселился в Александровской слободе. Мария осталась в Кремле, устраивала собственные оргии. У нее было много любовников, фаворитом же был князь Вяземский. В то время Иоанн с опричниками превратили царский дворец в Александровской слободе в подобие монастыря. Ночью царь звонил в колокол. В церковь съезжались опричники в рясах. Потом во время двух-трехчасовой службы царь беспрерывно клал земные поклоны. После службы царь читал жития святых, а во время обедни опять бился лбом о каменный пол. Но уже за обедом все были без ряс, вино лилось рекой, появлялись женщины. А глубокой ночью оргия опять сменялась молитвой.
Иоанн словно не замечал царицу Марию, но однажды ему донесли, что она и ее любовник боярин Федоров замышляют убийство царя. Тогда царь на веселой трапезе предложил рядиться, и велел Федорову одеться царем. Затем он ударил боярина ножом. Марию же заточили в Кремле под бдительным надзором опричников. Лишенная свободы, царица скончалась 1 сентября 1569 года.
После смерти второй жены Иоанн увлекся новой забавой, которую называл «выбором жен». Он с опричниками делал набеги на вотчины своих подданных. Его встречали по-царски, но, придравшись к мелочи, венчанный гость приказывал опричникам «пощупать ребра» у гостеприимных хозяев. Начинались страшных избиения, которым не подвергались только молодые красивые женщины и девушки. Царь выбирал одну из них, остальные доставались опричникам. Иногда бесчинства «гостей» продолжались два-три дня.
Между тем положение Руси ухудшалось. Хан Гирей вторгся в русские земли. Иоанн сдал ему Астрахань. Приближенные царя вновь решили его женить. Устроили смотр невест. Иоанн был лыс, сгорблен, беззуб, а невесты – румяные, пышущие здоровьем. Только одна из них, Марфа Собакина, не отвела взгляда под взором государя. Ее и выбрал царь. Но еще до свадьбы с Иоанном Марфа заболела, а через две недели после венчания – умерла. Царь узнал, что ее болезнь началась после того, как князь Михаил Темрюк, брат бывшей царицы, угостил ее засахаренными фруктами. Его посадили на кол и казнили еще несколько бояр. После двух недель уединения Иоанн, выйдя к приближенным, был так страшен, что содрогнулись даже самые близкие. Он остановил взгляд на верном опричнике Григории Грязном и обвинил его в том, что он был влюблен в Марфу и знал о ее болезни. Григорий все отрицал, но царь вонзил ему в глаз острый конец посоха и приказал добить верного слугу, а потом пригласил всех оставшихся поехать за невестами. Только по дороге он объявил князю Ростовскому, что едут к нему. Князь перепугался до смерти, и было отчего. Оглядев княжеские палаты, царь заметил, что богато живет князь Ростовский. А отведав вина, предложил хозяину и его сыновьям попробовать царское угощение. Князь все понял. Он молча поцеловал жену и сыновей и залпом выпил вино. Родные его сделали то же самое.
Через несколько минут все корчились в агонии. Царь хохотал.
Целый год после смерти Марфы развлекался царь, но вот он снова решил вступить в брак, хотя православная церковь разрешает только три брака. Царь выбрал Анну Колтовскую, которая сумела подчинить Иоанна своему влиянию. Массовые пытки и казни прекратились, а в покоях царицы Анны всегда было достаточно красивых женщин, чтобы супруг проводил там все свое время. Молодая царица искусно повела борьбу против опричнины. Она ненавидела их, замучивших ее любимого, князя Воротынского. Благодаря ее влиянию на царя, за год были казнены или сосланы почти все главари опричнины. Оставшиеся опричники люто ненавидели Анну. И им удалось отомстить царице. 15 апреля 1572 года ее насильно привезли в Тихвинский монастырь и постригли в монахини, где она прожила в заточении еще 54 года.
Прошел год после удаления Анны. Бояре прятали из Москвы и округи своих молодых жен и дочерей, Иоанну приходилось рыскать по окрестностям для удовлетворения своих страстей. Он снова решил жениться и обошелся без разрешения архипастырей. В ноябре 1573 года царь Иоанн обвенчался в Спасо-Преображенском соборе с княжной Марьей Долгоруковой. Но на следующее утро после пышной свадьбы царь был хмур и неразговорчив. В тот же день он увез царицу в Александровскую слободу, где приказал вырубить на своем пруду огромную полынью. У края полыньи поставили высокое кресло. Из дворца на коне выехал царь, за ним следовали пошевни, на которых лежала привязанная царица Мария, бывшая в беспамятстве. Царь сел в кресло и объявил, что карает Марию за то, что она еще до венца с кем-то слюбилась. Скуратов ткнул ножом лошадь, запряженную в пошевни. Опричники стали ее бить, и испуганное животное метнулось в полынью. Лошадь вместе с царицей ушла под воду.
Брата Марии, Петра Долгорукова, подвергли жестокой пытке и убили.
Следующей жертвой царя стала Анна Васильчикова, 17-летняя дочь его любимца князя Васильчикова. Неизвестно, кто их венчал, но царицей Анну Васильчикову никто не признавал. Царь прожил с ней года два, а затем Васильчикова неволею пострижена была в инокини в суздальском Покровском монастыре.
Одним из приближенных Иоанна стал стременной Никита Мелентьев. Однажды царь неожиданно посетил Никиту, и ему приглянулась жена Мелентьева, красавица Василиса. Он потребовал у верного слуги, чтобы тот послал свою жену в царский дворец. Никита не повиновался, «заболел». Царь сам навестил «хворого» Мелентьева и дал ему «лекарства» – отравленного вина. Василиса появилась в царском дворце. Царь с ней обвенчался, но брак был незаконен. Однако новая незаконная царица сумела привязать к себе Иоанна до такой степени, что снова на два года в Москве почти прекратились казни, а во дворце – разнузданные оргии.
Но однажды, во время беседы со шведским послом, Иоанн внезапно прервал разговор и направился в покои Василисы. Та казалась смущенной. Вызванный царем Скуратов, обыскав терем, нашел спрятавшегося за пологом кровати царского сокольничего Ивана Колычева. Иоанн проткнул его острым концом посоха. На следующий день в безымянной могиле похоронили два гроба. Говорят, в одном был убитый Колычев, в другом – живая, но связанная и с кляпом во рту Василиса Мелентьева. Все родственники Колычева отправились на плаху. Потоки крови лились несколько месяцев.
Насытившись, царь опять начал искать невесту. Выбор пал на Наталью Коростову, но ее дядя новгородский архиепископ Леонид заявил, что не отдаст племянницу на поругание Иоанну. Архиепископа зашили в шкуру и бросили на растерзание псам.
Наталья Коростова прожила во дворце несколько месяцев и бесследно исчезла. Следующей стала боярышня Мария Нагая. Когда Иоанн объявил семейству, что сватает их дочь и она будет царицей, девушка упала в обморок. Сыграли свадьбу и венчались без благословения патриарха и епископов. Царица Мария покорилась своей участи и относилась к мужу хорошо, только часто плакала. Слезы ее раздражали царя. Он сердился и кричал на жену, и вскоре опять ударился в разгул. Но прежних сил не было, он засыпал на оргиях, заговаривался за столом.
После убийства царевича Иоанна, царь стал невыносим. Он не терпел рядом с собой людей, которые не могли беспрерывно веселиться. Мария стала ему ненавистна, но, когда он заболел, царица ухаживала за ним. Силы совсем оставили царя, но он еще задумал новый брак. Иоанн решил жениться на родственнице английской королевы, Марии Гастингс. Королева пожалела бедняжку и показала посланнику русского царя уродливую старую деву. Царь отказался от Гастингс, но английская королева предложила ему вдову Анну Гамильтон, свою двоюродную племянницу. Иоанн был в восторге от ее портрета. Оставалось удалить Марию Нагую, которая только что родила сына Дмитрия. Иоанн не решился на это, и брак не состоялся. Тогда царь отправил Шуйского в Швецию сватать за русского царя шведскую принцессу. Но не успел Шуйский покинуть пределы Руси, как его догнал курьер с вестью о кончине царя.
Кардинал с 1622 года, глава Королевского совета и фактически правитель Франции с 1624 года. Способствовал укреплению абсолютизма. Лишил гугенотов политических прав; провел административную, финансовую, военную реформы; подавлял феодальные мятежи, народные восстания. Вовлек Францию в Тридцатилетнюю войну (1618—1648).
Постоянно управляя – да еще так гениально – делами государства, первый министр всегда был падким на красивых женщин. «Однажды, – сообщал летописец, – он захотел совратить принцессу Марию де Гонзаг, ставшую теперь королевой Польши. Она попросила у него аудиенции. Он лежал в постели; ее ввели туда одну, и начальник стражи быстро выпроводил всех из помещения. "Месье, – сказала она ему, – я пришла, чтобы…" Он тут же прервал ее: "Мадам, я обещаю вам все, что вы пожелаете; я даже не хочу знать, о чем вы просите; просто вижу такой, какая вы есть. Никогда, мадам, вы не были так хороши. Что касается меня, то я всегда мечтал служить вам". Говоря так, он берет ее руку; она ее высвобождает и хочет сказать о своем деле. Он снова хочет взять ее руку, и тогда она встает и уходит».
Некоторое время спустя он влюбился в мадам де Бриссак, жену своего кузена маршала де ла Мейере, владельца оружейного производства. «Его жена была хороша собой и очень неплохо пела, – писал летописец. – Кардинал Ришелье увлекся ею; теперь у него постоянно было какое-нибудь дело к оружейнику. Владельца арсенала стали одолевать тяжелые предчувствия. Маршальша, которая, если бы захотела, могла совершенно безнаказанно дразнить и злить кардинала, заметила состояние мужа. И вот, в один прекрасный день, проявив редкую для ее возраста решимость, она явилась к мужу и сказала, что воздух Парижа плохо на нее действует и что было бы хорошо, если он, конечно, не возражает, поехать к ее матери в Бретань. "Ах, мадам, – ответил ей маршал, – вы возвращаете меня к жизни! Я никогда не забуду милости, которую вы мне оказали". Кардинал, к счастью, больше не помышлял о ней. И неудивительно, впереди у него были еще более странные возгорания. Вот она, другая сторона медали».
Однажды Людовик XIII узнал, что у его любимца, фаворита Сен-Мара, есть любовница. Эта женщина была самой знаменитой куртизанкой того времени: ее звали Марион Делорм. Король едва не заболел.
Ришелье, которому немедленно об этом доложили, был ошеломлен. Связь Сен-Мара с женщиной могла иметь весьма неприятные политические последствия. На протяжении пяти месяцев король предпринимал серьезные усилия для завоевания провинции Артуа (бывшей в то время испанским владением) и лично руководил военными операциями. Им уже были захвачены Эзден, Мезьер, Ивуа, Сен-Кентен. Но Аррас, столица провинции, еще сопротивлялся, и жестокие бои продолжались. Ришелье, знавший ранимость и ревнивый нрав короля, тут же понял, что есть серьезная опасность потерпеть военное поражение, если только Сен-Мар не порвет со своей куртизанкой. Поэтому кардинал пригласил Марион Делорм к себе, а так как он не знал другого способа прекратить ее связь с фаворитом, то ради блага государства сам стал ее любовником.
Вот как протекали, по мнению Тальмана де Рео, современника Ришелье, две первые встречи кардинала и самой красивой женщины XVII века: «Кардинал де Ришелье платил женщинам не больше, чем художникам за их полотна. Марион Делорм дважды приходила к нему. Во время первого визита она пришла к нему в платье из серого атласа, расшитого золотом и серебром, в изящной обуви и в украшении из перьев. Она сказала, что эта бородка клинышком и волосы, прикрывающие уши, производили самое приятное впечатление. Мне говорили, что один раз она явилась к нему в мужском платье: всем было сказано, что это курьер. Она и сама об этом рассказывала. После двух визитов он послал ей сто пистолей со своим камердинером де Бурне, который выполнил роль сводника».
Далее Тальман де Рео добавляет: «Она говорила, что кардинал де Ришелье подарил ей однажды кольцо за шестьдесят пистолей, которое ему дала племянница мадам д'Эгийон».
«Я отнеслась к этой вещи, – говорила она, – как к трофею, потому что оно раньше принадлежало мадам де Комбале, моей сопернице, победой над которой я гордилась, а это кольцо было как добыча, в то время как она продолжает лежать на поле сражения».
Несмотря на скупость кардинала, Марион, польщенная тем, что ее выбрал этот могущественный и опасный человек, согласилась не встречаться больше с Сен-Маром, после чего король снова помирился со своим молодым другом.
Король был спасен, завоевание Артуа продолжалось. Довольный Ришелье, желая вознаградить себя за это, решил остаться некоторое время любовником Марион Делорм. Но, увы, красавица оказалась болтливой; она поторопилась похвастать своей новой связью, и злые языки тут же прозвали ее «госпожой кардинальшей».
Иногда друзья Марион из квартала Маре и с Королевской площади говорили ей: «Как вы можете спать с прелатом?»
Она улыбалась: «Да ведь без красной шапки и пурпурного облачения любой кардинал ничего особенного не представляет». Потом добавила, что такая любовная связь, без сомнения, обеспечит ей полное отпущение грехов.
Вскоре весь Париж оказался в курсе этой удивительной любовной идиллии, и несколько озадаченный поэт Конрар написал господину де л'Эссо:
«Месье, верно ли то, в чем меня пытались убедить, а именно, что наш Великий Пан влюблен в Марион Делорм, это он-то, глаза и уши своего принца, неусыпно пекущийся о благе государства и держащий в руках судьбу всей Европы?
Сообщите же мне, месье, должен ли я верить столь значительной и столь приятной новости. Я больше уже не в состоянии доверять никому, кроме вас».
Конрар не ошибался, и мы увидим, что он мог без колебаний называть Ришелье Великим Паном, настолько точно это прозвище подходило первому министру…
Кардинал и вправду был большим поклонником женщин, и его кардинальское облачение нисколько не мешало ему бегать за юбками.
В одном из своих трудов Матье де Морг говорил совершенно откровенно о красавицах, «не только не распутных, но, наоборот, из самых добродетельных, жаловавшихся на посягательства и насилие, которые пытался учинить над их честью Ришелье…»
Но не всегда любовные похождения Ришелье заканчивались так неудачно. Ги Патен в письме, отправленном в ноябре 1649 года, писал: «За два года до смерти (то есть в 1640 году) у кардинала еще было целых три любовницы, из них первая – собственная племянница, вторая – пикардийка, то есть жена маршала де Шальна, а третья – некая парижская красотка по имени Марион Делорм, так что все эти господа в красных шапках приличные скоты: "Vere cardinale isit sunt carnales" <Воистину кардиналы очень чувственны>».
Не успел Ришелье, как говорится, отведать одной девицы, чьим ремеслом была торговля собственными прелестями, как у него уже разгорелся аппетит на другую «жрицу Венеры» – Нинон де Ланкло.
С редкой беззастенчивостью он выбрал в посредницы именно Марион и поручил ей предложить Нинон пятьдесят тысяч экю, если та согласится принимать его елейные нежности. Однако, несмотря на значительность суммы, предложение было отвергнуто мадемуазель де Ланкло. Граф де Шавеньяк писал об этом в своих «Мемуарах»: «Этот великий человек (Ришелье), умевший доводить до конца самые крупные начинания, тем не менее потерпел поражение в этом деле, хотя Нинон никогда не страдала от избытка целомудрия или благопристойности; напрасно он предлагал ей через ее лучшую подругу Марион Делорм пятьдесят тысяч экю, она отказалась, потому что в то время у нее была связь с одним советником Королевского суда, в объятия которого она бросилась добровольно…»
Можно, правда, задаться вопросом, какова была роль Марион в этом деле, потому что она должна была почувствовать себя глубоко оскорбленной, видя, что Ришелье предлагает сопернице пятьдесят тысяч экю, тогда как сама она получила за те же услуги всего сто пистолей.
Но как бы там ни было, она вскоре ушла от первого министра и вернулась в постель поэта де Барро, своего первого любовника, который, не помня себя от радости, сочинил редкостного убожества «Стансы», имевшие пространный подзаголовок «О том, насколько автору сладостнее в объятиях своей любовницы, чем господину кардиналу де Ришелье, который был его соперником».
Впрочем, Марион оказалась лишь кратким эпизодом в жизни Ришелье. Самой большой любовью кардинала была его племянница Мари-Мадлен де Виньеро, вдова господина де Комбале, герцогиня д'Эгийон.
Эта очаровательная пухленькая блондинка тридцати семи лет обожала прогуливаться «с обнаженной грудью», чем доставляла несказанную радость друзьям кардинала.
«Когда я вижу мадам д'Эгийон, – признался как-то один старый каноник, скромно потупив глаза, – я чувствую, как снова становлюсь ребенком».
«Позволяя ей эту вольность, – писал Лефевр в своих «Мемуарах», – он хотел дать понять, что взирает на прелести красавицы-герцогини незамутненным взором кормилицы. Но это притворство никого не обмануло, и каноника следовало бы высмеять за лицемерие».
Мари-Мадлен вышла замуж в шестнадцать лет за Антуана де Рур де Комбале, но чувствовала себя в замужестве не особенно хорошо, поскольку этот дворянин «хотя и прослыл (по словам Тальмана де Рео) при дворе самым волосатым человеком», но оказался неспособен помочь ей расстаться с девственностью.
Поэт Дюло позволил себе позабавиться, сочинив анаграмму, жанр, бывший тогда в большой моде, с помощью которой он сообщил читателям о горестной судьбе мадам де Комбале, скрытой в ее девичьем имени Мари де Виньеро, из которого ему удалось составить: «Девственница своего мужа…»
В 1625 году малосильный дворянин скончался, оставив хорошенькую вдову в полном разочаровании. Разуверившись в браке, в мужчинах, усомнившаяся в самом существовании плотских утех, Мари-Мадлен стала подумывать об уходе в монастырь. И призналась в этом своему дяде: «Светская жизнь меня не интересует. Я хочу стать монахиней-кармелиткой».
Ришелье посмотрел на нее внимательно и нашел, что она очень красива. Стараясь скрыть свое смущение, он, опустив глаза, сказал ей ласково: «Ваше место не в монастыре, дитя мое, оно здесь, рядом со мной».
Мари-Мадлен поселилась в Малом Люксембургском дворце, и кардинал стал ее любовником.
Эта странная супружеская жизнь длилась до самой смерти первого министра. Ее то озаряли радости, то омрачали горести, неизбежные, как правило, в семейной жизни. Дядя и племянница то обнимали друг друга, то спорили, то дулись и не разговаривали, но любовь их была искренней.
Разумеется, эта связь не долго оставалась тайной для других. Сначала двор, а потом и весь Париж узнали, что Ришелье «услаждается» с мадам де Комбале. На улицах, как и в светских гостиных, не было конца ироническим куплетам и песенкам с подвохом. М-ль де Монпансье в своих «Мемуарах» рассказывала, что в 1637 году ей самой приходилось распевать оскорбительные куплеты по адресу кардинала и его племянницы.
Конечно, король прекрасно знал об этой незаконной любовной связи и в глубине души порицал любовников. Своего неодобрения он не мог показать кардиналу, которого боялся, и потому всю свою неприязнь срывал на мадам де Комбале. «Меня удивляет король, – сказала однажды королева. – Он поддерживает кардинала и осуждает его племянницу. Он нашел неприличным, что она посмела войти в церковь Сент-Эсташ, когда я слушала там проповедь, и сказал, что с ее стороны это бесстыдство».
Пристрастие Ришелье к женщинам было так велико, что время от времени ему приходилось изменять своей племяннице. И когда ей об этом становилось известно, в Пале-Кардиналь дрожали стекла, так велика была ее ревность. Однажды у нее даже возникло желание изуродовать одну из своих соперниц. Мемуарист писал: «Больше всего наделала шума бутылка с водой, брошенная в мадам де Шольн. Вот что мне рассказал человек, присутствовавший при этом. На дороге из Сен-Дени шесть офицеров морского полка, ехавшие верхом, хотели размозжить физиономию мадам де Шольн, швырнув в нее две бутылки с чернилами; она успела подставить руку, и они упали на подножку под дверцей кареты; осколки бутылочного стекла порезали ей кожу (чернила проникли в порезы, и от этих следов она никогда не смогла избавиться). Мадам де Шольн не осмелилась обратиться с жалобой на это. Все думают, что офицеры получили приказ только напугать ее. Из ревности к мужчине, которого она любила, и к его безграничной власти, мадам д'Эгийон не желала, чтобы кто-нибудь еще был в таких же отношениях с кардиналом, как она».
Но, несмотря на племянницу, кардиналу все же удалось стать любовником этой самой мадам де Шольн, которую упоминает Ги Патен в уже процитированном выше письме. В знак своей признательности он подарил этой даме аббатство с рентой в двадцать пять тысяч ливров неподалеку от Амьена.
Несмотря на все эти мелкие эскапады, кровосмесительная связь кардинала длилась почти семнадцать лет. Иные утверждали даже, что на то есть благословение Божье и что Мари-Мадлен была матерью множества маленьких Ришелье…
Однажды при дворе маршал де Брез утверждал, что кардинал подарил своей племяннице четырех сыновей.
Анна Австрийская присутствовала при этом разговоре. Она лукаво улыбнулась и заметила своим приближенным: «Тому, что утверждает господин маршал, следует верить ровно наполовину». Все тут же сделали вывод, что у Ришелье от мадам де Комбале двое детей. Что в конечном счете не так уж плохо для прелата…
Ришелье был безумно влюблен в Анну Австрийскую. Гениальный дипломат, видный государственный деятель ухаживал за королевой, но, увы, без взаимности. Он писал ей стихи, угождал во всем, а однажды признался, что готов ради возлюбленной на любой, самый безумный поступок. Тогда статс-дама королевы герцогиня де Шеврез предложила Ришелье позабавить королеву пляской сарабанды в шутовском наряде полишинеля. И кардинал танцевал. Воистину, любовь творит чудеса. Правда, Ришелье танец не помог…
В 1642 году Ришелье, изнуренный двадцатью годами плодотворной работы и утомительных интриг, слег в постель. 4 декабря, в полдень, тот, кто, по меткому выражению мадам де Мотвиль, «сделал из своего господина раба, а затем из знаменитого раба самого великого монарха в мире», отдал Богу душу. Ему было пятьдесят восемь лет.
Эта смерть вызвала в народе бурный всплеск радости. Даже Людовик XIII, который всем был обязан Ришелье, и тот издал вздох облегчения. Для собственного удовольствия он тут же положил на музыку написанные поэтом Мироном стихи на кончину кардинала. Увы, песню трудно было назвать соответствующей печальному событию. В ней кардиналу воздавалось за все его собственные слабости и за тот страх, который он вселил во всех и каждого.
Большей неблагодарности трудно было вообразить.
Римский император (с 37) из династии Юлиев-Клавдиев, младший сын Германика и Агриппины. Отличался расточительностью (в первый год своего правления растратил всю казну). Стремление к неограниченной власти и требование почестей себе как к богу вызывали недовольство сената и преторианцев. Убит преторианцами.
Гай Цезарь Август Германик, был сыном популярного в народе консула Германика, умершего в тридцать четыре года, как полагают, от яда. У Германика с его женой Агриппиной было девять детей, и благодаря его популярности в народе его усыновил Тиберий, дядя по отцу, и сделал своим наследником. Когда Тиберий умер, народ требовал, чтобы Германик был избран главой Рима, но тот сам отказался от власти.
Тиберий происходил из древнего и знатного рода Клавдиев и унаследовал присущие семье крутой нрав и аристократизм. Неудивительно, что его смерть была встречена с ликованием, и сенат вручил полномочия принцепса внуку Тиберия и сыну всенародно любимого Германика Гаю Цезарю Августу Германику по прозвищу Калигула («Сапожок»).
Прозвищем Калигула он обязан солдатам, потому что подрастал среди воинов, в одежде рядового солдата. После смерти отца, а потом и после ссылки матери Калигула жил у прабабки Ливии Августы, а после ее смерти – у бабушки Антонии. Когда ему было девятнадцать, Тиберий вызвал его на Капри, где Калигула терпеливо переносил насмешки и издевательства и не высказывал недовольства, не поддаваясь на провокации. Впрочем, проницательный старик понял сущность Калигулы очень рано, и говорил, что вскармливает ехидну для римского народа. Тиберий не ошибался, потому что действительно Гай Цезарь Германик – Калигула – был от природы жесток и порочен, настолько порочен, что следует согласиться, что он был болен с рождения. На Капри Калигула с удовольствием присутствовал на пытках и казнях, а по ночам бродил по кабакам и притонам, предаваясь всевозможному разврату.
Он женился на Юнии Клавдилле, дочери знатнейшего римлянина. Но он женился уже после того, как лишил девственности свою родную сестру Друзиллу, как познал сотни жриц любви, как предавался разврату с Эннией Невией. Поэтому женитьба была нужна ему лишь для некоторого соблюдения внешних приличий и еще больше для того, чтобы приблизиться к власти. Невинная и неопытная Юния не произвела на него никакого впечатления. С трудом Калигула вытерпел этот глупый, как ему казалось, свадебный обряд, но, оставшись с невестой наедине, он ничего не чувствовал, кроме раздражения.
Супруга его умерла при родах, и он не сожалел о ней и очень быстро забыл, будто ее и не было. Теперь вдовец вполне мог наслаждаться изощренными ласками Эннии Невии, которая была женой Макрона, стоявшего во главе преторианских когорт. Да, они оба стоили друг друга, ведь Невия догадалась, прежде чем отдалась ему, потребовать расписку в том, что он возьмет ее в жены, когда достигнет высшей власти в Риме. Калигула дал ей клятву и письменную расписку, а она сумела и подружить его со своим мужем. Они предавались любви под носом у Макрона и больного императора. С помощью мужа Эннии Калигула отравил Тиберия, который тяжело болел, но все никак не умирал и не торопился освободить внуку место главы империи. Яд при этом долго не действовал, тогда Калигула накрыл голову Тиберия подушкой и всем телом навалился на него. Один юноша увидел это и вскрикнул в ужасе, а Калигула тут же отправил его на крест.
Однако народ не мог знать о порочности наследника, и с восторгом встретил нового правителя Рима, помня свою любовь к его отцу. Когда Калигула вступил в Рим, ему тотчас же была вручена сенатом высшая и полная власть. Он же делал все возможное, чтобы возбудить в людях любовь к себе. В Риме возобновлены в небывалых масштабах любимые народом цирковые представления, гладиаторские бои, травли зверей. Он помиловал осужденных и сосланных. Он чтил своих умерших и погибших от козней Тиберия родственников, но простил тех, кто писал доносы на его братьев. Он устраивал всенародные раздачи денег и давал роскошные пиры для сенаторов и их жен. Народ полюбил его и чтил бесконечно, а потому римская знать вынуждена была терпеть все дикие выходки императора Калигулы.
На пирах этот тиран, возомнивший себя божеством, выбирал каждый раз одну из жен и уводил ее в свои покои. Насладившись гостьей, он возвращал ее мужу, тут же в подробностях рассказав ему, как он занимался с ней любовью, чем она понравилась ему, а чем нет. Ни одной именитой женщины он не оставлял в покое, не говоря уже о распутнице Пираллиде. Почтенные горожане все терпели, иначе им грозила смерть от диких зверей, темницы и пытки. Все терпел и Макрон, приближенный к императору как никто другой.
А как же Энния Невия, которой он обещал жениться, когда придет к власти? Она не хотела отпускать его и по-прежнему была его любовницей, и часто ее муж Макрон ждал, когда они закончат, у дверей собственного дома. Но когда во дворце снова появилась Друзилла, Калигула охладел к Эннии, да и воспоминание о том, что она помогла прийти к власти, было неприятно императору. Теперь Калигула все время держал при себе лучшего в Риме палача, который обезглавливал любого в любой миг – по первому знаку императора. И вот однажды он вошел в спальню Эннии вместе с ее мужем и заставил их заняться любовью. В этот момент вошел палач и ударил мечом, но ему не удалось убить сразу обоих – погиб только Макрон. Эннию Калигула задушил, а палача убили ворвавшиеся в спальню солдаты, решив, что он напал на императора.
Историк Гай Светоний Транквилл в книге «Жизнь двенадцати Цезарей» (ок. 120 года н э.) писал: «О браках его трудно сказать, что в них было непристойнее: заключение, расторжение или пребывание в браке. Ливию Орестиллу, выходившую замуж за Гая Пизона, он сам явился поздравить, тут же приказал отнять у мужа и через несколько дней отпустил, а два года спустя отправил в ссылку, заподозрив, что она за это время опять сошлась с мужем. Другие говорят, что на самом свадебном пиру он, лежа напротив Пизона, послал ему записку: "Не лезь к моей жене!", а тотчас после пира увел ее к себе и на следующий день объявил эдиктом, что нашел себе жену по примеру Ромула и Августа. Лоллию Павлину, жену Гая Меммия, консуляра и военачальника, он вызвал из провинции, прослышав, что ее бабушка была когда-то красавицей, тотчас развел с мужем и взял в жены, а спустя немного времени отпустил, запретив ей впредь сближаться с кем бы то ни было. Цезонию, не отличавшуюся ни красотой, ни молодостью и уже родившую от другого мужа трех дочерей, он любил жарче всего и дольше всего за ее сладострастие и расточительность: зачастую он выводил ее к войскам рядом с собою, верхом, с легким щитом, в плаще и шлеме, а друзьям даже показывал ее голой. Именем супруги он удостоил ее не раньше, чем она от него родила, и в один и тот же день объявил себя ее мужем и отцом ее ребенка. Ребенка этого, Юлию Друзиллу, он пронес по храмам всех богинь и, наконец, возложил на лоно Минервы, поручив божеству растить ее и вскармливать. Лучшим доказательством того, что это дочь его плоти, он считал ее лютый нрав: уже тогда она доходила в ярости до того, что ногтями царапала игравшим с нею детям лица и глаза».
Как уже говорилось, одной из его любимых женщин была сестра Друзилла. Принято считать, что Гай соблазнил ее еще подростком. Потом он выдал ее замуж, а когда стал императором, отобрал ее у мужа и поместил в своем дворце, где Друзилла жила как его жена. И других сестер он соблазнил, но страсть к ним не была такой безудержной, как к Друзилле, и он часто просто отдавал их своим любимчикам на потеху, а в конце концов осудил их за разврат и сослал. Друзилла имела над его телом огромную власть.
Бабка его, Антония, страшно переживая из-за мерзостей, творимых внуком, и не раз пыталась попасть к нему, чтобы поговорить. Но он не принимал старую женщину, не желая слушать ее нравоучений. Он долго унижал ее и принял наконец, когда еще жив был Макрон, в его присутствии. Пожилая родственница, прославившаяся добродетельной жизнью, ничего не сказала императору, понимая, что свидетель нужен Калигуле, чтобы осудить ее за неуважение к власти. По некоторым свидетельствам, Калигула унизил Антонию так, как невозможно даже представить – он приказал Макрону изнасиловать ее на своих глазах, что и было выполнено верным и преданным воином. Затем Антонию отравили по приказанию внука. Тело его бабки сожгли, и он наблюдал за погребальным костром из окна дворца.
Несомненно, всеми – или почти всеми – дикими выходками Калигулы руководил больной мозг, помешанный на сексуальном извращении и насилии. Вседозволенность тиранической власти поощряла и усиливала болезнь. Бесконечные зрелища пыток и казней обостряли и без того доведенную до крайности чувственность.
Объявив себя богом, да еще и единственным, Калигула жил по принципу вседозволенности, но ведь действительно ему никто не мог возразить или помешать. И вот по его приказу спешно отсекали головы у статуй Юпитера и заменили их головами его, Калигулы. Иногда он сам вставал в храме в позе статуи бога и принимал почести народа, предназначенные богу. Он уже вел себя не как император, а как шут, выступая публично в цирке, пел и плясал, что приличествовало только рабу. Рабу и… богу, разумеется. Но все его изощренные развлечения не спасали его от чудовищной скуки.
Его начинала раздражать и зависимость от Друзиллы. Он был привязан к ней, он тосковал без нее. Очевидно, она, его сестра, была столь же порочна и развратна, как он, поэтому им было так хорошо. Она была бесстыдна, она старалась быть лучшей в мире любовницей для него, потому что его охлаждение к ней – верная смерть для нее. Наконец, узнав, что кто-то из начальников когорт замыслил заговор против императора, Калигула придумал изощреннейший план, который, по его замыслу, мог предотвратить осуществление задуманного его врагами переворота. Он объявил Туллию Сабону, трибуну преторианцев, что желает породниться с ним и начальниками когорт через свою сестру. И он отдал солдафонам любимую Друзиллу, а та, конечно, не выдержала насилия и чудовищного унижения и угасла в несколько месяцев. Калигула объявил всенародный траур и скорбел по любимой сестре так сильно, что удалился в пустыню. Однако вскоре вернулся, но все клятвы отныне закреплял именем Друзиллы.
Ознаменовав начало своего прихода к власти раздачей денег, Калигула уже через год потратил всю казну и начал обирать народ и провинции, вводя новые невиданные налоги, да и просто грабя всех подряд.
Несколько заговоров против безумного правителя не удались. Но все понимали, что рано или поздно это случится. Прожив двадцать девять лет, пробыв у власти три года, десять месяцев и восемь дней, Гай Юлий Цезарь Германик, или попросту Калигула, был убит заговорщиками в подземном переходе 24 января 41 года н э.
Главную роль в этом заговоре сыграл Кассий Херея, трибун преторианской когорты, над которым, несмотря на его пожилой возраст, Гай всячески издевался. Решено было напасть на Калигулу на Палатинских играх. Светоний так описал это покушение: «…Одни говорят, что, когда он разговаривал с мальчиками, Херея, подойдя к нему сзади, ударом меча глубоко разрубил ему затылок с криком: "Делай свое дело!" – и тогда трибун Корнелий Сабин, второй заговорщик, спереди пронзил ему грудь. Другие передают, что, когда центурионы, посвященные в заговор, оттеснили толпу спутников, Сабин, как всегда, спросил у императора пароль; тот сказал: "Юпитер"; тогда Херея крикнул: "Получай свое!" – и когда Гай обернулся, рассек ему подбородок. Он упал, в судорогах крича: "Я жив!" – и тогда остальные прикончили его тридцатью ударами – у всех был один клич: "Бей еще!" Некоторые даже били его клинком в пах. По первому шуму на помощь прибежали носильщики с шестами, потом – германцы-телохранители; некоторые из заговорщиков были убиты, а с ними и несколько неповинных сенаторов».
Дом, где был убит Калигула, вскоре сгорел во время пожара. Погибли и жена его Цезония, зарубленная центурионом, и дочь, которую разбили об стену…
Франкский король (с 768), император из династии Каролингов (с 800). Его завоевания (в 773—774 годах Лангобардского королевства в Италии, в 772—804 годах области саксов и др.) привели к образованию обширной империи. Политика Карла Великого (покровительство церкви, судебная и военная реформы и др.) содействовала формированию феодальных отношений в Западной Европе. Империя Карла Великого распалась вскоре после его смерти.
Карл Великий был коронован в 800 году, став императором огромного государства. Карл, возможно, никогда бы не достиг больших высот, если бы не… женщины. Все его спутницы способствовали тому, что из него получился человек образованный, лукавый, отважный, дипломатичный. Эти женщины оказали значительное влияние и на политику императора Каролингов. При помощи ласк, капризов, слез, используя расположение короля, они часто побуждали его к принятию неожиданных решений.
Первая жена Химильтруда была неприметна. Она символизировала период обучения великого Карла. Ему было восемнадцать лет, он был красив, все девушки с надеждой на него посматривали. Тогда его мать, мудрая Бертрада, решила, что лучше позволить ему получить быстрее то, что под рукой, чем пытаться искать счастье на стороне…
Химильтруда была мила, стройна, целомудренна, нежна, и Карл, отличающийся пылкостью в любви, ее неоднократно удивлял. Его темперамент изнурял и немного смущал Химильтруду. Первая жена превратила его из робкого юноши в уверенного молодого человека, подарила ему сына, которого прозвали Пипином Горбатым, потому что, к сожалению, у него действительно был горб.
Второй брак Карла был заключен по политическим соображениям. Чтобы помешать брату, своенравному Карломану, объединиться с королем Лангобардского королевства, Карлу пришлось жениться на дочери последнего – безвольной, некрасивой Дезире. Карл отправил Химильтруду в монастырь, сохранив на всю жизнь воспоминания о своей первой страстной любви. Через год после женитьбы умер Карломан, и Карл, не видя более необходимости поддерживать союз с королем Лангобардским, отправил нелюбимую Дезире обратно к своему отцу в Павию.
Вскоре он познакомился с грациозной Хильдегардой, без памяти влюбился и вскоре женился на ней. Прекрасная Хильдегарда оказала благотворное влияние на своего супруга. Этот брак преобразил Карла. Прошло немного времени после свадьбы, и он отправился в свой первый поход на саксов. Хильдегарда, с которой король не расставался, все время находилась рядом с ним. Она спала в повозках, делила все тяготы жизни франкских воинов, дарила ласки королю в часы отдыха.
В течение многих лет она находилась в разъездах. В 777 году, когда франкская армия стояла лагерем у дороги на Ронсеваль, Хильдегарда сообщила Карлу важную новость: она ожидала наследника. Эта весть восхитила мужа, и в тот же вечер он пригласил своих друзей на большой пир.
Хильдегарда подарила мужу девятерых детей: четырех сыновей – Карла, Пипина, Людовика, Лотара, и пятерых дочерей – Аделаиду, Ротруду, Берту, Жизель, Хильдегарду. Когда на одиннадцатом году своего замужества она умерла, не выдержав тягот походной жизни, которую ей пришлось вести ради Карла, все королевство оплакивало ее. Карл сильно переживал утрату и отправился на войну только после похорон, что считалось в те времена большой деликатностью. На ее надгробии написано: «Она была прелестна, как ни одна другая франкская женщина».
Несмотря на горе, через несколько месяцев после смерти горячо любимой женщины Карл снова женился. Его избранницей была дочь франкского графа, высокомерная Фастрада. Карл настолько попал под влияние четвертой жены, что историки до сих пор не перестают об этом сожалеть.
Новая королева настраивала Карла против людей, которые были ей неприятны, заставила его расстаться с верными слугами, постоянно призывала мужа к расправе над мнимыми заговорщиками. Оказавшись подавленным волей Фастрады, будущий владыка Западной Европы допустил немало ошибок, вызвав большое недовольство при дворе. Его враги поспешили воспользоваться этим, чтобы составить заговор против короля. Но, предупрежденный об опасности, он спешно вернулся из Саксонии, где в то время сражался, и арестовал заговорщиков.
Лицемерная и коварная Фастрада толкнула его на весьма неблагородный поступок: Карл сделал вид, что простил заговорщиков, и послал их замаливать грех в церковь. «Как только вы закончите молитву, вы больше никогда не увидите меня в гневе», – пообещал он. И сдержал свое слово: при выходе из храма солдаты выкололи несчастным глаза.
Коварство этого поступка взбудоражило королевство. Вновь возник заговор. Вельможи, решив покончить с Фастрадой, объединились вокруг Пипина Горбатого, который прекрасно понимал, что путь к престолу для него закрыт. Заговорщики хотели убить короля и королеву. И только случайность помешала осуществить задуманное. Заговорщиков казнили, а Пипина заточили в монастырь.
К счастью для Карла, ему удалось избавиться от этой мегеры и встретить достойную женщину – дочь немецкого графа. Лютгарда обладала теми добродетелями, которые он когда-то ценил в Хильдегарде. Она была благородна, трудолюбива и красива. Он с удовольствием взял ее в жены.
Карлу исполнилось пятьдесят девять лет, но он по-прежнему считался самым красивым мужчиной в королевстве, и прекрасная Лютгарда в него влюбилась. У короля был завораживающий взгляд, пышные усы, стройное гибкое тело. Юная Лютгарда была ровесницей дочерям мужа, с которыми часто вместе играла. Карл же рядом с пятой женой переживал вторую молодость. Счастливый в любви, он добился успехов и в политике. Увы, нежной, прекрасной Лютгарде не довелось присутствовать на его коронации. Она умерла, не оставив потомства, 4 июня 800 года в Туре.
По иронии судьбы человек, который не мог жить без женщин и который был создан ими, остался одиноким в самый значительный день своей жизни… У Карла Великого, достигшего вершины славы, больше не было законных жен.
Надо заметить, что если Карл, обожавший женщин, и решил после смерти Лютгарды больше не жениться, то это было сделано из политических соображений. Он мечтал подчинить себе огромную территорию, от Атлантики до Босфора и от Вислы до Балеарских островов, и взять в жены императрицу Ирину, правившую в Константинополе, столице Восточной империи.
25 декабря 800 года Лев III короновал французского короля императорской короной. После Рождества уже императором Карл Великий вернулся в Ахен и продолжил переговоры о своем браке с императрицей Ириной. Они затянулись, а без женщин король жить не мог, и ему пришлось обзавестись любовницей, имя ее было Мальдегарда. К этому времени Карлу минуло шестьдесят лет.
Молодая, обаятельная женщина познала нелегкую походную жизнь: она сопровождала короля во всех поездках по землям саксов, фризов, венгров и принимала участие в выездах на охоту, когда императору хотелось поохотиться на диких быков в лесах Майнца.
Мальдегарда была нежной, ласковой, пылкой в любовных играх, что позволило Карлу терпеливо ожидать ответ императрицы Ирины.
Но однажды франкские послы вернулись из Константинополя с дурной вестью – Ирина была низложена. О ее тайных переговорах стало известно из-за болтливости евнуха. Ирину арестовали и заточили в монастырь. На трон вступил ее казначей Никифор. Этот переворот нарушил все планы Карла Великого, но он не поддался унынию. Так как желанный брак был невозможен, он забыл о нем, направив свои разум и деятельность на решение других задач.
Немало неприятностей ему причиняли датчане. Теперь он составил план боевых действий против них, построил укрепленный город, получивший название Гамбург.
Весной Карл почувствовал душевное волнение, свойственное всем военачальникам. Ему хотелось перемен, и он отверг надоевшую ему Мальдегарду, увлекшись молодой девушкой по имени Герцинда. Надо сказать, что любовницы (как и законные супруги короля) не сидели сложа руки. В перерывах между его игривыми ухаживаниями они ведали домашними делами, занимались даже некоторыми государственными вопросами. Их обязанности отдаленно напоминали то, чем сегодня занимаются министерства финансов, юстиции и внутренних дел.
Избранницы Карла распоряжались его достоянием: подарками иностранных королей, данью с порабощенных народов, военными трофеями. Они следили за государственными расходами, оплачивали содержание армии, руководили строительством королевских сооружений. В этих вопросах Герцинде удалось удовлетворить требования Карла. Она могла жить долгой и счастливой жизнью в его дворце, если бы любовный пыл «мужа» не причинял столько страданий…
Император в течение всей жизни, представлявший собой пример здорового мужчины, превратился к старости в настоящего распутника. Он не мог пройти мимо красивой девушки без какой-либо бесстыдной выходки.
Однажды он увлекся юной блондинкой, которую звали Амальберж. Встретив ее в одном из коридоров дворца, он устремился к ней и попытался изнасиловать. Испугавшись, молоденькая девушка сумела освободиться из его объятий и скрылась в часовне. Карл, опьяненный желанием, ворвался в часовню, когда она молилась перед алтарем. Он так сильно схватил девушку за руку, что сломал ее. Но Дева Мария сделала так, что два кусочка плечевой кости тотчас срослись. Карл, увидев это чудо, понял, что ему следовало бы сдержать свой пыл. Он ушел, оставив Амальберж наедине с молитвами.
Об этом необычайном приключении быстро стало известно во дворце, и молоденькая девушка стала объектом всеобщего почтения. Поговаривали, что для того, чтобы противостоять Карлу Великому, ей понадобилось проявить сверхъестественное мужество. В конце концов церковь причислила девушку к лику святых, а Карл – великий искуситель, стал первым, кому довелось воочию увидеть святую добродетель. Кроме Герцинды у него были еще две наложницы – Регина и Аделаида.
И до последнего дня своей жизни император вел себя как пылкий любовник, причем его чрезмерное увлечение женщинами явилось поводом для многочисленных забавных историй, которые развлекали весь франкский народ.
К примеру, в одной из этих историй говорилось о том, что перед одним из монахов города Рейхенау, имя которого было Ветен, однажды возник странный призрак: Карл Великий был прикован словно Прометей, а орел беспрестанно выклевывал у него половые органы.
«Чем ты заслужил такие муки?» – не смог удержаться от вопроса Ветен. Тогда ему ответил ангел: «Прибавь к рассказам о его великих делах рассказы о его развратной жизни и тогда поймешь, почему он должен подвергнуться этому наказанию прежде, чем отправиться к Богу вкушать вечное блаженство».
Когда 28 января 814 года Карл Великий умер, объединив на некоторое время всю Западную Европу, императора оплакивали женщины, которые побывали в его постели, и многие молоденькие девушки из хороших семей, которым так хотелось, чтобы император сдул с них божественную пыльцу невинности перед тем, как отправиться на вечный покой.
Русский царь с 1682 года (правил с 1689), первый российский император (с 1721), младший сын Алексея Михайловича. Провел реформы государственного управления, построил новую столицу – Петербург. Возглавлял армию в Азовских походах (1695—1696), Северной войне (1700—1721), Прутском походе (1711), Персидском походе (1722—1723) и др.; командовал войсками при взятии Нотебурга (1702), в сражениях при д. Лесная (1708) и под Полтавой (1709). Руководил постройкой флота и созданием регулярной армии. По его инициативе была открыта Академия наук, принята гражданская азбука. Будучи создателем могущественного абсолютистского государства, добился того, что страны Западной Европы признали Россию великой державой.
Петру не исполнилось 17 лет, когда мать решила его женить. Ранний брак, по расчетам царицы Натальи, должен был существенно изменить положение сына, а вместе с ним и ее самой. По обычаю того времени юноша становился взрослым человеком после женитьбы. Следовательно, женатый Петр уже не будет нуждаться в опеке сестры Софьи, наступит пора его правления, он переселится из Преображенского в палаты Кремля.
Кроме того, женитьбой мать надеялась остепенить сына, привязать его к семейному очагу, отвлечь от Немецкой слободы, где жили иностранные торговцы и мастеровые, и увлечений, не свойственных царскому сану. Поспешным браком, наконец, пытались оградить интересы потомков Петра от притязаний возможных наследников его соправителя Ивана, который к этому времени уже был женатым человеком и ждал прибавления семейства.
Царица Наталья сама подыскала сыну невесту – красавицу Евдокию Лопухину, по отзыву современника, «принцессу лицом изрядную, токмо ума посреднего и нравом несходного своему супругу». Этот же современник отметил, что «любовь между ними была изрядная, но продолжалася разве токмо год». Возможно, что охлаждение между супругами наступило даже раньше, ибо через месяц после свадьбы Петр оставил Евдокию и отправился на Переяславское озеро заниматься морскими потехами.
В Немецкой слободе царь познакомился с дочерью виноторговца, Анной Монс. Один современник считал, что эта «девица была изрядная и умная», а другой, напротив, находил, что она была «посредственной остроты и разума». Кто из них прав, сказать трудно, но веселая, любвеобильная, находчивая, всегда готовая пошутить, потанцевать или поддержать светский разговор Анна Монс была полной противоположностью супруге царя – ограниченной красавице, наводившей тоску рабской покорностью и слепой приверженностью старине. Петр отдавал предпочтение Монс и свободное время проводил в ее обществе.
Сохранилось несколько писем Евдокии к Петру и ни одного ответа царя. В 1689 году, когда Петр отправился на Переяславское озеро, Евдокия обращалась к нему с нежными словами: «Здравствуй, свет мой, на множество лет. Просим милости, пожалуй государь, буди к нам, не замешкав. А я при милости матушкиной жива. Женишка твоя Дунька челом бьет». В другом письме, адресованном «лапушке моему», «женишка твоя Дунька», еще не подозревавшая о близком разрыве, просила разрешения самой прибыть к супругу на свидание. Два письма Евдокии относятся к более позднему времени – 1694 году, причем последнее из них полно грусти и одиночества женщины, которой хорошо известно, что она покинута ради другой. В них уже не было обращения к «лапушке», супруга не скрывала своей горечи и не могла удержаться от упреков, называла себя «бесщастной», сетовала, что не получает в ответ на свои письма «ни единой строчки». Не упрочило семейных уз и рождение в 1690 году сына, названного Алексеем.
Она удалилась с Суздальский монастырь, где провела 18 лет. Избавившись от жены, Петр не проявлял к ней никакого интереса, и она получила возможность жить, как ей хотелось. Вместо скудной монастырской пищи ей подавали яства, доставляемые многочисленными родственниками и друзьями. Примерно лет через десять она завела любовника…
Только 6 марта 1711 года было объявлено, что у Петра появилась новая законная супруга Екатерина Алексеевна.
Настоящее имя Екатерины Алексеевны – Марта. При осаде Мариенбурга русскими войсками в 1702 году Марта, прислуга пастора Глюка, попала в плен. Некоторое время она была любовницей унтер-офицера, ее заметил фельдмаршал Шереметев, приглянулась она и Меншикову. У Меншикова ее называли Екатериной Трубчевой, Катериной Василевской. Отчество Алексеевны она получила в 1708 году, когда при ее крещении в роли крестного отца выступил царевич Алексей.
Петр встретил Екатерину в 1703 году у Меншикова. Судьба уготовила бывшей служанке роль наложницы, а затем супруги незаурядного человека. Красивая, обаятельная и обходительная, она быстро завоевала сердце Петра.
А что сталось с Анной Монс? Связь царя с нею продолжалась более десяти лет и прекратилась не по его вине – фаворитка завела себе любовника. Когда об этом стало известно Петру, тот сказал: «Чтобы любить царя, надлежало иметь царя в голове», и велел содержать ее под домашним арестом.
Поклонником Анны Монс был прусский посланник Кейзерлинг. Любопытно описание встречи Кейзерлинга с Петром и Меншиковым, во время которой посланник испрашивал разрешения жениться на Монс. В ответ на просьбу Кейзерлинга царь сказал, «что он воспитывал девицу Монс для себя, с искренним намерением жениться на ней, но так как она мною прельщена и развращена, то он ни о ней, ни о ее родственниках ни слышать, ни знать не хочет». Меншиков при этом добавил, что «девица Монс действительно подлая, публичная женщина, с которой он сам развратничал». Слуги Меншикова избили Кейзерлинга и спустили его с лестницы.
В 1711 году Кейзерлингу все же удалось жениться на Анне Монс, но через полгода он умер. Бывшая фаворитка пыталась еще раз выйти замуж, однако смерть от чахотки помешала этому.
От Анны Монс Екатерина отличалась богатырским здоровьем, позволяющим ей без труда переносить изнурительную походную жизнь и по первому зову Петра преодолевать многие сотни верст бездорожья. Екатерина, кроме того, обладала незаурядной физической силой. Камер-юнкер Берхольц описал, как однажды царь шутил с одним из своих денщиков, с молодым Бутурлиным, которому велел поднять на вытянутой руке свой большой маршальский жезл. Тот этого сделать не мог. «Тогда Его Величество, зная, как сильна рука у императрицы, подал ей через стол свой жезл. Она привстала и с необыкновенной ловкостью несколько раз подняла его над столом прямою рукою, что всех нас немало удивило».
Екатерина сделалась необходимой Петру, и письма царя к ней достаточно красноречиво отражают рост его привязанности и уважения. «Приезжайте на Киев не мешкав», – писал царь к Екатерине из Жолквы в январе 1707 года. «Для бога, приезжайте скорей, а ежели за чем невозможно скоро быть, отпишите, понеже не без печали мне в том, что ни слышу, ни вижу вас», – писал он из Петербурга. Проявлял царь заботу о Екатерине и о своей внебрачной дочери Анне. «Ежели что мне случится волею божиею, – сделал он письменное распоряжение в начале 1708 года перед отправлением в армию, – тогда три тысячи рублей, которые ныне на дворе господина князя Меншикова, отдать Екатерине Василевской и с девочкою».
Новый этап во взаимоотношениях Петра и Екатерины наступил после того, как она стала его супругой. В письмах после 1711 года фамильярно-грубоватое «здравствуй, матка!» заменилось нежным: «Катеринушка, друг мой, здравствуй». Изменилась не только форма обращения, но и тональность записок: на смену лаконичным письмам-повелениям, похожим на команду офицера своим подчиненным, вроде «как к вам сей доноситель приедет, поезжайте сюды не мешкав», стали приходить письма с выражением нежных чувств к близкому человеку. В одном из писем Петр советовал во время поездки к нему быть осторожной: «Для бога бережно поезжай и от батальонов ни на ста сажень не отъезжай». Супруг доставлял ей радость дорогим подарком, либо заморскими лакомствами.
Сохранилось 170 писем Петра к Екатерине. Только очень немногие из них носят деловой характер. Однако в них царь не обременял свою супругу ни поручениями что-либо выполнить или проверить выполнение задания кем-либо другим, ни просьбой дать совет, он лишь ставил в известность о случившемся – о выигранных сражениях, о своем здоровье. «Я курс кончил вчерась, воды, слава Богу, действовали зело изрядно; как будет после?» – писал он из Карлсбада, или: «Катеринушка, друг мой, здравствуй! Я слышу, что ты скучаешь, а и мне не безскучно же, однако можем разсудить, что дела на скуку менять не надобно».
Одним словом, Екатерина пользовалась любовью и уважением Петра. Сочетаться браком с безвестной пленницей и пренебречь невестами боярского рода либо принцессами западноевропейских стран было вызовом обычаям, отказом от освященных веками традиций. Но Петр позволял себе и не такие вызовы. Объявляя Екатерину супругой, Петр думал также о будущем прижитых с ней дочерей – Анны и Елизаветы. «Еже я учинить принужден для безвестного сего пути, дабы ежели сироты останутця, утче бы могли свое житие иметь».
Екатерина была наделена внутренним тактом, тонким пониманием характера своего вспыльчивого супруга. Когда царь находился в состоянии ярости, никто не решался подойти к нему. Кажется, она одна умела успокаивать Царя, без страха смотреть в его пылавшие гневом глаза.
Блеск двора не затмил в ее памяти воспоминаний о происхождении.
«Царь, – писал современник, – не мог надивиться ее способности и умению превращаться, как он выражался, в императрицу, не забывая, что она не родилась ею. Они часто путешествовали вместе, но всегда в отдельных поездах, отличавшихся – один величественностью своей простоты, другой своей роскошью. Он любил видеть ее всюду. Не было военного смотра, спуска корабля, церемонии или праздника, при которых бы она не являлась». Другой иностранный дипломат тоже имел возможность наблюдать проявление Петром внимательности и теплоты к супруге: «После обеда царь и царица открыли бал, который продолжался около трех часов; царь часто танцевал с царицей и маленькими царевнами и много раз целовал их; при этом случае он обнаружил большую нежность к царице, и можно сказать по справедливости, что, несмотря на неизвестность ее рода, она вполне достойна милости такого великого монарха». Этот дипломат дал единственное дошедшее до нас описание внешности Екатерины, совпадающее с ее портретным изображением: «В настоящую минуту (1715 год) она имеет приятную полноту; цвет лица ее весьма бел с примесью природного, несколько яркого румянца, глаза у нее черные, маленькие, волосы такого же цвета длинные и густые, шея и руки красивые, выражение лица кроткое и весьма приятное».
Екатерина действительно не забывала о своем прошлом. В одном из ее писем к супругу читаем: «Хотя и есть, чаю, у вас новые портомои, однакож и старая не забывает», – так она в шутливой форме напоминала, что в свое время была прачкой. В общем, с ролью супруги царя она справлялась легко и непринужденно, будто этой роли ее обучали с детства.
«Любил Его Величество женский пол», – отметил один из современников. Этот же современник записал рассуждения царя: «Забывать службу ради женщины непростительно. Быть пленником любовницы хуже, нежели быть пленником на войне, у неприятеля скорее может быть свобода, а у женщины оковы долговременны».
Екатерина снисходительно относилась к мимолетным связям своего супруга и даже сама поставляла ему «метресишек». Как-то, находясь за границей, Петр отправил ответ на письмо Екатерины, в котором она в шутку упрекала его в интимных связях с другими женщинами. «А что шутить о забавах, и тово нет у нас, понеже мы люди старые и не таковские». «Понеже, – писал царь супруге в 1717 году, – во время питья вод домашней забавы доктора употреблять запрещают, того ради я метресу свою отпустил к вам». Ответ Екатерины был составлен в таком же духе: «А я больше мню, что вы оную (метресишку) изволили за ее болезнью отправить, в которой она и ныне пребывает, и для лечения изволила поехать в Гаагу; и не желала б я, от чего боже сохрани, чтоб и галан той метресишки таков здоров приехал, какова она приехала».
Тем не менее его избраннице пришлось бороться с соперницами даже после брака с Петром и восшествия на престол, ибо и тогда некоторые из них угрожали ее положению супруги и государыни. В 1706 году в Гамбурге Петр пообещал дочери одного лютеранского пастора развестись с Екатериной, так как пастор соглашался отдать свою дочь только законному супругу. Шафиров получил уже приказание приготовить все нужные документы. Но, к несчастью для себя, слишком доверчивая невеста согласилась вкусить от радостей Гименея раньше, чем был зажжен его факел. После этого ее выпроводили, уплатив ей тысячу дукатов.
Героиня другого, менее мимолетного увлечения была, как полагают, очень близка к решительной победе и к высокому положению. Евдокия Ржевская была дочерью одного из первых приверженцев Петра, род которого по древности и знатности соперничал с родом Татищевых. Пятнадцатилетней девочкой она была брошена на ложе царя, а в шестнадцать лет Петр выдал ее замуж за искавшего повышения по службе офицера Чернышева и не порывал связи с ней. У Евдокии родилось от царя четыре дочери и три сына; по крайней мере, его называли отцом этих детей. Но, принимая во внимание чересчур легкомысленный нрав Евдокии, отцовские права Петра были более чем сомнительны. Это очень уменьшало ее шансы как фаворитки. Если верить скандальной хронике, ей удалось добиться только знаменитого приказания: «Пойди и выпори Авдотью». Такое приказание было дано ее мужу ее любовником, заболевшим и считавшим Евдокию виновницей своей болезни. Петр обыкновенно называл Чернышеву: «Авдотья бой-баба». Мать ее была знаменитая «князь-игуменья».
Приключение с Евдокией Ржевской не представляло бы никакого интереса, если бы оно было единственным в своем роде. Но, к несчастью, ее легендарный образ очень типичен, в чем и заключается печальный интерес этой страницы истории; Евдокия олицетворяла собой целую эпоху и целое общество.
Незаконнорожденное потомство Петра по многочисленности равняется потомству Людовика XIV, хотя, быть может, предание и преувеличивает немного. Например, незаконность происхождения сыновей г-жи Строгановой, не говоря о других, ничем исторически не удостоверена. Известно только, что их мать, урожденная Новосильцева, была участницей оргий, отличалась веселым нравом и пила горькую.
Весьма любопытна история еще одной фрейлины – Марии Гамильтон. Само собой разумеется, что сентиментальный роман, созданный из этой истории воображением некоторых писателей, так и остается фантастическим романом. Гамильтон была, по-видимому, довольно пошлым созданьицем, и Петр не изменил себе, проявив свою любовь к ней на свой лад. Как известно, одна из ветвей большого шотландского рода, соперничавшего с Дугласами, переселилась в Россию в эпоху, предшествовавшую большому эмигрантскому движению в XVII веке и приближающуюся ко времени Ивана Грозного. Род этот вступил в родство со многими русскими фамилиями и казался совсем обрусевшим задолго до вступления на престол царя-реформатора. Мария Гамильтон была внучкой приемного отца Натальи Нарышкиной, Артамона Матвеева. Она была недурна собой и, будучи принята ко двору, разделила участь многих ей подобных. Она вызвала только мимолетную вспышку страсти Петра.
Овладев ею мимоходом, Петр тотчас же ее бросил, и она утешилась с царскими денщиками. Мария Гамильтон несколько раз была беременна, но всякими способами избавлялась от детей. Чтобы привязать к себе одного из своих случайных любовников, молодого Орлова, довольно ничтожного человека, грубо с ней обращавшегося и обиравшего ее, она украла у императрицы деньги и драгоценности. Все ее большие и маленькие преступления открылись совершенно случайно. Из кабинета царя пропал довольно важный документ. Подозрение пало на Орлова, так как он знал об этом документе, а ночь провел вне дома. Позванный к государю для допроса, он перепугался и вообразил, что попал в беду из-за связи с Гамильтон. С криком «виноват!» он упал на колени и покаялся во всем, рассказав и о кражах, которыми он воспользовался, и об известных ему детоубийствах. Началось следствие и процесс.
Несчастная Мария обвинялась главным образом в произнесении злонамеренных речей против государыни, слишком хороший цвет лица которой вызывал ее насмешки. Действительно, тяжкое преступление… Что бы там ни говорили, на этот раз Екатерина проявила довольно много добродушия. Она сама ходатайствовала за преступницу и даже заставила вступиться за нее царицу Прасковью, пользовавшуюся большим влиянием. Заступничество царицы Прасковьи имело тем большее значение, что всем было известно, как мало, обыкновенно, она была склонна к милосердию. По понятиям старой Руси для таких преступлений, как детоубийство, находилось много смягчающих вину обстоятельств, а царица Прасковья во многих отношениях была настоящей русской старого закала.
Но государь оказался неумолим: «Он не хочет быть ни Саулом, ни Ахавом, нарушая Божеский закон из-за порыва доброты». Действительно ли он так уважал Божеские законы? Возможно. Но он вбил себе в голову, что у него отняли нескольких солдат, а это было непростительным преступлением. Марию Гамильтон несколько раз пытали в присутствии царя, но до самого конца она отказывалась назвать имя своего сообщника. Последний же думал только о том, как бы оправдаться, и во всех грехах обвинял ее. Нельзя сказать, что этот предок будущих фаворитов Екатерины II вел себя как герой.
14 марта 1714 года Мария Гамильтон пошла на плаху, как рассказывал Шерер, «в белом платье, украшенном черными лентами». Петр, очень любивший театральные эффекты, не мог не откликнуться на это последнее ухищрение предсмертного кокетства. Он имел мужество присутствовать при казни и, так как никогда не мог оставаться пассивным зрителем, принял в ней непосредственное участие. Он поцеловал осужденную, увещевал ее молиться, поддерживал в своих объятиях, когда она потеряла сознание, – потом удалился. Это был сигнал. Когда Мария подняла голову, царя уже сменил палач. Шерер сообщил потрясающие подробности: «Когда топор сделал свое дело, царь возвратился, поднял упавшую в грязь окровавленную голову и спокойно начал читать лекцию по анатомии, называя присутствовавшим все затронутые топором органы и настаивая на рассечении позвоночника. Окончив, он прикоснулся губами к побледневшим устам, которые некогда покрывал совсем иными поцелуями, бросил голову Марии, перекрестился и удалился».
Весьма сомнительно, чтобы фаворит Петр Меншиков, как это утверждали некоторые, нашел уместным принять участие в предании суду и в осуждении несчастной Гамильтон, чтобы оградить интересы своей покровительницы Екатерины. Эта соперница ничуть не была для нее опасна. Несколько времени спустя у Екатерины нашлись основания для более серьезной тревоги. В депеше Кампредона от 8 июня 1722 года говорится: «Царица опасается, что если княжна родит сына, то царь, по ходатайству Валахского господаря, разведется с женой и женится на своей любовнице».
Речь шла о Марии Кантемир.
Господарь Дмитрий Кантемир, бывший союзником Петра во время несчастного похода 1711 года, потерял свои владения при заключении Прутского договора. Найдя приют в Петербурге, он томился там в ожидании обещанного ему возмещения убытков. Довольно долго казалось, что дочь вознаградит его за потерянное. Когда Петр в 1722 году отправился в поход на Персию, его любовная интрига с Марией Кантемир тянулась уже несколько лет и казалась близкой к развязке, роковой для Екатерины. Обе женщины сопровождали царя во время похода. Но Мария принуждена была остаться в Астрахани, так как была беременна. Это еще больше укрепило уверенность ее приверженцев в ее победе. После смерти маленького Петра Петровича у Екатерины не было больше сына, которого Петр мог бы сделать своим наследником. Предполагалось, что если по возвращении царя из похода Кантемир подарит ему сына, то Петр без колебаний отделается от второй жены так же, как освободился от первой. Если верить Шереру, друзья Екатерины нашли способ избавиться от опасности: вернувшись, Петр застал свою любовницу тяжелобольной после преждевременных родов; опасались даже за ее жизнь. Екатерина торжествовала, а роман, едва не погубивший ее, казался отныне обреченным на такой же пошлый конец, как и все прежние. Незадолго до смерти государя один угодливый субъект, подобный Чернышеву и Румянцеву, предлагал «для виду» жениться на княжне, все еще любимой Петром, хотя и лишившейся честолюбивых надежд.
Судьба благополучно выводила Екатерину из всех испытаний. Торжественное коронование сделало ее положение совершенно недосягаемым. Честь любовницы была реабилитирована браком, а положение супруги, бдительно охраняющей семейный очаг, и государыни, разделяющей все почести, воздаваемые высокому сану, вознесли ее окончательно и дали ей совершенно особое место среди беспорядочной женской толпы, где служанки из гостиницы шли рука об руку с дочерями шотландских лордов и с молдаво-валахскими княжнами. И вдруг среди всей этой толпы возник совершенно неожиданный образ, образ целомудренной и уважаемой подруги.
Появившаяся в этой роли знатная польская дама, славянка по происхождению, но получившая западное воспитание, была очаровательна в полном смысле этого слова. Петр наслаждался обществом г-жи Сенявской в садах Яворова. Много часов провели они вместе при постройке барки, в прогулках по воде, в разговорах. Это была настоящая идиллия. Елизавета Сенявская, урожденная княжна Любомирская, была женой коронного гетмана Сенявского, решительного сторонника Августа против Лещинского. Она прошла через мятежную жизнь грубого завоевателя, избежав злословия. Петр восхищался не столько ее довольно посредственной красотой, сколько ее редким умом. Ему нравилось ее общество.
Он выслушивал ее советы, порой ставившие его в затруднительное положение, так как она поддерживала Лещинского, но не протеже царя и своего собственного мужа. Когда царь сообщил ей о своем намерении отпустить всех приглашенных им на службу иностранных офицеров, она дала ему наглядный урок, отослав немца, управлявшего оркестром польских музыкантов; даже малочувствительное ухо царя не могло вынести начавшейся тотчас разноголосицы. Когда он заговорил при ней о своем проекте превратить в пустыню русские и польские области, лежащие на пути Карла XII в Москву, она перебила его рассказом о дворянине, который с целью наказать свою жену задумал сделаться евнухом. Она была прелестна, и Петр поддавался ее очарованию, усмиренный, облагороженный ее присутствием, как будто преобразившийся от соприкосновения с этой чистой и утонченной натурой, одновременно и нежной, и сильной…
В 1722 году Петр, почувствовав, что силы оставляют его, опубликовал Устав о наследии престола. Отныне назначение наследника зависело от воли государя. Вполне вероятно, что царь остановил свой выбор на Екатерине, ибо только этим выбором можно объяснить намерение Петра провозгласить свою супругу императрицей и затеять пышную церемонию ее коронации. Вряд ли Петр обнаружил государственную мудрость у своего «друга сердешненького», как он называл Екатерину, но у нее, как ему казалось, было одно важное преимущество: его окружение было одновременно и ее окружением.
В 1724 году Петр часто болел. 9 ноября был арестован 30-летний щеголь Монс, брат бывшей фаворитки Петра. Он обвинялся в сравнительно мелких по тем временам хищениях из казны. Не прошло и недели, как палач отрубил ему голову. Однако молва связывала казнь Монса не с злоупотреблениями, а с его интимными отношениями с императрицей. Петр позволял себе нарушать супружескую верность, но не считал, что таким же правом обладает и Екатерина. Императрица была моложе своего супруга на 12 лет…
Отношения между супругами стали натянутыми. Петр так и не воспользовался правом назначать себе приемника на престол и не довел акт коронации Екатерины до логического конца.
Болезнь обострилась, и большую часть последних трех месяцев жизни Петр проводил в постели. Петр скончался 28 января 1725 года в страшных мучениях. Тело умершего супруга Екатерина, провозглашенная в тот же день императрицей, оставила непогребенным сорок дней и ежедневно дважды его оплакивала. «Придворные дивились, – заметил современник, – откуда столько слез берется у императрицы…»
Английский король (с 1509), из династии Тюдоров. При Генрихе VIII проведена Реформация. В 1534 году он был провозглашен главой англиканской церкви. В 1536 и 1539 годы была проведена секуляризация монастырских земель. Издал ряд законов против экспроприированных крестьян.
В короле Генрихе VII скупость заменила все человеческие и родительские чувства. При помощи своих министров, Эмпсона и Дадли, он грабил народ под предлогом всяких податей, прямых и косвенных налогов. Народ беднел, королевская казна обогащалась, и, несмотря на последнее, двор и королевское семейство были не только далеки от роскоши, но явно терпели недостатки от непомерной экономии и расчетливости скупого короля. Эта жизнь была особенно несносна наследнику престола – Генриху, принцу Уэльскому, одаренному умом, склонному ко всякого рода развлечениям и – как оно всегда бывает с сыновьями скупцов – к расточительности.
21 апреля 1509 года умер Генрих VII, завещав 18-летнему принцу Уэльскому престол, казну в 1800 тысяч фунтов и вместе с короной руку своей невестки, Екатерины Арагонской, вдовы принца Артура, бывшего наследника, скончавшегося за шесть лет до того.
Тот Генрих, за которого Екатерина Арагонская вышла замуж погожим июньским днем 1509 года, был миловиден, обаятелен и полон энергии. Екатерина и не догадывалась, к чему в один прекрасный день приведет его своенравная привычка преследовать лишь собственные цели.
Если сама их свадьба прошла тихо и скромно, то о короновании можно сказать обратное. Екатерина появилась из лондонского Тауэра в платье из белого атласа с золотым шитьем: белый цвет символизировал невинность. Густые каштановые волосы, сдерживаемые усыпанной каменьями диадемой, струились по спине. Фрейлины тоже нарядились в белое. Ее носилки, обитые золотисто-белой тканью, влекли две белых лошадки. Генрих, ехавший впереди, был одет по контрасту в малиновый бархат и золотую парчу. На нем тоже щедрым блеском сияли драгоценности. Народ, высыпавший на улицу, приветствовал их с тем же воодушевлением, с каким впервые приветствовал испанскую принцессу.
В середине 1509 года Екатерина забеременела. На рождественские праздники Генрих перенес двор в Ричмонд и праздновал там Рождество Спасителя, радостно ожидая рождения сына. 31 января младенец появился на свет. Это оказалась мертворожденная девочка.
Генрих и Екатерина вместе оплакивали эту первую трагедию в их супружеской жизни. Конечно, они знали, что дети еще появятся. Самое главное, чтобы Екатерина поправила свое здоровье после этих телесных и душевных мук. Горе Екатерины усугублялось и сознанием неудачи. То, что деторождение ясно осознавалось ею как политическая задача. В письме отцу она говорила, что рождение мертвого ребенка «считается в этой стране великой бедой». Предвидя гнев Фердинанда, она просила: «Умоляю Ваше Высочество не обрушиваться на меня с упреками! Не моя это вина, но воля Господня».
Новогоднее празднество 1511 года совпало с рождением второго ребенка – на сей раз живого, к тому же сына, – и вся страна принялась с бурной радостью отмечать это событие.
Вновь последовали турниры, маскарады и пиршества, которые так по душе были Генриху. И вдруг, посреди всех этих празднеств, малютка принц заболел. 22 февраля – не прошло и двух месяцев после его рождения – он умер. По словам одного современника, Генрих «с виду не выказывал своего траура, зато королева, как то и свойственно женщине, исходила стенаниями».
22 января 1516 года скончался Фердинанд Испанский. Сначала Генрих хотел утаить от нее известие о смерти отца, так как она снова была беременна, и он боялся, что такой удар приведет еще к одному выкидышу. 18 февраля королева разрешилась от бремени крепким и здоровым младенцем, у которого был единственный недостаток: это оказалась девочка. На людях Генрих выказывал оптимизм. «Мы оба все еще молоды, – сказал он венецианскому послу. – Если на сей раз Бог послал нам дочь, то, Его милостью, у нас будут и сыновья».
Что являлось не менее важным для Генриха, переменилась и сама Екатерина. Она уже миновала рубеж тридцатилетия, и время не пощадило ее. Со дня ее замужества с Генрихом не прошло еще и семи лет, но эти годы оказались тяжелыми и физически, и морально. После нескольких выкидышей и неудачных родов она пополнела, а цвет лица желтизной стал напоминать пергамент. Екатерина Арагонская, честнейшая жена и прекрасная мать, была старше Генриха VIII на пять лет. Эта разница, неприметная в первые годы супружества, стала обнаруживаться позже, когда королева приблизилась к пожилому возрасту, а король был во всем цвете мужества, при полном развитии страстей неукротимых. Восемнадцать лет прожил он с женою в добром согласии, заменив страсть уважением, дружбой, привычкой. Бывали в течение этого времени случаи неверности со стороны мужа, но все эти мимолетные страстишки так же скоро гасли, как скоро вспыхивали, и Генрих ими не довольствовался.
Анна Болейн была женщиной, безусловно, привлекательной. Ее редко называли писаной красавицей, но даже самые заклятые недруги признавали ее непревзойденной чаровницей. Смуглость и черные волосы придавали ей «экзотический» облик в окружении, привыкшем усматривать красоту в молочно-белой бледности. Особенно поражали глаза – «черные и прекрасные», как писал один современник, а другой признавал, что они «почти всегда притягивают», и добавлял: «Она большая мастерица ими завлекать». Ее женский шарм просвечивает на страницах не только слащавых любовных посланий Генриха, но и досужих памфлетов Шапюи. Им насыщены все рассказы о семилетнем помешательстве короля на этой женщине, упорно отказывающейся стать его любовницей, но сохранявшей безграничную власть над его вожделением.
Если вначале она как могла сопротивлялась домогательствам короля, то затем, поняв, что от его похоти все равно не уйти, обратила ее в орудие собственной власти.
И все-таки не Анна Болейн была причиной того, что Генрих VIII решил разорвать брак с Екатериной Арагонской, хотя, безусловно, его любовь к Анне ускорила развод. Ему давно хотелось сына, а близости с Екатериной настал конец. Рождение в 1519 году его незаконного сына Генри Фицроя убедило короля в том, что не он сам, а Екатерина повинна в неспособности родить здорового наследника.
К 1525 году, когда Генрих прекратил близкие отношения с Екатериной. Мысль о том, как избавиться от постылого союза, уже неоднократно посещала его.
Вначале Генрих уже предлагал сделать Анну своей официальной любовницей. Такой обычай существовал при других европейских дворах, но в Англии был неслыханным делом. Она упрямилась. По всей вероятности, ей хотелось такого брака, к которому ее всегда и готовили, – добропорядочного, респектабельного брака с достойным дворянином. Ясно одно: она не хотела Генриха Тюдора.
Могла ли Анна в лицо королю объявить, что ей нет до него дела? Она могла вновь сослаться на желание сохранить целомудрие и честь, но король явно не чтил сии добродетели. Она была вольна не отвечать на его письма или покидать двор, но он отказывался понимать намек. Нанести же ему открыто то оскорбление, на которое он сам напрашивался, означало поставить на карту не только собственную придворную карьеру, но и карьеру отца и брата. Наверное, она надеялась, что король рано или поздно устанет охотиться за ней и обратит внимание на новую фрейлину.
Но этого не произошло, и Анна Болейн поняла, что мышеловка захлопнулась: у нее не было ни малейшего шанса удачно выйти замуж, так как любой достойный избрания дворянин знал, что ею увлечен король.
Тем временем кардинал очень тонко повел речь о браке с точки зрения богословия и постепенно довел короля до сознания, что брак с женой родного брата и сожительство с нею есть дело противозаконное. Слова Анны Болейн: «Я ваша верноподданная, государь, но не более…» или: «Любить я могу и буду любить только мужа…» – вскружили ему голову окончательно, и тогда он решил дать развод Екатерине Арагонской и купить любовь Анны Болейн ценою короны. Два года длилась эта интрига – безукоризненная, пока совершенно платоническая, и в это же время Генрихом подготовлялись необходимые документы для развода с супругой. Первый шаг по пути к позорному процессу сделали кардиналы Уольси и Компеджио, предложившие королеве удалиться в монастырь, так как брак ее и сожительство с мужем были делом противозаконным… Королева отвечала отказом, а папа римский медлил с решительным ответом.
21 июня 1529 года происходило первое заседание суда над королевой. Ложные свидетели в числе 37 человек (почти все родные или клевреты Анны Болейн) обвинили Катерину в нарушении супружеской верности, духовные лица упоминали о кровосмешении, так как она, будучи вдовой одного брата, вышла за другого; король и гражданские судьи ссылались на его протест 1505 года, и общий настрой двора вынуждал королеву, сложив с себя свой сан, удалиться в монастырь. Екатерина Арагонская сказала со всем величием правоты: «…я в течение двадцатилетнего супружества была верна супругу и государю, это он может подтвердить и сам. Брак наш был разрешен святым отцом – папою именно потому, что я и не разделяла ложа со старшим братом короля, но чистой девственницей, со спокойной совестью пошла с ним к алтарю. Отвечать согласием на предложение поступить в монастырь я не могу до тех пор, пока не получу ответа от родных моих из Испании и от его святейшества из Рима».
Заседание было прервано. Большинство судей поняли, что суд неправый, противоречит законам Божию и гражданскому.
Решительный ответ папы Климента VII не изменил намерения Генриха развестись с супругою, и он, по советам Кранмера, передал свое дело на рассмотрение суда гражданского, или, правильнее, ученого. Вопрос о законности брака передан был Кренмером на рассмотрение всех европейских университетов. Положение короля было весьма щекотливое: с женою он расстался без формального развода, с Анною Болейн, пожалованной в маркизы Пемброк, сожительствовал без брака. В 1532 году при свидании своем в Булони с Франциском I Генрих VIII представил ему Анну как невесту. Король французский как нельзя любезнее обошелся с бывшей фрейлиной своей жены и сестры (говорили даже – бывшей своей любовницей) – будущей королевой; подарил ей драгоценный бриллиант и обещал свое ходатайство у папы римского о разрешении Генриху вступить с нею в брак. По возвращении в Англию Генрих, не дожидаясь папского разрешения, тайно обвенчался с Анной Болейн (14 ноября), бывшей тогда уже в интересном положении.
23 мая 1533 года Кренмер, архиепископ Кентерберийский, объявил брак короля с Екатериной Арагонской недействительным и расторгнутым, а через пять дней Анна Болейн признана законной супругой и коронована. Екатерине был оставлен титул герцогини Уэльской; дочь ее Мария (родившаяся в 1510 году) могла быть наследницей только в том случае, если у отца ее не было бы детей мужского пола от второго брака; жилищем развенчанной королеве-супруге вместе с дочерью назначен монастырь Эмфтилль в Дунстэбльшире.
Коронование Анны стало одним из самых ослепительных зрелищ при дворе, в целом все больше приобретавшем черты театра.
26 августа Анна «удалилась в свои покои». Отгородившись от мужского мира, королева возлежала на царственной кровати, а все обязанности, обычно выполнявшиеся ее слугами, взяли на себя ее дамы до тех пор, пока не родится дитя. Дитя родилось одиннадцать дней спустя. Изможденная многочасовыми родовыми муками королева еще лежала без сил, а неутешительная новость уже достигла ушей Генриха. Он вновь сделался отцом крепенькой девочки.
24 марта 1543 года Климент наконец вынес вердикт по делу Генриха и Екатерины: их брак не был признан законным перед лицом Бога и церкви. Решение явилось слишком поздно, чтобы хоть чем-то помочь Екатерине, но подлило масла в огонь тех, кто и так пылал враждой к Анне.
Преемником папы Климента VII был Павел III (13 сентября 1534 года), союзник короля английского, который вполне мог примириться с Римом; но Генрих VIII уже осуществлял великую идею отделения от папы, присвоив себе окончательно духовную власть, именуя в документах папу римского «епископом», упраздняя монастыри и конфискуя их имущество в государственную казну.
В это время Екатерина Арагонская написала королю письмо.
«Я приближаюсь к смертному часу, – писала она, – и любовь, которую я все еще чувствую к вам, государь, побуждает меня умолять вас позаботиться о спасении души вашей и предать забвению все плотские и житейские попечения. Повинуясь побуждениям страстей ваших, вы ввергли меня в пучину великих бедствий и сами на себя навлекли не меньше тревоги и работы… Я все забываю, государь, и молю Господа: да предаст он забвению все, что было! Поручаю вам дочь нашу Марию и заклинаю вас: будьте ей добрым отцом – в этом единственное мое желание. Не оставьте также моих фрейлин, которые не будут вам в тягость – их только три. Прикажите выдать годовой оклад жалованья всем лицам, бывшим при мне в услужении, иначе они останутся без куска хлеба…»
Далее умирающая выразила желание увидеть своего короля и мужа и в подписи назвалась его женою. Генрих, читая письмо, плакал… Раскаяние и жалость его были, может быть, тем искреннее, что Катерина на следующий день (7 января 1536 года) скончалась. Львиное сердце короля было тронуто; о королеве сожалели все, даже ее недоброжелатели, кроме Анны Болейн.
2 мая 1536 года по распоряжению короля были арестованы королева, брат ее и все ее любимчики. Анна от ужаса впала в помешательство: то смеясь, то заливаясь слезами, она проклинала Норриса, предрекая гибель ему и себе самой; умоляла стражу, охранявшую ее в Тауэр, допустить ее к королю, звала дочерей своих Елизавету и Марию. Обвинительный акт гласил, что королева Анна с сообщниками готовила покушение на жизнь короля-супруга, что поведение ее было всегда более чем предосудительно не только до замужества, но и после; что, наконец, между ее сообщниками находятся лица, с которыми она состоит в преступной связи. Начались пытки и допросы. Музыкант Смитон сознался в том, что пользовался неограниченной благосклонностью Анны Болейн и трижды бывал у нее на тайном свидании; прочие упорно молчали.
Защита Кренмера не дала результата; судопроизводство шло своим ходом, и 17 мая 1536 года следственная комиссия из двадцати пэров королевства, признав бывшую королеву Анну Болейн виновной, как и ее сообщников, постановила: преступницу казнить смертью, по усмотрению короля, сожжением на костре или четвертованием, брату ее с тремя сообщниками – отрубить головы; музыканта Смитона – повесить. Тела пятерых казненных разрубить на части и выставит на обозрение народа в назидание злоумышленникам. Брак короля, по определению архиепископа Кренмера, объявить недействительным; дочерей его, рожденных Анною Болейн, Елизавету и Марию, признать незаконными.
Четыре друга королевы были обезглавлены, горло музыканта Смитона, издававшее когда-то нежные, мелодичные звуки под аккомпанемент лютни, было затянуто петлей на виселице. Церемониал мрачной процессии на казнь был начертан собственной рукой Генриха VIII; палач был специально выписан им из Кале… В Ричмондском парке доныне показывают пригорок, на котором король стоял, ожидая вести о совершении казни своей второй, незаконной супруги.
Потеря нерожденного сына явилась для Генриха неизмеримо большей трагедией, чем смерть женщины, которая двадцать лет была его женой. Она доказала, что Анна неспособна подарить ему сыновей, а значит, как и Екатерина, не настоящая жена ему. Ходили слухи, будто Генрих заявил одному из приближенных, что Анна завлекла его в сети супружества с помощью «волшбы и приворотов». Для непомерно эгоистичного человека, каким и был Генрих, второго выкидыша жены после рождения дочери оказалось вполне довольно, чтобы начать кидаться словами вроде «колдовства» и решить избавиться от второй жены, как избавился от первой.
До того как случился этот выкидыш, Генрих, должно быть, пробавлялся невинными заигрываниями с Джейн Сеймур, чей девический облик притягивал его, а быть может, он надеялся ее вскоре завоевать, как до нее – вереницу других. Но до тех пор, пока Анна не разрешится от бремени, ни о какой новой женитьбе и речи быть не могло. Этот выкидыш неожиданно решил все. Отныне Генрих хотел избавиться от Анны и жениться на Джейн.
Чего хотела сама Джейн – если она вообще чего-нибудь хотела, – сказать весьма сложно. Из всей череды женщин, побывавших в женах у Генриха, из всех главных фигур той драматичной эпохи Джейн, пожалуй, единственная, чей лик лишь едва проступает смутными очертаниями. В народной мифологии она является чуть ли не святой – полная противоположность «искусительнице» Анне Болейн. В этом-то и вся ирония, ибо она в точности повторила роль, ранее сыгранную Анной. Возбудив интерес короля, она не поощрила его симпатий, но и не лишила своего присутствия. Затем, когда намерения короля отделаться от надоевшей жены стали более чем ясны, она спокойно заняла место этой жены. Однако есть два существенных расхождения с судьбой Анны, причем ни одно не говорит в пользу Джейн. Во-первых, когда Генрих решил бросить Анну, она, в отличие от Екатерины, была все еще молода и способна снова зачать. И во-вторых, Джейн прекрасно понимала, что речь пойдет не просто об «отставке», а о физическом уничтожении Анны.
На другой же день после казни он обвенчался с Джейн Сеймур. Эта личность, подобно Анне Болейн, большинству образованного мира представляется в весьма ложном свете, и в этом случае опять виноваты романисты, авторы мелодрам и композиторы. Анну они изображают обыкновенно угнетенной невинностью, тогда как на деле было совсем наоборот; Джейн Сеймур – злой интриганкой, клеветницей и лукавой кокеткой, происками своими погубившей свою жертву – что чистейший вздор. Красавица Сеймур была девушка тихая, кроткая, покорная воле тирана и всего менее домогавшаяся короны, снятой с обезглавленной Анны Болейн. Надобно предполагать в этой женщине неестественное мужество и геройскую смелость, чтобы допустить с ее стороны возможность домогательства короны, когда перед ее глазами только что разыгралась кровавая катастрофа, закончившая жизнь другой женщины, путем интриг достигшей престола и свергнутой с него, чтобы взойти на эшафот. Дрожа от ужаса, Джейн Сеймур шла к алтарю со своим державным женихом, и не на радость ей был сан королевы, в который он возводил ее; не ослепляли ее ни блеск короны, ни багрянец порфиры, служивший гробовым покровом первой жены короля и обрызганной кровью второй. Джейн Сеймур не могла любить Генриха как человека (в это время он был обрюзглым, чудовищной толщины субъектом, страдавшим одышкой), но настолько боялась его, чтобы не осмеливаться и думать об измене. Во все кратковременное ее замужество Джейн не покидала мысль, что супружеское ее ложе воздвигнуто на гробнице Екатерины Арагонской и на плахе Анны Болейн.
Эта мрачная обстановка хуже всякого дамоклова меча могла отравить и, вероятно, отравила существование третьей жены Генриха VIII, которая не успела надоесть ему и унесла за собою в гроб (24 октября 1537 года) его искреннее сожаление, подарив ему наследника – Эдуарда.
Четвертый брак короля английского, в который он вступил чуть более чем через два года после смерти Джейн Сеймур, можно было назвать смешным фарсом, разыгранным Генрихом VIII после трагедии. На этот раз король решился взять себе в супруги не подданную, но принцессу одного из владетельных домов Европы. Политические соображения почти не руководили им; он искал жену себе по вкусу и для этого окружил себя портретами разных принцесс, заочно сравнивая и выбирая.
Хотя живопись и называют художеством «свободным», тем не менее она имела тогда, как имеет и теперь, два существенных недостатка: или рабски подражает подлиннику, или рабски ему льстит, особенно если подлинник – особа женского пола. Художник, изобразивший на холсте черты принцессы Анны Клевской, на которую пал выбор Генриха VIII, долгом себе поставил польстить ей и вместо дебелой девы, ростом и дородностью способной поспорить со своим массивным женихом, изобразил чуть ли не Юнону – волоокую, с выражением на лице томной неги, едва ли когда оживлявшей круглое, как полнолуние, лицо принцессы.
Плененный портретом, Генрих послал формальное посольство сватов за оригиналом, и Анна прибыла в будущие свои владения в январе 1540 года.
«Что это за фламандская кобыла? – сказал король окружавшим после первого же своего свидания с новой королевой. – Бог с ней, я ее видеть не могу!..»
Неизвестно, дошел ли этот отзыв до ушей флегматичной Анны, но, если бы и дошел, едва ли она была способна обидеться. Полгода Генрих, однако, сожительствовал с нею и, наконец, решил развестись. На оскорбительное предложение короля о расторжении брака и замене титула королевы титулом приемной сестры с приличной пенсией Анна отвечала самым простодушным согласием. Брак был расторгнут 9 июля 1540 года. Генрих VIII забраковал ее не как «кобылу», но как кормилицу, нанятую в господский дом и отпущенную с вознаграждением за то, что не умела «потрафить» на господ.
Жажда любви или просто животное сластолюбие, которое он желал облечь в законную форму, побудило короля немедленно вступить в пятый брак, по примеру второго и третьего – морганатический, с племянницей герцога Норфолка, Катериной Говард. Странности характера Генриха VIII и частые смены жен невольно заставляют сказать о нем: с женщинами истинно честными и по происхождению своему достойными быть его супругами он обходился как с потерянными, а содержанок своих возводил в достоинство королевское, уважая их как равных себе.
В те времена на великого короля английского напала окончательно религиозная мания, осложненная помешательством эротическим. Через три недели после развода с Анной Клевской Генрих VIII торжественно объявил своей супругой Катерину Говард, с которой еще до развода повенчался тайно. Эта красавица, родственница Анны Болейн, нравом оказалась еще хуже этой последней. В угоду своему достойному дяде герцогу Норфолку Катерина нашептала королю на ненавистного Норфолку Томаса Кромвеля и возвела его на эшафот; тайно благоволя католикам, она восстановила державного своего супруга на реформаторов и лютеран, умножая число казней и усиливая гонения. По повелению Генриха парламент обнародовал кровавый указ в шести пунктах, излагавший религиозные обязанности верноподданных его величества. В силу этого указа приверженцев папы вешали, а последователей лютеранизма или анабаптистов жгли на костре…
Вполне довольный своей пятой супругой, Генрих VIII приказал читать по церквам особые молитвы о ниспослании ему супружеского счастья – увы! – непродолжительного.
Некто Джон Ласселс представил Кренмеру донос на Катерину Говард, обвиняя ее в распутстве еще до брака с королем и после брака. Ссылаясь на свою сестру, горничную герцогини Норфолк, в семействе которой воспитывалась Катерина, доносчик счастливыми ее обожателями называл Диргема и Меннока, с которыми она была в преступной связи до брака. Кренмер сообщил королю эти нерадостные вести, и хотя в первую минуту Генрих усомнился в их правдивости, тем не менее поручил канцлеру навести справки, собрать сведения. Донос Ласселса оказался истиною от слова до слова: Катерина Говард за брачный свой венец и за корону увенчала голову своего супруга весьма неприлично… Сообщницей и помощницей Катерины в ее любовных похождениях была невестка Анны Болейн, сестра ее брата, леди Рошфорт – существо гнусное и развращенное. Суд был недолог: и Катерину, и ее сводницу казнили в Тауэре 13 февраля 1542 года.
Желая впредь застраховать себя от неприятных ошибок при выборе супруги, Генрих VIII обнародовал неблагопристойный указ, повелевавший всем и каждому в случае знания каких-либо грешков за королевской супругой до ее брака немедленно доносить королю. Второй пункт обязывал каждую девицу, в случае избрания ее в супруги его величества короля английского, заблаговременно исповедоваться ему в своих минувших погрешностях, ежели таковые за нею водились.
«Теперь нашему королю остается жениться на вдове!» – пошла шутливая молва в народе.
12 июля 1543 года, король английский изволил жениться в шестой раз, на Катерине Парр, вдове лорда Летимера, женщине, пользовавшейся репутацией безукоризненной. Молва народная, предрекавшая королю женитьбу на вдове, сбылась! К этому можно прибавить слово о странной судьбе Генриха при его многочисленных браках. Первая его супруга, вдова его брата, – была чистой и непорочной девственницей; Анна Болейн и Катерина Говард, выдавая себя за честных девиц, не были ими, а будучи замужем, не умели быть даже честными женами; отзывы Генриха о целомудрии Анны Клевской до ее брака были также не совсем благосклонны; Катерина Парр была вдова… Таким образом, за исключением Екатерины Арагонской и Джейн Сеймур, король английский не обрел в своих женах того высокого идеала чистоты, женственной прелести и кротости, которой он так упрямо добивался. Добрая, истинно любящая женщина могла бы исправить этого человека, но такой он не нашел.
Женщина умная, Катерина Парр втайне благоволила лютеранам и была дружна с Анной Эскью, запытанной королем за ее отзывы о религии. На престол шестая жена Генриха VIII не выказывала никаких умыслов, так как, женясь на ней, король дал права законных дочерей Марии и Елизавете, объявив наследником своим принца Эдуарда. Катерина Парр надеялась образумить короля касательно вопроса религиозного и душевно желала, чтобы вместо безналичия в делах церковных Генрих VIII остановился на учении Лютера.
Оплакав казнь своего друга, Анны Эскью, Катерина Парр приступила к делу обращения короля в лютеранизм, дерзая вступать с супругом в богословские диспуты.
В одну из подобных бесед Катерина уже слишком явно высказалась за аугсбургское исповедание, на что король с адской иронией заметил ей: «Да вы доктор, милая Китти!..»
И немедленно по уходу супруги Генрих вместе с канцлером составил против нее обвинительный акт в ереси. Друзья предупредили Катерину о готовящейся грозе, и королева своей находчивостью спасла голову от плахи. На другой же день она, придя к мужу опять, затеяла с ним диспут и, постепенно уступая, сказала наконец: «Мне ли спорить с Вашим Величеством, первым богословом нашего времени? Делая возражения, я только желаю просветиться от вас светом истины!»
Генрих, нежно обняв ее, отвечал, что он всегда готов быть ее наставником и защитником от злых людей.
Будто в подтверждение этих слов на пороге показался канцлер, пришедший за тем, чтобы арестовать королеву.
«Вон! – крикнул король. – И как ты смел прийти? Кто тебя звал? Мошенник!»
Великий король вообще был неразборчив в выражениях.
Жизнь Катерины Парр была спасена, хотя, нет сомнения, что над головой ее висела секира палача, до времени припрятанная, но Бог сжалился над нею и над всеми подданными Генриха VIII: 28 января 1547 года этот изверг испустил последний вздох на руках своего клеврета Кренмера, завещав похоронить его в Вестминстерском аббатстве рядом с Джейн Сеймур. Воспоминание о своей единственной любви было искрою человеческого чувства в умирающем.
Существует убеждение, что все тучные люди добры, так как жир будто бы поглощает желчь. Генрих VIII лет за пять до смерти был до того жирен, что не был в состоянии сдвинуться с места; его возили в креслах на колесах. Самая смертная его болезнь была следствием этой чудовищной тучности. Видно, нет правил без исключения.
Анна Клевская пережила его десятью годами и умерла в Англии же, пользуясь своей пожизненной пенсией.
Катерина Парр в мае 1547 года вышла за Томаса Сеймура, адмирала королевского флота, а 7 сентября 1548 года внезапно скончалась. Существует предание, будто она была отравлена мужем, имевшим виды на руку принцессы Елизаветы, будущей королевы английской.
Сын Филиппа I Орлеанского от второго брака с Елизаветой Пфальцской. При рождении получил титул герцога Шартрского. Быстро растратил свои таланты в кутежах и чувственных удовольствиях. Регент Франции (1715—1723). У Филиппа, кроме сына, было шесть дочерей.
Филипп, герцог Шартрский, стал мужчиной в тринадцать лет, в чем ему немалую помощь оказал аббат Дюбуа, воспитатель мальчика. Вечером, завернувшись в плащ, достойный священнослужитель отправлялся на поиски молоденьких белошвеек, покладистых горничных или пухленьких прачек, чтобы отвести их в покои своего ученика. И юный герцог старательно выполнял домашние задания, руководствуясь богатым жизненным опытом воспитателя.
В пятнадцать лет Филипп, желая поделиться познаниями с приближенными, заманил в свою спальню тринадцатилетнюю девочку Леонору, дочь привратника в Пале-Рояле. Однако он не подумал о возможных последствиях. Леонора забеременела. Рассерженный привратник пришел жаловаться принцессе Пфальцской, но получил яростный отпор, причем в качестве последнего аргумента он услышал следующее: «Если бы ваша дочь не давала надкусывать свой абрикос, то ничего бы не случилось». Привратник ушел в ужасе.
18 февраля 17-летний Филипп женился на 15-летней мадемуазель де Блуа, сестре герцога Мэнского, дочери фаворитки короля мадам де Монтеспан. Она была ленива, а любовь ее утомляла.
Отвратившись от семейного ложа, Филипп превратился в «коллекционера» красавиц. Дюбуа вновь начал охотиться за молоденькими девушками, обитавшими в мансардах и на чердаках, и приводил их к любимому ученику, мужавшему день ото дня. Вскоре герцог превратился в образцового развратника.
26 августа Людовик XIV, предчувствовавший близкую свою кончину, позвал Филиппа Орлеанского (он стал герцогом Орлеанским после смерти отца в 1701 году), бывшего герцога Шартрского, и назначил его регентом королевства, иными словами, поручил ему управлять государством, пока законный наследник, 5-летний герцог Анжуйский, не достигнет совершеннолетия. Король передал бразды правления необыкновенному человеку – умному, тонкому, изящному, но вместе с тем порочному, развратному, безбожному. Став регентом, он превратил французский двор в настоящий вертеп, и его чудовищным оргиям удивлялась вся Европа.
Филипп Орлеанский установил для себя приятный жизненный распорядок. В девять утра он садился работать и до обеда читал донесения, отвечал на депеши или принимал послов. После десерта он возвращался в своей кабинет и вел заседания совета; но когда часы били пять, кланялся своим министрам и, оставив на завтра все дела, уходил, дабы целиком отдаться удовольствиям.
Каждую неделю он менял любовницу, однако все они его обожали. Подобный успех у женщин изумлял мать Филиппа, принцессу Пфальцскую.
«Мой сын, – писала она, – не красавец и не урод, при этом у него совершенно отсутствуют качества, за которые его можно было бы полюбить; он не способен испытывать страсть, и все его привязанности недолговечны. Да и манеры его не настолько любезны или обольстительны, чтобы он мог заставить полюбить себя. Он крайне нескромен и рассказывает обо всех своих приключениях; я сотни раз говорила ему, что не понимаю, отчего женщины увиваются вокруг него, тогда как им следовало бы бежать без оглядки. Однако он отвечал мне со смехом: "Вы не знаете нынешних распущенных женщин. Им доставляет удовольствие, когда мужчины рассказывают, как спали с ними!"»
Расслабившись с одной из своих любовниц, регент порой совершал небольшую прогулку до Люксембургского дворца, где жила его дочь, герцогиня Беррийская, а в девять часов вечера собирал в Пале-Рояле друзей на один из тех знаменитых ужинов, о которых все историки повествуют с воодушевлением и восторгом.
«На подобных ужинах присутствовали друзья и любовницы регента, любовницы друзей и друзья любовниц».
Этот кружок состоял из дюжины дворян, которых принц приблизил к себе: большей частью это были законченные негодяи, достойные виселицы, «и по этой причине, – говорил философ Сен-Симон, – он и называл их не иначе, как своими висельниками».
Каждый вечер к столу приглашали новых гостей: поэтов, остроумцев, оперных певичек и тому подобное. «Сюда являлись куртизаны, погубившие душу, и развратники всякого рода, у которых не осталось ничего святого ни в речах, ни в поведении: здесь обо всем говорили с шутливой вольностью и постигали самые утонченные формы порока».
Среди прочих на ужинах часто бывала актриса по имени Шарлотта Демар. Регент взял ее себе в любовницы и не раскаялся, потому что она отличалась пылким темпераментом.
В доказательство ее достоинств приведем случай, рассказанный шевалье де Раваном:
«С самого начала их связи она постаралась забеременеть. Обрадованный принц, видя, как успешно у нее продвигается дело, сказал как-то, похлопав ее по животу: "Хорошо. Быстро растет". "Да, монсеньор, – ответила она, – только волосиков еще не хватает, и я прошу вас сделать их по одному".
Принц, сочтя эти слова свидетельством не похотливости, а любви, решил исполнить ее просьбу, но сил у него оказалось недостаточно, и он от перенапряжения едва не отдал Богу душу. Ибо пришлось ему утолять жажду той, что могла бы сравниться с Мессалиной».
Эта общительная женщина, конечно, не могла удовлетвориться одним любовником. Поэтому она обманывала регента со всеми актерами, которых ей удавалось заманить в постель.
К счастью, Филипп Орлеанский не был ревнив. «Он равнодушно смотрел на то, что она спит с другими мужчинами, – говорил историк Буа Журден, – даже если среди этих мужчин были его собственные лакеи, что время от времени случалось».
Но когда актриса, подарившая ему дочку, попыталась объявить его отцом второго ребенка, он запротестовал: «Нет, малыш слишком похож на арлекина!»
Она попросила его объяснить, что это значит, и он ответил: «В нем слишком много разнородных частей!»
Для этих веселых вечеринок нужно было найти королеву. И она появилась в сентябре 1715 года. Мари-Мадлен де Ла Вьевиль, графиня де Парабер. Двадцатидвухлетняя красавица имела чувственный рот, «бархатные» глаза, великолепные ноги и округлые бедра. Остроумная и сообразительная, обладавшая темпераментом, пылкость которого была равна «селитре и лаве», она оказалась именно той женщиной, которая могла бы взять бразды правления на этих скандально известных оргиях. Принцесса Пфальцская именовала ее «восхитительным куском свежего мяса».
Регент как-то раз увидел ее у герцогини Беррийской, чьей фрейлиной она была, и с первого взгляда влюбился. Он пригласил мадам де Парабер в уединенный дом, который был отделан по его плану. В каждой комнате стояла элегантная мебель, все стены были украшены картинами, возбуждающими чувственность, всюду стояли вазы со свежими цветами, наполнявшими воздух своим пьянящим ароматом. Мадам де Парабер, быстро справившись со смущением, признала, что этот очаровательный и таинственный уголок более всего подходит для любви. Он был любезен, проявил настойчивость и вскоре обрел счастье…
Когда дело завершилось, к обоюдному удовольствию, произошла забавная сцена: пока Мари-Мадлен лежала обнаженной на кровати, приходя в себя после бурных объятий, Филипп хлопнул в ладоши: двери с шумом распахнулись, и вошли около десятка человек, поджидавших сигнала в прихожей, – они принялись шумно и весело аплодировать.
Тогда регент, в том же костюме, что и мадам де Парабер, поднялся и торжественно провозгласил новую любовницу королевой всех празднеств. Во время этой речи мадам де Парабер пыталась скрыть хоть часть своих прелестей, загородившись шляпой Филиппа, но это ей не вполне удалось. Эта первая встреча оказалась решающей. Регент, вдохновившись пылкостью и живым воображением молодой женщины, решил сделать ее своей официальной фавориткой и уже на следующее утро преподнес ей богатый подарок.
Новоиспеченная «султанша-королева», мадам де Парабер стала руководить всеми развлечениями на ужинах в Пале-Рояле. Она была не только хозяйкой дома, но и любовницей всех гостей, что придавало этим встречам неповторимый шарм. Рвение ее было настолько велико, что она совершала подлинно героические деяния на ниве любви, каждого из которых хватило бы честной женщине для сладостных воспоминаний до конца дней своих.
Взаимоотношения мадам де Парабер и Филиппа Орлеанского не были безоблачными, ибо регент, который, по меткому выражению одного историка, «любил запрягать пару», имел вторую любовницу. Ее звали мадам де Сабран. Эта честолюбивая особа с очень красивой грудью время от времени предпринимала попытки занять место нынешней фаворитки.
Впрочем, жизнь мадам де Сабран с регентом напоминала балет: Филипп приходил к ней, затем оставлял, возвращался, чтобы снова бросить, а потом опять взять и в очередной раз покинуть.
Все эти приходы и уходы продолжались столь долгое время, что маленькая маркиза вообразила, будто регент и в самом деле ее любит. Однако случались у них и размолвки, как доказывает любопытное письмо, где она несколько вольно обращалась к Филиппу: «Сегодня утром я заходила к тебе, породистая тварь, но у меня перед носом захлопнули дверь; если тебе вздумается прийти ко мне, тебя встретят так же; ни любить, ни писать ты не умеешь, зато умеешь читать. Вот и читай. Сегодня утром к тебе явится мой подлец, сделай его камергером и прикажи своему рабу, хранителю печати, немедля изготовить указ».
Когда мадам де Сабран осознала, что ей не по силу свергнуть с трона мадам де Парабер, она решила заняться сводничеством. «Устав от жизни с человеком, меняющим любовниц, как перчатки, – говорил Лескюр, – она проявила изрядное хитроумие, решив, что будет сама подбирать себе преемниц – и подбирать таким образом, чтобы по-прежнему обладать властью над регентом».
Она предлагала ему в основном танцовщиц из Оперы, которые слетались в будуары Пале-Рояля, словно мухи на мед.
Увы, общаться с этими барышнями было делом отнюдь не безопасным. В скором времени Филиппу пришлось в этом убедиться, и мадам де Парабер, боясь подцепить дурную болезнь, стала запираться от регента в своих покоях.
Разрыв оказался недолгим. К великой радости Филиппа, любовница сменила гнев на милость, и Матье Маре, бывший в курсе всех сплетен, занес в дневник следующую запись: «Регенту полегчало. Эта любовь ему необходима как для здоровья, так и для душевного спокойствия. Даже государственные дела идут много лучше после завершения этой ссоры».
На несколько месяцев Филипп Орлеанский попал в полную зависимость от мадам де Парабер, и та сочла, что ей отныне позволено все. Она отдавала распоряжения, вникала к самые ничтожные дела и вела себя в Пале-Рояле не как любовница регента, а как хозяйка дома. Жена Филиппа даже заявила, что от такой жизни удаляется в монмартрское аббатство.
Впрочем, она недолго пробыла в монастыре, поскольку мадам де Парабер и Филипп снова разошлись – на сей раз окончательно.
Регент, узнав, что она бесстыдно обманывает его с Берегнемом, усадил ее рядом с собой на канапе и, поглаживая ей волосы, спросил, знает ли она, что сказал Магомет II своей любимой жене. Мадам де Парабер ответила, что нет. «Не знаете? Так вот, он сказал ей однажды: "Какая прелестная головка! Захочу, прикажу отрубить!"».
Это остроумное высказывание очень не понравилось фаворитке. Она встала, вышла, хлопнув дверью, и немедленно уехала в свое имение Боран, возле Бомона.
Тогда мадам де Сабран, желая угодить регенту, стала подыскивать новую любовницу для Филиппа, и взор ее упал на восхитительную молодую женщину – мадам Феран д'Аверн. Она была женой лейтенанта королевской гвардии.
Де Сабран организовала ночной сеанс с показом волшебного фонаря, где и представила красотку герцогу Орлеанскому, который тут же в нее влюбился.
На следующий день он предложил ей сто тысяч ливров и чин капитана для мужа, не уточняя, что желает получить взамен, однако красавица, будучи женщиной неглупой, все поняла и отказалась…
Впервые женщина отвергла притязания регента. Он был изумлен – и весь Париж вместе с ним. «Ходит много разговоров о мадам д'Аверн, жене гвардейского офицера, – писал Матье Маре. – Она очень красива, и регент пожелал ее. Статьи договора предложены, но еще не приняты: сто тысяч экю для нее, рота – для мужа. Действия пока не возымело, и она уезжает на лето в Аверн».
Регент, не на шутку встревожившись, отправил второе послание «с предложением дополнительных пятидесяти тысяч ливров». Мадам д'Аверн по-прежнему разыгрывала из себя недотрогу, однако в Париж вернулась.
Филипп обдумывал план нового наступления, когда к нему явился муж и предложил заключить договор, согласно которому он уступал свою жену за определенную сумму денег и некоторые льготы. Регент принял все условия предложенного договора, и господин д'Аверн, так удачно пристроивший свою прекрасную половину, с легким сердцем отправился домой.
На следующий день Филипп послал г-ну д'Аверну требуемую сумму и шкатулку с драгоценностями. Когда все формальности были улажены, «жених и невеста» встретились в доме некоего г-на Дюнуайе, чтобы провести там первую брачную ночь.
Это произошло 12 июня 1721 года. Когда утром 13-го новая фаворитка вернулась домой, муж встретил ее доброй улыбкой. Он получил деньги, шкатулку и капитанский чин – чего еще было желать?
Через некоторое время ему были пожалованы губернаторство Наваррана в Беарне и орденская лента.
Пока Людовик XV рос, регент, истощенный оргиями и развратом, слабел день ото дня.
«Хотя он был в цвете лет, – свидетельствовал Дюкло, – его пресытила жизнь, исполненная порока. По утрам он испытывал тяжкое похмелье после ночной попойки; постепенно он расходился, но прежней быстроты соображения лишился: равным образом, ему были теперь не под силу продолжительные занятия, а чтобы оживить его, требовались все более шумные развлечения. В Версале он томился: ему недоставало ужинов в Пале-Рояле, где собиралась живописная и разнородная компания. Он скучал по своей маленькой ложе в Опере, куда приглашал танцовщиц и певичек. Но, главное, он чувствовал себя глубоко изношенным и признавался, что перестал получать удовольствие от вина и что не способен уже доставлять наслаждение женщинам».
Последнее, впрочем, не вполне соответствовало действительности. Несмотря на свою очевидную и прогрессировавшую немощь, Филипп Орлеанский по-прежнему оставался дамским угодником.
В конечном счете это стоило ему глаза. Однажды вечером, позволив себе «чрезмерную вольность» с маркизой д'Арпажон, он получил от молодой женщины удар каблуком в лицо. На следующий день регент окривел.
Это досадное происшествие не отвратило его от слабого пола. Напротив, он проявлял живейший интерес даже к веяниям моды. Матье Маре писал: «Вот уже несколько дней раздаются жалобы, что женщины позволяют себе приходить в укороченных платьях даже в церковь. Регент же сказал, что, будь его воля, он бы это категорически запретил: потому что всю жизнь задирал дамам юбки и не желает, чтобы люди говорили, будто во времена своего правления он довел дело до того, что они сами стали заголяться».
25 октября 1722 года в Реймсе состоялось коронование Людовика XV. Филипп присутствовал на церемонии вместе с мадам Левек, заменившей на несколько дней в его постели мадам д'Аверн. Царствование этой фаворитки уже близилось к завершению. В ноябре месяце ей было приказано покинуть Версаль под предлогом, что «ее пребывание здесь нарушает приличия и может послужить дурным примером для короля». Регент отослал ее к г-ну д'Аверну после семнадцати месяцев совместной жизни. Правда, некоторые люди утверждали, будто регент износился настолько, что «бедняжке оставалось лишь пришивать пуговицы к рубашке…»
После исчезновения мадам д'Аверн Филипп Орлеанский стал любовником своей кузины, мадемуазель де Шароле; затем он заинтересовался знаменитой мадемуазель Аиссе.
Это была молодая красивая черкешенка, которую г-н де Ферьоль, французский посол в Константинополе, купил на невольничьем рынке за восемь тысяч франков, намереваясь сделать ее своей любовницей.
Когда его отозвали во Францию, он привез с собой юную Аиссе – ей было тогда восемнадцать лет – и попытался соблазнить ее, но, если верить Сент-Беву, который защищал добрую память Аиссе с поразительной горячностью, потерпел неудачу.
Когда регент встретился с ней в одном из салонов, она была уже не угловатым подростком, а красивой женщиной двадцати пяти лет. Влюбившись в нее, он с обычной своей непринужденностью предложил ей пройтись в спальню.
Однако у бывшей рабыни оказалось больше гордости и достоинства, нежели у придворных дам: она ответила, что никогда не согласится стать его любовницей, а если он будет принуждать ее, то немедленно удалится в монастырь.
Удивленный регент не стал настаивать и через несколько дней утешился в объятиях изумительно красивой мадемуазель Уэль, племянницы мадам де Сабран. Ей было семнадцать лет, она еще не знала мужчин, но, как говорили, «обладала огнем, пылавшим в нужном месте». Он же в свои сорок восемь лет превратился уже в полную развалину.
Девушка, весьма разочарованная вялостью утомленного жизнью любовника, вскоре вернулась к тетке. Тогда Филипп позвал к себе женщину, которую знавал еще в те времена, когда его любовницей была мадам де Парабер, – ее звали мадам де Фалари. Это была изящная блондинка с голубыми глазами и пышными формами: про нее говорили, что «любовные утехи ей не в тягость». В возрасте двадцати пяти лет она имела множество любовников.
Когда стало известно, что она заняла место официальной фаворитки, появились куплеты, в которых высмеивались как необъятное лоно мадам де Фалари, так и мужское бессилие регента.
Возможно, она и в самом деле не получала от совместной жизни с Филиппом того удовлетворения, на которое надеялась, однако она его не бросила. Проникшись жалостью к этому утомленному жизнью человеку, с трудом ковылявшему от кресла до кресла, она превратилась в преданную сиделку и нежно ухаживала за ним, а по вечерам перед сном читала ему рыцарские романы или волшебные сказки…
Пора веселых ужинов Пале-Рояля давно прошла…
Иногда Филипп, очнувшись от тяжкой полудремы, проявлял интерес к нынешним похождениям своих бывших любовниц – и в его единственном глазу зажигался тогда веселый огонек. Он оживлялся, когда ему рассказывали пикантные подробности недавних скандалов, и радовался, узнавая, что многих дам «испортили» и что королевскому хирургу приходится заниматься в основном дурными болезнями.
8 декабря 1722 года в возрасте семидесяти одного года скончалась принцесса Пфальцская. Филиппа потрясла смерть матери, он впал в полную прострацию. Когда 15 февраля 1723 года Людовик XV достиг совершеннолетия, это было встречено общим вздохом облегчения.
С этого момента регент стал стремительно приближаться к своему концу. Ему угрожала апоплексия, поэтому врачи каждый день прибегали к кровопусканию.
2 декабря, отяжелевший, с побагровевшим лицом, он сидел в розовой гостиной в обществе мадам де Фалари. «Закрывшись с ней, он забавлялся в ожидании часа, когда надо будет работать с королем; молодая женщина, распустив белокурые волосы, положила голову на колени принцу, но тот внезапно тихо сказал: "Друг мой, я немного устал, и в голове у меня тяжесть Почитай мне какую-нибудь сказку, у тебя это так хорошо получается"».
Герцогиня тогда села в кресло рядом со своим любовником. Внезапно герцог Орлеанский покачнулся и упал ей на руки. Увидев, что он потерял сознание, молодая женщина с вполне понятным испугом принялась звать на помощь. Она кричала изо всех сил, но никто не откликался. Тогда она побежала в кабинет, затем в спальню, в прихожую, но никого не встретила и бросилась на галерею, а потом и во двор.
Наконец подоспевший камердинер произвел операцию. Но все было тщетно. В семь часов вечера регент скончался, не приходя в сознание.
Потрясенная мадам де Фалари уехала в Париж.
Римский император (с 54 года) из династии Юлиев-Клавдиев. По источникам, жестокий, самовлюбленный, развратный. Репрессиями и конфискациями восстановил против себя римское общество.
Нерон родился в Анции, через девять месяцев после смерти Тиберия. Отец его, Доминиций, в ответ на поздравления друзей воскликнул, что у него и Агриппины ничто не может родиться, кроме ужаса и горя для человечества. Когда младенцу исполнилось три месяца, он потерял отца. Однако по завещанию Нерон получил только третью часть наследства, потому что все имущество забрал его сонаследник Гай. Вскоре его мать была сослана. Нерон рос почти в нищете в доме своей тетки Лепиды под надзором двух дядек, танцовщика и цирюльника.
Когда же к власти пришел Божественный Клавдий, то сыну Доминиция не только было возвращено все наследство, но и добавлено наследство отчима Криспа. На одиннадцатом году Нерон был усыновлен Клавдием и отдан на воспитание Аннею Сенеке, тогда уже сенатору. В день совершеннолетия он был представлен народу и обещал плебеям раздачу, а воинам подарки. А немного спустя взял себе в жены Октавию, дочь Клавдия и Мессалины. После смерти Клавдия 17-летний Нерон стал римским императором.
Древний историк Светоний писал: «Наглость, похоть, распущенность, жестокость его поначалу проявлялись постепенно и незаметно, словно юношеские увлечения, но уже тогда было ясно, что пороки эти – от природы, а не от возраста».
Нерон сожительствовал со свободными мальчиками и с замужними женщинами, он изнасиловал даже весталку Рубрию. С вольноотпущенницей Акте он чуть было не вступил в законный брак, подкупив несколько сенаторов консульского звания, он заставил их поклясться, будто она из царского рода.
Светоний рассказывал о необычной забаве императора: «…в звериной шкуре он выскакивал из клетки, набрасывался на привязанных к столбам голых мужчин и женщин и, насытив дикую похоть, отдавался вольноотпущеннику Дорифору: за этого Дорифора он вышел замуж, как за него – Спор, крича и вопя, как насилуемая девушка. От некоторых я слышал, будто он твердо был убежден, что нет на свете человека целомудренного и хоть в чем-нибудь чистого и что люди лишь таят и ловко скрывают свои пороки: поэтому, кто признавался ему в разврате, он прощал и остальные грехи».
После Октавии он был женат дважды – на Поппее Сабине и на Статилии Мессалине, правнучке Тавра, двукратного консула и триумфатора: чтобы получить ее в жены, он убил ее мужа Аттика Вестина, когда тот был консулом. (Он вообще не щадил близких. Антонию, дочь Клавдия, которая после смерти Поппеи отказалась выйти за него замуж, он казнил, обвинив в том, что она готовила переворот.)
Жизнь с Октавией быстро наскучила Нерону, и его сладострастные взоры обратились к Поппее, которая по материнской линии была внучкой знаменитого консула и триумфатора Сабина. Ее мать в свое время по праву считалась первой красавицей Рима, и дочь красотой пошла в нее. Тацит отмечал, что Поппея не делала различия между своими мужьями и любовниками, у нее «было все, кроме честной души».
Нерон впервые увидел красавицу, когда она была женой всадника Руфия Криспина. Император возгорелся к ней великой страстью и захотел обладать этой роскошной женщиной. Нерон решил развести Поппею с Руфием, после чего выдать замуж за своего друга Сильвия Оттона. Император вскоре получил возможность посещать Поппею, когда у него возникнет желание, скрывая при этом свою связь. Нерон был женат в это время на Октавии, дочери Клавдия.
Однако идиллия оказалась недолгой. Поппее надоело быть любовницей императора. Она жаждала власти. А Нерона быстро утомляли любовные забавы, и он, утолив желание, быстро засыпал. Оттон, очарованный красотой жены, стал настаивать на правах супруга. Поппея Сабина понимала, какая незавидная участь ее ожидает, если Оттон проболтается императору, что переспал с собственной женой.
О новом увлечении сына узнала Агриппина и возненавидела Поппею. Но как она могла отвлечь Нерона от роковой красавицы?
Вдовствующая императрица решила предложить себя сыну в качестве… любовницы. Она появлялась на торжественных приемах, пирах. Несколько раз Акте спасала Нерона от покушений Агриппины, предотвращая кровосмесительную связь. Однажды разгоряченный вином Нерон не выдержал и оставил Агриппину у себя. Мстительность, страх, животный садизм – вот на чем было замешано это сладострастие.
Агриппина, во-видимому, знала тайны любви, ибо противоестественная человеческой природе близость продолжалась довольно долго. Нерона и Агриппину носили вместе на носилках. Римляне, которых, казалось, уже ничем нельзя было удивить, были поражены чудовищным развратом.
Однако Нерон жаждал обладать и красавицей Поппеей. Любовница, узнав о связи императора с матерью, отдалась Оттону, позаботившись о том, чтобы об этом вскоре стало известно Нерону.
Ревнивый император потребовал объяснений. Поппея в ответ заявила, что она замужняя женщина и Оттон в качестве супруга ее вполне устраивает, по крайней мере, он позволяет ей вести роскошную жизнь. Она припомнила Нерону и связь с Агриппиной, во всех грехах обвинявшей ее, Поппею и бывшую рабыню Акте, которая по-прежнему находилась около него, приучая к дурным манерам. И наконец заявила: если император по-прежнему любит ее, то должен взять в жены, в противном случае она удалится в провинцию.
Нерон не поверил в серьезность ее слов. Вечером он пришел к любовнице, однако нашел дверь ее дома закрытой. Нерон начал ломиться, осыпая хозяйку угрозами и бранью, но ему так и не открыли. Поппея поставила его перед выбором: либо она, либо Агриппина и Октавия. Но Октавия почти ничего не решала в планах Нерона, безропотно снося все его похождения. Агриппина же заручилась поддержкой в сенате, и ее следовало удалить.
Император снял охранявшие ее военные караулы. Затем убрали германцев из почетной стражи. Наконец, Нерон выжил ее из императорского дворца, где она имела прежде богатые покои.
Агриппину попытались обвинить в заговоре с целью свержения правителя, но вскоре выяснилось, что это наглая ложь. Императрица по-прежнему при каждом удобном случае стремилась уязвить Поппею, она словно не замечала ее, но при каждом удобном случае подчеркивала нежное отношение к Октавии, которую прилюдно называла красавицей и женой императора. В сердцах Поппея потребовала убить Агриппину. Нерон обещал исполнить ее каприз.
Но осуществить задуманное, не вызвав подозрений у сената, было не так-то просто. Наконец Аникет, один из бывших воспитателей Нерона, предложил хитроумный способ: во время праздника построить специально для Агриппины большой корабль. Когда она, устав от вина и веселья, удалится к себе в каюту, корабль развалится. Воспользовавшись суматохой, можно будет утопить императрицу, списав все на несчастный случай. Нерон план одобрил.
Он объявил в Риме, что собирается принять участие в празднике в Байи, небольшом городке рядом с Неаполем. Нерон до этого примирился с матерью, даже целовал ей ручки. Агриппина подумала, что вернула его расположение.
Во время праздника Нерон произнес торжественную речь, славящую Агриппину Августу и даже прослезился, ибо не сомневался, что видит ее в последний раз.
Во время ночной прогулки утомленная Агриппина удалилась к себе в каюту. Потолок каюты был сделан из свинца и должен был обрушиться на уснувшую императрицу, пробить днище корабля. Однако потолок чудом удержался благодаря высоким стенкам ложа и не причинил Агриппине никакого вреда. На палубе завязалась борьба между заговорщиками и теми, кто не был посвящен в план Нерона. Агриппина и служанка прыгнули в воду.
Нерон пришел в ужас, когда ему сообщили, что покушение провалилось. Надо было действовать немедленно. Он вызвал преданных ему Сенеку, Бурра, Аникета. Созревает новый план: якобы слуга Агриппины, подосланный хозяйкой, пытался убить Нерона, поэтому императрицу пришлось покарать.
…Два десятка воинов окружили виллу несчастной женщины. Аникет с двумя телохранителями ворвался к ней в спальню. Через несколько минут все было кончено. Агриппину похоронили той же ночью.
Утром все поздравляли Нерона со счастливым спасением и осуждали Агриппину, осмелившуюся поднять руку на императора.
Нерон вернулся в Рим и предался наслаждению. Теперь он был свободен. 59-й год стал переломным в жизни императора. Отныне он руководствуется только своим мнением. Сальвия Оттона отослали легатом в Лузитанию – римскую провинцию на Пиренейском полуострове. Оттон, помня о судьбе Агриппины, покорно согласился. Через три года Нерон, обвинив Октавию в бесплодии, развелся с ней и через двенадцать дней женился на Поппее, несмотря на недовольство высших кругов в Риме.
По распоряжению Поппеи, скульптуры Октавии были заменены на ее собственные. Новая жена Нерона требовала выслать Октавию из Рима, однако удалить дочь Божественного Клавдия без причины было невозможно. Тогда Октавию попытались скомпрометировать, обвинив 22-летнюю женщину (Поппее был 31 год) в прелюбодеянии. Префект гвардии Тигеллин подкупает одного из египетских музыкантов, который признался в любовной связи с Октавией. Однако большинство слуг даже под пытками отказывались подтвердить его показания. Тем не менее Октавию выслали в Кампанию (область на юге Италии), где заключили под стражу.
В Риме начались волнения. Испугавшись восстания, Нерон вынужден вернуть Октавию и под ликующие крики толпы снова объявил ее своей женой, однако, придя в себя, он послал против народа войска. На улицах Рима лилась кровь. Приказом Нерона возвращаются на свои места скульптуры Поппеи. Но положение ее было непрочно, в любой момент она могла быть свергнута Октавией и ее сторонниками. Вняв мольбам Поппеи, Нерон решил покончить с дочерью Клавдия. Он уговорил Аникета лжесвидетельствовать о сожительстве с нею. Опальную жену отправили на остров Пандатерию и там задушили в жарко натопленной терме, предварительно вскрыв ей вены. Таким образом Поппея стала законной и единственной женой Нерона. Удивительно, почему она не тронула безмолвную красавицу Акте. Вероятно, она не считала ее серьезной соперницей. Акте жила во дворце и по-прежнему дарила ласки повелителю.
Через некоторое время Поппея исполнила данное Нерону обещание и родила девочку. Император был несказанно счастлив и присвоил жене и дочери титул Августа.
Но страсть со временем проходит. Нерон был избалован женскими ласками. Он также любил пение, театр и поэзию. Среди увлечений императора были скачки, он считался одним из лучших наездников империи. Когда Нерон пел в театре – а он это обожал, – запрещалось кому-либо выходить из театра. Поэтому, говорят, некоторые женщины рожали в театре, а многие, не в силах его более слушать и хвалить, перелезали через стены, так как ворота были закрыты, или притворялись мертвыми, чтобы их выносили на носилках.
Поппея же вскоре поняла, что снова ждет ребенка. Она тяжело переносила беременность, постоянно болела, стала раздражительной. Нерон стал редко появляться во дворце, пропадал на пирушках, которые часто затягивались за полночь. Время от времени он освежался в купальнях, зимой теплых, летом холодных; пировал он и при народе, на искусственном пруду или в Большом цирке, где прислуживали проститутки и танцовщицы со всего Рима. Когда он проплывал по Тибру в Остию или по заливу в Байи, по берегам устраивались харчевни, где было все приготовлено для пьянства и разврата и где одетые шинкарками матроны зазывали его причалить. Устраивал он пиры и за счет друзей.
К предродовой болезни Поппеи добавились еще ревность и подозрительность. Почти каждый поздний приход мужа заканчивался скандалом. Однажды, вернувшись со скачек, разгоряченный вином Нерон не выдержал и в ответ на вопли Поппеи пнул ее ногой в живот. Через несколько часов Поппея умерла. Утром, протрезвев, Нерон понял, что натворил, и, всплакнув, приказал забальзамировать тело жены и положить ее в фамильную гробницу Юлиев. Во время погребальной процессии безутешный супруг непрерывно превозносил красоту Поппеи и ее добродетели.
Впоследствии он приказал оскопить белокурого мальчика Спора, облачил его в женские одежды, назвал Поппеей Сабиной, после чего официально женился на нем и жил с ним, как с женой. По Риму ходила шутка, что человечество было бы счастливо, если бы у отца Нерона была такая же жена.
Император еще раз подтвердил справедливость мнения римлян о себе, когда приказал утопить своего пасынка – сына Поппеи и Криспина – Руфия за то, что малыш, играя, имел неосторожность назвать себя полководцем и императором.
В том же 65 году Нерон приказал Сенеке покончить жизнь самоубийством, ибо тот, зная о заговоре против императора, не донес ему.
Такого правителя народ терпел четырнадцать лет! Скончался он на тридцать втором году жизни, в тот самый день, в который убил когда-то Октавию. Ликование в народе было таково, что «чернь бегала по всему городу во фригийских колпаках»…
Самый развратный из пап со времен Оттонов. После смерти Иннокентия VIII получил папскую мантию. Талант, энергия и богатство позволили ему приобрести большое влияние. Его деятельность обнаруживает некоторые государственные способности.
Род Борджиа – это испанский род Борхо, перебравшийся в Италию в XV веке. Фамильный герб Борхо (Борджиа) – красный бык – как нельзя более подходил для них. Обуздать этого кровожадного и похотливого быка было не так просто.
Отцом Родриго был Алонсо Борхо, впоследствии ставший римским папой Каликстом III. История рода Борхо тесно связана с борьбой за папский престол, когда в мире сразу было по несколько пап, один из которых объявлялся истинным, а все остальные ложными – антипапами. Духовная карьера Алонсо началась в 1416 году, когда ему было уже 36 лет. В то время, будучи делегатом Констанского собора, где происходили выборы папы, он быстро распознал, что к чему, и проголосовал за низвержение своего благодетеля антипапы Бенедикта XIII. Действовал так Алонсо по тайному приказу короля Арагона Альфонсо V. Король Альфонсо в награду за предательство добился назначения Борхо епископом богатой Валенсийской епархии.
Семь лет Алонсо верой и правдой служил своему королю, борясь против Бенедикта XIII, и, наконец, произошло то, чего он добивался. Бенедикта низложили, а Борхо, доблестный и послушный, добился от Альфонсо новой награды – должности канцлера его величества. Спустя некоторое время Альфонсо счел нужным подружиться с очередным антипапой – Феликсом V, надеясь с его помощью посадить на трон Неаполя своего побочного сына Ферранте. Но Борхо, уже осознавший собственную значимость, мечтал отдать тепленькое местечко в Неаполе своему племяннику (а злые языки утверждали, что сыну) Педро-Луису. И как только представилась возможность, канцлер тотчас предал своего короля, за что папа Евгений IV возвел его в кардиналы.
Новый кардинал перебрался в Рим, куда к нему приехали два племянника. Один из них, Педро-Луис, второй, на год его постарше – Родриго.
Матерью Родриго была Иоанна Борджиа, женщина сластолюбивая. Поэтому, когда Родриго появился на свет, муж Иоанны, Готфрид Ленсуоли, попросту не признал его своим законным сыном, ибо давно замечал, как Иоанна бегала к своему брату Альфонсо. Это непризнание привело к тому, что супруги разошлись, и бедный Родриго, которому отказано было даже в фамилии Ленсуоли, вынужден был называться Борджиа.
Итак, два молодых испанца приехали в великолепный Вечный город, шумный, более свободный и демократичный в нравах, нежели Мадрид. Племянники быстро вошли во вкус римской жизни. Особенно им пришлись по душе итальянки, они оказались куда более покладистыми.
Поначалу молодой Родриго решил специализироваться в юриспруденции и, надо сказать, сразу же преуспел, стал признанным авторитетом по защите всяких сомнительных лиц и деяний. Однако адвокатура заставляла вести более строгий, чем ему хотелось бы, образ жизни. Для адвоката, постоянно имеющего дело с законом, очень много значила собственная репутация. Посему после не очень тягостных раздумий бравый и смазливый Родриго Борджиа поменял мантию адвоката на мундир военного.
Отныне его похождения не только не осуждали, а, наоборот, всячески приветствовали. Ведь угодить хорошенькой красотке для военного человека – своего рода отличие.
Вскоре Родриго при помощи дяди возвели в сан архиепископа Валенсии, где когда-то служил сам папа. Позже Валенсийскую епархию Родриго отдал своему сыну Чезаре, так что Валенсия буквально вскормила этот знаменитый род.
Имея сильного покровителя в Риме, Родриго не задержался на посту архиепископа. Он, как и Педро-Луис, получил кардинальскую шапку и должность вице-канцлера курии, фактически став вторым человеком после папы. Лавина милостей, обрушившаяся на незаметного прежде офицера, породила самые невероятные слухи, даже о том, что папа Каликст III питал к кардиналу не только родственные чувства.
Пять владык Ватикана сменилось за это время, и каждому он вынужден был угождать, изъявлять преданность и покорность, за что и получил в народе прозвище «слуга пяти пап». Но эта послушность и спасла его, и не только спасла, но и дала возможность стать, наконец, и самому папой.
Кардинала Борджиа хорошо знали в Риме. И не только как кардинала. Он был богат, не отказывал себе в прихотях и усладах. Любовницы менялись одна за другой, слухи о развратном образе жизни кардинала просачивались в дома римских вельмож, но тогда сие считалось вполне естественным даже для святых отцов. Кардинал Борджиа не выделялся среди остальных высших служителей церкви. Недаром Петрарка еще в XIV веке говорил: «Достаточно увидеть Рим, чтобы потерять веру».
Еще юношей Родриго сошелся с молодой вдовой Еленой Ваноцци, подозреваемой в убийстве мужа, заставшего ее в объятиях любовника. В те времена подобные убийства случались часто и считались делом обыкновенным. Более того преступление Елены Ваноцци скорее возвысило, чем унизило ее в глазах Родриго, для которого цель всегда оправдывала средства. Елена имела двух дочерей: старшую, очень некрасивую, имя которой неизвестно, и младшую – Розу, в полном смысле слова красавицу, хорошо знавшую о материнском преступлении, но до поры до времени хранившую тайну, выжидая момента, чтобы отомстить за смерть обожаемого отца… Ждать пришлось не особенно долго. По мере того как Елена Ваноцци старела и теряла обаяние, Роза с каждым днем становилась прекраснее, и сластолюбивый Родриго, сравнивая двух женщин, разумеется, отдавал предпочтение последней. Не привыкший обуздывать своих желаний, он однажды потребовал, чтобы Роза отдалась ему. Девятнадцатилетняя красавица, ничуть не поразившись требованиям материнского любовника, загадочно ответила: «До тех пор пока жива моя мать, я не могу отдаться тебе».
Родриго понял ответ в желательном для Розы смысле и, не долго размышляя, поспешил уничтожить препятствие. На следующий же день Елена Ваноцци скоропостижно скончалась, отравленная своим любовником; старшую дочь сейчас же насильно постригли в один из монастырей, а младшая отдалась отравителю в награду за убийство матери.
Это случилось в 1448 году. В течение дальнейших семи лет любовники, связанные преступлением, наслаждались безмятежным счастьем, не тревожимые ни малейшими укорами совести. Более подходящей пары трудно было бы и придумать. Но вот в 1455 году кардинал Альфонсо Борджиа, дядя Родриго, воссел на папском престоле под именем Каликста III и потребовал племянника к своему двору. Перед Родриго открывалась широкая дорога к достижению всех благ земных в том смысле, как он их понимал.
Он немедленно отправился в Рим, оставив Розу в Валенсии, не рискуя взять ее с собою, опасаясь, что дядя негативно отнесется к подобной кровосмесительной связи. Мало-помалу, однако, ощутив под собою твердую почву, папский племянник, получив звание кардинала, перевез любовницу из Валенсии в Венецию и все свободное время проводил с ней, тщательно скрывая от дяди свои похождения. Роза Ваноцци жила в великолепном дворце, окруженная необыкновенной роскошью, задавая пиры и устраивая оргии. Родриго, ничего не жалел, чтобы только доставить Розе всевозможные удовольствия. Она одарила любовника дочерью Лукрецией и тремя сыновьями: Франческо, Чезаре и Джиованни.
Лукреция родилась в 1480 году. Воспитанная матерью, она, без сомнения, с младенческого возраста впитала в себя все отрицательные качества развратной Розы Ваноцци. Получив самое блестящее по тому времени образование, Лукреция уже в одиннадцать лет от роду знала, что она красива, и в совершенстве владела искусством кокетства.
В 1492 году произошло событие, возведшее семью Борджиа на небывалую высоту. Скончался Иннокентий VIII, и на папском престоле воссел Родриго под именем Александра VI.
Однако он, в свои шестьдесят лет, оставался сластолюбцем, каким был и в двадцать; его не удерживали от распутства ни седины, ни тиара. Дети его святейшества оказались вполне достойными своего родителя: в Чезаре он нашел верного себе помощника и сообщника в делах государственных и любовных. Не довольствуясь фаворитками из знатнейших семейств, дворянских и духовных, папа и сын его обратили страстные помыслы на прелестную, белокурую Лукрецию – дочь одного, сестру другого, сделавшуюся вскоре любовницей обоих! Родриго превратился в самого нежного обожателя, осыпая подарками развратную девушку и исполняя малейшие ее прихоти и капризы. Лукреция оказалась на высоте призвания и расточала свои ласки отцу, как настоящая куртизанка, оценивая их количеством и ценностью подношений. Приблизительно около 1492 года Родриго, чтобы соблюсти внешние приличия, обвенчал свою дочь с арагонским дворянином доном Эстебаном. Лукреция за короткое время сменила трех мужей.
В это же время Александр VI и Чезаре вынашивают гениальные замыслы объединения Италии. Казну истощили непрерывные войны в Италии и оргии в стенах Ватикана, поэтому Александр VI в последние два года своей жизни решился расширить круг прибыльной торговли индульгенциями, чинами и кардинальскими шапками. Последняя статья была особенно доходна; здесь папа, как говорится, одним камнем убивал двух птиц: получал деньги с нового кардинала и по закону наследовал имение покойного его предшественника.
Его святейшество приглашал кардинала к себе на завтрак или на ужин, пожимал ему руку или приказывал отомкнуть дверь, запертую на ключ, и дня через два или через три тот отправлялся в жизнь вечную… Примешать яду в кушанье или питье было вещью простой и нехитрой, особенно для Александра Борджии, отравившего Зизима, брата султана Баязета, по просьбе последнего. Но так бесхитростно можно было избавиться только от магометанина; для устранения кандидатов на папский престол Борджиа придумал другие способы: рукопожатие и отмыкание замка. Для первого папа надевал на палец правой руки золотой перстень, из внутренней стороны которого, при легком пожатии чужой руки, выходил стальной волосок, чуть укалывавший и выпускавший каплю яду. Точно таким же механизмом были снабжены ключи у дверей или шкафов.
В августе 1503 года папа вместе с верным своим Чезаре решили отправить на тот свет трех кардиналов и с этой целью пригласили их на ужин. В числе прочих лакомств, приготовленных для дорогих гостей, были бутылки с кипрским вином. Эти бутылки, припасенные на десерт, были отданы под надзор благонадежного буфетчика… Однако еще задолго до десерта папа и Чезаре приказали подать себе вина – разумеется, не отравленного. Осушив поданные бокалы, Александр и сын его стали еще любезнее и внимательнее к гостям, предложили им последовать их примеру, и в эту самую минуту папа, изменившись в лице, испуганно, тоскливо стал ощупывать себе грудь и шею.
«Что с вами, ваше святейшество?» – заботливо спросил один из собеседников.
«Ничего, ничего… – ответил злодей и, обращаясь к секретарю, продолжил торопливо: – Потрудитесь поскорее принести из моей спальни мою наперсную ладанку; она должна быть на аналое, около кровати…»
Присутствовавшие невольно переглянулись. Каждому из них было известно, что Александр VI постоянно носил на шее ладанку, с которой была связана его судьба. Когда он был еще кардиналом, какая-то цыганка, даря ему эту ладанку, предсказала, что он не умрет до тех пор, пока будет носить ее на шее… Поглощенный мыслями об отравлении кардиналов, с утра 18 августа 1503 года, Александр VI забыл надеть на шею роковой подарок цыганки и вспомнил о нем только вечером, именно тогда, когда, должно быть, тоже по рассеянности буфетчика, выпил бокал отравленного вина, приготовленного для кардинала. Посланный в комнаты по возвращении своем в сад (ужинали на открытом воздухе) нашел гостей в страшном смятении, а папу и его сына Чезаре в предсмертной агонии. Александр умер в жестоких мучениях, но Чезаре остался жив благодаря ваннам из горячей бычьей крови.
Французский писатель. Автор многочисленных исторических авантюрных романов. Наиболее известны: «Три мушкетера» (1844), «Двадцать лет спустя» (1845), «Виконт де Бражелон» (1848—1850), «Королева Марго» (1845), «Граф Монте-Кристо» (1845—1846). Герои Дюма привлекают рыцарским благородством, отвагой, верностью в дружбе и любви. Перу писателя принадлежат «Мои мемуары» в 22-х томах (1852—1854).
«Это не человек, а сила природы», – говорил о писателе историк Жюль Мишле, трудами которого Дюма восхищался. Мишле платил ему той же монетой. Гигант, живший не по средствам, широкая натура, тонкий знаток кулинарного искусства, неистощимый автор, которого всегда сопровождал успех, долги и женщины. В этом весь Александр Дюма. Более того, жизнь писателя – сплошной роман, вроде тех, что писал он сам, история о великане-обжоре, торопившемся съесть все и сразу; жизнь, в которой сменяли друг друга работа, приключения, размышления, мечты, любовь ко всем женщинам и в то же время ни к одной (за исключением, конечно, его матери Марии-Луизы).
В 1806 году, когда умер отец писателя генерал Дюма, Александру было всего три с половиной года. Ребенок схватил ружье, сказав заплаканной вдове, что идет на небо, чтобы «убить Боженьку, который убил папу».
Образ отца был возведен в семье в культ: внебрачный ребенок, к тому же мулат, и такой свирепый, что немцы в Тироле в 1797 году прозвали генерала «черным дьяволом». Он обладал неимоверной силой: подвешенный к люстре, он мог подтянуть к себе лошадь, ставил в вертикальное положение сразу четыре ружья, вдев в дула пальцы. Сын небогатого маркиза Александра Антуана де Ла Пайетри и рабыни, «ветреной женщины», как говорили в Сан-Доминго (ныне Гаити), отец одарил Александра и гигантским ростом, и силой Геркулеса, и мужественной внешностью (у него было смуглое лицо и курчавая шевелюра). Все это приводило женщин в экстаз, бесило соперников и выводило из себя критиков, не скупившихся на оскорбительные расистские выпады по его адресу. Бальзак, например, говорил: «Только не сравнивайте меня с этим негром!» Один из завсегдатаев литературного салона, дерзнувший пошутить на эту тему, получил от Дюма резкий ответ: «Мой отец был мулатом, моя бабушка была негритянкой, а мои прадедушки и прабабушки