Предисловие

Героини этой книги — императрицы и принцессы, фаворитки и актрисы, певицы и поэтессы… Эти женщины так не похожи друг на друга, но вместе с тем их объединяет великое чувство — любовь. Они любили до безумия, до самозабвения: во имя любви жертвовали своим богатством, совершали отчаянные поступки, бросая вызов обществу с его ханжеской моралью. И они были любимы. Ради их кроткого «да» развязывались жестокие войны, завоёвывались целые страны, возводились роскошные дворцы, тратились баснословные состояния… Благодаря искусству любви женщины нередко получали право на неограниченную власть, ибо любовь — это сила слабых, и слабость сильных.

«Что такое любовница? Женщина, возле которой забываешь то, что знал назубок, иными словами, все недостатки её пола», — утверждал ещё в XVIII веке литератор Никола-Себастьен де Шамфор. Женщина, в чьём сердце погасло пламя любви, перестанет быть женщиной. Но одни влюбляются чуть ли не каждый день, другие до конца жизни ждут встречи со сказочным принцем. Нас же интересовала прежде всего любовь всепоглощающая, страстная, никого не оставляющая равнодушной. В связи с этим вспоминаются слова английского прозаика Сомерсета Моэма: «Все мы тешим смешные и нелепые мечты, в которых видим себя богатыми, красивыми, удачливыми, предстаём героями и героинями романтических приключений; и всё-таки в большинстве своём мы достаточно благоразумны, трусливы, ленивы, чтобы мечтам всерьёз влиять на наше поведение». Героини этой книги необычны хотя бы тем, что пытались воплотить свои фантазии в жизнь. Они отдавались любви щедро и великодушно, не раздумывая и не считая.

Первые страницы книги посвящены женщинам, чьи любовные истории овеяны легендами, а имена стали нарицательными. Это величественная Клеопатра и неистовая Мессалина, Северная Семирамида Екатерина II и секс-символ XX века Монро, гениальная фаворитка Помпадур и очаровательнейшая женщина своего века Нинон де Ланкло, божественная Нефертити и мифическая Елена Прекрасная, порочная королева Марго и мудрая возлюбленная Перикла Аспазия… Часто в рассказах о них правда соседствует с вымыслом, и невозможно отделить одно от другого. Завершают книгу любовные истории звёзд современного экрана — Коллинз, Робертс и Стоун («прежде любовные интриги были увлекательно таинственны, теперь они увлекательно скандальны»). Словом, перед вами открывается удивительная по богатству красок картина любовной истории — с древнейших времён до наших дней. В последующих изданиях, несомненно, появятся новые заслуживающие внимания персонажи.

Любой рейтинг субъективен, иными словами, зависим от мироощущения его автора. Тем более, когда речь идёт о любви — волшебном чувстве, воспеваемом поэтами… И всё-таки, мы надеемся, что такая манера изложения сделает чтение книги более интересным и увлекательным. По крайней мере, к этому мы стремились…

Клеопатра (69–30 до н. э.)

Последняя царица Египта, из династии Птолемеев. Умная и образованная, Клеопатра была любовницей Юлия Цезаря, после 41 года до н. э. — Марка Антония (с 37 года до н. э. — жена). После поражения в войне с Римом и вступления в Египет римской армии Октавиана (Августа) покончила жизнь самоубийством. Образ Клеопатры получил отражение в литературе (В. Шекспир, Б. Шоу) и искусстве (Дж. Тьеполо, П. П. Рубенс) и др.

* * *

Обладая красотой Елены, страстностью Сафо и умом Аспазии, она могла бы стать второй Семирамидой, но, будучи рабой своих желаний, осталась только куртизанкой.

В июле 51 года до н. э. скончался Птолемей XII Авлет, владыка Египта, завещавший престол своим старшим детям: шестнадцатилетней красавице Клеопатре и тринадцатилетнему Птолемею-Дионису. Следуя египетскому обычаю, они тотчас же вступили в брак друг с другом.

Клеопатра выросла в выдающемся по тому времени центре — Александрии, любимой резиденции Птолемеев. Поэзия, искусства, науки находили приют в этом городе, и при дворах египетских царей насчитывалось немало выдающихся поэтов и художников. Клеопатра получила прекрасное образование. Она свободно изъяснялась на нескольких языках, изучала философию, хорошо знала литературу и играла на нескольких музыкальных инструментах. Словом, это была образованная девушка, унаследовавшая от своих предков политический ум. «У неё, — замечает историк Гуго Вилльрих, — как у настоящей дочери Птолемея, не было ничего женственного, кроме тела и хитрости. Свою наружность, таланты, всю себя Клеопатра всегда подчиняла холодному расчёту, постоянно имея в виду интересы государства, или, вернее, свои личные выгоды». Но, помимо расчётливого ума, она обладала и необыкновенно сладострастной натурой. Будучи супругой тринадцатилетнего мальчика, Клеопатра для удовлетворения своих страстных желаний содержала целый сераль молодых красивых мужчин, что в то время не считалось безнравственным.

В 48 году до н. э. воспитателю молодого Птолемея XIII, евнуху Пофину, удалось поднять против Клеопатры столицу государства — Александрию. Евнух обвинял юную царицу в стремлении к единодержавию и готовности прибегнуть ради этого даже к помощи Рима. По его словам, она уже кое-что предприняла вместе со своим любовником Гнеем Помпеем, прозванным Великим. Ему она отдалась в благодарность за то, что он за семь лет до того помог её отцу утвердиться на египетском престоле.

Возмутившийся народ угрожал жизни Клеопатры. И она с несколькими преданными ей лицами сочла за лучшее бежать из Александрии, не признав, однако, себя побеждённой.

Брат и сестра, муж и жена — каждый из них готовился кровью отстаивать свои права.

Но тут вмешался Юлий Цезарь, узнавший о распре молодых. Суровый римлянин приказал Птолемею XIII и Клеопатре распустить свои войска и явиться к нему для личных объяснений. Хитрый евнух передал Клеопатре лишь одно распоряжение Цезаря, касающееся войск, скрыв, что её ожидают в Александрии. Своего же воспитанника он спешно послал к Цезарю, но ни словом не обмолвился о первой части приказа.

Цезаря удивило отсутствие Клеопатры, и, прежде чем что-то решить, он тайно отправил к ней гонца в Пелузу.

Царица с нетерпением ждала известий. Доверяя великому полководцу, она немедленно распустила войско. Клеопатра понимала, что ей во что бы то ни стало надо увидеться с «божественным Цезарем». Наконец прискакал гонец, открывший ей истину. Но как пробраться в столицу? Взяв с собой только одного раба, царица на простой рыбачьей лодке ночью прибыла в Александрию. Преданный раб Апполодор завернул царицу в кусок пёстрой ткани, затянул ремнём и, взвалив этот тюк на спину, благополучно добрался до покоев Цезаря, где и возложил к его ногам драгоценную ношу.

Божественная Венера вышла из морской пены, скромная смертная Клеопатра появилась из пёстрой ткани. Ей только что минуло 19 лет. Её странная, обольстительная красота была в полном расцвете. Если добавить, что она обладала удивительным мягким, мелодичным голосом нильских сирен, станет понятным, что поражённый и восхищённый Цезарь потерял голову. Первое свидание римлянина с египтянкой продолжалось почти до утра… Клеопатра торжествовала!

Несмотря на усилия Цезаря, волнения не улеглись, произошли даже столкновения между римлянами и египтянами. Цезарь с Клеопатрой оказались окружёнными во дворце, но вовремя подоспело подкрепление. Птолемей XIII утопился в Ниле. Так окончилась война, известная как «Война Клеопатры», поскольку Цезарь сражался только из любви к царице.

Наведя порядок в Александрии, полководец тотчас, чтобы не раздражать египтян, выдал Клеопатру замуж за её второго брата Птолемея XIV, Неотероса, болезненного шестнадцатилетнего юношу. И этот брак, и двудержавие были фиктивны. Царица оставалась любовницей Цезаря и одна правила государством, опираясь на римские копья.

Диктатора вызвали в Рим, где начались беспорядки и лилась кровь, но тщетно: долг, интерес, обязанности — всё было забыто в объятиях лукавой чаровницы. Они собирались в путешествие по Нилу, мечтая в старых египетских городах наслаждаться своею молодой любовью. Увы, накануне путешествия римские легионеры взроптали, принуждённые, ради прихоти Цезаря, прозябать вдали от своей родины, и только это отрезвило любовника Клеопатры.

Спустя несколько месяцев Клеопатра родила сына, которого назвала Птолемеем-Цезарионом, обнародовав таким образом свои отношения с Цезарем. Впрочем, они не были особым секретом для александрийцев.

Вернувшись в Рим, диктатор заскучал без красавицы и вызвал её к себе. Клеопатра приехала в середине лета 46 года до н. э. вместе с сыном, псевдомужем и в сопровождении огромной свиты. Цезарь уступил египетской царице свою великолепную виллу на правом берегу Тибра, и всё свободное время проводил там. В Риме никто не придавал значения тому, сколько любовниц имел Цезарь, однако, признав публично женщину своей любовницей, он наносил оскорбление всей республике. В храме Венеры была установлена золотая статуя «александрийской куртизанки», и ей воздали божественные почести. К оскорблению народа добавилось оскорбление богов! Распространился слух, будто Цезарь намерен сделать своим законным наследником сына Клеопатры. По мнению Кассия, именно подобные слухи и само поведение «божественного» сократили ему жизнь.

Убийство любовника как громом поразило царицу Египта. Конец её надеждам! Теперь уже ничто не удерживало Клеопатру в городе, где она и раньше не чувствовала себя в безопасности. В апреле 44 года до н. э. «египетская блудница» вернулась в Александрию. Год спустя её брат-супруг Птолемей XIV внезапно умер. Клеопатру обвиняли в его смерти, но ничего не было доказано. Как бы там ни было, она осталась властительницей Египта и тотчас объявила своим наследником четырёхлетнего Цезариона.

Уезжая из Рима, красавица, быть может, совершенно неумышленно заронила искру надежды в сердце одного из триумвиров, Марка-Антония, легкомысленного сластолюбца, но храброго воина. В 42 году до н. э., когда он после победы над Брутом объезжал Грецию и Малую Азию, собирая контрибуцию, его повсюду восторженно встречали, и только одна Клеопатра не догадалась приехать к нему или отправить гонца с поздравлениями.

Антоний пока ещё не был влюблён в египтянку, но, бесспорно, её очарование произвело на него неизгладимое впечатление. При воспоминании об обольстительной «нильской сирене» искра, тлевшая в его сердце и раздуваемая нетерпением, разгоралась всё сильнее. О, он заставит её унижаться и просить о прощении!.. Но этого жестокого удовольствия пришлось ждать — царица не спешила наносить визит.

Однажды, когда триумвир на главной площади Тарса публично чинил суд и расправу, с берегов Кидна донеслись восторженные крики. Киликийцы, льстивые, как греки, тотчас же доложили ему, что «сама Венера, для счастья Азии, плывёт на свидание к Бахусу». Этим именем Антоний любил величать себя. Заинтригованный, он направился к берегу. Действительно, зрелище стоило того, чтобы им полюбоваться.

Если Цезаря можно было покорить скромностью, то для завоевания Антония понадобились более сильные средства, и Клеопатра не ошиблась в их выборе. В ответ на приглашение триумвира она ответила своим. В назначенный час Антоний прибыл во дворец, украшенный с необыкновенной роскошью. Римский лакомка, когда-то подаривший своему повару дом за великолепно приготовленное блюдо, охотно бы отдал целый город повару Клеопатры. Самой же царице он был готов подарить весь мир. Он уже не вспоминал, что намеревался унизить царицу, а ползал у её ног, умоляя о взаимности. Но расчётливая египтянка воспользовалась всеми средствами обольщения прежде всего для того, чтобы утвердить за Птолемеем-Цезарионом корону Египта и отделаться навсегда от своей младшей сестры Арсиноэ, опасаясь её влияния на народ. Безумно влюблённый, Антоний исполнил оба её желания: Рим признал Цезариона законным наследником египетского престола; Арсиноэ, скрывавшаяся в Милете, была убита там в храме Дианы. Награда не заставила себя ждать. Клеопатра стала принадлежать Антонию.

Властолюбивая Клеопатра ясно осознавала, что только близость с Антонием позволит ей царить в Египте: перспектива нашествия римлян должна была удержать народ, недовольный царицей, от открытого возмущения. Триумвир, собиравшийся до приезда царицы в поход против парфян, отложил его до весны и вместе с очаровательной красавицей уехал в Александрию. Там началась жизнь, вернее, сплошная оргия, настолько нравившаяся обоим любовникам, что они назвали себя «неподражаемыми». Если Клеопатра, будучи любовницей Цезаря, разыгрывала роль Аспазии, — всегда очаровательная, остроумная, изящно выражавшаяся, говорившая о политике, литературе и искусствах, без усилий поднимаясь до всестороннего ума диктатора, — то с увлекающимся Антонием, не знавшим удержу ни в чём, она столь же легко превратилась в сладострастную вакханку, куртизанку самого низкого сорта, потворствуя его грубым инстинктам. Она пила, свободно выражалась, цинично шутила, пела эротические песни, плясала, ссорилась с любовником, отвечая ему площадной бранью и ударами. Грубому римлянину доставляло огромное наслаждение получать побои от крошечной ручки царицы и видеть, как из её божественного ротика, созданного для музыки хоров Софокла и од Сафо, вылетают слова, которые она слышала в казармах.

Очень часто «неподражаемые», переодевшись (она — служанкой, он — матросом или носильщиком), бродили ночью по александрийским улицам, стучали в ворота, ругались с запоздалыми прохожими, посещали самые отвратительные притоны и вступали в перепалку с пьяницами, к большой радости Антония. Подобные похождения чаще всего заканчивались дракой, и римлянин, несмотря на свою силу и ловкость, бывал иногда жестоко избит. Доставалось и Клеопатре, но, победителями или побеждёнными, любовники возвращались во дворец очень довольные, готовые на новые безумства. Узнав о маскараде, народ во время драк стал щадить их царственные бока, и удовольствие потеряло всю прелесть.

Однажды Антоний, восхищаясь роскошью и обилием пира, заметил, что его ничем больше не удивить, но Клеопатра в ответ заявила, что завтра выпьет одна десять миллионов сестерций. Оказалось, царица не хвастала. В самый разгар пира, вытащив из уха серьгу с жемчужиной, равной которой не было во всём мире, она бросила её в чашу, где та растворилась в заранее приготовленном уксусе, и на глазах поражённых гостей залпом выпила кислое питьё. Мог ли Антоний не обожать, не восхищаться такой женщиной!

Пока триумвир наслаждался в объятиях «нильской сирены», его жена Фульвия, оставшаяся в Риме, потеряв надежду вырвать мужа из рук «александрийской проститутки», подняла так называемую Перузинскую войну, грозившую интересам Антония. Средство оказалось действенным. Любовник Клеопатры поспешил в Рим, где узнал о смерти жены. Желая примириться с Октавианом, впоследствии императором Августом, Антоний раскаялся в своих заблуждениях, согласившись жениться на его сестре Октавии.

Три долгих года Клеопатра жила в разлуке с Антонием, от которого имела троих детей-близнецов: Александра, Клеопатру и Птолемея. Окружённая неисчерпаемыми сокровищами, она страдала, сознавая себя брошенной человеком, которого любила, но старалась казаться равнодушной. Её самолюбие было сильно задето. Все её хитрости и уловки ни к чему не привели.

В конце 36 года до н. э. Антоний отправился на войну с Сирией и, вступив на азиатский берег, тотчас же вспомнил «нильскую сирену». Любовь вспыхнула в Антонии с новой силой, он послал за Клеопатрой, и вскоре любовники наслаждались в объятиях друг друга. Стремясь удержать Антония, египетская чародейка дарила ему щедрые ласки и при одном упоминании о возможном отъезде притворялась смертельно огорчённой, не пила, не ела, проводя дни и ночи в слезах. Несмотря на все ухищрения, Антонию, по приказу из Рима, пришлось отправиться в Азию, где, впрочем, он не задержался, за несколько дней покорив Армению и пленив её царя.

Отпраздновать свой триумф победитель решил в Александрии, рядом с Клеопатрой, чем нанёс смертельное оскорбление родине, сенату и народу. Но теперь Рим мало беспокоил его. Во время торжеств Антоний прежде всего устроил судьбу своих троих детей, раздарив им завоёванные области. Клеопатра официально приняла имя «Новой Изиды» и давала аудиенции, облачённая в костюм богини, в облегающем одеянии и короне с ястребиной головой, украшенной рогами коровы. Антоний приказал чеканить монету с профилем Клеопатры и своим и дошёл до такой наглости, что на щитах своих легионеров выбил имя царицы Египта.

Октавиан, возмущённый длительным отсутствием Антония, в 31 году до н. э. объявил войну Клеопатре как главной виновнице событий на Востоке. Однако любовники не пали духом и смело выступили против Октавиана. В морском сражении при Акциуме царица, находясь на корабле «Антониаде», не поняла стратегического замысла своего любовника и в решающий момент трусливо бежала со своим флотом. В результате римляне одержали полную победу.

Антоний заперся в комнатах и в течение нескольких дней не желал видеться с любовницей, справедливо считая её виновницей поражения. Чтобы забыться, он начал пить, в то время как Клеопатра помышляла только о собственном спасении. У неё впервые появилась мысль о самоубийстве. Великая куртизанка приказала построить на берегу моря великолепную усыпальницу, где, когда придёт время, её должны сжечь со всеми сокровищами. Глубокий ров, наполненный водой, и подъёмные мосты будут отделять царицу от остального мира. Но она ещё любила жизнь, поэтому пыталась бежать. При помощи машин, рабочих и вьючных животных Клеопатра перевезла свои корабли по сухому пути в Красное море. Увы, через несколько дней она узнала, что арабы сожгли их! Гордая египтянка не сдалась, она вооружила форты Пелузы и Александрии, раздала оружие народу и, чтобы поднять дух войск, записала Цезариона, своего сына, в солдаты. В случае поражения она готова была отравиться. Ей нужен был только такой яд, который убивал без боли и конвульсий. И вот на рабах, приговорённых к казни, начались испытания всевозможных ядов в присутствии царицы, мрачно следившей за агонией несчастных. Наконец она убедилась, что укус небольшой змейки аспида даст ей то, о чём она мечтает: безболезненную, красивую смерть.

В это время царица примирилась с Антонием, и снова начались безумные оргии. «Неподражаемые» окрестили себя «неразлучными до смерти». Надеясь отсрочить смерть, Клеопатра тайно от любовника послала к Октавиану-Августу гонца с щедрыми подарками, пытаясь задобрить его, нисколько не беспокоясь при этом об участи Антония. Она любила его, пока он был героем, победителем, теперь же предпочитала Октавиана. К тому же гонец, публично объявивший Антонию неудовольствие императора, сообщил царице, что последний давно влюблён в неё и готов сделать всё, что она пожелает. Хотя Клеопатре минуло уже тридцать семь, она ещё верила в силу собственной красоты. Пусть Октавиан видел её тринадцать лет назад, но всемирной славы о её красоте, наверное, было достаточно, чтобы возбудить в мужчине если не любовь, то хотя бы желание. И тогда она будет спасена.

Через несколько дней пришло известие, что император с войсками расположился неподалёку от Александрии. Но на этот раз Антоний заставил римлян бежать, а восхищённая Клеопатра с такой страстностью бросилась к нему на шею, что расцарапала о его кирасу свою чудесную грудь. Однако Октавиан получил подкрепление, а в легионах Антония начались брожения, грозившие вылиться в открытый бунт. Клеопатра поспешила с двумя верными прислужницами Ирой и Хармионой в только что отстроенную усыпальницу, поручив предупредить любовника о своей смерти, на самом деле вовсе и не думая о ней.

Обезумевший Антоний метался по всему дворцу в поисках царицы. Он не сомневался, что любовница изменила ему. И тут ему сообщили о смерти Клеопатры. Антоний, следуя примеру Катона и Брута, с именем царицы на устах бросился на свой меч. Узнав об этом, Клеопатра, мучимая угрызениями совести, впала в отчаяние. Она требовала, чтобы Антония, живого или мёртвого, доставили к ней. Римлянин еле дышал: рана была смертельной, но жизнь ещё билась в его могучем теле. Радость от того, что царица жива, придала ему нечеловеческие силы, он желал умереть в объятиях обожаемой им женщины. Опасаясь измены, Клеопатра не разрешила открыть двери усыпальницы, она выбросила из окна верёвку, к которой привязали её любовника, и вместе с Ирой и Хармионой с трудом втащила окровавленного и стонущего Антония наверх. Со страшными рыданиями она пала к нему на грудь, осыпая безумными поцелуями. Желание Антония исполнилось: он умер в объятиях своей обожаемой «нильской сирены».

Между тем римские войска заняли Александрию. Детей, брошенных Клеопатрой во дворце, по приказу императора отправили в Рим. Октавиан, играя в великодушие, желал только двух вещей: сокровищ египетской царицы, чтобы расплатиться со своими легионами, и её участия в победном триумфе.

Похоронив Антония, Клеопатра перешла во дворец, где её окружили царскими почестями. Но она видела, что в то же время остаётся пленницей. Царица пыталась завоевать расположение Октавиана, и, казалось, ей это удалось, но один из приближённых проговорился, что через два дня её отвезут в Рим, где любовницу «божественного» Цезаря и Антония покажут народу прикованной к колеснице.

На следующий день она устроила роскошный пир. Облачившись в царские одежды, с короной на голове, Клеопатра села за стол, предварительно отправив Октавиану письмо. В это время какой-то крестьянин, пробравшийся во дворец с разрешения римских стражников, поднёс царице корзинку со свежими, только что собранными винными ягодами. Отпустив гостей, Клеопатра вместе с Ирой и Хармионой удалилась в спальню, легла на золотое ложе и, быстро раздвинув в корзинке фрукты, увидела под ними крепко спящего, свернувшегося кольцом аспида. Золотой шпилькой она уколола змейку, которая, зашипев от боли, ужалила царицу.

Когда встревоженный император прибыл во дворец, страшная картина предстала его глазам: Клеопатра спала вечным сном, Ира без признаков жизни лежала у неё в ногах, а Хармиона, едва дышавшая, склонившись над царицей, расправляла ей причёску.

Так закончила путь на земле эта царица-куртизанка. Октавиан, хотя и был раздосадован смертью Клеопатры, не мог не восхититься её благородством и велел с надлежащей пышностью похоронить её рядом с Антонием.

Мессалина (ок. 17/20–48)

Третья жена императора Клавдия родила ему дочь Октавию и сына Британика. Мессалина знаменита своим распутством, властолюбием и жестокостью. В отсутствие императора вступила в брак с Гаем Силием и задумала возвести его на престол. Однако заговор был раскрыт, Мессалину казнили. Имя Мессалины стало нарицательным для женщин, занимающих высокое положение и отличающихся развратным поведением.

* * *

Если бы Мессалина не была такой молодой и красивой, может быть, историки отметили бы её политический ум и некоторые другие достоинства. Разумеется, намного легче изображать её сладострастной, властолюбивой и легкомысленной женщиной, попавшей в плен всех пороков, женщиной, которая держала в подчинении несчастного, слабого и глупого императора Клавдия.

В знаменитой сатире Ювенал пишет:

Эти пикантные картины поэты и романисты передавали из уст в уста и из рук в руки. Например, прогуливаясь по площади Навона, маркиз де Сад ни о чём другом не думал и не вспоминал, кроме того, что на этом месте находился бордель, из которого Мессалина выводила куртизанку Лициску, чтобы заменить в её «работе» и «пригласить весь город прийти на сражения Венеры». Историки Тацит и Светоний также относились безжалостно к ней, как и философ Сенека, которого подозревали в гомосексуализме.

Ей приписывали все грехи, лишь бы очернить её мужа Клавдия, преувеличивая его слабость перед своими супругами. При этом часто исходили из факта, который позднее историки отвергли: в древности с удовольствием рассказывали, как трясущегося от страха Клавдия, спрятавшегося за занавесями у дверей после убийства Калигулы, силой вытащили легионеры и провозгласили императором. А у неспособного мужа жена всегда интриганка…

Её отец, сенатор, выше всего ценил добродетель. Однако его жена не была ни хозяйственной, ни добродетельной. Мессалина росла в атмосфере моральной распущенности.

Клавдия же в семье вообще не любили, за исключением разве что его дяди Августа. В первый раз он женился на Эмилии Лепиде, правнучке Августа; затем на Ливии Медулине, которая умерла в день свадьбы; с Плавтией Ургуланиллой он развёлся, чтобы сочетаться браком с Валерией Мессалиной. Когда же он в очередной раз женился — на Агриппине, матери Нерона, — ему не было нужды разводиться с Мессалиной, поскольку её убили преторианцы (скорее всего, по его приказу) в 48 году н. э.

Эта бурная брачная карьера говорит, что Клавдий был непостоянен и не мог легко подпасть под женское влияние: из этого исходят современные историки, доказывая, что все деяния, которые он совершил, были заслугой его, а не женщин, которых он приблизил. В конце концов он написал двадцать книг, посвящённых истории этрусков, восемь книг о Карфагене, драму на греческом языке и восемь томов автобиографии.

Мессалина была молода, красива, тщеславна. Когда она вышла замуж, ей было всего 15 лет, а Клавдию — за 50. Вероятно, Клавдий любил свою молоденькую жену из родовитого семейства, но не до такой степени, чтобы стать игрушкой в её руках. Тем не менее Клавдий поручил ей следить за назначением военачальников, судей и губернаторов провинций, а также за списками по предоставлению римского гражданства.

Мессалина не могла оценить его добродетели. Ей наскучил трясущийся, занятый науками, любящий выпить старик. Родив ему дочь и сына, она сочла свои супружеские обязанности выполненными и принялась искать любовные приключения на стороне. Она влюбилась в красивого актёра Мнестера и потребовала, чтобы он оставил сцену и посвящал всё своё время только ей. Когда он отказался исполнить её желание, Мессалина сообщила императору, что актёр не подчиняется её воле. Император повелел, чтобы тот внимал любому приказанию императрицы. Мнестер его ослушаться не мог и тут же покинул сцену, чтобы служить повелительнице. Любила она его просто неистово: через три года он подтвердил это, осмелившись показать шрамы на своём теле, — а в честь его таланта Мессалина воздвигла бронзовую статую.

В 43 году н. э. Клавдий повёл свои войска в Британию, и Мессалина осталась одна, предавшись самому необузданному разврату. После укрощения Мнестера она осмелела и всячески побуждала знатных римлян пользоваться её благосклонностью. Тот, кто отказывался, обвинялся в каких-нибудь государственных преступлениях. Наконец дворцовые интрижки её пресытили, и она решила искать приключения в самых людных частях города.

Набросив на голову покрывало, заходила она в таверны и тёмные переулки в поисках мужчин. Во время одной из таких прогулок она напилась до такой степени, что танцевала обнажённой на деревянных подмостках Форума. В другой раз переделала дворцовую спальню в публичный дом. Написав на дверях имя самой знаменитой римской проститутки, она разделась, позолотила соски своих маленьких грудей и пригласила мужчин входить и получать удовольствие за установленную законом плату. Торговля шла бойко, и вдохновлённая успехом Мессалина предложила чрезвычайно известной в Риме проститутке посостязаться: кто сможет за сутки обслужить больше мужчин. Плиний-старший поведал, что она превзошла конкурентку, ибо «на протяжении двадцати четырёх часов совокупилась двадцать пять раз».

Вернувшись из Британии, Клавдий ничего не узнал об этих неблаговидных поступках. Прославляя преданность молодой жены, он позволил ей ехать верхом рядом с собой в триумфальном шествии.

Целых три года обманывала Мессалина своего супруга. И, наконец, обезумев от страсти, зашла слишком далеко.

Тацит пишет в анналах, упоминая о «новой сумасбродной любви» Мессалины, что в роковом для неё 48 году Мессалина до такой степени увлеклась Гаем Силием, молодым римским красавцем, что заставляла его отсылать под любым предлогом жену, чтобы остаться с ней наедине. Мессалина посещала дом любовника не одна, а в сопровождении пышного кортежа. Помимо любовных утех, в доме Силия происходило и нечто более таинственное. Мессалина и Силий должны были пожениться во время отсутствия Клавдия в городе, затем устранить его и посадить Силия на трон.

Мессалина, возомнив себя великим политиком, решила устроить заговор против Клавдия, заговор, который объективно был бы в пользу аристократии.

Брак был торжественно заключён перед государственными властями, которые благосклонно отнеслись к этому и, по-видимому, одобряли назревавший заговор.

Мессалина и Гай Силий помпезно отметили Вакханалию, праздник сбора винограда. В то время как Мессалина вела в танце обнажённых девушек, Силий, увенчанный короной из плюща, наблюдал за этим зрелищем и грезил о славе. Когда танец завершился, перед собравшимися было поставлено ложе, где Мессалина с Силием совершили акт любви.

С этого момента рассказ становится столь невероятным, что сам Тацит предупреждает: «Я знаю, покажется выдумкой, что в городе, всё знающем и ничего не таящем, нашёлся среди смертных столь дерзкий и беззаботный, притом — консул на следующий срок, который встретился в заранее условленный день с женой принцепса, созвав свидетелей для подписания их брачного договора, что она слушала слова совершавших обряд бракосочетания, надевала на себя свадебное покрывало, приносила жертвы перед алтарями богов, что они возлежали среди пирующих, что тут были поцелуи, объятия, наконец, что ночь ими была проведена в супружеской вольности. Но ничто мною не выдумано, чтобы поразить воображение, и я передам только то, о чём слышали старики и что они записали».

Однако выдвиженцы-вольноотпущенники Клавдия прекрасно понимали, что с ними сделают, если аристократия придёт к власти. Один из них — Нарцисс — поспешил и предупредил Клавдия, который находился в Остии, о том, что ему грозит смерть. Император тотчас вернулся в Рим и приказал арестовать всех заговорщиков. Нарцисс перестарался и схватил всех 160 любовников Мессалины!

Тем временем Клавдий приказал казнить Силия и Мнестера. Потом, отяжелев от вина и смягчившись, он решил, что сначала выспится, а уж потом определит меру наказания неверной супруге. Нарцисс, почувствовав, что задержка может спасти жизнь императрице и поставить под угрозу его собственную, передал страже, что император приказал казнить Мессалину немедленно.

Заговорщиков умерщвляли без суда и следствия. Силий даже не пытался оправдаться, наоборот, он настаивал на скорой казни. От Мессалины же все сразу отвернулись. Никто из римских аристократов не пришёл на помощь молодой императрице, которую, скорее всего, они использовали в своих целях, хотя она до самой смерти так и не поняла этого.

Её нашли в саду и сообщили волю императора. Мать подала ей кинжал. Она попыталась нанести себе удар, но рука предательски дрогнула. Тогда некий трибун шагнул вперёд и вонзил ей меч в грудь.

На следующий день Клавдий, услышав о смерти императрицы, «потребовал чашу с вином и ни в чём не отклонился от застольных обычаев».

Екатерина II Алексеевна (1729–1796)

Четвёртая и последняя самодержавная императрица. До принятия православия — София-Августа-Фредерика, принцесса Ангальт-Цербстская. Родилась в Штеттине и прибыла в Петербург 3 февраля 1744 года. Провозглашена императрицей в 1762 году после свержения с престола Петра III. Оформила сословные привилегии дворянам. Проводила политику просвещённого абсолютизма. Активно участвовала в борьбе против Французской революции, преследовала свободомыслие в России. Оставила после себя большое литературное наследие.

* * *

О любовных приключениях Екатерины сложено немало легенд. Императрицу часто представляют российской Мессалиной. Граф М. Щербатов говорил: «Её пороки суть: любострастна и совсем вверяющаяся своим любимцам».

Один из историков сообщает нам о первых опытах Екатерины на любовном поприще во времена, предшествующие приезду её в Россию. Уже в Штеттине у неё был любовник, некто граф Б., имевший серьёзные намерения, однако приведший к алтарю одну из её подруг… Скорее всего, это плод фантазии автора. Малые германские дворы, разумеется, не были храмами добродетели, но их принцессы не предавались в четырнадцать лет разврату. Позднее этот историк писал, что в Москве и Санкт-Петербурге Екатерина отдавалась чуть ли не первому встречному в доме графини Д*, где многочисленные любовники, овладевшие ею, даже не подозревали, с кем имели дело.

В то же время Сабатье де Кабр, свидетель серьёзный и беспристрастный, писал в 1772 году: «Не будучи безупречной, она далека от тех излишеств, в которых её обвиняют. Ничего не было доказано в этом отношении, кроме трёх её привязанностей: Салтыкову, королю польскому Понятовскому и графу Орлову».

После смерти Петра I фаворитизм в России был таким же, как и в других странах. Однако во времена царствования Екатерины он стал чем-то вроде государственного учреждения. На этот раз на престол вступила женщина, способная перешагнуть все общепринятые границы. Она, как и Елизавета, имела фаворитов, но её темперамент, чрезмерность во всём и обыкновение всё ставить на карту придали традиционному порядку, или, точнее, беспорядку вещей, поистине размеры необычайные. Анна сделала из конюха Бирона герцога Курляндского, Екатерина из Понятовского — короля Польского. Елизавета имела двоих официальных фаворитов — Разумовского и Шувалова, Екатерина насчитывала их дюжинами.

В детстве она читала Лакальпренеда, мадемуазель Скюдери, «Астрею» и «Дафниса и Хлою». Чувственные описания, которые она там нашла, распутство — не благоприятствовали ли они развитию известных наклонностей? По крайней мере, многие историки приводят фрагмент этого замечательного эротического романа, где Ликсония даёт уроки любви несведущему Дафнису, поделившемуся впоследствии своим новообретённым опытом с Хлоей.

В 1754 году Екатерина стала матерью. Кому она обязана материнским счастьем? Этот вопрос вызывает среди историков самые горячие споры. Прошло десять лет со времени замужества великой княгини, в течение которых союз с Петром оставался бесплодным. Отношения между супругами становились всё более и более холодными.

До 1772 года Екатерина была государыней, предававшейся развлечениям, как и все предшественницы. О её сердечных увлечениях говорили так же, как говорили об увлечениях Елизаветы, не больше. Десять лет императрица жила с графом Григорием Орловым, пытаясь привить ему собственные взгляды, вкусы и интересы.

В письме к Фридриху граф Сольмон пишет: «Благодаря усиливающейся страсти императрица пожелала ввести его (Орлова) в дела правления; она ввела его в комиссию, учреждённую для преобразования государства». Разумеется, вельможи, принцы, генералы чувствовали себя оскорблёнными тем, что им приходится ждать в приёмной господина Орлова, дабы присутствовать потом при его выходе. Граф Шереметев, обер-камергер, один из знатнейших и богатых русских вельмож, и другие, обязанные по своей должности сопровождать верхом экипаж императрицы, с горечью смотрели, как фаворит сидел рядом с государыней, тогда как они скакали верхом подле кареты. Впрочем, вельможи, которые помнили царствование Анны и ненавистную «бироновщину», находили нынешний режим довольно сносным. К тому же граф Орлов был от природы ленивым человеком. Екатерина сделала его командующим всей артиллерией русской армии, поставила во главе Вольного экономического общества.

С Орловым Екатерина рассталась в 1772 году, послав его в Фокшаны на переговоры с турками, заранее зная, что задание ему не по плечу. Этот человек рисковал ради неё жизнью, дал ей корону; и она любила его, или думала, что любит не одной только чувственной любовью. Расставшись с ним, она сильно страдала и в час его смерти оплакивала его искренними слезами.

После разрыва с Орловым в её жизнь вместе с Васильчиковым вошла роскошно-грубая и бесстыдная чувственность. В 1774 году при Потёмкине начался делёж власти с первыми встречными любовниками. Далее тянется целый ряд непрочных привязанностей: в июне 1778 года англичанин Гарри извещал о возвышении Корсакова, а в августе — о соискателях, которые добивались её внимания, поддерживаемые, с одной стороны, Потёмкиным, с другой — Паниным или Орловым. В сентябре её увлёк Страхов — шут низшей пробы, четыре месяца спустя — майор Семёновского полка Левашов; молодой человек, протеже графини Брюс, Свейковский заколол себя шпагой в отчаянии, что ему предпочли этого майора. Казалось, Корсаков снова займёт место любовника. Но ему противостоял Стоянов, затем он капитулировал перед Ланским, которого впоследствии сменил Дмитриев-Мамонов — тот, в свою очередь, уступил Милорадовичу и Миклашевскому… В 1795 году, в 63 года, Екатерина начала с Платоном Зубовым и, вероятно, также с его братом новую главу романа, который она «читала» уже с двадцатью другими предшественниками…

Екатерина хотела любить и быть любимой. Незаурядная женщина, исключительно одарённая интеллектуально, духовно и физически, она пользовалась неограниченной властью, свободой, независимостью. И в то же время это был не только призыв страсти. Как бы ни велика была её энергия, как бы ни твёрд был её ум и как бы ни высоко было её мнение о себе и своих достоинствах, она всегда испытывала необходимость в мужском разуме и мужской воле. Когда она писала Потёмкину, что она без него как без рук — это была не пустая фраза. В 1788 году фаворит был в Крыму, и Екатерина, умоляя его вернуться, писала, что его отсутствие повлекло за собой беспорядки в делах правления и отразилось на состоянии духа императрицы, «смущённой, подверженной постоянной боязни и колеблющейся без поддержки». И это ещё не всё. Когда Николай Салтыков, сохранивший за собой право говорить с императрицей откровенно, высказал своё удивление насчёт Зубова, отметив, что этот выбор не соответствует возрасту государыни, она ответила ему: «Ну что же! Я оказываю услуги государству, воспитывая молодых даровитых людей».

Действительно, императрица проводила с фаворитами время не только в любовных утехах, она также приобщала их к своим интересам и интеллектуальным занятиям. Ею руководило желание открыть в них задатки государственных деятелей, воспитать образцовых слуг Отечества и обрести близких себе по духу людей.

Вышколенный, прошедший через всю иерархию высших административных и военных должностей Потёмкин стал в конце концов видной исторической фигурой, всемогущим министром и немало сделал для прославления царствования своей повелительницы.

Когда по прихоти государыни Зорич поселился на несколько месяцев в специально предназначенных апартаментах, сообщавшихся с покоями императрицы потайной лестницей, он был просто гусарским майором. Впоследствии же он сыграл важную роль в истории развития народного образования. Фаворит создал план военной школы по образцу заграничных учреждений подобного рода.

17 сентября 1778 года Корберон отправил из Санкт-Петербурга депешу на имя графа Верженна: «В делах России замечается нечто вроде междуцарствия, которое происходит в промежутке времени между смещениями одного фаворита и водворением другого. Это событие затмевает всё остальное… Даже министры, на которых отражается это влияние, приостанавливают свои дела, пока окончательно утверждённый выбор фаворита не приведёт их умы в нормальное состояние и не придаст машине её обычный ход».

Правда, такие «междуцарствия» обычно бывали очень кратковременны. Только одно продлилось несколько месяцев — между временем Ланского в 1784 году и вступлением Ермолова. Чаще всего имя нового избранника объявлялось в течение суток после отставки предыдущего. В гвардейском полку всегда находилось два-три красавца офицера, мечтавших об объятиях императрицы. Счастливчик появлялся при дворе, представленный каким-нибудь вельможей. Последний же стремился лишь к одному — протолкнуть своего человека на пост, служивший источником богатства и почестей.

Племянник графа Чернышёва, князь Кантемир, молодой беспутный, обременённый долгами, но красивый малый, в течение нескольких недель кружил вокруг императрицы. Два раза притворившись, что ошибся дверьми, он входил в покои императрицы, но они были пусты; в третий раз князь добрался-таки до неё, упал к её ногам и умолял ответить на его страсть. Екатерина велела его арестовать, посадить в экипаж и отправить к дяде, чтобы тот образумил племянника. Императрица снисходительно относилась к такого рода безумствам. Потёмкину повезло больше: он добился своего положения временщика такой же дерзкой выходкой, хотя чаще всего положение фаворита достигалось путём придворных интриг.

С 1776 года Потёмкин, сделавшись первым фаворитом, начал выдвигать намеченных им заместителей, вышколенных и находившихся под его влиянием, и представлял их государыне. Но как ему, так и избранникам было очень трудно удержать завоёванное место. Само название «временщик» очень точно указывает на эфемерность их счастья.

В 1772 году Григорий Орлов, находясь в Фокшанах, узнал о водворении Васильчикова на его место. Он взял почтовых и помчался во весь дух, как курьер, без сна и отдыха, чтобы поскорее приехать в Петербург. Но было поздно — ещё за городом вчерашнего фаворита остановил курьер с письмом от государыни: Орлову запрещалось въезжать в столицу и предписывалось отправиться в одно из своих имений.

В 1784 году Ланской, уже больной, стремясь избежать царской немилости, которой он так боялся, стал прибегать к искусственным возбуждающим средствам, погубившим навсегда его здоровье.

Иногда опьянённые стремительным взлётом и неограниченной властью баловни судьбы начинали терять голову. Зорич считал, что ему позволено всё, и получил отставку из-за чрезмерного увлечения карточной игрой. Дмитриев-Мамонов наивно думал, что ему разрешат отдать свою любовь фрейлине императрицы. Смена фаворитов происходила очень быстро: на вечернем приёме замечали, что императрица начинает засматриваться на какого-нибудь лейтенанта, накануне представленного, но пока незаметного в толпе придворных. На другой день узнавали, что он назначен флигель-адъютантом Её Величества. Днём молодого человека коротким извещением призывали ко двору: он представлялся лейб-медику государыни, англичанину Роджерсону; затем его поручали графине Брюс, а позднее мадемуазель Протасовой, о чьих щекотливых обязанностях лучше умолчим. После чего его отводили в специально приготовленные покои, где пребывание фаворитов было столь же кратковременно, как и пребывание в министерских отелях. Апартаменты были уже свободны и готовы принять вновьприбывшего. Его ожидали комфорт и роскошь, полное содержание и прислуга. Открыв письменный стол, он находил там сто тысяч рублей золотом, дар императрицы на первое время. Вечером императрица появлялась перед придворными, фамильярно опираясь на его руку, и ровно в десять часов, по окончании игры, удалялась в покои, куда новый фаворит проникал вслед за ней… Теперь он выходил из дворца не иначе, как рядом с августейшей подругой. С этой минуты любовник, как птица, оказывался в золотой клетке, правда, клетке прекрасной, но всё же строго охраняемой. Фаворит никого не посещал и не принимал приглашений. Однажды Дмитриев-Мамонов, в бытность свою фаворитом, получил приглашение поехать на обед к графу Сегюру. Но и тогда Екатерина забеспокоилась. Выйдя из-за стола, французский посланник и его гости увидели под окном карету императрицы… Екатерина боялась даже на минуту остаться одна, без возлюбленного.

Надо сказать, что все избранники Екатерины были в полном расцвете лет и большей частью богатырского сложения. Старея, Екатерина старалась выбирать всё более и более молодых. На братьев Зубовых императрица обратила внимание, когда одному было двадцать два года, а другому — восемнадцать. Назвать точное количество временщиков с 1762 по 1796 год, то есть со дня её восшествия на престол и до её кончины, не представляется возможным. Точно известно лишь то, что десять из них занимали официальные посты.

Григорий Орлов (с 1762 по 1772 год), Васильчиков (1772–1774), Григорий Потёмкин (1774–1776), Завадовский, 37 лет, украинский полковник (1776–1777), Зорич, 32 года (1777–1778), Римский-Корсаков, 24 года (1778–1780), Ланской, 22 года (1779–1784), Ермолов, 30 лет (1785–1786), Дмитриев-Мамонов, 26 лет (1786–1789), П. Зубов, 22 года (1789–1796). Все они были молодыми гвардейскими офицерами из не слишком богатых дворянских семейств, причём показательно, что среди фаворитов не было ни одного иностранца. И это вполне объяснимое политическими воззрениями Екатерины обстоятельство вызвало немало досужих домыслов. Так, например, английский посол в России Д. Макартни приписывал его особым мужским достоинствам русских юношей, о чём их нянюшки якобы проявляли заботу с раннего детства.

В эпоху фавора Корсакова был в жизни Екатерины момент, когда выдвинулись сразу несколько воздыхателей. Причём один из них — Страхов пользовался особенной благосклонностью государыни, хотя и не занимал отведённых для фаворитов покоев, но, без сомнения, временно замещал официального фаворита. Таких случаев было немало. Осматривая Зимний дворец спустя несколько лет после смерти Екатерины, один путешественник был поражён убранством двух небольших салонов, прилегавших к спальне императрицы. Стены одного из них были сверху донизу увешаны драгоценными миниатюрами в золотых рамках, изображавшими сладострастные сцены. Убранство другого салона было такое же, только все миниатюры были портретами мужчин, знакомых или возлюбленных Екатерины. Некоторые из них отплатили императрице неблагодарностью за все благодеяния, которыми она их осыпала. В 1780 году она застала Корсакова в объятиях графини Брюс, а в 1789 году Дмитриев-Мамонов предпочёл ей фрейлину Щербатову. Её увлечения часто были увлечениями женщины, срывающей цветы удовольствия повсюду, где их находила.

До своего решения порвать с Орловым Екатерина прощала ему то, что редкая женщина способна простить. Уже в 1765 году, за семь лет до разрыва, Беранже писал из Петербурга герцогу Праслину: «Этот русский открыто нарушает законы любви по отношению к императрице; у него в городе есть любовницы, которые не только не навлекают на себя негодование императрицы за свою угодливость Орлову, но, по-видимому, пользуются её расположением. Сенатор Муравьёв, заставший с ним свою жену, едва не учинил скандала, потребовав развода. Царица умиротворила его, подарив земли в Ливонии».

Вынужденный удалиться в своё поместье, Орлов не считал себя побеждённым. Он умолял, грозил, прося, чтобы ему позволили повидаться с государыней. Одного слова Екатерины было достаточно — и Потёмкин упрятал бы всех Орловых в подземелье, но она вступила с экс-фаворитом в переговоры и оставила ему ежегодное содержание в 150 000 рублей, сверх того он получил 100 000 рублей для постройки дома. Екатерина вспомнила, что она обещала ему 4000 душ крестьян за Чесменскую победу, и она прибавляет ещё 6000. Кроме того, Екатерина одарила Орлова щедрыми подарками, включая дом на Троицкой набережной. Взамен она просила у него лишь одного: в течение года не приезжать в столицу. Екатерина никогда не забывала, чем она была обязана роду Орловых.

Участник переворота 1762 года, Григорий Потёмкин вошёл в жизнь Екатерины в 1774 году, уже прославившись на полях сражений. «Ах, какая славная голова у этого человека!.. И эта славная голова забавна как дьявол», — восклицала императрица в письме к Гримму. Потёмкин ей писал: «Кроме того, что осыпала меня своими благодеяниями, ты поместила меня в своё сердце. Я хочу быть там один, выше всех, кто мне предшествовал, потому что ни один из них не любил тебя так, как я». Екатерина покоряла фаворита своей рассудительностью, тот же увлекал её своей горячностью. Они часто ссорились. У Потёмкина был тяжёлый характер. Он дулся и раздражался по малейшему поводу. Тогда ему императрица писала: «Если сегодня ты не будешь любезнее, чем вчера, то я… я… я… правда не буду обедать!»

В 1776 году Потёмкин уступил место Завадовскому. Любовник исчез, но остался друг. В сентябре 1777 года Потёмкин получил от государыни в дар 150 000 рублей, через два года авансом 75 000 рублей, кроме того, его годовая пенсия составляла 75 000 рублей.

В 1783 году Екатерина велела выдать Потёмкину 100 000 рублей, чтобы он побыстрее закончил строительство дворца, затем купила дворец за несколько миллионов, после чего ему же и подарила. Он был фельдмаршалом, первым министром, князем, имел все чины, ордена, почести, власть. При завоевании Крыма, во время Турецкой войны он командовал исключительно единовластно. Екатерина же выглядела маленькой девочкой, подчинённой воле высшего гения. Императрицей она была для него лишь в минуты душевной слабости. Когда, например, в сентябре 1787 года после штурма турками Кинбурна он чуть было не сложил с себя обязанности главнокомандующего. Екатерина же и слышать об этом не хотела. «Закалите свой ум и свою душу против всех случайностей и будьте уверены, что вы победите терпением». Но иногда требовались воля императрицы и её личное вмешательство. Тогда ни дружба, ни любовь не препятствовали авторитету Екатерины брать верх.

Когда же на горизонте появился Зубов, которого Екатерина выбрала в фавориты, не посоветовавшись с «другом», Потёмкин пришёл в ярость. Он пообещал приехать в Петербург, чтобы вырвать «больной зуб». Вместо этого он присутствовал при триумфе врага. Поражённый в самое сердце, Потёмкин вернулся на юг, скрывая досаду, и вскоре умер. Смерть избавила его от последнего позора — опалы.

Среди фаворитов был один, кого Екатерина любила так, как никого и никогда прежде не любила. Но Екатерине не суждено было долго наслаждаться счастьем. В течение четырёх лет этот красивый юноша был её радостью, в Ланском сосредоточились все её помыслы, мечты, желания, она ласкала его нежнее всех своих прежних фаворитов. Но 19 июня 1784 года юноша почувствовал приступы болезни. Доктор-немец Вейкард определил: «Злокачественная лихорадка». Через десять дней Ланской скончался на руках Екатерины. Ему было всего двадцать шесть… «У меня нет более счастья! Я думала, что умру сама от невозвратной утраты, которую я перенесла неделю тому назад, когда умер мой лучший друг!»

Если фаворитизм и не останавливал государственных дел, то случалось, что эти дела вручались людям, не способным к управлению, например, Дмитриеву-Мамонову или Зубову.

Фаворитизм дорого обходился государству. Десять главных фаворитов, вместе с Высоцким, стоили громадной суммы в 92 миллиона (!) рублей. Пять братьев Орловых получили 17 миллионов, кроме того, 40–50 тысяч душ крестьян, дворец, драгоценности. Зорич за год — имение в Польше, стоимостью в 500 000 рублей, имение в Ливонии за 100 000 рублей, 500 000 рублей наличными, на 200 000 рублей драгоценностей и командорство в Польше с 12 000 рублей дохода. Не менее щедро были облагодетельствованы и другие фавориты.

Один из соратников по оружию Костюшки, некто Цимиевич рассказывал в своих записках 1794 года о посещении тех домов, которые были выстроены для императрицы по дороге в Крым во время её крымского путешествия в 1787 году. «Спальни императрицы везде были устроены по одинаковому плану; возле её кровати помещалось громадное зеркальное панно, двигающееся посредством пружины; когда оно подымалось, то за ним показывалась другая кровать — Мамонова…» Екатерине тогда было 59 лет!

В последние годы царствования Екатерины обвинения стали более откровенными: осуждали главным образом её вкусы и постыдные привычки. Говорили, что, кроме общества, собиравшегося на малых приёмах, было организовано другое, более ограниченное, состоявшее из обоих Зубовых, Петра Салтыкова и нескольких женщин.

Внезапная смерть Екатерины, постигшая её в гардеробной, была, быть может, также своего рода искуплением. В 1774 году Дюран спросил о симптомах, беспокоивших лейб-медиков Её Величества, и получил в ответ: «Эти потери вызваны прекращением месячных очищений или переутомлением ослабевшего органа».

Жанна-Антуанетта Пуассон, Маркиза де Помпадур (1721–1764)

Фаворитка французского короля Людовика XV. Играла важную роль в политической и культурной жизни не только Франции, но и Европы. Покровительствовала наукам и искусствам.

* * *

Отец Антуанетты Пуассон был одно время лакеем, потом поставщиком провиантского ведомства, причём неумелым и нечестным. В судьбе Антуанетты принимал большое участие синдик Ленорман де Турнэм. Возможно, он был настоящим её отцом. Благодаря Ленорману, Жанна-Антуанетта получила отличное образование. Она прекрасно знала музыку, рисовала, пела, играла на сцене, декламировала.

Среди пансионерок будущей маркизы де Помпадур была некая мадам Лебон, гадалка на картах, которая предсказала девятилетней Жанне, что она будет любовницей Людовика XV. Эти слова Жанна никогда не забывала, и, когда предсказание сбылось, с благодарностью вспоминала о нём.

Девочка от природы отличалась живым умом. И если самый ожесточённый её враг, Аржансон, говорил о ней, что она была блондинкой со слишком бледным лицом, несколько полновата и довольно плохо сложена, хотя и наделена грацией и талантами, то другой её современник, Леруа, обер-егерьмейстер лесов и парков Версаля, описывал её с гораздо большей симпатией: среднего роста, стройная, с мягкими непринуждёнными манерами, элегантная. Безукоризненно овальной формы лицо. Прекрасные с каштановым отливом волосы, довольно большие глаза, прекрасные длинные ресницы. Прямой, совершенной формы нос, чувственный рот, очень красивые зубы. Чарующий смех. Всегда прекрасный цвет лица, а глаза неопределённого цвета. «В них не было искрящейся живости, свойственной чёрным глазам, или нежной истомы, свойственной голубым, или благородства, свойственного серым. Их неопределённый цвет, казалось, обещал вам негу страстного соблазна и в то же время оставлял впечатление какой-то смутной тоски в мятущейся душе…»

С холодным расчётом 19-летняя Антуанетта дала согласие на брак с племянником своего покровителя, Ленорманом д'Этиолем. Её невзрачный супруг был на пять лет старше, однако, как наследник главного откупщика, очень богат. При нём она могла вести беззаботную жизнь, и Жанна открыто объявила, что никто на свете не мог бы сбить её с пути истинного, кроме самого короля…

Она умела с блеском подать себя в высшем свете, и скоро о ней заговорили. Председатель парламента Эно, постоянный участник вечерних приёмов у королевы, упоминал о ней как о прелестнейшей женщине, которую он когда-либо видел. «Она прекрасно чувствует музыку, очень выразительно и вдохновенно поёт, наверное, знает не меньше сотни песен. Она также играет в комедиях Этиоля в прекрасном театре, где механическая сцена и смена декораций».

Однако этой молодой и очаровательной даме было мало оставаться в центре внимания великосветского общества, что она в первую очередь связывала с богатством своего мужа. Жанна старалась обратить на себя внимание короля, который в это время находился под влиянием чар честолюбивой герцогини де Шатору. Она стала постоянно попадаться Людовику на глаза в Сенарском лесу, где он охотился, в наиболее кокетливых и изысканных туалетах: то в небесно-голубом платье и в розовом фаэтоне, то во всём розовом и в небесно-голубой карете — в конце концов ей посчастливилось быть замеченной им, тем более что король уже что-то слышал о «малютке Этиоль» и она возбудила его любопытство. Однако фаворитка быстро положила конец притязаниям урождённой Пуассон, просто-напросто запретив ей показываться в местах охоты короля. И только когда де Шатору внезапно скончалась, госпожа д'Этиоль поняла, что путь к сердцу короля свободен.

Во время грандиозного бала-маскарада, который был дан 28 февраля 1745 года в Парижской ратуше по случаю свадьбы дофина с испанской принцессой Марией-Терезией, Жанне представилась возможность приблизиться к королю.

Людовик на балу заинтересовался одной прелестной маской, которая его явно поддразнивала. По его просьбе незнакомка открыла лицо. Она явно намеренно уронила свой платок, король тотчас бросился его поднимать, возвратил ей, и это было началом их любовной связи, которую они поддерживали через доверенного камердинера Людовика Бине.

В начале апреля госпожа д'Этиоль появилась в Версале на представлении итальянской комедии в ложе, находившейся у сцены совсем рядом с ложей короля, и, когда Людовик приказал подать ему ужин прямо в кабинет, весь двор не сомневался, что единственной его сотрапезницей будет «малютка Этиоль». Здесь же она отдалась ему, однако после этого свидания интерес Людовика к ней уменьшился. Король сказал Бине, что госпожа д'Этиоль ему очень понравилась, но ему показалось, что ею во многом двигало честолюбие и корыстный интерес… Камердинер, наоборот, стал уверять короля, что Жанна без памяти влюблена в него, но она в отчаянье, так как разрывается между любовью к королю и долгом перед мужем, который полон подозрений и боготворит её.

При следующем свидании с Людовиком госпожа д'Этиоль повела себя осторожнее и выступила в роли всего лишь очаровательной и добродетельной женщины, которую король хотел в ней видеть. Словно в хорошо разыгранном спектакле она с ужасом рассказывала об ожидавшей её мести мужа и сумела убедить Людовика оставить её в Версале. Таким образом ей удалось заложить основы своего влияния на короля, пресыщенного любовными интрижками и напрасно пытавшегося развеять скуку в обществе своей супруги. Ей также без особых трудов удалось убрать из Парижа своего мужа: в качестве компаньона своего дяди он был направлен его представителем в провинцию.

Точно так же ей сразу посчастливилось упрочить покровительство короля и нейтрализовать интриги со стороны наследников. Вскоре повелитель объявил ей, что произведёт её в официальные фаворитки как только вернётся с театра военных действий во Фландрии.

Пока в Версале готовили апартаменты для преемницы де Шатору, Жанна оставалась в Этиоле. Король часто писал ей нежные письма, обычно заканчивавшиеся словами «Любящий и преданный», и она тотчас отвечала в таком же духе, а аббат де Берни придавал им законченный вид с точки зрения стилистики и остроумия. Наконец в одном из писем она прочитала: «Маркизе де Помпадур». Итак, он издал указ о присвоении ей этого титула, ранее принадлежавшего одному угасшему роду из Лимузена.

14 сентября 1745 года состоялось её представление при дворе. Людовик выглядел весьма смущённым, то краснел, то бледнел. Королева, уже давно привыкшая к подобным унижениям со стороны своего супруга, восприняла появление новой фаворитки значительно дружелюбнее, чем ожидалось. Только дофин что-то процедил сквозь зубы.

Однако положение маркизы при дворе было не таким уж и устойчивым. До сих пор король выбирал себе фавориток из высших слоёв общества. Урождённая Пуассон нарушила это правило. За ней следили тысячи враждебных глаз, и тысячи злых языков тотчас приходили в движение при малейшей забывчивости, при самых незначительных погрешностях в этикете, при ошибках в придворном языке этой Гризетки, как презрительно называли новоиспечённую маркизу у неё за спиной.

В первую очередь Жанне, естественно, надо было подумать о том, как в этой чреватой непредвиденными опасностями ситуации добиться полной поддержки короля, чтобы упрочить своё положение. Это была самая трудная и чрезвычайно важная задача.

Из всех любовниц Людовика только Помпадур обладала способностью развеять его скуку. Она старалась каждый раз быть по-новому привлекательной и каждый раз придумывала для него новые развлечения. Она пела и играла специально для него или рассказывала со свойственной только ей пикантностью новые анекдоты. А когда какой-нибудь министр надоедал ему докладами, что, естественно, раздражало короля, она старалась побыстрее выпроводить докладчика. Например, если это был Морепа: «В вашем присутствии король прямо желтеет. Прощайте, господин Морепа!»

Она гуляла с Людовиком по роскошным садам летних замков и постоянно сопровождала его из Версаля в Кресси, а оттуда в Ла-Сель, а оттуда в Бельвю, а потом в Компьен и Фонтенбло.

На Святой неделе она развлекала его концертами духовной музыки и литургиями, в которых участвовала сама. А когда она играла на сцене в театре Этиоля или Шантемерле у госпожи де Вильмур, ей удалось пленить Людовика своим исполнительским искусством, и она даже создала в Версале в одной из примыкавших к Медальному кабинету галерей небольшой театр, названный «Камерным театром».

Со временем положение её упрочилось настолько, что она со снисходительным высокомерием стала принимать у себя министров и послов. Теперь она жила в Версале, в апартаментах, принадлежавших когда-то могущественной фаворитке Людовика XIV маркизе де Монтеспан. В комнате маркизы де Помпадур, где она принимала посетителей, было только одно кресло — все должны были стоять в присутствии сидящей фаворитки.

Ложа Помпадур в театре вплотную примыкала к ложе короля, где они время от времени запирались. Мессу в капелле Версаля она слушала на специально для неё устроенной трибуне на балконе ризницы, где она появлялась одна во время больших праздников. Её быт был обставлен с небывалой роскошью. Молодой дворянин из старинного рода нёс её шлейф, по её знаку подставлял ей кресло, ждал её выхода в прихожей. Она добилась награждения своего гофмейстера Коллена орденом Святого Людовика. На её карете красовался герцогский герб. Прах своей матери она распорядилась перевезти в купленный ею у семьи Креки склеп в монастыре Капуцинов на Вандомской площади и затем построила там роскошный мавзолей. И, естественно, она в пределах своего могущества постоянно заботилась о своей семье.

Однако маркиза не забывала и себя. Она владела таким огромным недвижимым имуществом, которым ни до неё, ни после неё во Франции не владела ни одна королевская фаворитка. Она купила поместье Кресси в Дрё за 650 тысяч ливров, выстроила здесь роскошный замок — строительство было вообще её коньком, — а также заново обустроила огромный парк. Она купила Монретон, однако тотчас выгодно перепродала его, купила Сель в миле от Версаля по дороге в Марли (небольшой замок — в противоположность помпезному Кресси) и здесь тоже перестроила в соответствии со своими вкусами всё то, что ей не понравилось. Недалеко от небольшого Версальского парка она построила уединённый домик с персидскими занавесями, расписными панелями, большим садом с кустами роз, в центре которого возвышался храм со статуей Адониса из белого мрамора. Такой же домик она построила в Фонтенбло и в Компьене, а в Версале возвела отель, по специальному коридору из него можно было пройти прямо в замок. В Париже, в отеле Поншартрен, где обычно останавливались послы высшего ранга, ей принадлежали роскошные апартаменты. За 700 000 ливров она купила находившийся в квартале Сен-Оноре отель графа д'Эвре, где полностью перестроила первый этаж. Каждое такое мероприятие само по себе требовало огромных денег. И каждый раз это была целая толпа людей искусства и мастеровых, им тоже надо было платить…

Как чудо вырос на песчаниках прекрасный замок Бельвю. 2 декабря 1750 года в декорированном в китайском стиле маленьком театре был показан балет «Амур-архитектор». На сцене можно было увидеть парящую в воздухе гору Лафонтена, на неё спускался замок фаворитки, а с улицы на сцену въезжала повозка с закрытым коробом, который опрокидывался, и из него высыпались хорошенькие женщины, это были балерины…

Однако всех этих дворцов маркизе было мало. Она взяла в аренду у герцога де Лавальера его дом в Шам, у герцога де Жевра — его поместье в Сент-Уэне, купила Менар, Бабиоль, владение Севр и землю в Лимузене. И в королевских замках она также многое меняла в соответствии со своим вкусом. Это было основной заботой и развлечением госпожи де Помпадур — постоянно и с большой выдумкой заниматься перестройкой, так что для скучавшего короля всё совершённое ею было развлечением и походило на постоянные сюрпризы из шкатулки.

В своём доме и в королевских покоях волшебница Жанна переносила Людовика в мир великолепной архитектуры, причудливых дворцов, под своды аллей столетних деревьев, где, впрочем, всё было обустроено в соответствии со здравым смыслом, и каждый дом нёс на себе отпечаток модной пасторали. Сады Помпадур, далёкие от обычной помпезности, представляли собой живописный мир из заросших жасмином и миртом уютных беседок, клумб с розами, статуй Амуров в самых неожиданных местах, полей нарциссов, гвоздик, фиалок, тубероз… В этих чудных декорациях король снова начинал чувствовать вкус к жизни. Маркиза вновь и вновь покоряла его своей способностью представать перед ним всякий раз новой и неожиданной. В этом ей помогали изысканные макияжи и костюмы, целый калейдоскоп костюмов! То она переодевалась в костюм султанши с картин Ван Лоо, то являлась в костюме крестьянки. Именно этот образ сохранила нам живопись. Портрет, где она изображена в кокетливой соломенной шляпке, в голубом платье с корзиночкой цветов в левой и букетом гиацинтов в правой руке, Помпадур считала лучшим своим изображением. Кстати, именно с лёгкой руки Помпадур, голубые платья стали называть «платьем маркизы».

Специально для короля она придумала ещё один необыкновенный костюм, он был назван «неглиже а ля Помпадур»: что-то вроде турецкого жилета, который облегал шею, застёгивался на пуговицы на предплечье и облегал спину до бёдер. В нём маркиза могла показать всё то, что хотела, и лишь намекнуть на всё, что желала скрыть.

Свою жизнь при дворе Жанна называла постоянной борьбой против врагов, и она вряд ли могла надеяться, что когда-нибудь для неё наступят мир и покой. И в то же время она должна была всегда выглядеть жизнерадостной и беззаботной в присутствии короля и придворных.

Фаворитка изматывалась в постоянной борьбе за сохранение своего влияния и своей власти. В угоду честолюбию приносилось хрупкое здоровье. Маркиза употребляла всевозможные средства, чтобы в глазах Людовика её уже несколько поблёкшие молодость и красота выглядели всё так же привлекательно. Ей приходилось прибегать к различным ухищрениям, чтобы по-прежнему возбуждать чувственность короля.

Но в конце концов Жанна пришла к разумному выводу, что не должна мешать Людовику заводить новых любовниц. Лучше будет, если она останется просто его другом и будет держать под контролем его мимолётные увлечения. И постоянно следить за ним. Так ей скорее удастся не пропустить появления опасной его привязанности к женщине, превосходящей её по уму и красоте. И первую из этих девочек она привела сама. Это была малышка Марфи, чей портрет кисти Буше всем известен.

Утратив власть над сердцем короля, маркиза попыталась подобраться к высшей власти с другой стороны. Так как её брат поощрял культурную жизнь государства и к тому же должен был заниматься этим по долгу службы, она старалась окружить себя поэтами, учёными и философами.

Вне конкуренции среди них был Вольтер, старый друг маркизы и д'Этиоля. Маркиза оказывала ему явное предпочтение, сделала его академиком, главным историком Франции, главным камергером. В свою очередь он написал для придворных праздников «Наваррскую принцессу», «Храм Славы», посвятил маркизе «Танкреда» и прославил её в стихах и прозе. «Помпадур, вы украшаете своей особой двор, Парнасс и остров Гетер!» — восклицал он с восхищением и благодарностью, а когда она безвременно умерла, он написал Сидевилю: «Я глубоко потрясён кончиной госпожи де Помпадур. Я многим обязан ей, я оплакиваю её. Какая ирония судьбы, что старик, который только и может, что пачкать бумагу, который едва в состоянии передвигаться, ещё жив, а прелестная женщина умирает в 40 лет в расцвете самой чудесной в мире славы…»

Она сделала немало и для Руссо, особенно тогда, когда он не мог защитить свои собственные интересы. Она поставила на сцене его «Сибирского прорицателя» и имела большой успех в мужской роли Коллена. Однако Жан-Жак считал её недостаточно внимательной к нему, так как он не был представлен королю и не получал пенсию. Зато маркиза устроила пенсию для старого Кребильона, когда-то дававшего ей уроки декламации. Теперь он был беден и всеми покинут… Маркиза поставила его пьесу «Кателина», способствовала монументальному изданию в королевской типографии его трагедий, а после смерти Кребильона — строительству для него мавзолея.

Её друзьями были Бюффон, которому она завещала своих зверей — обезьянку, собаку и попугая, — и Монтескьё, хотя и не в такой степени, как Мармонтель. Последний добился милости маркизы, сочинив стихотворение в честь создания ею Военного училища. Она, несмотря на неудачи на сцене, сделала его академиком.

Маркиза также помогла обоим энциклопедистам — д'Аламберу (для него она выхлопотала пенсию) и Дидро, которого она неоднократно призывала к умеренности и осторожности.

С именем Помпадур связаны и другие не менее славные деяния. Она основала знаменитые севрские фарфоровые фабрики. Желая создать серьёзную конкуренцию знаменитому и дорогостоящему саксонскому фарфору, Помпадур перевела фабрики из Венсенна в Севр, неутомимо занималась экспериментами, приглашала искусных ремесленников и талантливых художников, скульпторов, устраивала выставки в Версале и во всеуслышанье объявляла: «Если тот, у кого есть деньги, не покупает этот фарфор, он плохой гражданин своей страны».

Прекрасные нежные розы — её любимый цветок — которые она сажала, где только могла, со временем были названы «розами Помпадур».

Почти 20 лет продержалась маркиза у трона, хотя её положению часто грозили опасности. Она не была слишком жизнерадостным человеком, хотя хотела казаться им. На самом же деле Помпадур обладала холодным рассудком, честолюбивым характером и к тому же железной волей, что удивительным образом сочеталось с её слабым, уставшим от тяжёлого недуга, телом…

«Чем старше я становлюсь, — писала она в одном из своих писем брату, — тем более философское направление принимают мои мысли… За исключением счастья находиться с королём, что, конечно же, радует меня больше всего, всё остальное только переплетение злобы и низости, ведущее ко всяким несчастьям, что свойственно людям вообще. Прекрасный сюжет для размышлений, особенно для такой, как я».

И ещё она писала: «Где бы ни встретили вы людей, вы обязательно найдёте у них фальшивость и любые возможные пороки. Жить в одиночестве было бы слишком скучно, поэтому приходится принимать их такими, какие они есть, и делать вид, как будто не замечаешь этого…»

В последующие годы ей больше не приходилось обольщаться чувствами короля к ней. Маркиза знала, что была для него теперь всего лишь снисходительным и преданным другом, а не возлюбленной. Он держал её при себе по привычке и из жалости. Он знал, как она впечатлительна и ранима, и опасался, что, если он распрощается с ней, она способна в отчаянии наложить на себя руки.

«Я боюсь, дорогая, — сказал как-то Шуазель своей камеристке, — что меланхолия овладеет ею и она умрёт от печали».

В одной из поездок в Шуазель она упала в обморок, однако нашла в себе силы поправиться, вопреки ожиданиям окружающих. Затем наступил рецидив, и надежды больше не стало. Людовик приказал перевезти её в Версаль, хотя до сих пор, как писал Лакретель, только принцам разрешалось умирать в королевском дворце. Однако маркиза сохраняла своё могущество даже с уже похолодевшими руками. После её смерти в столе у неё нашли всего 37 луидоров. Финансовое положение женщины, которую народ обвинял в том, что она перевела за рубеж значительные суммы, было таким тяжёлым, что, когда она заболела, её управляющий был вынужден взять в долг 70 000 ливров.

Время господства маркизы де Помпадур в течение 20 лет стоило Франции 36 миллионов франков. Её увлечение строительством, многочисленные приобретения, драгоценные камни, произведения искусства, мебель требовали значительных затрат. Однако её содержание, обходившееся вначале в 24 000 ливров в месяц, к 1760 году уменьшилось в восемь раз, и уже в 1750 году она не получала от короля богатых подарков. Иногда ей удавалось выкрутиться за счёт карточных выигрышей и продажи драгоценностей.

Её единственным наследником был брат. В завещании были также упомянуты её многочисленные друзья и слуги. Королю она оставила свой парижский отель и свою коллекцию камней.

Маркиза умерла в 43 года. Однако остаётся только удивляться, что при её тревожной жизни она ещё протянула так долго. В ранней юности у неё нашли туберкулёз лёгких, и она должна была придерживаться предписанного ей лечения молоком.

Указ строго запрещал оставлять тела усопших в королевском замке. Ничего не должно было напоминать о конце человеческой жизни. Едва остывшее тело женщины, ещё недавно видевшей у своих ног всю Францию, перенесли почти обнажённым по переходам замка и улицам Версаля и оставили до погребения в специально выбранном для этого доме.

Король, как всегда, хорошо владел собой и не показывал свои истинные чувства, однако было видно, что он глубоко скорбит.

В день похорон разразилась страшная буря. В 6 часов вечера траурный кортеж свернул на большую дорогу к Парижу. Король в задумчивости и с грустным выражением лица наблюдал за ним с балкона своей комнаты и, несмотря на дождь и ветер, оставался там до тех пор, пока траурная процессия не скрылась из виду. Затем он вернулся к себе, слёзы катились у него по щекам, и, рыдая, он воскликнул: «Ах, это единственная честь, которую я мог ей оказать!»

Если в чём-либо влияние маркизы де Помпадур зачастую можно оспаривать, то уж в области искусства, художественных ремёсел и моды её превосходство было неоспоримым, и с полным основанием говорят, что грациозность и вкус, свойственные всем без исключения произведениям её времени, являются плодом её влияния и что она по праву может считаться крёстной матерью и королевой рококо.

Мэрилин Монро (1926–1962)

Настоящее имя — Норма Джин Мортенсон (Бейкер). Американская киноактриса. Секс-символ Америки 1950-х годов. Снималась в комедиях «Джентльмены предпочитают блондинок» (1953), «Как выйти замуж за миллионера» (1953), «Зуд седьмого года» (1955), «Остановка автобуса» (1956) и «Некоторые любят погорячее» («В джазе только девушки») (1959). Её последний фильм — «Неприкаянные» (1960), поставленный по сценарию её третьего мужа Артура Миллера.

* * *

Мэрилин родилась 1 июня 1926 года в Дженерал-госпитале Лос-Анджелеса. По иронии судьбы он был расположен в двух шагах от «фабрики грёз» — Голливуда. Её мать, Глэдис Монро Бейкер, работала на знаменитой киностудии монтажницей фильмов, часто болела и ещё задолго до рождения дочери пристрастилась к алкоголю, что приводило её к тяжёлым приступам истерии. Её неоднократно помещали в психиатрическую лечебницу. Своего отца Мэрилин Монро так и не увидела, хотя всю жизнь горела искренним желанием встретиться с ним.

С детства она была безумно влюблена в Кларка Гейбла, талантливого и обольстительного голливудского актёра. Выдавая желаемое за действительное, Мэрилин одно время пыталась доказать, что он и является её настоящим отцом… Незадолго до смерти она вместе с ним снялась в фильме «Неприкаянные».

С раннего детства девочка была лишена настоящего домашнего уюта, и лишь ангельская красота спасала её от того, чтобы быть выброшенной на улицу…

Её рост был 165 сантиметров, объём груди — 96, талия — 57, бёдер — 96 сантиметров, вес — 53,3 килограмма…

В первый раз Мэрилин Монро вышла замуж, когда ей исполнилось шестнадцать лет. Вернее, была выдана замуж по настоянию одной из её тёток. Мужем стал симпатичный двадцатилетний сосед Джим Доуэрти.

Если он чем-то и отличался от своих друзей, то только своим олимпийским спокойствием. Он даже не реагировал на то, что его жена совсем не умела готовить: в чашку кофе она могла всыпать вместо сахара соль… Через год они развелись.

В августе 1952 года в Мексике Мэрилин Монро и начинающий кинопродюсер Роберт Слетцер тайно оформили брак. По возвращении в Голливуд, молодожёны были вызваны «на ковёр» к главе студии, всемогущему Зануку и… вечером того же дня вылетели в Мексику. Заплатив 50 долларов священнику, оформившему их брак, они вновь стали свободными…

Что же произошло? Оказывается, Занук сказал: «Мы готовим Мэрилин для миллионов мужчин. Мы вложили в неё колоссальные деньги. По контракту она не имеет права быть женой неизвестного человека…»

Незадолго до смерти Мэрилин Монро сказала: «Я любила Роберта шестнадцать лет… После трагического разрыва мы остались друзьями. Но в моём сердце поруганная любовь не угасла».

Третий брак Мэрилин — с Джо Ди Маджо, бейсболистом, «столь же известным, как и президент Соединённых Штатов», — также не принёс ей заветного счастья, хотя она возлагала на него большие надежды: «Я верила в наш брак с Джоном… В нашу любовь, в нашу обоюдную теплоту и во взаимопонимание. Между прочим, всё закончилось взаимным отчуждением и равнодушием».

«Мэрилин оставляет Джо!» Газетные заголовки протрубили о конце их брака. Через 263 дня совместной жизни Мэрилин Монро и Джо Ди Маджо решили разорвать супружеские узы.

Джо Ди Маджо молчаливо прошёл сквозь строй оголтелых журналистов, его лицо выражало печаль, в глазах отсутствовала та весёлая искорка, которая и приворожила Мэрилин Монро… Однако через несколько дней он произнёс слова, которые тогда многим показались неестественными: «Я хочу быть похороненным с моей единственной и последней женщиной…» По завещанию, и после его смерти на могиле Мэрилин Монро появлялись свежие цветы, которые так любила «богиня экрана».

И Джо Ди Маджо больше никогда не женился. Несмотря на то что его брак с Мэрилин Монро длился всего девять месяцев, он остался верен своим словам.

Голливуд гудел слухами о причинах развода. Говорили, например, что Джо вышел из себя, когда Наташа Лайтес явилась в их дом среди ночи, чтобы репетировать. «Убирайся отсюда и занимайся своими делами на студии», — будто бы сказал жене Джо и выгнал её за порог. Согласно другой версии Джо приревновал Мэрилин к учителю пения Холу Шэферу. Когда тот попал в больницу, она несколько раз приходила его навещать; поползли слухи — Джо пришёл в ярость. Болтали ещё, что Джо пришлось не по душе, что его жена стала «возлюбленной Америки», публичным достоянием.

Мэрилин Монро принадлежала зрителям. И, расторгнув брак с Джо, она вернулась к ним. «Публика, — писали газеты, — её первая и единственная любовь».

Согласно легенде, ещё будучи восходящей старлеткой и женой Джо Ди Маджо, Мэрилин четыре долгих года была тайно влюблена в драматурга Артура Миллера. А что же Миллер?

А Миллер якобы тоже страдал от мук любви. Его положение осложнялось браком с Мэри Грейс Слаттери, в котором были рождены сын и дочь, а железные моральные принципы, которыми он руководствовался, не оставляли ни малейшей надежды на то, что он всем этим пожертвует. Артур Миллер переживал свои муки в стоическом молчании.

Первая их встреча состоялась в 1951 году. Они, разумеется, и раньше знали друг друга и друг другом восхищались, но каждый шёл своим путём, пока судьба не свела их вместе.

Они познакомились на коктейле в Голливуде, куда Миллер пришёл с другом, режиссёром Элиа Казаном, в поисках продюсера для фильма, который они с ним затевали. Продюсера они не нашли, зато познакомились с Мэрилин. Миллер, блестящий рассказчик, и Мэрилин, благодарная слушательница, сразу же прекрасно поладили. Во время этого визита Миллера в Голливуд они встречались ещё раза три. Мэрилин была покорена его умом.

Четыре года спустя Мэрилин, одержимая желанием овладеть актёрским мастерством, целые дни проводила в классах Ли Страсберга. Её вхождение в мир театра естественно привело её к драматургу Миллеру. И прежнее знакомство легко возобновилось.

О чём они разговаривали? В темах не было недостатка. Душа Мэрилин не сводилась к внутреннему миру её голливудских героинь, а Миллер не был холодным высоколобым интеллектуалом. Он любил бейсбол и Бартока, ходил на охоту и занимался рыбной ловлей. Но, конечно, главной его страстью был театр. Получив в 1947 году Пулитцеровскую премию за «Смерть коммивояжёра», он занял своё неоспоримое место на драматургическом Олимпе.

Получив каждый свой развод, они решили пожениться.

В конце 1955 года её собственная студия «Мэрилин Монро продакшнз» начала переговоры со студией «20-й век — Фокс» о восьмимиллионном контракте, рассчитанном на семь лет. За это время предполагалось снять четыре фильма с участием Мэрилин. Ей также разрешалось ежегодно сниматься в одном фильме любой другой студии и участвовать в четырёх телешоу.

24 февраля 1956 года она с триумфом прилетела в Голливуд. Чёрное закрытое платье и норковое манто в руках придавали ей неотразимо изысканный блеск. Кто-то протянул ей дюжину роз. Она с улыбкой швырнула цветы в толпу. Этот жест вызвал рёв восторга.

На съёмках «Автобусной остановки» она впервые проявила симптомы примадонны. Придирчиво перебирала партнёров: тот слишком молод, а этот староват; тот не вышел ростом, а этот верзила и тому подобное.

Когда дошло до съёмок «Займёмся любовью», оказалось, что никто из знаменитостей — Кэри Грант, Рок Хадсон, Грегори Пек — не хотел с ней работать. И когда она уже начала паниковать, на выручку пришёл европейский знакомец Миллера — Ив Монтан. Он приехал в Нью-Йорк с концертами. Все газеты писали о нём с восторгом. Вместе с ним приехала его жена, Симона Синьоре, известная американцам по фильму «Путь в высшее общество».

Ив и Симона составляли странную пару. Она была явно старше его <вообще-то, Монтан и Синьоре — ровесники. — Прим. читателя>, и в её лице не было ничего яркого. Почти никакой косметики, короткая стрижка, грузная фигура. Но сразу бросался в глаза её незаурядный ум. Не успев встретиться, они с Артуром тут же заговорили о политике.

Ив почти не говорил по-английски, и Симоне приходилось переводить. Мэрилин вообще молчала. Она только смотрела на Ива и улыбалась, а он улыбался в ответ.

Когда гости ушли, Мэрилин сказала своей подруге Лине Пепитоун: «Правда же, он вылитый Джо? И мне так нравится его голос. Очень сексуальный. Но как он с ней живёт? Она совсем не красивая. И много старше. Клянусь, он женился на ней из-за карьеры. Но она всё равно милая. Лина, он просто гений! Ах, если бы Джо умел петь!» И она затанцевала по комнате, напевая «C'est si bon», пытаясь подражать Монтану.

Кроме Ива, в это же время Мэрилин познакомилась с советским премьером Хрущёвым, посетившим Голливуд. Мэрилин, которая никогда не читала газет и не слушала радионовостей, понятия не имела, кто такой Хрущёв. Ей сказали, что в России знают об Америке только то, что там есть кока-кола и Мэрилин Монро. Это ей понравилось, и она согласилась встретиться с главой России.

Студня хотела, чтобы на эту встречу она надела самое узкое, самое сексапильное платье. «Боюсь, — смеялась она, — в России не так уж много места для секса!»

От знакомства с Хрущёвым она вынесла лишь одно впечатление: «Он толстый, уродливый и весь в бородавках». Она никак не могла уразуметь, как он стал лидером огромной страны. «Кому мог понадобиться в президенты коммунист, да ещё такой страшный, — шутила она и добавляла: — Я ему понравилась. Он всё улыбался мне на банкете и так долго тряс руку, что чуть не сломал. Но это всё же лучше, чем целоваться с ним».

Симона Синьоре получила «Оскара». На церемонии пел Ив. Они с Симоной стали самой популярной парой в Америке. Мэрилин не могла скрыть зависти: «У неё и „Оскар“. И Ив. Она умная. Её уважают. У неё всё. А что я?»

Между тем роман между Ивом и Мэрилин стремительно развивался. «Это естественно, — говорила она, — мы созданы друг для друга. Артуру нужны интеллектуалки, с которыми он мог бы беседовать. Вроде Симоны. А Иву нужна я».

Но дело обернулось самым худшим образом. «Он пытался быть милосердным. Он целовал меня. Но он сказал, что идея оставить Симону… смешна. Так и сказал: смешна. Он ещё сказал, что надеется, что мне было с ним хорошо, и что он „приятно провёл со мной время“. Я, я любила его, а он „приятно провёл время“! Так всегда: я вечно чего-то жду и что получаю в итоге — дерьмо! дерьмо! дерьмо!»

В январе Миллеры вернулись в Нью-Йорк. Пошли слухи о том, что Мэрилин беременна. Они усилились, когда стало известно, что студия «МГМ», ставившая «Братьев Карамазовых» и предложившая Мэрилин роль Грушеньки, о которой она давно мечтала, получила отказ.

В мае Артура вызвали в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности, чтобы он назвал имена людей, с которыми встречался на коммунистических митингах в 1939–1940 годах. Он отказался давать показания.

Миллеру грозило тюремное заключение сроком на год и штраф в тысячу долларов. Пытаясь избежать исполнения приговора, они уединились в маленьком домике на мысе Код. Здесь Мэрилин впервые сыграла роль хозяйки дома: она ходила за покупками, вытирала пыль, стряпала и каждую минуту наслаждалась этой жизнью. А Миллер засел за пишущую машинку и продолжил работу над романом, который начал год назад.

В августе мирное течение жизни прервал вой сирены «скорой помощи». Мэрилин потеряла своё нерождённое дитя.

В апреле 1958 года Мэрилин Монро, в то время жившая в Нью-Йорке, получила из Голливуда сценарий комедии Билли Уайлдера «Некоторые любят погорячее», где ей отводилась роль певицы джаза Милочки Ковальчик.

Монро не спешила с ответом. «Надо ли мне делать новую картину или остаться дома и снова попытаться забеременеть? — спрашивала она себя. — Думаю, больше всего на свете мне хочется малыша. Но, может быть, Господь подаёт мне какой-то знак, в смысле моей беременности? Вероятно, из меня получилась бы чокнутая мать; я бы до смерти любила своё дитя. Я так хочу его и в то же время боюсь. Артур тоже говорит, что хочет, но его пыл проходит. Он считает, что я должна сделать картину. В конце концов, я ведь кинозвезда, правильно?»

Но у Мэрилин не проходило дурное настроение. Мэрилин не нравилась роль. Уайлдер был любезен, но не без язвительности. Монро представляла, что он о ней думает: «Грудь из камня. Мозг из ваты».

Монро едва не привела режиссёра к нервному срыву. Позже Уайлдер заявит: «Мы находились в полёте, и с нами на борту был псих».

В фильме есть длинная сцена, когда Тони Кёртис разыгрывает из себя миллионера, добиваясь от Мэрилин побольше поцелуев и ласк. Актёра спросили, что он чувствовал в этот момент. Кёртис мстительно ответил: «Никогда в жизни я не испытывал такой скуки. Целовать Мэрилин — всё равно что целовать Гитлера». Когда его слова передали Монро, она только пожала плечами: «Это его проблемы».

Завершающие сцены картины, снимавшиеся в начале ноября 1958 года, потребовали от больной Мэрилин неимоверных физических усилий. Выписавшись из больницы, она лежала в отеле, «чтобы не растрясти ребёнка».

А между тем её партнёры не пожелали даже преподнести ей жалкий букетик в честь премьеры. Ни Тони Кёртис, ни Джек Леммон не скрывали своего нерасположения к Мэрилин — или, по крайней мере, к её манере работать. Мало того что она регулярно опаздывала на площадку, а то и вовсе отсутствовала, она требовала по 30 раз переснимать один и тот же дубль, и фильм превысил бюджет примерно на полмиллиона. Однако, как выяснилось, не зря. В апреле, мае и июне 1959 года он неизменно возглавлял список самых популярных лент. К концу 1960 года чистая прибыль от него составила 18 миллионов. Это был кассовый и художественный триумф Мэрилин.

Но профессиональный успех совпал с личной трагедией, горькой, опустошившей душу жизненной катастрофой. Мэрилин в третий раз пришлось отказаться от надежды стать матерью.

Последним подарком судьбы стала для неё встреча на съёмочной площадке с королём актёров — Кларком Гейблом в фильме «Неприкаянные». А в сентябре газеты сообщили: Мэрилин выбрала адвоката для ведения бракоразводного процесса.

В октябре закончились съёмки «Неприкаянных». Мэрилин и Артур возвратились в Нью-Йорк. На разных самолётах.

Версий развода родилось множество. Возможно, истинную его причину знала только сама бывшая миссис Миллер. Но вот что написала журналистка Шейла Грэм: «Самая важная причина заключалась в том, что Миллеру ужасно наскучило жить с секс-символом, с женщиной, которую он считал недалёкой и невероятно закомплексованной. Она же пыталась сделать его своим отцом, матерью, дядей. Чтобы справиться с этой задачей, нужно было положить все силы, но тогда ничего не оставалось бы для творчества».

Выход на экраны «Неприкаянных» почти не привлёк к себе внимания прессы, зато газетчики с готовностью откликнулись на известие, что Мэрилин Монро тайно проходит лечение в психиатрической больнице в Нью-Йорке, скрываясь под именем Фей Миллер.

Затем вместе с Джо Ди Маджо Мэрилин улетела сперва во Флориду, набраться сил и погреться на солнышке, а оттуда — через Голливуд — в Лас-Вегас, чтобы принять участие в шоу Фрэнка Синатры, с которым, как утверждали злые языки, их связывала не только дружба (что они в один голос отрицали).

Мэрилин после лечения разительно отличалась от той, которой была в последние месяцы. К ней вернулась неутомимая энергия прошлых лет. «Я чувствую себя гораздо счастливее, — говорила она, — а главное — свободнее».

Но вскоре после того, как она отпраздновала своё 35-летие, «скорая помощь» вновь доставила её в больницу. В четвёртый раз за пять месяцев.

К тому же заметно пошатнулись её денежные дела. На текущем счету значилось всего 96 долларов 54 цента. Надежды на новый контракт не оправдались.

Мэрилин впала в глубочайшую депрессию.

Её смерть стала величайшей мировой сенсацией. Все строили догадки: как могла женщина такой редкой красоты, пользовавшаяся невиданной славой и, как считалось, обладавшая несметным богатством, так возненавидеть жизнь или бояться её, что предпочла покончить с нею счёты? Для того чтобы ответить на этот вопрос, перенесёмся в 1954 год.

В один из тёплых летних дней актёр Питер Лоуфорд устроил в доме своего агента Чарлза Фельдмана вечеринку в честь молодого амбициозного сенатора от штата Массачусетс Джона Фицджеральда Кеннеди и его супруги Жаклин.

Лоуфорд сделал всё возможное, чтобы на вечеринку к Фельдману вместе с Джоном Кеннеди была приглашена также и Мэрилин Монро. В то время Мэрилин была ещё замужем за Джо Ди Маджо. Впоследствии Мэрилин скажет о первой встрече с Кеннеди: «Он ни на секунду на сводил с меня глаз, и в какой-то момент мне даже стало неловко».

Вплоть до начала 1955 года и даже после развода с Ди Маджо Мэрилин никому не рассказывала ни о своих отношениях с Кеннеди, ни о постоянных поездках в Нью-Йорк. Любить Кеннеди и пользоваться взаимностью означало разделять с ним одну прекрасную тайну. А какая женщина — включая и Мэрилин — не мечтала делить всё с одним из самых обольстительных мужчин Соединённых Штатов?

В течение всех 50-х годов Мэрилин не прекращала своего интимного общения с Кеннеди. Даже её свадьба с Артуром Миллером в 1956 году практически не повлияла на её отношения с Джоном. В январе 1960 года, когда Кеннеди выставил свою кандидатуру на выборах в Белый дом, Мэрилин присоединилась к актёрам и актрисам, задействованным в его предвыборной кампании и вносившим в неё личные денежные вклады.

Мэрилин продолжала следовать за Кеннеди от ранчо в Коннектикуте до квартиры в Нью-Йорке или номера гостиницы, где кандидат в президенты устроил свою штаб-квартиру. Что же он ей обещал? Может, он пользовался её наивностью, её простодушной готовностью всегда верить в сказку? Ничего подобного. В натуре Мэрилин было много привлекательного. С ней — никакого лицемерия, никаких уловок. С ней он мог расслабиться, быть самим собой, ей он мог доверить самые сокровенные тайны. Именно в этот период на пути Мэрилин стали встречаться весьма необычные личности. Фрэнк Синатра, друг клана и крёстный отец мафии; Сэм Муни Джанкана, которого великий певец ввёл в круг Кеннеди и который открыто пользовался властью низводить политиков «из князей да в грязь»; Джудит Кэмпбелл, одна из главных фигур в окружении Кеннеди, также принадлежавшая к кругу Джанканы и Синатры.

На второй день после открытия съезда демократической партии, 13 июля 1960 года, Джон Кеннеди пригласил Мэрилин Монро и ещё нескольких близких людей отужинать в его номере отеля «Беверли-Хиллз». Но прежде Мэрилин и Кеннеди уединились.

«Кеннеди был не в себе, — язвительно заметила Лина Пепитоун, которая некоторое время прислуживала звезде. — Мэрилин призналась мне, что он всё время гладил её бёдра и щипал за талию. В тот вечер, как она сказала, его рука преодолела запретный рубеж и оказалась глубоко у неё под юбкой. Но, обнаружив, что на ней не было трусиков, он страшно смутился, покраснел и отдёрнул руку. Она же только звонко рассмеялась».

Питер Лоуфорд тоже присутствовал при этой сцене. Зять Кеннеди испытывал к Мэрилин искреннюю дружбу, однако опасался, что молодая актриса, весьма неуравновешенная и всегда готовая залить шампанским и транквилизаторами своё отчаяние и свои любовные неудачи, могла повредить человеку, имевшему все шансы стать президентом США.

Кеннеди не принимал в расчёт душевной хрупкости самой прекрасной женщины в мире. Став президентом в ноябре 1960 года, он и думать перестал о разводе.

Но чего стоит моральный облик Кеннеди? Этого вопроса Лоуфорд себе не задавал, и, когда президент приказал ему найти Мэрилин, он её нашёл. Задание было не из лёгких: сначала нужно было разбудить актрису, спавшую в своей новой квартире в районе Брентвуд на окраине Лос-Анджелеса. Вместе с ней там жила и сестра-сиделка Юнис Мюррей, приставленная к Мэрилин её психиатром, доктором Гринсоном. Для актрисы эта квартира была её убежищем, её гнёздышком, местом, где она могла уединяться с Кеннеди. Лоуфорд долго стучал в дверь комнаты. Наконец, всё ещё сонная, появилась Мэрилин. «Поторапливайся!» — крикнул раздражённый Питер. После долгих сборов сияющая Мэрилин вновь появилась в дверях, её прекрасные волосы цвета платины были убраны под пышный чёрный парик.

Кеннеди в это время гостил в Палм-Спрингз у актёра и певца Бинга Кросби. У Кросби собралось много влиятельных политиков-демократов, но единственное, чего хотел Кеннеди, — это расслабиться и развлечься. Юрист Филипп Вэстон рассказывал: «Меня поразило то, что не было предпринято никаких мер, чтобы сохранить её инкогнито. Этот маскарад с париком был просто ребячеством. Кеннеди, казалось, совершенно расслабился. На нём был лёгкий свитер с воротничком „под горлышко“, а на ней что-то вроде туники. Мэрилин выглядела немного странно. Вместе они производили впечатление заговорщиков. Ту ночь они провели вдвоём».

Жаннетт Корман, родственница актрисы, утверждала, что «Мэрилин никогда не переставала верить в то, что сумеет подняться до уровня Джона Кеннеди как в физическом, так и в интеллектуальном плане. Она надеялась стать настоящей леди, которой бы он мог не стыдиться».

Несмотря на предупреждения советников и давление политиков, Кеннеди не порвал с Монро. Как же мог он отказаться от этого чудесного существа, которое волновало его как мужчину, жадно ловило каждое его слово и облегчало тяжесть его нелёгких обязанностей?

На праздновании сорокапятилетия Джона Кеннеди в Мэдисон-Сквер-Гарден в Нью-Йорке Мэрилин должна была появиться на слоне — эмблеме демократической партии — и спеть «Happy birthday to you, Mr. President!» («С днём рождения, господин президент!»). На ней должно было быть платье от Джин-Льюис, повторявшее наряд Марлен Дитрих. Питер Лоуфорд, исполнявший роль церемониймейстера, вызвал Мэрилин на сцену. Один раз… второй. Никого. Он попробовал ещё раз, уже с раздражением: «А сейчас, дамы и господа, покинувшая нас Мэрилин Монро». Эта ужасная шутка (построенная на двойном значении английского слова late, которое может означать «опаздывающая» или же «покинувшая нас», мёртвая) заставила Мэрилин выйти из своей уборной… Потом, несмотря на отговорки Мэрилин, Лоуфорд прислал к ней Роберта Кеннеди. Молодой министр юстиции и отец семи детей оставался с ней примерно четверть часа. Конечно же, он ободрил актрису, сказав, что президент остался доволен, но, возможно, у него были и другие причины, чтобы задержаться с ней… «Роберт Кеннеди словно обезумел, бегал вокруг неё с вытаращенными глазами, как будто загипнотизированный её вызывающим платьем», — рассказывал один из присутствовавших. После этого случая в Мэдисон-Сквер-Гарден Мэрилин и Роберт несколько раз встречались. Что его в ней привлекало? Возможно, загадка человека, балансировавшего между отчаянием и желанием соблазнять.

Тем не менее она на несколько часов уединилась с Джоном. Мэрилин ещё не знала, что видит его в последний раз. Она впадала во всё большую зависимость от алкоголя и таблеток. И вдруг заметила, что Джон её избегает. Он перестал отвечать на её письма и телефонные звонки. Она стала обузой для человека, который рассчитывал быть переизбранным на второй срок. То, что она считала настоящей любовью, было для него лишь приключением, льстившим его мужскому самолюбию.

Ещё раз она с горечью убедилась в том, что никогда не будет любима, а навсегда останется лишь предметом вожделения. Однако он опять объявился и пригласил её на одну закрытую вечеринку. Но когда Мэрилин узнала, что туда приглашены две известные «девицы по вызову», она отказалась прийти. В её доме всё чаще стал появляться Роберт Кеннеди. «Когда я приходила к Мэрилин, — рассказывала Жаннетт Кармен, — дверь почти всегда открывал Бобби. Меня поразили блокноты с записями Мэрилин. Она писала что-то о Фиделе Кастро, о Джимми Хоффа (коррумпированном лидере профсоюза водителей грузовиков, убитом в 1975 году) и о других занятных личностях. Мэрилин подслушивала телефонные разговоры Бобби и потом их записывала».

Тем временем агенты ФБР уже взялись за дело. Телефон Мэрилин стали прослушивать. 24 июля поздним вечером в овальном зале Белого дома собрались четыре человека: президент, его брат и два представителя ФБР. Знаком ли господин президент с актрисой Мэрилин Монро? Известно ли господину президенту, что мисс Монро намеревается снять фильм о «ходе работы» над автобиографией? Не стоит ли немедленно остановить этот проект? Президент дал своё согласие, при этом, по словам одного из агентов, он прошептал: «Храни её Господь». После того как люди из ФБР ушли, Джон и Роберт до шести утра беседовали с глазу на глаз. Они были ошеломлены и подавлены. На следующий же день после этой драматической ночи Роберт прекратил свои «визиты» в дом Мэрилин.

Братья Кеннеди пользовались ею. Теперь они хотели от неё избавиться. Но у Мэрилин ещё оставались силы для борьбы, и она собиралась это продемонстрировать. «Всё, что у неё было, — продолжала рассказ Жаннетт Кармен, — это магнитофонные плёнки и блокноты с записями. Уговорив Пэт Лоуфорд, жену Питера Лоуфорда, заступиться за неё перед Бобби, она окончательно утвердилась в решении сдать братьев с потрохами».

За неделю до смерти Мэрилин побывала в гостиничном комплексе Кал-Невада на берегу озера Тахо, принадлежавшем Фрэнку Синатре и «крёстному отцу» Сэму Джанкане. Мэрилин напилась, плакала и злилась на братьев Кеннеди, для которых, по её словам, «она была лишь плотью». Джанкана, гангстер с «бандой из двухсот головорезов», которому Мэрилин предложила свои услуги на одну ночь, торжествовал. Через неё он мог добраться и до президента и напомнить ему о своей неизменной преданности. Собирался ли он убить Мэрилин и тем самым скомпрометировать Роберта Кеннеди, который оттуда вскоре должен был отправиться в Калифорнию? Четверо его людей постоянно наблюдали за её квартирой в Лос-Анджелесе, за которой также присматривал и Питер Лоуфорд, и один частный детектив. «Бобби Кеннеди в Калифорнии не было, — уверял актёр. — И я не шпионил за домом Мэрилин». Однако мэр Лос-Анджелеса и шеф полиции опровергли его слова: «Бобби Кеннеди был в отеле „Беверли-Хиллз“. Можно дать голову на отсечение, что он встречался с Мэрилин, а Лоуфорд сделал всё возможное, чтобы он как можно быстрее покинул Лос-Анджелес. Для слишком усердного зятя Кеннеди последние часы жизни Мэрилин были настоящим кошмаром. Постоянные звонки Мэрилин, паника со стороны Бобби, приказ — с какой целью? — чтобы вертолёт был готов в любой момент вылететь из аэропорта Лос-Анджелеса».

Согласно официальной версии, смерть актрисы наступила вследствие самоубийства…

Однажды вечером, несколько месяцев спустя после смерти актрисы, парикмахера Мики Сонга пригласили на одну вечеринку, где среди прочих гостей был и Роберт Кеннеди со своей супругой Этель. «Знаете, кого мне сейчас не хватает?» — спросил Сонг. — «Кого же?» — «Мэрилин Монро», — ответил он с грустью в голосе. Гнетущая тишина повисла над действующими лицами этой драмы, которая навсегда останется в памяти того, кто обладает ключом к разгадке её роковой тайны.

Нинон де Ланкло (1615–1705)

Знаменитая французская куртизанка. Её дом посещали знать и интеллигенция; поэты и учёные советовались с ней о своих произведениях. Ей приписывается небольшое сочинение «La coquette vengée» (1649?).

* * *

Одна из самых очаровательных женщин XVII столетия, — имя которой до сих пор остаётся синонимом прелести, грации, ума и наслаждения, — воплощавшая в себе все пороки и добродетели эпохи, когда весь мир с плохо скрываемой завистью смотрел на Францию, ставшую во главе цивилизованной Европы. Нинон де Ланкло, прожившая 90 лет, на диво сохранившая до последнего вздоха всё обаяние своего ума и красоты, прекрасно характеризует великий век, век безумного легкомыслия и величайшей мудрости.

Вполне независимая, свободная от предрассудков, она проводила жизнь, одинаково удовлетворяя потребности сердца и ума, не обращая внимания на общественное мнение и презирая лицемерие. Нинон могла занять место рядом с Аспазией, супругой Перикла, являясь для современников образцом тех качеств ума, которыми тогда могли похвастаться немногие. Она не хотела казаться лучше, чем была, но на самом деле была лучше, чем казалась. Она считала любовь прихотью тела, чем приводила в отчаяние своих многочисленных обожателей, горько жаловавшихся на её непостоянство; зато друзья гордились её дружбой, не будучи в состоянии послать ни одного упрёка по адресу верной и преданной подруги.

Прозвище «царицы куртизанок», данное Нинон, не вполне справедливо. Бесспорно, она была куртизанкой, но только по причине своей страстной натуры, не делая из этого профессии, как, например, Марион Делорм. Деньги не играли для неё никакой роли, она не торговала своими прелестями, — а торговать было чем, — а дарила их тем, кто ей нравился, и сразу бросала любовника, как только проходил каприз её тела. Она жила для любви, но не любовью.

Однажды кардинал Ришельё, известный своей слабостью к женщинам, предложил Нинон де Ланкло пятьдесят тысяч экю, если та согласится принять его ласки. Однако, несмотря на значительность суммы, предложение было отвергнуто. Граф де Шавеньяк пишет об этом в своих мемуарах: «Этот великий человек (Ришельё), умевший доводить до конца самые крупные начинания, тем не менее потерпел поражение в этом деле, хотя Нинон никогда на страдала от избытка целомудрия или благопристойности; напрасно он предлагал через её лучшую подругу Марион Делорм пятьдесят тысяч экю, она отказалась, потому что в то время у неё была связь с одним советником Королевского суда, в объятия которого она бросилась добровольно…»

Если Нинон когда-нибудь и молилась, то вовсе не о том, чтобы Господь создал из неё «честную женщину», нет, она желала быть честным человеком. «Ещё в детстве, — вспоминала она, — я часто задумывалась о несправедливости судьбы, предоставившей все права мужчинам и совершенно забывшей о нас, — с тех пор я стала мужчиною!» «Царица куртизанок» обладала поистине мужской силой духа. По меткому определению Сен-Эвремона, в ней счастливо соединились качества Эпикура и Катона. Легкомысленная куртизанка и глубокий философ, Нинон была неистощима на новые оригинальные идеи, заслужив бессмертие наравне с Ла-Брюйером и Мольером, так как они часто писали то, что она говорила.

Её салон, куда жаждали попасть самые выдающиеся люди того времени, чтобы насладиться красотой и беседой этой удивительной женщины, заставил померкнуть славу отеля Рамбулье, где всё отличалось жеманством, тогда как здесь царили непринуждённость и простота.

Анна, или Нинон, — уменьшительное имя, данное ей в детстве, которое она сохранила, — была единственной дочерью туренского дворянина Генриха де Ланкло и его супруги, урождённой Ракони, из древней орлеанской фамилии. Слабая, хрупкая, похожая на изящную миниатюру, Нинон родилась в Париже 15 мая 1615 года. Её отец, философ-эпикуреец, жил, как говорится, в своё удовольствие, мало заботясь о том, что скажет свет. Мать же была самых строгих правил, высокой нравственности и крайне религиозной. Она мечтала, что Нинон станет монахиней, в то время как отец внушал дочери лёгкую и приятную философию. Музыка, пение, танцы, декламация, — словом, все изящные искусства стали её любимыми предметами. Она делала такие успехи, что учителя назвали её восьмым чудом света. Библиотека Нинон состояла из сборников стихотворений: эллегических, любовных и шуточных и таких сочинений, как «Искусство нравиться и любить». «Истории знаменитых своим легкомыслием или любовью женщин» и многими другими. Обладая изумительной памятью, она знала почти наизусть все прочитанные книги, огорчая мать вкусами, казавшимися греховными женщине, проводившей время в молитвах и постах.

В квартале Марэ в Париже располагался отель, где сосредоточивалось всё, что было в столице прекрасного, изящного и богатого, чтобы наслаждаться всевозможными удовольствиями. Юная Нинон, казавшаяся прелестным розовым бутоном, готовым при малейшем ветерке распуститься, введённая отцом в «Дом Эпикура», сразу всех очаровала, и её немедленно провозгласили первой красавицей. Последовало несколько атак на руку и сердце красавицы. Но ничто не пугало молодую девушку больше, как законный брак. Связать свою судьбу, подчинить себя мужчине казалось ей чудовищным покушением на собственное «я». «Благоразумная женщина не избирает себе мужа без согласия своего рассудка, как любовника без согласия своего сердца», — говорила она. На красавицу смотрели как на «полное собрание человеческих совершенств».

К сожалению, её отцу не удалось насладиться успехами своей Нинон, он скончался, когда ей едва минуло шестнадцать лет. За ним вскоре последовала и мать, моля Бога наставить дочь на путь истинный. Итак, в шестнадцать лет молодая девушка оказалась предоставленной самой себе и владелицей весьма приличного состояния, оставленного отцом. Нинон сумела разумно распорядиться и собой, и капиталом. Она обратила деньги в «пожизненную ренту», таким образом удвоив капитал, получая ежегодно 10 000 ливров, и так ловко и экономно вела дела, что впоследствии оказывала помощь нуждающимся друзьям.

«Изящная, превосходно сложённая брюнетка, с цветом лица ослепительной белизны, с лёгким румянцем, с большими синими глазами, в которых одновременно сквозили благопристойность, рассудительность, безумие и сладострастие, с ротиком с восхитительными зубами и очаровательной улыбкой, Нинон держалась с благородством, но без гордости, обладая поразительной грацией». Так описывал тридцатилетнюю куртизанку один из её современников. Можно себе представить, какова она была в шестнадцать лет!

Несомненно, такая красавица не могла не привлекать к себе поклонников, и на первых порах, если верить Сен-Эвремону, её бывшему любовнику, другу и панегиристу, она и сама увлеклась герцогом Шатильонским, Гаспаром Колиньи, внучатым племянником великого адмирала, погибшего в Варфоломеевскую ночь. Когда он познакомился с Нинон, уже шли переговоры о его браке с Елизаветой-Анжеликой де Монморанси, сестрой герцога Люксембургского. Однако молодой человек был так очарован девицей Ланкло, что решил жениться на ней. Красавица же нашла, что его отец совершенно прав, настаивая на браке с Монморанси, ибо между Монморанси и Ланкло слишком большая разница, к тому же, по её мнению, «брак и любовь — это дым и пламя».

«Я и сама люблю вас», — призналась она поражённому такой откровенностью Гаспару Колиньи. И в тот же вечер он стал её любовником. Но так как «женщины чаще отдаются по капризу, чем по любви», в один прекрасный день Нинон объявила, что её каприз прошёл, и любовники расстались.

С каждым днём убеждаясь, что философия отца самая приятная и легко применимая в жизни, Нинон всецело отдалась ей, сумев, однако, придать всем своим поступкам, даже самым рискованным, какую-то необыкновенную пристойность. «Скромность везде и во всём, — проповедовала она. — Без этого качества самая красивая женщина возбудит к себе презрение со стороны самого снисходительного мужчины».

Купив домик на улице Турнелль, она собрала вокруг себя не только воздыхателей и обожателей, но и выдающихся по уму людей, привлекая их, как бабочек, ярким огоньком своего ума. Посетители её салона получили прозвище «турнелльских птиц», которым гордились не меньше, чем посетители отеля Рамбулье кличками «дражайших» и «жеманниц». Дебарро, Буаробер, супруги Скаррон, Дезивто, Саразэн, Шапель, Сен-Эвремон и Мольер были постоянными гостями Нинон.

В это время Нинон познакомилась со знаменитой куртизанкой Делорм. Знакомство, наверное, перешло бы в тесную дружбу, если бы не та скандальная история с 50 000 франками, за которые кардинал Ришельё хотел купить де Ланкло. Нинон не принимала, кроме цветов, подарков от своих многочисленных любовников.

Одним из «капризов тела» Нинон, когда ей уже было двадцать четыре года, явился 19-летний граф Филибер де Граммон. Стройный блондин под удивительно скромной внешностью скрывал порочные инстинкты, и красавица, думая, что отдаётся ангелу, попала в когти к дьяволу. Вероятно, именно поэтому он и пользовался расположением де Ланкло дольше других, ибо «пороки, так же, как и достоинства, иногда имеют свою привлекательность». Граммон жил за счёт любовницы. Однажды ночью, полагая, что Нинон спит, он украл из её шкатулки сто пистолей. Утром, уходя, граф как ни в чём не бывало нежно простился со своей любовницей.

«До свидания», — добавил он.

«Нет, не „до свидания“, — сухо ответила Нинон, — а прощайте»…

«Но почему?»

«Ответ в вашем кармане».

Она не могла быть любовницей вора.

Постепенно слава о красоте, грации и изяществе де Ланкло распространилась по всему Парижу. Модные и знатные дамы добивались знакомства с нею, чтобы, как они говорили, научиться у неё хорошим манерам. Матери не стеснялись приводить к ней с этой же целью своих дочерей, только что выпущенных из монастырей. К чести Нинон, она никогда не пускала их дальше прихожей, не желая, чтобы невинность дышала воздухом, отравленным страстью и заряженным легкомыслием.

Связь Нинон с герцогом Энгиенским, впоследствии великим Кондэ, завязавшаяся вскоре после битвы при Рокруа (1643), продолжалась всего несколько недель.

«Его поцелуи замораживают меня, — говорила она. — Когда он подаёт мне веер, кажется, что вручает маршальский жезл». Тем не менее он остался её другом и оказал немало услуг.

Нинон имела массу врагов, завидовавших её красоте, молодости, независимости, которым удалось убедить Анну Австрийскую, тогда регентшу Франции, положить конец распутству девицы де Ланкло. Королева-мать через своих приближённых предложила куртизанке добровольно уйти в монастырь кающихся девушек. Нинон возражала: во-первых, она не девушка, во-вторых, ей не в чем каяться. И только вмешательство великого Кондэ отвело от неё угрозу.

Маркиз де Севинье, муж знаменитой писательницы, также воздал должное красоте и уму де Ланкло, но не сумел удержать очаровательную змейку, выскользнувшую из его неловких рук в объятия маркиза Эдма де ла Шатра, одного из самых красивых вельмож двора Людовика XIV. Нинон совершенно изменилась. Чтобы не огорчать нового любовника — настоящего Отелло, — она нигде не показывалась и никого не принимала. Де ла Шатр, чтобы постоянно наблюдать за любовницей, поселился напротив её дома. Однажды ночью он увидел свет в её окне. Ревнивец быстро оделся, но впопыхах вместо шляпы с такой силой водрузил на голову серебряный кувшин, что еле освободился. Объяснения Нинон его не удовлетворили, и, мучимый ревностью, вернувшись домой, он захворал. Тогда красавица в знак клятвы принадлежать только ему отрезала свои роскошные волосы и послала де ла Шатру. Лихорадка у маркиза вскоре прошла. Нинон поспешила к возлюбленному и провела с ним наедине целую неделю. Египтянка Родопа и фараон Амазис, ухитрившиеся когда-то устроить ночь, продолжавшуюся двое с половиной суток, в сравнении с ними кажутся детьми!

Когда маркиз получил распоряжение выступить в Германию, он перед отъездом потребовал от неё расписки такого содержания: «Париж. Число. Год. Клянусь остаться верной маркизу Эдму де ла Шатру». Де Ланкло охотно подписала бумагу, и маркиз отправился на поле брани. Через две недели красавица стала любовницей графа де Миосана. Но её нельзя в этом обвинять: слепой случай заставил Нинон, возможно, первый раз в жизни не сдержать своего слова.

Во время грозы, когда граф уже взялся за шляпу, чтобы удалиться, она невольно прижалась к нему. Она боялась остаться одна. Гроза прошла, де Ланкло даже не заметила, как очутилась в объятиях своего нового любовника. Совершенно успокоенная его ласками, она вдруг в середине ночи громко расхохоталась: «Славный векселёк у де ла Шатра!..»

И скоро весь Париж повторял слова Нинон, а де ла Шатр, узнав обо всём, послал де Ланкло её вексель с припиской: «Уплачено после банкротства».

В один прекрасный день граф д'Эстре, гуляя с аббатом д'Эффиа, братом несчастного Сен-Мара, встретил Нинон и оба страстно влюбились в неё. Они были молоды и красивы, а де Ланкло симпатизировала обоим и придумала великолепное средство, чтобы не сердить друзей: одного она ласкала днём, другого ночью. Результатом их «сотрудничества» явился младенец мужского пола. Оба любовника претендовали на почётный титул отца, и, чтобы решить этот курьёзный спор, молодые люди доверились судьбе: кто на костях выкинет большее количество очков, тот и будет считаться отцом малютки. Судьба улыбнулась д'Эстре. У него оказалось 14 очков, у его соперника — 11. Де Ланкло не отличалась материнскими чувствами, и граф д'Эстре воспитал ребёнка, получившего фамилию де ла Бюсьер. Он блестяще служил во флоте, получив чин капитана. Раз в год она принимала сына, как совершенно постороннего, играла на лютне, которую он считал своим долгом дарить ей при каждом визите…

После смерти Марион Делорм в 1650 году количество посетителей салона ле Ланкло увеличилось. Двор и аристократия прислушивались к голосу Нинон, побаиваясь её крылатых словечек. Сам «король-солнце», Людовик XIV. находился под влиянием очаровательной женщины, с которой не был ещё знаком, и по поводу всевозможных придворных событий интересовался: «А что сказала об этом Нинон?». Её решения принимались без обсуждений. Скажи Нинон, что солнце светит по ночам, и все согласились бы с этим.

В 1653 году, когда де Ланкло была уже несколько месяцев любовницей маркиза де Жерсея, незадолго до того овдовевшего, человека порядочного и очень богатого, она почувствовала себя беременной. Маркиз был в восторге и, окружив её нежнейшими заботами, увёз в своё тихое провинциальное поместье. В течение пяти месяцев Нинон пришлось прожить там в одиночестве. Однажды, гуляя по роскошному парку, она нашла на дёрновой скамье томик «Идиллий Фиокрита», очевидно, кем-то забытый. Она невольно углубилась в чтение, и когда дошла до места, где пастушки с цветочными венками на головах танцевали вокруг статуи Амура, Нинон громко воскликнула:

«О, как вы были прекрасны, юные пастушки!..»

«Но не так, как вы, клянусь Венерой!..» — послышалось вдруг в ответ.

Нинон оглянулась. Рядом стоял, смущённо улыбаясь, молодой человек, которому позавидовал бы сам Адонис. Книга принадлежала ему. Встреча с Аристом произвела на куртизанку сильное впечатление. Мысль о прекрасном юноше преследовала её весь день. На следующее утро она поспешила к скамейке, Арист уже ждал её там. Они гуляли, разговаривали о чём придётся. После нескольких свиданий куртизанка начала скучать без красивого юноши. Она полюбила его, полюбила первой искренней любовью, как когда-то Делорм Сен-Мара, но — о ирония судьбы! — в такое время, когда не имела права любить. Арист относился к ней с глубоким почтением. Вскоре Нинон, по настоянию маркиза, вернулась в Париж, причём так спешно, что даже не успевает предупредить об отъезде юношу. Спустя несколько дней по прибытии на улицу Турнелль, когда куртизанка мечтала о прогулках с Аристом, он сам неожиданно предстал перед ней.

«Сударыня, — сказал он печальным голосом, — я позволил себе явиться, чтобы поблагодарить за то счастье, которое вы мне дали, и попрощаться с вами навсегда…»

Силы изменили Нинон, и она потеряла сознание. Вечером ей принесли записку: «Сударыня, до сих пор я не знал вашего настоящего имени, а когда узнал его, все мои надежды рухнули. Я мечтал о бесконечной любви, чтобы безраздельно владеть вами, но это невозможно для прекрасной Нинон. Прощайте, забудьте меня, если уже не забыли. Вы никогда не узнаете моего имени и никогда больше не увидите. Арист». Нинон поставила всех на ноги, чтобы разыскать молодого человека, но все усилия были напрасны. Подозревали, что это был испанский или итальянский вельможа, бежавший на родину в отчаянии от разрушенных надежд. Всю жизнь Нинон вспоминала его и, перечитывая его последнюю записку, смахивала слёзы. Вскоре после этого она благополучно разрешилась мальчиком, которого маркиз де Жерсей тотчас увёз к себе. Мать не возражала.

Непостоянный, как и сама Нинон, герцог де Ларошфуко недолго был любовником красавицы и быстро встал в ряды её самых преданных друзей. Его сменил некий Гурвилль, состоявший на службе у великого Кондэ. Спасаясь от Мазарини, он накануне отъезда из страны вручил Нинон 20 000 экю с просьбой сохранить их до его возвращения, так же как и его расположение. Такую же сумму он передал одному из своих друзей, настоятелю монастыря, пользовавшегося репутацией святого. Гурвилль, вернувшись на родину, первым делом поспешил к настоятелю, однако тот заявил, что ничего от него не получал, следовательно, и возвращать ему нечего. Выслушав ответ, Гурвилль не счёл нужным идти к де Ланкло. Она сама разыскала его. Нинон объяснила ему, что он потерял своё место в её сердце, что же касается 20 000 экю, то, слава Богу, память относительно этого не изменила ей. И она предложила ему взять деньги из той самой шкатулки, в которую Гурвилль сам когда-то их положил.

«Если любовница изменила вам, — сказала де Ланкло в заключение, — вы приобрели друга… Одно стоит другого, поверьте мне…»

Восхищённый Гурвилль тотчас рассказал повсюду о поступке Нинон, которую сразу прозвали «прекрасной хранительницей шкатулки».

В 1664 году в салоне де Ланкло Мольер впервые прочитал своего «Тартюфа», вызвав горячее рукоплескание. Нинон аплодировала громче всех, в каждой сцене встречая собственные рассуждения, превосходно схваченные гениальным комедиантом. Вообще, Мольер часто выводил её в своих пьесах. Очаровательная Селимена в «Мизантропе» не кто иная, как «царица куртизанок».

Сын маркиза де Севинье пошёл по стопам отца и спустя 24 года после отца был у ног Нинон, которой шёл пятьдесят первый год. Его мать, знаменитая маркиза де Севинье, благодаря которой получили известность ничем не знаменитые муж и сын, очень часто в шутку величала любовницу сына «своею невесткой», будучи на десять лет моложе её.

Несмотря на то что де Ланкло было уже за пятьдесят, она, как и в молодости, продолжала очаровывать окружающих. В пятьдесят три года она сошлась с молодым, красивым и изящным графом Фиеско, из известного генуэзского рода. Разница лет, по-видимому, не играла здесь роли, так как любовники обожали друг друга. Однажды, после страстной ночи, граф прислал Нинон записку: «Дружок, не находите ли вы, что мы достаточно насладились любовью и пора прекратить наши отношения? Вы по натуре непостоянны, я по природе горд. Вы, вероятно, скоро утешитесь, потеряв меня, и мой поступок не покажется вам слишком жестоким. Вы согласны, не правда ли? Прощайте!» Куртизанка вместо ответа послала ему свой длинный локон. Через несколько минут граф Фиеско снова был у её ног. Следующая ночь была ещё восхитительнее. Но, когда он вернулся домой, ему подали записку: «Дружок! Вы знаете, что я по натуре непостоянна, но вы не знали, что я так же горда, как и вы. Я не собиралась расставаться с вами, но вы сами навели меня на эту мысль. Тем хуже для вас. Вы, вероятно, скоро утешитесь, потеряв меня, и это послужит мне утешением. Прощайте!» Граф Фиеско, скрывая досаду, немедленно разделил присланный накануне локон: одну половину оставил у себя, а другую послал Нинон: «Спасибо за урок. Предполагая, что локон может пригодиться и для моего преемника, я счастлив дать вам возможность не обрезать снова роскошных волос. Для меня это не лишение: локон был очень густой».

В пятьдесят пять Нинон суждено было в третий раз стать матерью. На этот раз она родила дочку, умершую вскоре после рождения. Но девочка была до такой степени красива, что виновник её появления на свет, — имя которого неизвестно, но во всяком случае лицо высокопоставленное, — приказал забальзамировать маленький трупик и под стеклянным колпаком поставил его в своём кабинете.

Зимой 1667 года Нинон, гуляя в Тюильри, встретила своего давнишнего обожателя маркиза де Жерсея, в сопровождении молодого человека, внешность которого поразила её. Красивый юноша, представившийся Альбером де Вилье, был её сыном. Нинон заговорила с ним и, получив разрешение маркиза, пригласила юношу к себе в гости, не предполагая печальных последствий этого шага. Де Ланкло шёл пятьдесят шестой год, но выглядела она гораздо моложе. Хорошо принятый на улице Турнелль, Альберт де Вилье вскоре стал частым гостем в салоне, влюбившись в де Ланкло, как Эдип в Иокасту. Любовь мальчика забавляла Нинон, но, когда он признался ей в своих чувствах, ей пришлось открыть, что она его мать. Несчастный юноша убежал в сад и покончил с собой. Безутешная мать искренне оплакивала своего сына и в течение некоторого времени вела себя скромно, но нет на свете такого горя, которое не забылось бы!

Граф Шуазель, впоследствии маршал Франции, стал ухаживать за Нинон, когда ей минуло шестьдесят лет. Шуазель был безумно влюблён в куртизанку, наверное, потому, что он был на двадцать лет моложе предмета страсти и вместе с любовью питал к красавице величайшее уважение. Прошло полтора месяца, а дело ни на шаг не продвинулось. Нинон не привыкла, чтобы её так уважали, поэтому встречала его то в неглиже, то заставляла его искать муху под рубашкой, но ничего не помогало… В это время в «Опере» особенным успехом пользовался танцовщик Пекур, великолепно сложённый, молодой и красивый. Однажды Пекур, распечатывая корреспонденцию, покраснел от удовольствия, прочитав: «Вы танцуете великолепно, — говорят, что вы так же умеете любить. Мне хотелось бы убедиться в этом. Приходите завтра ко мне. Нинон де Ланкло». Пекур не нашёл возможным отказать красавице и доказал ей, что слухи о его способностях ничуть не преувеличены. Как-то утром Шуазель столкнулся у дверей спальни с танцором.

«Что вы там делали?» — спросил граф.

«Командовал корпусом, с которым вы не сумели поладить», — сострил Пекур.

Намёк был более чем прозрачен, и граф спешно ретировался.

В 1686 году в Париж приехал молодой барон Сигизмунд Банье, сын шведского генерала. Граф Шарлеваль, его двоюродный брат, один из отвергнутых поклонников неувядающей красавицы, предложил познакомить его с нею. Барон, ещё в детстве слышавший о красавице Ланкло, решил, что семидесятилетняя женщина вряд ли представляет для него какой-либо интерес. Однако граф настаивал, и швед скрепя сердце согласился, поддержав пари: если даже Нинон и обратит на него внимание, он останется совершенно равнодушным к её прелестям. Познакомившись с куртизанкой, барон признал, что был глупцом. Он часто посещал салон де Ланкло, не в силах оторвать восторженного взгляда от хозяйки. Коварный граф Шарлеваль рассказал Нинон о пари, и куртизанка решила его наказать.

«Да-да, поступите с ним так же, как и со мной. Покажите ему рай, но не впустите туда…»

Когда в полночь барон выходил из её спальни, он готов был поклясться, что Нинон не более восемнадцати. Молодой человек поделился своим счастьем с кузеном, который вызвал его на дуэль и убил. Куртизанка упрекала себя в том, что не предотвратила трагедии.

Последним любовником Нинон был аббат де Жедуаэн, восьмидесяти лет, тем не менее весьма крепкий мужчина. Куртизанка целый месяц томила возлюбленного и отдалась ему в тот день, когда ей исполнилось восемьдесят. Целый год длилась эта связь, но ревность аббата заставила Нинон расстаться с ним.

Наконец и «король-солнце» пожелал увидеть это чудо своего века, и однажды, по просьбе тайной супруги монарха Франции, госпожи Ментенон, выстоял обедню в придворной церкви. Людовик XIV долго её рассматривал и выразил сожаление, что эта удивительная женщина отказалась украшать его двор блеском своей иронии и весёлостью. Действительно, когда Ментенон предложила ей место при дворе, «царица куртизанок» ответила: «При дворе надо быть двуличной и иметь раздвоенный язык, а мне уже поздно учиться лицемерию…»

Умея угадывать таланты, Нинон за год до смерти познакомилась с десятилетним мальчиком по имени Аруэ, начинающим поэтом, которому впоследствии суждено было прославиться под псевдонимом Вольтера, и по завещанию оставила ему 2000 франков на покупку книг. Вольтер навсегда сохранил самые тёплые воспоминания о женщине, которую не называл иначе, как «моя красивая тётя».

Нинон умерла 17 октября 1705 года, в возрасте девяноста лет, в своём маленьком домике на улице Турнелль. Рассказывают, что, умирая в полном сознании, она сказала: «Если бы я знала, что это всё так кончится, я бы повесилась».

Нефертити

Египетская царица (начало XIV века до н. э.), супруга Аменхотепа IV. В 1912 году в Амарте были найдены поэтичные портреты Нефертити, созданные скульптором Тутмесом.

* * *

Изображения этой женщины дошли до нас из XIV–XV веков до нашей эры. Стройная шея, миндалевидные, даже в камне глядящие томно глаза, мечтательно улыбающиеся губы — эти черты признаны идеально прекрасными, а сама женщина, изображённая в камне, называется именем Нефертити, что означает «красавица грядёт». До наших дней через все века прошла легенда о красивейшей и счастливейшей египетской царице, любимой и единственной жене фараона Эхнатона. Но раскопки XX века привели к тому, что легенды вокруг имени Нефертити и её царственных супругов разрослись. Однако есть и достоверные сведения о её жизни, любви и смерти.

Нефертити не египтянка, как принято считать. Она происходила из Месопотамского государства Митанни, страны ариев. Можно сказать, что она явилась в Египет от самого Солнца. Арии — народ Нефертити — поклонялись солнцу. И с появлением на египетской земле 15-летней принцессы по имени Тадучепа пришёл и новый бог — Атон. Брак Нефертити с фараоном Аменхотепом III был чисто политическим. Юную красавицу обменяли на тонну украшений, золота, серебра и слоновой кости и привезли в египетский город Фивы. Там назвали её новым именем Нефертити и отдали в гарем фараону Аменхотепу III.

После смерти отца юный Аменхотеп IV получил иноземную красавицу по наследству. Любовь фараона вспыхнула не сразу, но она вспыхнула. В результате молодой фараон распустил огромный гарем отца и объявил жену своей соправительницей. Принимая иноземных послов и заключая важные договоры, он клялся духом бога Солнца и любовью к жене.

В историю Египта супруг Нефертити вошёл как один из самых гуманных правителей. Иногда Аменхотепа изображают слабым, странным, болезненным юношей, одержимым идеями общего равенства, мира и дружбы между людьми и разными народами. Однако именно Аменхотеп IV провёл смелую религиозную реформу. На это не решался до него ни один из 350 правителей, занимавших египетский престол.

Из белого камня был построен огромный храм Атона. Началось строительство новой столицы Египта — города Ахетатон («Горизонт Атона»). Он был заложен в живописной долине между Фивами и Мемфисом. Вдохновительницей новых планов была супруга фараона. Теперь самого фараона называли Эхнатоном, что значит «Угодный Атону», а Нефертити — «Нефер-Нефер-Атон». Это имя переводится очень поэтично и символично — «прекрасная красотой Атона», или, другими словами, «ликом подобная солнцу».

Французские археологи восстановили облик египетской царицы: чёрные брови, волевой подбородок, полные, изящно изогнутые губы. Её фигура — хрупкая, миниатюрная, но прекрасно сложённая — сравнивается с выточенной статуэткой. Царица носила строгие одежды, чаще всего это были белые прозрачные платья из тонкого полотна. По легенде и по многим расшифрованным иероглифам, солнечная красота Нефертити распространялась и на её душу. Она воспевалась как нежная красавица, любимица Солнца, умиротворявшая всех своим милосердием. Иероглифические надписи восхваляют не только красоту царицы, но и её божественную способность внушать к себе уважение. Нефертити называли «владычицей приятностей», «умиротворяющей небо и землю сладостным голосом и добротой».

Сам Эхнатон называл свою жену «усладой своего сердца» и желал ей жить «вечно-вековечно». В папирусе, где записано поучение о семье мудрого фараона, повествуется об идеальном семейном счастье царственной четы до самой смерти. Этот миф кочевал во времени от античных греков к римлянам и стал всемирным. Сердечные отношения царя и царицы были запечатлены в десятках и сотнях рисунков и барельефов. На одной из фресок есть даже одна чрезвычайно смелая и откровенная картина, которую мы вполне можем назвать эротичной. Эхнатон нежно обнимает и целует Нефертити в уста. Это первое изображение любви в истории искусства.

Но дотошные археологи докопались до трагедии, без которой не обошлась, оказывается, жизнь солнцеподобной и счастливой Нефертити. И у неё в Древнем Египте при любящем и мудром муже была соперница.

Узнать эту тайну археологам помогли всё те же иероглифы и изображения на каменных плитах. Царь и царица обычно изображались как неразлучная пара. Они были символами взаимного уважения и государственных забот. Супруги вместе встречали знатных гостей, вместе молились диску Солнца, раздавали подарки своим подданным.

Но в 1931 году в Амарне французы нашли таблички с иероглифами, на которых имя Нефер-Нефер-Атон кто-то тщательно соскрёб, оставив лишь имя фараона. Затем появились и более удивительные находки. Известковая фигура дочери Нефертити с уничтоженным именем матери, профиль самой царицы с залепленным краской царским головным убором. Это могло быть совершено только по указу фараона. Египтологи пришли к выводу, что в счастливом доме фараонов произошла драма. За несколько лет до смерти Эхнатона семья распалась. Нефертити изгнали из дворца, она жила теперь в загородном доме и воспитывала мальчика, предназначенного в мужья её дочери — будущего фараона Тутанхамона.

Под изображениями царственной четы появилось другое женское имя, вписанное вместо Нефертити. Это имя Кийа. Так звали соперницу Нефертити. Подтвердил догадку и керамический сосуд с именами Эхнатона и его новой жены Кийа. Нефертити там уже не значилась. Позднее, в 1957 году, нашли изображение новой царицы — юное лицо, широкие скулы, правильные дуги бровей, невозмутимость взгляда. Черты, привлекательные лишь обаянием молодости… Эта женщина не могла стать легендой, хотя сменила женщину-легенду и любящую супругу в объятиях Эхнатона. Она не просто покорила сердце фараона. В последние годы правления он сделал Кийа вторым (младшим) фараоном. Для неё был даже изготовлен золотой, роскошно инкрустированный гроб. Но за год до смерти Эхнатон отдалил и вторую свою жену.

Нефертити прожила в опале до восшествия на престол Тутанхамона. Умерла она в Фивах. После смерти Эхнатона жрецы Египта вернулись к старому богу. Вместе с богом Солнца — Атоном было предано проклятьям имя солнцеподобной Нефер-Нефер-Атон. Поэтому его и не внесли в летописи. Захоронение Нефертити остаётся тайной, видимо, оно было скромным. Но образ царицы остался жить в сказках и легендах её народа. Народ оставил в них только красоту, согласие и счастье.

Существует и другая, не менее правдоподобная версия истории жизни Нефертити, где царица предстаёт перед нами совершенно в другом образе. Это опытная в любви, сластолюбивая и жестокосердная устроительница оргий, постоянно ищущая всё новые и новые жертвы. Эта Нефертити рассказывала влюблённому в неё, несчастному юноше басню о женщине, которая не хотела быть «презренной». Поэтому за свою любовь она потребовала, чтобы возлюбленный её отдал ей всё, что имеет, прогнал жену, убил детей и бросил их тела собакам. Он должен был отдать даже могилу престарелых своих родителей и право на бальзамирование их тел после смерти и погребальные ритуалы. Царица не только рассказывала, она сама воплощала сюжет басни и, в конце концов, прогнала несчастного, вознаградив его холодным соитием, а не пламенным жаром своего прекрасного тела. Эта Нефертити уже была не жертвой дворцовых интриг, а сама раздувала огонь вражды в супруге Эхнатоне, ненавидела его, желала ему смерти. Эта Нефертити — царственная гетера Египта, в украшенных драгоценными каменьями маленьких сандалиях. Каждый год она дарила фараону дочерей, обвиняя его в том, что это он не может иметь сына. Она обладала телом девственно юным и прекрасным, ненасытным и порочным.

Эти две Нефертити до сих пор спорят друг с другом. Однако Долина Царей ещё пока надёжно хранит свои прекрасные и страшные тайны.

Елена Прекрасная

Прекраснейшая из женщин. Жена царя Спарты Менелая. Похищение Елены Парисом послужило поводом к Троянской войне.

* * *

Из многочисленных куртизанок древности первое место бесспорно принадлежит Елене, «прекрасной, лилейно-раменной» супруге Атрида Менелая, женщине, из-за обладания которой разгорелась война, погубившая Трою.

Однажды ко двору царя Тиндарея прибыл какой-то знатный чужеземец, молодой и красивый. По обычаю того времени хозяин дома обязан был уступить свою жену на ночь гостю. Радушный и гостеприимный Тиндарей, разумеется, не пошёл против обычая, и Елена явилась последствием этого гостеприимства. Ребёнок родился такой поразительной красоты, что слухи о нём прошли от Элиды до Малой Азии. Так как братья и сёстры Елены внешностью мало чем отличались от простых смертных, красота новорождённой была признана божественной.

Елена росла и становилась всё красивее. Чтобы уберечь девушку от нежелательных случайностей, к царевне приставили специальную охрану, от которой ей пришлось защищаться в первую очередь.

Елене было всего двенадцать лет, когда вместе с подругами она совершала торжественные пляски у алтаря Артемиды и её похитил Тезей с помощью верного своего друга Пирифоя, увезя в Афины. Эллений утверждает даже, что в момент похищения красавице было всего семь лет, но с этим вряд ли можно согласиться. Возможно, похищение — всего лишь дань традициям того времени, а сопротивление Елены было притворным, ибо похищение это соответствовало её тайным желаниям. Плутарх, как бы желая примирить разногласие относительно возраста Елены, умалчивает о годах, а говорит только, что похищенная Тезеем ещё не достигла брачного возраста.

Братья Елены, диоскуры Кастор и Поллукс, тщетно искали сестру и уже готовы были отказаться от дальнейших поисков, когда, на их счастье, афинянин Академ сообщил им, где спрятана красавица. Молодые люди немедленно отправились освобождать сестру из плена, не казавшегося ей тяжёлым. Освобождённая Елена рассказала братьям, что, увезённая Тезеем в Афины, она была передана им на попечение его матери, и уверяла, что благодаря этому избавилась от покушений Тезея и сохранила свою честь незапятнанной. Но это было скорее оправданием перед родными, возмущёнными её чересчур легкомысленным поведением.

По дороге в Лакедемонию Елена остановилась в Микенах, у своей старшей сестры Клитемнестры, супруги «царя царей» Агамемнона. Дурис Самосский и Павзаний в один голос утверждали, что в это время она уже носила под сердцем тайный плод своей связи с Тезеем, грациозную Ифигению, впоследствии воспетую поэтами, которая и родилась в Аргосе. Не желая появиться в Спарте, где её ожидали женихи, с фактическим доказательством своего бесчестия, Елена отдала Ифигению Клитемнестре, и та воспитала девочку, как собственную дочь. Агамемнон, вернувшись из путешествия, нисколько не удивился прибавлению семейства и признал себя её отцом. Правда, другие историки утверждали, что глава Атридов потребовал от своей жены серьёзных объяснений относительно ребёнка, которого она выдавала за своего, и только получив их, согласился сохранить тайну его происхождения.

Так или иначе, но первое приключение юной дочери лакедемонского царя стало притчей во языцех и создало Елене громкую известность. Женщина, ступившая на тропу любви в столь раннем возрасте, конечно, не могла стать достоянием одного, и каждый втайне мечтал когда-нибудь обладать ею. Боги не часто награждали женщину красотой, способной поссорить два десятка военачальников. Действительно, красотой вряд ли кто мог сравниться с Еленой. Цедрений говорил, что «у неё большие глаза, в которых светится необыкновенная кротость, пурпуровый ротик, сулящий самые сладкие поцелуи, и божественная грудь». Недаром же по форме её грудей вылили чаши, предназначенные для алтарей Афродиты. Овидий говорил, что её лицо не нуждалось ни в каких приукрашивавших средствах, к которым прибегали почти все гречанки. Даже если бы целомудрие Елены было спрятано в железной башне, рано или поздно его всё равно похитили бы!..

Елена вернулась в Лакедемонию как раз в тот день, когда Тиндарей хотел решить её судьбу. Претендентов на божественную ручку прекрасной царевны оказалось великое множество, поэтому, чтобы избежать дурных последствий, Тиндарей взял со всех клятву стать союзником того, кому посчастливится стать его зятем, и только после этого назвал мужа дочери. Гигин, правда, доказывал, что выбор был предоставлен самой Елене и что счастливцем оказался белокурый спартанец Менелай, брат Агамемнона. Возможно, при выборе он показался ей проще остальных, и красавица предугадала, что с таким мужем нетрудно будет договориться, когда она пожелает отдаться понравившемуся ей мужчине. Не вызывает сомнений, что ни один из неудачников не нарушил данной клятвы, и Менелай торжественно увёз Елену к себе на родину.

Увы, их семейное счастье оказалось недолгим. После того как Елена подарила супругу дочь Гермиону, Афродита приготовила ему неприятный сюрприз в лице Париса.

Парис, или Александр, как его называет Гомер, был сыном царя Приама и Гекубы, которой за несколько дней до его рождения приснилось, что она родила горящий факел, сжёгший древний Илион до основания. Оракул разъяснил, что у Гекубы родится сын, который станет причиной гибели его родного города. Мудрый старец Приам, чтобы избежать грозившего несчастья, тотчас же после рождения Париса призвал пастуха и приказал отнести ребёнка на вершину горы Иды и оставить там на произвол судьбы. Однако судьба сжалилась над малюткой: в течение восьми дней брошенное дитя кормила медведица. Поражённый пастух взял ребёнка на воспитание.

Через несколько лет, когда Парис был уже женат на Эноне, когда-то любимице Аполлона, обладавшей даром прорицания, он отправился в Элладу, где в царских чертогах Атрида Менелая, в Спарте, надеялся встретить прекраснейшую из женщин. Энона предсказала Парису гибель всей его семьи и страшное бедствие отечества, если он не откажется от поездки в Спарту. Но Парис, решив, что предсказание внушено обыкновенной ревностью не послушался. Для того чтобы завоевать прекраснейшую из женщин ему необходимо было добиться признания Приама. Вскоре после победы на состязаниях по борьбе ему удалось это сделать, и Приам даже возложил на него поручение, хотя и почётное, но и очень опасное — потребовать в Греции выкуп за увезённую Гесиону сестру Париса.

Окружённый блестящей свитой, с богатыми подарками, юноша, не заботясь вовсе об отцовском поручении, поспешил прямо в Спарту, во дворец Атрида Менелая, где и был радушно принят.

По окончании обеда, когда Парис рассказывал Менелаю об Илионе и его сокровищах, вошла Елена. Троянский ловелас сразу узнал в ней тот образ будущей супруги, который мысленно нарисовал.

Елена влюбилась в Париса, который рассыпался в комплиментах, не подозревая, как легко достанется ему эта победа. Когда торжественное жертвоприношение отозвало Менелая на остров Крит, влюблённые решились на побег. Очевидно, знакомство с Тезеем развило в Елене вкус к приключениям, куртизанка брала в ней верх над царицей. После того как она приняла любовь чужестранца, любовники на всех парусах полетели к берегам Трои, прихватив с собой сокровища. Они с нетерпением ждали очаровательной ночи в прекрасном царстве Приама.

Менелай, вернувшись во дворец и не застав жены, пришёл в ярость. Он призвал на помощь своих прежних соперников по сватовству. Снова их всех объединило одно желание — найти ту, которой хотели овладеть.

Перед отплытием в Трою Менелай пожертвовал в храм дельфийского оракула массивное золотое ожерелье, принадлежавшее Елене. Только при этом условии оракул обещал победу. Окрылённые будущим успехом, военачальники Элиды, снарядив корабли, поспешили к берегам Илиона, где аргивянка Елена, став супругой своего похитителя, вовсе не жаждала увидеть своего обманутого мужа. Она без труда могла под покровом ночи сбежать в греческий лагерь. Или она ждала, когда её похитят в третий раз?

Её красота по-прежнему сохраняла свою чистоту и благородство, никто не решался бросить ей упрёк.

В это время Парис, постыдно бежавший с поля брани, спешил насладиться любовью с Еленой. Возмущённая его трусостью, она осыпала мужа оскорблениями.

Когда Парис погиб под стенами Илиона. Елена не долго горевала, став супругой его брата Деифоба, ни на минуту не прервав любовных утех, зажжённых в ней златокудрой Кипридой.

И всё-таки воины Менелая проникли в город. Деифоб упал под разящим ударом самого Атрида Менелая. Обманутый муж, найдя Елену, уже занёс меч над головой неверной, чтобы отомстить за свой позор; но при виде её лица в расцвете красоты любовь вспыхнула в нём с новой силой, меч выпал из рук, и он заключил Елену в объятия. Дочь Тиндарея, возвращённая любезным мужем в Спарту, заняла свои дворцовые покои. В Элиде торжественно отпраздновали её возвращение. Повсюду раздавались песни в честь Менелая, счастливейшего владельца той, которую Гомер называет «благороднейшей из женщин».

Еврипид в своих «Тропиках» утверждал, что Менелай хотел убить Елену, но она повинилась перед мужем за своё прошлое поведение, уверив, что пыталась бежать к нему в греческий лагерь, но часовые не пропустили её, и что Деифоб после смерти Париса насильно сделал её своей супругой. Павзаний в подтверждение сообщал, что видел статую, изображавшую Менелая, преследовавшего Елену с мечом в руках. В данном случае художник перешёл границы истины: гнев Менелая моментально угас при виде обнажённой и трепетавшей груди, которую он не мог не поцеловать.

Елена в течение нескольких лет спокойно жила с Менелаем. Увы, судьба, покровительствовавшая этой очаровательной куртизанке, уготовила ей ужасный конец. После смерти царя незаконные сыновья Атрида, Никострат и Мегапенф, изгнали Елену из Спарты. Очевидно, Менелай во время пребывания супруги в Трое нашёл утешение с другой женщиной, поэтому причиной Троянской войны вернее будет считать не похищение Елены, а нарушение Парисом священных прав гостеприимства.

Изгнанная из Спарты, Елена искала убежища на острове Родос. Там царствовала до совершеннолетия своих двух сыновей Поликса, вдова Тлеполема, погибшего под стенами Трои. Считая Елену виновницей гибели своего мужа, Поликса задумала жестокую месть. Однажды, когда Елена купалась, Поликса подослала к ней убийц — женщин, наряженных фуриями. С громкими криками бросились они на красавицу, и подруга Тезея, вдова Менелая, Париса и Деифоба, почувствовала на своей шее верёвочную петлю. Страшная казнь была придумана той, которая не могла спокойно смотреть на женщину, не потерявшую своей красоты даже в несчастье.

Но Елена оставила после себя не только память о своей неземной красоте. На том же самом Родосе, где она провела свои последние дни, ей воздвигли храм, по словам Павзания, называвшийся храмом «Елены Дендритийской», и основали культ красоты, переживший века. Этот же источник утверждает, что храм в честь Елены был воздвигнут и в Лакедемонии. Геродот рассказывал, что в храмах совершались чудеса, как, например, ослепление поэта Стезихора, дурно отозвавшегося в своей поэме о Елене, и о возвращении ему зрения после того, как он написал полинодию, и о даровании красоты уродливой девушке.

Многочисленные легенды, тесно связанные с жизнью царицы-куртизанки, служат лишним доказательством того, как преклонялись перед красотой в античном мире…

Маргарита Валуа (1553–1615)

Дочь Генриха II и Екатерины Медичи. В 1572 году вышла замуж за короля Наваррского, который позже под именем Генрих IV занял французский престол. Когда Генрих бежал из Парижа, она ещё долго оставалась при дворе. По инициативе короля их брак был расторгнут. Последние годы жизни Маргарита провела в Париже, окружив себя учёными и писателями. О своей жизни она оставила мемуары.

* * *

В полдень 14 мая 1553 года королева родила девочку.

«Мы назовём её Маргаритой», — сказал король Франции Генрих II.

Уже в одиннадцать лет у Маргариты появилось два любовника — Антраг и Шарен. Кто из них стал первым? По-видимому, мы никогда не узнаем, кому из них выпала честь быть первопроходцем.

В пятнадцать лет она стала любовницей своих братьев Карла, Генриха и Франциска. А когда Маргарите исполнилось восемнадцать, красота её стала так привлекать мужчин, что у неё появился большой выбор. Брюнетка с глазами цвета чёрного янтаря, она была «способна одним своим взглядом воспламенить всё вокруг», а кожа её была такой молочной белизны, что Маргарита из желания похвастаться, да и забавы ради, принимала своих любовников в постели, застеленной чёрным муслином…

В это время она влюбилась в своего кузена герцога Генриха де Гиза, двадцатилетнего белокурого красавца. Оба темпераментные и лишённые какой бы то ни было стыдливости, они отдавались любовным играм там, где их настигало желание, будь то в комнате, в саду или на лестнице. Однажды их застали даже в одном из луврских коридоров, где «они занимались вселенским грехом…»

При одной только мысли, что этот фат, придававший столько блеска и без того могущественному Лотарингскому дому, смог соблазнить его сестру, король Карл IX впал в настоящее безумие. Марго убедила герцога жениться на Екатерине Клевской, вдове принца Поркена…

После этого случая королева-мать решила выдать дочь замуж и подумала в связи с этим о сыне Антуана де Бурбона, молодом Генрихе Наваррском, который тогда ещё не имел репутации донжуана. Мать Генриха, Жанна д'Альбре, была горда тем, что сможет женить сына на сестре короля Франции, и быстро обо всём договорилась с Екатериной.

На свадьбу, естественно, съехалось множество протестантов, которые спустя пять дней, в Варфоломеевскую ночь, все до одного были убиты католиками.

После Варфоломеевской ночи Генрих Наваррский, отрёкшийся от протестантства ради сохранения жизни, находился под неусыпным наблюдением Екатерины Медичи.

Пока Маргарита наслаждалась ласками любовников, Генрих Наваррский плёл заговоры. Он создал тайную организацию, целью которой было свергнуть с престола Карла IX, устранить герцога Анжуйского, ставшего в 1573 году королём Польши, и посадить на престол Франции герцога Алансонского, младшего сына Екатерины Медичи.

В числе фаворитов герцога Алансонского был сеньор Бонифаций де ла Моль, блестящий танцор и любимец дам.

Этот богобоязненный развратник был просто создан для Маргариты, которая с необычайной лёгкостью переходила из церкви в альков и укладывалась в постель со своими любовниками, в то время как волосы её ещё благоухали ладаном. Когда он увидел её, одетую в платье из брокара с большим вырезом, позволявшим «видеть эту высокую и полную грудь, по которой обмирали все придворные», то сразу в неё влюбился…

Маргарита тут же устремилась к нему, схватила за руку и повлекла в свою комнату, где они занялись любовью, да так шумно, что через два часа уже весь двор знал, что у королевы Наваррской появился ещё один любовник.

Ла Моль был провансальцем. В постели он проболтался Маргарите о заговоре, который замышлял Генрих Наваррский, и о той важной роли, которую в этом заговоре должны были сыграть он сам и один из его друзей по имени Коконас, любовник герцогини Неверской.

Маргарита, выслушав признание, пришла в ужас. Как дочь короля, она знала, что заговоры наносят ущерб королю, и потому, несмотря на любовь к де ла Молю, рассказала всё Екатерине Медичи.

Апрельским днём 1574 года де ла Молю и Коконасу отрубили головы на Гревской площади. Тела же их были четвертованы и вывешены на городских воротах на потеху черни. С наступлением ночи герцогиня Неверская и Маргарита послали одного из своих друзей, Жака д'Орадура, выкупить у палача головы казнённых. Поцеловав их в охладевшие уста, они затем старательно уложили головы в ящики и на другой день приказали забальзамировать.

Уже через неделю Маргарита стала ощущать какое-то необычное возбуждение, из-за которого стала неразговорчивой и не находила себе места. Ей требовалось что-то успокоительное. И она нашла такое средство в лице молодого придворного по имени Сен-Люк, который славился неистощимой мужской силой. За несколько встреч он совершенно избавил Марго от мучений. После этого молодая женщина снова стала появляться на придворных балах. В один из вечеров она познакомилась с красавцем, которого звали Шарль де Бальзак д'Антраг, и стала его любовницей…

Екатерина Медичи отказалась от мысли посадить и тюрьму обоих принцев, справедливо полагая, что это вызовет бурные волнения в королевстве; однако она сделала Наваррца и герцога Алансонского пленниками Лувра. Им было запрещено покидать дворец без сопровождения, а множество тайных агентов записывали буквально каждое сказанное ими слово.

Герцог Анжуйский после смерти брата, Карла IX, вернулся в 1574 году из Польши, чтобы занять престол. При Генрихе III возобновились религиозные войны. В 1576 году под руководством Генриха Гиза из строгих католиков образовалась священная лига, поставившая целью окончательное истребление протестантизма.

Генрих Наваррский слыл большим хитрецом. 5 февраля 1576 года, усыпив бдительность Екатерины и Генриха III, он добился от них разрешения отправиться на охоту в лес, окружавший город Санлис. В следующий раз парижанам суждено было его увидеть только через двадцать лет.

Генрих III, который со дня побега Наваррца всё не мог успокоиться, отказался отпустить Марго, мотивируя тем, что она является самым лучшим украшением его двора и что он не в силах расстаться с ней.

Фактически же он превратил её в пленницу. Несчастная не имела права выйти из свой комнаты, у дверей которой день и ночь находилась стража, а все её письма прочитывались.

Несмотря на неусыпное наблюдение, под которым находилась Маргарита, ей удалось переслать записочку герцогу Алансонскому и сообщить, в каких ужасных условиях её удерживают в Лувре. Герцог пришёл от этого известия в сильное волнение и отправил Екатерине Медичи протестующее письмо.

Королева-мать давно хотела устранить Франциска, поэтому не могла не воспользоваться случаем. Теперь она подумала, что в обмен на свободу Маргариты её мятежный сын покинет протестантов и откажется от противоборства с короной. Она предложила Генриху III вступить с герцогом в переговоры при посредничестве Маргариты и получила согласие.

Путешествие было для Марго тягостным, так как их карету сопровождали красивые и потому соблазнительные офицеры, каждый из которых охотно успокоил бы ей нервы.

На следующий день вечером, после первых переговоров, когда все улеглись спать, она бесшумно выскользнула из своей комнаты и направилась к герцогу Алансонскому, который с жаром, вряд ли уместным в данном случае, выказал ей более чем братские чувства.

После этой ночи, принёсшей Маргарите огромное облегчение, переговоры возобновились, и Франциск, уверенный в своих силах, выставил собственные условия. А через несколько дней Генрих III, чьё лицемерие было ничуть не меньше его пороков, встретил брата с почётом и при всех помирился с ним. Маргарита возвратилась в Париж вместе с Франциском.

Весной 1577 года Мондусе, агент короля во Фландрии, перешедший на службу к герцогу Анжуйскому, сообщил, что фламандцы стонут под игом испанцев и что можно легко завоевать Фландрию, послав туда опытного человека.

Герцог Анжуйский сразу подумал о Маргарите.

Отъезд во Фландрию состоялся 28 мая 1577 года. Маргарита в сопровождении многочисленной свиты выехала из Парижа через ворота Сен-Дени, восседая в носилках, «над которыми на пилонах высился балдахин, подбитый пурпурным испанским бархатом с золотым и шёлковым шитьём…»

В Намюре дон Хуан Австрийский, незаконнорождённый брат Филиппа II и губернатор Нидерландов, принял Маргариту с особым почётом. За полгода до этого он побывал инкогнито в Париже. Благодаря помощи испанского посла ему удалось проникнуть во французский двор, где в тот вечер давали бал, и увидеть Маргариту Наваррскую, о которой говорила вся Европа. Само собой разумеется, он в неё влюбился, хотя молнии, сверкавшие в её взоре, его немного напугали. После бала дон Хуан признался друзьям: «Она обладает скорее божественной, нежели человеческой красотой, но в то же время она создана для погибели мужчин, а не для их спасения…»

Маргарита рассчитывала использовать свои чары, чтобы заручиться невмешательством дона Хуана во время переворота в стране, который попытается совершить герцог Анжуйский. «Поднимайте мятеж, — говорила она тем временем местной знати, — и призывайте на помощь герцога Анжуйского!»

В результате её пропаганды в стране вскоре начались сильнейшие волнения. В Льеже ей оказали горячий приём фламандские и немецкие сеньоры, которые устроили в её честь грандиозные празднества.

Всё шло по намеченному плану, когда из письма брата она узнала, что королю донесли о её переговорах с фламандцами. Придя в неописуемую ярость, он предупредил о готовящемся перевороте испанцев, надеясь, что они арестуют Маргариту.

Уже через два часа Маргарита и вся её свита во весь опор мчались в сторону Франции.

Маргарита вернулась ко двору. Как ни странно, её там прекрасно встретили…

Вскоре она обратилась к Генриху III с просьбой разрешить ей уехать к своему мужу в Нерак. И 15 декабря 1578 года въехала в свою резиденцию.

Старый замок, принадлежавший дому Альбре, конечно, нельзя было сравнить с Лувром. Не было в нём и привычного веселья. Принцы-гугеноты, окружавшие Генриха Наваррского, отличались суровым нравом, демонстрировали сверхдобродетель и презрительное безразличие к увеселениям.

Марго же обожала роскошь, удовольствия, балы. Под её «благотворным» влиянием замок в Нераке очень скоро превратился в настоящий дом терпимости, а единоверцы Наваррца, избавившись от своих комплексов, вошли во вкус иной жизни.

В это время Марго была любовницей молодого и красивого виконта де Тюренна, герцога Бульонского, преданнейшего друга Генриха Наваррского.

Вместе с пылким виконтом она устраивала бесконечные балы и маскарады. Разумеется, Марго хватало такта не требовать у мужа денег на развлечения, во время которых она ему же наставляла рога. Нет, за деньгами она обращалась к добряку Пибраку, давно влюблённому в неё и потому постепенно разорявшемуся без малейшей надежды на взаимность.

Но в одно прекрасное утро, оскорблённый тем, что Маргарита и Тюренн постоянно подсмеивались над ним, Пибрак возвратился в Лувр и рассказал Генриху III, какие безобразия творятся при дворе Генриха Наваррского.

Король пришёл в ярость, обозвал сестру потаскухой и тут же послал Беарнцу письмо, в котором сообщал ему о беспутстве его жены Маргариты.

Генрих Наваррский, которому впору было замаливать собственные грехи, сделал вид, что ничему из написанного не верит, однако не отказал себе в удовольствии показать письмо французского короля Тюренну и Маргарите. Марго, возмущённая очередной выходкой брата, решила отомстить ему, убедив мужа объявить королю войну. И повод для войны быстро нашёлся: города Ажан и Кагор, преподнесённые ей мужем в качестве приданого, были незаконно присвоены Генрихом III. Надо было только слегка раззадорить Наваррца…

В начале 1580 года Наваррец созрел для войны. К военным действиям преступили немедленно, сражались яростно по всей Гиени. И только в ноябре герцог Анжуйский предпринял несколько попыток договориться о мире, в результате чего во Флексе был подписан договор.

Война влюблённых закончилась. Она отомстила за поруганную честь ветреных дам Наваррского дворца и унесла пять тысяч жизней…

Маргарите тогда было тридцать лет. Её и без того вулканический темперамент, кажется, только усилился из-за чрезмерно пряной пищи, которая была в обычае при дворе в Нераке. Внешность молодого красавца Жака Арле де Шанваллона, сопровождавшего герцога Анжуйского, привела её в такое состояние, будто всё нутро объяло пламенем, и от этого она потеряла покой.

Впервые в жизни Марго действительно влюбилась. Преобразившаяся, излучающая счастье, позабывшая всех — мужа, любовника, брата, — она жила с одним лишь чувством обожания молодого, элегантного сеньора, которого она называла «своим прекрасным солнцем», «своим бесподобным ангелом», «своим несравненным чудом природы…»

Эта страсть до такой степени ослепила её, что она утратила ту последнюю каплю осторожности, которая у неё ещё оставалась, и Шанваллону приходилось удовлетворять её желания и на лестницах, и в шкафах, и в садах, и в полях, и на гумне…

Но вот Франсуа решил покинуть Нерак и вернуться к себе. Через несколько дней он уехал и увёз с собой верного Шанваллона.

Маргарита едва не сошла с ума. Она заперлась у себя в комнате, чтобы пролить слёзы и заодно сочинить стансы на отъезд возлюбленного.

Все её письма к нему заканчивались одинаково: «Вся моя жизнь в вас, моё прекрасное всё, моя единственная и совершенная красота. Я целую миллион раз эти прекрасные волосы, моё бесценное и сладостное богатство; я целую миллион раз эти прекрасные и обожаемые уста».

Королева Наваррская решила вернуться в Париж, где надеялась увидеть Шанваллона.

Для встреч Маргарита сняла дом. Получив возможность делать то, что ей хочется, она окружила виконта заботой, украшала его комнату зеркалами, обучалась новым утончённым ласкам у итальянского астролога и заказывала повару для своего любовника остро приправленные блюда.

Острые блюда, которыми королева Маргарита потчевала несчастного Шанваллона, побудили его на такие излишества, что в один прекрасный день, обессилевший, исхудавший, раздражённый, он тайком покинул Париж и укрылся в деревне, где вскоре женился на девушке спокойного нрава.

Маргарита обезумела от горя. Она писала ему письма, выдававшие её отчаяние. И молитвы её были услышаны.

Прекрасным июньским днём 1583 года Шанваллон, изгнанный герцогом Анжуйским в наказание за болтливость, явился с опущенной головой искать убежища у Маргариты.

В течение нескольких недель они, уединившись на улице Кутюр-Сент-Катрин, проводили время в таком дурмане, что Маргарита забыла о необходимости появляться в Лувре.

Генрих III, заинтригованный исчезновением сестры, расспросил о ней горничную, и та сообщила ему о возобновившейся связи Маргариты с Шанваллоном, а затем выдала королю имена всех её любовников.

В воскресенье 7 августа при дворе должен был состояться большой бал. Генрих III пригласил на него и сестру.

Внезапно, в самый разгар праздника, король приблизился к Маргарите и громким голосом отчитал её при всех, обозвав «гнусной потаскухой» и обвинив в бесстыдстве. Пересказав все подробности её интимных отношений, вплоть до самых непристойных, он приказал сестре немедленно покинуть столицу.

Всю ночь королева Марго занималась уничтожением компрометирующих писем, которые ей писали неосторожные любовники, а на рассвете спешно покинула Париж.

В Нераке на протяжении нескольких месяцев Генрих Наваррский и Маргарита виделись не часто, поглощённые каждый своими делами: пока жена принимала у себя в комнате офицеров Нерака, муж щедро одаривал своих любовниц плотскими радостями.

После смерти герцога Франциска Алансонского в 1584 году наследником Генриха III стал Генрих Наваррский. Он взошёл на престол после смерти короля в 1589 году и стал Генрихом IV.

Вскоре между супругами возникли разногласия, которые переросли во враждебность. Вот тут-то фаворитка короля графиня де Грамон, мечтавшая женить Беарнца на себе, начала вести себя с Марго вызывающе и попыталась даже отравить её.

Королева вовремя была предупреждена, но это её напугало. Марго через несколько дней уехала из Нерака под предлогом провести Пасху в Ажане, католическом городе своего удела.

Едва Марго устроилась, как к ней явился посланник от герцога де Гиза, который просил помочь Священной Лиге в Лангедоке и начать войну против Наваррца.

Страшно обрадовавшись возможности расплатиться за все обиды, нанесённые ей в Нераке, Марго приняла предложение и поручила своему новому любовнику Линьераку набрать из местных жителей солдат и укрепить город.

К несчастью, поход окончился катастрофой: плохо подготовленные и неорганизованные люди Линьерака были наголову разбиты армией Наваррца.

После этой неудачи Марго пришлось снова набирать солдат и приобретать оружие. Чтобы раздобыть денег, она ввела новые налоги. Жители Ажана подняли бунт, перебили большую часть солдат Лиги и сдали город королевским войскам.

Марго, сидя на лошади позади Линьерака, проделала пятьдесят лье и, совершенно разбитая, обессилевшая прибыла в хорошо укреплённый замок Карла, неподалёку от Орильяка.

Вскоре она избрала для своих утех собственного шталмейстера, благородного и обаятельного Обиака.

Не прошло и нескольких дней после её приезда, как у потайного входа в замок появился отряд, которым командовал маркиз де Канильяк, губернатор Юссона.

Обиака тут же передали в руки стражи, которая препроводила его в Сен-Сирк.

Канильяк провёл Марго в охраняемую карету и под надёжным эскортом приказал доставить её в замок Юссон, построенный на неприступной вершине скалистой горы.

Марго поместили в самых отдалённых покоях. Затем Канильяк приказал казнить Обиака.

Некоторое время никто не знал, что происходит в крепости Юссон, и даже распространился слух, будто Генрих IV приказал убить жену.

Однажды утром Марго попросила передать Канильяку, что будет счастлива повидать его у себя. Маркиз застал свою пленницу в постели почти без одежды. Взгляд его единственного глаза «утратил достоинство, уступив место вожделению».

С этого дня королева Наваррская стала властительницей укреплённого города и любовницей маркиза де Канильяка.

В это время Габриэль д'Эстре, ещё одна фаворитка, настаивала на разводе короля с Марго, которая по-прежнему жила в изгнании. В конце концов Генрих IV отправил в Юссон посла, чтобы он встретился с его женой. Что предложил он Маргарите в обмен на корону? Двести пятьдесят тысяч экю для оплаты долгов, которые у бедняжки накопились за десять лет, пожизненную ренту и безопасное проживание. Взамен он требовал от королевы доверенность и устное заявление в присутствии церковного судьи о том, «что её брак был заключён без обязательного разрешения и без добровольного согласия», и потому она просит его считать недействительным.

Посол прибыл в Юссон после недельного путешествия. Глазам его открылась престранная картина. Марго, всегда обожавшая занятия любовью, имела привычку ложиться на постель обнажённой, оставляя при этом открытым окно, «чтобы всякий, кто, проходя мимо, заглянет в него, почувствовал желание зайти и поразвлечься с нею».

Мысль о разводе ничуть не огорчила Марго, единственным желанием которой было вырваться из Юссона. К тому же она отдавала себе отчёт, что Генрих IV никогда не призовёт её к себе.

Удивительно, но к Габриэль д'Эстре Марго испытывала даже расположение. Узнав, что Генрих IV отдал фаворитке великолепное аббатство, принадлежавшее когда-то ей, она написала королю: «Мне доставило удовольствие знать, что некогда принадлежавшая мне вещь сможет засвидетельствовать этой благородной женщине, как мне всегда хотелось сделать ей приятное, а также мою решимость всю жизнь любить и почитать то, что будете любить вы».

После развода Марго общалась с королём только в дружеской и почти любовной переписке. Он ей писал: «Мне бы хотелось заботиться обо всём, что имеет к вам отношение, больше, чем когда бы то ни было, а также чтобы вы всегда чувствовали, что впредь я хочу быть вашим братом не только по имени, но и по душевной привязанности…»

Он распорядился выплачивать ей хорошую пенсию, оплатил её долги, настаивал на том, чтобы к ней относились с уважением, в то время как она желала ему счастья с новой королевой — Марией Медичи.

Вечером 18 июля 1605 года Марго въехала в Мадридский замок в Булони.

26 июля Генрих IV навестил её. Разумеется, он с трудом её узнал — некогда очаровательная Марго, со стройным и гибким станом, превратилась в дородную даму. Король поцеловал ей руки, назвал «своей сестрой» и пробыл с ней целых три часа.

На следующий день Маргарита отправилась с визитом к Марии Медичи.

В Лувре король встретил её с почестями и выразил неудовольствие Марии Медичи, которая не пожелала пойти навстречу дальше парадной лестницы.

«Сестра моя, моя любовь всегда была с вами. Здесь вы можете чувствовать себя полновластной хозяйкой, как, впрочем, повсюду, где распространяется моя власть».

В конце августа Маргарита покинула Мадридский замок и поселилась в особняке на улице Фигье.

Не прошло и нескольких дней, как по Парижу пронёсся слух, что какой-то молодой человек живёт с королевой Марго. Действительно, после шести недель вынужденного целомудрия она, чтобы не напугать двор, вызвала из Юссона двадцатилетнего лакея по имени Деа де Сен-Жюльен.

Но, на его беду, другой паж, восемнадцатилетний Вермон, стал заглядываться на пятидесятилетнюю королеву. В один из апрельских дней 1606 года ревность толкнула его на убийство фаворита…

Марго перебралась в поместье, которое недавно приобрела на левом берегу Сены, около аббатства Сен-Жермен-де-Пре.

Её любовником стал юный гасконец по имени Бажомон, которого доброжелательные друзья прислали ей из Ажана. Как любовник он отличался силой и неутомимостью, заставлявшей Маргариту просить пощады, но умом его Бог обидел.

Надо ли удивляться, что духовник Маргариты, будущий святой Венсан де Поль, почувствовав себя в этой обстановке неуютно и не сумев преодолеть отвращения, покинул её дом и отправился жить среди каторжников, предпочтя спасать их души…

Пока Екатерина Медичи всё своё время и все свои заботы посвящала Кончино Кончини, маленький король жил один в своих апартаментах.

Только один человек проявлял внимание и нежность к брошенному ребёнку, и этим человеком была добрая королева Марго. Она заходила к нему в комнату, осыпала его подарками, рассказывала ему сказки и забавные истории.

Когда она уходила, он сразу делался грустным и упрашивал поскорее снова прийти. Марго в такие моменты казалось, что сердце её разрывается, и, совершенно расстроенная, она осыпала маленького короля поцелуями.

Правда, старая любовница согревала своими нерастраченными материнскими чувствами не одного только Людовика XIII. Вместе с ним щедротами этого любвеобильного сердца пользовался молодой певец по имени Виллар. Разумеется, в отношении последнего она проявляла свои чувства несколько иначе, потому что он был её любовником.

Весной 1615 года Марго простудилась в ледяном зале дворца Малый Бурбон. 27 марта духовник предупредил Марго, что дело её плохо. Тогда она вызвала Виллара, приложилась к его губам долгим поцелуем, будто хотела насладиться этим последним прикосновением, и через несколько часов скончалась.

Маленький Людовик XIII пережил огромное горе. Он понял, что из жизни ушло единственное существо в мире, которое его по-настоящему любило.

Аспазия (ок. 470 до н. э. — ок. 400 до н. э.)

Знаменитая греческая гетера. Прославилась умом, образованностью и красотой. В её доме собирались художники, поэты, философы. С 445 года до н. э. — жена Перикла.

* * *

Приблизительно в 455 году до н. э., в 82 Олимпиаду, из Мегары в Афины приехала красивая девушка, чтобы основать свою школу риторики. Её сопровождали несколько молодых гречанок. Появление их вызвало сенсацию. Тотчас выяснилось, что новоприбывшие — коринфские куртизанки, во главе которых стояла милетская гетера по имени Аспазия. Они поселились все вместе, занимались политикой, философией, искусствами и охотно допускали всех желающих на свои собрания. Непривычные к подобным зрелищам афиняне из простого любопытства начали наведываться в гостеприимный дом, куда их привлекла красота приезжих женщин, а затем стали посещать его, увлечённые обсуждавшимися там вопросами. В салоне Аспазии можно было встретить философов Анаксагора с его учеником Еврипидом, убеждённым женоненавистником, Зенона, Протагора, врача Гиппократа, ваятеля Фидия и, чаще других, Сократа. Какие речи произносились там, какие возникали споры! Сколько наслаждений обещали красивые коринфянки афинским мужам, посещавшим их собрания, которыми руководила «прелестная милезианка» Аспазия! Её ум, здравый смысл, красноречие, умение слушать и вести споры невольно заставляли присутствующих с благоговением внимать речам необыкновенной красавицы.

Аспазия живо интересовалась новыми философскими течениями и умела так использовать их в своей беседе, что все невольно отмечали животворную оригинальность её ума. Сократ, двадцатилетний юноша с грубоватой внешностью и пылкой душой, влюбился в Аспазию и не отходил от неё ни на шаг, а позднее, когда стал известным философом, говорил, что обязан этим Аспазии.

Многие затворницы — законные супруги — хотели познакомиться с удивительной женщиной. Самые решительные посещали собрания Аспазии. Главной темой разговоров женщин был брак. «Милетская гетера» находила возмутительным условия современного брака. «Каждая женщина, — внушала она, — должна быть свободной в выборе мужа, а не выходить за назначенного ей родителями или опекунами: муж обязан воспитать свою жену и разрешать ей высказывать свои мысли». Мужчины не разделяли смелых взглядов Аспазии, но их жёны были в восторге и внимали гетере, словно оракулу.

О Перикле Аспазия слышала давно, ещё в Милете. Но знала она о нём то, что известно было всем: он был одним из десяти афинских вождей, или стратегов, и формально власть его была не так уж велика, однако именно он решал многие важные вопросы, объявлял войны соседним государствам, заключал с ними союзы. Она знала также, что происходил Перикл из знатного рода Алкмеонидов.

Как истинная женщина, она хотела не только слышать о нём, но и видеть его. Аспазия встретила вождя на улице, и, надо сказать, он ничем не поразил её воображения. Перикл не был ни красивым, ни величественным, шёл спокойным, ровным шагом и, отвечая на приветствия, поднимал вверх правую руку так, чтобы не нарушилась линия, обрисовывавшая складки его плаща.

Некоторые историки склонны считать, что Аспазия приехала в Афины с единственной целью — покорить Перикла, этого «достойнейшего из эллинов».

Разумеется, в свою очередь, такая женщина не могла не заинтересовать Перикла. В то время ему давно перевалило за сорок, он имел двух сыновей от законной супруги, и, исполнив свой долг перед обществом, стал тяготиться брачными узами, втайне мечтая найти подругу сердца.

Однажды Сократ, близкий друг правителя, не стеснявшийся называть «прелестную милезианку» своей «несравненной учительницей», предложил Периклу посетить её салон. Предложение отвечало желаниям государственного мужа, и Аспазия имела удовольствие принять у себя того, кого афиняне называли Олимпийцем. Зевс нашёл свою Геру! Эти два великих ума эпохи сразу почувствовали влечение друг к другу. Кто знает, кем бы стали Перикл без Аспазии и Аспазия без Перикла!

Правителю Афин казалось, что никто уже ничему не может его научить. Но в обществе этой женщины он вдруг открывал для себя многое, о чём раньше и не подозревал. Глаза Аспазии, этой новой Афродиты, осветили мрак его собственной жизни, теперь она показалась Периклу убогой и одинокой.

Однако положение любовницы не удовлетворяло честолюбивую Аспазию. Ей казалось унизительным быть только сожительницей Перикла, не имея права на уважение, которым пользовались законные супруги афинских граждан, на деле способные только рожать детей. Перикл, очарованный умом и красотой своей любовницы, вполне разделял её мнение и в один прекрасный день развёлся с женой, дав ей приданое и подыскав достойного мужа, хотя сыновей оставил при себе. Таким образом, желание Аспазии исполнилось! Она стала супругой Олимпийца и, поселившись в его доме, тотчас превратила его в политический салон, разрешив знаменитым гостям Перикла переступать священный порог женской половины.

Была ли она супругой Перикла? Одни подтверждают, другие отрицают возможность подобного брака. Известно, что любому афинскому гражданину разрешалось открыто иметь любовницу-куртизанку, к какой национальности она бы не принадлежала, однако запрещалось жениться на чужеземке. Преступивших закон сурово карали: жена продавалась как наложница, муж, кроме уплаты огромного денежного штрафа, терял все свои гражданские права, а их дети признавались незаконными и лишались звания афинянина. В значительной мере сам Перикл был создателем таких шовинистских законов. До знакомства с Аспазией он был яростным поборником «чистоты» брака. Любовь заставила его забыть обо всём. В первый раз он поставил под сомнение свои собственные принципы.

Афиняне придерживались тогда следующего принципа: «…куртизанки нужны для того, чтобы ублажать нашу плоть, гетеры — для наслаждения, а жёны — для того, чтобы рожать нам законных детей» (Демосфен). И вдруг все увидели воплощение большой, искренней любви, не предугаданной даже поэтами. Нежность этих двух людей, помнивших о каждой мелочи в жизни друг друга, была способна облагородить самое низменное. Мужская суровость Перикла по-гречески гармонично сочеталась с мягкостью и утончённой женственностью Аспазии.

Когда Аспазия родила сына, его признали незаконным, из чего следует, что Аспазия была только любовницей правителя Афин, а не женой. Однако, с другой стороны, Перикл открыто называл «прелестную милезианку» своей супругой, публично, при встречах и прощаниях, целовал её, и вряд ли бы он рискнул это делать, зная суровые афинские законы…

Но если даже Аспазия была только любовницей Олимпийца, большинство афинян уважало её, как жену своего покровителя, обладавшую вместе со свободой гетеры положением законной супруги. Для Сократа, Фидия и Анаксагора она была преданной, умной подругой, для Перикла — любовницей и женой, радостью его жизни, очарованием его домашнего очага и поверенной в его делах. Она знала тайну речей, разглаживающих морщины, любви, утешающей всякое горе, и ласки, опьяняющей ум.

Связь Перикла с Аспазией была предметом насмешек и оскорблений со стороны его политических врагов. В частности, они утверждали, что дом Перикла превратился в дом терпимости, наполненный куртизанками и даже замужними афинянками, которые своим развратом помогали мужьям в их политической карьере. Аспазию считали злым гением Перикла, вдохновительницей его неосторожной политики и самовластных поступков.

Откуда же взялась женщина, перевернувшая взмахом руки все Афины? Биографию Аспазии составляют в основном из слухов и домыслов.

Сожительница Перикла была дочерью некоего Аксиоха, человека выдающегося ума, имевшего благотворное влияние на своих близких, чем и объясняются таланты и способности его дочери. Аспазия родилась в 76-ю Олимпиаду, около 470 года до н. э., в городе Милете, одном из самых процветающих на Ионийском берегу. Милет славился своими философами и куртизанками.

Если верить поэтам, в детстве её похитили и увезли в Мегару или Коринф, где она росла в качестве невольницы своих похитителей, постаравшихся развратить её. Но благодаря красоте и уму ей удалось понравиться богатому афинянину, который выкупил девушку и дал ей свободу. По другим сведениям, Аспазия до прибытия в Афины никуда не выезжала из Милета, где вела жизнь куртизанки. Она старалась подражать знаменитой Фаргелии, имевшей четырнадцать любовников, правителей города, и отдававшейся только самым знатным гражданам. Впрочем, говоря об Аспазии, большинство древних авторов никогда не называют других мужчин, кроме Перикла и Лизикла.

Аспазия была красива. Нигде не сохранилось описание её внешности. Но сохранился бюст, на котором значится её имя. Скульптор запечатлел молодую женщину в наброшенном на голову плаще, в знак того, что это матрона. В этом прекрасном лице нет ничего мистического, оно трогает глубоко человечным выражением сдержанной радости и ничем не нарушаемой безмятежностью…

В 440 году до н. э. Милет и Самос не поделили между собой город Приен. Перикл предложил враждующим сторонам прислать в Афины своих делегатов, однако правители Самоса ответили отказом. Афиняне стали готовиться к войне. Говорят, что Аспазия сопровождала Перикла во время этой кампании со множеством куртизанок, которые заработали большие деньги, ибо война продлилась девять месяцев, пока наконец Самос не сдался на милость победителю. Враги Перикла стали распространять слухи, что дело разрешилось бы мирно, если бы не вмешалась «милетская хищница с собачьими глазами, погубившая столько храбрых граждан и заставившая матерей проливать горючие слёзы». Аспазию обвинили в сводничестве, развращении молодых девушек, что по афинским законам каралось смертью, а также в том, что она, потеряв былую красоту и пытаясь удержать Олимпийца, поставляла ему куртизанок, замужних женщин и юных афинянок.

Аспазия храбро предстала перед народным собранием. Сам Перикл выступил защитником возлюбленной, чьё красноречие достигло небывалых высот. Слёзы ручьём лились из глаз вождя, умолявшего оправдать Аспазию. «Он бы не пролил столько слёз, — говорил Эсхил, — если бы речь шла о его собственной жизни». Судьи потеряли дар речи. Они привыкли к слезам и даже сердились, если кто-нибудь пренебрегал этим смягчающим сердца средством, но никто из них не ожидал, что увидит перед собой плачущего Перикла, этого шестидесятилетнего государственного мужа, человека редкой выдержки, всегда невозмутимого и бесстрастного. Обвиняемая была оправдана.

В 431 году до н. э. разгорелась Пелопоннесская война между Спартой и Афинами. Войну ждали давно, но теперь, когда она разразилась, стали искать виновных. Гнев недовольных обрушился на Перикла. Женщины говорили, что война затеяна им в угоду Аспазии. Повторял эти вымыслы даже Аристофан, не любивший ни Перикла, ни его жену. Перикл потерял свою власть над народом.

Кровопролитная война ещё продолжалась, когда на Афины обрушилось новое несчастье, — чума, угрожавшая уничтожить весь город. Ряды друзей Перикла и Аспазии заметно редели. Вслед за сестрой Олимпийца чума унесла в могилу двоих его сыновей от первого брака. Аспазия в трудную минуту была рядом.

Перикл выступил на народном собрании с предложением: признать законным сына, рождённого Аспазией. К тому времени народные симпатии вновь принадлежали Олимпийцу и его желание осуществилось, явившись равносильным утверждению его брака с иностранкой, в чьей нравственности никто уже не сомневался.

Но события последних лет расшатали здоровье Перикла, и он скончался в середине 429 года до н. э. Аспазия осталась одинокой, в стране, относившейся к ней после смерти Перикла далеко не дружелюбно. Она должна была иметь защитника и вышла замуж за Лизикла, бывшего когда-то её учеником и ставшего полководцем. Через полтора года Аспазия, имевшая уже от Лизикла сына, вторично овдовела: её муж погиб в одном из сражений. Тогда она вместе с сыном удалилась из Афин, где когда-то царила, и умерла в неизвестности.

Марион Делорм (1606–1650)

Знаменитая французская куртизанка, прославившаяся в Париже во времена Людовика XIII. Среди её обожателей были кардинал Ришельё, герцог Бекингэм, Сен-Мар, принцы Кондэ и Конти и Людовик XIII. Во время Фронды в её доме собирались вожди этой партии. Мазарини приказал её арестовать, но она внезапно умерла. Героиня романа А. де Виньи «Сен-Мар», драмы В. Гюго «Марион Делорм» и др.

* * *

Все её любовники делились на четыре категории: одних она ласкала по влечению сердца, других — ради денег, третьих — из политических расчётов, четвёртых — скуки ради. Её нельзя отнести к тем развратницам, которыми были переполнены в то время улицы Парижа. Она, скорее, героиня романа, прославленная и воспетая поэтами и писателями, и иногда даже принятая великосветским обществом благодаря красоте, уму и популярности.

В начале XVII века в небольшом городке Шалоне-на-Марне, в Шампани, проживала чета Граппэн. Мужу шёл сорок восьмой год, его жене Франсуазе было за тридцать, и, хотя они состояли в браке двенадцать лет, детей у них не было, что огорчало обоих. Наконец случилось чудо: жена объявила мэтру Граппэну (к нему обращались именно так, поскольку он занимал должность судебного пристава), что готовится стать матерью.

5 марта 1606 года Франсуаза произвела на свет дочку. Её восприемниками стали маркиз де Вилларсо и его двоюродная сестра графиня Сент-Эвремон, которые, возвращаясь из путешествия по Германии, решили отдохнуть в Шалоне. Не найдя в городе приличной гостиницы, знатный вельможа и прекрасная дама попросились на ночлег в дом судебного пристава. В благодарность за гостеприимство аристократы окрестили дочь Граппэнов, названную, по желанию графини, Марией-Анной.

Девочка росла и хорошела, ей готовили блестящую карьеру, однако смерть Франсуазы всё изменила. Двенадцатилетняя девочка очутилась на попечении служанки, которая весь день или спала, или ела. Мэтр Граппэн, находившийся в постоянных разъездах, не имел времени заниматься воспитанием дочери.

В пятнадцать лет Марии-Анне пришла фантазия брать уроки музыки у сына суконщика Лемудрю, превосходно игравшего на лютне. Молодой учитель не мог нахвалиться способностями своей очаровательной ученицы. Однажды он рискнул поцеловать её, и подобному удовольствию они стали предаваться на каждом уроке. Впрочем, дальше поцелуев дело не продвинулось. Лемудрю сказал, что слишком беден, чтобы назвать Марию-Анну своею женой, и слишком уважает, чтобы сделать своей любовницей, и, грустно вздохнув, отправился за счастьем в Париж.

Девушка заскучала в маленьком Шалоне и написала крёстной матери, не видевшей её со дня рождения, письмо с просьбой разрешить ей погостить в Париже. Вскоре за Марией-Анной прислали экипаж.

Шестнадцатилетняя девушка приятно поразила графиню Сент-Эвремон: высокая, стройная брюнетка, с густыми вьющимися волосами, смуглая, с большими выразительными синими глазами. Вечером, когда собрались гости, все они пришли в восторг от Марии-Анны, и на следующий день в аристократических салонах Парижа только и говорили о прелестной девушке.

На четвёртой неделе пребывания Марии-Анны в Париже пришло трагическое известие о скоропостижной смерти отца. Она искренне его оплакивала. Но долго предаваться печали в шумном весёлом Париже было невозможно, тем более на горизонте появился Жак Валлэ-Дебарро, сын министра финансов Генриха IV. Красивому и очень богатому Дебарро было двадцать пять лет, он прославился своими эпикурейскими наклонностями и соперничеством в искусстве со скабрёзным поэтом Теофилем де Вио. Весёлый и остроумный молодой человек сразу понравился Марии-Анне. Этот повеса предложил услуги в качестве преподавателя пения, и ему ответили согласием. Таким образом Жак получил возможность ежедневно два часа проводить с красавицей. Но страстное признание в любви не произвело впечатления на девушку. И тогда он пошёл на хитрость.

Однажды, когда графиня Сент-Эвремон и Мария-Анна прогуливались по бульвару, несколько мужчин, подкупленных Дебарро, окружили дам и принялись осыпать издевательскими шуточками. В это время, словно из-под земли, появился сам Дебарро и без труда разогнал нахалов, после чего вызвался проводить перепуганных дам домой. А ночью… ночью он наслаждался ласками благодарной Марии-Анны. Дебарро провёл с девушкой, вкусившей наконец запретный плод, целую неделю — днём скрывался в чулане, куда возлюбленная носила ему пищу, а ночь проводил с красавицей.

Вскоре они перебрались в его замок Остров Кипр. За ужином, представляя любовницу друзьям, Дебарро дал ей более благозвучное имя — Марион Делорм.

Полгода любовники наслаждались безмятежным счастьем, но Дебарро вскоре пресытился ласками молодой женщины.

Однажды за завтраком речь зашла о музыканте, игрой которого на лютне восхищался весь Париж. Этим музыкантом оказался Лемудрю. Марион, покраснев, попросила привести к ней музыканта.

Она встретила друга детства в роскошном костюме, вся усыпанная драгоценностями. Он упал перед ней на колени и признался в любви, сгорая желанием искупить свою первую ошибку. Увы, внезапное появление Дебарро, стоявшего за дверью, нарушило идиллию. Лемудрю позорно бежал через окно, а между любовниками произошло бурное объяснение, положившее конец их отношениям…

Встав на тернистую дорожку, Мария-Анна скользила по ней всё дальше и дальше, завязывая интрижки и связи, правда, весьма непродолжительные, например, с неким Рувиллем, дравшимся из-за неё на дуэли с ла Фертэ-Сенектером, президентом де Шеври, поэтом Клавдием Киллье, пока, наконец, не упала в объятия к всесильному герцогу Ришельё.

Кардинал любил общество хорошеньких женщин. В глубине его сада для тайных встреч была устроена беседка, куда прелестная Марион Делорм тайно пробиралась, переодетая пажом, — что чрезвычайно шло ей, — и в упоительные часы весеннего утра отвечала на горячие ласки кардинала. Когда «каприз» кардинала прошёл, он не прервал добрых отношений со своей любовницей, которая в будущем могла оказать ему немало важных услуг. Но в 1625 году произошло событие, приведшее к разрыву Марион со всесильным покровителем.

К французскому двору прибыл посланник английского короля Карла, его любимец герцог Бекингэм. Он сопровождал в Лондон невесту своего монарха, Генриетту, сестру Людовика XIII. Весь двор был поражён его обольстительной внешностью, необыкновенной щедростью, а главное — дерзким ухаживанием за королевой Анной Австрийской, чем тотчас вызвал ревность Ришельё, который был безумно влюблён в свою королеву, относившуюся к нему с насмешкой.

Однажды, гуляя в «Cours la Reine», Бекингэм увидел Делорм. Сопровождавший англичанина граф ла Фертэ, её содержатель, вызвался познакомить герцога с прекрасной дамой за 25 000 экю. Бекингэм, познакомившись с Марион, выложил сумму без сожаления: что такое деньги в сравнении с красавицей, обладание которой стоило в десять раз дороже?

Когда после ужина гости снова расположились за карточными столами, Марион увлекла Бекингэма в ярко освещённый будуар. Не успел он и глазом моргнуть, как красавица предстала перед ним в костюме Евы. Герцог замер от восхищения. Делорм могла не бояться даже солнечного света, поскольку обладала совершенным телом…

Ришельё, узнавший о том, что его бывшая любовница и тайный агент отдалась послу Карла I, отвернулся от неё, поклявшись уничтожить герцога. Кардинал сдержал обещание, и спустя три года, 23-го августа 1628 года. Бекингэм был убит.

После смерти графини Сент-Эвремон в 1635 году постоянные посетители салона, большей частью молодёжь, перебрались в дом Марион Делорм на Королевской площади. В это время она пользовалась покровительством маршала де Мейре. Но стоило ему отправиться в поход, как куртизанка сошлась с министром финансов д'Эмри, польстившись на его щедрое предложение.

Когда маршал вернулся домой, он был взбешён поведением своей любовницы и резко упрекал её в неблагодарности.

«Милый маршал, — мягко отвечала Марион, — вы там завоёвывали чужие владения, здесь завоевали ваше… Это в порядке вещей, стоит ли так сердиться?»

Дом куртизанки посещали учёные и литераторы, среди них Скюдери, Мильтон, Рене Декарт, Корнель и очень юный Поклен, сын королевского камердинера, прославившийся позднее под псевдонимом Мольер. В начале 1641 года «отец философии» Декарт привёл с собой на вечер своего земляка, прибывшего из Турени, молодого Генриха Куафье де Рюзэ маркиза д'Эффиа, более известного под именем Сен-Мар, по приказу Ришельё назначенного состоять при особе Людовика XIII, чтобы развлекать меланхоличного монарха и доносить кардиналу обо всех его словах, действиях, планах, проектах. Сен-Мар, быстро заслуживший расположение короля, который пожаловал ему звание «великого конюшего», не оправдал надежд кардинала, за что в конце концов поплатился головой.

При первой встрече Сен-Мар не понравился Марион, впрочем, как и она ему. Двадцатилетний маркиз д'Эффиа, красавец, относился ко всему свысока, что было не по душе куртизанке, привыкшей к поклонению. Эта смуглая женщина со взглядом более насмешливым, чем нежным, с немного резким тоном и манерами, привыкшая повелевать, возбуждала в нём любопытство. Но оказалось достаточно одной ничтожной искры, чтобы воспламенить эти два сердца. По странному совпадению молодого человека звали «Cinq-Mars», то есть «пятое марта», а Мария-Анна Граппэн родилась именно в этот день. Знак судьбы?

В течение целого месяца он ежедневно посещал салон. Сен-Мар был без памяти влюблён в Марион, а она его просто обожала. В течение месяца она испытывала чувства этого красавца, опасаясь, что, получив желаемое, он сразу же охладеет к ней. Фаворит Людовика XIII выдержал испытание, ибо всем сердцем любил Марион и унёс эту любовь с собой в могилу.

Делорм порвала все связи со своими друзьями и поклонниками, желая принадлежать лишь одному «обожаемому Анри». Она никуда не выходила. Питая страсть к туалетам, Марион каждый раз встречала любовника в новом наряде, и таким образом промотала почти всё отцовское состояние. В то же время она наотрез отказывалась принять от Сен-Мара хотя бы один су, внушив себе, что это будет равносильно концу их любви.

О связи «великого конюшего» говорили повсюду. Поползли нелепые слухи о тайном браке Сен-Мара с Марион Делорм. Недруги надеялись таким образом опорочить фаворита в глазах Людовика XIII и добились своего: король решил вмешаться. У маркиза не было иного выхода, как пообещать порвать с куртизанкой. Но только пообещать. Теперь он пробирался к возлюбленной ночью через сад и попадал в покои Марион с помощью верёвочной лестницы. На рассвете он возвращался домой. Но счастье их было недолгим… В 1642 году Сен-Мар сложил голову на эшафоте.

Делорм больше года провела в уединении, оплакивая свою первую и единственную любовь, пока вдруг с ужасом не обнаружила, что средства к существованию подходят к концу. Марион больше всего на свете боялась нищеты. И снова началась беспорядочная жизнь. Она продалась ростовщику, старому некрасивому еврею Натану Розельману.

Умер Ришельё, а в следующем году — Людовик XIII, на престол взошёл его малолетний сын под регентством Анны Австрийской, находившейся под влиянием кардинала Мазарини. Марион Делорм встала на сторону врагов королевы-матери и плела интриги против кардинала. Но придворная партия оказалась сильнее. Фронда была раздавлена, герцоги Кондэ, Конти и Лонгвиль были арестованы, та же участь угрожала и куртизанке, если бы не внезапная смерть, освободившая её от мести Мазарини. Она умерла в 1650 году, когда ей было всего сорок четыре. Забеременев в пятый или шестой раз, она прибегла к слишком сильному средству и простилась с жизнью. Делорм болела всего три дня, однако за это время она исповедывалась по меньшей мере десять раз, поминутно вспоминая о каком-нибудь грехе, в котором забыла признаться священнику.

Некоторые историки не могли смириться с тем, что куртизанка так рано ушла из жизни, и подхватили легенду, в которой утверждалось, будто накануне ареста Марион Делорм, чтобы избежать Бастилии, распустила слух о своей смерти и, полюбовавшись из окна замка на собственные похороны, уехала в Англию, где вскоре вышла замуж за какого-то богатого лорда. Овдовев в 1661 году, она решила вернуться во Францию, но по дороге в Париж угодила в руки разбойников. Предводитель шайки, ослеплённый её красотой, увёз Марион в Померанию, где женился на ней. Вскоре он был убит. Делорм поселилась во Франции, в третий раз сочетавшись браком с прокурором-фискалом Франсуа Леорэном, которого пережила, как и двоих первых мужей. В 1705 году, овдовев в третий раз, 99-летняя женщина была обворована собственными слугами. Она прожила ещё 18 лет, получая при посредстве услужливого друга старые долги, которыми раньше пренебрегала. Но в 1723 году, лишившись всех источников дохода, она рискнула обратиться непосредственно к Людовику XV с просьбой выделить ей пенсию. Монарх вместе с кардиналом Флери несколько раз навещал старую женщину, видевшую его прапрадеда, и назначил ей хорошую пенсию. Марион Делорм умерла в возрасте 134 лет.

Самое удивительное, что в знаменитых «Летописях Круглого Окна» можно прочитать: «Смерть Марион Делорм, в 1741 году, за два месяца до сто тридцать пятого года её жизни, почти удивила парижан, привыкших смотреть на неё, как на незыблемый памятник, упоминая одинаково башни собора Нотр-Дам и Марион, если говорили о том, что не поддаётся разрушительному времени…»

Элизабет Тейлор (родилась в 1932 г.)

Американская актриса английского происхождения, одна из самых блистательных звёзд 1950-х и 1960-х годов. Начала карьеру с исполнения ролей юных девушек, позже стала играть серьёзные драматические роли. Снималась в фильмах «Баттерфилд, 8» (1960, премия «Оскар»), «Клеопатра» (1963), «Кто боится Вирджинии Вульф?» (1966, «Оскар») и др.

* * *

«Жить с ней всё равно, что жить с ураганом…» — говорил последний муж Тейлор, Лэрри Фортенски.

Как же вспоминают свою жизнь с Лиз другие мужья (а их было у Лиз семь)?

Муж 1 — Ник Хилтон. Ему было 24, ей 18, их брак длился 205 дней: «Мне нечего сказать».

Муж 2 — Майкл Уилдинг: «Это были лучшие дни моей жизни… Но я не могу понять, зачем таким красавицам столько косметики!»

Муж 3 — Майкл Тодд: «Мы любили маленькие вечеринки. Но лучше всего нам было вдвоём. Мы отмечали юбилей свадьбы каждую субботу».

Муж 4 — Эдди Фишер: «Элизабет была моей единственной любовью…»

Муж 5 и 6 — Ричард Бартон: «Когда-то Элизабет сказала, что наша беда в том, что мы слишком любили друг друга. Теперь я понимаю, как она была права».

Муж 7 — Джон Уорнер: «Она умная, яркая, во многом неповторимая. Она верная, любящая жена, преданная мужу на 100 % — что бы ни случилось. Но жить с ней совсем не легко».

Друзья ласково зовут её Лиз. Она очень любит красоту. У неё богатые и со вкусом обставленные дома и виллы. Местом её постоянного проживания является Беверли-Хиллз — трёхэтажный особняк, закрытый от посторонних глаз высокой оградой.

На прогулки Элизабет Тейлор выезжает в роскошных автомобилях. Наряды ей шьют величайшие модельеры, признанные асами своей профессии: канадец Ллойд Дэвид Клейн, считающийся одним из самых эффектных дамских портных, способный из любой женщины создать «сказочное зрелище», и итальянец Валентино Гаравани, «признанный аристократ из аристократов мира» в своей профессии, как величают его постоянные клиентки — Софи Лорен, Джейн Фонда, Джина Лоллобриджида.

Появляясь на великосветских приёмах, она продолжает вызывать восхищение даже у женщин.

Красивая причёска — это фирменный знак любой женщины. Элизабет Тейлор, понимая это, обращается к услугам «легендарного Александра», владельца самого уникального салона красоты, расположенного в центре Парижа.

Элизабет Тейлор любит не просто драгоценности, а украшения, являющиеся музейной редкостью. Она их обожает. Грудь, уши, шею, пальцы рук украшают алмазы и бриллианты. Майкл Тодд подарил ей в двадцать четыре года бриллиант в 30 карат, диаметром полтора дюйма, а в придачу автомашину марки «роллс-ройс» и картины Дега… На тридцать первом году её жизни Ричард Бартон преподнёс бриллиант Круппа 23,3 карата, жемчужину «Прегрина», подаренную Марии Тюдор в 1554 году, и уникальное колье, где царствует бриллиант «Тадж-Махал»…

Но, несмотря на свою страсть к «золотым погремушкам», Элизабет легко расстаётся с ними, когда необходимо дать крупные суммы на благотворительные цели…

«Верьте мне, с бурными романами покончено навсегда». Эти красивые слова Элизабет Тейлор опрометчиво произнесла в мае 1950 года перед журналистами. Ей было восемнадцать лет, и первым мужем, приведшим юную красавицу в подвенечном платье к алтарю, стал миллионер Ник Хилтон, сын знаменитого короля не менее знаменитых отелей, выстроенных его фирмой во многих странах мира. Так Элизабет стала обладательницей большого количества акций, автомобиля марки «кадиллак», обручального кольца стоимостью в 50 тысяч долларов и уникальных норковых шуб…

«В любви нужна гармония… Как только она улетучивается, наступает охлаждение и становится довольно жёстко и неуютно. Апатия возникает от будничных впечатлений, которые наслаиваются ежедневно. Наступает момент, когда от них нужно избавляться…» — рассуждала Тейлор.

С Хилтоном она смогла выдержать всего лишь около года. Эмоции и любовь прошли быстро. Молодой, стройный и на вид скромный красавец в семейной жизни раскрылся: он был алкоголиком. А слова, сказанные ею на пороге церкви, ещё долго цитировались журналистами.

После первого развода Элизабет Тейлор в двадцать лет влюбилась в Майкла Уилдинга, сорокалетнего английского актёра. Этот брачный союз был более прочен и продолжался пять лет — с 1952 по 1957 год. Элизабет Тейлор родила двоих сыновей. В эти годы совместной жизни с «абсолютным джентльменом» актриса интенсивно снималась в фильмах, и у неё почти не оставалось времени для семьи. Вновь наступает разрыв… — и новый брак.

«За всю свою жизнь я по-настоящему любила двоих человек: Майкла Тодда и Ричарда Бартона», — эти слова Элизабет Тейлор произносила неоднократно до встречи с Лэрри Фортенски, её последним мужем.

К глубокому сожалению, жизнь с Майклом Тоддом была у Элизабет недолгой. На третий брак судьба отпустила всего лишь полтора года — 1957–1958. Майкл, который был на двадцать пять лет старше Элизабет, трагически погиб под обломками горящего самолёта, подаренного жене и в её честь названного «Счастливая Лиз». Жестокая ирония судьбы… В память об их любви осталась девочка, также названная именем матери.

«Мы жили с такой интенсивностью, — вспоминала Элизабет, — что многим любящим парам хватило бы на целую жизнь. Я страстно любила Майкла с его порой безумными причудами…»

Майкл Тодд был крепким и уважаемым продюсером в Голливуде. Любил не только финансировать фильмы, но и устраивать пышные премьеры, созывая на «гулянку» многочисленных гостей. На этих банкетах, как писали газеты, «кроме знаменитостей, демонстрировались индийские и африканские слоны, а шампанское для гостей поставлялось цистернами…»

Элизабет Тейлор тяжело переживала трагедию. И само страшное событие, и толпы пришедших на похороны и жаждущих увидеть воочию кинозвезду в её горе вывели Элизабет Тейлор из нормального состояния.

После похорон Майкла Тодда она никого не хотела видеть и принимать, находилась в глубоком трансе. На помощь пришёл молодой певец Эдди Фишер, который был её соседом. Своим постоянным присутствием он смог вывести Элизабет Тейлор из депрессии и одиночества. А в 1959 году он стал её четвёртым мужем.

Это был очень спокойный, стеснительный, интеллигентный мужчина, без памяти влюблённый в Элизабет. Он разорвал свой брак с известной актрисой Дебби Рейнольд и с мая 1959 года стал сопровождать свою новую жену. В это время начались съёмки фильма «Клеопатра», и Тейлор добилась, чтобы ему также платили зарплату — 1200 долларов в месяц.

Везде, где бы Эдди Фишер ни находился — в самолёте, поезде, ресторане, на улице, — он тихо напевал новую американскую песенку «Ой, мой папочка…»

Пресса, информирующая о скандалах, происходивших на съёмочной площадке фильма «Клеопатра», решила заинтересовать своих читателей взаимоотношениями между Элизабет и её мужчинами: Эдди, Джозефом Манкевичем, режиссёром, и Ричардом Бартоном, исполнителем роли Марка Антония.

В одних статьях утверждалось, что Элизабет любит Фишера, в других — Джозефа Манкевича. Ведь это она добилась, чтобы он снимал фильм «Клеопатра».

На самом деле рядом с Элизабет находился совсем другой мужчина, о котором она уже давно тайно мечтала. В его коренастой, ловко скроенной фигуре, ощущалась земная сила, во взгляде — испепеляющая страсть, в характере — несгибаемая твёрдость и эмоциональность. Элизабет Тейлор не могла оставаться равнодушной. Да, Эдди Фишер — интеллигентный муж, но его ценность заключалась только в том, что он никому не доставлял хлопот: беспрекословно ходил за женой и носил её тяжёлое норковое манто. Элизабет Тейлор высоко ценила его старания, но её тайная страсть всё росла, и в 1964 году она из любовницы стала законной женой Ричарда Бартона. Его второй женой, а он её пятым мужем…

Первая встреча с женщиной его мечты произошла у Ричарда Бартона в 1953 году в Голливуде и закончилась эротическим фиаско для «британского петуха», писал П. Штолль в журнале «Зеркало». Они встретились в компании на одной из вечеринок. С отсутствующим взглядом обворожительно прелестная Элизабет возлежала на одном из диванов, потягивая крепкий напиток и совершенно игнорируя его. Ричарду удалось поймать лишь один беглый взгляд, в то время как он делал ставку на энергичный флирт. Юная Элизабет Тейлор находила его заносчивым, дерзким. Ричард Бартон — «восходящая звезда» — был, что называется, разочарован до слёз.

Он уже тогда пользовался дурной репутацией, его считали агрессивным и вспыльчивым, парнем с действительно животной сексуальной энергией и одним из самых горьких пьяниц. Он у своего коллеги Стюарда Гранжо без особого труда отбил очаровательную и изысканную Жанну Симон, а в его апартаментах не раз видели обнажённых женщин…

Когда он начал «амурную аферу с американской мадонной» Элизабет Тейлор — суперзвездой, ему пришлось разорвать контракт с шекспировским театром, где его законно считали единственным наследником великого Лоренса Оливье, главным исполнителем в пьесах Шекспира.

«Клеопатра» — суперфильм Голливуда — свёл Элизабет и Ричарда в 1961 году в Риме. Бартон был женат на актрисе, однако это ему не мешало уверенно и непоколебимо преследовать красивых женщин.

И на глазах у публики началось представление в духе сексуальной революции. Это было неслыханно, почти чудовищно: Бартон и Тейлор открыто нарушали супружескую верность, прелюбодействуя, «служили дьяволу». Звёзды бездумно освободили себя от лицемерия, стали символами для прорыва нового времени — эры раскрепощения сексуальности.

Когда Бартон представлял свою возлюбленную и говорил: «Моя маленькая еврейская ветреница», или «мисс бюст», то ему аплодировали и молодые, и старые, люди с консервативным мышлением и без всяких комплексов…

Ватикан был шокирован этими эротическими выходками. В конгрессе США существовало серьёзное мнение, что нужно немедленно отказать греховодникам во въездной визе.

Бартон блаженствовал: он завоевал «лучшую, красивейшую и известнейшую женщину мира».

Они оба развелись и заключили между собой новый брачный союз. Венчание состоялось в канадском городе Торонто. Они восхитительно провели свой медовый месяц.

Друзьям и покровителям Бартона всё это очень не понравилось. Из Лондона с предостережением телеграфировал Оливье: «Ты хочешь быть известным драматическим актёром или стать фирменным товаром?»

Все предостерегали Бартона относительно Тейлор, этого «чудовища», и напоминали ему, что он заключил фаустовский союз и продал свой талант за богатство и любовь…

Но Ричард и Элизабет находились в любовном опьянении, длившемся долго и ставшем достоянием средств массовой информации.

Элизабет тоже была очень активной в сексе: как и Бартон, она пользовалась дурной славой «винного клапана». Ричард называл её «океаном», так как она была «без границ»…

Супружеская пара оставалась секс-аттракционом десятилетия. В Нью-Йорке необходимо было перекрывать улицы, когда выезжала чета Бартонов: перед отелями патрулировали охранники с автоматическим оружием. Люди зачарованно смотрели на этот чувственный союз…

«Я хочу быть богатым, богатым, богатым…» — провозглашал Ричард и постоянно увеличивал свою казну.

Элизабет купила мужу одну из оригинальных картин Ван Гога за 275 тысяч долларов. Приобрели сверкающую белизной яхту, реактивный самолёт… Он «увешал» её шикарными драгоценностями, купленными у одного римского ювелира. Ричард заявлял: «Моя божественная, тяжеловесная, невыносимая, тронная жена коллекционировала бриллианты и алмазы…»

Ричард был на шесть лет старше Элизабет. Чем же он стал для знаменитой звезды?

«Моё счастье, что я стала его женой, — откровенничала Элизабет. — Хочу быть женой Ричарда Бартона… Хочу быть его тенью. Может, мои слова вам покажутся смешными, но с ним я могу жить в пустыне и в шалаше…»

На специальных самолётах из разных стран им доставляли те продукты и напитки, которые влюблённые желали. Свободное время они проводили в экзотических странах. В общем, они ни в чём себе не отказывали.

Супруги дополняли друг друга не только в сексе, но и в творчестве. Ведь Ричард Бартон, сойдясь с Тейлор, вынужден был уехать в Америку, где его не знали, и начать сначала свою жизнь в искусстве.

Вместе с Элизабет они снялись в фильмах, которые принесли им признание: «Отель „Интернациональ“», «Кто боится Вирджинии Вульф?», «Укрощение строптивой».

С Ричардом Бартоном Лиз стала приобщаться к горячительным напиткам… Постепенно пристрастие к выпивке превратилось в длительные и порой безобразные запои. После очередной пьянки они решили разойтись…

Уже после развода Элизабет Тейлор, отвечая на вопрос: «Как вы относитесь к браку?», сказала: «В первый брак девушка обычно вступает от помрачения рассудка… И только во второй — от настоящей любви…» — «А что с третьим браком?» — «В третий — по страсти… А в четвёртый — от опытности…» — «А как же с пятым?» — «В пятый — с надеждой…» — «А в шестой?» — допытывались дотошные журналисты. Божественная Лиз удивилась: «Минуточку, вы знаете женщину, которая вступила в брак шестой раз? — спросила она и воскликнула: — Дайте мне её адрес!»

Очень скоро, через каких-то пару недель, она сама вышла замуж в шестой раз — и вновь за Ричарда Бартона. Весёлые журналисты послали ей её собственный адрес.

Элизабет и Ричард дважды разводились и дважды вступали в брак, интуитивно чувствуя, что жить и творить друг без друга им очень тяжело. Да и божественная Лиз признавалась, что панически боится дня, когда она останется без Бартона: «Каждый день меня ждёт опасность потерять его. Он нужен мне, чтобы я была счастливой… Он является центром моей жизни…»

Первый брак Элизабет и Ричарда длился десять лет — с 1964 по 1974 год, второй — с 1975 по 1976-й.

Когда у Ричарда Бартона в так называемые «фазы самокритики» художника возникала непреодолимая меланхолия, она зачастую выливалась в необъяснимые приступы гнева, алкогольные эксцессы. «В хорошие дни, — писал он в дневнике, — проглатывал по три бутылки волки, однако на этом, естественно, вечер не заканчивался…» Ежедневный расход табака возрастал до ста сигарет. В «тихие» дни в своём доме у Женевского озера, где он хранил богатейшую библиотеку, читал романы и стихи, философские трактаты и эссе — Камю, Джойса, Бодлера.

В августе 1984 года его похоронили. Несмотря на то, что Бартон был уже мужем актрисы Сэлли Хэй, а Элизабет Тейлор женой своего очередного мужа, для неё смерть Бартона явилась ударом. Её нервная система, подточенная большим количеством спиртного, была настолько истощена, что встал вопрос о жизни и смерти…

Через несколько месяцев после похорон Ричарда Тейлор сочеталась браком с богатым и умным Джоном Уорнером.

Обаятельный стройный джентльмен с безукоризненными манерами, видный республиканец выдвинул свою кандидатуру в Сенат и в 1978 году был избран.

Знаменитый бал 1982 года, на который поздравить Элизабет Тейлор приехала вся Америка, стал для неё особенным не только по этой причине. Она последний раз публично появилась с Джоном Уорнером…

И хотя с сенатором был уговор не высказываться об их разводе в печати, Лиз не выдержала: «Быть женой сенатора совсем не легко. Существование ужасно одинокое, я бы никому не пожелала… Я действительно любила его, на самом деле любила. Я хотела быть лучшей женой на свете. Ходила на все приёмы, слушала все эти скучные речи. Но для Джона жизнь — это работа. В ней ни для кого нет места. А моя жизнь не имеет смысла — всё что мне оставалось, сидеть дома и смотреть телевизор».

Многочисленные романтические увлечения… Если верить прессе, то «голландец Генри Уайнберг судился с нею за то, что кинозвезда якобы незаконно пользовалась его любимыми духами! С мексиканским адвокатом Виктором Луна она объехала весь свет в начале 80-х годов. Киноактёр Уоррен Битти, символ секса в Голливуде, также был её мимолётным увлечением…»

Лиз была в дружеских отношениях (возможно, перераставших в кратковременные связи) с мультимиллионером Малкольмом Форбстом, актёрами Роком Хадсоном, Энтони Перкинсом и певцом Майклом Джексоном…

Удивительно бурной и не всегда счастливой была личная жизнь суперзвезды, в которой любовные приключения ежечасно соседствовали с сердечными разочарованиями…

У Лиз Тейлор четверо детей. Трое своих и один приёмный — девочка Мария родом из Германии. Она родилась в очень бедной семье и чудом после операции осталась в живых. Двое сыновей рождены от второго брака — с Майклом Уилдингом, а отцом дочери является Майкл Тодд.

«Я всегда мечтала о большой семье, — говорила актриса. — Дети самое лучшее для меня утешение в жизни. Хочу признаться, я никогда не ощущала себя лучше, чем в период, когда ждала ребёнка. Его рождение — самое таинственное и непередаваемое земное чудо. Чудо из чудес!»

Есть женщины, которые утверждают: мужчина — это ошибка природы. Элизабет Тейлор всю свою жизнь отдала им и думает совсем иначе: «Если он — настоящий мужчина, то создан для того, чтобы возбуждать нашу кровь. В своей жизни я не была обижена вниманием красивых мужчин. Они любили меня. Я отвечала им тем же…»

Из её семи мужей четверо находятся в «царстве теней». Впервые Элизабет Тейлор соприкоснулась со смертью в 1955 году, когда трагически погиб её друг Джеймс Дин, блистательный актёр, ставший после смерти «идолом» для многих поколений американцев. Тогда ей было двадцать три года…

После развода с Джоном Уорнером Элизабет Тейлор приняла решение пройти курс лечения в спецклинике Центра имени Бетти Форд.

Большая часть клиентов были молоды. В этой молодёжной толпе, лечившейся и веселившейся, она своим острым взглядом выделяет мужчину средних лет. Им оказался тридцатидевятилетний строительный рабочий Лэрри Фортенски. Элизабет Тейлор влюбилась в него.

В 1991 году Лэрри Фортенски стал мужем Элизабет Тейлор. Медовый месяц они отпраздновали на берегу Тихого океана, поселившись в скромном уютном отеле. Каждое утро Элизабет Тейлор в длинном марокканском платье, купленном после грандиозной свадьбы, состоявшейся на вилле Майкла Джексона, который стал её посажёным отцом, появлялась на пустынном пляже. Она подставляла своё нежное лицо под ласковые лучи южного калифорнийского солнца, радуясь новой жизни. Жизни без алкоголя и наркотиков… Они питались гамбургерами, обильно политыми кетчупом…

«Рядом с Лэрри я, кажется, счастлива, как со своей первой любовью. Я нахожусь сейчас в прекрасной душевной и физической форме», — утверждала Лиз Тейлор.

Увы, разводом завершился и восьмой брак Элизабет Тейлор. Кто станет следующим избранником кинозвезды?

Феодора (500–548)

Знаменитая византийская императрица, супруга Юстиниана Великого. Молодость её отмечена многочисленными любовными похождениями. Будучи императрицей, Феодора принимала активное участие во всех государственных делах и во многом определяла внутреннюю и внешнюю политику Византии.

* * *

Судьба Феодоры необыкновенна: из куртизанки она сумела возвыситься до престола, став могущественной императрицей Византии.

Христианка по происхождению, Феодора в душе была убеждённой язычницей, культ любовных наслаждений был присущ ей настолько же, насколько чужды евангельские заветы. Она беспощадно уничтожала своих врагов и в то же время возводила церкви святым угодникам. Нежность и деспотизм, страсть и холодность, малодушие и мужество легко уживались в ней. Она то казнила, то миловала.

Будущая императрица родилась в 500 году на Кипре, подарившем мифологии Афродиту, чьей жрицей Феодора и была, пока не взошла на престол. Её отец, простолюдин Акациус, имел ещё двоих дочерей — Комиту и Анастасию. Затем семья перебралась в Византию, где отец получил место сторожа при зверинце на ипподроме. Акациус умер приблизительно около 511 года, а его вдова, сойдясь с помощником сторожа, занялась почтенным в то время и выгодным ремеслом: она сводила всех желающих со своими дочерьми, продавая ласки юных дев за несколько оболов.

Вскоре сторожу было отказано в месте, и он вместе с сожительницей оказался на улице. Бедной женщине удалось разжалобить на одном из представлений публику. В антракте девочки, облачённые в жертвенные одежды, протягивали руки, умоляя о помощи. Отчима определили на место сторожа цирка.

Старшая сестра Феодоры, красавица Комита, начала карьеру танцовщицы, появляясь в обольстительных позах в пантомимах и живых картинах. Феодора же носила табурет, на котором сестра отдыхала во время антрактов. Уже тогда Феодора ловила на себе страстные взгляды ценителей женской красоты. Вечером она прислуживала дома гостям Комиты, развивая свои порочные инстинкты в компании развратной византийской молодёжи. Через некоторое время на публичных представлениях начала выступать и юная Феодора. Она была очень ловкой акробаткой и мимом, к тому же отличалась остроумием и находчивостью.

В 15 лет Феодора расцвела греческой красотой. Её пышные белокурые волосы вились локонами, рот с сочными пурпурными губами на матовом лице казался пламенной магнолией, а большие зеленоватые глаза, цвета морской волны и такие же изменчивые, как и она сама, манили к себе точно волшебное пение сирены. Обладая совершенным телом, Феодора появлялась на арене только в шёлковом шарфе, наподобие пояса, завязанном спереди. Феодора сожалела, что ей запрещают появляться перед публикой нагой, ведь во время репетиций она не стеснялась появляться совершенно обнажённой.

К профессии акробатки Феодора ещё до достижения брачного возраста добавила ремесло куртизанки. Сначала она занималась любовью только с коллегами, затем с рабами, ожидавшими своих господ у ворот амфитеатра. Постепенно она стала необходимой приправой роскошных ужинов, где отдавалась с удивительной лёгкостью и с одинаковой страстностью патрициям, акробатам, рабам, носильщикам, матросам… Количество её любовников исчислялось сотнями. Несколькими годами позднее весь город только и говорил о роскошном пире, где красавица, побывав в объятиях десяти молодых византийцев, отдалась в ту же ночь тридцати их рабам. Молодая куртизанка сделалась притчей во языцех всей столицы. Она расточала ласки всем желающим.

При встречах с куртизанкой на улицах прохожие отворачивались или переходили на другую сторону, чтобы не осквернить себя прикосновением к её одежде. Встреча с ней утром считалась дурным знаком. Однако вскоре случилось то, что должно было случиться: её шикарное тело в результате чудовищного разврата истощилось. Красавица вернулась на Кипр и там собиралась принести себя в жертву вечно юной Афродите.

Но тут счастливый случай свёл Феодору с префектом провинции Эсеболом, человеком вовсе не суеверным и равнодушным к общественному мнению, который, увлёкшись чарующей красотой знаменитой куртизанки, увёз её к себе домой. Феодора наслаждалась и утопала в роскоши, богатстве и удовольствиях. Эсебол, обезумевший от её ласк, забыл все свои обязанности, из-за чего очень скоро лишился должности. Он выгнал любовницу, поскольку уже не имел средств на её содержание.

Пробыв несколько месяцев фавориткой префекта провинции, Феодора, падая всё ниже и ниже, стала дешёвой проституткой. Она вернулась в Византию, торгуя по дороге своим усталым телом. Феодора была близка к отчаянию: ей было уже 24 года, впереди — никаких перспектив.

Она поселилась в предместье у старухи-ворожеи, которая предсказала ей блестящую судьбу, но несчастная уже ни на что не надеялась. Однажды ночью ей приснилось, что она выходит замуж за самого «князя тьмы» и становится обладательницей несметных сокровищ. Сон как бы подтверждал предсказания ворожеи, которая, толкуя его, утверждала, что счастье рядом, но советовала Феодоре честным трудом искупить ошибки порочной жизни. Красавица послушно принялась ткать холст, ожидая появления «князя тьмы». Им оказался Юстиниан (483–565), впоследствии прозванный Великим, племянник императора Юстина I. В то время, когда судьба готовила ему византийский престол, фортуна поставила на его пути бывшую куртизанку.

Однажды, когда Феодора сидела за ткацким станком, перед нею, точно в сказке, появился прекрасный Юстиниан. Очарованный её красотой, снова расцветшей роскошным цветком, он тут же признался ей в любви. И, что самое удивительное, женщина, встреча с которой сулила несчастья, оказалась для него добрым гением.

В первый год связи с Феодорой Юстиниан получил консульство, а два года спустя его провозгласили наследником престола. Обретая всё большую и большую власть, будущий император выхлопотал для своей любовницы знание патрицианки. Она была допущена к императорскому двору, сенаторы и знать преклонялись перед могуществом её молодости и красоты. Однако Феодора по-прежнему была только любовницей Юстиниана. Суровая императрица Евфимия, сохранившая воспоминание о скандальном прошлом акробатки, и мать будущего императора, простая крестьянка, предостерегали его от этого рискованного шага. Кроме того, законы империи тогда запрещали гражданам, заседавшим в сенате, вступать в брак с комедиантками, их дочерьми и вообще женщинами низшего класса.

Но судьба снова покровительствовала Феодоре. Императрица Евфимия скончалась в 523 году, и Юстин I на следующий же год отменил неугодный племяннику закон. Юстиниан, несмотря на слёзы матери, по некоторым свидетельствам, умершей от горя, женился на Феодоре. Три года спустя, в Великий четверг 527 года, император, чувствуя приближение смерти, призвал супругов к своему ложу и в присутствии сената торжественно пожаловал Юстиниану и Феодоре титул «августейших». В день Святой Пасхи патриарх Епифан короновал в базилике Святой Софии иллирийского крестьянина с бывшей проституткой, призванных на императорский трон. Духовенство, войска, народ не возмутились этой комедией и на своих плечах внесли будущих правителей Византии во дворец.

Через несколько месяцев скончался Юстин I. Юстиниан и Феодора фактически заняли престол. Феодору сразу окружили льстецы, восхвалявшие её добродетели. Она завладела всеобщими симпатиями, став символом красоты и гармонии, будучи раньше олицетворением распутства и скандала.

Византия принадлежала ей, а ведь ещё вчера она принадлежала Византии. Циркачка и куртизанка была облечена императорской властью.

Феодора была безумной вакханкой, помешанной на поцелуях, любви и наслаждениях в силу своего слишком страстного темперамента, но, став женою Юстиниана, она старалась быть достойной высокого положения, которое ей вручила судьба. Обладая огромным честолюбием и воспользовавшись добродушием мужа, Феодора быстро взяла бразды правления в свои прекрасные руки.

Четыре года прошли спокойно, но на пятый в Византии начались беспорядки, угрожавшие не только трону, но и жизни монархов. Весь город был охвачен мятежом.

Юстиниан вёл себя непоследовательно: то шёл на уступки мятежникам, то грозил им судебной карой, и тут же обещал им полное прощение… В конце концов, напуганный масштабами волнений, Юстиниан собрался бежать. Три дня корабль, нагруженный сокровищами, стоял на якоре около императорского сада.

Вот тут-то проявились хладнокровие, сила воли и авторитет Феодоры. Возмущённая трусостью мужа и нерешительностью властей, она произнесла перед сановниками пламенную речь: «Беги, самодержец, корабль готов, море свободно, но бойся, чтобы это бегство, в котором ты ищешь спасения, не превратилось в изгнание, а жизнь, которой ты так дорожишь, не окончилась бы позорной смертью!.. Мне же императорский пурпур нравится больше холщового савана!..»

Мужественное красноречие Феодоры воодушевило окружающих, воспламенило их сердца. Велизарий снова обрёл в себе гений полководца. В это время бунтовщики заняли ипподром, где решали судьбу императора. Велизарий с войсками окружил ипподром и устроил кровавую расправу. Из заговорщиков никто не ушёл. Спокойствие вскоре было восстановлено.

Юстиниан не скрывал, что во всех делал он всегда советовался с Феодорой, а в манифестах называл её не иначе, как «благочестивейшей супругой, ниспосланной нам Господом Богом». Императрица охотно вмешивалась в супружеские дела, стараясь помирить супругов, любила устраивать браки, но не проявляла ни малейшего послабления к мужчинам, словно памятуя всё зло, которое они ей когда-то причинили. И в то же время питала жалость и сострадание к женщинам.

Испытав мытарства куртизанки, Феодора убедила Юстиниана издать множество законов в пользу женщин: закон о разводе, об усыновлении незаконнорождённых, о наказании за похищение монахинь, о надзоре за своднями, об освобождении комедианток от рабства… Она восстановила разрушенную мятежом и пожаром столицу, строила крепости, церкви, приюты, ясли, больницы и знаменитый босфорский монастырь для раскаявшихся грешниц. Порой сострадание Феодоры граничило с тиранией. Рассказывают, что несколько проституток, заключённых в монастырь, отчаявшись, бросились в море.

Феодора вела дипломатическую переписку с иностранными владыками и во многом определяла политику страны, объявляя войны и заключая мир. Это она уговорила Юстиниана начать кампанию против готтов и вандалов, прославившую царствование Юстиниана и храбрость его войск, присоединив к империи все территории, когда-то принадлежавшие Риму.

Феодора была честолюбива, жадна к богатству, как и многие люди, вышедшие из нищеты, мстительна, благодаря наветам дурной наперсницы Антонины и слишком рабской любви мужа, потакавшего всем её желаниям. Приск Пафлогонийский, личный секретарь императора, пользовавшийся его полным доверием, позволил себе относиться к августейшей Феодоре только как к супруге Юстиниана. Тогда она приказала ночью захватить чересчур запальчивого служаку и отправить его в Африку. Юстиниан сделал вид, что ничего не произошло.

Феодора пренебрегала честными людьми, бескорыстно предлагавшими ей свои услуги, и одобряла подлости. Тем не менее она была больше главою государства, чем император, лучше понимала политику, необходимую империи.

Франсуаза Атенаис де Монтеспан (1641–1707)

Фаворитка короля Людовика XIV. В связь с королём вступила в 1667 году. До 1687 года пользовалась расположением монарха. От Людовика XIV имела троих детей, впоследствии узаконенных. Её место с помощью интриг заняла де Ментенон.

* * *

О самых знаменитых куртизанках Людовика XIV Французского довольно метко сказано, что Лавальер любила его, как любовница, Ментенон — как гувернантка, а Монтеспан — как госпожа. Последняя, среди многих других, которым удалось завоевать сердце любвеобильного короля, пожалуй, представляет наибольший интерес.

Происходила она из старинного рода (её отцом был Габриэль де Рошешуар, герцог де Мортемар), как и другие знатные дамы того времени, воспитывалась в монастыре. Её мать, Диана де Грансень, старалась привить дочери принципы благочестия.

Когда в девятнадцать лет Франсуаза-Атена стала придворной дамой королевы и прибыла в Версаль, она ходила к причастию каждый день, чем внушила набожной королеве-испанке очень высокое мнение о своей добродетели. Однако в то же время она сочетала набожность со светским непостоянством и полной снисходительностью к своей особе.

В возрасте двадцати двух лет она вышла замуж за дворянина из своей провинции, маркиза де Монтеспана. Он был моложе её на год. Это был блестящий брак, который соединил родовитость, положение и могущество. Супругам была предоставлена возможность жить вместе или поблизости друг от друга.

Но маркиза де Монтеспан решила рискнуть и подняться ещё выше, когда увидела, какой роскошью окружена любовница короля Луиза де Лавальер. Считая, что во всём превосходит соперницу, маркиза сделала её мишенью своих острот и откровенно явила свою зависть во многих злобных проделках.

В скором времени старания прекрасной интриганки увенчались успехом — она была замечена Людовиком и сделала всё для того, чтобы вытравить образ спокойной и нежной Лавальер из сердца короля. И это тоже удалось ей, а что именно она для этого предприняла, стало известно лишь значительно позднее узкому кругу её современников и самому королю…

Однако открытой связи с королём предшествовали долгие супружеские баталии. Маркиз де Монтеспан оказался весьма неуступчивым мужем. Как рассказывает мадам де Монпансье, это был необыкновенный человек, который при всех непочтительно высказывался в адрес короля, проявлявшего склонность к его супруге, устраивал ей бурные сцены и награждал пощёчинами.

Правда, и Людовик вёл себя крайне несдержанно, ссылаясь при этом на Библию, а именно на пример царя Давида. Он без обиняков заявил маркизу, что тот должен отдать ему жену, иначе Бог покарает его. Маркизу страшно злило, что муж откровенно рассказал о её проказах всем придворным: «Я стыжусь, что моя обезьяна вместе с ним развлекает чернь!»

Высказывания маркиза произвели сенсацию при дворе, и даже Людовик, при всём его властолюбии, почувствовал себя задетым и оскорблённым тем, что не осмеливается открыто преследовать человека, чья жена стала его любовницей…

Когда маркиз узнал, что его старания получить обратно жену бесполезны, а хлопоты при дворе грозят ему преследованиями со стороны тайной службы короля, он одел в траур весь свой дом, сам сел в чёрную карету, распрощавшись с родственниками, друзьями и знакомыми. Он вовремя скрылся, так как в это самое время король уже искал любой предлог, чтобы подвергнуть его судебному преследованию.

Итак, признанная всеми новая куртизанка короля с её безграничным влиянием, самовлюблённая и честолюбивая, стала надеждой и ужасом придворных, министров, генералов.

Она тотчас добилась возвышения своей родни. Само собой разумеется, её отец стал губернатором Парижа, брат — маршалом Франции.

В её салоне собирались сливки аристократии и мира искусств. Она покровительствовала Расину и Буало, добилась пенсии для старого Корнеля. Она помогала Люлли. Она знала, в чём нуждались художники и поэты. Сен-Симон со всей возможной скрупулёзностью и объективностью описывал события при дворе: «Она всегда была превосходной великосветской дамой, спесь её была равна грации и благодаря этому не так бросалась в глаза…»

Мадам де Севинье в письме к своей дочери описывала платье, подаренное одним из богатых и галантных придворных фаворитке: «Золото на золоте. Вышитое золотом, окаймлённое золотом, а всё это перевито золотом, и всё это перемешано с золотыми вещичками, а всё вместе составляет платье из необыкновенной ткани. Надо быть волшебником, чтобы создать такое произведение, выполнять эту немыслимую работу…»

В Версале маркиза занимала на первом этаже двадцать комнат, а королева на втором — одиннадцать. Старшая статс-дама де Ноай несла шлейф маркизы, а шлейф королевы — простой паж. При выездах Монтеспан сопровождали лейб-гвардейцы. Если она отправлялась куда-либо по стране, её должны были приветствовать лично губернаторы и интенданты, а города посылали ей подношения. За её запряжённой шестёркой каретой следовала такая же с придворными дамами. Затем следовали тележки со скарбом, 7 мулов и 12 человек конного конвоя…

Такой женщине, конечно же, были необходимы и подобающие апартаменты. И она получила их. Её резиденцией стал замок в Кланьи, второй Версаль, кстати, расположенный совсем недалеко от первого. Правда, сначала Людовик велел построить в Кланьи лишь небольшой загородный дом для своей возлюбленной, но, когда маркиза увидела его, она объявила, что для какой-нибудь оперной певички его бы вполне хватило…

Маркиза родила королю семерых детей, которые по указу парламента были признаны его законными детьми: старшего сына он произвёл в герцоги Мэна и дал ему поместья и привилегии, старшую дочь он выдал замуж за герцога Бурбонского, а другую — за своего племянника, герцога Шартрского, будущего регента.

Но при этом великолепии и могуществе, при всех этих бесконечных празднествах, которые устраивались самой маркизой или устраивали в её честь, только в первые годы её влияние было несомненным. Зная непостоянство Людовика, ей следовало опасаться появления более молодой, а также более красивой и умной соперницы. Маркиза никогда и ни в чём не была уверена, она постоянно была окружена толпой врагов и завистников. Многих раздражало её высокомерие, её острый язык, за ней постоянно следили, чтобы обо всём доносить королю и таким образом спровоцировать тихий дворцовый переворот. К этому заранее велись приготовления, и всегда под рукой была какая-нибудь дамочка, заветным желанием которой было занять место фаворитки.

Любовь и страсть Людовика к маркизе длились годы. Но уже в 1672 году гордая маркиза страдала от ревности. Она пребывала, как замечала мадам де Севинье, в неописуемом состоянии духа: в течение двух недель не показывалась перед двором, писала с утра до вечера и всё рвала в клочья перед сном… И никто не сочувствовал ей, хотя делала она немало добра. Через три года, когда все тревоги как будто улеглись и Людовик к ней вернулся, всё повторилось — и значительно серьёзнее. Людовик вдруг впал в глубокую набожность, наблюдательные люди сделали вывод — он пресытился маркизой…

Час окончательного прощания Людовика с Монтеспан ещё не наступил, так же как и окончательное воцарение Ментенон. И даже когда мадам де Людр была облагодетельствована королём, он снова вернулся к своей прежней возлюбленной и даже, похоже, с прежними чувствами.

Король и его возлюбленная в последующие месяцы были более близки и общались чаще, чем когда-либо прежде. Казалось, чувства прежних лет вернулись, все былые опасения исчезли и любой мог с уверенностью утверждать, что никогда не видел более прочного её положения.

«Мадам де Монтеспан с недавних пор всё больше покрывается бриллиантами, и стоит немало труда не отступить перед сиянием этой божественности. Их любовь, похоже, достигла наивысшей точки, кажется, она усиливается на глазах. Невиданное дело, чтобы такая страсть могла возобновиться…»

Однако, несмотря на все неожиданные и большие победы и почитание, какая-то тайная мысль терзала фаворитку, выражалось это в постоянном беспокойстве. Она всегда была страстным игроком в карты, а в 1678 году её азарт стоил ей более 100 000 экю ежедневно. В Рождество она потеряла уже 700 000 талеров, однако поставила на три карты 150 000 пистолей и отыгралась.

Ей исполнилось тридцать восемь лет, и её могла вытеснить соперница, годящаяся ей в дочери. В марте 1679 года она просила аббата Гоблена помолиться за короля, стоявшего на краю глубокой пропасти. Этой глубокой пропастью была восемнадцатилетняя мадемуазель де Фонтанж, с волосами цвета спелой ржи, огромными светло-серыми бездонными глазами, молочной кожей, розовыми щёчками. По словам современников, она вела себя как настоящая героиня из романов. Как и Людр, и Лавальер, она была придворной дамой королевы и, по свидетельству Лизелотты фон дер Пфальц, прелестна, как ангел, от кончиков пальцев ног до корней волос. Родственники послали её ко двору, чтобы она составила себе счастье как раз благодаря своей красоте.

«Неожиданно маркиза оставила двор по причине своей ревности к мадемуазель де Фонтанж», — указывал современник в своих заметках за март.

Однако Людовик любил своих подруг не так, как они хотели, а так, как ему больше нравилось. Он не разрешил ей покинуть его по её желанию. И как прежде Лавальер должна была послужить триумфу Монтеспан, так теперь она сама должна была служить фоном для новой фаворитки. Она хотела удалиться, надеясь что, возможно, в будущем, через определённое время, король опять обратит на неё внимание.

На озарённом королём-Солнцем небосклоне всхолила новая ослепительная звезда. Нежные чувства, проявляемые Людовиком к юной маркизе де Фонтанж, ни для кого уже не были секретом, и промедление грозило Монтеспан безжалостной отставкой.

Трижды она пробиралась в заброшенную церковь, чтобы возлечь нагой на холодную каменную столешницу. Перерезав во славу Асмодея и Астарота горло очередному младенцу, аббат Гибур трижды наполнял кровью колдовскую чашу, которую, согласно ритуалу чёрной магии, ставил между ног королевской любовницы, а колдовство всё не действовало.

Господство Фонтанж длилось не более двух лет. Уже в конце июня 1681 года она умерла от воспаления лёгких, осложнённого потерей крови при родах. Она умерла, убеждённая, что отравлена своей соперницей. Людовик думал так же и хотел было распорядиться произвести вскрытие, однако родственники герцогини выступили против этого. Установить истинную причину смерти не удалось. Несмотря на это, версия об отравлении получила распространение, и многие склонялись к ней.

Ещё в 1676 году, в период заигрывания короля с Субиз и Людр, Монтеспан прибегла к помощи месс прямо в жилище Монвуазен, чародейки и изготовительницы ядов. На два кресла был уложен матрац, рядом поставлены два табурета, а на них — светильники со свечами. Гибур прибыл в своём одеянии для месс и прошёл в заднюю комнату, а затем Монвуазен впустила маркизу, над телом которой он должен был служить мессу. Монтеспан пробыла у Монвуазен с одиннадцати часов вечера до полуночи. Снова был принесён в жертву ребёнок, а при заклинаниях произнесены имена Людовика де Бурбона и Монтеспан. Подробности жертвоприношения настолько ужасны, что можно было бы усомниться в их правдивости, если бы они не были ещё раз подтверждены различными свидетельскими показаниями…

В 1676 году маркиза не ограничилась только «чёрной мессой» для поддержания своего могущества, она послала двоих колдуний в Нормандию, к некоему Галле, занимавшемуся производством ядов и любовных напитков. Галле дал свой порошок. И снова маркиза ощутила волшебное могущество применённого ею средства: Людр потеряла благоволение короля, и Людовик вернулся к ней, своей прежней возлюбленной. Затем король увлёкся молодой и прекрасной Фонтанж, и позднее во время следствия дочь Монвуазен рассказывала Ларейни, что, когда она стала старше, мать заставляла её присутствовать на читаемых для Монтеспан «чёрных мессах». Мать говорила, что в это время маркиза беспокоилась больше всего и требовала от неё помощи, а матери было очень сложно осуществить это. Можно было догадаться, что речь шла о жизни короля… У Монтеспан в самом деле была мечта — лишить жизни оставившего её любовника и его новую пассию. Сначала Монвуазен хотела пропитать порошком его одежду или то место, где он должен был сидеть, чтобы он в конце концов ослабел и умер. Однако потом она выбрала другое средство, показавшееся ей более надёжным.

Когда всё открылось, король был сражён. Его многолетняя возлюбленная, мать его детей, обожаемых им, обвинялась в ужасных преступлениях! В августе 1680 года Лувуа, желавший во что бы то ни стало спасти Монтеспан, устроил ей встречу с королём. Ментенон, наблюдавшая за ними издали, заметила, что она очень волнуется. Сначала маркиза плакала, затем засыпала всех упрёками, заявила, что всё это ложь и что она пошла на эти преступления только потому, что её любовь к королю была необъятной.

Не только Лувуа, но и Кольбер, который незадолго до этого выдал свою младшую дочь замуж за племянника Монтеспан, и даже сама Ментенон пытались смягчить судьбу когда-то всемогущей фаворитки. И прежняя возлюбленная короля не была отлучена от двора, только сменила свои огромные апартаменты на первом этаже Версаля на другие, подальше от основной резиденции короля. Теперь король посещал её и беседовал с ней в присутствии других дам…

Однако Севинье, которая, конечно, не могла заглянуть за кулисы, отмечала, что Людовик очень сурово поступил с Монтеспан. Маркиза получила королевскую пенсию в 10 000 пистолей (100 000 франков) и с тех пор уединённо проводила свои дни в Бурбоне, в Фонтрево, в своих родовых владениях в Антене, но прошло много лет, прежде чем она окончательно покорилась своей судьбе. Ей было очень трудно отказаться от блеска высшего света, в котором проходила её жизнь. Однако в конце концов маркиза решилась на это. Она посвятила себя раскаянию и искуплению. В 1691 году она поселилась в ею самой основанном монастыре Святого Иосифа и здесь, как рассказывает Сен-Симон, ежедневно каялась и пыталась искупить свои грехи.

В мае 1707 года пришёл день, которого она боялась долгие годы. Она исповедалась в присутствии слуг, попросила прощения за все свои злодеяния, получила отпущение грехов и умерла.

Король очень холодно воспринял известие о её кончине, и когда герцогиня Бургундская заметила ему это, он отвечал, что, с тех пор как изгнал маркизу, он решил больше никогда не встречаться с ней, как будто она умерла для него ещё тогда…

Мата Харри (1876–1917)

Собственное имя — Маргарета (Грета) Гертруда Зелле. Экзотическая танцовщица, знаменитая своими скандальными и сенсационными выступлениями в обнажённом виде, Мата Хари прославилась на всю Европу в начале 20-го столетия. В 1917 году была расстреляна французами за шпионаж в пользу Германии, хотя до сих пор не доказано, что она была двойным агентом.

* * *

Её отец, Адам Зелле, был богатым фабрикантом-шляпником. Когда Грете было 10 лет, умерла её мать. Потом разорился отец, и она переехала жить к своему дяде в Гаагу. В школе девочка отличалась необычайной одарённостью и способностью к наукам, но учёбу бросила, так как хотела вырваться из-под семейной опеки и начать самостоятельную жизнь.

Однажды в газете Маргарета обнаружила брачное объявление: капитан голландской армии Рудольф Мак-Леод искал себе спутницу жизни. В июле 1845 года они поженились. Два года прожили в Голландии, у них родился сын Норман. Затем семья отправилась к новому месту службы капитана Мак-Леода на остров Яву в Индонезии, которая тогда была нидерландской колонией.

Там у Маргареты родилась дочь Джин. Маргарета начала флиртовать с молодыми офицерами и плантаторами, вызывая приступы ярости у мужа, и полюбила танцы, которые исполняли танцовщицы в храмах. Мак-Леод пил, изменял Маргарете и часто бил её. Однажды он даже угрожал ей заряженным пистолетом. Существует версия, правда, недоказанная, согласно которой сын Мак-Леодов был отравлен каким-то местным солдатом, поскольку этот солдат был сильно недоволен Мак-Леодом за то, что тот соблазнил его девушку, которая была нянькой мальчика. Позже Маргарета утверждала, что лично задушила отравителя. Сделала она это, естественно, голыми руками.

Мак-Леоды вернулись в Голландию. В 1899 году они развелись, грудного ребёнка забрал себе Мак-Леод, и вскоре Маргарета, не имевшая ни средств к существованию, ни образования, в поисках счастья отправилась в Париж. Её натура искала бурной жизни, приключений, любовных романов — всё это она рассчитывала найти во французской столице. Потом она говорила: «Мне казалось, что все женщины, которые сбежали от своих мужей, должны ехать непременно в Париж».

Она стала танцовщицей после того, как на сцене увидела номер в исполнении Айседоры Дункан. Грета решила построить свою карьеру на экзотике и эротике.

В Париже Маргарета познакомилась с Эмилем-Этьеном Гиме, владельцем музея восточного искусства. Именно в этом музее и состоялся дебют Маргареты в качестве исполнительницы восточных танцев. Выступала она практически обнажённой среди пальм, бронзовых статуэток и колонн, украшенных гирляндами.

Спустя несколько месяцев полицейский инспектор Кюрнье рапортовал своему начальству о том, что мадемуазель Зелле по прибытии в Париж для пополнения своих скудных ресурсов завела себе любовников и позировала художникам. Если с первым не возникало никаких проблем, то живописцы — в частности, известный импрессионист Гийоме — находили, что она слишком «плоская», и не желали запечатлевать её на своих полотнах. Маргарета запомнила эти слова и в дальнейшем, выступая с танцевальными номерами и став родоначальницей современного стриптиза, никогда полностью не открывала свою грудь.

К моменту своего дебюта Маргарета стала уже называть себя Мата Хари (в переводе с малайского — «глаз дня», солнце). Она придумала себе и соответствующее жизнеописание. Мата Хари утверждала, что её матерью была 14-летняя индианка, танцовщица в храме, умершая при родах. Её саму якобы воспитывали жрецы в храме, которые и научили её священным индуистским танцам, посвящённым Шиве. Она также утверждала, что впервые танцевала обнажённой ещё в 13-летнем возрасте перед алтарём индуистского храма. Внешность Маты Хари соответствовала придуманной ею легенде. Она была высокой, смуглой, с выразительными чертами лица и тёмными глазами. Выступления Маты Хари вызывали восторг и скандалы в крупных европейских городах.

Шпионские страсти, связанные с именем Маты Хари, начались в тот день, когда была объявлена Первая мировая война. В этой драматической истории многие события чрезвычайно запутаны и неясны: в ней нашлось место и для бутылочек с проявляющимися чернилами, которые ей дали немцы (а сама Мата Хари потом утверждала, что она выбросила их в реку), и для кода H-21, который был закреплён за ней как за немецким агентом, и для любовных связей Маты Хари с высокопоставленными военными и политическими деятелями. Что ею двигало: деньги? любовь? секреты?

Французская контрразведка на Мату Хари имела досье со множеством показаний, свидетельствующих о том, что она являлась немецким агентом. Неопровержимых доказательств её вины, впрочем, не существовало. У неё нашли флакончик с проявляющимися чернилами, но выяснилось, что это цианид ртути, укол которого Мата Хари делала себе, используя его как противозачаточное средство. Мэтр Клюне, один из любовников Мата Хари, выступал на суде в качестве защитника. Другой её любовник, Жюль Камбон, сотрудник министерства иностранных дел, давал на процессе показания от её имени и по её поручению. Ещё один её любовник, генерал Месими, прислал на процесс письмо, написанное его женой, в котором он просил освободить его от дачи показаний, поскольку он совершенно не знал обвиняемую. Мата Хари, услышав это, рассмеялась: «Ну да, конечно! Он меня не знает! Ну и нервы у старичка!» Весь суд захохотал, но чувство юмора не спасло Мату Хари.

Процесс над Матой Хари открылся 24 июля 1917 года. Все её попытки рассказать о том, что она служила Франции, с негодованием отвергались. «Я не виновна, — заявила Мата Хари на суде. — В какие игры играет со мной французский контршпионаж, которому я служила и инструкции которого я выполняла?» Для самой Маты Хари, наверное, самым тяжёлым разочарованием было то, что страстно любимый ею Вадим Маслов, вызванный в качестве свидетеля, в суд не явился. После этого она потеряла всякую охоту бороться за своё спасение. Да и никакая защита не повлияла бы на исход процесса. Он продолжался при закрытых дверях всего два дня и завершился приговором — расстрел.

Последнюю попытку спасти Мату Хари — или, по крайней мере, выиграть время — предпринял её бывший любовник 75-летний адвокат Эдуар Клюне, утверждавший, что она ждёт от него ребёнка. Грета Зелле поблагодарила старого друга, но отказалась от его помощи.

Мату Хари расстреляли на военном полигоне около города Венсенн.

Мата Хари охотно принимала деньги за оказываемые ею сексуальные услуги. Вместе с тем ей так нравились люди в военной форме, что она часто спала с солдатами совершенно бесплатно. С Мак-Леодом, например, она вступила в интимную связь задолго до того, как стала его женой. Позже у неё было множество любовников-военных из самых разных стран и армий, которые в то время находились в состоянии войны друг с другом. Когда секс был результатом делового соглашения с очередным партнёром, Мата Хари брала за услуги 7500 долларов за ночь. Так, по крайней мере, утверждала она сама. Иногда Мата Хари отвечала на очередное предложение отказом. Так, она отказала одному американцу, торговцу оружием. Ей крайне не понравилось то, как он вёл себя за столом.

Первым известным любовником Маты Хари стал богатый женатый немецкий офицер Альфред Киперт. В 1906 году он поселил её в хорошей квартире, где они в течение года постоянно встречались, после чего распрощались. Мата Хари вернулась в Париж, где рассказывала всем о том, что ездила поохотиться в Египет и Индию. В 1914 году они, однако, снова были вместе. В выборе любовников претензии Маты Хари не уступали сценическим амбициям. Предпочтение она отдавала высшим военным чинам.

В 1910 году Мата Хари стала любовницей Ксавьера Руссо, богатого биржевого дельца. Она жила в замке, все расходы нёс Руссо, но сам появлялся там только в выходные. В начале недели он возвращался в Париж, где жил с женой и детьми и занимался бизнесом. Хотя их связь длилась всего несколько месяцев, его банковские дела вскоре стали приходить в упадок. Ему пришлось отказаться от аренды замка и вместе с Матой Хари переехать в Париж. До банкротства банкир не жалел на любовницу никаких средств, щедро осыпая подарками. Так, он купил ей четыре превосходные лошади чистых кровей, чтобы она могла кататься верхом в окрестном лесу. Но когда для Руссо наступили трудные времена, любовники начали ссориться. Вскоре он покинул её и закончил карьеру как жалкий торговец шампанским.

После Руссо её любовником стал Эдуард Виллен ван дер Капеллен, который, естественно, был богат и женат. Кроме того, он был и полковником голландской армии.

В отношениях с мужчинами Мата Хари славилась решительностью. Например, генерала Мессими она буквально забрасывала приглашениями и письмами, даже приезжала в дом военного министра, чтобы подружиться с его женой, с которой он впоследствии развёлся. Однажды он пытался избежать нежелательной встречи с Матой Хари в Ницце. Когда же они встретились, генерал, сославшись на срочную поездку в Париж, отклонил предложение о встрече. Ничуть не смущённая ложью, Мата Хари устроилась в его купе, словно это был её собственный дом, где Мессими и обнаружил её на следующее утро.

Самым страстным романом в жизни Маты Хари стала её связь с капитаном русской армии Вадимом Масловым, к которому она приехала в 1916 году в Виттель, французский курорт, находившийся в то время в зоне боевых действий. Он залечивал там раны, полученные в бою, а она, возможно, занималась там шпионажем. Офицеров Мата Хари считала просто превосходными любовниками. «Они уходили с чувством радости, они никогда не говорили со мной о войне, и я никогда не задавала им нескромных вопросов. Единственный, к кому я привязалась, был Маслофф, потому что я обожала его». Когда Мату Хари арестовали, в её гостиничном номере было найдено несколько фотографий Маслова. На обратной стороне одной из них было написано: «Виттель, 1916 год. На память о самых прекрасных днях моей жизни, проведённых с моим Вадимом, которого я люблю больше всего на свете».

Маслов, правда, позже утверждал, что их отношения были обычной несерьёзной любовной связью, ничем особенно не выделявшейся среди других.

Мата Хари однажды заявила: «Я никогда не умела хорошо танцевать. Люди толпами приходили посмотреть на меня только потому, что я была первой, осмелившейся показаться перед публикой обнажённой».

Она остаётся одной из самых загадочных, мифических и обольстительных, словно Саломея, женщин, одной из тех, кто неподвластен времени.

Грейс Келли (1929–1982)

Американская актриса. Снималась в фильмах «Ровно в полдень» (1952), «Деревенская девушка» (1954, «Оскар»), «Высшее общество» (1956), в трёх фильмах А. Хичкока. Оставила карьеру в кинематографе, выйдя замуж за принца Монако Ренье III. Погибла в автокатастрофе.

* * *

Грейс была третьим ребёнком в семье трёхкратного олимпийского чемпиона по гребле Джека Келли, преуспевающего главы фирмы «Келли. Кирпичные работы», владельца трёхэтажного особняка на самой престижной Генри-Авеню в Филадельфии. Отец всегда поклонялся спорту и бизнесу, но не считал серьёзным делом театр и кино, которые избрала Грейс. В 1947 году, когда брат Келли выиграл «Королевскую регату», Грейс была принята в Американскую академию драматического искусства в Нью-Йорке — самую знаменитую частную театральную школу.

Незадолго до отъезда из родного города, будущая звезда Голливуда почти случайно лишилась девственности: она зашла к подружке, которой не оказалось дома, и очутилась в постели с её мужем.

В Нью-Йорке Грейс поселили в респектабельную «Барбизонскую гостиницу для женщин», но именно туда, словно магнитом, тянуло молодых вертопрахов. В первый же день занятий в Академии в Грейс влюбился Херби Миллер. «Моим глазам предстало ангельское создание», — вспоминал он. Они встречались в «Барбизонке», в комнате отдыха… Но они не забывали и об учёбе: вместе оттачивали мастерство, упражнялись в постановке голоса. Херби подрабатывал как манекенщик и однажды взял Грейс к своему фотографу. Тот сразу же обратил на неё внимание и сделал несколько снимков. Так фотография Грейс появилась на обложке журнала «Редбук», а потом и других. Не приложив к тому никаких усилий, она стала манекенщицей. С того времени Грейс сама стала зарабатывать на жизнь и на учёбу. Девушка, которая казалась совершенно беспомощной, умела прекрасно о себе позаботиться.

Когда Грейс в 1948 году встретила на вечеринке Алекса д'Арси, она не сказала, что готовится стать актрисой, хотя её новый знакомый был уже актёром с именем и снялся более чем в двадцати фильмах. Он был любимцем богемы, и особенно — женщин, но, по его словам, ни разу не ложился с девушкой в постель, если она сама этого не хотела. Он был почти вдвое старше Грейс и говорил с лёгким французским акцентом. Грейс произвела на него впечатление робкой застенчивой девушки из хорошей семьи, поэтому д'Арси не решился сразу предложить ей пойти к нему. Но когда он осторожно прикоснулся в такси к её колену, девушка прямо-таки бросилась в его объятия. Эта ночь стала первой в череде их страстных ночей. Алекс вспоминал, что Грейс была очень сексуальной, нежной и страстной. Она распрощалась с ним, когда актёр уехал работать в Париж.

На второй курс академии, после строгого отбора, попали лишь самые лучшие — и Грейс в их числе. Она оказалась в группе тридцатилетнего режиссёра Дона Ричардсона, еврея, чьё настоящее имя было Мелвин Шварц. Однажды в лифте Дон заступился за Грейс, над которой подшучивали однокурсники. На улице было холодно, а режиссёр никак не мог поймать такси чихающей и замёрзшей студентке. В конце концов он пригласил её к себе домой — настолько трогательной и беспомощной она ему показалась. В холостяцкой квартире было очень холодно. «Вскоре я разжёг камин, — вспоминал Дон, — и пошёл сварить кофе. Когда я вошёл в комнату, Грейс уже ждала меня на раскладушке. Она сняла всю одежду… Я никогда не видел ничего более прекрасного».

Их роман продолжался в тайне от посторонних, ведь Дон был её преподавателем. Вот почему в академии они едва замечали друг друга, но по выходным Грейс старалась обычно улизнуть к Ричардсону, чтобы провести с ним субботнюю ночь в его убогой квартирке. Но она не только занималась любовью со своим учителем — студентка строила честолюбивые планы по поводу их совместного будущего: она мечтала о театре в Филадельфии, где Дон будет главным режиссёром, а она — ведущей актрисой. Однако Ричардсон смотрел на неё придирчивым взглядом прожжённого импресарио и понимал, что у Грейс ещё недостаточно профессионализма, чтобы реализовать себя на сцене, да и ехать в провинцию ему не хотелось. И он решил попытаться устроить карьеру своей возлюбленной здесь, в Нью-Йорке. Дон нашёл ей влиятельного театрального агента — Эдди ван Клив.

На выпускном спектакле Грейс присутствовала вся её семья, и мать сразу догадалась, что у дочки роман с кем-то из участников спектакля. Так Дону пришлось поехать с визитом в Филадельфию. Ужин в семье Келли, по словам режиссёра, стал одним из самых чудовищных событий в его жизни. Во-первых, отец семейства, ирландский католик, ненавидел евреев. Во-вторых, бесцеремонно обыскав его вещи, родители узнали, что «жених» их дочери ещё не закончил бракоразводный процесс с первой женой. Он с позором был выставлен из благородного дома Келли, а дочери было запрещено ехать в Нью-Йорк.

Но Грейс, как одна из лучших выпускниц академии, получила роль в спектакле театра округа Бакс, блестяще с ней справившись, была приглашена для участия в спектакле на Бродвее. Родители вынуждены были отпустить её в Нью-Йорк. Здесь Грейс возобновила свидания с Доном Ричардсоном. Но семья не оставила их в покое: отец и брат постоянно донимали любовника Грейс угрозами и оскорблениями. Постепенно свидания становились всё более редкими. Наконец, Дон обнаружил, что он не единственный любовник молодой актрисы.

Клодиуса Шарля Филиппа, распорядителя банкетов знаменитого отеля «Уолдорф-Астория», трудно было назвать красавцем, но он обладал особым шармом и магнетизмом, и женщины находили его совершенно неотразимым. Сорокалетний Филипп совершенно околдовал Грейс, однако, судя по всему, влечение было взаимным. Он был из тех мужчин, к которым начинающая актриса Бродвея питала слабость. Зрелый, опытный, большой любитель пускать пыль в глаза, он вёл себя с юной женщиной как диктатор и покровитель. Он открыл для неё мир изысканных лакомств и вин, и ей хотелось с его помощью попасть в высший свет Нью-Йорка. Филипп, который порвал со своей второй женой, готов был жениться на Грейс. Но отец девушки, узнав о её новом романе, пришёл в ярость. Он и слышать не хотел о дважды разведённом муже для своей дочери, да ещё и заведовавшем банкетами. Так отец уже во второй раз помешал скоропалительному браку дочери, но она ещё некоторое время встречалась с Филиппом. Именно поэтому, проводя много времени в отеле «Уолдорф-Астория», Грейс сумела познакомиться с шахом Ирана Пехлеви, прибывшим для переговоров с президентом. Филипп представил её шаху на торжественном приёме, и Пехлеви пригласил её немного развлечься. Грейс и не подумала отказаться.

Роман симпатичной блондинки и красавца-шаха был замечен репортёрами светских хроник. Из газет мать Грейс узнала, что дочь получила в подарок от монарха несколько драгоценных вещиц. Она прилетела в Нью-Йорк и потребовала, чтобы дочь вернула подарки. Это были золотая косметичка, украшенная бриллиантами, золотой браслет с часами, тоже с бриллиантами и жемчугом, и брошь из золота в виде птички в клетке с бриллиантовыми крылышками и сапфировыми глазками. Перед отъездом шах сделал Грейс предложение, но она отказала, правда, оставив себе на память драгоценности на сумму в десять тысяч долларов. Позже, перед своей свадьбой, она раздарила их подружкам.

На Бродвее дебют Грейс состоялся 16 ноября 1949 года, спустя четыре дня после её двадцатилетия. Юная актриса полностью оправдала надежды режиссёра, с убедительностью и шармом сыграв растерянную, несчастную дочь. Но спектакль в целом был мрачноват и быстро сошёл с подмостков. После этого Грейс долго не могла получить роль: для того чтобы успешно конкурировать на жестоком, не знающем снисхождения бродвейском рынке рабочей силы, начинающей актрисе не хватало голоса и умения подать себя. Единственное, в чём ей нельзя было отказать, — это в целеустремлённости. Она учила роль за ролью, обивала пороги продюсеров, но безуспешно. Ей не хватало выразительности, огонька, — внешне она была слишком робка и застенчива — «заторможенная», говорили агенты. Но на театре свет клином не сошёлся: телевидение быстро набирало силу. Телепостановки, начиная с 1948 года, стали регулярно выходить в эфир. Грейс играла в спектаклях Си-би-эс и Эн-би-си. Видеозапись ещё не была изобретена, спектакли шли «вживую», и у актёров не было права на ошибку. Именно на телевидении Грейс Келли прошла хорошую актёрскую школу. С 1950 по 1953 год она сыграла более чем в шестидесяти телепостановках, она буквально хваталась за каждую новую роль, выучивая реплики за пару дней. О ней вспоминают как о настоящем профессионале, кроме того, она всегда была дружелюбно настроена и поднимала всем настроение своим присутствием.

Летом она играла в театре «Элитч гарденс» на гастролях, но её агент — та самая Эдди ван Клив, с которой её познакомил Дон Ричардсон — продолжала искать для неё более престижные контракты. И однажды она вызвала Грейс в Голливуд — на пробы на главную роль в фильме с Гари Купером. До этого она снялась один раз в крохотном эпизоде в фильме, который не имел успеха. На этот раз продюсер Стенли Крамер искал на главную роль ещё никому не известную актрису, поэтому он выбрал Грейс. Она произвела впечатление скованной, боязливой и невыразительной девушки. Именно такой и должна была быть героиня фильма — жена шерифа, который в одиночку вступает в борьбу с бандой негодяев. Пятидесятилетний Гари Купер в то время остро переживал затянувшуюся размолвку с супругой. Его донимал артрит, боли в спине и язва желудка. Но, благородный и обаятельный, он словно был создан для романа с Грейс. Однако этого не произошло.

Купер получил за эту роль «Оскара», как и композитор фильма. Блестящей была и работа оператора. Лишь Грейс была страшно недовольна собой. Она была в ужасе, посмотрев «Полдень», и поступила в класс к величайшему мэтру американского драматического искусства Мейснеру. Грейс снова училась актёрскому мастерству.

Предложенная вскоре роль в фильме «Могамбо» студии «Метро-Голдвин-Майер» (МГМ) была весьма заманчивой для Грейс. Ей предстояло сниматься со знаменитыми Кларком Гейблом и Авой Гарднер, но она должна была ради этого подписать семилетний кабальный контракт с МГМ. Грейс пошла на это и в результате оказалась на съёмках в Африке. Кларк Гейбл был на двадцать восемь лет старше Грейс Келли, и ему явно недоставало красноречия. Однако он был большой мастер хитро улыбаться в усы и без труда покорил сердце Грейс. Парочка и не думала притворяться, они почти всё время были неразлучны. Но когда труппа вернулась в Лондон, о романе прослышала мать Келли. Она прилетела к дочери, и Кларк Гейбл решил дать «отбой» молоденькой любовнице. Четырежды женатый, переживший бессчётное количество романов, Гейбл, умудрённый опытом, знал, когда нужно поставить точку.

Сразу же после съёмок в «Могамбо» великий Хичкок предложил Грейс роль в своём фильме «В случае убийства набирайте „М“». Юная актриса была единственной женщиной во всём актёрском составе. Хичкок снимал фильм для компании «Уорнер бразерс», которая вынуждена была заплатить за Грейс двадцать пять тысяч долларов студии МГМ. Однако, прежде чем сниматься у Хичкока, актриса успела поработать в телеспектакле с французским актёром Жан-Пьером Омоном, который ненадолго стал очередным её любовником. Хичкок, наблюдая за Грейс на съёмках, назвал её «заснеженным вулканом».

Озабоченная тем, чтобы всегда выглядеть респектабельно, Грейс Келли в частной жизни позволяла себе редкостное безрассудство. Когда дело доходило до секса, в ней просыпалось нечто от отцовского авантюризма, и она безоглядно отдавалась физическому и эмоциональному влечению, представлявшему собой полное противоречие тем моральным и религиозным принципам, которым искренне старалась следовать. На этот раз её роман с Реем Милландом получил широкую скандальную огласку, поскольку он был женат, и его жена имела многих влиятельных друзей. Родители бросились спасать Грейс и увезли из Голливуда. Но она тут же получила два новых заманчивых предложения и выбрала фильм Хичкока «Окно во двор». Этот фильм стал первым, вошедшим в разряд неповторимой классики Грейс Келли, первый фильм, пронизанный ею и только ею. «Окно во двор» вызвал единогласный хор восторженных отзывов и побил все кассовые рекорды. Грейс Келли в том образе, в каком её запечатлел Хичкок, была удивительным, упоительным созданием: лёгкая, порывистая, сияющая чистотой и здоровьем.

Следующим фильмом Грейс был «Мосты у Токо-Ри», и её партнёр по съёмкам Уильям Холден в очередной раз стал её партнёром по сексу. И ещё раз Грейс попыталась выйти замуж, и в очередной раз её жениха выставил за дверь её отец. Хотя последний фильм Грейс не вызвал ажиотажа, но его постановщики Пелберг и Ситон рассчитывали на молодую звезду в своём следующем фильме «Деревенская девушка». За пятьдесят тысяч долларов студия «Парамаунт» выкупила Грейс у МГМ, и она начала сниматься в новом фильме с пятидесятилетним бывшим певцом, — а теперь пьяницей — Бингом Кросби. Он трогательно ухаживал за своей партнёршей и даже сделал ей предложение, но Грейс отказала ему.

И снова Хичкок «выкупил» Грейс для своего очередного фильма «Поймать вора», съёмки которого состоялись в Каннах. Туда же вылетел давний поклонник Грейс модельер Олег Кассини — самый утончённый, изобретательный и весёлый из кавалеров новой голливудской звезды. Он был сыном русского дворянина-эмигранта, обосновавшегося в Италии. Олег довольно долго домогался Грейс, посылая цветы, короткие весёлые письма и регулярно звоня по телефону. Наконец актриса решила, что пора вознаградить поклонника за его старания. В списке любовников Грейс Олегу Кассини должно по праву принадлежать одно из первых мест. Он резко отличался от других мужчин, встречавшихся ей прежде. Что бы он ни предпринимал, любое его действие несло на себе отпечаток мысли и изобретательности. Этот роман оказался самым долгим и самым серьёзным, а в какой-то момент — самым общепризнанным из романов Грейс.

Когда съёмки подошли к концу и приблизился день возвращения в Голливуд, Кассини сделал актрисе предложение. Она с восторгом приняла его: ей было уже двадцать четыре года. Но семья Келли в очередной раз не одобрила выбор дочери. Они выдвинули своё требование: шестимесячный испытательный срок. Грейс согласилась. Она даже не пыталась защитить свою любовь и своего возлюбленного, которого мужчины её семьи буквально унижали. Но и сам Кассини не проявил достаточно настойчивости и характера. Дело в том, что два его предыдущих брака оказались неудачными. Он не был уверен, что, поступив вопреки воле родителей невесты, сумеет сделать её счастливой.

В начале 1955 года Грейс Келли была удостоена «Оскара» за лучшую женскую роль 1954 года.

Грейс вернулась в своё бунгало в отеле «Бель-Эр» уже под утро. Она была одна, и лишь «Оскар» составлял ей компанию. Грейс поставила миниатюрную фигурку на туалетный столик, а сама забралась на кровать. Она смотрела на статуэтку, воплощавшую столько усилий, надежд и самопожертвования. Грейс никогда в жизни не чувствовала себя так одиноко.

На Каннский фестиваль 1955 года Грейс Келли пригласили в качестве главы голливудской делегации. Там же оказался её бывший любовник Жан-Пьер Омон. Они возобновили свой роман. Влажный песок, красная пыль, обеды в увитых виноградом ресторанчиках на холмах… Однажды, беседуя за ленчем с Жан-Пьером Грейс сказала, что не сможет встретиться с ним сегодня ещё раз. Ей предстояло нанести визит князю Монакскому Ренье в его дворце. Эта идея пришла фотографу «Пари матч» Пьеру Галанту: ему хотелось сделать оригинальную фотографию для обложки журнала.

Князь Монакский опаздывал. Когда же тем майским днём около четырёх часов пополудни мисс Келли наконец обменялась рукопожатием с князем Ренье III, она, несомненно, была образцом изысканности. Его Светлейшее Высочество — тридцати одного года от роду и холостой — явно пришёл в восторг от встречи с кинозвездой.

В пятницу вечером, 23 декабря 1955 года, Грейс прилетела в Нью-Йорк и, оставив вещи швейцару, отправилась на рождественскую вечеринку к друзьям. Она лучилась энергией и весельем и без умолку щебетала о своей новой картине «Лебедь». Но на протяжении всего вечера в окружении ближайших подруг и словом не обмолвилась, что через день её должен навестить в Филадельфии, у родителей, Его Светлейшее Высочество князь Ренье Монакский.

В тот рождественский день Грейс вся превратилась в комок нервов. Ренье, со своей стороны, пытался отогнать от себя мысли о том, что он устраивает отнюдь не личное, а государственное дело. Но едва переступив порог дома Келли, князь тотчас же завязал с Грейс разговор. Гостя оставили ночевать в доме по соседству, у старшей сестры Пегги, где Ренье и Грейс получили возможность побыть вдвоём, играя в карты. Когда парочка наконец вышла из соседней комнаты, оба счастливо улыбались. Оставалось только завершить формальности, и на этот раз никто из семейства Келли не воспротивился браку дочери, хотя все они были уверены, что Ренье для Грейс — практически незнакомый человек. Однако это было не совсем так. На самом деле после её визита во дворец князя голливудская кинозвезда догадалась написать ему ещё из Канн коротенькое вежливое послание с благодарностью за гостеприимство. Так завязалась переписка, и на протяжении последних шести месяцев актриса общалась с этим противоречивым и ужасно застенчивым человеком. Ей нравилось читать его длинные письма, в которых он предстал перед ней мудрым и остроумным, обезоруживающе честным человеком.

Князь Ренье стремился избежать шумихи в прессе, но будущий тесть объяснил ему, что это невозможно. Пришлось устроить встречу для журналистов прямо в особняке Келли. 5 января дом был заполнен журналистами и фоторепортёрами. Князь выдержал эту пытку, но когда то же самое повторилось в Нью-Йорке, он держался с газетчиками натянуто и сухо. Грейс же парила на крыльях. Её помолвка развязала все сложные узлы: желание создать семью и в то же время оставаться на виду, страх потерять популярность, запутанные отношения с возлюбленными… Всё так удачно решалось для неё.

Правда, возникла ещё одна сложность: Грейс боялась предстоящего медицинского обследования. Дело в том, что врач князя должен был убедиться, что будущая княгиня Монако способна выносить наследника престола. Голливудскую звезду смущало то, что медики обнаружат, что она не девственница. Выход подсказал преданный друг Дон Ричардсон: «Скажи, что ты „порвалась“, занимаясь физкультурой в школе». И уловка удалась. Разумеется, Грейс даже и в голову не пришло, что она должна быть честной с будущим мужем. Она очень хотела этого блестящего брака и понимала, что для монарха или князя добродетель супруги была неотъемлемым требованием. Ренье поверил в образ чистой, непорочной, застенчивой звезды, и этого было достаточно. Казалось, Грейс совершенно не заботило то, что почувствует её муж, если он узнает или догадается… Она надеялась, что любовные приключения Грейс-кинозвезды постепенно забудутся и канут в Лету. К двадцати шести годам Грейс больше всего на свете хотела стать женой и матерью. На кинокарьере, по желанию жениха, она решила поставить крест.

Около десяти часов утра 12 апреля 1956 года путешествие длиной в четыре тысячи миль на океанском лайнере «Констанция» подошло к концу. Ровно в пол-одиннадцатого из гавани вынырнуло небольшое белое судно — старинная княжеская яхта. Его Светлейшее Высочество князь Ренье прибыл за своей невестой. Грейс выглядела потрясающе. На ней было длинное элегантное пальто из тёмного шёлка и круглая белая шляпка из накрахмаленного муслина, бросавшая на её лицо загадочную тень. Из самолёта над головами Грейс и Ренье посыпался дождь из красных и белых гвоздик — подарок от Аристотеля Онассиса. Свадебная церемония должна была состояться ровно через неделю, и все семь дней были посвящены приёмам и вечерам.

18 апреля в тронном зале монакского дворца Грейс Патриция Келли прошла первую из трёх свадебных церемоний — гражданскую. Потом ритуал повторили для киносъёмок. Заключительная — религиозная — церемония в соборе должна была состояться на следующий день. В этот же день был устроен шикарный приём в дворцовом саду для всех совершеннолетних жителей княжества, которых угощали гигантским свадебным тортом. Завершилось грандиозное празднество фейерверком. День венчания ознаменовался ясным солнечным утром. Ренье был в псевдомундире, расшитом золотыми листьями, весь усыпанный орденами и медалями. Грейс была сама элегантность под облаком фаты, оборок, складок, тафты и кружев. В тот день в облике невесты было нечто мистическое, словно она пребывала в трансе.

После венчания гости были приглашены во дворец. Вскоре жених с невестой незаметно исчезли, а через час вернулись в дорожной одежде. Молодых провезли в открытой машине к гавани, они взошли на яхту Ренье и вскоре отчалили. Большую часть медового месяца они провели в плавании вокруг Корсики. Они вернулись из морского путешествия, где Грейс часто испытывала приступы тошноты, и врачи подтвердили: княгиня ждёт ребёнка.

Грейс успела почувствовать тяжёлый характер Ренье ещё во время их помолвки в Америке, однако она вовсе не ожидала, насколько вспыльчивым и несдержанным окажется князь. Полгода романтической переписки и нескольких дней рождественского веселья было недостаточно, чтобы хорошо узнать спутника жизни. Но, с другой стороны, имел ли князь достаточно верное представление о характере и натуре своей будущей жены?

В те дни, когда они ожидали своего первенца. Ренье проявил себя заботливым мужем. Грейс родила здоровую девочку весом почти четыре килограмма. По этому случаю в Монако был объявлен национальный праздник. Спустя год и два месяца Грейс обеспечила семью и страну законным наследником.

Появление в Монако Грейс Келли существенно повлияло на финансовое положение княжества. Грандиозный спектакль, каким была свадьба князя, главную роль в котором сыграла звезда Голливуда, награждённая «Оскаром», привлёк в княжество тысячи новых туристов. Освещение в прессе помолвки и бракосочетания Ренье и Грейс, за которыми последовало регулярное подглядывание за их личной жизнью со стороны «глянцевых» журналов, — всё это было началом создания мощного современного массового рынка, которым ныне окружена каждая знаменитость.

Грейс занялась благотворительностью в первый же год в Монако, когда была беременна Каролиной. Зимой 1956 года она организовала рождественскую ёлку в княжеском дворце для детей княжества от трёх до двенадцати лет. Это стало ежегодной традицией, как и чаепитие для престарелых и инвалидов, каждого из которых княгиня Грейс лично одаривала чем-нибудь. Она открыла в Монако больницу, детский сад, навещала дома престарелых и приюты для сирот.

Собственные дети, Каролина и Альбер, были для матери источником несказанного счастья. Она их баловала и мечтала ещё иметь детей. Но у неё случилось два выкидыша, и Грейс загрустила. Она решила вернуться в кино, но газеты подняли такую шумиху, что ей пришлось отказаться от заманчивого предложения Хичкока.

Грейс великолепно справлялась с ролью княгини, она ослепительно улыбалась, была модной и исполненной достоинства, воплощением человеческой отзывчивости и доброты. Но она понимала, что возможности реализовать себя как зрелую личность у неё были крайне мизерными.

После сорока пяти Грейс начала полнеть. Дети выросли и превратились — особенно дочери — в неукротимых и независимых искательниц приключений, не признающих никакие условности. Неудачный роман старшей, Каролины, полное отсутствие стремления создать семью со стороны сына Альбера, совершенно вызывающее поведение младшей, Стефании, отдаление мужа, — вот к чему пришла в конце концов полная самоотречения и любви к ближним княгиня Монако. И тогда в её жизни появились её «плюшевые мальчики». Тридцатилетний режиссёр-документалист Роберт Дорнхельм, двадцатидевятилетний американский бизнесмен Джеффри Фитцджеральд… Неожиданно для себя самой Грейс снова вышла на сцену: она стала читать стихи. На протяжении шести лет княгиня регулярно принимала участие в поэтических чтениях. Она колесила по Европе с одного фестиваля на другой, и её везде встречали восторженно, лишь князь Ренье проявлял полное равнодушие к её выступлениям. Но её это уже не смущало. Грейс вынашивала проект собственного театра в Монако, куда хотела пригласить лучших английских актёров.

Понедельник 13 сентября 1982 года был ясным и солнечным. Шофёр Грейс стоял возле «ровера», готовый увезти мать с дочерью в Монако, однако княгиня заявила ему, что сядет за руль сама. Вообще-то она терпеть не могла ездить по этой извилистой горной дороге, да и водила автомобиль плохо, но в этот день ей нужно было поговорить со Стефанией, которая отказывалась ехать в Парижский институт моделирования модной одежды, куда Грейс с огромным трудом удалось её устроить. Но дочь решила посещать с Полем Бельмондо (сыном знаменитого актёра Жан-Поля Бельмондо) курсы вождения гоночных автомобилей.

Через десять минут, за деревней Ля-Тюрби, «ровер» Грейс не вписался в правый поворот и на огромной скорости полетел в пропасть. Стефания отделалась шоком и ушибами, а княгиня Монако Грейс была доставлена в больницу без сознания. Учитывая серьёзность черепно-мозговых травм, врачи сочли её состояние безнадёжным и спустя сутки после аварии, с позволения Ренье, отключили системы искусственного дыхания.

Эми Лайон, леди Гамильтон (1763–1815)

Известная авантюристка. Служила горничной, затем опускалась всё ниже и ниже. По счастливому стечению обстоятельств вышла замуж за Вильяма Гамильтона — английского посла в Неаполе. Будучи поверенной испанской королевы Каролины, влияла на дела королевства. Позднее её любовником стал знаменитый адмирал Нельсон. Мемуары её были опубликованы после смерти (1815). Ей приписывают изобретение танца с шалью.

* * *

Её богатую приключениями жизнь можно чётко разграничить на этапы: бедность и нищета, блеск и богатство, горе и смерть…

Судьба послала ей очень бедных родителей. Детство не было обласкано счастьем. Как и многое в её изменчивой жизни, не известны точно год и день её рождения. По всей вероятности, она родилась 26 апреля 1763 года в Честере, столице графства Чешир. Её крестили 12 мая 1765 года в церкви в Грейт-Нистоне. Вскоре после этого умер её отец. После непродолжительного замужества её мать осталась в самом бедственном положении. Ещё молодая женщина, она возвратилась со своей малышкой на родину, в Гаварден в Флинтшире. Здесь она трудилась до изнеможения, чтобы прокормить себя и ребёнка. Тяжёлой была её судьба. Но, несмотря ни на что, малышка расцвела. Она стала гордостью всего городка. Все, кто её видел, забывали о её низком происхождении. Одетая в лохмотья, она тем не менее была похожа на принцессу. Её невинное благородное личико было обрамлено каштановыми волосами и очаровывало окружающих блестящими голубыми глазами. Она часто и заразительно смеялась, так как уже понимала, как красивы её зубки в разрезе пухлых губ. Наряду с классическими формами девичьей фигуры она подкупала естественностью характера и мелодичным звуком голоса. Никакая нарочитость или искусственность не нарушала гармонии общего впечатления.

После непродолжительного обучения в местной школе — она едва умела читать, а ещё хуже — писать, Эми Лайон получила место в доме уважаемого всеми жителями местного врача Томаса. Через три года Эми отправилась в своё первое путешествие в Лондон. Она получила место у доктора Ричарда Блада. Спустя некоторое время девушка нашла более прибыльное место — в магазине, хозяин которого, вероятно, хотел благодаря необыкновенной красоте девушки привлечь внимание к своему заведению благородных покупателей. Одной из богатых покупательниц очень понравилась миловидная продавщица, и она предложила ей место компаньонки в своём доме.

И неожиданно жизнь бедной девушки резко переменилась. Она надевала теперь элегантные платья с дорогими украшениями. Это ещё больше подчёркивало её прелесть и грацию.

В новом для неё окружении, как оказалось, царили весьма свободные нравы. Теперь было лишь вопросом времени, кто из многочисленных ловеласов первым сорвёт дорогой цветок.

Интимная жизнь девушки началась довольно банально. Побудительной причиной её вступления в лабиринт любви были, как кажется, благородные мотивы. Достаточно заурядное событие послужило поводом к первой любовной связи, которая вначале носила элементы жертвенности. В начале войны за независимость американских колоний двоюродного брата Эми забрали в армию и послали служить матросом на военный корабль. Она обратилась непосредственно к капитану корабля, будущему адмиралу Джону Виллету Пейну. Эми умоляла его отпустить юношу. Такую очаровательную просительницу капитан не мог отпустить, не выполнив её просьбы. В то же время он выдвинул встречное условие: Эми должна стать его любовницей. Родственные чувства победили. Кузена освободили. Девушка выкупила его. И интимная жизнь началась. Это было упоение сладострастия. Как капитану завидовали! Но он и не подумал о том, чтобы узаконить эти отношения. Когда кораблю пришла пора поднимать паруса, последовало короткое прощание. Любовные грёзы растаяли. Беспомощная Эми вернулась обратно.

Наступила беспросветная нужда. Ведь Эми была к тому же в положении. Обременённая всеми этими заботами, в возрасте 17 лет, она вернулась к своей матери в Гаварден. Родилась девочка, плод мимолётной любви. В возрасте пяти лет она была отдана на попечение бабушки, некоей миссис Кидд.

Однако оптимистичная Эми быстро преодолела все горестные заботы и снова отправилась в Лондон, чтобы попытать счастья. После рождения дочери она стала ещё красивее. Но теперь никто не обращал внимания на её до того общепризнанную красоту. Только забулдыги преследовали её по пятам. Доведённая до последней степени отчаяния, она была вынуждена выставить на продажу своё тело. И в самый мрачный час её жизни вмешалось счастливое провидение.

Эми попалась на глаза одному авантюристу. Своим опытным взглядом тот оценил красоту в потрёпанной одежде. Доктор Джеймс Грехэм, «эмпирик и шоумен», знахарь и шарлатан, был вне себя от счастья. И его реклама не осталась без внимания. И дворяне, и простолюдины, и бродяги — все клюнули на многообещающие афишки чудесного доктора. Каждый своими глазами хотел увидеть богиню здоровья, полюбоваться на её прелести. Предприимчивый Грехэм заказал лучшим рисовальщикам гравюры своей «Богини». Среди них был, скорее всего, и Джордж Ромни, впервые здесь увидевший свою натурщицу, которая позже помогла ему заложить основы будущей славы.

Как долго служила Эми Лайон необыкновенному бизнесмену, точно не известно. А когда она его покинула, её судьба приняла новое, совершенно непредвиденное направление. Путь её лежал в старинный замок. «Богиня» Грехэма пробудила высшие чувства в молодом баронете сэре Гарри Фезерстоунхофе, постоянном посетителе «чудесного замка». В нескольких словах он объяснился красотке в пламенной любви. Он был внимательно выслушан, и они очень быстро пришли к согласию.

Уже почти забытый комфорт манил с волшебной силой. И Эми последовала за бароном в его родовой замок Ап-Парк в Сассексе. Для искательницы приключений началась новая, до сих пор совершенно не известная жизнь. Перед ней открывались неограниченные возможности. Она стала любовницей баронета. В ней тотчас проснулось высокомерие. Только теперь её характер предстал в обнажённом виде. К многочисленной прислуге она относилась презрительно.

А балы следовали один за другим. Огромные суммы проходили через руки прекрасной куртизанки. Богатство легкомысленного владельца замка казалось неистощимым. Но совсем скоро беззаботная жизнь закончилась, и радость улетучилась. Молодому баронету надоела легкомысленная красотка. За несколько недель она так облегчила его казну, что привела на грань разорения.

По примеру таких же повес он снял ей в глухом квартале Лондона скромную квартиру…

Ещё одна смена декораций! После комфорта и блеска — ужасающая монотонная жизнь. Произошёл разрыв. Ни одно из многочисленных писем, которые прекрасная Эми написала своему кавалеру, не было удостоено ответа. И снова жуткая нищета стояла у порога. А к тому же ещё и беременность. Родившийся ребёнок вскоре умер.

Между тем во время этого тяжёлого испытания произошло чудо: во время недолгого пребывания в замке Ап-Парк покинутая женщина познакомилась с английским дворянином, сэром Чарльзом Гревиллем из знатного рода Варвиков. Гревилль, пламенный поклонник изящных искусств и обладатель знаменитой коллекции картин, находился в дружеских отношениях с известнейшими художниками своего времени. Он взял на себя полное содержание нищей любовницы своего друга. Теперь, чтобы скрыть свою прежнюю жизнь, она решила воспользоваться другим именем. Отныне она звалась мисс Эмили Харт.

Эмили должна была учиться хозяйничать. Кроме того, сэр Чарльз почти что по-отечески заботился о её довольно поверхностном воспитании. Её обучали иностранным языкам, музыке, пению, литературе и рисованию. Выезжали очень редко. День был заполнен до предела. Но не только одним обучением. Гревилль лелеял свою новую подружку, как ювелир редкую драгоценность.

Суровый воспитательный метод оказался успешным. Легкомысленная и сумасбродная Эмили стала прилежной, домовитой и экономной. А её мать, которая по неизвестным нам соображениям тоже изменила фамилию, образцово вела домашнее хозяйство. К числу друзей Гревилля принадлежал также Джордж Ромни. Его глаз художника выделил молодую, яркую девицу Эмили.

Почти четыре года длилась эта идиллия. За это время Эмили родила «дражайшему Гревиллю» троих детей — двоих девочек и мальчика. А жениться на своей возлюбленной Гревилль так и не решился — отчасти по соображениям экономии, отчасти из-за недостатка решительности и отсутствия одобрения со стороны своих родственников. К тому же хозяйственные расходы стали намного превышать ограниченный доход.

Летом 1784 года, в разгар тягостных раздумий — что делать дальше — в доме Гревилля появился его дядя, сэр Вильям Гамильтон, посол Двора Святого Якоба в Неаполе. Он решил провести на родине длительный отпуск. Познакомившись с прекрасной Эмили, он стал постоянно бывать в Инджвар-Роу, чтобы полюбоваться на грациозность и миловидность подружки своего племянника. В разговоре с ним он как-то признался: «Она красивее, чем что-либо, созданное природой».

Постепенно отношения Гамильтона с Эмили становились всё теплее и откровеннее. Почти всегда в послеобеденное время, бывая в Лондоне, отправлялся он на Паддингтон-Грин, чтобы взглянуть на «прекрасную подавальщицу чая из Инджвар-Роу», как он её называл, и насладиться общением с ней.

Гревилль положительно относился к сближению дяди с Эмили. Это улучшало его отношения с ним и давало надежды на будущее наследство. Обдумав заранее все ходы, Гревилль как-то откровенно поговорил с дядей о своём тяжёлом материальном положении. Сэр Вильям помог. Но не бескорыстно. Он, в свою очередь, сделал предложение: чтобы как следует поправить бюджет племянника, он должен увезти с собой «прекрасную подавальщицу чая из Инджвар-Роу».

Прекрасная Эмили покинула Лондон в качестве любовницы Гревилля, чтобы стать любовницей сэра Вильяма. Гревилль методично следовал разработанному плану. Он замкнулся в абсолютном молчании, которое не могли пробить даже самые нежные любовные письма Эмили…

Однако постепенно Эмми прозрела. Её недоверие росло. 1 августа 1786 года она писала Гревиллю: «Я была бы значительно спокойней, если бы вернулась к тебе… Я никогда не буду его любовницей! А если ты оттолкнёшь меня, я заставлю его жениться на мне!» Но и теперь Гревилль промолчал, и в ноябре 1786 года Эмма стала любовницей сэра Вильяма.

Неаполитанское общество приняло красивую женщину с распростёртыми объятиями. Только неаполитанский двор отказался принять её. Королева Мария-Каролина, дочь Марии-Терезии, не собиралась признавать любовницу английского посла. Чтобы положить конец этому щекотливому положению, сэр Вильям решил жениться на Эмме. Это было как раз то, к чему она стремилась!

И в 1791 году чета совершила путешествие в Лондон, чтобы освятить свой брак на родине. 6 сентября 1791 года в церкви Св. Марии в Лондоне в присутствии многочисленных представителей английской знати произошло венчание. Эмма подписала брачный договор «Эмми Лайон», в то время как в объявлении о брачной церемонии была указана «мисс Эмма Харт». Что ж, теперь она стала супругой английского посла сэра Вильяма Гамильтона и в качестве таковой имела право на все знаки почтения, принятые в обществе.

Сразу после церемонии сэр Вильям получил аудиенцию у английского короля. Король сказал: «Мне сообщили, что вы собираетесь жениться, но, я надеюсь, это только слухи». «Ваше Величество, — возразил Гамильтон, — я уже обручился с мисс Эммой Харт». Королева также отклонила представление леди Гамильтон. Однако, чтобы не возвращаться в Неаполь непризнанной европейскими дворами, Эмма пошла на хитрость. Она заставила сэра Вильяма отправиться в Париж и получить для неё аудиенцию у Марии-Антуанетты, сестры неаполитанской королевы. После этого все сословные препятствия были устранены.

Предприимчивость леди Гамильтон в сочетании с её яркой красотой помогли растопить сердце королевы Марии-Каролины. Через короткое время она уже была с королевой в «доверительных» отношениях. Наконец-то её честолюбивое стремление играть в обществе определённую роль было удовлетворено.

С тех пор как она подружилась с леди Гамильтон, которая стремилась войти в придворный круг, королева частенько устраивала весёлые вечеринки. И изысканный вкус леди Гамильтон пришёлся очень кстати. К тому же она великолепно танцевала. Благодаря её вкусу ещё и сегодня известен танец с вуалью. Танцуя тарантеллу, она была неутомима. Страстность её была такой, что в конце концов ни один партнёр не выдерживал её ритма в этом стремительном, страстном танце, и в конце танца она оставалась одна. Здесь она проявляла себя как настоящая вакханка.

Со временем она стала позволять себе слишком много, что не находило одобрения королевы и даже вело к некоторой натянутости отношений. Но Эмма была теперь супругой посла могущественной Британской империи, и никто не осмеливался возражать ей. И хотя у неё не было чёткого представления о большой политике в Европе, она всегда имела возможность о многом узнать из тайной деятельности сэра Вильяма и использовала это в своих интригах или в качестве посредницы по своему усмотрению. Она хотела господствовать в обществе и быть почитаемой как дворянством, так и простым народом в качестве высокородной дамы, влияние которой котируется очень высоко. Эмма, пожалуй, переоценивала это влияние, однако в глазах общественности оно выглядело значительным. Это окружало её персону определённым ореолом загадочности, который она старалась поддерживать всеми средствами актёрского мастерства.

Многие попались в эти сети. И нельзя с уверенностью судить о её безупречной супружеской верности. Её несколько легкомысленная манера поведения нравилась мужской половине светского общества и была причиной появления у неё тайных почитателей. Большие связи её мужа тоже были причиной домогательств некоторых людей, любителей половить рыбку в мутной воде. Именно этому обстоятельству можно приписать то, что деятельность сэра Вильяма в Неаполе стала не всегда встречать одобрение на родине…

Сентябрь 1793 года. Английский капитан Горацио Нельсон впервые прибыл в Венецию и здесь познакомился с супругой сэра Вильяма. Сопровождаемый своим пасынком Джошуа Нисбетом, он приплыл в Неаполь на корабле «Агамемнон» и передал сэру-Гамильтону послание английского правительства. Сэр Вильям широко распахнул перед ним двери своего дома и представил его королеве Марии-Каролине, встретившей гостя с распростёртыми объятиями. Она не стала скрывать своей ненависти к Франции, что полностью совпадало с политикой британских властей…

На Нельсона Эмма произвела самое благоприятное впечатление, и он написал своей жене: «Леди Гамильтон очень благосклонна к Джошуа. Это очень любезная молодая дама, которая с честью несёт своё тяжёлое бремя».

А у леди Гамильтон теперь была только одна мысль: любым способом заставить своё имя зазвучать рядом с именем Нельсона. Адмирал должен стать её другом! И она не успокоится, пока не добьётся своего. С помощью его победоносного блеска, его всемирной славы она хотела удовлетворить своё ненасытное честолюбие, вознестись ещё выше!

Ей и в голову не приходило, что она может разрушить счастливый брак Нельсона. И по представлению Нельсона тщеславная женщина была в 1799 году награждена Великим Магистром Мальтийского Ордена русским императором Павлом I крестом за «Особые заслуги»…

Прямо на глазах её супруга отношения Эммы с Нельсоном становились всё интимнее. Она уже забыла, что за всё должна благодарить сэра Вильяма. Теперь она и не думала о своих обязанностях. Ей хотелось погреться в лучах чужой славы. Её эгоизм и болезненное тщеславие на всех этапах побеждали любые проявления благородных чувств…

Летом 1800 года сэр Вильям Гамильтон оставил свой пост и в сопровождении Нельсона и своей супруги через Вену, Дрезден и Гамбург возвратился на родину. Здесь победоносный герой морей был встречен с небывалым почётом и отмечен многими наградами. Во время официальных торжеств Эмма не отходила от него. Она присутствовала рядом с ним на всех приёмах, несмотря на явное осуждение жены Нельсона и её родни, а также общественности. Она просто перенесла место действия своих спектаклей из Неаполя в Лондон. Она ещё не хотела уходить со сцены.

Славный герой морей в руках этой женщины превратился в тряпку. Он полностью попал под её влияние, а она получила возможность безгранично руководить его поступками и даже злоупотреблять этим.

Но прославленная красотка понимала, что годы её уходят. Поэтому она всё сильнее оплетала своими сетями Нельсона. Эмма вдруг стала холодна с ним, а потом окончательно привязала его к себе: 29 января 1801 года она родила девочку, плод их любви. Нельсон с наилучшими чувствами признал своё отцовство. Ребёнок, рождённый в абсолютной тайне 13 мая 1803 года, при крещении в церкви Св. Марии получил имя Горации Нельсон-Томпсон.

6 апреля 1803 года умер сэр Вильям Гамильтон. В последние шесть предсмертных ночей Нельсон постоянно был с ним. И сэр Вильям умер в убеждении, что Нельсона с Эммой связывает только искренняя дружба. От него скрыли факт рождения ребёнка, который носил имя Нельсона. До последней минуты умирающий почитал Нельсона как добродетельнейшего человека.

В день смерти своего мужа леди Эмма написала в свойственной ей театральной манере: «6 апреля — несчастливый день для осиротевшей Эммы. В 10 часов 10 минут утра верный сэр Вильям навсегда покинул меня!»

Одних этих строк вполне хватило бы, чтобы нарисовать портрет типичной легкомысленной женщины.

Начался последний этап её полной приключений жизни. Теперь она всему миру была известна как любовница известного героя Горацио Нельсона!

В мае 1803 года Нельсон отправился в длительное плавание по Средиземному морю. Он оставил свою любовницу в мрачном настроении. Эмма, которая постепенно теряла прежнее очарование, воспользовалась этим, чтобы рассеять своё одиночество. Она жила то в Лондоне, то в Мертон-Плейс, как и прежде — на широкую ногу: давала балы и, как много лет назад в Ап-Парке, пускала деньги на ветер, на всякую ерунду и бесконечные наряды, на чрезмерную роскошь и пышные приёмы. В то же время это не мешало ей засыпать своими прошениями парламент, чтобы ей, несчастной вдове заслуженного посла сэра Вильяма Гамильтона, пожаловали пожизненную пенсию. Её не привели в чувство даже холодные отказы. Ей не хватило довольно значительных сумм, которые получала по завещанию. Она делала долги за долгами. И скоро дом в Мертон-Плейс был так заложен и перезаложен, что ей больше не принадлежало ни одного кирпича…

20 августа 1805 года Нельсон наконец-то возвратился в Мертон-Плейс из своего долгого путешествия. У него было только одно желание — найти покой и порадоваться жизни с Эммой и маленькой Горацией. Но всего через две недели появился капитан Лэквуд. Адмиралтейство спрашивало Нельсона, готов ли он принять командование над всем английским флотом и тотчас отправиться по назначению.

И храбрец Нельсон уехал, чтобы больше никогда не вернуться… Через несколько недель, 21 октября 1805 года, он пал в знаменитой битве при Трафальгаре, разгромив французский флот.

Своей любовнице он оставил значительные средства. После смерти Нельсона она располагала ежегодным доходом в 50 000 марок на себя, свою старую мать и дочь, и это не считая недвижимости. Вскоре она продала Мертон-Плейс и приобрела новую виллу в Ричмонде. Однако Эмма продолжала тратить немыслимые суммы и вскоре совершенно разорилась. Она не знала меры в роскоши, к тому же начала пить и играть в карты. От её прежней элегантности и красоты ничего не осталось. Её тело стало тучным и потеряло прежние формы. С блеском и славой тоже было покончено.

Только однажды пробился луч света. Старый герцог Куинсберри вдруг открыл так долго скрываемую симпатию к когда-то прославленной женщине и пригласил её к себе в Ричмонд, где подарил ей дом, который, впрочем, тоже вскоре пошёл с молотка. Она надеялась на богатое наследство после смерти благодетеля. И вот герцог умер.

Вскрытие завещания принесло горькое разочарование. Кроме не имеющих ценности украшений, она получила ничтожную сумму, которая в её руках быстро растаяла. Теперь все источники помощи были исчерпаны. Кредиторы больше не давали отсрочки. И летом 1813 года супруга благородного знатного посла сэра Вильяма Гамильтона, любовница знаменитого английского героя морей лорда Нельсона отправилась в долговую тюрьму. Кингс-Бенч стал прибежищем когда-то гордой леди. Здесь она провела около десяти месяцев.

Весной или летом 1814 года адвокату Джошуа Джонатану Смиту удалось добиться её освобождения под залог и помочь ей бежать во Францию, в Кале.

Жизнь великой куртизанки закончилась в горе и нужде. В Кале она прожила всего несколько месяцев в ужасающей нищете. 15 января 1815 года леди Гамильтон умерла от водянки. Могила её неизвестна.

Екатерина I Алексеевна (Скавронская Марта Самуиловна) (1684–1727)

Императрица всероссийская с 1725 по 1727 год. Пётр Великий встретил её в 1705 году и больше с ней не расставался. У Петра и Екатерины были две дочери — Анна и Елизавета. В 1711 году сопровождала государя в Прутском походе и своими советами оказала Петру и России неоценимую услугу. Брак между ними был заключён в 1712 году, тогда Пётр узаконил обеих дочерей. После смерти Петра была возведена на престол А. Д. Меншиковым, который фактически был правителем страны.

* * *

Марта, дочь литовского крестьянина, принадлежала к римско-католической церкви. (Начиная с Анны Монс Пётр отдавал предпочтение женщинам-иноземкам, которые в обхождении с мужчинами были менее чопорны и застенчивы.) Мать её, овдовев, переселилась в Лифляндию, где вскоре умерла. Судьбою сироты занялась её тётка, которая отдала её в услужение пастору Дауту. Марта приняла лютеранство. Вскоре она поступила к суперинтенданту Глюку. На семнадцатом году жизни Марта обручилась со шведским драгуном Раабе, который накануне свадьбы отбыл на войну. При взятии Мариенбурга к ней воспылал любовью сначала генерал Боур, затем Шереметев, и, наконец, ею завладел фаворит Петра I Меншиков.

В 1705 году Пётр, будучи в гостях у своего любимца Александра Даниловича Меншикова, увидал девушку, которая наружностью своею, но ещё более бойкими движениями и остроумными ответами на вопросы царя обратила на себя его внимание. На вопрос, кто она, Меншиков отвечал, что это одна из мариенбургских пленниц, а когда Пётр потребовал подробностей, рассказал, что при взятии Мариенбурга русскими войсками 25 августа 1702 года в числе пленных оказался Глюк, у которого эта девушка находилась в услужении.

Двадцатилетняя красавица в том же 1705 году была перевезена из дома Меншикова к Петру Алексеевичу во дворец.

Марта приняла православие, её нарекли Екатериной Василевской. 27 января 1708 года новая связь государя закрепилась рождением дочери.

Положение мариенбургской пленницы упрочилось в кругу лиц, близких к Петру, народ же и солдаты выразили недовольство связью цари с безвестною красавицей. «Неудобь сказываемые» толки катились по Москве.

«Она с князем Меншиковым его величество кореньем обвела», — говорили старые солдаты.

«Катеринушка» действительно словно «кореньем обвела» Петра. В разгаре борьбы своей с Карлом, полагая жизнь свою в опасности, государь не забыл её и назначил выдать ей с дочерью 3000 рублей — сумма значительная в то время, особенно для бережливого Петра.

Любовь выражалась не в одних посылках цитрусовых да бутылок с венгерским — она выказывалась в постоянных заботах государя о любимой женщине: забывая первенца-сына и его воспитание, решительно изгладив из своей памяти образы злополучной первой супруги и первой метрессы Анны Монс, Пётр как зеницу ока хранил вторую и более счастливую фаворитку.

Суровый деспот, человек с железным характером, смотревший спокойно на истязание родного сына, Пётр в своих отношениях к Катерине был неузнаваем: посылал к ней письмо за письмом, одно другого нежнее, и каждое — полное любви и предупредительной заботливости, замечает историк Семевский.

Пётр тосковал без неё. «Горазда без вас скучаю», — писал он ей из Вильно; а потому, что «ошить и обмыть некому…» «Для Бога ради приезжайте скорей, — приглашал государь „матку“ в Петербург в день собственного приезда. — А ежели зачем невозможно скоро быть, отпишите, понеже не без печали мне в том, что не слышу, не вижу вас…» «Хочется мне с тобою видеться, а тебе, чаю, гораздо больше для того, что я в двадцать семь лет был, а ты в сорок два не была…»

Приглашения приезжать «скорее, чтоб не скучно было», сожаления о разлуке, желания доброго здоровья и скорого свидания пестрили чуть не в каждой цидульке сорокадвухлетнего царя.

Чем поддерживала «Катеринушка» такую страсть в Петре, что приносила с собой в семейный быт деятельного государя?

С нею являлось веселье: она, кстати, и ловко могла потешить своего супруга. Более всего подкупала его страстность Екатерины. Он любил её сначала как простую фаворитку, которая нравится, без которой скучно, но которую он не затруднился бы и оставить, как оставлял многочисленных и малоизвестных «метресс»; но, с течением времени, он полюбил её как женщину, тонко освоившуюся с его характером, ловко применившуюся к его привычкам.

Лишённая не только всякого образования, но даже безграмотная, она до такой степени умела являть пред мужем горе к его горю, радость к его радости и вообще интерес к его нуждам и заботам, что Пётр постоянно находил, что жена его умна, и не без удовольствия делился с нею разными политическими новостями, размышлениями о происшествиях настоящих и будущих.

Эта безграмотная и необразованная женщина, впрочем, с самого начала знала, чего хотела. Именно она после смерти мужа оказалась на троне.

Со всем тем Екатерина была верной исполнительницей желаний мужа и угодницей его страстей и привычек.

В 1712 году Пётр, не решавшийся долго преступать обычая своих предков, открыто объявил Екатерину своею второю, Богом данною женою. Дочерей, родившихся от неё, — Анну и Елизавету, — признал царевнами. А в мае 1724 года он короновал её.

Страстная Марта частенько оказывалась слабой рабой своих чувств, которые переполняли её. Кроме Петра, она одаривала горячими ласками и своего благодетеля Меншикова. Знал ли государь, что в последние двадцать лет своей жизни он плясал под дудочку этой пары, этих «сановных особ». Вероятно, нет.

Сердце Марты было крайне любвеобильно, и она рассыпала дары этого сокровища на все стороны, не обращая внимания на звания и происхождение. Не храня верности Петру, она сама прощала его любовные увлечения.

При дворе её появлялись красавицы, приглянувшиеся Петру. Желая угодить властелину и своему «хозяину». Екатерина тепло принимала своих соперниц, более или менее опасных, особенно в первое время. Среди них — генеральша Авдотья Ивановна Чернышёва, которую Пётр называл «Авдотья бой-баба», славившаяся удивительной красотой княгиня Марья Юрьевна Черкасская, Головкина, Измайлова… Список этот можно дополнить именами Анны Крамер. Марии Матвеевой, княгини Кантемир… Авдотья Чернышёва по словам Вильбоа, беспорядочным поведением своим имела вредное влияние на здоровье Петра. Наиболее опасной соперницей была камер-фрейлина Гамильтон. Когда страсть Петра к жене сменилась чувством глубокой привязанности, Екатерина стала благоволить к своему новому придворному Виллиму Монсу, старшему брату Анны Монс. Вскоре она так привязалась к нему, что внимательные царедворцы начали заискивать перед фаворитом и оказывать ему знаки внимания. Пётр узнал о связи Екатерины с Монсом лишь в 1724 году. Получив донос и проведя расследование, Пётр был взбешён. Вскоре Монсу было предъявлено обвинение во взяточничестве, а 16 ноября 1724 года, на Троицкой площади, в десять часов утра, Виллиму Монсу отрубили голову. Екатерина была в тот день очень весела. Вечером, в день казни её фаворита, Пётр прокатил царицу в коляске мимо того столба, на который была посажена голова Монса. Государыня, опустив глаза, произнесла: «Как грустно, что у придворных столько испорченностей».

Пётр скончался через два с половиной месяца. Екатерина без строгой опеки предавалась разгулу все ночи напролёт со своими избранниками, сменявшимися каждую ночь: Левенвольдом, Девиером, графом Сапегой… Её царствование продолжалось всего шестнадцать месяцев, впрочем, настоящими правителями были Меншиков и другие временщики.

Лукреция Борджа (1480–1519)

Дочь папы римского Александра VI и сестра Цезаря Борджа. Была послушным орудием в их политической игре. Славилась необыкновенной красотой. Женщина развращённая и жестокая, она тем не менее не без основания слыла покровительницей литературы и искусства, особенно когда была замужем за герцогом Феррары Альфонсом д'Эсте.

* * *

Отец Лукреции, испанский дворянин Родриго Ленцуоли Борджа, впоследствии папа Александр VI, тщеславный и жадный к славе и богатству, проживая у себя на родине в Валенсии, ещё юношей сошёлся с молодой вдовой Еленой Ваноцци, подозреваемой в убийстве мужа, заставшего её в объятиях любовника. Елена имела двоих дочерей: старшую, очень некрасивую, имя которой неизвестно, и младшую — Розу, красавицу, знавшую о преступлении матери, но до поры до времени хранившую тайну, выжидая момент, чтобы отомстить за смерть обожаемого отца… С каждым годом она становилась всё прекраснее. Наконец, увлечённый её красотой, Борджа потребовал, чтобы Роза отдалась ему. Девушка, ничуть не смущённая этим требованием, ответила загадочно: «До тех пор, пока жива моя мать, я не могу отдаться тебе». И на следующий день Елена Ваноцци скоропостижно скончалась, отравленная любовником. Младшую её дочь постригли в монахини, а старшая отдалась Родриго.

В течение семи лет любовники наслаждались безмятежным счастьем, пока в 1455 году кардинал Альфонсо Борджа, дядя Родриго, не занял папский престол под именем Каликста III и не потребовал его к своему двору. Родриго отправился в Рим, оставив любовницу в Валенсии. Через некоторое время он получил звание кардинала и перевёз Розу в Венецию, где она одарила покровителя тремя сыновьями — Франческо, Цезарем и Джованни — и дочерью Лукрецией.

Получив прекрасное образование, Лукреция уже в одиннадцать лет осознала силу своей красоты и в совершенстве освоила искусство кокетства. Её родители с восторгом глядели на очаровательную девочку, мечтая со временем воспользоваться её красотой для достижения корыстных целей.

Во время одного из пиров, внимание Лукреции привлёк красивый юноша Марчелло Кандиано. Но на следующий пир Марчелло не пришёл: при выходе из дворца Ваноцци он пал от рук неизвестного убийцы. Лукреция только вздохнула и уже вовсю кокетничала с феррарским дворянином Николо Дальберджетти, чуть ли не вдвое старше убитого Кандиано, но зато и вдвое богаче его. Этот поклонник, умудрённый опытом, действовал весьма напористо и в одну из следующих ночей прокрался в покои Лукреции, но шум в соседней комнате вынудил его ретироваться. На улице несостоявшийся любовник получил смертельный улар кинжалом от незнакомца. Кто же был этот хладнокровный убийца, охранявший целомудрие юной дивы?

После ухода Дальберджетти девушка быстро разделась, села у открытого окна, мысленно возвращаясь к сцене, окончания которой жаждала юным трепещущим телом. Вдруг кто-то обнял её… Обернувшись, она увидела родного брата Цезаря и попыталась вырваться. Юноша пал на колени и признался в любви к сестре, а также в убийстве двоих её воздыхателей. Он ждал ответа. Другая девушка на месте Лукреции предпочла бы смерть занятию любовью с родным братом, но дочь Розы Ваноцци оказалась менее щепетильной. Цезарь был красив, умён, ловок, а узы крови ничего не говорили её сердцу. Лукреция уже отдавалась его ласкам, как вдруг в комнату вошёл старший брат — Франческо, стоявший за дверью. Выяснилось, что братья мечтали об одном и том же. В эту ночь они возненавидели друг друга, что не мешало им делить ласки любвеобильной сестры. От этой связи у Лукреции родилась дочь, которую Роза Ваноцци поспешила передать на воспитание крестьянам, жившим в окрестностях Вероны, а затем, чтобы избежать нового скандала, упросила Родриго отправить Цезаря в пизанский, а Франческо в падуанский университеты, подальше от соблазнительной сестры.

Сам же Родриго перебрался в Рим, где стал хлопотать о браке обесчещенной дочери. Лукреция после родов расцвела неземной красотой, и взоры сладострастного шестидесятилетнего кардинала всё чаще стали останавливаться на дочери, он видел в ней только женщину. Он превратился в самого нежного обожателя, осыпая подарками развратную девушку и исполняя её малейшие прихоти и капризы. Лукреция расточала ласки отцу, как настоящая куртизанка, оценивая их количеством и ценностью подношений. В 1492 году Родриго, чтобы соблюсти хоть видимость приличий, обвенчал дочь с арагонским дворянином доном Эстебаном, единственным достоинством которого была молодость.

В этом же году произошло событие, вознёсшее семью Борджа на невиданную высоту. 25 июля после продолжительной болезни скончался Иннокентий VIII, и 12 августа на папский престол взошёл Родриго под именем Александра VI.

Первым делом он позаботился о детях. Франческо получил герцогство Гандийское, Цезарь — Валентинуа, о Джованни, вследствие его малолетства, пока не думали. Новый папа проявил особую заботу о дочери-любовнице. Быстро покончив при помощи знаменитого «яда Борджа» с доном Эстебаном, который явно не подходил на роль мужа дочери Александра VI, Родриго выдал Лукрецию замуж за Джованни Сфорца, владетеля Пезаро, внука Александра Сфорца, брата миланского герцога Франческо Великого.

Присутствующие на свадьбе Франческо и Цезарь полагали, что Лукреция сама захотела выйти замуж. Цезарь напомнил сестре, что убьёт каждого, кто захочет обладать ею. Двухлетняя разлука не охладила его страсти. Питала ли Лукреция ко второму мужу нежные чувства или просто захотела избавиться от него, но она в таких мрачных красках описала мужу готовящееся на него покушение, что Джованни Сфорца счёл за благо бежать и больше никогда не возвращаться в семью, где отравления и убийства были обыденным явлением.

Оставшись «соломенной вдовой», 15-летняя Лукреция, получая огромные средства от отца, жила совершенно свободно в собственном дворце, на улице дель-Пеллегрино. Всё самое дорогое, роскошное было собрано там, каждая безделушка являлась шедевром. Она наверняка разорила бы отца, если бы тот не имел сокровищ, добываемых конфискацией имущества при помощи яда или кинжала.

Однажды вечером Цезарь, возобновивший близкие отношения с сестрой, направился в её покои и был неприятно поражён, застав там Франческо. Оказалось, Лукреция ждала любовника, и братья отказались покидать комнату сестры, пока не узнают, кто их таинственный соперник. И тут на пороге появился их отец…

Лукреция отдавала предпочтение старшему брату, на которого заглядывались все женщины. Для удовлетворения своей похоти в июне 1497 года Лукреция объявила о своём желании отправиться в монастырь Св. Сикста, чтобы постом и воздержанием искупить свои грехи. Однако Цезарь, снедаемый ревностью, велел установить за старшим братом слежку, и вскоре ему донесли, что Франческо ежедневно тайно посещает монастырь. Цезарь жестоко отомстил брату. Он убил его и бросил труп в Тибр, а сам уехал в Неаполь.

Убийство как громом поразило семью Борджа, никто не сомневался, кто был убийцей. Александр VI пролил искренние слёзы над трупом герцога Гандийского, смерть которого разрушила многие папские планы. Трое суток он провёл в уединении, отказываясь от пищи и никого не принимая. Лукреция покинула монастырь и поспешила утешить отца. На четвёртые сутки отец разрешил вернуться Цезарю в Рим и не только простил его, но и передал ему все права и имущество герцога Гандийского. Это странное трио в течение одиннадцати лет господствовало на папском троне. Только Роза Ваноцци не простила убийцу своего первенца.

Необходимость породниться в политических целях с арагонской династией, царствовавшей в Неаполе, заставила папу обратить внимание на семнадцатилетнего Альфонса, герцога Бишельи, побочного сына короля Альфонса II, арагонского. И Александр VI добился своего: герцог Бишельи безумно влюбился в распутную женщину. В сентябре отец развёл Лукрецию со сбежавшим Джованни Сфорца под предлогом неспособности того выполнять супружеские обязанности, и повенчал её с юным Альфонсом, который недолго наслаждался супружеским счастьем, так как правитель отправил его с важном миссией в Неаполь, где продержал два года. По брачному договору Лукреция стала правительницей Сполетто и получала в пожизненное владение город Сермонетто со всеми угодьями.

Владея состоянием, которому могла бы позавидовать любая принцесса, Лукреция поселилась в Ватикане, в великолепных апартаментах, окружённая роскошью. Днём она развлекалась охотой, боем быков и соревнованиями по бегу среди женщин, ночью давала балы, маскарады и пиры в присутствии «его святейшества» папы. Чтобы поддержать эту неслыханную роскошь, требовалось много золота. Семейка нашла выход: приглашённые на вечера знатные вельможи, выпив кубок вина, преподнесённый прекрасной Лукрецией, умирали, не успев даже встать из-за пиршественного стола, или же Цезарь убивал жертву кинжалом. Имущество вельмож конфисковывалось Александром VI.

11 ноября 1499 года папа распорядился привести во двор Ватикана двух кобыл, а затем пустить к ним четырёх жеребцов. Вместе с Лукрецией он с неподдельным восторгом следил за совокуплением животных.

В это время Лукреция приобрела неограниченное влияние на Александра VI. Она давала аудиенции кардиналам, принимала участие во всех политических и церковных делах, вскрывала отцовскую переписку, подписывала приказы, наказывала и награждала.

Осенью Лукреция обратила внимание на красивого миланца Фабрицио Бальони. Молодой человек, кроме здравого смысла, не имевший никаких богатств, думал, что ничем не рискует, отвечая на любезности Лукреции. В течение недели он пользовался её расположением, не встречая ни малейших препятствий. Но ревнивый Цезарь потребовал расстаться с любовником, сестра, вспылив, окружила Фабрицио слугами. Тем не менее ревнивец снова взял верх, угостив соперника отравленной долькой апельсина, и красавец юноша через час скончался. Лукреция несколько дней дулась на брата, но празднества, устроенные по случаю приезда её супруга, заставили её забыть о печали.

Вступив в союз с королём Франции, Карлом VIII, семье Борджа пришлось нарушить дружественные отношения с неаполитанской династией, а значит, муж Лукреции уже был не нужен. 2 января 1500 года на лестнице храма Св. Петра четверо людей в масках напали и смертельно ранили герцога Бишельи. Целый месяц Лукреция ухаживала и охраняла мужа. Цезарь, навестив однажды больного, произнёс роковые слова: «Что не успели сделать за обедом, можно окончить за ужином». Через несколько дней герцог Бишельи был задушен в своей постели.

После третьего вдовства Лукреция родила мальчика. От кого? В одной булле, хранящейся в моденском архиве, Александр VI признал ребёнка сыном Цезаря, в другой — своим собственным.

Прошёл год со дня смерти Бишельи, и Лукреция сочеталась браком с четвёртым супругом, Альфонсом д'Эсте, герцогом Феррарским, вместе с которым уехала в свои владения. Удалившись от безумных оргий двора, она вела в Ферраре скромный образ жизни, окружив себя блестящим двором, художниками, учёными и поэтами, щедро поощряя искусства. Последним её любовником был известный поэт Пьетро Бембо, которого, если судить по сохранившимся письмам, она очень любила. В числе её поклонников был и знаменитый Лудовико Ариосто, посвятивший дочери Александра VI октаву в XIII песне «Неистового Роланда». Наивные восторги поэта, однако, не могли обелить запятнанной репутации Лукреции.

После смерти Александра VI (1503), Розы Ваноцци (1504) и Цезаря (1507) Лукреция вспомнила о дочери. Она разыскала семью Маццителли и спросила о девочке Джулии, которую девятнадцать лет назад отдали им на воспитание. Крестьяне с грустью сообщили ей, что воспитанница умерла в прошлый четверг, в 9 часов вечера. Это был как раз тот день и час, когда мать впервые вспомнила о дочери…

Личность Лукреции давно привлекает историков, поэтов, художников. В драме «Лукреция Борджа» Виктор Гюго создал образ контрастный: «Ну а что такое „Лукреция Борджа“? Представьте нравственное уродство, самое отвратительное, самое отталкивающее, самое полное, поместите его там, где оно будет выделяться всего сильнее, — в сердце женщины, наделённой всеми дарами физической красоты и царственного величия… и прибавьте ко всему этому нравственному уродству чувство чистое, какое только женщина может испытывать — материнское чувство».

Александр Дюма придерживался такого мнения: «Распутница по складу ума, нечестивица по темпераменту и честолюбивая по расчёту, она всегда страстно желала удовольствий, дифирамбов, почестей, золота, драгоценных камней, шелков и роскошных дворцов. Испанка, несмотря на белокурые волосы, куртизанка, несмотря на невинную внешность, Лукреция обладала головкой Рафаэлевой Мадонны и душою Мессалины. Она была дорога Родриго и как дочь, и как любовница — в ней, как в волшебном зеркале, он видел отражение собственных страстей и пороков».

Изабелла Баварская (1371–1435)

Французская королева, дочь герцога Стефана III Ингольштадтского, в 1385 году была помолвлена с королём Франции Карлом VI. Когда последний впал в безумие, Изабелла предалась распутной жизни. С 1402 года, при поддержке своего любовника герцога Людовика Орлеанского и брата Людовика Баварского, стала принимать участие в политических интригах.

* * *

Узнав, что у герцога Этьенна Баварского есть восхитительная четырнадцатилетняя дочь Изабо, Филипп Смелый обратился с просьбой выдать её замуж за короля Франции.

Карлу VI было тогда семнадцать. Он был наделён чуть ли не болезненной чувственностью, которая похожа была на сексуальную одержимость, по поводу которой так сокрушались церковники. Поэтому у него так засияли глаза, когда ему описали красивую германскую принцессу.

14 июля нарядно одетая Изабо приехала в Амьен, и её сразу привели к королю. Фруассар захватывающе описал эту встречу и вспыхнувшую с первого взгляда любовь Карла к Изабо. «Когда она, смущаясь, подошла к нему и отвесила низкий поклон, король бережно взял её под руку и нежно посмотрел ей в глаза. Он почувствовал, что она ему очень приятна и что его сердце наполняется любовью к этой молодой и красивой девушке. Он мечтал лишь об одном: чтобы она стала скорее его женой».

Свадьба состоялась 17 июля в соборе в Амьене. Всё так поспешно произошло, что у большинства придворных дам не хватило времени на то, чтобы роскошно приодеться, как это было принято при подобных церемониях. И даже у Изабо Баварской не было свадебного платья.

Тем не менее празднества прошли роскошно. В епископском дворце состоялся пышный банкет, где прислуживали графы и бароны. Карл VI, стремившийся уже в течение трёх дней познать радости любви, увлёк молодую супругу к себе в спальню.

После свадьбы молодые супруги обосновались в замке Боте-сюр-Марн, который Карл VI выбрал своей постоянной резиденцией.

Изабо, с одной стороны, взволновала интриганов, с другой — доставила молодому государю полное сексуальное удовлетворение. И то, что ему подобным образом удалось обуздать свои чувства, было для него весьма полезно. Он стал рассудительным, им овладела большая жажда действий. И это позволило ему наконец заняться государственными делами.

Однажды утром после обычных ночных забав, в которых он выглядел превосходным мужчиной, опьянённый собственной гордостью, он поднялся с постели полный честолюбивых идей. Карл решил возобновить военные действия против Англии…

Через несколько дней он отбыл во Фландрию на смотр своего флота…

Изабо осталась в Боте одна…

Эта страстная принцесса, уже привыкшая к любовным развлечениям, почувствовала, что одиночество тяготит её. И, устав вглядываться в даль, ожидая, не появится ли на горизонте Карл, она решила присмотреться к мужчинам, окружавшим её. Первым, на которого она обратила внимание, был хорошо сложённый, очень обходительный молодой человек. Его звали Буа-Бурдон.

В этого красивого вельможу и влюбилась Изабо. Ей было лишь пятнадцать лет, но она быстро принимала решения. На следующую ночь после объяснений она стала любовницей Буа-Бурдона. После нескольких дней близости молодой фаворит не только покорил властолюбивую Изабо, но и ознакомил её с интригами в Боте, а также подкинул ей несколько коварных советов.

Королева без малейшего колебания согласилась участвовать в дворцовых интригах и откровенно призналась, что готова использовать любое средство, чтобы добиться своего возвышения.

Она начала обдумывать план борьбы за престол. На глазах изумлённого Буа-Бурдона молодая государыня превратилась в коварного политика. Она хладнокровно предложила варианты устранения троих регентов, которые могли воспрепятствовать её возвышению. Затем Изабо решила, что необходимо добиться более тесных связей с герцогом Туреньским, братом короля, — красивым, пылким и страстным молодым человеком. Ему исполнилось пятнадцать лет, но выглядел он на все восемнадцать. Он уже имел некоторый опыт в любовных делах.

Молодой герцог Туреньский, поняв, что от него требовалось, постарался доказать своей восхитительной королеве, что он мастер, как тогда говорили, в деле «посадки своего генеалогического древа». Они провели настолько бурную ночь, что Изабо, покорённая пылким молодым человеком, вся отдалась сладострастию и совсем забыла о политических планах, которые заставили её избрать брата короля своим любовником.

Изабо не сразу решила избавиться от регентов. Не желая ускорять события, она терпеливо ждала, когда время начнёт работать на неё. А пока королева продолжала развлекаться.

Как раз в то время Изабо создала в Венсенне очень непристойный «салон любви», где царил ужасный разврат. В отсутствие короля проводились своеобразные празднества с переодеванием. Кто-то переодевался в птицу (с перьями, приклеенными к телу), кто-то — в рыбку или просто являлся в костюмах Адама и Евы. Эти вакханалии с обильными возлияниями длились целыми ночами. Молодая и страстная королева неоднократно сама принимала в них участие…

Подобные развлечения способы были изнурить любую женщину самого крепкого здоровья. Они были, безусловно, рассчитаны для удовлетворения чувственной Изабо, самой сильной и уверенной в себе женщины Франции.

Иногда она находила в себе силы покинуть эти буйные сборища, чтобы вновь участвовать в политических интригах и начать беспощадную борьбу с мешавшими ей регентами.

Внебрачные связи не мешали королеве проявить себя доброй и страстной супругой. За первые два года замужества у неё родились сын и дочь, за что Карл VI был ей признателен.

Король был с ней так же нежен, как и в первые дни их совместной жизни. Хотя Карл часто увлекался и ухаживал за хорошенькими фрейлинами, он всё же заботился и о своей жене, без конца преподнося ей великолепные подарки.

Король решил организовать карательный поход против герцога Бретани, у которого скрывался маркиз де Краон. Увы! Во время этого похода страшное горе потрясло Францию.

Карл VI проявлял весьма сильную нервозность. Его неоднократно видели, «делающим жесты, недостойные Его Величества Короля», его выводил из себя крик ребёнка или шум открываемой двери.

Изабо решила воспользоваться его болезненным состоянием и добиться, чтобы короля Франции признали сумасшедшим. В дороге с королём должен был произойти инцидент, все детали которого она тщательно предусмотрела и который внушил бы королю такой страх, что никакой врач никогда бы не смог его вылечить.

Герцог Туреньский знал о плане в мельчайших подробностях, поскольку миссия возлагалась на него. И план этот чуть было не удался. С королём действительно случился припадок, во время которого Карл VI убил четырёх человек.

Королева тотчас придала событию большую огласку, дабы вынудить Карла VI отказаться от престола. «На престол нужно возвести герцога Туреньского», — говорила всем Изабо. Однако опекуны Карла VI не собирались отдавать бразды правления, ссылаясь на малолетство Людовика.

В конце августа по приказу своих опекунов Карл VI был доставлен в замок города Крей.

15 июня 1394 года у бедного государя произошёл рецидив болезни, и, как сообщает летописец, «его разум стал очень неповоротливым».

Изабо покинула резиденцию Сен-Поль и обосновалась со своим любовником, герцогом Туреньским, в особняке в Барбетте, который она приобрела.

В то время как король Франции в своих грязных лохмотьях слонялся по коридорам Сен-Поля, Изабо вела очень приятную жизнь в своей резиденции в Барбетте. Однако пышные празднества и бурные ночи не заставили её забыть о властолюбивых планах. Узнав о том, что болезнь Карла VI стала отступать, она его навестила, нежно с ним поговорила и согласилась даже разделить ложе, несмотря на отвратительно грязную простыню. Обнимаясь с ним, она внушила королю мысль об увеличении владений для герцога Туреньского за счёт отделения от королевских владений герцогства Орлеанского. Король дал согласие, и его брат стал герцогом Орлеанским.

Связь королевы и герцога Орлеанского, так возмутившая народ, вызвала ещё большее негодование у вельмож, которые хотели воспользоваться болезнью Карла VI для того, чтобы добиться желанных титулов и привилегий. Среди них самым недовольным был Иоанн Бесстрашный, герцог Бургундии, кузен короля. Королева терпеть не могла этого карьериста, мешавшего осуществлению её планов. Но потом она поняла, что герцог Бургундии был храбрым, хитрым, коварным, циничным и развратным. С таким любовником и союзником она могла быть уверенной в достижении целей и решила заменить Людовика (который, впрочем, начинал ей уже надоедать) на герцога Бургундского. Но ей предстояла нелёгкая задача — обольстить этого грозного молодого человека. И Изабо это удалось.

Однажды тёмной ночью герцог Орлеанский был убит. Разразился ужасный скандал. Вскоре всему городу стало известно, что герцог был убит по приказу своего кузена. Иоанну Бесстрашному чудом удалось бежать из Парижа.

В конце концов королевство оказалось разделённым на два лагеря: одни поддерживали герцога Бургундского, другие были на стороне герцогини Орлеанской. А в это время английский король готовился к вооружённым действиям.

Первое сражение этой междоусобной войны, которая длилась двадцать шесть лет и разрушила королевство, состоялось при Азенкуре 25 октября 1415 года. В нём были убиты тридцать тысяч человек, кавалерия полностью уничтожена, герцог Орлеанский и герцог де Бурбон попали в плен.

Несмотря на разразившуюся в стране трагедию, королева не желала изменять своим привычкам и принялась организовывать празднества, о которых все летописцы сообщают с негодованием.

Иногда ей в голову приходили просто непристойные идеи. Например, она любила с несколькими фрейлинами, переодевшись в проституток, ходить по улицам Парижа, «удовлетворяя похотливые желания» профессоров университета…

После тайного расследования было установлено, что вдохновителем всех интриг и фаворитом был Буа-Бурдон. Король приговорил его к смертной казни.

Через несколько дней после казни Буа-Бурдона дофин Карл вместе с коннетаблем д'Арманьяком отдал приказ об аресте королевы, и её отправили под надёжной охраной сначала в Блуа, потом в Тур.

Там она влачила весьма тягостное существование.

Ей удалось вырваться оттуда с помощью герцога Бургундского. Но вскоре Иоанн Бесстрашный погиб при попытке переворота. После гибели любовника Изабо ещё больше возненавидела своего сына, 16-летнего дофина Карла. Она распустила слухи о том, что он незаконнорождённый, и в результате её сын Карл VII был лишён наследства.

Действительно, королева глубоко скорбела о гибели своего любовника. Она оплакивала не просто любовника, а своего последнего любовника. Ей было уже пятьдесят лет, за несколько месяцев она невероятно располнела. Изабо прекрасно понимала, что не было никаких шансов заманить в свою постель красивых молодых страстных кавалеров.

Выдвинув против сына обвинение в убийстве Иоанна Бесстрашного в то время, когда бургундская группировка была самой значительной во Франции, она была уверена, что ей удастся поднять против дофина почти всё королевство.

В то время как дофин пытался в Пуатье собрать всех своих сторонников, Изабо приехала в Париж для того, чтобы завязать ещё более близкие отношения с Филиппом Бургундским, сыном своего любовника.

В другое время она, несомненно, стала бы его любовницей, что и делала всегда, чтобы подчинить себе мужчину и приобрести союзника. Но она прекрасно понимала, что уже не годится для этого. И тогда Изабо выдала за Филиппа свою дочь Мишель, очаровательную блондинку с голубыми глазами и гибким станом.

Герцог Бургундский сразу влюбился в эту прекрасную особу и с радостью на ней женился. Он уделял ей много внимания. А Изабо радовалась их браку. Но вскоре старая королева заметила, что Мишель, чьё влияние на Филиппа возрастало с каждым днём, питала нежные чувства и к своему брату дофину. Изабо боялась, как бы дочь не попыталась примирить двоих мужчин и тем самым не нарушила её планы.

Она отдала приказ, и через три дня прелестная герцогиня Бургундская умерла от отравления… Горе Филиппа было безутешным. Подозревал ли он о чём-то? Неизвестно. Но, во всяком случае, его отношение к королеве с этого дня резко изменилось.

Едва похоронили Мишель, как у английского короля, на помощь которого рассчитывала Изабо, внезапно начались сильные боли, от которых он скончался.

А через два месяца, 21 октября 1422 года, в резиденции Сен-Поль, отдал Богу больную душу Карл VI.

В это же время в Пуатье её сын, который, как считала Изабо, был окончательно отстранён от престола, был коронован своими приверженцами под именем Карла VII. Королевство официально было разделено на две части. В одной из них правил французский король, отвергнутый своей матерью; в другой от имени иностранного младенца — регент…

Гражданская война между арманьяками и бургиньонами разгорелась с новой силой.

Именно Изабо подала англичанам идею сжечь Жанну д'Арк, которую она ненавидела за помощь её сыну Карлу VII. После смерти Орлеанской Девственницы был коронован девятилетний Генрих VI, внук Изабо. Она всё ещё мечтала править во Франции и Англии. Но её планы потерпели крах — был заключён мирный договор между Генрихом VI и Карлом VII.

На этот раз Изабо признала себя побеждённой. Старая королева провела последние дни в Сен-Поле в нищете и полном забвении.

30 сентября 1435 года Изабо испустила дух. Ей было шестьдесят четыре года.

Брижит Бардо (родилась в 1934 г.)

Французская киноактриса. Признанный секс-символ 1950–1960-х годов. Снималась в фильмах «…И Бог создал женщину» (1956), «Бабетта идёт на войну» (1959), «Истина» (1960), «Частная жизнь» (1962), «Медведь и кукла» (1969) и др.

* * *

Как и история Франции, женская жизнь Бардо делится на периоды мужского царствования: это было при Роже Вадиме, это — при Жане-Луи Трентиньяне, вот это — при Жильбере Беко, а то — при Жаке Шарье… В юности она часто влюбляется в партнёров по фильмам. Со временем её мужчины становятся всё моложе, а род их занятий — всё невнятней. Некоторые уж очень смахивают на альфонсов.

После мучительного романа с Жильбером Беко она поклялась никогда больше не влюбляться в женатого. От мужчины она требовала полной отдачи. В свою очередь, сама Бардо готова была отдаться без остатка. «Это была безумная любовь, любовь, о которой мечтают, любовь, которая сохранилась в нашей памяти и в памяти других. С этого дня, с этой ночи, с этой минуты никто другой, никакой мужчина не мог больше на меня рассчитывать. Он был моей любовью, он возвращал мне жизнь, он снова сделал меня красивой, я была его музой», — писала она о Серже Гинзбурге. Своё непостоянство она объяснила с прелестным женским лукавством: «Лучше каждый раз отдавать себя на время, чем одалживать себя на всю жизнь». Мужчины, поглощённые собой, ей не нравятся. Например Ален Делон: «Он интересовался только тем, как освещали его лицо и знаменитые голубые глаза, а вовсе не своей партнёршей. Конечно, Ален красив. Но комод в стиле Людовика XVI в моей гостиной тоже красив».

Между мужчинами Брижит не делает паузы, одна любовная история неизменно накладывается на другую, и схема до смешного одинакова: взаимный удар грома, невозможность сопротивляться новой страсти, водевильный треугольник, слёзы. Как женщина, рождённая под знаком Весов, она каждый раз колеблется и оттягивает разрыв, пытаясь примирить двоих, потом долго оплакивает побеждённого в объятиях победителя: «Я запуталась во вранье, я чувствовала себя ужасно, но я хотела видеть Беко, не потеряв при этом Жана Луи Трентиньяна. Я никогда не могла легко порвать с мужчиной, потому что боялась потерять синицу в руках ради журавля в небе. Чем более виноватой перед мужчиной я себя чувствую, тем больше внимания к нему проявляю. Чтобы Жан Луи не испытывал никакого беспокойства, я купила ему мечту всей его жизни — спортивный „Остин“, который, к сожалению, был цвета зелёного яблока — цвета надежды!» Цвет надежды не спас Трентиньяна, заставшего Брижит в объятиях Жильбера Беко. Но Бардо и тут обескураживающе трогательна: «Что сказать? Что делать? Лгать? Опять лгать?»

С каждым новым любовником связана новая боль, но без мужчин она не мыслит своей жизни. Брижит панически боится одиночества: «Моя индивидуальность, моя воля, моя сила — ничто, если я оказываюсь наедине с собой». Она уверяет, что только любовь к мужчине и любовь мужчины делают её красивой: «Без любви я сдуваюсь, как воздушный шарик». Она боится показаться любовнику без косметики, ложится в постель, не смывая туши для ресниц, и просыпается с чёрными пятнами на лице.

Рождение сына Николя было связано с мучительной болью. Никакого счастья юная Бардо не ощутила. Она всю жизнь испытывала страх перед материнством, который портил ей самозабвенные занятия любовью. («Мне достаточно увидеть, как мужчина раздевается, чтобы забеременеть».)

Мужчины слишком часто причиняли ей боль. К словам Бардо: «Собака приносит боль, лишь когда умирает», — кто-то отнёсся иронично, сочтя её страсть к животным ловким предлогом, чтобы поддерживать интерес к себе. Кому-то всё это казалось невыносимо сентиментальным. Кто-то считал, что такая любовь к четвероногим — оборотная сторона нелюбви к людям.

Несмотря на многочисленных любовников и на богемный образ жизни, Бардо в глубине души навсегда осталась девочкой из буржуазной семьи. Она свято верит в брак, причём её завораживает символика обряда. Она с трудом переносит путешествия и перелёты, её утомляют огромные города, которые отменили смену времён года, она мечтает о жизни на природе, о большой и красивой любви с большим и красивым мужчиной в большом и красивом доме… Кумир богемы, она ненавидит богемную жизнь.

Фильм Роже Вадима «И Бог создал женщину» вывел её в звёзды международной величины — в Америке по кассовому сбору он превзошёл нашумевшие «10 заповедей». Этот фильм «сделал» Брижит Бардо. В том же году по результатам опроса общественного мнения в 47 случаях из ста разговоры французов были посвящены ей, и только в 41 случае — вопросам политики. В 1957 году она развелась с Вадимом, человеком, которому приписывали открытие новой кинозвезды.

Никто из её мужчин не задерживался надолго. Сначала она отвергала их. Потом начали бросать её. Вечером того дня, когда Брижит исполнилось 49, её нашли плывущей в море в состоянии наркотического опьянения. Это была её третья попытка самоубийства. Должно быть, смерть казалась ей более привлекательной, чем жить в забвении.

«После этого я жила в одиночестве семь лет, — говорила она. — Я — человек, не созданный для одиночества и не умеющий переносить одиночество. Но я ни о чём не жалею. Жалеть не о чем. Я всегда сама делала свой выбор. Всегда».

В детстве, сбитая с толку буржуазными устремлениями своих родителей, — её отец был влиятельным бизнесменом, мать — несостоявшейся актрисой, — она без оглядки бросилась в руки первого подвернувшегося мужчины. Всё банально, но ей было всего 15 лет. У неё никогда не было особых амбиций: «Я была никем и хотела немного известности, немного денег. Я никогда не желала того, что со мною стало, всё это превзошло мои ожидания и желания». Брижит могла бы сделать многое. Скажем, стать танцовщицей — в 13 она была одной из восьми девочек, отобранных из 130 кандидаток и принятых в Национальную консерваторию музыки и танцев в Париже. Через несколько лет ей встретился Роже Вадим. И однажды, когда родителей не было дома, она засунула голову в газовую духовку, угрожая покончить самоубийством, если не заполучит его.

И она получила, что хотела. Через три месяца после того, как ей исполнилось 18, они поженились. Брижит сейчас называет этот поступок протестом, объясняя его во многом той строгой обстановкой, в которой она росла. «Мои родители были чудесными людьми, но не такими, с которыми дети находятся в тесном контакте. Они были очень строги. Я и моя сестра воспитывались гувернантками. В детстве я была немного застенчивым, неуверенным в себе ребёнком и боялась своих родителей. Они были такими людьми, с которыми гораздо легче общаться, будучи взрослым».

Поэтому неудивительно, что вынужденная быстро повзрослеть, она большую часть жизни прожила с таким чувством, что всё ещё остаётся ребёнком. «Я взяла с собой многое из моего детства. Я по-прежнему не уверена в себе и всегда считала себя некрасивой. Правда, смешно?»

Вадим, без сомнения, должен был как-то учитывать такие особенности, но, когда он перестал это делать (или это перестало у него получаться), она затеяла страстный роман с артистом Жаном-Луи Трентиньяном прямо на глазах у мужа. И когда Жан-Луи предпочёл остаться со своей женой и двумя детьми, Брижит быстро переключилась на Сашу Дистеля, малоизвестного певца, которому связь с Бардо помогла быстро сделать карьеру. А когда Дистель решил продолжить её в Америке, Брижит нашла себе Жака Шарье, ещё одного молодого актёра, ставшего её вторым мужем. После двух нервных расстройств, двух попыток самоубийства с его стороны и серьёзной попытки самоубийства с её стороны, брак распался. Он длился четыре года, и от него родился ребёнок.

Так оно и продолжалось. Брижит всегда была окружена множеством любовников, но при этом никогда не была частью любовного романа. «Я люблю свободно и ухожу свободно», — говорила она.

Однако это не значит, что её никогда не бросали. Она была любящей, но не возлюбленной, соблазняющей, но не соблазнённой. «Всю свою жизнь я искала любви. Это единственное, что имеет смысл в жизни, это единственная отрада. И каждый раз я пыталась поверить, что нашла любовь. И когда я люблю, я отдаю всё. Нельзя отдавать не всю любовь, а только её часть. Всегда отдаёшь или всё или ничего. И каждый раз я доходила до самого конца. Но сейчас всё кончено, всё кончено. Конец».

Она никогда не относилась к мужчинам хорошо, но впоследствии почувствовала, что и к ней относятся не лучшим образом. «Я думаю, что мужчины обожали меня, когда я была знаменита, за мой образ, за то, что я была Брижит Бардо. Но меня, саму мою сущность? Я не думаю, что они любили меня». Она говорила, что для неё ничего не значило, когда полмира сходило из-за неё с ума. «Весь мир или никто — это одно и то же, — считает Брижит. — Неужели вы думаете, что когда ночью лежишь в постели одна, тебе одиноко и у тебя проблемы, то мысль о том, что тебя любит полмира, может утешить? Полмира — это ничто. Что мне нужно — это один человек, который любит меня больше всего на свете. Я требую всё или ничего».

Возможно, она никогда и не нуждалась в любви. Это звучит странно, но судить об этом её сыну. Без сомнения, её сын Николя Шарье заслуживал её любви. Но, когда Брижит развелась с его отцом в 1963 году, право опекунства над трёхлетним сыном получил Жак. Тогда писали, что Бардо заявила о своей неспособности воспитывать сына, так как сама ещё по натуре ребёнок, и мальчик рос у тёти со стороны отца.

«Он просил, чтобы я не говорила о нём, и я должна считаться с этим, — сказала она. — Он всегда очень страдал от того, что был сыном Брижит Бардо. Сейчас он достиг равновесия в своей жизни и не хочет иметь ничего, связанного с моей известностью. Он счастлив в браке, у него семья, и он ведёт тихую жизнь. Две его дочки прелестны, очаровательны, восхитительны, но, к сожалению, я редко с ними вижусь. Они живут за границей и не говорят по-французски».

Гюнтер Сакс — её третий муж — был просто создан для жизни с Бардо. Он был красив, как она. Очень богат, как она. Кроме того, он, как и она, был искушённым соблазнителем. Он вёл отчасти традиционную игру, но играл так, чтобы победить: посылал корзины цветов в Ла Мадраг, а когда решил, что ей можно надоесть, нанял вертолёт и буквально обрушил цветочный дождь на её сад.

В 1966 году после 7-недельного знакомства они поженились в Лас-Вегасе. В возбуждении Брижит забыла сообщить об этом событии своего любовнику — бразильскому бизнесмену Бобу Загури, с которым у неё была связь на протяжении трёх лет. Утверждают, что Боб воспринял это известие такими словами: «Хорошенькая шутка! А я-то думал, что она ходит по магазинам в Париже!»

Брижит и Сакс никогда не жили вместе. Сакс не хотел переезжать в Ла Мадраг, а у неё по каким-то причинам никогда не было ключей от его квартиры. Он отказывался сопровождать её, и она не ездила с ним в его деловые поездки. Брижит старалась, чтобы у них всё получилось. Но, откровенно говоря, она никогда не прилагала к этому больших усилий. «Когда я выходила замуж за плейбоя, я знала, что мы не будем жить в дальнем уголке моего сада вместе с моими свиньями и овцами. Но я думала: „Посмотрим. Может быть, всё получится“. Он почти не уступал мне в богатстве и известности. Нам обоим было за 30. Думалось, что мы хорошая пара. Но в конце концов всё вышло не так. Двух лет было достаточно».

Ей всегда казалось, что она чужая в мире вещей. По словам Брижит, вещи для неё — мёртвые объекты. «Я не создана для этого мира. Я дикое животное». Видимо, она была слишком «дикой» для Сакса. Супруги развелись в 1969 году из-за того, что она «подрывала устои брака». Наверное, так оно и было.

Свадьба Брижит Бардо с бизнесменом Бернаром д'Ормалем, близким другом Ле Пена, состоялась внезапно, в августе 1992 года. «Прошлого для меня не существует, — говорила Бардо. — Я живу одним днём. Единственное, что имеет для меня значение, — это то, что я делаю сию минуту. Я живу настоящим моментом. Кино для меня ничего не значит. Я его не помню. Мой первый муж меня ничуть не волнует. Единственный, кто для меня существует, это человек, за которым я сейчас замужем. Бернар — человек, который близок мне, который меня успокаивает. И, когда я волнуюсь, он утешает меня. Можно сказать, что моя жизнь началась после встречи с ним. Всё остальное — это как бы другое бытие в другой жизни. Проходит молодость, проходит красота, но, если женщина отвечает на эту любовь, она прекрасна, несмотря на годы».

Фредегунда (ок. 540/545–597)

Королева нейстрийских франков, олицетворение кровожадных страстей и грубых пороков франкского общества VI века. Красивая, чувственная, честолюбивая, она мечтала о наслаждении, славе, власти и поставила целью подчинить себе легкомысленного и развращённого короля. До самой смерти предавалась любовным приключениям, но твёрдо отстаивала права малолетнего сына Хлотаря II.

* * *

В VI веке сыновья Хлотаря I разделили свои владения на три королевства: Парижское (Нейстрия) принадлежало Хильперику, Менское (Австралия) — Сигберту, Отен (Бургундия) — Гонтрану. Все три государя завидовали друг другу. Каждый из братьев мечтал завладеть чужими землями. Хильперик, к примеру, несколько раз пытался убить братьев. Свободное от интриг время они приводили в безудержных оргиях.

Особенно распутный образ жизни вёл Хильперик. Однажды он увлёкся служанкой королевы Одоверы. Эту молодую и очень красивую женщину звали Фредегундой. Правда, вскоре король был вынужден покинуть любовницу и отправиться на войну с саксонцами.

Пока Хильперик доблестно сражался, Одовера родила дочку. У королевского двора появился повод для очередного многодневного веселья и пиршества. В конце одной из трапез Фредегунда посоветовала королеве стать крёстной матерью своей же малышки, заметив, что Хильперик будет восхищён этим.

Одовера, не заподозрив подвоха, последовала совету. Через месяц вернулся со своим войском Хильперик. Сияя от счастья, Фредегунда сообщила ему, что королева — крёстная мать его дочери, после чего кокетливо спросила: «С кем монсеньор проведёт эту ночь?» (в те времена близкие отношения между отцом и крёстной матерью ребёнка были запрещены церковью). Хильперик удивлённо посмотрел на Фредегунду, потом громко расхохотался.

Всего через три часа Фредегунда стала неофициальной королевой Нейстрии. А Одоверу выгнали из дворца и заключили в монастырь.

Сигберт, в отличие от брата, вёл в Меце не столь бурную жизнь. У него было всего пятнадцать любовниц, не считая похотливых служанок и часто менявшихся «ночных королев». Такая жизнь ему вскоре надоела, и он объявил, что женится на дочери короля вестготов, правящего в Испании, и что новая его жена будет единственной его женщиной. Вскоре в Меце сыграли столь пышную свадьбу, что ей позавидовал Хильперик. Он решил последовать примеру брата Сигберта и обратился к королю вестготов с просьбой отдать ему в жёны вторую дочь.

Король ответил Хильперику, что даст разрешение на этот брак, когда тот расстанется со всеми своими любовницами. Хильперик, быстро выполнив условие короля вестготов, женился на красавице Галесвинте.

Фредегунда пристроилась во дворце прислугой. Она не упускала случая попасться на глаза королю, всем своим видом показывая, до чего же она несчастна, а он, проходя мимо, посылал ей томные взгляды.

Король не смог долго противиться страстному желанию и возобновил отношения с Фредегундой. Королева Галесвинта проводила все ночи одна, её жизнь во дворце стала невыносимой. Она попросила Хильперика отпустить её к родителям, но он боялся лишиться её богатого приданого и пообещал исправиться. Король сдержал обещание: ночью с помощью слуги он задушил Галесвинту.

Через восемь дней Хильперик женился на Фредегунде, которая наконец стала официальной королевой Нейстрии.

Тем временем жена Сигберта Брюнеота поклялась отомстить за смерть любимой сестры. Сначала братья обменивались угрозами. В 573 году Хильперик вторгся на территорию Австразии, но был разбит и с позором бежал. Сигберт с триумфом вошёл в Париж. Он был счастлив от одной только мысли, что может стать королём Нейстрии. Сигберт отправился в королевский город Витри у Арраса, чтобы официально взойти на трон. Увы, именно здесь его убили подосланные Фредегундой люди. Некоторые историки утверждают, что острия ножей убийц королева сама смазала ядом.

Хильперик праздновал победу, а Брюнеота стала его узницей.

Вернувшись в Париж, Фредегунда не могла не заметить, что король расцветает при одном взгляде Брюнеоту. Фредегунду охватила ревность. Эта молодая вдова, о прелестях которой так много говорили, действительно была очень соблазнительной и имела неплохие шансы остаться во дворце рядом с любвеобильным королём. Однако судьба распорядилась иначе: Брюнеоту влюбился сын Одоверы и Хильперика молодой Меровей. Она ответила взаимностью.

Известие, что сын женится на своей тётке, привело Хильперика в ярость. Фредегунда же ликовала. Она давно искала повод избавиться от сыновей Одоверы, втайне мечтая видеть своих детей на троне Нейстрии. Она уже организовала убийство Теодобера — старшего из сыновей. Теперь легко было устранить Меровея. На сей раз Фредегунда добилась пострижения его в монастырь, так как не сомневалась, что несчастный не сможет пережить позора. Действительно, бедняга покончил с собой.

От Одоверы остались ещё сын и дочь. С помощью любовников кровавая королева подстроила убийство юноши и зверское изнасилование девушки. А потом в монастыре была убита и сама Одовера.

Брюнеота, вернувшись в Австразию, правила от имени семилетнего Хильдебера. Мысли же Фредегунды были заняты новыми кознями, чтобы заставить страдать даже тех, чьи лица ей почему-то не нравились. Однажды она заставила привязать к колесу и забить до смерти управляющего дворца и через пять часов отправилась посмотреть на свою жертву. До неё донеслись крики: «Достаточно! Достаточно!» Приблизившись, она увидела, что кричали палачи, уставшие бить префекта и просившие о снисхождении. Тогда разъярённая Фредегунда приказала отрезать им кисти рук и ступни ног, а префекту вонзить иглы под ногти и оставить умирать.

В 577 году во Франции страшная эпидемия оспы унесла миллионы жизней. Все дети Фредегунды умерли. Королева, оплакивая их, не могла понять, чем провинилась перед Богом.

В голове у неё созревал новый план. Она сказал Хильперику, что им нужен наследник, и увлекла его в спальню. Король, как всегда, подчинился воле жены. Фредегунда, засомневавшаяся в возможностях супруга, обратилась с деликатной просьбой ещё к нескольким вельможам и даже стражникам. В результате в положенный срок у неё родился сын, названный Хлотарем.

Вздохнув свободнее, Фредегунда почувствовала себя молодой и прекрасной. В ней проснулась страсть, и, чтобы удовлетворить её, пропустила через свою спальню всех знакомых мужчин. Королева настолько увлеклась, что забыла об осторожности. Утром в спальню вошёл Хильперик и в шутку слегка дотронулся до плеча жены. В это время королева занималась туалетом и сидела спиной к двери. «Потише, Ландри!» — вскрикнула Фредегунда и, полагая, что это её любовник, добавила несколько крепких словечек, не предназначенных для ушей короля. Фредегунда спохватилась слишком поздно — разгневанный муж уже выскочил из комнаты.

Прикусив губу, она с тоской подумала, что Хильперик замучает её суровыми упрёками, а в худшем случае отправит в монастырь. Фредегунда не выносила сцен ревности и поэтому в тот же вечер распорядилась убить мужа во время охоты. Теперь никто не мешал ей открыто проводить время в любовных приключениях и скандальных интригах.

За одну ночь она истощала по десять — пятнадцать мужчин в самом расцвете сил. Те, которые не могли её удовлетворить, подвергались жестокой расправе — оскоплению шпагой.

В 597 году Фредегунда безмятежно умерла в своей постели. Единственное, что она не успела сделать, — это убить Брюнеоту.

Роксолана (ок. 1506 — ок. 1558)

Любимая жена султана Сулеймана I Великолепного. Рабыня, ставшая законной супругой Сулеймана благодаря своей красоте, уму и хитрости.

* * *

Слава и гордость Турции, гроза и ужас Южной и Юго-Восточной Европы Сулейман I принадлежит к числу тех властителей-исполинов, явление которых на земле можно уподобить явлению кометы или страшного метеора на небе. Эта личность весьма противоречива. Сулейман соединял в себе добродетели и пороки: образованный ум и необузданные страсти, великодушие и жестокость, непреклонную волю и детскую уступчивость, подозрительность и доверчивость, коварство и открытость.

Если Пётр Великий — альфа русской славы, то Сулейман — омега славы турецкой: при нём оттоманский месяц светил необычайно ярко, а после него стал блёкнуть.

И этот могущественный человек в течение двадцати пяти лет был игрушкой в руках женщины!

Некоторые историки, обманываясь созвучием имён — собственного и нарицательного, видят в Роксолане русскую, так как роксоланами называли в Западной Европе славян, живших по побережьям Дона; другие, преимущественно французы, основываясь на комедии Фавара «Три султанши», утверждают, что Роксолана была француженкой. То и другое совершенно неверно: Роксолана — истинная турчанка. Ещё девочкой она была куплена для гарема на невольничьем базаре одалыками.

В начале царствования Сулеймана султаншей-валилде была грузинка Босфорона, родившая ему наследника Мустафу; Босфорону сменила Зулема, а её — Роксолана, очаровавшая его молодостью, красотой и горячими ласками. В первые пять лет Роксолана родила сыновей Мехмеда, Баязида, Селима и Джангира и дочь Мириам. Они ещё более привязали султана к любимице, и тогда Роксолана приступила к осуществлению своего тайного замысла — возвести на престол Оттоманской империи вместо Мустафы сына своего, Баязида, обожаемого ею до безумия, особенно после смерти его старшего брата, скончавшегося в младенчестве.

Роксолана действовала с тем умом и тактом, которые свойственны женщине, не сомневающейся в своей власти над мужчиной. Выдав четырнадцатилетнюю дочь Мириам за великого визиря Рустама-пашу, Роксолана без труда склонила его на свою сторону и приобрела в нём самого верного клеврета и сподвижника.

Осенью 1542 года в отсутствие Сулеймана, бывшего в походе в Венгрии, Роксолана, призвав к себе муфтия, стала советоваться с ним о своём намерении построить великолепную мечеть с богадельней (имаретом) ради спасения души своей и в угоду Аллаху. Муфтий, одобрив благое намерение, заметил любимице султана, что постройка мечети не может послужить ей во спасение души, так как по закону всякое доброе деяние рабыни вменяется в заслугу её повелителю и что только свободная женщина властна в своих поступках. Роксолана прекрасно знала о существовании этого закона, тем не менее выказала глубокое огорчение и в течение нескольких дней была грустна и задумчива.

Сулейман, вернувшись в Константинополь, не узнал в Роксолане прежней весёлой, страстной красавицы. Равнодушный к недавнему зрелищу проливаемой крови, глухой к мольбам матерей и жён и воплям истязаемых младенцев, Сулейман был тронут слезами и воздыханиями своей Роксоланы и спросил о причине её грусти.

«Причина моей тоски, — отвечала фаворитка, — мысль, что я раба и лишена всех прав человеческих!»

Сулейман, готовый за улыбку Роксоланы поработить целое царство или, наоборот, освободить из-под своего ига тысячи невольников, тотчас же объявил ей, что слагает с неё позорное звание рабыни и дарует ей желанную свободу. Прежняя улыбка засветилась на лице Роксоланы, и с небывалой нежностью, осыпав поцелуями руку повелителя, она быстро удалилась в свои покои. Настала ночь. Евнух, присланный к Роксолане с приглашением в опочивальню повелителя правоверных, принёс ему решительный отказ. Разгневанный Сулейман потребовал привести ослушницу на свою половину и спросил, что значит это неповиновение?

«Оно означает мою покорность велениям Аллаха! — отвечала Роксолана. — Раба исполняет приказания господина, но женщина свободная грешит, разделяя ложе с незаконным мужем… Ты ли, высокий образец для всех правоверных, нарушишь заповедь пророка?»

Сулейман призадумался, послал за муфтием, и тот одобрил действия Роксоланы, подтвердив, что они согласуются с законом Магомета.

Через два дня Роксолана была объявлена законной супругой своего государя с предоставлением ей всех привилегий султанши-валиде. Так Роксолана достигла той высоты, с которой могла властвовать над Оттоманской империей, направляя волю султана. Говоря о Роксолане, можно всерьёз подумать, не «обнесла» ли султанша Сулеймана каким-нибудь приворотным зельем, тем самым словно цепями приковав к себе его сердце.

Отправив сына Джангира в Диарбекир, где он сошёлся с Мустафой, Роксолана принялась восторженно восхвалять своему супругу добродетели его наследника тем вкрадчивым голосом и в таких выражениях, которые даже в отцовском сердце могут возбуждать зависть и ревнивые опасения. Она говорила, например, что народ ждёт не дождётся дня, когда их обожаемый Мустафа взойдёт на отцовский престол, что войска готовы пролить за него кровь, что даже соседние персияне, где правит Мустафа, готовы сражаться за него, если понадобится. Роксолана напомнила, как горько было султану Баязиду II, когда против него взбунтовался Селим, отец Сулеймана, хотя кроткий и благородный Мустафа, конечно, на это не способен…

Разжигая этими речами в сердце отца ненависть и подозрительность к сыну, Роксолана приказала своему зятю уведомить пашей, подвластных Мустафе, чтобы они как можно чаще извещали Сулеймана о его добрых делах и заботах о народе. Правители малоазиатских областей, повинуясь великому визирю, засыпали диван посланиями, переполненными похвалами наследнику Сулеймана. Эти послания Роксолана показывала султану в те минуты, когда ему казалось, что сын не способен поднять мятежа. «Как его все любят! — говорила при этом Роксолана. — Его, право, можно назвать не наместником, но государем; паши повинуются ему, как велениям самого султана. Хорошо, что он не употребляет во зло своего влияния, но, если бы на его месте был человек лукавый, честолюбивый, тот мог бы…»

Коварная женщина жадно следила за действием яда своих речей на Сулеймана и видела, что каждое слово жгучей каплей впивалось в его сердце. С другой стороны, Баязид и Селим, допущенные отцом ко двору, выказывали ему покорность, осыпая его нежными ласками…

Волнения, возникавшие в Персии, заставили Сулеймана послать в соседние области наблюдательный корпус. Им командовал Рустам-паша, который имел также тайный приказ умертвить Мустафу. Зять Роксоланы по прибытии на место отписал султану, что в Сирии настроение умов самое враждебное, что не только все паши, народ и войска намерены провозгласить Мустафу турецким султаном, но даже в полках, подчинённых ему, Рустаму, ощущается опасное волнение. Усмирить грозящее восстание, по мнению доносчика, может только сам Сулейман.

Сулейман перед отъездом в Алеппо получил от муфтия фетфу (разрешение) умертвить мятежника, без страха ответить за то на страшном суде. Участи Мустафы подвергся в Бруссе и его малолетний сын; путь для Баязида к престолу был открыт. Одновременно с устранением наследника Сулеймана умер и друг Мустафы, Джангир, сын Роксоланы; от горя — говорят романисты, от яда — свидетельствуют историки. Кровавые эти события совершились летом 1553 года.

По наущению матери Баязид вскоре после смерти Мустафы отыскал человека одних с ним лет и удивительно на него похожего. Золотом и клятвенными уверениями в совершенной безопасности Баязид убедил двойника Мустафы выдать себя за убиенного, якобы спасшегося от смерти. Весной 1554 года Никополис, прибрежья Дуная, Валахия и Молдавия были взволнованы вестью, что Мустафа жив, его видели многие, он призывал к восстанию и к свержению Сулеймана. Видевшие и слышавшие самозванца, обманутые сходством, передавали жителям городов и деревень, будто Мустафа, в прошлом году приглашённый отцом в Алеппо, не сам явился к нему, а послал вместо себя раба, как две капли воды похожего на него: сам же бежал из азиатской Турции в европейскую. Появились отряды мятежников, вскоре слившиеся в целую армию. Самозванец, как говорила молва, намеревался идти прямо на Константинополь, захватить Сулеймана и расправиться с ним, с Роксоланой и всем её семейством.

Ахмет-паша с войсками двинулся навстречу войску лже-Мустафы, рассеял его, самозванца же захватил в плен — чего никак не ожидали ни Баязид, ни Роксолана. Они рассчитывали на одно из двух: либо самозванцу удастся овладеть Сулейманом и тогда после смерти того и другого Баязид займёт место отца, либо двойник Мустафы, убитый в сражении, унесёт тайну заговора в могилу, а Сулейман окончательно убедится в виновности сына, убитого по подозрению.

Пленение самозванца разрушило все эти планы. Под пытками самозванец чистосердечно сознался в обмане и указал на Баязида как на главного виновника восстания. Лже-Мустафу по повелению Сулеймана утопили, а Баязид был призван к ответу. Ахмет-паша, ненавидевший его и Роксолану, уличил изменника; чауши ждали только знака султана, чтобы накинуть на Баязида позорную петлю… Но Сулейман медлил, тронутый мольбами и слезами Роксоланы, — и Баязид был помилован, и сама Роксолана не утратила в глазах своего супруга своей прелести!..

С этой минуты Роксолана, не боясь ни врагов, ни соперников, смотрела на своего Баязида, как на государя, хотя и будущего. Но другого мнения придерживался второй её сын Селим, завидовавший брату и выжидавший удобного момента для расправы с ним. Об этом соперничестве, погубившем Баязида, возможно, и не подозревала, казалось, всё предусмотревшая, Роксолана. Она умерла в 1558 году, оплаканная неутешным Сулейманом, и была погребена с подобающими почестями. Да и кто осмелился бы запятнать память Роксоланы в глазах её супруга?

Сулейман не разочаровался в ней ни при её жизни, ни после её смерти…

Габриэль д'Эстре (1570–1599)

Возлюбленная Генриха IV. Красивая и остроумная, Габриэль имела большое влияние на короля, он даже намеревался развестись с Маргаритой Валуа и жениться на фаворитке. Получив титул герцогини де Бофор, Габриэль тем не менее не злоупотребляла положением и пользовалась расположением двора. Её дети от короля — Цезарь и Александр Вандом и Генриетта-Екатерина, выданная за герцога Эльбёф.

* * *

Маркиз Антуан д'Эстре, отец Габриэли, был хороший солдат, честный гражданин и убеждённый католик, проведший большую часть своей жизни в походах. Супруга маркиза, Франсуаза, урождённая де ла Бурдезьер, принадлежала к семье, женщины которой издавна славились во Франции своим легкомыслием. В этом достойном роду насчитывалось не менее двадцати пяти особ прекрасного пола, частью замужних, частью посвятивших себя служению Богу, которые, не стесняясь ни положения, ни сана, имели открыто несколько любовников. В те времена такие дамы считались настоящими женщинами. Антуан и Франсуаза д'Эстре имели многочисленное потомство — двоих сыновей и шесть дочерей.

Габриэль в шестнадцать лет вполне оправдывала звание «прекрасной»: стройная, с чудесным цветом лица, густыми белокурыми волосами, большими голубыми глазами, высокой грудью, с изящными руками и миниатюрными ногами. Отсутствие глубокого ума искупалось чарующей улыбкой, а в образовании, обладая божественной внешностью, она не нуждалась, имея в своей библиотеке всего одну книгу — «Часослов», да и ту перелистывала не особенно усердно.

Несомненно, судьба предназначала её не простому смертному, и вот мать, при посредничестве герцога д'Эпернона, предложила прекрасную Габриэль самому Генриху III. Сводник такими красками описал красоту молодой девушки, что возбудил в холодном к женским ласкам короле желание обладать ею. И вскоре маркизе д'Эстре через другого королевского вельможу, маршала Монтиньи, было послано 6000 экю, из которых посланник, по-видимому, найдя плату слишком высокой, удержал 2000 в свою пользу. Невинность Габриэли была продана всего за 4000 экю! Однако Генрих III недолго наслаждался объятиями юной любовницы, заявив, что «ему незачем искать худобы и белизны тела у других женщин, этого добра в достаточном количестве имеется у жены».

Чтобы не терять времени даром, огорчённая маркиза д'Эстре тотчас же предложила свою дочь, удостоившуюся королевского внимания, что, несомненно, подняло её престиж, известному финансисту и тайному агенту герцога тосканского итальянцу Себастьяну Замету, но, не сойдясь с ним в цене, показала Габриэль кардиналу лотарингскому, герцогу Людовику Гизу, который влюбился в красавицу и не торгуясь выложил требуемую сумму. Его страсть длилась около года и, быть может, продолжалась бы и дольше, если бы мамаше не понадобились деньги, ради чего она тайно от кардинала свела свою дочь с герцогом де Лонгвилем. Узнав об этом, Гиз оставил Габриэль за три или четыре дня до «Баррикад» (12 мая 1588 года). Переходя из рук в руки, молодая девушка стала любовницей «великого конюшего» Генриха III, красавца герцога Бельгарда, к которому и сама не оставалась равнодушной. Король, который всячески угождал фавориту, осыпал любовников своими милостями: одевал их в одинаковые цвета, заставлял на балах танцевать вместе и очень гордился, имея возле себя такую очаровательную пару. Внезапная смерть короля, убитого Жаком Клеманом, положила конец этому блаженству.

В смутное время воцарения Генриха IV «прекрасная Габриэль» была увезена своей матерью в родовой замок Кёвр, неподалёку от Манта, ставшего негласной столицей Франции после отказа парижан открыть свои ворота королю-гугеноту. Герцог Бельгард, находившийся безотлучно при Беарнце, только изредка имел возможность навещать любовницу, жившую в замке с отцом и сёстрами.

В Кёвре «прекрасная Габриэль», чтобы не скучать в одиночестве, по врождённой склонности к прелюбодеянию, попала в объятия соседних дворян Брюнэ-де-ла-Бюсьером и Станэ и не отказала в ласках своему старому приятелю герцогу де Лонгвилю, случайно проезжавшему через Кёвр.

Однажды герцогу Бельгарду под весёлую руку пришла мысль похвастать своей любовницей перед Генрихом IV. Он так красноречиво описал её красоту и очарование, что король заочно влюбился в прекрасную Габриэль. Когда на следующий день король-гугенот пожелал отправиться в Кёвр вместе с герцогом, последний понял свою ошибку, но слишком поздно. Надежды на то, что дама не понравится Генриху, не было никакой. Бриллиант остаётся бриллиантом, и только слепые могут отрицать его блеск. Король же, будучи знатоком женской красоты, обладал отличным зрением.

В это время госпожа де Ноа вызвалась погадать сестре. Перетасовав карты, она велела Габриэли вытащить одну. Красавица с улыбкой вытащила карту и неловким движением уронила другую, оказавшуюся валетом (Бельгардом), первая же была королём Августом. Сёстры, смеясь, начали выпрашивать у Габриэли комнаты в Лувре, когда она станет почти королевой Франции и Наварры. В этот момент цепи подъёмного моста загремели, и Габриэль увидела через окно Бельгарда, въезжающего во дворец вместе с незнакомым мужчиной.

«Да это же наш король!..» — вскричала госпожа де Баланьи, узнавшая Генриха IV, которого годом раньше видела в Компьене.

Габриэль с первого взгляда очаровала Генриха IV. Влюблённый монарх не хотел, чтобы с этого дня она принадлежала другому, и ревниво оберегал своё сокровище. На следующий день перед отъездом Генрих IV взял слово с маркиза д'Эстре в ближайшем будущем вместе с дочерью приехать погостить в Мант.

Пока король Франции завоёвывал маленькие и большие города своего королевства, не имея возможности овладеть Парижем, прекрасная Габриэль, проживавшая уже в Манте, возобновила связь с Бельгардом, который долго упорствовал, ибо не желал обмануть доверие короля Наваррского, и с герцогом де Лонгвилем, мало беспокоившемся о Генрихе IV. Возвращение короля положило этому конец.

При первой же встрече с королём она объявила, что не признаёт никаких препятствий, что она любит герцога Бельгарда, и тот обещал на ней жениться. А на следующее утро красавица в сопровождении двух слуг отправилась в Кёвр. Влюблённый король поспешил за ней. Подобное путешествие для него было сопряжено с немалыми опасностями, и мили за три до замка король переоделся в крестьянское платье и с мешком соломы на спине вошёл в Кёвр. Прекрасная Габриэль была поражена, увидев монарха Франции в таком странном виде, но вместо того, чтобы оценить его жертву и ответить на его любезности, резко объявила: «Государь, вы так некрасивы в этом наряде, что мне противно смотреть на вас!..» И с этими словами захлопнула дверь перед самым носом обескураженного Генриха IV, которому по возвращении в Мант пришлось ещё терпеливо выслушивать нотацию от своих друзей, маршала Морнэ и герцога Сюлли, обеспокоенных его внезапным исчезновением.

Маркиз д'Эстре отправил дочь обратно в Мант, что несколько приободрило короля. Отец, единственный порядочный человек в семье, находил своё положение щекотливым, так как король осыпал его незаслуженными почестями, и, чтобы снять с себя ответственность, решил выдать Габриэль замуж. Вскоре нашёлся кандидат на её руку — Никола д'Амерваль, сеньор де Лианкур, очень богатый и родовитый, непроходимо глупый и горбатый до уродства. Король одобрил выбор, желая отомстить красавице за холодность и надеясь позднее заслужить её расположение. Он пообещал в день свадьбы встать между нею и уродливым женихом.

Брачное торжество состоялось в Манте в феврале 1591 года, в отсутствие Генриха IV, задержавшегося по делам в соседнем городе Шони. Горбун пожирал глазами красавицу. Наступила полночь, а король так и не появился. Однако Габриэль умудрилась, выйдя замуж в четверг, до воскресенья ещё не стать женой собственного мужа. В первую ночь она притворилась больной и прогнала горбуна из спальни, во вторую — уложила на свою постель подругу, которая будто бы почувствовала себя дурно, а в третью — не сказав мужу, уехала ночевать в соседний замок. Горбун уже хотел силой вступить в свои права, когда пришёл королевский приказ немедленно явиться в Шони для представления супругов.

Они нашли короля, готовящимся к осаде Шартра. Наваррец без церемоний отправил д'Амерваля назад в Мант, а Габриэль увёз с собой. Когда пушечные ядра пробили брешь в воротах Шартра, нежные ласки короля разбили лёд, сковывавший сердечко Габриэли. Генрих IV праздновал двойную победу.

Вскоре после этого Наваррец формально развёл Габриэль с де Лианкуром по причине его неспособности к брачной жизни (и это несмотря на то, что от первого брака у того было 14 детей!). Статс-дамой королевской фаворитки была назначена маркиза де Сурди, родная тётка Габриэли, а маркиз д'Эстре получил место шартрского губернатора.

Маленький двор Генриха IV встретил фаворитку не особенно дружелюбно. Приближённые короля и в первую очередь герцог Сюлли опасались влияния Габриэли на короля, что представляло угрозу всему государству. Придворные же дамы ненавидели любовницу по той простой причине, что сами мечтали занять это место. Все сходились во мнении, что король явно поспешил, выбрав девицу, принадлежавшую доброму десятку мужчин и по-прежнему благоволившую герцогу Бельгарду. Генрих IV слухам не верил, к тому же он так любил Габриэль, что, наверное, простил бы ей измену. Несмотря на то, что финансы страны были почти исчерпаны, король осыпал подарками прекрасную Габриэль, утопавшую в роскоши замка Куси, тогда как сам он часто голодал.

Почти через три года фаворитка родила королю сына, названного Цезарем. Наконец-то он имеет потомство! Чем отблагодарить осчастливившую его женщину? Да он женится на ней!

Однако развести его с Маргаритой Валуа, с которой он прожил 17 лет, мог только римский папа. Генрих IV был гугенотом, отлучённым от римской церкви. Ему предстояло вернуться в лоно католической церкви. К тому же это положило бы конец смутам в государстве.

25 июля 1593 года в церкви Сен-Дени король покаялся в своих заблуждениях и принёс торжественную клятву вернуться в лоно истинной римско-католической церкви.

Между тем положение Габриэли при дворе значительно ухудшилось. Ненависть, окружавшая красавицу, была тем более опасна, что скрывалась под льстивыми улыбками. Мысль, что выскочка станет королевой Франции, возмущала придворных Генриха IV. Сплетни, клевета, поддельные письма были пущены в ход для компрометации фаворитки. Генрих IV же в ответ 22 марта 1593 года, в день, когда Париж открыл перед ним свои двери, пожаловал любовнице титул маркизы де Монсо и узаконил Цезаря, который стал герцогом Вандомским.

В торжественной процессии при вступлении в столицу Франции прекрасная Габриэль ехала в носилках перед королём, увешанная драгоценностями, справа и слева от неё гарцевали на конях высшие придворные чины, составившие её эскорт. Генрих Наваррский немедленно стал хлопотать о разводе. Государственный канцлер Силлери был отправлен в Рим для переговоров с Климентом VIII, которые, увы, слишком поздно увенчались успехом.

В это время король составил приданое своей будущей супруге, подарив ей со всеми землями и доходами графства Вандейль и Кресси, маркизет Монсо и герцогство Бофор, графства Жонкур и Луазинкур, принадлежавшие герцогине Гиз, и, наконец, графства Монретон и Сен-Жан и герцогство д'Этамп. Таких владений не имела ни одна французская королева.

В 1596 году в Руане, в монастыре Сент-Уэн, герцогиня де Бофор, как теперь величалась фаворитка, подарила королю дочь Екатерину-Генриетту, которую окрестили с торжественностью, подобавшей настоящей дофине. С этих пор прекрасной Габриэли стали оказывать почести, как законной королеве Франции, что, конечно, не прибавляло ей популярности.

В 1598 году король праздновал рождение своего второго сына Александра. Все видели, что фаворитка вскоре станет королевой. Завистники не могли допустить этого и ждали только случая. И вот на страстной неделе 1599 года прекрасная Габриэль, будучи на четвёртом месяце беременности, собралась поехать с королём в Фонтенбло, но её духовник Ренэ Бенуа потребовал, чтобы она на время рассталась с Генрихом и перед Пасхой провела время в посте и покаянии. Габриэль, словно чувствуя опасность, со слезами простилась с королём, умоляя того позаботиться о детях.

По желанию Генриха IV она поселилась в Париже в доме Замета, с которым король находился в самых дружеских отношениях. Однако врагам фаворитки удалось уговорить его совершить «подвиг» — освободить Францию от ненавистной королевы, которую ей хотят навязать, и этим открыть дорогу к престолу племяннице его покровителя герцога тосканского, Марии Медичи, портрет которой недаром ужасал Габриэль. Франция и Тоскана, конечно, сумеют отблагодарить Замета.

Уже на следующий день фаворитка почувствовала недомогание, которое объяснила слишком обильным ужином. Однако с каждым днём здоровье её ухудшалось. Прекрасной Габриэли не стало в субботу 10 апреля 1599 года. Её дивное тело почернело, а лицо было обезображено страданиями. Говорят, именно такую смерть предсказал ей астролог. Однажды в Тюильри она спросила о своей судьбе. «У вас есть всё, чтобы стать счастливой, но когда вы пожелаете большего, то умрёте. Если хотите узнать, какой смертью, — взгляните в зеркало». Габриэль посмотрела в зеркало и отшатнулась. Ей показалось, что её душит дьявол. Предсказание сбылось. Только такой дьявол, как Замет, мог решиться на подобное преступление, оставшееся безнаказанным и не принёсшее ему обещанных благ.

Известие о смерти возлюбленной повергло короля в шок. Он плакал как ребёнок и почти полтора месяца не желал никого видеть. Однако мог ли легкомысленный король вечно оплакивать ушедшую из жизни женщину? 12 декабря флорентийка Мария Медичи стала его супругой, и он подарил ей все богатства, раньше принадлежавшие герцогине де Бофор.

Лола Монтес, графиня фон Ландсфельд (1821–1861)

Известная авантюристка, дочь офицера и креолки. В 16 лет обвенчалась с ирландским офицером Джемсом, но скоро развелась с ним и сделалась балетной танцовщицей. Много гастролировала. В Мюнхене она стала фавориткой Людвига I.

* * *

Лола Монтес, или, как она себя называла, Мария-Долорес Порис-и-Монтес, до своего появления в Мюнхене вела беспокойную и авантюрную жизнь. Никто не знал ничего определённого о её происхождении. В своих мемуарах она утверждала, что она ирландка по отцу, испанка по матери, англичанка по воспитанию, француженка по характеру и космополитка в зависимости от обстоятельств. Примечательно её замечание, «что она принадлежит всем нациям и никакой в особенности».

Родилась Лола в Монтрозе, в Шотландии, в семье английского офицера колониальных войск Джилберта. Её мать происходила из старинного испанского рода. В младенческом возрасте девочка отправилась с родителями в Андалузию. Но в Испании они оставались недолго, так как отец был послан в Индию, где вскоре умер. Обладавшую взрывным и необузданным характером девочку отдали в пансион в Бате, между Бристолем и Лондоном…

Уже в ранней юности началась её любовная и скитальческая жизнь. Лола танцевала на сценах Лондона, Парижа, Варшавы, Петербурга и Москвы, а потом через Петербург отправилась в Берлин, где выступала на сцене дворцового театра в Сан-Суси. Потом направилась в Лейпциг, Вену, Париж, Венецию, Феррару, Рим, Капую и Неаполь. В третий раз за свои 23 года она побывала в Париже, а затем в Марселе, Барселоне и Мадриде. Но на своей родине не задержалась. Она посетила Севилью и некоторые испанские города, а потом отправилась во Францию, танцевала в Бордо и, после небольших остановок в Париже, Баден-Бадене и Гамбурге в сентябре 1846 года прибыла в Мюнхен.

В баварской столице никто поначалу не обратил внимания на иностранку. Кто бы мог подумать, что она приведёт в смятение целый город! Везде, где бы она ни была, она поражала очарованием своей экзотической красоты.

Лола Монтес попросила короля Людвига принять её. Тот посчитал это дерзостью. Но когда Людвиг I, король Баварии, романтик и ценитель искусства, увидел красотку Лолу, одетую как испанка, его гнев моментально испарился. Его чувствительную к женским прелестям натуру тотчас очаровал её шарм, и он решил выслушать девушку. Видимо, его особая склонность ко всему испанскому и решила дело. Аудиенция длилась значительно дольше, чем обычно, и имела далекоидущие последствия.

Если Лола и не удостоилась благоволения публики, то этим вечером она имела тот самый успех, перед которым меркнут все другие: она заслужила бурные аплодисменты одного человека — самого короля. Его взгляд знатока радовали грациозность её тела, милое личико с ярко-голубыми глазами, тяжёлые чёрные косы, соблазнительный ротик с перламутровыми зубками. Глядя на этот андалузский цветочек, стареющий король забыл о грузе прожитых лет, о достоинстве монарха. В его чувствах смешались ревность и страсть.

Она высоко оценивала свои прелести и уже не раз опробовала их: её взрывной темперамент, соблазняющие движения, оригинальная манера поведения позволяли ей без труда завоёвывать мужские сердца.

В придворных кругах эта связь короля с испанской танцовщицей осуждалась довольно снисходительно. Лола была не первой красоткой, воспламенившей сердце короля. Но когда она магической силой своего влияния полностью подчинила его и поссорила с придворными, официальное мнение резко изменилось. Даже королевские советники увидели, что такое положение серьёзно задевает их.

А вскоре слухи о разнузданности иностранки поползли по городу. В Лоле уже видели немецкую Помпадур, которая хотела разрушить взаимопонимание и дружбу между повелителем и народом.

Естественно, король, которому она подарила позднее счастье, защищал её от всех посягательств и даже в таких случаях, когда она действительно была в чём-то виновата. Появление Лолы на улицах Мюнхена было зачастую вызовом обычаям и нравам. Она выходила с кнутом, с сигаретой или даже с сигарой во рту и уже одним этим нарушала все приличия. Кроме того, у Лолы была очень тяжёлая рука! Пресловутые истории о её оплеухах стали постоянным предметом рассмотрения полицейскими властями и послужили причиной публичных скандалов, которые королю удавалось замять только личным вмешательством.

Создавалось впечатление, что отношения короля с дамой стали делом государственной важности! Поздняя страсть короля высмеивалась во всех слоях общества, и каждый считал себя вправе критиковать их.

С одной стороны, всё это раздражало Лолу, а с другой — заставило задуматься о том, что её положение при короле должно стать более прочным. Постепенно она стала даже подумывать о том, что ей, иностранке, предназначено играть определённую политическую роль в Баварии.

Лола думала, что, если она занимает такое высокое положение, ей и надлежит заниматься чем-либо серьёзным. Лола хотела помочь своему другу королю в управлении государством, а для этого надо было ознакомиться с механизмом управления. Она также одолевала короля просьбами прибавить к её имени и положению титул графини, втайне надеясь стать одним из советников короля.

Людвиг был готов исполнить и это её желание. Он уже подарил своей фаворитке небольшой дворец на Барерштрассе и назначил ей ежегодную пенсию в 70 000 гульденов, а также пожизненную пенсию как артистке придворного театра, купил дорогие платья, драгоценности, экипаж и небольшую придворную конюшню, заказал её портрет для дворцовой галереи… Так пусть же завистники злятся, услышав о её возвышении, которое будет только венчать все эти сокровища!

Красотка Лола упивалась своим триумфом и приставала к королю с просьбами привести к ней в салон всех министров. Людвиг, как всегда, безоговорочно поддержал её притязания.

Лола Монтес использовала красоту и очарование своего тела для достижения собственных целей. Она знала, чего добивается! А король просил министров почаще бывать у Лолы, хотя так и не встретил у них понимания.

Фон Маурер совершенно откровенно объявил, что будет держаться как можно дальше от общества так называемой графини. Лола посчитала это оскорблением. Король вскоре уволил министра.

Лолу уже совершенно открыто обвиняли в грубом вмешательстве в государственные дела. Её упрекали в наглом и вызывающем поведении и жаловались на роковое влияние этой гетеры на повелителя, который променял любовь своего народа на заезжую артистку. Во всех концах города и во всех слоях общества скандальные пересуды стали обычными. Конечно, нашлись и лизоблюды, которые одолевали красотку Лолу просьбами. Она и вправду начала думать, что действительно обладает властью. Народ называл её «Правительницей».

Свои письма она сначала подписывала по-французски «Мэтресс дю руа» (куртизанка короля), пока король не запретил ей это безобразие…

Мюнхенские студенты образовали общество «аллеманов», члены которого, принадлежавшие к баварской знати, обязались защищать короля и его возлюбленную от любых нападок. Они сопровождали Лолу на прогулках. Однажды на Монтес напала возмущённая толпа, и, несмотря на защиту аллеманов, она с трудом добралась до королевского замка. Нападение было приписано студентам, противникам аллеманов, и университет был закрыт. На экстренном собрании в ратуше было решено потребовать от короля удаления фаворитки, в случае же отказа 30 000 горожан обещали взяться за оружие. На следующий день, 11 февраля 1848 года, толпа пошла на штурм дома Монтес. Уже трещала железная решётка на окнах, и Лола приготовилась отстреливаться, но прислуга силой вывела её через чёрный ход и усадила в приготовленный полицией фиакр, который умчал её из Мюнхена. После отречения Людвига (20 марта 1848 года) новое правительство признало недействительным выданный Монтес диплом на графское достоинство. Монтес перебралась в Лондон, где вышла замуж за поручика Гульда.

Последние годы своей жизни Монтес постоянно выступала в печати с идеями эмансипации женщин. Хотя её жизнь вряд ли могла служить примером для пропаганды этих идей.

После изгнания из Мюнхена Лола Монтес вела беспутную бродячую жизнь. Везде её окружали старые и молодые франты. Она жила то в Лондоне, то в Париже и наконец вместе со своим импресарио Виллисом отправилась в 1852 году в Америку, где выступала в Нью-Йорке, Бостоне, Филадельфии и в Нью-Орлеане. А в Сан-Франциско она появилась на сцене в качестве освободительницы баварцев от ига ультрамонтанов!

Когда-то прославленная и талантливая танцовщица умерла всеми забытая в глубокой нищете. На церковном дворе в Гринвуде под Нью-Йорком ещё и сегодня можно увидеть надгробную плиту с надписью: «Мисс Элиза Джилберт, умерла 17 января 1861 года в возрасте 42 лет».

Анна-Констанция Козель (1680–1765)

Фаворитка Августа II, короля польского и курфюрста Саксонского, дочь датского полковника Брокдорфа. Была одной из красивейших и одарённейших женщин своего времени.

* * *

Леди Монтегю рассказывала, что, когда Август Сильный первый раз пришёл к госпоже фон Гойм, в одной руке у него была подкова, которую он при ней сломал, а в другой — мешок с сотней тысяч талеров. Таким образом он силой и деньгами домогался милости женщины, которая среди всех его куртизанок занимала особое место. Это, конечно, только одна из легенд, сложенных об известнейшей куртизанке польско-саксонского короля.

Анна-Констанция фон Брокдорф происходила из старинного голштинского дворянского рода. Её отец был датским кавалерийским полковником, мать — богатой голландкой. У неё было два брата, поступивших на польско-саксонскую службу, сестра её рано умерла. Сама Анна уже в возрасте пятнадцати лет была принята в свиту дочери герцога Кристиана-Альберта Голштейн-Готторпского. При этом миниатюрном дворе Анна прославилась тем, что энергично защищалась оплеухами от нежных приставаний наследника. Здесь же она познакомилась с дворянином Адольфом фон Гоймом. Он был старше её на двенадцать лет и женился на ней через много лет после помолвки, когда ей шёл уже двадцать третий год. Однако брак этот не был счастливым. Очень скоро муж стал вызывать отвращение у молодой жены, она отказалась от совместного с ним проживания. 8 января 1706 года брак был расторгнут.

Позднее именно Август был назван разрушителем этого брака, и тому есть свидетельство некоторых современников, среди которых сам Гойм, утверждавший, что его жена превосходила всех придворных дам в красоте и грации.

Судя не только по воспоминаниям современников, но и по сохранившимся живописным портретам, баронесса, должно быть, была тем редким типом женщин, в которых сочеталась природная красота и грация с мужским умом, силой характера и решительностью. Пельниц пишет, что у неё было овальное лицо, прямой нос, маленький рот, удивительной красоты зубы, огромные чёрные блестящие лукавые глаза. Походка её всегда была грациозна, а смех — чарующим и способным пробудить любовь даже в самом холодном из сердец… «Волосы у неё были чёрные, руки и плечи — само совершенство, а цвет лица — всегда натуральный. Фигуру её можно было сравнить с произведением великого скульптора. Выражение лица у неё было величественным, а в танце она была непревзойдённой».

Подробно и с восхищением рассказывает нам о ней Хакстаузен, сын гофмейстера Августа, который общался с ней и был одним из немногих, кто остался ей верен даже после её падения: «Красивая, хорошо сложённая, прекрасно владевшая собой, с прекрасным цветом лица, с красивыми глазами, ртом, зубами, которые, правда, начали портиться. Она была очень умной, очень живой, всегда в одинаковом расположении духа и очень остроумной. Говорила много, но никому это не надоедало. Очень откровенная, она никогда не лицемерила и всем говорила правду, поэтому у неё было много врагов. Резкая и вспыльчивая, храбрая, одинаково хорошо владевшая саблей и пистолетом, Анна-Констанция не была злопамятной. Очень экономная, она умела копить деньги, однако не принимала взяток. Ревнивая до умопомрачения, она преследовала своих соперниц как только могла и старалась изгнать их из королевского двора. Сам король побаивался её и относился к ней с большой осторожностью. Так как у него было множество любовниц, он был вынужден выдумывать тысячи увёрток, чтобы отделаться от её постоянного наблюдения. Она так командовала им и так за ним наблюдала, что ему зачастую удавалось с большим трудом свободно располагать своим собственным временем, и совещания с министрами, строительство, охота и многое другое служило ему поводом, чтобы сбежать от неё». Хакстаузен прибавляет, что она спала с Августом каждую ночь и так хорошо развлекала его, что он часто обо всём забывал.

Уже в конце бракоразводного процесса начались отношения баронессы с Августом: в июне 1705 года она стала получать подарки от короля — вино, мебель, дома, турецкие ковры, а из русских субсидий ей было выплачено 30 000 талеров. После развода она потребовала, чтобы он окончательно расстался со своей прежней любовницей княгиней фон Тешен и выплачивал полное содержание в 15 000 талеров, которое та до сих пор получала, а также торжественно пообещал, что после смерти королевы она займёт её место, а родившиеся у них дети будут признаны законными детьми Августа.

«Капитуляция» Августа была принята 12 декабря 1705 года, а драгоценнейший для неё документ, составленный по этому поводу, был передан для хранения в семейный архив одному из родственников, графу Рантцау. Этот важный документ сохранился не полностью, а отрывок из него гласит: «Мы из достаточно веских и особых соображений, по примеру королей Франции и Дании, а также других европейских властителей, признаём её (баронессу) нашей законной супругой и при этом обещаем помогать ей всеми возможными способами, а также сердечно любить её и всегда оставаться ей верными…»

Чрезмерно честолюбивая баронесса сразу же после того, как стала официальной любовницей короля, потребовала своего возвышения, и в феврале 1706 года она стала уже графиней фон Козель. Кроме того, теперь к ней надо было обращаться «Ваша светлость»… Чтобы подчеркнуть её высокое положение перед всем белым светом, специально для неё на Кляйнен Брудергассе был сооружён дворец, к которому от замка был построен проход. С обеих его сторон были поставлены часовые.

С февраля 1706 года она начала получать содержание княгини фон Тешен. Анна получила также поместье Пильниц, виноградник, право на медицинское обслуживание при дворе, на получение рыбы из придворных прудов, на получение строительных материалов из королевских лесов, а из сокровищницы короля — драгоценной утвари: столов, зеркал, шалей, гобеленов, турецких ковров, кружев, драгоценностей, а кроме того (что было ей важнее всего при её несомненной бережливости и что часто называли просто жадностью), огромных сумм наличными. Она постоянно думала только о собственной выгоде, и при всём её стремлении к роскоши, чему потворствовал и сам король, была очень экономной в самых мельчайших деталях. Графиня постоянно требовала у него денег и стоила Августу столько же, сколько целая армия. Она давала взаймы значительные суммы знатным господам с весьма сомнительной репутацией, а затем ей приходилось участвовать в длительных судебных процессах и нести большие убытки…

Графиня постоянно сопровождала Августа. Смелая и искусная наездница, хороший стрелок, она — единственная женщина, принимавшая участие в его путешествиях, в поездках на охоту, во всех соревнованиях по стрельбе, а 1 августа 1707 года она стала чемпионом и получила в качестве награды подзорную трубу из слоновой кости и денежную премию в 7 талеров.

Через полгода после рождения первого ребёнка, девочки, и непродолжительного визита в город и горную крепость Штольпен, где впоследствии Анна в качестве изгнанницы должна была провести почти половину века (а пока она вместе с Августом развлекалась охотой на дичь), король из Пильница, где он проводил лето у графини, тайно отправился в увеселительное путешествие в Голландию, «чтобы отдохнуть от забот, которые уже давно одолевают меня», — как он писал своим министрам. Видимо, ему хотелось на какое-то время вырваться из-под строжайшего контроля графини.

Однако, хотя Август и нашёл кратковременную отдушину в лице танцовщицы Дюпарк из Брюсселя, графиня полностью сохранила присутствие духа, несмотря на несомненные доказательства его неверности. Ей не надо было опасаться женщин типа Дюпарк, так как она привязывала к себе короля не только своей совершенной красотой, но и своим умом. Она вела себя как настоящая королева, при случае охотно задевала своим тщеславием жён министров и придворных.

Когда в 1709 году в Дрездене появился датский король, он тотчас обратил на неё особое внимание, и Анна стала центральной фигурой всех устраиваемых им балов. Её усыпанное бриллиантами платье сияло ярче, чем платье королевы.

В октябре жизнь её долго висела на волоске после рождения второго ребёнка, снова дочери, однако её сильная натура победила, и вскоре она уже принимала депутацию саксонских прелатов, знати, представителей города и других высших слоёв общества и просила их быть крёстными её ребёнка. В результате чего Анна получила «на зубок» 4000 талеров. Обе дочери были признаны «законными королевскими дочерями и высокородными графинями».

Графиня была достаточно умной, чтобы, несмотря на все любовные письма Августа и его уверения в бесконечной преданности, не задумываться об охлаждении его страсти к ней, и, наученная горьким опытом своих предшественниц, хотела по возможности упрочить своё положение. После одного из своих визитов в Варшаву, когда она получила новые доказательства неверности короля, Анна отправилась в Голштинию к своим родителям и депонировала в банк Гамбурга 31 большой ящик с различными ценностями…

В 1712 году, когда Анна должна была вот-вот родить третьего ребёнка, она добилась от Августа юридических гарантий своего положения, «что она, а также её наследники могут беспрепятственно владеть всем тем, что значится в перечне недвижимого имущества, а также всем движимым имуществом, которое она имеет теперь, а также всем тем, что может быть пожаловано ей Нашей Милостью в будущем. Без оговорок она может пользоваться этим в дальнейшем, так же как и её наследники, не внося за это никакой платы, в том числе и в случае утраты. А также обладать полной властью над всем этим и по желанию продать, обменять или, другими словами, рассматривать как наследное имущество и иметь возможность завещать кому угодно и т. д.».

Почти 8 лет Анна была фавориткой чрезвычайно изменчивого Августа, что является доказательством её необычайной энергии и ума, и надеялась, что так будет продолжаться и дальше: она была уверена в своём влиянии на него. Однако примерно через 9 месяцев после рождения третьего ребёнка, на этот раз сына, вопреки всяким ожиданиям Анны господство её сильно пошатнулось. Её положение нельзя было сравнить с положением других фавориток Августа — Кёнигсмарк, Эстерле, Тешен — они были для него всего лишь любовницами, тогда как она была названа его супругой, дети других были бастардами, а её — официально признаны. Однако графиня приобрела много могущественных противников, и её ошибкой было то, что она отпустила Августа в Варшаву, где интриганы смогли развернуться вовсю. Уже давно изменчивому сластолюбцу-королю разъясняли: для того чтобы поляки не чувствовали себя обиженными, он должен наряду с саксонками взять себе любовницу-польку. И ему тотчас представили некую графиню Марию-Магдалину фон Денхоф. Козель была в курсе всех этих интриг, но почему-то колебалась, несмотря на предупреждения друзей и сторонников, и не ехала в Варшаву, чтобы, как обычно, следить за королём.

Когда новости из Варшавы стали совсем уж тревожными, графиня летом 1713 года решилась-таки на поездку. Хотя она и объявила, что собирается в Гамбург, чтобы купить там дом, её противники догадались об истинной цели поездки и сумели убедить короля, больше не питавшего к ней никаких чувств, воспрепятствовать этому. Если бы Анна не задержалась больше положенного во Вроцлаве, она смогла бы, несомненно, противостоять козням врагов. Однако именно там её и застали посланные королём ей навстречу в сопровождении гвардейцев камер-юнкер и подполковник и передали ей приказ возвращаться в Дрезден. Дело кончилось грандиозным скандалом, графиня не хотела подчиняться и позднее сожалела, что не воспользовалась пистолетом, чтобы проложить себе дорогу в Варшаву. Однако в конце концов она сдалась и в сопровождении своей обезоруженной свиты повернула обратно.

Так как Август в декабре собирался вернуться в Дрезден вместе с Денхоф и больше не хотел видеть там Анну, она была вынуждена отправиться в Пильниц. Флемминг просил передать ей второй приказ короля: Денхоф не хотела перебираться в Дрезден до тех пор, пока там будет находиться Козель.

Однако, услышав, какая участь ей угрожает, Козель пришла в неописуемую ярость, изругала короля в пух и прах. «В какой помойной яме он теперь сидит?» — кричала она, намекая на Денхоф. Она припомнила, как они с Августом были счастливы в любви, как много он для неё сделал, как он клялся ей, как много радости они доставляли друг другу, какую любовь она к нему испытывала и как невероятно жестоко он с ней поступил.

Ещё недавно могущественная фаворитка, теперь была одинокой и всеми покинутой. Она ломала голову, как вернуть милость короля, изгнать ненавистную соперницу и отомстить недругам. Что касается милости короля, то тут она попробовала различные магические средства: приказывала варить приворотные зелья и произносить заклинания, чтобы «наслать напасть» на своих врагов.

В июле 1714 года она, казалось, была готова уступить, отдала ключ от своего дрезденского дворца, однако забрала мебель. Она отдала, правда, с большой неохотой, кольцо, которое Август подарил ей, видимо, вместе с жалованной грамотой. Кроме того, она подписала обязательства никогда не появляться в Польше и в Саксонии в тех местах, где собирался бы остановиться король.

«Я обязуюсь, — следует далее, — никогда не говорить и не делать ничего такого, что может быть неприятно королю или противно его интересам. А также воздерживаться от участия в любых интригах и сплетнях, никогда более ни в письмах, ни в разговорах не вмешиваться в дела, касающиеся короля, и вообще постоянно вести себя так, как следует из этой грамоты, которую я подписала. А если я в чём-либо нарушу данные условия, то вызову справедливый гнев короля и признаю, что тогда Его Величество имеет полное право лишить меня всех своих милостей, которые он мне оказал при условии, что я не нарушу условия договора.

И да поможет мне Бог до конца дней моих».

К французскому оригиналу договора прилагался длинный постскриптум, в котором графиня протестовала против клеветы в свой адрес и просила короля сохранить её привилегии и имущество.

В 1715 году она, видимо, согласилась по предложению Августа кончить дело миром и вернуть драгоценный документ. Затем сомнения вернулись, и она решилась бежать.

12 декабря Анна тайно покинула Пильниц. Сначала она жила в Берлине, затем в Галле. Кроме торговцев провизией, Анну посещал прилично одетый господин, которого считали её любовником. «Невозможно представить себе более прекрасной и возвышенной картины. Тоска, снедавшая её, проявлялась изысканной бледностью у неё на лице и грустью в глазах… Это была смуглая тридцатишестилетняя красавица, у неё были огромные живые глаза, белоснежная кожа, красиво очерченный рот, безукоризненной формы нос. Во всём её облике было нечто величественное и проникновенное. Наверное, королю было не так просто освободиться от её чар…»

Здесь, в Галле, решилась её судьба. Прусский король согласился на её арест, и возле дома, где она проживала, была выставлена стража. В её берлинской квартире был проведён обыск с целью обнаружить эти бумаги, но Анна успела их перепрятать.

Затем её перевели в Лейпциг, потом — в замок Носсен, где стерегли как особо опасную преступницу. Здесь у неё началось умственное расстройство, она фантазировала, беспричинно смеялась и плакала. После того, как Анна немного поправилась, её под усиленной стражей переправили в крепость Штольпен. Её Анна покинула только после своей смерти, почти через 50 лет. Без суда и следствия она была приговорена к пожизненному заключению как жертва мести и страха короля, ведь не подлежит сомнению, что Август Сильный боялся графини. Он обещал ей жениться и гарантировал неприкосновенность её имущества, однако обманул её и бросил.

Своё заключение она, что вполне понятно при её темпераменте и той бездеятельности, к которой её приговорили, переносила с большой горечью и не переставала везде, куда обращалась за помощью, подчёркивать это. Однако всё было напрасно…

В 1727 году, после одиннадцатилетнего заключения, она увидела короля из окна своего дома. Он прибыл, чтобы присутствовать на стрельбах. Графиня окликнула его, однако он только слегка приподнял шляпу и ускакал, не сказав ни слова.

1 февраля 1733 года Август умер в Варшаве. Но и тогда её не освободили. Почему — совершенно непонятно. Хотя и были сделаны некоторые послабления режима заключения. Графиня Козель могла принимать гостей, несколько раз в году встречаться с детьми, которым она стала совершенно чужой…

Графиня так и не была освобождена и ясным весенним днём конца марта 1765 года тихо угасла. Естественно, повсюду искали деньги и драгоценности, но после долгих поисков в волосяном матраце нашли только завёрнутые в бумагу 105 гульденов…

Диана де Пуатье (1499–1566)

Герцогиня де Валентинуа, фаворитка короля Генриха II. Своё влияние на короля сохранила до самой его смерти в 1559 году, несмотря на сопротивление его законной супруги Екатерины Медичи.

* * *

Диана вышла замуж за великого сенешаля Нормандии, луи де Брезе, но в 1531 году овдовела. Путь ко двору был свободен. Впрочем, она сошлась с королём Франциском ещё до смерти мужа. Когда её отец был приговорён к смерти за участие в заговоре против Франциска, она обратилась к королю и добилась отмены приговора. Говорят, что она купила эту милость ценой своей супружеской верности.

Герцог Генрих Орлеанский, второй сын Франциска I, был по природе слаб и робок. Молодость его прошла печально. Когда его отец был взят в плен после сражения у Павии, ему пришлось вместе с братом провести в монастыре целых четыре года в качестве заложника. Вернувшись в Париж, он был ослеплён его блеском. Ему хотелось приобщиться к радостям жизни, и вскоре они явились в лице Дианы Пуатье, которая, по словам Брантома, «одевалась красиво и величественно, но только в чёрное и белое». Это был траур по мужу. Сам принц не думал сближаться с ней, поскольку считал её образцом добродетели и ума, но Диана сразу поняла, какое она может иметь на него влияние. Она была намного старше принца — на 18 лет, но красота скрашивала этот недостаток. Между нею и принцем завязались близкие отношения, а вскоре старший сын короля умер, и Генрих сделался дофином. Говорят, что в смерти принца повинна Диана, которая дала ему яду, но это не доказано.

С той минуты, как Генрих сделался наследником престола, при дворе началась отчаянная борьба между двумя женщинами — Дианой, пользовавшейся расположением дофина, и герцогиней д'Этамп, любовницей Франциска I, не довольстовавшейся влиянием, которое она имела на короля, и твёрдо решившей приковать к себе и его будущего преемника. Весь двор разделился на два лагеря. Диана была на десять лет старше герцогини д'Этамп, и поэтому приверженцы последней начали уже говорить об увядшей красоте. Даже поэты и художники приняли участие в раздорах. Так, художник Приматиччио постоянно рисовал герцогиню д'Этамп, его картины украшали королевскую галерею. Бенвенуто Челлини выбрал в качестве модели прекрасную охотницу Диану. Поэты лагеря герцогини возвеличивали её красоту, не щадя красок, а Диану называли беззубой и безволосой, обязанной своей внешностью только косметическим средствам. Всё, конечно, было ложью, потому что Диана до конца жизни оставалась красавицей. Но это страшно злило фаворитку дофина. Впоследствии, когда она достигла вершин власти, её враги жестоко поплатились за свои едкие замечания. Так, по приказу Дианы был удалён от двора министр финансов Бояр, один из наиболее горячих клевретов герцогини д'Этамп, а вскоре та же участь постигла и герцогиню.

Диана постепенно прибирала дофина к рукам. Он не расстался с ней даже после женитьбы на молоденькой и прелестной Екатерине Медичи, дочери герцога Урбино во Флоренции. Этому, впрочем, способствовал характер самой Екатерины, которая не вмешалась в государственные дела и жила исключительно для удовольствия в кругу преданных весёлых дам, так называемой «маленькой шайки», занимавшейся только охотой, выездкой, балами…

После смерти Франциска на престол вступил Генрих. Королева не изменила своего образа жизни, и править практически стала Диана. Но она была больше, чем королева. Диана держала в своих руках судьбу государства, раздавала посты, преобразовывала министерства и парламент, решала вопросы о помиловании, управляла финансами, влияла на решения судей. Король беспрекословно исполнял её волю. В одном из писем Генрих умолял её всегда смотреть на него только как на верного слугу, он гордился именем слуги, которым она его окрестила.

Конечно, Диана была прекрасна. Казалось, красота её никогда не угаснет. У неё были правильные черты лица, красивый цвет кожи, чёрные, как смоль, волосы. Болезней она не знала и даже в самую холодную погоду умывалась водой из колодца. Фаворитка вставала в 6 часов утра, садилась на лошадь и в сопровождении своих гончих собак проезжала 2–3 мили, после чего возвращалась и до полудня проводила время в постели с книгой. Она была умна, живо интересовалась литературой и искусством. Утверждали, что Диана завоевала сердце короля не столько красотой, сколько советами, которые ему давала, и своей любовью к искусству, в котором прекрасно разбиралась. Родственники её всячески отрицали существование интимной связи между нею и королём, считая, что поведение Дианы в супружестве было безукоризненным, что, даже находясь на вершине власти, она никогда не снимала с себя траура. В качестве доказательства приводилось и то, что между королём и Дианой была большая разница в возрасте, что могло вызвать только уважение со стороны монарха, и она не была расточительна, подобно другим куртизанкам… Однако они не упоминали о том, что Диана была честолюбива и мстительна.

Историк де Ту осуждал её за гонения на протестантов и разрыв мирных отношений с Испанией. Тем не менее она могла считаться лучшей из фавориток, и Брантом справедливо заметил: «Французский народ должен просить Бога, чтобы никогда не было фаворитки хуже, чем эта».

В 1548 году король сделал её герцогиней Валентинуа и поручил знаменитому архитектору Делорму построить для неё дворец Анэ, который Диана великолепно обставила. С королевой она поддерживала добрые отношения, даже ухаживала за её детьми, правда, не бесплатно. По словам Брантома, когда король хотел узаконить одну из дочерей, прижитых им с Дианой, фаворитка сказала: «Я родилась для того, чтобы иметь законных детей от вас. Мне вовсе не хочется, чтобы парламент объявил меня вашей сожительницей».

Здесь, пожалуй, Брантом ошибается. У девочки, о которой идёт речь, Дианы Французской, была другая мать, молодая пьемонтка, с которой Генрих сошёлся ещё во время похода 1537 года. Король узаконил её в 1547 году. Позднее она сделалась герцогиней, благодаря браку с герцогом Монморанси.

Солнце Дианы закатилось в тот же день, когда умер Генрих. Ещё задолго до его смерти распространились два предсказания. Знаменитый итальянский астролог Лука Гаврико возвестил, что король умрёт на сороковом году жизни, и причиной тому послужит дуэль. Предсказание это вызвало насмешку, так как у королей дуэлей не бывает. Вскоре появилось ещё одно похожее предсказание. Окружение монарха встревожилось. Сам король в шутку выразился, что предсказания очень часто сбываются и что он примет такую смерть столь же охотно, сколь и всякую другую, лишь бы противником его оказался храбрый человек. Он, конечно, не предполагал, что действительно погибнет в поединке.

30 июня 1559 года около дворца Турнелль состоялся турнир. Король облачился в цвета Дианы и дрался храбро, но копьё графа Монтгомери попало ему в глаз и проникло до самого мозга. Через несколько дней Генрих скончался.

Брантом рассказывает, что король ещё дышал, когда Екатерина Медичи приказала Диане удалиться от двора, отдав прежде драгоценности, подаренные фаворитке королём. Диана спросила, умер ли король, а когда ей ответили, что он ещё дышит, но не проживёт и дня, она гордо воскликнула: «В таком случае, мне никто не смеет приказывать! Пусть знают мои враги, что я их не боюсь! Когда короля не будет, потеря эта доставит мне слишком много горя для того, чтобы я была чувствительна к досаде, которую мне хотят причинить».

Молодой король Франциск II приказал довести до её сведения, что, вследствие пагубного влияния Дианы Пуатье на короля, она заслужила строгое наказание, но в своей королевской милости он решил оставить её в покое и потребовал только, чтобы она возвратила драгоценности, полученные от Генриха II. Таким образом, бриллианты и другие украшения, перешедшие от графини Шатобриан к герцогине д'Этамп, а затем Диане Пуатье, вернулись в королевскую казну, чтобы украшать в будущем головы других фавориток.

Диана покорно подчинилась судьбе. Она удалилась в свой замок Анэ, где и умерла 26 апреля 1566 года на шестьдесят седьмом году жизни, покинутая почти всеми друзьями. По свидетельству Брантома, она была прекрасна до последней минуты. Перед смертью Диана основала несколько больниц, отдав, по выражению Шатонефа, Богу то, что взяла у мира. В церкви замка Анэ ей поставили памятник — статую из белого мрамора. Статуя эта теперь находится в Луврском музее. Одна из её дочерей от брака с графом Брезе вышла замуж за герцога Бульонского, другая — за герцога Омальского. Диана увековечена на многих портретах и в скульптурных произведениях. Жан Гужон изобразил её в виде торжествующей обнажённой охотницы, обнимающей шею таинственного оленя.

Жозефина Мария-Роза де Богарне (1763–1814)

Французская императрица, первая жена Наполеона I (с 1796 по 1809 год). Родилась на острове Мартиника. Первый муж Жозефины пал жертвой террора в 1794 году. От него имела двоих детей. Евгений стал впоследствии вице-королём Италии, а Гортензия — женой голландского короля Людвика Бонапарта и матерью Наполеона III. После развода с Наполеоном I Жозефина поселилась вблизи Эвре и вела роскошную жизнь.

* * *

Наполеон, 26-летний молодой генерал, быстро осознал: чтобы заручиться поддержкой одного из главных деятелей 9 термидора, Барраса, этого «короля Республики», необходимо прежде добиться расположения его знаменитой любовницы мадам Тальен, а для этого надо было появиться в свете. И вот сентябрьским вечером 1795 года он отправляется в салон той, кого называли «Термидорской Богоматерью». Именно здесь он впервые увидел другую королеву парижских салонов, нежную и страстную Жозефину де Богарне и сразу же без памяти влюбился в неё.

Среди гостей Наполеон был одет беднее всех. Мюскадены (так называли роялистов, одевавшихся с подчёркнутой роскошью) щеголяли белокурыми париками (шла молва, будто их изготовляли из волос казнённых) и гордо выставляли напоказ свои броские наряды. Ни для кого из них не прошло незамеченным появление «черномазого» генерала с пронзительным взглядом.

Наполеон решительно прокладывал себе путь среди разряженных офицеров, украшенных трёхцветными поясами членов Конвента. В погоне за высокими чинами виконт Баррас де Фокс-Анфу, депутат от Вара, оставил королевскую армию и уже 1 августа 1875 года получил звание бригадного генерала в армии Республики. Хотя профессиональным военным он так и не стал. Его дама была в простом муслиновом платье, свободно ниспадающем широкими складками. Под платьем угадывались очертания груди и бёдер. Остальные дамы были такие же соблазнительные. Хозяйка вечера, чувственная креолка, окидывала настойчивым взглядом каждого мужчину, словно предлагала им вести себя смелее.

Совершенно очарованный красотой полуобнажённых дам, Наполеон почтительно приблизился к Терезе Тальен. Баррас что-то шептал ей на ухо. Быть может, рассказывал о взятии Тулона. Наполеон почувствовал себя смелее. Обольстительное окружение придало ему храбрости. В мгновение ока этот худой и малозаметный офицер стал убедительным, ярким, напористым…

Каждую фразу Наполеон подхватывал буквально на лету, не упуская возможности показать себя во всём блеске. Он уже чувствовал себя здесь как дома, как будто всю жизнь учился придворным манерам. Разглагольствуя, он в пылу смело хватает за руку Терезу Тальен… Обменялся парой слов и с Жозефиной де Богарне, вдовой генерала де Богарне, обезглавленного в годы террора, которая оценивающе оглядела этого худощавого, низкорослого и нервного человека. Говорили, что с мадам Тальен они познакомились в тюрьме и что раньше она тоже была любовницей Барраса, впрочем, время от времени продолжала выступать в этой роли. Обеим женщинам молва приписывала многочисленных любовников, распутный образ жизни и крупное состояние. Наполеон был так остроумен, что она невольно забыла о том, как жалко он одет.

Постепенно все дамы одна за другой отошли от них, словно признав за Жозефиной де Богарне право на генерала, которому не было ещё и 27 лет. Она пригласила его навестить её дома, на улице Шантерен, 6.

У неё за плечами была уже целая жизнь. Ей было за 30. Но тело, но кожа, её манера двигаться словно в танце! Все дружили с ней. Она занимала центральное место в том мире, в который он едва вошёл.

28 октября к нему в штаб, оттесняя адъютантов, протолкался солдат с пакетом. Пока Наполеон вскрывал конверт, присутствовавшие офицеры скромно отступили в сторону.

Ему был незнаком этот круглый почерк с жирными прямыми линиями, неуверенный и прилежный одновременно. Письмо было подписано «Вдова Богарне». «Вы совсем не навещаете любящего вас друга, — пишет Жозефина. — Совершенно забыли его, и напрасно, потому что друг этот вам искренне и нежно предан. Приходите завтра ко мне обедать…» Наполеон сложил письмо и отослал адъютантов.

Наконец-то у него появилась женщина!

Наполеон принял приглашение возлюбленной.

Он прижал к себе Жозефину, и та подалась к нему, такая мягкая и послушная. Наполеон отнёс её в постель.

Наконец-то она принадлежала ему, эта умелая женщина с длинными пальцами, с шёлковой гладкой кожей. Он с жаром сжимал её и так горел желанием, что она едва не лишилась чувств. Жозефина делала вид, будто хочет оттолкнуть его, но, словно признав своё поражение, уступала и становилась нежной. Однако почему-то генерала не покидало ощущение, что она выскальзывает из его рук, что она как будто не здесь, а где-то далеко…

Едва расставшись с ней, он тотчас же писал письмо:

«Моё пробуждение полно тобой. Твой облик и пьянящий вечер, проведённый с тобой вчера, не оставляют в покое мои чувства. Нежная, несравненная Жозефина! Что за странные вещи творите Вы с моим сердцем! Стоит мне представить, что Вы сердитесь, или грустите, или встревожены, как душа разрывается от боли, и Ваш друг не знает более покоя».

Впрочем, Жозефина к нему не спешила. Поджидая её в приёмной нотариуса господина Рагидо, где она назначила ему свидание, Наполеон подошёл к приоткрытой двери и услышал, как ворчит нотариус: «Что это вам вздумалось! Выходить замуж за генерала, у которого нет ничего, кроме плаща и шпаги!»

7 февраля 1796 года о предстоящем бракосочетании сообщили публично, а уже 2 марта состоялось официальное назначение молодого генерала на пост главнокомандующего армией, которой предстояло действовать в Италии. «Приданое Барраса», — шипели завистники.

Следовало составить брачный контракт. Жозефина убавила себе четыре года. (Ему об этом было известно.) Сам он прибавил себе полтора года. Что значили все эти мелочи! Он желал этого брака.

9 марта 1796 года (19 вантоза IV года), в день свадьбы, назначенной на 9 часов вечера в мэрии на улице Антэн, Наполеон провёл совещание с адъютантами. Каждому он объяснял его задачу. На 11 марта планировался отъезд в Ниццу, где располагался главный штаб армии. Адъютантам предстояло подготовить все этапы следования, позаботиться о квартире для Наполеона, созвать его генералов.

Внезапно Наполеон поднял голову и едва не подскочил на месте. Шёл уже десятый час. А ведь в мэрии его ждали Баррас, Тальен и Жозефина!

В сопровождении одного из адъютантов, Ле Маруа, Наполеон торопливо отправился в путь. Он уже преподнёс Жозефине маленькое кольцо с сапфирами в качестве свадебного подарка. Внутри кольца было выгравировано: «Это судьба».

Когда он входил в здание мэрии, было уже 10 часов. По ступенькам Наполеон не всходил, а прыгал. Его уже давно ждали. Горели свечи. Мэр Ле Клерк клевал носом.

Наполеон потряс его за плечо. Наконец церемония началась. Жозефина едва слышно прошептала слова согласия. Наполеон звонким голосом произнёс: «Да». И сейчас же увёз Жозефину. Она целых две ночи была с ним. Спустя два дня он покинул её, чтобы принять участие в итальянской кампании.

От Парижа до Ниццы — одиннадцать ночёвок, и с каждой ночёвкой, почти с каждой почтовой станции, на которой он менял лошадей, летело письмо на улицу Шантерен, в отель гражданки Богарне.

«Когда я бываю готов проклясть жизнь, я кладу руку на сердце: там твой портрет, я на него смотрю, и любовь для меня — безмерное лучезарное счастье, омрачаемое только разлукой с тобой. Ты приедешь, правда? Ты будешь здесь, около меня, в моих объятиях! Лети на крыльях! Приезжай, приезжай!»

Почему же она медлила?

Дело в том, что перспектива мотаться с солдатами по полям нисколько не привлекала её. Насколько лучше пользоваться, сидя в Париже, всеми их трудами и достигнуть наконец цели посредством простой ставки в игре и стать одной из самых высокопоставленных львиц, одной из цариц нового Парижа! Бонапарт прислал ей доверенность, да, впрочем, кто отказал бы в кредите жене главнокомандующего Итальянской армии? Она была участницей всех празднеств, всех увеселений, всех приёмов в Люксембурге, где при Баррасе была восстановлена королевская пышность и где рядом с хозяйкой, госпожой Тальен, ей отводилось лучшее место.

Но нужен был всё-таки какой-нибудь предлог. Что же придумать? Болезнь — это старо, но болезнь, вызванная началом беременности, — прелестно. Узнав эту новость, Бонапарт потерял голову. «Я так виноват перед тобой, — писал он, — что не знаю, как искупить мою вину».

Но он не мог больше ждать; грозил, если его жена не приедет, подать в отставку, всё бросить и приехать в Париж. Жозефина поняла, что с отговорками кончено, тем более что последнего предлога — беременности — нет. Ссылками на болезнь больше нельзя провести мужа: ведь она продолжала выезжать, не отказывалась ни от одного праздника и прекрасно переносила все развлечения. Бонапарт в это время вынужден был идти навстречу армии Вурмсера и умолял Жозефину приехать к нему в Верону: «Ты нужна мне, — писал он ей, — потому что я скоро сильно заболею». Но она ждёт его в Милане, куда он и помчался. Два дня сердечных излияний, любви, страстных ласк — и тотчас же — тяжкий кризис, связанный с Кастильоне.

Когда она была с Бонапартом, он проводил день в поклонении ей, словно божеству; когда она уезжала, он слал гонца за гонцом. Из каждой из этих безвестных деревень, названия которых он сделал бессмертными, летели письма с уверениями в любви, в доверии, в признательности, с проклятьями ревности, с безумными ласками. Ей, любовнице уже пожившей, светской и опытной, принадлежали его ненасытные чувства — совсем молодого, совсем свежего, чувства двадцатишестилетнего мужчины, жившего до тех пор целомудренно.

Эта вечная экзальтация тяготила её и надоедала ей. Конечно, мило — быть так любимой; сначала это казалось интересным и новым, но постепенно утомило. Его безрассудная страсть, с её грубостью и наивностью, не способна была разбудить уже притупившиеся чувства. Шарль был развлечением, лучше которого и желать нельзя: он был из того Парижа, который любила Жозефина, — Парижа разгульного, шумного, весёлого, Парижа-кутилы. Ей нужен был Шарль, чтобы легче переносить скуку, которая её изводила.

К Бонапарту Жозефина вернулась только в конце декабря. Хотя любовь Наполеона теперь уже не была бешеной и страстной, но его жена оставалась единственной женщиной, которую он любил.

Между тем она уже не была так красива. Ей было далеко за тридцать, но, даже когда прошла страсть, от прежней любви у Бонапарта осталась к ней горячая благодарность.

Жозефина обедала в Люксембурге, у президента Директории Гойе, когда пришло совершенно неожиданное для неё известие, что Бонапарт высадился во Фремю. Она как бы забыла о существовании Бонапарта, казалось, даже не думала, что он может вернуться, устроила свою жизнь по своему вкусу и вела себя как вполне утешившаяся вдова.

А Наполеон, решивший порвать с Жозефиной после того, что он узнал в Египте, уже три дня расспрашивал своих братьев, сестёр, мать. У него не осталось никаких сомнений насчёт поведения Жозефины в Милане, насчёт её ещё более предосудительной жизни в течение последних семнадцати месяцев. Решение Наполеона было твёрдым, и вся семья горячо одобряла его. Никакие доводы не могли ни тронуть, ни смягчить его. Никакие интересы, в важности которых его старались убедить, не могли заглушить в нём справедливое негодование. Чтобы избежать встречи, которая могла, пожалуй, его растрогать, — потому что он знает власть этой женщины над собой, — он оставил у привратника её вещи и драгоценности.

Наконец приехала Жозефина, совершенно потерявшая голову. Ей предстояло сыграть последнюю игру, которая была на три четверти проиграна. В пути, быть может, впервые в жизни, она задумалась о своём положении, и весь ужас его внезапно престал перед нею. Если ей не удастся увидеть его снова, завоевать его, куда она пойдёт? Что будет с нею?

Она проникла в отель, но теперь ей нужно было попасть в комнату Бонапарта. Перед дверью, в которую тщетно стучалась, она опустилась на колени; послышались её стоны и рыдания.

Он не отпирал. Сцена длилась много часов, целый день.

Наконец дверь открылась, появился Бонапарт с протянутыми руками, безмолвный, с лицом, искажённым долгой и жестокой борьбой с собственным сердцем. Это было прощение, и не то прощение, о котором потом сожалеют, которое не мешает возвращаться к прошлому, пользоваться им как оружием; нет, это было прощение, полное великодушия, прощение окончательное, забвение всех совершённых ошибок.

Жозефина задумалась: муж, который без колебаний оплатил более двух миллионов долгов, — это такой содержатель, какого нелегко найти и который заслуживал, чтобы для него кое-чем пожертвовать. Жозефина это сделала, и её видимое поведение до развода не давало её противникам повода для нареканий. Она слишком боялась потерять своё положение.

Вспыхнувшая в сердце Наполеона любовь к полячке Марии Валевской отодвинула образ Жозефины на второй план.

После возвращения из Тильзита всё шло к разводу: впервые император задумался об этом. Но какой длинный путь отделял замысел от его осуществления! В других делах, делах ума, а не сердца, если решение было принято, он не допускал никаких промедлений и шёл к цели, не останавливаясь ни перед чем. Здесь же его ум взвесил все неудобства, создаваемые бесплодием Жозефины, все выгоды развода и второго брака, но сердце его противилось политическим замыслам, и в течение целых двух лет, с июля 1807 года до октября 1809 года, он колебался.

Он сам начал в Париже неприятный разговор, считая своим долгом известить Жозефину о принятом им решении. Она ждала этого, ждала не только с 1807 года, но всегда, всё время. Значит, он разразился, этот удар, защищаясь от которого она пускала в ход всю свою ловкость, ужас предчувствия которого отравил всю её жизнь — значит, наступил момент развода.

Она прибегла всё-таки к обморокам и слезам, без всякой надежды снова овладеть им, только для того, чтобы извлечь наибольшие выгоды из положения, в которое попала. Она желала устроить сына, желала, чтобы было исполнено то, что ей обещали для него. Что же касается её самой, то она не желала уезжать из Парижа, затем она потребовала, чтобы были уплачены её долги, потом, чтобы за ней сохранили ранг и прерогативы императрицы, потом ещё, чтобы у неё были деньги, много денег. И она получила всё, чего желала: Елисейский дворец, как городскую резиденцию, Мальмезон, как летнюю, Наваррский замок — для охоты, три миллиона в год, тот же почёт, каким пользовалась раньше, титул, гербы, охрану, эскорт, все внешние атрибуты царствующей императрицы.

Но деньги, дворцы, титулы — всё это ничто не значило для него; он дал больше — свои слёзы. И как встревоженный, самый верный и самый нежный любовник, он писал письмо за письмом, желал знать до мельчайших подробностей, как живёт отвергнутая им жена. Однако когда он явился в Мальмезон, чтобы повидать её и постараться утешить, он даже не вошёл в её покои, старался всё время держаться на виду у всех, потому что хотел, чтобы и Жозефина, и все знали, что между ними всё кончено навсегда. И тщательно избегая давать кому-либо повод думать, что та, которая вчера была его женой, состоит теперь при нём любовницей, он выказывал ей этим новый знак своего уважения. И потом, кто знает? Может быть, он и сам всё ещё не был уверен в своих чувствах; в таком случае он проявлял к ней не только уважение; он показывал этим, какой живой, и глубокой, и крепкой, способной пережить всё, даже молодость и красоту, была и осталась его любовь, зародившаяся тринадцать лет назад, такая страстная вначале, такая непоколебимая, несмотря на случайные измены, самая властная и самая слепая, какую испытывал когда-либо человек.

Марина Мнишек (ок. 1588 — ок. 1614)

Известная авантюристка. Дочь польского магната Ежи Мнишека. Жена Лжедмитрия I и Лжедмитрия II. Была выдана яицкими казаками русским правителям. Умерла, по-видимому, в заточении.

* * *

«Выслушай моления любви, дай высказать всё то, чем сердце полно». Это слова Лжедмитрия из пушкинского «Бориса Годунова», когда он в саду у фонтана клянётся в своей страсти Марине Мнишек.

Кто же такая эта Марина Мнишек, которая с первого взгляда безумно влюбила в себя самозванца-претендента на российский престол, да так, что он ради неё готов был от всего отказаться? Ангельской красоты женщина или демон, перед которой не смог устоять пылкий авантюрист?

Нет, Марина далеко не красавица, в ней не видно женского обаяния. Но внешность, как известно, бывает обманчива, а может, художник намеренно на первый план вынес в портрете не миловидность или обаяние, а другие свойства её натуры — сильную волю, обострённое честолюбие, гордость. Иначе как объяснить, что у Марины не было недостатка в кавалерах, причём самых знатных? Все они нещадно боролись между собой за её руку и сердце. Дело доходило даже до дуэлей. Но холодная панна оставалась равнодушна, словно чувствовала, что ещё не пришёл её час, что будущий её избранник поможет ей достигнуть, пусть не небесного престола, но самого высокого на земле — царского. И терпеливо ждала.

Она была дочерью сандомирского воеводы Ежи Мнишека и жительницы Самбора Анны Тарловны. Её родители имели десять детей, в то числе пять девочек. Марина была предпоследней дочерью. Сандомирский воевода был в высшей степени честолюбивым человеком и мечтал видеть всех дочерей замужем только за богатыми и знатными людьми. Старшую Урсулу он выдал за известного князя Константина Вишневецкого. Естественно, не рассчитывала на меньшее и Марина.

Лжедмитрий впервые оказался в Самборе в 1603 году. В то время с помощью польского короля Сигизмунда III он уже был готов к осуществлению дерзкой авантюры — захвату власти в московском государстве. Он был уверен, что Борис Годунов, который не был царского рода и которым был недоволен народ, не сможет ему всерьёз противостоять. Тогда-то и произошла встреча мятежника с Мариной Мнишек. Полячка догадалась, что он самозванец, но это, похоже, её не смутило.

Многие польские богачи, которые торопили самозванца с походом, вовсе не хотели, чтобы он в столь ответственный момент связывал себя с женщиной. Но Лжедмитрий был уже безумно влюблён. В мае 1604 года состоялась помолвка авантюриста с Мариной. По одной версии это произошло в самом Самборе, в костёле, по другой — в остроге. Но так или иначе счастливый избранник подписал тогда брачный договор, по которому в знак благодарности дарил отцу Марины Ежи Мнишеку один миллион злотых плюс Смоленское и Новгород-Северское княжество. Невесте же — города Новгород и Псков.

Примерно через полгода Лжедмитрий, получив благословение в Бернардинском костёле от архиепископа львовского Яна Деметрия Соликовского, вместе с 15 тысячами польского войска двинулся на Москву. Как известно, военная компания удалась. Собственно, воевать и не пришлось. Было триумфальное шествие, трон оказался незанятым — Борис Годунов умер, а народ рад был, что наконец-то получил царя.

21 июля 1605 года состоялась торжественная коронация Лжедмитрия. А вот пышная церемония венчания его с Мариной происходила уже в Польше в Краковском костёле, где по столь необычному случаю собралась вся королевская и шляхетская рать.

Лжедмитрий возвратился в Москву с новой царицей. Первой дамой московского государства Марина побыла ровно 9 дней. Ещё голова кружилась от шумных и пышных праздников, когда началось первое восстание. Причины его известны. Но в чашу народного недовольства Марина добавила и свои капли. Она потребовала, чтобы короновали не только мужа, но и её, а в русской деревне это восприняли, как кощунство. Кроме того, она готовилась выйти на церемонию не в московском национальном одеянии, а в европейском — с полуобнажённой грудью, чем шокировала даже царское окружение.

Лжедмитрий был убит. Но Марина и после этого не собиралась уступать своё место другой. Как только на историческую сцену вышел Лжедмитрий Второй, она тут же закрутила и с ним роман. Они тайно обвенчались, и Марина на весь свет заявила, что отныне она — московская царица. От него у неё родился сын Иван. Но вторая авантюра закончилась также быстро, и «тушинский вор», как прозвали второго самозванца, тоже был убит. А Мнишек уже вошла в роль и никак не хотела примириться с крушением. Авантюристка фанатично верила в свою звезду и сделала очередную ставку на нового кандидата. Польский король пытался было образумить её, пообещав взамен московского царства маленькое, но своё владение — Самбор или Гродно. На что Марина ответила, что когда станет московской государыней, то преподнесёт ему более дорогой подарок — Варшаву.

В это время любвеобильная Марина стала женой одного из сподвижников Лжедмитрия Второго — казацкого атамана Ивана Заруцкого, который был родом из Тарнополя. Он поклялся ей, что вернёт ей московскую корону. Но казака преследовали неудачи. Известно одно — молодая женщина, как уверяют очевидцы, и в самом деле полюбила этого храброго человека, имея уже двух детей — мальчиков (второго она родила, когда Лжедмитрий был убит). В конце концов Заруцкий кончил свою жизнь на плахе.

После этого следы Марины Мнишек теряются. Одни историки считают, что ей отрубили голову, другие, что утопили в реке, третьи, что отправили в монастырь. А вот судьба её двоих детей от Лжедмитрия Второго известна: младшего сына задушили, а старшему повезло — его приютил литовский канцлер.

Бьянка Капелло (1548–1587)

Самая красивая венецианка своего времени. Почти четверть века за этой женщиной с пристальным вниманием следил весь мир. Нищета, унижения, затем небывалое восхождение и роскошь были неразрывно связаны с именем Бьянки Капелло, Великой герцогини Тосканской.

* * *

Шестнадцатилетняя красавица венецианка, Бьянка встретила в одном из церковных коридоров Пьетро Бонавентури. Этот смазливый легкомысленный юноша, банковский служащий в торговом доме Сальвиати, стал судьбой девушки. Он был невероятно честолюбивым, жаждущим славы, падким на роскошь. До него дошли слухи о прекраснейшей дочери города в Лагуне, прелестной венецианке Бьянке Капелло. Чтобы фортуна улыбнулась ему, он украл деньги, купил пурпурно-красную шёлковую куртку и такого же цвета берет и стал искать встречи с Бьянкой. Когда девушка выходила из собора Св. Марка, она увидела его. Всего лишь взгляд, всего лишь безмолвное «да» из-под целомудренно опущенных ресниц — и судьба обоих была решена.

К шутовскому наряду прибавилась фальшивая фамилия. Имя Пьетро Сальвиати звучало для девушки особенно привлекательно…

А в великолепном палаццо Бартоломео Капелло жил только одной мыслью — выдать свою прекрасную дочь замуж за достойного человека. От своей умершей матери, урождённой Морозини, Бьянка получила богатое наследство.

Бьянку Капелло охраняли с неслыханной строгостью. Она ни под каким видом не смела показываться у окон, выходивших на канал. Она вознаграждала себя тем, что каждый вечер подходила подышать воздухом к маленькому, высоко расположенному окну, выходившему на улицу, где жил Бонавентури. При помощи знаков Пьетро удалось признаться в любви, но он не мог проникнуть в палаццо. За малейшую попытку наказанием обоих любовников была бы смерть. Но любовь заставила надменную красавицу достать ключ от калитки и выйти на свидание.

Долгими глухими ночами беспечно отдавалась обманутая девушка своему счастью. Но вот всё рухнуло: беззаботная юность, роскошь и счастье. Бьянка ждала ребёнка… Она с ужасом поняла, что единственным спасением для неё и Пьетро будет бегство. Законы венецианского общества были очень суровыми и обрекали на изгнание и отлучение от церкви девушку, которая сознательно отдавалась любимому человеку.

Наступил день бегства. Когда Бьянка стояла перед алтарём церкви, чтобы обручиться с Пьетро, она узнала, что была подло обманута возлюбленным, присвоившим чужое имя.

А в Венеции в это время готовилось возмездие. Высший Совет под председательством дожа собрался на суд. В этот Совет входил также дядя Бьянки — Гримани, епископ Аквилен.

Совратитель Бьянки Пьетро Бонавентури был единодушно приговорён Сенатом к смертной казни. За поимку беглецов была назначена сумма в 1000 дукатов. Такую же сумму со своей стороны назначил глубоко оскорблённый отец Бартоломео Капелло.

Этот приговор был хуже мгновенной смерти! Впоследствии Бьянка поняла весь ужас своего положения. Она, избалованный, ухоженный ребёнок из богатого и старинного рода, была вынуждена скитаться как простая нищенка.

Золотой дождь из 2000 дукатов манил сыщиков, и они не прекращали преследование.

Однако случилось чудо. Беглецы добрались до Флоренции. Они нашли прибежище у родителей Пьетро. Девушка глубоко разочаровалась в родственниках мужа. Старшие Бонавентури, тупые ханжи, ненавидели жену своего сына.

Бьянка училась молчать… Она родила дочь, но положение молодых людей не менялось. Они были по-прежнему беглецами и не могли выходить из грязной убогой каморки. Эти мучения многому научили Бьянку. В её душе умерли мягкость и нежность. Однако страдания не коснулись её внешности. Ещё привлекательнее стала она после рождения ребёнка.

Пришёл день, ставший поворотным в судьбе Бьянки. Однажды она забыла об осторожности и выглянула в окно. Проезжающий в это время на лошади дворянин заметил её. Он был мгновенно очарован её красотой. Дон Франческо ди Медичи не мог забыть прекрасную незнакомку у окна бедного жилища. Он был богат и обладал огромной властью. Марчеза Мандрагоне, одна из его придворных дам, с готовностью взяла на себя нелёгкую роль посредницы.

И всего за несколько дней участь беглецов совершенно изменилась. Они получили виллу. Дон Франческо ди Медичи выхлопотал у Сената право на жительство для обоих беглецов.

Прекрасная Бьянка сильно изменилась в своём новом жилище. Из милой девушки она превратилась в хладнокровную Цирцею. Испытав страшную нищету, теперь она хотела только одного: выйти замуж за дона Франческо! Но до этого было далеко. Ведь её мужем был Пьетро, а католическая церковь не разводила тех, кого соединила. К тому же в старом дворце Медичи Поджио э'Кайяно жил её злейший враг, герцог Козимо, отец дона Франческо.

Герцог-отец в своём замке проклинал её. Он не одобрял увлечения сына. Бьянка мешала его планам! К тому же Франческо должен был вот-вот жениться. Отец выбрал ему в супруги благородную эрцгерцогиню Иоганну Австрийскую, сестру императора Максимилиана. По матери герцогиня была очень знатного происхождения. И, не отличаясь особой привлекательностью, должна была стать достойной супругой Медичи, его сына.

Бьянка, узнав о планах Козимо, дала Франческо полную свободу, чтобы он мог жениться на навязанной ему женщине. Этой уловкой она ещё крепче привязала к себе влюблённого вельможу.

Во время свадебных торжеств, обставленных Флоренцией с невиданной роскошью, на малопривлекательную сестру императора из Вены едва обратили внимание. Всеобщее восхищение вызывала Бьянка. Она блистала своей победоносной красотой. И другая женщина, сидевшая на троне, бледная и всеми покинутая, не могла быть ей соперницей. И Франческо тоже понял это очень скоро, так скоро, что через несколько дней после свадьбы отправил к Бьянке своих придворных с ценными подарками. Это означало, что именно она была непризнанной повелительницей дона Франческо ди Медичи. Но её притязания на этом не заканчивались. Конечной целью был дворец Питти с его сокровищами и роскошными залами, воплощённое в камне могущество Медичи…Франческо был без ума влюблён, а Бьянка немного скучала, ибо и в Венеции, и во Флоренции вынуждена была вести жизнь затворницы. Дон Франческо под разными предлогами увеличивал состояние её мужа и постепенно привязал к себе Бьянку простотой и нежностью обхождения. Она долго сопротивлялась; наконец Франческо Козимо удалось образовать то, что в Италии называется tringolo equilatero (равносторонний треугольник).

Тем временем Пьетро Бонавентури превратился в проклятье для флорентийцев. Богато одетый, сорящий деньгами направо и налево, он проводил дни и ночи в укромных будуарах прелестных флорентийских дворянок. И когда Пьетро в одну из ночей возвращался от знатной флорентийки Кассандры Риччи, на него напали и убили.

Бьянка была потрясена. Он был отцом её ребёнка. Бьянка относилась к нему как старшая сестра, всегда готовая прийти на помощь. Она давала ему всё, что он хотел. Но всё это не мешало мелкому искателю приключений глумиться над ней в объятиях своих любовниц!

Принц Франческо прекратил по просьбе Бьянки преследование убийц Пьетро. Но, конечно, всё это было подстроено. Он был доволен, что Бьянка стала свободной, и поклялся, что женится на ней, когда оба будут свободны. Любовница успокоилась.

В 1569 году по указу папы Пия V Козимо стал Великим герцогом Тосканским. Все итальянские властители заявили протест. Но это ни к чему не привело.

Бьянка подружилась с римским кардиналом Фердинандом, братом Франческо, и их сестрой, прекрасной Изабеллой, женой Джордано Орсини. И если даже они не очень ей нравились, она научилась не подавать вида. У неё было завидное самообладание, железная выдержка облегчала ей жизнь, и Бьянка никогда не позволяла себе расслабиться.

Между тем герцог Козимо умер, и Франческо занял его место. Теперь он был свободен во всех отношениях и засыпал свою куртизанку ценными подарками. Обычно довольно скупой, для неё он не жалел денег.

Бьянка приступила к реализации своих честолюбивых планов. Для этого ей нужны были мужчины, ну и что? Их можно купить за золото!

По Флоренции пошли слухи: любовница герцога беременна! Бьянка внимательно следила за этим.

«Великий герцог обезумеет от радости!»

«Вот тогда уж он отблагодарит её!»

«Да ведь у неё выкидыш, и она больше никогда не забеременеет!»

Бьянка написала в Рим кардиналу Фердинанду, что она подарит своему повелителю сына. С помощью подкупленных врачей и двоих служанок Бьянка довела своё мошенничество до конца. Это был блестящий успех её сильной натуры.

Болезненные схватки тяжёлой беременности вскоре так измучили Бьянку, что она едва могла протянуть руки своему повелителю. А уж когда ей позднее пришлось совсем не вставать с постели, он окружил её безграничной заботой. Из-под полуопущенных ресниц она наблюдала за выражением его лица и успокаивалась. В притворстве она была актрисой, ей удавалось провести всё своё окружение.

И пришёл час, когда служанка в футляре от скрипки принесла купленного младенца. Через несколько минут радостная процессия обошла дворец, провозглашая: «Донна Бьянка только что родила здорового мальчика!»

И по Флоренции пополз слух: «У любовницы родился сын!»

«Великий герцог уже пожаловал новорождённому такие права и титулы, на которые любой принц может иметь право только значительно позже…»

«Во славу Святого Антония, которому Великий герцог дал обет, его сын назван Антонио!»

Когда Бьянка вышла из своих покоев, на лице её не было заметно и тени беспокойства. Она тотчас дала распоряжение устроить особенно пышный праздник. Скороходы собрали к вечеру в её дворце лучших артистов и циркачей. Она хотела обставить этот праздник с возможно большей изысканностью, чтобы ещё раз очаровать холодного по натуре герцога.

Франческо был очень доволен этим вечером. Когда Бьянка поднялась с ним в свои покои, герцог был обласкан как никогда. В эту ночь его любимая была очень соблазнительна… Будучи в прекрасном расположении духа, он обещал признать Антонио своим сыном и позаботиться о том, чтобы Его Испанское Величество присвоил ему титул. У Бьянки больше не было опасений. Великий герцог Тосканский был так могущественен, что мог даже это. И Бьянка была благодарна ему. Она угрозами заставила молчать врачей и служанок, свидетелей обмана.

Она написала в Венецию своему отцу, и вскоре получила ответ, в котором Бартоломео Капелло был готов протянуть руку примирения своей преуспевающей и могущественной дочери. Вскоре он нанёс ей визит и убедился, что дочь с честью выбралась из ужасного положения, в которое забросила её судьба. Трудно было встретить такую же красивую женщину, обладающую подобной силой духа, умением владеть собой в самых тяжёлых обстоятельствах.

В 1577 году Великая герцогиня родила сына. Ликование народа было неслыханным. Много дней и ночей Флоренция не могла успокоиться. И Франческо был счастлив. Он, скупой деспот, приказал раздавать деньги народу. Все должны были разделить его радость!

Бьянка пережила едва ли не самые трагичные часы своей жизни, но никто не заметил этого. Выражение её прекрасного лица в последующие дни было предметом пристального наблюдения. Однако никаких чувств оно не выражало…

В апреле 1578 года Великая герцогиня тяжело заболела. Смерть быстро прибрала к рукам эту измождённую женщину. Великий герцог вернулся во Флоренцию. В тот же вечер он появился у своей возлюбленной. Бьянка всё рассчитала заранее и хорошо подготовилась. Поддерживаемая монахом, Бьянка так эмоционально рассказала ему обо всех последних неприятностях, что он был растерян и потрясён и тотчас приказал перевести Бьянку и её свиту в… Питти.

Новая выходка Великого герцога вызвала ещё более сильную вспышку народного гнева. Франческо едва обратил на это внимание и вскоре обвенчался с Бьянкой.

Роль тайной супруги не очень подходила ей. Да и обстановка в Питти ей не нравилась. Там, на улицах — враждебный ей народ, а за пределами Флоренции — такая же враждебная знать: она везде была чужой…

Франческо был уязвлён и оскорблён враждебным отношением народа и знати к Бьянке и согласился с планом, который она ему предложила. Она решила послать в Венецию тосканских дворян Сфорца и официально объявить Сенату о своём замужестве. В то же время она хотела просить Сенат признать её «Дочерью Республики». С этим титулом Бьянка Капелло могла возвыситься над всеми итальянскими принцессами, так как становилась в ряды высшей знати!

И её план удался. Итальянские властители не могли ничего возразить против коронации Бьянки. Могущественная Венецианская республика присвоила ей наивысший титул. Отцу и сыну Капелло был присвоен титул рыцарей «Золотой Звезды».

И всё это было делом рук умной женщины. Только её железной воле, её хитрости, её гибкости в щекотливых дипломатических отношениях, её безграничному терпению можно было приписать весь этот огромный успех, этот благополучный конец. Все те, кто ещё совсем недавно открыто злословили в её адрес, теперь должны были низко кланяться Великой герцогине Тосканской. В дни коронации произошла помолвка её дочери Пеллегрины с графом Бентивольо.

В 1587 году тосканский двор переехал в Поджио э'Кайяно. Здесь со всем подобающим блеском встретили кардинала Фердинанда. Братья окончательно помирились, и каждый благодарил за это Бьянку. Правительница подумала об удовлетворении малейших желаний гостя. Театр, любовные игры, прогулки на лодках по реке и другие подобные развлечения приносили необходимую разрядку. День и ночь не гасли свечи, и факелы расцвечивали замок, превратившийся как бы в символ чувственной радости жизни…

Она собиралась отправиться в Венецию и предстать там во всём блеске неслыханной роскоши, как вдруг неожиданно тяжело заболел Франческо. И сама Бьянка, почувствовав странное недомогание, моментально потеряла выдержку. В мучительном страхе сидела она у постели своего повелителя до тех пор, пока её в бессознательном состоянии не перенесли в её покои.

А через несколько часов после мучительной агонии Великий герцог Тосканский Франческо скончался.

Как ураган обрушилась страшная весть на Флоренцию. Ходили самые необычные слухи. Они расползались всё дальше… Ещё не улеглись первые волнения, а пришла новая весть:

«Бьянка Капелло умерла!»

Вскоре после повелителя, не достигнув 40 лет, умерла и повелительница.

Сложилось много легенд. В течение веков вокруг прелестной головки Бьянки Капелло свивался их пышный венок. Никто не верил в естественную смерть герцогской четы из Тосканы.

Стендаль в «Истории живописи в Италии» приводит свою версию гибели Бьянки и герцога.

Бьянка захотела подарить мужу наследника. Обратилась к придворным астрологам, отслужили несчётное количество месс. Всё было бесполезно. Тогда герцогиня прибегла к помощи своего духовника, францисканца с длинными рукавами из монастыря «Всех святых». У неё появилось отвращение к еде, её тошнило, она даже слегла. Весь двор её поздравлял, герцог был в восторге.

Когда пришло время родов, Бьянка среди ночи почувствовала такие сильные боли, что в волнении потребовала к себе духовника. Брат герцога, кардинал Медичи, встав с постели, спустился к невестке в переднюю и начал там спокойно прохаживаться, читая требник. Великая герцогиня попросила его удалиться: она якобы не могла допустить, чтобы он слышал её крики. Но жестокий кардинал холодно ответил: «Передайте её высочеству, что я прошу её делать своё дело; я буду делать своё».

Когда пришёл духовник, кардинал, обняв его, сказал:

«Добро пожаловать, святой отец, герцогиня очень нуждается в вашей помощи».

И, продолжая сжимать его в своих объятиях, он без труда нащупал младенца, которого францисканец принёс в своём рукаве. «Слава Богу, — воскликнул кардинал, — великая герцогиня счастливо разрешилась от бремени, к тому же ещё и мальчиком». И показал своего мнимого племянника остолбеневшим придворным.

Бьянка, лёжа в постели, услыхала эти слова и была в бешенстве. Она тут же начала вынашивать планы мести. Вскоре они все трое (Великий герцог, Бьянка и кардинал) собрались на прекрасной вилле Поджио э'Кайяно, где обедали за общим столом. Герцогиня, заметив, что кардинал очень любит бланманже, приказала приготовить это кушанье и положить в него яду. Кардинала предупредили. Он явился к столу, как обычно, но, несмотря на многократные уговоры невестки, не притронулся к блюду. Великий герцог воскликнул: «Ну что ж! Если мой брат отказывается от своего любимого кушанья, я им полакомлюсь». И наполнил свою тарелку.

Бьянка не могла его удержать, так как этим она обнаружила бы своё преступление и навсегда утратила бы любовь мужа. Увидев, что для неё всё кончено, она положила себе бланманже.

Оба они скончались 19 октября 1587 года.

Почти четверть века держала эта женщина в напряжении весь мир! И навсегда осталась загадкой смерть гордой и умной куртизанки Бьянки Капелло…

Марлен Дитрих (1901–1992)

Собственное имя — Мария Магдалена фон Лош. Американская киноактриса. Снималась в фильмах «Голубой ангел» (1930), «Марокко» (1930), «Желание» (1936), «Свидетель обвинения» (1957), «Прекрасный жиголо — бедный жиголо» (1978) и др. Известна и как эстрадная певица. Выпустила книгу мемуаров.

* * *

В её образе главным была тайна. Свою жизнь кинозвезда превратила в профессию: её манера одеваться, манера испытывать судьбу — скандалом или риском — создавали легенду о Дитрих.

В 1929 году в Берлин приехал из Голливуда американский кинорежиссёр Джозеф фон Штернберг, которого называли «Ренуаром кинематографа». Это был не запланированный поворот сценария судьбы Марлен Дитрих. Она не знала человека по фамилии фон Штернберг, не слышала об его успехе, но дружила с секретаршами студии УФА — крупнейшего германского киноконцерна.

Фон Штернберг заявил руководству студии, что нашёл актрису для своего фильма «Голубой ангел». Но в УФА у Марлен была скандальная слава, и режиссёру сказали, что у Дитрих нет таланта. Но талант у неё был, а вот в любовной связи ни с кем из руководства компании она не состояла. Дело дошло до скандала: после одной из проб очередной дамы Штернберг закричал: «Либо утверждаете Дитрих, либо я уезжаю в Америку». Штернберг не представлял, какую актрису он утвердил на главную роль…

В то время особой популярностью в Берлине пользовался бар-кафе «Экселент». Мужчины туда приходили нарумяненные и с подкрашенными губами. Марлен появилась в «Экселенте» в мужском фраке. Костюм ей шёл. К фраку она добавила тоже исключительно мужскую деталь туалета — монокль, который со скандалом был взят напрокат у собственной матери. Там Марлен познакомилась со своим будущим мужем Рудольфом Зибером, начинающим кинопродюсером.

Дитрих вышла замуж после ожесточённой борьбы с семейством. Мать не столько согласилась с её аргументами, сколько уступила её упрямству. Были приглашены свидетели с двух сторон, и в лютеранской кирхе повенчали Рудольфа Зибера с Марией Магдаленой фон Лош — Марлен Дитрих. Радости брака поначалу поглотили её целиком, у неё родилась дочь Мария, та Мария, которая потом вышла замуж за известного мебельного фабриканта румынского происхождения Рива, устраивала в Нью-Йорке знаменитые шоу со слонами и в конце концов написала скандальную книгу о жизни матери.

«Голубой ангел» был первым звуковым фильмом в Европе. Когда «великий немой» заговорил, оказалось, что хрипловатый голос Марлен полон эротики. А ещё оставалось тело… которое уже целиком принадлежало Джозефу фон Штернбергу. В домашнем кругу Марлен говорила о нём: «Этот в брюках-гольф, который обожает чудачества».

Штернберг соблазнил Дитрих Голливудом. Марлен несколько переигрывала в своём ироническом отношении к нему. Джозеф был её первым героем-любовником, которому она подчинялась беспрекословно. Образ, который он придумал для Марлен, — аристократка, равнодушная к аристократическим принципам, — был приятен снобистской публике. Штернберг научил Марлен красоте порока. Увлечённая этой мрачной красотой, актриса создала свой знаменитый имидж «покорительницы сердец».

Молодая немка, приехавшая сниматься в незнакомую страну, не думала, что задержится в Америке. Фон Штернберг убедил хозяев «Парамаунта 2» в том, что им необходима суперзвезда. Дитрих должна была выдержать тяжёлую борьбу за сердца зрителей, хотя её настроение победу не предвещало: она относилась к себе очень скептически: «Вы видели когда-нибудь такие бёдра?» — жаловалась она костюмершам. После первой пробы к «Марокко» фон Штернберг тихо сказал ей, что в ней нет ничего от секс-бомбы. Новый имидж нужно было создавать. Этой задаче Джозеф отдался полностью и немного переусердствовал: когда Марлен увидел один из директоров «Парамаунта», он тут же попытался её соблазнить. Перспектива стать игрушкой администратора испугала Марлен, и она окончательно вверила себя «голливудскому маркизу» — Штернбергу.

Марлен оказалась победительницей. Зрителям её любовь показалось подлинной. Но одержанная победа не осталась без последствий.

В 1932 году фон Штернберг подарил ей «роллс-ройс» (вторая машина в её жизни) с условием: пользоваться услугами шофёра. Штернберг боялся, что такая скрытная женщина, как Марлен, в один прекрасный день захочет уехать куда глаза глядят. Марлен подчинилась его условиям, но купила себе белую кожаную шофёрскую куртку, белые перчатки и белые с чёрными носами ботинки. Так выглядели шофёры и гангстеры в фильмах. Колёса машины были тоже белыми, были заказаны и специальные шины. Марлен садилась за спиной шофёра на заднее сиденье и пугала Штернберга тем, что когда-нибудь сядет на переднее.

Штернберг назвал свой подарок «кораблём, на котором Парис похитил Елену». Не он один отмечал эту психологическую близость Марлен к той, которая соблазнила Менелая, потом Париса, и в сущности всегда поступала так, как того хотела она, а не влюблённые в неё мужчины.

Подарок Штернберга стал темой многочисленных газетных публикаций. Журналисты описали машину, заметили, что она имеет мистический номер из двух семёрок, тройки и ноля, а к бамперу прикреплена статуэтка богини Ники. После этого «роллс-ройс» той же модели в течение нескольких дней купили сразу десятки богатых людей.

После феноменального успеха «Марокко» Марлен купила себе дом в Беверли-Хиллз, на углу проспекта Роксборо и бульвара Сансет. Дома на перекрёстках стоили обычно дороже, чем в середине улицы. «Угловые» считались архитектурными флагманами, начинали шеренгу каменных строений, и продавались по флагманским ценам. Дом Марлен был двухэтажный, в колониальном стиле. Позже его копию выстроил Дэвид Селзник для фильма «Унесённые ветром».

Все стены нового жилища Марлен приказала обить белым мехом. Там, где это было невозможно, клеила белые обои. Туалетная комната представляла собой выставку-парад парфюмерных изделий от лучших фирм мира и занимала солидную площадь. В это время Марлен стала принимать приглашения позировать перед фотографами. В новый дом стали просачиваться репортёры светской хроники.

Единственно, куда их допустили с фотокамерами, была туалетная комната. Марлен вышла позировать в белом халате на фоне белых стен с зеркалами. Репортажи о новом доме звезды студии «Парамаунт» сделали имя дизайнеру интерьеров Марлен. Но с ним-то она и сыграла великолепную шутку.

Марлен попросила молодого маэстро остаться отдохнуть на несколько дней в доме, который он так блестяще декорировал. Молодой человек согласился. Однажды днём Марлен позвала к себе кое-кого из знакомых, а также фоторепортёров: оценивать работу дизайнера. Гости проходили комнату за комнатой, заглядывая во все углы. Дошли до ванной, Марлен гостеприимно распахнула дверь.

В великолепной белой ванне в пене сидел дизайнер. Смутившийся мужчина встал во весь рост, как бы предпринимая попытку улизнуть. Женщины прикрыли глаза. Неловкую сцену разрядило упавшее сверху холщовое покрывало, скрывшее от посторонних глаз купающегося.

Марлен была довольна. Она пояснила: «Всё предусмотрено на тот случай, если репортёры проникнут ко мне в момент, когда я принимаю ванну».

Гениального дизайнера наградили аплодисментами. Из-под холщового покрывала тот ответил смущённым «спасибо». Этого смешного случая было достаточно, чтобы дизайнера завалили аналогичными заказами состоятельные обитатели Беверли-Хиллз. Марлен умела приносить счастье тем людям, с которыми она работала.

В её жизни менялись любовники, но не менялось правило: все они знамениты и каждый носит свою маску: Ремарк пил, Габен играл на аккордеоне… Марлен казалась лишь деталью большого любовного механизма, в жизни она была сама холодность и отстранённость, и лишь на сцене и экране — живая яркая женщина. Но именно холодность и замкнутость, возможно, помогли ей победить жизнь. И она вышла победительницей. Та, с которой она соперничала — Грета Гарбо — намного раньше сошла со сцены.

В 1939 году Дитрих приняла американское гражданство.

Марлен всегда старалась выглядеть сильной. Поэтому у неё не получилась дружба с Чарли Чаплином, который сам всегда оставался преуспевающим и самоуверенным. Она же подмечала слабости за каждым человеком, могла быть злым и ироничным комментатором поступков любого мужчины из своего окружения. Может быть, только Синатра и Хемингуэй не пострадали от её острого языка. С Хемингуэем её навсегда связали воспоминания о самых светлых минутах в жизни. Она боготворила его подарки, повсюду возила фотографию с интимной надписью: «Моей милой капусте».

С Ремарком же она ссорилась, заставляя его выходить в свет, вместо того, чтобы пить с ним любимое красное вино. Она называла его изменником, когда он часами слушал музыку Чайковского, не давая Марлен уснуть. Он ходил в пиджаке с пузырями на локтях, и Марлен это так раздражало, что, когда в её жизни появился Жан Габен, предпочитавший дома ходить в толстом рыбацком свитере, Марлен показалось это счастьем.

В середине февраля 1941 года Жан Габен покинул оккупированную немцами Францию и переехал в США. Габен грустил, чувствовал себя одиноким и никому не нужным в этом городе, ему нечего было делать с его старыми парижскими привычками и скверным английским. В одном из модных магазинов Нью-Йорка, естественно, называвшемся «Парижская жизнь», он встретил… Марлен Дитрих. Ещё до войны они были знакомы, но совсем коротко… «Габен был мужчиной, супермужчиной, какого ищет каждая женщина, — написала Марлен в своих „Воспоминаниях“. — У него не было недостатков. Он был совершенством и намного превосходил всё то, что я тщетно искала или пыталась себе вообразить».

Ещё одним важным обстоятельством в развитии истории было следующее: Жан Габен был французом, а французский язык был вторым языком Марлен. Она никогда не уставала повторять, что была воспитана французской гувернанткой и что в глубине души всегда ощущала себя европейкой. Боль от того, что Франция оказалась поверженной и несчастной страной, была глубокой и искренней в Марлен. Габен же появился в Голливуде не как бедный эмигрант, а в самом расцвете своего таланта и в энергичном поиске новой кинематографической славы. Соперница Греты Гарбо, Марлен умела восхищаться своими возлюбленными и уважать их. Жан Габен не был интеллектуалом. В опере он непременно зевал; когда Марлен советовала ему прочитать роман Хемингуэя, он пожимал плечами и бормотал: «Здесь не над чем даже подумать!» — «У тебя пустая голова! Послушай, как пусто внутри, — смеялась Марлен, стуча его по лбу. — Но не меняйся. Ты — совершенство».

Не преуспев в приобщении Габена к литературе, Дитрих рискнула энергично взяться за его карьеру. Карьера самой Марлен в этот период была в некотором упадке. Она с энтузиазмом исполняла все роли, которые ей предлагали, но фильмы почему-то терпели финансовый крах. К счастью, неудачи мало её трогали: у неё было столько творческих сил…

Энергии и обаяния Марлен было вполне достаточно, чтобы убедить продюсера Даррила Занука заинтересоваться одним из её проектов. «Что ж, возможно, это поможет ему наконец выучить английский», — пробормотал Занук, услышав имя Габена.

Марлен взвалила на себя всё.

Влюблённые сняли домик в Брентвуде, недалеко от киностудии. Соседнее владение принадлежало Грете Гарбо. Габен был немало изумлён, отметив, что каждый день в 18 часов «Божественная» (Гарбо), скрываясь за копной волос и чёрными очками, спускалась в сад и наблюдала за «передвижениями» соседствующей парочки. Женщина, которой поклонялись во всём мире, любила подсматривать! Габен был разочарован. Не меньшим разочарованием была пища. Гамбургеры и кока-кола! Марлен встала к плите. Фаршированная капуста и варёное мясо стали её фирменными блюдами. Впоследствии Марсель Дало, работавший бок о бок с Жаном Габеном в фильме «Великая Иллюзия» Жана Ренуара, в своих воспоминаниях подтрунивал над Дитрих, принимающей гостей в своей «золотой кухне» в дорогущем фартуке от фирмы «Гермес».

Для того чтобы атмосфера ещё более походила на парижскую, Марлен брала фисгармонию Габена, а он надевал на шею платочек и кепку на голову. И под солнцем Калифорнии звучали песенки из мюзиклов времён её молодости. Он называл её «Великая», а она говорила: «Я стала для него матерью, сестрой, другом и всем на свете». Для журналистов стало очевидным её намерение бросить сцену и посвятить себя полностью этому мужчине.

Марлен витала в облаках, а Габен подписал контракт с компанией «Фокс».

Мария Зибер, дочь Дитрих и Рудольфа Зибера, доставляла много хлопот своей знаменитой матери. Семнадцатилетняя девица прекрасно помнила свои первые шаги в кино в «Красной императрице» (где сыграла роль маленькой Екатерины) и в «Саде Аллаха». Теперь она мечтала завоевать популярность и избавиться от унизительного положения дочери знаменитости. Она более не хотела находиться в тени гигантской и всепроникающей славы Марлен. Конфликт разразился из-за намерения Марии выйти замуж за одного режиссёра. Разговор с матерью о замужестве не привёл ни к чему хорошему. Марлен возмутилась. Никогда! Мария слишком молода! Габен вмешался в конфликт, встав на сторону бунтарки, надеясь смягчить ситуацию. Габен уже не мог скрывать своего раздражения.

Европа находилась в огне сражений, а он был так далеко, он был всего лишь «баловень Великой», прохлаждался в Голливуде! Марлен подлила масла в огонь: её экстравагантность как секс-символа Голливуда, эмансипированность поведения, — всё это было слишком, особенно для такого человека, как Габен. В конце 1942 года он решил покинуть Соединённые Штаты и распрощаться с кинематографом, чтобы примкнуть к французским освободительным войскам. «Прекрасно понимаем ваши намерения, — сказали ему в компании „Фокс“, — но было бы гораздо лучше последовать примеру своих коллег, которые участвуют в борьбе с нацизмом, создавая патриотические фильмы».

Но Габен всё же добился своего: вскоре после завершения работы в фильме Жюльена Девивьера «Обманщик» он встретился в Нью-Йорке с представителем Морских вооружённых освободительных сил Франции и поступил на военную службу. Марлен была безутешна. На прощанье Габен подарил ей три картины: Сислея, Вламинка и Ренуара… Каким был прощальный дар Марлен? Когда Габен покидал американскую таможню, некая упаковка — «роскошный подарок», с которым он обращался с великой осторожностью, — породила в коридоре слухи, что это «алмазное ожерелье». В середине апреля 1943 года Габен получил приказ явиться в порт Норфолк на борт судна, предназначенного для эскорта. Его сопровождала Марлен. Они просто поужинали в ресторане, посмотрели фильм о войне с участием Хэмфри Богарта и расстались в два часа ночи.

Марлен казалось, что она умирает от горя. Она не могла и думать о возвращении в Голливуд к ролям на английском языке. Её душа была в постоянном беспокойстве, она бродила по дому, который отныне казался ей навсегда опустевшим, и задерживалась подолгу перед фотографиями времён их счастья.

Тридцать лет спустя Дитрих сказала: «Он зажёг во мне огонь, который никогда не погаснет». Но актриса не относилась к числу тех женщин, которые готовы утопить себя в своём горе. Пройдя все военные инстанции, Марлен решила завербоваться в женский отдел WAF. Конечно, несмотря на её пышные речи о патриотизме, всё это делалось с одной-единственной целью: найти Габена. Возможно, мысль пересечь Атлантику, чтобы увидеть Марлен, посещала и Габена. Но он был в Алжире по военному заданию. Объявление о возможном приезде актрисы не было для Габена сюрпризом: он-то знал, как она упряма.

Во время войны Дитрих стала воплощением мечты солдата. В её облике было что-то греховное. В этой порочности солдаты видели черты тех из своих возлюбленных, которые не ждали их с фронта. В части, где побывала Марлен, вербовались охотнее, чем туда, где она не была. Повсюду Марлен ездила со своим фотографом, всюду дарила свои бесчисленные фотографии. Её фото с солдатами подтверждали, что аристократка Марлен «сидела» в окопах, хотя её дочь Мария Рива утверждала впоследствии, что это вымысел. Во время войны рассказывали анекдот. Марлен спрашивают: «Правда ли, что на войне у вас был роман с Эйзенхауэром?» «Что вы! — отвечает Марлен. — Генерал никогда так близко не подходил к передовой».

Зимой Дитрих оказалась в самом центре битвы за Бастонь — там же, посреди разрывающихся бомб и рёва пикирующих самолётов, был и Габен. Однажды вечером, исколесив линию фронта в поисках «серых волос под каской морского стрелка», Дитрих внезапно увидела знакомую фигуру и закричала: «Жан!» В автобиографии Марлен описала эту сцену в драматическом стиле Голливуда. В реальной жизни Габен, похоже, был обескуражен, увидев «Великую», столь взволнованную встречей. «Какого дьявола ты тут делаешь?» — пробормотал он.

Оба уже были увенчаны славой. Но время чуть-чуть дрогнуло и покатилось от них прочь… Соединённые Штаты вручили звезде медаль Свободы; Франция вручила ордена «Кавалер Почётного легиона» и «Офицер Почётного легиона». Габену был вручён Крест за участие в войне. Но всё это не устраивало «Великую». Габен был слишком скромен, французы — слишком безразличны, они недооценивали мужество её мужчины и всё то, что он сделал, чтобы помочь своим соотечественникам, находившимся в плену в Германии.

В освобождённом Париже с изумлением увидели седые волосы Габена. Молодой бунтарь из фильма «Знамя» повзрослел и постарел. Для него не оказалось места в послевоенном кинематографе. Почти то же говорилось в отношении Марлен, которая после отъезда в Америку для лечения обморожений, полученных в морозную военную зиму, вернулась к Жану в Париж. Она сняла квартиру на авеню Монтанья, которую не покидала до самой смерти в мае 1992 года. Отношения Марлен и Габена изменились. Они стали относиться друг к другу с юмором. О них язвительно говорили: «Странная пара». Победитель в войне рядом с немкой: какая провокация! Но Жан Габен был упрям. Он согласился сняться в фильме «Двери в ночи» Марселя Карне, но с тем непременным условием, что в нём будет сниматься и «Великая». Сделка не состоялась. Роль отдали Иву Монтану. В 1946 году они намеревались вместе участвовать в съёмках фильма «Мартин Романьяк терпит банкротство». Марлен потом со злостью цитировала в воспоминаниях чей-то вердикт: «Имён Жана Габена и Марлен Дитрих ещё недостаточно, чтобы привлечь зрителя». Она была подавлена. Он — спокоен: «Немного подождём».

Марлен, состояние финансов которой несколько расстроено, возвратилась в Голливуд для съёмок в фильме «Золотые годы», который практически ничего не добавил к её предыдущим успехам. Что они говорили друг другу, стоя у трапа самолёта? Может, он пытался убедить её выйти за него замуж? Он хотел семью, детей. Бунтарский дух молодости остался за плечами. Она, возможно, отвергла его предложение. Марлен ещё не развелась с Рудольфом Зибером, которому регулярно поверяла свои кинематографические и личные тайны. Она обожала Париж и Францию… но принадлежала всему миру.

Когда Марлен вернулась в Париж, чтобы быть поближе к Жану, она снова стала рабой своей любви. Ещё надеясь возродить магию их отношений, она была в шоке, узнав, что Габен был замечен в обществе актрисы Мартин Кэрол. Жан постепенно отдалялся от Марлен, которая уже не была ему так необходима. Однажды вечером, в кабаре, они случайно оказались рядом за столиками. Не имея возможности избежать встречи, он поприветствовал её, приподнявшись из-за стола. И ничего больше. Он уходит, шагая своей морской походкой, не поворачивая головы и ничего не выражая своим взглядом.

«Моя любовь, которую я доказала ему, велика и нерушима», — уверяла Марлен. Она по-настоящему запаниковала лишь тогда, когда прочла о женитьбе Габена в марте 1949 года на Доменик Форнье, манекенщице из Ланвина, которая впоследствии дала ему то, о чём он мечтал: троих детей и нормальную жизнь, лишённую помпезности. В отчаянии Марлен решила во что бы то ни стало увидеться с Габеном. Однажды она последовала за супружеской четой и, когда те уселись в ресторане, села за столик рядом, надеясь, что Габен с ней заговорит. Он же приветствовал её так нарочито громко, что привёл в замешательство. В течение нескольких лет она продолжала звонить ему, но ей так и не удалось ни нарушить, ни понять его ледяного молчания. «Я потеряла его, как теряют все идеалы». Габен умер в 1976 году. Марлен Дитрих, чей муж ушёл из жизни чуть раньше, сказала: «Я овдовела во второй раз».

Дитрих искала новых рецептов жить и пробуждать внимание. Она решила подарить своим зрителям остановившееся время — ту Марлен, которую они запомнили в эпоху своей молодости, в расцвете её карьеры, Дитрих из легенды. Она решила вернуться на театральные подмостки со своим шоу.

Её первое выступление состоялось в Лас-Вегасе в 1954 году. Ни в каком другом городе она не могла бы назначить сразу столь высокие цены на билеты. На сцену она вышла в платье золотого цвета с металлическими нитями весом 36 килограммов. А ей было уже 53 года. Но тяжесть надо было понимать символически: тяжесть прожитого времени и пройденного за годы пространства, которые шлейфом тянулись за плечами Марлен. Её героиням это дарило ощущение трагизма, и это больше всего нравилось публике…

Последние годы её жизни Марлен часто видели, сидящей на балконе своего дома и смотрящей вниз. О чём она думала? Может быть, просто спала в кресле-качалке на третьем этаже парижского дома на улице Монтань, 12, в полном одиночестве, без служанок и консьержек.

Мария-Жанна дю Барри (1743–1793)

Фаворитка французского короля Людовика XV. Специально для неё был построен дворец Люсьенн, где она давала балы. После смерти короля была удалена от двора. Но во время революции предстала перед судом и по сфабрикованному обвинению казнена.

* * *

2 октября 1762 года парижский полицейский инспектор Сартин записал в свой дневник, что граф дю Барри тайно забрал у некоей владелицы магазина модной одежды на рю Монмартр какую-то мадемуазель Трико, чтобы «соответствующим образом одеть её и направить в хорошее воспитательное заведение, где из неё сделают будущую куртизанку, которую он потом сможет предложить знатному господину».

Это была родившаяся 19 августа 1743 года в Вокулёре внебрачная дочь некоей Анны Бекю, по прозвищу Кантина, которая после смерти своего любовника в Париже стала искать покровительства знакомого ей ранее богатого армейского интенданта Дюмонсо.

В пятнадцать лет Жанна торговала на улицах и сделала первые шаги на любовном поприще. Некий граф Жанлис через несколько лет был немало удивлён, когда в очаровательной женщине, которой он был представлен в Версале, узнал маленькую продавщицу, которую как-то слуга привёл ему на часок поразвлечься…

При посредничестве своего опекуна Гомара Жанна устроилась на службу в замке вдовы одного королевского откупщика, затем вернулась в Париж, где стала модисткой в ателье некоего господина Лабиля на рю Сент-Оноре. Естественно, что при её красоте и молодости у неё завелось много поклонников.

В конце концов она стала любовницей дю Барри, благодаря которому из гризетки и модистки превратилась в «светскую» даму. Теперь у неё появилась возможность бывать в модных салонах, где проводили время опытные женщины.

Дю Барри был достаточно умён, чтобы понять, что в лице Жанны он владеет настоящим сокровищем, и решил извлечь из этого выгоду.

Дю Барри открыто объявил фавориту короля Ришельё, что Жанна предназначается именно Его Величеству и что он именно тот человек, который готов отнести её прямо в кровать короля, если для этого не найдётся никого другого. Через некоторое время Ришельё ответил, что граф должен обратиться к Лебелю — может быть, малышка на денёк и заинтересует короля… Лебель с интересом выслушал дю Барри. Во время ужина у него на квартире Жанна, разгорячённая шампанским, вела себя совершенно раскрепощённо, в то время как король сначала тайно наблюдал за ней, затем приказал привести её к себе и, после того, как она отдалась и показала, на что способна, так влюбился в неё, что Лебель получил приказ найти ей подходящую партию для замужества и устроить её дела.

Подходящий супруг был скоро найден в лице брата графа дю Барри, было также облагорожено происхождение Жанны, и в качестве благородного отца был назван Жан-Жак Гомар де Вобернье.

Через месяц после заключения брачного контракта была отпразднована свадьба, и сразу после этого супруг вернулся к себе в Тулузу. А новоиспечённая графиня дю Барри поселилась во дворце. Её апартаменты в Версале находились в непосредственной близости от королевских, так что Людовик мог незаметно проникнуть к ней в любое время.

Жанна тотчас обнаружила склонность к драгоценностям и предметам роскоши и быстро устроила у себя в комнатах настоящий склад произведений искусства из мрамора, бронзы, фарфора.

Однако только через девять месяцев после своего замужества, преодолев разного рода интриги, смогла она в апреле 1769 года добиться своего представления при дворе. Её красота в сочетании с ослепительным туалетом и подаренными ей Людовиком бриллиантами ценой в 100 000 франков произвели сенсацию. При пепельно-сером цвете волос у неё были тёмные брови и тёмные, загибающиеся почти до бровей, ресницы, оттенявшие голубые, почти всегда подёрнутые дымкой глаза, совершенно прямой нос над изгибом чувственного рта, цвет лица, напоминавший «лепесток розы в молоке», длинная и полная шея и круглые низкие плечи.

И вскоре Жанну стали окружать настоящие друзья, придворные, верные слуги, и даже придворный шут, герцог де Трем, зачастил к ней.

С изъявлениями преданности не заставили себя ждать и литераторы. Так, например, шевалье де ла Морльер посвятил ей свою книгу о фатализме…

Когда король в июле 1769 года отправился в военный лагерь в Компьене, Жанна поехала вместе с ним в его свите в запряжённой шестёркой карете. И точно так же, как для Людовика, на всех почтовых станциях для неё были подготовлены сменные лошади.

Вместе с королём она присутствовала на смотре войск, стала настоящей королевой лагеря, и командир полка полковник Бос приветствовал её точно так же, как членов королевской семьи. Жанну чествовали в Шантийи, куда она в следующем месяце сопровождала Людовика. Парис, который на выставке в Лувре увидел два её портрета кисти известного портретиста Друэ, мог только констатировать, что у неё другой тип красоты, чем у Помпадур, однако прелести в ней нисколько не меньше, чем у прежней великой куртизанки короля…

Жанна начала также привлекать внимание иностранцев. Когда английский литератор Уолпол, который оставил нам такие интересные мемуары, прибыл в Версаль, он в первую очередь хотел встретиться с новой фавориткой. Уолпол отыскал её у подножия алтаря. Она была без грима и в весьма скромном туалете. Она вообще предпочитала кокетливые неглиже пышным официальным туалетам, чаще всего носила платья из мягких струящихся тканей и достаточно легкомысленного покроя, и к праздничному столу являлась в простых нарядах по сравнению с другими дамами в глубоко декольтированных придворных туалетах. Она носила также придуманную ею довольно легкомысленную причёску, вскоре ставшую повсеместно известной как «шиньон а ля дю Барри».

Однажды она вмешалась в один судебный процесс — её приятель Эгийон подозревался в растрате общественных денег. Отделавшись лёгким испугом, он отблагодарил её роскошным подарком — великолепно отделанной каретой. На ней можно было увидеть новые фамильные цвета Жанны и её девиз: «Нападает первой!», окаймлённый ветками роз, на которых были изображены голуби, пронзённые стрелами сердца, факелы и другие символы любви.

Однако ей никогда не приходило в голову заняться политикой, как это было с Помпадур. Её интересовала только роскошь. Из её бухгалтерских книг мы узнаём о множестве подробностей живущей в роскоши молодой женщины, которая взмахом руки приводила в движение целый штат портных, модисток, вышивальщиц, мастеровых. Так, например, у знаменитого Лепота она купила костюмы из сукна, расшитого незабудками, с рисунком мозаикой, украшенные золотой тесьмой и обшитые бахромой из мирта; платья для верховой езды из белого индийского муслина, стоившие 6000 ливров. Её вышивальщик Даво по эскизам Мишеля де Сент-Обена вышил суконное платье прекрасными разноцветными рисунками. Переделку её туалетов с богатой фантазией осуществлял для неё знаменитый модный закройщик Пажель с рю Сент-Оноре. Кроме того, огромные суммы постоянно приходилось тратить на заколки. Принадлежавшие ей платья стоили от 1000 до 15 000 ливров.

На фабрике в Севре она покупала великолепный фарфор, в том числе столовую посуду в китайском стиле, над живописным оформлением которого лучший художник часто работал месяцами. Ротье поставлял ей для туалетов и убранства стола все изделия из золота и серебра, и его самый опытный подмастерье месяцами тратил дни и ночи, чтобы успеть только отполировать их. Она заказала столовый сервиз из чистого золота с ручками из кроваво-красной яшмы, а также золотой туалетный столик, который так и не был закончен, так как это требовало совсем уж небывалых расходов.

Таким же роскошным, как и всё, что её окружало, был построенный за три месяца архитектором Леду «дворец-будуар» Люсьенн, который являлся настоящим памятником искусства и ремёсел этой эпохи. Столовую этого воистину сказочного замка, заполненного блестящей и веселящейся публикой, мы ещё и сегодня можем увидеть на прекрасной акварели Моро Младшего, которому Жанна сначала назначила ежемесячную пенсию в 30 000 ливров, однако вскоре эта сумма была удвоена.

Ко всему прибавлялись ещё богатые подарки и подношения. Благодаря бесконечно преданному ей генеральному ревизору Террею, Жанна имела возможность неограниченного доступа в государственную казну, так как он проводил все её счета под видом королевских.

Теперь она давала балы в своём Люсьенне, но совершенно в другом стиле, чем это было во времена Помпадур: при своём дворе она внедряла обычаи и вкусы парижской улицы. Здесь играли комедианты с бульвара Тампль по репертуару Гимара, причём непристойная комедия Колле «Истина в вине» вводила в краску великосветских дам из Версаля. Ларрье и его жена пели такие неприличные куплеты, что подруги Жанны не знали, куда деваться от смущения. Здесь выступал Одино, звезда парижского дна, и ставили «Фрикассе» («Смесь») с эротическими танцами. Постепенно весь внешний лоск фаворитки пропал окончательно, и она стала разговаривать с королём как торговка со знаменитого рынка «Чрево Парижа», однако Людовик нашёл в этом свой шарм, как будто это была уличная проказница, которая забавляется со всем, что попадает ей в руки, не боясь, что это может разбиться… Она не знала, что такое стыдливость или сдержанность: утром, едва проснувшись, ещё лёжа полуодетой в кровати, она принимала модных художников и мастеровых, опираясь на руку своего негра Заморы, в таком же виде принимала канцлера Мопу, который в своём парике, по свидетельству герцога де Бриссака, был похож на высохший померанец, а затем, при появлении посланников самого папы, вставала с постели в ночной рубашке и с обнажённой грудью…

При этом Жанна осталась добродушной женщиной из народа, не была злопамятной, не знала предрассудков, иногда по-детски сердилась, но быстро обо всём забывала, с открытой душой встречала всех, кто ей нравился и был готов услужить, была привязана к своей семье и заботилась о ней как только могла…

У неё самой детей не было — во всяком случае, мы ничего определённого об этом не знаем, — и она женила и выдавала замуж детей всех своих родственников, а также устраивала все их дела и очень радовалась, когда для сына своего прежнего возлюбленного, виконта Адольфа, нашла подходящую партию в лице прелестной мадемуазель де Турнон.

Единственное, что омрачало её существование и причиняло глубокую обиду, было отношение Марии-Антуанетты, расположения которой она напрасно искала. Когда Жанна представляла своего племянника королю в Компьене, Мария-Антуанетта только слегка кивнула в её сторону. Чего бы только она не сделала, чтобы поймать всего лишь дружеский взгляд, услышать всего лишь приветливое слово от жены дофина — Жанна даже пришла к достаточно оригинальной мысли смягчить её подарком в виде украшения с бриллиантами, — однако всё было напрасно…

Между тем Людовику стали постоянно приходить в голову весьма странные мысли, и с годами его всё больше преследовал призрак пресловутой хандры. Жанна чувствовала, что король больше не привязан к ней так, как раньше. К сожалению, у неё не было таких, как у Помпадур, талантов, чтобы очаровать его новыми и изысканными развлечениями. В любой момент её могла вытеснить новая фаворитка, и было немало придворных, которые благодаря возвышению своей ставленницы мечтали сделать себе карьеру. Девочки исчезали так же быстро, как и появлялись. Король, очень постаревший, стал принимать сильнодействующие средства, но вскоре и они перестали помогать. «Я вижу, что уже немолод и должен остановиться», — сказал он как-то с печальным вздохом своему придворному врачу.

Чтобы хоть немного поднять его настроение, Жанна велела дать представление эротической оперы. Однако это помогло только на очень короткое время. Жанна затевала путешествие в Трианон, чтобы развеселить его, однако уже на второй день он почувствовал себя очень плохо. Болезнь быстро прогрессировала, и вскоре короля не стало.

Жанна Бекю, графиня дю Барри доиграла свою роль королевской куртизанки. Её господство пришло к концу.

12 мая курьер передал ей письмо из Версаля, где ей предписывалось отправляться в аббатство бернардинцев Пон-о-Дам.

«Проклятое правительство, которое начинает борьбу с женщиной такими приказами!» — воскликнула она в ярости.

И Жанна возликовала, когда в ноябре 1775 года получила разрешение отправиться в Люсьенн. Здесь в её жизни вскоре произошли примечательные перемены…

Она завела роман с английским послом лордом Сеймуром, и в своих письмах использовала такие проникновенные слова для выражения своих чувств, которые было непривычно слышать из её уст. Впрочем, эта любовная история была короткой.

Жизнь её продолжалась в окружении высокопоставленных и высокородных иностранцев, её старых и вновь приобретённых друзей, в привычной для неё роскоши и со всеми привязанностями и занятиями, свойственными её жизненной философии, и учитывая её новые условия жизни. Однако со временем друзья умирали и уезжали, посетителей становилось всё меньше…

Редкие гости нарушали её одиночество, и очень часто Жанна, погружённая в воспоминания, прогуливалась в одиночестве по парку и окрестностям, где она частенько занималась благотворительностью.

И замок, и сама его хозяйка были разбужены неумолимым ходом истории. Пришёл 1789 год и взятие Бастилии, а когда гром орудий достигал Люсьенна, Жанна с грустью повторяла: «Если бы Людовик XV был жив, ничего такого бы не произошло!»

События последнего времени — гибель Бриссака во время сентябрьских бесчинств, самоубийство её покровителя Лаваллери, смерть на гильотине многих известных ей и близких людей повергли её в ужас… Она предчувствовала, какая судьба ей уготована.

6 декабря её вызвали в суд. В официальном обвинении говорилось о спрятанных ею сокровищах и о явном доказательстве её связи с контрреволюцией — большом собрании антиправительственных листовок, карикатур, найденных у неё в замке, а также о её совершенно открытом трауре в Лондоне после казни тирана Людовика XVI и о её оживлённой переписке со злейшими врагами Республики, такими, как Калонн, Пуа, Бово…

По словам официального защитника, председатель суда Дюма собрал все имеющиеся в деле факты и сделал из «куртизанки предшественника Людовика XVI» орудие Питта, соучастницу выступления против Франции иностранных держав и бунтов внутри страны.

Через пять часов пятнадцать минут судебного разбирательства Жанна была приговорена к смертной казни, так же как и её банкир Ванденивер, которому было предъявлено обвинение в том, что он является связующим звеном между бывшей графиней и эмигрантами.

Однако она не верила в конец, не верила даже тогда, когда ей обрезали волосы. Когда ей пришлось садиться в повозку, которая должна была везти её на казнь, лицо её было таким же белым, как платье. И как во сне, перед ней в течение какой-то минуты промелькнула вся её жизнь: нищета, беззаботная юность, блеск, Версаль, Люсьенн…

Анна Монс (1672–1714)

В течение десяти лет была фавориткой Петра Великого. Государь даже развёлся с женой Евдокией, чтобы жениться на ней. В 1704 году произошёл разрыв Петра с Монс. В 1711 году она вышла замуж за прусского посланника Кейзерлинга, а после его смерти вступила в связь со шведским капитаном фон Миллером.

* * *

Её фамилию произносят по-разному: Монст, Мунст, domicella Monsiana, как называл её Корб.

До переезда в Москву её отец занимался в Миндене винной торговлей, или, по другим сведениям, игрой в карты. Очевидно, семейство это вестфальского происхождения, несмотря на их попытки разыскать свою родословную во Фландрии, прибавить к своей фамилии частицу де и называть себя вместо Монс, Моэнс де ла Кроа.

Сначала Анна была любовницей Лефорта, пока не променяла фаворита на Петра I. Новое положение принесло ей немало выгоды. Она всюду сопровождала царя, даже была рядом на торжественных общественных собраниях. Любовники словно бросали обществу вызов, не скрывая своей связи.

Эта чувственная красавица, не знающая кокетства, образец женских совершенств, какою её изображали немцы, вряд ли любила Петра (его горячность возбуждалась её холодностью к нему), она и отдалась-то ему из соображений выгоды. Знала, что Пётр не поскупится для неё и обеспечит всю её семью. (Скорее всего, она пересказывала свои разговоры с государем Лефорту. Таким образом, Пётр и ночью, можно сказать, был «виден» своим друзьям. И о сокровенных мыслях его, ежели он говорил о них Анне Монс, они узнавали на другой день.)

Однажды, во время крестин у датского посланника, Пётр пожелал, чтобы Монс стала крёстной матерью младенца. Он приказал выстроить для неё в Немецкой слободе роскошный дворец, и в скорбных архивах Преображенского Приказа зафиксировано неподдельное изумление немецкого портного Фланка при виде роскошного убранства опочивальни, которая была «красою всего дворца» и в которой часто бывал царь.

Не без колебаний царь в 1703 году преподнёс в дар Монс большое поместье Дудино в Козельском уезде. Запросы Монс росли. Пользуясь расположением к ней царя, она всё выпрашивала у него через своего секретаря, которому диктовала послания Петру, безграмотно подписываясь под ними по-немецки. Причём часто фаворитка прибегала к хитрым приёмам. Например, писала: «Умилостивись, государь царь Пётр Алексеевич! Для многолетнего здравия цесаревича Алексея Петровича своя милостивый приказ учини — выписать мне из дворцовых сёл волость».

Ничем не выказывая своей любви к государю (после разгрома стрельцов, теперь государю Петру Алексеевичу), кроме разве что посылки ему «четырёх цитронов и четырёх апельсинов», чтобы Питер «кушал на здоровье», да некоей цедроли в двенадцати скляницах («больше б прислала, да не могла достать»), Анна тем не менее спешила вмешиваться в разные тяжбы, начинала ходатайствовать за немцев и русских.

Ходатайствуя, конечно же, не забывала и себя. Знала: Пётр не откажет ей ни в одной просьбе. Так оно и было. Более того, он осыпал красавицу дорогими подарками (все знали, как он скуп в отношении к женщинам). Однажды она получила его портрет, осыпанный драгоценными камнями на 1000 рублей! Другие подарки были менее ценны, но им не счесть числа. Анна Монс выхлопотала себе ежегодный пансион.

Пётр серьёзно подумывал жениться на ней, не прекращая в то же время отношений с её подругой, Еленой Фадемрех, от которой он также получал записки.

Неизвестно, чем бы завершились сложные отношения Петра с Анной Монс, если бы в один из солнечных дней 1703 года в кармане саксонского посланника Кёнигзека, только что вступившего на царскую службу и случайно утонувшего в начале кампании, нашли любовные записки, автора которых Пётр без труда узнал по стилю и почерку. Царь пришёл в неописуемую ярость и повелел заключить domicella Monsiana под арест.

Анна и сестра её (возможно, способствовавшая новой связи) были отданы под строжайший надзор Ф. Ю. Ромодановского. Им запрещено было даже посещать кирху.

Удар был настолько сильным, что Пётр долгие годы (пожалуй, вплоть до смерти Анны Монс) не мог прийти в себя.

Любовь Петра к красивой немке — дочери виноторговца из Немецкой слободы — была, бесспорно, очень сильна, и, имей госпожа Монс больше ума, не исключено, что она, а не Марта Самуиловна Скавронская (после крещения ставшая Екатериной Алексеевной), была бы первою русской императрицей.

Три года томилась Анна Монс в заточении, и только в 1706 году была выпущена на волю, благодаря своей настойчивости и различным ухищрениям.

Вышла, для того чтобы вступить в новую связь, на этот раз с прусским посланником Кейзерлингом, который впоследствии на ней женился.

Анна Монс увлеклась политикой, да так неудачно, что снова угодила в тюрьму. От прежних милостей монарха у неё почти ничего не осталось. Она наотрез отказывалась отдавать портрет Петра, как полагают, из-за бриллиантов.

Пётр так и не простил ей измену. Расследование этой грязной истории продолжалось вплоть до 1707 года. В тюрьме томилось более тридцати узников, даже косвенно связанных с этим делом. Некоторые из них не знали, почему оказались в неволе.

Спустя год Кейзерлинг, уже женатый на Монс, воспользовавшись хорошим настроением царя, решил выпросить у него место для брата его бывшей фаворитки. Однако Пётр резко оборвал посла: «Я держал твою Монс при себе, чтобы жениться на ней, а коли ты её взял, так и держи её, и не смей никогда соваться ко мне с нею или с её родными».

Пруссак был настойчив. Тогда вмешался фаворит Петра Меншиков: «Знаю я вашу Монс! Хаживала она и ко мне, да и ко всякому пойдёт. Уж молчите вы лучше, с нею!»

Надо сказать, что эта беседа состоялась после ужина на пиру у польского пана в окрестностях Люблина. Кончилось всё скверно для Кейзерлинга: Меншиков и Пётр вытолкали беднягу за дверь и спустили с лестницы. Он подал жалобу, но обвинили его, и его же заставили извиниться.

В 1711 году госпожа Кейзерлинг овдовела и, одержав ещё одну победу над шведским офицером Миллером, пережила мужа только на несколько лет.

Скончалась Анна Кейзерлинг 15 августа 1714 года в Немецкой слободе, на руках больной матери-старухи и пастора; в беспамятстве предсмертной агонии она пожалела только о некоей сироте.

Айседора Дункан (1877–1927)

Американская танцовщица. Основоположница школы танца «модерн». Выработала эмоционально экспрессивный стиль танца. Танцевала босиком в лёгкой тунике, следуя идеалам эстетики эллинизма. Выступала с сольными танцами под музыку Бетховена и других великих композиторов, считая, что музыка должна соответствовать величию танца. Погибла в результате несчастного случая. В своей биографии «Моя жизнь» она поведала о своих связях с художниками, промышленниками, о браке с русским поэтом Есениным…

* * *

Айседора родилась у моря, её родители развелись, когда она была ещё грудным ребёнком. Девочку воспитывала мать. Она была музыкантшей и ради заработка давала частные уроки, часто задерживаясь допоздна. Айседора была свободна, предоставлена самой себе и могла блуждать на морском берегу одна, предаваясь фантазиям. Она танцевала свои фантазии, подражая ветру и морским волнам.

Благодаря матери вся жизнь девочки была проникнута музыкой и поэзией, но самым главным для Айседоры были танцы. Она не могла жить без них.

Закончив школу, Айседора уговорила мать поехать в Чикаго. Там они вели полуголодную жизнь и счастья не нашли. Айседора выступала в «Богеме», клубе, где собирались поэты, артисты, композиторы, которых объединяло одно — бедность. Среди них был сорокапятилетний поляк Мироцкий. Копна рыжих курчавых волос, рыжая борода и проницательные голубые глаза… Он по большей части сидел в углу, курил трубку, с иронической улыбкой наблюдая за «дивертисментами» собравшихся. Мироцкий был беден, что не мешало ему приглашать Айседору в ресторанчики или отвозить на фаэтоне за город, где они завтракали на траве.

Прошло много времени, прежде чем Дункан узнала о его неразделённой страсти. Этот солидный человек влюбился бешено, безумно в невинную девочку. Однажды во время прогулки он, не в силах противиться искушению поцеловать Айседору, попросил её выйти за него замуж. Девушка тогда искренне верила, что он окажется единственной великой любовью в её жизни.

Наконец счастье улыбнулось Дункан: её ангажировал на небольшую роль в нью-йоркском театре знаменитый Августин Дэли. Это был шанс.

Иван Мироцкий впал в отчаяние при мысли о разлуке. Они поклялись в вечной любви. Девушка пообещала, что, как только она достигнет успеха в Нью-Йорке, они сразу поженятся. В то время Айседора ещё не была ярой сторонницей свободной любви, за которую сражалась впоследствии.

В Нью-Йорке её приняли в труппу. Через год она уехала с театром на гастроли в Чикаго. Айседора предвкушала встречу с наречённым. Стояло жаркое лето, и каждый день, свободный от репетиций, они уезжали в лес и предпринимали длительные прогулки. Перед отъездом в Нью-Йорк брат Айседоры выяснил, что у Мироцкого есть жена в Лондоне. От этого известия мать невесты пришла в ужас и настояла на разлуке…

Уникальный стиль, который отличал танцевальные номера Айседоры Дункан, возник после изучения ею танцевального искусства Греции и Италии и основывался на некоторых элементах системы ритмической гимнастики, разработанной Франсуа Дельсартом. В 1898 году весь гардероб Айседоры был уничтожен страшным пожаром в гостинице «Виндзор» в Нью-Йорке, поэтому во время своего очередного выступления она вышла к публике в импровизированном костюме, который сама же и придумала. Публика была шокирована — Айседора появилась на сцене практически обнажённой.

Сильное стройное тело юной танцовщицы с этого времени стали облегать знаменитые струящиеся одежды, прихваченные под грудью и на плечах по античному образу. Она не признавала пуантов и танцевала, подобно Афродите, на пальцах. Её босые ноги были прекрасны, сильны и легки.

Айседора отправилась в большое турне по Европе и стала вскоре любимицей всего континента. Она заключила контракт с импресарио Александром Гроссом, который организовал её сольные выступления в Будапеште, Берлине, Вене и других европейских городах. Шокированная, но возбуждённая публика толпами осаждала театры, чтобы увидеть страстное танцевальное выступление полуобнажённой Айседоры, импровизировавшей под музыку знаменитых композиторов («Голубой Дунай» Штрауса или «Похоронный Марш» Шопена).

Прекрасный Будапешт был тогда весь в цвету. За рекою в каждом саду благоухала сирень. А вечером неистовая венгерская публика устраивала овации знаменитой Айседоре.

В один из вечеров среди рукоплескавших её таланту находился молодой венгр, которому суждено было, по словам Дункан, «превратить целомудренную нимфу, какой я была, в вакханку».

Как-то в дружеской компании Дункан встретилась взглядом с большими чёрными глазами, «сверкавшими таким безграничным поклонением и такой венгерской страстью, что в одном взгляде таился весь смысл весны в Будапеште». Мужчина был высок, великолепно сложён и вполне мог позировать в качестве Давида для Микеланджело. Он передал Айседоре билеты в ложу Королевского национального театра. В спектакле он был занят в роли Ромео. Этот венгр со временем стал величайшим актёром. Его звали Оскар Береги.

О молодость, весна, Будапешт!

В одну из встреч, актёр, потеряв самообладание, подхватил Айседору на руки и отнёс на кровать, где всё и свершилось.

Утром, на рассвете, влюблённые вышли из гостиницы, остановили извозчика и отправились в деревню, где в лачуге крестьянина провели весь день. И Оскар осушал поцелуями слёзы, когда Айседора начинала плакать. Кто знает, о чём она плакала…

После последнего спектакля Айседоры в Будапеште влюблённые снова уехали в деревню, где провели несколько упоительных дней. Здесь Айседора впервые познала счастье спать всю ночь в объятиях мужчины. «Я испытала ни с чем не сравнимую радость, проснувшись на рассвете, увидеть, что мои волосы запутались в его чёрных душистых кудрях, и чувствовать вокруг своего тела его руки».

В декабре 1904 года Айседора познакомилась с художником-декоратором Гордоном Крэгом, сыном известной английской актрисы Эллен Терри. Она заметила мужчину во время выступления. Он сидел в первом ряду. После спектакля, ворвавшись в её гримёрную, он выразил ей свой восторг и своё негодование: «Вы чудесны, вы удивительны, но зачем вы украли мои идеи, откуда вы достали мои декорации?»

«О чём вы говорите? — возражала она. — Это мои собственные голубые занавеси. Я придумала их, когда мне было пять лет, и с тех пор я всегда танцую перед ними». И тогда Гордон Крэг заявил, что она принадлежит его декорациям. Он буквально выкрал Айседору с семейного ужина, куда его любезно пригласила мать актрисы.

Они забыли обо всём — выступлениях, публике, контракте. Она оказалась в студии Крэга. Там не было ни дивана, ни глубокого кресла. Эту ночь они провели на полу. У них не было ни гроша, но их ослепляла страсть, она была подобна неутихающей буре.

В это время мать Айседоры и её импресарио безуспешно разыскивали танцовщицу в полицейских участках, во всех посольствах, гостиницах и ресторанах. Публике благоразумно объяснили, что Айседора серьёзно заболела воспалением горла.

Крэг был гибок, высок. Его глаза, очень близорукие, сверкали стальным огнём за стёклами очков. Это был один из гениев нашей эпохи, с которого начался весь современный театр, с многообразием его школ и направлений. Гордон пребывал в состоянии постоянной экзальтации. Иступлённый восторг сменялся то гневом, то страхом!

Влюблённые вели бесконечную битву, каждый отстаивал первенство своего искусства. «Почему ты не бросишь театр? Почему ты желаешь появляться на сцене и размахивать вокруг себя руками? Почему бы тебе не оставаться дома и не точить мне карандаши?» И никто из них не хотел уступать. Они расстались.

1906 год. Сын знаменитого магната Парис Зингер предложил Айседоре свою любовь и покровительство. Она согласилась. Она называла его Лоэнгрином. Айседора с ученицами своей танцевальной школы уехала на Ривьеру — к морю, к свету. Он встречал их на вокзале во всём белом. Лоэнгрин подарил Айседоре семь лет безмятежного счастья и сына Патрика. Но и великодушный Парис требовал, чтобы Айседора принадлежала только ему, чтобы она оставила сцену. Расставание было неизбежно.

1913 год. В Париже произошла трагедия, которой суждено было повториться. Автомобиль! Автомобиль, в котором сидели дочь и сын Айседоры со своей няней, тронулся с места, когда в нём не было водителя, скатился со склона холма и утонул в Сене. Айседора была потрясена, сломлена, убита. Она так и не оправилась от этого удара до конца своей жизни.

Последней её любовью был знаменитый русский поэт Сергей Есенин. Они познакомились в России, во второй приезд Айседоры в Москву.

…По всему миру рассылала Айседора Дункан письма с просьбой поддержать её школу танцев. Ответ пришёл лишь из России, от министра культуры Луначарского. Она приехала. Её встретила потрясённая революцией страна. Приглашение в Россию она восприняла как подарок судьбы. Она была вдохновлена идеей русской революции и искренне верила, что революция сделает людей гармоничными — «через музыку Бетховена и греческий стиль».

На одном из приёмов, устроенных в её честь, в студию художника Якулова ворвался Есенин: «Где Айседора?» И Айседора увидела глаза своего Патрика. Есенин напомнил ей сына. В её любви к Есенину жили страсть и материнская жалость. Айседору покорили детскость и незащищённость души поэта. А Есенин называл её Изадорой, на ирландский манер.

Три года, проведённые в России, были счастливейшими в её жизни. Накануне регистрации брака Айседора помолодела на десять лет и изменила дату своего рождения в паспорте. Она была старше Есенина на семнадцать лет.

В 1922 году они поженились. У Айседоры в Париже умерла мать, не было средств к существованию. Советское правительство перестало субсидировать школу. Она должна была ехать в турне по Европе. Она звала Есенина с собой. Он будет читать стихи, она танцевать! Но по Европе их сопровождали скандалы. В танцовщице и русском поэте видели большевистских агитаторов. Из Берлина через Париж они отправились в Америку. Но и здесь пресса называла Айседору не иначе как «красная Айседора и её русский муж». После скандалов и газетной шумихи продолжение гастролей стало невозможным. Айседора и Есенин возвратились в Москву, чтобы расстаться.

Кризис в их отношениях назревал давно. Поэт уходил, уединялся, пил. Она не понимала, требовала объяснить, устраивала сцены. Впрочем, они встретились ещё раз, почти перед самой смертью Есенина. Он пришёл к ней за кулисы, чтобы сказать, что любит свою Изадору.

Известие о смерти поэта застало Айседору в Париже. Она прожила ещё два года. Её смерть в Ницце — дикая и прекрасная, была очень похожа на самоубийство. Автомобиль! Она погибла в автомобиле. Длинный шарф, летевший по ветру, был втянут ветром в колесо, она умерла мгновенно. Последней фразой её было: «Прощайте, друзья, я иду к славе!»

Баффо (1558–1605)

Венецианка Баффо была захвачена в плен турецкими корсарами и оказалась в гареме турецкого султана Мурада III. Очаровав его, она полностью подчинила султана своей воле и поднялась на небывалую для женщин Востока высоту.

* * *

В ясный февральский день 1576 года в Отрантском проливе при попутном северном ветре, по направлению к Ионическим островам показалась небольшая флотилия под флагами светлейшей Венецианской республики.

Триста лет тому назад проплыть по Адриатическому морю к архипелагу было трудно и опасно.

Турецкие корсары, подобно жадным чайкам, высматривающим добычу, стерегли европейские суда и всё чаще овладевали ими после более или менее отчаянного сопротивления. Груз захваченного корабля доставался победителям; храбрейших из пленников постигала казнь, трусливых ожидало рабство. Женщин и детей перепродавали в гаремы пашей, даже султанов, так что из всего экипажа убитые едва ли не были счастливее остававшихся в живых…

Капитан, человек бывалый, повиновался старику лет шестидесяти, судя по одеянию и манерам, знатному сеньору. Капитан, говоря с ним, снимал шляпу: при его приближении торопливо вставал с места; в его присутствии, отдавая приказания матросам, избегал крепких выражений. Старый синьор, в свою очередь, повиновался своей спутнице, молоденькой красавице, которую Тициан, несомненно, взял бы в натурщицы для своей Венеры. Сравнивая фрегат с человеческим телом, можно сказать, что капитан был его рукой, синьор Баффо — сердцем, а красавица, его дочь, — душою. Весь экипаж признавал дочь Баффо своею царицей.

Синьор Баффо по повелению светлейшей республики отправлялся губернатором на остров Корфу, тогда принадлежавший Венеции. Опасность, угрожавшая этому острову со стороны турок и неразбериха в управлении требовали назначения губернатором человека храброго, энергичного, решительного, и всеми этими качествами, по мнению венецианской синьории, обладал Баффо.

Синьора Баффо можно было бы обвинить только в одной слабости — в безмерной любви к единственной дочери… Впрочем, она не злоупотребляла своим влиянием на отца, но не было в мире жертвы, на которую не пошёл бы старик ради неё. Ей шёл шестнадцатый год, и в течение десяти лет не было дня, чтобы старик Баффо не вспоминал об одном странном предсказании.

Десять лет назад, возвращаясь домой с карнавала, он повстречал старуху, которая предрекла, что синьор погибнет в море, а его дочь станет царицей.

Баффо снова увидел старуху через три года, когда в Венеции свирепствовала чума. Болезнь не пощадила и жену синьора. В день похорон Баффо услышал знакомый голос: «Будет царицей». Предсказание старухи в столь скорбный час показалось ему насмешкой. Он приказал схватить колдунью, но та уже исчезла.

А ещё через шесть лет Баффо получил назначение отправиться губернатором на остров Корфу, и день его отплытия вместе с дочерью и всем имуществом из родной Венеции был ознаменован ещё одной встречей с колдуньей. Уже ступив на трап фрегата, Баффо заметил в толпе старуху. Низко кланяясь проходившему мимо неё синьору, она прошамкала тем же голосом, как и шесть лет тому назад: «Будет царицей!»

Часу во втором пополудни губернатор с дочерью вышел из каюты на палубу подышать свежим воздухом и полюбоваться великолепной картиной взморья. Рядом со старым отцом дочь, опиравшаяся на его руку, казалась ещё прелестнее. Личико девушки дышало детской вёселостью, серебристым колокольчиком заливался её звонкий смех, и щебетала она, как весенняя птичка. Отец, глядя на неё, улыбался, но улыбался как-то растерянно… Какая-то тяжёлая дума не давала ему покоя.

…За час до рассвета несколько оружейных выстрелов сверкнули на галере, следовавшей за фрегатом. Затем послышались вопли корсаров, настигавших свою добычу.

Два часа длился кровопролитный бой, пока турки не одержали полную победу.

В капитана фрегата попало несколько пуль; из двадцати человек свиты губернатора Баффо в живых осталось меньше половины, да и та состояла из одних раненых. Старый синьор во время триумфа турок не успел ни поджечь пороховую камеру, ни застрелить свою несчастную дочь. Сражённый кинжалом во время абордажа, он был брошен за борт и поглощён пучиной. Туркам достался фрегат и весь караван губернаторских галер. Кроме невольниц — молодых служанок дочери Баффо, корсары нашли тюки драгоценных тканей, парчи, бархата, ящики с серебряной посудой, оружие… Но самым ценным сокровищем была дочь Баффо, попавшая в плен к победителям.

Во время сражения она выбежала из трюма на палубу; вокруг свистели пули, ноги её скользили в крови, лившейся ручьями… Двадцать раз она была на волосок от смерти, которой искала, и двадцать раз смерть щадила красавицу. Увидев, что корсары овладели фрегатом, что они вяжут пленных, добивают раненых, бросают в море убитых, дочь Баффо решила заколоться попавшимся под руку кинжалом, но, побеждённая страхом смерти, лишилась чувств…

Месяца через четыре после этого рокового дня синьорина Баффо, облачённая в богатейший восточный наряд, осыпанный бриллиантами и жемчугами, сияющая своей чарующей красотой, была представлена турецкому султану Мураду III. Когда его мать, султанша-валиде, сняла с прелестной венецианки покрывавшую её с головы до ног кисейную чадру, повелитель правоверных онемел от удивления, не веря глазам: в венецианской своей пленнице он нашёл гурию рая Магомета и ради Баффо забыл весь свой гарем с десятками одалык из всех стран земного шара. В течение первого года жизни в султанском гареме Баффо сумела совершенно подчинить своему влиянию внука Сулеймана I. При этом Мурад III вёл непрерывные войны с её родиной; кроме Венеции, ему подчинялась Венгрия; данницей султана была и Австрия.

Любовь Мурада к Баффо возрастала с каждым днём, а после рождения сына-первенца любовь эта уже не имела границ, к зависти забытых одалык и к досаде старой султанши-валиде. Выросшая в гареме и с детства приученная к рабству, старуха не могла объяснить себе, каким образом женщина может иметь влияние на мужчину вообще и на султана в особенности? Предания о Роксолане были ещё живы в её памяти… Но Роксолана, по словам верных людей, была колдунья, с помощью злых духов очаровавшая Сулеймана I. А что если и Баффо ведьма?

Султанша-валиде поделилась подозрениями с подчинёнными. Вскоре к зависти и ненависти, которую питали к Баффо обитательницы султанского дворца, присоединился суеверный страх, выражавшийся бегством при каждом её появлении. Желая уверить сына, что он околдован венецианкой Баффо, султанша-валиде усердно принялась наговаривать ему на любимицу. Сначала Мурад отвечал смехом, потом начал задумываться; наконец, видя в чувствах своих к Баффо действительно что-то сверхъестественное, а в её неувядаемой красоте какую-то странную, обаятельную прелесть, султан объявил матери, что он серьёзно займётся исследованием этого вопроса.

Султан, не сказав ни слова своей любимице, велел арестовать и подвергнуть пыткам её служанок. Допрашивали их о соучастии в чародействе Баффо, но несчастные жертвы, не понимая даже, чего у них требуют, отвечали лишь стонами и мольбами о пощаде… Пять прислужниц Баффо погибли в истязаниях, прочие были изувечены, но ничего подозрительного открыто не было. Стыдясь своего легковерия и желая вознаградить Баффо за свои подозрения, Мурад объявил матери и членам дивана, что он намерен предоставить своей любимице те же самые права, которые были предоставлены султаном Сулейманом I — Роксолане… Никто не осмелился возразить…

Таким образом, предсказание старой венецианской колдуньи сбылось: Баффо сделалась настоящей царицей. Её вознесению на высоту, недостижимую для женщины Востока, кроме красоты, в немалой степени способствовало её умение приспосабливаться к характеру султана и потакать его слабостям. Сластолюбие и скупость были главными страстями Мурада; Баффо, неутомимая в нежных своих ласках, при каждом удобном случае стремилась угодить Мураду или сокращением каких-нибудь дворцовых расходов, или предложением экономических реформ, или, наконец, указанием на новый источник казённого дохода. По её советам количество гаремных одалык было сокращено на две трети; подарки и денежные награды чиновникам были заменены милостивыми словами и похвальными отзывами из уст повелителя правоверных; многие должности были упразднены, жалованье войскам — уменьшено… Плоды и цветы из серальских садов продавались частным лицам, и вырученные за продажу деньги поступали в султанскую казну. Всё это возбуждала крайнее негодование среди его подданных; в войсках начался ропот.

Со смертью Мурада III (15 января 1595 года) могущество султанши Баффо не уменьшилось, более того, в лице сына её Мехмеда III она была настоящей государыней и правительницей империи. По её совету Мехмед ознаменовал восшествие своё на престол удавлением девятнадцати своих братьев и утоплением десяти одалык, оставшихся после Мурада в интересном положении. Это зверство, по мнению Баффо, было необходимо. Оно устраняло возможность свержения нового султана одним из его сводных братьев. Усыпляя в своём сыне всякое стремление к государственной деятельности пирами, праздниками и ласками его многочисленных наложниц, Баффо управляла империей с умом и тактом, которым мог бы позавидовать и талантливейший государственный деятель. Перед Роксоланой Баффо имела важное преимущество: не ограничиваясь семейными интригами, она неустанно занималась делами политическими.

Подвиги Мехмеда III в Венгрии напомнили ей времена Сулеймана. Известие о раскрытии заговора в Константинополе побудило Мехмеда поспешить с возвращением в столицу и учинить суд и расправу. Душою заговора, как оказалось, был младший сын Баффо Селим, намеревавшийся (без ведома матери) свергнуть брата и провозгласить себя султаном.

Баффо могла бы вымолить ему прощение, но она не пощадила мятежника, и Селим в 1600 году был повешен. Казнь Селима, нисколько не устрашившая заговорщиков, заставила их только быть осторожнее, и заговор тлел, как огонь под золой. Главной целью мятежников было удаление Баффо от участия в государственных делах и предоставление неограниченной власти самому султану.

Баффо могла предотвратить готовившийся бунт, уступив требованиям мятежников, но эта женщина в свои 42 года держалась за власть с редким упрямством и готова была предпочесть смерть своему изгнанию. Положение султана было щекотливым: победитель венгров и австрийцев дрожал и перед своей матерью, и перед народом. Он не мог не сознавать, что требования народа более чем справедливы и разумны, что женщина во главе правительства страны, где религия лишает женщину всяких прав, — явление непозволительное… Но Мехмед не мог убить свою мать.

Тем временем заговор распространился по всей империи, проник в азиатские области и угрожал революцией. Народ не отважился бы на восстание, если бы не имел надёжной поддержки у янычар. Бунт вспыхнул летом 1602 года почти одновременно в европейских и азиатских владениях султана. В течение нескольких дней Константинополь представлял собой страшную картину пожаров, грабежей, резни и всех ужасов, с которыми неразлучно сопряжены бунты.

Одна Баффо — женщина! — была истинным героем в эти решительные минуты. Ободряя малодушных, напоминая сыну о прямой его обязанности силой усмирить бунтовщиков, не входя с ними ни в какие переговоры, Баффо в то же время командовала небольшими отрядами телохранителей, защищавшими вход в сераль. Она вспоминала тот роковой день двадцать шесть лет тому назад, когда её, взятую в плен корсарами, увезли в неволю; как, представленная Мураду, она с первого взгляда очаровала его и из невольницы стала любимой султаншей, царицей, властительницей Оттоманской империи. Бунт и осада дворца заставили Баффо вспомнить морскую битву с корсарами: тогда вместо гибели она нашла счастье… Неужели теперь её ожидают позор и смерть?

Султан был мрачен, его сердце сжималось от негодования к мятежникам и виновникам мятежа. Но он понимал, что Баффо — главная виновница последних событий. Мехмед не мог не сознавать, что та власть, которую приобрела султанша при его покойном отце, которую и сам он дал своей матери, — главная причина бунта, принявшего угрожающие размеры. Султан высказал матери всё, что за семь лет накипело у него на душе.

С этого дня Мехмед правил сам. Визирь и многие паши, по повелению султана, были повешены, и смерть их усмирила народное волнение в Константинополе… Мятежи в азиатских областях продолжались до самой смерти Мехмеда III — 22 декабря 1603 года.

Старинная летопись умалчивает о последних годах жизни султанши Баффо… Скорее всего, она умерла в своём заточении.

Матильда Кшесинская (1872–1971)

Звезда русского балета. Первой освоила фуэте, заставила отступить приезжих знаменитостей и открыла дорогу целой плеяде русских танцовщиц — Преображенской, Трефиловой, Павловой, Карсавиной, Спесивцевой. Она была женщиной-легендой, у многих вызывавшей восхищение и страсть. Дожив почти до ста лет, она до последних дней сохранила в своей душе любовь и волю к жизни.

* * *

Дед Кшесинской был знаменитым скрипачом (его сравнивали с самим Паганини), певцом и драматическим актёром. Отец — прекрасным танцовщиком. Мать — актрисой.

В своих воспоминаниях Кшесинская писала: «Я была любимицей отца. Он угадывал во мне влечение к театру, природное дарование и надеялся, что я поддержу славу его семьи на сцене. С трёхлетнего возраста я любила танцевать, и отец, чтобы доставить мне удовольствие, возил меня в Большой театр, где давали оперу и балет. Я это просто обожала…»

Никого не удивило, что Матильда решила стать танцовщицей и поступила в императорское театральное училище.

На выпускном экзамене в училище в 1890 году почётными гостями была вся царская семья, после состоялся торжественный обед. Александр III усадил Кшесинскую рядом с собой, пожелал ей быть «украшением и славой нашего балета». С другой стороны от Матильды он посадил своего сына Николая, при этом, улыбаясь, сказал: «Смотрите только, не флиртуйте слишком».

Вскоре Кшесинская была зачислена в балетную труппу Императорских театров. Первые спектакли, первые роли. Кшесинская очень хотела танцевать Эсмеральду и обратилась с этой просьбой к Мариусу Петипа. Мэтр ответил ей, что, только испытав страдания любви, можно по-настоящему понять и исполнить роль Эсмеральды, и отказал.

…Однажды Кшесинская с сестрой прогуливалась по городу. Недалеко от Дворцовой площади мимо них проехал в коляске наследник Ники. «Он узнал меня, обернулся и долго смотрел мне вслед. Какая это была неожиданная и счастливая встреча!» А вот запись из дневника великого князя Николая Романова: «Кшесинская мне положительно очень нравится».

Вскоре наследника отправили в кругосветное путешествие, а когда он вернулся осенью 1891 года стал ухаживать за Матильдой. Ники дарил ей подарки. Первым из них был золотой браслет с крупным сапфиром и двумя бриллиантами. Следующим стал прелестный особняк на Английском проспекте, № 18, построенный великим князем Константином Николаевичем для балерины Кузнецовой, с которой он раньше жил.

Кшесинская вспоминала: «…Ники меня поразил. Передо мною сидел не влюблённый в меня, а какой-то нерешительный, не понимающий блаженства любви. Летом он сам неоднократно в письмах и разговоре напоминал насчёт более близкого знакомства, а теперь вдруг говорил совершенно обратное, что не может быть у меня первым, что это будет его мучить всю жизнь… Он не может быть первым! Смешно! Разве человек, который действительно любит страстно, станет так говорить? Конечно нет, он боится просто быть тогда связанным со мной на всю жизнь, раз он будет первый у меня… В конце концов мне удалось почти убедить Ники… Он обещал, что это совершится через неделю, как только он вернётся из Берлина…»

Надо заметить, что этот роман был заранее срежиссирован в царском дворце, была расписана партитура, и наследник, и Кшесинская с удовольствием исполнили приготовленные им роли. Дело в том, что Николай стал вялым и апатичным. Императрица Мария Фёдоровна забеспокоилась: что с ним? Угнетённое состояние его духа даже обсуждали на семейном совете. Советник императора Константин Победоносцев порекомендовал венценосным родителям, чтобы их сын «перебесился до свадьбы», то есть погулял бы вволю и выпустил бы таким образом «скопившийся эротический пар».

По общему мнению, юная Матильда Кшесинская оказалась лучшей кандидатурой. Свести их вместе не составило никакого труда. Для обольщения балерины наследнику выделили большую сумму денег. Аппетиты Кшесинской постоянно возрастали — подарки, лошади, особняк…

Однако у этой любви не было перспектив. Наследник понимал, что для трона нужен династический брак с особой королевских кровей. К тому же он влюбился в принцессу Алису Гессен-Дармштадтскую, и 7 апреля 1894 года была объявлена их помолвка.

«Хотя я знала уже давно, что это неизбежно, что рано или поздно наследник должен будет жениться на какой-либо иностранной принцессе, тем не менее моему горю не было границ», — вспоминала Кшесинская.

Николай написал письмо своей «дорогой панне»: «Что бы со мною в жизни ни случилось, встреча с тобою останется навсегда самым светлым воспоминанием моей молодости».

Кшесинская была в отчаянии. «Что я испытала в день свадьбы Государя, могут понять лишь те, кто способен действительно любить всею душою и всем своим сердцем и кто искренне верит, что настоящая, чистая любовь существует. Я пережила невероятные душевные муки»…

Пути Матильды и Николая II разошлись. Но он не забыл о своей бывшей пассии, часто посещал спектакли с её участием. В 1914 году она в последний раз исполнила в присутствии императора свой знаменитый «Русский танец». «Я танцевала отлично, я это чувствовала, а чувство никогда не обманывало меня, и уверена, что должна была произвести на Него хорошее впечатление…»

Все письма Николая к ней Кшесинская хранила в заветной шкатулке. Но во имя безопасности во время революции одна из её преданных подруг сожгла эти письма. Об этом Кшесинская узнала лишь через 10 лет…

«Я многое потеряла — и состояние, и дом, и драгоценности, лишилась счастливой, беззаботной жизни. Но из всего потерянного я ничто так не оплакиваю, как эти письма… Я потеряла самое драгоценное воспоминание, свято хранившееся у меня…»

Но это было уже много лет спустя… А вот что писала Кшесинская в 1892 году: «Великий Князь Владимир Александрович любил присутствовать на репетициях. Он заходил в мою уборную посидеть, поболтать. Я ему нравилась, и он шутя говорил, что жалеет о том, что недостаточно молод».

Ещё одно признание Кшесинской: «В моём горе и отчаянии я не осталась одинокой. Великий Князь Сергей Михайлович, с которым я подружилась с того дня, как Наследник его впервые привёз ко мне, остался при мне и поддержал меня. Никогда я не испытывала к нему чувства, которые можно было бы сравнить с моим чувством к Ники, но всем своим отношением он завоевал моё сердце, и я искренне его полюбила. Тем верным другом, каким он показал себя в эти дни, он остался на всю жизнь, и в счастливые годы, и в дни революций и испытаний. Много лет спустя я узнала, что Ники просил Сергея оберегать меня, когда мне будут нужны его помощь и поддержка».

А «помощь и поддержка» были нужны постоянно. Приглянулась великолепная дача в Стрельне — тут же великий князь Сергей Михайлович купил её на имя балерины. Хлопотливая Кшесинская, любящая уют, немедля привела дачу в порядок, отменно обставила и даже построила собственную электростанцию для её освещения, что было большой редкостью в те времена.

Количество поклонников Кшесинской постоянно росло. В список её камер-пажей входили князь Никита Трубецкой, князь Джамбакуриани-Орбелиани, офицер лейб-гвардии конного полка Борис Гартман, красавец гусар Николай Скалон и многие другие.

Однажды вечером после спектакля Кшесинская давала у себя торжественный обед. Присутствовали сплошь великие князья. Здесь она впервые познакомилась с Андреем Владимировичем, кузеном императора.

«Великий Князь Андрей Владимирович произвёл на меня сразу в этот первый вечер, что я с ним познакомилась, громадное впечатление: он был удивительно красив и очень застенчив, что его вовсе не портило, напротив. Во время обеда нечаянно он задел своим рукавом стакан с красным вином, который опрокинулся в мою сторону и облил моё платье. Я не огорчилась тем, что чудное платье погибло, я сразу увидела в этом предзнаменование, что это принесёт мне много счастья в жизни…»

Великий князь был на шесть лет моложе Кшесинской, и это дало повод подруге Кшесинской, артистке Марии Потоцкой, спросить Матильду: «С каких это пор ты стала увлекаться мальчиками?».

С «мальчиком» Кшесинская отправилась в Европу. Он был мил, трогателен и, главное, предан. Может быть, поэтому Матильда Кшесинская решилась на отчаянный шаг: 18 июня 1902 года родила сына. Роды были трудные, и врачи опасались, что ни мать, ни ребёнок не выживут. Но всё обошлось — спасли обоих. Мальчика назвали Владимиром в честь отца великого князя Андрея.

«Когда я несколько окрепла после родов и силы мои немного восстановились, у меня был тяжёлый разговор с Великим Князем Сергеем Михайловичем. Он прекрасно знал, что не он отец моего ребёнка, но настолько меня любил и так был привязан ко мне, что простил меня и решился, несмотря на всё, остаться при мне и ограждать меня как добрый друг… Сергей вёл себя бесконечно трогательно, к ребёнку относился, как к своему, и продолжал меня очень баловать. Он всегда был готов меня защитить…»

В 1904 году Кшесинская уволилась со службы в Мариинском театре и стала гастролировать по Европе. Когда отмечали её 20-летний сценический юбилей (13 февраля 1911 года), то вечер превратился в праздник всего русского хореографического искусства. Кшесинскую называли «российского балета первой балериной» и даже «генералиссимусом русского балета».

Весной 1906 года, вернувшись из-за границы, Матильда купила участок земли на углу Кронверкского проспекта и Большой Дворянской улицы и заказала проект дворца архитектору Александру фон Гогену. Мебель поставил известный фабрикант Мальцер. Люстры, бра, канделябры и всё такое прочее, вплоть до шпингалетов, было выписано из Парижа.

Дом с прилегающим садом — маленький шедевр фантазии Матильды Кшесинской. Вышколенные горничные, французский повар, старший дворник — георгиевский кавалер, винный погреб, экипажи, автомобили и даже коровник с коровой и женщиной-коровницей, чтобы было свеженькое молочко для сына Вовы. И любимый фоксик Джиби.

Кроме особняка в Петербурге, Кшесинская приобрела собственную виллу «Алам» на юге Франции. Жила попеременно то во Франции, то в России, выступала то в Петербурге, то в Лондоне, то в Париже.

Грянула Первая мировая война. Кшесинская на свои деньги устроила лазарет на 30 кроватей для раненых солдат. После событий в октябре 1917-го Кшесинская вынуждена была бежать.

Оделась она скромно — в чёрное пальто, на голове — платок. В саквояж положила какую-то часть драгоценностей. Прихватила любимого фоксика Джиби и бросилась в омут страшной улицы. Потом какое-то время жила у знакомых.

В июле 1917 года Матильда Кшесинская с сыном Володей, преданной горничной Людмилой Румянцевой и старым слугой Иваном Курносовым покинула Петербург. Началось скитание по югу России. Через год были убиты два человека, с которыми Кшесинская была связана тесными узами воспоминаний: Николай II и великий князь Сергей Михайлович.

В конце февраля 1920 года на итальянском пароходе «Семирамида» Матильда Кшесинская покинула русскую землю и больше она на неё никогда не ступала. Конечным пунктом стала Венеция: в 8 часов вечера 22 марта пароход бросил якорь против Дворца Дожей. Началась эмиграция.

Первые годы Кшесинская провела с великим князем Андреем на французской вилле «Алам». В их доме часто бывали Сергей Дягилев, Тамара Карсавина, великий князь Дмитрий Павлович и многие другие.

«Мы часто обсуждали с Андреем вопрос о нашем браке. Мы думали не только о собственном счастье, но и главным образом о положении Вовы… Ведь до сих пор оно было неопределённым».

Брат Андрея, Кирилл Владимирович, дал согласие на их брак, и 30 января 1921 года в Русской церкви в Каннах состоялось венчание. В день свадьбы князь Андрей записал в своём дневнике: «Наконец сбылась моя мечта — я очень счастлив».

Счастлива была и Матильда Кшесинская: наконец ей был дарован титул и фамилия княгини Красильниковой.

Она продолжала вести светскую жизнь, встречалась с Вирджинией Цукки, Айседорой Дункан, Анной Павловой, Фёдором Шаляпиным. Часто выезжала в Монте-Карло, где любила играть в рулетку, неизменно ставя на цифру «17», за что и получила прозвище «Мадам Семнадцать».

Однако для подобных развлечений постоянно требовались деньги. Пришлось продать виллу и перебраться в Париж. Кшесинская организовала свою танцевальную студию, и 6 апреля 1929 года начались занятия. Она оказалась талантливым педагогом и открыла дорогу в балет многим знаменитостям, таким как Марго Фонтейн, Иветт Шовери, Памела, Мей и другие.

Сама Матильда постоянно поддерживала форму, выступая в спектаклях. В 1936 году (ей было уже 64 года!) тряхнула стариной и выступила в благотворительном концерте в лондонском «Ковент-Гардене». Она станцевала свой «Русский танец» с большим успехом и вновь была наречена «королевой русского балета».

Когда Кшесинская узнала о вторжении фашистских войск в Россию, она сделала запись в своём дневнике: «Что будет с нашей несчастной родиной, что будет с нами!»

Кшесинская прожила долгую жизнь, а её коллеги по творчеству уходили один за другим: Сергей Дягилев, Анна Павлова, Вера Трефилова, Вацлав Нижинский…А 30 октября 1956 года её настиг самый большой удар: умер великий князь Андрей, муж и отец её сына.

«Словами не выразишь, что я пережила в этот момент. Убитая и потрясённая, я отказывалась верить, что не стало верного спутника моей жизни. Вместе с Верой мы горько заплакали и, опустившись на колени, начали молиться… С кончиной Андрея кончилась сказка, какой была моя жизнь».

…В 1958 году Большой театр приезжал на гастроли в Париж. «Хотя со смертью мужа я никуда больше не выезжаю, проводя дни или в студии за работой, для добывания хлеба насущного, или дома, я сделала исключение и поехала на него посмотреть. Я плакала от счастья…Это был тот самый балет, который я не видела более 40 лет. Душа осталась, традиция жива и продолжается. Конечно, техника достигла большого совершенства…»

Свои воспоминания Матильда Кшесинская закончила осенью 1959 года. «В моей жизни, — написала она, — я видела и любовь, и ласку, и заботу…Не хочу ни с кем сводить каких бы то ни было счётов, ни о ком не хочу говорить скверно…»

В её мемуарах нет зла, обвинений. Она так и осталась до конца своих дней гордой прима-балериной императорского театра. Последний период своей жизни она прожила в небольшом парижском домике с весьма скромным достатком, но умудрялась тем не менее помогать многим людям, особенно русским эмигрантам. И до конца своих дней поражала всех своей энергией и жизнерадостностью.

Матильда Кшесинская скончалась 6 декабря 1971 года, не дожив всего лишь девять месяцев до своего 100-летнего юбилея. Последний приют она нашла на парижском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа — кладбище русских «звёзд первой величины».

Сафо (или Сапфо) (ок. 612 до н. э. — ок. 572 до н. э.)

Древнегреческая поэтесса. Жила на острове Лесбос. Возглавляла кружок знатных девушек, которых обучала музыке, декламации, танцам. В центре её лирики — темы любви, нежного общения подруг, девичьей красоты. Смерть её приписывают несчастной любви.

* * *

Если любовь — божественная страсть, более сильная, чем энтузиазм дельфийских жриц, вакханок и жрецов Цибеллы, то Сафо, или Сапфо — лучшее её олицетворение.

Страстная Сафо, как называли её современники, родилась на острове Лесбос в городе Эросе в Сорок вторую Олимпиаду, за 612 лет до н. э. Отца её звали Скамандронимом, мать — Клеидой. Кроме Сафо у них было трое сыновей: Харакс, Ларих и Эвриг.

Когда Сафо исполнилось шесть лет, она осталась круглой сиротой. В 595 году до н. э. начались волнения, приведшие к ниспровержению аристократии. Молодая девушка вместе с братьями бежала в Сицилию и только спустя пятнадцать лет смогла вернуться на Лесбос. Она поселилась в Митиленах, почему впоследствии её и стали называть Сафо Митиленской, в отличие от другой Сафо — Эресской, обыкновенной куртизанки, жившей гораздо позднее знаменитой поэтессы.

Сафо, воспитывавшаяся в школе гетер, рано почувствовала призвание к поэзии. Её страстная натура не могла таить в себе чувства, волновавшие её. Она писала оды, гимны, элегии, эпитафии, праздничные и застойные песни стихом, названным в честь её «сапфическим». С лирой в руках, она декламировала свои жаркие строфы. Все её произведения — или призывы к любви, или жалобы на неё, полные страстной мольбы и горячих желаний. Она оказала огромное влияние на Горация и Катулла, родственного ей по духу певца нежных чувств и страстей. Страбон не называл её иначе, как «чудом», утверждая, что «напрасно искать во всём ходе истории женщину, которая в поэзии могла бы выдержать хотя бы приблизительно сравнение с Сафо». Сократ величает её своей наставницей в вопросах любви.

Увы, боги, даровавшие ей благородный и чистый гений поэзии, не позаботились о её внешности. По свидетельству современников, Сафо была небольшого роста, очень смуглая, но с живыми блестящими глазами, а если Сократ и называл её «прекраснейшей», то исключительно за красоту стиха. Вот что говорил Овидий устами Сафо: «Если безжалостная природа отказала мне в красоте, её ущерб я возмещаю умом. Я невелика ростом, но своим именем могу наполнить все страны. Я не белолица, но дочь Кефая (Андромеда) нравилась Персею». Однако можно поверить, что лицо поэтессы в моменты высшего вдохновения преображалось и становилось действительно прекрасным.

По возвращении Сафо из Сицилии между «десятой музой» (по выражению Платона) и «ненавистником тиранов», поэтом Алкэем, соратником её по изгнанию, завязался роман, не имевший, правда, серьёзных последствий. Алкэй, конечно, не мог не увлечься изящной, богато одарённой талантами девушкой. Поэт заявил ей, что хотел бы признаться ей в любви, но не решался: «Сказал бы, но стыжусь». На что Сафо отвечала: «Когда бы то, что высказать ты хочешь, прилично было, стыд навряд смутил тебя». Несомненно, они были близки, но насколько — останется тайной.

Вскоре Сафо вышла замуж, за кого — неизвестно, и спустя год родила дочь, названную в честь бабушки Клеидой. Но безжалостная судьба не долго позволила ей наслаждаться семейным счастьем. Муж и горячо любимая дочь вскоре один за другим опустились в мрачное царство Галеса. Лишённая семьи, Сафо всецело отдалась поэзии и перенесла всю страстность своей натуры на лесбийских девушек.

Женщины в те далёкие времена не удовлетворялись одними мужчинами и заводили отношения между собой. Лесбиянки, кроме любовников, имели любовниц, возле которых возлежали на пирах, засыпали ночью в их объятиях и окружали их нежнейшими заботами. Лукиан писал в «Диалогах»: «Женщины Лесбоса действительно были подвержены этой страсти, но Сафо нашла её уже в обычаях и нравах своей страны, а вовсе не изобрела сама». Трудно отрицать существование «лесбийской любви», когда «царица поэтов» является прямой её выразительницей. Сафо должна была любить, обожать, поклоняться всему, что истинно прекрасно. А что прекраснее женщины?

Сафо возглавила школу риторики в Митиленах, хотя некоторые писатели утверждают, что она сама основала её, назвав Домом муз, куда стремились попасть не только лесбиянки, но и чужеземки. Страсть к подругам возбуждала в Сафо необыкновенный экстаз. «Любовь разрушает мою душу, как вихрь, опрокидывающий нагорные дубы, — говорила поэтесса. — Что касается меня, я буду отдаваться сладострастью, пока смогу видеть блеск лучезарного светили и восторгаться всем, что красиво!»

Сафо обожала и мужчин, и женщин, которые могли дать ей наслаждение и сладкое опьянение чувств.

В разгар пира, когда в кубке кипело вино, называемое «молоком Афродиты», Сафо в страстной позе возлежала около Аттиды, Иорго или Телезиппы, «прекрасной воительницы», упиваясь сладостью любовных отношений. Впрочем, она жаждала и присутствия мужчин, к которым также была неравнодушна. И, конечно, муза опьяняла её и приводила в восторг.

Некоторые исследователи предполагают, что стихотворение Сафо «К моей любовнице» посвящено Родопе, которую поэтесса ревновала к своему брату Хараксу. Из рассказа Апулея следует, что Харакс, занимающийся виноторговлей, однажды в городе Навкратисе увидел красавицу, в которую сильно влюбился. Он за огромную сумму выкупил её из рабства и привёз в Митилены. Сафо, познакомившись с девушкой, воспылала к куртизанке жгучей страстью, однако та и не подумала на неё отвечать. Эта холодность сводила с ума поэтессу, сгоравшую от желания. Постоянные ссоры между братом и сестрой заставили Харакса вернуть Родопу в Навкратис, где он надеялся быть единственным обладателем красавицы. Но судьба была против него: когда Родопа «погружала своё разгорячённое тело в студёные нильские воды», орёл унёс одну из её сандалий и по невероятной случайности уронил перед Амазисом, стоявшим в преддверии храма в ожидании жертвоприношения. Сандалия оказалась такой маленькой, что фараон приказал найти её владелицу, обладавшую, без сомнения, восхитительными ножками. Придворные отправились на поиски и, после долгих странствий, отыскали красавицу и привезли к своему владыке. Очарованный Родопой Амазис то ли женился на ней, то ли сделал её своей любовницей. В любом случае она оказалась потерянной для Харакса. Несомненно, эта легенда послужила сюжетом для «Золушки». В Греции египетскую куртизанку прославили под именем Дорика, а стихи Сафо обессмертили любовницу её брата.

Полагают, что Сафо умерла около 572 года до н. э., покончив жизнь самоубийством. Кто же внушил Сафо такие страстные чувства? Легенды указывают на молодого грека Фаона, перевозившего пассажиров с Лесбоса или Хиоса на противоположный азиатский берег. Сафо страстно влюбилась в него, но, не найдя взаимности, бросилась с Левкадской скалы в море. По преданиям, тот, кто страдал от безумной любви, находил на Левкаде забвение.

Однако некоторые писатели, не упоминая даже, при каких обстоятельствах умерла Сафо, похождения с Фаоном относят к Сафо Эфесской.

В честь Сафо митиленцы отчеканили её изображение на монетах. Можно ли сделать что-нибудь больше даже для царицы?

Эдит Пиаф (1915–1963)

Французская эстрадная певица и автор песен. Начала петь в парижском кабаре в конце 30-х годов. Наиболее известны песни: «Я ни о чём не жалею» и «Жизнь в розовом свете».

* * *

Эдит Джованна Гассьон родилась прямо на тротуаре в бедном районе Парижа. Отец Эдит — уличный акробат — вскоре после рождения дочери был призван в армию. Мать — певичка в кабачках — бросила её через два месяца, отдав на воспитание своей матери, содержавшей притон. Поскольку местом работы отца был тротуар, он таскал семилетнюю Эдит с собой. В пятнадцать лет она ушла от отца, — мало того, взяла на попечение сводную сестру Симону, которая была младше её на два года. Они были неразлучны до конца дней.

Эдит любила блатной мир, ей нравились взломщики, торговцы краденым, шулера, словом, «крутые парни». Сутенёры не посылали к Эдит и Симоне клиентов, ибо как женщин их не воспринимали. Девушки неплохо зарабатывали уличными концертами. Из всех мужчин, перебывавших у Эдит в то время, пожалуй, достоин внимания некто Луи по прозвищу «Малыш» — ничем не примечательный светловолосый паренёк из рабочего района. Как-то раз Луи заглянул в дешёвый кабачок за вином и присел за столик Эдит. В тот же вечер он перебрался к ней. Спали втроём в одной постели. Симона позже написала: «Душа Эдит была чистой. Ничто не могло её испортить. Может быть, это и не очень хорошо, когда в одной и той же постели спят сразу трое, но в 17 лет любовь кажется такой чистой и прекрасной, что я не обращала на них никакого внимания и засыпала, как ребёнок».

Спустя два месяца Эдит забеременела. В положенный срок родилась девочка, её назвали Марсель. Отправляясь на улицу петь, Эдит брала дочь с собой. Она устраивалась работать в грязный кабачок в надежде, что туда случайно заглянет импресарио и предложит контракт. Луи стал ей мешать. Пытаясь образумить Эдит, он ушёл и забрал дочь с собой, хотя воспитанием её не занимался. В два с половиной года девочка умерла от менингита. Больше у Эдит никогда не было детей…

Куда большую роль сыграл в жизни Эдит другой Луи — директор популярного в те годы в Париже кабаре «Жернис». Луи Лепле. В 1935 году состоялась их встреча. Эдит начала выступать в кафе на Елисейских Полях.

Он сменил ей имя. Она напоминала ему воробья, поэтому для её сценического имени Луи взял слово «пиаф» — на парижском жаргоне значит «воробышек». У неё был великолепный голос, который часто доводил публику до слёз. Услышав однажды её пение, Морис Шевалье воскликнул: «У этой девочки голос живёт где-то внутри!»

6 апреля 1936 года её покровителя убили, и подозрение пало на девчонку из трущоб. Но Эдит снова выручил мужчина.

Раймон Ассо — поэт, длинный, худой, нервный, с чёрными как смоль волосами. «Тебе нужен не импресарио, а тот, кто сделает тебя целиком», — говорил он. Ассо влюбился в эту мятежную женщину. Через некоторое время она ответила согласием на предложение поэта заняться ею. Эдит относилась к Раймону иначе, чем к другим мужчинам. Он был тем, кто писал для неё хорошие песни, подыскивал контракты, заботился о ней. Она не сразу поняла, что любит его. Почти на глазах у его жены Пиаф завела с Ассо роман. Раймон ушёл от жены и поселился в отеле «Альсина». Если Лепле открыл Пиаф, то Ассо создал её. Именно благодаря ему она постигла основы певческого мастерства. В 1937 году состоялся её ошеломляющий дебют на сцене театра «ABC», где выступали самые популярные артисты мюзик-холла.

Но вскоре оказался в прошлом и Ассо. Его место занял холодный красавец Поль Мерисс. Но Эдит до конца жизни не забывала, чем обязана Раймону. А он, много лет спустя, тяжелобольной, когда Пиаф уже не было в живых, корил себя за то, что не смог удержать Эдит… Умирая, он всё ещё жил жизнью Пиаф.

Худенькая, хрупкая и маленькая, Пиаф никогда не считалась красавицей. Она и сама говорила: «У меня маленькая грудь и маленький зад… Но я всё же привлекаю к себе мужчин!»

На протяжении многих лет она злоупотребляла алкоголем. Несколько раз попадала в тяжёлые автомобильные аварии. Жизнь Пиаф всегда была бурной и весьма эмоциональной. Всё это, вместе взятое, привело к трагическому исходу. Эдиф Пиаф умерла в возрасте 48 лет. На похороны певицы в Париже собрались тысячи людей. На могиле Пиаф на кладбище Пер-Лашез всегда лежат живые цветы, а память о ней живёт в сердцах её поклонников и во Франции, и в других странах мира.

Эдит была романтичной и влюблялась в каждого из своих партнёров. Она терзалась, ревновала, тиранила любимых, запирала их на ключ. Такова была её манера любить… Позже, когда концертные турне по Европе и в США приносили ей миллионы франков и тысячи долларов, она тратила почти все эти деньги на своих друзей и любовников — покупала, к примеру, им целые гардеробы одежды и всегда щедро раздавала деньги нуждающимся друзьям, таким как Шарль Азнавур. Когда певица умерла, она практически не оставила никакого имущества и денег.

Пиаф в шутку делила мужчин на следующие категории: «мужчины с улицы», «моряки», «сутенёры», «весельчаки», «учителя» и «ребята с моей фабрики». К последним она относила молодых, никому не известных певцов, которых часто сама и находила. Имена их уже стали историей: Ив Монтан, Шарль Азнавур, Робер Ламуре. Одни из них становились её «патронами» и получали право на её постель, другие были только друзьями — она никогда не смешивала чувства с работой. Пиаф как-то сказала: «Никогда не говори, что ты хорошо знаешь мужчину, пока не испытала его в постели. За одну ночь, проведённую с мужчиной в постели, ты узнаешь о нём больше, чем за несколько месяцев самых задушевных бесед. Уж в постели-то они не врут!»

Эдит любила одевать своих возлюбленных. Все через это прошли. Она наряжала их по своему вкусу — их собственный её не интересовал. Эдит выбирала фасоны, костюмы, ткани, цвет. Ей нравились яркие, кричащие тона, но особенно она любила голубой. Однажды она пригласила к себе несколько «бывших» и, чтобы доставить ей удовольствие, все пришли в голубом. Восемь мужчин!

Поль Мерисс стал для неё не меньшим испытанием, чем Раймон Ассо. Одетый с иголочки, всегда невозмутимый… Жить с ним было непросто, он был до тошноты чистоплотным и порядочным. Неистовая Пиаф стала задыхаться в чопорной обстановке нового дома. Вскоре они стали играть вместе в пьесе Жана Кокто «Равнодушный красавец», после которой Мерисс начал самостоятельную аристократическую карьеру…

Эдит Пиаф по-настоящему любила лишь одного мужчину. Марсель Сердан, застенчивый, мускулистый и грациозный француз арабского происхождения, боксёр по кличке «марокканский бомбардировщик», был женат, и у него было трое детей. Они познакомились в конце 1946 года. Когда Эдит нравился мужчина, он не мог ей сказать «нет». Так началась пылкая связь, как никакая другая, отвечающая романтической натуре Эдит. «Он полюбил меня, и всё остальное потеряло для него значение», — говорила она. Двухметровый гигант становился перед ней робким, как дитя.

Он стал чемпионом мира по боксу в среднем весе, победив Тони Зейла в Нью-Йорке 21 сентября 1948 года. Даже во время подготовки Сердана к поединку с Зейлом Пиаф не хотела покидать его ни на один день. Для отвода глаз она сняла номер в гостинице «Уолдорф-Астория», но в нём жила её сестра, а Пиаф целыми днями была вместе с Серданом.

Год спустя Пиаф опять оказалась в Нью-Йорке, а Сердан в это время выступал с показательными боями в Европе. Пиаф страшно скучала по нему и умоляла его вырваться хотя бы на несколько дней. Она настояла, чтобы он прилетел в США самолётом, а не плыл пароходом. Самолёт, в котором полетел Сердан, разбился на Азорских островах. В этот вечер Пиаф должна была выступать в театре-кабаре «Версаль». Глубина её горя, отчаяния граничила с безумием. Эдит едва держалась на ногах. Под занавес она пела «Гимн любви» — песню, которую написала в самые счастливые дни своего романа и которую посвятила Сердану. Пиаф унесли со сцены в глубоком обмороке…

Позднее она говорила: «После смерти моего бесценного Марселя Сердана, ровно через шесть месяцев, я пустилась во все тяжкие и докатилась до самой глубины бездны. Я обещала быть мужественной. Но я не выдержала удара и обратилась к наркотикам. Это наложило печать на всю мою последующую жизнь, которая и без того началась с ужаса и грязи…»

Как всегда, Пиаф спасла работа. И любовь. Без неё актриса не могла ни жить, ни петь. Именно поэтому её было так легко обмануть, и всё чаще она говорила: «Это ужасно. Ни на мгновение нельзя забыть, что ты Эдит Пиаф. Всё время хотят что-то урвать, а на тебя саму всем глубоко наплевать! Даже тот, кто лежит с тобой в постели, в голове крупными буквами держит: „Пиаф“».

Если она влюблялась в мужчину, то это всегда была любовь с первого взгляда. В любовь Пиаф вкладывала все свои душевные силы и всю свою страсть и нежность. Симона позже написала: «Она становилась просто дикой. Становилась требовательной, ревнивой, в ней просыпался собственник. В общем, когда она влюблялась, она была невыносимой».

Среди любовников Пиаф были также актёры Эдди Константин, Ив Монтан (один из немногих, кому она оставалась верна на всём протяжении их связи) и Джон Гарфилд.

…Однажды на квартиру к Эдит пришёл некий Эдди Константин. Высокий парень объяснил, что написал английский вариант «Гимна любви». Эдит всегда нравились мужчины, которые без рассуждений приступали к делу. Она пригласила парня прийти ещё раз. Выяснилось, что у него бас, что он хотел бы петь и что в Америке у него остались жена и дочь. Эдит подготовила певца и уже через месяц взяла с собой в турне по США… Ни один мужчина не пощадил её, каждый отметил своим шрамом. Много лет спустя после кончины великой француженки популярный певец во всеуслышание заявил: связь с Эдит была «ошибкой его молодости».

Пиаф всегда утверждала, что не верит в брак, но сама дважды была замужем. Первым её мужем стал певец Жак Пиль, за которого она вышла замуж в 1952 году. Тогда она облачилась в венчальное платье бледно-голубого цвета. Марлен Дитрих подарила невесте золотой крестик, украшенный изумрудами, который Эдит не снимала с груди всю жизнь.

Эдит Пиаф и Жак Пиль виделись редко — оба путешествовали с гастролями по всему миру. В один из редких свободных вечеров Эдит заглянула к Жаку в гримёрную перед его концертом. Они болтали ни о чём. И вдруг гримёрша сказала Жаку: «Не забудьте снять обручальное кольцо перед выходом, месье Пиль». Эдит услышала эти слова, и что-то надломилось в ней, она уже не могла безгранично доверять мужу. После пяти лет супружества они расстались.

И снова одиночество и тоска. Пиаф была в отчаянии, она начала пить. «Пьют потому, что хотят забыть кого-то, забыть свои неудачи, слабости, страдания, свои дурные поступки. Я тоже пила, чтобы забыть того или другого человека, причинившего мне страдания. Я знаю, что разрушаю себя, но удержаться не могла».

Однажды, когда в Нью-Йорке её бросил очередной любовник, для которого она много сделала, Пиаф после выступления в кабаре «Версаль» потребовала шампанского. Опьянев, упала на пол и на четвереньках, с лаем, поползла через зал. «Я — собака!» — кричала она. На следующий день Пиаф сгорала от стыда и поклялась не пить в течение года. Но вскоре встретила другого мужчину, и всё закрутилось сначала.

В Рио-де-Жанейро она влюбилась в музыканта. «Это был один из лучших людей, встречавшихся в моей жизни. Я вела себя с ним отвратительно, а он всё терпел. И вдруг я почувствовала отвращение к себе. Я заперлась одна в своей комнате, поставила около себя длинный ряд бутылок с пивом и пила, пила, чтобы уснуть, забыться…»

Ей удалось вылечиться от алкоголизма в специальной клинике.

На последнем году жизни Пиаф вышла замуж за Теофаниса Ламбукаса. 26-летнего парикмахера и певца греческого происхождения, страстно любившего её. Своим друзьям она представляла его как Тео Сарапо («сарапо» в переводе с греческого — «Я люблю тебя»). Это позже биографы Эдит стали называть Тео «греческим богом», а поначалу он производил невыгодное впечатление: грубые черты лица, нарочито взлохмаченная чёрная шевелюра, толстые губы и томный взгляд. Он казался каким-то чересчур мягким, слишком любезным и услужливым. Казалось, он у неё долго не задержится. Но вышло иначе.

Что могло сблизить познавшую успех сорокасемилетнюю женщину и этого красивого простоватого парня, к тому же на двадцать лет моложе её? Пиаф нужен был человек, который любил бы её. Тео же был слабохарактерным и нуждался в авторитетной и сильной женщине. Она давала ему шанс стать другим. Он стал для неё последним шансом быть любимой.

Венчались Пиаф и Сарапо 9 сентября в русской церкви — так захотел Тео, исповедовавший православную веру. Эдит выглядела вполне счастливой — в розовом костюмчике от Шанель. Рядом возвышался Тео. Жить Пиаф осталось чуть больше года…

Когда Пиаф умерла, Тео несколько часов держал её тело в руках, не желая никому отдавать свою возлюбленную.

Как-то Эдит Пиаф сказала сестре: «Момон, я просто не могу, когда в доме нет мужчины. Это даже хуже, чем день без солнечного света. Без солнца, в конце концов, можно и обойтись — есть электричество. Но вот дом, в котором не висит где-нибудь мужская рубашка и в котором не валяются где-нибудь мужские носки или галстук… это просто как дом какой-нибудь вдовы — он тебя просто убивает!»

Жорж Санд (1804–1876)

Собственное имя — Амандина Аврора Лион Дюпен. Французская писательница, автор многочисленных романов, которые часто автобиографичны. Среди них «Индиана» (1832), «Орас» (1842), «Консуэло» (1843) и др. Проповедовала теорию эмансипации женщин.

* * *

Аврора Дюдеван, урождённая Дюпен, была правнучкой знаменитого маршала Морица Саксонского. После смерти возлюбленной он сошёлся с актрисой, от которой у него родилась девочка, получившая имя Авроры. Впоследствии Аврора Саксонская, молодая, красивая и непорочная девушка, вышла замуж за богатого развратника графа Готорна, который, к счастью для молодой женщины, вскоре был убит на дуэли. Затем случай свёл её с одним чиновником из министерства финансов — Дюпеном. Это был любезный, уже пожилой господин, представитель старофранцузской школы вежливости и образования. Несмотря на свои шестьдесят, ему удалось расположить к себе тридцатилетнюю красавицу и вступить с ней в брак, оказавшийся очень счастливым. От этого брака родился сын Мориц. В бурные дни Наполеона I он влюбился в женщину сомнительного поведения и тайно обвенчался с ней. Мориц, будучи офицером, не мог прокормить жену и жил больше на средства матери.

В это тяжёлое время, почти безвыходное для легкомысленного Морица и ещё более легкомысленной его жены, и родилась дочь, названная при крещении романтическим именем — Аврора. Это и была знаменитая Жорж Санд. Рано потеряв отца, она осталась на иждивении матери и бабушки, причём ей пришлось быть невольной участницей их беспрерывных дрязг и раздоров. Бабушка то и дело упрекала мать девочки за то, что она низкого происхождения, а также за её легкомысленное отношения с молодым Дюпеном до брака. Девочка принимала сторону матери, и ночью они частенько проливали вместе горькие слёзы.

В восемнадцать лет Аврора вышла замуж за молодого артиллерийского поручика Казимира Дюдевана. Это был незаконный сын одного полковника, барона, от которого, вследствие незаконности происхождения, он не унаследовал ни титула, ни состояния. Однако отец усыновил его и ассигновал некоторую сумму на его женитьбу. Аврора унаследовала от бабушки имение с замком Ноан. Имение считалось более крупным, чем было на самом деле, и, несомненно, послужило главной причиной разлада между супругами, который впоследствии привёл к полному разрыву. Правда, первые годы брачной жизни носили на себе печать счастья. Сын, также названный Морицем в память знаменитого маршала, и дочь Соланж стали для Авроры истинным утешением. Она шила на детей, хотя плохо владела иголкой, заботилась о хозяйстве и всеми силами старалась сделать мужу приятной жизнь в Ноане. Увы, ей не удавалось сводить концы с концами, и это послужило новым источником пререканий и неприятностей. Тогда она занялась переводами и начала писать роман, который, впрочем, вследствие многих недостатков был позднее брошен в огонь. Всё это, конечно, не могло способствовать семейному счастью. Ссоры продолжались, и в один прекрасный день муж позволил тридцатилетней жене уехать в Париж с дочуркой и поселиться на чердаке.

Чтобы избавиться от расходов на дорогостоящие женские наряды, она стала носить мужской костюм, который ещё тем был удобен, что давал ей возможность ходить по городу в любую погоду. В длинном сером (модном в то время) пальто, круглой фетровой �