СОЗВЕЗДИЕ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ ОТКРЫТИЙ

Подвиг познания Земли длился тысячелетиями. Первое знакомство с новой местностью или акваторией было зачастую поверхностным. Это порождало порой самые фантастические представления о дальних странах и народах. Последующим исследователям приходилось с немалыми трудностями, упорством, а то и риском для жизни уточнять и дополнять первые сведения, наносить на карты очертания береговых линий, извивы рек, расположение гор.

Подобные карты-схемы в дальнейшем неоднократно перерисовывались, всё точней отражая реальность: действительный лик Земли и облик ее отдельных регионов. Для этого использовались разнообразные инструменты и методики, определялись координаты астрономическими методами.

И когда человек поднялся в космическое пространство, облетел Землю, он увидел с высоты 300—400 км то, что было уже ему хорошо знакомо. Впрочем, при взгляде из космоса удалось обнаружить немало таких «деталей», которые ускользали от взгляда наземного наблюдателя.

Исследованиями планеты из космоса завершается пятитысячелетняя история географических открытий. Хотя и до сих пор с познанием Земли связано немало спорных и загадочных проблем.

…Великое географическое открытие — понятие относительное.

Кто открыл Америку, Австралию, Гренландию, острова Тихого океана? Можно назвать имена европейских мореплавателей, о которых упоминают учебники, энциклопедии, справочники. Кто открывал реки Африки или пустыни Австралии? Вновь будут названы европейские путешественники.

Однако все эти исследователи посещали уже обжитые людьми территории, встречая порой представителей развитых цивилизаций. Так произошло, например, открытие в конце средневековья Нового Света, после чего туда ринулись отряды конкистадоров-завоевателей.

Был ли Колумб первооткрывателем? Нет, конечно. Даже из европейцев он был не первым. За пятьсот лет до него такие плавания через Атлантический океан осуществляли викинги-норманны. Вряд ли они догадывались о том, что посещают новый материк. Но ведь и Колумб, как известно, был уверен, что достиг Азии.

Если же говорить о тех людях, которые первыми пришли в Новый Свет или Австралию, то согласно данным археологии, антропологии и палеогеографии 10—15 тысячелетий назад на эти континенты переселились племена кроманьонских охотников. Не следует ли именно их считать первооткрывателями?

Правда, кроманьонцы не открывали, а обживали Землю и они вряд ли задумывались о каких-либо географических открытиях, а если даже и задумывались, то мы об этом никогда не узнаем: в ту пору еще не было письменности. Открытием же принято считать только то, о чем сохранилось письменное сообщение.

Люди сообща открывали Землю. Во все эпохи, начиная по меньшей мере с неолита (15—20 тысячелетий назад), разные племена обменивались изделиями и информацией. Единого, а тем более постоянного центра культуры на Земле никогда не было. Возникали и затухали отдельные очаги цивилизации. В каждом из них — в Египте, Двуречье, Индии, Китае, Центральной Америке — складывались свои представления о географическом пространстве. Какую же точку отсчета принять за исходную?

Если учесть, что география как наука зародилась в Древней Греции и что мы — представители европейской культуры, то вполне понятен наш выбор. При этом, конечно, не будем забывать, что европейская цивилизация оформилась сравнительно поздно. Ей предшествовали возникновение и расцвет государств Восточной Африки, Юго-Западной, Южной и Юго-Восточной Азии.

В этой книге речь пойдет прежде всего о том, как люди открывали свою родную планету, с неимоверными усилиями, мужеством и риском для жизни преодолевая морские просторы, дремучие леса, заснеженные полярные и опаленные солнцем тропические пустыни. Но вместе с тем отнюдь не сразу, порой через десятки, а то и сотни лет приходило осознание этих достижений, понимание сути того, что обнаружили первооткрыватели. Теоретические открытия в географии тоже будут оставаться в поле нашего внимания.

…Растения, животные, древнейшие люди испокон веков расселялись на поверхности земного шара. Но лишь Человек Разумный сумел не только заселять новые острова и континенты, но и осмысливать подобные процессы, сознательно направлять свои усилия на преодоление естественных преград, на достижение иных земель и акваторий, а также накопление новых знаний.

Эта устремленность в Неведомое — едва ли не единственный источник наших знаний о Земле, о себе и о всем непостижимом Мироздании. Не случайно человечество хранит память о тех, которые наперекор всем преградам и смертельным опасностям шли вперед и вперед. О них слагались легенды, им посвящали свои стихи поэты, их подвиги заносили в манускрипты хроникеры и описывали литераторы.

Путешествия по земному шару и открытие новых стран, морей, народов в высшей степени способствовали духовному развитию человечества. Они расширяли его кругозор, знакомили с бесконечным разнообразием природы, совершенствовали такие качества, как целеустремленность, настойчивость, выносливость, терпение, готовность прийти на помощь терпящим бедствие.

До тех пор, пока не угас дерзкий дух исканий, в чем бы он ни проявлялся, сохраняется смысл существования на одной из планет разумных существ, а не просто растительных или животных организмов. И хотя далеко не каждому удается совершать открытия, впервые проникнуть в Неведомое, мы все имеем возможность мысленно приобщиться к ним хотя бы в своем воображении и стать соучастниками былых героических свершений, презрев все опасности. Вот как сказал об этом Шарль Бодлер:

Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!

Нам скучен этот край! О смерть, скорее в путь!

Пусть небо и земля — куда черней чернила,

Знай — тысячами солнц сияет наша грудь!

Обманутым пловцам раскрой свои глубины!

Мы жаждем, обозрев под Солнцем все, что есть,

На дно твое нырнуть — ад или рай — едино! —

В неведомую глубь — чтоб новое обресть!

(Перевод Марины Цветаевой)

А еще вспомним слова из поэмы английского поэта Альфреда Теннисона «Улисс» («Одиссей»), начертанные на кресте, что стоит в Антарктиде в честь погибших путешественников к Южному полюсу — Скотта, Уилсона, Бауэрса, Отса, Эванса:

Часть 1 МИРОВОЙ ОКЕАН

ПРЕДВИДЕНИЕ МИРОВОГО ОКЕАНА

Об одном из величайших географических достижений мы, пожалуй, никогда не получим достоверных сведений. Речь идет об открытии Мирового океана. В просторы океанов выходили представители разных народов: жители древней Индии, Юго-Восточной и Восточной Азии, Америки. Однако нет никаких сведений о том, какой они представляли себе Землю и соотношение суши и воды на ее поверхности.

Древнейшая из дошедших до нас карт из Малой Азии (около седьмого тысячелетия до н.э.) изображает небольшой участок земли. Значительно более поздняя — из Вавилона (V век до н.э.) — показывает круг земной, возможно, омываемый морем. Изображение слишком схематичное, чтобы толковать его более или менее обстоятельно.

К тому времени в Греции уже была высказана мысль о существовании Мирового океана. Идея была нетривиальной. Об этом можно судить по двум примерам. Так, в III веке до н.э. некоторые философы предполагали, что на земном шаре (или диске) преобладает суша, которую разделяют две полосы океанов, протянувшихся по экватору и через полюса.

Много столетий спустя на средневековых картах мира преобладала суша. Такая традиция сохранилась даже после того, как были получены сведения о Новом Свете. Кстати, мысль о преобладании на планете суши содействовала открытию Америки Колумбом (о чем у нас пойдет речь ниже).

Величайший историк и географ античности Геродот, много путешествовавший, собравший огромное количество сведений о разных странах и народах, не обмолвился о Мировом океане. Возможно, он просто не пожелал фантазировать. Он знал о существовании обширных водных пространств на Западе и Юге. О северных и восточных странах имелись лишь очень туманные свидетельства. Общее соотношение суши и моря оставалось для него тайной.

Судя по всему, идею Мирового океана следует считать гениальной догадкой, гипотезой. Ее приверженцы, в частности легендарный Гомер, исходили из тех ограниченных знаний об ойкумене (обитаемой земле), которые сложились в Греции примерно три тысячелетия назад.

Тогда было известно о Каспийском море. Но о его восточной окраине ничего толком не знали. Индийский океан, как предполагалось, смыкается с ним на востоке и продолжается к югу; Атлантический — простирается с юго-запада до северо-запада. Оставалось только предположить, что где-то на севере замыкается этот великий околоземный океан.

Естественно, планета наша в далекой древности представлялась людям небольшой. Философы, размышлявшие о ее форме, высказывали разные гипотезы. Ее представляли в виде диска, цилиндра, шара (кстати, в центр Вселенной обычно помещали Солнце). Цивилизованные обитатели Средиземноморья считали, что находятся в центральной части планеты.

Еще 4—5 тысячелетий назад народы, обитавшие в Восточном Средиземноморье, знали о том, что на востоке и юго-востоке имеется Великий океан (Индийский). Издавна существовали торговые связи между жителями Египта и Юго-Восточной Европы через Двуречье с древней цивилизацией долины Инда.

А какой народ и когда открыл Атлантический океан? Когда впервые мореходы прошли из Средиземного внутреннего моря в Атлантику?

Вопрос этот остается без определенного ответа. Принято считать, что три тысячелетия назад финикийские мореплаватели совершали походы на запад от Гибралтара. Однако значительно раньше водные просторы Средиземного и Красного морей бороздили суда египтян, а затем жителей острова Крит.

Египетские моряки предпочитали плавания вдоль берегов. Несмотря на то что уже 5—6 тысячелетий назад они умели сооружать надежные суда, острова Восточного Средиземноморья они не посещали.

С третьего до середины второго тысячелетия до н.э. в восточном регионе Средиземного моря безраздельно господствовали критяне. Этот остров занимал важное стратегическое положение. Его заселили племена, которые с доисторических времен (до изобретения письменности) осмеливались выходить в открытое море. Кто были эти люди, сказать трудно.

Дело в том, что около девяти тысячелетий назад некоторые древнейшие жители юго-восточной Европы отправлялись в море — от острова к острову в поисках… Трудно сказать, что их влекло за горизонт. Во всяком случае, о богатствах они не заботились. Возможно, они исследовали землю в поисках наиболее благоприятных для обитания мест, а может быть, их влекли любопытство и жажда приключений.

На одном из островов (нынешнее название — Мелос) они обнаружили выходы на поверхность вулканического стекла — обсидиана. Это прекрасный материал для изготовления каменных орудий труда с острейшими лезвиями. Спрос на него был велик. Добыча мелосского обсидиана продолжалась несколько тысячелетий. (Кстати, последнее крупнейшее открытие было сделано на этом острове в 1820 году, когда здесь нашли античную статую Венеры, получившей имя Милосской.)

Примерно в 75 км к восток-юго-востоку от Милоса находится остров Тира (Санторин), а на 100 км к югу от него — Крит. Как показали археологические раскопки, и на Тире, и на Крите 4 тысячелетия назад люди жили богато и спокойно. Они были настоящими хозяевами всей восточной половины Средиземного моря. Осмеливались ли они отправляться в более дальние плавания на запад и удалось ли им выйти в Атлантический океан?

По мнению известного английского историка географии Дж. Бейкера, «Минойцы (жители Крита) вошли в контакт с Египтом и начали товарообмен с ним уже за 2 тысячи лет до н.э. Позже они побывали на западе — в Сицилии и Италии. Быть может, они узнали кое-что и о всей западной части Средиземноморского бассейна, но утвердительно сказать этого мы не можем». По мнению советского историка науки И.П. Магидовича, первыми вышли в Атлантический океан финикийские мореходы (семитоязычные жители побережья Малой Азии). Они основали в середине 1-го тысячелетия поселения на Африканском берегу напротив Сицилии — Карфаген. То, что они еще раньше вышли за Гибралтарский пролив, сомнений нет. Но были ли они первыми, вот в чем вопрос.

По свидетельству древнегреческого историка Фукидида, критский царь Минос (это была правящая династия) создал первый военный флот для борьбы с пиратами. Скорее всего, это свидетельствовало о том, что контроль за всеми морскими перевозками в Восточном Средиземноморье осуществляло критское царство. И если критяне, как установлено, посещали Сицилию, Сардинию и Корсику, то что мешало этим отважным морякам идти дальше на Запад?

Обратимся к свидетельству мифов. Древние греки, наследники критской культуры, еще задолго до Гомера знали о существовании океана далеко на западе: титан Атлант для них был олицетворением Атласских гор на северо-западной окраине Африки, которые словно держат на себе небесный свод. В таком случае, критяне должны были, обследовав северное побережье Африки, достичь Гибралтарского пролива и, что не исключено, выйти в океан. Скалы, возвышающиеся по обе стороны пролива, греки называли Геракловыми Столбами. (Правда, их географическое положение определялось по-разному, в том числе и на западной окраине Средиземного моря.) Есть все основания полагать, что греки во времена Гомера, зная о существовании обширных акваторий на западе и востоке, могли допускать мысль о Мировом океане. Почему же тогда через два или даже три столетия выдающийся географ древности Геродот не придерживался этого мнения?

Причина, на первый взгляд, парадоксальная: верность научному методу.

Геродот в своих географических воззрениях опирался на конкретные сведения и не давал воли фантазии. Такая приверженность фактическому материалу, более или менее убедительным доказательствам является основой научного метода. В те времена не было никакой возможности получить точные сведения о Мировом океане. О нем можно было только догадываться.

Ученые гомеровских времен, исходя из эстетических соображений, из пифагорейской идеи гармонии Мироздания, представляли ойкумену в образе двух материков, разделенных Средиземным морем и омываемых Мировым океаном.

Кстати сказать, Геродот, исходя из логичного умозаключения (также вполне отвечающего методу научного познания), сомневался в том, что мореплавателям удалось обогнуть всю Ливию (Африку). И в этом случае великий географ-историк явно ошибся. Порой крупное научное открытие или достоверный факт опровергают привычные взгляды и противоречат простейшим правилам логики. Однако это не умаляет плодотворность научного метода. Просто пользоваться им надо умело, учитывая его ограничения, и в некоторых случаях не поддаваться иллюзии очевидности.

Дошедшие до нас сведения о крупных географических открытиях далекого прошлого (и даже более поздних веков) очень неполны и порой сомнительны потому, что они обычно засекречивались. Только так можно было избежать столкновений с конкурентами и осваивать вновь открытые регионы. Более того, выдумывались нарочито страшные истории о чудовищах и великанах, о бескрайних океанских просторах или водоворотах, затягивающих корабли; о смыкающихся скалах в проливах; об испепеляющих лучах солнца в южных морях…

Первые мореходы древности 4—5 тысячелетий назад отважно отправлялись в дальние походы и даже рисковали выходить в открытое море. А позже лишь немногие решались на подобные плавания. Мифы и легенды не только пробуждали интерес к дальним загадочным странам, но и порой запугивали тех чужеземцев, которые пожелали бы отправиться к неведомым землям.

Но дело, конечно, не только в «географических секретах». Проблема серьезней. Создается впечатление, что привычные наши представления о том, как люди открывали свою родную планету, слишком упрощены. Обычно исследователи исходят из предположения о постоянном последовательном расширении ойкумены (известной территории).

В действительности, судя по всему, совершались не только великие географические открытия, но и не менее масштабные «закрытия». Скажем, после того как первые европейцы побывали в Новом Свете, прошло полтысячи лет, прежде чем он вновь был открыт. А с той поры, как впервые удалось совершить плавание вокруг Африки, повторить его удалось лишь через два тысячелетия (!).

Поэмы Гомера не могут претендовать на научную точность. И все-таки они дают более верную — в принципе — картину земной поверхности, чем значительно более поздний трактат Гиппарха (II век до н.э.) и даже научные труды — включая карты — Птолемея (II век н.э.).

Гомер писал об Океане, омывающем континенты. Гиппарх, Птолемей и многие другие мыслители не признавали этого. Согласно их взглядам Индийский океан являлся морем в окружении суши (можно сказать — вторым Средиземным). Они не верили в возможность обогнуть южную оконечность Африки морским путем, или, во всяком случае, сомневались в этом. Почему так получилось? Почему географические или вообще научно-философские воззрения поздних авторитетных авторов оказываются менее точными, а то и ошибочными по сравнению с прежними представлениями — скорее поэтическими, чем научными?

Одна из причин — стремление к более достоверному знанию. Мыслитель старается не выходить за пределы известных ему фактов, не доверяя фантазии, воображению, интуиции.

Другая причина: интеллектуальный прогресс цивилизаций нередко сменяется регрессом, значительным спадом, потерей творческих дерзаний или даже деградацией. Новые идеи далеко не всегда мудрее (чаще — мудреней) или вернее прежних.

Не исключено, что греки времен Гомера или более ранние мореплаватели Крита совершали более смелые путешествия, чем их «коллеги» на закате античной цивилизации. Этому могли способствовать причины политические. К тому же временами в Средиземноморье так свирепствовали пираты, что это исключало всякую возможность свободного передвижения.

Некоторые историки и журналисты предполагают, будто в отдаленнейшие времена, около десяти тысячелетий назад, существовала цивилизация высочайшего уровня (типа Атлантиды Платона или оккультистов). От нее и сохранились отдельные отголоски великих знаний о Земле и Космосе. Потому-то, мол, содержание многих мифов глубоко и многопланово, предваряет последующие достижения философской и научной мысли.

Никаких сколько-нибудь убедительных свидетельств высочайшей цивилизации атлантов добыть так и не удалось (если только не считать прообразом Атлантиды критскую цивилизацию). Мудрость древних мифов скорее всего объясняется тем, что это была универсальная форма познания, сочетающая в себе поэзию, философию, религию, народные предания, обобщения здравого смысла, опыт поколений, фантастические домыслы. Из мифа можно извлечь как драгоценные зерна истины, так и занятные фантастические истории, в зависимости от того, кто и для чего этот миф изучает.

У Гомера в «Одиссее» есть высказывание, которое можно толковать как намек на существование обширной прекрасной земли к западу от Геракловых Столбов за Атлантическим океаном:

Под этими «пределами» подразумевалась какая-то западная область, на что указывает упоминание о Зефире:

«Но вся эта теория полна неясностей», — заключает Страбон. Нам остается только с ним согласиться. Надо лишь добавить, что мысль о благообильных Елисейских полях, расположенных где-то далеко за Атлантическим океаном, не пропала бесследно. Через два тысячелетия после Гомера ее высказал другой гениальный поэт — Данте… Впрочем, об этом поэтическом предсказании Нового Света разговор особый.

Мифы далекой древности — свидетельства научно-философских и поэтических воззрений наших предков. Поэтому о первых великих географических открытиях приходится судить, опираясь на «преданья старины глубокой». В ту пору карт еще не было, научных трактатов никто не писал, да и письменность у многих культурных народов находилась в зачаточном состоянии. А вот мифы и легенды передавались из поколения в поколение.

ПОХИЩЕНИЕ ЕВРОПЫ

Одно из таких преданий древних греков повествует о похищении Европы. Некогда верховный бог Зевс влюбился в прекрасную царевну Европу. Она была дочерью царя Аченора, выходца из Египта, сына Ливии и Посейдона. Он переселился в страну Ханаан и жил в городе Тире.

Европа любила гулять с подругами на берегу моря (Средиземного). Там и увидел ее Зевс. Он превратился в прекрасного белоснежного быка с жемчужными рогами, очень ласкового. Европа решила прокатиться на нем. Но как только она села на его широкую спину, бык вошел в море и поплыл. Впереди сопровождал их сам владыка морей Посейдон.

Зевс с Европой добрался до острова Крит. (Здесь его некогда спрятала мать Рея, жена Крона, который пожирал своих детей, боясь, что они восстанут и свергнут его.) У них родилось три сына: Минос, Радамант и Сарпедон. Первый стал правителем Крита, где свято чтили быка.

Такова легенда. Извлечь из нее рациональное зерно помогают, помимо всего прочего, археологические раскопки на Крите и Кикладских островах. В частности, появились доказательства того, что на Крите приносили в жертву детей и даже практиковали ритуальное людоедство. Миф о Кроне имеет земные реальные корни, так же как предание о человекобыке Минотавре, обитавшем в лабиринте Кносского дворца и пожиравшего людей.

Нередко критские суда имели на носу изображение бычьей головы. Наконец, в древних хрониках царя Крита часто называли Тавром (быком). А если учесть, что сына Зевса и Европы звали Миносом, то не удивительна и легенда о Минотавре.

Судя по всему, критские моряки со своим предводителем-царем (Зевсом) завлекли на свой корабль местную принцессу (Европу) и отплыли в море. Такой прием был характерен для пиратов. Вполне вероятно, что похищение состоялось по тайному сговору с самой принцессой или ее приближенными.

Итак, Европа перекочевала на остров, расположенный — согласно принятой ныне терминологии — между северо-восточной Африкой, западной Азией и юго-восточной Европой. Произошло это событие, по-видимому, в начале второго тысячелетия до н.э.

Именно тогда на Крите процветала так называемая минойская цивилизация, возводились дворцы, украшенные великолепными росписями. Флот критян господствовал в Восточном Средиземноморье. Это позволяло вести выгодную торговлю со многими народами, богатеть, развивать искусства и ремесла.

Процветанию Крита и прилегающих к нему островов благоприятствовало их географическое положение. Жители имели возможность использовать культурные достижения разных цивилизаций, прежде всего египетской и ближневосточной, одних из древнейших на планете. Но если континентальные страны постоянно враждовали и подвергались нашествиям воинственных кочевников-скотоводов, то на островах сохранялась спокойная мирная жизнь. В ту пору никто не мог соперничать на море с критянами.

По свидетельству Гомера, царь Одиссей совершал грабительские набеги на египетское побережье и в дельту Нила. А вот египтяне не рисковали совершать ответные пиратские визиты. То же можно сказать и о более ранних — времен легендарного Зевса — набегах критян на прибрежные поселенья Малой Азии и на ханаанские земли.

По всей вероятности, именно тогда, в конце 3-го — начале 2-го тысячелетия до н.э., появились названия Азия и Европа, относящиеся к двум частям света. Первое, вероятно, происходит от ассирийского «асу» — восход. Предполагается, что ассирийское слово «эреб» — закат — послужило основой для имени «Европа». Так или иначе, а соответствующая часть света в своем названии отражает перемещение центра древнейшей цивилизации из Египта в Малую Азию и далее: сначала на остров Крит, а затем на побережье Греции.

В VI веке до н.э. греческие философы (уроженцы города Милети в Малой Азии, Ионии) Фалес и Анаксимандр ввели в употребление географические названия Европа и Азия. И в этом случае «открытие Европы» шло с востока.

Представления об Азии тогда ограничивались знанием ее юго-западной части, включая западную Индию и Двуречье. О Европе сведения были не менее скудными, относящимися лишь к ее южной окраине.

Обычно нас, жителей Европы, упрекают в «европоцентризме». Мол, всю историю человечества и, в частности, географических открытий рассматриваем со своей местной точки зрения. Однако в этом случае надо иметь в виду некоторые существенные обстоятельства.

Во-первых, каждый человек и каждый народ видит мир со своей индивидуальной точки зрения. В этом смысле каждый из нас, где бы он ни находился, имеет все основания считать себя центром Мироздания.

Во-вторых, надо иметь какую-то определенную точку отсчета, когда речь идет об открытии мира. В крайнем случае таких исходных точек может быть несколько.

Каждое из племен, населявших Землю, совершало свои географические открытия.

В-третьих, ссылаясь на евроцентризм, полезно помнить, что в эту часть света цивилизация пришла сравнительно поздно. Тогда уже была освоена северо-восточная Африка (а Сахара превратилась в пустыню после многовекового хозяйничания здесь человека); пришли в упадок великие цивилизации Шумера в Двуречье и Хараппы в долине Инда.

Цивилизация древности в Средиземноморье продвигалась на запад от Ближнего Востока, и началось это с открытия Европы. Промежуточным пунктом на этом пути стал остров Крит, культура которого пришла в упадок примерно в XVI веке до н.э. И тогда же началось перемещение центра культуры на полуостров Пелопоннес, в Европу.

После Крита поначалу господство на Средиземном море перешло к жителям «европейского» побережья Малой Азии (откуда умыкнули на запад Европу) — финикийцам. И лишь в середине первого тысячелетия до н.э. настала пора античной цивилизации — древнегреческой. Так завершилось открытие Европы — прекрасной принцессы, похищенной Зевсом на Востоке.

ЗЕМЛЯ ЗА КОНЦОМ СВЕТА (Западная Африка, экспедиция Ганнона)

Понятие «драгоценность» — относительное. Только пристрастие к нетускнеющим золотым украшениям сделало этот металл дорогостоящим, несмотря на его полную бесполезность. Но дороже золота ценился в древности пурпур. Ведь для изготовления всего одного грамма этой краски требовалось переработать несколько тысяч моллюсков-пурпурниц. В древности ткани, окрашенные в пурпур, свидетельствовали о знатности и богатстве. Поэтому, несмотря на очень высокую цену, спрос на пурпур был велик.

Неудивительно, что секрет изготовления этой драгоценной краски строго охранялся. Владели им только несколько семей ремесленников города Тира. Вполне закономерно, что именно в этом финикийском городе, расположенном на западной окраине Анатолийского полуострова (Малой Азии) было развито искусство изготовления естественных красителей.

Мореплаватели-финикийцы, ставшие после упадка Крита хозяевами Средиземного моря, привозили из далеких земель различные диковинные растения, минералы, животных. Ремесленники-исследователи в своих мастерских проводили разнообразные опыты, стремясь получать новые материалы, прочные сплавы, целебные снадобья, красящие и отбеливающие препараты. Географические открытия сулили находки новых полезных вещей, а не только драгоценных металлов и камней.

К началу 1-го тысячелетия до н.э. практически все Средиземноморское побережье было уже освоено. Появились финикийские колонии в западной его части. Пришла пора осваивать земли, находящиеся в Атлантическом океане. Эти географические исследования держались в секрете. Чтобы избежать конкуренции, распространяли слухи о том, что за Геркулесовыми Столбами на корабли набрасываются морские чудовища, а тех, кому посчастливится уцелеть, подхватывают водовороты и увлекают туда, где находится конец света и океанские воды низвергаются в бездну…

Однако сами финикийские мореходы уходили все дальше в просторы Атлантики. Возможно, они знали о том, что там их ожидают новые земли, где уже побывали критяне. Но столь же вероятно, что именно финикийцы первыми достигли острова Мадейра (около VII в. до н.э.) и Канарских островов. Здесь они обнаружили красящий лишайник орсель, необходимый при изготовлении пурпура, а также «драконово дерево», красноватая смола которого тоже стала сырьем для получения ценного красителя.

На одном из Канарских островов поселились в VI в. до н.э. выходцы из недавно организованного Карфагена — финикийской колонии в Северной Африке. Сравнительно быстро карфагеняне стали господствовать во всем западном Средиземноморье. Только они знали маршруты к Мадейре и Канарским островам. Когда канарские переселенцы сами начали совершать плавания в окрестных акваториях и обрели самостоятельность, карфагеняне истребили их, чтобы не лишиться власти над этими островами.

Так написал один античный историк. Возможно, в его сообщении есть доля преувеличения, однако, безусловно, карфагеняне делали все возможное, чтобы быть полновластными хозяевами земель, омываемых Атлантическим океаном. После экспедиции Нехо II выяснилось, что Ливия (Африка) вовсе не опаленная зноем пустыня, как предполагалось прежде, а цветущая страна, и карфагеняне решили основать свои поселения на ее Атлантическом побережье.

С этой целью примерно в 525 году до н.э. была снаряжена в Карфагене крупная экспедиция. 60 судов по 50 гребцов в каждом. Общее число участников похода было около 30 тысяч, а во главе стоял военачальник Ганнон.

Судя по всему, местность за Геракловыми, Геркулесовыми (или, как называли карфагеняне, Мелькартовыми) Столбами была им достаточно хорошо известна на протяжении нескольких сотен километров они останавливались, устраивали очередное поселение и двигались дальше. Таким образом они прошли на юг вдоль Атлантического побережья Африки около тысячи километров. Последнее поселение находилось напротив Пурпурных (Канарских) островов.

Ганнон продолжил путь на юг, устанавливая дружеские отношения с местными жителями. Так они достигли реки Сенегал, которая кишела крокодилами и бегемотами. Высадиться на берег не удалось: помешали «лесные люди в звериных шкурах», бросавшие в пришельцев камнями. Так как эта часть экспедиции была разведочной, а не завоевательской, карфагеняне двинулись дальше, не вступая в конфликт.

В дальнейшем племена местных жителей избегали контактов с иноземцами, убегая от них со всех ног. Ганнон решил, что эти люди способны соревноваться в беге с лошадьми.

(Чем объяснить такое поведение аборигенов? Не тем ли, что в народе хранились предания о том, как некогда здесь появились белые пришельцы — египетско-финикийские мореплаватели экспедиции Нехо II. По-видимому, память они оставили по себе недобрую.)

Встретив покрытые лесом отроги гор (Сьерра-Леоне), члены экспедиции Ганнона вышли на берег и взяли образцы древесины. Вообще, судя по всему, они вели настоящие — на тот период — географические исследования, знакомясь с новыми землями. Еще через пару дней берег повернул на восток. Казалось, здесь — южная окраина материка.

В одной из бухт они остановились на отдых, облюбовав небольшой остров. Вокруг были безлюдные заросли. Однако путников, устроившихся на ночлег, разбудили странные вопли и песни под глухие удары барабанов. Казалось, их окружило какое-то невидимое воинство. Пришлось спешно вернуться на корабли. Кое-кто возроптал: пора, мол, возвращаться домой! Но Ганнон твердо решил продолжить экспедицию. По-видимому, он предполагал, что ему удастся обогнуть континент.

"Поспешно отплыв, — сообщил позже Ганнон, — мы прошли мимо знойной страны, полной благовоний. Из нее огромные огненные потоки изливались в море. Страна недоступна вследствие жары.

Поспешно мы отплыли оттуда в страхе. Носились мы четыре дня и ночью увидели землю, полную пламени. В середине был весьма высокий огонь, больше, чем другие, днем это оказалось величайшей горой, называемой Феон-Охема — Колесница богов.

Через три дня, проплыв потоки пламени, мы прибыли в залив, называемый Южным Рогом.

В глубине залива был остров, полный диких людей. Более многочисленны были женщины, с телами, покрытыми шерстью. Переводчики назвали их гориллами. Мужчин мы преследовали, но не могли поймать, они все убежали, цепляясь за скалы, защищаясь камнями. Трех женщин мы схватили, но они, кусаясь и царапаясь, не захотели следовать за ведшими их. Убив их, мы сняли с них шкуры и привезли в Карфаген. Дальше мы не плавали. У нас не хватило припасов".

Так заканчивается сообщение Ганнона. Текст его был высечен на каменной плите, которая хранилась в храме Мелькарта, верховного бога Карфагена. Следовательно, сообщение считалось не только важным, но и засекреченным: к нему допускались только самые посвященные.

По-видимому, некоторые сведения об экспедиции Ганнона смогли выведать греки, а затем и римляне. Но сама надпись была ими изучена лишь после разрушения Карфагена римлянами в 201 году до н.э. Тогда же появились первые сомнения в правдивости рассказа. И чем больше накапливалось географических сведений о Западной Африке, тем серьезней становились веские доводы скептиков: что это за огнедышащие горы и, тем более, волосатые дикие люди?

Только в середине XIX веке в Габоне был изучен доселе неизвестный науке вид человекообразных обезьян — гориллы. Эта часть сообщения Ганнона подтвердилась. Правда, многие ученые середины XIX века, в отличие от древних карфагенян и африканцев, категорически отрицали какие-либо родственные связи предков человека и гориллы. Однако последующие работы и, в частности, современный генетический анализ доказывают, что древние «неученые» люди были не очень далеки от истины.

Ну а как быть с огнедышащей горой? Сомнения на этот счет отпали лишь в 1909 году, когда произошло извержение считавшегося потухшим вулкана Камерун (высотой 4 км), который находится в 300 км восточнее дельты реки Нигер. Наиболее грандиозным было следующее извержение Камеруна, в 1922 году, вполне отвечавшее описанию Ганнона.

Теперь можно предположить: пройдя в глубь Гвинейского залива и увидев, что берег резко поворачивает на юг, руководитель экспедиции резонно решил завершить маршрут и возвращаться. Континент оказался значительно крупнее, чем он предполагал.

Следует еще раз подчеркнуть, что данная экспедиция была в значительной мере исследовательской. Это подтверждается не только протяженностью пройденного пути, но и первым описанием горилл, а также открытием действующего вулкана.

Очень странно, что мореплаватели из Португалии через два тысячелетия смогли пройти тот же путь после нескольких неудачных попыток только за 70 лет! В чем тут дело? Ведь, без сомнения, португальские мореходы имели более совершенные корабли и навигационное оборудование, они имели несравненно более верные представления о мире, чем древние карфагенцы.

Можно предположить, что к концу средневековья, в отличие от античной древности, климат в этом регионе изменился к худшему. Это неудивительно, если помнить о постоянном расширении пустыни Сахары в результате хозяйственной деятельности людей (об этом у нас еще будет идти речь). И все-таки вряд ли погода в прибрежной полосе изменилась столь радикально, что стала серьезной преградой для опытных капитанов. Скорее всего, причина тут преимущественно моральная. В средние века люди в подавляющем большинстве всерьез относились к легендам и сказаниям. Моряки — народ суеверный, потому что их судьба во многом зависела от стечения обстоятельств, несчастных случаев. Вот и припоминали они те истории, были и небылицы, которые передавались из поколения в поколение: о страшных морских чудовищах, о диких волосатых людях и огненных горах, о крае света, где воды океана низвергаются в бездну…

КОПИ ЦАРЯ СОЛОМОНА (Восточная Африка)

Об одном из знаменитых морских плаваний и возможном открытии Южного полушария Земли рассказано в Библии. Вот несколько отрывков из «Третьей книги царств» (главы 9 и 10):

"Царь Соломон также сделал корабль в Ецион-Гавере, что при Елафе на берегу Черемного (Красного) моря, в земле Идумейской. И послал Хирам на корабле своих подданных корабельщиков, знающих море, с подданными Соломоновыми; и отправились они в Офир, и взяли оттуда золота четыреста двадцать талантов, и привезли царю Соломону.

…И корабль Хирамов, который привозил золото из Офира, привез из Офира великое множество красного дерева и драгоценных камней.

…И все сосуды для питья у царя Соломона были золотые…; из серебра ничего не было, потому что серебро во дни Соломоновы считалось ни за что; ибо у царя был на море Фарсисский корабль с кораблем Хирамовым; в три года раз приходил Фарсисский корабль, привозивший золото и серебро, «слоновую кость, и обезьян, и павлинов».

В наших мерах количество золота, доставленного из Офира, составляет от 130 до 420 центнеров. Но где находилась эта загадочная страна?

На этот счет высказаны две наиболее вероятные гипотезы. По одной, путешествие было в Индию, по другой — в юго-восточную Африку.

Действительно, золото можно получить и в том, и другом месте. Однако надо иметь в виду: в тексте особо оговорено, что раз в три года во владения Соломона приходил Фарсисский (то есть персидский) корабль с золотом, серебром, драгоценностями, слоновой костью, обезьянами и павлинами. Однако этот рейс почти наверняка был из Индии, тем более что персы (или племена фарси) находились сравнительно близко от Индии, имея с ней давние связи.

В древнейшем городе долины Инда, Хараппе, при археологических раскопках найдены фаянсовые бусы, привезенные с острова Крит (так показал тонкий химический анализ) приблизительно в XVI веке до н.э. Значит, тогда существовали торговые связи между цивилизациями Инда и Крита. Ничего удивительного в том, что они не прекратились позже, через шесть столетий. Это доказывают и регулярные — раз в три года — плавания из Малой Азии в Индию и обратно.

Иное дело — экспедиции в Офир. О них упомянуто особо. Они, судя до всему, были редки, трудны, хотя и доставляли в Иудею особенно много золота. Некоторые историки полагают, что фарсисский корабль тоже совершал рейсы в Офир. Но из библейского текста этого не следует. Напротив, там сказано, что Хирам и Соломон снарядили один корабль, который отправился в Офир и бывал там еще не раз, привозя золото, красное дерево и драгоценные камни.

В общем, наиболее вероятно, что страна Офир находилась в юго-восточной Африке, за экватором, приблизительно в районе 20° южной широты, где ныне расположен портовый город Софала (Мозамбик). Сюда местные племена могли доставлять золото и драгоценные камни, добытые в глубине континента — примерно там, где находится грандиозный древний культурно-архитектурный комплекс Зимбабве.

Если все было именно так, то участники экспедиции Хирама-Соломона должны были пересечь экватор и выйти в Южное полушарие Земли. Но только вряд ли они были первыми. Ведь те, кто снаряжал судно в дальний путь, знали о существовании златообильной страны Офир. Значит, какие-то мореплаватели из Малой Азии или Египта (а возможно, из Персидского залива или долины Инда) уже проторили его. Кто бы это мог быть?

Ответ подсказывает другой вопрос: в какой стране в те времена или несколькими веками раньше было особенно много золота? В Египте. Не потому ли, что из этого государства были предприняты первые успешные экспедиции в страну Офир (где бы она ни находилась)? В пользу такого предположения свидетельствует исторический факт: фараон Рамзес II, правивший в первой половине XIII века до н.э., проложил канал от главного рукава Нила до Красного моря. Столь грандиозное по тем временам предприятие, безусловно, имело веское экономическое обоснование. Египет был заинтересован в выгодной торговле с Индией и Офиром. Правда, некоторые товары проделывали путь от острова Крит в долину Инда. Но он проходил, по-видимому, через Персидский залив.

Рамзес II сделал так, чтобы египетские суда могли из Нила по каналу выходить в Красное море, а оттуда — в Индийский океан. Затем была возможность двигаться или на северо-восток, огибая Аравию, прямиком к устью Инда, или на юг, вдоль африканского берега.

Какой маршрут предпочитали египтяне?

Скорее всего, они опробовали оба. У африканского были свои преимущества. Побережье Африки мало изрезано, а золото путешественники могли встретить «всего» через две тысячи километров. В горах, расположенных восточное озера Виктория, имеются месторождения этого драгоценного металла. Оттуда местные жители могли доставлять его на побережье. В таком случае египтянам пришлось бы пройти лишь на 5° южнее экватора.

Но все это — предположения. Как было в действительности, неизвестно. Во всяком случае вариант с районом Зимбабве вызывает серьезные сомнения. Цивилизация здесь развивалась самостоятельно и сравнительно поздно, примерно 1—1, 5 тысячи лет назад, а следов более ранней добычи золота пока не удалось обнаружить.

Итак, одно из наиболее крупных географических открытий древности — переход из Северного полушария в Южное — произошло, возможно, около трех тысячелетий назад, во времена фараона Рамзеса II. Позже Египет пришел в упадок и знаниями о стране Офир воспользовались цари Хирам и Соломон.

Не исключено, что в ближайшие годы удастся выяснить тайну страны Офир и узнать, наконец, состоялось ли в те времена открытие Южного полушария. О том, что такое событие могло произойти, свидетельствует экспедиция фараона Нехо. Она была такой замечательной, что ее долгое время не признавали.

«Вокруг этого путешествия возникла большая полемика, — писал Дж. Бейкер, — и вывод таков, что его нельзя ни доказать, ни опровергнуть… Можно сказать по этому поводу только то, что оно не оказало большого влияния на последующую географическую мысль и совсем никакого — на человеческую деятельность».

Примерно такой же вывод сделал 2, 5 тысячелетия назад Геродот. Он даже привел один аргумент, подтверждающий сомнения. Но по странному совпадению, именно этот аргумент стал в наше время наиболее убедительным свидетельством в пользу экспедиции фараона Нехо.

Почему-то Дж. Бейкер не счел значительным географическим достижением два несомненных великих открытия, которыми ознаменовалась данная экспедиция (если даже не считать, что она могла быть первой, которая перешла из одного полушария Земли в другое).

Во-первых, она доказала, что Африка с востока, юга и запада омывается морями. Этот факт делал весьма правдоподобной гипотезу существования Мирового океана и вообще значительно расширял горизонт географических знаний древности.

Во-вторых, она показала реальность морского пути из юго-западной Европы вокруг Африки в Индию. Его удалось пройти лишь через два тысячелетия после экспедиции фараона Нехо.

Впрочем, пришла пора рассказать о ней более обстоятельно.

АФРИКАНСКАЯ КРУГОСВЕТКА (экспедиция фараона Нехо)

Из всех частей света Африке суждено было стать родиной самой великолепной и долговечной цивилизации древности. Именно этот континент был первым, который удалось людям обойти по морю.

Как известно, пояс непроходимых тропических лесов препятствовал распространению египетской цивилизации на юг. Превращенная людьми в пустыню хрупкая природа Сахары тоже стала непреодолимой преградой для обитателей долины Нила. А на севере, в Средиземном море, хозяйничали сначала критяне (до середины второго тысячелетия до н.э.), а затем жители юго-западной окраины Малой Азии — финикийцы.

Египет после очередного расцвета и могущества при Рамзесах I и II пришел в упадок, подпав под власть Ассирии. Судоходный канал, проложенный при Рамзесе II, пришел в запустение. Прошло много столетий, прежде чем удалось сбросить ассирийское иго. Это произошло в VII веке, после восстания, которое возглавил номарх города Саиса, ставший фараоном Псамметихом I. Началось возрождение страны.

Сын Псамметиха I Нехо стал фараоном в 609 году. Чтобы укрепить экономику государства, он организовал крупные общественные работы, в частности, начал восстанавливать канал, соединяющий Нил с Красным морем. Десятки тысяч людей, преимущественно рабов, трудились несколько лет, прокладывая заново занесенную песком и пылью трассу.

Пятнадцатилетнее правление Нехо оказалось недостаточным для того, чтобы завершить начатое дело. Позже, через полтора столетия, Геродот побывал на этом канале и записал свои впечатления: «Канал так длинен, что поездка по нему занимает четыре дня, и так широк, что по нему рядом могут плыть две триремы» (суда с тремя ярусами весел).

Почему Нехо взялся за столь трудное дело, несмотря на то что государство еще не окрепло? Чем привлекало его Красное море?

Судя по всему, его дальней целью была страна Офир, из которой прежние фараоны привозили много золота. Эта догадка подтверждается тем обстоятельством, что именно Нехо организовал первую морскую экспедицию вокруг Африки.

Откуда он мог знать о возможности такого предприятия? Разве только из предположения о существовании Мирового океана, омывающего пределы суши. Но какой смысл тратить немалые средства и усилия ради проверки этой идеи? В те времена во имя географических открытий, из чисто теоретических предпосылок никто не стал бы снаряжать экспедицию.

Немецкий популяризатор науки Эрих Раквитц предположил, будто фараон мечтал «вписать имя Нехо золотыми буквами в скрижали истории». Такую версию трудно принимать всерьез: и буквами тогда египтяне не писали, и в скрижали истории никто не вписывал имена первооткрывателей. Будь Нехо II так честолюбив, ему следовало бы усилить армию, завоевать несколько царств, взять в плен десятки тысяч рабов, да еще и кровавую резню учинить. В таком случае летописцы наверняка прославили бы его имя.

Итак, оставаясь в здравом уме, Нехо должен был иметь веские основания для того, чтобы не отправлять свои корабли на север, прямиком из Нила в Средиземное море, а затем на запад, к неведомым землям за Столбами Геракла. Нет, он предпочел начать восстановление великого канала и, не дожидаясь завершения стройки, послать корабли на восток, а затем на юг.

Это обстоятельство особенно важное. Ведь он знал, что из Красного моря можно попасть в Персидский залив, к устью Тигра и Евфрата, а также в Индию, торговля с которой могла быть прибыльной. Однако избрал другой маршрут — вдоль восточного побережья Африки.

Нет никаких сведений о том, что Нехо II был обуян жаждой географических знаний. Напротив, дальних походов, да еще в сопровождении философов и ученых, подобно Александру Македонскому, он не совершал. Да и главной его задачей было укрепление государства, а не погоня за сомнительными географическими открытиями.

Но почему же тогда его экспедиция обошла вокруг Африки? Какой был смысл в такой кругосветке? (Имея в виду данную часть света.)

Вразумительного ответа на этот вопрос нет. Напрашивается вывод: перед экспедицией такая цель — обогнуть Африку — не ставилась. Никто на свете в те времена не мог знать, что такая задача выполнима. Идея Мирового океана оставалась гипотезой, предположением, догадкой — не более того. Да и какой прок в том, что эта идея (даже не полностью, а лишь частично, для южных земель) получит подтверждение? Никакого проку. Между прочим, забегая вперед, можно подтвердить такое заключение: плавание экспедиции Нехо II, судя по свидетельству Геродота, не вызвало особой сенсации и не имело никакого практического значения.

Остается предположить, что перед мореплавателями — египтянами и финикийцами — стояла другая задача: восстановить торговые связи со страной Офир, былым главным поставщиком золота в Египет, а при царе Соломоне — и в Израильско-Иудейское царство.

Об этой секретной цели могли знать только руководители экспедиции. В случае успеха предприятия фараон, естественно, хотел иметь монопольные связи с Офиром. А канал позволил бы совершать плавания в эту страну непосредственно из Нила. Таким образом, получают разумное объяснение и строительство канала, и выбранный маршрут вдоль восточного побережья Африки, а также то, что экспедиция оказалась кругосветной… Почему так получилось? По той простой причине, что страну Офир путешественники не обнаружили. Правда, по словам Геродота, все было иначе:

«Ливия, оказывается (как видим, для Геродота это было открытием. — Р.Б.), кругом омываема водой за исключением той части, где она граничит с Азией; первый доказал это, насколько мы знаем, египетский царь Нехо. Приостановивши прорытие канала из Нила в Аравийский залив (Красного моря. — Р.Б.), он отправил финикиян на судах в море с приказанием плыть обратно через Геракловы Столбы, пока не войдут в Северное море (Средиземное. — Р.Б.) и не прибудут в Египет. Финикияне отплыли из Эритрейского моря и вошли в Южное море…»

Прервем цитату. Задумаемся: мог ли фараон приказать морякам обогнуть Ливию (Африку), если никто на свете не был уверен, что такое возможно? Даже великий географ Геродот — крупнейший знаток географии тех времен, — и тот сомневался в этом, даже после завершения экспедиции (его рассуждение на сей счет будет приведено ниже).

Разумно предположить, что «приказ» фараона был придуман позже, когда путешественники неожиданно вернулись в Египет с запада. В действительности Нехо II вряд ли надеялся на такой исход экспедиции. Он ожидал, судя по всему, возвращения из страны Офир судов, полных золота.

Как проходило плавание? Обратимся к Геродоту:

«При наступлении осени они приставали к берегу и, в каком бы месте Ливии ни высаживались, засевали землю и дожидались жатвы; после уборки хлеба плыли дальше. Так прошло в плавании два года, и только на третий год они обогнули Геракловы Столбы и возвратились в Египет».

Здесь великий географ допускает одну простительную ошибку: в тропиках, где проходило плавание, в отличие от Европы, нет осени как особого времени года. Сеять зерно и получать урожай путешественники могли в любой сезон. В среднем, они проходили около 20 км в день. Практически все земли на африканском побережье были обитаемы. Путники могли приобретать еду в обмен на товары или захватывать ее силой.

Не исключено, что длительные остановки были в тех местах, где они надеялись встретить златообильную страну Офир. Но ее так и не удавалось обнаружить. Приходилось продолжать маршрут. Ведь никаких более или менее четких координат страны руководители экспедиции не знали. Оставалось продвигаться все вперед и вперед. После того как миновали экватор, им стали благоприятствовать океанические течения. По этой причине путешественники без особых трудностей могли пройти южную оконечность материка и вновь с попутными течениями двинуться к экватору, но уже на западе Африки. Возвращаться обратно теперь им было бы очень трудно. Понимая это, они продолжали свой «кружной путь» в надежде, что все-таки существует Мировой океан, омывающий сушу.

А теперь вспомним об одной скептической ремарке Геродота. Вот что он счел нужным приписать после сообщения об экспедиции Нехо II: «Рассказывали также, чему я не верю, а другой кто-нибудь, может быть, и поверит, что во время плавания кругом Ливии финикияне видели солнце с правой стороны».

Представим себе, где видели солнце путешественники, плывя на юг вдоль восточного берега Африки. Оно вставало слева впереди и двигалось по небосводу направо. Так оно видится в том случае, если находишься лицом к Южному полюсу.

Миновав экватор, где Солнце в зените стоит точно над головой, они оказались в Южном полушарии. Теперь для них светило вставало по-прежнему слева, но уже сзади. А после того как миновали южную оконечность Африки и пошли на север, Солнце всходило справа.

Таким образом, скептическая оговорка Геродота стала наиболее веским доказательством путешествия вокруг Африки. Ученый был предельно объективен, изложив все то, что слышал, включая сомнительное, по его мнению, сообщение. К счастью, он понимал, что его ум и знания ограничены, а потому не следует умалчивать о тех деталях, которые представляются фантастичными.

Ни Геродот, ни сами мореплаватели, никто из их современников так и не поняли, что был пересечен экватор и открыто Южное полушарие планеты.

Экспедиция, снаряженная фараоном Нехо II, знаменательна не только географическими достижениями. Она стала первой, зарегистрированной по всем правилам науки, имеющей даже точную хронологию (597—594 годы до н.э., ибо они вернулись на следующий год после смерти Нехо II). А если все было точно так, как полагал Геродот, и фараон, в отличие от хитроумного Соломона, не рассчитывал получить от экспедиции золота, то это было первое научное предприятие — не ради выгоды, а во имя познания.

Еще раз повторю: трудно поверить в такую сугубо научную цель экспедиции, снаряженной просвещенным фараоном Нехо II. Однако исключать ее напрочь не следовало бы. Как знать, какие морские экспедиции могли проводиться, скажем, во втором тысячелетии до н.э., когда существовали торговые связи между Критом и Египтом? Ведь и страна Офир могла процветать в те времена, а затем прийти в упадок. Не потому ли посланцы фараона так и не смогли ее обнаружить? Тем более что к середине первого тысячелетия до н.э. перестали существовать величественные цивилизации Крита и долины Инда.

Экспедиция Нехо II лишний раз подтверждает одну простую, но почему-то плохо понимаемую людьми истину: развитие научной мысли (это относится и к великим географическим открытиям) вовсе не идет последовательно, по пути неуклонного прогресса. Нет такого магистрального направления научной мысли, неуклонно двигающейся к новым открытиям и все более полному и достоверному знанию. Времена значительных успехов в познании природы нередко сменяют эпохи забвения прежних достижений. Точно так же и великие цивилизации могут прийти в упадок или вовсе исчезнуть с лица Земли, оставив после себя величественные руины и смутные воспоминания потомков. Это особенно важно сознавать нам, живущим в начале XXI века, в эпоху глобального кризиса технической цивилизации, раздираемую внутренними противоречиями и вступившую в острые противоречия с окружающей природой.

СТРАНЫ ОЛОВА И ЯНТАРЯ, ЗАГАДОЧНАЯ ЗЕМЛЯ ТУЛЕ (Северо-Западная Европа)

Прежде чем рассказать о географических достижениях астронома и путешественника античности Пифея, следует сделать оговорку. Ведь речь идет об открытии европейцем… Западной Европы.

Эти регионы были заселены людьми издавна, со времен окончания последнего оледенения, не менее 10 тысячелетий назад. Более того, олово из Британии и янтарь из Прибалтики попадали в южную Европу, в Средиземноморье (изделия из янтаря встречаются в погребениях фараонов).

Однако подобные перемещения вещей еще не означают таких же путешествий людей. Вещи переходили из рук в руки, перевозились в повозках, в судах по рекам и морям. Там, откуда их доставляли, ничего толком не знали о тех людях и странах, куда в конце концов попадала их продукция. И «потребитель», в свою очередь, нередко имел самые смутные представления о тех землях, откуда везли серебро или золото, олово или янтарь. (Так же мы до сих пор не знаем, где находились страна Офир и легендарные копи царя Соломона, хотя золото оттуда действительно поступало в Малую Азию и Египет.)

Для европейцев, живущих на побережье Средиземного моря (на территории нынешней Франции), оставались неведомыми земли, расположенные сравнительно близко, в районе пролива Ла-Манш и Северного моря. Путь по суше проходил через дремучие леса, неведомые реки и горы, по владениям разных племен, а по морю был долог, труден и опасен, в первую очередь из-за частого ненастья.

Первым географом, который обследовал западную окраину Европы, был Пифей — уроженец греческой колонии Массалии (нынешний Марсель).

Если сравнивать путешествие Пифея с экспедицией Ганнона, о которой была речь выше, то можно отметить две закономерности.

Во-первых, каждый из них открывал земли своего родного континента. Ганнон двигался вдоль южной кромки Средиземного моря, огибая Африку, а Пифей — вдоль северной, огибая Европу. Это свидетельствует о том, что в ту пору по-прежнему совершались почти исключительно каботажные плавания — вдоль берегов. Кроме того, исследователей привлекали прежде всего земли, которые наиболее просто можно было освоить.

Во-вторых, западное побережье Африки стали изучать значительно раньше, чем атлантические берега Европы. Северные страны привлекали средиземноморцев меньше, чем южные. Да и навигация у берегов Европы была сложнее, чем у Африки. А может быть, древние обитатели Западной Европы слишком агрессивно встречали незваных гостей (нецивилизованные европейцы, в отличие от африканцев, были лучше вооружены и чаще воевали).

Так или иначе, а путешествие Пифея, по протяженности сопоставимое с маршрутом Ганнона, совершено было два столетия спустя — в VI веке до н.э. В адрес Пифея раздавалось значительно больше скептических замечаний, чем по поводу экспедиции Ганнона. Особенно резкие отзывы принадлежат великому римскому географу Страбону. При упоминании Пифея (даже при ссылках на его астрономические и геодезические наблюдения) Страбон считал нужным называть его отменным лжецом.

К нашему времени труды Пифея дошли почти исключительно в пересказах. Один из немногих сохранившихся отрывков житель Средиземноморья, действительно, мог счесть чистой фантастикой:

«Варвары показали нам то место, где Солнце отправляется на покой. Ибо случилось как раз, что ночь в этих областях была очень короткой и продолжалась в некоторых местах два, в других — три часа».

Просвещенный римлянин вряд ли сомневался, что Земля имеет форму шара и что на севере летом долгие дни. Но он так же был уверен в невозможности для человека жить в сумрачной и нестерпимо холодной северной стране.

О том, какой была экспедиция Пифея, кем организована и с какими целями, сведений нет. По-видимому, предприятие было секретным и предназначалось для выяснения морского пути к месторождениям олова и янтаря, которые доставлялись в Средиземноморье по суше, по рекам и перевалам. Не случайно «научным руководителем» экспедиции назначили Пифея: он был известным астрономом, с большой точностью определил географические координаты Массалии, а также выяснил, что точное направление к Северному полюсу не вполне совпадает с Полярной звездой. Даже Страбон счел нужным признать: «Со стороны астрономических явлений и математических вычислений в местностях, близко к холодному поясу, он (Пифей) сделал верные наблюдения».

Вот какие сведения о путешествии и наблюдениях Пифея привели в своих сочинениях античные авторы — Диодор Сицилийский, Плиний Старший и Аэтис.

«Жители Британии, обитающие около мыса Белерион (современный Ленд-Энд), весьма гостеприимны… Они добывают олово, искусно выплавляя его из руды… Олово скупают у жителей купцы и переправляют его в Галлию. Наконец, олово перевозят по суше на вьючных лошадях через Галлию, и через 30 дней оно попадает к устью Роны».

«Самой далекой из всех известных земель является Туле, где во время солнцеворота, когда солнце проходит знак Рака, нет ночей, но очень мало света в зимнее время… Некоторые упоминают еще другие острова (севернее Британии): Скандию, Думну, Берги и величайший из всех Бергион».

"За сорок дней Пифей объехал весь остров Британию. Шесть дней плыл по Северному морю в землю Туле (Норвегию?), не Исландия, так как населена, есть пчелы. Достиг Ютландии, Северо-Фризских островов…

Массилиоты вели торговлю оловом, перевозя его по суше. И Пифей так же мог путешествовать. Полибий писал, что Пифей совершал большие путешествия по воде и по суше".

До сих пор остается неясным, побывал ли Пифей в Исландии и далеко ли заходил в Балтийское море (если вообще побывал там). Почти все его сообщения дошли до нас в пересказах, а значит, могли быть искажены. Более точнее сведения оставались, по-видимому, секретными. К тому же он не обязательно сам посещал все те места, о которых писал; в некоторых случаях полагался на рассказы местных жителей, пользуясь услугами переводчиков-купцов, торговцев оловом и янтарем.

Что это за страна Туле (или Фуле, как нередко переводят)? Вот что пишет по этому поводу Страбон: «Пифей заявил, что прошел всю доступную для путешественников Бреттанию, он сообщил, что береговая линия острова составляет более 40000 стадий (свыше 6 тыс. км), и прибавил рассказ о Фуле и об областях, где нет более ни земли в собственном смысле, ни моря, ни воздуха, а некое вещество, сгустившееся из всех этих элементов, похожее на морское легкое; в нем, говорит Пифей, висит земля, море и все элементы, и это вещество является как бы связью целого: по нему невозможно ни пройти, ни проплыть на корабле. Что касается этого, похожего на легкое, вещества, то он утверждает, что видел его сам, обо всем же остальном он рассказывает по слухам».

Можно предположить, что у Пифея шла речь о густых туманах на северных морях. Возможно, он не совсем верно понял рассказы о туманах и морских льдах. Некоторые его сообщения о быте северян счел достоверными даже Страбон: «Люди, живущие там, питаются просом и другими злаками, плодами и кореньями; а где есть хлеб и мед, там из них приготавливается и напиток. Что касается хлеба, говорит он, то, так как у них не бывает ясных солнечных дней, они молотят хлеб в больших амбарах, свозя его туда в колосьях, ибо молотильный ток они не употребляют из-за недостатка солнечных дней и из-за дождей».

Пифей первым сообщил о «замерзшем море» и мог во время плавания подойти близко к Северному полярному кругу. Поэтому его иногда называют первым полярным исследователем.

В Балтийское море он, скорее всего, не заходил, но побывал в районе Нидерландов и Ютландского полуострова. Вряд ли он достиг Исландии, которая в то время, по-видимому, была необитаемой. Более вероятно, что он добрался до Норвегии или, во всяком случае, собрал о ней сведения.

…Путешествие Пифея со всей определенностью свидетельствует об относительности понятия «географическое открытие», когда речь идет о странах обитаемых. Ведь племена, населявшие неведомые для древних греков регионы Европы (а это было около 9/10 ее территории), находились на высоком культурном уровне, вели горные работы и торговлю с южными странами, имели развитые земледелие и скотоводство. Тут, пожалуй, точнее было бы говорить не о географических открытиях, а об открытиях географов — людей, изучающих Землю. К ним, безусловно, относился Пифей.

Первые известные нам географы были древние греки. Приходится исходить из их сообщений, их понимания устройства земной поверхности и этапах его изучения. Вот почему для истории географии характерен не столько даже «евроцентризм», сколько более узко — «грекоцентризм», тем более что само слово «география» — греческого происхождения.

Как бы мы ни относились к достижениям Пифея, надо иметь в виду, что он оставил описания не только увиденного и услышанного, но и тех измерений, которые он проводил, стремясь определять географические координаты отдельных пунктов. Это уже вполне научный подход, несмотря на то что многие его измерения были не точны.

ПОКОРЕНИЕ ВЕЛИКОГО ОКЕАНА (Океания)

Наиболее удивительные и, пожалуй, величайшие географические открытия останутся навсегда безымянными: не было хроникеров, которые занесли бы эти достижения в анналы истории, не существовало карт, на которые были бы нанесены неведомые ранее земли и моря. Эти открытия совершались или в далекой древности, еще до времен письменности, или племенами, не имевшими своих летописцев.

Древние люди (кроманьонцы) открыли Новый Свет. Они первыми, судя по всему, пришли сюда из северо-восточной Азии по перешейку, соединявшему в ледниковую эпоху два континента. Но эта была естественная миграция. Люди не стремились достичь определенной цели, не преодолевали трудностей на этом пути. Они даже не имели, по-видимому, представления о том, что переходят с одного континента на другой.

Иначе были настроены те, которые бросили вызов Великому океану и ушли на своих судах в его неведомые просторы. Эти безымянные мореплаватели были настоящими героями и первооткрывателями. От сравнительно близких к материкам островов они уходили все дальше и дальше в открытый океан, бросая вызов свирепым штормам и бескрайней водяной пустыне, обнаруживая новые острова и архипелаги.

Некоторые ученые считали, что такие открытия совершались случайно: морские и воздушные течения, мощные циклоны отбрасывали утлые суденышки от родных берегов, уносили в океан, и там некоторым из терпящих бедствие удавалось высадиться на очередном острове. Так, мол, и проходило их заселение.

В действительности если и случались подобные невольные открытия, то чрезвычайно редко и без каких-либо ощутимых последствий для истории. Заселить и освоить остров такие случайные группы потерпевших кораблекрушение не могли. Для этого у них не было ни культурных растений, ни домашнего скота или птицы. Вряд ли в таких группах оказывались женщины. А добытые учеными факты свидетельствуют о том, что на острова Океании призвали хорошо организованные и заранее подготовленные к колонизации новых земель отряды, племена, которые имели с собой семена растений и сельскохозяйственных животных.

На Новой Гвинее обнаружены каменные орудия, которые, по определению некоторых ученых, имеют возраст 25—26 тысячелетий, хотя основательное освоение крупных островов, расположенных сравнительно недалеко от Азии, началось значительно позже. Около пяти тысячелетий назад сюда завезли свиней. Тогда же здесь появилось земледелие.

«Установлено, — писал австралийский археолог П. Беллвуд, — что примерно в XIII в. до н.э. повсюду от Новой Гвинеи до островов Тонга, между которыми 5 тысяч километров, распространились носители однородной археологической культуры, которая, судя по данным радиоуглеродного анализа, расселялась очень быстро… Можно утверждать, что они были искусными мореходами. Именно эти „викинги Тихого океана“ стали культурными героями полинезийских мифов». По его мнению, сначала открывали острова наиболее инициативные небольшие группы колонистов. Они целенаправленно пускались на поиски новых земель. К середине первого тысячелетия до н.э. этот процесс замедлился или прекратился. Спустя несколько веков группы «поисковиков» снова стали отправляться в открытый океан, добираясь до самых отдаленных необитаемых островов.

Почему возникла новая волна «морских переселенцев»? Скорее всего, к этому их вынудила перенаселенность освоенных островов, а также истощение на них природных ресурсов (прежде всего почв). Подобные экологические причины и на материках вызывают великие переселения народов.

Некоторые ученые предполагают, что на дальние морские путешествия людей толкало стремление завязать торговые операции или завоевать и разграбить владения других племен. Но такие предположения основаны на знании мореплавания в эпоху капитализма. А ведь до этой сравнительно скоротечной эпохи многие тысячелетия люди совершали преимущественно обмен товарами. И можно ли заранее знать, какой товарообмен будет выгоден на тех островах, о которых ты даже не имеешь никакого представления? Вдруг там обитают людоеды и ты попадешь к ним в предобеденную пору?

Разбойные набеги островитяне действительно совершали. Но это были именно военные отряды, которые отправлялись на свой пиратский промысел, заранее выведав, где и чем можно поживиться. Если такой военный отряд попадал на необитаемый остров, пригодный для житья, этим открытием племя вполне могло воспользоваться.

Вероятно, существовали племена своеобразных морских кочевников по типу бродячих скотоводов и охотников на суше. Они снаряжали не просто отдельные плоты, а целые флотилии; брали с собой женщин и весь небогатый скарб. Они сознательно уходили на поиски новых островов-оазисов среди безбрежной океанской пустыни.

На что рассчитывали эти люди, пускаясь в столь опасные плавания к неведомым берегам? Вряд ли на «авось». Они знали, что в океане существуют острова, что он вовсе не беспредельное однообразное водное пространство. Они имели представление о периодах штормов и штилей, преобладающих ветрах и течениях океана.

Океанийцев с полным основанием можно называть людьми океана. Он был для них как дом родной (как пустыня для кочевников). По каким признакам они ориентировались в открытом океане? По Солнцу и звездам. Каким образом они находили направление к островам? По путям перелетов птиц, по облакам, которые нередко скапливаются над островами, по характеру волн… Они умели читать книгу Великого океана, хотя и не всегда рассудком, а чаще — интуитивно, живя в единстве с природой. Между прочим, у кочевников тундр, степей и пустынь тоже обострено чувство пространства, ориентирования на местности; они умеют пользоваться приметами, недоступными «чужакам», и не всегда могут объяснить, на чем основано это умение.

Странники Океании изобрели уникальные лодки с одним или двумя балансирами. По-видимому, таков был конечный результат эволюции плота, из которого изымали «лишние» бревна. Затем оставшиеся бревна заменили долбленками, скрепили их настилом, а на нем установили мачту с парусом и хижину. Вот и получился настоящий плавучий дом!

Лодка с балансиром двигалась преимущественно на парусе, имея рулевое весло. Форма паруса — треугольная (острием вниз). Изготавливали его из листьев пандануса или циновок. Скорость лодки достигала 20 узлов. Наиболее маневренные из подобных судов служили для «морской разведки», а крупные — для перевозки грузов, переселения семей. С приходом европейцев мореплавание у океанийцев пришло в упадок: судостроение заглохло, а навыки навигации были утрачены. Правда, в Меланезии еще в XIX веке была широко распространена лодка «урумбай» — похожая на древнеегипетскую ладью с вместительной надстройкой в центре и с двумя мачтами. Урумбай был хорошо приспособлен для дальних плаваний.

Наиболее знамениты крупные лодки — моны — воинственных жителей Соломоновых островов. Для изготовления монов использовались строительные стволы деревьев тима, почти без сучьев. Такое судно имело высоко вздыбленные нос и корму и вмещало до 100 человек. Борта украшались перламутровыми инкрустациями, на форштевень насаживали крупные панцири улиток овула и устанавливали талисман — деревянную фигуру обожествленного предка. Бывало и так, что здесь же красовались отрубленные головы врагов — пиратские трофеи.

Однако при всем относительном совершенстве урумбаев и монов трудно поверить, что на подобных судах океанийцы взад и вперед бороздили Великий океан. Скорее всего, морские переселенцы вынуждены были отправляться в дальние плавания без надежды на возвращение к родным берегам, отдаваясь во власть течениям и ветрам и лишь временами корректируя свой маршрут по признакам сравнительно близкой земли или по сообщениям разведчиков о существовании вновь открытого острова.

Остается только догадываться, сколько сотен или тысяч этих отважных мореходов-кочевников поглотила океанская пучина. Однако факт остается фактом: они смогли открыть и заселить все более или менее крупные и пригодные для постоянного обитания острова Тихого океана. Хотя до сих пор трудно объяснить, каким образом им это удалось.

«Многие особенности плаваний океанийцев убеждают, — писал П. Беллвуд, — что их мореходное искусство достигло высокого уровня и что они были бесстрашными людьми… Можно утверждать, что заселение Полинезии не было связано с экипажами случайно занесенных сюда лодок. В Полинезии течения, проходящие к северу и югу от экватора, движутся с востока на запад со скоростью до 40 км в день, а течение, идущее в обратном направлении, существует только в узкой полосе между 4° и 10° с.ш. Пассаты дуют также с востока на запад, и только летом их иногда сменяют прерывистые западные ветры. Естественно, что большинство плаваний, зафиксированных в Полинезии, имело направление с востока на запад…»

По той же причине норвежский путешественник Тур Хейердал предположил, что в Океанию могли приплыть древние жители Южной Америки. Однако по всем имеющимся в распоряжении современных ученых сведениям эта гипотеза не находит своего подтверждения (об этой проблеме у нас еще пойдет речь в связи с открытием острова Пасхи). Сейчас кажется почти невероятным, что в те давние времена мореходы могли преодолевать огромные пространства на плотах (древние обитатели Южной Америки не умели строить надежные и быстроходные суда). Тем более что речь идет об освоении гигантской центральной акватории Тихого океана Например, для того чтобы попасть от берега Южной Америки на Гавайи, требуется пересечь попутное экваториальное течение, направленное с востока на запад, а также преодолеть течение, идущее в противоположном направлении, затем пересечь северное пассатное течение, идущее на запад. Ни преднамеренно, ни тем более случайно проделать такой путь на плоту совершенно невозможно.

А вот возможность дальних морских экспедиций полинезийцев была подтверждена в эксперименте, проведенном в 1977—1978 годах. С этой целью была построена двойная лодка (катамаран) по традиционному полинезийскому образцу с двумя мачтами и палубой площадью 8 кв. м. Общие размеры судна 18x4, 5 м, грузоподъемность 11, 3 т. Экипаж состоял из 15 человек; груз — местные продукты питания, свинья, собака, две курицы и семена растений.

Эта лодка под названием «Хокулеа» преодолела путь в 5 тысяч километров за 35 дней, выйдя с острова Мауи на Гавайях и достигнув Таити. Затем она проделала путь в обратном направлении. Временами приходилось идти против ветра, пересекая течения, тем не менее экспедиция завершилась успешно.

Правда, тремя десятилетиями раньше Тур Хейердал с тремя друзьями проплыл на бальсовом плоту (которыми пользовались и древние жители Южной Америки) по ветру и течению от берега континента до атолла в архипелаге Туамоту в центральной части Тихого океана. Это путешествие вызнало волну энтузиазма у сторонников заселения островов Океании с востока. Однако следовало бы учесть, что эта экспедиция, длившаяся 101 день (!), была заранее спланирована и хорошо подготовлена, а ее участники использовали современные данные об океанических течениях и преобладающих ветрах в этой части Тихого океана. Ничего подобного не знали и не могли нигде узнать древние обитатели Южной Америки. А без такой информации уйти на ненадежном плоту в открытый океан невесть куда и неизвестно на какой срок могли только безумцы.

Современные эксперименты, типа плавания «Хокулеа» или хейердаловского «Кон-Тики», имеют более туристическое, чем научное значение. В подобных экспедициях необходимо учитывать не только технические возможности, но и иметь соответствующую информацию, которой не было у первооткрывателей. Вот почему их географические подвиги восхищают и озадачивают нас.

Преимущество информационного обеспечения особенно наглядно проявляется на примерах тех людей, которые после кораблекрушений на лодках или плотах много дней оставались в открытом море. Подавляющее большинство из них умирало значительно раньше, чем это должно было бы случиться по чисто физиологическим причинам. Их губила безысходность, потеря надежды на спасение, отчаяние…

Первооткрыватели островов Океании затмили славу тех европейцев, которые стали заново открывать эти обжитые «оазисы в океане» в XVI и последующих веках. После того как в 1520 году экспедиция Магеллана пересекла Тихий океан, просвещенные европейцы получили более или менее верное представление о размерах земного шара и распределении на нем суши и океанов. Имея навигационные приборы, достаточно надежные суда и постоянно уточнявшиеся карты, опытные и искусные европейские мореходы получили возможность пересекать Тихий океан в разных направлениях.

В XIX веке исследователи островов Тихого океана попытались ответить на вопрос: кто же были те люди, которые первыми заселили острова Океании? Антропологи находили сходство представителей местных племен (включая аборигенов Австралии и Новой Гвинеи) с разными расами, в том числе африканской, европейской и восточно-азиатской. Как это могло произойти? Были выдвинуты разные предположения. В числе их — гипотеза существования в Тихом океане затонувшего континента (Пацифика, Му) с высочайшей культурой. Или другое предположение — освоение Океании выходцами из Европы. Ранее нами уже упоминалась гипотеза об освоении Тихого океана с востока, от берегов Южной Америки. Наконец, была разработана идея последовательных волн пришельцев в Океанию из разных регионов.

Ситуация оказалась очень запутанной потому, что сторонники каждой из гипотез приводили определенные, порой достаточно убедительные доводы в пользу их варианта и против всех других. Однако в науке принято отдавать предпочтение тем фактам, которые опровергают выдвинутую гипотезу. На этом основании в настоящее время наибольшей популярностью пользуется идея о происхождении полинезийцев от племен, обитавших в юго-восточной Азии, а также о возможных волнах переселенцев из Южной Азии или из Северо-Восточной Африки.

Но одно существенное обстоятельство ученые не учитывают: первые покорители Тихого океана могли обладать своеобразными расовыми признаками, сочетающими черты, характерные для нескольких современных рас. Скажем, кроманьонцы, поселившиеся в Австралии, Меланезии, на Тасмании, а затем начавшие освоение Океании, вовсе не обязательно были ярко выраженными представителями одной из ныне существующих рас. Они могли обладать собственными особенностями и более широким разнообразием признаков.

В последующем эти племена, обитая долгое время в относительной изоляции и в определенных природных условиях, стали приобретать более узкую «биологическую специализацию». Вообще создается впечатление, что наши давние предки были замечательными людьми с более высокими интеллектуальными способностями, чем их потомки. Об этом, в частности, косвенно свидетельствует более значительный (в среднем) объем мозга кроманьонцев по сравнению с современными людьми (при значительном внешнем сходстве). Другое свидетельство: замечательная изобретательность кроманьонцев и стремительное их распространение на огромнейших, прежде необитаемых территориях как на суше, так и в акваториях Мирового океана.

Конечно, в нашем распоряжении имеется гигантский объем информации, накопленной в предыдущие века нашими предками. У нас больше запас знаний (не нами добытых!). Но ведь многознающий человек вовсе не обязательно мудр или просто умен. По-настоящему проявляется интеллект не в запоминании или использовании чего-то, а в творчестве, незаурядных открытиях, дерзаниях разума.

Именно такие качества проявили те безымянные герои, которым, первым из людей, покорился величайший океан планеты.

КРУПНЕЙШИЙ ОСТРОВ ПЛАНЕТЫ (Гренландия)

Странное имя. Земля эта вовсе не зеленая, какой она называется. Она белая, или, верней, ледяная. Ей вполне подошло бы название — Исландия. Но оно закрепилось за несравненно более зеленым островом. Такой получился географический парадокс. Но, подобно всякому подлинному парадоксу, он имеет логичное объяснение.

Северо-Западная Европа в начале новой эры все плотнее заселялась предприимчивыми сильными и смелыми людьми. Они пасли скот, занимались земледелием, охотились, ловили рыбу. Однако, несмотря на сравнительно мягкий климат Скандинавии, пригодных для ведения сельского хозяйства земель было не очень много. Да и почвы быстро истощались.

Увеличение плотности населения при невозможности вести более интенсивное земледелие и скотоводство вызывало внутренние конфликты. Все больше молодых сильных людей стало уходить на разбойный морской промысел — в викинг, как это у них называлось.

Сначала, пожалуй, они просто старались найти и заселить новые территории. Но путь на запад и юго-запад через море вел к хорошо обжитым землям Британии, Ирландии. То же было на западной окраине Европы. В этих краях викинги совершали грабительские набеги и завоевания.

Крупнейшие географические открытия выпали на долю тех скандинавов (норманнов, норвежцев), которые искали не богатства, а достойную мирную жизнь.

Жители Британских островов страдали от набегов викингов. По этой ли причине или просто от желания избежать мирской суеты, группы ирландских монахов стали уходить в море, поселяясь на пустынных островах.

По словам средневекового ирландского летописца Дикуила, в конце VIII века одна из подобных групп провела весну и лето на крупном необитаемом острове к северо-западу от Ирландии. Это была Исландия. Часть людей вернулась на родину, но некоторые остались.

В 867 году один из предводителей викингов, Наддод, с дружиной возвращался из Норвегии в свои владения на Фарерских островах. Шторм отбросил его дракар далеко на северо-запад. Он увидел гористую землю с заснеженными горами и назвал ее Исландией. Возможно, ему не хотелось, чтобы она привлекла к себе людей.

Вскоре другая группа викингов во главе с Гардаром обнаружила эту землю, обошла ее и убедилась, что это остров, к тому же достаточно привлекательный. Норвежский хроникер Ари Торгильссон Фроде оставил такое описание: «В те времена Исландия от гор до берега была покрыта лесами, и жили там христиане, которых норвежцы называли папарами. Но позже эти люди, не желая общаться с язычниками, ушли оттуда, оставив после себя ирландские книги, колокольчики и посохи; из этого видно, что они были ирландцами».

Такому острову вполне подошло бы имя Гренландия. Но почему-то норвежцы предпочли назвать его «ледяной землей». По одной из версий, на выбор названия повлияло впечатление от зимовки, которую провел на острове один из князей, викинг Флоки, приплывший из Норвегии. Эти переселенцы не запаслись в достаточном количестве кормом для скота. Зима оказалась долгой и многоснежной, скот погиб. Люди не могли покинуть землю, потому что море было покрыто льдом. С немалыми лишениями они дотянули до лета и вернулись на родину.

Со временем на острове наладилась жизнь не только хозяйственная, но и государственная. В 930 году жители на общем сборе постановили учредить верховный совет — альтинг. Это был первый парламент в мире. Впрочем, примерно на столетие раньше возникла Новгородская республика со своим избираемым гражданами правительством Но она просуществовала сравнительно недолго из-за внутренних распрей и сменилась монархией,

Альтинг позволил жителям острова наводить порядок и согласовывать свои действия, бороться с преступностью. Это обстоятельство сыграло свою роль в открытии новой земли.

Владелец одного из поместий, Эйрик, по прозвищу Рыжий, в ссоре, перешедшей в схватку, убил двух человек. Его осудили на три года ссылки. Обстоятельства этого дела неясны. По-видимому, были какие-то спорные вопросы по владению землей или давние распри; и произошла не просто драка, а целое побоище, в котором участвовали представители двух кланов. Вряд ли убийство было подлым и беспричинным, иначе наказание не было бы сравнительно мягким: три года ссылки. Кстати, отец Эйрика с семьей был выслан из Норвегии в Исландию тоже за убийство. Видно, мужчины в этой семье вообще отличались крутым нравом.

Итак, Эйрик со своими людьми в 981 или 982 году погрузились на дракары — остроносые длинные ладьи — и покинули Исландию. Они знали, что на востоке, в Норвегии, и на юге, в Ирландии и Британии, места нет. На север до неведомых пределов простирался холодный океан. На западе, как рассказывали некоторые моряки, находится какая-то неизвестная земля. Возможно, сам Эйрик прежде во время плаваний подходил к ней.

На этот раз им пришлось осваиваться на неприветливых пустынных берегах, за которыми громоздились ледники. Мореплаватели двинулись на юг вдоль берега, выбирая подходящую гавань с зелеными лугами, пригодными для скотоводства. Они прошли более 600 км до южной окраины острова и устроили поселение. Вот как описал это событие Ари Торгильссон Фроде:

«Страна, называемая Гренландией, была открыта и заселена из Исландии. Оттуда направился в Гренландию Эйрик Рыжий из Беиди-Фьорда. Он дал стране имя, назвав ее Гренландией; он сказал, что люди захотят туда отправиться, если у страны будет хорошее название. Они нашли на востоке и на западе страны следы жилья, а также остатки лодок и каменных орудий. Так рассказал Торкелю, сыну Геллира, в Гренландии человек, который сам был в этом путешествии с Эйриком Рыжим».

После первой зимовки переселенцы обследовали западные берега острова тоже примерно на 600 км. Местами попадались участки, где можно было организовать поселения. Эйрик из несчастного изгоя превратился в хозяина обширной страны. Одна беда — природа была сурова. И другая — не было населения. Как привлечь сюда людей?

К тому времени, по-видимому, в Исландии не осталось территорий, более или менее пригодных для обитания. Когда, отбыв срок наказания, Эйрик вернулся на родной остров, ему удалось уговорить немало людей отправиться в Гренландию — зеленую страну. Тем более что она находилась (в своей обследованной Эйриком части) на тех же широтах, что Исландия, даже еще южнее.

Эйрик не слишком преувеличивал, называя открытую им землю «зеленой». Он не мог знать ни истинных размеров острова — самого крупного в мире, ни того, что он почти целиком находится под ледяным покровом. Исследователи не заходили в глубь острова, а его побережье почти везде, особенно на юго-западе, действительно было зеленым. Возможно, кое-где в долинах встречались даже небольшие рощицы. Прибитые к берегу стволы деревьев служили строительным и отопительным материалом.

В 985 году Эйрик повел к новой земле целую флотилию — 25 судов с семьями, пожитками, домашним скотом. В пути их застиг шторм. Несколько дракаров затонуло, немногие повернули назад, но большая часть достигла Гренландии. Всего прибыло, как предполагается, 400—500 человек. Они расселились на южной окраине великого острова в местах, заранее выбранных Эйриком.

Вскоре жизнь на новом месте наладилась. Население Гренландии росло. В XIII веке здесь уже было около сотни небольших поселков и до пяти тысяч жителей. С континентом существовала налаженная регулярная связь: оттуда колонистам доставляли хлеб, железные изделия, строительные лесоматериалы. А на большую землю гренландцы отправляли продукты охоты на птиц, морского зверя: гагачий пух, китовый ус, моржовые клыки, шкуры морских животных.

Однако в XIV веке ситуация на острове стала все более ухудшаться, поселения приходили в упадок, люди все чаще болели и умирали. Через двести лет норманнское население Гренландии почти полностью вымерло.

Многие географы полагают, что виной тому — полоса похолоданий, так называемый «малый ледниковый период». Однако нет никаких причин для подобного глобального изменения климата. Было ли оно? В любом случае самое существенное другое: изменилась политическая ситуация в Северо-Западной Европе.

Исландия в 1281 году потеряла независимость и была присоединена к Норвегии. Теперь торговые связи гренландцев с Исландией нарушились, перестали быть регулярными.

Еще примерно через столетие Дания установила свою власть над Норвегией. В Гренландию и вовсе почти совсем перестали ходить суда. Поселенцам приходилось все чаще вступать в вооруженные стычки с эскимосами, теснившими их с севера, куда они вынуждены были ранее отступить. О спокойной и сытной жизни теперь оставалось только мечтать. Ведь сельское хозяйство, и без того требовавшее больших трудов, пришло в упадок: на севере почвы быстро теряют плодородие, а растительный покров плохо возобновляется.

Датчане отправляли в Гренландию лишь один корабль в год (всем другим запрещалось иметь торговые связи с северными островами). Лишенные полноценного питания, хорошей древесины и металлических инструментов, орудий охоты, нормандцы попали в критическое положение. Те из них, кто не умер и не переселился на материк, порушили церквушки и смешались с эскимосами.

Выходит, как процветание, так и гибель европейцев в Гренландии определялись не географическими причинами, более или менее стабильными, а экологическими и социально-политическими. Жить в изоляции на острове, где природа сурова и скудна, можно, лишь приобщившись к первобытной системе хозяйствования, которая вполне соответствует местной природе.

Главным образом по той же причине потерпела неудачу первая попытка европейцев основать колонии в Новом Свете — в Северной Америке. Но это уже другая история и другое великое географическое открытие.

ВЕСТЬ О НОВОМ СВЕТЕ (путешествие Бьярни к Северной Америке)

Если взглянуть на карту Северной Атлантики, то нетрудно убедиться, насколько просто сюда попасть с юго-западной окраины Гренландии. Мореходы, которые отважно пускались в открытое море, могли, безусловно, преодолеть расстояние в 500 км (если считать вдоль полярного круга) или 800—1000 км (от южной оконечности острова).

Почему-то уходить в открытый океан на далекие расстояния осмеливались немногие народы. Это были жители Юго-Восточной Азии и Северо-Западной Европы. Первые преодолели Атлантический океан, а вторые — Тихий.

Многие другие приморские народы, даже находящиеся на высоком культурном уровне и имевшие неплохие плавательные средства, не смогли в те далекие времена совершать столь славные подвиги первооткрывателей. Почему? Ответ дать трудно. Отважные мореходы умели трезво оценивать окружающий мир, не увлекаясь фантазиями и не пугаясь неведомых далей. Кроме того, они вряд ли сильно боялись смерти, памятуя: двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Викинги отвечали этим двум критериям. Они были бесстрашными воинами и моряками, а «страшилки» о крае света и ужасных обитателях дальних стран не имели над ними власти. Об этом свидетельствует уже сам стиль их преданий — четкий и деловой, как запись в корабельном журнале.

По сути, это и были отчеты о плаваниях, передававшиеся из поколения в поколение и помогавшие хранить десятки, а то и сотни лет сведения об особо важных экспедициях. Можно только удивляться, как удавалось им документально, без искажений и домыслов пересказывать свои устные «корабельные журналы». Вот один из таких рассказов:

"Бьярни прибыл на своем корабле в Эйрад^[1] летом. И его дружина обратилась к нему, спрашивая, что он собирается предпринять, и он ответил… «Я намерен отправиться в Гренландию, если вы захотите плыть вместе со мной». Все сказали, что отправятся с ним… Они вышли в море, как только закончили все приготовления, и плыли трое суток, пока земля не исчезла за волнами… Тут попутный ветер улегся, подул северный ветер и лег туман, так что они не знали, где находятся, и длилось это много дней. Потом они вновь увидели солнце. Они подняли паруса и плыли весь этот день и еще ночь, а затем увидели землю… Они прошли мимо этой земли, оставив ее слева. Затем плыли еще двое суток и вновь увидели землю. Они спросили Бьярни, не думает ли он, что это Гренландия. Он сказал, что эта земля вряд ли Гренландия, «ибо в Гренландии, как рассказывают, много больших ледников». Вскоре они приблизились к земле и увидели, что она ровная и покрыта лесом.

Попутный ветер прекратился, и мореплаватели решили, что разумнее всего будет пристать здесь к берегу (возможно, речь шла об устройстве стоянки?), однако Бьярни не захотел этого. Они заявили, что им необходимы дрова и питьевая вода. «У вас всего достаточно», — сказал Бьярни. Хотя люди его возражали ему, он велел поднять паруса, и приказ этот был выполнен. Они повернули в открытое море, шли трое суток при юго-западном ветре…

Однако тут ветер очень усилился… Они плыли еще четыре дня и затем… увидали землю. Они спросили Бьярни, не думает ли он, что это Гренландия. Бьярни ответил: «Эта земля похожа на то, что мне рассказывали о Гренландии. Здесь мы высадимся на берег».

Так они и поступили, и вскоре пристали к какой-то косе. Там лежала лодка, а неподалеку от косы жил Херьюлф, отец Бьярни".

В этом «Рассказе о гренландцах», впервые записанном в XIII веке (до этого он передавался устно), поражает выдержка и дисциплинированность викингов, их умение ориентироваться в открытом море, а также знание особенностей береговой полосы.

Некоторые косвенные данные свидетельствуют о том, что они могли пользоваться во время плаваний примитивными компасами: обломками магнитного известняка, плавающими на дощечке. В некоторых сагах упоминается навигационный кристалл. Действительно, некоторые прозрачные кристаллы, например, так называемый исландский шпат, позволяют находить положение Солнца в облачную погоду.

Так или иначе, а Бьярни и его дружина были, судя по всему, первыми европейцами, увидевшими приблизительно в 985 году берега Нового Света — за пятьсот лет до Колумба.

Это было замечательное географическое открытие. Теперь норвежские мореплаватели узнали о том, что на запад от Гренландии находится неведомая земля. Оставалось только ее обследовать и по возможности освоить.

Но прежде чем рассказать об этом этапе открытия Нового Света, хотелось бы привести один эпизод из жизни викингов, ярко отражающий их нравы и силу духа, закаленного в борьбе со смертельно опасной морской стихией.

В «Саге об Эйрике Рыжем» рассказано о смерти Бьярни, сына Херьюлфа. Его корабль в открытом море дал сильную течь. Экипажу оставалось перейти в лодку, которая не могла вместить всех.

Стали тянуть жребий. Один юноша, которому выпало умереть, воскликнул в сердцах:

— Ты намерен меня оставить здесь, Бьярни?

— Выходит, так, — ответил он.

— Не то обещал ты мне, когда я последовал за тобой из отцовского дома в Гренландии.

— Ничего не поделаешь, — сказал Бьярни. — Но ответь, что ты можешь предложить?

— Я предлагаю поменяться местами, чтобы ты остался здесь, а я перешел туда.

— Пусть будет так, — ответил Бьярни. — Ты, я вижу, очень жаден до жизни и думаешь, что трудная вещь — умереть.

Тогда они поменялись местами. Тот человек перешел в лодку, а Бьярни остался на корабле.

Лодка добралась до Исландии. Корабль затонул. Имя Бьярни и его поступок сохранились в памяти потомков. Юноша, которого он спас, остался безымянным.

ПЕРВООТКРЫВАТЕЛИ НОВОГО СВЕТА (викинги в Америке)

Весть о том, что Бьярни видел берег неведомой земли, расположенной за студеным морем к западу от Гренландии, быстро распространилась среди викингов. В ту пору окончательно выяснилось, что на огромном острове, названном Зеленым (Гренландия) немного мест, пригодных для обитания. Вдобавок, ощущалась острая нужда в хорошей древесине.

Лейф, который получил прозвище Счастливый, всерьез заинтересовался сведениями о неведомых берегах, покрытых лесами. Он решил добраться туда.

Об этой экспедиции, которая имела место примерно в 1000 году, сохранились достаточно четкие и подробные сведения. Обратимся к саге «Рассказ о гренландцах». Вот что там говорится:

"Лейф и его спутники взошли на корабль, всего их было 35 человек. Среди них был один немец, которого звали Тюркир.

Они снарядили свой корабль и, когда было все готово, вышли в море и сначала достигли земли, которую видел Бьярни. Они приблизились к этой земле, спустили лодки и высадились на берег. Вся земля от берега до самых ледников напоминала плоский камень.

Тут Лейф сказал: "С этой землей у нас получилось не так, как у Бьярни, ибо мы вступили на нее. Теперь я дам ей имя и назову Хеллуленд («Валунная Земля»). После этого они вернулись на корабль и нашли другую землю. Они приблизились к ней, бросили якорь, спустили лодку и высадились на берег. Страна эта была плоской и лесистой. Повсюду простирались белые песчаные отмели… Тут Лейф сказал: "Этой земле мы дадим подходящее имя и назовем ее Маркланд («Лесная земля»)…

Затем они два дня плыли… при северо-восточном ветре. Они прошли проливом между островом и мысом… Там была река, вытекавшая из озера. Когда прилив снова поднял их корабль, они отвели его вверх по реке на озеро. Там они бросили якорь, вынесли свои спальные мешки и разбили палатки.

Они решили обосноваться там на зиму и соорудили большие дома. И в реке, и в озере было много такой крупной красной рыбы, какой они никогда прежде не видывали. И в этой благословенной стране, по их мнению, не надо заготавливать на зиму корм для скота".

Судя по словам Лейфа, приведенным в саге, он вполне сознательно, с пониманием важности своей миссии стал первооткрывателем. Согласно правилам, следовало бы оставить за обнаруженными землями данные тогда названия. К сожалению, нет достоверных данных об их местоположении. По одним версиям, это был полуостров Лабрадор, по другим — северный берег Ньюфаундленда.

Найдя прекрасное место на берегу озера и срубив себе избы для зимовки, путешественники небольшими группами совершали однодневные разведочные маршруты в глубь страны.

Как-то раз такой отряд вернулся без одного участника — немца по прозвищу Тюркир («Турок»? Возможно, этот человек бывал в Турции, или его, темноволосого выходца из Южной Германии, русые викинги назвали так с иронией). Лейф рассердился и обеспокоился; Тюркир был его воспитателем. К счастью, «пропавший» быстро нашелся. Оказывается, он обнаружил гроздья винограда! Северяне впервые в жизни смогли полакомиться этой ягодой. (Современные исследователи склоняются к мнению, что это была черная смородина.) Лейф назвал местность «Винланд» — Виноградная земля.

Весной путешественники вернулись в Гренландию с грузом бревен. На следующий год брат Лейфа Торвальд повторил этот маршрут, найдя и Винланд, и хижины своих предшественников. Норманны обстоятельно обследовали берега и обнаружили местных жителей — «скрелингов». В дословном переводе это означает «карлик, ничтожество»; так называли норманны эскимосов, а затем и американских индейцев. В те времена в европейских языках не употреблялось слово «дикари» для людей, стоящих на более низком культурном уровне.

В саге дано совершенно реалистическое описание скрелингов — темнокожих, с неопрятными волосами, широкими скулами, большими глазами (видимо, в отличие от привычных норманнам эскимосов) и свирепым обликом. Они отдавали ценные меха за полоски красной материи, которыми подвязывали волосы. Железа они не знали, а от ревущего быка разбежались в страхе.

Из животных новооткрытой страны саги упоминают лисицу, медведя, крупных осетровых рыб, гагару. В общем, перед нами более или менее обстоятельные географические описания. Да и сама экспедиция Лейфа была в значительной мере исследовательской: его увлекла идея открытия неведомых земель. Он позаботился о том, чтобы ознакомиться с ними и закрепить свой приоритет, дав им имена. Даже более поздние — через пять столетий! — путешествия Колумба и конкистадоров к новому материку не были познавательными, а преследовали цели торговые, миссионерские или даже откровенно захватнические.

Переход к освоению новых земель у викингов оказался драматичным. В бою со скрелингами был пронзен стрелой Торвальд. Тело его осталось навсегда на новом континенте. Несчастье подстерегало и Эриксона, третьего брата Лейфа. Он снарядил корабль и отправился в Винланд, взяв свою жену Гудриду. Погода была ненастная, и после скитаний в океане корабль вернулся к берегам Гренландии, но уже без Эриксона, умершего в пути.

В 1007 году к Винланду отправилась флотилия из четырех кораблей, на которых кроме ста шестидесяти мужчин были женщины и домашние животные. Возглавил экспедицию Торфин Карлсефни, женившийся на прекрасной вдове Эриксона Гудриде. Началась колонизация новых земель. На следующий год у Торфина родился сын Снарро.

Поначалу переселенцы были довольны и вели активные торги с туземцами, обменивая кусочки красной материи на ценные меха. Но вскоре начались столкновения с местными жителями. В конце концов множество скрелингов напало на поселение. Несколько норманнов было убито. Остальные, чтобы не искушать судьбу, вернулись в Гренландию с грузом леса и мехов. В дальнейшем освоение северо-восточной части Америки шло при постоянных стычках с местным населением. Немногочисленным переселенцам трудно было жить в этих условиях. В лесах индейцы чувствовали себя как дома, и справиться с ними было невозможно. Через несколько десятилетий норманны вынуждены были покинуть благодатный Винланд со столь негостеприимными обитателями. А позже так же поступили и переселенцы в Гренландию. В наше время археологам удалось обнаружить и изучить остатки поселений норвежцев в Гренландии, а также материальные следы их пребывания на северо-западе Америки, в частности, на севере острова Ньюфаундленд.

Значит, в истории человечества замечательные достижения средневековых скандинавов — открытие крупнейшего острова планеты и нового материка — прошли бесследно?

Вряд ли. Все-таки саги и последующие пересказы сохранили в памяти народа сведения о землях за океаном. Даже оставаясь в Исландии или в Норвегии, люди понимали, как широки пределы обитаемого моря на все стороны света. Есть гипотеза, что отголоски этих сведений сохранились в Европе до времени Колумба и укрепляли его уверенность в существовании суши за Атлантическим океаном.

Экспедиция Лейфа в Новый Свет оказалась поистине счастливой. Однако воспользоваться в полной мере этим великим географическим открытием норманны не смогли. Трудно сказать, как сложилась бы история человечества, если бы уже в X веке началась успешная колонизация Северной Америки. Этому помешали прежде всего события в странах Северо-Западной Европы. Ослабление Норвегии, поражения викингов и прекращение постоянных связей исландцев и гренландцев с материком серьезно осложнили жизнь переселенцев на островах Северной Атлантики и в Новом Свете.

Географические сведения о вновь открытых землях оставались весьма неопределенными. Например, предполагалось, что Гренландия и Винланд соединяются на севере между собой и с Европой. Так действительно было, но только не в те времена, а несколько десятков миллионолетий назад, в далеком геологическом прошлом. Именно такое изображение запечатлено на карте датчанина Клавуса, датируемой 1427 годом.

Идея Мирового океана в средние века не пользовалась популярностью. Европейцы ориентировались на наиболее обоснованные на тот период карты Птолемея и других ученых, предполагавших преобладание на планете суши над морем.

Где находятся открытые викингами земли, в частности Винланд, точно не установлено. Некоторые ученые предполагают, что это — полуостров Флорида, где встречается дикий виноград. Однако так далеко на юг викинги вряд ли проникали.

Во второй половине XX века при археологических раскопках на острове Ньюфаундленд были обнаружены следы поселения викингов: крытые дерном полуземлянки, кузница, баня, навес для лодок, черепки посуды. Здесь не оказалось ни оружия, ни человеческих останков. Судя по всему, в этом месте останавливались Лейф Счастливый с товарищами. Ведь последующие группы европейцев сражались с местными жителями, а их поселения скорее всего были уничтожены.

Америка таким образом оказалась «закрытой» для европейцев на пять столетий. Однако слухи о ней сохранялись веками. Именно этим можно объяснить феномен «поэтического открытия» Нового Света великим поэтом и мыслителем Данте Алигьери. Факт этот малоизвестен, а потому заслуживает обстоятельного рассказа.

Прошло триста лет после «закрытия Америки», и Данте в стихах восславил подвиг древних мореходов. Чтобы текст стал понятен, надо сделать некоторые пояснения.

Геркулесовы Столбы (в тексте — межи) — два скалистых мыса по сторонам Гибралтарского пролива. Согласно греческому мифу, их воздвиг Геракл как предел для мореходства на краю света.

Сетта (ныне Сеута) — гавань у мыса Абила на африканском берегу Гибралтарского пролива.

«Мир безлюдный» — открытый океан.

«Влево уклоняя ход» — значит от Геркулесовых Столбов на югo-запад.

«Светила другого остья» — то есть Южного полушария, где видны созвездия, расположенные над Южным полюсом земной оси. Значит, мореходы пересекли экватор.

«Пять раз внизу луны блеснул и погас свет» — означает, что прошло пять месяцев.

Итак, обратимся к тексту:

Таково описание открытия Нового Света, данное почти за два столетия до того, как экспедиции Колумба, Кабрала и Америго Веспуччи смогли совершить подобное морское путешествие от Гибралтара на юго-запад, через Атлантический океан, пересекая экватор, к северной оконечности Южной Америки, где имеются достаточно высокие горы, или к Бразилии.

Что это — чудесное пророчество? Научное предвидение? Случайное совпадение?

Последний вариант весьма сомнителен: уж слишком точно описан маршрут, даже срок его вполне правдоподобен. О ясновидении, чудесном прозрении великого поэта тоже можно говорить, лишь основываясь на собственном незнании или невежестве, ибо это будет уход от анализа и объяснения.

Но каким образом Данте мог узнать и описать пересечение Атлантического океана? Как образованный человек он, по-видимому, не сомневался в шарообразности Земли и возможности достичь восточной Азии или крупного острова (материка) на другой стороне Атлантики. Правда, если до него дошли отголоски преданий викингов о «Винланде», то путь мореходов был бы направлен на северо-запад, а не на юго-запад. К Северному полярному кругу, а не через экватор.

Скорее всего, в рассказе Данте сплелись воедино и старинные предания, и научные знания, и средневековые христианские представления о существовании где-то на краю света горы, за которой находится Рай. Именно такие ориентиры имел в виду Колумб, отправляясь в свое трансатлантическое плавание. Гений Данте предвосхитил его подвиг.

Такова прозаическая версия предвидения Данте. А поэтическую лучше всего передают строки Марины Цветаевой:

САМОЕ ДАЛЬНЕЕ ПЛАВАНИЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ (китайские мореходы)

О восточной окраине величайшего континента, Евразии, даже в позднем средневековье у европейцев были самые смутные представления. Ограниченность знаний отражали карты, где Малая Азия изображалась непомерно большой, а Центральная и Восточная — столь же уменьшенными. О северо-восточной окраине Азии и вовсе не было никаких сведений. Однако в ту пору Китай был едва ли не самой обширной и многолюдной страной в мире. Он простирался от Маньчжурии до Вьетнама. Великий шелковый путь соединял Китай через Центральную Азию с Европой.

Китайские мореплаватели посещали преимущественно берега Юго-Восточной и Южной Азии, заходя из Тихого океана в Индийский. Более или менее регулярная связь с Индией поддерживалась преимущественно морским путем: сухопутное сообщение было сопряжено с огромными трудностями.

Впрочем, не исключено, что в те времена многие территории, сейчас представляющие собой пустыни, были пригодны для обитания, не были еще опустошены человеком из-за войн и активного хозяйничания. Да и наши представления об изоляционной политике средневекового Китая возможно, не вполне соответствуют действительности. Известно, что в X веке до н.э. китайский государь Му Ван предпринял экспедицию к горам Куньлунь, а отсюда на север.

Как сказано в китайской хронике: «Му хотел следовать своему сердечному влечению и путешествовать повсюду. Весь мир должен был носить следы колес его повозки и следы копыт его коней». Конечно, о «всем мире» здесь чересчур сильно сказано. Но пройдя «Страну летучих песков (песчаную пустыню) и скопления перьев» (не снежные ли это были хлопья?), он на обратном пути одержал победу над гуннами и взял в плен пять их царей. Судя по всему, это была не просто туристическая поездка — по сердечному влечению, но и военный поход.

Однако наиболее освоенными торговыми путями для китайцев оставались морские пути сообщения. Тем более что ими был изобретен компас. Не исключено, что именно опыт дальних морских плаваний привел их к идее шарообразности Земли.

Об одном из путешествий морским путем в Индию сохранилось свидетельство буддийского монаха И Цзина. Вдоль берегов Индокитая и Малакки он добрался до Суматры. На юге этого острова в крупном городе Шриваджаи (ныне Палембанг) он прожил несколько месяцев, изучая санскритский язык и знакомясь с буддийской литературой. Затем на торговом судне через Малаккский пролив вышел в Индийский океан, пересек Бенгальский залив и достиг устья Ганга. Посетив индийские святыни, он вернулся на родину также морским путем, составив описание своего путешествия, которое длилось с 689 по 695 год.

По-видимому, в средние века китайские мореплаватели достаточно регулярно посещали острова Индонезии, Филиппины, Индию, Цейлон, доходили до Аравийского моря и берегов Восточной Африки. В дальние страны они доставляли изделия из шелка, фарфора, металлов, а на родину привозили золото, пряности, рога носорогов и бивни слонов, ценную древесину.

Грандиозным морским предприятием средневековья стала экспедиция под командованием Чжей Хэ (или, в другой транскрипции, Чень Хо), евнуха при императорском дворе. Он успешно командовал во время сложнейших морских переходов крупным флотом, состоявшим из 317 судов и 27 тысяч человек — моряков, солдат, навигаторов, картографов. Китайские джонки, мало изменившиеся со времен средневековья были крупнее европейских судов того времени и фактически ничем не уступали им по своим мореходным качествам. То же можно сказать о достижениях китайских навигаторов и картографов. Все это предопределило успех экспедиции Чжей Хэ. Флотилия прошла вдоль берегов Юго-Восточной Азии, посетила Индокитай, острова Малайского архипелага, и, возможно, некоторые разведывательные корабли достигли северо-западного побережья Австралии.

Войдя в Индийский океан, флотилия миновала Индостан, Персидский залив, Аравийский полуостров и прошла вдоль восточного берега Африки Не исключено, что при этом они обогнули мыс Доброй Надежды (тогда еще остававшийся безымянным, ибо лишь в конце XV века португальцам удалось пройти с запада этот путь). Во всяком случае на китайской карте 1420 года вполне достоверно показана часть юго-западного побережья Африки.

Всего с 1405 по 1433 год Чжей Хэ совершил семь больших плаваний. Однако они не имели дальнейшего развития в виде укрепления торговых и политических связей Китая с дальними странами, расширения границ влияния Поднебесной империи. По всей вероятности, правители ее укрепились в мнении, что им не приходится ожидать ничего хорошего от сопредельных, а тем более дальних стран. По-видимому, в этом их окончательно убедили материалы экспедиции славного флотоводца Чжей Хэ.

ВЕЛИКИЙ МОРЕПЛАВАТЕЛЬ, ПРЕДПОЧИТАВШИЙ НЕ ПЛАВАТЬ (принц Генрих Португальский)

Прозвище португальского принца Генриха (инфанта Энрике) — Мореплаватель — не соответствует истине. В этом качестве он не отличился да и в море выходил не часто. И все-таки по справедливости его имя вошло в историю морских путешествий и открытий.

Прежде чем продолжить рассказ о нем, обратим внимание на очертания Пиренейского полуострова. Гибралтарский пролив стягивает горловину «мешка» Средиземного моря, открывая выход в Атлантический океан. Здесь юго-западная оконечность Европы вплотную подходит к северо-западной оконечности Африки. В этой точке арабский мир средневековья столкнулся с европейским и потеснил его к северу.

Арабы стали прямыми преемниками античной культуры. Они перевели много сочинений древних греков, с особым почтением относились к Аристотелю и проявляли глубокий интерес к наукам. В начале VIII века они переправились через пролив, названный ими Гибралтаром, захватив почти весь Пиренейский полуостров. (На востоке их владения включали Иранское нагорье, Среднюю Азию, Закавказье, Месопотамию.) Они взяли в свои руки торговлю вдоль побережий Красного моря и Персидского залива, на большей части Средиземного моря, а также по суше — на Ближнем Востоке, в Центральной Азии, Северной и Восточной Африке.

Арабские путешественники — купцы, миссионеры, дипломаты, ученые — существенно расширили круг знаний о странах и народах Африки, Азии, Европы. Это относилось примерно к той части Земли, которая была известна еще в глубокой древности и античности.

Неудержимое расширение ислама было остановлено татаро-монгольским нашествием, а также серией крестовых походов. Христианская религия смогла хотя бы на время объединить представителей разных европейских народов, подвигнув их на борьбу «за гроб Господень» (хотя за высокой идеей, как нередко бывает, скрывались грабительские цели). Одним из результатов противодействия христианского мира мусульманскому стало создание Португалии. Хотя и позже на Пиренейском полуострове сохранялось влияние арабской культуры (быть может, не столько в виде научных знаний, сколько в бытовании поэтических фантазий, волшебных сказок о чудесных странах и путешествиях).

Португальским мореплавателям и купцам был затруднен доступ из Атлантического океана в Средиземное море, где хозяйничали другие народы. Надо было искать другие пути. На север? Здесь господствовали голландцы, норвежцы, англичане, французы. На запад? Там — неведомый простор океана. Оставался путь на юг.

…Третий сын португальского короля Хуана I принц Генрих был романтиком. Но увлекали его не легенды, а неведомые земли. Один его брат имел склонность к литературной деятельности, другой был отважным рыцарем и побывал во многих государствах Европы (его прозвали Путешественником).

Принц Генрих не стремился ни к сочинительству, ни к посещению близких и дальних стран; его не манили ни роскошь, ни наслаждения, ни рыцарские утехи. Но прежде чем претворить свою мечту в жизнь, ему довелось участвовать в сражениях, доказав личное мужество. С этого началось долгое открытие португальцами восточного пути в Индию.

В 1415 году Хуан I возглавил флотилию, направившись через Гибралтарский пролив к африканскому берегу. Там находился мавританский город Сеута. Король задумал одним разом решить сразу три задачи: разграбить, а если удастся, и удержать богатый город; совершить богоугодное дело, разгромив мусульман, и посвятить в рыцари трех своих сыновей, из которых младшему, Генриху, исполнилось двадцать лет (посвященным считался достойный участник большего рыцарского турнира или настоящего сражения).

Ночью 15 августа португальская армада подошла к бухте Сеуты. Рано утром мавры высыпали на берег, потрясая оружием и выкрикивая угрозы пришельцам. Принц Генрих возглавил первый десант. Начался бой. Дождавшись подкрепления, Генрих дал сигнал к штурму города. Тем временем португальцы ударили с другого фланга. Ворвавшись в город, солдаты рассыпались по узким улочкам, а некоторые занялись грабежом. Тогда из крепости на них ринулся отряд мавров, и только благодаря мужеству Генриха враг был окончательно разбит. Король хотел в награду посвятить его в рыцари первым, но тот отказался: «Старшие по летам пусть будут первыми в почести».

В городе оставили гарнизон. Возвращались на родину с богатыми трофеями. Для принца Генриха самой желанной добычей оказались сведения, сообщенные пленными маврами. Он расспрашивал их о южной окраине Африки. К его удивлению, бывалые караванщики сообщили, что они пересекли пески и добрались до рек с пальмами по берегам; там местные чернокожие владыки торгуют золотом и рабами.

Генрих был не только доблестным воином, но и смелым мыслителем. Уединившись в своем замке Сагреше у мыса Сент-Винсенте, он старался самостоятельно осмыслить все имевшиеся сведения о южных землях. Сопоставлял карты разных авторов, подаренные братом Педро, читал географические трактаты. Обращался, конечно, и к Священному писанию (ведь он был магистром ордена Христа, крестоносцем). Генрих верил в существование африканской страны Офир, откуда вывозил драгоценности царь Соломон. И все-таки для познания Земли опирался прежде всего на здравый смысл, наиболее достоверные сведения, документы. Мысль его смело прокладывала дорогу к неведомым берегам.

Настоящего исследователя, первооткрывателя ведет вперед прежде всего мысль, одухотворенная осознанием важности цели и надеждой на ее достижение.

Принц Генрих приступил к реализации грандиозного географической предприятия — достичь Индии. Пришлось вычерчивать карты, обучать мореходному делу молодых способных парней, мастерить навигационные приборы, строить надежные каравеллы. Он использовал часть богатств духовно-рыцарского ордена Христа на создание мореходной школы и обсерватории.

Первоначально Генрих отправил морскую экспедицию точно на запад. По-видимому, он разделял мнение некоторых философов, что Земля — шар и надеялся проторить западный путь в Восточную Азию. Он мог знать и поэтическое свидетельство Данте о существовании Нового Света по ту сторону Атлантического океана (об этом мы уже писали).

Имеется сообщение португальского хрониста XV века Диегу Гомеша об экспедиции, которая открыла в 1432 году Азорские острова:

"Поскольку принц Энрике^[2] хотел собрать сведения о более далеких частях Западного океана, чтобы выяснить, нет ли за пределами мира, описанного Птолемеем, какого-нибудь острова или материка, послал он однажды каравеллы искать землю. Они отплыли и нашли землю в 300 часах пути на запад от мыса Финистерре…

Они высадились на первый из них и нашли его необитаемым. Они прошли его весь и нашли там много ястребов и других птиц. Потом они посетили другой остров, который называется теперь Сан-Мигел… Затем корабли вернулись в Португалию, и моряки сообщили своему повелителю эту новость. Он был ею весьма обрадован.

Принц дон Энрике послал своего офицера Гонсало Велью^[3]… начальником каравелл, захвативших с собой домашних животных для доставки их на некоторые острова".

Однако и на Азорских островах, и на крупном острове Мадейра португальцы были не первыми. Во всяком случае на Мадейре побывали за два тысячелетия до них финикийцы и карфагеняне. А что находится дальше на запад от Азорских островов? Это португальские мореплаватели в то время выяснить не смогли.

Принц Генрих решил сосредоточить усилия на поисках пути в Индию, огибая Африку. Но и здесь португальским мореплавателям пришлось столкнуться с немалыми трудностями — реальными и мнимыми. Причем вторые были, пожалуй, более существенными, ибо воздействовали на моральное состояние путешественников. Об этом можно судить по свидетельствам средневекового историка Валентина Фердинанда:

"Никогда ни один человек не отваживался обогнуть мыс Бежадор (сейчас — Бохадор, на западной оконечности Африки) как из-за новизны этого предприятия, так и из-за старой легенды, распространенной среди испанских моряков, которая предвещала плачевные последствия. Царило большое смятение по поводу того, кто же первым не побоится рискнуть своей жизнью.

Это ошибочное представление стоило инфанту больших затрат, ибо он в течение 12 лет беспрестанно посылал туда корабли, но ни разу не нашлось человека, который рискнул бы обогнуть тот мыс".

В 1433 году принц (инфант) Генрих отправил судно под командованием опытного капитана Жила Эанниша с заданием пройти роковую черту и обследовать южную оконечность Африки. Но и эта попытка оказалась тщетной: экспедиция вернулась, так и не выполнив поставленной задачи.

«В следующем году, — сообщает Валентин Фердинанд, — инфант повелел снова снарядить тот же самый барк и строго-настрого приказал упомянутому Жилу Эаннишу во что бы то ни стало обогнуть мыс. И тот действительно обогнул его… и обнаружил, что дело обстояло совсем не так, как изображалось по слухам».

…Генрих Мореплаватель представлял собой странную смесь религиозного фанатика, политического деятеля и ученого-натуралиста. Такое сочетание качеств позволило ему в те времена достичь больших успехов. Как убежденный крестоносец он верил в свою миссию — распространять учение Христа, искореняя магометанство и язычество; эта цель, помимо вдохновения, давала ему возможность пользоваться церковной казной. Политическая ситуация определялась могуществом Португалии, необходимостью для нее новых торговых партнеров, доступа к легендарным богатствам Индии, а также более реальным источникам золота и рабов на берегах Африки. Личная любознательность, склонность к наукам и открытиям прекрасно дополняли качества и возможности этого религиозного и политического деятеля.

Его упорный труд продолжался без малого полвека. После долгих попыток португальцы, наконец, преодолели мыс Бохадор и начали с каждой новой экспедицией продвигаться все дальше на юг.

Теперь они действовали решительно и смело. Им удалось привезти на родину первых черных рабов и горсть золотого песка, полученного от туземцев. Многие португальцы стремились участвовать в африканских экспедициях, надеясь на хорошую наживу. Принц Генрих был обрадован перспективой получить доход от путешествий, которые до той поры были убыточными для казны.

Золота на новых землях оказалось слишком мало. Пришлось заняться охотой на людей. Тех, кто оказывал сопротивление, убивали. Местные жители были в ужасе: они предполагали, что белые люди увозят их для того, чтобы съесть. Жители морского побережья спешно уходили в глубь континента.

А мореплаватели продвигались все далее на юг. Теперь они за год открыли больше территорий, чем за первые два десятилетия, вместе взятые. Достигли Зеленого Мыса — западной окраины континента. Охотников за рабами не могли остановить ни прибрежные рифы, ни штормы, ни страшные легенды, ни опасные морские течения, ни сопротивление туземцев.

Для принца Генриха любознательность отступила на второй план. Экономика требовала получения выгоды от предприятия. И хотя сам принц не был работорговцем, он вынужден был поощрять это позорное занятие на благо государства и знати. Его уже не слишком заботило обращение дикарей в христианство. Зато он предусмотрительно получил от папы римского право Португалии на единоличную (монопольную) торговлю на всех побережьях Африки, даже еще не открытых, вплоть до Индии.

В 1460 году принц Генрих скончался. Из всех начинаний ему удалось создать превосходный португальский флот и блестящую школу мореходов. В конце его жизни начался ощутимый приток в казну средств, полученных от торговли рабами.

Среди португальских мореплавателей были добросовестные летописцы, собравшие сведения о природных условиях, местных жителях посещаемых земель. Был даже смельчак, оставшийся на семь месяцев среди туземцев для того, чтобы лучше изучить их язык, нравы, обычаи. Западное побережье Африки было обследовано и закартировано на протяжении 3, 5 тысяч километров. Португальцы добились замечательных успехов в искусстве мореплавания и судостроении. Они строили лучшие в мире каравеллы — легкие, быстроходные, маневренные трехмачтовые парусники. На ближайшие сто лет благодаря Генриху был заложен прочный фундамент для дальнейших великих свершений.

Но не будем забывать и другое. Высокие цели познания Земли слишком быстро и основательно сошли на нет перед неистребимой жаждой наживы. Новый вид узаконенного рабства принял массовый характер и самые бесчеловечные формы.

МОРСКОЙ ПУТЬ В ИНДИЮ (португальские мореходы)

Теоретически путь из Португалии в Индию вокруг Африки был открыт уже в конце жизни Генриха Мореплавателя. Об этом сохранилось документальное свидетельство: карта мира размером больше человеческого роста. Ее составили в монастыре Мурано близ Венеции, и она получила название Большой Венецианской, или карты Фра-Мауро. На ней изображены Европа, Азия и Африка; океан простирается вокруг всей обитаемой суши, и по нему можно из Западной Европы достичь Индии, обогнув Африку.

Конечно, по карте путешествуют лишь мысленно. Однако в подлинных географических открытиях мысль предваряет дело. Большая Венецианская карта ясно показывала: для осуществления восточного морского пути из Европы в Индию требуются лишь время, средства, упорство и толика удачи.

Тут уместно вспомнить поговорку: за морем телушка — полушка, да рубль перевоз. Как ни дешевы в Индии драгоценные пряности, выяснилось, что слишком далек заманчивый путь. Не проще ли вести торги через посредников уже проторенными караванными, речными и морскими дорогами через Средиземное и Черное моря?

Подобные сомнения португальцев были вполне резонны. Однако совершенно неожиданно свое слово сказали их торговые и политические конкуренты — испанцы. Они решили попасть на восток, направив свои корабли в противоположную сторону — на запад! И достаточно быстро добились успеха (не догадываясь, что Азии они не достигли).

Но почему португальцы почти целое столетие шли восточным путем в Индию, отказавшись от поисков западного пути?

Существенную роль сыграло то, что Генрих Мореплаватель и его продолжатели использовали карты, на которых изображалась круглая Земля и, естественно, плоская (изобразить поверхность шара на плоском листе — трудная задача). Да и что находится там, на другой половине земного шара, кроме пустынного океана? О реальных размерах нашей планеты в ту пору не было достоверных данных.

…После мыса Бохадор критическим рубежом для португальских мореплавателей стала южная оконечность Африки. Главными природными помехами стали Бенгельское течение, штормы и юго-восточные пассаты. Для легких судов, идущих под парусами, преодолеть эти преграды было нелегко. Некогда флотилия, снаряженная фараоном Нехо, избрала путь — случайно — наиболее удобный для того, чтобы обогнуть Африку: по часовой стрелке. Если же двигаться в обратном направлении вдоль берега, то на западе встречаешь сопротивление теплого течения. Оно проходит в северном направлении между островами Зеленого Мыса и материком. Правда, затем плаванию благоприятствует крупное теплое Гвинейское течение, омывающее с северо-запада на юго-восток и затем на юг берега одноименного залива. Этот путь парусники могут пройти достаточно быстро. Но за мысом Святого Мартина (на широте острова Св. Елены) вдоль континента движется на север ответвление холодного и мощного Бенгельского течения.

По этой причине самый простой, удобный и быстрый путь от северо-западной оконечности Африки к южной лежит не на прямой и проходит не вдоль берега, а направлен через Атлантический океан, на юго-запад, затем — по Бразильскому течению на юг и, наконец, на восток. (Примерно такой курс избрал Васко да Гама). Так проявляется в географии принцип относительности пространства-времени: движение по направлению преобладающих ветров и течений Мирового океана проходит быстрее, чем по более короткому пути, но против атмосферных и морских течений.

На этом примере ясно видно, какое большое значение имело в истории мореплавания знание природных условий, в первую очередь — направления и силы воздушных и водных масс. Неудивительно, что подобные сведения держались в строгом секрете.

Итак, открытие португальцами морского пути из Западной Европы в Южную Азию продолжалось… 85 лет. Его началом обычно считают взятие Сеуты в 1415 году, а завершением — осень 1499 года, когда Васко да Гама возвратился в Лиссабон после посещения Индии.

Первая половина этого открытия завершилась в 1462 году, через два года после смерти принца Генриха, когда его мореходы вошли в Гвинейский залив. Регулярные экспедиции в этом направлении начались лишь в 1470 году. Через 5 лет удалось перейти в Южное полушарие, правда, всего на два градуса, до мыса Св. Екатерины.

Следующие две экспедиции возглавил в 1482 году Диогу Кан. За четыре года он первым из европейцев углубился в пределы Южного полушария более чем на 20 градусов, обследовав полторы тысячи миль африканского побережья, вплоть до пустыни Намиб.

Значительный бросок на юг осуществил искусный мореход Бартоломеу Диаш (Варфоломей Диас). Его флотилия (из трех небольших кораблей) вышла в 1487 году из Лиссабона, начала обследовать берега южнее устья реки Конго (Заира) и прошла на юг дальше Диогу Кана вдоль пустынных земель, миновав зону Южного тропика. Сильное встречное течение и шторм заставили Диаша отклониться на запад, в сторону открытого океана.

Их отнесло значительно южнее окраины континента (этого они, конечно, не могли знать). Несмотря на то что в Южном полушарии было лето (январь 1488 года), становилось все холоднее. Их суда не были приспособлены для плавания в холодных морях, надлежащей одежды у команды не было. Моряки более всего боялись даже не шторма, а гибели от холода. Наконец, буря улеглась, потеплело. Диаш взял курс на восток. Несколько дней они так и не смогли увидеть земли. Диаш справедливо решил, что они обогнули окраину материка, и повернул суда на север.

Только 3 февраля удалось достичь берега. На лугу несколько полуголых пастухов пасли коров. Увидя незнакомцев, туземцы стали кричать и махать руками. Выстрелом из арбалета португальцы убили одного из них, остальные убежали.

Назвав бухту Пастушеской и набрав пресной воды, португальцы направились на восток. Однако команда стала роптать, устав от трудного плавания, потребовала возвращения на родину. Диаш упросил подождать еще три дня. Берег плавно поворачивал на северо-восток. Диаш был уверен, что теперь-то путь в Индию открыт. Увы, во избежание бунта команды, капитан вынужден был отдать приказ повернуть назад. Единственным утешением ему стал водруженный его экспедицией каменный столб (падран) с крестом на самой дальней для европейцев точке африканского берега.

По словам португальского историка XVI века Жуана Барруша, Диаш «испытывал такое чувство горечи, такую скорбь, словно расставался с любимым сыном, обреченным на вечное изгнание; он вспоминал, с какой опасностью и для себя, и для всех своих подчиненных он прошел столь долгий путь лишь затем, чтобы поставить этот каменный столб, а самого главного Бог ему не дал совершить».

Пройдя мыс на юге Африки, огибая который они попали в сильный шторм, португальцы назвали его Торментозу («Бурный»). Но когда Диаш, вернувшись в Лиссабон, доложил о своей экспедиции королю Жуану II, тот решил, что незачем заранее тревожить мореплавателей, которым теперь открыт путь в Индию, и переименовал Бурный в мыс Доброй Надежды.

Однако надежд достичь Индии этим путем было немного: он оказался слишком трудным и длинным. Король Португалии не стал торопиться с отправлением новой экспедиции. Его заставили сделать это только изменившиеся обстоятельства.

В марте 1493 года вернулся в Испанию Христофор Колумб, сообщивший о своем открытии за Атлантическим океаном островов Азии (за которые он принял острова Карибского моря). Папа Александр VI («самое совершенное воплощение дьявола на Земле», — по словам Стендаля) своим указом произвел раздел мира за Атлантическим океаном таким образом, что Португалии доставались земли южнее экватора, а Испании — севернее…

Для португальцев стало ясно: необходимо освоить восточный путь в Индию. В 1497 году была организована новая экспедиция с целью обогнуть Африку и достичь желанной (для торговцев) Индии. Ее начальником новый король — Мануэл I — назначил знатного придворного Васко да Гаму. Это предприятие считалось почетным и ответственным, однако чрезвычайно трудным и сопряженным с возможными военными действиями. Васко да Гама пятью годами раньше проявил свою находчивость, мужество и решительность в борьбе с французскими каперами (пиратами на государственной службе). Возможно, именно об этом вспомнил король, определяя начальника экспедиции — более военной и торговой, чем последовательной. К тому же требовался авторитетный дипломат на случай, если доведется заключать торговые и политические соглашения с властителями азиатских стран. Васко да Гама не был опытным мореходом. Во всем остальном его кандидатура была вполне подходящей. А вести корабли могли отличные капитаны и штурманы, которых в стране было немало.

В июле 1497 года флотилия Васко да Гамы (четыре крупных судна) вышла в океан. Они направились на юг и, миновав острова Зеленого Мыса, вместо того чтобы войти в Гвинейский залив, стали огибать его с запада, все более отдаляясь от материка. Это позволило, подойдя к широте мыса Доброй Надежды и пользуясь течениями, повернуть на восток, сравнительно легко и быстро достигнув южной оконечности Африки.

В Пастушечьей гавани Васко да Гама произвел мирный торг с туземцами, получив жирного быка и браслеты из слоновой кости в обмен на красные шапки и бубенчики. Продвигаясь дальше на северо-северо-восток, португальцы встречали все более цивилизованные племена, освоившие земледелие и металлургию, наладившие торговые связи с арабами.

В дельте реки Замбези португальцы вынуждены были остановиться на месяц для ремонта судов. Многие из моряков серьезно болели цингой, несколько человек умерло. Цинга — один из страшных врагов мореплавателей вплоть до второй половины XVIII века, вернее, не сама болезнь, а незнание ее причин и мер борьбы с ней. Даже среди пышной тропической растительности европейцы нередко умирали от этой болезни, так и не догадываясь, что вокруг имеются лекарства от нее — питательные растения, содержащие витамин C.

Отправившись дальше на север, португальцы все чаще встречали суда арабских купцов, которые вывозили из этих районов рабов, слоновую кость, амбру, золото. Понимая, что европейцы являются их конкурентами, арабы делали все возможное, чтобы затруднить их плавание. В крупном порту Момбаса, расположенном близ экватора, дело дошло до вооруженного конфликта. Васко да Гама проявил решительность и жестокость, приказывая пытать пленных и захватывая торговые корабли как настоящий пират.

На следующей стоянке в гавани Малинди Васко да Гаму дружески встретил местный шейх (враждовавший с Момбасой) и дал им опытного лоцмана-араба Ахмеда Ибн Маджида, знатока мореходного дела. Он велел взять курс на северо-восток, в открытый океан. С попутным муссоном и морским течением они быстро достигли берега Индии и 20 мая 1498 года встали на рейде у крупного города Каликут (не путать с Калькуттой, расположенной на противоположной стороне полуострова Индостан). Правда, торговые дела у них шли не очень хорошо. Почти всю внешнюю торговлю в Каликуте контролировали арабы. (Они встретили пришельцев словами: «Какой дьявол принес вас сюда?»)

И все-таки европейцам удалось приобрести пряности, драгоценные камни, шелковые ткани. Не имея возможности выплатить таможенные сборы, Васко да Гама захватил знатных заложников (тоже — обычный пиратский прием) и часть из них обменял на захваченных в порту португальских матросов и свой груз, задержанный на таможне.

Обратный путь до Лиссабона был пройден без особых происшествий. Летом 1499 года экспедиция завершилась. Вернулось всего два судна и меньше половины моряков. Доставленные товары вполне окупили расходы на предприятие и даже принесли некоторый доход.

В королевском дворце ликовали: наконец-то открыт восточный морской путь в Индию, сулящий расцвет торговли и обогащение страны, ее правителей. Васко да Гама принимал почести и поздравления.

А в скромных домах погибших в плавании моряков царила скорбь. Никто не прославлял безымянных молодых людей, не вернувшихся на родину. «Но они представляли собой становой хребет экспедиции… — верно отметил американский историк Г. Харт. — Они — наравне с Васко да Гамой — тоже герои открытия морского пути в Индию».

ЗАПАДНЫЙ ПУТЬ НА ВОСТОК (испанцы в Новом Свете)

В конце средневековья мечта о сказочной Индии завораживала и вдохновляла европейцев. Вряд ли все объяснялось только алчностью купцов и государственных деятелей. Индия превратилась в манящий символ. А где-то недалеко от нее находился не менее загадочный Китай. Европейцы, верившие в чудеса и колдовство, не всегда отличали выдумку от реальности. Этим объясняется острый интерес к путешествиям в дальние страны. Замкнутый косный мир феодализма трещал по всем швам. Расширялась торговля, появлялись первые мануфактуры, возникали крупные империи, требовалось обновление экономической жизни, приток новых товаров.

Значительные изменения назревали и в духовной жизни. Кризис папства привел к религиозным войнам и расколу церкви, способствовал расширению свободы мысли. Университеты и книгопечатание распространяли знания в невиданных прежде масштабах. Епископ Николай Кузанский писал трактаты о множестве обитаемых миров, отвергал идею земного центра мироздания и доказывал, что мир бесконечен в пространстве и времени, центр его везде, окружность — нигде. Просвещенные европейцы были вполне готовы к великим географическим открытиям. Это позволяли знания и техника, об этом мечтали искатели приключений и авантюристы, этому способствовало состояние экономики и торговли. Играли роль даже такие мимолетные обстоятельства, как мода и вкусы: пользовались необычайной популярностью и отличались отменной дороговизной китайские шелка, индийские пряности и драгоценности. В позднем средневековье европейцы, словно утомившись от здоровой, простой и скромной трудовой жизни, неудержимо потянулись к роскоши.

Глядя на лучшую карту того времени — Большую Венецианскую — отчетливо видишь восточный путь в Индию и вряд ли задумаешься о западном. Однако были ученые, попытавшиеся показать облик Земли на глобусе — изобретении античных времен, возрожденном в конце средневековья. К ним следует отнести прежде всего флорентийца Паоло Тосканелли, географа, а также астронома из Нюрнберга, путешественника Мартина Бехайма, участника морской экспедиции вдоль западного берега Африки под командованием португальца Диогу Кана. С помощью глобусов они первыми осуществили — мысленно, конечно, — западный вариант достижения легендарного Востока. Оставалось только реализовать идею. А прежде — поверить в нее.

…О Христофоре Колумбе рассказано немало; первая подробная его биография была написана сыном. И все-таки до сих пор многое, относящееся к его детству и юности, становлению личности и первым плаваниям остается неясным. Родился он в семье генуэзского мелкого ремесленника-ткача, был приписан к цеху шерстяников и в детстве, по-видимому, учился в цеховой школе.

Колумб, в сущности, возродил давнюю античную идею о шаровидности Земли, об обитаемых землях в Атлантике (Атлантида Платона) и возможности, плывя на запад, попасть на восток. Это предполагал еще Эратосфен и развивавший его взгляды Страбон. Знаменитый римский мыслитель Сенека (наставник императора Нерона) в своих философских трудах и даже в сочиненной им трагедии утверждал это совершенно определенно. После открытия Колумбом Вест-Индии эти слова нередко приводились как пророчество — умение видеть на полтора тысячелетия в будущее. Сенека писал о великих переселениях народов и дальних путешествиях, предрекая то время, когда Океан станет объединителем всех землян:

Ничего не оставил на прежних местах

Кочующий мир.

Из Аракса холодного пьет индус,

И черпают персы Эльбу и Рейн.

Промчатся года, и чрез много веков

Океан разрушит оковы вещей,

И огромная явится взору земля…

(Перевод С. Соловьева)

В сознании Колумба причудливо сочетались несовместимые (на наш взгляд) представления о Земле: Птолемея и Косьмы Индикоплова. Она ему представлялась в форме не яблока, а груши, с выступом, ведущим в рай. Опираясь на подлинные научные данные, Колумб нашел то место, откуда начинается «райский выступ»! Оно оказалось… в устье открытой им реки Ориноко. Проводя точные замеры, он обнаружил, что уровень поверхности воды здесь выше, чем рядом — в море. Обнаружив неожиданный факт, он сделал теоретический вывод, находясь под гипнозом предрассудка. Объясняется факт иначе: пресная вода реки заметно легче морской и не сразу смешивается с ней, вторгаясь в море. Образуется своеобразная пресная река с выпуклой поверхностью в соленых берегах.

Великие географические открытия эпохи Возрождения совершали подлинные дети средневековья: глубоко религиозные, исполненные предрассудков и фанатизма. Это помогало им преодолевать все тяготы и смертельные опасности, совершать научные подвиги (думая, что совершают — религиозные). Но без научного прогноза, предвидения никому бы не пришло в голову отправляться «за край света», в бескрайний страшный океан.

Тосканелли! Этого человека следует считать соавтором Колумба. Только четкая научная мысль сделала возможным открытие Нового Света. В 1473 году Мартинес, духовник португальского короля, написал Тосканелли письмо с просьбой сообщить о возможности достичь Индии, плывя на запад. Идея эта, обнаруженная у античных авторов, достаточно серьезно и тайно обсуждалась в королевском адмиралтействе, хотя за полвека многочисленных экспедиций на восток так и не удалось добиться желанной цели.

В ответном обстоятельном письме ученый постарался доказать полную реальность западного пути и привел свою карту мира. На ней напротив Португалии за океаном с многочисленными островами показан Китай, а напротив Северо-Западной Африки — Чипангу (Япония).

Вряд ли сообщение Тосканелли было неожиданным для руководителей португальских морских экспедиций. К тому времени они достигли, пройдя почти полторы тысячи километров, Азорских островов. Здесь можно было устроить перевалочную базу для дальнейшего продвижения на Запад. Только вот надо ли это делать?

Судя по карте, от Азор до Индии не менее десяти тысяч километров. Восточный путь к той же цели представлялся короче, да и шел он вдоль берегов, а не в открытом море. Португальское адмиралтейство поверило Тосканелли, но решило не отправлять корабли на Запад.

Колумб поселился в Португалии в 1476 году и через три года женился на Филиппе Муньиш. Она была дочерью известного мореплавателя. Некоторое время молодые люди жили на острове близ Мадейры. Колумбу доводилось совершать плавания. По-видимому, он побывал на Азорах, познакомился со многими бывалыми моряками. Тогда-то он и мог услышать об Индии, расположенной за Атлантическим океаном, и у него возникла отчаянная мысль: опробовать этот путь! Однако старания Колумба были тщетны. А вскоре он вынужден был за какую-то провинность покинуть Португалию. Есть предположение, что он похитил копию письма и карты Тосканелли (или без разрешения скопировал эти засекреченные материалы). Во всяком случае, у него было какое-то письмо Тосканелли (Колумб утверждал, что посланное лично ему), где был указан путь через Атлантику. Идея Тосканелли и его доказательства ошеломили Колумба. Тогда-то он и начал без страха и сомнений бороться за реализацию плана экспедиции через Атлантику.

Переехав в Испанию, он вновь не нашел признания при дворе и в отчаянии хотел уже отправиться в другую страну. Помог знакомый священник, вхожий в королевский дворец. Король и королева приняли напористого прожектера, который потребовал не только кораблей, денег и команду, но еще немалую долю при дележе будущих богатств, звание адмирала (для себя и своих детей) и вице-короля всех открытых им (в будущем) земель. Король прогнал нахала. Однако королева смогла уговорить супруга заключить столь странный договор. Она поверила в счастливую звезду Колумба. И не ошиблась. (К тому же смелый проект согласились финансировать богатые купцы.)

Объективно говоря, проект Колумба был неверен: сплошное нагромождение ошибок. К неточной гипотезе Тосканелли мореплаватель добавил собственную ошибку в расчетах. Получилось, что Япония находится всего примерно в пяти тысячах километров от Азорских и Канарских островов.

Третьего августа 1492 года три корабля флотилии адмирала Колумба отправились на Канарские острова. Отсюда вышли в открытый океан курсом на запад. После тридцати трех дней трудного плавания впереди показалась земля. На первом же острове они встретили «дикарей» в полной уверенности, что это жители Индии. Затем последовали новые острова…

Испанские мореплаватели соприкоснулись с новым миром. Закончился долгий период изоляции огромного материка. Впервые человек ощутил себя кругосветным путешественником, достигшим восточных отдаленных земель западным путем. Благодаря экспедиции Колумба европейцы узнали картофель, кукурузу, табак — вскоре распространившиеся на огромных территориях Старого Света вопреки естественному, сложившемуся за миллионолетия природному раскладу.

Для жителей Нового Света встреча оказалась роковой, главной причиной были пустяковые украшения, имевшиеся у некоторых из них. За эти мелкие желтые камешки белые пришельцы охотно отдавали яркие прозрачные драгоценности, пестрые украшения. Могли ли догадаться наивные «индейцы» (их назвали так, приняв за жителей Индии), что желтые камешки — это золото, высоко ценимое в Старом Свете, а прозрачные драгоценности — обыкновенное стекло, пестрые украшения — тряпки. С горечью записывал Колумб в дневнике: «Индейцы были так простодушны, а испанцы так жадны и ненасытны, что не удовлетворялись, когда индейцы за… осколок стекла, черепок разбитой чашки или иные ничтожные вещи давали им все, что только они желали. Но даже и не давая ничего, испанцы стремились взять и захватить все».

Чувства Колумба вызывают симпатию. Понимая, что совершил подвиг познания, он как бы со стороны просветленным взглядом смотрит на суету и корысть людей. Так было во время первого путешествия.

Высокое моральное удовлетворение вскоре отступило перед стремлением к материальным благам. Не потому, что Колумб слишком превозносил их. Он жил и действовал не сам по себе, а в обществе, законы которого он, тем более чужестранец, не мог нарушать. Надо было возместить расходы по снаряжению экспедиции, расплатиться со своими подчиненными. Как только он пытался уклониться от своих обязательств, его жизнь и свобода оказывались под угрозой.

Человеку не дано избавиться от влияния не только природной, но и социальной среды. Вот и Колумбу суждено было явиться для Нового Света не пророком новой возвышенной веры, а предвестником кровавой конкисты и колониального разбоя. При его участии началось разрушение самобытной культуры и уничтожение населения Нового Света. Сказалось и то обстоятельство, что рискованные приключения на новых землях привлекали прежде всего авантюристов, проходимцев и всякий сброд. (Ради завоевания новых колоний отпускались даже уголовники из тюрем.) Да и общая обстановка в Европе была непростой.

Конец средневековья отмечен серьезным кризисом христианской церкви. Она превратилась в мощную, жестокую организацию, руководители которой были обуяны жаждой власти и материальных благ. Формально признавая заветы Христа (даже на зло отвечать добром!), церковники фактически действовали вопреки им. Справедливо возмущаясь подобными деяниями, современник Колумба, епископ Бартоломео Лас Касас, писал о конкистадорах: «Они шли с крестом в руке и с ненасытной жаждой золота в сердце».

За великим открытием началось великое завоевание (так переводится слово «конкиста»). Человек в борьбе с природой и себе подобными привык действовать силой — властно и жестоко.

МНИМОЕ ЦАРСТВО ВЕЛИКОГО ХАНА (англичане и португальцы в Северной Америке)

Судя по карте мира, составленной фламандцем П. Рейсом (1508), просвещенные европейцы были уверены, что Колумб открыл в Южном полушарии обширную Землю Святого Креста, а за островами Карибского моря находится Китай (Гренландию считали северо-восточной окраиной Азии).

Материк, который позже стали называть Северной Америкой, был открыт в 1497 году. Этому достижению предшествовал ряд случайных обстоятельств. Генуэзский купец и моряк Джованни Кабота переселился в молодости в Венецию, где женился и стал отцом трех сыновей. По какой-то причине он решил переселиться в город Бристоль в Западной Англии — крупный порт и центр английского рыболовства в Северной Атлантике.

После первых сообщений об открытиях Колумба бристольские купцы решили организовать экспедицию в Китай или Индию. Наиболее убедительно обосновал плавание опытный мореход Джованни Кабота, которого теперь называли на английский манер Джоном Каботом. В 1496 году испанский посол написал из Лондона королю Фердинанду: «Некто, как Колумб, предлагает английскому кораблю предприятие, подобное плаванию в Индию».

Но прежде чем Испания выразила протест против возможных притязаний на открытые ее мореплавателями новые земли, Кабот и его три сына получили патент от Генриха VII на плавание «ко всем местам, областям и берегам Восточного, Западного и Северного морей» (из дипломатических соображений не упоминалось южное направление). Им предписывалось «искать, открывать и исследовать всякие острова, земли, государства и области язычников и неверных, остающихся до сего времени неизвестными христианскому миру».

Несмотря на столь обширные планы, был снаряжен лишь один небольшой парусник с экипажем в 18 человек. Вот что писал Кабот о своем плавании: "Так как я исходил из шарообразности^[4] и должен был найти при плавании на северо-запад более короткую дорогу в Индию, то я доложил об этой мысли королю^[5], который согласился со мной. Он повелел надлежащим образом снарядить для меня две каравеллы, и в начале лета 1497 года я вышел в мое северо-западное плавание с намерением найти именно ту землю, где лежит Китай, с замыслом повернуть оттуда в Индию".

По-видимому, вторую каравеллу так и не снарядили (или она вернулась, не завершив экспедицию). Интересно, что Кабот настойчиво утверждает, будто взял курс на северо-запад. Это, очевидно, сознательная ошибка (такой маршрут привел бы его прямиком к берегам Гренландии). Он шел на запад, с небольшим отклонением к югу.

Судя по этой записке, Кабот, подобно Колумбу, существенно преуменьшал размеры земного шара, как все ученые того времени не догадывался о существовании Тихого океана. О том, как пристально следили представители разных государств за подобными предприятиями, можно судить по письму венецианского купца Лоренцо на родину 23 августа 1497 года:

"Наш венецианец, который отплыл из Бристоля на маленьком судне, чтобы отыскать новые острова, уже вернулся и сообщает, что открыл на расстоянии 700 итальянских миль отсюда страну Великого хана, проплыл вдоль этой страны 300 миль и высаживался на берег, но людей там не видел. Однако он привез королю силки, которые были расставлены для ловли дичи, и иглу для вязания сетей; он видел также несколько деревьев с надрезами, из чего заключил, что там должны жить люди… Он был в дороге три месяца… Король обещал венецианцу предоставить для следующего плавания 10 кораблей… Он находился со своей супругой, венецианкой, и сыновьями в Бристоле. Его имя Дзуале Талбот^[6]. Его называют Великим адмиралом и ему оказывают высокие почести; он разнаряжен в шелка, а англичане гоняются за ним как сумасшедшие".

Возможно, в последнем сообщении есть толика преувеличения (все-таки рассказ о земляке!). Однако, безусловно, англичан сильно взволновали сведения о царстве Великого хана. Вдобавок, Кабот видел на мелководье — по-видимому, на Ньюфаундлендской банке, огромные косяки сельди и трески. А ведь рыбный промысел был одной из экономических опор страны.

В апреле следующего года Джон Кабот возглавил более крупную экспедицию в «Китай». В пути он умер; руководство перешло к его сыну Себастьяну. Они достигли Нового Света и направились вдоль берега на юго-запад в надежде встретить богатые города. Но, высаживаясь на берег, они встречали только людей, одетых в звериные шкуры. Не имея в достатке припасов и, возможно, встречая отпор со стороны туземцев, участники экспедиции вернулись на родину. Это предприятие не окупило затраченных на него средств. Добытые сведения не внушали надежд на то, что проторенным Каботами путем можно достичь цивилизованных государств Нового Света, с которыми можно было бы совершать выгодный торговый обмен. Англичане на несколько десятилетий потеряли интерес к открытым землям, не сулившим никакой выгоды.

Правда, португальцы рассудили иначе. Король Мануэл согласился отправить к открытым англичанами землям экспедицию под руководством Гашпара Кортириала, которому предоставлялись права на «все острова или материк, которые он найдет или откроет». В мае 1500 года Кортириал направился из Лиссабона на северо-запад, пересек Атлантический океан и, судя по всему, побывал на Лабрадоре, ознакомившись с его природными условиями. Название Терра-ду-Лаврадор («Земля Пахаря»), которое он дал этой местности, — свидетельство того, что он надеялся организовать здесь плантации, используя «полудиких» туземцев в качестве рабов.

На следующий год Гашпар Кортириал, возглавляя три каравеллы, вновь отправился к берегам Нового Света. Экспедиция обследовала территории, расположенные южнее ранее открытых земель. Португальцы обнаружили многоводные реки, из чего справедливо заключили, что перед ними не остров, а материк. Через десять дней после возвращения первого судна экспедиции венецианский посол в Лиссабоне Паскуалиго отправил на родину подробный отчет о результатах плавания. По его словам, доставленные в Португалию туземцы «очень боязливы и кротки… Они разговаривают, но никто их не понимает. В их стране нет железа, но они делают ножи и наконечники для стрел из камней. У них много лососей, сельдей, трески и другой рыбы. У них много лесу — буков и особенно хороших сосен для мачт и рей… Из всего этого следует, что король надеется получить много пользы от страны, от корабельного леса, в котором он нуждается, и от людей, которые будут неутомимыми работниками и превосходными рабами».

Корабль с начальником экспедиции на родину не вернулся. На его поиски отправился Мигел Кортириал, брат Гашпара, имея два или три судна. Они достигли Нового Света, но обследование берегов было безрезультатным. По страшной иронии судьбы корабль Мигела пропал без вести…

На карты была нанесена открытая португальцами страна, которую по справедливости назвали Землей Кортириалов. Однако и она, можно сказать, пропала без вести. Так и не удалось точно определить, где она находится: на Лабрадоре, Ньюфаундленде или в Новой Шотландии.

Португальские рыбаки после плаваний Кортириалов стали регулярно посещать обильные рыбой мели Ньюфаундленда; на острове Кейп-Бретон была основана небольшая португальская колония. Как показывает нынешнее название острова, их вскоре вытеснили выходцы из Бретонии.

ОТКРЫТИЕ АМЕРИКИ (Колумб и Америго)

Кто и когда открыл Новый Свет? Вопрос остается спорным. Ибо прежде следует решить: что считать открытием? Первое доказанное посещение европейцами нового материка? Это произошло за полтысячелетия до Колумба (вспомним норманнов). Первое поселение европейцев в Новом Свете возникло тогда же. Правда, викинги не оценили по достоинству свое открытие… Но и Колумб — тоже! Открытие материка в конце Средневековья имеет особенное значение: именно с этих пор началась колонизация европейцами Нового Света, а затем его изучение. Но неопределенность остается. Учтем: в первых двух экспедициях Колумб обследовал только прилегающие к Америке острова. Лишь летом 1498 года он ступил на землю Южной Америки.

А годом раньше достигли Северной Америки участники английской экспедиции, возглавляемой Джоном Каботом, итальянцем по происхождению. И в этом случае предполагалось, что открыто «Царство великого хана» (Китай). Весной следующего года плавание было повторено. Однако отсутствие экономической пользы, дохода от подобных предприятий охладило интерес англичан к освоению новых территорий. Научное достижение должно быть осознано и связано с расширением горизонтов знаний. А тут — полное непонимание сути достигнутого. Логично определить момент, когда впервые открылась истина. И тогда на первый план выходит имя Америго Веспуччи.

Однако следует отдать должное подвигу Колумба и его вкладу в познание Земли. Именно он добыл доказательства (правда, позже существенно уточненные), получил факты, подтверждающие идею шаровидности планеты. Не случайно он задумал кругосветное путешествие и попытался его осуществить. Пусть Колумбу Земля представлялась значительно меньше, чем она есть на самом деле. Более важно, что он не только умозрительно, в своем воображении, но и реально, благодаря путешествиям, убедился в шаровидности, замкнутости земного пространства.

И еще, океаны из великой преграды превратились в великие связующие звенья, соединяющие все континенты и все народы планеты. Сложились условия для создания единой всеземной цивилизации («океанической», — по идее Л.И. Мечникова). В последующие века оставалось только развивать транспортные средства и налаживать контакты.

Знаменательный факт: практически одновременно со вступлением Колумба на землю Южной Америки, а Кабота — Северной, португальская флотилия под командованием Васко да Гамы впервые достигла морским путем Индии. Десятилетия спустя испанский конкистадор Васко Бальбоа с военным отрядом, преодолев горные склоны и дремучие заросли, пересек Панамский перешеек и первым из европейцев побывал на берегу неведомого «Южного моря».

Всемирный океан как-то сразу, почти в одночасье покорился людям. Почему так произошло? Прежде всего вследствие появления навигационных приборов, позволяющих ориентироваться в открытом море, а также географических карт земель и океанов. Пусть приборы и карты были несовершенны, но они позволяли ориентироваться в пространстве, намечать конкретные цели и прокладывать пути к ним.

Америго Веспуччи был достаточно опытным кормчим и картографом, знал навигацию; последние годы жизни состоял в должности главного пилота Кастилии (проверял знания корабельных кормчих, контролировал составление карт, составлял секретные доклады правительству о новых географических открытиях). Он был участником одной из первых экспедиций достигших «Южного материка» (так поначалу называли Южную Америку) и, возможно, первым осознал сущность достижения. Иначе говоря, он совершил научное теоретическое открытие, тогда как Колумб практически обнаружил новые земли. Во времена Америго было напечатано якобы его письмо, сообщающее о посещении им Южного материка еще в 1497 году, то есть раньше Колумба. Однако это не подтверждается никакими документами. Очень похоже, что ничего такого просто не было. Однако непричастность Америго к подобным недоразумениям вне всякого сомнения. Он не претендовал на лавры первооткрывателя и не старался утвердить свой приоритет. Тут сказалась популяризация знаний и распространение книгопечатания. В Европе шли нарасхват сообщения о новых землях и народах. Люди понимали все величие свершаемых деяний, их огромное значение для будущего. В типографиях оперативно печатались сообщения о путешествиях на запад. Одно из них появилось в 1503 году в Италии и Франции: небольшая брошюра, озаглавленная «Новый Свет». В предисловии сказано, что она переведена с итальянского на латинский язык, «дабы все образованные люди знали, сколько замечательных открытий совершено в эти дни, сколько неизвестных миров обнаружено и чем они богаты».

Книжка пользовалась большим успехом у читателей. Написана она живо, интересно, правдиво. В ней сообщается (в форме письма Веспуччи) о плавании летом 1501 года по поручению португальского короля через бурную Атлантику к берегам Неведомой земли. Она названа не Азией, а Новым Светом.

Немногим позже было опубликовано еще одно сообщение о плаваниях Америго Веспуччи. И наконец появился сборник, включающий рассказы разных авторов о плаваниях Колумба, Васко да Гамы и некоторых других путешественников. Составитель сборника придумал броское название, интригующее читателей: «Новый Свет и новые страны, открытые Альберико Веспуччи из Флоренции». Тысячи читателей книги могли решить, что и Новый Свет, и новые страны открыты именно Америго (Альберико), хотя из текста это вовсе не следует. Однако заглавие обычно лучше запоминается и производит большее впечатление, чем какие-либо абзацы или главы книги. К тому же описания, принадлежащие перу Америго, были выполнены живо и убедительно, что, несомненно, укрепляло его авторитет как первооткрывателя. Чуть позже в Германии был опубликован «Новый Свет» Веспуччи под названием «Об Антарктическом поясе». А затем эта же работа, уже под видом письма владыке одного маленького немецкого королевства, появилась как дополнение к знаменитой и ставшей классической «Космографии» Птолемея. Назвали весь труд так: «Введение в космографию с необходимыми для оной основами геометрии и астрономии. К сему четыре плавания Америго Веспуччи и, кроме того, описание (карта) Вселенной как на плоскости, так и на глобусе тех частей света, о которых не знал Птолемей и которые открыты в новейшее время». Об открытии Нового Света сказано так: «Америго Веспуччи, поистине говоря, шире оповестил об этом человечество». Авторы дополнения были уверены, будто Америго еще в 1497 году первым ступил на новый континент. Поэтому предложили назвать открытую землю «по имени мудрого мужа, открывшего ее». На карту мира были нанесены достаточно фантастичные контуры Нового Света с надписью: «Америка». Звучание этого слова оказалось привлекательным для многих людей. Его охотно наносили на карты. Распространялось — стихийно — мнение об Америго как первооткрывателе Нового Света. А среди специалистов все определеннее складывался образ ловкого проходимца, честолюбивого жулика, присвоившего свое имя целому континенту. Так, искренний борец за справедливость Лас Касас в своих трудах гневно изобличал Америго. Однако не нашлось ни одного документа, подтверждающего подобные обвинения. Сам Веспуччи никогда не предлагал назвать открытые земли своим именем. Он вполне определенно писал: «Страны эти следует называть Новым Светом» и ссылался на факты, добытые в путешествиях, исследованиях.

Хорошо сказал о Веспуччи австрийский писатель Стефан Цвейг: «И если несмотря ни на что, сверкающий луч славы пал именно на него, то это произошло не в силу его особых заслуг или особой вины, а из-за своеобразного стечения обстоятельств, ошибок, случайностей, недоразумений… Человек, который рассказывает о подвиге и поясняет его, может стать для потомков более значительным, чем тот, кто его свершил. И в не поддающейся расчетам игре исторических сил малейший толчок может зачастую вызвать сильнейшие последствия… Америке не следует стыдиться своего имени. Это имя человека честного и смелого, который уже в пятидесятилетнем возрасте трижды пускался в плавание на маленьком суденышке через неведомый океан, как один из тех „безвестных матросов“, сотни которых в ту пору рисковали своей жизнью в опасных приключениях… Это смертное имя перенесено в бессмертие не по воле одного человека — то была воля судьбы, которая всегда права, даже если кажется, что она поступает несправедливо… И мы пользуемся сегодня этим словом, которое придумано по воле слепого случая, в веселой игре, как само собой разумеющееся, единственно мыслимым и единственно правильным — звучным, легкокрылым словом Америка».

Хотелось бы выделить мысль Цвейга о причудливой игре исторических сил, в которой малейший толчок может вызвать большие последствия. Это верно. В природе и в обществе очень часто незначительные, на первый взгляд, события и малозаметные люди могут в определенные моменты играть решающую роль в судьбах государств, народов, а то и всего человечества.

ВОКРУГ ЗЕМНОГО ШАРА (Магеллан, Элькано)

Этот человек мог бы стать героем древнегреческой трагедии. Судьба противодействовала ему сурово и постоянно. Только однажды она оказалась благосклонной: он смог отправиться в тяжелейшее путешествие, стоившее ему жизни. Он был среди полутора тысяч португальцев, которые отправились весной 1505 года на завоевание мусульманских восточных земель под командованием адмирала д'Аламейды, вице-короля Индии. Молодой дворянин Фернан Магельяниш (известный как Магеллан) испытал все лишения рядового участника трудного путешествия и последующих стычек с мусульманами.

Маленькая страна западной окраины Европы — Португалия — выходила на первое место в мире по открытым и захваченным землям, а также богатствам. После плавания Васко да Гамы она контролировала главные торговые пути Европы с Африкой и Азией. Это всерьез обеспокоило не только мусульманские страны, Индию и Египет, но даже Италию. Было подготовлено тайное нападение на флотилию д'Аламейды. Успех операции был бы обеспечен, если бы не одна малость: сочувствие христианам-португальцам их единоверца, искателя приключений и отчаянного путешественника итальянца Лодовико Вартема (он побывал не только в Индии, на Суматре и Борнео, но даже, прикинувшись мусульманским паломником, в запретной для иноверцев под страхом смерти Мекке). Случайно узнав о готовившемся нападении, он предупредил португальцев. И когда два десятка судов из Каликута с вооруженным десантом окружили стоявшие в гавани одиннадцать португальских кораблей, нападавших встретили залпами орудий, мушкетов, арбалетов. Поражение мусульманского воинства было полным. Португалия стала владычицей «золотых» торговых путей Востока.

Для Магеллана и для десятков других рядовых португальцев единственной наградой за эту победу стала рана, полученная в сражении. Его отправили в Северную Африку. Вернувшись на родину, он решил вновь искать счастья в далеких индийских землях.

Португалии оставалось только добраться до легендарных «островов пряностей», чтобы захватить последний центр восточной торговли. Вместе с разведочной экспедицией безвестный матрос Магеллан добирается до Малаккской гавани (ныне Сингапур). В этом опасном предприятии он проявил мужество в решающий момент, когда на корабли неожиданно напали сотни малайцев и половина португальцев была перебита. Магеллан повел за собой оставшихся, и малайцы бежали.

Альбукерки, новый вице-король Индии, завоевал Малакку, захватив огромные богатства. Португальские мореходы добрались даже до берегов Австралии. Не жажда познания, но страсть к богатству обуревала португальцев. Свои географические открытия они держали в тайне, а знания использовали для новых завоеваний. Пожалуй, только два человека из числа этих охотников за миражами счастья выбрали свои собственные жизненные пути, ведущие к другим целям и ценностям. Это были капитан Серрано и его друг Магеллан.

Серрано решил «выйти из игры»: остался на одном из островов, обзавелся семьей, домом, хозяйством, слугами. Он преспокойно зажил в свое удовольствие, наслаждаясь роскошной тропической природой и семейными радостями. В одном из писем Магеллану, советуя другу последовать своему примеру, он признался: «Я нашел здесь новый мир, обширнее и богаче того, что был открыт Васко да Гамой».

Магеллан, так и не добившись благоволения судьбы, решил иначе: замыслил опаснейшее предприятие. Он поставил на карту собственную жизнь и благосостояние семьи.

Серрано обрел покой и радость, связав свою жизнь с одной крохотной точкой Земли, затерянной между двумя океанами. Для Магеллана поиски счастья — в охвате одним путешествием всей Земли, в преодолении всех известных океанов.

На родину он вернулся без почестей и капиталов.

За семь лет его отсутствия приморские города Португалии неузнаваемо преобразились. Сказочно разбогатели многие торговые заведения; поднялись, как по волшебству, высокие дома, крепости, храмы. Гавани были празднично разукрашены флагами разных стран, а на пристанях среди нагромождения товаров сновали смуглые арабы и черные негры. Словно тела погибших и кровь раненых в дальних экспедициях благодаря алхимическому чуду превратились в драгоценные камни, золото и прочие заморские дары.

Географические открытия сблизили, соединили транспортными путями отдаленные страны. И одновременно все резче пролегла грань между жителями внутри одного и того же государства: купцы, спекулянты, дворцовые прихвостни получили небывалые возможности для обогащения. Они делили между собой награбленные, завоеванные — не ими! — богатства. Те, кто сражался, терпели лишения и погибали в далеких краях, оставались в числе обманутых, а их семьи редко выбивались из тисков бедности.

Магеллан оказался чужим у себя на родине. У него было две профессии — моряка и военного. В те времена в разных странах, в зависимости от обстоятельств, такие мужчины шли или на государственную службу, или в пираты. Португалия находилась на подъеме, вела активные торговые и военные операции. Ей требовались и умелые моряки, и храбрые воины. Стать морским разбойником Магеллану не пришлось. Он завербовался в экспедиционный корпус, отправлявшийся в Марокко, султан которого отказался платить дань португальскому королю.

Имея дворянское звание и собственного боевого коня, Магеллан находился в привилегированном положении и мог рассчитывать на офицерскую должность. Однако он не умел угождать начальству, и это серьезно мешало военной карьере.

При осаде крепости Азамор он лишился своего основного капитала — коня. В следующем бою его ранили в ногу. Была повреждена кость. Хотя рана зажила, Магеллан остался хромым. Без чинов и без наград пришлось ему и на этот раз возвратиться на родину. Однако тяжелые испытания и обидные неудачи не сломили его волю. Он вновь и вновь пытался преодолеть злой рок. С немалым трудом добившись аудиенции, он пришел в королевский дворец с проектом морской экспедиции к «островам пряностей» западным путем, огибая Землю Святого Креста («остров Бразил», то есть Южную Америку). Король выслушал его доклад, взглянул на карту и без долгих раздумий отказал. Зачем рисковать и тратить средства на сомнительное предприятие, когда страна процветает и держит в своих руках единственный водный маршрут из Европы в Индию? А если вдруг появится другой маршрут, то какая гарантия, что им не воспользуются испанцы? Следовательно, к проекту Магеллана можно будет вернуться когда-нибудь позже, через несколько лет, если того потребуют изменившиеся обстоятельства.

Еще одна неудача! Но и она не сломила Магеллана. Он покинул Португалию в октябре 1517 года, поселился в Севилье, где была колония португальских эмигрантов, и принял кастильское подданство. Он женился на Беатриж, дочери Диогу Барбоза, бывшего португальского военного моряка, ставшего комендантом севильской крепости Алькасар (сын его Дуарти, брат Беатриж, стал позже участником первого кругосветного плавания). Магеллан привлек к разработке своего проекта опытного навигатора и космографа Руя Фалейру, а Дуарти Барбоза постарался заинтересовать в этом предприятии богатых купцов и влиятельных вельмож. В конце концов молодой король Карлос (избранный в 1519 году императором Священной Римской империи под именем Карл V), утвердил проект, подписав договор с Магелланом и Фалейрой. Казалось бы, счастье наконец-то улыбнулось Магеллану. Не тут-то было! Португальское правительство, узнав о том, что может быть открыт для Испании западный путь в Индию, сделало все возможное, чтобы погубить в зародыше это предприятие (борьба с конкурентом!). Португальский посол при испанском дворе распускал слухи о безнадежности такой экспедиции; она непременно сгинет без следа в безбрежном океане. Он соблазнял Магеллана выгодными должностями в Португалии. Подослал к нему наемных убийц (покушение сорвалось). Подкупил чиновников Индийской торговой палаты, чтобы они протестовали против экспедиции и ее руководителя.

Когда все эти козни не увенчались успехом, коварный посол сделал все возможное, чтобы затянуть подготовку экспедиции и снабдить ее испорченными продуктами, гнилыми товарами, плохим оборудованием. Было даже организовано массовое волнение в порту: тайные агенты посла возбудили толпу криками, что на флагманском судне «Тринидад» поднят португальский флаг (хотя это был адмиральский стяг Магеллана).

Все происки врагов оказались напрасными. Только что ставший императором Карл V утвердил Магеллана главным начальником экспедиции (по невыясненным причинам Фалейру был отстранен от руководства). 10 августа 1519 года пять кораблей эскадры Магеллана вышли из Севильи и двинулись вниз по Гвадалквивиру…

Главные трудности и опасности поджидали Магеллана впереди. Но приведенные выше факты показывают, сколько самых разных препятствий приходится преодолевать тому, кто задумал осуществить великое географическое открытие. Магеллан в этом отношении отнюдь не исключение.

И еще одну деталь следует подчеркнуть. При всех явных несчастьях, которые преследовали Магеллана, было одно счастливое обстоятельство (оно выяснилось уже после его смерти). Дело в том, что в самый последний момент Магеллан принял сверхштатного члена экспедиции, молодого образованного итальянца Антонио Пигафетту. Именно он оказался среди тех немногих, кто вернулся, завершив кругосветное путешествие; более того, он вел дневник, который стал наиболее полным отчетом о плавании.

Итак, флотилия Магеллана отправилась в путь. Штатный состав команды насчитывал 230 человек, сверхштатных было 26. Однако уже вскоре начались острые разногласия адмирала с капитаном самого крупного судна «Сан-Антонио» Хуаном Картахеной, потребовавшим согласовывать с ним маршрут. Магеллан отказался (единовластие в трудных экспедициях — один из залогов успеха) и арестовал смутьяна.

У юго-восточного берега Южной Америки испанские офицеры подняли бунт. Они требовали перемены курса, чтобы идти привычным путем — на мыс Доброй Надежды и дальше в Индию. У бунтовщиков было три корабля против двух, оставшихся у Магеллана. Дело, которому он посвятил несколько лет своей жизни (и обессмертившее его имя), оказалось под угрозой.

Но и на этот раз Магеллан не сдался. Он послал на мятежное судно «Викторию» верного ему полицейского офицера с несколькими матросами для переговоров. Когда капитан судна отказался подчиниться адмиралу, офицер вонзил ему в горло кинжал, шурин Магеллана Дуарти Барбоза принял на себя командование «Викторией». Оставшиеся два мятежных корабля вскоре вынуждены были сдаться. Одному из капитанов-бунтарей Магеллан приказал отрубить голову, а Картахену вместе с заговорщиком-священником высадил на пустынном берегу.

В июне (зимний период в Южном полушарии) после того как одно судно, проводя разведку, разбилось на рифах, была организована зимовка. Местных индейцев, которые коренастому Магеллану показались великанами, прозвали «патагонами» (в переводе с испанского — большеногими), а страну — Патагонией. Весной, 18 октября, флотилия вновь двинулась на юг в поисках прохода из Атлантического океана в неведомое «Южное море».

В извилистом, узком и мрачном проливе, позже названном именем Магеллана, было потеряно еще одно судно. На нем взбунтовались офицеры, взяли обратный курс и вернулись в Португалию. Здесь они обвинили своего адмирала в измене (его жена и ребенок, лишенные денежного пособия, умерли в бедности, но после возвращения «Виктории» покойный адмирал все-таки был реабилитирован).

Выйдя в открытое море, корабли Магеллана почти четыре месяца не встречали суши. Антонио Пигафетта писал: «Мы питались сухарями, но это уже были не сухари, а сухарная пыль, смешанная с червями… Она сильно воняла крысиной мочой. Мы пили желтую воду, которая гнила уже много дней. Мы ели также воловью кожу, покрывавшую грот-мачту… Мы вымачивали ее в морской воде в продолжение четырех-пяти дней, после чего клали на несколько минут на горячие уголья и съедали. Мы питались древесными опилками. Крысы продавались по полдуката за штуку, но и за такую цену их невозможно было достать».

Так был впервые пересечен величайший океан планеты. Флотилия достигла Филиппинских островов. 27 апреля 1521 года вмешавшийся в межплеменные распри между аборигенами Магеллан был убит.

Только через полтора года его спутники вернулись в Португалию. Из пяти кораблей флотилии цели достиг лишь один — «Виктория» (Победа), а из 250 участников — 18.

Несправедливость преследовала Магеллана и после смерти. Пропали (по-видимому, были уничтожены) все его записи. Оригиналы дневников Пигафетты остались в Испании, были засекречены, и судьба их неизвестна. Малодушные бунтовщики — уцелевшие испанские офицеры — клеветали на погибшего, незаслуженно получая почести.

Груз пряностей, доставленный «Викторией», окупил все расходы на экспедицию. Капитану корабля — Хуану Себастьяну Элькано (дель Кано) пожаловали звание рыцаря и пожизненную щедрую пенсию, а на его гербе изображение земного шара было окружено надписью: «Ты первый обошел вокруг меня».

Это было явным преувеличением. Не менее «первым» следовало бы считать, скажем, Пигафетту и вообще всех вернувшихся. В действительности первым обогнул земной шар слуга-малаец Магеллана Энрике: он покинул Индонезию, отправившись на запад, а прибыл сюда с востока. Кстати, сам Магеллан еще прежде побывал уже в Индонезии, так что, придя в этот район земного шара со стороны Тихого океана, он завершил свою кругосветку.

Первым человеком по своей воле, с полным пониманием своей миссии обогнувшим весь земной шар, пройдя три океана, по праву следует считать Магеллана. Однако жажда выгод, чинов и наград, а также «государственные интересы» Испании (ведь Магеллан был португальцем!) оказались весомее, чем стремление к истине и справедливости. Подвиг великого мореплавателя долгие годы пытались замалчивать.

И все-таки правда пробивалась к людям — как зеленый росток весной пробивается из земли к солнцу. Пигафетта писал о Магеллане: «Я надеюсь, что слава столь благородного капитана уже никогда не угаснет. Среди множества добродетелей, его украшавших, особенно примечательно, что он и в величайших бедствиях был неизменно всех более стоек. Более терпеливо, чем кто-либо, переносил он и голод. Во всем мире не было никого, кто мог бы превзойти его в знании карт и мореходства. Истинность сказанного явствует из того, что он совершил дело, которое никто до него не дерзнул ни задумать, ни предпринять».

От века к веку подвиг Магеллана выглядел все более великим. Возможно, его экспедицию следует считать высшим достижением эпохи Великих географических открытий. Была неопровержимо, на опыте, доказана шарообразность Земли и преобладание на поверхности нашей планеты океанов. Но, возможно, даже не это самое главное. Лучше всего сказал об этом Стефан Цвейг:

«В истории духовное значение подвига никогда не определяется его практической полезностью. Лишь тот обогащает человечество, кто помогает ему познать себя, кто углубляет его творческое самосознание. И в этом смысле подвиг Магеллана превосходит все подвиги его времени. Он не принес в жертву своей идее, подобно большинству вождей, тысячи и сотни тысяч жизней, а только собственную».

ПРОЛИВ ИМЕНИ ПИРАТА (пролив Дрейка)

Географические открытия эпохи Возрождения совершались людьми, которые словно находились в состоянии гипнотического транса. Мало того, что плавание через Атлантический океан было опаснейшим предприятием. Прибыв в Новый Свет, вооруженные отряды пробирались сквозь лесные дебри, преодолевали заснеженные перевалы, карабкались по скалистым кручам, брели через болотные топи, пересекали знойные пустыни. И все это — в боевом снаряжении, в постоянных схватках с местными племенами.

Не жажда познания владела ими, а жадность. Девять из десяти конкистадоров погибали. Из оставшихся в живых далеко не каждый сколачивал себе состояние. Это были одновременно и злодеи, и жертвы. Они даже не догадывались, что в погоне за низменными целями они, помимо всего прочего, совершают подвиг познания.

С каждым годом все больше становилось открытых территорий в Новом Свете. Дополнялись и уточнялись карты. Белые пятна оставались главным образом в центральной, северной и западной частях Северной Америки. Все еще было неясно, соединяется ли она с Азией.

На глобусах и картах того времени был обозначен величайший материк планеты, расположенный в Южном полушарии. Он охватывал не только заполярные районы, но и местами подходил к тропикам.

Отважные мореплаватели, рисковавшие пересечь Атлантический, Индийский, Тихий океаны, отнюдь не стремились прославиться в веках, не отправлялись на поиски огромной неведомой земли. Почему? Только потому, что они понимали: далеко на юге не встретишь богатых стран и городов, не найдешь заветного Эльдорадо. Географические открытия нередко делались невольно, мимоходом. Так было осуществлено второе кругосветное путешествие.

В отличие от предприятия Магеллана, оно прошло с небольшими потерями. На этот раз капитан оказался не только мужественным и умелым, но еще очень удачливым (тоже — прямая противоположность Магеллану). Ему суждено было из морского разбойника превратиться в адмирала Британского флота. Речь идет о Френсисе Дрейке.

После первых не слишком удачных пиратских акций, он в 1572 году на двух кораблях пересек Атлантический океан и в Центральной Америке напал на испанское поселение. Захватив ценности, английские пираты стали грузить их на корабли. Однако налетел шквал, а ливень намочил порох. Огнестрельное оружие вышло из строя, противостоять в рукопашной схватке превосходящим силам горожан пираты не могли. Дрейк, раненный в ногу, дал приказ к отступлению.

Дрейк решил по суше перейти на Тихоокеанское побережье, где испанцы не могли ожидать нападения. Навстречу им попался караван с захваченными конкистадорами драгоценными металлами и камнями. Отряд Дрейка разграбил караван, вернулся к Атлантическому океану, захватил два испанских корабля и благополучно вернулся на родину с богатой добычей.

Приобретя влиятельных покровителей (сообщников), включая королеву Елизавету, Дрейк смог организовать в 1577 году пиратскую экспедицию на Тихоокеанское побережье Америки. Его флотилия состояла из четырех крупных и нескольких мелких судов. В апреле 1578 года они достигли устья реки Ла-Платы и прошли на юг. Сделав остановку в Патагонии, убедились, что местные жители вовсе не такие дикие и безобразные великаны, какими их описывали испанцы, хотя и отличаются высоким ростом, плотным телосложением, зычным голосом. «Они оказались добродушными людьми, — писал хроникер похода священник Флетчер, — и проявили столько жалостливого участия к нам, сколько мы никогда не встречали и среди христиан. Они тащили нам пищу и казались счастливы нам угодить».

Один корабль, который вышел из строя, пираты сожгли. В конце июня достигли бухты Сан-Хулиан, где прежде зимовал Магеллан. По странному совпадению здесь Дрейк поступил так же, как и великий мореплаватель: обвинил одного из офицеров в заговоре и казнил его. Столь крутая мера укрепила дисциплину.

Магелланов пролив, имеющий причудливую конфигурацию, проходили две с половиной недели. Огнеземельцев охарактеризовали как людей диковатых, но умеющих изготавливать неплохую утварь, челноки.

В Южном полушарии была зима. Люди Дрейка сильно страдали от холода. Выйдя из пролива, они приободрились, направляясь к тропикам. Но тут Тихий океан показал свой свирепый нрав. Началась буря. Днем не было видно солнца, а ночью — звезд. Ветер разбросал корабли и погнал их на юг; один из них пропал без вести (возможно, разбился о скалы), другой сумел войти в Магелланов пролив и вернулся в Англию.

Два месяца трепала и терзала буря флагман Дрейка «Золотую Лань». В конце октября ветер стих. Выглянуло солнце. Выяснилось, что они отброшены далеко на юг. Здесь заканчивалась Огненная Земля. К югу от нее простиралось бескрайнее море. Дрейк убедился, что южное побережье Магелланова пролива принадлежит не гигантской Неведомой земле, а острову. Это было крупное — хотя и невольное — географическое открытие.

Широкий пролив между Южной Америкой и Антарктидой позже получил имя Дрейка. Впрочем, впервые этот пролив открыл за полвека до Дрейка при стихийных обстоятельствах испанский капитан Франсиско Осес. Но его сообщение тогда не было принято во внимание.

Итак, Дрейк вновь направился на север. Не встретив других своих кораблей, решил все-таки продолжить экспедицию. С чилийскими индейцами он сумел наладить хорошие отношения. В городе Вальпараисо Дрейк захватил испанское судно с грузом вина и золота, а также с секретными картами Америки. В дальнейшем выяснилось, что испанцы неверно рисовали западный берег материка, и Дрейк исправил ошибку.

На Тихоокеанском побережье испанцы не ожидали нападений ни на суше, ни на море. Дрейк без особых усилий собрал богатый урожай драгоценных металлов и камней. Не отличаясь жестокостью, он не убивал ограбленных испанцев, а потому весть о его подвигах быстро распространилась по всему побережью. «Золотая Лань» вполне оправдала свое имя. В ее недра стали перетекать сокровища из трюмов испанских галеонов, из сундуков жителей поселков, из вьюков торговых караванов. Последним «подвигом» Дрейка стал захват так называемого золотого галеона — осуществление мечты всех пиратов. На этих судах испанцы доставляли драгоценности из Нового Света. В результате доходы от захваченных богатств в сотни раз превысили расходы на экспедицию.

Но как теперь достичь Британии? Дрейк предугадал действия испанцев, которые отправили военную эскадру к Магелланову проливу. «Золотая Лань» взяла курс на север. Дрейк был готов обогнуть Северную Америку, пройдя из Тихого океана в Атлантический то есть совершить великое географическое открытие. Конечно же, он задумал это сделать не из любви к познанию, а для спасения себя и команды. Он достиг 48° северной широты. Берег отклонялся не на восток, а на запад. Пришлось остановиться в удобной бухте (позже названной заливом Дрейка), привести в порядок корабль и обсудить дальнейший маршрут. Наладились дружеские отношения с индейцами. Дрейк поставил на берегу памятный знак, торжественно объявил о присоединении территории к Англии, назвав ее из-за белых прибрежных скал Новым Альбионом (синоним Британии).

Оставался свободным один лишь путь — через Тихий океан. Плавание продолжалось три месяца. Наконец они достигли Марианских островов. Еще через полтора месяца — Молуккских. Местный правитель доброжелательно принял англичан. Однако команда «Золотой Лани» не отпускала Дрейка на берег, памятуя трагический финал Магеллана и дорожа своим капитаном.

От острова Ява, избегая встреч с испанскими и португальскими военными кораблями, Дрейк первым в мире взял курс прямо к мысу Доброй Надежды, пересекая Индийский океан. И вот в конце сентября 1580 г. «Золотая Лань» с грузом золота бросила якорь в Плимуте. Она стала вторым судном мире, совершившим кругосветку и впервые — вместе со своим капитаном. Потери личного состава были невелики. Доходы пайщиков (включая королеву), вложивших в экспедицию свои капиталы, составили 4700%! (Хотя точное количество захваченных драгоценностей было засекречено.)

Пират и первооткрыватель Дрейк, удостоенный почестей и наград, стал первым среди тех, кто содействовал низвержению испанского и португальского господства в Мировом океане. Пути, проложенные Колумбом и Магелланом, оказались, в конце концов, роковыми для этих двух стран.

«Покорение океанов» проходило главным образом в широкой полосе земного шара, тяготеющей к тропической зоне. Сказывалась нацеленность мореходов на выгодную торговлю, а еще более — на захват золота, серебра, драгоценных камней, пряностей, рабов. В результате сложилась странная ситуация: несмотря на замечательные географические достижения и кругосветные плавания, оставались неизвестными материки Австралия и Антарктида. Почти ничего не было известно о севере и северо-западе Америки, Центральной, Северной и Северо-Восточной Азии.

ЗАГАДОЧНЫЙ ОСТРОВ ПАСХИ

Первым из европейцев увидел этот остров пират Эдуард Дэвис. Было это в 1687 году. Запись Дэвиса в корабельном журнале была лаконичной, а координаты острова очень неточны. Оправдание этому веское: за пиратом гнался военный корабль. Посещение острова отменялось: надо было поскорее скрываться от погони.

34 года спустя голландская экспедиция из трех кораблей под начальством Якоба Роггевена отправилась на поиски легендарной Неведомой Южной земли. Предполагалось, что клочок суши, открытый Дэвисом, может оказаться частью этого материка. Плавание проходило трудно, экипаж страдал от цинги. Вот что писал участник похода немец Карл Фридрих Беренс: «Эту жалкую жизнь не описать пером. На кораблях воняло больными и мертвецами. Заболеть можно было уже от одного запаха. Больные жалобно стонали и кричали… Они настолько отощали и сморщились от цинги, что являли собой зримый облик смерти… Много было страдающих от психических расстройств. Здесь не помогли бы никакие лекарства, кроме свежей пищи… Мои зубы почти полностью оголились от десен, а сами десны распухли в палец толщиной. На руках и на теле появились желваки величиной больше лесного ореха».

Это описание показывает, какими трудами и мучениями давались европейцам открытия в Тихом океане. Тем величественнее выглядят достижения тех «мореплавателей солнечного восхода», которые прошли в океанской пустыне тысячи километров многими столетиями раньше, заселяя необитаемые острова.

Наконец 6 апреля 1722 года, на Пасху, эскадра Роггевена наткнулась на одинокий гористый островок. Толпа туземцев высыпала на пустынный берег, разглядывая диковинные суда. «Дикари» были безоружны, но цивилизованные христиане-европейцы в ознаменование своего открытия и для острастки местных жителей дали по ним залп. А в память о воскрешении Христа назвали островом Пасхи.

Вооруженный отряд матросов, высадившийся на берег, разграбил туземное поселение, хотя у этих бедняков почти нечего было взять. В дальнейшем голландская экспедиция потерпела полную неудачу, открыв только несколько малолюдных небольших островов и не обнаружив никакого континента, а ее руководитель снискал себе дурную славу. Однако книга Беренса «Путешествие по южным странам и вокруг света в 1721—1722 гг.», изданная в 1737 году, пользовалась успехом у читателей во многом благодаря описанию таинственного острова Пасхи, на котором неизвестно кем и невесть когда воздвигнуто множество каменных истуканов. На некоторых из них красовались каменные шапки весом в тысячи килограммов…

С этих каменных истуканов началась слава острова. Было совершенно непонятно, как они могли появиться на затерянном в океане островке со скудной растительностью и «диким» населением. Вес каменных колоссов достигает 20 т. Кто-то вытесал их, приволок на берег, водрузил на специально сделанные постаменты и увенчал увесистыми головными уборами. А что, если остров — осколок огромного затонувшего материка, статуи — остатки былой великой цивилизации, а местные жители — одичавшие потомки некогда могущественных народов?

Правда, великий мореплаватель Джеймс Кук, посетивший в 1774 году остров Пасхи, догадывался, как можно было поднять многотонных истуканов и увенчать их каменными шапками. Ведь вокруг много камней. Из них можно устроить насыпь, на которую с помощью рычагов и веревок не очень трудно затащить монолит и затем, наклонив его, постепенно поставить торчком.

И все-таки эта догадка не объясняла самого главного: что это за островная цивилизация, удаленная от берегов Южной Америки на 4 тысячи, а от ближайшего населенного острова — на 2 тысячи км? Общая площадь островка 160 кв. км, напоминает он треугольник с наиболее длинной стороной в 20 км. На нем нет ни одного дерева, а немногочисленное население пребывает в каменном веке, имеет лишь простейшие орудия труда и не знает письменности. Правда, у них сохранились дощечки, преимущественно в виде рыб с выцарапанными значками. Но что означают дощечки и что на них начертано, никто из туземцев не мог объяснить.

О себе и своем острове местные жители рассказывали только сказки. По их словам, когда-то остров был большой, на нем жило много людей. Но после великого потопа и вулканических взрывов почти весь остров погрузился в пучину.

О том, что этот клочок суши вулканической природы, узнали еще участники экспедиции Кука. По трем углам острова расположены крупные вулканические конусы, а на всей поверхности — десятки мелких.

В 1786 году остров ненадолго посетила экспедиция Ж. Лаперуза. Они посеяли семена, доставили на берег домашнюю птицу и коз. Но эти растения не прижились, а живность островитяне быстро съели. Лаперуз отметил, что каменные изваяния сделаны из вулканической породы, красивой и легкой.

Судя по всему, европейцы, посещавшие остров Пасхи, частенько интересовались знаменитыми местными статуями лишь с корыстными целями, пытаясь обнаружить в них или под ними клады. Возможно, поэтому очень многие монументы Пасхи оказались поваленными и расколотыми. То же относится и к каменным постаментам, платформам — аху, остатки которых (более 300) разбросаны по берегу. Длина самого большого ныне разрушенного аху составляла 160 м, а на его центральной платформе длиной около 45 м располагалось 15 статуй.

Для чего сооружались первые аху (их возраст порядка 700—800 лет), до сих пор неясно. В последующем их нередко использовали как места погребений и увековечивания памяти вождей. Всего на острове обнаружено около 600 больших статуй, из которых четвертая часть осталась незаконченной. Изваяния высекались прямо в скале, а затем спускались по склонам вниз. По какой-то причине островитяне практически внезапно прекратили работу по сооружению, перевозке и установке статуй.

Чем внимательней исследовали путешественники и ученые остров, тем больше возникало загадок. Само по себе открытие его европейцами трудно назвать крупным географическим достижением. Но изучение его происхождения, заселения людьми, формирования и расцвета местной культуры, а затем ее сравнительно быстрый упадок — все это открывало обширное поле для ученых разных специальностей и явилось в полном смысле слова открытием, до сих пор вызывающим интерес и горячие споры. Например, систематические археологические раскопки на острове были начаты в середине XX века норвежской экспедицией под руководством Тура Хейердала. Примерно тогда же здесь были проведены более или менее обстоятельные геологические исследования.

В настоящее время совершенно точно установлено, что никакого континента в центральной части Тихого океана не было. На Пасхе могла произойти вулканическая катастрофа, в результате которой часть острова погрузилась в море. Но нет никаких оснований считать, что часть эта была велика и что большинство островитян погибло в результате буйства природных стихий (извержения вулкана, землетрясений, таранных волн Цунами).

Наиболее страшные удары обрушились на паскуанцев после их знакомства с европейцами, причем уже в XIX веке. Так, американские охотники за тюленями на шхуне «Нанси» захватили в рабство около 25 мужчин и женщин с острова Пасхи, которые позже предпочли умереть, бросившись в море. Затем американские китобои с судна «Пиндос» захватили около трех десятков молодых островитянок, глумились над ними, а затем, заставив их плыть к берегу, всех расстреляли в воде. А через полвека, в конце 1862 года, шесть перуанских кораблей захватили почти всех мужчин с острова и увезли в рабство, направив на работу в рудники. Только 15 из них вернулись после злоключений и болезней на родину, занеся сюда вирус оспы. От эпидемии погибла половина островитян.

Как видим, переход жителей Пасхи от каменного века в эпоху капитализма оказался для них гибельным. Лишь в конце XIX века англичане взяли в аренду остров у чилийского правительства, завезли сюда крупный рогатый скот, лошадей, овец. Однако местные жители по-прежнему пребывают в нищете, довольствуясь скудными доходами от туризма.

Согласно археологическим данным, в далеком прошлом остров переживал счастливые времена. До прихода людей он был покрыт пышными лесами. Люди поселились здесь примерно полторы тысячи лет назад. Это были мужественные и умелые мореходы с островов Восточной Полинезии. Остров был обширнее нынешнего, в прибрежных водах водилось немало морской живности, а на скалах обитали птицы. Население острова неуклонно увеличивалось.

Прошло пятьсот лет. Островитяне обжили свою землю. Они строили лодки, на которых совершали дальние плавания и занимались рыбной ловлей. Примерно тогда появился у них батат — сладкий картофель, произрастающий в Южной Америке и широко распространенный в империи инков. Естественным путем эти клубни не могли попасть на остров: они тонут в воде и не способны выдержать долгого путешествия. Кто же доставил их на остров?

Тур Хейердал, сторонник гипотезы заселения Океании с востока, из Южной Америки, старался доказать, что именно эти переселенцы привезли с собой батат, а также устраивали аху на манер пирамид и высекали из скал истуканов. Против этой гипотезы имеется много веских свидетельств. Культура и языки жителей Океании имеют много общего между собой (полинезийские корни) и практически ничего — с культурой и языками жителей Южной Америки. Именно полинезийцы, а не инки, были великолепными мореходами и обладали надежными судами. Двигаясь от материка в сторону открытого океана, можно лишь через два-три месяца, да и то по счастливой случайности, наткнуться на остров. Напротив, путь от островов Восточной Океании на восток обязательно приведет к берегам Южной Америки. Полинезийским мореплавателям, судя по всему, удалось пройти этот путь, познакомиться с неведомой цивилизацией, обзавестись клубнями батата и вернуться на родину.

Были ли такие экспедиции регулярными? Вряд ли. Происходили они, как считает большинство исследователей, не позднее X века. Иначе трудно объяснить, почему полинезийцы доставили на свои острова только батат, пренебрегая такой «хлебной» культурой, как кукуруза, которую древние перуанцы стали использовать с VIII века и в дальнейшем постоянно увеличивали ее посев и улучшали ее кондиции, выращивая все более крупные початки. Исходным пунктом для путешествий на континент, судя по имеющимся данным, были Маркизские острова. Отсюда до побережья Перу около 4000 миль. При средней скорости 5—7 миль в час полинезийская экспедиция могла преодолеть это расстояние примерно за месяц.

Наиболее убедительно обосновал возможность «открытия Америки» океанийцами (еще раньше, чем это сделали викинги и Колумб) французский ученый и отважный путешественник Эрик Бишоп. Начиная с 1934 года он много раз выходил в океан на самодельных плавательных средствах, сделанных по типу древних судов и плотов. Он ходил из Полинезии к берегам Южной Америки и в обратном направлении, не раз терпел кораблекрушения, но несокрушимо верил в свою идею: полинезийцы совершали плавания до современного Перу и обратно. Только во второй половине XX века ему удалось доказать на собственном опыте, что подобные путешествия возможны. В 70 лет он предпринял очередное путешествие на своем плоту, благополучно достиг Перу, но на обратном пути скончался в открытом море.

«Полинезийцы, — писал Бишоп, — превратились в своего рода людей-амфибий, и это явление уникальное во всей истории человечества. Достаточно прочесть несколько легенд и мифов Полинезии, как сразу становится понятным, что их герои действуют в необычайной географической среде. Они ведут борьбу не со сказочными земными чудовищами, а с гигантскими акулами и морскими черепахами, с кровожадными угрями и огромной тридакной, которая проглатывает целые суда со всем экипажем».

Впрочем, прославили Пасху не путешествия Бишопа или исследования ученых, а популярные книги и кинофильмы Тура Хейердала и Эриха фон Дэникена. Последний потряс почтеннейшую публику небылицами о космических пришельцах. Одной из их земных баз, согласно его версии, служил остров Пасхи. Иначе, мол, невозможно объяснить местные древние сооружения. Только могущественные пришельцы были способны на такое титаническое деяние. Невозможно, по его словам, «с помощью примитивнейших инструментов изготовить эти колоссальные фигуры из твердого, как сталь, вулканического камня».

Правда, нельзя не заметить: не такими уж примитивными были орудия мастеров каменного века, а исходным материалом для изваяний служили сравнительно мягкие вулканические туфы. А вот космические фантазии в приложении к истории острова Пасхи действительно имеют определенный резон. Тут мы сталкиваемся с весьма показательной и поучительной географо-экологической моделью глобальной цивилизации.

Об этом на Московском всемирном геологическом конгрессе в 1982 году сделал интересный доклад «История острова Пасхи. Глобальные обобщения» американский ученый Ч.М. Лав. Конечно, ни на каких космических пришельцев этот настоящий ученый не ссылался. Все имеющиеся факты подтверждают идею заселения острова Пасхи переселенцами из Восточной Полинезии около 500 года н.э. «Быстрое широкое развитое строительство сложных аху с использованием глыб весом до нескольких тонн, — пишет Лав, — началось не ранее 1050 года н.э. …Наличие древесных ресурсов позволяло сооружать дома на столбах, каноэ для рыбной ловли, а также рычаги и салазки, приведшие к расцвету мегалитической культовой архитектуры. Сооружение сложных аху, создание и установка огромных фигур, символизирующих предков, достигли пика примерно к 1440 году н.э. В течение последующих 200 лет большая часть древесной растительности острова была истреблена. Сохранность и плодородие почв понизились, количество каноэ сократилось, и основные ресурсы моря стали недоступными».

Истощение природных ресурсов изменило социальную обстановку на острове. Начались войны, дело дошло до людоедства. Культура пришла в упадок. Численность островитян быстро сокращалась. Если прежде она доходила до 10 тысяч, то теперь не превысила двух.

Возможно, именно тогда островитяне стали низвергать памятники предкам. (По мнению советского геолога Ф.П. Кренделева, обоснованному в его монографии «Остров Пасхи», многие истуканы острова могли упасть во время сильного землетрясения. Это принципиально не меняет картины, нарисованной Лавом. Природная стихия могла послужить для паскуанцев сигналом к разрушению своих культурных ценностей, ниспровержению кумиров, которые не оправдали их надежд на благообильную жизнь.)

Правда, продолжалось строительство новых аху, но нередко за счет разрушения старых и с использованием сравнительно небольших глыб, которые могли перемещать несколько человек без помощи рычагов и слег (салазок).

«Важность истории острова Пасхи, — сделал вывод Лав, — заключается в изучении динамического равновесия, достигнутого на нем, а также изменений, происходивших в замечательно энергичном и мобильном полинезийском обществе, когда оно столкнулось с непрерывным сокращением ресурсов и увеличивающейся скудностью окружающей среды».

По-видимому, гигантские аху и величественные каменные изваяния острова сооружались в честь героических предков, открывших и освоивших этот затерянный в океане клочок суши. Но уже само возвеличивание предков потребовало огромных усилий (в ту пору, как видно, избыток населения не вредил, а позволял использовать свободную рабочую силу). Последние деревья были использованы на рычаги, слеги, полозья для перевозки каменных глыб. Оголенные, лишенные растительности склоны гор подверглись эрозии; дожди и ветры смывали и сдували остатки плодородных почв. Не из чего было строить лодки не только для дальних морских экспедиций, но и для ловли рыбы. Недостаток природных ресурсов подорвал экономические основы общества и вызвал острые социальные конфликты…

Не правда ли, все это напоминает нам то, что происходит в наше время на планете Земля — крохотном островке жизни в бескрайней космической пустыне. Ее природные ресурсы ограничены, а люди используют их расточительно, оставляя гигантское количество отходов, губительных для всего живого.

Истощение материальных ресурсов — это еще полбеды. Когда люди озабочены только удовлетворением своих постоянно растущих материальных потребностей, они все более отдаляются от ценностей духовных. Они теряют ориентацию во времени, забывают о заветах предков и необходимости разумно пользоваться благами природы, заботясь об их возобновлении.

Ситуация с лесами и почвами на современной Земле начинает все больше напоминать то, что происходило на острове Пасхи в период упадка культуры. Безусловно, планета наша велика и обильна, но должного экологического порядка на ней нет. Никак не удается ограничить неуемную жажду все более обильных материальных благ тех сравнительно немногих представителей человечества, которые и без того живут обеспеченно. Именно это, а вовсе не рост населения Земли вызывают обостряющийся экологический кризис.

Итак, во второй половине XX века произошло очередное географо-экологическое открытие острова Пасхи — естественной модели развития замкнутой цивилизации с ограниченными природными ресурсами. Пойдет ли впрок человечеству этот наглядный урок? Осознают ли люди, что их спасение — в ограничении материальных потребностей и что современный упадок науки и культуры вообще — грозный признак приближающегося глобального катаклизма?

К сожалению, пока еще сравнительно немногие земляне понимают, что техническая цивилизация давно уже встала на путь, ведущий к апокалипсису. Конечно, природные ресурсы нашей планеты еще далеко не исчерпаны и впереди у человечества — многие десятки и сотни лет. Но если не наше, то последующие поколения неизбежно повторят судьбу обитателей острова Пасхи, который местные жители называли Рапа-Нуи, или Те Пито те Хенуа (Пуп Земли).

История не только паскуанской, но и всех исчезнувших цивилизаций свидетельствует: у людей должны быть ограниченные материальные и безграничные духовные потребности. Только при этом условии человечеству удастся благополучно существовать на своем крохотном обитаемом космическом острове.

ИЗ АЗИИ — В АМЕРИКУ (русские мореходы)

Петр I в 1724 году распорядился узнать, «соединяется ли Азиатский материк с Америкой».

Начальником экспедиции назначили опытного морехода, выходца из Дании Витуса Беринга, а его помощником — лейтенанта Алексея Ильича Чирикова. Путь на санях, телегах, лодках через всю восточно-европейскую и сибирскую Россию занял два года. Наиболее трудными были последние полтысячи километров: зимой впроголодь, без дорог, впрягались в тяжелые сани, на которых везли тяжелые грузы. После стоянки в Охотске переправились через Охотское море, построили бот «Святой Гавриил». На нем из устья реки Камчатки пошли вдоль берега полуострова на северо-восток, за Анадырским заливом открыли залив Креста и бухту Провидения. Перед входом в пролив (Берингов) открыли остров Святого Лаврентия.

Следуя дальше на север, участники экспедиции потеряли из виду и азиатский и американский берега. Плыли еще два дня на север, но не встретили земли. Чириков предложил направиться на запад, до устья Колымы, но его не поддержали. Решено было возвращаться. На обратном пути они открыли остров Святого Диомида.

На следующий год Беринг сделал попытку достичь Америки, но не проявил должной настойчивости и повернул назад, так и не добившись цели. Он отбыл в Петербург. В его отсутствие завершили исследование пролива подштурман Иван Федоров и геодезист Михаил Гвоздев. Они близко подходили к американскому берегу и составили первую карту территорий и акваторий между Аляской и Чукоткой.

Тем временем в Петербурге организовали новую крупную экспедицию под руководством Витуса Беринга. Его помощником снова стал Алексей Ильич Чириков. Цели предполагались главным образом исследовательские, географические. В нее входил специальный отряд научных работников, представленный Петербургской академией наук. Его так и называли: Академический отряд Великой Северной экспедиции.

Переезд и подготовка к походу заняли около восьми лет. Беринг не отличался торопливостью и решительностью, да и большое количество подчиненных требовало основательной и надежной организации предприятия. Наконец, пришли в Охотск и оборудовали два экспедиционных судна: «Святой Петр» и «Святой Павел». На восточном берегу Камчатки у Авачинской бухты гавань, где перезимовали эти корабли, назвали их именами — Петропавловской. Позже там вырос город.

Летом 1741 года отправились в плавание: Чириков — на «Святом Павле», Беринг — на «Святом Петре». Корабли были достаточно крупные, водоизмещением 100 т, с командами по семьдесят пять человек. Поначалу решили проверить слухи о «Земле Жуана-да-Гамы»: прошли на юго-восток, но нигде не обнаружили даже острова. Затем пути кораблей разошлись. Последующее плавание они совершили порознь.

Беринг в середине июля достиг американской земли, увидев издали заснеженные горные вершины. Наиболее высокую из них назвали горой Святого Ильи (так же, как весь хребет). Корабль шел вдоль берега. В команде появились заболевшие цингой.

Молодой ученый Георг Стеллер предлагал провести исследования открытой земли. Но ему разрешили только небольшие экскурсии. Как он горько шутил: потратили десять лет на подготовку, а на изучение натуры и десяти часов не дают.

На обратном пути открыли несколько островов. Один из них нарекли Туманным (позже, по предложению английского капитана Д. Ванкувера, он стал островом Чирикова). Первым из команды умер матрос Никита Шумагин. Его похоронили на острове, сохранившем его имя навеки. Здесь же русские впервые встретили алеутов.

Они пошли на запад вдоль Алеутских островов, принимая их за берега Америки. Погода была ненастной, моряки мучились от холода, сырости, недостатка еды и питья; многие были больны. Встретив землю, решили, что это Камчатка. Трудно было отыскать гавань. Бросили якорь вблизи скал, но лопнул канат. На их счастье, сильная волна пронесла корабль над рифами и опустила близ берега.

Решили устроить зимовье: наступил ноябрь. Всего десять человек оставались здоровыми. Они перенесли на сушу провиант и больных. Выкопали землянки. Один за другим умирали тяжелобольные. 8 декабря пришел срок Витусу Берингу. Его ожидала громкая посмертная слава, пожалуй, не без преувеличений. В его честь были названы: море, пролив, остров, а также Командорские острова. В действительности первыми еще в 1648 году обогнули северо-восточную окраину Азии по морю и открыли здесь два острова Семен Дежнев и Федот Попов; они же первыми из европейцев вышли в море, омывающее Чукотку, Камчатку и Аляску. Беринг прошел проливом в 1728 году — именно этому повторному открытию суждено было стать известным ранее, чем в якутском архиве в 1736 году были разысканы донесения Дежнева академиком Г. Миллером.

Оставшиеся в живых члены команды, руководил которыми лейтенант Свен Ваксель (при нем находился десятилетний сын Лоренц), охотились на морского зверя. Били они, в частности, крупных и безобидных морских млекопитающих, названных стеллеровой морской коровой (по праву их открывшего и изучавшего Георга Стеллера). Увы, никому из ныне живущих людей не довелось видеть этих животных: их уничтожили в XIX веке.

Весной надо было бы покинуть остров, но корабль был в плачевном состоянии: его разобрали. Ни одного плотника среди них не осталось — все умерли. Выручил казак Савва Стародубцев. Он сумел построить бот длиной 11 м. В начале августа спустили его на воду, 13 августа отошли от острова, тесно усевшись: их было сорок шесть человек. Через четыре дня увидели берега Камчатки. Из-за штиля пришлось идти на веслах. Прошло еще почти две недели, прежде чем они добрались до Петропавловска.

Плавание «Святого Павла» прошло тоже не без трагических происшествий. 16 июля они увидели острова близ американского берега, на одном из них высадили для разведки на лодке одиннадцать вооруженных людей. Когда те не вернулись — еще четырех. Все пятнадцать пропали без вести. Не стало и лодок, без них нельзя было высаживаться на берег хотя бы за пресной водой.

Чириков решил повернуть назад…

На пути «Святого Павла» часто встречались сплошные туманы, неблагоприятные ветры или штили, так что переход до Петропавловска занял десять недель. Попутно открыли несколько островов.

В рапорте начальству Чириков дал первое в истории описание северо-западного берега Америки. Летом следующего года он снова отправился на восток, побывал около нескольких островов (в том числе и у того, где пропали люди команды Беринга), надеясь обнаружить товарищей, но ни с чем вернулся на Камчатку.

Надо заметить, что в истории географических открытий имя Чирикова осталось в тени командора Беринга (о чем свидетельствуют и географические названия). Дело в том, что сообщение Чирикова о его плавании оставалось в секретных архивах до конца XIX века (было опубликовано только в 1941 году). Выяснилось, что руководимый им пакетбот «Св. апостол Павел» достиг американского берега раньше, чем судно Беринга, и обследовал открытую землю дольше и основательней, чем Беринг. Правда, последний совершил путешествие ценой своей жизни. Но и экипажу Чирикова их достижение досталось немалой ценой: помимо без вести пропавших на американском берегу, многие члены команды умерли от лишений и цинги во время плавания, а жизнь других, в том числе и самого Чирикова, была недолгой.

Что касается Берингова пролива, то и тут ситуация достаточно сложна. По мнению известного русского географа Л.С. Берга, «первым, открывшим пролив между Азией и Америкой, был не Дежнев и не Беринг, а Федоров, который не только видел острова Гвоздева и противолежащие берега Азии и Америки, но и первый положил их на карту». Действительно, в 1732 году на боте «Св. Гавриил» Иван Федоров совершил плавание не только вдоль северо-восточной оконечности Азии, но и лежащей напротив западной окраины Аляски; геодезист Михаил Гвоздев первым нанес на карту очертания пролива, разделяющего два континента.

А через несколько лет А.И. Чириков на основе всех русских открытий первым составил карту северной части Тихого океана; Северная Америка показана на ней не как неведомая земля или остров, а именно как материк.

Часть 2 СУПЕРМАТЕРИК ЕВРАЗИЯ

ДРЕВНЕЙШИЕ ОТКРЫТИЯ

Образовавшееся не менее 45 веков назад на территории теперешних Северной Сирии и Ливана государство Эбла не было захватническим, хотя некоторое расширение своей территории жители ее (эблаиты) все-таки произвели, распространившись от северо-восточного берега Моря Заката (так называли они Средиземное море) на восток — до среднего течения Евфрата и на север — до Анатолийского плоскогорья и горного хребта Армянский Тавр. Но это не была империя, подобная тем, которые позже возникали в древнем мире одна за другой. Главным занятием жителей Эблы была торговля, именно через установление торговых связей познавали они мир, делали в нем открытия. Прежде всего они исследовали район Передней Азии: покрытые кедровыми лесами хребты Ливан и Антиливан, бессточную Сирийскую пустыню, открыли, возможно, одновременно с египтянами, огромное, площадью более 1000 кв. км горько-соленое озеро — Мертвое море.

В средиземноморском порту Библ строились большие, до 50 метров в длину, морские суда, на которых эблаиты плавали по Средиземному морю, контролируя около 700 км побережья Передней Азии. Они достигли островов Кипр и Крит, тяготеющих к европейскому материку. Постоянными были их торговые отношения с Египтом. Но около 2305 года до н.э. Эбла была покорена царем шумерского государства Аккад Саргоном, заставившим эблаитов платить дань, а в конце 23-го столетия до н.э. Эбла была разграблена до основания внуком Саргона Нарам-Суэном, именовавшим себя «царем четырех стран света».

Шумер — второй древнейший очаг цивилизации, зародившийся в междуречье Тигра и Евфрата, которые тогда не имели, как сейчас, общего устья, а отдельно впадали в Персидский залив («Нижнее море» древних). Возраст цивилизации шумеров — более шести тысяч лет. Они изобрели (еще в XVIII веке до н.э.) первое слоговое письмо — клинопись, используя для нанесения текстов глиняные таблички. Правители шумерских городов-государств за три тысячи лет до н.э. посылали своих людей вверх по долине Евфрата, в лесные предгорья Тавра, на Анатолийское плоскогорье, где добывалось серебро.

Шумеры прошли на восток дальше эблаитов: им знаком был протянувшийся вдоль северо-восточного берега Персидского залива горный хребет Загрос, который они назвали «Горный Ветер». За этим хребтом они встречались с кочевниками, от которых получали лошадей. На одной из шумерских глиняных табличек, относящихся к XXV веку до н.э., изображена своеобразная карта известного шумерам мира. Символически на ней показаны горы Ливана, хребет Загрос, среднее течение Евфрата. На этой карте нет страны Мелаха, с которой торговали шумеры в начале третьего тысячелетия, она находилась очень далеко — в долине реки Инд. Эти отношения, по-видимому, были взаимными, и находящиеся на торговом пути Персидский и Оманский заливы Аравийского моря, а также побережье Юго-Западной Азии длиной более 2500 км в равной степени могли быть открыты как обитателями Передней Азии, так и жителями страны на реке Инд.

С военного похода Саргона Аккадского началась эпоха познания мира не путем установления торговых связей, а через завоевания. Подчинив себе Эблу, шумерский завоеватель поднялся с войском в богатые кедровым лесом горы Тавра, переправился на остров Кипр, но потом вернулся в Малую Азию и прошелся с грабежами по течению Евфрата на расстояние 2400 км, разгромил полукочевые племена в предгорьях Загроса и завоевал страну Эламту. Империя Саргона простерлась от Средиземного моря на северо-западе до Персидского залива на юго-востоке и от Анатолийского плато до горного хребта Загрос. Вся эта горная система, протянувшаяся на 1600 км, вошла во владение сыновей Саргона. Его внук Нарам-Суэн прорвался «огнем и мечом» в верховья Тигра и овладел всем течением реки, но после того как он потерпел поражение и погиб в битве с кочевниками, победители — гутии — вторглись в Шумер и разрушили многие города страны, положив конец процветанию Аккадской империи. На ее месте начало формироваться ассирийское государство.

Но прежде крупным очагом цивилизации становится государство эламитов — Эламт (Земля Бога), шумеры называли его Ним, что значит «Высокая». Просуществовав около двух с половиной тысячелетий, эламиты, перевалив Загрос, включили в состав своего государства, причем ненасильственным путем, всю западную часть обширного Иранского нагорья, продвинулись на север до горной системы Эльбурс, огибающей южное побережье Каспийского моря. Через ущелье реки Сефидруд они могли выйти к самому озеру-морю, но свидетельств этому нет. Достоверно установлено (по следам их материальной культуры), что эламиты проникли в Большую Соляную пустыню (Деште-Кевир). Дальше они не пошли, а повернули на юг Иранского нагорья, где открыли хребет Кухруд длиной 900 км.

Еще одно мощное государство древности было создано на полуострове Малая Азия хеттами. Свои захватнические войны они начали в XVII веке до н.э. Хеттский властитель Лабарна покорил мелкие государства в центре полуострова, а потом добрался до Эгейского моря и до Черноморского побережья, где встретил упорное сопротивление военного союза касков — племен, по имени которых назван, возможно, Кавказ. Уже в XIV веке до н.э. один из хеттских царей победил касков и хетты стали первооткрывателями более трехсот километров юго-восточного побережья Черного моря — от 36° до 39° в.д. Сразу же после победы над касками хеттское войско выступило против племен, населявших Армянское нагорье, — хайасов, которых считают предками армян. Покорив эти племена, хетты открыли всю центральную часть Армянского нагорья. Впрочем, одно из племен Армянского нагорья — хурриты — разгромили войска хеттов и создали свое царство. Укрепившись, они продвинулись на север, встретив на своем пути реку Куру и горы Малого Кавказа. Долина Аракса привела их к одиноко стоящей удивительной по красоте горе Масис (Арарат), высотой 5165 м. За ней — широкая Араратская долина и высокогорное озеро Севан. Мирные открытия хурритов предшествовали выходу в XIII—VII веках на историческую арену в Передней Азии Ассирии, кровавые владыки которой сменяли друг друга на протяжении семи столетий. Снова завоевание стало главным способом расширения знаний о мире. Ассирийские воины прошлись и по Западному и по Восточному Кавказу, достигли южного берега Каспийского моря. Считая, что оно образует одно целое с Черным и Средиземным, они назвали его морем Захода Солнца. Они пересекли с запада на восток Иранское нагорье, достигли Северного Афганистана и в поисках драгоценного камня азурита поднялись на высоты Гиндукуша.

Освободившись из-под власти ассирийцев, населявшие Иранское нагорье мидяне создали свое сильное государство. Царь Мидии Киаксар в VII веке до н.э. захватил почти все южное побережье Каспийского моря. Он прошел с войском дальше, и впервые с запада мидянам удалось достичь Туранской низменности и песчаной пустыни Каракум. Весь горный хребет Копет-Даг длиной около 650 км стал известен мидянам, и Киаксар захватил оазисы в предгорьях, в которых жили племена арий («свободных»). Пройдя через пустыни, степи, горы, он вывел свое войско к побережью Оманского залива, завершив начатое двадцать веков назад эламитами открытие Иранского нагорья. К северу от него мидяне распространили свою власть на бассейн Мургаба и страну Маргуш, проникли в область нижнего и среднего течения Амударьи, в бассейн реки Зеравшан, открыли горы Гиссаро-Алая и пустыню Кызылкум.

На северо-западе мидийская империя Киаксара, разгромившего Ассирию, достигла Малого Кавказа, а возможно, и восточного края Большого Кавказа. В 550 году до н.э. гигантскую империю мидян завоевал царь вассальной Мидии страны Персиды, вошедший в историю как Кир II. Покорив все страны, завоеванные Мидией, Кир II дошел до предгорий Памира, название которого, возможно, дано персами («Па-и-михр» — «Подножье» Митры, т.е. Бога Солнца).

Двигаясь на север, Кир дошел до среднего течения Сырдарьи и места выхода ее из Ферганской долины. Вернувшись в Афганистан, персы спустились по реке Кабул к Инду, но не пошли в глубь Индии, предпочтя завоевания в Средней Азии, где Кир встретил сопротивление со стороны племени массагетов. Преследуя воинственное племя, он переправил войско через Амударью, вода которой наполняла тогда русло Узбоя (теперь сухое), и здесь, в ущельях горного хребта Большой Балхан, нашел свою погибель. Разгромлено было и все его войско.

Персидские завоевания продолжил царь Дарий I, и начал он от открытого Киром Узбоя. Сарыкамышская котловина, опущенная на 38 метров ниже уровня моря, заполненная тогда водой, — первое открытие Дария.

А затем, следуя по течению Амударьи, персы впервые вышли к Аральскому морю. Они обнаружили огромную дельту Амударьи, образованную множеством рукавов, один из которых — Узбой — впадал в Каспийское море.

Дарий прошел в Ферганскую долину, у начала которой остановился Кир. Он продолжил продвижение своего предшественника на восток, в Индию. Произошло это в 517 году до н.э. По приказу Дария его военачальник, грек Скилак Кариандский, построил в нижнем течении реки Кабул несколько кораблей, которые спустились в Инд и проплыли вплоть до устья реки (не менее полутора тысяч километров). Скилак вывел суда в Аравийское море и, придерживаясь берега, добрался до западных пределов империи, до Суэцкого перешейка.

За три года плавания по рекам и морю Скилак преодолел семь с половиной тысяч километров. Он открыл Индию с запада, выяснив, что за рекой Индом располагается пустыня Тар, что там живет множество племен, говорящих на разных языках, что там много золота и есть удивительные растения, дающие шерсть, по красоте и прочности лучше овечьей, пригодную для изготовления одежды (он имел в виду хлопок). Скилак завершил свое плавание в 514 году до н.э.

Завершил Дарий и начатое Киром завоевание Кавказа. Пройдя вдоль горных цепей, он вышел на заболоченную Колхидскую низменность и около устья реки Риони ступил на берег Черного моря. Он захватил все южное побережье моря и проливы, соединяющие его со Средиземным.

Снаряженная Дарием морская экспедиция впервые сообщила миру верные сведения о Каспийском море, она установила, что это замкнутый водоем, длина которого почти вдвое больше ширины. Эти правильные представления не были приняты во внимание последующими античными географами и на протяжении четырех столетий они продолжали считать Каспий заливом Океана, соединяющимся с Черным морем и даже с Северным океаном.

Еще один великий поход совершил Дарий в начале VI века до н.э. Захватив на северо-западе Европы Фракию, он вторгся в 512 году до н.э. в пределы Скифии, владевшей бескрайней степной равниной к северу от Черного моря. И здесь непобедимый полководец потерпел неудачу. Скифы избегали прямого столкновения с войском персов, отступали, заманивая его в глубь степей, совершая внезапные конные набеги. Дарий потерял в этой партизанской войне десятую часть своих воинов, но в конце концов признал, что победить он не сможет, и просто покинул пределы Скифии, пройденной им из конца в конец. Зато было выяснено, что далеко на север от Черного моря простирается равнина, прорезанная многими реками, долины которых заросли густыми лесами.

Наследники Дария утратили интерес к познанию окружающих стран путем их захвата. Прошло почти два столетия, прежде чем появился новый претендент на роль «завоевателя мира» — Александр Македонский.

АЛЬПЫ — ПЕРВАЯ ПРЕГРАДА

Еще в 1-м тысячелетии до н.э. продвигавшиеся с севера кельтские племена буквально наткнулись на высокую белую стену, встававшую на горизонте. К ней вели глубокие ущелья, на подъем по которым кельты не решились: вершины, укутанные ослепительной белизны снегом, не таявшим под солнечными лучами, внушали им суеверный ужас. Они поселились в предгорьях. Почти два тысячелетия должно было миновать, прежде чем человек отважился взойти на гребень главной горной системы Западной Европы. Кельты же назвали возникшее перед ними препятствие просто Альпы, что значит на их языке «Высокая гора».

Не сохранилось слово, которым назвали Альпы этруски, предшественники Рима на Апеннинском полуострове; происхождение этого народа и его языка до сих пор полностью не выяснено. Они приблизились к Альпам примерно в одно время с кельтами, предположительно, в VI веке до н.э. Описания Альп они не оставили. Первым это сделал греческий историк Полибий, написавший «Всемирную историю» в 40 книгах. Он пересек Альпы в 151 году до н.э. В одной из его книг приведены размеры Альпийской горной системы: с запада на восток — 2200 стадий, что составляет 417 километров. Это более чем вдвое занижает реальную широтную протяженность Альп. Но все же его описание — первое, и он может быть признан первооткрывателем Альп.

За 217 лет до Рождества Христова (до н.э.) знаменитый полководец Карфагена Ганнибал во время 2-й Пунической войны с Римом совершенно неожиданно для своих врагов вторгся в Италию с севера. Для этого ему пришлось преодолеть две горные системы — Пиренеи и Альпы. Решившись на такой трудный переход через горы со всей своей армией, которую римляне боялись в те времена, он обеспечил себе победу.

А армия у Ганнибала была немалая: около 90 тысяч пехоты, 12 тысяч конницы, 100 боевых слонов. И вся эта армада прошла по долине реки Родан, истоки которой берут начало на склонах Альп. Жившие в северных альпийских долинах кельты вывели войско Ганнибала на перевал Мон-Сени, высотой более двух тысяч метров над уровнем моря. Оттуда они спустились в долину реки По, протекавшей по широкой Паданской низменности. Спуск с перевала оказался намного труднее подъема. Вот как описал его Полибий:

«Приближался заход Плеяд (звездное скопление в созвездии Тельца), и вершины Альп покрывались уже снегом. Ганнибал замечал упадок духа в войсках как вследствие вынесенных уже лишений, так и в ожидании предстоящих. Он собрал воинов и пытался было ободрить их, располагая единственным для этого средством — видом Италии. Она так расстилается у подошвы Альпийских гор, что для путника, обнимающего одним взором горную страну эту, Альпы похожи на крепость Италии… На следующее утро он снялся со стоянки и начал нисхождение с гор… Вследствие трудностей пути и снега он потерял почти столько же людей, сколько и при подъеме на горы. Действительно, нисхождение совершалось по узкой, крутой дороге, а снег не давал различать место, куда поставить ногу. Поэтому всякий, кто сбивался с дороги, падал, низвергался в пропасть».

Особенно страдали от холода, конечно, африканские слоны. Но и их удавалось как-то опускать. На третий день спуск был завершен. Весь переход через Альпы занял 15 дней. Тысячи воинов, лошадей и слонов остались в снегах.

Это было открытие путей через Альпы. Ими воспользовался в 57 году до н.э. римский консул Гай Юлий Цезарь, легионы которого прошли и через перевал Сен-Бернар (2169 м) между Монбланом и Апеннинскими Альпами из долины Аосты в долину Роны, близ ее впадения в озеро Леман (Женевское). Цезарь открыл в Альпах истоки Рейна. «Рейн зарождается в, области альпийского народа лепонтиев (то есть в Лепонтийских Альпах)», — писал он в своих «Записках о галльской войне».

Только через две тысячи с лишним лет, уже в конце XVIII века, вершины Альп приняли своего первого исследователя. И случилось это на самой большой горе Альп — Монблане (в переводе — «Белая гора»). Когда ее увидел молодой женевский естествоиспытатель Орас Бенедикт де Соссюр, у него появилось стремление непременно взойти на вершину, измерить ее высоту, взглянуть с нее на весь мир гор. Но вершина казалась столь далекой и недоступной, что он не отваживался идти без опытных горцев-проводников. В 1760 году он начал искать их в селении Шамони, но никто даже за большое вознаграждение не соглашался на такое рискованное путешествие — ведь никому неизвестно, что ждет на Белой горе человека.

Прошло 15 лет, и четверо молодых пастухов из Шамони попытались подняться по леднику, но ушли они не очень далеко — трудности пути показались непреодолимыми. В. 1773 году восхождение повторил певчий Женевского собора Пьер Бурри, но он смог пройти только три четверти пути до вершины. Через три года после него горный проводник Жак Бальд наконец, достиг вершины Монблана вместе с врачом из Шамони Мишелем Паккаром. Они вернулись с Монблана на следующий день с распухшими, обгоревшими лицами, с пораженными снежной слепотой глазами. Едва оправившись, Жак Бальма отправился в Женеву, к Соссюру, с рассказом об удачном разведочном восхождении.

На следующий год отправилась большая экспедиция, организованная Соссюром. Он ждал ее 27 лет. Шестнадцать проводников и носильщиков возглавил первовосходитель Монблана Жак Бальма — ведь Соссюр собирался провести на вершине научные исследования, для которых требовались приборы и оборудование. Вышли 1 августа и сразу же попали в лабиринт трещин небольшого ледника. «Здесь нельзя встретить ни одного живого существа, никаких признаков растительности — это царство холода и вечного безмолвия», — такой была первая запись Соссюра. Отряд поднимался выше, и в определенные сроки измерялись температура воздуха и его влажность по изобретенному им прибору, который и сейчас известен метеорологам как гигрометр Соссюра. Такие же наблюдения сын Соссюра проводил внизу, в Шамони. Впервые были получены данные о вертикальном градиенте температуры. Но главное — измерена высота Монблана — 4807 м.

Через сто лет после Соссюра на вершину Монблана поднялся английский физик Джон Тиндаль, издавший в 1896 году книгу «Ледники Альп». С изучения альпийских ледников началась глобальная гляциология, исследования тысяч ледниковых потоков, спускающихся по склонам высоких горных хребтов, а в полярных районах — спускающихся до уровня моря. В предгорьях Альп впервые обратили внимание на странные образования — валы, перегораживающие долины и огромные валуны, испещренные царапинами — штрихами, направленными в одну сторону. Долгое время ученые считали, что эти следы оставили плававшие по холодному морю льдины и айсберги. Но горный охотник из Южных Альп Швейцарии Жан Пьер Перроден, много лет бродивший по ледниковым долинам, пришел к убеждению, что штрихи и шрамы на стойких к выветриванию горных породах образованы двигавшимися по горным долинам ледниками. Перроден рассказал о своих заключениях геологу Жану Шерпантье, но тот отнесся к ним скептически. «Я счел его гипотезу необычной и экстравагантной…», — писал он. Тогда Перроден нашел другого слушателя, которого в конце концов убедил. Это был строитель дорог и мостов инженер Игнац Венец. В 1829 году он выступил с докладом, и присутствовавший на нем Шерпантье на сей раз (через 15 лет) согласился с идеей значительно большего, чем современное, древнего оледенения в Альпах. Эту идею поддержал один из ведущих натуралистов Европы Луи Агассис, занимавшийся до того исследованием ископаемых рыб. Он облазил многие ледники в Альпах, нашел бесспорное доказательство их былого величия, и в докладе на научном собрании, организованном им в сердце Швейцарских Альп, в городе Невшатель, впервые назвал определенный период в истории Земли ледниковым.

ТРИ ПОЛУОСТРОВА ЮЖНОЙ ЕВРОПЫ (Пиренейский, Апеннинский, Балканский)

Европу открывали с юга жители Северной Африки и Передней Азии. Впрочем, самые первые открытия на юге континента, видимо, сделаны островитянами с острова Крит, где еще три тысячи лет назад утвердилась крито-микенская цивилизация. Первые торговые морские пути проложены с острова Крит на берега Средиземного моря, в том числе и европейские.

Критяне первыми высадились на берег полуострова Пелопоннес, где жили тогда племена ахейцев. Это еще не эллины и тем более не греки. Цивилизованные критяне считали их варварами. В свое время они разграбили Трою, большой город, несколько веков существовавший на полуострове Малая Азия, близ пролива Дарданеллы. Много раз Троя уничтожалась пожарами и войнами, но возрождалась снова и снова, пока около 700 года до н.э. на ее месте греки не основали Новый Илион.

Согласно мифу, изложенному в «Энеиде» Вергилия, группа троянцев во главе с Энеем (сыном Венеры) бежала на запад. После шестилетних скитаний высадилась на берегу Апеннинского полуострова. Эней, как рассказывает миф, с тремя последними галерами поднялся по самой большой реке полуострова Тибр к семи холмам, на которых после кровопролитного сражения с жившим там племенем латинян был основан в 753 году до н.э. «вечный город» Рома (Рим). Эней женился на дочери царя латинян, а его спутники переняли обычай и язык покоренного племени. Так гласит легенда. В ней же, впрочем, говорится и о том, что рядом с латинянами жили и переселенцы из Греции. Как они попали на полуостров, неизвестно, но, наверно, все же со стороны моря.

В то же время о происхождении такого народа, как этруски, создавшего первый (доримский) центр цивилизации на Апеннинском полуострове, до сих пор ничего достоверно не известно. Геродот считал, что это часть народа малоазиатского государства Лидии, бежавшая от голода. Другие считали, что этруски пришли с северо-востока, из района Дуная, перевалив Альпы, смешавшись с племенами, издавна жившими на севере Апеннинского полуострова. Есть и такое мнение: пеласги, заселявшие часть побережья Малой Азии, были общими предками как этрусков, так и славян; тем более что одно из названий этрусков — расены. Но это спорно. Несомненно только, что цивилизация этрусков предшествовала римской. Расцвета она достигла к VII веку до н.э., когда двенадцать городов-полисов объединились в федерацию, возглавлявшуюся поочередно правителем каждого из городов.

Начав с торговых отношений с греческими колониями и североафриканским городом-государством Карфагеном, они перешли к захватнической политике. Этруски проникли на берега Генуэзского залива, основали там город, ставший со временем Генуей, а потом распространились на юг полуострова и на плодородных землях Кампании построили два десятка городов. Ими основан в том числе знаменитый впоследствии город Помпеи на склоне Везувия.

Большая часть Апеннинских гор (на протяжении более 600 км) открыта этрусками. Преодолев горную преграду Апеннин, они оказались на Паданской равнине с протекающей по ней рекой Пад (По) и, двигаясь по ее левым притокам, вышли к предгорьям Альп. Знаменитые альпийские озера Комо, Гарда и Лаго-Маджоре были открыты этрусками. Дальше Альп они не пошли, а в V веке до н.э. этруски были порабощены Римом, цивилизация которого в значительной степени имела этрусские корни.

Возможно, присутствие этрусского государства на Апеннинском полуострове объясняет, почему финикийская колонизация обошла территорию современной Италии. Финикийцы основали свои колонии только на островах Сардинии и Сицилии, основное же внимание обратили на Пиренейский полуостров Южной Европы, открытый ранее критянами.

Впервые финикийцы посетили берега Пиренейского полуострова в 1-м тысячелетии до н.э. На атлантическом берегу, в устье реки Гвадалквивир, они основали город Гадира («Крепость»). Ныне это — Кадис. У входа в Гибралтарский пролив они построили город Малаку (Малагу). Потом продвинулись до устья реки Тэжу, основав там город, ставший Лиссабоном. Его название, как полагают, происходит от двух финикийских слов «алисс» и «аббе», означающих «любимая бухта». Кстати, и само название главной пиренейской страны Испании имеет, возможно, финикийское происхождение. Они называли свою колонию «Берег кроликов», потому что вокруг их поселений расплодилось очень уж много этих зверьков. По-финикийски это звучит — «И шпанним» (отсюда — Испания).

Дальше на север, вдоль берега Пиренейского полуострова, финикийцы отправились в поисках месторождений олова. И они нашли некие Оловянные острова (Касситериды). Предполагают, что это Британские острова, где в древности добывали олово на полуострове Корнуэлл. Но олово есть и на северо-западе Пиренейского полуострова (хотя и не на островах, но сильно изрезанный берег Галисии вполне можно было принять за скопление небольших островов).

Финикийцы освоили все западное побережье теперешней Португалии протяженностью около тысячи километров. В устьях почти всех рек, впадающих в океан, основаны были их колонии. Базируясь на них, они, по-видимому, познакомились и с Бискайским заливом к северу от Пиренейского полуострова, вплоть до полуострова Бретань. Финикийцев с Пиренейского полуострова вытеснила мощная армия Карфагена. Все финикийские колонии стали карфагенскими. А в V—III веках до н.э. с севера, через Пиренеи, на полуостров вторглись кельты, смешиваясь с жившими там, на территории современной Португалии, лузитанами и иберами.

В конце III века до н.э. большая часть Пиренейского полуострова оказалась под властью финикийского города-государства Карфагена. Финикийцев вытеснили во II веке до н.э. римляне, образовавшие две провинции своей империи — Иберию и Лузитанию.

Завоевание римлянами Пиренейского полуострова было, по сути, вторичным открытием. В 210 году до н.э. на его берегах высадились легионы Публия Корнелия Сципиона Старшего. Карфагеняне были разгромлены, римляне заняли их место, и на триста лет растянулась их борьба с населявшими полуостров племенами. Она велась в основном в горных районах: в Иберийских, кантабрийских горах, на плоскогорье Месета.

В 61 году до н.э. управителем этих провинций был верховный жрец (понтифик) Рима Гай Юлий Цезарь, который стал вторым (после Александра Македонского) завоевателем, оставившим хотя и краткие, но все же конкретные описания завоеванных стран. Его по праву можно отнести к разряду первооткрывателей самого западного полуострова Европы.

Только за 20 лет до н.э. Марк Випсаний Агриппа, полководец императора Октавиана Августа, завершил завоевание Пиренейского полуострова. Завоевание полуострова сопровождалось его исследованием: стали известны его горы, равнины, реки. Обобщение знаний сделал греческий историк Полибий из Аркадии, находившийся у римлян в заложниках. На Пиренейском полуострове он сопровождал полководца Публия Корнелия Сципиона Младшего, подавлявшего восстания горцев в 30-х годах II века до н.э. Пиренейские горы он проследил от Средиземного моря до Атлантического океана.

Полибий прошел всю Италию, описал ее в своей «Всеобщей истории». Идущие к югу от Паданской равнины Тоскано-Эмилионские горы он назвал Апеннинами («пен» — горная вершина) и констатировал их продолжение до южной оконечности полуострова — мыса Апулии. Полибий использовал измерения римских землемеров, проводивших съемки для строительства военных дорог, и довольно точно определил протяженность Адриатического побережья Италии.

Хотя научное открытие продолжалось вплоть до XVIII века, пионером изучения Пиренеев считают французского аббата Пьера Полассу. Он составил первую геологическую карту горной системы и описал ее минералы в книге, вышедшей в 1761 году. Высоты всех пиренейских вершин пятью годами позже точно измерил методами геодезии геолог Анри Ребуль и астроном Видаль. Оказалось, что более двадцати вершин вздымается выше 3000, а около тридцати — выше 2000 метров. Гора Поза (3375 м) была признана «королевой» Пиренеев. «Нужно годы провести в горах, чтобы научиться видеть то, что следует увидеть», — сказал исследователь Пиренеев Рамон де Карбоньер, обнаруживший в последнем десятилетии века гранитное «сердце» гор на границе Франции и Испании — массив Виньмаль. Он установил, что Пиренеи разорваны на два примерно равных участка долиной Гароны в верхнем ее течении.

Самый восточный из южноевропейских полуостровов — Балканский — вдается в Средиземное море на 950 км и ограничивается с севера Дунаем и его правым притоком Савой.

Дунай был известен еще древним грекам, основавшим в начале VI века до н.э. торговые фактории к югу от дельты Дуная, который они нарекли Истр. Широкие равнины к востоку от этой второй по длине реки Европы (после Волги) они называли Скифией. Подробно описавший Скифию Геродот о Балканском полуострове пишет очень скупо, упоминая только некоторые реки системы Дуная, горы Родопы, Пирин (Орбел), Стару-Планину (Гем). О Дунае он написал: «Истр — самая большая из известных нам рек…» Он перечисляет шесть притоков, принимаемых Дунаем в нижнем течении, и семь из тех, что берут начало в Старой Планине (Геме). Римский географ в самом начале новой эры обобщил знания греков: он подробно описал побережье Балканского полуострова и полуостров Пелопоннес, занятый Грецией. Но и ему мало известна внутренняя часть Балканского полуострова. О ней он сообщает лишь: «…Вся расположенная выше местность гориста, холодна, подвержена снегопадам, в особенности на севере, так что виноград здесь редок не только в горах, но и на здешних равнинах — вернее, на плоскогорьях».

Впервые Балканский полуостров с запада на восток пересекли римские завоеватели. На Нижнем Дунае они появились в конце II века до н.э. Марк Линий Друз прошел по реке Мораве к Дунаю. Войско Октавиана Августа в 35—33 годах до н.э. достигло Дуная по реке Саве со стороны Далматинского нагорья. Император Клавдий Тиберий, продолжая завоевания, уже в начале новой эры открыл правобережье средней части Дуная и озеро Балатон. В 6 году н.э. римский император Тиберий, форсировав Дунай, проник в Богемию по долине Моравы.

Покорение Дакии в бассейне Дуная заняло у римлян больше двух столетий. В 88-м году римский полководец Феттий Юлиан разбил дакийского царя Децебала у Железных Ворот Дуная, где река уходит в ущелье шириной 150 метров. Но и после этой победы Рим обязался ежегодно субсидировать Дакию и строить на ее территории крепости и другие сооружения, реорганизовать ее армию по римскому образцу. Полностью одолел даков лишь император Марк Ульпий Траян. Его стотысячное войско форсировало Дунай у Железных Ворот в 101 году. Идя на север от Дуная, он пересек полосу широколиственных лесов. От латинского их названия страна внутри Карпатской горной дуги стала называться Трансильвания (Залесье). Потом римские легионы пересекли Восточные Карпаты.

Лишь спустя 70 лет Марк Аврелий разгромил сарматов и другие «варварские» племена, расширил границы Римской империи к северу от Балканского полуострова, включив в нее весь бассейн Дуная, Карпаты и Судеты. Он завершил открытие Среднедунайской равнины и большей части дуги Карпат (примерно 700 км из полутора тысяч).

ТРИ МОРЯ НА ВОСХОДЕ (Земля по Геродоту)

Берега и острова Средиземного моря еще 4—3 тысячи лет назад стали важнейшим центром открытия окружающего мира. И, естественно, одним из первых выходов за пределы был прорыв в соседнее на востоке море. По существу, тоже Средиземное. Это Черное море, соединенное с Мраморным морем проливом Босфор и с Эгейским — Дарданеллами. По размерам оно почти в шесть раз меньше Средиземного, да и глубина вдвое меньше. Его можно назвать «филиалом», или «младшим братом», Средиземного, а у этого «младшего брата» есть свой «младший», совсем крошечный — Азовское море. Оно меньше Черного в десять раз и в шестьдесят четыре раза меньше Средиземного. А о глубине Азовского моря и говорить не стоит — в среднем всего 13 м. Еще за три тысячи лет до н.э., а может быть, и раньше, древние греки приступили к колонизации Черного моря, названного ими Понтом Эвксинским, и чуть позже — Азовского, которое считали озером.

Кто же открыл миру Черное море? Конечно, как и всюду, — это те народы, которые издавна жили на его берегах. Но они не оставили никаких письменных свидетельств о своем прибытии к берегам Черного моря, поэтому их мы не считаем первооткрывателями. Возможно, раньше греков на Черном море побывали шумеры, имевшие письменность, но достоверные свидетельства этого отсутствуют.

Да и у греков не так уж точно все зафиксировано. Свидетельство их первого плавания в XIII веке до н.э. — мифическое. Это миф о плавании фессалийца Ясона на судне «Арго» к берегам Колхиды за золотым руном. Шкура барана, насыщенная золотом, в далекой Колхиде висела на дереве, охраняемая по заданию богов чудовищным змеем. Царскому наследнику Ясону нужно было привезти золотое руно, чтобы получить унаследованный им трон. Пользуясь благорасположением богов, Ясон сумел на парусном гребном судне пересечь неведомое море, высадиться на кавказском его побережье и, преодолев невероятные препятствия, овладел руном. Несчастья продолжали преследовать Ясона и на родине. В итоге он погиб под обломком корабля «Арго», упавшим ему на голову. Руно же, согласно мифу, было вознесено на небо в виде зодиакального созвездия Овна.

У этого мифа вполне могла быть и реальная основа. Эллада три тысячи лет назад имела большой флот, если верить Гомеру, около тысячи кораблей. И, конечно, плавание к Черному морю могло состояться в глубокой древности. Кем-то ведь были получены сведения о Колхиде и Кавказе, использовавшиеся в греческой мифологии…

Первая греческая колония на черноморских берегах возникла в VIII веке до н.э., именно там, куда пристали мифические аргонавты — в устье реки Риони (по-гречески — Фасис). Примерно в то же время основаны колонии на юге Черного моря — Синоп и Трапезунд (Трабзон). В следующем столетии появились Истр и Ольвия (на северо-западе), Танаис и Пантикапей — на севере.

К тому времени, когда совершил свое путешествие в Черное море (а это было около 260 года до н.э.) «отец истории» и великий географ античности Геродот, побережье Черного моря было уже освоено греческими колонистами. Геродот подробно записывал все свои впечатления, как и подобает научному исследователю. Здесь он был первым. Посетив Милетскую колонию на берегу Малой Азии, корабль вошел в проливы, ведущие в Понт Эвксинский (Море Гостеприимное). Геродот назвал его «самым замечательным из морей, которым нельзя не любоваться». Вспомнил Геродот о том, что полвека прошло с того времени, когда его земляк Мандрокл (тоже с острова Самос) построил через пролив Босфор (его наименьшая ширина — 14 м) по приказу персидского царя Дария мост, по которому войска завоевателя вторглись в Скифию.

Корабль двинулся вдоль восточного берега моря на север, не пропуская ни одного приморского поселения. И наконец достиг крупнейшей колонии в устье реки Гипанис (Южный Буг — Ольвия). Ее построили выходцы из Милета. Несколько месяцев прожил Геродот в Ольвии, совершив плавания вверх по Южному Бугу до места, которое скифы называли «Священные пути», побывал в лесах Борисфена (Днепра), где познакомился с образом жизни скифов-землепашцев. Огромное впечатление произвели на Геродота бескрайние степи Северного Причерноморья, с их густым многотравьем, леса в низовьях Борисфена. Днепровские плавни удивили обилием птиц и рыбы, среди которой нередки и осетры. Узнал Геродот, что к северу от Скифии большую часть года выпадает снег и там среди озер, из которых вытекают реки, живет племя невров, каждую зиму превращающихся в волков (на самом-то деле они, видимо, просто одевались в шкуры). Возможно, это предки славян.

Борисфен и Гипанис впадают, по Геродоту, в большое озеро (на самом деле это Днепро-Бугский лиман). Кроме двух этих рек, Геродот пишет и об Истре (Дунае), называя его «величайшей из всех известных рек», Тире (Днестре), Танаисе (Доне) и его притоке Гиркисе (Северском Донце).

Собрал Геродот сведения и о живущих к востоку от Скифии, в степях Волго-Донского водораздела, савроматах. Через их земли текут реки Оар (Волга) и Яик (Урал). К северу от них, в непроходимых лесах, обитают рыжеволосые и голубоглазые будины, поедающие шишки. В окружении кочующих будинов, на отвоеванных у леса участках, живут потомки греков — земледельцы и садоводы; еще восточнее, в предгорьях неприступных Рифейских гор (Урала), — плосколицые аргипеи, питающиеся молоком и черешней. А в самых горах, как рассказывают эти люди, очевидно, принадлежащие к монголоидной расе, обитают люди с козьими ногами и те, что спят по шесть месяцев в году. «Но я совсем этому не верю», — замечает Геродот, хотя в этом сообщении содержится информация о северных широтах, где полгода господствует ночь.

Затем Геродот покинул Скифию. На попутном корабле он пересек море и оказался на южном берегу Понта, в живописной бухте Синоп. Там он пересел на корабль, направлявшийся за вином, фруктами, медом, корабельным лаком и смолой в страну, которую некогда посетили мифические аргонавты, в Колхиду. По пути были заходы и в другие колонии, расположившиеся в устьях рек. Наконец, прибыли в Фасис, в устье Риони. Геродот удивился, увидев среди жителей Колхиды темнокожих людей с курчавыми волосами. Ему говорили, что это потомки египтян, приплывших на кавказский берег Черного моря на корабле одного из египетских фараонов. И это было очень давно. Не исключено, что именно египтяне — первооткрыватели Черного моря, но они не оставили об этом письменных свидетельств. Геродот же старается как можно больше записать из увиденного. Ему рассказали, что Кавказские горы, заснеженными вершинами которых он любовался еще с борта корабля, самые большие горы в мире и живут в них воинственные массагеты, изготовляющие свое оружие из меди и золота, потому что у них нет железной руды.

За Кавказскими горами — и об этом узнал Геродот — огромное море. Это Каспий. Но Геродот до него не добрался, а вернулся на остров Самос. Вскоре он отправился в новое путешествие — в пределы Персидской империи; эти места уже известны, но Геродот станет первым их исследователем.

Геродот не просто рассказывал об увиденном, он сопоставлял факты, отделял достоверное от вымысла и, когда мог, производил прямые измерения. Черное море он пересек вдоль и поперек, попытался оценить его размеры. Восемь с половиной суток потребовалось ему, чтобы пересечь море с запада на восток и двое — с севера на юг. Следовательно, рассчитал он, в длину оно имеет 11000 стадий, а в ширину — 3300 стадий. Поскольку 1 стадия — около 190 м, то Геродотовы размеры Черного моря оказываются преувеличенными почти вдвое по длине и совсем немного по ширине. Ошибка — всего на 57 стадий, то есть около 11 километров. В наши дни наибольшая протяженность по параллели принята 1148 км, по меридиану — 615 км.

Восточнее полуострова Таврика (Крыма) Геродот посещает большое озеро Меотида. Это Азовское море, размеры которого, по его мнению, лишь немного меньше Понта Эвксинского, то есть Черного моря. Очевидно, те, кто рассказывали об этом «озере», объединили его с северной частью Каспия, потому что река Оар (Волга) впадает, по Геродоту, в Меотиду.

О Каспийском море в Колхиде говорили как о заливе океана, окружающего всю Ойкумену. Геродот собирался проверить это во время своего путешествия в Центральную Персию по «Царской дороге», построенной царем Киром от побережья Эгейского моря до столичного города Сузы. Ее длина — 1400 км, и идет она через Лидию, Армению, в которой берет начала река Араке, текущая в Каспий, мимо верховьев Евфрата, вдоль долины р. Тигр. В Сузах Геродот встретил людей, которые бывали на Каспии, и точно узнал от них, что это замкнутый водоем, очень большое озеро. Рассказали ему и об Индии, до которой дошел по приказу Дария морским путем мореход Скилак. Вместе с золотым песком он привез из Индии знание о диковинном злаке — рисе и хлопчатнике, названном персами «шерстяным деревом». Индийцы шьют из «плодов» этого «дерева» себе одежду, — удивлялся Геродот, — и она получается не хуже, а даже лучше, чем из овечьей шерсти.

После Персии, побывав на родном острове Самосе, где он принял участие в восстании самосского народа против тирании, Геродот отправляется в Египет. Несмотря на то что страна эта хорошо была известна в античном мире, он и в ней открывает много нового. Он поднялся вверх по Нилу до знаменитого Слонового острова (Элефантина). И хотя этот остров многими посещался, только Геродот описал рельеф берегов Нила, а по рассказам, и территорию древнего Египта на запад от долины Нила. Он живописует и щебнисто-каменистые пустыни и песчаные — с дюнами высотой до трехсот метров, и хребет Этбай, протянувшийся вдоль Красного моря, и высочайшие в Северной Африке горы Атлас. Первое описание Сахары дано Геродотом. Но он не сумел разгадать тайну истоков Нила, предположив ошибочно, что Нил поворачивает в верхнем течении на запад. Видимо, до него дошли слухи о Нигере, и он соединил эти две реки в одну… Но все-таки главное открытие Геродота — замкнутость Каспийского моря. Оно было подтверждено лишь через 300 лет. Тогда и вспомнили о Геродоте.

Другой великий древнегреческий историк и географ — уже из начала следующего тысячелетия — Страбон — по существу, повторил путь Геродота и за пределы его «мира» не вышел, хотя и гордо заявлял: «…пожалуй, не найдется никого, кто бы объехал больше земель… чем я. Ибо те, кто проник дальше меня в западные районы, не добирался до столь отдаленных мест на востоке, а те, кто объездил больше восточные края, не достигал столько в западных…» Действительно, он побывал на Черном море и дошел до Эфиопии.

ПУТЕШЕСТВЕННИК-ПОЛКОВОДЕЦ (Александр Македонский)

Александра Македонского прославили его победоносные сражения и завоевания. В то же время он был крупнейшим землепроходцем древности. Его военные предприятия широко развернули для греков границы ойкумены.

Став после смерти отца Филиппа царем Македонии (в 20 лет), он увлекся дерзкой мечтой — завоевать весь мир. Трудно сказать, сопутствовали ли этим планам мысли о том, чтобы познать мир, пройти за пределы известной грекам земли, открыть новые страны и народы. По-видимому, этому учил Александра его мудрый наставник — Аристотель. Хотя в сферах познания этот ученик, как известно, ничем так и не отличился. Его вдохновлял образ гомеровского героя Ахилла.

…Географические открытия — тем более в далеком прошлом — слишком редко совершались из благородного стремления к познанию, из чистой любознательности. В этом отношении Александр Македонский не был исключением. Правда, в составе его экспедиционного корпуса находились картографы, историки, инженеры, художники. Они предназначались для изучения и описания новых стран. Но реально они вынуждены были служить военными инженерами и топографами, не вдаваясь в научные изыскания.

Вторгшись в Малую Азию, Александр имел перед собой крупнейшую по тем временам Персидскую империю. Сравнительно небольшой македонской армии (около 50 тысяч человек) противостояла персидская, превосходящая ее в несколько раз. Разгромив врагов в двух сражениях — у реки Граник и города Иссы (в 334 и 333 годах до н.э.), он преследовал Дария, бежавшего на юг. Македонское войско прошло Ливан и Сирию. Задержаться пришлось на несколько месяцев у города Тир, который взяли после долгой осады.

Перейдя границу Египта, Александр захватил Мемфис, принял титул фараона и основал в дельте Нила город Александрию. По преданию, в Ливийской пустыне он посетил оракул Амона, а затем вновь отправился на поиски войска Дария. Встреча состоялась в Двуречье, и вновь персидский царь потерпел сокрушительное поражение и вынужден был спасаться бегством…

Прервем рассказ о походах Александра. Какое отношение они могут иметь к географическим открытиям? На этот счет специалисты высказывают противоположные точки зрения.

Вот мнение английского историка науки Дж. Бейкера: «Решающим событием в ходе накопления географических знаний был… великий поход Александра Македонского из Греции в Индию».

Советский географ И.П. Магидович думает иначе: «Историки часто приписывают ряд географических открытий Александру Македонскому и участникам его походов или сильно преувеличивают их роль в деле изучения географии Востока. Войска Александра проходили через области Персидской империи, то есть либо через страны, заселенные древними народами высокой культуры, либо через территории, хорошо известные этим народам. Участники македонских походов, как правило, не добыли на месте новых и не обработали старых географических материалов, собранных покоренными ими народами (египтянами, персами и др.). Исключение представляет флотоводец Неарх, составивший подробный отчет о своем плавании от устья Инда к устью Евфрата».

Надо сразу сказать: и то, и другое мнение вполне обосновано. По словам Магидовича, значительно больше сведений об Индии узнали греки из трудов Мегасфена (греческого посла в Индии), а вовсе не от научных спутников Александра Македонского. Отчасти это верно. Но только отчасти.

«Мегасфен сообщает, — писал римский историк Элиан Клавдий, — будто в Индии есть крылатые, очень большие скорпионы, которые часто жалят европейцев. Там есть якобы также крылатые змеи…» Страбон тоже сослался на этого автора: «Мегасфен говорит, что в земле прасиев водятся самые крупные тигры, по величине почти в два раза превосходящие львов… Там вырывают из земли камни, которые слаще фиг и меда и имеют цвет ладана».

Конечно, далеко не все сообщения Мегасфена были фантастичными. Он, по обычаю своего времени, пересказывал и были, и небылицы, не стараясь доискиваться до правды. Конечно, говорить о каких-то научных (в нашем понимании) достижениях Мегасфена или Александра Македонского или многих других людей древности, Средневековья, Возрождения не имеет смысла. Колумб, как известно, до конца жизни был уверен, будто достиг Восточной Азии, а его считают первооткрывателем Нового Света. Это тоже не соответствует истине, хотя и отвечает обыденным представлениям о географических открытиях.

Итак, не станем требовать от походов Александра Македонского каких-то научных достижений, а постараемся более или менее объективно оценить их значение в истории географических знаний.

Поражает уже сам по себе маршрут, который он прошел со своей армией: из Греции через Малую Азию в Египет, затем в Ливийскую пустыню, в Двуречье, после чего в Среднюю Азию. Перейдя через Гиндукуш, вышел в долину Окса (Амударьи), достиг среднего течения Яксарта (Сырдарьи). Эти земли считались крайней границей Азии.

Еще раз преодолев горы Гиндукуша, Александр вторгся в пределы Индии. Перейдя долину Инда, он хотел двигаться дальше на восток или юго-восток, но уставшие солдаты взбунтовались и потребовали возвращения на родину. Спустившись вниз по долине Инда, он отправил часть войска под командованием флотоводца Неарха в обратный путь, а сам с оставшимися полками двинулся на запад по суше в Южный Иран.

Переход был трудный; стояла летняя жара и немало людей и скота погибло в пути. Однако цель была достигнута. Армия воссоединилась в Двуречье и неугомонный Александр собирался предпринять поход в Аравию. Его честолюбивые замыслы прервала внезапная смерть в 323 году до н.э. Царя Македонии с той поры историки прославляли как несравненного полководца, бесстрашного воина, выдающегося стратега и великого завоевателя. К этому по справедливости следует добавить лавры незаурядного землепроходца, отважного путешественника.

И все-таки походы Александра, действительно, не обогатили географию, хотя он со своей армией преодолел такие расстояния, которые не прошел ни один путешественник до него, да и много веков спустя. Это была лишь малая часть обитаемой территории, а вовсе не полсвета, как полагал сам полководец. Он был уверен, что пересек Азию, хотя вся ее северная половина и восточная части так и остались для греков неведомыми. Он успел познать — да и то поверхностно — лишь ограниченную ойкумену которая считалась его соплеменниками центром цивилизации или даже всего мироздания.

Американский историк Мортимер Уилер, знаток античности, высоко оценивал деяния Александра как деятеля культуры: «От Персеполя он пронесся через всю Центральную Азию, как пожар в джунглях, и на пепелищах, которые оставались за ним, возникали ростки новой цивилизации». А чуть позже Уилер признался: «Но когда в краях, где он побывал, мы попытаемся обнаружить вещественные доказательства его деяний, результаты оказываются поистине жалкими. Он совершал свои подвиги в местностях отдаленных и малодоступных».

Это очень характерные высказывания. Выходит, завоеватель пронесся как пожар, оставляя за собой пепелища, но именно на них взросли цветы новой цивилизации. Тот же автор пояснил, в чем, по его мнению, состояли два главных подвига Александра: «Первым было включение самых далеких окраин древней персидской монархии в границы тогдашнего цивилизованного мира. Результатом первого явился второй подвиг — создание континуума цивилизаций — через множественность наций и культур от Средиземноморья до Ганга…»

И, наконец, восторженная оценка подвигов Александра американским историком: «Он завоевывал, созидая. Он разбрасывал города, словно сеятель, предпочитая пустынные, малообжитые области Азии».

Действительно, некоторые авторы приписывают македонскому царю создание более 70 городов. Другие сокращают эту цифру вдвое. Но и в этом случае количество новых «Александрий» впечатляет. Однако если подсчитать, сколько прекрасных городов он уничтожил, сколько привел в запустение земельных угодий и разрушил оросительных систем, окажется, что его разрушительная деятельность значительно превосходила созидательную.

И еще одно замечание Уилера вызывает удивление: почему это славный завоеватель «разбрасывал города… предпочитая пустынные, малообжитые области»? Какой разумный сеятель станет бросать семена на бесплодную почву? Какой смысл закладывать города в безлюдных пустынях?!

Тут впору посетовать на малую осведомленность современных узких специалистов в сопредельных областях знания. А ведь за столетие до Уилера другой американец, естествоиспытатель Георг Марш в монографии «Человек и природа» проницательно отметил один аспект походов завоевателей древности, чрезвычайно важный с позиции исторической экологии:

«…Северная Африка, Аравийский полуостров, Сирия, Месопотамия, Армения и многие другие области Малой Азии… отличались в древнее время большим плодородием… Многие пустынные в настоящее время пространства некогда имели густое население, необходимо предполагающее такое плодородие почвы, от которого теперь сохранились разве только одни слабые следы. Только чрезвычайным плодородием можем мы объяснить, каким образом огромные армии, как, например, персидская, а в позднейшее время крестоносцев и татар, могли продовольствоваться без всяких комиссариатов во время дальних переходов через территории, которые в наше время едва в состоянии прокормить один полк».

Если с этой точки зрения взглянуть на путь, пройденный армией Александра Македонского, то многое прояснится. Каким образом смог он с немалым войском преодолеть тысячи километров, проходя почти исключительно зоны пустынь и полупустынь? Почему он предпочитал закладывать новые города в ныне малолюдных областях Азии?

Наиболее обоснованный ответ на оба вопроса один: зоны современных пустынь и полупустынь во времена Александра Македонского были иными, более всего похожими на степь, лесостепь или саванну. К такому выводу пришел Георг Марш в середине XIX века. Он справедливо отметил, что эти территории «…представляли сочетание естественных и искусственных условий столь благоприятное для человека, что здесь могло жить в довольстве густое, образованное население».

Так было в далеком прошлом. «Эти части земной поверхности в настоящее время совершенно бесплодны или представляют такое оскудение производительности, что за исключением немногих оазисов, избегших общей участи, не в состоянии удовлетворить нужды цивилизованного человека».

Почему произошла разительная перемена? По мнению Марша, «упадок этих некогда столь цветущих стран произошел отчасти вследствие таких геологических причин, действие которых человек не мог ни остановить, ни исправить, а отчасти также вследствие прямого насилия человека над природой; но главная причина этого упадка заключается в невежественном небрежении человека к законам природы, в войнах, в гражданской и церковной тирании, в злоупотреблениях».

Что касается «геологических причин» (точнее сказать, естественных изменений климата), то в XX веке определенно выяснилось, что они если и влияли на природные зоны, то чрезвычайно мало, практически неощутимо. А вот сами люди действительно сумели опустошить огромные территории. Одним из наиболее сильных средств такого рода явились крупные военные действия.

Походы армии Александра наиболее поучительны для наших поколений, прежде всего с экологической точки зрения. Вторгаясь на земли, населенные высококультурными — по тем временам — народами, полки македонского царя производили значительные, а во время боевых операций или штурма городов — катастрофические разрушения. Цветущие поля и тучные пастбища вытаптывались, оросительные системы приходили в запустение.

Во время войны с Дарием на территории Двуречья долгое время совершали маневры и македонская и втрое более многочисленная персидская армия. Это, безусловно, самым плачевным образом сказалось на природе края, которая и без того находилась в критическом состоянии из-за долгой эксплуатации. Позже, перейдя в междуречье Амударьи и Сырдарьи, полки Александра вновь произвели опустошение, уничтожив ряд городов и оросительных сетей, после чего зной и ветер довершили образование пустынь. В долине Инда завоеватели окончательно уничтожили находящуюся на стадии упадка местную древнюю цивилизацию (на 2 тысячелетия старше греческой!) и способствовали окончательному опустыниванию края.

Конечно, формирование пустынь и полупустынь в этом обширном регионе Юго-Западной и Средней Азии продолжалось много столетий и было связано прежде всего с интенсивной сельскохозяйственной деятельностью, истощением почв, эрозией земель, снижением уровня грунтовых вод, а также вызванными этими процессами климатическими изменениями. Там, где природа имела возможность возродиться, войны не приносили непоправимого урона. Но в ряде районов они сыграли роль завершающего аккорда в трагическом финале угасающей цивилизации.

На примере недолговечной империи Александра Македонского мы имеем возможность исследовать, каким образом приходили в упадок некоторые цивилизации древности, вступившие в неразрешимый конфликт с окружающей средой. Ведь и великая Персидская империя пала под натиском небольшой македонской армии только потому, что уже находилась в тяжелом экономическом положении все по той же причине — значительное истощение природы (в первую очередь почв и растительности).

Ну а что можно сказать о собственно географических результатах походов Александра Македонского? Можно ли вообще говорить о каких-то открытиях? По мнению Дж. Бейкера — безусловно. Произошел переворот в географических знаниях. «Греки вошли в соприкосновение с новым миром. Старинные смутные вести о местности к востоку от Месопотамии уступили место знакомству с Ираном, с небольшой, но важной частью Центральной Азии, и с Западной Индией. Не только стала известна общая география этих новых для греков стран, но походы обогатили греков знанием ряда отдельных географических фактов, о которых до того времени они не имели никакого представления. Так, если взять на удачу только два примера — великие горные хребты Азии или реки Западной Индии, то окажется, что знакомство с ними… расширило и общегеографический горизонт, поскольку ничего подобного у себя на родине греки не видели. Таким образом, походы Александра имели величайшее значение как с точки зрения районной, так и общей географии».

Надо подчеркнуть: все это справедливо лишь с позиции евроцентризма. Но она вполне оправдана, ибо география Греции была ведущей в древнем мире, а знания о дальних странах обычно в те времена были не только неопределенными, но и по большей части фантастичными.

В средние века рассказы о походах Александра Македонского были похожи на волшебные сказки: сражения с драконами, зверолюдями и прочими мифологическими созданиями. А вот в Древней Греции после недолгого царствования Александра (и позже в Римской империи) подобные географические сказки обычно не принимались всерьез. Мир оказался значительно обширней и обыденней, чем представлялось раньше. Дальние страны следовало изучать, а не выдумывать. И это было замечательным географическим достижением.

ИЗ ИНДИИ В КИТАЙ

Две самые населенные страны мира — Китай и Индия — существуют рядом многие тысячелетия. В каждой из этих стран происходили переселения народов, образование и разрушение государств, войны и междоусобицы, и на фоне всего этого шел многократно повторяющийся процесс ознакомления каждого из народов со своей и с соседней страной. А за этим следовало взаимное знакомство с другими народами и странами.

Древнейшая цивилизация Южной Азии — хараппская, созданная предками современных дравидов, существовала в III — начале II тысячелетия до н.э. в бассейне Инда. Из низовьев этой реки шло распространение хараппской культуры на весь полуостров Индостан. Хараппанцы открыли уступ Иранского нагорья, обрывающийся к долине Инда; пустыню Тар, протянувшуюся по левобережью Инда на 850 км; пустыню Тхал на севере, левые притоки Инда, спускающиеся со склонов Гималаев. Они проникли в гималайские предгорья, добывая там лес. К началу 2-го тысячелетия они открыли среднее течение Ганга и его главный приток Джамну, а также освоили Индо-Гангскую равнину, протянувшуюся почти на три тысячи километров.

Путешественники и купцы из долины Инда пробрались в Центральную Азию, современную Туркмению, в Шумер и другие страны Междуречья уже в начале 3-го тысячелетия до н.э. Они нашли перевалы через Каракорум и Гиндукуш, преодолели пустынные пространства Иранского плоскогорья, и по Южной окраине хребта Загрос вышли в междуречье Тигра и Евфрата. Известно также, что хараппанцы строили морские парусно-гребные суда с одной и двумя мачтами, используя для навигации специально обученных птиц. Они освоили прибрежное судоходство по Аравийскому морю и, изучив систему постоянных ветров и течений, вышли в Индийский океан. Были налажены морские торговые пути в Месопотамию через острова Бахрейн и Ормузский пролив. Затем хараппанцы открыли значительную часть побережья Индостана, достигли его южной оконечности и доплыли до острова Ланка (Цейлон), откуда вывозили жемчуг.

Обо всех этих открытиях судят по данным археологии, письменных свидетельств еще не было в те далекие времена.

За 1500—1400 лет до н.э. в Северную Индию пришли индоарии, осевшие в верхних течениях Ганга и Джамны. Примерно за 800 лет до н.э. в Индии появилась письменность. Был записан существовавший первоначально в устной форме древнейший памятник «Ригведа», в которой рассказано и об Инде (Синдху) и его притоках, рожденных в Западных Гималаях: «…Синдху… деятельная из деятельных… огромный размер ее… переполненный силой, вызывает восхищение».

Индоарии распространились на восток, освоив Индо-Гангскую равнину, постепенно проникли в предгорья Восточных Гималаев. На юге они постепенно достигли плоскогорья Декан, дошли до южной оконечности Индостана и вторично открыли в VI—V веках до н.э. остров Шри-Ланка (Цейлон). В отличие от хараппанцев, они и заселили остров, основав свои колонии.

Индоарии в IV—V веках до н.э. проложили торговый путь по долине Брахмапутры, а также через верхние течения Меконга и Янцзы — на Хуанхэ, в Китай. Этот путь длиной в 3000 км, пересекавший высочайшие горные хребты, действовал не менее ста лет. С возникновением в VI—V веках до н.э. буддизма новые пути в мире стали прокладывать не только завоеватели и купцы, но и буддисты-проповедники. Если судить по надписи, высеченной на скале царем Ашокой в III веке до н.э., миссионеры буддизма проникли и в Египет, и в Грецию. Именно им принадлежит честь открытия перевалов в Гиндукуше, на Памире, в Гималаях и в Западном Тибете. Им была известна гигантская песчаная пустыня Такла-Макан, озеро Лобнор и впадающая в него река Тарим. За 200 лет до н.э. буддийские монахи стали проникать в Китай.

Индийское проникновение в Китай произошло значительно раньше чем китайское — в Индию. Согласно древним китайским хроникам, корабли с индийскими товарами приходили в VII веке до н.э. Несомненно индийцы были первооткрывателями большей части побережья (да и глубинных областей) Юго-Восточной Азии. Очевидно, ими был открыт Малайский архипелаг, они пересекли экватор и достигли островов Ява и Суматра. И все это за 400—300 лет до н.э.

Возникновение первого рабовладельческого государства Инь в Китае относится к XVI веку до н.э. Оно охватило север Великой Китайской равнины и среднее течение Хуанхэ. Естественно, расширились его границы: до горных хребтов — на севере и западе, до Желтого моря — на востоке. Был открыт Шаньдунский полуостров, выступающий в море на 350 км.

На рубеже XIII—XII веков до н.э. император У Дин с войском достиг нижнего течения Янцзы и северных склонов Южно-Китайских гор. У Дин покорил племена, населявшие обширную лессовую равнину, огражденную хребтами Тайханшань, Циньлин и Наньшань. Войско прошло через пустынное плато Ордос в излучине Хуанхэ, добралось до крутосклонного хребта Иньшань. Русло Хуанхэ им было известно на протяжении двух тысяч километров. Познакомились они и с заболоченными берегами Желтого моря к северу от Хуанхэ.

Чжо У Ван, правитель другого китайского государства, завершил в XI—X веках до н.э. открытие Лессового плато. Разгромив войско иньцев, он вышел к отрогам Куньлуня, где наладил добычу нефрита. Люди Чжо У Вана посетили озеро Кукунор, юго-восточный край Тибета. Почти все течение Хуанхэ было освоено китайцами, за исключением верховьев. А с VIII века до н.э. морские суда достигли полуострова Корея, прошли в Японское море. Китайцы открыли японские острова Хонсю, Кюсю и Сикоку. Возможно, они прошли и вдоль восточного побережья Индокитая. В следующем столетии был открыт остров Тайвань.

В V веке до н.э. войско государства Цинь достигло Сычуаньской котловины и поднялось на склоны Сино-Тибетских гор, протяженностью 750 км. Перевалив их, китайцы открыли верхние течения рек Янцзы, Меконга, Салуин, где индийцы уже побывали.

Анонимный географ царства Цинь в первой половина III века до н.э. составил первое описание территории, известной к тому времени.

ИЗ КИТАЯ В ИНДИЮ И ЯПОНИЮ

По-видимому, связи Китая с Индией возникли в незапамятные времена, но не осталось никаких письменных следов этих контактов. Поэтому первооткрывателем Индии с севера, со стороны Китая, считается буддийский монах Фа Сянь, оставивший описание своего длительного и нелегкого путешествия, совершенного в IV веке. Он вышел в 399 году с группой паломников-буддистов из города Сиань на реке Вэйхэ. Это тот самый город, откуда начинался Великий Шелковый путь. В ту пору он был заброшен и до его возрождения оставалось ни много ни мало девять столетий.

Путь начинался с пересечения гигантского пустынного пояса Алашань — Бэйшань — Такла-Макан. Пустынность этих мест Фа Сянь выразил одной фразой: «Не видишь ни птицы в небе, ни четвероногих на земле». Но вокруг блуждающего озера Лобнор тогда располагался цветущий оазис Шеншен, и паломники провели здесь месяц, набравшись сил перед горным переходом через Тянь-Шань. Они спустились с заснеженных перевалов в долину реки Или, а потом, снова перевалив горы, попали в Ферганскую долину, за которой простирались новые горные перевалы и новые долины. Через хаос утонувших в снегу гор, на востоке теперешнего Афганистана, они подошли к белоглавому гиганту-хребту Гиндукуш (800 км в длину, 35 — в ширину, высота — около 8 км). Еще один хребет пришлось преодолеть — Каракорум, горы которого, как отметил Фа Сянь, «круты, подобно стене». Но стена обрывается к долине Инда, от которой по широкой равнине можно дойти до другой индийской реки — Ганга. По пути Фа Сянь посетил буддийские монастыри, выполняя главную задачу своего многолетнего паломничества. Истекал шестнадцатый год его путешествия. Пора было возвращаться на родину.

Фа Сянь прошел около тысячи километров до устья священной реки индусов. Ему удалось попасть на корабль, который довез его только до острова Цейлон, где он провел два года. Через 18 лет, побывав еще и на острове Ява в Индонезийском архипелаге, Фа Сянь вернулся в Китай. Написанная им книга «Фагоцзы» содержит подробное описание пути из Китая в Индию, особенности природы, этнографии и истории Индии и 30 государств, которые посетил Фа Сянь и его спутники. Эта книга поведала о мирном открытии Индии ее северным соседом и установлении между ними связи на религиозной основе — на почве распространения буддизма.

Сам же Китай еще долго оставался почти неизвестной страной, даже для китайцев, пока не появился еще один энтузиаст-путешественник. Ждать пришлось больше тысячи лет…

Китай — страна преимущественно горная (почти на 90%). Ее поверхность как бы ступенями понижается с запада на восток. На юго-западе страны расположено Тибетское нагорье с высотами до 4500 м, окруженное и пересеченное гигантскими горными хребтами, которые кажутся совсем невысокими, если находишься на высокогорной равнине. Даже Гималаи, высочайшие горы Земли, со стороны Тибета выглядят совсем не грозно, ведь их относительная высота составляет всего 3—4 км. Но само Тибетское нагорье на карте — это огромное темно-коричневое пятно. Весь остальной Китай — среднегорный, и настоящие низменности (зеленые пятна на карте) — лишь на востоке страны, в низовьях рек Янцзы и Хуанхэ, соединенных Великим каналом, да на северо-востоке, где протекает Сунгари. На всей остальной территории — сотни горных хребтов. На первый взгляд кажется, что их расположение совершенно хаотично. Но большинство хребтов, особенно на юге и севере страны, направлены по меридианам, в то время как крупные реки текут в основном вдоль параллелей. Это обстоятельство еще китайский картограф Синь (в VIII веке) использовал для построения оригинальной системы координат. Очень долго она исправно служила китайским географам, привязывавшим к этой природной сети местоположение городов и селений. Расстояние от реки, горного хребта или отдельной выдающейся горы и служило характеристикой географического положения населенных пунктов.

Эта идея естественных координат, возможно, и вдохновила великого китайского путешественника 17-го столетия, родившегося на берегу Янцзы, по имени Сюй Ся Кэ, на подвиг познания своей страны, продолжавшийся тридцать лет. Еще в детстве он поставил перед собой задачу побывать у пяти самых главных гор Китая. А получилось так, что он обошел всю страну от края до края, с большой точностью описал десятки горных хребтов, истоки многих рек и их притоки. Он, собственно, первый открыл географию Китая, посвятив этому всю жизнь и отдав все свое состояние, полученное от богатых родителей.

Всего одиннадцать лет было Сюй Ся Кэ, когда он начал свои путешествия. Озеро Тэйху южнее впадения Янцзы в Восточно-Китайское море было первой его целью. Через два года юный путешественник пересекает весь приморский Китай и выходит к Пекину. Потом идет на юг, пересекает горы Таштайшань и Янданьшань, поднимается вверх по Янцзы и, снова повернув на юг, выходит к большому озеру Поянху. Один за другим он посещает главные хребты Восточного Китая, исследует бассейны Хуанхэ и Янцзы. В 1628 году Сюй Ся Кэ проходит насквозь Южно-Китайские горы, а в следующем году направляется от Пекина на север, поворачивая на северо-восток, к Великой Китайской стене, а потом снова — в горы юга Китая. Все увиденное он аккуратно записывает, постепенно составляя книгу, изданную под названием «Записки о путешествиях Сюй Ся Кэ». Она вобрала в себя все сведения о географии Китая.

В последнее путешествие, продолжавшееся пять лет, Сюй Ся Кэ отправляется в пятидесятилетнем возрасте. Как всегда, он начинает его в городе Цзяньчинь, в котором родился. В сопровождении слуги и буддийского монаха он доходит до Северного тропика и границы Бирмы. Они достигли водораздела рек Меконг и Сиоунг, поклонились священной горе Цзицюшань. Сюй Ся Кэ был первооткрывателем территории площадью более двух миллионов квадратных километров.

Значительно раньше, чем свою страну, узнали китайцы соседнюю Японию. Легенда о «Великом острове Бессмертных Восточного моря», где растет трава долголетия, вдохновила древних китайцев на плавание к востоку. Такая экспедиция состоялась в 219 году до н.э. Это даже не назовешь поиском, потому что у мореходов была полная уверенность в достижении цели. Организатор экспедиции Сю Фу, видимо, знал об открытии Японских островов китайскими моряками, и он взял с собой несколько тысяч человек с домашним скотом, зерном, семенами растений. Они высадились, очевидно, на острове Хонсю. Через девять лет Сю Фу вернулся в Китай и, взяв с собой искусных стрелков из лука для охоты на тюленей, вновь отправился на «свой» остров, властелином которого он себя объявил. По-видимому, базируясь на Хонсю, китайцы посетили и другие, сравнительно близко расположенные друг от друга острова. Возможно, и поселились там.

О китайских путешественниках в западные, по отношению к Китаю, страны ничего не известно до II века до н.э., когда страной правил император У Ди из династии Хань. В годы его правления была захвачена северная часть Кореи, Северный Вьетнам и среднее течение Меконга. В эти же годы предпринят первый прорыв из Китая на запад.

С ВОСТОКА — НА ЗАПАД

Географическое положение плодородных долин Восточного Китая во многом определяет его многовековую изоляцию. От остальной территории Азии эти долины отделяют горные системы, высокогорные пустыни, суровая тайга с севера и непроходимые дикие джунгли на юге.

Добраться из Западной Европы до Центральной Азии не очень трудно — по широкой полосе равнин, покрытых степями и лесостепью. С противоположной стороны, с Востока, пройти такой же протяженный путь чрезвычайно трудно.

О том, что представляли собой географические китайские трактаты древности, можно судить по «Каталогу гор и морей», который был создан в основе своей более 22 веков назад. В нем с научной точностью и беспристрастностью приведены и реальные, и фантастические сведения. Судите сами:

«Еще в трехстах ли к востоку есть гора Основная (Цзи). На ее южном склоне много нефрита… Там водится животное под названием бочи, похожее на барана, но с девятью хвостами и четырьмя ушами; глаза у него расположены на спине. Имей его при себе, не будешь знать страха. Там водится птица, похожая на петуха, но с тремя головами и шестью глазами, шестью ногами и тремя крылами. Она носит название чанфу. Если съешь ее, не заснешь…»

Сообщив о местоположении горы Старшей, автор «Каталога» отмечает, что там «водится животное, похожее на обезьяну, но с четырьмя ушами… Где его увидят, в той области или уезде быть большому наводнению».

Конечно, помимо подобных «теоретических» сведений китайские императоры собирали достоверные факты о соседних с Поднебесной странах и народах. Особенно актуальны стали такие данные с IV века до н.э., когда с севера и северо-запада начали нападать на Китай воинственные кочевники. Для защиты от них стали возводить Великую Китайскую стену. Но организовать надежную оборону невозможно, если плохо осведомлен о своем противнике.

Потребность в такого рода информации стала насущной в начале II века до н.э. из-за появления грозного противника — гуннов. Кроме того, надо было узнать о возможных своих союзниках на западе. С дипломатически-шпионским поручением была отправлена делегация под руководством сильного и выносливого офицера императорской стражи Чжан Цяня. Его переводчиком был гунн Таны.

После десятилетнего пребывания в стране гуннов Чжан Цянь с женой, сыном, верным Таны и частью своей свиты прошли вдоль южных предгорий Восточного Тянь-Шаня и спустились по долине Нарына в Ферганскую долину. Населявшие ее земледельческие племена были не прочь завязать торговые отношения с Китаем. Проведя около года в междуречье Сырдарьи и Амударьи (в ту пору это были цветущие земли), Чжан Цянь обогнул с юга Памир, спустился к пустыне Такла-Макан, обогнул ее по южной окраине и достиг озера, которое назвал Соляным (озеро Лобнор). Путешественник сделал смелый вывод, что отсюда подземные воды устремляются на юго-восток и затем дают начало Желтой реке (Хуанхэ).

Это была ошибка, которая тем не менее делает честь географическому кругозору Чжан Цяня, полету воображения и верным представлениям о том, что реки питаются подземными водами (только вот истоки Хуанхэ находятся в восьми сотнях километров к юго-востоку от Лобнора).

Он преодолел около 15 тысяч километров и первым открыл дорогу в Западный край, сообщив бесценные сведения о природе, странах и народах Центральной Азии.

В 123 году неутомимый Чжан Цянь возглавил китайское войско, отправившееся в поход против гуннов. Он знал места, откуда можно внезапно напасть на врага. Одержав победу, Чжан Цянь с триумфом вернулся восвояси, получив княжеский титул. Но следующий его поход закончился провалом: гунны наголову разбили китайцев. Спасшегося Чжан Цяня обвинили в трусости и предательстве, приговорив к смертной казни. Он откупился, был помилован, но лишен княжеского титула, завершив свою жизнь простолюдином (хотя при случае император все-таки прибегал к его помощи для налаживания связей с западными странами).

В ПОИСКАХ МУДРОСТИ (китайские паломники-буддисты в Индии)

В первые века нашей эры правители Китая взяли курс на максимальную изоляцию своего государства. В экономическом, техническом и культурном развитии оно ушло далеко вперед от своих ближайших соседей. Правда, на юго-западе находилась богатая, с давними культурными традициями Индия. Но путь к ней преграждали гигантские горные страны: Куньлунь, Тибет, Гималаи.

Из Индии в Китай, тем не менее, распространялось идеологическое влияние — учение Будды. Правда, в Китае было немало своих легендарным мудрецов, из них наиболее почитался Кун-цзы, или Конфуций (VI—V веках до н.э.). Однако его учение было преимущественно философским, проникнутым духом консерватизма, уважения к традициям (самоусовершенствование личности предполагало в то же время полное подчинение правителям). Он сформулировал основной принцип нравственности: «Не делай человеку того, чего не желаешь себе». Но при этом образ Конфуция оставался слишком обыденным и привычным, чтобы воздействовать не только на рассудок, но и на чувства людей. В этом отношении более привлекательным выглядел буддизм, отрывающий человека от мирской суеты, поднимающий к духовным высям и мистическим откровениям. Сам жизненный путь Будды, утверждающий отказ от низменных материальных утех и зовущий к постижению высших истин, приобщению к Мировому Духу, служил яркой путеводной звездой для верующих.

Так или иначе, а в Китае появились приверженцы буддизма. Один из них — буддийский монах Фа Сянь. Он пересек с запада на восток северную часть полуострова Индостан и несколько лет прожил в стране, которую называл «Центральным царством». Как он позже писал в своих воспоминаниях, «здешние люди честны и благочестивы, они не имеют чиновников, не знают законов, не признают смертной казни, не употребляют в пищу никаких живых существ, и в их царстве нет ни скотобоен, ни винных лавок».

Его книга о посещении буддийских стран («Фа го цзи») — ценное свидетельство о культурной, главным образом, религиозной жизни встреченных им народов и стран.

Несмотря на императорский указ, запрещающий путешествия в другие страны, китайские паломники-буддисты все-таки продолжали свои хождения в Индию. Хотя вовсе не исключено, что в некоторых случаях этим людям поручались и государственные дела (сбор сведений, установление торговых и дипломатических отношений). В этом отношении показателен пример Сюань Цзана — буддийского монаха и великого путешественника. Он вовсе не стремился скорее, кратчайшими путями достичь Индии. Напротив, покинув Китай в 629 году, он прошел далеко на запад, преодолевая горные хребты и пустыни, побывал в междуречье Сырдарьи и Амударьи, а затем через Гиндукуш перешел в Северо-Западную Индию. Эту страну он исследовал обстоятельно, обойдя по периметру почти весь полуостров Индостан. В долине Ганга он два года изучал в монастырских библиотеках буддийские тексты. Довелось ему побывать и в плену у пиратов, и при дворе царя Харши, войско которого имело 20 тысяч слонов.

Сюань Цзан проводил географические наблюдения как натуралист и кроме рукописей собирал коллекцию семян растений (при переправе через Инд он потерял почти всю свою библиотеку и уникальную коллекцию). Обратный путь на родину он проделал также по суше через Центральную Азию. После 16 лет странствий он вернулся в Китай, если верить преданию, на колеснице, запряженной 20 конями, привезя с собой 700 книг и много буддийских реликвий. Его с почестями принял император.

Трудно поверить, что в своем труднейшем, опасном и длительном путешествии Сюань Цзан мог сохранить такой груз. Но то, что он был встречен с почестями, косвенно свидетельствует о том, что он успешно выполнил какое-то важное государственное поручение, а не только совершил паломничество (тем более что в Китае государственной религией оставалось конфуцианство).

О своих путешествиях Сюань Цзан составил «Записки о странах Запада» (продиктовав их ученику). Они вовсе не ограничивались религиозными темами. Французский географ XIX века Э. Реклю считал Сюань Цзана «настоящим исследователем новых стран в современном значении этого слова». В справедливости такого вывода убеждаешься, когда сравниваешь вполне реалистичные сведения, приведенные Сюань Цзаном, с порой фантастическими сообщениями Фа Сяня. Вот как последний описывает свое пребывание в Стране львов (на Цейлоне):

«Как ни странно, но в царстве этом нет людей, его населяют лишь драконы и демоны. Сюда съезжаются торговать купцы из разных стран. Во время торга демоны лично присутствуют и раскладывают свои прекрасные товары, прикрепляя к ним цены».

Можно предположить, что речь идет о том, что в те времена жители Цейлона не торговались и даже могли не стоять возле своих товаров. Монах просто-напросто дал волю своему воображению. Так же в другом месте, рассказывая о переходе через пустыню, он отмечает: «В пустыне той водится множество злых демонов».

Впрочем, надо и ему отдать должное. Несмотря на то что, по его словам, он «проникся печалью, заметив пробелы в законе буддийского учения, каким оно в ту пору было в Китае», Фа Сянь, отправившись в Индию, добросовестно отмерял пройденное расстояние и отмечал особенности пути. То ли он делал это в помощь последующим паломникам, то ли — торговцам, а возможно, предоставлял сведения для канцелярии императора.

В этом отношении миссия Сюань Цзана уже значительно больше похожа на обстоятельную разведку обширных территорий далеко на западе и юго-западе от Китая. Это путешествие убедительно показало, что на западных границах Китая путь до плодородных долин Центральной Азии преграждают пустыни и горные массивы, а культурный и торговый обмен с Индией по суше сопряжен с еще более значительными трудностями.

ВЕЛИКИЙ ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ (через Тянь-Шань — в Европу)

Прокладывание дорог, по которым могли идти торговые караваны из одной части материка в другую, в истории человечества играло не менее важную роль, чем открытие новых земель. Ведь каждая такая дорога была нитью, связывающей страны и народы, объединяющей их без войн, завоеваний, гибели людей и разрушений.

Среди них одним из наиболее известных и важных был Великий Шелковый путь, связавший Китай со Средней Азией и Европой. Первооткрывателем его был китайский путешественник второго столетия до новой эры Чжан Цянь.

Император У Ди (из династии Хань) в 138 году до н.э. решил заключить союз против нападавших на Китай с севера кочевников-гуннов с правителем юэчжей. Народ этот жил за Небесными горами, и туда по перевалам Тянь-Шаня отправилось посольство — сто человек во главе с опытным дипломатом Чжан Цянем. Уже на подходе к горной системе посольство было атаковано гуннами и захвачено в плен. Долгих десять лет провел в плену у гуннов Чжан Цянь, перекочевывая вслед за ними как пленник с места на место, прежде чем ему удалось бежать. Случай представился как раз тогда, когда гунны расположились со своими кибитками в одной из долин огромной горной страны, встававшей впереди белой стеной, закрывавшей полнеба.

С Чжан Цянем убежал гунн Ганьфу, сопровождавший его все последующие десять лет скитаний по пустыням и горам. Казалось, невозможно подняться на гребень этих гор, но стремление к свободе после десяти лет неволи сделало беглецов сильными. И они поднялись на перевал, карабкаясь по леднику, и оказались на высокогорной равнине, пройдя по которой нашли спуск по ущелью, заросшему высокими стройными елями.

В просветах леса сверкнула широкая водная гладь. Большое озеро лежало перед ними. В ярко-голубом его зеркале отражались белоснежные громады гор, окружавшие его со всех сторон. Там, где горы отступали от озера, на прибрежной равнине стояли кибитки кочевников. Это были не гунны, а мирные скотоводы. Чжан Цянь в своем отчете назвал их «усунями», отметив, что когда-то они подчинялись гуннам, но, собрав многочисленное войско, смогли отстоять свою свободу. Это были рослые, рыжебородые, голубоглазые люди, совсем не похожие на китайцев. И когда китайцы впервые встретили русских, они отождествили их с усунями.

Озеро, вокруг которого кочевали усуни, называли Жехай, то есть «незамерзающее теплое озеро». Гостеприимно отнеслись они к беглецам и рассказали, что юэчжи переселились на юг, в цветущую долину большой реки. Туда и отправился Чжан Цянь. Юэчжей он нашел, но их правитель отказался от союза с китайским императором.

Прожив год у юэчжей и не добившись ничего, Чжан Цянь отправился обратно. По пути он многое увидел впервые: реки, горные хребты, озера — и упомянул об этом в описании путешествия, которое, с его слов, составил древний китайский историк Сыма Цянь, автор многотомных «Исторических записок» («Шицзи»).

Огромную территорию обошел Чжан Цянь и стал, по существу, первооткрывателем всей Средней Азии, хотя за сто лет до него по этим землям прошла армия Александра Македонского, открывшая их с запада.

Но, двигаясь на север, Чжан Цянь снова попадает в область неведомого. В 127 году до н.э. он пересек Алайскую долину и увидел справа высокий горный хребет, стеной оградивший с севера Памир. Он назвал эти горы Луковыми (Цинлинь), потому что их склоны покрывали заросли дикого лука. Дальше путь Чжан Цяня пролег через пустыню Такла-Макан к бессточному озеру Лобнор, которое назвал он Соляным, потому что вода в этом озере была соленой. Озеро знаменито своим непостоянством: оно постоянно изменяет свои контуры, то наполняется водой, то превращается в болото.

Преодолев с невероятными трудностями пространство пустыни, Чжан Цянь вторично оказался в плену у гуннов. Лишь через год представился ему случай бежать, воспользовавшись междоусобицей в племени. Теперь кроме охотника Ганьфу с ним бежит его жена, которой он обзавелся в плену. Преследуемые гуннами, они вынуждены пробираться, наиболее труднодоступными путями, обходя обжитые места. Жена погибла, и он вернулся только с преданным ему Ганьфу.

Главное, Чжан Цянь составил отчет о своем «путешествии, длиной в 25 тысяч ли». Он сохранился только в кратком изложении Сыма Цяня. Больше 14 тысяч километров прошел Чжан Цянь по Центральной Азии. От него люди узнали о неведомых прежде горах, реках, озерах… Хотя он и не дошел до Аральского и Каспийского морей, но написал и о них, собрав сведения у знающих людей.

Географические знания, полученные Чжан Цянем, помогли китайскому войску разгромить в 120 году до н.э. (в результате нескольких походов, которых участвовал и Чжан Цянь) гуннов, оттеснить их от границ Китая и значительно расширить империю за счет западных земель. Император У Ди завоевал страну усуней, которая стала западным форпостом Поднебесной. Уже по очищенной от гуннов территории Чжан Цянь второй раз во главе войска перевалил Небесные горы и вышел к озеру Жехай, за которым потом закрепилось тюркскоязычное название «Иссык-Куль» (смысл его тот же — «Теплое» или даже «горячее озеро»). Чжан Цянь не сообщил о нем никаких других сведений, не нанес его на карту, так же как открытую им горную страну Тянь-Шань. Все это сделано было почти через две тысячи лет.

По следам Чжан Цяня проложена была одна из важнейших торговых дорог в истории человечества — Великий Шелковый путь. Шелк из Китая стал поступать в Римскую империю за столетие до Рождества Христова при сохранении тайны его происхождения. Обратно шли товары европейские. Этот товарообмен, сыгравший огромную роль в сближении Востока и Запада, Европы и Азии, просуществовал около ста лет. Потом он был заброшен и возрожден в результате завоевательных походов Чингисхана, а вернее сказать, после путешествия по этому пути другого китайца — Чан Чуня в 1221—1223 годах. По мнению немецкого историка Ричарда Хенинга, оно было первым исследовательским путешествием в Центральной Азии.

Философ Чан Чунь, имя которого переводится как «Вечная весна», был настоятелем даосского монастыря. Когда властитель мира Чингисхан призвал его к себе, чтобы узнать от мудреца тайну вечной жизни, ему было уже 72 года. Последователь Лао-цзы отправился в путь, ведь основное понятие исповедовавшейся им религии «дао» и означает путь, дорогу.

Чан Чунь отправляется верхом на лошади через Пекин в Монголию, на берега Херулена, откуда начал Чингисхан свои завоевания и где он приказал снарядить отряд для охраны путника. А в это время сам грозный властелин был далеко на юге — штурмовал Самарканд, чтобы сделать его столицей империи. Туда и направился Чан Чунь. Его ученик Ли Чжичан подробно записывал все события трехлетнего путешествия, все встреченные географические объекты. В 1228 году его труд был опубликован и через 638 лет появился на русском языке. Книгу о путешествии Чан Чуня перевел и издал в 1866 году 30 лет проживший в Китае как глава русской православной миссии архимандрит Палладий (в миру Петр Кафаров). Больше 12 тысяч километров проехал Чан Чунь, и через 15 месяцев в Самарканде его с необычайным гостеприимством встретил Чингисхан. «Ты прошел десять тысяч ли, чтобы навестить меня. Для меня это большая честь», — сказал он ему. Но на вопрос о том, какое лекарство привез мудрец, тот ответил уклончиво: «У меня есть „дао“ к поддержанию жизни, но нет лекарства для вечной жизни». Чингисхан был вполне удовлетворен беседами с Чан Чунем, но не смог уговорить его остаться. В феврале 1224 года Чан Чунь вернулся в Пекин, где ему разрешено было поселиться в императорском дворце. Еще в дороге его догнало письмо покровителя: «Весной расстался со мной, а теперь лето, и тяжело путешествовать в палящий зной. Довольно ли было тебе в пути еды и питья, не мало ли? Власти хорошо ли принимали тебя?.. Вполне ли ты сам здоров? Я здесь постоянно думаю о тебе, божественном и бессмертном. Я не забыл тебя, не забывай и ты меня». Чан Чунь умер всего на шесть дней раньше Чингисхана.

Путешествие Чан Чуня по завоеванным Чингисханом землям способствовало возрождению торговой дороги, связавшей Восток и Запад — Великого Шелкового пути.

Миновала тысяча лет и еще триста лет. И вот «дорога десяти тысяч троп» ожила. По ней снова пошли караваны: из города Сиани на реке Вейхэ Ляньчжоу на Хуанхэ, потом в Ганьчжоу, от которого перед пустыней Такла-Макан путь раздваивается — одна ветвь его обходит пустыню с севере другая — с юга. Они соединяются в Кашгаре, а затем снова расходятся, уже в зависимости от конечной цели торгового каравана. Если идти через Ош и Андижан, попадаешь в Ферганскую долину, из которой нетрудно добраться до Персии, Малой Азии, Европы. От Кашгара на юг, через Памир прямая дорога ведет в Сринагар и Индию.

Великий Шелковый путь — одно из величайших открытий. Как и многие другие, оно было сделано дважды, с интервалом более чем тысячелетие.

ОКНО В АЗИЮ (европейцы в Московии)

Средние века принято считать временем господства религии, массовых суеверий, замкнутых феодальных владений, ограниченного кругозора подавляющего большинства жителей Европы. Узкие пределы координат в пространстве и времени: плоская, сравнительно небольшая земля, окруженная океаном, алмазный или ледяной небосвод, накрывший ее; пять-шесть тысячелетий от сотворения мира, четыре — от всемирного потопа и еще то ли десятки, то ли сотни лет до конца света, Апокалипсиса.

Действительно, подобные представления пользовались популярностью около тысячелетия назад (сравнительно недавно в масштабах истории человечества). Но немало просвещенных людей и тогда представляли мир огромным, а Землю — в виде шарообразного небесного тела (так учили античные философы). Хотя о дальних странах рассказывали немало небылиц, существовало огромное количество странников, путешествовавших по свету то ли в поисках счастья, то ли из-за превратностей лихой судьбы, лишившей родного дома, то ли из «охоты к перемене мест» (тоже нередко возникающей не от хорошей жизни).

Время тогда было непростое. Наряду с оседлыми земледельцами, ремесленниками, горожанами, боявшимися углубляться в окрестные леса, по большим и малым дорогам двигались тысячи и тысячи людей. Военные отряды и бродячие артисты, купеческие караваны, посольства и многолюдные выезды князей, баронов, королей (им приходилось вести кочевую жизнь, чтобы посещать свои владения для сбора дани и прокорма двора), вереницы паломников к святым местам и нищих, беглые крепостные и преступники, искатели приключений, а более других — странствующие монахи. Все эти люди перемещались не только по Европе, но и выходили за ее пределы. Они осуществляли обмен товаров, знаний, информации, человеческой энергии, наконец.

Среди этого кочевого народа немало было разведчиков, шпионов, выполнявших важные государственные поручения. И когда мы говорим о некоторых наиболее известных путешественниках тех времен, это обстоятельство также надо иметь в виду. В дальние маршруты отправлялись монахи, купцы, дипломаты. Обычно от них правители требовали не просто уплаты пошлин или выполнения конкретных поручений, а определенных сведений о тех странах, с которыми можно торговать, заключать мирные соглашения или, возможно, воевать.

Интерес в Европе к государствам Востока в XIII веке приобрел особую актуальность: оттуда надвигались орды степных кочевников, уничтожающих все на своем пути. До этого христиане сражались с мусульманами — с переменным успехом, а католическая церковь стремилась уничтожить или ослабить православные державы — Византию и Русь. Но вот кочевые племена откуда-то из Монголии стали наносить сокрушительные поражения самым разным странам в Средней Азии, Иране, Юго-Восточной Европе, на Кавказе.

В 1240 году летописец Мэтью Парижский писал о монголах: «Подобно саранче, распространились они по лицу земли, они принесли ужасающие опустошения в восточных частях, разорив их огнем и мечом. Пройдя через землю сарацин, они разрушали до основания города, рубили леса, низвергали крепости, выдергивали виноградники, опустошали сады, убивали горожан и крестьян». Добавим: в этом году был захвачен и разорен Киев, а еще раньше Рязань, Владимир и многие другие русские города. Монголы продвигались все дальше на запад. Вторглись в Польшу, Моравию, Силезию. Победы под Лигницем и Пештом открыли им путь в Западную Европу. Пришла пора всерьез встревожиться местным королям, императору Фридриху II, римскому папе Григорию IX. Их попытки сплотиться и организовать очередной крестовый поход, но уже не в Палестину, а против монголов, не дали результата: слишком велики были противоречия между правителями.

Правда, утешал, вселяя надежду, слух о существовании где-то на востоке могучего христианского царства во главе со священником Иоанном. Якобы войска Иоанна нанесли поражение монголам. Надо было только отыскать это царство и организовать с ним военный союз.

Но как это осуществить? В ту пору европейцы не имели даже сколько-нибудь сносных карт земель, расположенных северней Персии, Индии. Труды античных географов тоже не могли тут помочь (севернее маршрутов Александра Македонского античные путешественники не заходили).

Кто же такие эти ужасные монголы или татары, как их обычно называли? Что это за дикая суровая страна Тартария? (Учтем, что двумя-тремя столетиями позже в Западной Европе русских называли татарами, а Россию — Татарией.)

Напрасно самодовольные жители Западной Европы полагали, будто дикие монголо-татарские орды движутся неорганизованными толпами и побеждают не умением, а числом. Дело обстояло совсем иначе. Монголы были хорошо вооружены, дисциплинированны и сильны в военном искусстве. Они умело вели дипломатическую деятельность, сея раздор между своими противниками и находя себе союзников в их стане. Они вели предварительную разведку и сбор сведений — главным образом через купцов — о тех государствах, которые предстояло завоевать. Судя по всему, монголо-татары знали о Европе и европейцах больше, чем в Европе знали о них.

Римский папа решил из первых уст выяснить как можно больше о загадочных и опасных монголах, а кстати попытаться наладить с ними дипломатические отношения. Язычников-монголов можно было — почему бы и нет? — обратить в христианство и обрушить их военную мощь на турецкую империю.

С личным посланием папы в апреле 1245 года было направлено посольство к монгольскому хану, возглавляемое францисканским монахом Иоанном Плано Карпини (настоящее имя — Джованни Пьяно ди Карпини). Вот что, в частности, говорилось в послании:

"Епископ Иннокентий, раб рабов божьих, к царю и народу татарскому.

Не только люди, но также неразумные твари и даже земные элементы мироздания соединены и связаны друг с другом как бы естественным образом небесных духов… А посему мы по всей справедливости удивлены тем, что вы, как мы слышали, напали на многие земли как христианские, так и других народов и подвергли их страшному опустошению…

Знайте же, если вы, уверенные в силе своей, до сей поры предаетесь таким неистовствам, разя кинжалом других людей, то лишь по воле всемогущего Бога, который допустил, чтобы различные народы были повергнуты в прах перед лицом Его…"

Посольство через Чехию и Польшу достигло Киева. Отсюда они пересекли Русскую равнину в южной части, перешли Арало-Каспийскую впадину, двинулись вверх по долине Сырдарьи, обогнули с юга озеро Балхаш, затем почти прямо на восток после долгого перехода через гористую пустынную местность достигли летней резиденции монгольского императора в Каракоруме. Прибыв ко двору 22 июня 1246 года и встретив благосклонный прием, Карпини оставался здесь до 13 ноября.

Судя по всему, столь долгое пребывание в центре монгольской империи объясняется желанием Карпини выведать как можно больше сведений о монголах (которых он называл татарами) и их стране. Особое внимание Карпини уделял вооружению, военной тактике и стратегии, а также верованиям татар, их законам и обычаям, устройству их державы.

Вот выдержка из послания великого хана Гуюка папе римскому Иннокентию IV:

"…Силою бога все земли, начиная от тех, где восходит солнце, и кончая теми, где заходит, пожалованы нам. Кроме приказа бога, так никто не может ничего сделать. Ныне вы должны сказать чистосердечно: «Мы станем вашими подданными. Мы отдадим вам все свое имущество». Ты сам во главе королей, все вместе без исключения, придите предложить на службу и покорность… И если вы не последуете воле бога и воспротивитесь нашим приказам, то вы станете^[7] врагами.

Вот что вам следует знать. А если вы поступите иначе, то разве мы знаем, что будет, одному богу это известно".

Вернулся папский посланник тем же путем, которым прибыл, в конце лета 1247 года, преклонив колени перед папским престолом в Риме. Вскоре он написал обстоятельный труд: «Иоанна де Плано Карпини, архиепископа Антиварийского, история Монголов, именуемых нами Татарами». Это был общедоступный отчет о его путешествии. В нем сообщалось прежде всего о географическом положении и природных условиях Монгольской империи. Наиболее туманными были для Карпини северные границы страны, где он предполагал «море-океан» (скорее всего, он так понял сообщение о Байкале).

Карпини первым дал описание климата Центральной Азии, который мы называем резко континентальным. Он подробно рассказал об устройстве юрт и их перевозке. Меньше всего, пожалуй, говорится в книге об истории монголов. Так что сочинение Карпини относится прежде всего к биографии и географии.

С уважением папский посол отозвался о мужестве и стойкости русских князей и воинов. Упомянул он и о некоторых народах фантастических, «…у которых, как нам говорили, небольшие желудки и маленький рот; они не едят мяса, а варят его. Сварив мясо, они ложатся на горшок и впитывают дым и этим только себя поддерживают». Или о других, полулюдях-полусобаках с копытами.

Когда от этих северных народов монголы повернули на юг «против Арменов», то встретили якобы в пустыне «некоторых чудовищ, имеющих человеческий облик», но только по одной руке и ноге. Хотя и на одной они скакали быстрее лошади, а когда уставали, «то ходили на руке и ноге, так сказать, вертясь кругом». Автор счел нужным добавить: «Как нам говорили Русские клирики при дворе, пребывающие вместе с вышеназванным императором, многие из них приходили в посольство вестниками…»

Трудно сказать, чем объясняются подобные россказни. То ли «русские клирики» решили пошутить, а Карпини воспринял их всерьез, то ли виноват переводчик. Сообщено было о быстроходной повозке с колесами, которой управлял одной рукой кучер, а лошади постоянно менялись. Рассказ о северянах, которые питаются исключительно дымом, объясняется просто: люди предпочитали сидеть у костра в дыму, спасаясь от комаров.

Поездка Карпини показала прежде всего то, что возможно благополучно добраться до центра Азии и успешно вести переговоры с императором Монголии. Теперь уже французский король Людовик IX (после неудачного крестового похода) отправил весной 1252 года небольшое посольство в ту же державу во главе с Гильомом де Рубруком, монахом-крестоносцем, и его помощником Бартоломео. По-видимому, король надеялся сделать хана своим союзником против мусульман.

Маршрут в общих чертах совпадал с предыдущим (Карпини), хотя был протяженнее. Путешественники обогнули Балхаш сначала с юга, затем с севера; побывали в Крыму, на Кавказе, в Малой Азии, совершили плавание по Каспию и также обогнули его: один с севера и запада, другой с востока и юга.

Об этом море с античных времен существовало два мнения: одни считали его замкнутым внутренним водоемом (Геродот, Птолемей), но чаще его представляли заливом Мирового океана. Именно такая версия стала наиболее популярной в средневековье. Ее, в частности, утверждал авторитетный средневековый энциклопедист Исидор Севильский в VII веке.

Рубрук высказался определенно: «Это море с трех сторон окружено горами, а с северной стороны к нему прилегает равнина… Море это можно обогнуть в 4 месяца, и неправильно говорит Исидор, что это залив, выходящий из океана, ибо оно нигде не прикасается к океану, но отовсюду окружено землей».

Еще одно достижение подчеркнул историк географии З. Рунге: «Если мы хотим оценить по достоинству заслуги Рубрука, мы должны учесть собранные им сведения и его личные наблюдения… Из всего этого Рубрук правильно заключил, что Азия к востоку или, точнее, к юго-востоку (от Северного Туркестана) переходит в громадное плоскогорье. Этот вывод для средних веков был первым намеком на существование Центрально-Азиатского плоскогорья».

Интересны свидетельства Рубрука о том, как совершало переезд семейство богатого монгола: сотни повозок, а вокруг перемещались огромные стада. «Мне казалось, — пишет Рубрук, — что навстречу мне двигается большой город». Правда, в становище Бату Рубрук с удивлением и робостью убедился, что перед ним многолюдное поселение, состоящее из повозок, юрт и огромных шатров.

Несомненный вред природе причиняли эти передвижные города и несметные стада. На время остановок они почти полностью уничтожали растительный покров на обширных пространствах. Для кочевников невелика беда, когда за ними остается пустыня: они движутся туда, где лучше. Нередко военные отряды в карательных целях уничтожали каналы и плотины, сады и леса, приводя в запустение цветущие районы. Следы такого запустения наблюдали и Карпини, и Рубрук.

На некоторый период татаро-монгольские завоеватели овладели огромными богатствами. Они полагали, что для побед достаточно иметь хорошее вооружение, свирепых воинов, непобедимую армию. Однако через несколько десятилетий их империя затрещала по всем швам: знать была развращена богатством, отдельные князья добивались полного суверенитета, массы бедняков (в том числе татар и монголов) жили в нищете, впроголодь. Лучшие пастбища заметно оскудели, а заинтересованных в повседневном труде работников стало немного.

Военная империя монголов охватила всю единую географическую зону степей, лесостепей, полупустынь Евразии с прилегающими к ним территориями. Захватчики безжалостно уничтожали естественные, а также культурные ландшафты как в мирное, так и (тем более) в военное время; опустошали охотничьи угодья и пастбища. Одно это уже подрывало изнутри их экономику, хозяйственный уклад. Для покоренных народов, стоявших нередко на более высоком культурном уровне, был ненавистен гнет поработителей. Правда, политика монгольских императоров была продуманной: они не покушались, например, на религиозные верования и обычаи покоренных народов, понимая, что доводить людей до полного одичания невыгодно, хотя бы с точки зрения их эксплуатации, взимания дани.

Появление, пусть и недолговечной, Монгольской империи косвенно способствовало западноевропейскому Возрождению. Монголы разгромили крупные мусульманские государства. А европейские путешественники, проникавшие из Западной Европы в глубины Азии, расширяли кругозор просвещенных европейцев. Только на первый взгляд может показаться, что географические открытия Карпини и Рубрука имеют второстепенное значение. Оценивать подобные достижения следует не с позиции современности, а относительно: для определенных регионов в конкретный исторический период. Сейчас трудно даже себе представить, что в начале XIII века европейцы не знали о существовании замкнутого Каспийского моря, не имели представления о столице великой Монгольской империи Каракоруме, а сведения о Китае имели самые неопределенные.

Карпини и Рубрук первыми после Александра Македонского заново открыли значительную часть Азии для европейцев — и не только в аспекте географическом, но и в торговом тоже — они, можно сказать, прорубили окно в Центральную Азию.

Наконец, отметим еще и литературный аспект путешествия Рубрука. Оно вдохновило замечательного русского поэта-мыслителя Николая Заболоцкого на цикл стихотворений «Рубрук в Монголии».

В этих стихах, как дань времени их создания, поэт называет хана монгольского «генералиссимус степей» (из контекста ясно видно, что тут намек не на Сталина, а более глубокий — преемственность великой Монгольской империи и последующей евразийской России, а затем и СССР). Но в остальном они почти документальны.

В стихотворении «Рубрук наблюдает небесные светила» точно отмечено отношение язычников-степняков к небосводу как всеобъемлющему божеству (что, кстати, Карпини принял за проявление единобожия):

ВСТРЕЧА С АЗИЕЙ ВЕЛИКОЛЕПНОЙ (Марко Поло)

У известного советского писателя-публициста Виктора Шкловского есть одна малоизвестная повесть для детей: «Марко Поло разведчик» (1931). Странное название для работы о великом путешественнике, которого по справедливости считают венецианским купцом.

Самое интересное — это вопрос, в пользу кого он шпионил. Разведчиком Марко Поло стал не сразу, и даже не в Европе. Начинал он свою деятельность, не подозревая, чем все обернется.

Разведка в те времена означала не совсем то, что теперь. Она во многом была настоящим географическим описанием, а то и открытием. Во времена средневековья какие-нибудь сугубо военные или производственные секреты не имели большой цены уже потому, что отсутствовали порой самые общие сведения о странах не только дальних, но и близких.

Кстати сказать, задайте себе вопрос: что я знаю о государствах, окружающих Россию и граничащих с ней? Об их природных условиях, экономическом положении, социально-политической структуре? В лучшем случае — нечто очень общее и неопределенное, или отдельные отрывочные факты. А ведь к нам постоянно поступает информация по радио, телевидению, из газет, по Интернету. В средние века даже послания между крупными государствами могли курсировать неделями, а то и месяцами. Порой о своей собственной державе, если она была обширна, властитель многое узнавал задним числом…

Впрочем, перейдем непосредственно к рассказу о Марко Поло.

Его отец Никколо и дядя Матфео были богатыми купцами, освоившими маршрут на восток. Морем они через Константинополь попали в Крым, оттуда — в ставку хана Золотой Орды, в устье Волги. Обстоятельства сложились так, что они прошли в Бухару и с посольством монгольского хана Хубилая, властелина огромной империи, добрались до Пекина. Здесь они получили от хана послание папе римскому и вернулись восвояси.

Через два года они снова снарядили торгово-дипломатическую экспедицию. С ним отправился юный Марко. После долгих странствий они пересекли почти всю Евразию. Марко семнадцать лет состоял на службе у великого хана в Китае, а затем, обогнув морем Юго-Восточную Азию, вернулся на родину.

В качестве военнопленного он попал в генуэзскую тюрьму. Здесь ему особенно припомнились дальние путешествия. Он возобновил их — но уже мысленно. Тюрьма как будто освободила его мысль. Рассказы Марко Поло записал другой узник — Рустичано. Трудно сказать, насколько подверглись литературной обработке устные истории, но изложение получилось живое, непосредственное, насыщенное разными сведениями о многих странах. Так возникла «Книга о разнообразии мира», которая несколько веков пользовалась большой популярностью у читателей. Из нее следует, между прочим, что вывод Шкловского о Марко-разведчике достаточно веско обоснован.

Рассказывая о первой встрече с великим ханом Кубилаем (Хубилаем), Марко отметил, что произвел на того хорошее впечатление и был назначен в почетную свиту. Скорее всего, проницательный и хитрый хан смекнул, что юноша-иноземец может быть для него полезным, и поручил своим приближенным внимательно к нему присмотреться.

"В короткое время он, — Марко Поло говорил о себе в третьем лице, — ознакомился с нравами татар, сумел усвоить их и узнал разные татарские наречия, так что не только понимал их, но и мог читать и писать. Нашедши его таким даровитым, государь хотел испытать, как он покажет себя в делах, и отправил его по одному важному государственному делу в город по имени Каразан, расстоянием на шесть месяцев пути от царского местопребывания. При этом случае Марко вел себя так умно и осторожно, что милость к нему царя стала еще более крепкой.

Заметив со своей стороны, что великий хан обнаруживал большое удовольствие, слушал его известия обо всем новом для него относительно народных нравов и обычаев, также о разных особенностях отдаленных стран, он старался, куда ни приходил, собирать точные сведения об этих предметах и составлял для себя записи обо всем, что видел и слышал, для удовлетворения живого любопытства царя.

Ему поручались самые доверенные посольства во все пределы царства; иногда он ездил и по своим собственным делам, но всегда с согласия и разрешения великого хана".

Выбор хана был разумен. Юный любознательный европеец, находящийся необычайно далеко от родины, не мог вызвать подозрений, а его записи, сделанные на непонятном для местных грамотеев языке, никто не смог бы прочесть. Именно служба в качестве разведчика-наблюдателя в конце концов сделала Марко Поло не просто одним из великих путешественников прошлого, но и первооткрывателем.

Он внимательно приглядывался к тому, что видел, осмысливал это и делал заметки. Они не сохранились, но зато многое из написанного закрепилось в памяти молодого разведчика на долгие годы. Его отец и дядя тоже были замечательными путешественниками, но не оставили после себя записей, а потому их знания не имели никакого значения для географии. Вполне возможно, что они дважды пересекали почти всю Евразию не только для того, чтобы доставлять дипломатические послания или вести торги.

Огромные просторы Евразии не позволяли перевозить по суше много товаров, потому экономические результаты подобных сверхдальних маршрутов изначально были очень сомнительны. Не так много шансов вернуться на родину живым и здоровым, а большие барыши слишком проблематичны. Другое дело — налаживание связей между государствами и сбор информации о потенциальных врагах или союзниках. Для этих целей сухопутные путешественники были особенно полезны. К тому же для купцов было бы очень выгодно не только установить дипломатические отношения между двумя державами, но и наладить экономические связи, организовать торговлю. К тому времени купцы из Венеции и Генуи наладили морское сообщение с городами Черноморского побережья Кавказа и Крыма. Однако у них был и дальний прицел: владения великой Монгольской империи, прежде всего — загадочный, богатый, овеянный легендами Китай.

У монгольского хана были свои интересы, связанные с географией. Монгольская империя достигла таких огромных размеров и включала так много племен и народов, что у верховной власти были смутные представления о многих из них. В особенности это относилось к Китаю, сравнительно недавно завоеванному монголами. И не случайно именно сюда хан направил Марко Поло.

Рассказывая о своем посещении хана, Марко Поло упоминает о некоторых чудесах: «Когда великий хан живет в своем дворце и пойдет дождь или туман падет, или погода испортится, мудрые его звездочеты и знахари колдовством да заговором разгоняют тучи и дурную погоду вокруг дворца; повсюду дурная погода, а у дворца ее нет».

Надо, конечно, помнить, что с самого начала своего повествования венецианец оговорился: буду сообщать не только о том, что видел, но и перескажу слышанное от людей, заслуживающих доверия. Пожалуй, это они сообщили ему о чудесах, творимых буддийскими колдунами. Вот еще одно из них: «Сидит великий хан в своем главном покое, за столом; стол тот повыше осьми локтей, а чаши расставлены в покое, по полу, шагах в десяти от стола; разливают по ним вино, молоко и другие хорошие питья. По наговорам да по колдовству этих ловких знахарей-бакши полные чаши сами собою поднимаются с полу, где они стояли, и несутся к великому хану, а никто к тем чашам не притрагивался. Десять тысяч людей видели это: истинная то правда, без всякой лжи».

Ссылка на десять тысяч зрителей, конечно, поражает, но еще не убеждает в правдивости рассказа.

Надо иметь в виду, что в своем послании к римскому папе великий хан предложил прислать к нему сто христианских праведников и чудотворцев, которые могли бы соревноваться с буддийскими магами в колдовстве и совершении таинств. Мол, кто будет более силен в волшебстве, та вера и предпочтительней, а бог могущественней. Папа римский не решился на такое испытание, хотя и послал вместе с братьями Поло к хану двух монахов, которые благополучно сбежали уже в начале пути.

Судя по всему, тема чудотворства и колдовства не раз обсуждалась Марко Поло с монгольскими вельможами и мудрецами; каждый старался рассказать нечто необычайное, утверждая величие своей веры.

Интересно описан дворец великого хана, похожий на сказочные хоромы, где крыши разноцветные и блестят, словно усыпанные хрусталем; в стенах дворца — луга и деревья, антилопы и олени; озеро с разнообразными рыбами. А еще есть в отдалении от дворца Зеленый холм, куда по приказу хана свозят все замечательные деревья разных пород (настоящий дендрарий!). На вершине холма — зеленый дворец, откуда хан, отдыхая, любуется чудесными деревьями.

На три зимних месяца эта территория, входящая в город Ханбалык (Пекин), становится резиденцией великого хана. По словам Марко Поло, ни в какой другой город на свете не свозится столько дорогих и богатых вещей. Ежедневно сюда прибывает тысяча телег с шелком; из Индии привозят драгоценные камни, жемчуг, дорогие изделия.

Но самым удивительным было другое. Великий хан умудрился, как хитроумный алхимик, делать золото из бумажных денег.

(Это изобретение благополучно пережило много эпох и процветает в наши дни. Ставшие «всемирным жандармом» США имеют возможность печатать огромное количество бумажных долларов, не обеспеченных реальным богатством страны. Кстати, у великого хана бумажные деньги соответствовали запасам драгоценностей, накопленных в его казне.)

Ханские деньги печатались на обработанном лубе шелковицы (тутовника), подобном плотной бумаге. В зависимости от размеров листа, на нем печатали цену. За эти бумажки великий хан скупал все товары, которые ему требовались, любые драгоценности. Во всех подвластных ему странах принимать бумажные деньги приходилось под страхом смерти.

Очень подробно описал Марко Поло систему коммуникации Монгольской империи. От Ханбалыка (Пекина) проложено много дорог в разных направлениях, и вдоль них стоят указатели. Через каждые 25 миль устроены прекрасно оборудованные станции (на каждой по 400 лошадей). Здесь меняют лошадей, а гонцы отдыхают. В безлюдной местности перегоны больше.

О реке Цзян он говорит как о величайшей на свете. «Река широкая, в иных местах десять миль, а в других — восемь или шесть, а в длину более ста дней пути; и вот поэтому на ней такое множество судов; развозят они по ней всякого рода товары; великие пошлины и большой доход великому хану отсюда. Река эта, скажу вам, большая, протекает по многим странам; городов по ней много, а судов с дорогими товарами и самой высокой цены больше, нежели на всех реках и морях христиан».

Сообщения Марко Поло о городах Китая (Катая, по его словам) исполнены восторга. Его восхищают необычайные мосты с перилами, мощеные дороги, великолепные дворцы. Порой в нем чувствуется купец. Так, говоря о портовом городе Зайтун, он отмечает:

«Приходят туда суда из Индии с разными дорогими каменьями, с крупным и отличным жемчугом… И приходят сюда и вывозится отсюда множество товаров и каменьев. Смотришь и удивляешься. Отсюда, из этого города и с этой пристани, они расходятся по всей области Манци. На каждое судно с перцем, что приходит в Александрию или в другое место для христианских земель, в эту пристань Зайтун, скажу вам, прибывает сто. Это, знайте, один из самых больших в мире портов; товаров приходит сюда всего больше».

Некоторые его рассказы вызывали у просвещенных европейцев снисходительную улыбку. Как поверить в то, что бывают горючие камни? А Марко Поло писал о них со всей серьезностью: «По всей стране Катай есть черные камни; выкапывают их в горах, как руду, и горят они, как дрова. Огонь от них сильнее, нежели от дров. Если вечером, скажу вам, развести хорошенько огонь, он продержится всю ночь, до утра. Жгут эти камни, знайте, по всей стране Катай. Дров у них много, но жгут они камни, потому что и дешевле, да и деревья сберегаются».

Прошло некоторое время, и европейцы на собственном опыте убедились, что рассказ, который они считали фантастическим, оказался совершенно верным. К сожалению, в Европе уголь открыли с опозданием, а потому здесь очень сильно пострадали леса — деревья не сберегли.

Марко Поло рассказывал и о диковинных животных. На юге Китая, по его словам, водятся «большие ужи и превеликие змеи. Всякий, глядя на них, дивится, и препротивно на них смотреть. Вот они какие, толстые да жирные; иной, поистине, в длину десять шагов, а в обхват десять пядей; то самые большие. Спереди, у головы, у них две ноги, лапы нет, а есть только когти, как у сокола или как у льва. Голова превеликая, а глаза побольше булки. Пасть такая большая, сразу человека может проглотить. Зубы у него большие, и так они велики да крепки, нет ни человека, ни зверя, чтобы их не боялся».

Что это за странный зверь? Фантастический китайский дракон? Не совсем. Речь идет, по-видимому, о крокодиле. Некоторые преувеличения и художественные образы — не в счет. Хотя создается впечатление, что все-таки не обошлось без влияния на воображение Марко Поло изображений китайских драконов.

А вот описание грифа, заставляющее вспомнить сказки «Тысяча и одной ночи»: «Те, кто его видел, рассказывают, что он совсем как орел, но только, говорят, чрезвычайно большой… Схватит слона и высоко-высоко унесет его вверх на воздух, а потом бросит его на землю, и слон разобьется; гриф тут клюет его, жрет и упитывается им».

Однако и в этом случае в фантастике Марко Поло есть доля истины. Дело в том, что на Мадагаскаре (а речь идет об этом острове, о котором Марко слышал, по-видимому, от арабских купцов) существовала гигантская нелетающая птица, родственная страусу, но больше его — эпиорнис. Их застали люди, охотились на них и полностью истребили. Слухи об этих птицах, а также иногда находимые их яйца послужили основой легенды о летающем гиганте грифе (птице Рух арабских сказок).

Короче говоря, рассказы Марко Поло о дальних странах, даже самые фантастичные, не были пустыми выдумками. Они дают яркие картины жизни восточной половины великой Монгольской империи — Китая, а также приводят некоторые сведения о Японии, Индонезии, Индии, Аравии. О своем повелителе и покровителе — великом хане — венецианец отзывался с большим уважением. По его словам, порядок в стране обеспечивается разумным руководством и незначительными материальными потребностями народа. В урожайные годы Хубилай скупает излишки зерна, храня в специальных амбарах, а в неурожайные годы продает их за четверть цены.

…Несмотря на то что «венецианские гости» были прекрасно приняты самим великим ханом, они стали тяготиться пребыванием на чужбине. Однако Хубилай не желал их отпускать, а вызвать его гнев настойчивыми своими просьбами они остерегались. Марко Поло, успешно выполнявший поручения повелителя Монголии и Китая, совершал длительные поездки по стране и был в фаворе. Каким образом можно было вернуться на родину?

Помог случай. Персидский царь (тоже из рода монголов) попросил у великого хана в жены одну из его дочерей. Принцессу (или ее двоюродную сестру, вопрос неясен) решено было отправить морем, ибо путь по суше был слишком опасен. Венецианцы, опытные мореходы, предложили свои услуги, и хан согласился отправить их вместе с делегацией. В 1292 году 13 больших джонок вышли из Зайтуна в море, имея запасы пищи на два года и более тысячи воинов на борту — необходимое средство против пиратов. Венецианцы с флотилией обогнули с востока на юг весь азиатский материк, миновали острова пряностей, побывали на острове Суматра, который, как отметил Марко, «простирается так далеко на юг, что Полярная звезда совсем невидима, ни мало, ни много». И тут он не солгал, ибо побывал у самого экватора.

О возвращении путешественников на родину после двадцатичетырехлетнего отсутствия существует такой рассказ. Когда три путника в странных и татарских одеждах, обветренные и загорелые, говорившие с непонятным акцентом подошли к родовому дому Поло, их поначалу отказались принять. Давно уже прошел слух, что они погибли на чужбине.

Через несколько дней прибывшие устроили многолюдный пир. Они вышли к гостям в роскошных шелковых одеждах, достойных королей, и торжественно распороли свои татарские лохмотья, из которых посыпались драгоценные яхонты-рубины, сапфиры, жемчуга и между этим красочным великолепием — алмазы, которые в ту пору высоко не ценились (природные алмазы вообще неказисты), хотя и считались надежными талисманами, особенно у полководцев.

Чудесные рассказы Марко Поло о дальних странах воспринимались согражданами как забавные небылицы или нелепые преувеличения. Его даже прозвали «мессир Миллионе» за то, что он слишком часто употреблял это слово (обычно означавшее много тысяч). Действительно, почти во всем земли, где он побывал, в особенности великая Монгольская империя были невообразимо велики для европейцев, а достижения китайской цивилизации — неправдоподобно грандиозны.

Так бы и осталась за Марко Поло слава предшественника барона Мюнхгаузена, если бы не одно печальное для него и счастливое для его посмертной славы обстоятельство: приняв участие в морском сражении с генуэзцами при Лепанто в сентябре 1298 году, где венецианцы были разбиты, Марко Поло, командовавший кораблем, раненый попал в плен. Его держали в тюрьме, но чаще, по-видимому, приглашали в дома знатных горожан, желавших послушать его интереснейшие рассказы. Их он в конце концов продиктовал, как мы уже знаем, пизанцу Рустичиано. В следующем, 1299 году, Марко Поло отпустили на свободу. Он вернулся в Венецию, обзавелся семьей…

Дальнейшая его судьба как обывателя неизвестна. Его завещание помечено 9 января 1323 года. Возможно, примерно тогда он и умер в почтенном семидесятилетнем возрасте, оставив трех дочерей.

«Книга о разнообразии мира» Марко Поло (выходившая под разными названиями) обессмертила его имя. Это не просто сообщение об увиденном и услышанном в долгих путешествиях, но и художественное сочинение, пронизанное искренним авторским чувством и вызывающее у читателя ответные эмоции и большой интерес. Ее популярность в средние века была велика. Она не просто широко раздвинула горизонты познания Земли у европейцев, но и привлекла интерес многих правителей и богатых купцов к дальним азиатским странам, прежде всего к Японии, Китаю и островам пряностей.

Вот что писал он о Южном море: «Умные моряки да знающие мореходы, что здесь плавают и истинную правду ведают, говорят: в этом море семь тысяч четыреста сорок восемь островов, и на многих люди живут. На всех этих островах, скажу вам, нет дерева, не пахучего и не полезного так же, как алоэ, а иногда и полезнее. Всяких дорогих пряностей тут много. Родится тут перец, белый как снег, много также черного. А сколько тут золота и других драгоценностей, так это просто диво!»

Учтем, что Марко Поло, действительно, очень многое повидал и объездил буквально полсвета. Поэтому к его запискам всерьез отнеслись многие географы и картографы, приняв к сведению его сообщения и по ним стараясь изобразить облик Азии.

Любопытную приписку после текста «Книги о разнообразии мира» сделал в конце XIV века во Флоренции некто Амельо Бонагуизи: "То, что рассказывается в этой книге, кажется мне немыслимым; утверждения автора кажутся мне не ложью, а скорее чудесами. Вполне может быть, что все, о чем он говорит, и правда, но я не верю этому, хотя на белом свете есть много весьма разных вещей в той или другой стране. Но мне кажется, что эта^[8], поскольку я переписал ее для своего удовольствия, полна таких вещей, которым верить никак нельзя. Я утверждаю это по крайней мере для себя".

И все-таки были люди, которые поверили в то, что разнообразие мира необычайно велико, что где-то на краю земли есть страны не менее богатые и цивилизованные, чем Европа, и что вообще-то и нет никакого края у нашей круглой, как шар, планеты. Надо было только проложить морские пути к тем далеким странам. Это уже стало заботой стран, выходящих к Атлантическому океану. Не случайно португальский принц Генрих, по прозвищу Мореплаватель, знал и ценил сообщения Марко Поло, организуя экспедиции вокруг Африки в Индию и Китай. Не случайно книга Марко Поло была среди первых напечатанных в Европе изданий, а ее экземпляр хранился у генуэзского моряка Христофора Колумба. Вместе с ним книга совершила плавание через Атлантику в Новый Свет, так и оставшийся для Колумба чудесными островами пряностей в Южном море, о которых так восторженно поведал венецианский купец-разведчик Марко Поло.

ГИПЕРБОРЕЯ — ПЕРМЬ — БИАРМА (Север Европейской России)

«Борей» — так называли древние греки северный ветер, приносящий похолодание. Область, откуда дует этот ветер, они нарекли Гипербореей.

«Ночь была совсем короткая и продолжалась местами два часа, а местами три часа», — писал о своем плавании в «страну Туле» древнегреческий мореплаватель Пифей. Он сообщил о «свернувшемся», то есть покрытом льдом, море. Его путешествие пришлось на 325 год до н.э., и поскольку о нем сохранилось письменное свидетельство, принято считать Пифея первооткрывателем Северной полярной области Земли. Но, как и во многих других случаях, это не совсем точно.

Знакомство человека с северными полярными областями произошло, по-видимому, очень давно — тысячи лет назад. Еще в древнеиндийских священных «Ведах», относящихся к 5—6-му тысячелетию до н.э., можно найти на это вполне определенное указание. Там упоминается явление круглосуточных ночей и дней, когда солнце не восходит или не заходит на протяжении месяцев. Чтобы знать это, надо побывать за полярным кругом. Но когда и кем это было сделано, неизвестно.

В другой очень древней священной книге — «Авесте» зороастрийцев — изображена страна, на которую Бог послал холодный климат со снежной зимой, продолжающейся по десять месяцев. «Год казался здесь, — говорится в „Авесте“, — как один день и одна ночь». Конечно, это тоже — о заполярном севере. Да и в древнегреческом шедевре, «Одиссее», относящемся к VIII веку до н.э., можно прочитать о «стране туманов» и «бесконечной и безотрадной ночи».

Через девять веков после плавания Пифея о холодной стране Туле написал византийский писатель Прокопиос: «Туле примерно в десять раз больше Британии и лежит севернее нее. Земля в Туле не возделана, живет там тринадцать племен. Каждый год там совершается нечто чудесное, а именно: около времени летнего солнцестояния солнце не заходит в течение сорока дней подряд и все время видно над горизонтом. Через шесть месяцев после этого, около времени зимнего солнцестояния, солнце не показывается в течение сорока дней, и в стране тогда господствует длительная ночь. Первое появление солнца после долгой ночи для людей, живущих в Туле, — величайший праздник. А живут в этом краю, как сообщает Прокопиос, скридфинны, „скользящие люди“ (древнескандинавское „скрид“ означает „скользить“). Эти люди используют лыжи для продвижения по снегу и… занимаются только охотой, ибо необычайно большие леса и горы, которые там имеются, дают им огромное количество дичи и всякого зверя. Мясо убитых животных они съедают, а шкуры оборачивают вокруг себя, так как у них нет ниток для сшивания».

Первыми жителями побережий Северного Ледовитого океана были, по-видимому, народы финно-угорской группы — лопари (саами). С ними соседствовали скандинавские народы (на западе) и славяне (на востоке), постепенно оттеснявшие северных аборигенов от морских побережий. Им — скандинавам и славянам — суждено было стать первооткрывателями, а впоследствии и исследователями полярных побережий и островов, подобно ожерелью окруживших Северный полюс. Скандинавы называли эту область Биарма (Биармия). Возможно, это видоизмененное слово «Пермь» — так ту же область называли издавна новгородцы.

Первым мореплавателем, обогнувшим в 80-х годах IX века Скандинавский полуостров с севера и достигшим Белого моря и устья Северной Двины, был норвежец Отар. Правда, несомненным признан только факт плавания Отара вокруг мыса Нордкап, самой северной точки континента Европы, и, возможно, Кольского полуострова. Вполне вероятно, что «большая река», до которой дошел Отар — Северная Двина, он ничего не говорит в своем рассказе о пересечении водного пространства Белого моря. Рассказ Отара записал английский король Альфред Великий, выслушавший викинга сразу же по его возвращении. Королевскую запись воспроизводит одна из исландских саг:

«Отар сказал, что однажды захотелось ему проведать, как далеко на север простирается эта земля, иначе говоря, какие люди обитают за этой пустыней дальше на севере. Держась северного направления близ берега, в течение трех дней он имел пустынную страну всегда справа, а море — слева. Тогда он достиг такой северной широты, дальше которой китоловы обыкновенно не проникают. Однако он отправился еще далее на север, сколько мог проплыть в три дня; тут земля эта начала поворачивать на восток. Здесь он дождался ветра с запада-северо-запада, а потом поплыл вдоль берега (Мурманского) на восток, сколько мог проехать в четыре дня. Тут он был вынужден ждать прямого северного ветра, так как суша в этом месте начала загибаться к югу или же в материк вдавался залив (Белое море). Оттуда он плыл подле берега южным курсом, сколько мог, в течение пяти дней. Затем он прошел к устью большой реки, которая вытекала из отдаленнейших частей той страны. Он проплыл немного в эту реку, но продвинуться дальше ни он, ни его спутники не осмелились, опасаясь враждебных нападений жителей, которые густо населяли другой берег. И ему не встретилось ни одной населенной страны, за исключением этой, с тех пор как он покинул свой дом, ибо везде справа у него была пустыня, и разве только охотники или рыбаки, или птицеловы, блуждали там. Все — терфинны».

«Большая река» упоминается неоднократно в последующих сагах. Появляется у нее и название — «Вина». В 920 году в ее устье плавал викинг Эйрик, по прозвищу Кровавая Секира, и сказано о нем, что он «убил множество народа, опустошил страну и взял в ней несметные богатства». Через 45 лет разбойный поход повторил его сын Харальд Серый Плащ. А в 1026 году викинг Торер Собака, начав с мирной торговли, разграбил православный храм, построенный поморами где-то на месте теперешних Холмогор. Этому грабителю не повезло: Белое море долго не отпускало его, задержав в узком проливе («горле») сильным встречным приливным течением. Торер первым сообщил о существовании этого явления.

Норвежский конунг Харальд Хардрада уже в начале XI века (в 1050 году) побывал в Биармии, отметив там изобилие пушнины. И об этом поведал известный средневековый писатель, монах Адам Бременский. Возможно, это было последнее плавание викингов в устье Северной Двины, потому что в эти же годы в богатый пушниной край начали проникать не менее энергичные и предприимчивые, чем скандинавы, новгородские «ушкуйники».

Новгород Великий тогда становился крупным торговым и политическим центром на востоке Европы. Ближе всего он был связан со скандинавским севером. Но Русь называли Гардарика, а Новгород — Холмгард. В 1677 году шведский ученый Спарвенфельд опубликовал руническую грамоту, обнаруженную на Кольском полуострове, датированную IX веком. В этой записи, сделанной скандинавскими письменными знаками — рунами, содержалось указание на право Холмгарда (Новгорода Великого) собирать дань в стране лопарей (саами) за Ивгой-рекой и у Люнген-фиорда, по всему Кольскому полуострову, практически до границ норвежского королевства. Когда сборщики дани заходили слишком далеко в глубь страны, иногда возникали столкновения. В достоверном документе 1216 года перечисляются погибшие в одном из сражений, и среди них — «терский данник» Семен Петриловец, собиравший дань на Терском берегу (Кольский полуостров называли тогда Терской Наволок).

Границы Норвегии и Новгорода были определены уже в X веке, но в 1251 году их закрепил договор, который заключили послы, отправленные Александром Невским в столицу Норвегии Нидар (теперешний Тронхейм).

«Прибыли с востока, из Гердарики, послы Александра, конунга Холмгарда», — сообщила об этом событии сага. Добрались они до западного побережья Норвегии через Балтийское море и Данию. Это были первые русские на западном побережье Скандинавского полуострова. Можно считать их первооткрывателями. Мир был заключен, но на севере соперничество продолжалось. В 1316 и 1323 годах новгородцы совершили военные походы в Норвегию, проникнув южнее Финмарка, самой северной провинции Норвегии.

Для противостояния этим вторжениям норвежцы построили на острове у западного берега Варангер-фиорда крепость Вардэгус. Но плавания новгородцев вдоль берегов Баренцева моря продолжались, так же как и их регулярные посещения берегов Белого моря. Два этих достаточно удаленных друг от друга региона исторически оказались близкими. Да и море, их соединявшее, называлось то Варяжским, то Мурманским, то Печорским.

Связующим центром был Новгород, в середине XII века торговавший со скандинавским городом Висби на острове Готланд и с городами Ганзейского торгового союза. «Ушкуйниками» новгородцев называли потому, что они добирались до Северной Двины и Белого моря на своих лодках — «ушкуях». И ничуть не менее норманнов-викингов грабили они местное лопарское население, оттесняя его от моря. В 1342 году новгородский боярин Лука Варфоломеев построил на Северной Двине и неподалеку от позже появившихся Холмогор крепость Орлец, ставший центром колонизации в Беломорье.

Со временем у новгородцев появились сильные конкуренты в московском княжестве, тоже претендовавшие на дань с пушного приморского края. Заволочьем называли его и новгородцы, и москвичи, потому что путь туда был связан с перетаскиванием лодок из одной реки в другую волоками. Всего 55 лет Орлец новгородский безраздельно главенствовал над Поморьем. Но однажды московско-владимирский-вятский князь Василий Дмитриевич, воспользовавшись предательством воеводы, захватил двинскую землю и посадил в Орлеце своего наместника. Новгородцы не смирились и послали свое ополчение, которое разгромило московское войско и, преследуя его, даже вторглось в пределы московского княжества. Власть Новгорода над Поморьем сохранялась еще почти столетие до тех пор, пока в 1478 году после длительной борьбы самостоятельность Великого Новгорода не была уничтожена. Поморье было присоединено к Москве, стало ее колонией.

Еще через полвека продолжилось освоение мурманского побережья Кольского полуострова, активно посещавшегося новгородцами, основавшими еще в середине XIII века селение Кола. Теперь там появился богатый монастырь в Печенге (в 1530—1540 годах). Монахи торговали рыбой и солью, строили морские суда, всячески притесняли «нехристей» — лопарей. Со стадами оленей им пришлось откочевать в горную часть полуострова.

«Русским Отаром» можно назвать Григория Истому, московского дьяка, отправленного в 1496 году великим князем Иваном III послом в Данию. Если Отар был первым, кто совершил путешествие вокруг Скандинавского полуострова в Белое море, то Истома тот же путь проделал в обратном направлении спустя тысячелетие.

Тогда шла война со шведами, и обычный путь через Новгород был невозможен. Решено было отправиться вокруг Скандинавского полуострова северным путем. Четыре парусных лодки с посольством вышли из Архангельска и прошли вдоль берега Кольского полуострова.

Рассказ Истомы изложил в своих «Записках о московских делах» австрийский посол в Москве Сигизмунд Герберштейн. Для русских новым был путь к западу от полуострова Рыбачьего. Далеко выступающий в море мыс пришлось пересекать по суше. «…Мы перенесли свои суда и груз через перешеек в полмили шириной, — рассказывал Григорий Истома, — потом мы проплыли в землю дикой лопи… Здесь, оставив лодьи, мы дальнейший путь проделали по суше на санях».

Лопарская упряжка оленей доставила московское посольство в город Берген, откуда до границ Дании добрались в карете, запряженной лошадьми.

В том же году, что и Григорий Истома, два воеводы, князья Петр и Иван Ушатые, как сказано в летописи, «…ходили с Северной Двины, морем-океаном да через Мурманский нос». Дальше они от Варангер-фиорда поднялись по реке Патсиоки до озера Инари, а потом по малым рекам и частично волоком спустились к Ботническому заливу. В летописи сказано, что жившие в этом месте «били челом за великого князя».

Тем временем на востоке Поморья началось движение за Урал, в Сибирь, где новгородцы проложили волоки еще четыре столетия назад. В летописи рассказывается о том, что еще в 1032 году воевода Улеба прошел через некие Железные ворота, по-видимому, через горное ущелье, а оно могло быть только на Урале. И в последующие годы новгородцы ходили «в Печору и Югру» собирать дань с самояди. Не раз приходилось жестоко подавлять сопротивление аборигенов. Последний поход новгородцев в югорскую землю был особенно грандиозным: в нем участвовало три тысячи человек.

МАНГАЗЕЙСКИЙ «МОРСКОЙ ХОД» (торговый центр на Енисейском Севере)

Идя «встречь солнцу», беломорские поморы, а за ними новгородские ушкуйники первыми из европейцев перевалили естественную границу двух частей света — перешли из Европы в Азию. Они основали здесь торговый город, который стал первой базой для дальнейшего продвижения в азиатские просторы — на восток, к Тихому океану.

На этом пути вставал Уральский хребет. Камень, как называли его в летописи: «Камень превысочайший зело яко досязати иным холмам до облак небесных… из сего же камня реки многие истекоша… пространные и прекрасные зело, в них же воды сладчайшие и рыбы различные множество».

Земли за Уралом и Обской губой населяла самоядь — ненецкое племя «малканзеи» (так оно названо в новгородских летописях). Отсюда и название Мангазея, что на языке зырян значит «земля около моря». Имелся в виду большой залив Карского моря — Обская губа, от которого ответвлялся залив поменьше — Тазовская губа. Город возник при впадении в Таз маленькой реки Мангазейки. Здесь было царство пушнины. За ней-то и ходили люди «из-за Камня».

В 1597 году помор из Усть-Цильмы на Печоре Юрий Долгушин «со товарищи» проведал дорогу на реку Таз. От Печоры он пришел на Обь, в Усть-Надым, где перезимовал, и на следующее лето вышел к стране Мангазейской. В следующем году из Тобольска пошел отряд стрельцов во главе с думным дьяком Федором Дьяковым — посланы они были Яковом и Григорием Строгановыми по указу царя Федора Ивановича. В Мангазее уже были поморы, собирали ясак — себе, а не государю, поэтому Дьяков посчитал их «ворами».

В августе 1600 года в Обскую губу вошли суда с большим отрядом стрельцов во главе с князем Мироном Шаховским. Разыгравшийся шторм выбросил их на берег. Люди Шаховского пошли было через тундру, но их встретили «малканзеи», вступившие в бой. Несколько стрельцов были убиты, а Шаховской ранен. Больше ничего об этом первом военном походе в Мангазею неизвестно.

Второй поход на следующий год возглавил князь Василий Мосальский и боярин Савлук Пушкин. Стрельцов и казаков было вдвое больше, и вооружены они пищалями. На сей раз победа была на их стороне.

О строительстве города Мангазеи издал указ Лжедмитрий I. То были времена великой смуты. Страшный голод поразил Россию в 1601—1603 годах. Тысячи беглых крестьян хлынули на север. В апреле 1605 г. умер Борис Годунов. В 1606 году воевода Давыд Жеребцов и письменный голова Курдюк Давыдов прибыли на реку Таз, где уже стоял острог. А в дальнейшем есть такая запись, сделанная в соборной церкви Троицы: «…зарублен город на месте острога Мангазеи на Тазу реке, три церкви, гостиный двор и „государевы житницы“ — склады». Поскольку строительство шло на вечной мерзлоте, фундаменты домов возводились на слое замороженной щепы, прикрытой сверху листами бересты, чтобы в замороженный слой не проходила талая вода. А домов в городе было не меньше пятисот. Мангазея принимала купцов даже из стран Западной Европы. Из Обской губы и Тазовской приходили грузовые кочи водоизмещением до 90 тонн. И в год их прибывало по несколько тысяч. И иностранцы прибывали сначала в Пустозерск на Печоре, а потом пересекали Ямал, где между реками Леуткой и Зеленой был волок недели на три ходу. Столько же надо было плыть до Оби на веслах по реке Зеленой, а там до Мангазеи — еще неделя ходу. Трудный путь, но он был все-таки короче, чем «южный-чрезкаменный», то есть через Средний Урал. Но властям в Тобольске этот путь был более выгоден, и тобольский губернатор князь Иван Куракин сумел убедить Михаила Федоровича, избранного на царство, в необходимости пресечь интерес иностранцев к мангазейской пушнине и закрыть «мангазейский морской ход». Москва согласилась с этим предложением.

В 1619 году мангазейский морской ход был запрещен и особенно (под страхом смертной казни) — для иностранных кораблей. Но город еще продолжал жить. Товары доставлялись в Мангазею и вывозились из города через Тобольск — по Обской и Тазовской губе. Но и этот путь тоже был закрыт царским указом в 1667 году. Осталась сухопутная «чрезкаменная» дорога. Возникший с самого начала на водных путях торговый центр постепенно стал угасать. Большим бедствием для Мангазеи стал пожар в 1643 году, когда почти весь город выгорел. Через 30 лет после этого он потерял свое значение и опустел. По приказу царя Алексея Михайловича город Мангазея был упразднен. Само место, где некогда стояла «златокипящая царская вотчина», было забыто, пока не было случайно обнаружено геологами в 1900 году.

Последний мангазейский воевода Данила Наумов начал строить город вокруг Туруханского зимовья при впадении в Енисей Нижней Тунгуски. И назвал его Новая Мангазея. С Таза на Енисей не так уж далеко, и по всему пути тянется цепочка озер, а «волока сухого с озера на озеро» чуть больше версты. Из Туруханска открывался путь вниз по Енисею в Карское море. Для плаваний дальше на восток, к устьям сибирских рек, Новая Мангазея представляла определенное удобство.

Параллельно с расцветом и угасанием Мангазеи разворачивалось освоение всего бассейна Оби. Оно началось с основания Надымского острога, расположенного в 100 км выше Сургута, и Кетского (при впадении в Обь правого притока Кеть), а также строительства в 1604 году города Томска на обском притоке — реке Томи. Русское влияние быстро распространилось на Среднюю и Верхнюю Обь. К концу 30-х годов казаки из Томска во главе с Петром Собанским проникли на Алтай, к истокам Оби, и открыли среди гор глубокое Телецкое озеро, дающее исток реке Бии, одной из составляющих Оби. Зимой 1642 года П. Собанский поставил на Телецком озере укрепление, где перезимовал, вернувшись весной в Томск на лодках по Бии и Оби. А в следующем году казаки вышли и на вторую составляющую Оби — Катунь.

До открытия того места, где зарождается Катунь, оставалось почти два столетия. Только в 1835 году врач алтайских казенных заводов Фридрих Геблер, путешествуя по нехоженому Алтаю, поднялся по бурной порожистой Катуни до самого ее истока и открыл рождающий ее ледник на склоне горы Белуха. Освоение бассейна Енисея началось с основания в устье притока Енисея Турухана зимовья, получившего название Новой Мангазеи. Почти одновременно (1609) проникли русские на верхний Енисей. Казаки вышли из Томска по рекам Чулым и Кемчуг с волоком — на Енисей, затем — в степи Минусинской котловины. В 1618 году был основан город Енисейск близ впадения в Енисей Верхней Тунгуски (Ангары), открывавшей дальнейший путь на восток — на Лену и в Забайкалье. Продвижение это шло параллельно с освоением Енисея. В 1628 году был заложен острог Красный (будущий Красноярск). Но еще за пять лет до этого атаман Василий Тюменец с боярским сыном Андреем Дубенским и отрядом казаков поднялись почти на тысячу верст по Ангаре вплоть до Шаманского порога. Повторивший этот путь на следующий год Максим Перфильев привез известие о богатой пушным зверем «братской» землице в Прибайкалье (Бурятии). Он же заложил у Падунского порога Братский острог, перенесенный в 1613 году ближе к устью реки Оби.

В СИБИРЬ — ЗА КАМЕНЬ (Урал)

В 1096 году составитель старейшей русской летописи «Повесть временных лет» Нестор беседовал с новгородцем Гюрятой Роговичем. Тот рассказал, что посылал отрока в Печору за сбором дани с местных жителей. Этот отрок прошел с Печоры реки в землю Югорскую, соседней с «самоядью в полунощных странах». Там поведали отроку о горах, заходящих в море. «Им же высота ако до небес… Есть же путь до гор тех непроходим пропастями, снегом и лесом, тем же не доходим их всегда; есть же подаль на полунощи». Говорится здесь о том, что из-за снегов, пропастей и густых лесов до гор дойти невозможно, и не ходят к ним жители, хотя знают о том, что они продолжаются дальше на север. Несомненно, речь здесь идет об Урале, пути через который были известны русским людям в конце 11-го столетия.

Однако первое определенное сообщение о достижении новгородцами берега Северного Ледовитого океана и переходе их на восточный склон Урала появляется в новгородской летописи под 1364 годом: «Той зимы в Югры новгородцы приехаша дети боярские и малые люди и воеводы Александр Авакумович, Степан Ляпа, воевавшие по Обе реке до моря, в другая половина рати на верхней Оби воеваша». Перевалили новгородцы Урал, вышли на Обь, достигли Северного Ледовитого океана. Возможно, и раньше они ходили этим путем, но письменно это не зафиксировано.

От Новгорода этот северный путь, более длинный и трудный, чем «путь из варяг в греки». Проходил он по долине реки Сухоны, мимо Великого Устюга на верховья Камы и далее по красивейшей реке Чусовой, где на многие годы обосновался в ските проповедник из Великого Устюга Стефан Пермский. В его «житие», составленном после его смерти, в 1396—1397 годах описан этот водный путь на Пермскую землю, в «Пермь Великую, именуемую Чюсовая». В исландских сагах упоминается довольно часто некая страна Бьярмланд, или Биарма.

Имеется в виду, по-видимому, Пермь; названия похожи, да и маршрут, указанный в сагах, ведет как раз в этот край, протянувшийся от Северной Двины вдоль берега Белого моря до Камы, текущей в Волгу. Дальше на северо-востоке, согласно скандинавским сказаниям, размещается фантастическая Страна Великанов — Иотунхеймен. По существу, это потусторонний мир, не имеющий ничего общего с реальностью. Биармия же существовала вполне конкретно как страна, богатая пушниной и населенная, по-видимому, лопарями или близким к ним народом. С середины XIII века в скандинавских источниках исчезают упоминания о биармийцах, которые, если этим источникам верить, спасаясь от монголов (а на самом деле, от новгородцев), просили норвежского короля Хакона разрешить им переселиться на его земли. Тогда-то они и поселились на западе — на Кольском полуострове и вокруг Онежского озера. А память о том, что лопари жили когда-то на берегах Белого моря и в устье Северной Двины, осталась, возможно, в угрофинском названии острова Соломбала, на котором располагается один из районов Архангельска.

Автор первой истории Сибири, изложенной в книге, называвшейся «Описание Сибирского царства и всех произошедших в нем дел от начала, особливо, от покорения его Российской державе…», академик российский Герард Фридрих Миллер начинает свою книгу словами: «Первый и главнейший народ в Сибири есть татары, которые живут в полуденных странах около рек Тобола, Иртыша, Оби, Томи и Енисея и в лежащих степях между помянутыми реками… Подлинная история начинается от времен великого Чингисхана, который в начале века после Рождества Христова народ, до того времени во тьме сидевший, на свет вывел». Поэтому после того как новгородцы покорили югру, неизбежным стало столкновение перешедших за Камень русских с татарами Западной Сибири.

Первые сведения о самояди — племенах, обитавших севернее Югры, лесных жителей, доставил новгородский воевода Ядрей, совершавший поход во главе ушкуйников в 1193 году.

С этого северного племени, жившего, главным образом, в тундре, воевода Ядрей собрал дань изделиями из кости, но больше ничего он не смог сообщить.

Иное дело — первый за Уралом проповедник Стефан Храп, направленный в 1379 году в землю, населенную народом коми — зырянами и пермяками. Поселившись на реке Вычегде, он изучил язык коми и создал их письменность — «пермскую азбуку», получив сан епископа пермского, и остался среди коми до конца жизни, занявшись исследованием не только обычаев народа, но и географии земли, на которой он жил. В 1395 году было составлено первое описание рек Пермской Земли, в которое вошли Вычегда, впадающая в Северную Двину, Вятка и Чусовая — притоки Камы, «обходящей всю землю Пермскую».

В годы правления Ивана Грозного было покончено с татарским владычеством на Волге, и в разгроме кочующих отрядов на Яике участвовали казаки атамана Ермака. Но, по решению казачьего круга, его отряд отправляется в Пермский край. Купцы Строгановы, промышлявшие солью, добывавшейся близ городка Усолье, на реке Вычегде, пригласили казачий отряд для распространения своих владений в край, населенный ненцами, хантами и манси, у которых можно скупать за соль пушнину. Строгановы получили от царя грамоту, разрешающую строить городки в «сибирской стороне, за югорским камнем… на Тоболе реке и на Иртыше, и на Оби, и на других реках». Фактически это означало предоставление права на экономическое овладение Сибирью.

Конкуренция была нежелательна для хана Кучума, свергнувшего своего предшественника Едигера, называвшего себя «князем всей земли Сибирской» и обещавшего Ивану Грозному поставлять каждый год тысячу соболиных шкурок.

Настоящее имя казацкого атамана, по прозвищу Ермак (этим словом казаки называют артельный котел), Ермолай Аленин, и родился он где-то на Северной Двине, а не в донских степях, как многие считают. Отряд Ермака из шестисот казаков разместился на тридцати больших стругах и нескольких маленьких лодках. Эта флотилия отправилась под парусами вверх по стиснутой крутыми лесистыми берегами порожистой реке Чусовой, левом притоке Камы. Впервые они перевалили Средний Урал, горы невысокие, не выше полверсты, разрушенные, но перетаскивать через них лодки — дело нелегкое. Для волока условия не подходят. Пришлось перетаскивать корабли через нагромождения камней на руках, расчищая с топорами лес.

На реке Туре встретились с войском Кучума, численно превосходящим казаков раз в десять-пятнадцать. Погибла сотня казаков, но первая победа была одержана, и в октябре 1582 года казаки, не встречая сопротивления, вошли в столицу Ханства Искер. До весны они прожили в этом городе, который стали называть Сибирь, ожидая обещанный царем вспомогательный отряд. Но в это время умер Иван IV, и лишь в ноябре следующего года посланные им стрельцы перевалили Урал и добрались до Искера, где зимовали казаки Ермака.

Вторая зимовка была очень тяжелой; кончилась провизия, и почти все прибывшие из Москвы стрельцы погибли от голода. Оставшиеся отправились на север, вниз по Иртышу. Цель — выйти на Обь.

В нижнем течении Оби, на ее притоке Пелым, они попытались покорить манси, но те оказали, вместе с татарами, упорное сопротивление. Ермак отступил, вернулся в Искер. Тут как раз подошел, наконец, посланный царем отряд стрельцов, во главе с воеводой, князем Волховским. Во время тяжелой зимовки из-за нехватки продовольствия почти все прибывшие стрельцы умерли. Татары осадили Искер. Но однажды ночью Ермак совершил отчаянно смелую вылазку и разгромил осаждавших. Вырвавшись из блокады, казаки на стругах поднялись в верховья Иртыша, потом опять спустились, отклоняясь по притокам в глубь ханства, вступая то и дело в сражения с кучумовским войском.

Но на реке Вагай Кучуму удалось заманить отряд Ермака в ловушку, и августовской ночью 1585 года казаки были перебиты. Погиб и Ермак. Но сила ханства была сокрушена, и для русского государства был открыт путь к проникновению в Сибирь. Именно после походов Ермака началась эпоха прохождения грандиозного пространства Сибири российскими казаками-землепроходцами.

После гибели Ермака к завоеванию Западной Сибири пришлось приступить заново. Но основа для этого была создана теми, кто разведал речные пути и волоки за Камнем — Уралом. Уже в 1586 году из Москвы были посланы воевода Василий Сукин с отрядом в триста человек для основания городов на реках сибирских. 29 июня 1586 года заложен был первый из них — Тюмень. Он стал центром сбора ясака у татар, живущих в этом районе оседло и не оказавших сопротивления. Но хан Кучум, кочуя по югу Сибири, еще не смирился и время от времени совершал набеги.

Через год в Тюмень прибыло подкрепление — еще 500 казаков. Письменный голова Данила Чулков прошел с ним вниз по Type и Тоболу. При впадении Тобола в Иртыш поставили деревянную крепость Тобольск. Потом ее перенесли на высокий берег Иртыша, и вокруг разросся город, ставший на два столетия главным городом Сибирской губернии. В 1588 году Чулкову удалось хитростью захватить наиболее активных из прииртышских татар во главе с Сеид-Ахматом и отправить в Москву, где царь к ним отнесся очень милостиво, пожертвовав каждому по земельному наделу. А еще через три года тобольский воевода князь Владимир Кольцов-Масальский, включив в свое войско «мирных» татар, на реке Ишиме разбил хана Кучума, хотя еще не окончательно. Полный разгром произошел в битве на Верхней Оби, близ устья реки Берды 20 августа 1598 г. Русский отряд в 1000 человек возглавил воевода Андрей Воейков. Около трехсот татар погибло в бою и утонуло в Оби. Сам Кучум исчез. И уже ничто не препятствовало русским приступить к колонизации Сибири. Она началась с подчинения Москве Мангазеи.

РУССКОЕ ОТКРЫТИЕ ИНДИИ (Афанасий Никитин)

Путешествия в Монголию Карпини и Рубрука открыли для европейцев (но далеко не для всех) только северную часть Центральной Азии.

Дело в том, что русские князья со своей челядью и свитой периодически посещали великого хана, потому что были зависимы от него как вассалы, выплачивая дань. Да и посланцы из Западной Европы, в частности Марко Поло, упоминали о том, что при дворе великого хана было немало русских и они порой служили переводчиками. Монголия и даже Китай не были для них загадочными странами.

Другое дело — Индия. Для просвещенных западноевропейцев и торговцев она была сравнительно неплохо известна. Арабские или армянские купцы привозили оттуда различные товары. Еще в античные времена греки и римляне были осведомлены об Индии, а полки Александра Македонского побывали там.

Для русских далекие южные страны, а в особенности Индия, представлялись загадочными. О них рассказывали сказки. Неплохо были известны Кавказ, Закавказье, Ближний Восток, Персия, но далее на юго-восток русские люди не заходили. Возможно, конечно, кого-нибудь и забрасывала туда судьба, но никаких тому свидетельств не осталось. А для географического открытия требуется именно землеописание, как указывает само название науки.

Одним из классических памятников такого рода является «Хождение Даниила, игумена Русской земли» к святым местам в начале XII века. С ним было еще семь человек из Киева и Новгорода (сам Даниил, как предполагается, был из Чернигова). Во время их странствий проходили военные действия между крестоносцами и сарацинами (арабами), но враждующие стороны не препятствовали русским путешественникам, а то и радушно принимали их. Никаких особых задач Даниил перед собой не ставил, «но только ради любви к святым местам написал обо всем, что видел своими глазами… и написал о путешествии ради верных людей. Да кто услышит (или прочтет) о местах святых, устремился бы душою и воображением к этим святым местам…»

Религиозная цель в данном случае оказалась очень благоприятной для географии: путешественник делал читателя как бы своим спутником и соглядателем. По сути дела — это путеводитель, составленный просто и ясно, без излишних словесных красот и домыслов. Например, о пути от Иерусалима к Иордану сказано:

"Путь очень тяжек, страшен и безводен; горы высокие скалистые, на дорогах много разбоя…

От Кузивы (Эль-Кельт) до Иерихона пять верст, а от Иерихона до Иордана шесть верст по ровному месту, в песке, путь очень тяжек. Многие люди задыхаются от зноя и умирают от жажды водной. Мертвое море вблизи от этого пути, исходит от него дух знойный, смердящий, сушит и сжигает всю эту землю".

Но все-таки это было, можно сказать, ближнее хождение. Да и святые места не были для русских неожиданным открытием. Иное дело — Индия. С географической точки зрения ее посещение первым русским купцом, который проявил себя как проницательный наблюдатель и оставил соответствующие записи, следует считать значительным географическим достижением.

В 1466 году тверской купец Афанасий Никитин снарядил два судна с товаром, взятым в долг, и отправился вниз по Волге. Он воспользовался благоприятным случаем: послы ширванского шаха (страны в Западном Прикаспии) возвращались восвояси от московского великого князя Ивана III.

В устье Волги на этот караван судов напали астраханские татары. Афанасий лишился товаров, за которые был в ответе. Возвращаться домой не было резона: посадят в долговую яму. Пристроиться где-нибудь, прижиться он не пожелал. Пошел он в Дербент, оттуда в Баку, оттуда по морю добрался до южного берега Каспия. Путешествовать он стал неспешно, продвигаясь дальше на юг без определенной цели, главным образом из любознательности. Возможно, и дома-то в Твери ему спокойно не сиделось потому, что влекли неведомые земли.

Дойдя до Бендер-Аббаса, он переправился на островной порт Ормуз, у выхода из Персидского залива в Индийский океан. Дождавшись оказии, отправился морем-океаном в неведомую Индию, имея с собой живой товар — жеребца.

«И есть тут Индийская страна, и люди ходят все нагие: головы не покрыты, груди голы, волосы в одну косу сплетены. Все ходят брюхаты, детей родят каждый год и детей у них много. Мужи и жены все нагие и все черные. Я куда хожу, так за мной людей много и дивуются белому человеку».

Его описания иноземных государств просты, деловиты и наиболее подробно повествуют о быте и нравах народов, растительном и животном мире. Путешественник предпочитает личные впечатления и редко пересказывает местные предания и сказки. Приглядывается к незнакомым краям и людям пристально и доброжелательно, без высокомерия, но и без подобострастия. Он даже обезьян очеловечивает, выставляя их как братьев меньших: «Обезьяны же живут в лесу, и есть у них князь обезьянский, ходит со своей ратью. И если их кто тронет, тогда они жалуются князю своему, и они, напав на город, дворы разрушают и людей побивают. А рать у них, говорят, весьма большая, и язык у них есть свой». (Пожалуй, тут звучат отголоски индийского эпоса «Рамаяны», где одно из действующих лиц — царь обезьян.)

Одна из постоянных тем Афанасия — о справедливости: «Земля весьма многолюдна и богата, сельские люди очень бедны, а бояре всесильны и утопают в роскоши; носят их на серебряных носилках и перед ними водят до 20 коней в золотой сбруе; и на конях за ними 300 человек, да пеших 500 человек, да трубников 10, да литаврщиков 10 человек, да свирельников 10 человек».

Есть еще одна характерная особенность путешественника Афанасия Никитина. Обычно посетители экзотических стран не жалеют для их описания красноречия и фантазии, зачарованные новизной природы, нравов и жизненного уклада местных жителей. А Никитин воспринимает дальние страны вполне обыденно. Только родина вызывает у него восхищение, представляется ему самой чудесной страной на свете.

Он отдает должное разным краям («…и в Грузинской земле на все большое обилие. И Турецкая земля очень обильна. В Волошской земле обильно и дешево…»). Но тут же, точно вспомнив самое дорогое и любимое, восклицает: «Русская земля да будет Богом хранима! Боже, сохрани ее! На этом свете нет страны, подобной ей, хотя бояре Русской земли несправедливы. Да станет Русская земля благоустроенной и да будет в ней справедливость».

Вот ведь как у Афанасия: родной край знакомый, привычный во всем, и власть там несправедливая, и благоустройство недостаточное, там ожидают неудачливого купца кредиторы, а все-таки, пройдя за три моря в тридесятое царство, не найдешь земли краше и милее, чем Русь.

Умел Афанасий быстро осваивать чужеземные языки, притерпеться к непривычному климату, прилаживаться к чужим обычаям. Его принимали неплохо, и даже предлагали в веру «бусурманскую» перейти. Однако он «устремился умом пойти на Русь». Бед и опасностей претерпел на обратном пути немало, но достиг родины. Свойственна Афанасию одна распространенная русская черта: спокойное, рассудительное, благожелательное отношение к представителям других народов — пусть даже они непривычно черны телом, или обычаи имеют странные, или иную веру исповедуют. Для него все они прежде всего — люди, по сути своей такие же, как он.

Афанасия Никитина можно считать предшественником тех русских землепроходцев, которым довелось осуществить дерзновенный подвиг — начать освоение Сибири. Приглядываясь к его характеру и складу ума, начинаешь лучше понимать, почему так стремительно и основательно продвигались русские по великим таежным просторам земли сибирской. Или их более раннее деяние: распространение по всей Русской (Восточно-Европейской) низменности. Или — более позднее: создание крупнейшего в мире многонационального государства — СССР.

Наконец, книга Афанасия Никитина свидетельствует о том, что средневековая Русь была государством высокой культуры. Ведь его «Хождению» предшествует приписка в так называемой Львовской летописи (Н75), где сказано, что он, «Смоленска не дойдя, умер. А писание то своею рукою написал, и его рукописные тетради привезли гости (купцы) к Мамыреву Василию, дьяку великого князя».

В последующем книга Афанасия неоднократно переписывалась и способствовала распространению на Руси знаний о дальних южных странах. Однако желающих посетить их не оказалось, потому что Никитин честно признался: «Мне солгали псы-бусурмане: говорили, что много всяких нужных нам товаров, но оказалось, что ничего нет для нашей земли… Перец и краска дешевы. Но возят товар морем, иные же не платят за него пошлины, а нам они не дадут провезти без пошлины. А пошлины высокие, и на море разбойников много».

Возможно, отчасти по этой причине интересы русских купцов и князей простирались преимущественно на север и восток, откуда выгодно было вывозить, в частности, пушнину, сбывая ее в Западной Европе.

ЧЕРЕЗ ВСЮ СИБИРЬ: ОТ РЕКИ К РЕКЕ

Трагический исход экспедиции Баренца надолго отбил охоту к новым попыткам достичь Китая северным путем. Пришли к выводу о невозможности такого плавания. Между тем русские достаточно регулярно бывали на Оби, на побережье полуострова Таймыр. Письменные свидетельства о посещении Таймыра относятся к XVI веку. Когда в 1619 году был закрыт «мангазейский морской ход» в торговый город на реке Таз, наиболее предприимчивые из его обитателей направились на восток, и в конце XVI века построили в нижнем течении Енисея Туруханское зимовье. Из него были совершены разведочные походы через тундру Таймыра или морским путем, вдоль его побережья.

На берегах Таймыра сохранились остатки зимовий, а из Туруханска уходят отряды дальше на восток. В 1610 году один из них во главе с холмогорцами Кондратием Курочкиным и Осипом Шипуновым вышел к устью реки Пясины. Шли они и дальше, к Хатанге, описывая многочисленные острова близ побережья Таймыра. В числе прочих был остров, ставший потом известным как Диксон.

В 1686 году из Туруханска вниз по Енисею к морю отправилась большая экспедиция во главе с Иваном Толстоуховым, очень известным в Мангазее, как его называет в своей книге Николай Витзен: «Толстое ухо, сын известного дворянина». Спустя 50 лет на берегу Таймыра найден был крест с надписью «7195 год. Ставил оный крест мангазейский человек Иван Толстоухов» (году 7195-му от сотворения мира соответствует 1687-й год). Поскольку нет других свидетельств, отряд Толстоухова, можно считать, совершил открытие Северной окраины Евразии. Корабль здесь появится только через 200 лет.

Перезимовав, отряд Толстоухова двинулся дальше на север и достиг Пясинского залива, на берегу которого провел вторую зиму. Зимовье найдено было штурманом Великой Северной экспедиции Федором Мининым.

По всем трем Тунгускам, правым притокам Енисея, начался выход казаков в Восточную Сибирь. Первая цель на этом пути — Лена, соседка Енисея с востока.

Первым на Лену пришел мангазеец Демид Сафонов, по прозвищу Пянда («пянда» — опушка подола малицы). Он собрал 40 человек охотников и отправился в Туруханск для заготовки пушнины. Но, узнав от тунгусов, что есть на востоке большая река Елюене, решил попытаться дойти до нее. Он поплыл с отрядом по Нижней Тунгуске в неизвестность. Продвигались не спеша, но неуклонно… Дошли до порогов, где скопившийся плавник образовал затор. Остановились на зимовку. Зимовье назвали Нижнее Пяндино. Приходилось обороняться от тунгусов, нападавших на пришельцев. А с весной двинулись дальше. Но прошли вверх по реке совсем немного, и построили другое зимовье — Верхнее Пяндино. Следующая зимовка — там, где река совсем близко подошла к Лене. Ранней весной 1623 года Пянда, пройдя волоком верст двадцать, увидел Лену. Его струги поплыли вниз по течению. Они преодолели тот участок реки, где она течет в ущелье, стиснутая крутыми берегами, зачастую отвесными — «щеками», проплыли мимо устья левого притока — Витима и правого — Олёкмы. Снова вместе с рекой втиснулись в ущелье, а затем оказались на широкой низменности. Юрты якутов разместились на низменных берегах. Их было так много, что Пянда не рискнул среди них оставаться. Отправился назад, но поднялся на верхнюю Лену и волоком, через бурятские степи, добрался до Верхней Тунгуски (Ангары), которая вынесла его струги прямо к Енисею, а до Енисейска он добрался санным путем.

Демид Пянда первым проплыл полторы тысячи верст по Ангаре, а всего по рекам Восточной Сибири — около восьми тысяч. Через пять лет разведанным им путем пошел на Лену другой землепроходец — Василий Бугор.

Атаман Василий Бугор впервые прошел с Енисея на Лену самым южным путем: поднявшись по Ангаре, он вышел на правый приток Илки и по нему — до реки Игирмы, которая сближается с ленским притоком — Кутой. Бугор со своим небольшим отрядом (всего 10 человек) без особого труда перебрался волоком с Игирмы на Куту и вскоре был уже на Лене, по которой поплыл вниз до устья Илима, где встретил другой отряд (из 30 человек), посланный воеводой за ясаком.

Два острога, ставшие потом городами, возникли на пути объединенного отряда Василия Бугра: Киренск и Усть-Кут. Впервые побывал Бугор и на Алдане.

Летом 1629 году на Илим пришел отряд атамана Ивана Галкина, поставивший зимовье у начала Ленского волока, пересекавшего водораздел Илима и Куты. Перезимовав в Усть-Кутском зимовье, Галкин на стругах опустился по Лене… мимо устьев Витима и Олёкмы до того места, где, увидев множество якутских юрт в расширении долины, повернул назад первооткрыватель Лены Демид Пянда.

Иван Галкин «объясачил» якутов не только Лены, но и ее большого притока — Алдана. Всего же он пересек шесть притоков Лены, и всем им даны краткие характеристики. Например, Витим — «а поперек… с версту», Олёкма — «шириною версты с полторы и больше», Алдан — «поперек версты с две»…

Сотник Петр Бекетов был следующим на Усть-Кутском зимовье. Он прибыл туда осенью 1630 года с двумя десятками казаков. Дальше своих предшественников поднялся он по Лене, достигнув устья реки Аной, чуть-чуть не дойдя до истока Лены в Байкальском хребте (совсем рядом с Байкалом, еще не известным тогда казакам). Бекетов впервые прошел по верхней Лене с полтысячи верст. Его отряд сошел на берег в бурятской земле, но встретил сопротивление. Построив укрепление, оставил в нем вооруженную группу из девяти казаков во главе с Андреем Дубиной. Сам же спустился до устья реки Куленги. Попытался покорить бурят, кочевавших со своими стадами, по Лено-Ангарскому плато, но встретил такой отпор, что пришлось спешно на бурятских конях ретироваться на верхнюю Лену, за Куленгу, где жили дружелюбные эвенки.

Потом зимовали в устье Куты, а весной отправились вниз по Лене. В том месте, где великая река изворачивается гигантской излучиной, уже осенью 1632 года поставил Бекетов Якутский острог. Место он выбрал неудачно: не учел, что в половодье оно подвержено затоплению. Через десять лет острог перенесли ниже по течению на пятнадцать верст. Там возник город Якутск, сделавшийся на два столетия основной базой дальнейших походов землепроходцев по Восточной Сибири и Дальнему Востоку, к Северному Ледовитому и Тихому океанам.

Девять казаков во главе с Иваном Падериным Бекетов отправил к устью Лены. Они дошли до моря, и Иван Падерин стал первым русским, проплывшим почти по всей Лене — около четырех с половиной тысяч километров.

Еще три года ходил Бекетов по рекам бассейна Лены. Побывал он на Вилюе и его притоке Мархе, поставил Жиганский острог. Плавал по рекам Витим и Большой Патом, первым прошел по Патомскому нагорью в Забайкалье, образующему водораздел рек Витим и Чара. Затем вернулся на верхнюю Лену и в устье Олёкмы построил укрепление, вокруг которого постепенно сложился город Олёкминск. Тем временем на Лене появился еще один казачий отряд, пришедший из Мангазеи. Его возглавлял Степан Корытов, с именем которого связывают поход по Алдану и его западному притоку, Амге, в 1633 году.

Одновременно с ним тем же летом большой отряд енисейцев Ильи Перфильева спустился по Лене до моря и направился на восток. В устье Лены от отряда отделился Иван Ребров, пошедший по Оленёкской протоке, в то время как Перфильев — по Быковской. Ребров повернул на запад и вышел в Оленёкский залив, он поднялся вверх по реке Оленёк. Перфильев, идя от дельты на восток, обогнул мыс Буор-Хая и увидел за ним Янский залив и дельту впадающей в него реки Яны. Шел уже 1634 год. Осенью следующего года И. Перфильев поднялся до верховьев Яны, где основал город Верхоянск, в котором остался для сбора ясака с янских якутов и юкагиров (впервые встреченной русскими народности оленеводов и охотников). К нему спустя два года присоединился Иван Ребров. Когда Перфильев вернулся на Лену, тот уже пересек Янский залив и, пройдя вдоль побережья почти 900 км, открыл устье Индигирки. Он поднялся вверх по реке верст на шестьсот до Уиндины, притока Индигирки, где построил зимовочную избу, в которой провел более двух лет, занимаясь охотой и сбором пушнины. Только летом 1641 года вернулся он на Лену.

Во время плавания Перфильева и Реброва енисейский десятник Елисей Юрьев Буза направил свои струги вверх по Ангаре. Выйдя по ленскому волоку на Лену, он успел до ледостава добраться только до Олёкминска, где перезимовал. Взяв с собой других промышленников, зимовавших на Олёкме, так что отряд его составил пятьдесят человек. Буза вышел по Лене к морю и завернул в устье Оленька, поднявшись вверх по реке на пятьсот верст до становья эвенков, которых обязал платить ясак. На Лену он вернулся с оленьей упряжкой. Построив кочи, двинулся на восток — на Омолой и Яну.

Не вполне ясны маршруты Реброва, но путешествие его продолжалось пять или шесть лет. Главное его открытие — хребет Кулар, водораздел Яны и Омолоя, входящий в систему Верхоянского хребта.

Через весь Верхоянский хребет провел свою конную команду в 30 человек Посник Иванов, по прозвищу Губарь. Весной 1637 года они отправились из Якутска к устью Яны по суше. И вот на пути — Камень, который надо перевалить. Всадники перешли через хребет, когда он еще не освободился от снега. Вышли к Яне и по долине ее правого притока, Адыге, преодолев очередной Камень (а это был хребет Черского), переправились в бассейн Индигирки. На пересечение гор ушел месяц, а у Индигирки пришлось сразу вступить в бой с юкагирами, не желавшими платить ясак. Таежные оленеводы и охотники никогда не видели лошадей (как и индейцы в Америке, открытой испанцами), и они старались прежде всего их перебить, считая опаснее всадников. Но все же победу одержали казаки, поставили зимовье на Индигирке. В 1640 году отряд казаков во главе с Иваном Ерастовым добрался до следующей на востоке реки — Алазеи. Ерастов исследовал всю реку — от устья до истоков (больше 1500 км). В этом походе были открыты Алазейское плоскогорье и Колымская низменность.

Зима 1641 года ознаменовалась знакомством русских с Оймяконским плоскогорьем в верховьях Индигирки, самой холодной областью Северного полушария Земли. Предводителем отряда конных казаков был Михаил Стадухин, а его помощником — Фтор Гаврилов. К Оймякону отряд прошел по одному из притоков Алдана, через северную часть хребта Сунтар-Хаята.

Расспросив эвенов, Гаврилов и Стадухин сообщили в Якутске, что на Верхней Индигирке нет «лесов, лугов, а все болото да камень». Лиственничное редколесье на заболоченной из-за близкой к поверхности вечной мерзлоты низине нельзя считать настоящим лесом. И еще узнали они, что за горами к югу от истоков Индигирки течет к «теплому морю» река, которую они на свой лад назвали Охота. К этой реке направился «коньми» отряд Андрея Горелого. Через пять недель он вернулся, пройдя туда и обратно с полтысячи верст. Горелый видел Охоту, рассказал, что она «река рыбная, быстрая… по берегу рыбы, что дров лежит».

ЗЕМЛЯ КОЛЫМСКАЯ И ЧУКОТСКАЯ

Когда А. Горелый вышел на Охоту, М. Стадухин исследовал реку Мому. Этот правый приток Индигирки знаменит своей гигантской наледью. Осенью 1642 года отряд Стадухина снова отправился в море. Он зимует в устье Алазеи, а в июне следующего года добирается до места впадения в ледовитое море большой реки Колымы. Между устьями Индигирки и Колымы — пятьсот верст побережья. Когда плыли мимо него кочи, Стадухин заметил на севере землю: «горы снежные, пади и ручьи». Возможно, это был Крестовский остров, расположенный к северу от устья Колымы. Хотя эта земля не так велика, как показалось Стадухину, многие годы будут ее искать то севернее, то восточное, называя по-разному.

Вполне реальным открытием Стадухина было первое плавание вверх по Колыме. «…Река эта велика есть с Лену… идет в море, так же, что и Лена, под тот же ветр, под восток и под север», — так впервые Стадухин сообщил о Колыме. Почти две недели плыли кочи по широкой реке, и в том месте, до которого казаки дошли, поставлено было Среднеколымское зимовье. А вернувшись, в устье они основали Нижнеколымск.

На реке Алазее первым был Иван Ерастов, собиравший ясак с юкагиров. В 1642 году он спустился вниз по Индигирке и морем проплыл до устья Алазеи. Здесь впервые он встретился с чукчами. Правда, пришлось вступить с ними в бой, потому как они «в государеве казне отказали». Ерастов был ранен в бою, но «алазеи ушли избиты и изранены», а он с казаками поднялся вверх по реке до первого леса, где поставил острожок. Отправив ясак на Индигирку, с тем, чтобы на следующий год он попал на Лену и в Якутск, Ерастов перешел на Колыму. Но там десятник Михаил Стадухин строил Нижнеколымский острог. 1644 год Ерастов провел на Колыме и вернулся в Якутск. В 1646 году мезенский помор Исай Игнатьев отправился на восток от Колымы, он попал в широкую полынью и смог дойти до Чаунской губы. Летом 1649 года М. Стадухин, имея целью пройти на «новую реку» Анадырь, за семь дней добрался, по-видимому, до мыса Шелагского, но повернул обратно из-за нехватки продовольствия. В Якутске же сообщил: «За Колымою рекою на море моржа и зубу моржового добре много».

Но в это время плавание на Анадырь уже совершил казак Семен Дежнев как представитель власти.

Отряд холмогорского промышленника Федота Попова решил отправиться за «моржовым зубом» на восток от Колымы в 1647 году. Первое плавание Попова и Дежнева было неудачным: льды не пропустили кочи.

Через год предпринята вторая попытка. 30 июля 1648 года шесть кочей с отрядом 90 человек вышли на восток из устья Колымы. Во главе экспедиции — Федот Попов. Семен Дежнев возглавляет казачий отряд, задача которого — «государев ясачий сбор» и «прииск новых неясачных людей». Через два месяца три коча благополучно достигли Чукоцкого Носа (мыса Дежнева), обогнули его и вошли в пролив между Азией и Америкой.

Впервые достигнута цель, к которой стремились мореплаватели из разных стран Европы на протяжении двух столетий!

Это событие природа отметила сильнейшим штормом, обрушившимся на кочи. Один из них был совсем разбит, а потом оставшиеся два коча потеряли друг друга. Один из них, на котором находился Дежнев, прибило к берегу, недалеко от устья Анадыря. Другой, с Федотом Поповым, пропал без вести. Потом следы группы Ф. Попова обнаружились на Камчатке.

Таким образом, морской путь от устья Лены до Берингова пролива был открыт за 15 лет. Прошло еще 85 лет, и за 10 лет русскими геодезистами все побережье Северной Азии было нанесено на карту.

Одно из величайших в истории географических открытий — организованная Петром I экспедиция для поиска северо-восточного пути из Европы в Азию. В 1713 году, через четыре года после Полтавской битвы, Петр I рассмотрел «Пропозиции» Федора Салтыкова, в которых предлагалось построить корабли в устье Енисея и «теми кораблями кругом Сибирского берега проведать, не возможно ли найти каких островов, которыми б мочно б овладеть. А ежели таких островов и не сыщется, мочно на таких кораблях там купечествовать в Китай и в другие острова».

Через год Салтыков представил проект «О взыскании свободного пути морского от Двины реки далее до Амурского устья и до Китая». Он предложил отправить на судах, построенных в устьях Северной Двины, Оби и Лены, несколько «морских людей» из иноземцев и из русских и велеть им описывать по тому берегу от ходу морского, от Двинского устья до Обского устья, а от Обского до Енисейского… и до последнего речного устья… и вдоль между Епоном и Китаем". По каждому участку Салтыков составил программу обследования. Первой задачей было установить, существует ли проход из Северного Ледовитого океана в Тихий. Совершенное 66 лет назад плавание Попова и Дежнева вызывало сомнение. А если будет подтверждено, что Азия с Америкой не соединяется, надо будет описать и нанести на карту берег, вдоль которого совершать это плавание.

Через 20 лет этот проект лег в основу инструкций офицерам-геодезистам, осуществившим обследование северного побережья Азии. Первая же инструкция была дана 2 января 1719 года выпускникам Морской академии И. Евреинову и Ф. Лужину для исследования Курильских островов: «…ехать до Камчатки и далее, куда указано, описать тамошние места…»

Прошла четверть века с того момента, как Демид Пянда отправился на восток от Енисея, и началось прохождение русскими Восточной Сибири. И вот землепроходцы уже на пороге Тихого океана. Но прежде они прошли в Забайкалье и на Амур. Первым приблизился к Амурскому бассейну Максим Перфильев, в 1638 году поднявшийся по ленскому притоку Витиму, пересекавшему Становое нагорье. Он собрал сведения об амурском народе — даурах. Перфильев нанес Витим на карту, служившую не меньше двух веков. Примерно тогда же дошли до русских зимовщиков на верхней Лене слухи о большом, как море, озере Лама, вода в котором «стоячая и пресная, а рыба всякая и зверь морской». Говорили также, что еще в 1640 году ходили на судах по Ламе русские. А имелся в виду Байкал, глубочайший на Земле водоем с пресной водой…

Но к Колымскому краю примыкает с востока Чукотка. Этот полуостров не самый большой на материке. Почти в десять раз по площади уступает он Таймыру и Камчатке. Но полуостров замечателен тем, что он заканчивает огромный материк Евразии на северо-востоке и ближе всего подходит к вытянувшемуся ему навстречу американскому полуострову Аляска. Их разделяет Берингов пролив с наименьшей шириной 86 км и глубиной всего 36 м. Есть серьезные основания полагать, что пролив был сушей, когда через него перебрались из Азии в Америку будущие краснокожие индейцы. Откуда они пришли? По последним генетическим исследованиям установлено, что — из Центральной Азии.

Путь казаков-землепроходцев на Чукотку был не короче Они пришли туда в первой половине XVII века и в 1648 году открыли пролив, разделяющий Старый и Новый Свет. Ими хорошо было обследовано побережье Чукотского полуострова, но внутренняя его часть оставалась неизвестной еще целое столетие. И первым здесь был чукча Николай Дауркин, поселившийся в 1765 году в Анадырском остроге. Неутомимый ходок, он обошел всю Чукотскую землю и составил ее чертеж, самый первый и достаточно точный, хотя никаких инструментов у чукчи Дауркина не было.

Первая научная экспедиция пришла на Чукотку в 1787 году. Ее организовало на государственные средства московское правительство и возглавили капитан русского флота англичанин Джозеф (Иосиф) Биллингс и будущий известный мореплаватель, но тогда совсем еще молодой (22 года), Гаврила Андреевич Сарычев. Цель у этого предприятия, официально называвшегося «Секретной географической и астрономической экспедицией», была вполне конкретная: исследовать с практической стороны путь морем от Колымы до Берингова пролива.

Два судна — «Паллас» и «Ясашна» — вышли из устья Колымы. Но очень скоро у мыса Баранов Камень они встретили непроходимые льды. Пришлось зимовать. И во время зимовки Г. Сарычев провел всевозможные естественнонаучные наблюдения. Он проявил большой интерес к местному населению, провел археологические раскопки, много общался с чукчами. Да и сам он задумывался над тем, почему льды скапливаются у берегов Чукотки и не выносятся течением даже летом. Они задержали суда экспедиции Биллингса.

Экспедиция перебралась в Охотск и там были построены два новых судна «Слава России» и «Черный орел». Корабли двинулись к Берингову проливу, а потом Биллингс высадился на чукотском побережье и с четырьмя спутниками, среди которых был и Николай Дауркин, совершил тысячеверстное путешествие по Чукотке. Оно заняло пять месяцев. А результат — карта всего Чукотского полуострова.

После возвращения в Петербург Сарычев, получив в Морском министерстве должность главного гидрографа, много сил употребил на то, чтобы организовать исследовательскую экспедицию. Правительство откликнулось только тогда, когда распространились слухи о том, что другие страны стали проявлять интерес к этому району, в частности Соединенные Штаты.

В 1820 году была, наконец, снаряжена экспедиция на северо-восток России. Ее возглавил лейтенант флота Фердинанд Петрович Врангель, только что вернувшийся из кругосветного плавания на судне «Камчатка». Он проводит точную топографическую съемку и наносит на карту значительную часть побережья Чукотского моря. Три года провел Врангель в чукотской тундре Главным его помощником был лицейский друг Пушкина Федор Матюшкин. В прибрежной полосе, охватившей 35 градусов по долготе, определено 115 астрономических пунктов, и это повысило точность карты.

Первая на крайнем северо-востоке метеостанция была основана Врангелем в Нижнеколымске. По ее наблюдениям было установлено, что в междуречье Яны и Колымы находится «полюс холода» Северного полушария.

Главную свою задачу Врангель видел в том, чтобы проверить, существует ли земля в Ледовитом океане к северу от Чукотки. И вот он совершает поход по дрейфующим льдам с собачьей упряжкой. Непроходимые торосы заставляют повернуть назад. Он идет снова. На этот раз останавливает широкая полынья в клубах пара. Четыре похода совершил Врангель в направлении неведомой земли; последний — весной 1823 года — мог бы привести к открытию острова. Путь был выбран правильно, и собаки домчали отряд до 76° с.ш., но густой туман не позволил его увидеть. Врангель готов был идти еще раз, но из Морского министерства пришло указание закончить работу экспедиции. «Должно было отказаться от цели, достигнуть которой стремились мы презирая все лишения, трудности и опасности. Мы сделали все, что требовали от нас честь и долг».

Прошли годы. Вышла книга барона Врангеля, в которой он описал свой чукотско-колымский поход. Он стал одним из учредителей Русского Географического общества, разработал проект экспедиции к Северному полюсу, совершил кругосветное плавание на корвете «Кроткий», был назначен главным правителем Русско-американской компании и пять лет провел на Русской Аляске, стал директором гидрографического департамента и полным адмиралом. И только в конце жизни узнает об открытий той земли, к которой так самоотверженно стремился в далекой юности. Он был уверен в ее существовании и нанес ее на карту, написав внутри контура: «Горы видятся с мыса Якан в летнее время». Именно в этом месте и обнаружил большой остров американский китобой Томас Лонг в 1867 году.

ПО СЕВЕРНЫМ СИБИРСКИМ БЕРЕГАМ

От реки к реке в XVII веке обошли все побережье Северного Ледовитого океана поморы на своих лодках-кочах. Они сколачивали их, а вернее — сшивали из деревянных досок, скрепленных раздвоенным ивовым корнем. Сквозь проверченные отверстия вбивали деревянные гвозди. Щели конопатили мхом и промазывали слегка сырой смолой. Парусами служили выделанные шкуры; лавировать с такими парусами было трудно, и кочи ходили только под прямым ветром. Их форма, удобная для плавания вблизи берега, в открытом море делала суда неустойчивыми. Зато эти суда были пригодны для перетаскивания волоком между реками и озерами, а при необходимости их легко тянуть бечевой, идя по берегу. Якорем на кочах служил большой камень на ивовом канате. На таких довольно примитивных кораблях совершали свои открытия русские мореходы в XVII веке, постепенно продвигаясь на восток вдоль берегов Северного Ледовитого океана.

Уже на карте Исаака Массы, опубликованной в Голландии по русским источникам в 1612 году, изображены устья Енисея, Пясины, полуостров Таймыр. В Мангазее о великой реке на востоке стало известно из рассказов самоедов (ненцев). И первый, кто проверил эти сведения, был выходец с Северной Двины Кондратий Курочкин. В 1610 году, спускаясь вниз по Енисею от Туруханского острога, он установил, что «падет-де Енисей в морскую губу Студеного моря, которым ходят ненцы из своих земель ко Архангельскому устью… большими кораблями из моря в Енисей пройти можно».

Это важное открытие было использовано через триста с лишним лет — уже в XX веке. В 1929 году построен на Енисее морской порт для вывоза леса прямо из тайги в море. Имя ему было дано Игарка.

А в первом десятилетии века семнадцатого Кондратий Курочкин достиг реки Пясины и записал, что она «…в море падет своим устьем». Вытекает же она (этого Курочкин еще не знал) из озера Пясино и прорывается к морю через усеянный ледниками горный массив Бырранга. Река была освоена русскими промышленниками к середине XVII века. По берегам реки сохранились развалины их построек.

Приблизительно около 1618 года состоялось плавание русских мореходов вокруг северной оконечности Азии — мыса Челюскина. Следы обширного поселения найдены на берегу залива Симса и на острове Фаддея, удаленных на 130 км к юго-востоку от мыса Челюскина. Это остатки небольшой избы, построенной из плавника, а рядом с ней найдены медные котлы, более 3 тысяч русских монет, пищали и боеприпасы к ним, мореходные приборы (солнечные часы и компас), кости людей и животных, шахматы, остатки платья. И это было не простое плавание. Богатая одежда на одном из его участников, большое количество монет и оружия говорит о том, что это могло быть либо торговое предприятие, либо военный поход. Во всяком случае, эти люди представляли себе, куда идут и зачем. Можно предположить и то, что плавание не было первым. И самый сильный аргумент здесь — карта античного географа Клавдия Птолемея, изданная с дополнениями и исправлениями в XVI веке. На ней, как это ни удивительно, можно узнать очертания не только Таймыра, но расположенного к северу от полуострова архипелага Северная Земля, открытого только в 1913 году. Но нет документальных свидетельств, и остается лишь предполагать…

Устья великих рек на востоке Азии впервые достигнуты сухопутным путем. Из Мангазеи на Лену первоначально шли по суше: от реки к реке. Поднявшись по Нижней Тунгуске, попадали на ее приток Тетею, волоком — на речку Чурку, впадающую в Чону, приток Вилюя, а уж по нему выплывали на Лену.

Второй путь начинался в Енисейске, основанном в 1619 году. Казачьи отряды по верхней Тунгуске (Ангаре) доплывали до впадения в нее Илима, по которому добирались до реки Идермы, а от нее «ленским волоком» и по малым рекам — в Куту, приток Лены слева. А дальше по великой реке можно было доплыть и до ее устья, хотя плавание это дальнее — четыре тысячи верст.

Только в 1633 году казак из Тобольска Иван Ребров доплыл по Лене до ее устья. Возможно, за два-три года до него уже побывали там другие оставшиеся неизвестными мангазейцы, потому что в том же году составлена была воеводой Мангазеи Андреем Талицыным своего рода инструкция, где говорилось: «…по великой реке Лене вниз идти греблей до полунощного океана два месяца и более, а парусною погодою можно добежать и в одну неделю».

Выйдя в океан, названный им «Святое море», Иван Ребров на коче поплыл на восток и «пришед на Янгу реку…», то есть в устье Яны, где он оказался первым из землепроходцев. Отослал он в Енисейск собранный с местных жителей ясак, а сам остался зимовать в устье Яны. В 1636 году им же открыто устье Индигирки, или Собачьей реки. Там построил Ребров два острога, где прожил четыре года. В 1640 году он вернулся в Якутск с ясаком и с докладом о сделанных им открытиях, где сообщил: «Преж меня на тех тяжелых службах, на Янге и Собачьей, не бывал никто — проведал я те дальние службы» (не упоминает он устье Лены, и это значит, возможно, что кто-то там до него побывал).

Чуть позже стала известна Хатанга. Приблизительно в это же время обнаружены острова близ побережья, в том числе остров Диксон в Енисейском заливе (его первое название — Кузькин остров), а также, возможно, и остров Преображения в Хатангском заливе, хотя свидетельств этому нет. В 1641 году казак Михайло Стадухин «со товарищи» перевалил через Верхоянский хребет, протянувшийся между Леной и Яной, вышел к верхнему течению Индигирки. Построив коч из лиственницы, отряд поплыл вниз по неведомой реке, пересекавшей на своем пути по узкому ущелью, вскипая на порогах, суровые горы — «Камень» От речки Оймякон до устья Момы пришлось идти сухим путем, ибо через пороги плыть было невозможно. Доплыли до Студеного моря. В устье Индигирки уже побывал за четыре года до Стадухина казачий пятидесятник из Енисейска Иван Ребров, приплывший из устья Яны.

М. Стадухин — первооткрыватель «колымской землицы». В 1643 году он поставил Нижне-Колымский острог, перезимовал там, вернулся в Ленский острог, а в 1647 году снова отправился на Колыму, чтобы двинуться дальше, на Анадырь. Из-за тяжелой ледовой обстановки он смог добраться только до устья реки Яны. После зимовки достиг Колымы, но льды опять не пустили его дальше. Летом 1650 года отряд Стадухина, в который входят, кроме казаков, и промышленники, идет к Анадырю сухим путем. В следующем году он — на Пенжине, где строит кочи для морского плавания. Проходит на них до устья реки Тауй, и в 1657 году он — на Охоте. Шестнадцатый год пошел с начала его первопроходческого похода на Индигирку.

В это время его товарищ по походам на Лене и рекам северо-востока Семен Дежнев совершил свое историческое плавание. В 1648 году он проплыл из устья Колымы вокруг Чукотского полуострова в устье Анадыря, пройдя впервые в истории Берингов пролив.

Построенный Дежневым в 1649 году Анадырский острог стал базой для проникновения на полуостров, отгородивший Охотское море от Тихого океана, который назвали Камчаткой еще, по-видимому, задолго до похода «Камчатского Ермака» — Владимира Атласова. А может быть, еще и до того, как высадился на ее берегу спутник Дежнева Федот Попов.

Был такой енисейский казак Иван Иванов Камчатой. Фамилия его, а вернее — прозвище, происходила, возможно, от названия камчатой ткани, из которой шили свои кафтаны сибирские казаки. Камчаткой названа была сначала речка, по которой Иван Камчатой совершал свои неоднократные походы с Индигирки на Колыму. А потом он оказался в составе отряда Федора Чюкчиева, который перешел с Омолона на Пенжину, где построено зимовье. Узнав о том, что за Гижигинским заливом можно поживиться «рыбьим зубом» (моржовыми клыками), Иван Камчатой туда направился.

Наверное, он пересек перешеек, соединяющий полуостров с материком (Парапольский дол), и обитавшие там коряки или ительмены могли по его прозвищу назвать свою самую большую реку Камчаткой. Потом это название распространилось и на весь полуостров.

БАЙКАЛ, АМУР И «ТЕПЛЫЙ ОКЕАН» (от Байкала до Тихого океана)

Кондратий Мясин ближе всех подошел к Байкалу осенью 1640 года. Только один хребет, со склонов которого стекали Лена и Киренга-Ламский, отделял его от озера-моря Ламы. Но он повернул оленей назад, потому что уже надвигалась зима.

Не прошло и трех лет, как зимовавший в устье Киренги Курбат Иванов с отрядом (74 человека) подошел к западному берегу Байкала в районе залива, называемого сейчас Малым морем, где совсем недалеко, посреди озера, виднелся остров — Ольхон. Это произошло летом 1642 года.

После небольшого сражения с бурятами Курбат Иванов выбрался на Ольхон и там остался, а Семена Скорохода и половину своего отряда отправил на лодках вдоль берега к северной оконечности озера, где впадает в него Верхняя Ангара. Там оставил Скороход зимовье, а с половиной отряда прошел по озерному льду вдоль восточного берега, обозначенного лесистым Баргузинским хребтом и, не доходя устья Баргузина, погиб в бою с бурятами. Но более 600 км побережья Байкала было им открыто. А зимовье на Верхней Ангаре превратилось в город Верхнеангарск, хотя произошло это уже в середине XX века.

Курбат Иванов составил «чертеж Байкалу и в Байкал падучим рекам и землицам», но он был утерян. Сохранилась его карта верхней Лены и Байкала, составленная им в 1645 году.

Вслед К. Иванову в 1643 году прибыл большой отряд (из 100 человек) Василия Колесникова. Перезимовав у истока Ангары, он пошел на верхнюю Ангару. Отсюда дальше, на восток, в Забайкалье, он послал Константина Москвитина и трех казаков. По льду озера на санях с парусом быстро домчались они до Баргузинского залива и пошли в горы — вверх по долине Баргузина. По глубокому снегу через таежные дебри поднялись на гребень Икатского хребта и спустились к истокам Витима. От них пошли на юг, к истокам Уды, и по ней добрались до Селенги, самой большой из более 300 рек, впадающих в Байкал и берущей начало в Монголии. Василий Колесников узнал, что в шести днях верховой езды от этих мест протекает река Онон с многолюдным населением на ее берегах. Сливаясь с Ингодой, она образует Шилку, левую составляющую великой реки Амур, текущей в Тихий океан.

В Енисейске уже четыре года не получали никаких известий о Колесникове. Послали ему в помощь на Байкал «сотню» атамана Ивана Похабова. Похабов обогнул озеро с юга и дошел до Селенги, где пришлось вступить в настоящую войну с бурятами, затянувшуюся на несколько лет. Тем временем, в 1648 году, Иван Галкин заложил Баргузинский острог в 50 километрах от устья. Русское поселение острога продолжило землепроходческую традицию, начатую в Мангазее. Основана была база для дальнейшего продвижения на восток. Отряд Галкина побывал в долине одной из рек, впадающей в Витим, и, перевалив Яблоновый хребет, в 1650 году добрался до Шилки.

В 1652 году Иван Похабов, вернувшись к истокам Ангары, поставил зимовье на острове Дьячий в устье ее левого притока. Это еще не было основание Иркутска, оно произошло в 1661 году, когда был воздвигнут острог на правом берегу Ангары, напротив устья Иркута. Этот город сыграл огромную роль в освоении русскими Восточной Сибири и Дальнего Востока.

В Якутске прослышали о даурах, владеющих якобы несметными богатствами. Кроме сбора пушнины, дауры, по слухам, добывали в рудниках серебро, медь и свинец. Первым сообщил о них Максим Перфильев. Прошло несколько лет, и якутский воевода Петр Головин отправляет на Шилку и Шилкор (так именовался Амур) целое войско — 133 казака с пушкой и боеприпасами. С казаками пошли еще и «охочие люди» — промышленники. Возглавляет отряд «письменный голова» Василий Поярков.

На шести плоскодонках — «дощаниках» проплыл Поярков против течения по Алдану и его притокам, Угуру и Гонаму, преодолевая множество порогов. Приходилось останавливаться и перетаскивать лодки по берегу, причем две из них были утрачены. Путь был настолько трудным, что до зимы не удалось дойти до верховьев рек, текущих в Амур. В предгорьях Станового хребта Поярков оставил на зимовку несколько человек, а с остальными пошел по снегу через Становик. Казаки стали на лыжи и впряглись в нарты. Сначала вышли к одному из притоков Зеи, потом прошли по Амурско-Зейскому плато. И вот они — в Даурии, на Зейско-Буреинской равнине. Дауры — земледельческий народ, находившийся в тесных торговых отношениях с Китаем, откуда получали ткани, чай и другие товары.

Зимовка на Зее для Пояркова и его людей оказалась очень тяжелой: не хватало продуктов, начался голод и болезни. Несколько человек умерли, к тому же время от времени нападали дауры… Только в мае 1644 года из-за Станового хребта спустились казаки, зимовавшие на Гонаме с лодками и продовольствием. Поярков двинулся дальше на юг — по Зее, к Амуру. Плыли мимо больших даурских селений, не выходя на берег, опасаясь аборигенов.

Но вот быстрая, рожденная в горах Зея влилась в широкий, равнинный Амур. Близ устья Зеи — «амурские прерии», плодородная земля. И народ живет богато: много хлеба, скота. Да и леса хватает в долине. Уже близилась зима, и Поярков останавливается, спустившись немного вниз по Амуру. Ставит зимовочную избу, отправив 25 казаков на двух стругах разведать, далеко ли до моря. Через три дня вернулись только пятеро — остальные погибли в столкновении с даурами.

Весной оставшиеся в отряде пятьдесят человек на стругах поплыли вниз по Амуру, к морю, где побывал уже пять лет назад Иван Москвитин. Струги проносятся мимо устьев двух больших притоков Амура — Сунгари и Уссури. На берегах деревянные дома дауров сменились юртами гольдов (нанайцев), живших исключительно рыболовством — даже одежду шили из рыбной кожи. Еще ниже по течению жили гиляки (нивхи), окруженные огромным количеством собак, на которых они ездили.

Среди гиляков казаки остались зимовать. Они уже дошли до места впадения Амура в большой его лиман — пролив между Азией и северной частью Сахалина. Гиляки рассказали об острове, еще не известном русским, что там живут бородатые айны. А главное, что, если плыть от устья Амура прямо на юг, можно достичь Китая. Но у Пояркова такой цели не было. Ему нужно было возвращаться в Якутск. Как только вынесло из лимана лед, казаки отправились на речных дощаниках в морское плавание, нарастив лишь борта у лодок. Взяли курс на север, и лодки прошли в проливе между материком и Сахалином, впервые установив, что Сахалин — остров.

В этом же году к юго-восточному берегу Сахалина подошел на судне «Кастракум» голландский капитан Мартин де Фриз. Он шел с юга и в тумане не заметил разделяющего остров Хоккайдо и Сахалин пролива. Ему показалось, что это одна большая земля, продолжающаяся далеко на север и на юг.

Лодки вышли в Охотское море, и первый же шторм отбросил их к одному из Шантарских островов. Но удалось продолжить плавание, и через три месяца после выхода из Амура лодки Пояркова достигли устья реки Ульи, к которому Иван Москвитин пришел после пересечения водораздела Лены и Тихого океана. Круг замкнулся. От Ульи путь в Якутск известен — по Мае, Алдану и Лене.

В середине июня 1646 года после трехлетнего путешествия Поярков вернулся в Якутск, выполнив данное ему задание — выйти на Амур и по нему достичь моря. Пройдено восемь тысяч километров, но не все дошли до Якутска — более 80 человек умерло на этом первопроходческом пути. Поярков предложил присоединить посещенные им земли к русскому государству: «…в том государю будет многия прибыль, потому что те землицы людны, и хлебны, и собольны, и всякого зверя много, и хлеба родится много, и те реки рыбны…»

Поход Василия Пояркова в 1643—1646 годах по объему сделанных открытий — один из наиболее значительных в истории географических открытий.

Двигаясь все дальше на восток, шаг за шагом, передавая эстафету от одного атамана другому, приближались казаки-землепроходцы к Тихому океану. Цель у них была одна — находить новых «подданных», то есть платящих дань, ясак, государю. Фактически это было завоевание территории и покорение живших на ней народов. И нередко приходилось казакам прибегать к применению силы, хотя и в несравнимо меньшей степени, чем применяли ее испанцы в Америке, покорявшие индейцев. Но они шли в неизвестность, и трудности пути порой были опаснее встреч со враждебно настроенными аборигенами.

1638 год. Отряд томских казаков под командой Дмитрия Копылова идет из Якутского острога по берегу Лены до самого большого ее притока Алдана. Пять недель гребли против течения по Алдану до впадения в него реки Мая. Там, в устье Маи, среди редкой лиственничной тайги, поставили зимовье. Эвенк-шаман рассказал Копылову, что за высоким хребтом, если идти прямо, течет в теплое море великая река необъятной ширины. Цель похода Копылова, определенная в Якутском приказе, — дойти до «теплого моря».

Он отправляет 30 казаков во главе с Иваном Москвитиным не на юг а на восток, куда течет река, о которой поведал шаман. Отряд соорудил дощаник и двинулся вверх по Мае — где на веслах, где с шестом, а в некоторых местах выходили на берег и впрягались в бечеву. Полтора месяца шли, потом построили два струга и дошли на них до истоков Маи уже в предгорьях сурового Джугджура. Оставили там струги и налегке пошли на перевал, перебрались через заснеженный гребень хребта и спустились в долину реки Ульи сбегающей прямо в океан. Дошли до леса и срубили из лиственниц струги на которых поплыли по Улье, но через неделю пришлось их бросить потому что течение несло на водопад. Обошли его и соорудили себе новые лодки.

В один из дней августа 1639 года впереди показалась морская ширь — Лама, как называли Охотское море эвены, а вслед за ними и казаки, не знавшие никакого другого моря, кроме Студеного, ледовитого. Это море они считали теплым, но скоро убедились, что зимой, такой же суровой, как и на севере, оно тоже замерзает. Казаки не стали строить зимовье в устье Ульи, а пошли искать большую реку. Проводники-эвены вывели их к реке которую называли «Акат». Слово сразу же было преобразовано в более понятное и привычное русскому слуху. Река получила имя Охота а море стало называться Охотским. Пока не ударили морозы, прошли вдоль берега верст пятьсот до большого залива — Тауйской губы. Встретили много речек, впадающих в море, но лучшего места для зимовки, чем в устье Охоты, не нашли. К весне построили два крепких коча, на которых можно было бы плавать по морю.

Зимой нападали на них эвены, с которых казаки требовали ясак пушниной. Но стрелы с кремневыми наконечниками не могли противостоять казачьим кремневым пищалям. Ясак собрали сполна.

Весной 1640 года под парусами из сыромятных шкур поплыли кочи Ивана Москвитина, первооткрывателя Тихого океана с запада, к устью Амура, к Мамур, как называли его казаки. В «скаске» казака Нехорошко говорится, что подошли они к островам, где «гиляки сидячие» (оседлые), но не стали к ним приставать, а потом Мамурское устье видели «через кошку…» (кошка — это песчаная коса). Правда, можно усомниться в том, что именно косу Куегда в устье Амура видели казаки Москвитина. Возможно, это была Удская губа, при входе в которую расположились Шантарские острова. Казаки Ивана Москвитина были первыми, кто видел этот архипелаг из пятнадцати островов, покрытых смешанными лесами из пихты, лиственницы и березы. Мимо них проследовали два струга, специально построенных для плавания в море. И все же не выдержали они штормов Охотского моря. Казаки остались еще на одну зимовку в устье реки Алдомы. Весной они вернулись на Улью и отправились в Якутск тем же путем, которым два года назад вышли к Тихому океану. Снова они пересекли хребет Джугджур и по Алдану спустились к Лене. В середине лета добрались до Якутска, где отчитались о походе не только «скаской», но и изрядным количеством соболей. Что было потом с Иваном Москвитиным и его спутниками — неизвестно…

ЗЕМЛЯ КАМЧАТСКАЯ

Семен Дежнев был предпринимателем. Вместе с приказчиком Федотом Поповым он путешествовал с целью поиска товара, который можно было бы получить даром, а потом выгодно продать. Жалование казакам платили совсем небольшое — по пять рублей в день. Зато разрешалось брать с коренных жителей-иноверцев любых размеров ясак, преимущественно пушниной. Дежнев нашел более выгодный промысел. Он отбирал у чукчей рыбий зуб — моржовые клыки. Цена одного «зуба» — 60 рублей (вдесятеро больше годового жалованья). В устье Колымы Дежнев погрузил на коч полсотни пудов моржового клыка, что дало около трех тысяч рублей дохода.

И он пошел с отрядом 90 человек на семи кочах дальше на восток вдоль побережья. Два коча были затерты льдами, а пять сумели обогнуть Большой Каменный Нос, то есть Чукотский полуостров, и выйти в пролив между Азией и Америкой. Мыс этот давно уже назван именем Дежнева.

Буря разметала кочи. Коч Дежнева выбросило южнее реки Анадырь. Он отправился к этой реке, на север. В отчете об этом путешествии напишет: «Все в гору, сами пути себе не знаем, голодны и холодны, наги и босы». Десять недель шли эти люди, и во время похода погибло 13 человек. Те, кто дошел, перезимовали в землянках на берегу реки, а весной 1641 года построили два коча, но не смогли дойти до волока, потому что встретили сопротивление чукчей, с которых собирались взять ясак. Новая зимовка. Но тут подошел еще один отряд, объединившись с которым Семен Дежнев продолжил свой «промысел» на Анадыре.

В это время его спутник Федот Попов со своим кочем оказался около неведомой земли. Большая река (ее назвали по имени Федота — Федотовщина) впадала в море. Попов поднялся немного вверх по ней, но потом вернулся к берегу и, двигаясь на юг, дошел до узкого мыса, которым заканчивалась земля. Дальше на юг расстилалось море, а в нем — цепочка островов. По крайней мере один из них хорошо виден при ясной погоде. Неизвестно, видел ли этот остров (его имя — Шумшу) Федот Попов, но он был близок ко второму своему открытию — Курильских островов, протянувшихся от Камчатки на юго-запад на 1200 км.

Но первое его открытие, несомненно, — Камчатка, один из крупнейших полуостровов Евразии. Вполне возможно, что кто-то из казаков и раньше попадал на эту землю, но об этом не осталось никаких сведений. Сменившему Семена Дежнева в Анадырском остроге Курбату Иванову было известно о земле камчатской совсем немного.

Курбат Иванов, первым пересекший Байкал в 1643 году, организовал теперь поход и на Камчатку. Из острога он с командой 22 человека на коче спустился по Анадырю к морю. Затем поплыл вдоль побережья на северо-восток. Но через несколько дней судно попало во льды и затонуло. На счастье, случилось это на мелком месте, рядом с берегом, на котором лежал скелет кита. С помощью прочных ребер кита, вполне заменивших рычаги, потерпевшие подняли со дна свой корабль. Потом они его отремонтировали, заделали пробоины, однако не решились на нем плыть и потащили бечевой, идя по берегу. Они вышли на Чукотский полуостров, шли по берегу Берингова моря до глубоко вдающегося в сушу (на добрую сотню верст) залива Креста, и здесь кончились последние продукты… Продолжали идти, питаясь только дарами тундры, грибами и ягодами.

И вот еще один залив — длиной в полсотню верст. Его через 300 лет, в 1848 году, английский капитан Мур назовет бухтой Провидения в знак благодарности Богу за то, что позволил в ней перезимовать. И, наконец, добрались до Чукотского Носа, уже знакомого казакам.

Результат этого героического похода — карта Курбата Иванова. На ней — бассейн Анадыря, все повороты главной чукотской реки, протянувшегося на тысячу километров, береговая полоса, горные хребты и, что удивительно, — остров к северу от Чукотского полуострова. Это мог быть только остров Врангеля, про который Курбату рассказали, очевидно, чукчи. На русской карте этот остров появился почти за 300 лет до его открытия американским китобоем Томасом Лонгом.

Уже на чертеж Земли Сибирской, составленный по указанию тобольского воеводы Петра Годунова, легла река Камчатка, но вся внутренняя часть полуострова была неизвестна, да и представление о побережье было слишком приблизительным.

Завершил этап открытия и присоединения Камчатки к России Владимир Атласов, за что и назван был Пушкиным «Камчатским Ермаком». Уроженец Великого Устюга, он в 1695 году был назначен приказчиком Анадырского острога, и Камчатка попала в поле его деятельности как сборщика ясака. Вначале он послал на разведку отряд казака Луки Морозко, который дошел до реки Тигиль и рассказал о том, что видел и каким путем шел. И вот зимой 1697 года приказчик Атласов собрал отряд в 120 казаков из русских и юкагиров и вышел в поход с оленьим караваном. Два месяца шли они…

За Корякским хребтом началась камчатская земля, в которой жили коряки. С них Атласов собрал ясак соболями без сопротивления. Направился дальше, разделившись на два отряда: Морозко пошел на восток, а сам он — по западному берегу — на юг. Но когда коряки увидели, что казаков стало вдвое меньше, объединившись с изменниками-юкагирами, напали на отряд. Трое казаков погибли в этом первом столкновении, пятнадцать ранены, в том числе и сам Атласов.

Но Атласов выстоял и пошел дальше, во внутреннюю Камчатку, поднявшись вверх по реке Тигиль, разведанной Морозкой. Вышли к Срединному хребту, перевалили через него и спустились в густо населенную долину реки Камчатки, по течению которой отправились на лодках к морю. «А как плыли по Камчатке, — писал в своей „скаске“ Атласов, — по обе стороны иноземцев гораздо много. Посады великие, юрт ста по три, по четыре, по пять сот и больше есть…»

Владимир Атласов — первый человек, описавший главную достопримечательность Камчатки — вулканы…

Дойдя до моря, Атласов отправился к Охотскому морю, где на реке Ича срубил острожек. В нем перезимовал. Взяв с собой плененного камчадалами японца Даибея, двинулся на юг и встретил еще один народ, ему не знакомый, который назвал «курильскими мужиками»: «…на камчадалов схожи, только видом их чернее, да и бороды не меньше». Видимо, это были айны — жители Курильских островов и Сахалина.

Атласов добрался до южной оконечности Камчатки и оттуда увидел первый остров Курильской гряды — Шумшу. В его «скаске» говорится, что вышел он к реке и «против нее на море как бы остров есть». Дальше — безбрежный океан. Атласов возвращается в зимовье к Иче уже осенью. За время его отсутствия пали от бескормицы или болезни олени. Угроза голода заставила с наступлением весны двинуться в обратный путь, в Анадырь. Часть отряда (28 человек) отправилась в долину Камчатки «на откорм» у камчадалов.

В начале июля 1699 года Атласов вышел в путь, с ним — только 15 казаков и два юкагира да собранный ясак — 330 соболей и 190 красных лисиц.

Он снова в долине реки Камчатки, густо населенной тогда — не меньше 25 тысяч человек в ней жило. И на сей раз Атласов заметил вулканы, очевидно, ранее закрытые туманом: «…есть гора, подобна хлебному скирду, велика и высока гораздо; из нее днем идет дым, а ночью — искры и зарево…»

Весной 1700 года, через пять лет, вернулся Атласов в Якутск. С отчетом же о своих скитаниях он поехал в Москву. Проезжая через Тобольск, рассказал он обо воем виденном тамошнему географу и чертежнику карт Семену Ремезову, который начертил с его слов карту Камчатки. В Москве доклад Атласова был всеобъемлющ: в нем содержались сведения о горах, реках, берегах Камчатки, ее зверях и красной рыбе, о жителях полуострова — камчадалах и айнах. Сообщил он и о Курильских островах, о Японии и даже о «Большой Земле» (так Атласов называл Америку). По мнению академика Л.С. Берга, «ни один из сибирских землепроходцев XVII и начала XVIII веков… не дает таких содержательных отчетов». Высоко оценил его сведения и Петр I.

Выслушав его «скаски», Владимира Атласова повысили в должности и отправили снова на Камчатку казачьим головой. Как только прибыл он в 1707 году в Анадырский острог, преодолев за полгода просторы Сибири, сразу же пришлось подавлять бунт казаков. Восставшие его арестовали, но он сумел убежать из-под стражи. Знакомым путем ушел он на Камчатку. Два года он провел там, сражаясь с непокорными камчадалами, но взбунтовавшиеся казаки его все же до него добрались. Последние дни Атласова описал Пушкин, собиравшийся в последний год жизни писать повесть из камчатской жизни: «Не доехав полверсты, отправили они трех казаков к нему с письмом, предписав им убить его, когда станет читать… Но они застали его спящим и зарезали».

Существует версия, что раньше русских на Камчатку попали японцы. В 1698 году Атласов отбил у камчадалов плененного ими японца из города Осака по имени Денбей. Он был выброшен на камчатский берег после кораблекрушения. Могло и раньше подобное случиться, но об этом ничего не известно. Атласов отправил его в Москву. Там первого японца в России представили царю Петру Великому, который поручил обучать японскому языку детей боярских на случай, если придется ехать в далекую страну торговать. И некоторые из них, действительно, были переводчиками при первой встрече русских с японцами во время плавания М. Шпанберга. И в этом тоже заслуга Атласова, проявившего интерес к плененному иноземцу. А интерес «камчатского Ермака» к природе Камчатки сделал его предшественником первого исследователя полуострова Степана Петровича Кра-шенинникова.

Человек, который продолжил начатое Атласовым познание Камчатки, родился как раз в год его гибели. Был он одногодок Ломоносова и вместе с ним учился в Славяно-греко-латинской академии в Москве, только поступил в нее на семь лет раньше «архангельского мужика». Всего 26 лет прошло после гибели «камчатского Ермака» Владимира Атласова и появился на Камчатке ее истинный первый исследователь — Степан Петрович Крашенинников. Ему суждено было завершить открытие в целом крупнейшего полуострова Восточной Азии, хотя, конечно, исследования природы Камчатки продолжались и в последующем.

Степан Крашенинников был включен в состав Второй Камчатской экспедиции В. Беринга как студент при академиках Г.Ф. Миллере и И.Г. Гмелине. Больше трех с половиной лет ехали они через Сибирь. Для Краше-нинникова это была очень хорошая школа. Он работал все эти годы и превратился из ученика в самостоятельного ученого.

И вот, наконец, на стареньком паруснике «Фортуна» в октябре 1737 года Крашенинников приближается к Камчатке. В пути судно сильно потрепал шторм, открылась течь, и капитан распорядился выбросить за борт все лишнее, в том числе оборудование и личные вещи студента Крашенинникова. При попытке стать на якорь на реке Большой, корабль выбросило волной на песчаную косу, где людям пришлось неделю находиться в ожидании помощи.

Первым делом Крашенинников организовал метеорологические наблюдения в Большерецке, первые на Камчатке, которые велись обученными помощниками из местного населения и в его отсутствие. Сам он в январе 1738 года с собачьей упряжкой отправился в первый маршрут — на горячие ключи, а от них — к Авачинской сопке, о которой написал, что она «курится беспрестанно». Он описал Ключевскую сопку, поднявшуюся на 4750 м над уровнем моря. Всего за несколько дней до его прибытия прошло извержение вулкана, и Крашенинников подробно рассказал о нем со слов очевидцев: «Вся гора казалась раскаленным камнем. Пламя, которое внутри ее сквозь расщелины было видимо, устремлялось иногда вниз, как огненные реки, с ужасным шумом…»

Горячие источники обнаружены в разных концах полуострова. Особенно мощные открыты им у истоков реки Семячик. «На сей площади во многих местах горячий пар выходит с великим стремлением, и шум воды клокочущей слышится… вода кипит белым ключом, как в превеликих котлах… пар идет из них столь густой, что в семи саженях человека не видно». Неподалеку он увидел фонтаны кипящей воды — гейзеры, одно из чудес природы Камчатки.

Очень много внимания уделял Крашенинников разнообразной растительности и животному миру Камчатки. Им описаны впервые огромные лежбища моржей, морских котиков и сивучей, которые «около каменных гор или утесов в океане… ревут страшным и ужасным голосом»; птиц, которых на Камчатке «великое множество», многотысячные косяки идущей на нерест горбуши. Эти рыбы, «будучи в реках, цвет свой переменяют, телом худеют и в крайнее приходят безобразие…»

Сотни километров преодолел Крашенинников по Камчатке: летом на лодках по рекам, зимой — на собачьих упряжках. Особенно интересным было его зимнее путешествие 1739—1740 годов вдоль тихоокеанского побережья на север. По долинам рек Карага и Лесная он вышел на Охотское побережье, прошел по нему на юг до реки Тигил и вернулся в Нижнекамчатск. Не раз пересекал он весь полуостров по долинам рек Камчатка и Быстрая. В пути довелось ему познакомиться с камчатским землетрясением: «…земля так затряслась, что мы за деревья держаться принуждены были, горы заколебались, и снег с оных покатился».

Был он и на юге Камчатки, на небольшом, но глубоком (до 300 метров) озере Курильском. Помощника своего Степана еще в 1737 году Крашенинников послал на Курильскую гряду и получил от него сведения о двух самых северных островах.

Вернулся Степан Крашенинников в Петербург через 10 лет после того, как покинул его. И прожил еще тринадцать лет. Умер 45-ти лет от роду. Через год вышла его книга «Описание Земли Камчатской» — одно из самых замечательных произведений русской науки.

КОНТУР СЕВЕРНОЙ АЗИИ (великая Северная экспедиция 1733—1743 годов)

Экспедиция Беринга и Чирикова продолжалась больше 20 лет, в ней участвовало несколько тысяч человек. По существу, она объединила несколько экспедиций, выполнивших огромный комплекс исследований северной территории Сибири — от устья Печоры и острова Вайгач до Чукотки, Командорских островов и Камчатки. Она превратилась в Великую Северную экспедицию. Это название точно ее характеризует, потому что более грандиозного географического предприятия до нее не было. Российский академик К.М. Бэр считал, что по размаху с ней может сравниться только два подобных мировых события: древнее путешествие финикийцев вокруг Африки и географическая съемка Китая, проведенная в начале 18-го столетия. Но, замечает Бэр, территория, охваченная Великой Северной экспедицией, больше, чем Китай.

Каждый из семи отрядов составил карту своего участка, а потом на их основе составлена итоговая генеральная карта. В 1746 году подписанная Алексеем Чириковым, Дмитрием Лаптевым, Степаном Малыгиным, Иваном Елагиным и Софроном Хитрово, она была представлена в Адмиралтейств-коллегию.

А началось все с петровского указа, постановившего перед Камчатской экспедицией В. Беринга выяснить, «…сошлась ли Америка с Азиею… и все на карту исправно поставить».

Евреинов и Лужин, с огромным трудом добравшись до Камчатки, составили карту западного побережья полуострова и шестнадцати Курильских островов, но на вопрос о существовании пролива между Азией и Америкой они ответить не смогли.

В 1722 году Петр встречался с Евреиновым в Казани, расспросил его и посмотрел карту. А через два года подписал указ о Сибирской экспедиции для поиска пролива между Азией и Америкой. С картой Страленберга Витус Беринг отправляется на восток — на Камчатку.

Его экспедиция не дала ответа на главный вопрос, поставленный перед ней царским указом. Исследования надо продолжить. Сенат учредил новую камчатскую экспедицию. «Оная экспедиция самая дальняя и трудная и никогда прежде не бывалая, что в такие неизвестные места отправляются», — говорилось в указе Сената.

Организовано семь отрядов: один — для Камчатки и островов Тихого океана, другой — для Курильских островов и Японии, третий — для внутренней части Северной Сибири, а четыре отряда поделили между собой все необъятное побережье Северного Ледовитого океана. На их долю выпала титаническая работа.

Самому западному отряду предстояло составить описание берега от Архангельска до Обской губы. Вроде бы это был наиболее освоенный участок северного морского пути. Но неудачи преследовали отряд с самого начала.

Два специально построенных коча «Обь» и «Экспедиция» покинули устье Северной Двины 21 июля 1734 года. Удивительно благоприятной была обстановка в обычно забитом льдами Карском море. А между тем не смогли воспользоваться ею капитаны судов С. Муравьев и М. Павлов. Без препятствий прошли они в Карское море через Югорский Шар и проследовали на север вдоль западного берега Ямала, большого низменного полуострова, вытянувшегося к северу (его название значит по-ненецки «край земли»). Но лейтенанты Муравьев и Павлов не довели свои суда до северной оконечности Ямала. Надо было лишь обогнуть его, чтобы войти в Обскую губу. Они достигли 72°31' с.ш. и повернули на зимовку в устье Печоры, потому что, как рапортовал Муравьев, «…от тамошнего воздуха, почитай все, хоть несколько времени, пребывали тяжкими болезнями…».

Упустили благоприятный год, а следующий оказался намного хуже. Только 17 августа прошли Югорский Шар, но в Карское море пробиться через льды оказалось делом невозможным. Опять возвращение на Печору в город Пустозерск — зимовать. А тут начались раздоры между командирами, оказавшимися не способными к подвигу открытия. И Адмиралтейств-коллегия отрешила их от должности и предала суду, который «за многие непорядочные, нерадетельные, леностные и глупые поступки» разжаловал их в матросы.

Во главе отряда поставлен был новый человек — Степан Малыгин, жестокий, грубый, но опытный и умелый мореход. Экспедиции переданы два новых бота под названиями «Первый» и «Второй» (капитан А. Скуратов). В 1736 году вышли они в плавание, но сплоченные льды заставили и их вернуться. Для зимовки выбрано было устье реки Кары, что намного ближе к цели, чем Печора.

На следующий год, уже в начале августа, корабли подошли к проливу, отделяющему заболоченный остров Белый от северного берега Ямала. Этот пролив, длиной чуть больше 60 км и шириной в самом узком месте всего 9 км, назван был впоследствии проливом Малыгина. И справедливо, потому что Степан Малыгин впервые воспользовался этим узким и мелким проливом для огибания Ямала. Прежде Ямал огибали, но к северу от острова Белый. Поморы же пересекали Ямал по рекам, между которыми перетаскивали лодки волоком.

Поставил Малыгин на северной оконечности Ямала маяк и, обогнув полуостров, вошел в Обскую губу. Через пять дней плавания по заливу достиг он 22 сентября 1737 года устья Оби. Четыре года потребовалось на переход от Северной Двины до Оби. И больше всего сделал на западном участке северного побережья геодезист Василий Сельфонтов. Весной 1736 года он впервые положил на карту внутреннюю часть Ямала — Большеземельскую тундру, пройдя со съемкой на оленях от устья Печоры к устью Оби. Им заснято 122 тысячи квадратных километров.

От устья Оби, вокруг Таймыра, до устья Енисея съемку проводил отряд лейтенанта флота Дмитрия Овцына. Он зимовал в Обдорске (теперешнем Салехарде) и летом 1735 года на дубельшлюпке «Тобол» отправился в плавание по Обской губе. Но залив был скован непроходимым льдом. На судне уже тридцать семь человек, включая самого Овцына, заболели цингой. Четверо умерли. Тогда решили возвратиться на зимовку, «дабы не помереть всем безвременно и не потерять судно».

Из Тобольска, где зимовал отряд, Овцын съездил в Петербург. А летом он снова — в Обской губе, из которой на сей раз удалось выйти в море. Но оно было заполнено льдами. Зима — снова в Обдорске. И лишь в следующем, 1737 году, прошел Дмитрий Овцын из Обской губы в устье Енисея на специально для него построенном в Тобольске боте «Оби почтальон». К северу от Обской губы моряки дошли до 74°02' с.ш. и видели в этом месте кита, который, как бы приветствуя отважных мореходов, выпустил несколько фонтанов. Кит во льдах Карского моря — явление довольно редкое. А Дмитрий Овцын был первым мореплавателем, который прошел морем с Оби на Енисей и обогнул полуостров Явай. До него промышленники и купцы, стремящиеся в Туруханск, доходили морем только до Тазовской губы, а дальше по рекам и озерам: где бечевой, где волоком…

Пока Д. Овцын плавал, геодезист отряда Прянишников пешком прошел по левому берегу Енисея от Туруханска больше тысячи верст. Была составлена первая карта Гыданского полуострова.

Судьба Овцына была необычной. Доложил он в Петербурге о выполнении своей задачи. Затем вернулся в Тобольск и был там арестован за общение со ссыльным князем Н.А. Долгоруким, преданным вскоре казни.

Овцына отправили к Берингу на Охотское море, где он плавал к берегам Америки и зимовал на острове Беринга.

Новый начальник второго отряда — штурман Федор Минин. Он продолжает исследование приенисейских берегов. Летом 1740 года, выйдя из Енисейского залива на восток, Минин миновал устье Пясины и открыл россыпь мелких островов, очень похожих на те, что украшают берега Скандинавского полуострова. Там их называют шхеры. И этот небольшой архипелаг получил название — Шхеры Минина. Наряду с этим открытием, второй отряд установил рекорд плавания на восток, который долго никто не мог превзойти — 75°15' з.д.

Опись участка побережья к западу от устья Лены была поручена отряду лейтенанта Василия Прончищева. В его отряде были подштурман Семен Челюскин и геодезист Никифор Чекин, а также жена Василия Татьяна — первая женщина в полярных экспедициях.

Дубельшлюпка Прончищева «Якутск» без особых препятствий дошла до реки Оленёк, близкой соседки Лены, о чем говорит и само ее название, подчеркивающее также и небольшие размеры реки (конечно, по сравнению с Леной, потому что Оленёк чуть подлиннее Камы). В устье уже жили двенадцать промышленников с женами и детьми. Но Прончищев построил для своего отряда две избы из плавника, в которых и провел зиму. Цинга не обошла зимовщиков. И сам Прончищев заболел. А на следующий год, как только вскрылись льды, в августе он вышел в море, не оправившись от болезни. Продолжая идти на север, «Якутск» попал во льды, «которым и конца видеть не могли». Тяжелобольной Прончищев приказал возвращаться. Он умер 9 сентября 1736 года на судне, когда оно подошло к устью Оленёка. Через тринадцать дней скончалась его жена Татьяна Прончищева, которую очень долго называли Марией (настоящее имя ее установлено совсем недавно). Могила Прончищевых на берегу Оленёка — одна из самых известных достопримечательностей в Российской Арктике. В 1999 году на ней установлен новый памятник.

Продолжил работу Прончищева Харитон Лаптев летом 1739 года. Его первое открытие на пути к Хатангскому заливу — небольшая, но глубоко вдающаяся в сушу бухта, которой он дает скандинавское имя — Нордвик («Северный залив»). Возвращаясь в Хатангский залив, Лаптев открыл остров «длиной поперек более мили». Над морем он «стоит утесом, там якобы стена из одного камня, а с той стороны, которая в губу, лежит берег, пологой и низкой». Этот остров, открытый Василием Прончищевым, назван Преображение. Льды не позволили пройти вдоль восточного берега Таймыра дальше мыса Фаддея, где поставлен был маяк «из камня, плиточного вышиной в полторы сажени». Этот Лаптевский маяк через 180 лет, в 1919 году, увидели сквозь туман моряки с Амундсеновского судна «Мод», направлявшегося к месту дрейфа.

Зимовка Х. Лаптева в Хатангской губе, около устья реки Блудной, прошла благополучно, без болезней и потерь. А весной 1740 года были возобновлены работы: геодезист Чекин с девятью собачьими упряжками и восемнадцатью оленями направился через тундру к устью реки Таймыры, чтобы провести описание берега до устья Пясины. Верст триста прошел Чекин до озера горы Бырранга и еще триста до устья Таймыры, а там на запад — со съемкой. На карту лег стокилометровый участок побережья. На 76°26' с.ш. поставил Чекин свой маяк, а дальше не пошел, потому что кончился корм для собак. В Хатангское зимовье он вернулся через два месяца, в конце мая, «с крайнею нуждою».

Когда Чекин вернулся, Х. Лаптев отправил на Таймырское озеро две группы таймырских аборигенов для заготовки рыбы и организации склада. После того как вскрылся лед на озере (в июле), эта рыбацкая бригада на лодке спустилась в устье Таймыры. Туда направил Х. Лаптев «Якутск». Удалось пройти вдоль таймырского побережья не более двухсот верст, и судно попало во льды. Течение и ветер загнали его в ловушку, из которой оно не выбралось. У «Якутска» был обломан форштевень и пробит борт.

24 августа не выдержавший давления льдов «Якутск» затонул. А экипаж судна высадился на льдине, которую быстро уносило в море. Спешно выгрузив продовольствие, люди направились к берегу. С трудом добрались до него. Но это был пустынный холодный берег. Мучительно тяжелый путь… Только через полтора месяца, в конце октября, показался на горизонте зимовочный дом в Хатангском заливе. Четверо умерли по дороге. Остальные были на пределе истощения и усталости.

Х. Лаптев пришел к убеждению, что морем выполнить задачу отряда — описать берега Таймырского полуострова — не удастся. Еще одна зима на Хатанге. А на исходе зимы, в марте, он направил Семена Челюскина с тремя собачьими упряжками через тундру к устью Пясины, П. Чекина — на восточный берег Таймыра, а сам с пятью нартами через тундру — к устью Таймыры. Каждый из трех отрядов выполнил свою часть описания. Остался неохваченным только самый северный берег Таймыра. К нему в начале марта 1741 года направился Семен Челюскин, выйдя из Туруханска, где отряд провел зиму. Он достиг устья Хатанги и, следуя направлению береговой линии, пошел на север. От мыса Фаддея он вел съемки. И 22 мая на его карте обозначился самый северный мыс полуострова и всего огромного материка Евразии, который он назвал мыс Северо-Восточный. «Сей мыс каменный, приярый, высоты средней, — записал Челюскин в путевом журнале. — …Здесь именован мною оный мыс… Здесь поставил маяк — одно бревно, которое вез с собою».

Немало высказано было сомнений в том, совершил ли в самом деле штурман Челюскин открытие мыса, названного потом его именем. Но документы подтвердили, что открытие сделано именно им.

Российский академик А.Ф. Миддендорф, путешествовавший по Таймыру в 1848 году, утверждал: «Челюскин — не только единственное лицо, которому сто лет назад удалось достичь этого мыса… и обогнуть его, но ему удался этот подвиг, не удавшийся другим, именно потому, что его личность была выше других. Челюскин, бесспорно, венец наших моряков, действовавших в этом крае… Челюскин из участников экспедиции всех точнее и отчетливее в своих показаниях».

Крупнейший русский ученый Александр Федорович Миддендорф ровно через сто лет через Челюскина прошел по Таймыру. От Таймырского озера он спустился по реке Нижней Таймыре к ее устью. На обратном пути лодка разбилась о камни и пришлось идти пешком. И этот путь был столь же трудным, что и у Семена Челюскина. Начав свое путешествие в мае 1843 года, он только в середине января следующего года вернулся в Красноярск. Миддендорф был первым ученым на Таймыре, и результатом его исследований стала полная карта полуострова, карта рек Таймыра, изучение его растительности и геологического строения. Кроме того, Миддендорф реконструировал карту Харитона Лаптева, которая считалась потерянной. Недавно обнаруженная в одном из архивов, эта карта, несомненно, замечательная. На ней — весь полуостров, площадью почти в полмиллиона квадратных километров, одно из крупнейших заполярных озер, река, название которой дало имя полуострову. На эвенкийском языке оно означает «обильная» (имеется в виду изобилие рыбы в реке). И еще на этой карте — три с половиной тысячи километров заснятого побережья Северного Ледовитого океана.

После Челюскина на мысе его имени побывал шведский полярный исследователь А.Э. Норденшельд. Во время его исторического плавания на шхуне «Вега» вдоль берегов Сибири в 1878 году он впервые совершил сквозное прохождение Северного морского пути (правда, еще с вынужденной зимовкой на востоке трассы) и, приближаясь к мысу Челюскина, вспомнил о героическом подвиге русского штурмана, как и обо всех участниках Великой Северной экспедиции, впервые описавших и заснявших все необъятное сибирское побережье.

К ВОСТОКУ ОТ МЫСА ЧЕЛЮСКИНА

Самый восточный отряд экспедиции возглавил датчанин на русской службе Питер Ласиниус. Отряду, численностью 45 человек, был предоставлен бот «Иркутск». Нужно было обследовать побережье на восток от Лены вплоть до Берингова пролива. Это самый длинный участок полярного берега.

Как и у других отрядов, начало было неудачным. «Иркутск» встретил льды, сквозь которые не мог пробиться уже вскоре после прохождения Быковского мыса за дельтой Лены. На мысу Ласиниус воздвиг маяк. Но дальше пришлось искать удобное место для зимовки. Остановились в устье Хараулах, где было много плавника. Из него построили дом в четыре комнаты, с кухней и баней.

Тяжелой была зимовка. Цинга стала ковать зимовщиков одного за другим. И первым умер за два дня до Нового года Питер Ласиниус. А за ним последовало еще 35 человек. Весной оставшиеся в живых девять человек ушли в Якутск, оставив судно.

Каким-то образом о бедственном состоянии отряда Ласиниуса узнал Беринг; он назначил нового руководителя отряда — двоюродного брата Харитона Лаптева — Дмитрия, который прибыл в устье Хараулах, а с ним — и новая команда. Но смена команд успеха не принесла: «великие непроходимые льды… стеною преградили путь». «Иркутск» не пробился дальше мыса Буорхая и вернулся на Лену. Д. Лаптев пришел к выводу, что морской путь на восток невозможен и «к проходу до реки Колымы и до Камчатки по всем обстоятельствам ныне и впредь нет никакой надежды».

Зимовка на Лене была снова трагичной: все переболели цингой и один человек умер. Обо всех этих неудачах и несчастьях Лаптев отправился доложить в Петербург. Он заявил в Адмиралтейств-коллегии: «…проход тем Северным морем от Ленского устья на Камчатку видится невозможен… а тот стоячий лед, по чаянию, простирается до называемой Святого Носа Земли…». Этот мыс, до которого в самом деле трудно было добраться, долго рисовался на картах сильно преувеличенным. Так что выглядел серьезным препятствием на пути к Берингову проливу.

Впрочем, петербургское морское начальство решило, что к такому выводу приходить еще рано, и предписало Лаптеву вернуться в Сибирь и «чинить еще один опыт, не можно ли будет пройти по Ледовитому морю».

С началом лета 1739 года Лаптев посылает матроса Алексея Ложкина к Святому Носу для описи побережья до устья Лены, а сам вместе со штурманом Щербининым и командой в 33 человека выходит на шхуне «Иркутск» из устья Лены на восток. У мыса Буорхая мощные льды встретили судно, как и в прошлое плавание, но Лаптев попытался прорваться через них. И это удалось, хотя шли они «с великим беспокойством и страхом».

И вот, наконец, достигнут Святой Нос, так долго считавшийся «необходимым» (то есть, который не обойти). Оказалось, что он оканчивается на 400 верст южнее, чем было показано на картах. Потому-то он и казался «необходимым», что корабли, подходя к нему, слишком далеко забирали к северу, попадая в тяжелые льды.

За Святым Носом совсем недалеко устье Индигирки, к которому Лаптев подошел 2 сентября. Здесь он встретился с Алексеем Ложкиным, выполнявшим съемку берега между Алазеей и Индигиркой, с Щербининым и Киндяковым, заснявшими участок побережья от Святого Носа до Индигирки. Весной геодезисты продолжили съемку, и на карту легли дельта Яны и берег от Алазеи до Колымы. Бот крепко засел во льду, и чтобы его освободить, на целую версту прорубили канал в ледяном поле. Для этой титанической работы были привлечены в помощь команде несколько десятков местных жителей. «Иркутск» вышел в море, и вскоре был в устье Колымы, последней большой реки перед Беринговым проливом. Однако пройти в него Дмитрий Лаптев не смог из-за тяжелых льдов у мыса Большой Баранов Камень.

Зимовка в Нижнеколымском остроге прошла на сей раз без трагических последствий. Для тех, кто начинал работать еще с Лапиниусом, это была шестая зимовка. Летом Лаптев попытался пройти мимо Большого Баранова Камня. Но льды оказались сильнее, и Лаптев отступает, снова заявив о невозможности пройти к Камчатке. Он идет на Анадырь по суше. Летом 1742 года, когда Семен Челюскин подходил к самой северной точке побережья в Азии, Д. Лаптев завершает восточный участок грандиозного полигона Великой Северной экспедиции — главной чукотской реки, впадающей в Берингово море Тихого океана.

В конце 1743 года Дмитрий Лаптев приехал в Петербург и сдал все свои материалы в Адмиралтейств-коллегию: карты, дневники, судовые журналы, данные астрономических определений координат — все, что было получено героическим трудом трех западных отрядов. Четвертый отряд, поначалу не имевший успеха, доставил едва ли не самые ценные материалы.

Всем отрядам пришлось пройти через неимоверные трудности. Кораблекрушения, ледовый плен, голод, холод, болезни и даже смерть — все было на их пути. Но молодые лейтенанты, возглавлявшие отряды, геодезисты, штурманы, матросы — все исполняли свой долг, чего бы это ни стоило. В результате была доказана возможность сквозного плавания северным морским путем. Остался невыполненным только один пункт программы: не удалось пройти из Северного Ледовитого океана в Тихий через Берингов пролив.

У отважных геодезистов Великой Северной экспедиции были продолжатели. Купец-устюжанин Никита Шалауров, обосновавшийся в Якутске, давно мечтал найти путь к Камчатке по Северному морю, заменив тяжелую дорогу до Охотска — по Алдану и Мае, а потом через суровые горы Джугджура. Осенью 1757 года он вышел из Якутска вниз по Лене на судне, названном им «Вера. Надежда. Любовь». Первая зимовка — в устье Вилюя. Но пройти на восток смогли только до мыса Чекурдах. Вторая зимовка — на мысе Быковском, близ устья Лены. Здесь на судне вспыхнул пожар, и следующее лето корабль ремонтировался. Но тут в отряде произошел раскол. Сотоварищ Шалаурова, купец Иван Бахов, ушел в Якутск, а Шалауров остался на зимовку в Нижнеколымске, где получил в свое распоряжение бот «Иркутск». Колымские власти не разрешили ему плавание. Еще одна зимовка в Чекурдахе.

Лишь в 1761 году Шалауров, наконец, идет на восток. 3 сентября в проливе Дмитрия Лаптева он видит на севере землю «о семнадцати верхах». Это остров Большой Ляховский. В середине сентября достигнуты Медвежьи острова. Был открыт остров Айон. А дальше не пустили льды. Пятая зимовка — в Нижнеколымске, где у него снова возник конфликт с властями, которые почему-то никак не хотели, чтобы якутский купец прошел на восток.

Шалауров решил получить разрешение в Петербурге. Пешком, с одним спутником идет в Якутск, а затем — в Петербург. Настойчивого промышленника принимают в Сенате, и выносится специальное по его делу решение. Сибирский губернатор Ф.П. Соймонов поддержал Шалаурова. С его помощью летом 1765 года он, наконец, смог выйти из устья Колымы. С ним были 53 человека.

И в этот раз корабль дошел только до Чаунской губы, где был раздавлен льдами. Погибли все, кто был на борту — 53 человека, в их числе и Шалауров. Он составил карты берега от устья Лены до Чаунской губы, более точные, чем у его предшественников.

ТИХООКЕАНСКИЕ ОСТРОВА (Алеутские, Курильские, Японские)

Уже через три года после открытия Берингом и Чириковым американского берега промышленник Евтихий Санников и сержант Емельян Басов отправились зимовать на остров Беринга. Они успешно промышляли котиков и привезли более пяти тысяч шкур. Летом 1745 года они продолжили промысел на острове Медном, куда высадились впервые. А от него прошли немного на восток и видели острова из Алеутской гряды.

В том же году мореход и геодезист М. Наводчиков отправился из Нижнекамчатска на юго-восток искать новые земли. Он открыл первые три острова из Ближних Алеутских — Агатту, Атту и Семичи. Целый год Наводчиков с артелью промышлял каланов и котиков, составив карту открытых островов, но на обратном пути его парусное суденышко — шитик разбилось о скалы у камчатских берегов. Во время зимовки на острове Каргинском несколько человек умерло от голода и цинги. По возвращении Наводчиков был несправедливо предан суду, который его оправдал, впервые упомянув в документах по делу название — Алеутские острова.

В 1750-х годах несколько промышленников побывало на островах, открыв еще с десяток новых. В 1760-м промышлявший на Алеутах Гавриил Пушкарев зимовал на открытом им участке суши, который он счел островом, назвав его «Алякса». Очевидно, это была первая русская зимовка на полуострове Аляска.

В августе 1759 года промышленник Степан Глотов с казаком Савином Пономаревым отправились в район Алеутских островов, где проплавали, промышляя морского зверя и зимуя то на одном острове, то на другом, ни много ни мало — семь лет. Они открыли относительно большой остров Уналашка и к востоку от него группу Лисьих островов (назвали так, потому что на островах попалось им много лисиц). В августе 1763 года они прошли вдоль юго-восточного побережья полуострова Аляска и наткнулись на самый крупный в Аляскинском заливе остров Кадьяк. Дальше они не пошли, а вернулись к Лисьим островам, где промысел был особенно успешным. Только в 1766 году вернулись они на Камчатку.

Уже в середине 18-го столетия практически все многочисленные Алеутские острова были открыты и нанесены на карту. Сибирский губернатор Денис Чичерин донес в Петербург об открытии «неизвестных мест и нового промысла». Но сделали это, как сетовал Чичерин, «самые простые и неученые люди», а потому просил прислать грамотных морских офицеров, которые занимались бы в первую очередь не промыслом, а съемкой и описаниями.

Получив это донесение, Екатерина II распорядилась отправить для исследования американских земель к востоку от Камчатки и приведения «американцев» (имелись в виду, конечно, алеуты) в российское подданство секретную экспедицию, получившую (из соображений секретности) официальное название, совсем не отвечавшее ее реальному содержанию: «Экспедиция для описи лесов по рекам Каме и Белой». В соответствии с указом императрицы, в 1766 году из Охотска по направлению к Камчатке вышли четыре специально построенных судна. Молодые офицеры российского флота Петр Креницын и Михаил Левашов возглавили экспедицию. Уже при переходе от Охотска три судна погибли, и для того чтобы продолжить плавание, пришлось заняться ремонтом и провести две зимы в Нижнекамчатске. Только в июле 1768 года два судна с общим экипажем сто сорок человек во главе с П. Креницыным и М. Левашовым вышли в море, взяв курс на восток. Через несколько дней в тумане суда потеряли друг друга и дальше шли самостоятельно. Открыв по пути по несколько островов, они встретились около Уналашки. Вместе они подошли к острову Унимак и открыли узкий пролив, отделяющий его от полуострова Аляски, который они все еще считали островом, по размерам даже чуть меньше Унимака.

Туман снова разлучил суда. Зимовали Левашов и Креницын порознь, и зимовка у них прошла по-разному. Левашов выбрал для зимовки удобную бухту на Уналашке, одну из лучших на Алеутских островах (сейчас она называется Датч-Харбор). Часть команды оставалась на судне, часть жила в юрте на берегу. За зиму умерло трое из заболевших цингой, двое пропали без вести. Нелегкой была зимовка и у Креницына, обосновавшегося на Унимаке: пришлось вытаскивать судно на берег, строить юрты, постоянно обороняться от алеутов. От цинги умерло за зиму шестьдесят человек, в том числе и «ветеран» алеутских промыслов Степан Глотов.

Следующую зиму оба судна провели в Нижнекамчатске, и там было, пожалуй, еще хуже, чем на островах: летом не удалось запасти достаточно рыбы, потому что эпидемия оспы унесла жизни шести тысяч человек, и совсем не осталось рыбаков. Левашов использовал зиму для составления отчета; им составлена карта всех островов, а с Креницыным случилось несчастье — он утонул в реке, когда лодка, в которой он плыл, перевернулась. Из-за его гибели исследования были прекращены. Левашов вернулся в октябре 1771 года в Петербург. Несмотря на потерю трех судов и почти половины людей, экспедиция была признана успешной. И в самом деле, результаты ее грандиозны: несмотря на исключительно неблагоприятные условия работы, положена на карту, хотя и не без ошибок, гигантская дуга из сотен островов, протянувшаяся через северную часть Тихого океана почти на две тысячи километров.

Через семь лет после возвращения Левашова в Петербург в этих водах плавал Джеймс Кук и он пользовался картами и описаниями Левашова и Креницына. Они попали к нему, потому что секретные материалы экспедиции английским шпионам удалось раздобыть через лейб-медика Екатерины II.

В октябре 1778 года на острове Уналашка Кук встретился с русским мореходом Г. Измайловым, передавшим Куку все, что он знал о северной части Тихого океана. Кое-где он исправил карты, составленные Куком, и дал скопировать свои. Кук ушел на юг, к Гавайским островам; до гибели его оставалось меньше четырех месяцев…

Дойдя до южной оконечности Камчатки, нельзя не увидеть близко подходящих к полуострову с юга первых, самых северных островов Курильской гряды. Уже Владимир Атласов, «камчатский Ермак» по Пушкину, писал в своей «скаске»: «…на море видел как бы острова есть». Еще раньше его в 1706 году служилый человек Михаил Наседкин с отрядом казаков дошел до южной оконечности Камчатки, мыса Лопатка, и «за переливами», как он писал, видел землю, которой, однако, не смог достичь.

Данила Анцифиров, которого после гибели Атласова казаки избрали атаманом, и Иван Козыревский, избранный есаулом, осенью 1711 года продолжили путь на юг и от мыса Лопатка на камчадальских лодках переправились через пролив на крайний северный остров Шумшу. Они встретились с жившими там айнами и, как потом рассказали, вступили в бой «с курильскими мужиками». Ясака они собрать с них не смогли, потому что «на том их острову соболей и лисиц не живет и бобрового промыслу и привалу не бывает, и промышляют они нерпу…».

Анцифиров вскоре был убит в казачьем бунте, а Козыревский, несмотря на косвенное его участие в убийстве Атласова, был помилован за то, что составил в 1712 году первую карту Курильских островов. Летом следующего года состоялась вторая экспедиция Козыревского, в которую он отправился с отрядом 66 человек, с пушками и ружьями. Цель была определена так: «для проведывания от Камчатского носу за переливами морских островов и Апонского государства». Переводчиком взяли пленного японца, намереваясь добраться и до этой загадочной земли. Но, взяв немалый ясак после боя с айнами на острове Парамушир, вернулись.

Дальнейшая судьба Козыревского была непростой. Он постригся в монахи и обитал в Якутском монастыре. Не один раз сажали его в тюрьму, припомнив дело с гибелью Атласова. Он же просил разрешения отправиться в Японию, путь в которую он якобы знал. Встретившись с Витусом Берингом в 1726 году, он и его просил об этом и передал ему чертеж Курильских островов. А потом сумел каким-то образом построить судно для плавания в Японию, но оно еще на Лене было раздавлено льдами и затонуло. Появился этот энергичный человек и в Москве, про него писали даже в петербургской газете. Однако когда он вернулся в Сибирь, все же был посажен в тюрьму. Там он и умер в 1734 году.

Тем временем русские мореходы продолжили прокладывать путь на Курилы. В Охотске налажено было строительство лодий поморского типа. На одной из них кормчий Никифор Треска еще в 1719 году прошел через Охотское море к курильскому острову Уруп, расположенному в центральной части островной гряды. В том же году посланные Петром I со специальным заданием Иван Евреинов и Федор Лужин достигли острова Симушир, провели его точную съемку, а потом положили на карту еще несколько Курильских островов А потом, продвигаясь постепенно вдоль Курильской гряды, добрались и до Японских островов.

Один из отрядов Первой Камчатской экспедиции Витуса Беринга возглавлял лейтенант Мартын Шпанберг, датчанин на русской службе. Во второй экспедиции Беринга, начавшейся в 1733 году, перед ним была поставлена самостоятельная цель — положить на карту Курильские острова, доплыть до Японии и обследовать эту страну.

Отряд Шпанберга вышел из Охотска в камчатский порт Большерецк в конце июня 1738 года на трех судах. Оттуда уже в июле флотилия отправилась на юг. В густом тумане потерялись и отстали два судна. Шпанберг один продолжал путь вдоль Курильской гряды. Дойдя до острова Уруп, он обогнул его и, беспокоясь за судьбу отставших кораблей, не имея достаточно провизии, к Японии не пошел, а вернулся в Большерецк.

Между тем, одно из отставших судов, которым командовал англичанин Уильям Вальтон, достигло восточного выступа японского острова Хоккайдо и повернуло к Камчатке. По пути были нанесены на карту 26 курильских островов. Через десять дней после Шпанберга Вальтон был в Большерецке.

К весне следующего года из удивительно твердой древесины, камчатской березы, построили в Большерецке шлюп на восемнадцать весел, который дополнил флотилию, и 21 мая 1739 года снова отправились к Японии.

И опять отстал Вальтон, может быть, не без умысла — он пошел к Японским островам своим путем. 16 июня три корабля приблизились к острову Хонсю, самому большому из японских островов. Шесть дней плыли вдоль его берега, не решаясь высадиться, проявляя осторожность. Хотя по всем признакам отношение местных жителей не было враждебным, но мало ли что…

Вальтон на четвертом корабле был смелее: он выслал за водой на берег Хонсю восемь матросов. Японцы встретили их вполне доброжелательно. Помогли набрать воды. Русский корабль, первый в этих краях, двинулся дальше на юг, и на 33° с.ш. стал у маленького острова, сплошь покрытого цветущей вишней. В июле он вернулся в Охотск.

Третий корабль «Надежда» к Японии не подходил, а плавал в Охотском Море в районе Шантарских островов, у восточного берега Сахалина, который впервые был показан на карте как остров. Хотя открытие это вскоре было опровергнуто.

ОТКРЫТИЕ СТАЛО ФАМИЛИЕЙ (П.П. Семенов-Тян-Шанский)

Крупнейшая горная система Центральной Азии, получившая китайское название Тянь-Шань («Небесные горы»), была открыта дважды. С востока еще во II веке до н.э. к ней подошел Чжан Цянь, посланник китайского императора к правителю народа юэчжи. Около ста человек сопровождали его в этом трудном походе. Пройдя через пустыню Такла-Макан, они поднялись на высочайшие хребты, среди которых обнаружили глубокое озеро Иссык-Куль, на берегах которого жили юэчжи. Чжан Цянь первым описал и горы Тянь-Шаня и озеро Иссык-Куль.

Прошло более двух тысячелетий… и в Тянь-Шань пришел первый исследователь с Запада. Им был 30-летний магистр ботаники Петр Петрович Семенов, только что вернувшийся из Германии. Великий естествоиспытатель XIX века Александр фон Гумбольдт просил его привезти с Тянь-Шаня образцы вулканических пород.

В 1856 году Семенов отправился из Санкт-Петербурга, добрался до озера Балхаш, от которого пошел на юго-восток, пересек хребет Джунгарский Алатау и, опустившись в «низкую и жаркую» долину р. Или, достиг города Верного (Алматы). Отсюда в сентябре он поднялся на горный хребет, названный им Заилийский Алатау, перевалив который, спустился в долину р. Чилик, затем взобрался на хребет Кунгей-Алатау. С перевала он увидел внизу ярко-синий озерный водоем, окруженный с юга «непрерывной цепью снежных исполинов». Это и был заветный Тянь-Шань, огражденный стеной хребта Терскей-Алатау.

«Снежные вершины казались прямо выходящими из темно-синих вод озера», — писал П. Семенов. Он вернулся в Верный, а через несколько дней вышел в новый маршрут. На сей раз он пересек Заилийский Алатау западнее и по долине реки Чу поднялся в узкое ущелье Боам, выведшее его отряд к котловине Иссык-Куля с запада. Он убедился в том, что река Чу не вытекает из Иссык-Куля, а, рожденная в снегах Киргизского хребта, протекает мимо него.

Пройдя по северному берегу Иссык-Куля, Семенов поднялся на Кунгей-Алатау, а потом по перевалам Заилийского Алатау вернулся в Верный. Летом следующего года он собрал большой отряд, намереваясь проникнуть в центральную часть Тянь-Шаня. С гребня хребта Торангыра он первым из европейцев любовался величественным монолитом удивительного по красоте массива Хан-Тенгри, мощного ледникового центра. Перевалив через Терскей-Алатау, он увидел плоскую высокогорную равнину, по которой текла река, дающая исток Нарыну, главному притоку Сырдарьи. Лошади отряда были измучены трудными подъемами, и для того чтобы их сменить, пришлось спуститься в долину. Со свежими лошадьми Семенов возвращается в горы. Он достиг Нарына и по одному из его притоков снова взошел на гребень Терскей-Алатау. И тут он был «ослеплен неожиданным зрелищем»: посредине ряда закованных в лед исполинских вершин «возвышалась одна, резко… отделяющаяся по своей колоссальной высоте белоснежная остроконечная пирамида» Это была гора Хан-Тенгри; поднимающаяся до высоты 6995 м, она долго считалась наивысшей вершиной Тянь-Шаня.

Как нам теперь известно, земная кора была смята в складки Тянь-Шаня под мощным давлением двух издревле неподвижных плит — Таримского щита на юге и Сибирской платформы на севере. На протяжении миллионов лет шли процессы горообразования. Там, где жесткие структуры подошли ближе всего друг к другу, возник высочайший массив Хан-Тенгри. Отсюда в широтном направлении протянулись хребты, загибающиеся дугами и постепенно снижающиеся. Между ними, как четки на ниточках рек, нанизаны клиновидные, расширяющиеся к западу замкнутые котловины.

В эпоху великого оледенения Северного полушария высокогорный Тянь-Шань был покрыт мощными ледниками, грандиознее современных. Следы их деятельности — валы, морены, ледниковые долины-троги, ледниковые озера — можно встретить на Тянь-Шане повсеместно.

В серебряную оправу диких заснеженных гор вправлено похожее на сапфир голубое озеро Иссык-Куль. При взгляде на карту Тянь-Шаня это озеро, сжатое дугами хребтов Терскей-Алатау и Кунгей-Алатау, кажется голубым глазом. Его называют еще сердцем Тянь-Шаня, потому что оно расположено в самом центре горной страны.

Горы Тянь-Шаня чужеродным телом вторгаются в мир пустынных равнин Средней Азии, возникших вполне закономерно вследствие удаленности от океанов и близости к тропикам. Горы резко нарушают эту закономерность. Они «выжимают» из совсем, казалось бы, сухого воздуха огромное количество влаги, которую накапливают в бесчисленных ледниках. Ледники становятся источниками воды для рек, оживляющих пустынные земли там, где они протекают. Вода гор может превратить любую пустыню в цветущий сад. Но природа сама регулирует расход воды, выдает ее строго лимитированно. Горы как бы «экспортируют» Арктику в вечно теплые субтропические страны.

Ревет и клокочет неудержимая река Чу, яростными прыжками преодолевая пороги. Отвесно уходящие ввысь скалистые склоны выпиливают в небесном куполе узкую синюю полоску. И на самом краю скал неуютно кривятся редкие стволы изуродованной ветром арчи — туркестанского древовидного можжевельника. Скалы — голые, необжитые, первозданные. Это Боамское ущелье, название старое, по-видимому, тюркское. Боам — естественные ворота Центрального Тянь-Шаня, за ними — Иссык-Кульская котловина, обрамленная высочайшими горными хребтами…

Экспедиция П.П. Семенова была очень плодотворна, его открытие считается одним из крупнейших за всю историю исследования Земли, и по праву в 1906 году он получил, по решению российского императора, приставку к своей фамилии и стал известен всему миру как Семенов-Тян-Шанский.

Исследования Тянь-Шаня были продолжены Н.А. Северцовым, Ч. Валихановым, Н.М. Пржевальским, И.В. Мушкетовым и другими, но основные черты строения горной системы были выявлены ее первооткрывателем П.П. Семеновым-Тян-Шанским.

На выходе из ущелья установлен памятник Петру Петровичу Семенову-Тян-Шанскому: молодой исследователь в полевой одежде ведет лошадь…

Это скульптурное изображение «патриарха российской географии» в пору его первой и единственной экспедиции совершенно не похоже на известные парадные портреты организатора и многолетнего руководителя Русского Географического общества, увешанного звездами члена Государственного Совета. Это — русский географ Петр Семенов в свой «звездный час», на пороге великого открытия.

А наивысшая вершина Тянь-Шаня была открыта лишь в 1943 году. Топограф Рашит Забиров обнаружил вершину, которая была на полкилометра выше Хан-Тенгри. Ее назвали тогда, за два года до победного завершения Великой Отечественной войны, пиком Победы.

«БЕЛОЕ ПЯТНО» В СЕРДЦЕ АЗИИ (Н.М. Пржевальский)

Открытия гор, рек, пустынь, озер и болот в Центральной Азии, сложнейшем по рельефу районе на поверхности земного шара, начались за два тысячелетия до нашей эры. Но и в середине XIX века Центральная Азия представляла собой огромное белое пятно. В нем работали многие исследователи из разных стран мира. Но во всем мире единодушно первым называют имя Николая Михайловича Пржевальского, русского офицера, уроженца Смоленской губернии.

За рапорт с просьбой перевести его служить на Амур молодой офицер Полоцкого полка Пржевальский получил трое суток гауптвахты. Но он твердо решил переменить жизнь после пяти лет службы в армии, осознав необходимость «избрать более обширное поле деятельности, где бы можно было тратить труд и время для разумной цели». Он поступает в Академию Генштаба, а затем становится преподавателем истории и географии в Варшавском юнкерском училище.

Ему было 27 лет, когда в 1866 году его просьба о переводе на службу в Восточную Сибирь была удовлетворена. В следующем году он обращается в Русское Географическое общество с просьбой командировать его в экспедицию в Среднюю Азию. П.П. Семенов (Тян-Шанский), возглавлявший тогда общество, предложил ему сначала испытать себя на Дальнем Востоке, в Уссурийском крае, на Амуре. Пржевальский блестяще выдерживает это испытание и через два года возвращается в Петербург сложившимся исследователем: пройдено три тысячи километров по тайге, по берегу Японского моря к озеру Ханка. В январе прибыл он в Петербург, а в ноябре того же года, после издания за свой счет книги «Путешествие в Уссурийском крае», отправился в свое первое центральноазиатское путешествие.

«Глубокая зима, — пишет Николай Михайлович, — с сильными морозами и бурями, полное лишение всего, даже самого необходимого, наконец, различные другие трудности — все это день в день изнуряло наши силы. Жизнь наша была, в полном смысле, — борьба за существование, и только сознание научной важности предпринятого дела давало нам энергию и силы для успешного выполнения задачи. Сидеть на лошади невозможно от холода, идти пешком также тяжело, тем более неся на себе ружье, сумку и патронташ, что все вместе составляет вьюк около 20 фунтов (8 килограммов). На высоком нагорье, в разреженном воздухе, каждый лишний фунт тяжести убавляет немало сил; малейший подъем кажется очень трудным… Наше теплое одеяние за два года странствий так износилось, что все было покрыто заплатами и не могло защищать от холода… сапог не стало вовсе, так что мы подшивали к старым голенищам куски шкуры с убитых яков и щеголяли в подобных ботинках в самые сильные морозы».

Но когда дошли до Тибета, то были потрясены невиданным обилием животных. Стада яков, антилоп двух видов (оронго и ада) объединились в тысячи голов. Вокруг них — стаи тибетских волков. За два с половиной месяца на Тибетском нагорье убито 76 крупных животных. Новый, 1873-й, год застал их в Тибете. «Еще ни разу в жизни не приходилось мне встречать Новый год в такой абсолютной пустыне, как та, в которой мы ныне находимся, — писал Пржевальский, — и как бы в гармонию ко всей обстановке, у нас не осталось решительно никаких запасов… Лишения страшные, но их необходимо переносить во имя великой цели экспедиции…»

23 января вышли к великой реке Китая Янцзыцзян, но еще почти месяц идти до Лхасы…

Два года об экспедиции Пржевальского ни в Петербурге, ни в Пекине ничего не знали. В Географическом обществе стали готовить большую спасательную экспедицию, запросили на нее средства от правительства. Но тут пришло сообщение из русского посольства, что один китайский чиновник, прибывший из Алашаня, уверяет, что с Пржевальским все в порядке — он возвращается назад, избрав другой путь: через пустыню Алашань и центральную часть Гоби.

В те дни, когда газеты Петербурга, Лондона и Парижа печатали тревожные слухи о гибели русской экспедиции в Тибете, Пржевальский со своим караваном пробирался по сыпучим пескам. И в самом деле не раз попадал в ситуацию, близкую к гибели.

Полтора месяца потребовалось на пересечение пустыни Гоби, жаркой и безводной. Единственным источником воды были очень редкие колодцы да небольшие мелкие озера на глинистых такырах, куда пригоняли монголы на водопой табуны лошадей и стада коров. Эта нагретая солнцем, взмученная копытами животных вода совершенно непригодна для питья, но приходилось пить и ее, заваривать в ней чай.

Был однажды случай, когда, отойдя от одного такого озера, отряд не встретил колодца, о котором говорил проводник. Его не было и через 10 и через 20 километров… «Положение наше было действительно страшно, — записал в дневнике Пржевальский, — воды оставалось в это время несколько стаканов. Мы брали в рот по одному глотку, чтобы хотя немного промочить совсем почти засохший язык. Все тело наше горело как в огне, голова кружилась…» Что делать? И Пржевальский приказал казаку и проводнику скакать вперед до тех пор, пока не появится колодец. «Скоро в пыли скрылись из глаз посланные за водой, и мы брели по их следу шаг за шагом, в томительном ожидании нашей участи».

Какова же была их радость, когда увидели казака, скакавшего во весь опор назад. Он вез с собой воду в чайнике. Колодец есть!

«Дело это было в два часа пополудни, так что по страшной жаре мы шли девять часов кряду и сделали 34 версты… Жаль, что быстро идти нельзя; устали мы сильно, да притом, несмотря на конец августа, еще стоит жара. Нужно видеть, в каком теперь виде наше одеяние. Сапог нет, а вместо них — разорванные унты; сюртук и штаны все в дырах и заплатах; фуражки походят на старые выброшенные тряпки, рубашки все изорвались, осталось всего три полугнилых…»

Они пришли в Ургу, главный город Монголии. Путешествие, продолжавшееся три года, закончено. Преодолено 12 тысяч километров по территории Центральной Азии. Это было самое большое из пяти путешествий великого географа.

Дважды пересек Пржевальский пустыню Гоби и установил, что, вопреки прежним представлениям, это не куполообразное поднятие, Н.М Пржевальский а чаша, окруженная горами, и преимущественно не песчаная, а каменисто-глинистая пустыня. «Вообще же Гоби, — писал он, — своим однообразием производит на путешественников тяжелое, подавляющее впечатление. По целым неделям сряду перед глазами являются одни и те же образы — то неоглядные равнины, отливающие желтоватым цветом высохшей травы, то черноватые, изборожденные скалы, то пологие холмы…»

Несколько недель провела экспедиция в пустыне, над которой высился могучий Алашань, громадный горный хребет — на том месте, где на карте обозначено было совсем небольшое возвышение.

В китайской области Ганьсу им исследована восточная часть горной системы Наньшань. Именно там он написал: «Я первый раз в жизни находился на подобной высоте, впервые видел под своими ногами гигантские горы, то изборожденные дикими скалами, то оттененные мягкой зеленью лесов, по которым блестящими лентами извивались горные ручьи… Я сохранил в памяти этот день как один из счастливейших в целой жизни…»

Наньшань образован несколькими параллельными короткими хребтами, высотой превышающими шесть километров. Около тысячи ледников сползают по их склонам. С восточной стороны, открытой муссонам, хребты заросли пышными лесами, через которые протекают бурные реки, а на западе — сухо, там ощущается дыхание пустыни Алашань.

Пржевальский был здесь первым из европейцев, отсюда прошел он в Тибет по дороге, которой веками пользовались буддийские паломники. Она привела к таинственному озеру Кукунор (Цинхай). Расположенное на высоте 3200 метров, оно не имеет стока. «Мечта моей жизни исполнилась», — записал Пржевальский, когда увидел темно-голубые волны озера, к которому стремились до него европейские путешественники Рафаэль Пумпелли и Фердинанд Рихтгофен, так и не сумевшие его достичь. Отсюда он направился к истокам Хуанхэ и Янцзы и открыл водораздельный хребет Баян-Хара-Ула.

Во втором путешествии в Центральную Азию Пржевальский добрался до другого, совсем уж загадочного озера, местоположение которого не было известно, хотя мимо него еще Чжан Цянь проложил Великий Шелковый путь, существовавший столетия.

Озеро Лобнор, расположенное в восточной части Таримской котловины, издавна славилось своим непостоянством: от года к году и по сезонам меняются его размеры, очертания, глубина, соленость его вод. Все зависит от блужданий впадающих в него рек Тарима и Кончедарьи. Пржевальский зафиксировал местоположение озера и описал его особенности в 1872 году. Через 20 лет посетивший озеро швед Свен Гедин увидел его в новом качестве. А по последним данным, озеро Лобнор высохло и совсем перестало существовать.

От Лобнора, где оставил караван, Пржевальский налегке с четырьмя спутниками поднялся на Тибетское плоскогорье. В условиях высокогорной зимы при недостатке топлива и воды небольшой отряд прошел за 40 дней более 500 км, и там, где на 39° с.ш. на карте изображена была равнина, они открыли разделяющий две котловины — Таримскую и Цайдамскую — громадный хребет Алтынтаг. Этот хребет обозначил северную границу Тибета. И она оказалась на 300 км севернее, чем считали раньше.

Новый, 1877-й, год встречали в горах Алтынтага, а вслед за тем, 15 января, отметил Николай Михайлович десятилетие, как он говорил, своей «страннической жизни». Ровно 10 лет назад выехал он из Варшавы, где преподавал в юнкерском училище, в первое свое путешествие, в Уссурийский край, на Дальний Восток. Именно в этот день произошла встреча в горах Алтынтага с диким верблюдом; о нем много рассказывали местные жители, но никто из европейцев его не видел.

Новая попытка проникнуть в Тибет оказалась безуспешной — пришлось вернуться из-за мучительной болезни, возникшей у Пржевальского и некоторых его спутников — постоянное соприкосновение с соленой пылью вызвало сильный зуд кожи. Надо было возвращаться для лечения.

И все же это была экспедиция многих больших открытий. И едва вернувшись в Петербург, Пржевальский готовится к новому походу. Третье путешествие целиком посвящено Тибету. Оно началось в восточно-казахстанском форте Зайсан 3 апреля 1880 года. Через два месяца изнурительного пути по сухим степям и пустыням караван, в котором 35 верблюдов и 5 лошадей, подошел к оазису Хами. Пройдена тысяча верст, но до Лхасы осталось втрое больше. Несколько дней отдыха, и снова в путь. И опять через пустыню… До следующего оазиса — 300 км. Дошли до него, потеряв двух верблюдов.

Еще из раскаленной пустыни прямо на западе возникла перед путниками горная система Наньшань, уже знакомая Пржевальскому по первому путешествию, только тогда он подходил к этим высоким хребтам с востока. В предгорьях — оазис Сачжоу, последний на границе Северного Тибета. «Опять передо мною раскрывался совершенно иной мир, ни в чем не похожий на нашу Европу».

Два горных хребта были открыты на краю Тибетского нагорья. Пржевальский один из них называет именем великого географа Александра Гумбольдта, так и не побывавшего в Центральной Азии; другой — именем Карла Риттера, автора труда «Землеведение Азии», тоже не видевшего тех гор и пустынь, о которых он писал. И уж, конечно, в Тибете не бывали они, да и никто из европейцев. А отряд Пржевальского в середине сентября взял курс на тибетскую столицу Лхаса.

Преодолели хребет Бурхан-Будда. За ним — неведомая страна, поднятая высоко в небо. Высокогорная безлюдная пустыня, жизнь в которой сосредоточивалась лишь по долинам рек: там паслись неисчислимые стада яков, антилоп, куланов. Равнина постепенно поднималась все выше, ее пересекали хребты, высоко вздымавшиеся над уровнем моря, но казавшиеся совсем невысокими на фоне высокогорной равнины.

В начале октября выпал снег, ослепительно засверкавший под лучами солнца. Снежная слепота поразила не только людей, но и животных — баранов и верблюдов, которым пришлось промывать глаза. Особенно много снега выпало в горах, завалив долины, через которые караван поднимался к перевалам с большим трудом. Но, несмотря на снег и морозы, экспедиция шла вперед. Один за другим преодолеваются хребты средней величины, и вдруг возникает гигант, никем еще не описанный грандиозный хребет. Пржевальский называет его хребтом Марко Поло. Отряд добрался до верховьев Янцзыцзяна (Голубой реки). Эта великая река Китая называется здесь Мурайсу. За ней еще один гигант — заснеженный хребет Тангле, водораздел рек Янцзы и Салуни. На перевал, высотой пять километров, взбирались восемь дней. А когда поднялись, отметили победу троекратным салютом из берданок.

Спустившись с гор, впервые увидели людей, тибетцев, пасших домашних яков и баранов. Вскоре приблизились тибетские чиновники с конвоем, остановившие экспедицию: через 20 дней прибыли послы далай-ламы с документом, запрещавшим дальнейшее продвижение в «страну религий», как назван был в нем Тибет.

Восемь месяцев шел Пржевальский со своим отрядом и, когда всего 250 км оставалось до Лхасы, пришлось поворачивать назад. «Но, видно, такова моя судьба! Пусть другой, более счастливый путешественник докончит недоконченное мною в Арии…» — писал он.

А в это время распространился слух о гибели экспедиции. Петербургская газета «Голос» сообщила о том, что Пржевальский в плену, а австрийские газеты — о том, что он ограблен и убит…

Но караван шел на север, к озеру Кукунор, и дальше, в бассейн реки Хуанхэ (Желтой). Впервые его исследователи — европейцы. Отряд оставался в этих местах три месяца, пытаясь пройти к истокам реки. Но переправа через бурную реку оказалась невозможной, а в обход не пустили неприступные горные хребты.

Экспедиция вернулась в Ургу 19 октября 1880 года, проведя в пути 19 месяцев. Это было великое путешествие длиной в восемь тысяч километров, полное необычайных трудностей и множества открытий.

Обследована огромная территория, но «белое пятно» — Тибет — лишь слегка затронут… А в планах Пржевальского — выйти на верховья Брахмапутры и пройти через параллельный Гималаям хребет Ладак к горной системе Каракорум, а от него через горы и пустыни — к озеру Иссык-Куль.

К началу нового 1884 года экспедиция уже достигла гор Алашаня. Кроме давнего своего сподвижника Всеволода Роборовского, Пржевальский взял с собой Петра Козлова. Зайдя на озеро Кукунор, направились к истокам Хуанхэ, местонахождение которых было совершенно неизвестно. Их удалось обнаружить в заболоченной котловине: «…Мы видели теперь воочию таинственную колыбель великой китайской реки и пили воду из ее истоков».

Неожиданно в этих южных по широте местах нагрянула зима с морозом ниже двадцати градусов, со свирепой метелью. Пришлось ждать, пока растает снег, далее пошли на юг, в бассейн Янцзыцзян, где был нанесен на карту водораздельный хребет, разделяющий бассейны двух самых больших рек Китая. Пржевальский сохранил его местное название Баян-Хара-Ула, но двум озерам к востоку от впадины Одонтала дал свои названия — Русское и озеро Экспедиции. Впереди — песчано-глинистая равнина Цайдомской котловины — с юга, где ее ограничивает узкий гребень высокого гранитного хребта Чимкентаг. Он тоже лег на карту, как и хребты Русский и Московский, и гигантский хребет широтного направления с вершиной около восьми километров, которую Пржевальский назвал Шапка Мономаха. У величественной горы теперь местное название — Улугмузтаг. Название хребта — Загадочный — тоже не прижилось, но именно он стал хребтом Пржевальского.

Речка, впадающая в озеро Русское, названа Разбойничьей, потому что караван подвергся нападению большого отряда местного племени тангутов. Более двух часов продолжался бой, в котором четырнадцать участников экспедиции противостояли трем сотням нападавших. В приказе по отряду Пржевальский отметил: «Этою победою… куплено исследование больших, до сих пор неведомых озер верхнего течения Желтой реки».

В Лхасу Пржевальский решил не идти, а продолжить исследования пространства Северного Тибета. Новый вид горного барана из уважения к правителю Тибета назвали оргали далай-ламы.

Открыты новые колоссальные хребты, самый большой из которых, сложенный гранитами и почти нерасчлененный, вздымается, подобно монолиту, выше шести тысяч метров над уровнем моря, назван именем предшественника всех европейских первооткрывателей в Центральной Азии, отважного венецианца Марко Поло (местное название Бокальггтаг).

В январе 1885 года экспедиция вернулась из Тибета и вышла к озеру Лобнор. Жившие на его берегу аборигены гостеприимно встретили пришельцев (не обошлось без происшествий — тигр напал на огромного пса, купленного в Цайдаме). Февраль — весенний месяц на Лобноре, когда все озеро кишит птицами, делающими на нем остановку в своем перелете.

…Только в октябре 1885 года четвертая, предпоследняя, центральноазиатская экспедиция Пржевальского достигла пограничного перевала Бедель в Тянь-Шане, проходящего по красивейшему ущелью, заросшему стройными пирамидальными слоями (это тянь-шанская ель, которая нигде, кроме Тянь-Шаня, больше не встречается). Впервые Пржевальский побывал на озере Иссык-Куль, где через три года завершится его жизнь…

Вместе с Козловым и Роборовским в октябре 1888 года он прибыл в город Каракол на юго-восточном берегу Иссык-Куля. Отсюда должна отправиться пятая центральноазиатская экспедиция.

Весь мир признал Н. Пржевальского великим путешественником. Российская Академия наук постановила выбить в честь его золотую медаль с портретом и надписью на обороте в окружении лаврового венка: «Первому исследователю природы Центральной Азии». Большую золотую медаль вручило ему Итальянское и Лондонское географические общества, медаль «Веги» — Стокгольмское общество. Ему присвоено звание генерал-майора. Он на вершине мировой славы. И в приказе, который он собирался зачитать перед отправлением в путь, было написано: «Итак, начинается наше новое путешествие. Дело это будет трудное, зато и славное. Теперь мы на виду не только всей России, но даже целого света…»

На следующий день он почувствовал себя больным и через пять дней скончался: могучий организм сокрушил брюшной тиф. Могила Н.М. Пржевальского — на крутом берегу голубого тяншанского озера Иссык-Куль. Над девятиметровой гранодиоритовой глыбой памятника распростер крылья горный орел; под ногами его — карта Азии, в клюве — оливковая ветвь мира.

ВСЛЕД ЗА ПРЖЕВАЛЬСКИМ (П.К. Козлов и др.)

Григорий Николаевич Потанин, всю свою жизнь посвятивший исследованию Алтая, был последователем Пржевальского. Еще в 1884 году он совершил (с двумя зимовками) двойное пересечение Тангутско-Тибетской окраины между 36° и 39° с.ш., разобравшись в сложном ее рельефе. Побывала экспедиция на Кукуноре, в горах Нань-Шаня, строение которого оказалось сложнее, чем установил Пржевальский. За два года Потанин пересек Центральную Азию по 101-му меридиану, пересек множество горных цепей.

Не состоявшаяся из-за смерти Пржевальского его пятая экспедиция стала третьей (тибетской) экспедицией Михаила Васильевича Певцова, в которой участвовали Петр Козлов, Всеволод Роборовский и геолог Карл Богданович. Определив границы пустыни Такла-Макан, остановились на зимовку в оазисе Ная Богданович исследовал в это время Западный Куньлунь. «…острые пики, островершинные снежные группы, изредка ясно выделяющийся снежный хребет…» Три маршрута Богдановича прояснили строение Куньлуня, дугообразно изогнутого, сильно расчлененного. Козлов и Роборовский определили длину открытого Пржевальским Русского хребта, исследовали Таримскую впадину и западную часть глубокой Турфанской котловины.

В 1889 году капитан русской армии Бронислав Громбачевский прошел со съемкой около 8000 км по непосещавшейся еще высокогорной пустыне Западного Тибета. Григорий Ефимович Грум-Гржимайло в том же году измерил глубину Турфанской впадины — 154 м ниже уровня моря. В 1892 году новые хребты в Наньшане открыл Владимир Афанасьевич Обручев.

В 1907 году истоки Брахмапутры открыл шведский путешественник Свен Андерс Гедин. Это была третья экспедиция Гедина. В первых двух он исследовал Северный Тибет, пересек пустыню Такла-Макан, достиг Лобнора. Он исследовал озеро Манасаровар и ближайшие к нему озера. И несмотря на запрет китайских властей, направился в никем еще не посещенный район между 84° и 87° в.д. Была уже середина зимы, и морозы достигали 40°C, животные не могли добывать корм из-под снега, но, к счастью, караван набрел на зимнее пастбище: падеж яков прекратился.

На южной окраине Тибета Свен Гедин открыл грандиозную горную систему, простирающуюся на 1600 км параллельно Гималаям. Он назвал ее Трансгималаи. Китайцы называли эти горы Гандисышань. Пржевальский создал школу исследователей именно Центральной Азии. Непосредственные его ученики, которые вместе с ним прошли тысячи верст по горам и пустыням — Всеволод Роборовский и Петр Козлов. Они участвовали в экспедициях Пржевальского. Через пять лет после его смерти Роборовский организовал большую самостоятельную экспедицию, по масштабам вполне сравнимую с экспедициями Пржевальского. Пройдены Тянь-Шань, Наньшань, Северный Тибет и Хамийская пустыня. Двухлетний поход окончился для Роборовского трагично — его разбил паралич, и завершил экспедицию Козлов, которому в то время было едва за тридцать.

В 1899 году Русское Географическое общество поручило ему возглавить Монголо-тибетскую экспедицию. Козлов первым из европейцев проник в страну Кам, орошаемую реками Меконг и Янцзы. Четыре параллельных хребта открыты им в бассейнах этих рек.

Уникальное открытие сделал Козлов в своей следующей Монголо-Сычуанской экспедиции в 1907—1909 годах. Среди песков пустыни Гоби им обнаружены остатки большого города Хара-Хота, процветавшего в XIII веке. Развалины его в сухой дельте реки Эдзин-Гол были засыпаны песками. При раскопках мертвого города тангутов обнаружено множество предметов материальной и духовной культуры, старинные монеты, художественные изделия (керамика, живопись, глиняные статуи) и около двух тысяч томов книг на языке исчезнувшего тангутского племени си-ся, в том числе и словарь языка. Это одно из крупнейших археологических открытий всех времен!

В последней своей экспедиции, состоявшейся в 1923—1926 годах. П.К. Козлов, которому было уже 60 лет, продолжил раскопки мертвого города Хара-Хото, а кроме того, им открыто обширное захоронение гуннов двухтысячелетней давности и курганы древних монголов, а в горах Восточного Хингана захоронения 13-ти поколений потомков Чингисхана.

На этот раз он мог бы попасть, наконец, и в Лхасу: встретившись с далай-ламой, получил от него половину пропуска — шелковой карточки, вторую следовало взять у горной стражи Лхасы. Но международные осложнения не позволили Козлову исполнить мечту Пржевальского. Ее реализовал бурят Гонбочжаб Цыбиков, завершивший путь до Лхасы. Правда, ему пришлось прибегнуть к маскараду: он прошел в столицу буддизма под видом паломника, присоединившись к каравану богомольцев-буддистов.

Возглавив последнюю экспедицию Н.М. Пржевальского после его гибели, Михаил Васильевич Певцов проник в 1899—1900 годах в область, примыкающую к Куньлуню (о ней на карте Пржевальского значилось: «местность, совершенно не известная»). Певцов открыл новые хребты, озера, реки и завершил открытия, намеченные Пржевальским.

Уточнив протяженность и высоты хребтов Русского, Пржевальского, Алтынтаг, Певцов составил схему всей горной системы Куньлунь, оконтурил и измерил площадь всей пустыни Такла-Макан и высокогорного плато Северного Тибета, где ему принадлежит честь открытия некоторых хребтов, которые «пропустил» Пржевальский.

Последователями Пржевальского были не только те, кто лично знал его и работал с ним. Целую плеяду русских путешественников он вдохновил на исследование «белого пятна» Центральной Азии. Все вместе они закрыли это пятно, нанесли на карту горы, котловины, озера, реки — сделали неведомое известным. Если Пржевальский, охватив огромное пространство, наметил контуры множества открытий, то его последователи в основном дополняли и уточняли сделанное их предшественником, хотя и на их долю осталось немало мест, в которых не ступала еще нога европейца.

Григорий Ефимович Грум-Гржимайло в одно время с Пржевальским путешествовал по Тянь-Шаню, Памиру и Каракоруму, а после его смерти, в 1889—1890 годах, он возглавил экспедицию в Центральную Азию: тогда была открыта обширная Турфанская котловина, самое низкое место в которой на 154 метра ниже уровня моря. Это наибольшая абсолютная глубина в преимущественно высокогорной Центральной Азии.

Владимир Афанасьевич Обручев участвовал в исследовании Наньшаня и исправил ошибку Пржевальского, считавшего, что хребты горной системы связаны в узел. Обручев обнаружил девять продольных хребтов, среди которых им открыты шесть новых.

Начатую Пржевальским работу уже в середине 20-го столетия завершил Василий Михайлович Синицын, исходивший всю Центральную Азию, прошедший от Алтая до Тибета 45 тысяч километров. Он обобщил все сделанное русскими путешественниками-исследователями на территории, равной площади материка Австралии, в фундаментальной монографии «Центральная Азия».

ХРЕБЕТ ЧЕРСКОГО (Восточная Сибирь)

Огромна территория Российского Северо-Востока. Это все, что к востоку от Лены, включая бассейны рек, текущих в Северный Ледовитый океан: Яны, Индигирки, Алазеи, Колымы. По площади это половина Европы. Гор здесь больше, чем в Европе: хребты протягиваются на две-три тысячи километров. Они соединяются, сплетаются в узлы.

Еще казаки-землепроходцы пересекали эти горы, переваливали через них, переходя из одного речного бассейна в другой. Стена гор за Леной и за Байкалом преграждала путь в даурские степи и к «теплому морю-окияну». Первопроходцам казалось, что это все тот же Камень, который нельзя миновать, обойти — «Необходимый Камень». Это водораздельный хребет, с него стекают реки, впадающие в моря двух океанов — Тихого и Северного Ледовитого. За свою грандиозность и значительность наречен он был хребтом Становым, то есть главным, основным.

В этой горной стране шестнадцать лет бродил Михаил Стадухин, к Амуру прорывался через нее Василий Поярков, а к Тихому океану — Иван Москвитин. Восемь лет путешествовал по ней Гаврила Сарычев, в 1820 году из Якутска в Среднеколымск проследовал Фердинанд Врангель, а через три года после него с Колымы в Якутск прошли спутники Врангеля, мичман Матюшкин и доктор Кибер.

За два века никто не составил полного описания этой горной страны, никто не нанес ее на карту. Она оставалась «белым пятном» до начала XX века. И только один человек пересек «белое пятно» с научными исследованиями и приблизился к его разгадке, находясь накануне смерти. Это был родившийся в Литве и сосланный в Сибирь за участие в польском восстании 1863 года. Ян (Иван) Дементьевич Черский.

За восемь лет, проведенных в Омске, он самостоятельно изучил географию, геологию и биологию, причем настолько глубоко, что Сибирский отдел Географического общества добился перевода его в Иркутск для участия в исследовании Сибири. Российская Академия наук в 1885 году вызвала его в Петербург, он был направлен на Байкал для изучения геологии берегов озера, а потом для изучения мест находок ископаемых остатков мамонтов на Колыме. Он был уже очень болен, когда в июне 1891 года отправился вместе с женой, 12-летним сыном и проводником-казаком из Якутска Степаном Расторгуевым в трехлетнюю экспедицию в приполярные районы бассейнов Колымы, Индигирки и Яны.

Из Якутска И.Д. Черский направился через Оймякон в Верхнеколымск. Путь длиной почти в две тысячи километров через тайгу, болота и неведомые горы пройден за два с половиной месяца. Отряд пересек горные хребты, образующие водораздел Колымы и Индигирки и Оймяконское плоскогорье, изрытое котловинами. Открыли три горные цепи. Черский дал им якутские названия — Тас-Кастыбыт («Наваленные камни»), Улахан-Чистай («Большая чистота») и Томус-Хол. Эти хребты были намечены на карте, но они на ней изображались меридионально, а на самом деле оказались вытянуты по широте. В Верхнеколымске остались на зимовку. Состояние здоровья Черского ухудшилось, он понял, что не вернется из экспедиции, и решил успеть завершить начатое дело, чего бы это ни стоило. А то, что не успеет, он поручал закончить жене, сопровождавшей его во всех экспедициях.

31 мая 1892 года отряд Черского отплыл на лодках вниз по Колыме. Лежа в лодке, тяжело больной, он записывал свои наблюдения, а после того как уже не мог этого делать, дневник вела его жена Мавра Павловна. 25 июня И.Д. Черский умер. Похоронен напротив устья реки Омолон, правого притока Колымы. Мавра Черская продолжила исследования и все материалы передала в Академию наук.

В записях Черского содержится указание на сделанный им вывод о неправильном изображении на карте горной страны Восточной Сибири. Но на эти его записи не сразу обратили внимание, и 35 лет после его смерти все горные хребты на картах рисовали по-старому — меридионально направленными, а на месте некоторых вообще были показаны низменности, или плоскогорья. Первым внимательно изучил дневники и карты И.Д. Черского в 20-х годах XX века. Сергей Владимирович Обручев, геолог, работавший на Шпицбергене и Новой Земле (сын крупнейшего геолога и географа академика В.А. Обручева). В 1926 году в район «белого пятна» Восточной Сибири направилась экспедиция С.В. Обручева, в которой в качестве геодезиста участвовал Константин Алексеевич Салищев. Будущему председателю Международной географической ассоциации и вице-президенту Географического общества СССР тогда было немногим больше двадцати. На его долю выпало исследование «белого пятна» Северо-Востока. Известно было, писал Обручев, что «отгороженный от всего мира каменной стеной — ледяным поясом Верхоянско-Колымский край, кроме обычных для Северной Сибири лесов славился своим холодом…».

Это было очень нелегкое путешествие, ведь площадь этой неизвестной земли равна почти двум Франциям или целому Египту.

В июне 1924 года из Якутска вышел невиданно длинный караван навьюченных лошадей. До Индигирки — больше двух тысяч километров. Первые две недели приходится идти по сплошным болотам. На двести километров протянулись заболоченные пространства приалданской низменности. Легче всего продвигаться по обширным кочкарным болотам, в которых лошади погружаются по брюхо в воду, но глубже не проваливаются, потому что под болотной водой — вечная мерзлота. Труднее преодолевать редколесное болото, где множество топких ям, но особенно коварны небольшие, но глубокие болота в «таликах», где уровень вечной мерзлоты понижен.

Постепенно вставал на горизонте над болотами полукилометровый уступ Верхоянского хребта. По долине правого притока Алдана, реки Томго, вошли они в широкую полосу параллельных цепей гольцов. А на карте, с которой шли Обручев и Салищев, — гигантская дуга, протянутая почти от побережья моря Лаптевых на юго-запад, до встречи с еще более грандиозным Становиком, совсем рядом с Охотским морем.

Ширина полосы гольцов — до 450 км. Лиственничный лес одевал их склоны, но вершины оставались голыми; лишь мхи и лишайники покрывали каменные россыпи плосковерхих гор. И пока не поднимешься, продираясь сквозь плотную стену кедрового стланика, на безлесную вершину гольца, нельзя увидеть, что впереди.

Постепенно горы становились выше, их вершины покрывали снеговые шапки, кое-где, в выемках рельефа, сохранялись не тающие все лето снежники. А от былых ледников остались корытообразные долины — троги и углубления на склонах, похожие на кресла великанов — цирки. Долины перегорожены валами ледниковой морены, а во многих местах белеют островки чистого льда. Якуты называют их «тарын», что значит «творог». Они в самом деле напоминают это молочное изделие, если смотреть издалека.

Вблизи же это настоящий ледник. Русское название ему — наледь, и очень точное — лед намерзает на лед. А происходит это так: суровой зимой верхоянские реки нередко промерзают до дна, вода просачивается в береговые галечники, течет там тонкими струйками и выливается на поверхность льда. А под тонкой пленкой льда не успевшая замерзнуть вода продолжает течь, потому что она бежит быстрее, чем идет замерзание. Получается многоэтажный лед, на поверхности которого струится вода, каким бы сильным ни был мороз. Летом такой мощный лед тает очень медленно. И наледи — тарыны в якутских долинах среди жаркого лета сохраняются в окружении леса и трав. Животные спасаются на этих ледяных полянах от гнуса и оводов.

В водораздельной цепи Верхоянского хребта, вздымающейся выше двух километров над уровнем моря, берут начало реки Дулгалах и Сартанг, сливаясь, они образуют Яну. Поэтому и назван хребет Верхоянским. Но на его склонах рождаются и истоки Индигирки, могучей сибирской реки, бассейн которой никто еще не исследовал. Река началась в широкой долине, но потом ушла в узкое ущелье, похожее на трубу, выйдя из которого забурлила на порогах. Огромная масса воды несется с бешеной скоростью, пересекая горные хребты, отсутствующие на карте. Обозначена низменность. Оставив лодки, экспедиция поднимается в горы с заснеженными вершинами.

«…Мы с Салищевым окончательно убедились в том, что нами открыт новый большой хребет… глядя на бесконечные горные гряды, переграждающие горизонт на севере и юге, я понял, что мы находимся в сердце огромного хребта…» Обручев решил, что это тот самый хребет, часть которого описал И.Д. Черский, назвав его Улахан-Чистай. Мощная складчатая система проходит, очевидно, параллельно Верхоянскому хребту — от истоков Колымы почти до берега Ледовитого океана. Наконец, мрачный гранитный хребет пересечен. За рекой Чыба-Галах — ландшафт мягче: горы ниже, и их формы стали сглаженными, округлыми. По ущелью реки Мюреле уже под густым снегопадом двинулась экспедиция к Оймякону. По утрам мороз, а к концу сентября уже и днем столбик термометра опускался до минус 20°C. Солнце ослепительно сияет, и ветра совсем нет, но мороз с каждым днем усиливался.

До Оймякона остается 150 км, но надо переваливать через горы, в которых для лошадей не найти корма. Обручев решает оставить часть людей на зимовку, остальные пойдут через Оймякон в Якутск. В устье реки Эльга строится изба из стволов лиственницы, а пока приходится жить в палатках. Среди зимы отряд из шести человек с 32-мя лошадьми идет в Оймякон. Этот поселок, после экспедиции С.В. Обручева получивший «титул» Полюса холода, состоял тогда из нескольких юрт и деревянных домов — церкви, школы и больницы. Мороз был нешуточный: уже в ноябре — до минус 50°C. Это на 10° ниже, чем в это же время в Верхоянске. Обручев обратил внимание на необычное явление, которое якуты называют «шепотом звезд»: «…как будто пересыпают зерно или ветер стряхивает с деревьев сухой снег». Но нет ни малейшего ветерка. Обручев догадался, что необычное шуршание происходит от замерзания в сухом и холодном воздухе выдыхаемой человеком влаги…

Полгода продолжалась экспедиция, в результате которой была открыта огромная горная страна. Ее С.В. Обручев предложил назвать хребтом Черского в память о ее первом самоотверженном исследователе. По существу, схема строения рельефа Северо-Востока России полностью перестроена. Там, где на карте были низменности, теперь — горная страна; там, где рисовались меридиональные горные хребты — протянулись широтные. Впервые обнаружены в этих горах следы древнего оледенения. А Полюс холода Северного полушария перенесен из Верхоянска в Оймякон.

Открытия в пределах «белого пятна» Северо-Востока продолжались и в последующие годы: в 1928-м гидролог Юрий Чирихин «проследил» всю Индигирку и установил ее судоходность на расстоянии 1000 км (от устья правого притока Момы). Он нанес на карту большую часть реки — 1200 км из 1726-ти.

В следующем году Сергей Обручев снова на Индигирке и в Оймяконе. В этой экспедиции им были открыты истоки Индигирки.

В 1931 году отряд комплексной экспедиции Владимира Бусика под руководством гидрографа Бориса Зонова прошел по всему течению реки Момы и исследовал ее притоки. Начальник экспедиции В. Бусик утонул в Индигирке при исследовании ее порогов.

На карту был нанесен открытый И.Д. Черским хребет Улахан-Чистай длиной 250 км с высотами более 2500 м. Но незамеченной осталась самая высокая вершина этой горной страны. Только в 1945 году при аэрофотосъемке горного узла в верховьях Индигирки, Юдомы и Охоты обнаружена наивысшая точка горной системы Черского, высотой 3147 м над уровнем моря.

Расположенная в самом центре ГУЛАГа, она первоначально получила имя шефа МВД Лаврентия Берия. Но затем стала называться пиком Победы.

Аэрофотосъемка открыла и не известную ранее область оледенения в горном массиве Сунтар-Хаята. Ее впервые исследовала летом 1946 года полевая партия во главе с географом Львом Берманом. Гляциологи работали на ледниках Сунтар-Хаята во время проведения Международного Геофизического года в 1957—1959 годах. Тогда было установлено, что в массиве Сунтар-Хаята насчитывается 208 ледников общей площадью более 200 кв. км. Длина самого большого ледника превысила семь километров.

Хребет Черского оказался тоже богат ледниками: их там насчитали 372, и крупнейший среди всех — ледник Обручева — протянулся почти на 9 км. Наблюдения метеостанции Сунтар-Хаята, основанной в 1956 году на высоте 2070 м над уровнем моря, показали, что на ледниках горного узла Северо-Востока теплее, чем в межгорных котловинах. Температура самого холодного месяца года — января — там была —28°C, в то время, как в поселке Оймякон в среднем — —50°C, а минимальная температура — —67, 8°C.

Более низкие температуры зафиксированы во внутренней области Антарктиды, но Оймякон остался «полюсом холода» для Северного полушария. Даже на высочайших вершинах Гималаев температура не опускается так низко.

САХАЛИН — ОСТРОВ (Г.Н. Невельской)

В те же примерно годы XVII века, когда русские мореходы выяснили истинные размеры Новой Земли, нанося на карту ее береговую линию, бухты, заливы, горы, озера, реки, на другом конце Евразии японцы начали исследование островов Хоккайдо, который они называли Йессо, и Сахалина — Северного Йессо. Отделенный от острова Сахалин узким проливом Лаперуза (7, 3 км), он представлял собой как бы единый архипелаг из двух островов, подобный Новой Земле, разрезанной поперек проливом Маточкин Шар.

Остров Хоккайдо, населенный айнами, долго не представлял интереса для японцев, хотя в 1636 году была составлена его приблизительная карта. Тогда же на юг Сахалина высадился отряд этой экспедиции, но не сохранилось никаких ее материалов. Только в 1785 году, когда русские проявили повышенную активность на севере Тихого океана, была организована первая крупная экспедиция для исследования Хоккайдо. Ей удалось завершить съемку побережья острова. На северном мысу острова осталось зимовать пять человек; до лета они не дожили: все умерли от голода и холода.

Один из участников экспедиции, Могами Токамия (Токунай), в августе 1785 года переправился через пролив Лаперуза на Сахалин. Он взял у айнов лодку и проплыл 600 км вдоль западного побережья острова, потом осмотрел побережье залива Анива, а зимовать вернулся на Хоккайдо. В июне 1786 года, после того как он картировал два острова Курильской гряды — Итуруп и Уруп — Токамия — снова на Сахалине. Теперь в его распоряжении пять лодок. Он прошел со съемкой вдоль западного побережья до 48° с.ш. В третий раз он попал на Сахалин только в 1792 году, когда продолжил свою съемку западного побережья еще на четыре градуса. Потом вернулся на юг и проследил на 500 км берег залива Терпения, поднялся вверх по реке Поронай, до ее истоков, перевалил через горный хребет и пересек весь остров до западного побережья. Он составил карту двух островов — Хоккайдо и Сахалина. Но власти Японии ее засекретили, и она стала известной только через столетие.

В 1787 году, когда Могами Токамия вернулся из своего второго путешествия на Сахалин, к Хоккайдо (Йессо) подошли фрегаты Жана Франсуа Лаперуза «Буссоль» и «Астролябия». Они шли в тумане и незаметно оказались у западного берега Сахалина. Двигаясь по Татарскому проливу, отделяющему остров от материка, Лаперуз заметил, что к северу пролив сужается и глубина его уменьшается, и он решил, что впереди перешеек, соединяющий остров и материк.

Переждав шторм в удобной бухте, которую назвал заливом Де Кастри, Лаперуз пошел на юг, повторив, ничего не зная об этом, путь японца Токамия.

Лаперуз дал название южной оконечности острова — мысу Крильон. Но островное положение Сахалина не было установлено.

После Лаперуза в 1805 году в северо-западной части Тихого океана плавал на корабле «Надежда» первый русский кругосветный путешественник Иван Крузенштерн. Возвращаясь из Японии с русским посланником Н. Резановым в Петропавловск-Камчатский, он заснял западный берег острова Хоккайдо и через пролив Лаперуза приблизился к Сахалину. «Надежда» обогнула мыс Анива и пошла на север, вдоль сахалинского побережья. Крузенштерн вел постоянно съемку берега, и на карту легли новые заливы, мысы, крохотные острова… Появились новые названия: мысы Сенявина и Соймонова, острова Ловушки.

Был конец мая, море еще не освободилось ото льда, и Крузенштерн идет в Петропавловск с тем, чтобы вернуться к Сахалину летом.

19 июля Крузенштерн продолжит съемку берега к северу от залива Терпения. Пришлось прервать работу из-за шторма, бушевавшего несколько дней. Он завершился густым туманом, долго не рассеивавшимся. Становится понятным название, данное заливу голландским мореплавателем де Фризом, открывшим его в 1643 году — залив Терпения. Тогда ему пришлось пережидать такой же туман.

Крузенштерн специально обследует восточный берег залива между северной оконечностью Сахалина и берегом материка. Этот залив, названный Сахалинским, резко сужается к югу в направлении к Амурскому лиману. И заметно уменьшается его глубина. Крузенштерн пришел к выводу, «не оставляющему ни малейшего сомнения», что вблизи Амурского лимана Сахалин соединяется с материком перешейком и представляет собой полуостров, как утверждал Лаперуз. Поставлена точка в споре, но, как потом выяснилось, ошибочно. Впрочем, сам Крузенштерн считал последующее изучение этого района предприятием «не бесполезным», поскольку «оставалось еще неизведанное пространство, составляющее от 80 до 100 миль, а положение устья Амура не определено с достаточною достоверностию».

Несмотря на то что и в низовьях Амура и в район Сахалина плавали суда и в последующие годы, проблема оставалась нерешенной, пока ею не занялся офицер российского флота, ставший впоследствии адмиралом, Геннадий Иванович Невельской.

В 1818 году он был отправлен на транспорте «Байкал» с заданием «осмотреть тщательно Северный Сахалин, определить с севера подходы к лиману Амура, определить устье Амура, описать берега Амура и определить состояние южной части лимана».

Г. Невельской был уверен в островном характере Сахалина. Особенно убеждали его показания ссыльного раскольника Гурия Васильева, бежавшего в 1826 году с Нерчинской каторги. Он двинулся на восток в лодке — по Амуру. Спустившись к лиману, перезимовал у гиляков, а летом следующего года поплыл вдоль берега на север от устья Амура и добрался до Тугурского полуострова уже в Охотском море. Там он второй раз перезимовал и еще через год прибыл на гилякской собачьей упряжке в Удский острог, где и дал свои показания. «Устье Амура, — рассказывал он, — содержит около тридцати верст в ширину. Большой остров, лежащий на восток, отстоит от устья верстах в шестидесяти…»

Невельской узнал о рассказе Васильева от одного своего сослуживца в Балтийском флоте, приехавшего с Дальнего Востока. Ему захотелось решить эту давнюю загадку. Для этого нужно было каким-то образом попасть на Дальний Восток, что было нелегко: ведь служил-то он в Кронштадте.

Невельскому не удалось попасть на отправляющийся в кругосветное плавание фрегат «Паллада». Однако с помощью многолетнего своего наставника, адмирала и известного географа Ф.П. Литке, Невельской, получивший в ту пору звание капитан-лейтенанта, был назначен командиром на только еще строившийся в Гельсингфорсе транспорт «Байкал». После спуска на воду он должен был с грузом отправиться на Камчатку. Невельской проявляет большую энергию и добивается ускорения строительства транспорта, встречается с недавно назначенным генерал-губернатором Восточной Сибири Н.Н. Муравьевым, получив от него обещание поддержки. А пока Муравьев помог в том, что в инструкцию Г.И. Невельскому был включен пункт об исследовании после сдачи груза в Петропавловске юго-западной части Охотского моря.

21 августа транспорт «Байкал» вышел в плавание. Путь лежал вокруг Южной Америки, с заходом в Рио-де-Жанейро. 10 января 1849 года миновали мыс Горн и оказались в Тихом океане. Еще два захода — в чилийский порт Вальпараисо и в Гонолулу на Гавайских островах. И наконец — Камчатка. 12 мая «Байкал» вошел в Авачинскую бухту, обильно засыпаемый весенним снегом.

В Петропавловске Невельскому вручают инструкцию, в которой содержится пункт об осмотре северной части Сахалина, но она не была утверждена царем, который считал Амур «рекой бесполезной» и не верил в возможность захода в его устье морских кораблей. Это заставило Невельского действовать на свой страх и риск. Но план свой он решил осуществить.

17 июня транспорт «Байкал» подошел к северной оконечности Сахалина — мысу Елизаветы. На воду спускаются шлюпки, отправляющиеся «на поиски Амура», пресной речной воды в проливе. И.Ф. Крузенштерн считал, что один из рукавов Амура выходит к Сахалину и прорезает его. Но очень скоро выяснилось, что береговая черта Северного Сахалина нанесена на карту с ошибками. Пошли дальше по Татарскому проливу (или заливу). 19 июня увидели впереди пролив, но в этот момент транспорт сел на мель, сняться с которой удалось лишь через сутки.

Высланные вперед шлюпки не смогли обнаружить фарватера, и транспорт пошел вдоль материкового берега как бы ощупью, лавируя между отмелями. Затем на достаточной глубине «Байкал» стал на якорь. Впереди — лиман, исследовать который можно только на шлюпках. 6 июля рано утром Невельской отправил на шлюпке старшего офицера транспорта Петра Казакевича. Он пошел вдоль песчаного берега, кое-где поросшего лесом или заболоченного. Много селений попадалось на пути, и местные жители встречали моряков приветливо, хотя ранее они никогда не видели европейцев.

Вышли к реке, текущей на юго-восток. Широкие песчаные отмели пересекали ее течение. Казакевич поднялся на гору Табах при входе в устье Амура, чтобы точно определить ее координаты, используя астрономические наблюдения. И он был поражен открывшейся перед ним картиной.

На запад расстилалось огромное водное пространство, «которому не было конца», это и был так долго искомый Амур. Прямо на горизонте, за широким лиманом проступали очертания Сахалина. Спустившись с горы, Казакевич поднялся вверх по Амуру до гилякского селения Чныррах. И вернулся после семидневного путешествия на «Байкал», несказанно обрадовав своим рассказом Невельского.

15 июля Геннадий Иванович сам на вельботе с двумя шлюпками отправляется в плавание. С ним три офицера, врач и 14 матросов. Проведены измерения глубин, выполнено несколько астрономических определений координат, а в результате выявлен фарватер на Амуре.

22 июля Невельской со своей командой достиг того места, где берег материка ближе всего подходит к сахалинскому. «Здесь, — писал он в отчете, — между скалистыми мысами на материке, названными мною Лазарева и Муравьева, и низменным мысом Погоби на Сахалине, вместо найденного Крузенштерном, Лаперузом, Браутоном и в 1846 году Гавриловым низменного перешейка, мы открыли пролив шириною в 4 мили и с наименьшей глубиной 5 саженей… Мы возвратились обратно и, проследовав открытым нами Южным проливом, не теряя нити глубин, выведших нас из Татарского залива в лиман, направились вдоль западного берега Сахалина».

Прежде чем вернуться с радостной вестью об открытии в Охотск, Невельской проводит съемку и опись юго-западного побережья Охотского моря, что предписано было инструкцией. Описаны несколько островов, длинный залив, перегороженный песчаными намывными барами (подводными валами), измерены глубины. Найден тот участок залива, в который могли бы заходить суда без риска сесть на мель. Невельской назвал его заливом Счастья.

Тем временем генерал-губернатор Муравьев отправил на поиски исчезнувшего Невельского своего офицера М.С. Корсакова на шхуне «Кадьяк». Корсаков ни с чем возвратился в Аян, где на транспорте «Иртыш» находился сам генерал-губернатор. И вдруг на входе в бухту показался «Байкал». Муравьев помчался ему навстречу на вельботе, и Невельской прокричал ему с борта транспорта: «Сахалин — остров! Вход в лиман и реку Амур возможен для морских судов с севера и юга!» Так было рассеяно вековое заблуждение.

ТИБЕТ — ГИМАЛАИ — ЭВЕРЕСТ (Тенцинг Норгей)

30 марта 1624 года в верховья священной реки индусов Ганга проник монах католического ордена иезуитов, португалец Антон Андради (Антонио де Андраде) с целью организации христианской миссии в горной стране. Из Дели он прошел через Хардвар в Гарвал к одному из истоков священного Ганга — Бадринат. Он был первым из европейцев, кто перешел через западную часть Гималаев. Отважный монах поднялся на перевал в Кумаонских Гималаях. Четыре месяца провел он в горах и в начале августа вышел на высокогорную равнину юго-западного Тибета. Он с ужасом описал эту холодную пустыню, где постоянно идет снег, а передвигаться по ней можно лишь два месяца в году. И все же он основал свою миссию в Тибете, в городе Чапранге, действовавшую в течение 16 лет, до 1641 года. Она стала базой для путешествий, которые иезуиты совершали в Тибете и в Западных Гималаях, проповедуя «слово Божие», а заодно собирая сведения по географии и этнографии.

Еще два португальских иезуита — Жуан Кабрал и Эстеван Касема прошли в Восточные Гималаи до того места, где на 26° с.ш. Брахмапутра поворачивает, огибая с востока цепь Гималаев. Здесь, в небольшом городке, они пережили сильнейшую лихорадку, но, находясь в очень тяжелом состоянии, все же поправились и в конце февраля 1627 года прошли в высокогорную страну Бутан.

Об этой стране (маленькой, но все же чуть большей, чем Швейцария или Дания), населенной тибетским племенем бхотия, и сейчас известно немного. Два монаха прожили в ней почти год. Затем они по заснеженным перевалам перешли через Гималаи. В январе 1628 года они дошли до города Шигаузе в верхнем течении Брахмапутры. Касселла остался там на год, а потом через Бутан вернулся к месту поворота Брахмапутры. В это время его спутник Кабрал прошел в Непал и в Северную Индию. Два удивительно смелых и выносливых португальских монаха собрали очень много ценных сведений в совершенно незнакомых европейцам, труднодоступных краях. Но их отчеты были обнаружены в архивах Ватикана лишь через 300 лет после их путешествия.

Для поддержки к двум иезуитам в 1631 году прибыл еще один португальский монах — Франсишку Азиведу. Он получил разрешение посетить город Лех в верховьях Инда, прорывающегося между отрогами Гималаев и Гиндукуша. Азиведу присоединился к купеческому каравану, прошел с ним в Лех по суровому высокогорному плато между заснеженными хребтами Ладакх и Заскар.

«…И не видно на всей этой земле… — записал он, — ни одного дерева». Только к концу октября дошел караван до Леха. Азиведу был первым европейцем, сообщившем о чае, привозимом из Китая: «Листья варят в воде, в каменных горшках с каким-то маслом и небольшим количеством молока, и этот черный бульон пьют горячим, как только можно».

На обратном пути Азиведу пересек Западные Гималаи, перешел через несколько перевалов, едва не погиб в глубоких снегах, потерял на время зрение (видимо, от снежной слепоты). 3 января 1632 года он вернулся в город Агру, из которого вышел четыре месяца назад. Он прошел более 700 километров по неведомым горам.

Несомненно, португальские монахи-иезуиты: Андради, Кабрал, Каселла и Азиведу были первооткрывателями Гималаев и Тибета со стороны Европы. Первыми европейцами, побывавшими в столице Тибета Лхасе, были тоже монахи — Иоганн Грюбер и Альбер д'Орвилль. 13 апреля 1661 года они выехали из Пекина, где еще в 1601 году была основана миссия иезуитов. Им нужно было попасть в Индию, и они двинулись туда через Тибет. Через два месяца были на границе загадочной страны. И пошли к озеру Кукунор, а затем через Тибетское нагорье — в Лхасу. Прибыли туда 8 октября, проведя в пути больше пяти месяцев. В Лхасе они прожили полтора месяца, а затем пошли через Гималаи и Непал в Агру, куда прибыли в марте 1662 года. В начале 1664 года они уже были в Риме.

Уже в следующем веке, в 1707 году в Лхасу пришли два монаха-францисканца (капуцина), имена которых неизвестны, через два года — еще один, а в 1716 году в Лхасу пришел человек, которого можно назвать первым исследователем Тибета, потому что он написал подробный географический очерк об этой высокогорной стране. Почти четыре года прожил Ипполит Дезидери в Тибете. В 1721 году он вернулся в Индию через Непал. Вслед за ним прошел из Индии в Китай через Тибет и Лхасу голландец Самуэль ван де Пютте. Но он уничтожил все свои записи, и его маршрут неизвестен. Зато посетивший духовную миссию в Тибете в 1740 году Кассиано Беллигата де Мачерата составил обстоятельный отчет и подробно описал население Тибета.

Первый англичанин, посетивший Тибет, — Джордж Богл. Он приехал в Лхасу через Бутан, когда в 1774 году английские власти в Индии установили дипломатические отношения с далай-ламой. Уже во второй половине XIX века англичане, проводившие топографическую съемку Индии, стали использовать для проникновения в Тибет индийских миссионеров — «пандитов», которые были платными агентами английской разведки. Первым добрался до Лхасы в 1866 году Наин-Синг, посетивший на обратном пути озеро Манасаровар, до того европейцам неизвестное.

Через восемь лет он же второй раз пересек Гималаи, пристроившись в качестве ламы-паломника к отаре навьюченных овец. По дороге, протянувшейся на две тысячи километров, он тайно вел съемку и зафиксировал несколько высоких горных хребтов, множество озер и рек. Он проследил верхнее течение Брахмапутры на 100 км и покинул Лхасу, когда возникла опасность разоблачения. Но он сумел охватить съемкой весь Южный Тибет. И никто не заметил его тайную работу, а он определил географическую широту в трехстах точках, высоту — в пятистах, установил линию водораздела между Брахмапутрой и бессточными озерами.

Второй знаменитый топограф-"пандит" — Кишен-Синг, двоюродный брат Ниан-Синга. Он выдавал себя за купца, перегонявшего навьюченных овец, которые более всего пригодны для каменистых троп Тибета.

Тогда, в начале 1872 года, Н.М. Пржевальский вышел к озеру Кукунор, пересекая болота Цайдамской котловины, и не пошел в Лхасу, потому что у него заканчивались средства. Кишен-Синг дошел до замерзшего соленого озера Намцо: две недели провел на его берегах под постоянным снегопадом, заснял его, а также окружающие его гигантские вершины — семитысячники.

В дальнейшем он еще трижды пересекал Тибет, а в октябре 1879 года открыл хребет Тангла, длиной 700 км. Почти одновременно с ним его куполообразные вершины заметил Н.М. Пржевальский во время своего третьего путешествия.

Одновременно с путешествиями Пржевальского по Тибету прошли несколько английских и индийских исследователей. Каждый из них что-то уточнил в понимании расположения гор, рек, озер. Индус Хари-Рам пересек Гималаи в самой возвышенной ее части и установил, что водораздел лежит далеко к северу от самых высоких вершин. Англичане А.Д. Кари и А. Даглиш прошли Северный Тибет и обогнули весь бассейн реки Тарим, выйдя к Лобнору. Из Маньчжурии в Индию через Тибет и Гималаи проследовал индус Янгхасбенд в 1886 году, а параллельно ему — английский полковник М.С. Белл.

В Гималаях английские военные топографы начали работать еще в 20-х годах XIX века. К середине века горная система была в основном заснята. Измерено несколько вершин, превышающих 7—8 километров. Наибольшей признали вершину «номер XV», отождествив ее ошибочно с пиком Гауризанкар. Начальник топографического управления Индии Эндрью Во назвал высочайшую гору планеты именем Джорджа Эвереста, руководившего в течение 13 лет съемкой в Индии. Но в 1913 году выяснилось, что самая высокая гора Гималаев находится на 60 км восточнее Гауризанкара, и горцы-шерпы ее называют Джомолунгма («Мать Снегов»). Ее высота — 8848 метров над уровнем моря.

С середины XIX века началась эпоха альпинистских восхождений в Гималаях. За полсотни лет прошло около 20 восхождений. Непал, с территории которого наиболее доступны горные гиганты, не пропускал через свои границы иностранцев. Поэтому первые восходители поднимались на Эверест по северным склонам, со стороны Тибета. Этот путь не позволил никому превысить уровень 8000 м. В 1922 году альпинисты-англичане поднялись на 8326 м, но семеро сопровождавших их шерпов погибли под снежной лавиной. Через два года в другой английской экспедиции исчезли двое альпинистов, возможно, достигшие вершины, а один — Эдуард Нортон спустился с высоты 8572 метров.

К тому времени, когда Непал в 1950 г. разрешил использовать свою территорию, на Эверест пытались взойти около сотни экспедиций.

В 1952 году всего 250 метров не дошел до вершины швейцарец Раймон Ламбер в сопровождении молодого шерпа-носильщика Норгея Тенцинга. В следующем году Н. Тенцинг вместе с новозеландским пчеловодом Эдмундом Хиллари поднялись на самую высокую вершину Земли. Экспедицию, в которой участвовало 350 человек (в основном это шерпы-носильщики), возглавлял англичанин, полковник Джон Хант. 28 мая он поднялся с последней «пятеркой» до лагеря на высоте 8500 м. На следующий день рано утром двое — Н. Тенцинг и Э. Хиллари пошли на штурм последних сотен метров высоты. В 11 часов 30 минут 29 мая 1953 года вершина высочайшей горы земного шара была покорена. На ней взвились флаги ООН, Непала, Новой Зеландии и Великобритании.

Через 30 лет, в начале мая 1982 года впервые на Эверест совершила восхождение советская гималайская экспедиция под руководством физика и альпиниста Евгения Тамма. Первым ступил на вершину Эвереста ленинградец Владимир Балыбердин. А вслед за ним поднялись еще 10 человек, в том числе двое — в ночное время.

Теперь право восхождения на вершину выдается в соответствии с очередью: запись проводится на несколько лет вперед. Каждый год поднимается не менее двух десятков групп. Совершено уже несколько одиночных восхождений, в том числе женщин.

Часть 3 ДВОЙНОЙ КОНТИНЕНТ АМЕРИКА

АМЕРИКА НАЧИНАЕТСЯ С ГРЕНЛАНДИИ

Открывший Зеленую страну — Гренландию Эйрик Рыжий вернулся в Исландию и уговорил десятки семей переселиться на новые земли. Об этом повествует исландская «Сага о гренландцах». В 985 году больше тысячи человек погрузились на 24 корабля — дракара. С собой они забрали домашний скот, земледельческие орудия, строительный лес, домашний скарб, мешки с зерном, корм для скота. Двадцать четыре «Ноевых ковчега»…

Не все добрались до «земли обетованной»: свирепый шторм разбросал корабли, и многие погибли, а некоторые возвратились в Исландию. Четырнадцать дракаров достигли юго-западного берега Гренландии. Людям понравился уютный залив, окруженный зелеными холмами, загораживающими его от ветра, дующего со льда, покрывающего центральную часть острова. Фьорд — совсем такой же, как в Исландии и Норвегии. Но здесь просторней, а главное, нет притеснений власти: свобода! Переселенцы построили себе дома, засеяли поля овсом и ячменем, занялись скотоводством и земледелием. А из Исландии стали прибывать новые люди, узнавшие о том, как хорошо устроились первопоселенцы.

Два больших поселка викингов выросли в XI веке в Гренландии: Эстер-бюгден (Восточный) и Вестер-бюгден (Западный). В них жило около четырех тысяч человек. И вот что говорится об этих колониях в исландских сагах: «Там достаточно хороших пастбищ, люди делают масло, сыры, и этим, главным образом, питаются; у них есть в изобилии мясо тюленей, медведей, оленей-карибу и даже китов».

На первых порах не хватало железа и леса, но когда о гренландских поселениях узнали в других странах Европы, с ними установили торговые отношения. Из Гренландии вывозили в Европу шкуры белых медведей, меха голубых песцов, клыки моржей, считавшиеся целебными бивни нарвалов и гагачий пух. Все это в средневековой Европе очень ценилось. В обмен на этот экзотический товар гренландцы-викинги получали все, что им нужно было для жизни. Особенно благоденствовал Эйрик Рыжий, первооткрыватель страны, построивший в Эйрик-фьорде богатую усадьбу Братталид, в которой было двенадцать жилых помещений. В стаде его было сорок коров, а кроме того, лошади и овцы. Он владел мельницей и кузницей.

Не менее богат был и сын его Лейф, но он был молод и дух морского бродяги-викинга еще не покинул его. Ему не давал покоя рассказ Бьярни Херьюлфссона: отнесенный штормом к западу, он видел землю, покрытую густым лесом. Боясь потерять ориентацию в бурном море, Бьярни не приблизился к этим берегам, надеясь вернуться потом. Но найти их уже не мог.

Лейф Эйрикссон решил достичь таинственной земли, где растет так нужный гренландцам лес. Отобрав тридцать молодых викингов, Лейф устремился в плавание. Море было спокойным, небо ясным, и на десятый день плавания викинги отчетливо увидели землю, о которой рассказывал Бьярни. Была основана новая колония викингов — Винланд. Лейф и его спутники, конечно, не догадывались, что открыли Америку — огромный материк, неизвестный еще человечеству. По-видимому, это был остров Ньюфаундленд. Произошло это в самом конце первого тысячелетия после Рождества Христова…

Тем временем гренландские поселения викингов достигли своего расцвета. Римский папа учредил в Гренландии свою епархию, и первым епископом стал в 1112 году Эйрик Гнуфссон. На острове появилось несколько церквей. На протяжении столетия папская казна регулярно получала приношения от гренландской паствы, и они были немалые. Одних только бивней нарвала поступало в год больше тонны, а кроме того — меха, моржовые клыки. И вдруг эти поступления прекратились. Были посланы миссионеры, чтобы выяснить, что же случилось. И они доложили, вернувшись: «Когда мы прибыли туда, то не застали там ни одного человека — ни христианина, ни язычника. Нашли только немного одичавшего скота и овец».

Норвежский король Магнус Благочестивый пытался разыскать исчезнувших гренландских христиан, снарядив флотилию кораблей «во славу Божию». Но эта экспедиция исчезла без следа.

Судьба гренландских поселений викингов, процветавших на протяжении трех веков, остается невыясненной. Одно несомненно: произошло ухудшение климата, и «зеленая страна» с каждым годом все больше белела. Возможности для занятия сельским хозяйством значительно сократились. А к тому же с севера острова нахлынули эскимосы («их много; больше, чем звезд на небе», — как сообщала «Сага о гренландцах»): с ними пришлось сражаться. На суда же, посылаемые из европейских стран с необходимыми гренландцам товарами, нападали корсары, овладевшие северными морями в XIII веке.

Изучение Гренландии приостановилось на пять столетий. Новый период в истории самого большого острова Земли начался в 1721 году, когда в Гренландию из Дании прибыл епископ Ганс Эгеде. Он прожил там 15 лет и по существу начал ее научное исследование: собрал большой материал о географии и этнографии. Особенно подробно им описана юго-западная часть острова, где он жил и способствовал тому, чтобы там возникло десять новых поселений. Эгеде продолжил колонизацию «зеленого острова».

Интерес к исследованию Гренландии усилился в XIX веке. Вначале это были мореплаватели, продвигавшиеся мимо Гренландии в поисках свободного пути через Северный Ледовитый океан в Тихий. Потом — китобои, активно занявшиеся китовым промыслом близ гренландских берегов. И, наконец, те, кто использовал территорию острова для достижения Северного полюса.

Шотландец Уильям Скоресби вместе со своим сыном охотился на китов в Северной Атлантике с 1806 по 1822 год. Почти каждый год он подходил к берегам Шпицбергена Полуостров Земля Скоресби и крупнейший залив — Скоресбисунн — напоминают об этих исследователях.

Летом 1852 года англичанин капитан Эдуард Инглфилд нанес на карту около 1000 км северо-западного берега Гренландии, оставив на нем свое имя — залив Инглфилд, Земля Инглфилд. В следующем году лейтенант флота США Кент Кейн оказался со своим судном пленником льдов в маленькой бухте Земли Инглфилда. Во время зимовки сделано несколько санных походов: открыт самый большой гренландский ледник — Гумбольдта, край которого, протянувшийся более чем на 100 км, возвышается над морем на 90 м. Во время этого похода четверым его участникам пришлось ампутировать обмороженные пальцы, не миновала их и цинга. И все же никто не погиб.

Второй год не принес надежду на освобождение из ледового плена. Кейн решает идти на юг. По пути им снято около 600 км береговой линии.

В октябре 1800 года совершена первая в истории попытка восхождения на ледяной купол Гренландии. Ее совершил со своими спутниками Исаак Хейс — врач экспедиции Кейна. Удалось пройти по склону купола всего 80 км. Но это было началом проникновения в глубь гигантского острова, о котором еще в исландской саге говорилось: «…лишь малая часть земли свободна ото льда, а остальная вся покрыта льдом!»

Через 10 лет у восточного побережья Гренландии на 74° с.ш. зимовала немецкая полярная экспедиция на судне «Дойчланд» под руководством Карла Кольдевея. Участвовавший в ней австриец Юлиус Пайер поднялся в горы Гренландии. Был открыт участок побережья, получивший название Земля Короля Вильгельма. В августе 1870 года, когда корабль вышел из ледового плена, был открыт далеко врезавшийся в сушу фиорд Франца-Иосифа. Спустя три года Ю. Пайер тем же именем (императора Австро-Венгрии) назовет открытый его экспедицией самый северный на Земле архипелаг.

В июле 1870 года, как раз когда начал свое первое путешествие в Центральной Азии Н.М. Пржевальский, Адольф Эрик Норденшельд вдвоем с доктором Берггреном отправились на ледяной щит Гренландии. Сопровождавшие их эскимосы отказались идти дальше, после того как они удалились от ледяного края на полсотни километров. Пришлось вернуться.

Через тринадцать лет Норденшельд снова в Гренландии. К тому времени он уже прославился тем, что первым в истории (хотя и с зимовкой по пути) прошел Северным морским путем вдоль берегов Сибири. Но и в этот раз в попытке пересечь Гренландский ледниковый щит он превысил рекорд Хейса всего лишь на двадцать семь километров. Постепенно, медленно приближались энтузиасты к центру Гренландии…

В 1887 году, когда Н.М. Пржевальский вышел в свое последнее путешествие в Центральную Азию, сообщение о походе Пири попало на глаза молодому лаборанту Бергенского музея Фритьофу Нансену и сильно взволновало его, ведь в его душе уже зрел план пересечения Гренландии, рядом с которой он побывал во время первого своего арктического плавания на зверобойном судне «Викинг». И вот теперь настало время — откладывать уже нельзя. Для поднятия национального сознания борющейся за независимость Норвегии необходимо, считал он, чтобы Гренландию пересекли норвежцы.

Нансен решил идти не путем Норденшельда и Пири, а так, чтобы о возврате не могло быть и речи. Не с западного побережья начнет он двигаться, а с восточного, пустынного. Это был огромный риск, потому что в случае неудачи возвращаться будет некуда: все населенные пункты, в которые заходят корабли, находятся на западном берегу. И он решил идти через Гренландию на лыжах. Это тоже — впервые!

Отъезд назначен на конец мая 1888 года. В газетных статьях план Нансена называли сумасбродным, а его самого — авантюристом и самоубийцей. Предсказывали, что ему не удастся найти себе спутников: никто не согласится отправиться с ним на неминуемую гибель. Однако желающих пересечь Гренландию оказалось больше, чем надо. Можно было выбирать.

И Нансен выбрал пятерых. Среди них — 32-летний моряк Отто Свердруп, который станет в будущем капитаном «Фрама». Самому Нансену — 27 лет.

В июне 1888 года все участники похода собрались вместе в небольшом шотландском порту Лейч, откуда на датском пароходе «Тора» прибыли в Исландию. Там пересели на промысловое судно «Язон», отправлявшееся к берегам Гренландии для охоты на тюленей. Был июнь 1888 года…

Вот показались первые очертания гренландских гор: высокие зубчатые скалы, закрывавшие собой гигантский ледяной купол. Ровно месяц «Язон» не мог выбрать удобное место, чтобы приблизиться к берегу: мешала широкая полоса морского льда. Только 17 июля, когда расстояние до берега уменьшилось до пятнадцати километров, с «Язона» спустили две лодки, но на них пробиться к берегу было непросто. Стремительный дрейф уносил их все дальше от цели.

И вот однажды случилось чудо: уже закрутившаяся в водовороте льдина, на которую вытащили лодку, была повернута течением. И будто чьей-то невидимой рукой ее направило к берегу. В это же утро лодки вошли в бухту. Правда, потом пришлось снова садиться в лодки и грести на север, к месту, намеченному для начала похода. Снова плыли среди льдин, грозивших раздавить лодки. Через несколько дней удалось, расталкивая льдины и обходя айсберги, достичь острова с эскимосским названием Карра-Акунак, где путники выбрались на берег.

Прошел уже почти месяц после того, как они покинули «Язон», когда вечером 10 августа под проливным дождем начали, наконец, восхождение на материковый лед. По ледниковой морене они шли, таща на спине нарты и весь груз по крутым осыпям, утопая в грязи. А когда поднялись на ледниковое плато, сразу же попали в зиму. Теперь груз можно уложить на полозья и… катить. На четырех нартах — по сто килограммов, а на пятых — около двухсот. В них впряглись Нансен и Свердруп. Жестокий мороз и сильная метель. За ночь палатку так заносило снегом, что приходилось утром раскапывать вход. А потом впрягаться в нарты и идти против обжигающего ветра, нагнув голову, чтобы как-то защитить лицо. Они, конечно, не предполагали, что среди лета будет такая стужа и что так мучительна будет жажда. Вокруг был целый океан воды, но замерзшей, окаменевшей, и чтобы получить несколько глотков жидкости, нужно затратить очень много тепла.

Несмотря на мороз, в околополуденное время снег становился влажным, и в нем вязли полозья. Тогда решили изменить режим: спали днем, а шли вечером и ночью. Полярное солнце светило круглые сутки, хотя ночью оно почти касалось горизонта. «Все было плоско и бело, как снежное море. Мы видели только небо и солнце, и бесконечную снежную пустыню, и самих себя; как шесть черных точек, двигались мы исчезающей чертой через белую бесконечность. Кругом было все то же самое, а впереди — ничего, на чем можно было бы остановить взор», — писал Нансен.

Достигнута самая высокая точка подъема — 2700 метров, и теперь они шли по белой равнине, на которой не было уклона. И от этого возникало ощущение ее бесконечности. Но вот в белом безмолвии послышалось птичье щебетанье: маленькая пуночка навестила бредущих через белую пустыню людей. Она была с западного побережья! И принесла весть о том, что начинается спуск с ледяного купола! Ветер переменился: он дул теперь в спину. Поставили парус из пола палатки. Сани, как по волнам, катились с одного бугра на другой. И вдруг раздался радостный крик: «Земля!»

Сквозь снежный вихрь прорвалась остроконечная вершина нунатака (так называют эскимосы горы, возвышающиеся надо льдом). Но до побережья еще далеко. Началась полоса ледниковых трещин, пройти которую можно лишь с величайшей осторожностью. Это коварные ловушки. Для того чтобы обжить самую непроходимую часть ледника, пришлось возвращаться, подниматься в гору, идти косогором, снова спускаться на ледник. Наконец вышли на широкое снежное поле, но оно оказалось прямо-таки «нашпигованным» ловушками-трещинами. По счастью, они были неширокими и, провалившись, можно было задержаться на локтях и выбраться из ловушки с помощью ледоруба или лыжной палки.

По узкой расщелине спустились в фиорд Амералик. Окунулись в настоящий зеленый мир (вот где истинная-то Гренландия — Зеленая Земля). Соорудили лодку. Нансен и Свердруп отправились в плавание по фиорду на этой самодельной лодчонке За шесть суток добрались до Готхоба, но корабль, на который рассчитывали, ушел. И они остались на зиму среди эскимосов, дожидаясь корабля из Европы.

А Готхоб — по-эскимосски — «Добрая Надежда»…

После Нансена в Гренландии чаще всего появляется Роберт Пири. С исключительным упорством готовящийся к покорению Северного полюса, в 1892 году пересек остров на севере по параллели 77°40' с.ш. и открыл большой полуостров, названный Землей Пири. Два года занимались ее исследованием, а в 1900 году он достиг крайней северной точки острова — 83°39' с.ш. Это самая северная точка всей земной суши (на шесть градусов широты, т.е. почти на 700 км севернее мыса Челюскин, венчающего суперматерик Евразию). Пири назвал этот мыс именем Мориса Джессепа, купившего у него за 40 тысяч долларов 80-тонный метеорит, найденный Пири в Гренландии.

В 1906—1908 годах датская экспедиция на пароходе «Денмарк» («Дания») провела две зимовки у северо-восточного берега Гренландии, во время которых совершались санные походы. Им удалось открыть гористый полуостров, названный Земля Германия, острова Норвежские и остров Ховгор. Руководитель экспедиции этнограф Лудвиг Мюлиус-Эриксен в марте 1907 года с топографом Хегом Хагеном и эскимосом Йоргеном Бренлундом отправился исследовать участок, примыкающий к Земле Пири. Были открыты неизвестные фиорды, мысы и полуостров Земля Кронпринца Христиана. На обратном пути к базе все трое погибли от голода в ноябре 1907 года. Но найденные материалы их исследований позволили завершить оконтуривание острова. Была определена, наконец, его площадь — 2 млн. 176 тыс. кв. км.

Однако внутри Гренландии оставалось еще большое «белое пятно», в центре области, где не ступала нога человека. Швейцарский гляциолог Альфред де Кервен впервые пересек Гренландию в 1909 и 1912 годах. Во время второго путешествия он преодолел 700 км.

Шесть экспедиций в Гренландию организовал датчанин Л. Кох. Самая крупная из них, в штате которой состояло 375 человек, работала четыре лета и три зимы, в 1931—1934 годах.

В начале 30-х годов XX века сразу две большие экспедиции организовали свои научные станции в Центральной Гренландии: британская Г. Уоткинса и немецкая Альфреда Вегенера. Оба начальника экспедиций погибли. Особенно тяжелой потерей для мировой науки была гибель в Гренландии выдающегося геофизика А. Вегенера, автора теории «дрейфа материков», в четвертый раз приехавшего в Гренландию.

ВЕЛИКИЕ ПИРАМИДЫ В ДЖУНГЛЯХ (Юкатан)

Значение некоторых географических открытий не могут по достоинству оценить не только современники, но и более поздние поколения. Особенно если такое событие выходит далеко за пределы знаний о земной природе и местных народах, племенах. В данном случае речь пойдет о закономерностях развития и деградации цивилизаций.

Открытие грандиозных пирамид, затерянных в джунглях Центральной Америки — руин великой цивилизации майя — стало первым шагом к познанию некоторых важных законов взаимодействия общества с окружающей средой, а также причин упадка культур, некогда переживших расцвет. (Эти вопросы остаются актуальными и по сей день.)

Первая встреча европейцев с представителями племени майя произошла случайно. В 1511 году судно с конкистадорами, направлявшимися к Ямайке, потерпело крушение. Спаслось два десятка человек. На шлюпке и почти без припасов они плыли по морю 13 дней. Половина из них погибла от голода и жажды, а главное — от безысходности. Но остальные достигли земли.

Она в ту пору оставалась неведомой. Теперь ее название — полуостров Юкатан. Он расположен на перешейке, соединяющем Северную и Южную Америку.

Встретив на берегу индейцев, испанцы постарались завязать с ними дружеские отношения. Поначалу все складывалось как нельзя лучше: пришельцев напоили, накормили и привели к местному князьку (касику). Он распорядился готовить торжественную церемонию. Конкистадоры были счастливы. Их только настораживала постоянная строгая охрана, мало похожая на почетный караул.

Наконец, наступил торжественный день. На площадке собралась огромная толпа. Жрецы вывели из хижины пришельцев, воздавая им почести. А дальше произошло нечто совершенно неожиданное для европейцев, приведшее их в смятение и ужас. Одного за другим испанцев валили на каменное ложе. Верховный жрец кремневым ножом под ликование толпы вскрывал жертве грудь и вырывал кровоточащее, пульсирующее сердце.

Так было умерщвлено несколько человек. Тела их расчленили, сварили в больших котлах и устроили людоедское пиршество.

Оставшиеся в живых конкистадоры решились на отчаянный шаг. Когда их связали и заперли в хижине, они сумели перегрызть веревки, сделать подкоп и убежать в лес. После нескольких дней скитаний им встретилось другое индейское племя. Измученным испанцам пришлось сдаться в плен. Местный касик приютил их, сделав своими рабами.

Только двое конкистадоров выжили после всех передряг. Один, Херонимо де Агиляр, постоянно молился и продолжал соблюдать христианские праздники (он сохранял, как зеницу ока, молитвенник). Другой, Гонсало Герреро, выучил язык индейцев, проколол уши, сделал татуировку, стал поклоняться идолам и обучать подданных касика военному делу.

Так проходили год за годом. Тем временем на Кубе скопилось много «безработных» солдат, которые были не прочь отправиться на поиски легендарной страны золота Эльдорадо. Крупный отряд возглавил Франсиско Эрнандес Кордова. Среди этого сброда были просвещенные грамотные люди. Один из них — Берналь Диас дель Кастильо — позже он написал хронику экспедиции: «Правдивую повесть о завоевании Новой Испании», где сообщил и о покорении Мексики.

Снаряжали два корабля вскладчину, третий дал в долг наместник Кубы. Старшим кормчим был Антон Аламинос. В открытом море их двое суток трепал шторм. Девять суток продолжалось плавание, пока они не увидели берег. «Никто еще не открывал этой земли, — писал Диас, — до нас и слуху о ней не доходило».

Утром к стоящим на якоре судам направился десяток пирог с индейцами. Они подошли к флагманскому кораблю и стали взбираться на борт. В отличие от кубинских туземцев, предпочитавших щеголять голышом, эти носили набедренные повязки и хлопчатобумажные рубахи, накидки. Встреча представителей двух цивилизаций прошла в дружеской обстановке, и местные жители удалились счастливые, унося по нитке стеклянных бус — подарки.

На следующее утро делегация индейцев была еще больше, а их вождь знаками уверял испанцев в дружбе и приглашал посетить его владения. Кордова с хорошо вооруженным отрядом высадился на берег и отправился вслед за касиком в сопровождении огромной толпы. На опушке леса касик подал сигнал, и тотчас из засады высыпали воины в боевых нарядах со щитами, копьями, луками, пращами. Стрелы и камни полетели в испанцев, ранив несколько человек. Сплотившись, испанцы открыли стрельбу и отразили атаку, убив полтора десятка нападавших.

Рассеяв неприятеля, конкистадоры вошли в поселок, в центре которого была площадь с тремя сооружениями. «То были их капища и молельни, — писал Диас, — а в них много глиняных идолов, с лицами демонов или женскими лицами… Внутри храмов мы нашли небольшие деревянные шкатулки, а в них — другие идолы и несколько маленьких дисков, частью золотых, но большей частью медных, несколько ожерелий, три короны и другие безделушки, вроде рыб и уток, из низкопробного золота. Увидев все это, и золото, и каменные строения, мы испытали великую радость, что открыли такую страну».

Как показали дальнейшие события, радость была преждевременной. Суда отправились на запад вдоль берега. Не встречая ничего примечательного и привлекательного, они не сходили на берег, пройдя несколько сот километров. Берег повернул на юг. Аламинос решил, что они открыли крупный остров. Прошло еще две недели, наконец, они увидели поселение в устье реки. Вошли в устье, чтобы набрать пресной воды. К ним подошла группа индейцев в мантиях и пригласила пришельцев в селение. Испанцы, вооружившись, двинулись в тесном строю за ними. Вскоре их подвели к большим каменным домам. «Там были храмы их идолов с изображением больших змей и других чудовищных идолов на стенах, — сообщает хроникер похода. — Внутри было нечто вроде алтаря, покрытого запекшейся кровью… Кажется, только что здесь были принесены человеческие жертвы».

Обстановка становилась тревожной. Подошел отряд индейских воинов. Полуголые рабы принесли вязанки сухого тростника. Из соседнего храма вышли десять индейцев в длинных белых мантиях; их длинные волосы были спутаны и покрыты запекшейся кровью. В руках они держали курильницы. «Они окурили нас… — вспоминал Диас, — и знаками дали понять, что мы должны покинуть их страну раньше, чем сгорит тростник, который они сложили в кучу, — не то нас атакуют и перебьют. Затем они велели зажечь кучу и смолкли. А воины, построившись в боевом порядке, стали свистеть, трубить в трубы и бить в барабаны… И на нас напал такой страх, что мы сомкнутым строем отступили к берегу, погрузили бочки с водой и отплыли».

Несчастья преследовали путешественников. Сильный шторм и северный ветер едва не выбросили суда на берег. Питьевая вода была на исходе. Они продолжали идти вдоль берега, пока не показалось большое селение, окруженное возделанными полями. Большая группа солдат под руководством Кордовы на лодках в сопровождении судна отправилась к устью небольшой реки, чтобы набрать воду. Не успели они наполнить бочонки, как на них напали индейцы. Завязался кровопролитный бой. Полсотни испанцев было убито, двое попали в плен, остальные — раненые — отступили и вернулись на свои корабли. Много ран получил и Кордова. Однако пришлось продолжить плавание вдоль берега, уж�