ВВЕДЕНИЕ

Кого считать великим актером? Этот вопрос до сих пор не получил ответа, ибо нет общепризнанного мерила величия артиста. «В нашем деле нельзя найти лучшего, – говорил английский актер Лоренс Оливье. – Ведь речь идет не о спортсмене, пробегающем сто ярдов за девять секунд. Он быстрее всех – значит, лучше всех». В актерской профессии существуют лишь мнения о гениально сыгранных ролях, но не существует роли, которая поставила бы точку над "i". Совершенный Гамлет может провалить Макбета. Никто еще не сумел подтвердить высказывание Генри Ирвинга, будто «великий актер никогда не сыграет плохо».

Популярная формулировка викторианского критика Дж.Г. Льюиса гласит, что «величайший художник – это тот, кто достиг величия в высших сферах своего искусства». В таком случае речь может идти только об артистах, пытавшихся покорить самые крутые вершины – подлинно титанические роли, созданные прежде всего Шекспиром. Это сужает круг соискателей, но, поскольку нет актера, одинаково преуспевшего во всех знаменитых классических ролях, распределение мест между корифеями сцены остается по-прежнему делом сложным.

Доводы, опирающиеся на представление о таланте актера как природной данности, всегда зыбки и противоречивы. Актерское творчество не складывается из девяти десятых божественного вдохновения и одной десятой техники. Это ремесло, которому надо учиться, отдавая все силы. Однако существует нечто еще более непроницаемое, нежели ореол гениальности. Существует легенда. Невероятно сложно отделить человека от мифа. Энтони Куэйл однажды заметил: «По-моему, совершенно невозможно определить достоинство актера или актрисы. Их нельзя оценивать, как лошадей на ярмарке. Они добиваются успеха по разным причинам и разными способами, и это нередко зависит не столько от того, что они делают, сколько от их „легенды“, или „имиджа“, которые целиком подчиняют себе зрителя».

В этом томе рассказывается лишь о самых выдающихся мастерах драматического театра и кино.

ФЕСПИД (ок. 580 до Р.Х. – ?)

Греческий актер, поэт. Впервые наряду с хором ввел в драматическое представление актера-декламатора. Считается основоположником трагедии.

Театр как самостоятельный вид искусства зародился в Афинах во второй половине VI века до Р.Х. Аристотель с полной определенностью связывает начало драмы с культом Диониса. Свидетельство его подтверждается тем, что театральным зрелищам на всем протяжении известной нам истории греческого театра предшествовали жертвоприношения на алтаре Диониса и ставились они в форме состязаний поэтов-драматургов только в дни его праздников. «Трагедия» – слово составное, состоящее из двух слов: «трагос» – «козел» и «оде» – «песня». Получается – «песнь козлов». Толковали это словообразование еще в древности по-разному. Одни считали, что этот вид драмы получил свое название от трагического хора, участники которого, изображая спутников Диониса, одевались в козлиные шкуры; другие, в их числе и Гораций, толковали его не как «песнь козлов», а как «песнь за козла», имея в виду награду, которую, по их мнению, в древности получали победители на трагических состязаниях за свои выступления Так или иначе, но образ козла у греков прочно вошел в символику Диониса.

С обрядами культа Диониса связано и слово «комедия». Оно тоже составное: «комос» и «оде» – «песня комоса». «Комосами» же назывались фаллические шествия ряженых в дни праздников Диониса. Профессор Петербургского университета Ф.Ф. Зелинский, большой знаток классической литературы и театра, был твердо уверен, что греческая трагедия «имеет не один исток, а четыре, если не больше» – дионисийские хоры, сатировскую драму, драматизированные заупокойные плачи и элевсинские мистерии.

Сами греки считали, что трагедия многим обязана Феспиду (другая русская форма – Теспис), родившемуся в Аттике ок. 580 г. до Р.Х. Его называли отцом трагедии.

Феспид рос в Икарии, расположенной близ пелопоннесских Мегар, где пользовались популярностью обряды Диониса, и неподалеку от Элевсина, где ежегодно исполнялась ритуальная драма о Деметре, Персефоне и Дионисе. В жертву Дионису приносили козла. Возможно, «козлиная песнь», у которой трагедия заимствовала свое имя, пелась над расчлененным символом, или воплощением опьяненного бога.

Афинская драма исполнялась как часть праздника Диониса, под председательством его жрецов, в театре его имени, актерами, называвшимися «искусниками Диониса». В театр приносили статую Диониса и ставили ее перед сценой, чтобы бог мог насладиться зрелищем. Представлению предшествовало принесение животного в жертву Богу. Такой театр был овеян святостью храма.

Первые драматурги назывались танцорами, так как их пьесы сводились в основном к хоровой пляске, а сами они в действительности были учителями танца. Чтобы превратить эти хоровые представления в драму, не хватало одного: противопоставления актера – в диалоге и действии – хору. На этот шаг был подвигнут один из преподавателей танца и наставников хора Феспид. Он выделил из хора особого исполнителя – актера, получившего название «гипокрит», то есть ответчик. Наименование актера «ответчиком» ясно показывает, что хор все время играл в трагедии активную роль. Вскоре после Феспида Эсхил ввел второго актера (девтерагониста), а младший современник Эсхила, Софокл, – третьего (тритагониста). Но и после Софокла появлялись пьесы, в которых играли только два актера.

Тиран Писистрат был одарен богатым воображением и на празднике Диониса в 534 году до Р.Х. организовал в Афинах первые официальные драматические представления, на которых и выступил с драмой Феспид. Он одержал победу, и драматические состязания на Великих Дионисиях становятся в Афинах ежегодными. По-видимому, вначале Феспид не решился еще ограничить действие сатировских хоров, но с течением времени он дал явный перевес героическому элементу над элементом сатировским, и в конце концов последний стал существовать только в сатировских драмах, теперь целиком отделившихся от трагедий.

По преданию, Феспид был единственным актером в своих трагедиях. Партия актера, чередуясь с песнями хора, и составляла всю пьесу. Диалог в ранних трагедиях мог иметь различную форму. Он мог быть чисто лирическим и состоять из попеременного пения хора и актера. Чаще всего это был обмен жалобами, патетическими вопросами, стенаниями и криками скорби, из которых в дальнейшем возник коммос – плач классической трагедии.

Иногда же хор пел один, а актер пользовался речитативом, приближавшимся более или менее к декламации. Или же, наконец, запевала-корифей выступал от имени хора, и тогда между ним и актером возникал настоящий диалог.

Гораций в «Послании к Пизонам» рассказывает, что Феспид разъезжал по деревням в своеобразных повозках, которые служили, видимо, не только для хранения несложного оборудования, но и выполняли функции декорации. Подтверждением этому служат изображения на некоторых чернофигурных вазах повозок, имеющих форму корабля, поставленного на колеса. Подобные «морские колесницы» жили долгие годы. Они распространились по Средиземноморью до Рима, из Рима перешли в провинции, а позже появились на итальянских карнавалах, получивших отсюда свое название.

От произведений Феспида до нас дошли только несколько заглавий его пьес.

Считается, что Феспид ввел усовершенствование в одежду актеров.

Постоянного театрального сооружения в Афинах тогда еще не было, и представления устраивались на центральной площади города, где для зрителей каждый раз строились из досок и бревен временные помосты. Но и тогда эти зрелища уже были массовыми. Плутарх, упоминая в биографии Солона о Феспиде и первых театральных зрелищах, пишет, что этот афинский драматург «увлекал» народ новизной своих представлений и выступал перед «множеством народа».

Множество народа собралось в Афинах и на драматические состязания 500 года до Р.Х. Деревянные помосты, на которых сидели зрители, не выдержали такого числа людей и рухнули, что повлекло за собою, очевидно, немало жертв. После этой катастрофы высший законодательный орган афинского государства – народное собрание вынесло постановление о постройке постоянного театра в священном округе бога Диониса, на южном склоне Акрополя.

РОСЦИЙ КВИНТ (ок. 130—62 до Р.Х.)

Древнеримский комедийный актер. Введенная Росцием маска затем укрепилась в римском театре. Содержал школу, у него учился декламации Цицерон. Автор книги о театральном искусстве.

Как и в Греции, в Древнем Риме актерам приходилось много работать над исполнительской техникой. До нас дошли сведения о некоторых знаменитых римских актерах I века до Р.Х. – это трагический актер Клодий Эзоп и комический – Квинт Росций. Эзоп был другом Цицерона, высоко ценившим его дарование. С большим успехом он выступал в ролях Агамемнона, Аякса, Андромахи. Античные писатели отмечают величественный характер его игры. В 55 году, как это видно из одного письма Цицерона, Эзоп был уже стар и талант его иссяк. На представлениях при освящении театра, построенного Помпеем, или, быть может, при освящении храма Венеры Победительницы, Эзоп «играл так, что, по общему мнению, ему можно было бы перестать». Когда он стал произносить клятву, то в знаменитом месте «Если я сознательно обманываю» – ему изменил голос.

Квинт Росций, по рождению раб, позднее получивший свободу и с нею cognomen Gallus, родился около 130 года до Р.Х. Раннее его детство прошло в Солонии, в деревушке вблизи Ланувии. По преданию, однажды ночью няня подошла к его кроватке и ужаснулась: тело спящего мальчика обвивала большая змея. На ее крик сбежались все домашние и освободили мальчика. Отец Росция позже обратился за толкованием этого происшествия к гаруспикам, которые ответили, что мальчик, когда вырастет, превзойдет всех славой и благородством. И действительно – одаренный от природы прекрасным сложением и пластикой, Росций сделался одним из лучших мимов и комиков эпохи.

В его время увлечение зрелищной стороной спектакля как бы отодвигало актеров на второй план. По своему художественному качеству актерское исполнение в Риме не стояло на таком высоком уровне, как в Греции. Лучшие знатоки жаловались на грубоватость актерской игры, которая объяснялась прежде всего рабским состоянием большинства римских актеров. Немалую роль играло также иностранное происхождение многих актеров-рабов, плохо владевших латинской речью.

Только в результате просветительской деятельности таких мастеров, как Эзоп и Росций, римские актеры достигли более высокого мастерства и стали славиться изящными манерами и безукоризненной речью.

Исполнительская техника римского актера в основном продолжала традиции эллинистического театра. Несмотря на реалистические тенденции, проявлявшиеся у отдельных актеров (в особенности у Эзопа и Росция, которые, по словам современника, «подолгу простаивали в толпе, чтобы потом воспроизвести на сцене заученные движения»), – актерская игра в целом сохраняла условный характер, что поддерживалось исполнением мужчинами женских ролей.

Некоторым приближением к реализму было первоначальное отсутствие во всех жанрах, кроме ателланы, маски, заменявшейся (до начала I века до Р.Х.) гримом и париками. Но отсутствие маски было вынужденным: оно объяснялось тем, что римская аристократическая молодежь, долго забавлявшаяся исполнением ателлан, монополизировала ношение маски как средство снять с себя «бесчестье» актерской профессии. Так установился принцип, что без маски может играть только актер, получающий денежное вознаграждение за свой труд.

Однако отсутствие маски нарушало общий условный стиль римского спектакля. Отсюда и длительная борьба, проведенная Росцием за введение маски, которое ему было разрешено только после того, как он снял с себя «бесчестье» актерской профессии, отказавшись от гонорара за свой труд. Эту театральную реформу можно объяснить тем, что, с одной стороны, Росций желал приблизить римский театр к греческому, а с другой – при увеличившихся размерах римского театра – усилить зрительное впечатление для публики из простого народа, сидящей на далеких от сцены местах. Введенная Росцием маска затем укрепилась в римском театре, несмотря на недовольство аристократического зрителя, сидевшего в орхестре и в первых рядах амфитеатра.

Существовали ли в Риме состязания при постановке спектаклей? По-видимому, таких состязаний не было, иначе это нашло бы отражение в каких-либо исторических памятниках. Но относительно того, что авторы пьес получали денежные награды и золотые венки, имеются совершенно определенные свидетельства. Эти награды зависели от приговора зрителей, оценивавших пьесу. Известно также, что актеры нередко получали от публики знаки бурного одобрения или порицания за исполнение своей роли.

Росций, судя по его прозвищу Comoedus, выступал главным образом в комедиях и особенно был хорош в ролях, которые требовали живой жестикуляции. О Росций говорили, что он не допускал на сцене ни одного жеста без того, чтобы не обдумать и не проверить его прежде. Росций любил копировать интересные образы, встречавшиеся ему при общении с людьми, а затем вводить их в свою игру. Он не чуждался иногда и портретного сходства. Так, он отомстил однажды врагу Фаннию тем, что, играя в комедии Плавта роль сводника, придал ему облик Фанния. Росций учредил театральную школу, из которой вышло много талантливых актеров.

Одна из речей Цицерона была произнесена в защиту Росция по следующему гражданскому делу. Гай Фанний Херея имел раба Панурга. Подметив в нем талант комического актера, он отдал его в школу Росция, условившись с последним делить пополам доходы от искусства Панурга, когда тот выступит актером. Панург добился больших успехов и уже готов был начать свою деятельность, как был убит Кв. Флавием. Фанний и Росций предъявили иск к Флавию об удовлетворении их за смерть раба, причем процесс вел Фанний, как cognitor Росция. Между тем Росций частным образом помирился с Флавием, получив от него вознаграждение за Панурга. Теперь уже Фанний объявил эту сделку нарушающей условия его контракта с Росцием и требовал удовлетворения.

В речи Цицерона «За Росция-актера» дается лестная характеристика способностей и нравственного облика Росция. Причем такая лестная оценка дается лицу, профессия которого отнюдь не считалась почетной в глазах римского общества. Росций, по словам Цицерона, сумел прослыть достойнейшим художником сцены, но римский народ ставит Росция как человека еще выше, нежели как актера. «В последние десять лет он мог вполне честным трудом заработать себе шесть миллионов сестерциев. Но он не захотел. Он имел в виду работу, а не наживу. Он до сих пор еще не перестал служить римскому народу, но давно уже перестал служить себе». Цицерон говорит здесь о том, что Росций давно уже отказался от гонорара за свою игру.

Опровергая доводы обвинения, будто Росций даром эксплуатировал раба (то есть Панурга), принадлежавшего Фаннию, Цицерон говорит: «Что в нем принадлежало Фаннию? – Тело. – Что Росцию? – Умение… Тело его не могло заработать и двенадцати асов, а за свою выучку, которой он был обязан Росцию, он получал не менее ста тысяч сестерциев… Какие надежды, какой интерес, какое сочувствие и расположение публики сопровождал первый дебют Панурга! А почему? – Он был учеником Росция!» Желая ярче подчеркнуть блестящие педагогические способности своего подзащитного, Цицерон приводит случай с комедийным актером Эротом. «Когда его выпроводили со сцены не только свистками, но и ругательствами, он прибежал в дом моего клиента – словно к алтарю – с просьбой взять его в ученики, под свое покровительство, прикрыть его своим именем, и в самое короткое время вполне плохой актер сделался первоклассным комиком».

Росций написал книгу о театральном искусстве, которое он сравнивал с искусством красноречия. Как артист, он был любимцем римской публики и пользовался расположением многим известных людей.

Умер Росций около 62 года. Его имя стало синонимом актерского мастерства и стремления к сценической правде.

БЁРБЕДЖ РИЧАРД (1567—1619)

Крупнейший английский актер эпохи Возрождения, друг и соратник Шекспира. Первый исполнитель таких ролей как: Гамлет, Ричард III, Лир, Генрих V, Отелло, Ромео, Макбет и др.

Ричард Бёрбедж родился в 1567 году в Лондоне в театральной семье. Его отец Джеймс Бёрбедж построил первое театральное здание в Лондоне, организовывал и руководил актерскими труппами. Вспыльчивый, неразборчивый в средствах, как рассказывают биографы семьи Бёрбедж, он подкупал своей безграничной преданностью театру и много сделал для развития и усовершенствования английской сцены. Сыновья Джеймса пошли по стопам отца: Катберт занимался антрепренерской работой, а Ричард выбрал актерскую профессию.

Ричард начал выступать с детских лет в труппе отца, а потом гастролировал с труппой лорда Стренджа по провинции. К 1594 году Бёрбедж, завоевавший высокую репутацию в театральном мире Лондона и любовь зрителей, становится премьером труппы «Комедианты лорда-камергера», к которой принадлежал и Шекспир. Соперником Ричарда был премьер другой большой труппы лорда-адмирала Эдуард Аллен.

Начиная с 1594 года труппа лорда-камергера играет в большинстве театров Лондона, в Ньюингтоне, «Театре», храме Бёрбеджей – отца и сына, в «Кертейне». В апреле 1597 года истек срок аренды земли, на которой располагался «Театр», и Джилс Олден, владелец, отказался возобновить контракт.

28 декабря братья Бёрбеджи с матерью, сопровождаемые маленькой группой, вооруженной шпагами, – их всего двенадцать, – направляются к «Театру» и начинают разбирать здание, которое им принадлежит. Олден безуспешно пытается противостоять этому. Однако конструкции театра все же перевозятся через замерзшую Темзу на южную сторону реки. Здесь Бёрбеджи возводят новый театр «Глобус». Пьесы, которые Шекспир пишет теперь, должны не только удовлетворять запросам публики, но и помочь новому театру выдержать конкуренцию со стороны расположенных рядом театров. «Юлий Цезарь», «Как вам это понравится», «Гамлет», «Двенадцатая ночь» были призваны завлечь зрителя в «Глобус».

Ричард и Катберт Бёрбеджи склоняются к решению увеличить число владельцев нового театра «Глобус», только что построенного в вызывающей близости от театра «Комедианты лорда-адмирала», примерно в 40 метрах от театра «Роза». Катберт и Ричард оставляют за собой половину здания (они не владеют землей, которую взяли в аренду на тридцать лет). Другая половина здания поделена на пять равных акций. Среди главных пайщиков был и Шекспир, которого, вероятно, связывала дружба с великим трагиком Ричардом Бёрбеджем. Драматург оставит ему по завещанию сумму денег на покупку перстня в память о нем.

Бёрбедж получал главные роли непосредственно из рук Шекспира (биографы сообщают, что в спектакле «Гамлет» драматург играл Призрака отца Гамлета). Зная, для кого он писал роль, Шекспир «подгонял» возраст своих персонажей так, чтобы он соответствовал годам Бёрбеджа.

Летом труппа давала спектакли в «Глобусе», а зимой – в театре «Блэкфрайерс». Бёрбедж играл главные роли не только в пьесах Шекспира, но и в трагедиях Джона Уэбстера и Томаса Кида, в комедиях Бена Джонсона и в пьесах других современных драматургов.

В 1603 году Бёрбедж переведен в труппу Короля. Чем более мужал актер, тем старше становились герои Шекспира. После тридцати лет Бёрбедж играл Отелло, Макбета, Кориолана, Антония, Просперо («Буря»), а также роль Лира, который, надо сказать, не по годам бодр. По пьесе ему за восемьдесят лет. Физическое напряжение, которого требует игра в этой пьесе, под стать только актеру в расцвете сил.

Об одаренности Бёрбеджа свидетельствует то, что он был не только замечательным актером, но и хорошим художником. Джон Дэвис в поэме «Микрокосм» (1603) писал, что он любит и уважает актеров «одних за то, что они умеют хорошо рисовать, других за их поэзию». На полях поэмы сделана пометка против этого места. Здесь поставлены инициалы: W.S. и R.B., что явно означает Уильяма Шекспира – актера, писавшего хорошие стихи, и Ричарда Бёрбеджа – актера, умевшего хорошо рисовать. В другой поэме «Гражданские войны между смертью и судьбой» (1605) он опять пишет об актерах, которых он называет зеркалом, ибо, смотря, как они играют свои роли, люди могут увидеть, как в зеркале, свои пороки. Но есть другие актеры, глядя на которых можно видеть не пороки, а человеческие достоинства. Против этого места поэмы на полях опять поставлены те же инициалы: W.S. и R.B.

Известен случай, когда Шекспир и Бёрбедж приложили один – свое поэтическое воображение, второй – способности художника. Видный вельможа Франсис Маннерс граф Ретленд заказал Шекспиру и Бёрбеджу сделать для него герб, необходимый графу для участия в рыцарском турнире. Такие турниры устраивались при дворе короля. Тогда любили всякого рода аллегорические и символические изображения. Шекспир и Бёрбедж постарались как могли. Граф щедро расплатился с ними. В его расходных книгах управляющий записал: «31 марта (1613 года). М-ру Шекспиру золотом за герб для милорда – 44 шиллинга. Ричарду Бёрбеджу за рисунок и раскрашивание его золотом – 44 шиллинга. Итого 4 фунта 8 шиллингов».

Этот герб друзья рисовали уже тогда, когда Шекспир перестал играть в театре. Но его деловые отношения с труппой продолжались, и не прекращалась дружба с Ричардом Бёрбеджем, человеком, который делил с Шекспиром успехи, выпадавшие на долю ярких драматических образов, создаваемых ими совместно. Бёрбеджу приписывают так называемый «Чандосский» портрет Шекспира.

Сведений о том, как Ричард играл шекспировские роли, почти не сохранилось. Известно, правда, что его внешне привлекательный Гамлет носил бороду и был одет по моде того времени; что он обращался к зрителям как собеседникам, поверяя им свои тайные думы и сомнения. По-видимому, в те годы, когда Бёрбедж стал играть Гамлета, от его юношеской стройности не осталось и следа, потому что, как говорит королева Гертруда, принц «тучен и одышлив».

Самой знаменитой ролью актера историки театра считают Ричарда III, шекспировского злодея, обладающего дьявольским красноречием и незаурядным актерским даром. Исполнитель должен был передать иронию Ричарда III в разговоре со стражником, наигранную дружескую простоту в диалоге с Кларенсом, патетическое красноречие в сцене обольщения леди Анны у гроба короля Генриха.

До нас дошла следующая забавная история. Когда Бёрбедж играл Ричарда III, одна горожанка так страдала от чувств, которые она испытывала к нему, что прежде чем покинуть театр, назначила ему свидание на вечер, сказав, чтобы он объявил себя под именем Ричарда III. Подслушав окончание разговора, Шекспир явился на свидание раньше Бёрбеджа, был принят. Когда объявили о прибытии Ричарда III, Шекспир, рассмеявшись, приказал ответить, что Уильям Завоеватель пришел раньше Ричарда.

Состав труппы менялся, актеры переходили из одного амплуа в другое. Бёрбедж сначала играл молодых героев, потом – героев, достигших зрелого возраста, а под конец выступал в ролях людей пожилых.

С Ричардом делили триумфы и другие актеры труппы. Но сколько бы ни хвалили других актеров, звездой труппы оставался он, Ричард Бёрбедж. Автор «Первого краткого очерка английской сцены» (1660) Ричард Флекно составил характеристику Бёрбеджа, основанную на отзывах современников великого актера и на преданиях, сохранявшихся о нем в театральной среде.

«Он был восхитительный Протей, – пишет Флекно о Бёрбедже. – Он совершенно перевоплощался в роль и, придя в театр, как бы сбрасывал свое тело вместе со своим платьем. Он переставал быть самим собой до самого конца спектакля, даже находясь за сценой. Между ним и нашими обыкновенными актерами была такая же большая разница, как между певцом баллады, едва ее произносящим, и превосходным певцом, сознающим всю свою привлекательность и умеющим менять и модулировать свой голос, вплоть до того, какое нужно дыхание для произнесения каждого слога. Он имел все данные превосходного оратора, оживлявшего каждое слово, произносимое им, а свою речь – движением. Слушавшие его зачаровывались им, пока он говорил, и сожалели, когда он смолкал. Но и в последнем случае он все-таки оставался превосходным актером и никогда не выходил из своей роли, даже если кончал говорить, но и всеми своими взглядами и жестами все время держался на высоте исполнения роли».

Характеристика Бёрбеджа – главный документ для суждения об актерском исполнении в эпоху Шекспира. Она свидетельствует, что Бёрбедж возбуждал у зрителей ощущение жизненности всего происходящего на сцене. Это подтверждается и элегией на смерть Бёрбеджа, автор которой писал: «Часто видел я его, когда он прыгал в могилу, приняв облик человека, обезумевшего от любви. И я готов был поклясться, что он действительно умрет в этой могиле. Часто видел я, как он, лишь играя на сцене, так верно изображал жизнь, что изумленным зрителям и (окружающей его) опечаленной свите казалось, что он на самом деле умирает, хотя он только притворно истекал кровью».

Зрителей «Глобуса» и других английских театров, где выступал Бёрбедж, покоряла его темпераментная игра: они подчас отождествляли актера и его роль. Сохранился любопытный анекдот, подтверждающий это. Местный житель, показывая историческое поле битвы под Босуортом, где Ричард III был побежден и убит, объяснял своим слушателям: «Вот здесь Бёрбедж бегал по полю и кричал: „Коня, коня! Все царство за коня!“»

Великий актер умер 13 марта 1619 года в Лондоне. В элегии, посвященной его памяти, говорилось, что поэтам следует перестать сочинять трагедии, ибо никто уже не сумеет сыграть роли трагических героев так, как играл их Бёрбедж. Он создал целый мир живых людей, говорилось в элегии, и с его смертью скончались «принц Гамлет молодой, старик Иеронимо, и Лир, и мавр печальный, и многие другие». Это было, конечно, поэтическое преувеличение, но тем не менее самая блестящая пора английского театра эпохи Возрождения закончилась с уходом со сцены Бёрбеджа и его сверстников.

Слава Ричарда Бёрбеджа, огромная при жизни, стала легендарной после его смерти. Актера величали английским Росцием, Гарриком елизаветинской сцены. Его имя как символ всего самого совершенного в актерском искусстве нередко упоминается в английской литературе – в стихах, мадригалах, комедиях, романах.

БАРОН МИШЕЛЬ (1653—1729)

Французский актер. Выступал в труппе Мольера, «Бургундском отеле», театре «Комеди Франсез». Исполнял роли в пьесах Мольера, Ж. Расина, П. Корнеля.

Мишель Барон родился 8 октября 1653 года в Париже и был сыном Андре Барона и Жанны Озу, актеров Бургундского отеля. Отец его умер в 1655 году, а мать – в 1662-м.

Во Франции в то время существовала детская Труппа Комедиантов Дофина. Управляла ею госпожа Резен, супруга органиста. Некоторое время труппа играла в провинции, а затем появилась в Париже. Господин Резен изобрел «магический» клавесин, который мог играть разные пьесы без всякого прикосновения к нему рук человеческих. Демонстрация клавесина во дворце закончилась плачевно: королева упала в обморок при первых же звуках инструмента, который заиграл сам собою. Король велел открыть инструмент, и тут на глазах у ахнувших зрителей из клавесина вытащили скорчившегося, замученного и необыкновенно грязного мальчишку, который играл на внутренней клавиатуре.

Мальчугана, который отличался редкой красотой, звали Мишель Барон. Он сыграл в нескольких спектаклях в Пале-Рояле. Выяснилось, что тринадцатилетний сирота Барон отличается необыкновенными актерскими способностями.

Драматург и актер Жан Батист Мольер заявил всем, что это будущая звезда французской сцены. Он выкупил Барона у госпожи Резен и взял его к себе в дом на воспитание. Произошло это в 1666 году.

Мольер так сильно привязался к талантливому мальчишке, что это вызвало ревность со стороны его молодой жены Арманды. Мэтр не просто наставлял Барона в основах актерской профессии, он его воспитывал, просвещал, следил за его здоровьем и нравственностью. Мольер видел у мальчика редкие способности и специально для своего воспитанника написал роль Миртила в героической пасторали «Мелисерта».

Актер Лагранж, летописец труппы Короля, записывает в «Реестре»: «В среду 1 декабря (1666) мы отправились в Сен-Жермен-ан-Лэ по приказу Короля. На следующий день начался Балет Муз, где труппа была занята в пасторали под названием „Мелисерта“. Немного погодя к этому же Балету Муз была добавлена Комедия „Сицилиец“. Труппа вернулась из Сен-Жермен 20 февраля 1667 года».

В «Мелисерте» обворожительный Мишель Барон играл роль юного Миртила. Можно представить себе, какие чувства он вызывал у прекрасных дам! Мольер позволяет себе такое признание:

Эти слова принадлежат Ликарсису; и, как бы случайно, играет его Мольер. Арманде досталась роль Мелисерты. Во время репетиции она, повздорив с юным Бароном, дала ему пощечину. Гордый мальчишка бросился к Мольеру и категорически заявил, что он уходит из труппы. Жан Батист умолял его остаться, но Барон стоял на своем, и директору едва удалось его уговорить не срывать хотя бы премьеру и сыграть Миртила. Юный актер на это согласился, один раз сыграл, а затем имел смелость явиться к королю, нажаловаться ему на Арманду и просить разрешения уйти из мольеровской труппы. Король ему это позволил.

«Итальянский» порок был слишком распространен при дворе, чтобы Мольера в нем не обвиняли. Устав от колких упреков жены и дерзкого поведения воспитанника, Мольер сочиняет «Комическую пастораль», в которой вообще не дает им ролей.

Барон покидает учителя и уезжает в провинцию, где снова ведет кочевую жизнь, переходя из одной труппы в другую. Надо думать, он не упускал случая время от времени напомнить о себе. Мольер же достаточно близок к королю, чтобы его величество подписал указ о возвращении беглеца в Париж.

«Через несколько дней, как возобновились спектакли после пасхального перерыва, – пишет Лагранж, – господин де Мольер вызвал из провинции сьера Барона, который вернулся в Париж, получив королевское повеление, и вступил в труппу на полный пай».

Мишелю семнадцать лет. Мольер любит его почти как сына. Но юноша уже уверен в своих талантах, в ценности, которую он представляет для труппы Пале-Рояля. В «Тите и Беренике» ему поручена роль Домициана. Сбор от премьеры спектакля составил 1913 ливров – неожиданно высокая цифра, которую можно объяснить любопытством. Но очень скоро публика убеждается, что труппа Короля в трагедии решительно не выдерживает сравнения с актерами труппы Бургундского отеля, несмотря на грацию и таланты юного Барона. «Тит и Береника» останется на афише до пасхального перерыва 1671 года; пьеса пройдет около двадцати раз, в очередь с «Мещанином во дворянстве».

17 января 1671 года состоялась премьера «Психеи». Барон, уверенный в себе, в полном расцвете своих семнадцати лет, играет бога Амура. Мольер взял себе скромную роль Зефира. Психею играла Арманда. Она очаровательна. Ее движения, переливы голоса вторят Амуру – Барону. В этот счастливый миг Арманда и Мишель образуют идеальную пару; они слишком молоды, чтобы выйти из роли, когда упадет занавес.

Успех потрясающий. Он повторяется и на представлении 19 января, устроенном для папского нунция и посла Венецианской республики. Весь Париж говорит о «Психее» и стремится на нее попасть. «Газет де Франс» восхваляет «великолепие декораций, прелесть сюжета, искусность музыкантов».

Мишель Барон очаровал всех придворных красавиц, Арманда – всех маркизов. Они и друг друга очаровали. Молодость, горячность чувств кружит им головы и заставляет забыть, чем они обязаны Мольеру. Но Жан Батист воспринимает неверность Арманды как будто спокойно. Он не лишает юного Барона своей дружбы. Разумеется, слухи об этой истории ползут по Парижу. В пасквиле «Знаменитая комедиантка» дана грязная, оскорбительная для Мольера версия событий. А в остальном, – все замечательно. Людовик XIV потратил на свой театр целое состояние: более двухсот тысяч ливров, но не жалеет о том. Он доволен своими актерами и выражает это тем, что увеличивает им пенсию до 7000 ливров в год.

В пьесах Мольера «Проделки Скапена» (1671), «Ученые женщины» (1672) Барон играл роли молодых любовников – Октава и Ариста. Он с самого начала почувствовал и понял, что реализм мольеровского стиля игры годен вовсе не только для комедии, что он нужен и трагическому актеру. Соглашаясь с тем, что можно уважать обычную практику – плавные, размеренные жесты, сопровождающие условную певучую декламацию, Барон тем не менее заявлял: «Правила воспрещают поднимать руки над головой, но если их поднимает страстное чувство – так и надо; страсть вернее всяких правил». В написанной для Энциклопедии статье «Декламация» Мармонтель так отзывался об игре Барона: «Декламируя или, точнее, читая стихи, Барон просто говорил их, по его собственному выражению, ибо считал оскорбительным даже слово „декламация“, у него не было ни тона, ни жеста, ни движения, которые не подсказывала бы природа. Иногда они были даже обычно-повседневны, но всегда правдивы… Он показал нам совершенство искусства – простоту в сочетании с благородством».

В феврале 1673 года Мольер, которого терзает «грудная горячка», зовет на помощь Арманду и своего любимого ученика Барона. Они застают, в сущности, уже тяжело больного человека. Тем не менее 17 февраля Мольер еще играет в спектакле «Мнимый больной». Правда, после представления Барон посылает за носильщиками, помогает учителю сесть в портшез и провожает его до улицы Ришелье. В этот же вечер великого драматурга не стало. Барон отправляется в Сен-Жермен к Людовику XIV, чтобы сообщить ему о смерти великого француза.

Театральный сезон 1672/73 года, несмотря на смерть Мольера, заканчивается благоприятно. Но такое процветание обманчиво. Актеры Бургундского отеля начинают переманивать к себе членов мольеровской труппы. В результате к ним переходят Барон, Латорильер и супруги Боваль.

Бургундский отель мог гордиться таким приобретением, как Барон. У Мишеля редкостное сочетание комедийного и трагического дара. Ученик Мольера, он приносит в трагедию новые веяния. Аристократическая публика в восторге от его внешности, от естественной манеры игры.

Барон играл роли Ахилла («Ифигения в Авлиде» Расина, 1674), Ипполита («Федра» Расина, 1677) и другие. На его свадьбе с Шарлоттой Ленуар в 1675 году свидетелями были Пьер Корнель и Жан Расин.

К тому времени, когда король объединит несколько трупп в одну – будущую «Комеди Франсез» (1680), – Барон неизменно оставался премьером. Выступая в амплуа трагического героя, он добивался естественности трагической речи, ломал монотонную размеренность александрийского стиха, подчинял интонацию мысли, эмоции. Барон усилил жизненную достоверность поведения трагического героя – внимательно слушал партнера, реагировал на его слова, выходя на сцену, сразу включался в действие. Правда, будучи актером классицистского театра, он сохранил идеализацию, преувеличенное «благородство» героя, продолжал пользоваться пышным условным костюмом.

Барон быстро усвоил и ту в стилевом отношении «серединную» манеру игры, которая волей-неволей складывалась в «королевском театре», вынужденном постоянно по мере возможности приводить к «общему знаменателю» разные начала в игре актеров. Он мог декламировать и кричать, подобно Монфлери, и в той же роли, в той же сцене вдруг опуститься до почти бытового говора. Должно пройти около тридцати лет, чтобы манера Барона была признана плодотворной для театра в качестве системы, а не единичного феномена.

29 апреля 1685 года случается серьезная неприятность для труппы. Актеры отправляются в Версаль, чтобы представить королю новичка, господина де Рошмора. «Недоброжелатели оказали по этому случаю такую дурную услугу господам Барону и Резену, что король приказал исключить их из труппы – как сказано, за недостаточное почтение к Ее Высочеству супруге дофина. Труппе слишком было важно их сохранить, все наши связи были пущены в ход, все возможные пути заступничества испробованы. Наконец, второго мая они получили прощение».

Больше об этом происшествии ничего не известно, кроме того, что оно последовало вскоре за выходом «Распоряжения Ее Высочества дофины», датированного 3 апреля 1685 года и вступившего в силу после Пасхи. Цель его – положить конец разным злоупотреблениям между актерами. Но на деле оно ограничивало независимость труппы и ставило ее под начало вельможи, исполняющего на этот год обязанности первого камергера двора.

Барон пользовался милостями короля, дружил с вельможами и покорял сердца знатных дам. Он принадлежал к тем интеллигентам третьего сословия, которые уже с трудом переносили свою относительную бесправность по сравнению с дворянами. Барон писал комедии, высмеивающие аристократические нравы («Удачливый волокита», 1686). Неукротимая гордость заставляла его отвечать на высокомерную наглость великосветских кавалеров и дам наглостью еще более вызывающей. Одна очень знатная особа принимала его по ночам у себя в опочивальне, но закрывала перед ним двери своей гостиной. Как-то, после очередного свидания, Барон неожиданно и незванно явился на очередной прием в ее особняк. «Что вам здесь нужно, господин Барон?» – надменно спросила при всех хозяйка. «Я забыл у вас свой ночной колпак», – ответил актер.

В 1692 году великий трагик, в самом зените успеха и славы, внезапно порвал с театром, ушел со сцены. Почему он это сделал, так и осталось неясным. Существовала версия о том, что он добивался от короля должности директора «Комеди Франсез», полновластного руководителя актерского коллектива, который, по странной прихоти монарха, должен был представлять своего рода республику (правда, под контролем королевских камергеров). Король отказал, и гордыня не позволила Барону остаться в театре. По другой версии, подобно Расину, актер пережил духовный кризис, пожелал примириться с церковью, порвать с греховным лицедейством.

Так или иначе, но целых тридцать лет Мишель Барон жил вдали от театра. Однако в 1720 году 68-летний актер затосковал по «комедиантству», заявил о своем возвращении на сцену, к прежнему амплуа, к ролям героев и первых любовников. И его партнеры, и зрители были поражены: Барон феноменально молодел на подмостках, он остался тем же доном Родриго, тем же Цинной, тем же Горацием, Полиевктом и Титом, Пирром, Ахиллом, Британником, Митридатом, какими был треть столетия назад. В репертуаре второстепенном с литературной точки зрения, но пользующимся успехом у публики, он блестяще играл графа Эссекса в пьесе Тома Корнеля, Ганнибала в трагедии под тем же названием молодого Мариво.

Его партнершей становится Адриенна Лекуврер. Барон и молодая актриса вместе боролись за психологическую правду в исполнении трагедий. По выражению одного из театроведов, «десятилетие совместных выступлений Барона и Лекуврер походило на вспышку „высокого стиля“ среди агонизирующей в эпигонских сочинениях трагедии».

Шарль Колле писал в мемуарах «Когда я видел его, ему было уже семьдесят два или семьдесят пять лет, и, конечно, можно было простить, что такой старик не так стремительно загорался страстью, как тридцатилетний актер, зато он играл с умом, достоинством и благородством, какие я видел только у него. Особенно тщательно передавал он оттенки роли. В трагедии его естественность нисходила иногда до повседневной действительности, но при этом никогда не теряла величия. Не менее превосходен был он и в комедии; я видел его божественную игру в ролях Мизантропа, Арнольфа и Симона в „Адриенне“, игра его была в них настолько правдива и естественна, что он заставлял всех забывать актера и доводил иллюзию до того, что вы начинали считать действие, происходившее перед вами, настоящей жизнью».

Существует портрет Барона в пепельном парике Мизантропа: это человек благородной внешности, с властным выражением лица, с насмешливым ртом; видно, что в нем соединяются образованность и чувствительность, достоинство и мягкость, – словом, это «порядочный человек» в актерской ипостаси.

Мишель Барон умер 22 декабря 1729 года в Париже.

ОЛДФИЛД ЭНН (1683—1730)

Английская актриса. Выступала на сцене театра «Друри-Лейн». Среди ролей: Андромаха («Несчастная мать»), Сильвия («Офицер-вербовщик»), Клеопатра («Все для любви») и др.

Энн Олдфилд родилась в 1683 году Ее отец, Натаниэль Олдфилд, служил в гвардии. Он умер, когда Энн была совсем маленькой. Будущая актриса не получила приличного образования. В двенадцать лет ее отдали учиться на швею, а через три года воспитанием девочки занялась сестра матери, хозяйка таверны «Митра». Когда посетителей становилось меньше, Энн уходила в свою комнату и читала вслух какую-нибудь пьесу. Однажды ее услышал начинающий драматург Джордж Фаркер. «Она читала с такой живостью и настолько верно передавала характер каждого персонажа, что я преисполнился удивления и радости».

Благодаря хлопотам Фаркера и его приятеля, драматурга Джона Ванбру, директор театра «Друри-Лейн» Рич в 1699 году принял юную и талантливую Энн Олдфилд в свою труппу.

В течение года, «пребывая в тени, никем не замеченная, безмолвная», играла она горничных, пажей, служанок. В марте 1700 года труппа приступила к репетициям пьесы Ванбру «Пилигрим». Роли в пьесе распределял сам автор, и Олдфилд получила роль героини, наивной и доверчивой Алинды.

Вспоминая этот спектакль, актер Колли Сиббер отмечает, что, «к счастью, робость Энн, ее неуверенность в собственных силах находились в гармонии с образом героини, нежной Алинды», попадающей то в банду разбойников, то в приют для умалишенных, то во дворец тирана.

Среди молодых актрис труппы Энн выделялась стройной фигурой, тонкими чертами лица, сильным и красивым голосом. Многих она поражала работоспособностью и старательностью.

Летом 1703 года труппа королевского театра «Друри-Лейн» выехала в Бат, где по традиции собиралось высшее общество. Энн выступила в роли Леоноры из пьесы Крауна «Сэр Кортли Найс, или Этого не может быть». Спектакль пользовался большим успехом у почтенной публики.

В Лондон Олдфилд вернулась не одна – ее сопровождал возлюбленный – сэр Артур Мейнверинг, влиятельный представитель партии вигов. Он был человеком небогатым, хотя и происходил из старинного знатного рода.

На сцене «Друри-Лейна» Энн Олдфилд сыграла свою первую трагическую роль – Марию Стюарт из пьесы Бэнкса «Королевы Альбиона». «Когда она играла Марию, – пишет очевидец, – в зале плакали. Плакали навзрыд, словно провожали на казнь близкого человека». От Марии – Олдфилд веяло неблагополучием, горем, трагедией, а порой каким-то дерзким мужеством.

7 декабря 1704 года состоялась премьера спектакля «Беспечный муж» Сиббера. Олдфилд играла Бетти Модиш легко, весело, заражая своим темпераментом партнеров и публику. Сиббера поразило чувство юмора, с которым Энн проводила свои сцены, бравурное комическое «брио» ее реплик, невольно заставлявшее зрителей не упустить ни слова, безупречный артистизм, с которым актриса создавала характер взбалмошный и жестокий.

Летом 1705 года Энн Олдфилд родила сына. В честь отца его назвали Артуром. Чтобы обеспечить семью, Мейнверинг устроился инспектором по вопросам государственных субсидий.

С каждым годом Олдфилд все более придирчиво относится к выбору репертуара. Среди образов, созданных Энн в 1706 году, была Сильвия, героиня комедии Фаркера «Офицер-вербовщик». Спектакль прошел с триумфом. В роли Сильвии актриса отмечала прежде всего решительность молодой женщины, ее природный ум, находчивость, умение постоять за свою честь, найти выход из сложной ситуации. Для многих современников Сильвия – Олдфилд являла собою образец новой женщины, женщины XVIII века, века Просвещения.

В 1706 году ряд актеров, среди которых были Роберт Уилкс, Энн Олдфилд и Джейн Роджерс, недовольных политикой директора Рича, покинули «Друри-Лейн» и перешли в Театр Королевы в Хеймаркете, подписав 15 августа контракт с его владельцем – Ванбру. Олдфилд получила возможность работать с такими интересными комедиографами современности, как Ванбру и Конгрив, выступать с корифеями английской сцены Беттертоном и Барри.

В сезоне 1706/07 года Энн сыграла более десятка ролей. Современники единодушно отмечали разноплановость ее дарования. Олдфилд, по словам Беттертона, с одинаковым успехом играла «высокую трагедию и низкий фарс». Вот, к примеру, типичный контраст: Йемена из драмы Смита «Федра и Ипполит» и вдова Рич из комедии Этериджа «Любовь в бочке, или Комическое мщение».

«Кто мог остаться равнодушным, слушая страстные речи Федры – Барри или Исмены – Олдфилд? – писал современник. – С каким совершенством играла Олдфилд Йемену! Трудно передать впечатление от того трагического накала, с которым талантливая актриса произносила свои монологи, величественная и торжественная…»

Самым ярким событием в жизни Хеймаркета явилась постановка пьесы Джорджа Фаркера «Хитроумный план щеголей». Это была последняя встреча Олдфилд с творчеством драматурга, сыгравшего столь значительную роль в ее судьбе.

Многие историки английского театра XVIII столетия нередко сравнивали игру Гаррика с игрой Энн Олдфилд, находя в их исполнительской манере много общих черт, и прежде всего «природное и неукротимое стремление» к психологической индивидуализации образа. В монологах Олдфилд стремилась разнообразить палитру интонаций, отрешаться от монотонной напевности, добиваться живого звучания роли. В предисловиях к своим пьесам Сиббер нередко отмечает, что даже посредственный драматургический материал обретал значимость в устах актрисы. Олдфилд всегда умела безошибочно выделить суть сцены или монолога: «Энн, в отличие от многих современных ей актеров, – пишет один из ранних биографов Олдфилд, – всегда понимала, что она говорила на сцене».

Героини Олдфилд были одеты со вкусом. Недаром Александр Поп писал, что, стоило актрисе появиться на сцене, как в зале раздавался «крик восторга по поводу ее изысканного туалета». Олдфилд – одна из первых английских актрис, задумавшихся над исторической достоверностью театрального костюма.

В 1710—1720-е годы она сыграла ряд трагических ролей в пьесах Ли, Роу, Филипса, Аддисона, Юнга. Энн поначалу с неохотой соглашалась играть трагедию. Как рассказывает суфлер Четвуд, с жанром трагедии Энн примирила роль Семандры в пьесе Ли «Митридат», которую она играла «с абсолютным совершенством». Специально для Олдфилд Роу пишет пьесы «Трагедия Джейн Шор» и «Трагедия леди Джейн Грей».

13 января 1708 года Олдфилд вернулась на сцену «Друри-Лейна». Для Энн наступила тяжелая пора. Ей стали поручать безликие роли в посредственных пьесах. Жалованье выплачивалось нерегулярно. Тогда Олдфилд направила лорду-камергеру прошение, рассказав о беспорядках, творящихся в театре. Через несколько месяцев директор театра Рич был лишен патента. Олдфилд прослужит в «Друри-Лейне» еще двадцать лет, те самые двадцать лет, которые историки английской сцены XVIII столетия назовут впоследствии «золотым веком старого Друри».

17 марта 1712 года состоялась премьера «Несчастной матери» Филипса. Успех Олдфилд в роли Андромахи превзошел все ожидания. «Восторженные аплодисменты вспыхивали после ее монологов, – писал биограф актрисы, – печальных и возвышенных, трагических, хватающих за душу. Ее Андромаха в горе своем была чужда всеобщему безумию, скорбящая вдова, оплакивающая погибшего мужа, красивая и благородная женщина, достойная самой страстной и нежной любви, самоотверженная мать, силой обстоятельств вынужденная выбирать между жизнью сына и браком с ненавистным ей Пирром».

Все восхищались спектаклем и игрой Олдфилд. Музыканту и поэту Джону Хьюзу запомнился голос Энн, сильный, гибкий, выразительный. Он отмечает, с каким тонким мастерством использовала актриса долготу гласных, создавая в трагических монологах ощущение плача, «горестного песнопения обреченной женщины». Ричард Стиль писал впоследствии, что больше всего его удивило чувство меры, с которым Олдфилд проводила свою роль: «…страсть, горе, негодование и даже отчаяние, – подчеркивал он, – передавались исполнительницей с благородством и достоинством».

В этом же году Олдфилд постиг тяжелый удар: в ноябре умер Артур Мейнверинг. Единственным утешением Энн стал ее сын, семилетний Артур.

14 апреля 1713 года в «Друри-Лейне» состоялась премьера классической трагедии Д. Аддисона «Катон». Энн играла дочь Катона, Марсию. В ее исполнении Марсия была трогательна и необычайно искренна. Особенно удались актрисе сцены с Джубой – Уилксом, где Энн пленяла зрителей своей женственностью и благородством. «Катон» прошел тридцать пять раз кряду. С каждым спектаклем Олдфилд становилось все труднее играть: она была на последнем месяце беременности. Увы, последний ребенок Энн и Артура родился мертвым.

Шесть лет спустя после смерти Мейнверинга Олдфилд вторично вышла замуж. И на этот раз брак не был оформлен юридически: весной 1718 года полковник Черчилл поселился в доме Энн. Добродушный, тактичный, удивительно надежный, он жил ее интересами. Зимой 1720 года у них родился сын, которого в честь деда и отца назвали Чарлзом.

В сезоне 1721/22 года Олдфилд была причастна ко всем удачам «Друри-Лейна». Так, например, умная и тонкая Милламент из комедии Уильяма Конгрива «Пути светской жизни» обрела в исполнении Энн необычайную многогранность характера.

Клеопатра – Олдфилд в пьесе Драйдена «Все для любви» привела в восторг 23-летнего Чарлза Маклина, впоследствии прославленного мастера английской сцены. Затаив дыхание, он следил за встречей Клеопатры и Антония – Бута в третьем акте трагедии. «Сколько достоинства и величия в их позах и жестах, – писал Маклин много лет спустя. – Зрительный зал разразился аплодисментами, как только они появились на сцене. Гордость мужчины и притворная кротость женщины, ум полководца и хитрость царицы, врожденная надменность римлянина и изысканный сарказм египтянки, испепеляющая страсть влюбленного и отчаянная ревность любящей – все это, слившись в единый вихрь, неукротимо мчало действие вперед, подчиняя своему ритму весь спектакль, захватывая публику, завораживая ее, лишая дара речи…»

Олдфилд не щадила себя. Усталость подкрадывалась незаметно. Запись, сделанная рукой казначея театра, гласила: «7 января 1727 года, суббота. Отменен „Беспечный муж“, внезапно занемогла миссис Олдфилд». Однажды, когда она уже была в костюме и гриме леди Бетти Модиш, актриса потеряла сознание. По указанию врачей Энн начала пить настои из целебных трав. К весне Олдфилд почувствовала себя лучше и смогла выходить на улицу, выезжать на прогулки с Черчиллом и маленьким Чарлзом. Иногда появлялась в театре.

16 февраля 1728 года Олдфилд впервые после долгого перерыва сыграла новую роль: леди Мэтчлисс в комедии Филдинга «Любовь в различных масках». В предисловии к пьесе драматург с благодарностью вспоминает о том, что миссис Олдфилд помогала ему переделывать некоторые сцены комедии, советовала, как подать их ярче и острее. Премьера спектакля прошла с успехом. «Удивительные совершенства миссис Олдфилд, – вспоминал позднее Филдинг, – настолько пленяли взор и слух каждого, что навсегда останутся в памяти многих».

Неделю спустя состоялся бенефис Олдфилд, для которого она выбрала комедию Ванбру «Неисправимый», где исполнила роль Беринтии. Публика приняла спектакль с особым энтузиазмом.

Горячим поклонником Олдфилд являлся Вольтер. «Она была удивительно приятной женщиной, – напишет французский гений. – Она пристрастила меня к английской сцене. Ее голос, фигура, манеры, игра так очаровали меня, что я поспешил выучить английский, чтобы понимать ее…» Дикция Олдфилд была настолько совершенной, отмечал Вольтер, что он понимал актрису без малейших усилий.

Сезон 1728/29 года Олдфилд начала поздно. Лишь 16 ноября сыграла Андромаху в «Несчастной матери» Филипса. Напряжение было, вероятно, непосильным, так как через два дня газеты сообщили, что миссис Олдфилд заболела. Однако спустя немногим больше недели афиши снова возвестили о спектакле с участием великой актрисы: комедия Флетчера «Ум без денег», где Энн исполняла роль покорительницы сердец леди Хартуэлл.

Чувствуя, что силы ее убывают, Олдфилд решает превратить сезон 1729/30 года в своеобразное прощание с публикой и театром: с 11 сентября 1729 года по 28 апреля 1730 года она сыграла 80 спектаклей, исполнив 28 ролей в различных пьесах, входивших в репертуар «Друри-Лейна».

Олдфилд создала две новые роли: леди Сайэнс в комедии Миллера «Забавы в Оксфорде» и царицу Софонизбу в одноименной трагедии Томсона. Актер Том Дэвис оставил нам описание одной из сцен трагедии, где Софонизба – Олдфилд читала свой монолог «Ни слова подлого о Карфагене!..». «Она была столь выразительной в каждом жесте, – писал Дэвис, – во взгляде ее горела такая испепеляющая ненависть к Массиниссе – Уилксу, дерзнувшему нелестно отозваться о Карфагене, голос звучал с такой силой уничтожающего презрения, что зал замер, а потом, по окончании сцены, разразился бурными аплодисментами».

28 апреля 1730 года Олдфилд сыграла леди Брут в «Разгневанной жене» Ванбру. Этому спектаклю суждено было стать последним в жизни актрисы. На следующий день она слегла. Диагноз был ужасным: опухоль внутренних органов. Олдфилд просила не таить от нее правды, и врачи признались, что болезнь неизлечима. Как рассказывает Маргарет Сондерс, Энн не расплакалась, услышав приговор, а лишь, тяжело вздохнув, выразила надежду, что у нее достанет сил вынести страдания.

Энн Олдфилд умерла в пятницу, 23 октября 1730 года. В тот вечер Королевский театр «Друри-Лейн» не зажигал огни. Актрису похоронили в южном нефе Вестминстерского аббатства (по особому распоряжению декана и капитула), неподалеку от могилы Уильяма Конгрива. Пышные и торжественные похороны английской актрисы поразили Вольтера, его тронула искренняя печаль сотен лондонцев разных сословий и званий.

Имя Энн Олдфилд вновь появляется на афишах лондонских театров в середине XIX века. В 1855 году Чарлз Рид сочинил одноактную пьесу «Нэнс Олдфилд». Премьера спектакля состоялась 17 апреля 1855 года в театре «Сейнт-Джеймз». Роль миссис Олдфилд сыграла известная артистка Лаура Сеймур. После успеха в театре «Сейнт-Джеймз» пьесу приняли к постановке и другие труппы.

ЛЕКУВРЕР АДРИЕННА (1692—1730)

Французская актриса. С 1717 г. – в театре «Комеди Франсез». Прославилась в трагедиях П. Корнеля, Ж. Расина, комедиях Мольера.

Адриенна Куврер родилась 5 апреля 1692 года в деревне Дамри в Шампани. Ее отец, шляпник Робер Куврер, вскоре обосновался в Фиме (провинция Суассон), а затем вместе с семьей переехал в Париж, где открыл мастерскую.

В Париже Адриенна обучалась грамоте у монахинь. Но она мечтала о театральных подмостках. В четырнадцать лет Куврер выступала в любительской труппе. Среди ролей – Паулина в «Полиевкте» Корнелия. На талантливую девушку обратил внимание Марк Антуан Легран, актер «Комеди Франсез». Не будучи сколько-нибудь выдающимся актером, он обладал преподавательским талантом. Адриенна с согласия родителей стала учиться у Леграна и быстро овладела азами актерского мастерства.

Через два-три года Леграну стало ясно, что ему уже нечему учить подопечную. Театральную карьеру Куврер надо было начинать в провинции: лучших своих актеров королевский французский театр получал оттуда. По рекомендации Леграна, Элизабет Клавель, открывшая театр в Лилле, включила Адриенну в свою труппу. Так Адриенна Куврер, чью фамилию снабдили для сцены облагораживающей приставкой «Ле», стала актрисой Лилльского театра.

Сначала ей приходилось играть в комедиях. Зрители ее заметили и оценили. В 16—17 лет ей все чаще поручались главные роли. Вскоре после своего дебюта в 1708 году Лекуврер сошлась с молодым актером Клавелем. Он добился того, чтобы Адриенна получила приглашение на первые роли в Люневиль в труппу герцога Лотарингского.

В Люневиле Лекуврер встретила капитана Рикардийского полка, барона Д. В ее глазах он был героем: в сражении при Рамильи ему прострелили навылет грудь. После падения с лошади рана открылась, и барон умер на руках Адриенны. На какое-то время она оставила сцену. И только осенью 1711 года подписала соглашение с дирекцией театра Страсбурга, где перешла на положение первой актрисы.

Адриенна пользовалась успехом. Талантливую актрису окружали поклонники. Самым упорным оказался молодой граф Франсуа де Кленглен, сын аристократа. В результате этой связи на свет появилась Франсуаза-Екатерина-Урсула. Однако именно рождение Франсуазы стало одной из причин разрыва отношений между актрисой и графом. Кстати, есть упоминание и о другой дочери Адриенны, родившейся в 1710 году, – Елизавете-Адриенне. Об отце этой дочери нет сведений, кроме имени (Филипп Ле-Руа), которое могло быть и вымышленным.

В конце 1716 года Адриенна Лекуврер переехала в Париж. Ее дебют на сцене «Комеди Франсез» состоялся 17 мая 1717 года. Адриенна выбрала роль Электры из трагедии под тем же названием Кребильона-старшего и роль Анжелики в мольеровском «Жорже Дандене», единственную из комических ролей, которую она по-настоящему любила.

Хорошо зная, что именно принесло ей славу в провинции, Адриенна Лекуврер решила и в «Комеди Франсез» отойти от господствовавшего на этой сцене декламационного стиля. И в решающий для ее карьеры вечер она по-настоящему играла, двигалась и жила, произносила стихи с интонацией и чувством, каких требовала в данном случае драматическая ситуация. Публика пришла в восхищение.

После успешного дебюта Адриенна бывала занята в театре очень часто. Монима в «Митридате» Расина, главная роль в его же «Беренике», Ирина в «Андронике» Кампистрона, Алкмена в мольеровском «Амфитрионе», наконец, Паулина из «Полиевкта» Корнеля. Все это имело у публики такой успех, что уже 20 июня ее формально приняли в Товарищество господ королевских актеров с половинной долей, а через год после дебюта она стала полноправной и весьма влиятельной сосьетеркой.

В течение тринадцати лет Адриенна была лучшей исполнительницей героинь Расина. Конечно, она не могла не ощущать и не понимать исключительной близости Расина именно ее дарованию. «Федра» и «Ифигения», «Митридат» и «Баязет», «Андромаха» и «Береника» – вот трагедии, где Адриенна выступала чаще всего. Кроме Расина в ее репертуаре достойное место занимал Корнель: помимо «Полиевкта», где она оставалась неподражаемой Паулиной, Адриенна играла и в других не сходящих со сцены трагедиях Корнеля – в «Сиде», «Цинне», «Горации», «Родогуне», «Никомеде».

Зрителей поражала убежденность актрисы, что действие, в котором она участвует, есть изображение жизненной правды. Публику восхищало умение «входить в роль», изображать переживания так, чтобы они становились органическими и полноценными. В начале XVIII века психологическая правдивость казалась дерзновенным новаторством, которое потрясало и восхищало всех, кто был способен его понять и оценить. Еще одной особенностью игры Адриенны, которую тоже отмечали почти все, была способность отзываться на слова партнера и собеседника, когда ответ на них еще не зазвучал, но уже существует, уже дается актрисой, уже угадывается и понимается зрителем.

Адриенну Лекуврер считают до некоторой степени реформатором театрального костюма. Например, изображая Елизавету Английскую в трагедии Тома Корнеля «Граф Эссекс», она вышла на сцену в придворном туалете и с синей лентой ордена Подвязки, а для роли Корнелии из трагедии старшего Корнеля «Смерть Помпея» облачилась вопреки всем обычаям в траурное черное платье и распустила волосы.

Комедиограф и театральный критик д'Эгбер писал об игре Лекуврер: «Едва появляясь на сцене, она была уже захвачена своей ролью. Но при этом полностью владела и своим сердцем и чувствами. Без малейшей натуги переходила она от бурного порыва к ясному спокойствию, от нежности к ярости, от внезапного испуга к притворству. На лице ее последовательно сменялись выражения спокойствия, смущения, покорности, гордости, подавленности, угрозы, гнева, сострадания. И публика сразу же заражалась всеми этими чувствами, не пытаясь сопротивляться, удивлялась ее удивлением, страшилась, жаловалась и трепетала вместе с нею. Зрители плакали еще до того, как она начинала проливать слезы. Ибо в ней не было ничего, что не казалось бы реально существующим… Но свое страстное чувство она всегда согласовывала с общим характером действия, никогда не забывала одного ради другого, и в самых исступленных порывах оставалась благородной: ее Федра предавалась гневу и любовной страсти, ни на один миг не теряя царственного величия…»

Лекуврер повезло и в том, что она обрела партнера, равного ей по таланту и разделявшего ее взгляды: в 1721 году в театр вернулся знаменитый артист и необыкновенный человек Мишель Барон. Но самым верным и постоянным другом Адриенны Лекуврер стал молодой Вольтер. Адриенна была всего на два года его старше. Вольтер в письме, написанном через год после смерти Лекуврер, называет себя «человеком, который был поклонником ее таланта, ее другом и возлюбленным».

В 1721 году Вольтер заболел ветряной оспой – по тем временам это была довольно серьезная болезнь. Адриенна ухаживала за ним, не считаясь с опасностью заразиться. В театре они часто работали вместе, деля успех и неудачу.

Лекуврер пользовалась успехом в высшем свете. Своим положением она была обязана исключительно себе. Она много читала, причем не только романы и стихи, но и книги по истории. Адриенна не славилась острословием и ироническим блеском речей, но ее суждениям всегда хватало своеобразия, меткости и глубины. Ее отличали душевная чуткость, такт, искренность и, простота.

Помимо друзей – литераторов и философов, были у нее и влиятельные поклонники. Это Пренжан, управляющий делами герцогини Брауншвейгской, затем британский аристократ, влюбленный в Париж и Адриенну, лорд Питерборо, который говорил ей: «Мне в Вас нужно как можно больше ума и как можно больше любви ко мне». И в эту область своей жизни актриса сумела не дать доступа пошлости и грубости.

В 1721 году Адриенна Лекуврер встретилась и сблизилась с Морисом Саксонским, будущим маршалом Франции. Сын курфюрста Саксонского, короля Польского Августа II и его фаворитки Авроры фон Кенигсмарк появился в Париже после того, как его услали из Дрездена за слишком веселую и широкую жизнь. Адриенна Лекуврер полюбила Мориса за то, что он был королевский сын, но в то же время изгнанник, за то, что он был герой, но обреченный ставить свое геройство на службу людям, куда менее достойным, чем он сам.

Морис мечтал о собственном княжестве, и для него оно стало принимать реальные очертания в виде герцогства Курляндского. Узнав, что Морису нужны деньги, Лекуврер немедленно продала свои драгоценности, серебряную посуду и послала в Курляндию 40000 ливров. Адриенна не могла себя обманывать: если бы Морис достиг цели, она потеряла бы его навсегда. Деньги не помогли. То ли было уже поздно, то ли попытка Мориса завладеть Курляндией была обречена с самого начала.

И вот судьба столкнула Лекуврер и графа Мориса Саксонского с «роковой» женщиной. Это была очень знатная, очень молодая и очень красивая, четвертая жена престарелого герцога Бульонского. Несмотря на свою ревность, Адриенна готова была мириться с этим приключением Мориса. Но случилось непредвиденное, очередной каприз герцогини превратился в серьезное увлечение, а она не терпела никаких препятствий.

В воскресенье 24 июля 1729 года горничная передала Адриенне записку. Некий аббат Буре сообщал, что враги имеют намерение ее отравить. Позднее он назвал имя злодейки – герцогини Бульонской. Адриенна всерьез поверила в жестокий замысел соперницы. Морис Саксонский также готов был верить в ее коварство. Весь Париж шумел и волновался по поводу того, что герцогиня Бульонская пыталась отравить мадемуазель Лекуврер. Все – и дворяне, и буржуазия, и простой народ, – разумеется, стояли на стороне жертвы.

Адриенна всегда была слабого здоровья и после всех пережитых волнений она целых три недели не появлялась на подмостках «Комеди Франсез». Первое после столь длительного перерыва выступление ее состоялось 10 ноября в роли Федры – любимой роли из любимой трагедии Расина.

Спектакль из обычного превратился в парадный. На нем присутствовали принцы крови, придворные, литераторы, знатные дамы, гордившиеся своей дружбой с мадемуазель Лекуврер. Пришли близкие друзья-мужчины – д'Аржанталь, Вольтер, Фонтенель, Дю Марсэ и другие. Адриенна ощутила небывалый подъем, острое нервное возбуждение.

Когда началось третье действие, в ложу вошла герцогиня Бульонская. По-видимому, она хотела своим присутствием продемонстрировать всем презрение к клевете.

Первые две сцены прошли благополучно, но в третьей сцене к Федре, узнающей о том, что Тезей жив, возвращаются и ужас, и растерянность, Адриенне снова надо было переживать на сцене смятение чувств. Внезапно она забыла, что изображает Федру, и с гневом бросила в ложу герцогини те слова, которые должна была произнести в диалоге с Эноной:

Демократичный в массе своей партер разразился неистовыми аплодисментами. Люди «большого света», в том числе и друзья Адриенны, с ужасом переглядывались в своих ложах. Герцогиня Бульонская встала и покинула театр.

Спектакль, впрочем, продолжался. Адриенна блестяще провела труднейшую сцену четвертого действия. Несмотря на скандальный эпизод в третьем действии, спектакль закончился для Адриенны триумфально. Однако между «Комеди Франсез» и герцогиней Бульонской началась довольно длительная война.

После скандала, разыгравшегося на представлении «Федры», мадемуазель Лекуврер несколько раз выступала на сцене – сначала в «Горации» Корнеля, затем в «Электре» и «Флорентийце». Правда, потом в течение месяца она не могла играть.

Наступил роковой март 1730 года. Адриенна, словно стараясь нагнать упущенное, играет 5-го, 13-го, 14-го и, наконец, – в последний раз – 15-го.

В тот вечер давали «Эдипа» Вольтера. Адриенна, исполнявшая роль Иокасты, весь день чувствовала себя неважно, а в театре ей стало совсем плохо. И все же она продолжала играть, хотя многие в зрительном зале заметили и ее состояние, и ее героические усилия довести спектакль до конца.

Вернувшись домой, Адриенна слегла и уже не вставала. Морис Саксонский, Вольтер, д'Аржанталь все время находились при ней. Утром 20 марта 1730 года Адриенна скончалась.

На следующий день «Комеди Франсез» была в трауре: спектакль, назначенный на вечер, отменили. С новой силой поднялась молва о злодейском отравлении.

Вольтер и друзья Адриенны, которые не верили в отравление, позаботились, чтобы квалифицированные медики произвели вскрытие. Никаких следов яда не обнаружилось, медицинское заключение дало диагноз: «Больная скончалась от воспаления кишечника и внутреннего кровоизлияния».

Католическая церковь отказывала в христианском погребении тем людям актерской профессии, которые не захотели или почему-либо не смогли отречься на смертной одре от своего греховного лицедейства и раскаяться в нем. С Адриенной как раз это и произошло. По распоряжению начальника полиции в ночь со вторника на среду тело Адриенны завернули в мешковину и отвезли в полицейской карете на ближайший пустырь на берегу Сены. Тело опустили в приготовленную яму, засыпали негашеной известью, потом землей. Место захоронения затерялось. Возмущенный Вольтер написал эпитафию, которая стала прекраснейшим, поистине нерукотворным памятником актрисе. Гений Франции был убежден, что Лекуврер – актриса, «которой в Греции воздвигали бы алтари».

Адриенна Лекуврер изображала на сцене трагических героинь и недаром в письмах к Пирону так решительно защищала свое право на героику в театре своего времени. Но ее собственная короткая жизнь и ее внезапная загадочная для большинства смерть из нее самой делали героиню уже почти готовой драмы.

Романтическая легенда о том, как великая артистка простого происхождения, дочь народа, пала жертвой распутной аристократки, уверенной в своей безнаказанности, слишком дорога была уму и сердцу многих людей, чтобы легко умереть. Она и осталась жить – в некоторых мемуарах и письмах, в нескольких пьесах с захватывающим сюжетом и интересными ролями.

ГАРРИК ДЭВИД (1717—1779)

Английский актер. В 1742—1776 годах выступал в театре «Друри-Лейн». Один из реформаторов сцены и основоположник просветительского реализма в европейском театре. Считал театр воспитателем общества. Прославился в пьесах У. Шекспира (25 ролей, в т.ч. роль Гамлета).

Дэвид Ла-Гарриг, дед будущего великого актера перебрался из Франции в Англию после отмены в 1685 году Нантского эдикта. Богатый французский купец на чужой земле стал Гарриком. Один из его сыновей, Питер, остался в Англии, женился на ирландке Арабелле и купил офицерский чин. Супруги поселились в Личфилде. В семье родилось семь детей. Особые надежды возлагались на «Дэвида Третьего», родившегося 19 февраля 1717 года. Арабелла нередко собирала детей в большой гостиной и пела им старинные английские песни или учила с ними стихи. Из ее рассказов Дэвид узнал о пьесах Шекспира.

В десять лет Гаррик поступил в грамматическую школу Личфилда, где основными предметами были латынь и греческий. Благодаря содействию регистратора приходского суда Гилберта Уолмси, поклонника театра, ученики поставили комедию Дж. Фаркера «Офицер-вербовщик». Гаррик выступил в двух ролях – актера (он играл сержанта Кайта) и режиссера. Спектакль был тепло встречен взрослыми зрителями.

20 марта 1728 года в Личфилд пришло письмо из Лиссабона от «Дэвида Второго», брата Питера Гаррика. Он просил отправить «дорогого племянника и тезку» в Португалию, где мальчик будет обучаться торговому делу и бухгалтерским премудростям.

В Лиссабоне Гаррик был радостно встречен не только дядей, но и всем веселым обществом английских купцов. «Дэвид Третий» пел им песни, читал длинные монологи, а иногда исполнял сцены из пьес. Однако, не обнаружив призвания коммерсанта, он вернулся домой.

В восемнадцать лет Дэвид стал посещать «Частную Академию мистера Джонсона для юных джентльменов», а в начале марта 1737 года он отправился в Лондон. Гилберт Уолмси написал своему другу, математику Колсону, жившему под Лондоном, в Рочестере, с просьбой взять к себе в ученики и приютить в своем доме Дэвида Гаррика, «юношу разумного и любознательного, нуждающегося тем не менее в систематическом и серьезном образовании».

Однако Дэвид никакого интереса к юриспруденции не проявил и пропадал в лондонских театрах. Но и тут удача его не оставила. По инициативе старшего брата Питера была создана виноторговая фирма «Гаррик и К°» с отделениями в Лондоне и Личфилде. Небольшой винный погребок Дэвида находился как раз напротив «Ковент-Гардена» – одного из двух (второй именовался «Друри-Лейн») ведущих драматических театров города, неподалеку от другого театра, «Гудменс-Филдс».

Скоро актеры почувствовали в Гаррике своего человека. Живой, подвижный, остроумный, он стал близким другом многих актеров Лондона, их «поверенным» в делах как театральных, так и сердечных. В 1740 году заболел известный лондонский Арлекин Ричард Йетс, и Джиффард, руководитель театра «Гудменс-Филдс» попросил Гаррика выступить вместо Йетса. Дэвид надел маску Арлекина и сыграл так, что никто не заметил подмены.

В мае 1741 года Джиффард взял Гаррика с собой на летние гастроли. К счастью, с ним вместе поехал Чарлз Маклин, за несколько месяцев до того прославившийся в роли Шейлока. Маклин был характерный актер, превративший этот традиционно комический образ в трагический. Ему удалось покончить с напевной декламацией, шедшей от актеров театра классицизма. Он заставлял своих учеников произносить реплики самым обыденным тоном, а затем закреплять эти интонации, приноравливать к условиям сцены. Гаррик учился у Маклина недолго, но при его феноменальных способностях этого оказалось достаточно.

Гастроли в Ирландии проходили в небольшом городке Ипсвич. В составе приехавшей труппы значился некий мистер Лидл. Под этим псевдонимом скрывался Дэвид Гаррик. 21 июля 1741 года молодой актер сыграл капитана Дюртета в комедии Джорджа Фаркера «Неверный», а несколько позже Абоана, благодарного дикаря, в драме Томаса Саутерна «Ориноко». Ирландцы тепло встречали его.

В Лондоне Гаррик продолжил играть в театре «Гудменс-Филдс». Джиффард дал ему роль Ричарда III, обещав, что перед публикой он предстанет как «джентльмен, впервые появившийся на сцене». Это был способ заманить в зал побольше людей. Правда, случалось, зрители забрасывали не понравившегося им дебютанта тухлыми яйцами и помидорами, и даже избивали его. С Гарриком такого не случилось.

Чарлз Маклин вспоминал, что Гаррик блестяще справился с ролью. Все переживания, чувства и страсти, переполняющие душу короля, угадывались в каждом жесте, сквозили в каждом движении актера.

Успех нарастал от сцены к сцене, от акта к акту. Спектакль закончился, как писала одна из лондонских газет, аплодисментами «небывалыми, восторженными и продолжительными». Газета «Чэмпион» отмечала, что звучание его голоса было естественным, актер «не завывал, не стонал и не рычал, как это было в моде». Критик подчеркивал, что походка Гаррика была лишена какой бы то ни было напыщенности, а лицо отражало «все переливы души». Гаррик стремился играть в постоянной связи и единстве со своими партнерами, в отличие от многих ведущих актеров эпохи.

Он обладал удивительным талантом на протяжении одного спектакля с блеском играть и фарсовые и трагические роли. Способность Гаррика перевоплощаться вызывала восхищение современников. Он был непревзойденным Бенедиктом в комедии Шекспира «Много шума из ничего», Абелем Драггером в «Алхимике» Бена Джонсона и многих других ролях. Абель Драггер был одной из любимых ролей Гаррика, он играл ее в течение всей жизни и исполнил в последний раз в апреле 1776 года. Гаррик считал, что комедия требует от актера не меньшего мастерства, чем самая возвышенная трагедия. В трагедии сюжет, фабула, язык, костюмы помогают актеру создать запоминающийся образ. В комедии же действие нередко происходит в среде низменной, поэтому от актера требуется значительное мастерство, чтобы увлечь зрителя, заставить его поверить в силу переживаний персонажей низких так же, как он верил в силу страданий героев высокой трагедии.

Гаррику не было и 25 лет, когда в марте 1742 года он сыграл роль короля Лира, человека в годах. Работа над образом была нелегкой. Наибольшую тревогу у Гаррика вызывала сцена сумасшествия, он стремился сделать ее правдивой и впечатляющей. Неподалеку от театра жил человек, который когда-то, играя с двухлетней дочкой, уронил ее из окна. Ребенок погиб, а отец сошел с ума. Несчастный в определенный час подходил к окну и, оглашая улицу ужасными криками, «ронял» воображаемого ребенка. Гаррик внимательно наблюдал за ним, что помогло актеру исполнить сцену помешательства в «Короле Лире» с удивительной силой.

Пластика образа далась ему без труда, и все-таки после шести представлений спектакль пришлось на время снять, так как Гаррик не был удовлетворен своей игрой. Он начал готовить роль заново. Работая, он открыл очень важное свойство своего таланта: в ходе спектакля ему нужны были контрастные состояния. И для того чтобы хорошо сыграть трагического старика, он написал для себя сценку, где представлял комического подростка. После этого Гаррика в роли короля Лира ждал триумф. Маклин впоследствии с восторгом рассказывал о том, как Гаррик до неузнаваемости перевоплотился в измученного жизнью седого старика; как в сцене проклятия ужас сковывал зрителей, а трагический пафос, которым была проникнута сцена встречи короля Лира с Корделией, исторгал у публики слезы.

С «Королем Лиром» Гаррик не расставался в течение всей творческой жизни. От спектакля к спектаклю углублял он образ величавого старца, выделяя на первый план трагедию человека, униженного жестокостью и вероломством, горе отца, оскорбленного дочерьми.

С октября 1741 года по май 1742 года Гаррик на сцене театра «Гудменс-Филдс» выступил сто сорок раз, сыграв девятнадцать ролей. Он не боялся замечаний, прислушивался к советам. Коллеги поражались его трудоспособности. «Гудменс-Филдс» процветал. Публика говорила только о Гаррике, ходила смотреть только его.

С тех пор один успех следовал за другим. К февралю 1742 года Гаррик, сыграв ряд трагических ролей – Ричарда III, Шамонта в «Сироте» Отвея и Лотарио в «Прекрасной грешнице» Роу, – обратился неожиданно для всех к комедийному жанру и создал образ высокомерного и глуповатого драматурга Бейса в народной пьесе Бекингема «Репетиция», утонченной сатире на актеров, критиков и драматургов второй половины XVII века. Блистательные имитаторские способности позволили Гаррику пародировать игру прежде всего актеров старой школы.

В результате владельцы патентованных театров с помощью лорда-камергера добились закрытия «Гудменс-Филдса». Одновременно владелец «Друри-Лейна» Флитвуд предложил Гаррику ангажемент на следующий сезон с огромным окладом в 500 фунтов стерлингов. И уже в мае 1742 года Дэвид вместе с новой партнершей Маргарет Уоффингтон выступал в Ирландии. Он был давно и безнадежно влюблен в очаровательную Маргарет, однако признался ей в своем чувстве только теперь. Актриса ответила взаимностью. 12 августа на своем бенефисе Гаррик играл заглавную роль в «Гамлете» Шекспира. Уоффингтон выступила в роли Офелии.

Гамлет был одной из великих ролей Гаррика. Дублинцы необыкновенно гордились тем, что Гаррик впервые исполнил эту роль в их городе. Успех премьеры был ошеломляющим. Публика восхищалась игрой «лучшего и талантливейшего актера, которого когда-либо видели оба королевства»; критика отмечала его яркий темперамент, блестящую дикцию, четкий жест. В Дублине Дэвида Гаррика впервые назвали Росцием, по имени великого древнеримского актера.

Гаррик всегда придерживался своей системы контраста. Он магнетически действовал на зрителей. Их внимание так сосредоточивалось на нем, что никого, кроме него, они уже просто не видели. Только так и мог появиться «дотоле никем не замеченный призрак».

Как драматург Гаррик не только оставил после себя несколько комических сценок, но и вмешался в творческую лабораторию Шекспира. XVIII век не способен был принять этого писателя целиком. Из его пьес выкидывали комические сцены (так, «Гамлет» шел без эпизода с могильщиками), придумывали для его трагедий благополучные развязки, вписывали в них нравоучительные монологи. Переиначивал Шекспира и Гаррик. Но он ближе, чем кто бы то ни было, держался шекспировского текста. Гаррик работал над текстом «Гамлета» всю жизнь – он непрерывно сравнивал сценический, «суфлерский» вариант с подлинником, задумывался над каждой строчкой, репликой, монологом.

Осенью 1742 года Дэвид попытался создать с Маргарет Уоффингтон некоторое подобие семьи. Они вместе поселились на Бау-стрит. Однако Маргарет не стремилась ограничить круг своих знакомств, и Дэвид был вынужден с ней расстаться, хотя они по-прежнему часто встречались в театре, нередко были заняты в одном спектакле.

7 января 1744 года состоялась премьера «Макбета». Образ Макбета, созданный Гарриком, был ярким, глубоким, сложным. Актер подчеркивал в своем герое обыденность, общечеловечность. Макбет Гаррика обладал слабой волей, мягким характером. Актер снова восхитил зрителей выразительностью своей игры. Многие актеры сознавались впоследствии, что «…до тех пор, пока мастер Гаррик не открыл силы и прелести впечатления, производимого игрой лица, они ничего не знали о том эффекте, который может производить сцена пира».

«Твое лицо в крови», – воскликнул Макбет – Гаррик, обращаясь к наемному убийце в сцене пира. И исполнитель этой роли невольно поднес руку к лицу, в страхе прошептав слова: «Да неужели, Господи!» – которых вовсе не было в тексте пьесы.

Роли следовали одна за другой, но не все они соответствовали актерской индивидуальности Гаррика. Не увенчалась успехом работа над образами Отелло и короля Иоанна. Но Гаррик обладал редким для актера мужеством критически оценивать результаты своих творческих поисков и вовремя отказаться от роли, исполнение которой не приносило ему подлинного удовлетворения.

Сезон 1746/47 года Гаррик встретил в составе труппы «Ковент-Гардена». Здесь он сыграл роль, которая осталась навсегда в его репертуаре, беспутный шалопай и кутила Рейнджер в комедии Бенджамина Ходли «Ревнивый муж». Гаррик наделил своего героя таким обаянием и умом, что журнал «Джентльменз мэгэзин» опасался, как бы «…беспутный Рейнджер, благодаря великолепной игре Гаррика, не стал предметом подражания».

Сезон в «Ковент-Гардене» принес Гаррику успех и материальное благополучие. Друзья уговорили его стать совладельцем «Друри-Лейна». Соглашение было подписано 9 апреля 1747 года. Гаррик должен был заниматься творческими вопросами – подбором репертуара и актеров, постановкой спектакля.

Пребывание Гаррика в «Друри-Лейне» составило целую эпоху в истории театра. Друзья говорили, что общаться с Гарриком было непросто. Характер прихотливый, не всегда можно было угадать, чего от него ждать. Но как только доходило до дела, он становился тверд и последователен. Твердую руку «маленького тирана» (так вскоре актеры прозвали Гаррика) труппа почувствовала на первых же репетициях: он требовал точного знания роли!

Гаррик освободил сцену от зрителей, дал простор актерам, боролся против унаследованного от классицизма преобладания слова над игрой, ввел продолжительные, до года, репетиции, старался передать актерам все, что умел сам. Он заботился о характерном гриме и историческом костюме. Для оформления спектаклей пригласил «короля декораторов» Филиппа Джеймса Лотербурга. Так, при нем сцена, например, стала освещаться рампой, а не люстрами, как раньше. Словом, Гаррик сделал «Друри-Лейн» самым современным из тогдашних театров.

Сезон 1748/49 года ознаменовался постановкой двух пьес Шекспира. «Много шума из ничего» и «Ромео и Джульетта». В первой с успехом выступили Гаррик и миссис Притчард, остроумно и тонко сыграв Бенедикта и Беатриче.

22 июня 1749 года Дэвид Гаррик женился на известной немецкой танцовщице Еве Марии Виолетт. Жених и невеста были разных вероисповеданий, поэтому свадебная церемония состоялась дважды: сначала в англиканской церкви, затем в католической. «Мадемуазель Фиалка» оставила сцену и стала верной помощницей мужу. Дэвид и Ева не расставались в течение тридцати лет совместной жизни. Правда, детей у них не было, хотя оба страстно их желали, но сыновья и дочери Джорджа, его брата, заставили забыть это горе, и чета занялась воспитанием своих племянников и племянниц.

В 60-е годы Гаррик играет разнообразный репертуар – от Меркуцио и Ромео до острокомедийной роли мистера Оукли в фарсе Джорджа Кольмана «Ревнивая жена». Ведущее место в репертуаре театра «Друри-Лейн» занимали пьесы Шекспира.

Гаррик выступал по три-четыре раза в неделю. Усталость подкрадывалась незаметно. Дэвид становился раздражительным, придирчивым. Друг дома, доктор Барри, советовал ему чаще выезжать на прогулки за город. Гаррик и Виолетт уезжали на свою виллу в Хэмптоне. Дэвид любил превращаться в простого сельского сквайра, возиться в огороде, поливать цветы. Но ему требовался длительный отдых, перемена мест. В 1763 году супруги отправились в путешествие по Европе. В столице Франции английское посольство организовало в честь великого актера торжественный прием, на который были приглашены все знаменитости светского, литературного и театрального Парижа. Здесь были энциклопедисты Дидро и Даламбер, актеры Превиль и Лекен, актрисы Клерон и Дюмениль…

Во время приема Гаррик продемонстрировал свои способности. На протяжении пяти секунд его лицо выражало то безумную радость, то спокойствие, то изумление, то удивление, то печаль и уныние, то ужас и отвращение. А затем в обратном порядке – снова к безумной радости.

Присутствовавший на обеде Дени Дидро сделал из этого вывод, что Гаррик – совершеннейший актер представления. Разве может душа человека обладать подобной пластичностью? Гаррик, заявил Дидро в своем трактате «Парадокс об актере», продемонстрировал свои удивительные мимические способности – не более того.

С ним далеко не все были согласны. И, прежде всего, те, кто работал с Гарриком. Среди них был крупнейший балетмейстер Жан-Жорж Новер, автор знаменитых «Писем о танце» (1760). Он рассказывал, как отчаянно мучился Гаррик перед премьерой, «вживаясь в образ». А на одном из спектаклей «Короля Лира» в сцене, где престарелый отец проклинает своих дочерей, Гаррик пришел в такой экстаз, что сорвал с головы седой парик и запустил им за кулисы – так и доиграл действие.

Так кем же был Гаррик – «актером представления» или «актером переживания»? Ни тем, ни другим. Он был «абсолютным актером» – одним из величайших в мировом театре. Он вообще был во всех отношениях «человеком театра» – и актером, и драматургом, и театральным администратором, и режиссером.

27 апреля 1765 года «английский Росций» вернулся в Лондон после долгого путешествия. Помимо Франции, он побывал в Турине, Милане, Риме, Венеции, Неаполе, Парме…

14 ноября Дэвид Гаррик появился на сцене Лондона в роли Бенедикта из комедии «Много шума из ничего». Зал был переполнен. По общему мнению, Гаррик стал играть еще лучше – легче, отточеннее, без нажимов в сильных местах. Он отказался от многих ролей, сохранив в своем репертуаре лишь наиболее удачные, проверенные временем работы. Число выступлений также сократилось: в течение сезона Гаррик играл теперь двадцать – двадцать пять раз, не более.

В своем поместье (Гаррик стал одним из богатейших людей в английском театре) он установил бюст Шекспира и вернул былую славу родному городу знаменитого драматурга. Первый шекспировский фестиваль, который Дэвид организовал в Стратфорде-на-Эйвоне, не удался. Была плохая погода, да и приглашенную из Лондона публику буквально заели клопы. Гаррик, затратив большие деньги, навел в городе чистоту, и новый фестиваль положил начало долгой славной традиции.

7 марта 1776 года газеты сообщили о том, что Гаррик продал свой пай в «Друри-Лейне» сыну Томаса Шеридана, Ричарду, молодому и талантливому драматургу. Едва по Англии и по всей Европе разнесся слух, что Гаррик покидает сцену, в Лондон началось нашествие зрителей. И ко всеобщему удивлению он сыграл свои старые роли так, словно не прошло десятков лет. С 11 апреля по 10 июня Гаррик дал девятнадцать спектаклей, сыграл одиннадцать ролей. Он по-прежнему, казалось, был полон сил.

Сойдя со сцены, Гаррик прожил меньше трех лет. Его беспокоили боли в почках. Умер он 20 января 1779 года тихо и спокойно. Похороны Гаррика были необыкновенно грандиозны. С большими почестями актер был похоронен в Вестминстерском аббатстве. Все свое солидное состояние он оставил жене и другим родственникам. Коллекция редких книг пожертвована им в Британский музей, а два дома – Обществу помощи бедствующим артистам.

ВОЛКОВ ФЕДОР ГРИГОРЬЕВИЧ (1729—1763)

Русский актер и театральный деятель. Создатель первого постоянного русского театра. Играл в трагедиях А.П. Сумарокова.

Федор Григорьевич Волков родился 9(20) февраля 1729 года в Костроме в купеческой семье. После смерти отца малолетний Федя остался вместе с братьями на попечении своей матери. В 1735 году семья переселилась в Ярославль.

В одном из документов за подписью самого Волкова говорилось, что он «с 741 году по 748 год… находился в Москве в науках». Послал «в науки» 12-летнего юношу его отчим ярославский купец и заводчик Федор Васильевич Полушкин, женившийся на матери Волкова, молодой вдове Матрене Яковлевне, у которой, помимо старшего Федора, было еще четверо сыновей. Так как Полушкин владел серными и купоросными заводами, – обучался Волков, вероятнее всего, у какого-нибудь иностранца-промышленника. По свидетельству биографов, он «в совершенстве изучил в Москве немецкий язык» и говорил на нем «как природный немец».

В Москве популярностью пользовался постоянно действующий публичный городской театр «Немецкая комедия». Волков увлекся театральными представлениями, водил дружбу и знакомство с театральными любителями из приказных, семинаристов и «школьников, которые устраивали игрища». Один из первых биографов актера Н.И. Новиков особо отметил, что Волков «друзей имел немногих, но наилучших, и сам был друг совершенный, великодушный, бескорыстный и любящий вспомоществовать». Одним из таких «немногих» друзей, с которыми Волков познакомился в юности в Москве, стал «малороссийский грек» Николай Николаевич Мотонис, впоследствии уважаемый литератор и известный переводчик.

Тем временем Полушкин принял Федора и его братьев на правах товарищей в свои промышленные предприятия и обязался сверх содержания пасынков наградить их половиной прибыли от заводов и четвертой частью наследства после своей смерти.

В 1746 году Волков был отправлен отчимом в Санкт-Петербург. Там он поступил в немецкую торговую контору. Новиков писал: «Познакомясь с живописцами, музыкантами и другими художниками, бывшими тогда при Императорском Италиянском театре, не упустил он ни одной редкости, которую бы ни осмотрел и ни постарался бы узнать обстоятельно. Более всего прилепился он к театру, и по случаю знакомства, несколько раз видя представление Италиянской оперы, почувствовал желание сделать и у себя в Ярославле театр, дабы представлять на нем русские театральные сочинения».

Волков побывал также и на спектаклях в кадетском корпусе. Увидев трагедию Сумарокова «Синав и Трувор», он пришел в такое восхищение, что «не знал, где был: на земле или на небесах».

В 1748 году умер Полушкин. Волков получил в управление заводы. Он возвратился в Ярославль и, обретя теперь самостоятельность, а также средства, собрал вокруг себя театральных «охотников» из местной посадской молодежи.

Спектакли устраивались в амбаре с каменными сводами, в котором прежде складывались кожевенные товары. На первом представлении 29 июня 1750 года были разыграны две пьесы: драма «Эсфирь» и пастораль «Эвмон и Берфа», музыку к которой сочинил Волков.

Спектакли в кожевенном амбаре заинтересовали ярославцев. Волков нашел покровителей в среде высшего ярославского общества. Воевода Мусин-Пушкин и помещик Майков явились местными меценатами. Они уговорили многих ярославских купцов и дворян сделать пожертвования на устройство более удобного театра. Открытие его относят к началу 1751 года. Дана была опера Метастазио «Титово милосердие», переведенная с итальянского самим Волковым.

Ярославские жители увидели на подмостках также духовные драмы Димитрия Ростовского, некоторые пьесы типа «актов» и «российских комедий», а также совсем недавно напечатанные в Петербурге первые трагедии А.П. Сумарокова. Под руководством Волкова начали играть впоследствии знаменитые русские актеры И.А. Дмитревский, Я.Д. Шумский и другие.

Слухи об этом театре дошли до Петербурга. Императрица во что бы то ни стало захотела их увидеть до наступающего поста, поэтому-то в первые же дни нового, 1752 года курьер объехал всех сенаторов по домам, чтобы те подписали «Указ» об этом, не дожидаясь окончания праздников. И «сенатской роты порутик Дашков» помчался в Ярославль с императорским «Указом».

В этом важном документе говорилось: «…Императрица Елисавет Петровна самодержица всероссийская сего генваря 3 дня указать соизволила: ярославских купцов Федора Григорьева сына Волкова с братьями Гаврилою и Григорием, которые в Ярославле содержат театр и играют комедии, и кто им для того еще потребны будут, привесть в Санкт-Петербург… Для скорейшего оных людей и принадлежащего им платья сюда привозу, под оное дать ямские подводы и на них из казны прогонные деньги…»

В конце января – начале февраля 1752 года ярославцы во главе с Федором Волковым уже играли перед императрицей и двором комедию «О покаянии грешного человека» Димитрия Ростовского, трагедии Сумарокова «Хорев», «Синав и Трувор» и «Гамлет», причем сам драматург присутствовал среди зрителей.

Федор Волков был «довольно искусный музыкант на многих инструментах», играл на скрипке и клавикордах, а также пел «разные оперные арии», «итальянские арии». Эта музыкальность помогла ему быстро освоиться на профессиональной сцене, причем его сразу же причислили к штату придворных артистов, в так называемую «Итальянскую компанию», тогда как его «сотоварищей» по ярославской любительской труппе (вернее, лучших из них) Ивана Дмитревского и Алексея Попова отдали на обучение в Петербургский кадетский корпус (а остальных «с награждением» отпустили назад в Ярославль). В 1754 году братьев Федора и Григория Волковых тоже зачислили в корпус. Там они должны были обучаться наукам, иностранным языкам, гимнастике.

Ярославцы содержались в корпусе на казенный счет и получали по 50 рублей в год, а Волков – 100 рублей. Кроме общего курса обучения, актерам преподавались сценические приемы и декламация. Среди преподавателей был Сумароков. Учащиеся кадетского корпуса играли в придворном театре.

30 августа 1756 года был издан указ об учреждении государственного Русского «публичного театра» для представления трагедий и комедий; ему было предоставлено помещение в Петербурге на Васильевском острове. Директором театра назначен драматург А.П. Сумароков. Волков, занявший ведущее положение «первого русского актера», помогал Сумарокову в руководстве театром, а в 1761 году заменил его. Он много сделал для укрепления петербургской труппы.

Волков занимал в театре положение первого трагика. С огромным темпераментом он исполнял роли героев в трагедиях Сумарокова – Американца («Прибежище добродетели»), Оскольда («Семира»), а также, по-видимому, и роли Хорева («Хорев»), Трувора («Сикав и Трувор»), Ярополка («Ярополк и Димиза»), Гамлета.

Новиков отмечал «природность» игры актера. По его словам, Волков, зная «театральное искусство в высшей степени», в то же время отступал от эстетических канонов классицизма, не следовал правилам распространенной в то время торжественной декламации. Учитывая особенности игры Волкова, Сумароков писал для него роли, в которых находил блестящее применение неистовый темперамент Волкова и его героическая, вдохновенная манера произнесения стихов. Особенно показательна в этом отношении была роль Марса в «Новых лаврах» Сумарокова. По отзывам современников, с таким же мастерством Волков играл и в комедии.

«Он был значительнейший и лучший актер», – написал о Волкове Я. Штелин, единственный из всех историков театра и его биографов много раз видевший Федора Григорьевича на сцене. Причем Штелин отмечал, что «он играл одинаково сильно в трагедиях и комедиях»; собственный «его же характер был в страстях бешеный».

Д.И Фонвизин говорил, что Волков был «мужем глубокого разума, наполненного достоинствами, который имел большие знания и мог бы быть человеком государственным». Выдающийся ум Волкова отмечали Н.И. Новиков и Г.Р. Державин; В.Г. Белинский называл Волкова «движителем общественной жизни», «отцом русского театра» и ставил его имя рядом с именем М.В. Ломоносова.

«Жития он был трезвого, – пишет Новиков, – и добродетели строгой». Федор Григорьевич всего себя отдавал театру и не завел семьи. «Театральное искусство знал он в высшей степени; при сем был изрядный стихотворец, хороший живописец, довольно искусный музыкант… посредственный скульптор», – вспоминали современники. Его работе приписывают мраморный бюст Петра Великого и картину, написанную масляными красками, на которой он изобразил себя и братьев в сцене из трагедии. Оба произведения, правда, утрачены. Волковым сделаны резные царские врата в Николо-Надеинской церкви в Ярославле и рисунок, по которому устроен иконостас в той же церкви.

Старинная хроника русского театра приписывает Волкову больше 15 различных пьес на бытовые темы. В его комедиях «Суд Шемякин», «Всякий Еремей про себя разумей» и «Увеселение московских жителей о масленице» – действующими лицами являются Шемяка, секретарь суда, купцы, офицеры, слуги, мещане-разночинцы. Из переводных пьес хроника приводит «Магомета» Вольтера, «Эсфирь» Расина и несколько других пьес с итальянского, французского и немецкого языков.

В 1759 году Волков был отправлен в Москву, чтобы «придать существовавшему там театру более правильное устройство». Для возрождения московского театра он выписал несколько актеров из Санкт-Петербурга.

Человек передовых воззрений, Волков играл видную роль в общественной жизни своего времени. Он примыкал к дворянской оппозиции и принимал участие в свержении Петра III.

В своих записках А.М. Тургенев отмечал: «При Екатерине первый секретный, немногим известный, деловой человек был актер Федор Волков, может быть, первый основатель всего величия императрицы. Он во время переворота при восшествии ее на трон действовал умом; прочие, как-то: главные Орловы, кн. Барятинский, Теплов – действовали физическою силою, в случае необходимости и горлом, привлекая других в общий заговор. Екатерина, воцарившись, предложила Федору Григорьевичу Волкову быть кабинет-министром ее, возлагала на него орден Св. Андрея Первозванного. Волков от всего отказался… По восшествии ее на трон, жил недолго; всегда имел доступ в кабинет к государыне без доклада…»

28 июня 1762 года взмыленные лошади домчали из Петергофа в слободу Измайловского полка карету с великой княгиней Екатериной Алексеевной, которой тут же на плацу полк присягнул на верность как новоявленной императрице Екатерине II. Однако потом ходили слухи, что «второпях забыли об одном: об изготовлении манифеста для прочтения перед присягой. Не знали, что и делать. При таком замешательстве кто-то в числе присутствующих, одетый в синий сюртук, выходит из толпы и предлагает окружающим царицу помочь этому делу и произнести манифест. Соглашаются. Он вынимает из кармана белый лист бумаги и, словно по писанному, читает экспромтом манифест, точно заранее изготовленный. Императрица и все официальные слушатели в восхищении от этого чтения. Под синим сюртуком был Волков…» – эти строки записал со слов А.А. Нарышкина П.А. Вяземский в своей «Старой записной книжке».

В Грамоте о пожаловании братьям Федору и Григорию Волковым дворянского достоинства, в частности, говорилось: «…При благополучном же Нашем на всероссийский Императорский престол вступлении, как вышеупомянутый покойный брат его Федор Григорьев сын Волков особливо, так при нем и он, Григорий, купеческими верными сынами Российскими отличные услуги и верность Особе Нашей оказали, за которые их Нам вернорадетельные услуги, усердие и верность Мы оных Федора и Григорья Волковых в прошлом 1762 году августа 3 дня дворянским достоинством Нашей Всероссийской Империи всемилостивейше пожаловали».

Один из историков дворцового переворота 1762 года Г. Гельбиг, описывая, как сложились судьбы главных его участников, достигших возвышения, о Федоре Григорьевиче отметил следующее. «…актер Волков остался в своей сфере». Знаменитый Д.И. Фонвизин обронил, что Волков «…мог бы быть человеком государственным». Однако он устоял от соблазна такой головокружительной карьеры и вернулся на сцену.

Новиков подчеркивал, что по «учреждении» русского театра Волков показал свои дарования во всем блеске, все увидели в нем великого актера, и слава его была засвидетельствована иностранцами. Подтверждением этого служит его последнее творение – «Торжествующая Минерва», в котором проявились многочисленные таланты Волкова.

Устраивался сей грандиозный театрализованный праздник во время коронационных торжеств по случаю восшествия на престол Екатерины II. Происходил он на масляной неделе в Москве, когда по старой русской традиции развлекали народ ряженые. Был заявлен большой маскарад, названный «Торжествующая Минерва». Волков ввел элементы народных скоморошьих игрищ. Стихи Сумарокова «Хор ко привратному свету» Волков положил на мотив народной песни.

Во время этого яркого, радостного театрализованного праздника Федор Григорьевич Волков простудился, получил «лютую горячку» и 4(15) апреля 1763 года скончался «к великому и общему всех сожалению», порадовав зрителей страстной игрой в последний раз 29 января в своей лучшей роли Оскольда в трагедии Сумарокова «Семира».

Федор Григорьевич Волков был похоронен на кладбище Андроньева монастыря. Однако во время нашествия французов, в 1812 году, монастырь подвергся опустошению, и следы могилы великого актера затерялись…

ШРЁДЕР ФРИДРИХ ЛЮДВИГ (1744—1816)

Немецкий актер, режиссер, драматург. Реформатор немецкой сцены. Руководил Гамбургским национальным театром. Как актер прославился в пьесах Шекспира, Мольера, Гете и др.

Фридрих Людвиг Шрёдер родился 3 ноября 1744 года в Берлине. Его мать, актриса Софи Шрёдер, после смерти мужа – берлинского органиста, в составе труппы Гильфердинга отправилась на гастроли в Россию. Трехлетнего Фрица она взяла с собой. В Санкт-Петербурге он дебютировал на сцене – малыш произнес лишь одну фразу: «О нет, тебя оправдываю я!», и публика щедро наградила его аплодисментами.

В 1749 году труппа Гильфердинга переехала в Москву. Там 24 ноября Софи Шрёдер вышла замуж за Конрада Аккермана, одного из наиболее талантливых актеров и антрепренеров Германии. В Москве Фриц начал учиться.

Из Москвы труппа Гильфердинга вернулась в Санкт-Петербург. В семь лет Фриц стал «профессиональным» актером – он постоянно выступал в детских ролях.

За четыре года жизни в России чета Аккерман скопила достаточно средств для того, чтобы создать свою антрепризу.

В 1755 году в труппе отчима появляется балетмейстер и драматический актер Финзингер – первый и единственный наставник Шрёдера в хореографии. Вторым его наставником был актер и драматург Иоганн Христиан Аст. Он учил Фрица латыни, французскому и премудростям актерской игры. Значительный след в судьбе Шрёдера оставил также австрийский комик Йозеф Феликс Курц, с коллегами которого он позже странствовал по Центральной Европе. У него Фридрих учился искусству импровизации.

24 ноября 1755 года Аккерман открыл театр в Кенигсберге. Послушный родительской воле, Фриц стал воспитанником местной Коллегиум Фридерисиацум. Шрёдер отличался прилежанием. Но после того как родители отправились на гастроли, он остался без средств к существованию и вскоре присоединился к труппе Аккермана.

Дни шли за днями, город сменялся городом, а предместье – предместьем. К тому времени Фридрих Шрёдер играл преимущественно роли светских юношей и слуг в комедиях. Такие образы давались ему без особого труда. Шрёдер по-прежнему считал только хореографию своим истинным призванием. Пройдет не один год, прежде чем он откажется от балета и посвятит себя только драме. Пока же Фридрих танцевал, и танцевал страстно.

В театре Шрёдер заглядывал лишь в стихотворный текст готовящихся к постановке трагедий. Что же касается комедий, то с ними дело обстояло проще: раз прочтя пьесу, Шрёдер играл свою роль, пользуясь только импровизацией. Так было, например, со шлегелевской драмой «Троянки», в которой 2 января 1761 года он сыграл царя Пирра.

31 июля 1765 года в Гамбурге открылся театр на Генземаркт, построенный на средства Аккермана. После смерти отчима 13 ноября 1771 года антреприза перешла к Фридриху. Однако даже Софи Шрёдер сомневалась, сможет ли молодой, предпочитающий хореографию актер, человек с трудным характером, возглавить дело ушедшего принципала.

С лета 1772 года Фридрих Людвиг Шрёдер официально стал вторым руководителем труппы, взяв на себя бремя художественных забот. Софи продолжала распоряжаться финансами и хозяйством театра.

Любознательный, вдумчивый, Шрёдер сразу взялся за главное – репертуар труппы. Он много читает, постоянно общается с учеными, юристами, купцами, с людьми, искренне заинтересованными в успешной судьбе его сцены. Директор не ограничивался изучением истории, литературы, языков, музыки. Его привлекали науки, на первый взгляд далекие от театра: психология, математика, механика, экономика.

Шрёдер обращается к творчеству ведущих деятелей «Бури и натиска». Появлению пьес штюрмеров в Театре на Генземаркт предшествовала премьера трагедии Лессинга «Эмилия Галотти», показанная 15 мая 1772 года.

Спектакль явился вступлением к самому значительному времени творчества Шрёдера – руководителя и наставника труппы, режиссера и актера. Оно длилось десятилетие – с 1771 по 1781 год – и вошло в историю как «первая антреприза» Шрёдера. Деятельность артиста именно этих лет создала «золотой век» немецкой сцены XVIII столетия.

«Эмилия Галотти» имела большой успех. Заслуга в том не только Шрёдера-постановщика, но и Шрёдера-актера, сыгравшего камергера Маринелли. Вся манера поведения актера призвана была доказать главное: этот внешне независимый, блестящий царедворец в действительности раб, и единственный закон для него – воля господина. Жест Шрёдера, ритм и характер его движений убеждали не менее, чем произносимые им фразы. Едва заметное движение кисти, пальцев передавало чувства и настроения Маринелли. Сдержанность актера в традиционном проявлении сценических чувств, отказ от приевшейся манерности делали образ Маринелли естественным и потому еще более отталкивающим.

Шрёдер стремился внести реалистическую основу не только в исполнение своих трагических и комических ролей большой драматургии, но по возможности – зингшпилей (музыкальных спектаклях). Особенно удачной в этом смысле стала сыгранная труппой французская комическая опера Пьера Монсиньи «Роза и Кола» по либретто Мишеля Седена.

В 1774—1778 годах Шрёдер показал в своем театре пьесы так называемых рейнских гениев – И.В. Гете, Ф.М. Клингера, Я.М. Ленца и Г.Л. Вагнера, а также члена «Геттингенского содружества поэтов» И.А. Лейзевица.

Шрёдер ставит «Клавиго» Гете, причем сам играет Карлоса. В дни, когда на Гамбургской сцене появилась «правильно построенная» драма «Клавиго», многие из друзей театра жалели, что Шрёдер остановил свой выбор не на «Геце фон Берлихингене» – драматической эпопее, насыщенной освободительными идеями штюрмеров, пьесе, наиболее полно отразившей влияние хроник Шекспира на творчество молодого Гете. И радовались, узнав о предстоящей постановке нравившейся им пьесы.

В «Геце» Шрёдер сыграл сразу две несхожие роли – брата Мартина, облик и имя которого были намеком на вождя немецкой реформации Мартина Лютера, и честного, прямого рейтара Лерзе. Оба его образа точно отвечали замыслу Гете и были отмечены публикой.

В это время Софи Шрёдер все чаще задумывалась о необходимости разумно женить сына. Ни для кого не являлась тайной любовь Фридриха к замужней актрисе Театра на Генземаркт Сусанне Мекур. Неизвестно, долго бы еще продолжалось ожидание вдовой Аккермана девушки, способной составить счастье ее сына, если бы однажды в Гамбурге не появилась грациозная, светловолосая, голубоглазая Анна Кристина Харт, мечтавшая о самом скромном ангажементе.

Когда мадам Мекур покинула Гамбург и перешла в другой театр, состоялась свадьба Фридриха Шрёдера и Анны Харт. Мать не ошиблась – брак их был счастливым. Заботливая жена и хозяйка, Анна разделяла радости и печали мужа. Он же часто занимался с ней, репетировал ответственные роли и гордился успехом, выпадавшим его любящей, понятливой ученице.

Шрёдер с ранних лет начал выступать в комедиях Мольера. Теперь же, начав с детских и юношеских ролей – Луизон в «Мнимом больном», Дамис в «Тартюфе», Валер в «Скупом», – он появился в тех же комедиях в роли аптекаря Флорана («Мнимый больной») и слуги Клеанта, Лафлеша («Скупой»). Позднее он сыграет центральные роли – Оргона («Тартюф»), Гарпагона («Скупой»), Арнольфа («Школа жен») и Аргана («Мнимый больной»).

Роль Скупого, исполненная 28 августа 1775 года, стала одной из наиболее значимых в биографии Шрёдера. Мудрость и зрелость, с которой тридцатилетний актер сумел выписать этот сложнейшей персонаж мольеровской драматургии, говорили не только о его выдающихся возможностях, но и о недюжинной настойчивости и творческой смелости, которые помогали ему успешно преодолевать новые профессиональные барьеры. Гарпагон на долгие годы сохранился в репертуаре артиста.

Наконец пришло время, когда Шрёдер решительно взялся за драмы Шекспира, масштабные полотна которого пленяли его глубокой правдивостью, мощью событий, мудростью, сложностью внутренней жизни героев.

Премьерой стал «Гамлет». Спектакль этот был не только первым появлением Шекспира на Гамбургской сцене, но первой театральной встречей немцев XVIII века с шекспировским наследием.

Шрёдер подверг драму переделке. Он сократил кое-что в первых актах, переставил несколько картин местами. Серьезной переделке подвергся также финал пьесы. Вначале Шрёдер вычеркнул роль Лаэрта. Опустил он и кладбищенскую сцену в последнем акте; однако через два месяца после премьеры снова вернул ее. Восстановил он позже и роль Лаэрта.

Еще летом 1776 года Шрёдер мысленно раздал все роли. Он решил, что Брокман будет Гамлетом, королем Клавдием – Рейнеке, а Офелией – Доротея Аккерман. Что же касается роли для себя, то выбор его мог показаться неожиданным – Шрёдер отдал предпочтение Призраку короля Дании.

Тень отца Гамлета, сыгранная Шрёдером, оставляла волнующее, скорбное впечатление. Призрак – Шрёдер не ходил, он словно парил в ночном тумане. Царственность высокого, закованного в латы рыцаря, горестная встреча его с сыном, страшный рассказ о вероломстве Клавдия располагали к нему сердца зрителей, застывавших от жалости и ужаса. Картина встречи длилась недолго, но в зале по-прежнему стояла гробовая тишина. А Дух уходил, будто растворяясь в темном сводчатом дворцовом переходе. Сцена эта была так выразительна и сильна, «что всякое движение замирало в душе у каждого».

Премьера прошла триумфально. В дальнейшем каждый пятый вечер играли «Гамлета» – случай редчайший и исключительный. Роль принца принесла Брокману громкую известность. Когда же в 1778 году актер покинул Гамбургский театр, исполнять ее стал Шрёдер. Играя Гамлета, он резко отступил от манеры Брокмана. Герой его был активным, волевым и решительным.

Стоило Шрёдеру поставить «Гамлета», и трагедия эта привлекла огромный интерес публики. Не прошло и пяти лет со времени гамбургской премьеры, а критика писала об успехе «Гамлета» как о «совершенно поразительном явлении на немецком театральном небосводе». «Гамлетовская лихорадка» сделалась повальной. Трагедию играли в городах и деревнях, в роскошных театрах и балаганах.

После «Гамлета» Шрёдер продолжал заниматься Шекспиром. Два месяца спустя он показал «Отелло». Ни глава труппы, ни актеры в хорошем приеме этой трагедии не сомневались. И были огорчены, потерпев неудачу. Хотя исполнение Брокмана и Доротеи Аккерман зал дружно признал отличным, а коварного Яго – Шрёдера запомнил надолго, спектакль быстро сошел со сцены. Но неудача не охладила Шрёдера – он упрямо не отступал от пьес Шекспира. Вторую часть 1777 года Шрёдер посвятил шекспировским комедиям. Осенью и в начале зимы публика увидела один за другим три спектакля – «Венецианский купец», «Комедия ошибок» и «Мера за меру». «Венецианский купец» имел большой успех – его сыграли шесть раз за три недели. Шрёдер был Шейлоком. Его богатый еврей держался гордо, с достоинствам, он прекрасно сознавал все значение своего капитала. Актер тонко подметил и передал национальный характер, своеобразные, отличные от итальянских манеры купца.

В 1778 году на смену комедиям пришли трагедии. Шрёдер проделал поистине гигантский труд – он поставил шекспировские «Короля Лира», «Ричарда III» и «Генриха IV». Премьеры этих сложнейших спектаклей показали одну за другой – в июле, ноябре и декабре.

«Король Лир» на Гамбургской сцене претерпел большие изменения. Шрёдер много раз откладывал премьеру, кое-что дописывал, менял мизансцены, мучился решением собственной роли – старого короля. Лир был едва ли не лучшим из шекспировских образов Шрёдера. Долгие годы художник любил эту работу. Впервые появившись в ней в канун тридцатипятилетия, он не расставался с Лиром до конца артистического пути.

Зрители и актеры всегда отзывались о его Лире только восторженно. Так, однажды, когда Шрёдер уже оставил сцену, Ф.Л. Шмидт спросил Иффланда, действительно ли Шрёдер был так велик в этой роли? «Да, да! – горячо вскричал Иффланд. – Это нельзя описать. Это надо было видеть, чувствовать!»

Австрийский антрепренер Карл Майер писал: «Если бы мне нужно было указать, чем отличается Шрёдер от всех мне известных актеров, то я ответил бы: верностью суждений, которая позволяла ему точно улавливать достижимое в намерениях поэта и согласовывать с ними свои силы. Он никогда не переучивал, но никогда и не недоучивал роли. Он знал сцену и то впечатление, которого можно на ней достигнуть… Он целиком владел своей речью, своим телом и своим весьма впечатлительным воображением…»

На первых берлинских гастролях, начавшихся в 1778 году, репертуар актера был значительным и разнообразным. В театре на Беренштрассе увидели его Лира и Гамлета, майора в «Домашнем учителе» Ленца, отца Роде в «Благодарном сыне» Энгеля; познакомились также с юнкером Акерландом в «Соперниках» Энгельбрехта (по Шеридану) и еще с несколькими ролями в комедиях. Выступления прошли с огромным успехом. Роль Гамлета Шрёдер исполнил шесть раз. Ею в январе 1779 года он и завершил выступления. Вызовам и приветствиям не было конца. Шрёдера единодушно признали в Берлине великим артистом.

В 1780 году он играл здесь снова, затем выступал в Вене, Мюнхене, Мангейме и Праге. Результаты гастролей превзошли все ожидания. Актер знал теперь истинную силу собственного мастерства, выдержавшего испытание на чужбине.

Впоследствии, удалившись на покой и вспоминая давние годы, Шрёдер сказал: «После ухода со сцены Борхерса и Рейнеке я перешел на роли комических и серьезных отцов. Мне было тогда около тридцати лет. Роли эти мне удавались. Тогда я захотел узнать, не получу ли я одобрения также за пределами Гамбурга. С этой целью я предпринял путешествие по Германии. Я понравился в Вене и на других сценах. Тем самым мои желания были удовлетворены, и если бы уже в это время кто-нибудь предложил выплачивать мне тысячу талеров ежегодно вплоть до конца моей жизни, то я покинул бы театр, так как этой суммы мне было бы достаточно для того чтобы существовать».

В марте 1781 года Шрёдер закрыл театр и распустил труппу – его ждала работа в венском Бургтеатре. Исполняя волю Иосифа II, дирекция Бургтеатра предоставила ему щедрый контракт.

Супруги Шрёдер впервые сыграли в Бургтеатре 16 апреля 1781 года, представ Альбрехтом и Агнессой, героями трагедии И.А. Теринг-Кронсфельда «Агнесса Бернауэр». Публика приняла их исключительно радушно.

Но и в Вене Шрёдер недолго смог оставаться только актером. Освоившись с новыми коллегами и непривычными порядками чужой труппы, он вернулся к режиссуре. Затем ежегодно, три сезона подряд, в Бургтеатре рождались шекспировские спектакли. Правда, текст их был вольным переводом оригинала, но венская публика высоко ценила Шрёдера и с удовольствием посещала его спектакли.

5 февраля 1785 года Шрёдер прощался с Бургтеатром. Он играл сановника Полла в своей пятиактной комедии «Перевернутая страница». На спектакле присутствовала элита Вены. Когда представление завершилось, произошло небывалое: знатные дамы и господа поднялись в своих ложах и стоя восторженно рукоплескали.

Еще в Вене Шрёдер думал о том, что ждет его в Германии. Предстояло все начинать сначала. Снова изо дня в день сочетать труд антрепренера, ведущего актера, режиссера, драматурга, а понадобится – декоратора, реквизитора, костюмера.

Тщательно подобрав труппу, Шрёдер стал работать с ней сначала в Альтоне, затем в Любеке и Ганновере. Лишь удостоверившись, что дела идут неплохо, Шрёдер возвращается в Гамбург, где 19 апреля 1786 года начался путь его второй антрепризы.

Мещанские драмы Геммингена, Иффланда, Гроссмана, Коцебу, а также свои собственные пьесы – вот предпочтительный репертуар Шрёдера, его театра периода второй гамбургской антрепризы. Банкротства, семейные невзгоды, обольщения щеголями аристократами доверчивых бюргерских девиц – эти и подобные им мотивы варьировались из пьесы в пьесу.

Однако Шрёдера постоянно преследовала мысль поставить «Дон Карлоса» Шиллера. Боясь нежелательного идейного влияния этой драмы, директор сознательно сократил ее. Это, бесспорно, исказило пьесу. Дело довершила также мощь и направленность актерского исполнения самого Шрёдера, сознательно показавшего Филиппа II человеком, достойным не порицания, а сочувствия.

Постоянно обращаясь к пьесам драматургов-современников, Шрёдер никогда не забывал при этом о классике. И неизменно возвращался к Мольеру. Так, в 1792 году, почти в финале своего актерского пути, он показал «Мнимого больного» и сыграл в нем главную роль. Говоря о впечатлении от трагикомического «Мнимого больного» Шрёдера, писатель И.Ф. Шинк восклицал: «Воистину портрет, достойный быть увековеченным Ходовецким!»

30 марта 1796 года великий актер попрощался со сценой. Он ушел рано. Но был всегда убежден, что поступил правильно. В беседе с Ф.Л. Шмидтом, позднее руководителем Гамбургского театра, шестидесятидвухлетний Шрёдер сказал: «Я больше теперь не играю, и это хорошо; не следует переживать самого себя».

Расставшись со сценой, Шрёдер жил в своем имении в Реллингене. В мемуарах он рассказал о волнениях пережитого, о театре, в терниях которого томился полвека, о людях сцены, своих современниках, внесших посильную лепту в отечественное искусство.

Недуги, с годами одолевавшие Шрёдера, становились все более упорными. Добрые заботы жены, внимание сестры Доротеи и ее дочери, постоянно живших тогда в Реллингене, несколько помогали переносить болезни. Друзья и почитатели старого актера всегда находили радушный прием в уютном доме.

3 сентября 1816 года Шрёдера не стало. Девятого утром гроб с его телом перевезли из Реллингена в Гамбург. На всем пути до города траурную процессию встречали люди, пришедшие последний раз поклониться великому актеру.

Когда отзвучали полные скорби прощальные речи и смолкло пение прекрасного хора, траурная процессия тронулась к кладбищу. Самые близкие Шрёдера медленно шли за гробом. За ними следовало более шестидесяти карет, а далее – необозримые толпы глубоко опечаленных гамбуржцев. Все они проводили Шрёдера до могилы…

ТАЛЬМА ФРАНСУА-ЖОЗЕФ (1763—1826)

Французский актер. С 1787 года – в театре «Комеди Франсез». Во время Французской революции участвовал в создании Театра Республики (1791—1799). Представитель классицизма и реализма, реформатор костюма и грима.

Франсуа-Жозеф Тальма родился 15 января 1763 года в Париже. Отец мальчика Мишель-Франсуа-Жозеф долгое время был камердинером, но затем добился успеха в качестве дантиста-хирурга. Его постоянный пациент лорд Гаркур пригласил Тальма вместе с семьей в Лондон. Таким образом, детство и ранние юношеские годы Франсуа-Жозефа прошли в Лондоне. В 1773 году его определили в аристократический пансион господина Вердье. Пройдет полвека, и великий артист Тальма будет с нежностью вспоминать о своем первом появлении на сцене в спектакле «Тамерлан». Годы в пансионе оставили в сердце память не столько о школьных буднях, сколько о театральных праздниках. Отец хотел видеть в нем продолжателя своего дела, но любовь к театру у Франсуа-Жозефа оказалась сильнее. В 1786 году, через три года после возвращения в Париж, Тальма поступил в Королевскую школу декламации и пения. Еще до окончания школы он появился на сцене перед парижской публикой. В небольшом театре на улице Нотр-Дам-де-Назарет он сыграл Ореста в трагедии «Ифигения в Авлиде».

В это время он познакомился с 17-летней Мадлен-Мари де Гарсен, блиставшей впоследствии в «Комеди Франсез» под именем Луизы Дегарсен. До этого у него уже была одна страсть: еще будучи учеником дантиста, он влюбился в провансальскую девушку. До брака дело не дошло, но от этой связи родилась девочка.

Тальма впервые появился на сцене театра «Комеди Франсез» 21 ноября 1787 года в роли Сеида в трагедии Вольтера «Магомет». В «Журналь де Пари» появилась краткая заметка: «Молодой человек, дебютировавший в роли Сеида, подает большие надежды; он обладает всеми природными данными для амплуа героя: осанкой, лицом, голосом; публика ему рукоплескала вполне заслуженно». 26 декабря того же года Тальма зачисляется в труппу «Комеди Франсез» в качестве пансионера.

Подсчитано, что за первые сорок месяцев работы в театре Тальма фигурирует в качестве исполнителя 785 раз. Поражает поистине гигантская трудоспособность молодого актера. Он играет все, что ему поручают. Причем играет больше в комедиях, чем в трагедиях (97 ролей в комедиях, 56 – в трагедиях).

Франсуа упорно думал о реформе театрального костюма, так как именно в этом видел приближение искусства к жизни. Здесь ему очень помогла дружба с художником Луи Давидом, по чьим эскизам сделано большинство костюмов. На первом представлении вольтеровского «Брута» Тальма появился в античном платье, вызывая ропот и насмешки своих консервативных партнеров. Позже, играя Магомета, Оросмана, Карла IX, Брута, Эдипа, Суллу, он смело использовал портретный грим, исторический и этнографический костюм (средневековый, восточный, ренессансный).

Заработки Тальма оставались довольно скудными, даже когда он стал сосьетером. И было очень кстати, что на него обратила внимание богатая и независимая светская дама Жюли-Луиза Каро. Бывшая актриса умело удерживала Тальма при себе и разжигала его страсть. Она не отличалась красотой, но все отмечают ее выдающийся ум и большую женственность.

30 апреля 1790 года у нотариуса была заключена помолвка Жюли Каро с Тальма. Однако в освящении брака им было отказано «по причине позорной профессии помолвленного». И только 19 апреля следующего года в церкви Нотр-Дам-де-Лоретт их обвенчали. А вскоре после брачной церемонии в той же церкви викарий крестил двух близнецов, родившихся от этого брака, – Шарля Поллукса и Анри Кастора.

Революционный классицизм нашел в Тальма идеального актера. Событием политического значения стала постановка трагедии Мари-Жозефа Шенье «Карл IX» (1789), в которой Тальма сыграл короля-тирана. Трудно было решить, что в этом спектакле значительнее: сокрушительные пламенные стихи Шенье или потрясавшая зрителей страстная игра актера. Тут снова проявилось врожденное трудолюбие Тальма. Он проштудировал многие исторические труды о Варфоломеевской ночи на французском или английском языках.

Будучи блестящим представителем классицизма на французской сцене, Тальма, однако, внес в него много нового. «Правды – вот чего я искал всю свою жизнь», – говорил он. Поиски правды на сцене приводят его к углубленному раскрытию внутреннего мира своих героев. Играя Карла IX, он отказывается от изображения его только как тирана. Актер стремится, помимо жесткости, показать его слабость, упрямство, раскаяние, душевную болезнь. Имя Тальма после «Карла IX» стало знаменитым.

Революция разделила труппу «Комеди Франсез» на два лагеря: красную эскадру, возглавляемую Тальма, и черную эскадру, образованную аристократическим ядром труппы. Раскол обострялся с каждым днем. В результате в Париже появилось два драматических театра: Театр Нации, лишившийся группы красных, и Французский театр на улице Ришелье. Последний открылся 27 апреля 1791 года трагедией Шенье «Генрих VIII», так же как и «Карл IX», направленной против тирании.

Играя короля, Тальма исходил не от декламации, как это делали почти все его предшественники и современники, а от цельности создаваемого образа, требовавшей слова, жеста, движения, жизни на сцене.

Впоследствии Тальма так определил свой метод: «Когда я создаю роль в какой-нибудь новой трагедии или пьесе старого репертуара, где еще не пробовал своих сил, я прежде всего стремлюсь познать характер персонажа, как его освещает история. Одновременно я изучаю и характеры персонажей, которые вместе со мной принимают участие в действии. Меня мало занимают даты и вообще хронология, мое внимание сосредоточено на эпохе в целом. Я представляю себе как живых Манлия, Нерона, Брута – их лица, костюмы, речь; я вижу, как они ходят и действуют. В их облике хожу и действую я сам. Мне не нужно перечитывать Тита Ливия, Светония, Тацита и вместе с ними вызывать Рим в свой кабинет, я, переполненный их рассказами, переношу себя в Рим, сам становлюсь римлянином и живу там, как в родном городе».

Берясь за роль Генриха VIII, английского короля-тирана, актер опасался, как бы он не напоминал другого тирана – Карла IX. Это было тем более трудно, что фигуры обоих королей были созданы одним и тем же драматическим поэтом. Тальма тем и поразил зрителей нового спектакля, что нашел новые, присущие только этому его герою особенности деспотической натуры.

Актер воссоздал внешний облик Генриха VIII по историческим картинам и гравюрам. В костюме, в гриме, в парике была выдержана историческая верность. И другие персонажи также были облачены не в условные костюмы, а в одеяния эпохи Генриха VIII. Иначе говоря, реформа костюма Тальма утверждалась на французской сцене.

Самые сильные чувства – гнев, страсть, сознание вины, страх – Тальма учился выражать без лишней аффектации, что было новшеством во французском сценическом искусстве.

Французский театр на улице Ришелье ставит патриотические пьесы на злобу дня и дает высокие образцы французской классики – трагедии Расина, Корнеля, Вольтера. Тальма еще нет тридцати, а он уже несет на своих плечах лучший трагедийный репертуар эпохи, став крупнейшим актером революции.

В годовщину смерти Вольтера (30 мая 1791 года) поставили «Брута». Это был торжественный спектакль. Продолжая реформу костюма, Тальма облачился в римское одеяние Тита, подрезал себе волосы, сделал римскую прическу. Эго новшество привилось как мода. Молодые щеголи заказывали парикмахерам стрижку «под Тита»,

Тальма обращается к драматургии Шекспира, которого называл своим «учителем в постижении человеческих страстей». Хотя произведения Шекспира шли во Франции в классицистских переделках Жана-Франсуа Дюси, во многом искажавших смысл и язык великого драматурга, актеру удалось передать силу шекспировских страстей. «Реальность образов Шекспира была для меня так зрима, что, прочитав какую-нибудь его драму, я мог бы изобразить типы и костюмы главных действующих лиц, чего бы я не сумел при чтении французских классиков».

Весь декабрь 1792 года театральный Париж только и говорил об Отелло и Тальма. Успех «Отелло» был ошеломляющий. Обдумывая роль, Тальма от спектакля к спектаклю все явственнее выделял благородные черты характера героя: детскую наивность в соединении с человечностью и безграничной любовью к Дездемоне – Эдельмоне. Актер это делал с расчетом завоевать симпатии зрителей до того, как неистовство бушующих страстей, приводящее к убийству беззащитной женщины, может оттолкнуть зрителя от Отелло. Тем ужаснее выглядела сцена убийства, завершавшая трагедию.

Следующий, 1793 год привнес в жизнь Тальма много нового и тяжелого. Он все время теперь находился в тревоге и смятении. Трагедии, которые актер играл на сцене – с предательством, коварством, заговорами, интригами и продажностью, – теперь совершались в жизни. 27 декабря, скрыв от жены, что привлечен по делу двадцать одного депутата-жирондиста, Тальма отправился в первую секцию революционного трибунала. Участь жирондистов была предрешена – гильотина. К счастью, революционный трибунал пощадил великого трагика.

4 февраля 1794 года в разгар открытой борьбы между Робеспьером и Дантоном состоялась премьера трагедии Легуве «Эпихариса и Нерон, или Заговор против свободы». Тальма блистательно исполнял роль Нерона не только в этом спектакле, но также в «Британнике» Расина, в котором за свою жизнь сыграл 95 раз с возрастающим успехом.

К 1795 году отношения между Тальма и Жюли Каро заметно охладели. Запутанность материальных дел, большие долги Тальма – все это лишь углубляло конфликт. К тому же он увлекся молодой актрисой Каролиной Пти-Ванхов, что в конце концов привело к тому, что супруги разошлись…

А на сцене Тальма продолжал покорять публику. Большой удачей было выступление в «Агамемноне» (премьера 24 апреля 1797 года) Лемерсье, где он играл Эгиста, любовника жены Агамемнона Клитемнестры.

Теперь на столе у Тальма всегда лежали трагедии Дюси и английский томик Шекспира. В роли Макбета он впервые появился на сцене Театра Фейдо. Обаяние актера, быть может, и вызывало к нему симпатии зрителей, но сама трагедия Дюси не захватывала. На одном из представлений (3 мая 1798 года) присутствовал генерал Бонапарт. В этот вечер Тальма превзошел себя, он играл с каким-то большим нервным напряжением. Бонапарт бурно приветствовал актера из ложи.

Трудно установить дату знакомства Тальма с Наполеоном. По некоторым сведениям, они встретились в модном салоне мадам Тальен. Так или иначе, но это знакомство во многом определило дальнейшую судьбу актера.

За несколько недель до прихода Наполеона к власти (30 мая 1799 года) вновь открылся объединенный Французский театр. В первый вечер шел «Сид» Корнеля, где Тальма играл молодого воина Родриго. Актер любил эту роль и исполнял ее в разные годы, всегда давая современное истолкование.

Театр всегда оставался главным в жизни Тальма. Все, что происходило вокруг – и радость новой любви к Пти-Ванхов, и несчастье, связанное с болезнью и смертью чахоточных братьев-близнецов Кастора и Поллукса, и волнение по поводу предстоящего развода с Жюли Каро, – обостряло чувства актера и углубляло ощущение трагического.

16 июня 1802 года Тальма женится на Пти-Ванхов, и новоиспеченные супруги вскоре поселяются на улице Сены.

Одной из любимых ролей Тальма был Орест из «Андромахи» Расина. Свыше ста раз сыграл он за свою жизнь этого пылкого и благородного героя, непрерывно совершенствуя образ. Актер действительно жил в образе Ореста и даже затмевал и Пирра и других действующих лиц трагедии.

5 апреля 1803 года Тальма наконец-то сыграл «Гамлета». Он представлял Гамлета не изнеженным и слабовольным принцем, а человеком разума и сильного характера. Шумный успех выпал на его долю в этот вечер. Общий сбор со спектакля составил 14 тысяч франков – небывалую по тому времени сумму. Гамлет становится лучшей и любимой шекспировской ролью актера.

…Старые отношения между Тальма и Бонапартом не прерывались. По приказу Наполеона в Мальмезоне выстроили дощатый театр, в котором давали любительские спектакли. Возглавляли их Тальма и Мишо. Бонапарт неоднократно советовался с актером о переустройстве театров. Не без участия Тальма был подписан Наполеоном декрет от 29 июля 1807 года, направленный против чрезмерного увеличения числа театров в Париже. Этот декрет устанавливал максимальное количество парижских театров и сводил его к восьми. Остальные мелкие театры были закрыты. Наполеон не пропускал случая посмотреть на сцене своих любимцев – актеров «Комеди Франсез» во главе с Тальма.

В 1803 году все мысли актера были сосредоточены на подготовке роли Манлия в трагедии Антуана Лафосса «Манлий Капитолийский». Повторяя роль дома, репетируя на сцене, он стремился передать не только речевыми средствами, но и мимикой, жестами и всем обликом глубоко трагический образ Манлия, героически переносящего предательство лучшего друга. Роль Манлия Капитолийского Тальма исполнил сто два раза с неизменным успехом.

После победы при Аустерлице Наполеон в январе 1806 года вернулся в Париж и уже через два дня посетил «Комеди Франсез», где шел «Манлий Капитолийский». Когда Наполеон вошел в ложу, восторженные овации заставили прервать спектакль. Зрители и актеры рукоплескали императору. А он стоя аплодировал Тальма. Острословы говорили, что два великих актера приветствуют друг друга.

В сентябре 1808 года Тальма вместе с другими тринадцатью актерами «Комеди Франсез» получает приказ отправиться в Эрфурт на гастроли. В этом небольшом городе Саксонского королевства состоялось свидание Наполеона и русского царя Александра I. В дни пребывания в Эрфурте Наполеон постоянно находил время для свиданий с любимым трагиком. Как-то увидев бледное лицо Тальма, уставшего после спектакля, он посоветовал ему поехать лечиться на воды, хотя бы в Экс-ле-Бен. Актер рассказывал Наполеону о большом нервном напряжении, в котором он вынужден находиться: «Для того, чтобы заставлять содрогаться зрителей, я должен содрогаться сам».

Когда Тальма, наконец, смог воспользоваться советом императора и отправиться на воды, там находилась имперская принцесса Полина Боргезе. Она славилась не только красотой, но и горячим пристрастием к театру. Романтическая история отношений Тальма и Полины Боргезе долгое время оставалась в области догадок и светских сплетен. Наконец были обнаружены черновики писем актера к Полине. В этих письмах Тальма предстает пылким влюбленным… Они долгое время переписывались, и только в 1812 году Боргезе оборвала связь с Франсуа.

Разошлись пути трагика и с Пти-Ванхов. с 1813 года он жил отдельно от нее, а два года спустя камера гражданского суда слушала их дело о разводе. К тому времени у него родился сын Александр от Жаклины Базир (эта женщина подарила ему еще одного сына – Поля).

В 1816 и 1817 годах Тальма предпочитает гастролировать в провинции, а также в Англии. И даже когда король, вернувшись в Париж, назначает ему ежегодную пенсию в 30 тысяч франков, он принимает без ее энтузиазма. В последние годы жизни Тальма выступал в новых ролях очень редко. Все больше нарастала усталость и неудовлетворенность современным театром и репертуаром. «Я прошу Шекспира, а мне дают Дюси!» – говорил он Гюго.

В начале 1818 года Тальма снова в Париже. Проходят месяцы, а его деятельность сводится к преподаванию в консерватории. Он увлеченно передает свои знания молодым ученикам.

Прежде чем возобновить свои выступления в «Комеди Франсез», Тальма совершает турне по провинции и Бельгии Король нидерландский назначает ему ежегодную пенсию в 10 тысяч франков с тем, чтобы он в течение шести лет играл в отпускное время в Брюсселе лучшие роли своего репертуара.

Наконец 20 июля 1820 года Тальма выступает в роли Эдипа. Даже недруги актера вынуждены были признать, что после перерыва Париж увидел обновленного Эдипа, поднявшегося на высшую ступень трагизма. Не прошло и года, как Тальма снова заставил о себе говорить, сыграв Суллу в одноименной трагедии своего друга Жуи (Виктора-Жозефа Этьена). В 1820-х годах он с успехом выступал в роли римского консула Регула в одноименной трагедии молодого драматурга Л. Арно.

Тальма совершает триумфальные поездки по Бельгии, Голландии и разным городам Франции. Сохранились рассказы о том, как почитатели великого трагика поджидали его экипаж по дороге в город и на руках несли его в театр, увенчав лавровыми венками. Поэты посвящали ему восторженные оды, художники воспроизводили его в жизни и в ролях. Он шутил, что становится памятником веку классицистской трагедии.

Актер, постоянно живший эмоциями и нервным напряжением, неизбежно истощал себя. Роковая болезнь (рак кишечника), симптомы которой проявились еще в 1819 году, с каждым месяцем обострялась. 21 марта 1825 года состоялся бенефис актера «по случаю его ухода после тридцати восьми лет служения на сцене».

Тальма тихо ушел из жизни 19 октября 1826 года. Летописец «Комеди Франсез» писал: «Кортеж был величественный: должно быть, треть населения Парижа следовала за гробом, так велики были толпы людей от дома покойного до самого кладбища. Все писатели, художники, несколько депутатов, многие члены Академии и все артисты столичных театров сочли долгом почтить память этого бессмертного трагика и лучшего из людей».

Прах Тальма был погребен неподалеку от могил Мольера и Лафонтена. Год спустя, 19 октября 1827 года, останки великого актера перенесены в склеп, построенный на том же кладбище.

Творчество Тальма подытожило и выразило все лучшее, что дал французский классицизм, и в то же время явилось первой зарницей нового искусства – романтизма.

Сам актер так определил историческое значение своего искусства: «Я попал в лапы моему веку, и он использовал меня в качестве орудия». Тальма был не только великолепным актером, но и реформатором театрального искусства.

КИН ЭДМУНД (1787—1833)

Английский актер. Представитель английского сценического романтизма. Прославился в пьесах У. Шекспира (Гамлет, Отелло, Шейлок, Макбет, Лир, Ричард III), в роли Оверрича («Новый способ платить старые долги»). Английская критика считала игру Кина лучшим комментарием к Шекспиру.

Эдмунд Кин родился в 1787 году в Лондоне. Его дед был актером и драматургом. Мать, Анна Керри, играла на сцене провинциальных театров и подрабатывала продажей мелкой галантереи и косметики. Отец, также Эдмунд Кин, был мимическим актером, обладал ораторским даром, занимался архитектурой. Но, к сожалению, этот талантливый человек умер в возрасте 23 лет, когда его сыну было несколько месяцев.

Эдмунда воспитывал старший брат отца Мозес Кин, талантливый актер-имитатор. Заметив необычайные способности мальчика, он начал готовить его к профессии актера. Но и Мозес Кин умер, когда Эдмунд был еще ребенком. Мальчика взяла к себе подруга Мозеса – Тидсвелл, актриса театра «Друри-Лейн». Она получила для Кина разрешение посещать кулисы театра во время спектаклей. Эдмунд иногда появлялся на сцене в качестве купидонов, амуров…

Тидсвелл много занималась с юным актером дикцией и декламацией. Под ее руководством он прошел некоторые роли трагического репертуара. По просьбе актрисы Кину давали уроки известный танцовщик д'Эгвиль, фехтовальщик Анджело, популярный певец Инкледон.

В двенадцать лет Эдмунд стал странствующим актером – акробатом, циркачом, уличным комедиантом. Однажды во время циркового представления, выполняя сложный акробатический номер, он сломал обе ноги и едва не остался хромым на всю жизнь. Так закончилась его акробатическая «карьера».

По возвращении в Лондон он устроился в небольшом театре «Седлерс Уэллс». Проведя в нем сезон, Кин в 1803 году перешел в театр Йорка. Он приобрел некоторую известность, и его, как «чудо-ребенка», пригласили в Виндзорский замок играть перед королем Георгом III.

«Что нужно, чтобы стать знаменитым актером?» – спросили как-то Кина. «Уметь голодать!» – ответил он. В провинциальных скитаниях Эдмунд узнал самые страшные стороны жизни, а как актер прошел хорошую школу. Ему довелось выступать вместе с крупнейшей трагической актрисой Англии Сарой Сиддонс (1807). Он играл с ней в трагедиях Конгрива «Скорбящая невеста» и Отвея «Спасенная Венеция».

За несколько лет Кин переменил много театров, исколесил всю страну, включая Ирландию и Шотландию. После того как он женился на Анне, уроженке Уотерфорда, вместе с ним скиталась и его семья. За питание и ночлег на постоялых дворах приходилось расплачиваться импровизированными концертами. Но вера в свой талант не покидала Кина. Он сыграл десятки ролей – в «низкой» комедии, фарсах, пантомимах и арлекинадах, в «высокой», «классической» трагедии, старых английских пьесах и пьесах Шекспира. Кин мог «часами бродить по полям и дорогам, напряженно думая о своих ролях. В эти минуты от него нельзя было добиться ни одного слова… Он работал, как раб», – вспоминала впоследствии его жена. Эдмунд изучал языки (латынь, греческий, итальянский, валлийский и даже португальский), историю, естествознание, географию, делал выписки из Плутарха, Цицерона, Ньютона. Драматург Шеридан Ноэльс рассказывал впоследствии, что видел у актера сотни страниц выписок из критических работ о Шекспире.

В конце 1811 года Кин добрался до Лондона, но от его театрального гардероба почти ничего не осталось – все было продано в дороге. К этому времени у них с Анной было уже два сына. Кину, правда, удалось подписать контракт с театром в Веймауте, но материальное положение от этого не улучшилось. Его жена писала родным: «…безысходность, полнейшая безысходность… единственное, о чем я молю, – это о смерти, смерти для себя и своих малюток».

Наконец Кин получил приглашение в знаменитый театр «Друри-Лейн». Однако до отъезда в Лондон актеру пришлось пережить страшное потрясение: смерть горячо любимого старшего сына.

Дебют в «Друри-Лейне» должен был состояться 26 января 1814 года. Кин настоял на постановке «Венецианского купца» Шекспира. Однако в театре к спектаклю не готовились, предрекая ему провал. Дело в том, что Эдмунд был маленького роста. И даже когда он сделался «первым» актером английской сцены, основным его недостатком большинство критиков считало отсутствие у него «величественной» фигуры и «благородной осанки». Тем не менее актер был уверен в своих силах. Созданный им образ Шейлока представал перед зрителями полным энергии, как бы выхваченным из жизни. Они были потрясены глубиной чувства, с которым Кин произносил реплики и монологи Шейлока, их поразили большие мимические сцены дебютанта, которые впоследствии сделались характерной особенностью его актерской манеры. Не скрывая жестокого эгоизма купца, он показывает его человечность, попранную и изуродованную веками травли и преследования его народа.

После первого же спектакля Кина признали величайшим актером Англии.

12 февраля был показан «Ричард III». Актер напряженно готовился к спектаклю и очень волновался. Он заболел, голос его хрипел, но отменить премьеру он все-таки не решился. Огромным усилием воли Кин заставил себя сыграть спектакль, после которого у него открылось кровохарканье.

Однако роль Ричарда III стала одной из самых популярных в репертуаре актера. Кин давал «мягкое и улыбающееся злодейство», показывая своего героя умным, смелым, неотразимо обаятельным, особенно в сцене с леди Анной. Ричард вызывал не только чувство отвращения, но и удивления, смешанного с восхищением.

Успех пьесы был огромным. На страницах газет Кина называли первым трагическим актером Англии. После того как стало известно о его болезни, появились заметки, в которых говорилось, что в здоровье Кина заинтересована вся Англия, так как он является национальным гением.

В его игре все было тщательно отработано, подготовлено, подчинено единой мысли. Известно, что иногда он подсчитывал даже количество шагов, которые должен был сделать, выбегая на сцену. Кин знал, что будет делать в том или ином эпизоде, вплоть до мельчайших движений, жестов, интонаций голоса, и это не мешало ему на спектакле зажигаться воодушевлением, которое придавало его исполнению подлинную жизненность.

Актер глубоко вживался в созданные им образы, их мысли и чувства становились ему так близки, что ему не надо было специально готовиться к очередному спектаклю – он легко входил в роль. Особенно ярко это проявилось в исполнении Кином его любимых ролей Гамлета и Отелло, которые он впервые сыграл в Лондоне соответственно 12 марта и 5 мая 1814 года.

Сочетание тонкого ума с душевной мягкостью составляло характерную особенность Гамлета – Кина. Основной краской, которой актер рисовал образ Гамлета, была печаль, пронизывавшая все существо молодого принца.

В любви Отелло – Кина к Дездемоне раскрывались лучшие черты характера мавра – его цельность, чистота, вера в людей. Крах любви означал наступление мрака и хаоса. Решение отдельных сцен часто были очень смелыми, неожиданными. Например, в момент, когда яд ревности начинал проникать в сердце Отелло, Кин вдруг сжимал руками голову так, будто хотел удержать головокружение, резко поворачивался спиной к зрительному залу и стоял в глубоком оцепенении. Этот эпизод всегда производил ошеломляющее впечатление, вызывая горячую симпатию к Отелло.

В рецензиях подчеркивалось, что исполнение Кином роли Отелло явило собой пример наивысшего взлета актерского гения. Сила воздействия его игры была настолько велика, что зрители переставали замечать других актеров, отдавая все свои симпатии Кину. Роль Отелло считалась лучшей его ролью.

Через два дня он сыграл в той же трагедии роль Яго. В трактовке Кина Яго был злодей с приятной речью, открытым выражением лица, солдат и светский человек. Только оставшись один, он сбрасывал маску.

Первый сезон в Лондоне Кин закончил исполнением роли лицемера Люка в мелодраме Бергса «Богатство» (переделка комедии Мессинджера «Госпожа из Сити»). Тонкий ценитель театра, поэт Джон Китс, писал: «…вне сомнения способность анатомировать мимолетные движения страсти… является тем средством, благодаря которому Кин достигает огромной выразительности. Он всегда весь отдается нахлынувшему на него чувству, без размышлений о чем-нибудь постороннем. Кин так же глубоко чувствует, как Вордсворт, или кто-нибудь другой из наших мыслителей монополистов…»

Затем Кин обратился к «Макбету» Шекспира. Кин отказался от традиционного образа Макбета-злодея. В его герое сочетались отвага и нерешительность, честолюбие и покорность, пренебрежение к будущему и страх перед ним. Кин показывал, какую огромную внутреннюю борьбу с самим собой вынес Макбет. Поэтому в финале, когда наступала расплата, зрители испытывали не только чувство удовлетворения от того, что преступник наказан, но и жалость к нему, как к человеку, у которого не хватило силы воли, чтобы вовремя остановиться и не свершить преступления.

Для романтического искусства Кина была характерна неровность исполнения. Он всегда определял кульминационные куски в роли, которые как бы высвечивали основные черты характера героя. Эта особенность игры Кина позволила английскому поэту Кольриджу заметить: «Смотреть игру Кина все равно что читать Шекспира при блеске молнии».

Вспоминая великие создания Кина в шекспировской трагедии, немецкий поэт-романтик Г. Гейне писал: «Я как сейчас вижу его в роли Шейлока, Отелло, Ричарда, Макбета, и его игра помогла мне полностью уразуметь некоторые темные места в этих шекспировских пьесах. В голосе его были модуляции, в которых открывалась целая жизнь, полная ужаса; в глазах его – огни, освещающие весь мрак души титана; в движениях рук, ног, головы были неожиданности, говорившие больше, чем четырехтомный комментарий…»

Кин сделался знаменит. Ему делали подарки и выказывали всяческие знаки внимания. Жена Анна настояла на том, чтобы он снял шикарный особняк, нанял слуг; ей нравилось устраивать приемы, обеды, музыкальные вечера, чувствовать своей среди аристократов.

Кин же встречался со старыми друзьями. Он помогал бедным, часто выступал в театре в пользу актеров и целых провинциальных коллективов. В середине 1815 года Кин создает в Лондоне клуб друзей под названием «Волки», доступ знати в который был закрыт. «Каждый „Волк“, – говорил Кин, – несправедливо преследуемый или незаслуженно оскорбленный, с сердцем, преисполненным вызовом, должен сказать себе: „пойду к своим братьям. Среди них я найду уши, которые внимательно выслушают мой печальный рассказ, и руки, готовые меня защитить“». Встречи членов клуба происходили по вечерам, за ужином. Там велись нескончаемые споры о текущих событиях в Англии, о Наполеоне, об отношении к нему англичан и т.д.

Через месяц после премьеры «Макбета» Кин сыграл роль Ромео и сыграл ее, по общему мнению, неудачно. В то же время с большим успехом прошел спектакль «Ричард III» Шекспира. Актер создал образ короля необыкновенной воли, ума и человеческого обаяния, трагическое падение которого воспринималось как несчастье всей страны.

12 января 1816 года Кин предстал перед публикой в образе «жестокого вымогателя» сэра Джайльса Оверрича в комедии Мессинджера «Новый способ платить старые долги». Его трактовка этой роли положила начало новой сценической традиции.

Сэр Оверрич, по мысли Кина, был необычайно хитрым, бессердечным и злым человеком, который достиг богатства и могущества, не брезгуя никакими средствами. Его отличают изворотливый ум, смелость и размах. Оверрич вырастал в трагический образ человека, доведенного тщеславием до гибели.

Эмоциональное воздействие игры актера на публику в финале, когда разорившийся Оверрич сходит с ума, доходило до такой мощи, что в зрительном зале были обмороки, а у Байрона сделался нервный припадок.

В 1817 году «Таймс» назвала Кина самым «человечным» актером Англии. Газета писала, что во всех сыгранных ролях он раскрывает тончайшие душевные движения своих героев, вскрывая все «человеческое», заложенное в данном произведении искусства.

В сезон 1819/20 года перед отъездом в Америку Кин вновь потряс зрителей, впервые на лондонской сцене сыграв «Короля Лира» Шекспира. На протяжении всего спектакля актер очень тонко раскрывал психологические причины, лежавшие в основе поступков Лира, показывал, как зарождалась обида у оскорбленного отца, как независимо от его воли прорывалась она из глубины его сердца в сцене проклятия, как изменялись затем его чувства в сцене с Реганой: печаль, нежность, подозрительность переходили в иронию, сарказм, гнев. Особенно удавались Кину сцены проклятия, сумасшествия и финал трагедии, в которых во всю мощь проявлялся его темперамент…

В первых числах октября 1820 года на судне «Марта» Кин отправился на гастроли в Америку. В Нью-Йорке его спектакли вызывали огромный интерес, билеты раскупались мгновенно. Критики очень высоко оценивали мастерство английского актера. Популярность Кина была настолько велика, что он собирался продлить гастроли еще на год. Но досадный случай изменил его планы. В Бостон Кин приехал в жаркие летние дни, когда зрители уже не посещали театры. Актер, не знавший об этом, отказался выступать перед полупустым залом. Разразился скандал. Кина обвинили в неуважении к публике. В ответ на злобные выпады он прервал турне и вернулся в Англию.

В середине ноября 1821 года Кин возобновил выступления в Лондоне. Спектакли имели огромный успех. Но каждое выступление стоило Эдмунду немалых сил. Он купил в отдаленном уголке Шотландии небольшой участок земли и занялся постройкой дома, мечтая, что сможет в нем отдыхать в уединении. Однако в самом начале 1825 года разразился страшный скандал.

17 января Эдмунд Кин был вызван в качестве ответчика в суд. Истец – член городской управы Лондона и пайщик «Друри-Лейна» Альберт Кокс – обвинил актера в прелюбодеянии с его женой Шарлоттой. Эдмунд действительно был страстно влюблен в эту женщину. Он выполнял малейшую ее прихоть, делал ей дорогие подарки. Незадолго до судебного разбирательства отношения между Эдмундом и Шарлоттой ухудшились. Обстоятельства дела показали, что супруги Кокс действовали по намеченному плану, целью которого было вытянуть у Кина побольше денег. Тем не менее присяжные признали ответчика виновным и присудили его к денежному штрафу.

Против Кина была организована настоящую травля. Газеты требовали, чтобы он, как нарушитель общественной морали, был объявлен «вне общества».

24 января, то есть на десятый день после окончания процесса, состоялся спектакль «Ричард III». Публика разделилась на врагов и друзей Кина. В зрительном зале стоял невероятный шум, крик, свист. Ни одного слова актеров не было слышно. И так – до самого конца представления.

Удар следовал за ударом. От Кина ушла жена, забравшая с собой сына. Она не потребовала развода, но жила теперь отдельно от мужа.

Хотя внешне Кин продолжал выказывать твердость, внутренне он был сломлен. Страсть к алкоголю целиком овладела им. Он перестал контролировать себя, и, уже после того как прекратились демонстрации против него, Кин продолжал по окончании каждого спектакля выступать перед публикой с речами против своих врагов. Это делало его несколько смешным в глазах зрителей, однако он этого не замечал.

В сентябре 1825 года Кин уехал в Америку, уехал, как писал его адвокат Зигель в письме к Мэри Кин, «с разбитым сердцем, морально опустошенный и подавленный».

Но и в Америке большинство газет призывало к бойкотированию артиста или же к организации обструкции, если гастроли состоятся. В Нью-Йорке и в Филадельфии Кин играл сравнительно спокойно. Но в Бостоне спектакль с его участием был сорван.

Актер мужественно продолжал гастроли. В газетах стали появляться рецензии, в которых отмечалось, что гений Кина блистает всеми своими красками.

В конце гастролей английский актер играл в Монреале и Квебеке. В Канаде его встречали овациями, устраивали в его честь приемы и банкеты. Кина называли величайшим актером современности, первым в мире. Эта поездка была для него коротким отдохновением от постоянного напряжения, в котором он тогда находился.

В начале 1827 года после более чем годичного перерыва вновь были объявлены его спектакли на сцене «Друри-Лейна». Зрители восторженно встретили актера. В дни, когда он играл, перед зданием театра опять собирались толпы народа, стремившегося увидеть своего любимца.

Кин редко появлялся на сцене. Один спектакль в неделю, иногда два. Он почти не выходил из гостиницы, где жил, большую часть времени проводил в постели, чтобы восстановить силы, необходимые ему для следующего выступления. В сорок лет это был уже старик, но его тонкий и многогранный талант оставался таким же, как раньше, не поддаваясь разрушению. От всего пережитого и прогрессирующей болезни сильно пострадала память Кина. Он не мог больше создавать новых ролей и вынужден был играть только свой старый репертуар. Состояние полной душевной подавленности становится для него в то время все более обычным.

В 1828 году Эдмунд Кин объявил, что этот сезон будет для него последним, после которого он навсегда оставит театр. Он играл в Лондоне, затем поехал в провинцию, где дал серию прощальных спектаклей, а потом уехал в Шотландию, в свой домик.

В декабре 1830 года, немного поправившись, Кин опять играл в «Друри-Лейне». Тогда в спектакле «Ричард III» его видел тонкий знаток театра Ли Гент, назвавший Кина «бесспорно самым великим трагиком», с которым никто из живших в то время актеров не мог сравниться ни по силе и темпераменту исполнения, ни по глубине и зрелости мысли.

В 1831 году Кин взял в аренду «Королевский театр» в местечке Ричмонд. Он играл два, иногда три раза в месяц, и на его спектакли съезжалось всегда огромное количество зрителей. Кин стал редко выходить из дома, проводя время за инструментом и книгами. Его страсть к музыке проявлялась в это время особенно сильно.

Раньше он не хотел, чтобы его сын стал актером. Но Чарлз Кин сделал успехи на сцене, и отец стал гордиться им. Он помогал Чарлзу учить роли, особенно роли шекспировского репертуара. По воле судьбы свой последний спектакль – «Отелло» – 25 марта 1833 года Кин сыграл вместе с сыном. Он играл роль Отелло, а Чарлз – Яго. Их выступление собрало огромную аудиторию. При словах: «Окончен труд Отелло» – Эдмунд Кин потерял сознание. Через три недели, 15 мая 1833 года, в возрасте сорока пяти лет, он умер.

Жители городка сделали все, что могли, чтобы похороны были достойны Кина. Весь город шел за гробом, его провожали, как близкого человека, с которым сроднились и полюбили.

ЩЕПКИН МИХАИЛ СЕМЕНОВИЧ (1788—1863)

Русский актер. С его именем связано начало русского реалистического театра. С 1824 года – в Малом театре. Лучшие роли в произведениях сатирической направленности: Фамусов («Горе от ума»), Городничий («Ревизор»), Кузовкин («Нахлебник»), Кочкарев («Женитьба»), Гарпагон («Скупой») и др.

Михаил Семенович Щепкин родился 6(17) ноября 1788 года в селе Красном Курской губернии Обоянского уезда в семье крепостных графа С.Е. Волькенштейна. Отец Миши, Семен Григорьевич, после рождения сына был повышен из камердинеров в управляющие всех графских имений. Мать, Марья Тимофеевна, выходила замуж сенной девушкой при барыне.

Граф покровительствовал семье Щепкиных. С пяти лет Миша учился грамоте и счету у служащего хлебной лавки, а затем у священника в господском имении. Мальчик окончил четырехклассное губернское училище.

Уже в эти годы проявились его артистические способности: он с успехом участвует в школьных спектаклях. Граф Волькенштейн демонстрирует талантливого юношу в своем крепостном театре.

В 1802 году Щепкина определяют в народное губернское училище города Курска. Здесь он поражает всех своими способностями. Михаил много читает – поэт И.Ф. Богданович снабжает его книгами.

Во время учебы Щепкину удалось попасть за кулисы местного театра – помог родственник содержателей театра Барсовых. Миша переписывал роли, таскал музыкантам ноты и инструменты, суфлировал спектакли. И наконец в бенефис артистки Лыковой вышел на подмостки театра настоящим актером. Щепкин успешно справился с ролью Андрея-почтаря в драме «Зоя». Его игру хвалили все – и в театре, и дома. Спустя три десятилетия после того знаменательного ноябрьского дня 1805 года он напишет: «…этого дня я никогда не забуду, ему я обязан всем, всем!»

Графу Волькенштейну было выгодно, чтобы принадлежащий ему крепостной стал известным артистом, и он позволил Щепкину вступить в профессиональную театральную труппу в Курске. Михаилу было тогда 17 лет. Первое время он играл, выходя на подмену. С 1808 года Щепкин становится уже настоящим актером и около восьми лет выступает в труппе Барсовых.

Много позже он вспоминал о том, как в своих молодых театральных странствиях «…ел только борщ да кашу», получал «крайне неудовлетворительное жалованье», а иногда и вовсе никакого. Но не сдавался. Каким бы трудным ни был день, как бы поздно ни кончился спектакль, он не ложился спать, не повторив роли к утренней репетиции или к завтрашнему представлению. Вставал в шесть-семь часов утра, неизменно первым являлся на репетиции, ни разу за всю свою долгую актерскую жизнь не опоздав, не пропустив ни одной из них: «Друзья мои, репетиция, лишняя для вас, никогда не лишняя для искусства…» Всякую приблизительность, урезку или замену текста он считал позором для артиста и прекрасно знал роль уже к первой репетиции.

Щепкин выступал в амплуа актера-буфф. Публика требовала привычных французских «красивостей» и полного набора балаганных дурачеств. Наверное, многое скрашивалось природным артистизмом и темпераментом молодого актера, той человечностью и теплотой, которыми он наполнял ходульные образы и нелепые ситуации. Спектакли с участием Щепкина всегда собирали много зрителей, и хозяин даже увеличил ему зарплату. Труппа гастролировала в провинциальных городах, в Курске, Харькове, Полтаве…

В 1810 году в домашнем театре князя Голицына Щепкин увидел актера-любителя князя П.В. Мещерского, потрясшего его необычной манерой исполнения. Сначала Михаилу показалось, что князь поразил его «неумением играть». «И что это за игра? Руками действовать не умеет, а говорит… смешно сказать! – говорит просто, ну так, как все говорят». Но, поразмыслив, Щепкин приходит к совершенно иному выводу: «И как мне досадно на самого себя: как я не догадался прежде, что то-то и хорошо, что естественно и просто!» Он пробует играть в манере князя Мещерского, а у него не получается… Невзирая на все неудачи, он продолжает искать «естественности».

В 1812 году Михаил Щепкин женился. Это была любовь с первого взгляда и на всю жизнь. Избранница Щепкина «вольная» Елена Дмитриевна вышла за него замуж, не убоявшись не только реальной нищеты, но и той кабалы, в которую попадала сразу же из-под венца с мужем-крепостным.

В Пскове в картинной галерее хранится ее портрет кисти Тропинина. Самое пленительное в обличье «турчаночки» (ребенком будущую Щепкину русские солдаты подобрали в развалинах взятой турецкой крепости Анапа) – ее взгляд, излучающий тихий свет доброты и терпения… «Алеша», так называл жену Щепкин, была ему крепкой опорой в жизни и первым другом. Стоило ей заболеть, как его охватывало смятение. Разные по характеру, но оба щедрые и отзывчивые, они были на редкость схожи.

В 1816 году труппа Барсовых прекратила свое существование. Щепкин уехал в Харьков, где был принят в труппу антрепренера Штейна. Вскоре труппа отправилась в Полтаву, где малороссийскому генерал-губернатору, князю Н.Г. Репнину, захотелось устроить свой театр.

Щепкин продолжал оставаться крепостным. Полтавские зрители, высоко ценившие талант артиста, чтобы выкупить его из крепостной неволи, организовали подписку. Молодой генерал князь С.Г. Волконский, надев боевые ордена, обошел с подписным листом лавки купцов, съехавшихся в Ромны на Ильинскую ярмарку. Но этих денег не хватило. Тогда князь Репнин уплатил недостающую сумму из своих средств и таким образом стал хозяином актера. Однако отпускать Щепкина на волю он не спешил. Только через три года, в ноябре 1821 года, Щепкин с матерью, женой, четырьмя дочерьми вышел на свободу, а в следующем году получили вольную и два его сына.

Об удивительном провинциальном актере стало известно директору Конторы Московских императорских театров Ф.Ф. Кокошкину. Посланный проверить впечатления известный драматург М.Н. Загоскин, писавший очень длинные пьесы, на сей раз был предельно краток: «Актер – чудо-юдо…»

Осенью 1822 года в доме Пашкова состоялся московский дебют 33-летнего Щепкина. Он исполнил роль Богатонова в комедии М. Загоскина «Господин Богатонов, или Провинциал в столице» и роль Угара в комедии «Лакейская война». По словам С.Т. Аксакова, «московская публика обрадовалась прекрасному таланту и приняла Щепкина с живейшим восторгом в полном значении этого слова».

За дебютом последовало окончательное приглашение перейти на императорскую сцену, но Щепкин был еще связан с тульским театром и отправился туда доигрывать сезон. Служба его на сцене Малого театра началась с марта 1923 года.

Говоря о московском новоселе, один из современников записал свои наблюдения: «Он весь предался труду и учению, предался пламенно и неутомимо…»

Внешние данные у Щепкина были не очень сценичными: рост ниже среднего, солидная полнота. С «трехнотным» голосом – шутил боготворивший артиста Белинский. С «козлетоном» – довершал картину Михаил Семенович. Сам актер часто подтрунивал над своей внешностью, подписываясь иногда в письмах «ваша толстая щепка» или называя себя «небольшой квадратной фигурой».

Постоянные тренировки позволили ему прекрасно развить и разработать голос. Свои внешние физические данные Щепкин также умел подчинять роли, использовал так, как ему было нужно: в комедии порой обыгрывал свои недостатки, чем немало смешил зрителей, и он же заставлял зал забывать о своей комичной внешности и следить за драматическими переживаниями героев. Своих коллег он призывал: «Не удовлетворяйтесь одной наружной отделкой Как вы искусно ни отделаете, а будет все веять холодом… нет! в душу роли проникайте, в самые тайники сердца человеческого».

В первые московские годы Щепкину приходилось часто играть в пьесах невысокого художественного уровня. Хотя и в этих спектаклях он сумел своим блистательным исполнением ролей завоевать славу, любовь и почет у взыскательной театральной Москвы. Михаил Щепкин был всеобщим любимцем, кумиром московских театралов. Современники говорил о нем не иначе, как о «первом примере исторической личности на сцене».

В январе 1830 года Щепкин поставил в собственный бенефис одну сцену из «Горя от ума» Грибоедова. А на следующий год ему удалось показать всю комедию, хотя и с большими цензурными пропусками.

Работая над ролью Фамусова, Щепкин сетовал иногда, что в нем самом нет ничего барского и потому играть ему будет трудно. Но замечательная творческая интуиция, наблюдательность, ум и талант актера позволили ему не только передать внешние приметы старого московского барина, но и создать сложный характер. Щепкин так играл эту роль, что можно было совершенно безошибочно представить себе прошлое человека, не брезговавшего никакими средствами для достижения своих жизненных вершин. Его Фамусов был мелок, расчетлив, злобно ненавидел всякое свободомыслие.

Петербургский критик, откликаясь на гастроли Щепкина в роли Фамусова, писал: «Перед вами господин, к которому ездят в дом князь Петр, княгиня Марья Алексеевна… Дрянские, Хворовы, Варленские, Скачковы, вся московская знать; он имеет значение, но в его уверенности нет ничего преувеличенного, ничего надутого; как хозяин, он даже держит себя весьма скромно, просто, одинаково внимателен со всеми – видно, что он родился в этом кругу – и между тем из-за его тона, из-за его положения в свете проглядывает такая пошлая ничтожность, такой ограниченный и мелкий эгоизм, что вам жалко смотреть на него».

Когда Н.В. Гоголь написал свою гениальную комедию «Ревизор», Щепкин активно содействовал ее постановке на московской сцене. Он, недавно жаловавшийся на крайнюю усталость, на изменяющийся от постоянного напряжения голос, разом помолодел, взбодрился. Гоголь писал Щепкину в мае 1836 года: «Во-первых, вы должны непременно из дружбы ко мне взять на себя все дело постановки ее… Сами вы, без сомнения, должны взять роль городничего, иначе она без вас пропадет».

Щепкин в роли городничего был именно таким, каким хотел видеть его Гоголь. Вот что писал об игре актера современник Щепкина А.П. Григорьев – поэт, литературный и театральный критик: «…нам кажется, что до появления нового гениального же таланта в роли Сквозника-Дмухановского, вы в Москве не отделаетесь от образа, сложившегося в вас под влиянием игры Щепкина. В нем – городничий как будто совсем живет перед вами всей своей натурой, во всех своих привычках… Все живет тут и осязательно является перед зрителями… К этому надо прибавить, что Щепкин изображал при всем том городничего не извергом рода человеческого, а обыкновенным смертным человеком, а не зверем, спокойно проявляющим свои пороки потому, что он в глубине души и не считает их за пороки».

Щепкин превосходно играл и в других пьесах Гоголя – «Женитьбе» и «Игроках». Его также привлекали пьесы о жизни и обычаях народа, с поэтическим сюжетом, с шутками и песнями. Он открыл для русского театра богатство украинских пьес, где играл местных крючкотворов (в пьесе И. Котляревского «Наталка Полтавка»), ловкого, умного, веселого денщика (в «Шельменко-денщике»), Михайло Чупруна (в «Москале-чарывнике»).

Но артист создал не только галерею русских и украинских образов, он был выдающимся исполнителем классических ролей драматургии Мольера и Шекспира. Он великолепно играл роль Скупого рыцаря в одноименной трагедии А.С. Пушкина. Решительно пойдя против официального мнения о «несценичности» пушкинской драматургии, сначала он читал публике фрагменты «Скупого рыцаря». Затем, добившись снятия цензурного запрета, поставил его на сцене в свой бенефис.

На премьере 9 января 1853 года зрители увидели другого, незнакомого – «трагического» Щепкина: «В роли „Скупого рыцаря“ он был выше, нежели во всех своих прежних ролях, выше того, что только можно вообразить… „Скупой рыцарь“ получил самое невероятное, самое полное, самое блистательное значение на сцене. Такие сценические торжества нигде не повторяются часто»…

Критики отзывались об этой работе великого артиста восторженно, как, впрочем, и о других его замечательных ролях – например, о Матросе в водевиле Соважа и Делюрье «Матрос» и Муромском из «Свадьбы Кречинского».

Щепкин переиграл множество ролей, как он сам написал, «от Тальма до Яги-бабы». Количество сыгранных им ролей приближается к шестистам. Цифра эта говорит о редкой работоспособности артиста, а рецензии, которые были полны восторженных отзывов почти о каждой его новой работе, подтверждают, что ни к одной своей роли, даже самой незначительной, Щепкин не относился небрежно. Правда, среди многочисленных его ролей были и такие, которые «велят играть». Михаил Семенович писал Гоголю: «…из артистов сделались мы поденщиками. Нет, хуже: поденщик свободен выбирать себе работу, а артист – играй все, что повелит мудрое начальство».

Щепкин пустил крепкие корни в Москве. К началу 1830-х годов его семья разрослась до двадцати четырех человек. В это число входили, кроме собственной семьи, многочисленные квартиранты, которыми был всегда полон дом Щепкиных. «У меня было в жизни два владыки: сцена и семейство», – говорил Щепкин.

Во время отдыха он любил читать. Не прочь был сыграть в карты. И к картам относился серьезно. Однажды во время партии приехал к нему Тургенев. Подошел поздороваться с Михаил Семеновичем, тот даже не взглянул на него, пробормотав: «Здравствуйте, здравствуйте». И только закончив игру, Щепкин с удивлением обнаружил расхаживающего по комнате писателя: «Ах, извините, Иван Сергеевич, я вас и не приметил».

В дом их – «простой и нероскошный», знаменитый на всю Москву своими шумными и демократическими литературными сборищами, любили приходить Пушкин, Гоголь, Огарев, Тургенев, Аксаков, Кольцов, профессора Московского университета, люди искусства…

Огромное семейство требовало соответственных затрат. Материальные заботы не оставляли Щепкина до самого конца. Михаил Семенович даже преподавал драматическое искусство в театральном училище. Современники, к примеру, запомнили, что у Щепкиных в доме всегда горели дешевые сальные свечи. Но усилия Елены Дмитриевны, рачительной хозяйки и, по выражению ее великого мужа, «мастерицы жить», и постоянные изыски средств к существованию Михаила Семеновича не спасали семью от материальных трудностей.

Щепкин постоянно гастролировал в разных городах России: в Петербурге, Харькове, Киеве, Одессе, Воронеже и т.д. Каждый приезд Щепкина расценивался там как большое событие не только театральной, но и общественной жизни.

Как-то Щепкин сказал о себе: «Я весь состою из любви». Не счесть примеров деятельного, горячего участия великого артиста в судьбах гонимых русских талантов.

Отправившись на гастроли в южные губернии в мае 1846 года, Щепкин взял с собой измученного чахоткою Виссариона Григорьевича Белинского в надежде поправить его физически и дать отдохнуть от жестоких преследований нищеты. Щепкин успевал играть и ухаживать за больным другом. «Михаил Семенович смотрит за мной, словно дядька за недорослем. Что это за человек, если б ты знала!» – так пишет критик жене.

Великолепный, редкостный рассказчик, Щепкин дарил своего любимца самыми сокровенными впечатлениями жизни. Среди них была история о судьбе крепостной актрисы, случайная встреча с которой когда-то в молодости потрясла Щепкина. Так появилась на свет повесть Герцена «Сорока-воровка».

Получив весточку от опального Шевченко, 70-летний Щепкин, несмотря на недомогание, в середине зимы едет за 400 верст в Нижний на свидание к другу после десятилетней разлуки. День они проводили в беседах, а вечером отправлялись в театр. Артист сыграл для своего друга и Городничего, и Москаля-чаривника, и Любима Торцова («Бедность не порок» А. Островского)… Шевченко высказал мысль, которую, наверное, разделили многие современники великого актера: «Но ярче и лучезарнее великого артиста стоит великий человек, мой искренний, мой незабвенный Михайло Семенович Щепкин».

В подлинный триумф превратилось чествование артиста в день 50-летия его сценической деятельности, которое отмечалось в 1856 году. «Вы были одним из самих ревностных и полезных подвижников в общем всем нам деле распространения любви к искусству в нашем отечестве. Как сосчитать, сколько благодатных движений пробуждено артистом, сколько готовых навсегда погаснуть чувств вызвано и оживотворено им. Это заслуга невидимая… но великая». Это слова из юбилейного адреса Щепкину, подписанного Львом Толстым, Тургеневым, Тютчевым, Гончаровым, Некрасовым, Писемским.

Писатель И.С. Тургенев специально для Щепкина написал роли Мошкина в «Холостяке» и Кузовкина в «Нахлебнике». В этих ролях актер раскрыл поистине трагические переживания стариков, не имеющих ни сил, ни средств бороться с теми, кто оскорбляет их чувства, отнимает последнюю радость в жизни. Роль Кузовкина явилась последней крупной работой актера в Малом театре. Пьеса, написанная в 1848 году, была разрешена к постановке, когда Щепкину исполнилось уже 74 года. Но ни возраст, ни усталость, ни болезни не помешали великому актеру создать цельный, правдивый, глубоко трогательный образ Кузовкина.

Щепкин продолжал играть, хотя сил с каждым годом оставалось все меньше. Слабел голос, стала изменять память, но до известной степени сила воли и труд побеждали немощь.

В апреле 1863 года с разрешением государя Щепкину был предоставлен на лето отпуск в Крым с сохранением содержания и с пособием в 500 рублей. Его радовало, что он еще не забыт, что его ценят.

В Ялту Щепкин приехал совсем больным, страдая ужасной одышкой. Сначала он поселился у своих знакомых, но вскоре его перевезли в гостиницу. 11(23) августа 1863 года Михаил Семенович Щепкин умер.

Похоронили его в Москве, на Пятницком кладбище. Гроб с прахом великого актера опустили в землю вблизи могилы друга и учителя Грановского. Так он завещал. На памятнике из дикого камня выбита надпись: «Михаилу Семеновичу Щепкину. Артисту и человеку».

Щепкин страстно любил театр и свою профессию: «Театр для актера – храм, – говорил он. – Это его святилище! Твоя жизнь, твоя честь – все принадлежит бесповоротно сцене, которой ты отдал себя. Твоя судьба зависит от этих подмостков. Относись с уважением к этому храму и заставь уважать его других. Священнодействуй или убирайся вон».

Он провозгласил, что естественность, простота и правда – закон сценического искусства. Щепкин боролся с напыщенной манерой игры, распространенной в то время в русском театре.

«Читая роль, – говорил Щепкин, – всеми силами старайся заставить себя так думать и чувствовать, как думает и чувствует тот, кого ты должен представлять; старайся, так сказать, разжевать и проглотить всю роль, чтобы она вошла тебе в плоть и кровь. Достигнешь этого – и у тебя сами родятся и истинные звуки голоса, и верные жесты, а без этого как ты не фокусничай, каких пружин не подводи, все будет дело дрянь. Публику не надуешь: она сейчас увидит, что ты ее морочишь и совсем того не чувствуешь, что говоришь».

Для великого артиста главным было не внешнее поведение героя, а раскрытие внутренних переживаний. Эту реалистическую позицию Щепкин утверждал своим искусством. Он дал новое направление развитию русского театра, и в этом его историческая заслуга.

ФРЕДЕРИК-ЛЕМЕТР (1800—1876)

Французский актер. Крупнейший актер демократического романтизма. Его лучшие роли: Робер Макэр («Постоялый двор Андре» и «Робер Макэр»), Эдгар Равенсвуд («Ламермурская невеста»), Ричард Дарлингтон («Ричард Дарлингтон»), Кин («Кин»), Жан («Парижский тряпичник») и др.

Антуан Луи Проспер Леметр родился 29 июля 1800 года в Гавре. Его отец, Антуан Мари Леметр, известный архитектор, основатель гаврской школы живописи и архитектуры, был вспыльчив, несдержан, и, чтобы успокоить его гнев, маленький Проспер читал ему стихи.

После смерти отца в 1809 году жизнь мальчика резко изменилась. Мать переехала в Париж, где жили ее родственники, и там начала торговать мебелью. Для сына ей удалось получить стипендию в колледже Сент-Барб. Однако своевольный Проспер небрежно относился к учебе, и мать отправила его в Гавр, чтобы он поступил юнгой на судно, отплывающее в Гвинею…

По дороге в Гавр Проспер остановился в Руане, где выиграл крупную сумму в бильярд. Но деньги быстро кончились, и 20 марта 1815 года он вернулся в Париж. Леметр поступил на службу сначала к нотариусу, потом к торговцу. Наконец он явился к директору театрика «Варьете-Амюзант» на бульваре Тампль. Красивый рослый юноша понравился директору, и 16-летний Проспер был включен в труппу на ничтожный гонорар – 30 франков в месяц. Через день молодой актер дебютировал в пантомиме «Пирам и Тисба» в роли льва.

В «Варьете-Амюзант» Леметр задержался недолго, он перешел в театр «Фюнамбюль», где сыграл более десяти самых разноплановых ролей. Вынужденный поставить имя на афишу и боясь домашнего скандала, Проспер Леметр впервые выступил здесь под фамилией Фредерик, которая на всю жизнь стала его сценическим псевдонимом, соединившись позднее с настоящей фамилией – Леметр.

Один из посетителей театра рекомендовал его актеру «Комеди Франсез», профессору консерватории Мишло. Так Фредерик-Леметр попал в класс трагедии.

Занимаясь в консерватории, он оставался актером пантомимы. В 1818 году Фредерик-Леметр перешел из «Фюнамбюля» в «Олимпийский цирк». Работа в театре пантомимы заложила фундамент его будущих творческих побед.

В июне 1820 года он поступил в труппу театра «Одеон», где провел три сезона, после чего оказался в «Амбигю-Комик».

2 июля 1823 года Фредерик-Леметр сыграл беглого каторжника Робера Макэра в мелодраме «Постоялый двор Андре» Антье, Сент-Амана и Полианта. Фредерик перевел мелодраму в комедийный план. Причем комедийное звучание ролей раскрылось только на премьере, что стало сюрпризом даже для авторов пьесы. Как замечает российский театровед Г.Б. Асеева, «родился яркий, стремительный, озорной спектакль, в котором господствовала импровизация, шутка, трюк. В центре действия был обаятельный, отчаянно храбрый и бесконечно наглый, циничный и остроумный беглый каторжник Робер Макэр, смело вступающий в единоборство с полицией и весело перебрасывающий в ложи трупы убитых жандармов». Спектакль имел оглушительный успех. Правда, после восемьдесят пятого представления цензоры запретили «Постоялый двор».

За четыре сезона в театре «Амбигю-Комик» Фредерик-Леметр сыграл 25 ролей и выступил на сцене 980 раз! При этом, почти всегда играя центральные роли, он успел еще на стороне, в маленьких театриках появиться в трех прославленных ролях Тальма (Отелло – в том числе), а также написать две пьесы.

Скоро пришли роли, которые требовали более сложных внутренних ходов. Среди них этапными для Фредерика стали Кардильяк («Кардильяк, или Квартал Арсенала», 1824) и Калиостро («Калиостро», 1825) в пьесах Антони и Леопольда. Шумный успех этих спектаклей вывел Фредерика в ряды лучших актеров Парижа. С этого времени за ним закрепляется прозвище «Тальма бульваров». Его отмечает пресса. «Одаренный весьма замечательным театральным инстинктом, – сообщала газета „Пандора“, – Фредерик ни в коей мере не обладает напыщенностью прежних актеров мелодрамы… Он проникается чувствами персонажа, у него есть пыл, естественность». Это мнение еще больше укрепилось, когда он сыграл роль извозчика Дюпре, по прозвищу Руль-Пари («Перекати-Париж») в мелодраме Бенжамена и Рюбена «Извозчики» (1825).

В 1826 году Леметр женился на актрисе Софи Аллинье, три года игравшей с ним в «Амбигю». Правда, свадебный бал пришлось отменить: перед его началом по Парижу распространилась скорбная весть – скончался кумир Леметра, великий трагик Тальма. Тень этой грустной увертюры как будто омрачила судьбу молодой пары – их семейная жизнь сложилась неудачно…

Фредерик-Леметр понимает, что перерос рамки театра «Амбигю», и в 1827 году переходит в театр «Порт Сен-Мартен», где дебютирует в мелодраме «Тридцать лет, или Жизнь игрока» Дюканжа и Дино. Ее герой Жорж Жермани – игрок, одержимый безумной страстью, приводящей его к гибели. Фредерик и его партнерша Дорваль достигли той гипнотической силы воздействия, которая поражает в романтических актерах. В кульминационном третьем действии крики ужаса неслись со всех концов зала, а на премьере один из зрителей потерял сознание и его пришлось вынести.

Спектакль произвел фурор. Сценическая встреча Фредерика и Дорваль стала откровением для самих актеров – до сих пор они не имели партнеров равной силы и не знали подобной полноты творческого взаимопонимания. Критик Жюль Жанен писал, что Фредерик и Дорваль «произносили напыщенные и тяжеловесные фразы совершенно просто и естественно и превращали драмы, в которых актеры рычали, в простой разговор… Эти два артиста совершили полную революцию в драматическом искусстве. И тотчас же зрители, привыкшие к завываниям мелодрамы, ко всему этому шуму голосов и слов, стали с удивлением переглядываться, растроганные и очарованные…» Во всех отзывах звучала одна и та же мысль: «Это ужасающе правдиво».

25 марта 1828 года в «Порт Сен-Мартен» состоялась премьера драмы Дюканжа «Ламермурская невеста». Эта пьеса уже вплотную приближалась к романтической драме. Трагическая история Люси Астон (Дорваль) и Эдгара Равенсвуда (Фредерик), проносящих свое большое и сильное чувство через море лжи и насилия, прозвучала как гимн высокой романтической любви, обреченной на гибель, но воспевающей идеал человечности. И на этот раз Фредерик и Дорваль поразили зрителей поэтичностью, страстью, красотой.

После триумфальных гастролей по городам Франции Фредерик впервые был приглашен в Лондон. Вскоре он сообщал из столицы Англии: «Успех превзошел все мои ожидания!»

Во время буржуазной революции 1830 года Фредерик-Леметр вместе с другими актерами сражался на баррикадах. В ночь на 28 июля с горсткой граждан он вел бой против батальона жандармов.

В том же году на сцене «Одеона» Фредерик дебютировал в лучших ролях недавно умершего Тальма. Правда, и на этот раз он недолго играл классицистские роли. Самой знаменитой и значительной ролью Фредерика стал Наполеон в драме А. Дюма-отца «Наполеон Бонапарт, или Тридцать лет истории Франции». Критика осыпала актера похвалами, а Дюма подарил ему экземпляр пьесы с надписью «Романтическому Тальма».

После слияния «Одеона» с «Порт Сен-Мартен», в последнем собрались лучшие актеры бульваров. Обновленный «Порт Сен-Мартен» открылся 10 декабря 1831 года драмой А. Дюма и Дино «Ричард Дарлингтон», которая стала одним из величайших триумфов Фредерика.

Ричард Дарлингтон – неистовый честолюбец, яростно и настойчиво идущий к власти. Этот современный Макбет как бы заменил Леметру недоступного для него Шекспира. После спектакля никто уже не сомневался в том, что Фредерик-Леметр величайший актер Франции.

Тема мести за поруганную человечность окрасила роли Буридана в «Нельской башне» А. Дюма и Дженнаро в «Лукреции Борджа» Гюго (1833). Фредерик-Леметр, по словам Гюго, «гениально воплотил того Дженнаро, о котором мечтал автор». Непринужденное изящество юности, нетерпеливая порывистость, сочетание мягкости и мужественной силы придавали ему покоряющее поэтическое обаяние.

Возобновив «Постоялый двор» в 1830 году и без конца играя эту буффонаду, Фредерик-Леметр все больше задумывался над сатирическим потенциалом своего хищного и наглого героя. У него сложился замысел сатирической комедии «Робер Макэр». Соавторами актера выступили Антье и Сент-Аман. Нужно учесть, что премьера спектакля состоялась 14 июня 1834 года, то есть ровно через два месяца после мощной революционной вспышки. Страна была потрясена жестокостью расправы с восставшими. В раскаленной политической атмосфере «Робер Макэр» произвел особо сильное впечатление.

Эксцентричный весельчак Робер Макэр теперь из каторжника превращается в финансиста, председателя акционерного общества, в котором он хозяйничает как хочет и нагло грабит акционеров. В конце пьесы он улетает на воздушном шаре, чтобы в других странах применить свои финансовые таланты. Имя Макэра стало нарицательным, во Франции даже появился термин «макэризм».

«…Фредерик – самый сильный актер, какого я только знаю, – писал И.С. Тургенев об исполнении Фредериком-Леметром роли Макэра. – В этой пьесе он страшен… какая дерзость, какая бесстыдная наглость, какой цинический апломб, какой вызов всему и какое презрение всего!.. Но какая подавляющая правда, какое вдохновение!»

Весной 1836 года у Леметра омрачились семейные дела. Софи Аллинье была на четыре года старше мужа. Десять лет супружества и четверо детей (трое сыновей и дочь) утомили ее. Ссылаясь на слабое здоровье, на боязнь нового материнства, на необходимость для нее чувства подчинить разуму, Софи предложила мужу расстаться. Разлука Леметра с женой дала пищу для сплетен. Печать «беспутства» заклеймила его…

В том же году Фредерик-Леметр принял предложение вступить в труппу водевильного театра «Варьете». Недолгая работа в «Варьете» принесла ему огромную художественную победу: роль Кина в одноименной пьесе А. Дюма. Премьера состоялась 31 августа 1836 года. «Мне казалось, что я снова вижу, как живого, самого покойного Кина», – писал Г. Гейне. Драматург и писатель Ф. Сулье отмечал. «Много говорили о том, что Фредерик актер внезапного, неразмышляющего вдохновения, но это неверно! Это актер, который серьезно изучает и терпеливо выстраивает свою роль. Сцену с лордом Мьюилом – проклятие длиной в пятьдесят строк, где под иронией все время слышен гнев, он проводит, искусно варьируя и умело распределяя свои силы вплоть до того момента, когда, наконец, позволяет прорваться во всей мощи трагизму, наполняющему его взгляд, жест, голос. Композиция роли Кина делает величайшую честь Фредерику».

Во время работы в театре «Варьете» подругой и партнершей Леметра стала хорошенькая, тоненькая белокурая Луиза Бодуэн. Роли, которые она сыграла с ним и под его руководством, – вершина ее актерских достижений.

Весной 1838 года Фредерик-Леметр получил приглашение в открывающийся театр «Ренессанс» для участия в новой пьесе Гюго. В «Рюи Блазе» он создал великолепный поэтический образ. Гюго, говоря о Фредерике в этой роли, утверждал, что актер перевоплощался в Рюи Блаза, соединяя в себе Лекена и Гаррика, действенность Кина с эмоциональностью Тальма. «И затем повсюду сквозь ослепительный блеск своей игры Фредерик проносит слезы, те настоящие слезы, которые заставляют плакать других… Фредерик воплотил для нас великого актера…»

Летом 1839 года Луиза Бодуэн внезапно покинула Леметра, предпочтя ему богатого и знатного поклонника. Вероломство подруги потрясло актера. Он уехал в провинцию, тяжелой гастрольной работой заглушая сердечную муку. Через три года его новой дамой сердца стала Кларисс Мируа – на сцене мадемуазель Кларисс…

В 1840-х годах Фредерик играл в основном в пьесах «черного жанра», в которых на первый план выступают фабульная занимательность, злодеяния, убийства, отравления, похищения… В феврале 1844 года он сыграл в «Порт Сен-Мартен» роль Жака Феррана в инсценировке романа Э. Сю «Тайны Парижа». Пьеса не сходила с афиш два месяца, принесла огромные сборы. Фредерик играет также в спектакле «Дон Сезар де Базан», которую по его просьбе написали Дюмануар и Деннери.

Он тесно подружился с Оноре де Бальзаком. И даже сыграл в его «Вотрене» (1840). Однако после первого же представления министр внутренних дел запретил спектакль, что вызвало грандиозный скандал.

В «Парижском тряпичнике» Пиа (1847) Фредерик-Леметр сыграл одну из лучших своих ролей – папаши Жана. Перед тем как выйти на сцену, актер учился у знаменитого парижского тряпичника Лиара носить корзину, фонарь, палку с крюком. Во время спектакля Фредерик небрежным движением палки вытаскивал корону и с презрительным смехом под восторженные крики зрительного зала бросал ее обратно в корзину. Сила этого образа позволила Герцену сказать о Фредерике, что «он беспощаден в роли „ветошника…“ – иначе я не умею выразить его игру; он вырывает из груди какой-то стон, какой-то упрек, похожий на угрызение совести…» Трогательный, смешной и великий в своем душевном благородстве, тряпичник Жан, бесстрашно вступающий в борьбу за добро и справедливость, на долгие годы стал символом нравственной силы народа Франции.

Критик Теофиль Готье, называвший Фредерика «величайшим актером мира», восхищался его способностью перевоплощения: «Никогда актер не владел большим диапазоном: он одновременно несет зрителю слезы и смех, энергию и мягкость, увлечение и спокойствие, лиризм мечты и грубость действия, изящество и тривиальность; он может с одинаковым превосходством изображать принцев и воров, маркизов и носильщиков, влюбленных и пьяниц, расточительных сыновей и хищных ростовщиков. Это настоящий Протей, подлинно шекспировский актер, великий, простой и разнообразный, как природа».

9 ноября 1850 года Фредерик-Леметр сыграл в драме Деннери и Марка Фурнье «Паяц» (театр Гетэ) роль бродячего клоуна и акробата Гильома Бельфегора. Еще до премьеры газеты окружили готовящийся спектакль вихрем сплетен и догадок. Среди всего прочего рассказывали, что, работая над ролью паяца, Фредерик пошел в театр «Фюнамбюль», чтобы уточнить какую-то деталь. Встреченный овацией актеров и зрителей, он тут же обменялся костюмом с одним из актеров и выступил с импровизированной клоунадой. Возможно, что и так: достоверность образа, точность жизненных наблюдений в «Паяце» приобретали для Фредерика особое значение.

После очередного триумфа в социальной мелодраме «Старый капрал» Деннери (1853) для Леметра наступили тяжелые времена. Бурный успех сменился почти годовым «простоем». А потом пришла личная беда: он узнал об измене Кларисс Мируа, которую в течение тринадцати лет боготворил.

Только напряженная работа могла вывести его из состояния глубокой подавленности. Он охотно откликнулся на просьбу о помощи, с которой обратился к нему старый товарищ Шарль Денуайе, бывший в то время директором «Амбигю». Фредерик-Леметр спас его от краха, возобновив несколько своих спектаклей.

Но кончился сезон в «Амбигю», и снова потекли трудные годы. Фредерик играл теперь реже, с большими перерывами, иногда доводящими его до тяжелой нужды, с трудом находил пьесы, внутренне близкие ему, познал и средний успех, и полные провалы. В 1859 году он сыграл в театре «Амбигю-Комик» роль, которая снова помогла ему углубить и развить большую тему его последних творческих лет, – Эверара в драме Мериса «Школьный учитель». После чего он стал подумывать о том, чтобы распрощаться со сценой. Однако он продолжал играть, хотя ангажемент удавалось получить все реже.

Увы, последние годы великий актер прожил в нищете. Летом 1873 года наступил полный крах – мебель Леметра была продана с аукциона. Никто из друзей не мог спасти его от нужды. Рядом с ним находилась юная Анна Линдер, которую он выдавал за свою племянницу. Трогательная привязанность девушки скрашивала его печальную старость.

22 января 1875 года состоялся последний спектакль актера. Смертельная болезнь – рак горла и языка – оторвала его от театра и через год свела в могилу. 26 января 1876 года Фредерик-Леметр скончался.

У могилы актера Виктор Гюго сказал, что «Фредерик-Леметр обладал всеми возможностями, всей силой, всей привлекательностью народа; он был неукротимым, могучим, трогательным, бурным, очаровательным; подобно народу, он совмещал трагедию и комедию. Это и было источником его всемогущества…»

МОЧАЛОВ ПАВЕЛ СТЕПАНОВИЧ (1800—1848)

Русский актер. Крупнейший представитель русского романтизма. С 1824 года – в Малом театре. Прославился в трагедиях Шекспира (Гамлет, Отелло, Лир, Кориолан, Ромео, Ричард III), Ф. Шиллера (Франц и Карл Моор, Фердинанд, Дон Карлос) и др.

Павел Степанович Мочалов родился 3(15) ноября 1800 года в Москве, в семье крепостных актеров – Степана Федоровича и Авдотьи Ивановны Мочаловых. Родители вступали в брак крепостными. Сын начинал жизнь вольным.

Судьба одарила Павла редкой памятью. Едва овладев речью, он повторял за матерью длинные молитвы и строчки Евангелия. Стихи запоминал без усилий. Театральная среда, в которой родился и вырос Павел, определила его жизненный путь. Отец, известный актер-трагик московского театра, стал его первым учителем сценического искусства.

Сразу после Отечественной войны Мочалов-младший поступил в пансион братьев Терликовых. Он изучал математику, постигал словесность, освоил французский и выучил кое-что из всеобщей истории и риторики.

4 сентября 1817 года Павел Мочалов впервые появился на сцене Московского театра в роли Полиника в трагедии В.А. Озерова «Эдип в Афинах». Дебют прошел успешно. «Мочалов играл великолепно, рукоплескания не прекращались, триумф был полный», – писал А.А. Стахович. Вскоре он был зачислен в труппу Московского Императорского театра.

За Полиником последовали другие роли, их было множество. В первые годы актер играл в трагедиях Вольтера, В.А. Озерова, комедиях А.А. Шаховского.

Игра Мочалова была неровной. Князь Шаховской говорил: «Он только тогда и хорош, когда не рассуждает, и я всегда прошу его об одном, чтобы он не старался играть, а старался не думать только, что на него смотрит публика. Это гений по инстинкту, ему надо выучить роль и сыграть; попал – так выйдет чудо, а не попал – так выйдет дрянь».

Однажды Мочалов играл в комедии «Пустодомы» роль князя Радугина, играл небрежно и – был неподражаем: характер героя был схвачен с замечательною тонкостью. Автор пьесы, князь Шаховской, после спектакля обнимал и целовал недовольного собою Мочалова и восторженно восклицал: «Тальма! – какой Тальма? Тальма в слуги тебе не годится: ты был сегодня Бог!»

И жизнь, и счастье для Мочалова сосредоточивались на сцене. Первая любовь принесла ему немало горести. В Николин день, в том же году, когда состоялся его дебют в роли Полиника, Павел увидел в церкви девушку, поразившую воображение. Она была сестрой знакомого студента университета. Павел стал бывать у них дома. Когда влюбленные наконец объяснились, вмешались ее родители. Артист в качестве зятя дискредитировал их достоинство. Мочалову отказали от дома, а дочь срочно выдали за дворянина. Павел тяжело переживал разрыв.

От светских знакомств или выгодных связей он с молчаливым упорством отказывался. Мочалов шел по первому кругу загулов, спасаясь таким образом от одиночества. За кутежами и прожиганием жизни с цыганами и бессоницами неминуемо наступали припадки раскаяния. Его распекало начальство, грозя наказаниями, родители пугали возможным упадком таланта.

Свою будущую жену, Наташу, Мочалов встретил в кофейне ее отца, Баженова. Павла поразила невинная свежесть лица, румянец юности, голубизна глаз. Венчание состоялось в церкви Сименона Столпника. Но брак этот оказался неудачным. Наташа была типичная мещанка, искусство ее совершенно не интересовало. К тому же их первенец прожил недолго, отец даже не успел к нему привязаться.

Мочалов снова почувствовал себя одиноким и вступил во второй круг загулов. Он увлекся хористкой Пелагеей Петровой, полюбившей его преданно, самоотверженно. Пренебрегая приличиями, они поселились вместе. Появившуюся на свет девочку записали Петровой, по матери. Дочь начинала жизнь незаконнорожденной. Мочалов этим не тяготился.

Вскоре тесть – Иван Баженов подал прошение на высочайшее имя, и квартальные вернули Павла к законной жене. Петровой же под угрозой ссылки запретили проживать с Мочаловым. В самом начале тридцатых годов Наталья Баженова родила мужу дочь Катю. Но семейные отношения от этого не улучшились…

В театре карьера Мочалова считалась сделанной. Его амплуа героя не подлежало сомнению. К двадцати шести годам он переиграл кучу ролей в трагедиях, в исторических драмах, в отечественных и переводных пьесах всех жанров. Число персонажей, которых он вывел на сцену, приближалось к трехзначному. Критики в нем отмечали неоспоримую «пламенность чувства» и «чрезвычайную силу» его выражения, и «бесконечное разнообразие в тонах» природы переживаний, и небывалую «эмоциональную многогранность».

Естественность игры Мочалова была необычайна для тогдашних понятий о драматическом искусстве. Заговорить в трагедии по-человечески среди декламирующего ансамбля было делом великого самобытного таланта, ибо этого пути Мочалову никто не указывал.

Один из критиков, говоря об игре Мочалова в роли Отелло, отмечал, что натуральность доходила у него до излишней простоты. «Но причиною сему, – замечает он, – как кажется, напыщенный тон других лиц и слог перевода; все декламируют по нотам, и странно слышать одного, говорящего по-человечески». Этим отчасти, вероятно, объяснялся сравнительный неуспех дебютов Мочалова в Петербурге, где привыкли к ложноклассической игре больше, чем в Москве. Впрочем, тут могла быть и другая причина: вдохновение не осеняло Мочалова, или, может быть, он «старался» играть хорошо – и играл плохо.

Трагедия личная отразилась на Мочалове-актере. «Послушные, выразительные черты лица» обрели затаенную жесткость. В «очаровательном сладком голосе» появился недобрый оттенок сумрачности. Глаза, «отражавшие все возможные чувства», чаще стали метать опасные молнии. Он поражал публику «гальваническими ударами». На его героя лег отпечаток гибельности.

Превосходно играл Мочалов роль Мейнау в мелодраме Коцебу «Ненависть к людям и раскаяние» (1826). Рассказывают, будто он так любил эту роль, что завещал положить себя в гроб в костюме Мейнау. Пьеса эта принадлежала к числу тех немногих, в которых Мочалов всегда был одинаково ровен и хорош. Он исполнял роль обманутого мужа, удалившегося в уединение и впавшего в мизантропию. В его исполнении слащавая, неестественная мелодрама становилась глубоко потрясающей драмой. Сосредоточенное горе, оскорбленное самолюбие, душевная тоска – все это было сыграно просто и трогательно.

Во французской мелодраме «Тридцать лет, или Жизнь игрока» (1828) Дюканжа Мочалов исполнял главную роль. Жорж Жермани у него был фигурой трагической, ибо все приносил в жертву одной страсти – игре. Мочалов в этой пьесе держал зрителей в постоянном напряжении. Спектакль имел большой успех у публики.

Он выступал в переделках для сцены романтических поэм Пушкина («Керим-Гирей, крымский хан» по мотивам «Бахчисарайского фонтана»). В последний день января 1829 года, в совместном бенефисном спектакле Щепкина и Мочалова Павел Степанович сыграл роль Карла Моора в «Разбойниках». Затем через год, в собственном бенефисе, – Дон Карлоса. И, чуть позже, Фердинанда в трагедии Шиллера «Коварство и любовь».

В 1829 году Мочалова впервые наблюдал великий русский критик В.Г. Белинский. В письме к родителям он писал: «Видел в ролях Отелло и Карла Моора знаменитого Мочалова, первого, лучшего трагического московского актера, единственного соперника Каратыгина. Гений мой слишком слаб, слишком ничтожен, недостаточен, чтобы достойно описать игру сего неподражаемого актера, сего неподражаемого героя, сего великого артиста драматического искусства».

Белинский увлекался игрой Мочалова, наслаждался минутами его артистического вдохновения. Он ставил талант Мочалова, несмотря на все его недостатки, выше таланта петербургского артиста Каратыгина, игра которого была всегда строго выдержана, но не столько действовала на чувство, сколько на ум. Игра Мочалова, состоявшая из вспышек искреннего, неподдельного чувства, вполне гармонировала с искренностью и страстностью увлечений Белинского.

В 1831 году на сцене Малого театра была поставлена комедия А.С. Грибоедова «Горе от ума». Мочалов сыграл роль Чацкого, и все его категорически не приняли, сочли, что он играл «трезвого Репетилова».

Мочалов был актером вдохновения. При всей своей порывистости он не отличался общительностью, хотя среди людей, близко знавших его, были и В. Белинский, и Т. Грановский, и Н. Беклемищев, и И. Самарин… Писарев сообщал писателю Аксакову, что «Мочалов дик в обществе» и «порядочных людей» избегает. В беседах он большей частью молчал. Свободней актеру давалось общение со студентами.

Павел Степанович любил литературу, много читал. Он был поэтом, автором пьесы, незаконченного, интересного теоретического трактата о театральном уме. Артист размышлял, как сделать так, чтобы минуты вдохновения были управляемыми. Молчанов читал Жорж Санд, Гюго по-французски. В письмах Грановскому восхищался Бетховеном и Шуманом. Он является автором романтической драмы «Черкешенка», шедшей с его участием на сцене Малого театра.

По своей кипучей и страстной натуре Мочалов принадлежал к тем людям, которые живут преимущественно сердцем, а не разумом. Добрый, честный, благородный, но слабовольный, он был способен быстро увлекаться до проявления бурной страсти и так же быстро охладевать.

Актрисе Параше Орловой Мочалов отдал несколько лучших лет романтической преданности. С ней связана большая часть уцелевших его стихов-признаний. Орлова была замужем за пожилым актером. Влюбленность Мочалова ей льстила, и она поощряла ее в рамках приличий.

Помимо Орловой, были и другие увлечения. Он гнался за призраками любви до конца жизни… Во время гастролей Павел Степанович влюбился в жену популярного киевского антрепренера Млотковского. Играл с ней и в Киеве, и на Харьковской сцене. Затем увлекался французской актрисой Плесси, посещал ее спектакли, бывал у нее. Иностранцы-актеры его уговаривали: «Хотите обеспечить себя на всю жизнь, – выучите Гамлета по-французски и приезжайте в Париж».

В свой бенефис, 18 января 1835 года, он взял «Ричарда III». Мочалов создал титаническую фигуру злодея-властолюбца, попирающего все нормы человечности и потому обреченного на одиночество и гибель.

Событием в театральной жизни 1830-х годов стало исполнение Мочаловым Гамлета. Щепкин сначала был возмущен, что Павел Степанович берет для бенефиса «Гамлета» – отвратительную пьесу, как он считал. Премьера спектакля состоялась 22 января 1837 года.

Мочаловский Гамлет соединил всех его героев. Трагедия Гамлета у Мочалова, общезначимая, гигантская по масштабам, была в то же время и личной, и исповеднической. Герой трагедии Шекспира отстаивал человеческое достоинство, «боролся с этим миром со всей страстностью великой натуры».

Успех спектакля превзошел все ожидания. Совершилось чудо. Его так и именовали. Уже через несколько дней Белинский в письме в Петербург сообщил: «…мы видели чудо – Мочалова в роли Гамлета…»

Актер отдавал всего себя этой сложной роли. Как-то он признался, что если его будут принуждать выступать часто в роли Гамлета, он лишится рассудка. На вершине своей карьеры Павел Степанович Мочалов получил пенсион.

Белинский посвятил разбору его ролей – Гамлета и Отелло – большие статьи «„Гамлет“, драма Шекспира Мочалов в роли Гамлета» и «Павел Степанович Мочалов». Великий критик писал: «…дарование [Мочалова] мы, по глубокому убеждению, почитаем великим и гениальным». "О, Мочалов умеет объяснять, и кто хочет понять Шекспирова Гамлета, тот изучай его не в книгах и не в аудиториях, а на сцене Петровского театра! ".

А вот иной отзыв Белинского: «…невозможно себе представить, до какой степени мало воспользовался Мочалов богатыми средствами, которыми наделила его природа! Со дня вступления на сцену, привыкши надеяться на вдохновение, всего ожидать от внезапных и вулканических вспышек своего чувства, он всегда находился в зависимости от расположения своего духа: найдет на него одушевление – и он удивителен, бесподобен; нет одушевления – и он впадает не то чтобы в посредственность – это бы еще куда ни шло, – нет, в пошлость и тривиальность».

Столь различные оценки великого критика говорят о том, что талант Мочалова «действительно стоял далеко за чертою обыкновенного».

Он был среднего роста, немного сутуловат. Но в страстные минуты вдохновения Мочалов, казалось, вырастал и делался стройным. И тогда, как писал один из ранних биографов А.А. Ярцев, «голова его с черными вьющимися волосами, могучие плечи особенно поражали, а черные глаза казались замечательно выразительными. Лицо его было создано для сцены. Красивое и приятное в спокойном состоянии духа, оно было изменчиво и подвижно – настоящее зеркало всевозможных ощущений, чувств и страстей».

Всех поражал его чарующий голос. У него был тенор, мягкий и звучный, нежный и сильный, проникавший в душу. Переходы и переливы голоса были разнообразны и красивы; его шепот был слышен в верхних галереях; его голосовые удары заставляли невольно вздрагивать…

«В исполнении своих ролей Мочалов отличался образцовой добросовестностью, – продолжает Ярцев. – Он всегда знал их твердо, и суфлер ему был решительно не нужен. Мимика Мочалова была замечательной, благодаря подвижному и выразительному лицу, и поэтому немые сцены выходили у него поразительными. Увлекаясь игрою, Мочалов забывал, что он на сцене, и жил жизнью изображаемого лица. Он не помнил в это время, как нужно обращаться с окружающими, и нередко игравшие с ним артисты возвращались домой с синяками на руках, сделанными Мочаловым в порыве сценического увлечения».

В сороковых годах все чаще появляются записи о мочаловских запоях, об отмене спектаклей, ссорах с дирекцией. От Мочалова уходят роли. Однажды в приезд государя он должен был выступать в роли Чацкого, но вместо этого пил где-то за городом. В спектакль был срочно введен Иван Самарин.

17 января 1841 года в Большом театре, в свой бенефис, 40-летний Мочалов играет премьеру «Ромео и Юлия» в переводе Каткова. Спектакль проходит с успехом. Тем не менее Павел Степанович пишет Грановскому: «Я – человек конченый, и как артист тоже».

В более поздний свой бенефис (1845) Мочалов вывел в первый раз на сцену дочь Екатерину Павловну в «Коварстве и любви», в роли Луизы, а сам дебютировал в роли музыканта Миллера (отца Луизы). М.С. Щепкин, также участвующий в спектакле, говорил позже, что рыдал на сцене от пронзительной игры Мочалова.

Мочалов-трагик бессменно тридцать лет занимал первое амплуа и переиграл огромное число ролей. Из переводных мелодрам в его репертуаре главное место занимали пьесы Коцебу, из русских – Шаховского, Полевого, Ободовского и Кукольника. Приходилось ему играть главные роли и в комедиях – например, Альмавиву в «Севильском цирюльнике» и Чацкого – в «Горе от ума».

Белинский как-то сказал: «Мочалов выразил самое таинство, сущность сценического искусства». Но таких пьес немного. Трагедия гениального актера состояла в том, что он не находил, или почти не находил пьесу, которая в полной мере могла бы соответствовать его таланту. Мочалов боролся за «Маскарад», но цензура не разрешила постановку этой пьесы. Из шекспировского репертуара он играл Гамлета, Отелло, Лира, Кориолана, Ромео, Ричарда III; из шиллеровского – Франца и Карла Мооров, Дон-Карлоса, Фердинанда и Миллера, Мортимера («Мария Стюарт»).

Век Мочалова был короток. Гибель пришла нелепо. Коляска его по пути в Москву из Воронежа провалилась под ломкий лед. Павел Степанович вымок. Пил всю дорогу водку – вина уже не было, заедал ее снегом. Приехал в Москву совершенно больной.

Умер Мочалов 16 марта 1848 года. Ему было всего 48 лет. Москва торжественно проводила своего любимца на вечный могильный покой. Когда посте отпевания в Храме Николая Большой Крест на Ильинке вынесли гроб, его перехватили студенты университета и несли на руках до Ваганьковского.

«В мире искусства Мочалов пример поучительный и грустный, – писал Белинский в некрологе. – Он доказал собою, что одни природные средства, как бы они ни были огромны, но без искусства и науки доставляют торжества только временные…»

Многое в мочаловском творчестве не принимал М.С. Щепкин, но он высоко ценил талант актера и, узнав о его смерти, писал: «Россия лишилась могучего таланта! Что делать, что он, по нашему разумению, не вполне удовлетворял нас, но мы уже не услышим тех потрясающих душу звуков, [не увидим] тех восторженных мгновений, которые часто прорывались сквозь его нелепые формы…»

Великолепно сказал о значении творчества двух титанов русского драматического театра А.И. Герцен: «Щепкин и Мочалов, без сомнения, два лучших артиста изо всех виденных мною в продолжение тридцати пяти лет и на протяжении всей Европы. Оба принадлежат к тем намекам на сокровенные силы и возможности русской натуры, которые делают незыблемой нашу веру в будущность России».

РАШЕЛЬ ЭЛИЗА (1821—1858)

Французская актриса. С 1838 по 1857 год выступала в театре «Комеди Франсез». Возродила на сцене классицистскую трагедию (П. Корнель, Ж. Расин). С середины 40-х годов гастролировала в Европе и Северной Америке.

Элиза Рашель Феликс родилась 28 февраля 1821 года. Ее отец Яков Феликс, еврей из Меца, бродячий мелкий торговец, колесил по городкам и деревням Богемии, Германии, Швейцарии. Мать, Эстер-Хай, уроженка Богемии, помогала ему.

После рождения пятого ребенка семья переехала во Францию – сначала в Лилль, а затем в Париж. Элизе дали в руки гитару и вместе с сестрой отправили на заработки. Элиза пела песенки у театра «Порт-Сен-Мартен». По словам биографов, она настолько покорила слушателей, что ее окрестили «малышка Жорж» (по имени известной актрисы).

Талантливую девочку заметил чудаковатый музыкант Шорон, взявшийся за ее обучение. Перед смертью он передал сестер Феликс своему знакомому – Сент-Олеру, руководившему частной школой декламации, при которой был Театр Мольера на улице Сен-Мартен.

Элиза сыграла более тридцати пяти ролей, после чего была зачислена в Консерваторию без экзамена и с пансионом. Ее благодетелем оказался Жозеф-Исидор Сансон – преподаватель, не имевший себе равных ни в трагедии, ни в комедии. Вскоре Элиза нашла себе сценический псевдоним – Рашель – в честь героини популярной тогда оперы Мейербера «Жидовка».

К дебюту Рашель подготовила пять пьес. Ей предстояло выступить в «сильных ролях»: Камиллы и Юлии в пьесах Корнеля «Гораций» и «Цинна», Гермионы и Роксаны в «Андромахе» и «Баязете» Расина, Аменаиды в вольтеровском «Танкреде». Поскольку классическая трагедия в основном строится на античных сюжетах, Сансон посоветовал Рашели ходить в Лувр, полагая, что статуи древних мастеров быстрее научных и исторических трактатов приобщат его ученицу к культуре античности.

12 июня 1838 года Рашель дебютирует на сцене «Комеди Франсез» в роли Камиллы в «Горации». Тринадцать раз в течение трех месяцев появлялась юная актриса перед полупустым залом, но твердость духа не изменила ей, и ее уверенность в своем призвании покорила малочисленный партер.

В «Андромахе» Расина выбор Сансона пал на Гермиону, дочь Елены, легендарной греческой царицы. Над ролью Гермионы Рашель работала всю жизнь. Первое время она стремилась растрогать публику, вызвать симпатию к отвергнутой невесте Пирра. Но это мало вязалось с ее представлениями о страстной и действенной натуре царственной гречанки. И Рашель вырвала самые корни чувствительности из сердца Гермионы. Она даже не побоялась упреков в холодной жестокости, которые не замедлили последовать. Видевший Рашель в 1850 году И.С. Тургенев писал: «Эта роль, полная ревности и ненависти, будто создана для нее. В ее голосе был трепет бешенства и презрения, которому позавидовала бы гиена. Ее жест последнего проклятия Оресту – великолепен. Она делает полуоборот, бросает ему проклятие в лицо, как рыбак забрасывает леску – это очень энергично и очень красиво».

Рашель тщательно готовилась к каждой роли: сперва переписывала ее, затем разучивала в целом, отмечая в тетрадке паузы, интонации, жесты, затем часами работала над репликами, и лишь после этого Сансон указывал ей на незамеченные оттенки смысла и окончательно отшлифовывал роль.

К концу сентября 1838 года парижане, как обычно, начали возвращаться в столицу. До них стали доходить слухи, что в «Комеди Франсез» появилась новая талантливая актриса.

Сборы со спектаклей Рашели неудержимо росли, билеты раскупались за две недели вперед. Быстрый успех Рашели стал, однако, беспокоить Сансона; случилось то, чего он опасался, – Рашель входила в моду в аристократических салонах. Появились прически «a la Камилла», платья «a la Эмилия». Весьма скоро приглашения актрисе посыпались со всех сторон.

Рашель готовилась выступить в расиновских ролях: Роксаны в «Баязете» и Гонимы в «Митридате», а также сыграть Аменаиду в «Танкреде» Вольтера. Особенно тяжело пришлось ей в роли Роксаны. Перед зрителями появилась Роксана женственная, пластичная и необычайно красивая; восточному типу лица Рашели шел пышный убор и одеяния царственной турчанки. Парижане были околдованы, а Сансон несколько иронически подытоживал: ранее ее почитали уродливой; теперь же весь Париж постановил, что она прекрасна.

Ее вкус и такт приводили всех в восхищение. Во время первых выходов в свет на ней неизменно было простое белое платье – без единого украшения и цветка.

Бедственное положение сосьетеров не помешало им заказать по подписке и преподнести Рашели золотой лавровый венок, на каждом листке которого были выгравированы имена героинь, сыгранных ею, и надпись: «Актеры „Комеди Франсез“ – своему знаменитому товарищу». Во всей истории театра впервые Генеральная ассамблея сосьетеров проголосовала за подобный дар единогласно.

Именно в этот момент папаша Феликс, возмущенный низкими гонорарами Элизы, явился в театр и на правах опекуна потребовал расторжения контракта. Ему было отказано. Тогда Феликс возбудил против театра процесс и выиграл его. Театр обязали либо расторгнуть контракт, либо согласиться на кабальные условия. Сосьетеры выбрали второе, но отношения Рашели с коллегами после этого безнадежно испортились.

Элиза понимала, что светская жизнь мешает театру, но уже не могла отказаться от роскоши. Ей приходилось тратить все отпуска на утомительные гастроли, когда немногим более чем за два месяца она объезжала шесть десятков городов и давала шестьдесят—семьдесят представлений.

До «Марии Стюарт», то есть до декабря 1840 года, за два с небольшим сезона Рашель сыграла одиннадцать ролей в классическом репертуаре, но любимы ею были «Гораций», «Андромаха», «Баязет», «Полиевкт», «Цинна», «Митридат». За следующие семь лет Рашель сыграла еще тринадцать ролей (не считая тех, которые она после долгих и трудных репетиций не решалась вынести на суд зрителей), из них лишь три она оставила в репертуаре.

Считалось, что ей удаются только гневные характеры, что она бессильна в «нежных» ролях. С этим утверждением трудно согласиться: к примеру, «нежную» Мониму в расиновском «Митридате» Рашель сыграла шестьдесят три раза, а порывистую Химену в «Сиде» Корнеля оставила после девятнадцати представлений. Рашель называла себя «думающей», «разумной» актрисой, обращающейся к «пониманию» зрителей гораздо более, чем к их «чувствованию».

На пороге двадцатидвухлетия Рашель выступила в давно подготовленной роли, считавшейся вершиной классического театра. 24 января 1843 года Париж увидел ее в «Федре».

Великий итальянский актер Эрнесто Росси поделился своими впечатлениями: "Что касается Рашель, просто не подберу слов, чтобы выразить свое восхищение этой вдохновенной актрисой. <…> И хотя черты ложного классицизма проступали в ее манере игры, эта актриса в ролях Федры или Камиллы исторгала у зрителей слезы. Желая убедиться, действительно ли она испытывает те чувства, которые внушала мне игрой, я отправился после представления «Федры» к ней в уборную. Рашель казалась обессиленной, руки были ледяные, губы бледные, щеки горели. «Рашель, вас сжигает горячка», – заметил я. «Да, – ответила она, – эта роль убивает меня. Я слишком близко принимаю ее к сердцу».

Актерское счастье улыбалось ей; светская жизнь и бесчисленные эскапады, исполняемые ею с неменьшим актерским блеском, будоражили «весь Париж». За ней с самыми серьезными намерениями ухаживал 33-летний Флориан Александр Жозеф Колонна-Валевский, внебрачный сын Наполеона I и польской графини Марии Валевской. Он был вдов, очень богат, недурен собой, известен светскими победами, продвигался по ведомству иностранных дел.

3 ноября 1844 года у Рашели родился сын. Его назвали Александр Антуан Жан. Меньше чем через месяц она вышла снова на сцену. Даже рождение долгожданного ребенка не смогло оторвать Рашель от театра. Препятствием семейному спокойствию явился не только театр, но и все, что с ним связано: нервное напряжение после спектаклей, переутомление, болезни, частые срывы, резкие перемены настроения. Все это должно было раздражать графа. В конце концов они расстались…

После «Федры» Рашель сыграла в «Жанне д'Арк» Сумэ. В поисках живых подробностей образа она начала изучать исторические сочинения, повествующие об эпохе Столетней войны. У актрисы появилось желание сыграть обобщенный образ спасительницы Франции, какой ей мыслилась Жанна. Рашель предстала памятником былой французской славы. Она играла эту пьесу пять лет, и с первого же представления заговорили, что она задела патриотическую струну в душах сограждан.

5 апреля 1847 года Рашель появилась на сцене в трагедии Расина «Гофолия». Элизе было только двадцать шесть лет, а Гофолии в четыре раза больше. Грим помог актрисе почувствовать себя библейской царицей, ощутить древней старухой. Ей хотелось, чтобы физическое уродство и дряхлость Гофолии стали зримыми. Элизе удалось создать образ царицы, все существо которой «дышало смертью и преступлением».

13 ноября 1847 года Рашель выпустила еще одну премьеру, «Клеопатру», и почти перед самыми вторыми родами ушла в отпуск. Второй сын, получивший имя Габриэль Виктор Феликс, родился 26 января 1848 года. Его отцом был молодой красивый повеса Артюр Бертран, а дедом – знаменитый генерал армии Наполеона. Бертран признать своего сына отказался и поспешил ретироваться. Бурная светская жизнь актрисы еще долго будет волновать биографов, которые напишут солидные труды, посвященные интимной жизни Рашели.

Между тем актриса понимает, что она серьезно больна. Теперь не только ее близкие, но и она сама догадывается, что у нее чахотка. Обострившаяся после родов, она дает о себе знать постоянными приступами удушающего кашля.

В годы революции Рашель исполнила «Марсельезу». Первый ее спектакль был назначен на 6 марта 1848 года. Рашель «…явилась перед публикой в образе древней статуи, с белою туникой, но с трехцветным знаменем в руке, олицетворяя таким образом Францию. Певучим речитативом и вполголоса, при мертвой тишине партера произносила она стихи знаменитой песни, сообщая каждой строфе особенную интонацию, переходя от глубокого чувства грусти по родине к сосредоточенному негодованию на врагов и, наконец, к отчаянной решимости сопротивления. За всеми этими оттенками песни следило и выражение необычайно подвижного лица актрисы, а когда в минуту призыва к оружию она падала на колени, страстно прижимая к груди трехцветное знамя, глаза ее горели лихорадкой энтузиазма. Благодаря этой декламации, продолжавшейся немного более одной четверти часа, зала Французского Театра наполнялась народом сверху донизу и оглашалась неистовыми рукоплесканиями». Эти слова принадлежат стороннему наблюдателю, русскому критику Павлу Васильевичу Анненкову.

После того как Рашель два месяца пела «Марсельезу» в Париже, было решено, что она выедет с ней в провинцию. Поговаривали, что она обязалась дать не менее ста спектаклей, заключая каждый пением революционного гимна. Организовать турне взялся папаша Феликс. В течение месяца Рашель объехала почти пол-Франции. Позже актрисе ставили в упрек, что она торговала именем республики, а выручку присвоила себе.

Вернувшись в Париж, Рашель, провозглашенная «Музой свободы», позировала скульпторам для мраморного портрета Марианны – символа республиканской Франции.

24 марта 1848 года, в самый разгар революции, актриса появилась в «Лукреции» Понсара. Пьесу о юной римлянке, обесчещенной всевластным патрицием, она превратила в трагедию попранного достоинства человека, беззащитного перед лицом тирании власти.

В апреле следующего года зрители увидели ее в «Адриенне Лекуврер». Рашель сыграла Адриенну шестьдесят девять раз в «Комеди Франсез» и множество раз на гастролях. Пьеса потребовала от нее огромного труда. Во всем, что касалось манер, особенностей актерского быта и поведения, приемов игры XVIII века, актриса следовала советам своего учителя Сансона. Рашель сделала упор на последний акт драмы, на сцены отравления и смерти. Она решила правдоподобно передать физические ощущения умирающей. Здесь ей помог собственный опыт. Рашель нередко можно было встретить в больницах для бедных, где на ее глазах в агонии умирали старые и молодые; побывала она даже на известной каторге под Брестом и беседовала с осужденными.

Совсем иначе она отнеслась к пьесе «Анджело» Гюго. «Я хочу доказать господину Гюго, что сумею его понять и тоже достойна получить от него драму, написанную специально для меня», – сказала Рашель во время одной из репетиций.

В первый же день, – это было 18 мая 1850 года, – ее ожидал успех. Гюго пришел в восторг, он вспомнил те времена, когда на той же сцене в «Анджело» встретились Дорваль и Марс, и растроганно говорил, что ему сейчас почудились тени этих великих актрис. Однако премьера отняла у Рашели столько сил, что следующий ее спектакль состоялся лишь через неделю.

За три сезона, последовавших после премьеры «Анджело», Рашель выступила в пяти новых постановках. То были «Гораций и Лидия» Понсара, «Валерия» Лакруа и Маке, «Диана» Ожье, «Луиза де Линьероль» Легуве и «Леди Тартюф» мадам де Жирарден.

Сила ее эмоционального воздействия на зал, своеобразие ее индивидуальности великолепно раскрываются в описании Герцена: «Она нехороша собой, невысока ростом, худа, истомлена; но куда ей рост, на что ей красота, с этими чертами резкими, выразительными, проникнутыми страстью? Игра ее удивительна; пока она на сцене, чтобы ни делалось, вы не можете оторваться от нее; это слабое, хрупкое существо подавляет вас; я не мог бы уважать человека, который не находился бы под ее влиянием во время представления. Как теперь, вижу эти гордо надутые губы, этот сжигающий быстрый взгляд, этот трепет страсти и негодования, который пробегает по ее телу! А голос – удивительный голос! – он умеет приголубить ребенка, шептать слова любви и душить врага; голос, который походит на воркование горлицы и на крик уязвленной львицы».

Каждое лето Рашель ездит на гастроли. Она честно пытается возместить театру ущерб от лишних месяцев отпуска и часто играет по две пьесы в представление, но здоровье ее подорвано. Особенно это ощутимо зимой, когда болезнь вынуждает Рашель редко появляться на сцене, что сердит сосьетеров, никто не желает верить в серьезность ее постоянных недомоганий, несмотря на то, что освобождения выдает ей врач «Комеди Франсез».

Особенное недовольство вызвало ее желание по приглашению царя выступить в России. Объездив к тому времени всю Европу, актриса была не прочь попытать счастье и в Северной Пальмире.

В Петербурге, несмотря на дороговизну, билеты раскупили почти мгновенно. Когда 25 октября Рашель появилась в «Федре», зал был настроен довольно прохладно. Но с каждым днем ее успех становился все очевиднее. После четырех представлений «Федры» настал черед «Марии Стюарт», и, по словам Рашели, когда опустился занавес, «энтузиастические русские чуть ли не взяли приступом сцену».

Рашели первой довелось выступать в Гатчине, где перед самым ее приездом был построен театр. После спектакля она специальным поездом вернулась в Петербург. Николай часто присутствовал на ее спектаклях в столице и подавал знак аплодисментам (в театре не полагалось хлопать прежде царя). Наконец, она была приглашена во дворец, на интимный ужин в кругу царской семьи. «Какой пир! – восклицала Рашель в одном из писем. – И все это для дочери, папаши и мамаши Феликс».

После Петербурга она покорила Москву. Горожане, например, преподнесли ей туфли, сшитые из голубой ленты Андреевского ордена… И в Москве и в Петербурге бенефисы актрисы превращались в праздники.

«Она действительно невыразимо велика, – писал матери музыкант Антон Рубинштейн. – Ей тридцать два года, но она очаровательна. И притом такой талант и такая слава! Надо обладать большой силой или быть олухом, чтобы не сойти с ума».

Еще в Париже он был частым гостем Рашели, теперь же почти неотступно следовал за ней. Она тоже питала симпатию к пылкому музыканту. В столице уже пошли толки об их браке, но с отъездом Рашели завязавшийся было роман оборвался.

Пожалуй, самое большое признание ее искусство получило у Михаила Семеновича Щепкина. «Она играет Камиллу, – говорил мэтр, – с такою страшной силою, что для исполнения этой роли никаких человеческих сил недостанет; но искусство и строгое изучение дают ей полную возможность со славой выдержать эту роль: в самую страшную минуту, когда уже у нее недостает звуков, она так искусно отдохнет, что и самый отдых для нас кажется ее страданьем, – и потом разразится с большей силой. Да, это – искусство, это – женщина замечательная. Я много уважаю ее, чтобы не сказать: люблю».

На прощальном спектакле зрители рукоплескали каждой ее реплике, в конце, после падения занавеса, вызывали актрису двадцать два раза.

Успех русских гастролей, завершившихся в марте 1854 года, укрепил желание Рашели уехать на длительные гастроли в Америку, чтобы упрочить свое состояние, обеспечить будущее детей и семьи. Рашель взяла отпуск на пятнадцать месяцев. На прощание она исполнила свои лучшие роли. 23 июля 1855 года состоялся ее последний спектакль на сцене «Комеди Франсез».

Перед приездом Рашели американские газеты писали: «Она не отличилась ни рождением, ни воспитанием: говорят, она превзошла в разгуле Мессалину и в роскоши – Семирамиду».

Рашель начала выступления в Нью-Йорке 3 сентября «Горацием». Затем последовали: «Федра» и «Адриенна Лекуврер». Окончательная победа пришла с «Марией Стюарт». Рашель с неизменным успехом играла по шесть дней в неделю. Пророчества французских критиков, суливших ей полный – и финансовый и артистический – крах, не оправдывались. Однако актриса была совершенно измучена. После представлений она возвращалась в отель в таком нервном напряжении, что часами не могла заснуть. В Филадельфии Рашель сыграла только «Горация» и слегла. Приглашенный врач, американец Пол Годдард, поставил диагноз: у Рашели болезнь легких.

Во Францию она вернулась только летом 1856 года и вскоре, по совету врачей, отправилась в Египет.

31 мая 1857 года актриса была вынуждена уйти со сцены. Рашель готовилась к смерти. Она заказала восемнадцать ящичков из палисандра, в которых собиралась вернуть письма друзьям. В каждый она положила цветок апельсинового дерева… А незадолго перед смертью она скажет: «Я умираю от того, что составляло все мое существо, – от искусства и страсти».

Незабываемая актриса ушла из жизни 3 января 1858 года.

Гроб Рашели везли по Парижу в сопровождении эскорта солдат и национальной гвардии. Тысячи людей провожали ее на кладбище Пер-Лашез. Вся труппа «Комеди Франсез» пришла проститься с «дочерью мертвых», которая некогда «оживила угаснувшую трагедию кровью собственного сердца».

Все, что она имела, было пущено на аукцион, продлившийся несколько недель. Вещи Рашели разошлись по рукам…

РОССИ ЭРНЕСТО (1827—1896)

Итальянский актер-трагик. На сцене с 1846 года. Один из крупнейших представителей итальянской реалистической школы. Его искусство было отмечено сценической правдой и романтической страстностью. Прославился в трагедиях У. Шекспира, В. Альфьери.

Эрнесто Фортунато Джованни Мария Росси родился 27 марта 1827 года в Ливорно в состоятельной семье. Дед знакомил Эрнесто с историями о короле Лире, Шейлоке, Ромео и Джульетте, пересказывал «Бурю», «Тимона Афинского», «Гамлета», легенды о Юлии Цезаре и Кориолане.

Эрнесто учился в приходской школе св. Себастьяна. Росси-старший хотел видеть сына адвокатом, но тот бредил театром. Поездки отца в Геную, Пизу и Флоренцию для продажи и покупки леса позволили Эрнесто отдаться своему увлечению. Сначала он выступал в любительских театрах, а в 1845 году дебютировал на профессиональной сцене. В спектакле труппы Каллу «Франческа да Римини» Росси успешно справился с ролью Паоло, после чего ему предложили годовой контракт на амплуа первого любовника. В декабре 1846 года Росси покинул отчий дом и отправился в Фойано, где подрядился играть во время масленицы.

В 1848 году он вступил в труппу Модены и стал преданным его учеником. Школа Модены была прежде всего школой естественности ("Естественность, естественность и естественность, – повторял мэтр своим ученикам), противопоставленной заданным, а потому условным приемам классицистского театра.

Росси мечтал попробовать свои силы в драматургии Шекспира. Модена усердно отговаривал его от дерзкой затеи, поскольку в Италии привыкли к классическому репертуару. Но Эрнесто не оставил своей мечты. Именно в пьесах английского драматурга он добьется мирового признания.

Густаво Модена высоко ценил талантливого ученика. Росси сыграл в паре с ним Немура в «Людовике XI», Давида в «Сауле», заглавную роль в «Оресте», Карлоса в «Филиппе», Макса в «Валленштейне»… Замечательный педагог поселил в Росси то вечное стремление к простоте и правде, которое актер пронес через всю жизнь. Росси был женственно красив, элегантен, сладкоголос, и естественно, что успех он снискал в амплуа молодых героев.

Первой победой стал образ Ореста в одноименной трагедии Альфьери. Эрнесто попытался сыграть Ореста как человека, а не мифологический персонаж. «Да, трагедия эта – классическая… – пишет Росси, объясняя, почему он пошел на преодоление классицистского духа драматургии Альфьери. – Но ведь сам-то Орест – не мифологический персонаж, а человек, действительно живший в далекие времена Эллады. Я хочу, чтобы в его жилах бурлила человеческая кровь, а в груди билось живое сердце».

В середине 1848 года, поступив в труппу «Менегино» Монкальво, Росси встретился там с Джованни Лейгебом. Они скоро подружились и создали маленькую труппу, которая просуществовала с поста 1849 года до масленицы 1851 года.

На склоне лет Росси вспоминал: «Ночи напролет оттачивал я свое мастерство, трудясь над новым и старым репертуаром. В ту пору я неукоснительно придерживался такого правила: между трагедией и мелодрамой обязательно играл веселую комедию. Ведь комедия развязывает язык, придает игре большую легкость, развивая в актере привлекательную непринужденность и, оберегая от ходульности, учит в изображении трагической страсти и драматического пафоса соблюдать нужную меру, а также держаться в пределах правдолюбия».

Во время спектакля в Мантуе Росси невольно обратил внимание на миловидную девушку в ложе бенуара. Как вспоминал сам Эрнесто, это была любовь с первого взгляда. В сентябре 1851 года молодые поженились. «1852 год прошел без особых перемен, – пишет Росси, – но я чувствовал себя счастливым – моя жена оказалась ангелом доброты. Я легко освоился со всеми таинствами брачной жизни. Мауро-сатирик говорит, что женщина, желающая жить в мире с мужем, должна ему лгать, но я ни разу не уличил во лжи свою супругу, видимо, задавшуюся целью опровергнуть поэта и отличавшуюся верностью суждений и благоразумием». Им предстояло пережить многое. Рождение детей, смерть сына, частые разлуки…

В середине XIX века были в моде французские драмы, и, когда Росси сыграл в пьесе «Граф Герман», ему предложили место первого любовника в Королевской труппе. Он поступил в труппу короля Сардинского во время поста 1852 года. Эрнесто сразу пришлась по душе строгая дисциплина, царившая в этом театре.

В составе Сардинской труппы он побывал в Париже (1855), и, хотя триумфаторшей сезона была Аделаида Ристори, а Росси только подыгрывавшим ей партнером, парижская пресса заметила молодого актера. Однако ему хотелось не подыгрывать, а играть, причем играть Шекспира. В 1856 году Росси становится директором и премьером труппы Асти. Свою самостоятельную деятельность он начинает с «Отелло», что было большой дерзостью и немалым риском. До сих пор Шекспира в Италии не принимали. Но тем большим было торжество актера, когда спектакль в миланском Королевском театре закончился триумфальным успехом.

Шекспировские трагедии теперь составляют основу репертуара Росси. В своем сочинении, посвященном Шекспиру, он так объяснял особенность персонажей великого драматурга: «Рассмотрите его произведения, изучите их, попытайтесь обнаружить там идеализм, который вы в избытке находите у романтиков. Вы всегда найдете там человека, во всем похожего на вас».

Для того чтобы заключить все многообразие шекспировских мотивов в русло такой трактовки, текст Шекспира следовало подвергнуть переработке, что Росси и проделывал. Сокращения, добавления и изменения, которые он вносил в текст, порой были такие, что пьеса становилась трудноузнаваемой. И в первый период освоения актером шекспировской драматургии это было очень заметно: в роли вдруг возникали риторические провалы, пантомима была богаче и значительнее, чем монологи.

Однако, по мере его актерского взросления, менялись и шекспировские персонажи. Можно сказать, что только два из них остались неизменными: это Ромео и Отелло; о последнем современная критика писала, что с актером можно не соглашаться в замысле, но сам этот замысел был выполнен превосходно.

Ромео у Росси был настолько не «голубой», вопреки традициям, что при его появлении по зрительному залу прокатывался смех – светлый, доброжелательный смех, как отмечали критики. Необычную реакцию – сочувствие пополам со смехом – герой Росси вызывал потому, что актер в этом образе очень точно показал нетерпеливость страсти, откровенность эгоизма, которые выглядят обаятельно из-за своей еще детской наивности. Эта роль вошла в историю мирового театра как образец, которого с тех пор никто не мог достигнуть. И когда в 1890 году старый, толстый и лысый Росси сыграл в Москве Ромео, критика справедливо оценила его создание как «завещание великого мастера относительно того, как надо играть эту роль».

В Отелло же он видел чувственную страсть, ревность, которая низводит мавра до разъяренного животного Отелло Росси оказался в своем роде шедевром: у него не было благородной доверчивости, но была простодушная наивность, которая делала его глубоко человечным при всей низменности таких его черт, как грубость, фатоватость, чувственность, страсть к хвастовству. И этот характер, столь гениально схваченный еще в молодости, остался у Росси неизменным на протяжении всей его творческой жизни.

«Я энергично работал с труппой, и она гигантскими шагами шла вперед. Даже в пост, когда другие труппы еще только формируются или, наоборот, распадаются, я приходил на репетицию к восьми утра и заканчивал ее только в четыре дня. Чтобы выдержать такую нагрузку, мало одной силы воли, – нужны еще железное здоровье и крепкие легкие. А ведь я, кроме того, каждый вечер играл! Я заставлял актеров учить роли наизусть, запрещал им прибегать к помощи суфлера и почти всегда добивался своего: неизменно выучивал на память свою – самую длинную – часть текста, я имел право требовать того же от других», – вспоминал Росси.

Не давая остыть зрительскому энтузиазму, он ставит «Гамлета», а в 1858 году – «Макбета» и «Короля Лира». Любимой ролью Росси был Гамлет, над которым он работал в течение всей жизни. В Гамлете актер акцентировал черты разочарования, нерешительности, усталости. Такое понимание шекспировского образа было, с его точки зрения, современным и единственно возможным, так как выражало растерянность, охватившую определенные круги итальянской интеллигенции после поражения революции 1848 года.

«Он никогда не был ироничным и аллюзионным, – пишет о Росси итальянская Театральная энциклопедия, – во всех ролях он был страстным, порывистым сангвиником: даже в исполненном сомнений Гамлете, даже в мучающемся угрызениями совести Макбете, даже в безумном короле Лире».

Бешеной жаждой жизни отличался у Росси и Ромео, который в сцене у монаха от отчаяния и муки катался по полу, и Отелло, грубый, сладострастный солдат, который умирал, не вынимая ножа из раны, и произносил финальные слова как бы заливаемым кровью голосом, и Ричард III, который и в последней сцене «не боится продолжать бесноваться, даже подпрыгивает как-то на хромой ноге и потрясает в воздухе мечом», и Кин, которого критики сравнивали с «восходящей хроматической гаммой», завершавшейся «аллегро фуриозо»: «…он заметался, запрыгал, закричал и заплакал в одно и то же время».

Разумеется, Росси играл не только Шекспира. С 1856 года он был хозяином своего репертуара и, следовательно, включал в него то, что считал нужным. Росси пересмотрел репертуар, очистив его от всего второстепенного, и оставил в нем лишь самое лучшее – Альфьери, Никколини, Шиллера, Гете, Пеллико, Маренко, Гольдони, Джакометти, Скриба, обоих Дюма, Барьера и, разумеется, Шекспира. Но при этом неизбежны были компромиссы: он не любил Корнеля, но играл Сида, он не любил Гюго, но играл Рюи Блаза, играл блестяще, по свидетельству критики. Играл только потому, что итальянские зрители предпочитали Шекспиру романтическую драму и мелодраму.

В 1860 году Росси распустил труппу, решив отдохнуть от театра. Семейство его росло, росли и расходы. Ценой строжайшей экономии и неустанного труда ему удалось скопить немного денег. Росси купил часть дома во Флоренции на площади Независимости и занялся воспитанием детей. Но тут ему пришло письмо от Чезаре Дондини, который предлагал Эрнесто ангажемент на два года в его труппе. И Росси снова пустился в путь…

С Чезаре Дондини он расстался в конце масленицы 1864 года, когда вступил на правах компаньона в труппу синьора Тривелли. Росси получил твердый оклад и сверх того половину чистой прибыли. До поста 1866 года он гастролировал с труппой по всей Италии и ни разу не имел оснований жаловаться на коллег. Получив неплохую прибыль, Росси выкупил полностью дом во Флоренции и приобрел в окрестностях Ливорно виллу, которую в честь любимого драматурга назвал «Вилла Шекспира».

25 мая 1866 года Росси играл Гамлета в Париже. На спектакль пожаловали Теофиль Готье, Сен-Виктор, Араго и де Пен и прочие критики. Для спектакля сшили новые костюмы, отвечающие духу эпохи. В тот вечер зал «Вентадур» заполнили сливки парижского общества. Теофиль Готье писал: «У нас на памяти еще жив Паоло, который несколько лет назад на сцене парижского театра подавал реплики Франческе в трагедии Сильвио Пеллико… С тех пор из очаровательного первого любовника Эрнесто Росси превратился в великого актера. Взысканный почестями по ту сторону Пиренеев, он вернулся к нам в платье датского принца Гамлета. Выступить в такой роли, заключающей в себе невероятные сложности, само по себе смелость. Но Эрнесто Росси мог себе ее позволить…»

Росси неоднократно бывал в Париже и всегда с теплотой вспоминал об этом городе. Много времени проводил он среди художников, что оказывало благотворное воздействие на состояние его духа. Итальянский актер посетил Дюрана, Буланже, Эрмана, Обри и Равеля. Виктор Гюго принимал его в своем доме, выказывая присущие ему радушие и гостеприимство.

После триумфальных гастролей в Париже в 1866 году, Росси вернулся в Италию, где выступил в роли Нерона в одноименной трагедии Коссы. У Росси Нерон в одном лице император и паяц, поэт и гладиатор, мнящий себя героем и чаще всего оказывающийся тираном, сладострастным, низким, порочным. Эту комедию Росси играл часто за рубежом – в Париже, Вене, Берлине, и везде ему сопутствует успех. Особенно шумным он выдался в Южной Америке – в Рио-де-Жанейро, Монтевидео, Буэнос-Айресе – во время его путешествия в 1881 году.

«Он имел право говорить просто и умел это делать – что так редко у актеров», – писал один из критиков. Но, как ни парадоксально, именно эта особенность творческой манеры позднего Росси отвратила от него симпатии итальянских зрителей, которые не приняли Шекспировский театр Росси. То, что Станиславский назвал простотой, публике казалось монотонностью и вялостью. Знатоки и ценители, разумеется, поощряли эту тенденцию творчества Росси, но сам он не мог не испытывать горечи, видя, что все его попытки не находят отклика у зрителя.

Между прочим, разногласиями актера с итальянской публикой объясняется и то, что начиная с 1867 года он предпочитает играть за границей: с 1867 по 1896 год Росси не только объездил всю Европу, но побывал в Египте, Турции, Северной и Южной Америке и даже в Австралии.

В конце жизни он создал еще один значительный образ: Иоанна Грозного в «Смерти Ионна Грозного» А.К. Толстого. В образе царя итальянский актер старался не только подчеркнуть его деспотизм, но и показать его трагическое одиночество, из которого возникала подозрительность, превратившаяся в жестокость. Для этой роли Росси изучил много материалов, связанных с русской историей. Спектакль «Смерть Иоанна Грозного» имел громадный успех.

И все-таки лучшая роль позднего Росси – король Лир, трагедию которого он понимал как «трагедию эгоизма». Эгоизм Лира – это «несдержанное и дурно направленное честолюбие», заставляющее короля во всем искать удовлетворение своего самовластия. Ему недоступны подлинные человеческие чувства: «Он хочет казаться справедливым и великодушным, не будучи ни тем, ни другим». Утратив власть, познав отчаяние, страдание, впадая в безумие, Лир становится человеком. Несчастный, безумный старик познает всю правду жизни. По словам Росси, чувство справедливости пробуждается у Лира «только теперь, когда он осознал, что такое ложь».

Росси любил похвастаться свидетельствами своей славы, аудиенциями у королей и президентов, разными знаками монаршей милости, хвалебными рецензиями, лестными отзывами великих людей. Актер гордился тем, что румынский король вручил ему орден Короны, тем, что французский композитор Тома написал оперу «Гамлет», вдохновленный его исполнением этой роли, тем, что Общество любителей российской словесности поднесло ему диплом почетного члена за исполнение ролей Скупого Рыцаря, Дон Гуана и Иоанна Грозного, и тем, что три театра в Италии были названы его именем.

Жажда деятельности, снедавшая Росси, сказалась еще и в том, что он пробовал свои силы на самых разных поприщах. Недаром его девизом было: «Хотеть – значит мочь». Росси искренне считал, что нет такой задачи, с которой бы он не справился. Он пытался писать комедии – в своих мемуарах он рассказывает, что однажды в Неаполе он сочинил лирико-сатирическое обозрение, имевшее большой успех. Кроме того, несколько его комедий занимали прочное место в репертуаре итальянских комедийных актеров («Актер в отпуске», «Адель»).

Год 1884-й Росси собирался провести на своей вилле в Монтуги: ему захотелось просто отдохнуть после трудных гастролей по Северной и Южной Америке, Испании и т.д. Однако отдых его был прерван лаконичным письмом от некоего Махорчича: «Не угодно ли Вам лично в декабре сего года посетить Берлин и дать десять представлений „Кина“ в „Резиденцтеатре“? Импресарио господин Анно предлагает Вам пятьдесят процентов сборов». Росси должен был играть с немецкой труппой.

Он долго обдумывал предложение, взвешивая все «за» и «против». «Неужели придется повторить мои эксперименты в Северной Америке, где мы играли на двух и притом совершенно несхожих между собой языках? – спрашивал он себя. – В Америке мне сопутствовал успех. Но кто поручится, что так будет и в Германии?» И все-таки он согласился.

Эксперимент удался. Публика, заполнившая зал «Резиденцтеатра», была в восторге. Критик Лепидус писал. «Это единственный актер, который до конца понял Шекспира. Играя в чужом городе и говоря на чужом языке, Росси каждый вечер собирает полный зал, чьи своды оглашаются восторженными рукоплесканиями зрителей. Его по справедливости называют лучшим актером современности. Росси – чудодей театра. Он неистощимо изобретателен, обладая счастливой способностью не повторяться даже в деталях. Он настолько умеет раствориться в изображаемых героях, что всякий раз удивляешься их оригинальности: ведь его Людовик XI не похож на Отелло, венецианский мавр не напоминает Гамлета и Макбета, а король Лир – Шейлока или Кина».

Росси сам переводил Шекспира, и мало того: он даже попал в отряд шекспироведов, издав маленькой брошюрой свой «Доклад о театре Шекспира», произнесенный им в Бильбао в 1865 году. Через двадцать лет он дал подробный анализ главных ролей своего репертуара в книге «Этюды о ролях и автобиографические письма» (1885). Наконец, за три года до смерти он выпустил книгу «Размышления об итальянском драматическом театре». Написал и мемуары: «Сорок лет на сцене» объемом восемьдесят печатных листов.

Росси выступал против «Парадокса об актере» Дидро, утверждая, что артист не может не перевоплощаться, не переживать, и, чем полнее будет слияние актера с образом, тем сильнее воздействие его искусства. Сложность труда актера определяется, по его мнению, необходимостью сочетать переживание и анализ, чувства и разум. «Артист должен быть и чувствительным, и восприимчивым, способным проявить все страсти, но только управление этими страстями он должен предоставить искусству, заключающемуся в его уме», – говорит он.

Великий К.С. Станиславский отмечал, что «Росси был неотразим… логичностью чувства, последовательностью плана роли, спокойствием его выполнения и уверенностью своего мастерства и воздействия. Когда Росси играл, вы знали, что он вас убедит, потому что искусство его было правдиво».

Огромное значение в искусстве актера Росси придавал и совершенствованию сценической техники, усиленным занятиям дикцией, пластикой, фехтованием, танцем, всеми видами спорта. Это позволило ему и в шестьдесят лет играть Ромео. По словам известного русского актера Юрьева, Росси играл «так смело, дерзновенно, с таким темпераментом, что можно было только удивляться, откуда в его годы он черпал такую силу».

Пять раз итальянский актер гастролировал в России – в 1877, 1878, 1890, 1895 и 1896 годах. И только нерасположение к итальянскому актеру директора императорских театров И.А. Всеволожского не позволило ему приезжать чаще.

«Покойный Эрнесто Росси, – вспоминал близко знавший его А.В. Амфитеатров, – говорил и писал много раз, что Россия для него вторая артистическая родина». Росси знал и любил русскую литературу и театр, живопись и музыку. Он необычайно высоко ценил русскую публику, находя ее «более интеллигентною, чем европейская». И даже пятидесятилетний юбилей своей творческой деятельности он пожелал отпраздновать в Петербурге. Россия платила итальянскому трагику такою же любовью.

Последний раз он вышел на сцену в Одессе в 1896 году.

Возвращаясь на пароходе в Ливорно, Эрнесто Росси заболел. Спустя неделю, 4 июля 1896 года, он умер в городе Пескара. Великий актер играл до конца – старый, больной, задыхающийся от астмы, – и до конца играл блистательно.

САЛЬВИНИ ТОММАЗО (1829—1915)

Итальянский актер. Творчество Сальвини – вершина сценического искусства XIX века. Среди ролей: Отелло («Отелло»), Саул («Саул»), Ингомар («Сын лесов»), Коррадо («Гражданская смерть») и др.

Томмазо Чезаре Сальвини родился 1 января 1829 года в Милане. Его отец Джузеппе происходил из семьи военных. Получив диплом, он стал преподавателем «литературы и каллиграфии». Беспорядок и смятение в его жизнь внес карнавал 1824 года в Ливорно, где выступала труппа Томмазо Дзокки. Сальвини без памяти влюбился в дочь Дзокки и актрисы Анджолы Понцы 16-летнюю Гульельмину. В результате Джузеппе посвятил себя театру, а жена родила ему троих сыновей. Младшего, по настоянию деда, нарекли Томмазо.

В начале 1831 года после несчастного случая Гульельмина умерла. Детей отдали на попечение родителей матери. Они жили то во Флоренции, то в других местах, в зависимости от маршрута труппы. Во Флоренции Томмазо посещал классы отцов педагогов при церкви Сан-Джованнино; кроме арифметики и истории, которую он особенно любил, там преподавали и латынь.

Летом 1840 года Томмазо попал на спектакль с участием прославленного актера Луиджи Вестри. Через много лет Сальвини напишет в мемуарах: «Когда я вернулся для занятий во Флоренцию, образ этого человека не оставлял меня; на страницах каждой книги и каждой тетради мне виделось между строк лицо Луиджи Вестри. Я слышал звуки этого голоса, который заставил меня одновременно и смеяться и плакать!»

В 1842 году Джузеппе Сальвини был принят в качестве первого актера в труппу Бон-Берлаффа, и Томмазо присоединился к отцу. Однажды в Форли он заменил заболевшего исполнителя роли Паскуино (Арлекина) в спектакле «Любопытные женщины». Дебют прошел успешно, его реплики сопровождали взрывы смеха и аплодисменты зрителей. Младшему Сальвини стали поручать роли слуг, арлекинов. К изумлению окружающих, он так легко уснащал игру разными лацци и забавными остротами, словно всегда только этим и занимался.

Джузеппе Сальвини, ради того чтобы дать сыну сильного учителя, поступил на 1843 год как «второй ведущий» актер в труппу знаменитого Густаво Модены. Прослушав Томмазо, Модена остался им доволен: «Ты тот, кого я искал!»

В 1844 году к младшему Сальвини перешли все роли «первого молодого актера». Но вскоре он остался без поддержки отца, скончавшегося после болезни. Юноша с честью выдержал этот удар судьбы. Ограничивая себя во всем, он в течение трех лет погасил все долги Джузеппе.

Еще через год Сальвини был принят на положение «первых и вторых любовников» в Королевскую Неаполитанскую труппу театра «Фьорентини». Первый год в новой труппе ничего не дал ему, и Сальвини, разорвав трехлетний контракт, переходит в труппу Кольтеллини – Доменикони. Ему, как «первому молодому актеру» и «первому аморозо», было сразу назначено жалованье в три тысячи лир. Более того, он получил исключительное право играть Давида в «Сауле» и главную роль в «Оресте».

Луиджи Доменикони вручил Томмазо папку с тридцатью шестью ролями, их надо было подготовить и сыграть в течение поста 1847 года. Казалось, это безумие – каждый день новая роль! Но Томмазо справляется с трудной задачей. Для первого бенефиса он выбирает «Ореста». «Помни, что Орест в некотором смысле Гамлет классического периода, судья убийцы своего отца, он весь действие и гнев, ни тени меланхолии, персонаж будто отлит из одного куска, это должно быть ясно с первого момента», – наставлял его Доменикони.

И вот настал великий день премьеры. Галерея набита битком. Все жаждали увидеть нового Ореста.

Первые же слова Ореста – Сальвини прозвучали внезапным порывом восторга: «Пилад, вот оно, мое царство. О счастье!» И такая в них была сила правды, что зрители разразились восторженными криками и двухминутной овацией. Волна восторга устремляется к юному актеру, играющему в непривычно новом ритме, завораживающему свежестью чувств и красотой голоса. Энтузиазм нарастал. В четвертом и пятом актах, где мститель мучается, безумствует и карает, восторг достиг высочайшего накала. Аплодисменты не смолкают. Рим признал 18-летнего Сальвини трагическим актером.

Затем наступает время размышлений. Сальвини почувствовал, что ему не хватает знания классической литературы. Он начал читать переводы Шекспира, после того как «варварское имя» успело изрядно «разбередить его воображение».

Дебют в шекспировской «Заире» состоялся в Болонье, где Сальвини задержался после карнавала 1853 года, чтобы сразиться с известным бильярдистом. Страстный спортсмен – пловец и фехтовальщик – Сальвини был еще и чемпионом по бильярду. В Болонье оказалась труппа Дзаннони. Антрепренер уговорил Томмазо сыграть в нескольких спектаклях, в том числе и «Заире». Успех актера был незабываемым.

В 1856 году Сальвини заключил договор на великопостный сезон с королем антрепренеров Чезаре Дондини. Он вступил в труппу как «абсолютный первый герой с правом выбора ролей». В этом удачном для него году Томмазо воплотил на сцене два шекспировских образа и встретился с артисткой, ставшей его женой – Клементиной Каццолой. Они играли вместе «Жизнь в розовом цвете», «Арфистку», «Даму с камелиями»…

Следует отметить, что именно ученикам Модены – Сальвини и Росси – принадлежит заслуга возрождения Шекспира на итальянской сцене. Сальвини был убежден, что Отелло ревнив не больше, чем может быть ревнив любой муж, обожающий жену.

Премьера состоялась в провинции, в Виченце, как своего рода генеральная репетиция перед спектаклем в Венеции. Но, как в Виченце, так и затем в Венеции, трагедия Шекспира имела скромный успех. Публика требовала «Заиру».

Томмазо отказался играть в течение всего сезона столь желанную «Заиру» и объявил «Гамлета». Сальвини позже напишет, что в «Гамлете» воплощено превосходство мысли над действием. Он чувствует и играет его в присущей ему ясной, определенной и лаконичной манере. Словом, он поставил перед собой задачу показать человека, снедаемого одной страстью, гонимого и влекомого непреодолимой силою судьбы.

«Гамлет» был поставлен в Венеции вскоре после «Отелло» благодаря упорству Томмазо Сальвини. Принцу датскому не удалось отмстить за венецианского мавра. Обе эти трагедии принимались зрителем вежливо, уважительно, но без энтузиазма.

Из Венеции труппа Дондини направилась в Рим, где Томмазо снова играет Отелло и Гамлета. Театр ломится от зрителей. «Шекспир, – пишет в своих „Воспоминаниях“ Сальвини, – был им не по вкусу, но они не могли удержаться от посещения театра». Четыре сезона подряд актер ставил в свой бенефис «Отелло». И он добился того, что по приезду в Рим его спрашивали: «Когда же будет „Отелло“»? Сальвини признавался: «…роль Отелло была самая любимая, в Отелло я имел самый большой успех. Отелло был словно вексель на предъявителя, по которому публика платила аккуратно всякий раз, когда пьеса шла в театре».

В 1857 году труппа Дондини отправляется на гастроли в Париж, центр европейской театральной жизни. «Заира» и «Саул» были приняты местной публикой сдержанно. Оставалась последняя карта – «Отелло».

На премьере зал Вантадур был полон. Присутствовали знаменитости – Скриб, оба Дюма, де Виньи, Готье и другие. В первых сценах происходит лишь знакомство с Отелло. Но решительные действия, поступки, которые он совершает по воле автора, сразу определяют основу его характера. В публике уже слышится шепот: «Великолепно!» Спектакль прошел триумфально. Даже критика оказалась единодушной в оценке выдающегося таланта артиста, силы его воздействия, самой его личности.

Труппа Дондини возвращается на родину. В конце мая 1859 года Клементина подарила Сальвини сына. Его назвали в честь маэстро Модены Густаво. Позже на свет появятся Клементина (1860), Алессандро (1963) и Марио (1864).

Томмазо Сальвини продолжает успешно гастролировать. Им покорен Неаполь. «Орест», «Заира», «Гамлет» – успех растет от спектакля к спектаклю. Триумфальный сезон во «Фьорентини» отмечен созданием одной из тех ролей, которые составляли славу артиста Это был Ингомар, варвар, в котором живут герой и романтик, из пьесы «Сын лесов» Фридриха Хельма.

В феврале 1861 года Сальвини собирает свою первую труппу, в которую вошла и его жена Клементина. Эту труппу современники провозгласили «избраннейшей», так как в ней имелись исполнители на любое амплуа. В сентябре труппа Сальвини заключает контракт с Филиппо Монтефоски, арендатором театра «Балле». Среди шестнадцати новых спектаклей была драма «Гражданская смерть» («Коррадо») Джакометти.

Спектакль стал триумфом актера. Критик Ярро писал: «…Вначале Коррадо – Сальвини стремился выглядеть покорным и смиренным, но, когда возмущение и гнев разгорались в душе его, зрители цепенели, они оказывались во власти ужаса. Ужас, можно сказать, заполнял всю сцену. <…> А какие возвышенные контрасты между этими порывами негодования, этими взрывами гнева, которые вы в нем угадывали, вернее, которые вас в нем страшили, и сменявшими их внезапно смиренной кротостью, упадком духа. В каком постоянном напряжении находился зритель! Самый голос его и внешность, равным которым не было ни у кого, могли воплощать одновременно нежность и могучую силу (достаточно вспомнить „Сына лесов“), доброту и жестокость. Они поднимали его в подобных ролях на такую высоту, о которой никто другой и мечтать не мог».

Отныне «Гражданская смерть» стала вторым «Отелло»: повсюду ее ждали и требовали, повсюду ею восхищались, связывая с именем исполнителя.

В апреле 1863 года Томмазо и Клементина подписывают контракт на следующий сезон с «Фьорентини». В Неаполе Сальвини ставит «Короля Лира». Пять лет он изучал шедевр Шекспира, вживался в образ, ждал «вдохновения», чтобы передать драматизм последнего акта. Томмазо добился большого успеха.

В мае 1865 года Флоренция празднует шестисотлетие Данте. 13-го числа идет «Франческа да Римини». В первый и последний раз на сцене играли вместе трое самых знаменитых итальянских актеров: Ристори, Росси и Сальвини. Последний взял себе казалось бы невыгодную роль Ланчотто, обманутого мужа. Однако именно Сальвини в этот достопамятный вечер удостоился самых горячих аплодисментов.

После того как правительство наградило его орденом, актеры из театра «Фьорентини» вручили ему крест с надписью «Томмазо Сальвини – королю сцены – от товарищей по искусству».

Радость сценических побед была омрачена болезнью легких, обнаруженной у Клементины. С тяжелым сердцем берется Сальвини за работу над пьесой Джакометти «Софокл». Ему кажется, что эту трагедию, поэму страдания посылает ему сам рок. Спектакль состоялся 2 апреля 1866 года. Сальвини был охвачен необычайным даже для него подъемом и вложил в печаль и вдохновение великого трагика всю муку собственного сердца. Впервые актер, в совершенстве владевший собой, плакал на сцене настоящими слезами.

Здоровье Клементины с каждым месяцем ухудшалось, а 31 августа 1868 года ее не стало. На пороге сорокалетия Томмазо был сражен ударом, от которого было нелегко оправиться. Но у него остались трое сыновей и дочь. Ради них стоило жить.

После успешных гастролей в Испании и Португалии (1869) Сальвини выступает в «Никколини», во Флоренции. Зрители восторженно встречают трагедию «Ардуино д'Ивреа» С. Морелли. В образе гордого героического маркиза д'Ивреа итальянцы видели воплощение «короля-мученика» Карла Альберта и Виктора Эммануила II.

В 1871 году Сальвини пересекает океан. Гастроли начинаются в лучшем зале Монтевидео «Солис». Актер завоевал сердца жителей столицы Уругвая и удостоился почестей, которые обычно воздают лишь национальным героям. Затем он столь же триумфально выступил в Буэнос-Айресе и Рио-де-Жанейро. Вернувшись на родину, Сальвини получает заманчивое предложение выступить с гастролями теперь уже в Северной Америке.

Первый спектакль в США – «Отелло» – состоялся 16 сентября в «Музыкальной Академии». Эта трагедия была хорошо известна американцам. Сальвини придавал большое значение величию души, глубокой «честности» мавра, в то время как американские актеры играли Отелло диким, мстительным, неистовым воином. Вначале публика недоумевала, но затем пришла к выводу: «Никто не может сравниться с итальянским актером в передаче образа Отелло, он превзошел, и намного, всех других». Самым дорогим воспоминанием об этом турне стало для Сальвини знакомство со знаменитым американским поэтом Лонгфелло.

После Нового Орлеана настала очередь Кубы, а затем Мексики. Затем новое посещение Филадельфии и Нью-Йорка, Рио-де-Жанейро… В Бразилии спектакли открылись «Гражданской смертью». Едва окончилось представление, как часть зрителей, перескочив через оркестр и рампу, устремилась на сцену, чтобы убедиться, не умер ли актер на самом деле. Последним пунктом турне стало Монтевидео.

Сальвини получает приглашение выступить на сцене знаменитого лондонского театра «Друри-Лейн» Итальянский актер включил в репертуар три пьесы: «Отелло», «Гамлет» и «Гладиатор», трагедию из жизни древнего Рима Александра Сумэ. Для первого спектакля он выбрал «Отелло» и не ошибся: спектакль держался на афишах три месяца кряду и стал предметом бесконечных дискуссий английской критики. Все единодушно признали новизну толкования образа. Знаменательным свидетельством триумфа Сальвини стала просьба всех актеров Лондона дать для них специальный дневной спектакль.

6 июня Сальвини выступил в роли Гамлета. Критика говорила о спектакле так, словно трагедию увидели впервые: общий тон множества статей и даже спорных высказываний (пылкость исполнения казалась некоторым слишком «южной») выражал полное признание.

Эта лондонская весна оказалась подлинно счастливой для актера. Он познакомился с 20-летней англичанкой Лотти Шарп, подругой дочери актера Эрнесто Росси. Свадьба Томмазо и Лотти состоялась во Флоренции. В семье родился сын Чезаре (1876).

Сальвини начинает гастроли в Вене, затем выступает в Будапеште, Праге и, наконец, в Берлине (1877). Старый император Вильгельм I и принцы не пропустили ни одного спектакля.

Сальвини возвращается в Париж. Шекспир – основа его гастрольного репертуара. Критик Витю так определяет главные черты итальянца, «благородство, величие и глубина». Однако подлинный триумф принесла актеру «Гражданская смерть» Джакометти. Виктор Гюго писал Томмазо: «Франция хотела бы видеть Вас своим сыном, – сколь многим обогатили бы Вы ее!»

В конце 1878 года Сальвини снова в трауре: после рождения дочери Элизы умерла жена Лотти. Он пытается найти утешение в работе. Сальвини много гастролирует: города Италии, Триест, Вена, Будапешт, Одесса, Румыния…

В июне 1880 года Сальвини получает неожиданное предложение: выступить в США совместно с американской труппой, которая будет играть на английском языке. Томмазо скептически отнесся к эксперименту. Тем не менее в начале ноября приехал в Нью-Йорк. Две постановки были для США новинкой: «Макбет» и «Гладиатор».

29 ноября в Филадельфии прошел «Отелло». По окончании спектакля изумленные почитатели с восторгом бросились за кулисы. Удачное сочетание двух языков стало излюбленной темой газетчиков. Из Филадельфии труппа отправилась в Нью-Йорк, затем по другим городам Америки.

Вообще, десятилетие – с 1880 по 1889 год – можно назвать «американским» для Сальвини: он восемь раз пересекал океан. В 1882 году актер показал в Нью-Йорке свою новую работу – «Короля Лира». По мнению Ярро, то было «его величайшее создание, но непонятое итальянской публикой». Гастроли осени 1885 года ознаменовались премьерой «Кориолана» Шекспира. Увы, «Кориолан», стоивший Сальвини нескольких лет подготовки и работы и которого он так и не смог поставить в Италии из-за трудностей в организации массовых сцен, не оправдал его надежд. Газеты хотя и хвалили исполнителя, но весьма умеренно.

Последнее турне по Америке он начинает в октябре 1889 года и заканчивает в мае 1890-го. Невозможно рассказать обо всех оказанных ему почестях. Уезжая, Сальвини писал: «Я навсегда покидал эту гостеприимную землю; и когда с борта медленно удалявшегося корабля я следил, как постепенно исчезает вдали колоссальная статуя – символ Америки, я почувствовал, что сердце мое сжалось, и, если не плакали глаза, плакала моя душа!..»

Не менее успешными были гастроли Сальвини в России, где он побывал пять раз. В 1882 году актер впервые посетил Санкт-Петербург и Москву. Сальвини признавался, что нигде не встречал более отзывчивого зрителя. «Я не знаю другой публики, которая была так неукротима в своих аплодисментах, как русские», – писал актер.

В Санкт-Петербурге и Москве Сальвини играл с русскими актерами. Двуязычный эксперимент удался на славу. К.С. Станиславский писал в книге «Моя жизнь в искусстве» о спектакле «Отелло»: «…Сальвини подошел к возвышению дожей, подумал, сосредоточился и, незаметно для нас, взял в свои руки всю толпу Большого театра. Казалось, что он это сделал одним жестом, – протянул, не смотря, руку в публику, загреб всех в свою ладонь и держал в ней, точно муравьев, в течение всего спектакля. Сожмет кулак – смерть; раскроет, дохнет теплом – блаженство. Мы были уже в его власти, навсегда, на всю жизнь. Мы уже поняли, кто этот гений, какой он и чего от него надо ждать…»

«Это моя последняя поездка», – сказал Сальвини, отправляясь в Россию в 1900 году. В Петербурге и Москве его ожидали восторженный прием и чествования.

Наступил 1903 год – год столетнего юбилея Витторио Альфьери. Вновь в царской мантии Саула является Сальвини на сценах Турина и Асти. Этот год стал годом окончательного прощания со сценой. Сальвини совершает прощальное турне по четырем городам: Неаполь, Милан, Флоренция и Рим. И как завершение – «Гражданская смерть» на сцене театра «Костанци». Последний раз итальянцы увидели Коррадо.

Он живет еще долгие годы. В кругу семьи Сальвини был патриархом, которого любили и которому беспрекословно повиновались. Он приобрел большую ферму Дьеволе в центре холмов Кьянти. Там и проводил большую часть лета и осени, туда приезжали его дети, уже со своими семьями.

Сальвини умер 31 декабря 1915 года. Он велел похоронить себя скромно. Томмазо завещал муниципалитету Флоренции весь свой архив и полученные подношения, а также мраморный бюст Витторио Альфьери. Завещание оканчивалось словами: «Я умираю с верою во Христа, чьим заповедям всегда старался следовать. Я прошу Всемогущего о процветании моей родины, как политическом, так и моральном, и да пребудет она образцом благородства и справедливости для других наций».

Великий актер похоронен на Монте алле Крочи рядом с семейной часовней.

ИРВИНГ ГЕНРИ (1838—1905)

Английский актер, режиссер, театральный деятель. С 1878 по 1898 год руководил театром «Лицеум». Прославился в шекспировских ролях (Гамлет, Макбет, Шейлок, Ричард III, Яго, Бенедикт и др.). Как режиссер был сторонником постановочного театра.

Джон Генри Бродрибб (Ирвинг) родился 6 февраля 1838 года в поселке Кейнтон Мэндевилл. Его отец, Сэмюэл Бродрибб, работал фермером. Когда Генри было четыре года, семья переехала в Бристоль. В голодные сороковые мать отвезла его к одной из своих пяти сестер в родной Корнуолл. Через шесть лет семья обосновалась в Лондоне, и Генри вернулся домой.

Будущий актер попал в коммерческую школу в Сити, где преподавали не только арифметику, но и декламацию. Учился он недолго, всего два года, и уже с 13 лет начал работать.

Генри служил в юридической конторе в Чипсайде, через год перешел в торговую компанию. Перед ним открывалась перспектива поехать в Индию и сделать карьеру коммерсанта. Но мысли Генри уже занимал театр.

В пятнадцать лет он поступил в городской Декламационный класс. По вечерам посещал танцкласс и школу фехтования. Примерно в это же время Генри начал брать уроки у актера Уильяма Хоскинса.

Бродрибб дебютировал в театре «Лицеум» в Сандерленде. Здесь он обрел сценический псевдоним. Генри Ирвинг – фамилия, взятая в честь Вашингтона Ирвинга, автора его любимой «Книги зарисовок».

В Сандерленде Ирвинг провел пять месяцев, после чего переехал в Эдинбург, где за два с половиной года на сценах Королевского театра и Театра Королевы сыграл 428 (!) ролей в 327 пьесах.

Восходящую звезду провинциальной сцены пригласили в лондонский Театр Принцессы. Затем Ирвинг выступал в Гриноке и в Глазго. Множество ролей и крохотное жалованье.

В театре Манчестера – работа на износ. Ирвинг постепенно преодолевал природные недостатки. Слабый, суховатого тембра голос, тенор, он разработал до низких, бархатных, «благородных» басовых нот. Много лет актер отшлифовывал дикцию. Еще труднее было с пластикой – от природы он волочил ногу.

Генри вел более чем скромный образ жизни, так как ровно половину небольшого жалованья отсылал домой. Оставшиеся деньги часто тратил на реквизит.

После Манчестера Ирвинг играл в театре «Сент-Джеймс» и Театре Королевы. Определилось его амплуа – исполнитель ролей «светских негодяев». Именно в этом качестве его пригласили в знаменитый театр «Друри-Лейн».

15 июля 1869 года Ирвинг женился на хорошенькой ирландке, мисс Флоренс О'Каллаган, дочери генерала медицинской службы. От этого брака появились двое сыновей, Генри и Лоренс Сидней. Но через три месяца после рождения Лоренса супруги расстались. Если кто и был создан для семейной жизни, то только не Ирвинг. Им владела одна страсть – театр. Дети остались с матерью.

Ирвинг старался утвердиться на столичной сцене. В театре «Водевиль» он появился в пьесе «Две розы» Дж. Олбери. В «изящной семейной комедии» Генри сыграл старого пройдоху Дигби Гранта, обнищавшего отпрыска благородной семьи. Спектакль вызвал бурю восторгов, а Ирвинга объявили одним из лучших характерных актеров Англии.

На 291-м представлении «Двух роз», в свой бенефис, Ирвинг решил выступить в ином качестве. Он продекламировал романтическую поэму «Сон Юджина Арама» – о преступнике, которого многие годы преследует кошмар совершенного убийства. Вот что писала газета «Обсервер» на другой день после спектакля: «Актер выходит к рампе в обычном вечернем костюме и, без всякой помощи декораций или реквизита, заставляет забыть о существовании джентльмена в вечернем костюме и думать только о человеке, сраженном угрызениями совести. Это исполнение не имело ничего общего с чтением в обычном смысле слова. Это была энергичная и мощная игра… Это была такая игра, какую сейчас редко увидишь…»

Известный антрепренер Бейтман заполучил Генри Ирвинга в свою труппу, пообещав ему самые разные роли, в том числе и классические.

Ирвинг заинтересовался пьесой Л. Льюиса под названием «Колокольчики», в которой изображались последние часы жизни бургомистра Матиаса – человека, чья совесть отягощена кровавым преступлением. Нет, преступник не разоблачен; муки совести доводят его до безумия.

3 ноября 1871 года состоялась премьера пьесы Льюиса. Те, кто пришел в тот вечер в «Лицеум», стали свидетелями рождения трагического актера.

В первом сезоне «Колокольчики» прошли 161 раз. Роль Матиаса требовала от Ирвинга огромного напряжения душевных и физических сил. Тем не менее в тот же вечер он появлялся перед зрителями и в роли Джингла в «Пиквике» (через некоторое время Джингла заменит жулик в фарсе «Сбор средств»). Бейтман рассчитывал на то, что сам факт исполнения одним актером в один вечер двух контрастных ролей обеспечит полные сборы.

28 сентября 1872 года Ирвинг выступает в новом спектакле «Карл I». В роли короля Ирвинг добился поразительного портретного сходства.

В конце сезона он сыграл раскаявшегося преступника в пьесе Уилса «Юджин Арам». Спектакль шел три месяца подряд. Триумфальный для Ирвинга сезон завершился его бенефисом.

«Каждый персонаж – характер», – говорил Ирвинг. Этот принцип он старался осуществлять на материале трагедий Шекспира и поэтических драм. В то время среди антрепренеров ходила поговорка: «Шекспир означает разорение». Поэтому сначала никто не поверил, что Ирвинг решил ставить «Гамлета».

Когда Ирвинг вышел на сцену, публика тепло приветствовала его. Но внезапно зал смолк. Озадачила простота облика и необычность поведения Гамлета. Простой костюм из черного шелка, короткий камзол, отороченный темным мехом, тяжелая золотая цепь на груди, черные волосы откинуты назад. Ничто не отвлекает внимания от встревоженного и утомленного бледного лица, от поразительных глаз, в которых боль и смятение. Этот Гамлет не прибегал к эффектным интонациям. Он думал вслух, заставляя зрителей увидеть мучительную работу его мысли.

В моменты сильного волнения Гамлет – Ирвинг начинал быстро ходить по сцене странной подергивающейся походкой. Голос его порой срывался на неприятные пронзительные ноты. Актер смело внес в трагедию приемы характерной игры. Гамлет стал живым человеком, со своими странностями, своей манерой поведения.

На премьере зрители первые два акта встретили настороженным молчанием. Но огромный эмоциональный накал сцены с Офелией решил все. И тогда раздался гром аплодисментов. Ирвинг выиграл сражение.

«Гамлетовская лихорадка» началась 31 октября 1874 года и длилась несколько месяцев. «Гамлет» прошел 200 раз, и на афише «Лицеума» его сменила не комедия и не мелодрама, а еще одна трагедия Шекспира – «Макбет».

Если о Гамлете Ирвинга спорили, то его Макбета критика единодушно отвергла. Внимательно изучив пьесу, Ирвинг обнаружил, что мысль об убийстве короля Дункана зародилась у Макбета задолго до начала действия. Он не в силах противиться искушению, но остатки человечности заставляют его медлить. Убив Дункана, Макбет убивает в себе человека. Постоянный страх возмездия повергает его в отчаяние и толкает на новые кровавые дела.

Но принять такого негероического, неромантического Макбета публика не смогла. Зал «Лицеума» заполнялся до отказа, билеты заказывали за неделю, но зрители во время спектакля хранили молчание.

За «Макбетом» последовал «Отелло». Роль мавра не давалась Ирвингу. В этой же трагедии он играл роль Яго. Этот герой в исполнении Ирвинга шокировал благовоспитанных зрителей цинизмом: он ел виноград, обдумывая кровавый план; ногой переворачивал убитого им Родриго. Яго – первая шекспировская роль Ирвинга, единодушно принятая всеми. Но сыграл он ее всего одиннадцать раз, так как не мог найти исполнителя на центральную роль Отелло.

Ирвинг становится знаменитым. Он приобрел несколько ценных знакомств в высших кругах общества. На него обратила внимание баронесса Бердет-Кутс. Однажды, прямо на улице, Ирвинга остановил крупнейший политик Уильям Гладстон. Примерно в это же время Ирвинг познакомился с прославленным поэтом Альфредом Теннисоном. Результатом знакомства и довольно быстрого сближения поэта и актера была постановка «Королевы Марии» Теннисона в «Лицеуме».

Осенью 1876 года состоялись триумфальные гастроли Ирвинга по крупным провинциальным городам. Около 18000 человек посмотрели его спектакли в Манчестере. В старинном Тринити-колледже Дублинского университета Ирвингу вручили приветственный адрес. По окончании спектакля все зрители встали, выражая этим свое восхищение его игрой. А у дверей театра Ирвинга поджидала толпа студентов. Они впряглись в экипаж и довезли актера до гостиницы.

Через несколько дней после дублинского триумфа открылся очередной сезон в «Лицеуме». Ирвинг возобновил «Макбета». Критика возмущалась по-прежнему. Но публика теперь устраивала овации, каких не помнили со времен Эдмунда Кина.

29 января 1877 года в «Лицеуме» состоялась премьера «Ричарда III». Подлость и низость сочетались в Ричарде с поистине королевской гордостью. Люди служили ему лишь пешками в игре. Он использовал или устранял их в зависимости от обстоятельств.

На первом представлении «Ричарда III» старый актер Чиппендейл подарил Ирвингу меч, с которым легендарный Кин появлялся в финале трагедии. Вскоре ему преподнесли орден св. Георга, который Кин носил играя Ричарда, а еще через полгода – кольцо Дэвида Гаррика с миниатюрным изображением Шекспира.

После «Ричарда III» Ирвинг на время спустился с высот шекспировской трагедии. Миссис Бейтман выбрала для него старую мелодраму Чарлза Рида «Лионская почта». Обе роли – невинной жертвы и бандита, трагически похожих друг на друга, – играл Ирвинг. Он не менял грим. Но осанка, выражение лица, голос, движения рук – все было разное. «Лионская почта» пользовалась колоссальным успехом у публики.

Ирвинг долго обдумывал возможность стать хозяином театра «Лицеум». И наконец решился. Он пригласил в свой театр актрису Эллен Терри, ставшей ему неоценимым помощником.

Имя Ирвинга как «единственного съемщика и антрепренера Королевского театра „Лицеум“» впервые появилось на программке спектакля «Гамлет» 30 декабря 1878 года.

Все отметили слаженность ансамбля. Ирвинг и Терри образовали редкое единство. Как писал критик, «две темы контрастировали, спорили, переплетались друг с другом, друг друга дополняя и обогащая: тревожная, мрачная, экспрессивная, иногда доходящая до зловещего гротеска тема Ирвинга и нежная, светлая, гармоничная даже в скорби тема Терри»…

Однажды в Тунисе Ирвинг увидел еврея, который был вне себя из-за какой-то сделки. Он катался по земле, корчась от ярости, но через несколько минут, получив требуемую мзду, мгновенно обрел самообладание, искренне выразил благодарность и удалился с поистине королевским величием. Ирвингу почудилось, будто он на мгновение увидел живого Шейлока.

1 ноября состоялась премьера «Венецианского купца» Шекспира. Спектакль шел семь месяцев подряд. Своей долгой жизнью он был обязан как роскошью декораций и костюмов, сценическим эффектам, так и продуманной тонкой актерской игрой Шейлок стал у Ирвинга трагическим героем, ослепленный жаждой мести за оскорбляемое человеческое достоинство.

Ирвинг продолжал обращаться к драматургии Шекспира. Он взялся за «Ромео и Джульетту». Спектакль получился странным. Критики в один голос утверждали, что Терри, игравшая Джульетту, совсем на нее не похожа. А исполнителю роли Ромео было сорок четыре года. Тем не менее спектакль прошел 161 раз подряд.

После очередной пьесы Шекспира «Много шума из ничего» в газетах писали: «М-р Ирвинг решил вопрос, для изучения или для сцены предназначен Шекспир, тем, что приблизил к рампе Шекспира ученых настолько, насколько это позволяют практические соображения. Ни один энтузиаст не мог бы сделать большего…»

Великолепие постановки и на сей раз не заслонило актеров. Главными героями спектакля стали Беатриче и Бенедикт – Терри и Ирвинг. Словесные поединки героев были свидетельством взаимного расположения. Чем больше они упражнялись в остроумии, тем больше сближались. Спектакль прошел 212 раз и был снят только в связи с заокеанскими гастролями «Лицеума».

Гастроли были чрезвычайно напряженными. Только в Нью-Йорке состоялось 29 спектаклей. Изредка давая отдохнуть Терри, Ирвинг играл в каждой пьесе. Это был настоящий театр на колесах: специальные поезда перевозили из города в город сложнейшие декорации. Никакие трудности не могли заставить Ирвинга показывать спектакли в упрощенном варианте, разве что сцена оказывалась слишком мала.

В Америке каждую роль Ирвинга готовы были объявить лучшей. Когда в Чикаго он сыграл Гамлета, местная «Трибюн» писала, что его успех закономерен: ведь по своим актерским данным – интеллекту, чувствительности и, главным образом, поэтическому темпераменту – он как нельзя лучше годится именно для Гамлета.

Гастроли продолжались полгода. Лишь 31 мая 1884 года лондонская публика снова увидела Ирвинга. Он вернулся ненадолго: дополнив репертуар «Двенадцатой ночью» Шекспира, опять уехал в Америку. И вскоре трудно было понять, где Ирвинг более популярен: в Англии или за океаном.

30 марта 1885 года Генри Ирвинг сделал в Гарвардском университете доклад «Искусство актера». Он был первым актером, удостоившимся такой чести. Ирвинг подчеркивал, что актер «должен проникнуться душой изображаемого персонажа, так сказать, воплотить его в себе», и тем самым оспаривал теорию, выдвинутую Дидро в «Парадоксе об актере».

Вернувшись в Лондон, Ирвинг увлекся работой над «Фаустом». При его деятельном участии драматическая поэма была переработана штатным драматургом «Лицеума» Уилсом. В итоге из двадцати пяти сцен первой части «Фауста» в спектакль вошли двенадцать.

«Чудес» было много: клубы дыма, из которых появляется Мефистофель; облако тумана, уносящее Мефистофеля и омоложенного Фауста; вырывающееся из стола по воле черта пламя; рассыпающиеся от скрещенных шпаг Валентина и Фауста искры (впервые в «Лицеуме» применили электричество). Вершиной изобретательности Ирвинга стала сцена Вальпургиевой ночи.

Это был самый «кассовый» спектакль за всю историю «Лицеума». Неоднократно возобновляемый, он в общей сложности прошел 792 раза, из них 375 раз подряд. Привлекали многочисленные чудеса, искренняя и глубоко трагическая игра Терри, дьявольский магнетизм Ирвинга.

Ирвинг отстаивал свой принцип постановки пьес Шекспира – использование музыки, живописи, реалистические декорации, точность исторических деталей. «Я считаю, – говорил он, – что прекрасно сыгранная пьеса может произвести полное впечатление и без этих вспомогательных средств. Но практически их ценность перестала быть спорным вопросом; они стали необходимы. Это диктуется общественным вкусом наших дней».

Наглядной иллюстрацией явилась новая постановка «Макбета», вызвавшая всеобщее восхищение. Андре Антуан, основатель Свободного театра в Париже, писал: «Несравненна здесь постановочная сторона – ни о чем подобном мы не имеем представления во Франции».

«Макбет» оказался высшим достижением Ирвинга-режиссера. Здесь он вплотную приблизился к режиссуре следующей эпохи в истории театра – эпохи режиссеров-постановщиков, умеющих все звенья спектакля пронизать единой мыслью.

В 1890-е годы искусство Генри Ирвинга получило официальное признание. Его все чаще приглашали на разного рода торжественные заседания, официальные приемы, открытие памятников, закладку общественных зданий. Университеты, институты и научные общества просили его выступить с лекциями. В 1892 году Дублинский университет присвоил ему ученую степень доктора литературы. Впервые такой чести удостоился актер. Через шесть лет он получил докторскую степень в Кембридже, затем в университете Глазго.

Дважды Ирвинг играл перед королевой Викторией – большая честь для англичанина викторианской эпохи.

В 1895 году Ирвинг первым из английских актеров получил дворянство. Церемония состоялась через два месяца в Виндзорском замке. Совершив обряд, королева вне всякого ритуала сказала: «Я очень рада, сэр». Назавтра на сцене «Лицеума» собрались лондонские актеры. Бэнкрофт от их имени вручил Ирвингу адрес с четырьмя тысячами подписей, заключенный в серебряную шкатулку по эскизу Джонстона Форбс-Робертсона.

Теперь Ирвинг имел право прибавить к своему имени слово «сэр». Но на афишах сэр Генри Ирвинг навсегда остался просто Генри Ирвингом. Он считал, что полученный им титул означает официальное признание актерской профессии, которого он добивался всю жизнь. Но среди собратьев, по профессии он выделяться не хотел.

Те, кто встречался с ним в официальной обстановке, сохранили о нем нелестное мнение. Другие же, кто знал Ирвинга ближе, были очарованы его приветливостью, мягкостью и простотой. Каков он был на самом деле? Этого не знал никто. Возможно, Г.А. Джонс в книге «Тень Генри Ирвинга», говоря о нем как об актере, дал ключ и к пониманию его личности: «Он был особенно велик в ролях мрачных, низменных, ироничных, сардонических, дьявольских; он был равно велик в ролях благородных, достойных, простых, „не от мира сего“, неземных, святых, одухотворенных. Он вбирал все эти характеры в себя и играл их изнутри. Суть их была в нем самом».

Ирвинг не раз повторял, что подлинная цель искусства – красота, а правда – необходимая часть красоты. Его лучшие роли – от Матиаса до Яго и лучшие спектакли – «Гамлет», «Венецианский купец», «Макбет» потрясали современников пронзительной художественной правдой.

Новые спектакли «Лицеума» по-прежнему были красивы. «Равенсвудс» Меривела, шекспировский «Генрих VIII». Мантию для кардинала Вулси посылали красить в Рим, но даже там не добились нужного Ирвингу эффекта. «Влезая в шкуру действующего лица, нельзя забывать о его гардеробе», – шутил Ирвинг, а бутафоры и художники «Лицеума» месяцами искали точный цвет. Замысел «Короля Лира» Ирвинг вынашивал десять лет. Он был прост и гибок: путь Лира от королевского величия, через безумие, к простой человечности.

И в каждом спектакле по-прежнему блистал Ирвинг-актер.

Еще в 1879 году в прессе появилось сообщение о том, что Альфред Теннисон написал для «Лицеума» новую драму в стихах – об архиепископе кентерберийском Томасе Бекете. Ирвинг загорелся идеей показать на сцене святого – человека, безраздельно преданного высоким идеалам, готового отдать за них жизнь. В конечном счете Ирвинг здесь сыграл себя, – так восприняли его Бекета современники.

Однако со временем Ирвинг перестал быть «возмутителем спокойствия». Новые спектакли уже не выдерживали по сотне представлений подряд. А 1898 год стал для Ирвинга годом катастроф. 1 января сезон в Лондоне открылся спектаклем «Петр Великий». Это был первый провал в «Лицеуме». Не прошло и двух месяцев, как сгорел склад декораций – оформление сорока четырех спектаклей. Потом – еще одна неудачная премьера.

Огромные финансовые потери злосчастного года и безмерная усталость Ирвинга привели к тому, что «Лицеум» перешел в руки театрального синдиката.

Удачные гастроли в провинции и еще одно американское турне несколько поправили финансовые дела актера. Но угнетала потеря «Лицеума», театра, которому он отдал больше двадцати лет жизни. Ирвинг сильно изменился. Теперь он охотно повторял фразу, над которой сам когда-то смеялся: «Шекспир означает разорение». Он стал холоден, равнодушен, замкнут. Даже близким друзьям было трудно выносить его ожесточенность. В 1902 году из труппы ушла Эллен Терри.

После закрытия «Лицеума» Ирвинг поставил в театре «Друри-Лейн» неудачную драму «Данте» Сарду. В Америке, где восьмые и последние гастроли были объявлены как гастроли «Генри Ирвинга и его труппы», спектакль не собирал зала. Пришлось играть старый репертуар.

Силы Ирвинга были на исходе. И вот на закате дней он вынужден вернуться к жизни бродячего актера, к бесконечным переездам из города в город и коротким сезонам в Лондоне. Но наступил момент, когда Ирвинг понял: сцену придется оставить.

2 октября 1905 года в шеффилдском театре «Лицеум» начались последние выступления Ирвинга. Он слабел день ото дня, но никто, кроме близких, не догадывался об этом. Развязка наступила 13 октября в городке Брэдфорде. «В твои руки, Господи, в твои руки», – говорит умирающий Бекет. Это были последние снова, произнесенные Ирвингом со сцены. После спектакля, в холле гостиницы, он потерял сознание. Сердце стало биться тише… и остановилось совсем.

Его похоронили в Вестминстерском аббатстве.

КОКЛЕН БЕНУА-КОНСТАН (1841—1909)

Французский актер-комик и теоретик театра. Создал множество ярких сценических образов в пьесах французских драматургов Бомарше, Реньяра, Лесажа, Мариво, Ростана. Яркий мастер «искусства представления». Прославился в роли Сирано де Бержерака в одноименной пьесе Ростана.

Бенуа-Констан Коклен родился 23 января 1841 года, в небольшом французском городке, в семье булочника. В юношестве он увлекся театром и начал выступать в любительских спектаклях. Его первые сценические шаги оказались настолько успешными, что восемнадцатилетний Бенуа-Констан решил избрать карьеру актера своей профессией и с благословения родных отправился искать счастья в Париж. В 1859 году он поступил в драматическую школу – Консерваторию, выпускники которой пополняли состав старейшего французского театра «Комеди Франсез».

В то время, когда начинал свой театральный путь молодой Коклен, в «Комеди Франсез» играли такие большие мастера, как Сансон, Прово, Ренье, Делонэ. Один из них, Ренье, оказался учителем Коклена по Консерватории.

Ф.Ж. Ренье обладал талантом педагога и аналитика. К своим ученикам он был строг, требователен и учил их на образцах, созданных знаменитыми артистами «Комеди Франсез», разбирая особенности их исполнения, мастерство речи, те или иные наиболее удачные моменты их игры в классических пьесах. Тем самым он прививал ученикам уважение к традициям французского театра.

7 декабря 1860 года Коклен дебютировал в «Комеди Франсез» в роли Гро-Рене из комедии Мольера «Любовная досада». Гро-Рене – умный и хитрый слуга, который, забавно посмеиваясь, комментирует высокопарные тирады своего влюбленного господина. Коклен сыграл эту роль остроумно и весело, доказав свое право войти в артистический ансамбль театра. Ему сразу же поручили роли слуг в классических комедиях – Пти-Жана в «Сутягах» Расина и Сильвестра в «Проделках Скапена» Мольера. Эти выступления прошли с успехом, и вскоре известный французский критик тех лет Франциск Сарсэ написал: «…Этот молодой человек является одной из самых блестящих надежд „Комеди Франсез“. Вздернутый нос, дерзкий взгляд, необычайно выразительное и подвижное лицо, восхитительный голос, пыл молодости, живой ум и страстная любовь к искусству – таков Коклен». Эти слова критика были первыми в длинной веренице восторженных рецензий, статей, отзывов, которые сопровождали Коклена и течение всего его, более чем сорокалетнего, сценического пути.

Известность Коклена начинается с 1862 года, когда он сыграл первую крупную роль – Фигаро в пьесе Бомарше «Женитьба Фигаро». Коклену был близок дерзкий, интеллектуальный характер комедий Бомарше. В одной из теоретических работ по вопросам актерского искусства он писал о них: «Здесь вовсе нет бьющего ключом пыла, свойственного душе, радостной по природе. Здесь много ума, воинствующего, пылкого, вызывающего; его у автора столько, что он наделяет им всех своих персонажей: невежественный Бридуазон – и тот умен. Самоуверенность, отвагу, дерзость – вот что вы должны показать, когда играете Бомарше».

Исполнение этой роли выдвинуло Коклена в ряды первых актеров театра на амплуа комедийных слуг. Вероятно, полнее всего передал впечатление видевших Коклена в этой роли известный французский поэт и критик Теофиль Готье: «В „Комеди Франсез“ проявил свое дарование и выдвинулся на первый план очень умный актер, которого до сих пор приходилось видеть лишь в скромной тени второго и третьего плана. Мы имеем в виду дебют Коклена в „Женитьбе Фигаро“. Это было неожиданностью для всех. В самом деле, Фигаро – эта труднейшая и сложнейшая роль, требующая хладнокровия дипломата, демонического ума, гибкости клоуна. Фигаро – этот сверкающий парадокс, это дьявольское веселье, это неистощимое воображение, эта издевка, вооруженная легкокрылыми стрелами, эта дерзость, всегда уверенная в себе и никогда не теряющаяся, – все это было у Коклена, новичка, почти незнакомца…» После традиционных, изящных, но поверхностно трактующих знаменитую комедию постановок, после Фигаро-Арлекина, шута, интригана, появился Фигаро, жизненность и богатство характера которого придали более глубокий смысл рядовому в целом спектаклю 1862 года.

Успех актера в этой же роли в «Севильском цирюльнике» год спустя казался зрителям и критике уже закономерным, не говоря о том, что, по сравнению с предыдущей постановкой, задача исполнителя несколько упрощалась.

Одновременно Коклен выступает в комедиях Мольера, Реньяра, Лесажа, особенно удачно играя мольеровского слугу Маскариля в «Смешных жеманницах».

В 1964 году он становится сосьетером «Комеди Франсез». В следующем году у него рождается сын Жан, который тоже станет известным актером. Да и брат Коклена-старшего, Эрнест Александр Оноре, также играет в «Комеди Франсез».

В течение нескольких лет Коклен становится одним из самых популярных актеров Парижа. Но успехи не вскружили ему голову. С первых шагов в театре у Коклена обнаружилось бесценное для актера качество – редкое, неутомимое трудолюбие. Каждая роль становится для Коклена предметом долгих раздумий и изучения, плодом тщательной и кропотливой работы. Буквально все элементы мастерства, начиная от общей трактовки роли и кончая филигранной отделкой жеста, Коклен разрабатывает с предельным вниманием.

Природа не наделила Коклена счастливой сценической внешностью, у него было заурядное, маловыразительное лицо, небольшой рост, коренастая фигура, то есть самый обычный актерский «материал». Но все критики Коклена в один голос говорили именно об обаянии, чрезвычайной живости, заразительности его игры.

Коклен играл много и с неизменным успехом, однако многих ролей, о которых мечтал актер, он не мог сыграть в «Комеди Франсез», так как в этом театре та или иная роль закреплялась за старшим по возрасту актером данного амплуа.

Тогда Коклен прибег к средству, широко распространенному среди актеров его времени, – к гастрольным поездкам. Оставаясь в труппе «Комеди Франсез», он начал совершать частые турне, во время которых сам подбирал себе репертуар. Наиболее отчетливо особенности искусства Коклена выразились в исполнении им мольеровских ролей. Гастролируя по Франции и другим странам, он играл роли Тартюфа, Сганареля в «Лекаре поневоле», господина Журдена в «Мещанине во дворянстве». Но только в 1905 году, уже будучи пожилым человеком, сумел показать своего Тартюфа парижанам. Такое положение все больше тяготило артиста. В 1886 году он вышел из состава труппы «Комеди Франсез». Через несколько лет, правда, он вернулся на сцену главного парижского театра и играл там в течение одного сезона, но это было лишь эпизодом в дальнейшей жизни актера, уже не связанной с театральным коллективом, где Коклен начинал свою артистическую карьеру.

Он совершает длительные поездки по Европе и Америке, завоевывая мировую славу. В Россию он приезжал в 1882, 1884, 1889, 1892 и 1903 годах. В гастрольных поездках Коклен так составлял репертуар, чтобы иметь возможность показать разные стороны своего дарования. «Бесстыдно-плутоватая фигура Маскариля, самодовольное буржуазное лицо Пуарье или добродушная старческая физиономия Ноэля, совсем не похожая на прискучившую давно сентиментальную маску обыкновенного театрального старика, наконец, упитанная и плотоядная внешность Тартюфа, все это – ряд превосходных портретов, хотя в их создании почти не участвовал гримировальный карандаш», – писал ученый-филолог академик А. Веселовский о ролях Коклена.

Кроме непосредственной работы над своими ролями, Коклен глубоко изучает опыт великих актеров и драматургов прошлого. Он много и внимательно читает, записывает свои мысли и соображения по поводу тех или иных пьес, творчества тех или иных писателей. Это поможет ему впоследствии стать автором интересных статей о творчестве Шекспира и Мольера, например, «Мольер и Шекспир», «Тартюф», «Мольер и Мизантроп» и других, в которых Коклен проявил себя тонко мыслящим и литературно одаренным человеком. Несмотря на горячую увлеченность театром, он интересуется поэзией и изобразительным искусством, дружит со многими поэтами, музыкантами.

Коклен выступал и как теоретик актерского искусства, был автором двух книг – «Искусство и театр» (1880) и «Искусство актера» (1886). В теоретических высказываниях и в творческой практике Коклен – один из крупнейших актеров «искусства представления»; он говорил: «На мой взгляд, ничто не может быть прекрасным, ничто не может быть великим вне природы; но я вынужден повторить еще раз, что театр – искусство, а следовательно, природа может быть воспроизведена в нем только с некоей идеализацией или подчеркнутостью, без которых не бывает искусства. Я скажу больше: неприкрашенная природа производит в театре лишь очень слабое впечатление».

Коклен был страстным противником натурализма на сцене. Он считал, что похвалы «совсем как в жизни», «какой актер: можно подумать, что он у себя дома, а не на сцене», – по сути дела не хвала, а осуждение. На сцене ничто не должно копировать жизнь, утверждал Коклен.

Однажды, исполняя роль Аннибала в комедии «Авантюристка» Э. Ожье, Коклен почувствовал себя очень усталым и в сцене, где его герой должен был по ходу действия спать, заснул по-настоящему и даже захрапел во сне. «…Слыша мой храп, – вспоминал Коклен, – зрители вообразили, будто это входит в мою роль, и подумали, что это театральный трюк. Иные смеялись, другим показалось, что это выдумка не отличается большим вкусом; нашлись и такие, которые утверждали, будто я храпел ненатурально, неграциозно, что я пересаливал… словом, что это было неестественно». Этим примером он доказывал, что натуральное и естественное в жизни не всегда является натуральным и естественным на сцене. «Я не верю в искусство, не согласное с естественностью, я не желаю также видеть на сцене естественность без искусства», – вот принцип Коклена.

Особое значение придавал он искусству речи. На сцене, утверждает Коклен, «не надо говорить так, как разговаривают в жизни, на сцене надо произносить… Произносить – тоже, разумеется, значит говорить (петь никогда не следует), но произносить – это значит придавать фразам их истинное значение… Распределять ровные и выпуклые места, свет и тени. Произносить – значит лепить».

Огромный для ограниченного сценического времени рассказ Маскариля из «Сумасброда» Мольера, текст которого в исполнении других актеров во многих местах пропадал и не доходил до зрительного зала, Коклен вел вдвое быстрее, чем это было принято. «Коклен, благодаря своему неутомимому голосу, – писал критик Ф. Сарсе, – был в состоянии единым духом прочесть это пространное повествование, которое, подобно смерчу александрийских стихов, обрушивалось на ошеломленных слушателей. Все неудержимо смеялись».

Жесты Коклена были всегда продуманы, а внешность его персонажей «вылеплена» так рельефно, что современники в один голос говорили о замечательной галерее портретов, созданных им на сцене.

«Актер должен владеть собой, – писал Коклен. – Даже в те минуты, когда увлеченная игрой публика воображает, будто он дошел до самозабвения, он должен видеть все то, что он делает, давать оценку самому себе, господствовать над самим собой, – словом, в то самое время, когда он всего правдивее и сильнее выражает чувства, он не должен испытывать и тени этих чувств».

Высказывания Коклена по поводу того, что должен чувствовать актер, исполняя роль, вызвали еще при его жизни много споров и возражений. Против кокленовских утверждений выступил знаменитый английский актер Генри Ирвинг. Коклену возражал и Томмазо Сальвини. «Каждый великий актер должен чувствовать и действительно чувствует то, что он изображает, – писал итальянский актер. – Я нахожу даже, что он не только обязан испытывать волнение раз или два, пока он изучает роль, в большей или меньшей степени при каждом исполнении ее; в первый или в тысячный раз».

Коклен был в самом высоком смысле артистом-профессионалом. Строжайшая дисциплина, которая была для него законом и на подмостках, и в репетиционных помещениях, и дома в работе над ролями, помогла ему до глубокой старости сохранить творческую юность.

Он принадлежал к числу тех художников сцены, которые в каждой роли создают новый характер, стремясь полностью «уйти от себя». Он воспитывал в себе умение перевоплощаться в изображаемое лицо, причем достигал этого не внешним преображением, не наклейками и гримом, не поисками каких-нибудь броских черт в поведении своих героев, а постижением внутренней сущности образа. «Все должно вытекать из характера, – говорил Коклен. – Проникнитесь духом изображаемого лица – и вы закономерно сделаете выводы относительно его внешности, а картинность, если она нужна, приложится сама собой, физическая оболочка сценического образа определяется внутренней сущностью изображаемого лица». Вот эта-то способность к перевоплощению позволила ему, прирожденному комику, сыграть и драматические роли, к которым он издавна испытывал тяготение.

Одну из них, роль поэта Гренгуара в пьесе Теодора де Банвиля, он показал в России. Вот как описывает игру Коклена А. Веселовский: «Бледный, голодный поэт-демократ Гренуар… незадолго перед тем вызывавший улыбку своим наивным восторгом при виде богатой трапезы, доходит до глубокого воодушевления, когда, забыв о всех опасностях на свете, раскрывает перед молодой девушкой великое значение поэзии, выразительницы народных страданий, – лицо его внезапно просветляется, глаза горят вдохновенным блеском, речь звучит высокой проповедью гуманности; перед нами уже не комик с угловатыми чертами физиономии и ниспадающими льняными прядями волос, а энтузиаст вроде лессинговского Натана».

И все-таки Коклен остался в истории сцены актером комедийным. В драматическом жанре ему не удалось создать образов, равных его Фигаро или Тартюфу. Но работа над драматическими ролями помогла ему дать глубокую и яркую трактовку роли, которая может считаться в его творческой биографии лучшей, – роли Сирано де Бержерака в одноименной пьесе Э. Ростана. Коклен сыграл Сирано по возвращении в Париж на сцене театра «Порт-Сен-Мартен», который он возглавил. Артисту было уже 56 лет, но в роли Сирано, требующей от исполнителя колоссального напряжения сил, он продемонстрировал и зрелое мастерство, и поистине юный пыл. Коклен любил играть эту роль, за два года после премьеры (1897 и 1898) он сыграл около четырехсот представлений подряд.

Роль Сирано словно создана была для Коклена. В ней он мог проявить свой комедийный талант. Надо заметить, в гастрольных поездках Коклен выступал и как чтец, мастер оригинального жанра драматического монолога (автором некоторых монологов был он сам). И этот талант декламатора Коклен с успехом применил в лирических и бравурных монологах ростановского персонажа.

В роли Сирано Коклена видел русский писатель А.В. Луначарский, который высоко оценил его игру. «Сирано, – писал он, – создан Ростаном словно под диктовку темперамента и вкусов Коклена. У Коклена он прежде всего гасконский бретер, богема, с острой шпагой, с острым умом, острым языком. Коренастая фигура, заносчивая посадка головы, вздернутый кверху знаменитый нос трубой, хулиганство в движениях, находчивость Гавроша в речи… Сирано – честолюбец, который любит успех у толпы и хотел бы успеха у женщин, но остановлен на пути к головокружительному положению первого кавалера Парижа проклятием своего уродства…»

Бенуа Констан – один из пионеров кино. В 1900 году в Париже демонстрировался кинемакрофонограф, или фонорама, – приспособление, обеспечивающее синхронную проекцию изображения и звука. Газета «Фигаро» сообщала: «Коклен – бессмертный Сирано – заканчивает это ревю „Смешными жеманницами“, и его мощный, звучный голос покрывают дружные аплодисменты…»

Сирано де Бержерак был последним крупным созданием Коклена. Пережив головокружительный успех в этой роли, он продолжал, уже стариком, играть прежний свой репертуар и лишь изредка выступал в новых пьесах. Коклен на сцене был воплощением чисто французского темперамента, остроумия, разума, изящества.

В «Орленке» Ростана он сыграл роль старого слуги Фламбо, репетировал роль Шантеклера в одноименной пьесе Ростана, но сыграть ее уже не успел: 27 января 1909 года в Куйи-Сен-Жермен актер умер.

Эрнесто Росси, великий итальянский актер, в своей книге писал о Коклене: «Не знаю, чему приписать блеск искусства Коклена: природному дарованию или умению совершенствовать его. Технику Коклена не так-то легко было заметить, особенно в комедии, а это означает, что актер обладал двойным достоинством: умел не только шлифовать свое мастерство, но так скрывать его от глаз публики, что выглядел на сцене абсолютно естественным».

БЕРНАР САРА (1844—1923)

Французская актриса. Играла в пьесах Шекспира, Расина, Дюма, Сарду, Гюго, Мюссе, Ростана и др. Снималась в фильмах: «Тоска», «Королева Елизавета», «Дама с камелиями» и др.

Сара Бернар родилась 22 октября 1844 года в Париже. Она была одной из трех незаконных дочерей Юдифь Бернар (фон Хард), портнихи голландско-еврейского происхождения. Красавица Юдифь появилась в Париже в качестве куртизанки, ее посещали Дюма (отец и сын), Россини и герцог де Морни. «Вот это была семейка, – писали враги актрисы, братья Гонкуры в своем знаменитом „Журнале“. – Мать заставляла дочерей быть путанами, когда им еще не исполнилось и 13 лет».

Что касается отца Сары Бернар, то трудно установить, кто он. Многие полагают, что это офицер французского флота по имени Морель.

До пяти лет Сара жила у кормилицы. Затем она находилась в пансионе госпожи Фрессар и монастыре Гран-Шан. В четырнадцать лет Сара попадает в Париж, где мать нанимает ей учительницу. Затем, по совету герцога де Морни, Бернар отдают в Парижскую консерваторию. Сара училась в драматических классах у Прово и Сансона.

По рекомендации Дюма-отца и герцога де Морни она получает ангажемент в «Комеди Франсез». 1 сентября 1862 года Бернар дебютировала на прославленной сцене в роли Ифигении («Ифигения в Авлиде» Расина). Франсиск Сарсе писал в «Опиньон насьональ»: «Мадемуазель Бернар, дебютировавшая вчера в „Ифигении“, – высокая, стройная девушка приятной наружности, особенно красива у нее верхняя часть лица. Держится она хорошо и обладает безупречной дикцией».

Но уже в следующем году, после того как в припадке гнева она ударила другую актрису, Бернар ушла из «Комеди Франсез». Так начиналась ее сложная и бурная артистическая жизнь.

Сара получила ангажемент в театре «Жимназ» и здесь впервые продемонстрировала как свой выдающийся талант драматической актрисы, так и непредсказуемый характер: накануне представления пьесы Лабиша, в которой она играла главную роль, она внезапно покинула Париж, оставив лишь письмо автору, заканчивающееся словами: «простите бедную сумасшедшую». Совершив довольно продолжительное путешествие по Испании, Бернар вернулась в Париж.

Ее первым известным любовником был граф де Кератри. Но более сильное чувство связывало Бернар с принцем де Линем, от которого она родила сына Мориса. Впоследствии де Линь предложил Морису признать его и дать свое имя, но тот отказался.

Итак, в двадцать лет Сара – молодая актриса, потерпевшая фиаско, имеющая сына, которого надо было кормить, и много добрых друзей. Она выступала недолго в театре «Порт-Сен-Мартен», а потом перешла в «Одеон».

В спектакле «Завещание Жиродо» она с успехом играла роль Гортензии, а в пьесе А. Дюма «Кин» – Анну Демби. После премьеры «Кина», состоявшейся 18 февраля 1868 года, рецензент «Фигаро» писал: «Мадемуазель Сара Бернар появляется в эксцентричном костюме, что еще более подогревает разбушевавшуюся стихию, но ее теплый голос, необычайный удивительный голос, проникает в сердца зрителей. Она обуздала, покорила их, подобно сладостному Орфею!» Прекрасно справилась Бернар и с ролью Занетто в лирико-драматической пьесе современного драматурга Коппе «Прохожий» (1869). Это роль мальчика, юноши. А Сара была худа, угловато грациозна, с плоскими формами несложившейся женщины, с необычайно певучим, как арфа, голосом, и произвела сенсацию.

Сара имела огромный успех в драмах Шекспира и Расина. Она стала кумиром студентов и получала от поклонников букетики фиалок, сонеты, поэмы…

Во время войны 1870 года, вместо того чтобы уехать со своей семьей, Сара Бернар осталась в осажденном Париже, устроила в театре «Одеон» госпиталь, полностью посвятив себя раненым и отказавшись даже от своей артистической комнаты, и все это с той удивительной легкостью, которая свидетельствует об истинном мужестве, с той веселостью, без которой любая жертва становится невыносимой. Однажды Сара Бернар приняла в госпитале раненого юношу, который попросил у нее фотографию с автографом. Было ему девятнадцать лет, и звали будущего маршала Франции Фердинанд Фош…

День 26 января 1872 года стал для «Одеона» подлинным праздником актерского искусства. Появление Бернар в роли Королевы в «Рюи Блазе» Виктора Гюго было поистине триумфальным. «Спасибо, спасибо», – восклицал автор, целуя ей руки после премьеры спектакля.

После триумфа на сцене «Одеона» Бернар возвращается в «Комеди Франсез». 22 августа она с огромным успехом сыграла роль Андромахи. Ее партнер и возлюбленный Муне-Сюлли был просто великолепен в образе Ореста.

Впоследствии актриса сыграла Федру, но еще с большим успехом вторую героиню трагедии – Арисию. Тогда писали: «Кто не видел и не слышал Сару в Арисии и Муне-Сюлли в Ипполите, тот не знает, что такое гений, молодость и красота!»

В театре «Комеди Франсез» Сара Бернар блистала в трагедиях Расина и Вольтера (особенно – в «Заире»), являвшихся как бы пробным камнем для актрисы на амплуа трагических героинь. Правда, некоторые критики указывали на отсутствие трагического темперамента, но все же игра актрисы в отдельных сценах давала возможность знатокам театра сравнивать ее с Рашелью.

В 1875 году на тихой зеленой и достаточно престижной авеню де Вилье Сара Бернар построила себе особняк. Архитектором был модный в те годы Феликс Эскалье, а к внутреннему убранству дома приложили руку и талант десятки художников и скульпторов. Соперничая друг с другом, они расписывали стены и потолки, украшали лестницу и зимний сад, придумывали оригинальные решения интерьеров.

Неожиданно Сара Бернар воспылала страстью к ваянию. В мастерской ее навещали друзья: они рассаживались вокруг Сары, пели, играли на фортепьяно, яростно спорили о политике – актриса принимала самых выдающихся представителей различных партий. Сам Адольф де Ротшильд заказал ей свой бюст.

Однажды ей сообщили о приходе Александра Дюма. Он принес добрую весть о том, что закончил для «Комеди Франсез» пьесу под названием «Иностранка», одна из ролей которой – роль герцогини де Сетмон – подойдет ей как нельзя лучше. В ту пору, когда театр «Комеди Франсез» репетировал комедию «Иностранка», в Париже находился знаменитый итальянский актер Эрнесто Росси. Он рассказывал:

"По слухам, Дюма был в подавленном расположении духа и боялся провала своей новой пьесы, где главная роль Иностранки была специально написана для Сары Бернар, с расчетом на ее внешние данные, строй чувств, характер и нервический склад. Однако актриса отказывалась играть героиню, предпочитая ей роль Графини, предназначенную для мадемуазель Круазетт. Поэтому работала она без всякого интереса и спустя рукава. Никому не сказав ни слова, я пришел в театр и, незаметно проскользнув в ложу, принялся следить за тем, что происходило на сцене. Актеры репетировали с увлечением, и только Сара, держа текст перед собой, что-то бубнила себе под нос. Дюма, сидя рядом с суфлерской будкой, нервничал и от нетерпения ерзал на стуле. Репетировалась та самая сцена, где Иностранка, разбив кофейную чашку, уходит из дома маркиза. Хотя Сара Бернар и репетировала в полсилы, тем не менее была так естественна и натуральна, что, казалось, все происходит само собой, что нет ни игры, ни предварительных размышлений и раздумий. Она выговаривала текст с житейской небрежностью, мало заботилась о картинности своих движений и ушла со сцены через среднюю дверь. Тогда Дюма, не выдержав, поднялся с места и сказал: «Послушай, Сара, если ты так будешь играть на премьере, мы пропали».

«Болваны, – думал я, притаившись в уголке, – вы не пропали, а спасены». Не вникая в характер своей героини, Сара по наитию добралась до его сути, до его правды. Благодаря ее мастерской игре пьеса облеклась в плоть. Через несколько дней должна была состояться премьера. Все предсказывали провал, и, вероятно, сама Сара не верила в успех. Но стоило ей выйти на сцену и уйти так, как она делала на репетиции, публика взвыла от восторга. Участь «Иностранки» была решена. Сара этого не ожидала и, пораженная приемом публики, вдохновенно и умно довела роль до конца".

«Сара Бернар совершенно непохожа ни на одну актрису прошлого или настоящего, – продолжает Эрнесто Росси. – Это абсолютно новый тип художника, странный, если угодно, но тем не менее новый. Все в ее творчестве и даже в личной жизни поражает эксцентричностью».

Премьера «Эрнани» Виктора Гюго, состоявшаяся 21 ноября 1877 года, стала триумфом как для автора, так и для всех исполнителей. Роль Эрнани исполнял Муне-Сюлли. Бернар же играла донью Соль. После спектакля Виктор Гюго прислал ей такое письмо: «Мадам! Вы были очаровательны в своем величии. Вы взволновали меня, старого бойца, до такой степени, что в одном месте, когда растроганные и очарованные зрители Вам аплодировали, я заплакал. Дарю Вам эти слезы, которые Вы исторгли из моей груди, и преклоняюсь перед Вами».

Новый успех на сцене «Комеди» окончательно сделал Сару Бернар любимицей публики. В 1877 году она становится сосьетеркой. Ее коллеги восприняли это не без ревности.

Тем временем Бернар решила заняться живописью: «Я немного умела рисовать, и мне особенно удавался цвет. Для начала я сделала две-три небольшие картины, а затем написала портрет моей дорогой Герар. Альфред Стевенс нашел, что он сделан очень умело, а Жорж Клэрен похвалил меня и посоветовал продолжать мои занятия».

Во время парижской выставки 1878 года Бернар каждый день поднималась в воздух в привязанном аэростате господина Жиффара. Затем вместе с ученым она совершила воздушное путешествие, свидетельствующее о бесстрашном характере Сары Бернар. Аэростат поднимался на высоту 2600 метров от земли. Волшебный полет вдохновил Сару на написание очаровательной новеллы «Среди облаков».

В 1879 году «Комеди Франсез» гастролирует в Лондоне. Сара Бернар становится любимицей английской публики. После «Федры» ей устраивают овацию, «не имевшую аналогов в истории английского театра». Одну из сцен Сара Бернар превращала в законченную «картину», столь же содержательную, как шедевр живописи: после откровенного разговора с наперсницей Эноной ее Федра «садится в кресло, по виду спокойная и как бы полумертвая, и так и застывает в неподвижной позе с простертыми руками, с поблекшим взором, – это дает великолепный образ словно раньше смерти умершей женщины…»

«Комеди Франсез» возвращается в Париж. И вскоре Сара Бернар во второй раз уходит из этого театра. Произошло это после премьеры «Авантюристки» (17 апреля 1880 года).

Сара рвалась из театра, который ей казался академичным и далеким от всего нового в театральном искусстве. Парижская публика, слишком пресыщенная, постепенно стала привыкать к благородному обольщению себя и зевать от скуки, услышав об очередном успехе Бернар.

А она не могла позволить это публике Она сама становится своим импресарио с собственным театром и труппой, и любой провал мог вынудить ее продать драгоценности, костюмы и даже свой собственный дом. В эти периоды она ездила в Данию, Лондон, где внимание принца Гэльского открывало ей доступ в дома самых аристократических семейств.

И каждый раз она возвращалась домой еще более богатой, чем прежде. А обыватели этого не прощали, падкие до сенсации журналисты обвиняли ее в жадности, «высшее общество» ее игнорировало. Но… лишь до следующего успеха, после которого великой актрисе прощали все грехи.

Наконец она отправилась на гастроли в Америку, где по договору должна была играть восемь пьес: «Эрнани», «Федру», «Адриенну Лекуврер», «Фруфру», «Даму с камелиями», «Сфинкса», «Иностранку» и «Принцессу Жорж». Бернар заказала тридцать шесть костюмов, на общую сумму 61 тысяча франков.

Гастроли продолжались семь месяцев. За это время актриса посетила пятьдесят городов и дала сто пятьдесят шесть спектаклей. Чаще всего шла «Дама с камелиями» А. Дюма – Бернар отыграла в ней 65 раз.

Роль Маргерит Готье была одной из лучших в репертуаре актрисы. Известный русский критик А. Кугель писал об этом шедевре: «Он памятен по нежной женственности и грации первых актов, по изяществу и стилю ее объяснений с отцом Дюваля, по этой, какой-то совершенно исключительной выразительности ее плачущих рук и рыдающей спины и всего менее в сценах внутреннего переживания и великой скорби».

В 1881 году Сара познакомилась с советником греческой миссии в Париже 26-летним красавцем Жаком Дамала (настоящее его имя – Аристид Дамала), приятелем своей младшей сестры Жанны, тоже актрисы. Его любовные похождения снискали ему репутацию нового Казановы и нового маркиза де Сада. В момент их знакомства Сара так растерялась перед лицом этой торжествующей красоты и самоуверенной дерзости, что даже разрешила ему курить в своем присутствии, чего не разрешала никому. Именно Дамала в течение нескольких месяцев будет ее мужем. Больше она в брак не вступала.

Воодушевленный успехом Сары Бернар за океаном, ее американский антрепренер Жаретт предложил актрисе шестимесячную поездку в Европу.

…Путь гастролей лежал из Бельгии в Нидерланды, потом в Данию и Норвегию, через Польшу – в Вену и Будапешт (Германии Сара избегала еще со времен франко-прусской войны, в результате которой чрезвычайно обострились ее патриотические чувства), затем в королевство Румынию, в Яссы, оттуда – в Одессу. В качестве личной свиты Сары Бернар ехали ее постоянная наперсница мадам Герар (по прозвищу Сударушка), камеристка Фелиси и ее лакей Клод. И тут следует сказать, что при фантастической вздорности характера и капризах актрисы, о чем написаны тома анекдотов, ее любили и были ей верны всю жизнь слуги и домочадцы. Английская актриса Патрик Кэмпбелл писала в своих мемуарах: «Мир знает о ее гениальности и ее огромном мужестве; но далеко не всем известно, с каким вниманием она относится к своим друзьям, сколько любви к ним таится в глубине ее сердца…»

Импресарио Шюрман неукоснительно заботился о том, чтобы на каждый железнодорожный вокзал заблаговременно дана была телеграмма о часе прибытия мадам Сары; телеграммы входили в стоимость рекламы. Новость мигом распространялась по городу, и тысячи любопытных стекались к вокзалу. Прибытие поезда встречалось криками и цветами. Говорились приветственные речи. Дверь вагона Сары Бернар осаждали поклонники, и самые сильные из актеров вместе с импресарио привычно прокладывают ей путь в толпе, конечно, не без помощи полиции, а в России – конных казаков. Толпа следовала за актрисой до самой гостиницы и расходилась только после того, как Сара Бернар трижды или четырежды выходила на балкон своего номера (балкон предусматривался тоже) – приветствовать свой народ. Так было во всех городах гастролей.

Сара Бернар привезла в Россию любимые спектакли: «Даму с камелиями», «Сфинкса», «Адриенну Лекуврер». Она поразила театральную публику изысканностью и романтичностью манеры исполнения.

Талант актрисы, ее мастерство и громкая слава заставляли драматургов писать пьесы специально для нее, как бы делая их по меркам ее дарования, с учетом особенностей ее манеры игры. Для нее сочинял пышные, псевдоисторические драмы, а точнее говоря, мелодрамы, Викторьен Сарду. Он начинает свой альянс с Сарой Бернар русской пьесой «Федора». Действие происходит в Петербурге и в Париже. Главными героями были нигилист Борис Иванов, убивший графа Горышкина, и полюбившая его вдова графа красавица Федора. История кончается трагически…

Чтобы взять максимум с «Федоры», нужна была актриса, которая, собственно, на эту пьесу его и вдохновила, на которую писалась главная роль – Сара Бернар. Позже Сарду напишет для великой актрисы пьесы «Тоска» (1887), «Колдунья» (1903).

Начиная с 1890-х годов значительное место в репертуаре актрисы занимали роли в неоромантических драмах Ростана, также написанных специально для нее: «Принцесса Греза» (1895), «Орленок» (1900), «Самаритянка» (1897).

Сара Бернар охотно выступала в мужских ролях (Занято в «Прохожем» Коппе, Лорензаччо в «Лорензаччо» Мюссе; герцог Рейхштадтский в «Орленке» Ростана и др.). Среди них была и роль Гамлета (1899). Этот травестированный Гамлет позволил актрисе продемонстрировать высокое совершенство техники и «вечную молодость» своего искусства (роль Гамлета Сара Бернар сыграла, когда ей было пятьдесят три года). Трагический принц был сыгран Сарой Бернар с подлинно парижским шиком и элегантностью. Ее Гамлет был очень молод и женственно красив. Французская театральная критика высоко оценила новую роль «божественной Сары», хотя и отмечала, что иногда шекспировский герой заменяется грациозной и живой фигурой лукавого и дерзкого пажа, «в глазах которого светится вместо скорби принца поэтическое сумасбродство».

В 1891 году Бернар совершает триумфальное турне по Австралии. Затем во второй раз приезжает в Россию. На этот раз три роли из ее репертуара привлекли к себе внимание театральной России: «Федра» Расина, «Орлеанская дева» Барбье и «Клеопатра» Сарду (последняя пьеса была написана для Сары Бернар по мотивам трагедии Шекспира «Антоний и Клеопатра»).

Образ египетской царицы, воплощенный Сарой Бернар, был создан с большим мастером. Сцена с вестником восхищала сценической техникой, полной грации и художественной красоты. В исполнение Федры Сара Бернар внесла столь желанную на русской сцене правду чувств; и знаменитые рифмы Расина лились со сцены почти как естественная речь. Во многих местах своей роли актриса поражала силой драматизма. При этом эстетическая сила и художественный такт не покидали ее в самые трагические моменты… Этот спектакль вызвал у русской публики восторженные отклики.

Вторично покинув театр «Комеди Франсез», Сара Бернар неоднократно пыталась создать собственный театр, становясь во главе сначала театра «Порт-Сен-Мартен», затем в 1893 году она приобрела театр «Ренессанс», а в 1898 году – театр на площади Шатле, получивший название «Театра Сары Бернар».

Во время скандала, связанного с так называемым «Делом Дрейфуса», 15 ноября 1897 года Бернар отправляется к Золя, чтобы рассказать ему о свершившейся несправедливости и призвать к борьбе! Эмиль Золя соглашается с ней. 25 ноября он пишет: «Правда двинулась в путь, и ничто ее не остановит…», а 13 января 1898 года – знаменитое «Я обвиняю». Тотчас дом Золя окружает толпа враждебно настроенных манифестантов. Появляется Сара Бернар. Ее авторитет так велик, что манифестанты молча расходятся. Сара Бернар шла на риск. На нее обрушивается не только пресса, но и – что для нее гораздо важнее – ее обожаемый сын, изысканный Морис, принадлежавший к Патриотической лиге. Они поссорились и целый год не разговаривали. Любовь к справедливости восторжествовала над материнской любовью, притом любовью беспримерной, ибо Сара Бернар была несравненной матерью, до последнего дня она работала, чтобы покрыть расходы своего обворожительного сына – завсегдатая Жокейского клуба, а главное, игорных домов.

Сарой Бернар восхищались и аристократическая публика, и простой люд. К ним можно добавить Пруста и Джеймса, Диккенса и Уальда, Твена и Гюго, которые восторженно отзывались о ее таланте. Станиславский считал искусство Бернар примером технического совершенства.

Ее актерское мастерство вызывало восхищение своей эстетической завершенностью. Манера игры Сары Бернар основана прежде всего на виртуозной внешней технике – на выразительности и пластичности жестов, поз, движений, великолепном владении мелодичным голосом и тщательно разработанной системе интонационных оттенков речи. Ее искусство было великолепным воплощением эстетических принципов «школы представления». Талант актрисы, ее острая наблюдательность и блестящая техника позволяли ей убедительно играть и даже трогать публику в ролях, не требующих трагедийной масштабности мыслей и страстей.

«Думаю, что драматическое искусство преимущественно женское искусство, – пишет в книге „Моя жизнь“ Сара Бернар. – В самом деле, желание украшать себя, прятать истинные чувства, стремление нравиться и привлекать к себе внимание – слабости, которые часто ставят женщинам в укор и к которым неизменно проявляют снисходительность. Те же самые недостатки в мужчине вызывают отвращение».

Чехов и Шоу были ее противниками. Шоу, например, описывая игру актрисы в драме Мюссе «Лорензаччо», говорит об интересном исполнении отдельных сцен и сожалеет, что актриса не поняла сложности и противоречивости характера Лорензаччо, в котором сочетаются «демон и ангел» и «кроется ужас перед порочностью и подлостью мира…» По словам Шоу, извлечь «из текста эту концепцию образа мадам Бернар не сумела». Чехов же писал: «Каждый вздох Сары Бернар, ее слезы, ее предсмертные конвульсии, вся ее игра есть не что иное, как безукоризненно и умно заученный урок».

Бернар неоднократно пыталась возродить умершие театральные эпохи и отдельные спектакли. Так было с «Эсфирью» в 1905 году, где все роли играли женщины, а сама Сара исполнила роль царя Ассуэра.

Во время гастролей в Бразилии, исполняя роль Тоски (которая должна была совершить самоубийство, бросившись с крепостной башни), Бернар упала с большой высоты, и никто не подумал о том, чтобы подстраховать ее при помощи матрацев. Актриса повредила колено, причинявшее ей страдания еще с детства: в семь лет она выпрыгнула из окна в надежде, что мать заберет ее к себе.

В 1906 году Бернар дает спектакль в американском городе Вадо. Здесь даже были ковбои, прибывшие из Техаса, чтобы увидеть свою «Камиллу» («Даму с камелиями»), сотворенную из «слез и шампанского», как писал Г. Джеймс. Один ковбой заявил, что он проскакал на лошади 300 миль, чтобы попасть на представление. И вот она демонстрирует свой драматический репертуар на Диком Западе перед двумя тысячами зрителей, причем вынуждена выходить на сцену, волоча больную ногу.

В 1908 году состоялись ее последние гастроли в России. На афишах же Сары Бернар (в 64 года!) значилась все та же «Дама с камелиями», две пьесы Сарду, для нее написанные – «Колдунья» и «Тоска», – затем «Сафо» по роману Додэ, пьеса «Адриенна Лекуврер» и три мужские роли: созданный для нее Ростаном «Орленок», Жакас в «Шутах» Замакоиса и шекспировский Гамлет, шедший в ее бенефис (первый акт, после которого следовала «Федра» Расина).

«Вы хотите знать мое мнение о Саре Бернар? Я нахожу, что она феноменальное явление в том отношении, что поборола время и сохранила обаятельную женственность», – заявила газетчикам актриса Мария Савина.

Теперь Сара Бернар чаще играла даже на полутонах. От ее редких переходов по сцене создавалось впечатление какой-то музыки движений. Она не играла теперь всей пьесы, а выбирала несколько моментов, в которые вкладывала все свое мастерство. Не было больше великолепных изломов и изгибов тела, не было поражающей неожиданными ритмами декламации.

«Во мне еще живо представление о России, – сказала Сара Бернар по приезде в Петербург, – как о прекрасной северной стране, с ее тройками, которые я так люблю, бодрящим морозом, и белым, белым снегом. Но холод вашей природы забывается, однако, при встрече с вашим радушием и вашим энтузиазмом. <…> Я люблю русскую литературу. Из ваших новых писателей я хорошо знакома с Максимом Горьким. Из ваших артистов встречалась с Шаляпиным. Я поклоняюсь его разностороннему таланту…»

Сара Бернар была демонстративно экзотичной, вызывающей, шокирующей. Она была стремительного нрава, но как туалетами подчеркивала свою худобу, так, вооружившись хлыстом, случалось, доводила свою необузданность до бешеной грации.

Сара Бернар написала нечто вроде пособия для артистов, два романа («Маленький идол» и «Красивый двойник»), четыре пьесы для театра («Адриенна Лекуврер», «Признание», «Сердце мужчины», «Театр на поле чести»).

Толпы мужчин, включая Зигмунда Фрейда, были влюблены в ее ум и экзотическую ауру. Американский писатель Генри Джеймс назвал ее «гением саморекламы, воплощением женского успеха». Она много любила, и каждый роман ее был сенсацией. Хищница, даже в том возрасте, когда женщина должна утихомириться, она имела массу любовных связей, называя себя одной из «великих любовниц мира». Во время длительных гастролей по США 66-летняя актриса познакомилась с американцем голландского происхождения Лу Теллегеном, который был младше ее на 35 лет. Их связь продолжалась четыре года. Позже Теллеген назвал это время лучшим в своей жизни!

Она достаточно своеобразно гримировалась. Это от нее пошла обычная уже впоследствии манера французских актрис сильно красить уши, чтобы оттенить бледность лица. Она гримировала многое, что не принято было гримировать, вроде кончиков пальцев, которые она красила, и тогда игра пальцев приобретала особую живописность.

Бернар была первой великой актрисой, появившейся на экране. Произошло это в 1900 году, когда в Париже была продемонстрирована фонорама, обеспечивающая синхронную проекцию изображения и звука Сара была заснята в сцене «Дуэль Гамлета».

В начале 1908 года киностудия «Фильм д'ар» экранизировала «Тоску» с участием Сары Бернар, Люсьена Гитри и Поля Мунэ. Знаменитая актриса была так недовольна этим первым опытом, что при поддержке Викторьена Сарду добилась того, что картину не выпустили на экран.

Неудача в «Тоске» отдалила Сару Бернар от кино, но постоянные денежные затруднения снова привели ее на экран. Находясь в тисках у своих кредиторов, преследовавших ее до самой смерти, она согласилась исполнить роль Маргариты Готье. Молодого Дюваля играл Поль Капеллани.

Увидев себя на экране, актриса, несомненно, нашла, что она далеко не прелестна. Рассказывали даже, будто она упала в обморок от ужаса. Но она не могла, как это было с «Тоской», изъять фильм из проката, его уже продали всему миру, и в частности США. Располневшая актриса, на которую года наложили свою жестокую печать, чрезвычайно далека от образа молодой и прелестной чахоточной девушки, созданной Дюма-сыном.

Тем не менее «Дама с камелиями» (1912) пользовалась всемирным успехом. Бернар получила множество приглашений сниматься в новых фильмах. Сначала она отказывалась. «Я не снималась, – заявила она в прессе, – и дала слово не сниматься ни для какой фирмы, кроме „Фильм д'ар“, с которой я связана контрактом».

Однако вскоре фирма сделала ей некоторые послабления. В мае 1912 года Сара Бернар отправилась в Лондон, чтобы играть в новом фильме «Королева Елизавета». Режиссерами этой картины были Анри Дефонтен и Луи Меркантон, доверенный друг Сары Бернар, много лет состоявший в ее труппе. «Елизавета» оказала значительное влияние на стиль Голливуда. В 1922 году ведущие голливудские актеры отправили во Францию послание, чтобы отметить десятилетний юбилей фильма.

Огромный, всемирный успех «Королевы Елизаветы» создал имя Луи Меркантону. Великая Сара выразила желание сниматься только в его картинах. Он снял ее в «Адриенне Лекуврер». После фильма «Французские матери» (1915) по произведению Жана Ришпена Бернар согласилась на роль в новом фильме Меркантона – «Жанна Дорэ» по пьесе Тристана Бернара. Другая лента с участием актрисы «Его лучшее дело» (1916) была показана королеве…

Совершенно ошеломляет письмо, которое она однажды послала своему врачу, обращаясь к нему с просьбой: «Я прошу или ампутировать мне ногу, или сделать с ней, что посчитаете нужным… если Вы откажетесь, я прострелю себе колено и тогда заставлю Вас сделать это». В 1915 году, с ампутированной ногой, но все еще желая приносить пользу людям, Сара Бернар уезжает на фронт. Ее сопровождает маршал Фердинанд Фош.

Через много лет после ухода из «Комеди Франсез» Сара Бернар вынуждена вернуться к драматургии Расина. Больная и старая, Сара Бернар выбирает для себя роль Аталии, которая всего два раза появляется на сцене и по сану может не подниматься с носилок, в которых актриса проводила последние годы жизни.

«В последний раз мне пришлось видеть ее в роли Гофолии, – писал Ж. Кокто в книге „Портреты-воспоминания“. – Ей уже ампутировали ногу. Ее выкатили на сцену в какой-то тележке негры. Она декламировала сон Гофолии. Дойдя до строки: „Чтобы восполнить лет урон непоправимый“, она воздела и прижала к груди руки в перстнях и поклонилась, относя этот стих к себе и извиняясь перед публикой за то, что все еще появляется перед ней. Зал вскочил, загрохотал… <…> Госпожа Сара Бернар являла собой образец и такой игры на пределах возможного и в жизни, и на сцене. Весь мир был захвачен ее экстазом. Ее считали чахоточной, может быть из-за того, что у нее была привычка теребить и подносить к губам платок, а в любовных сценах губы ее пламенели, как розы. Она декламировала размеренно, сильным трепетным голосом. И вдруг ломала ритм, убыстряя речь, чтобы придать какому-нибудь месту особый смысл, тем более поразительный, что рождается внезапно, по наитию».

Сара Бернар умерла 26 марта 1923 года в Париже.

ЕРМОЛОВА МАРИЯ НИКОЛАЕВНА (1853—1928)

Российская драматическая актриса. С 1871 г. – в Малом театре. Роли: Лауренсия («Овечий источник»), Иоанна д'Арк («Орлеанская девственница»), Сафо («Сафо»), Негина («Таланты и поклонники»), Кручинина («Без вины виноватые») и др.

Мария Николаевна Ермолова родилась 3(15) июля 1853 года в Москве. Ее отец, Николай Алексеевич, служил суфлером в Малом театре. Это был талантливый человек, он хорошо рисовал, писал прозу и стихи. Мать, Александра Ильинична, посвятившая жизнь мужу и детям, читала Маше пьесы, начиная с Полевого и Коцебу и кончая Шекспиром.

Семья жила бедно. Н.А. Ермолов по-своему горячо любил детей (у него было четыре дочери), но отличался крутым нравом. Он обожал театр, и когда возвращался домой, то весь был полон впечатлениями от игры «великого Щепкина», «великого Садовского». Стоит ли удивляться, что его дочь с четырех лет уже мечтала о театре и жила уверенностью, что она будет великой артисткой, еще не понимая значения этих слов.

Машу отдали пансионеркой в Московское театральное училище на балетное отделение. Но дела ее в училище шли неважно. И только учитель французского языка, Сент-Аман, хвалил ее за декламацию и отмечал, что у нее «много души». На сцену Ермолова выходила в бессловесных ролях пажей и амуров. Однако эти выходы юной артистки очень скоро прекратились. Руководитель курса, прославленный И.В. Самарин, увидев ее на сцене, сказал: «Уберите вы этого невозможного пажа!» И Маша на сцене не появлялась до бенефиса своего отца.

Но и Ермолов не сумел определить характер дарования дочери. Он поручил ей роль Фаншетты в водевиле «Жених нарасхват» («Десять невест и ни одного жениха»). Эта роль мало подходила тринадцатилетней Маше, и, конечно, она провалилась. Самарин снисходительно произнес: «Пускай пляшет себе у воды» (то есть на заднем плане, куда обыкновенно ставили самых неспособных танцовщиц).

Неудача не сломила ее духа. Впоследствии, будучи уже знаменитой артисткой, она вспоминала: «Несмотря ни на что, ни на какие невзгоды и незадачи, во мне всегда, сама не знаю – почему, жила непоколебимая уверенность, что я буду актрисой, и не какой-нибудь, а первой актрисой и на Малой сцене. Никогда, ни одному человеку не высказывала я этой уверенности, но она не покидала меня».

Дебют Ермоловой на сцене Малого театра состоялся 30 января 1870 года. Первая актриса театра Н.М. Медведева решила поставить в свой бенефис пьесу Лессинга «Эмилия Галотти». На роль Эмилии была назначена молодая актриса Г.Н. Позднякова (Федотова). Но она неожиданно заболела. Медведева стала искать ей замену. Воспитанница балетной школы Семенова порекомендовала на эту роль Машеньку Ермолову, которая «необыкновенно играет». Через несколько дней состоялись «смотрины». После первого же монолога Медведева взволнованно воскликнула: «Вы будете играть Эмилию!»

«Едва появившись на сцене в роли Эмилии, Ермолова захватила зрительный зал искренностью чувствований, свежестью переживаний, простотой их передачи, небывалой силой трагического подъема», – писал исследователь ее творчества С.Н. Дурылин. А когда рассказ Эмилии был окончен, зрительный зал, в котором все это время царила мертвая тишина, наградил дебютантку громом аплодисментов.

Мария записала в дневнике: «День этот вписан в историю моей жизни такими же крупными буквами, как вот эти цифры, которые я сейчас написала. Я счастлива… нет, я счастливейший человек в мире».

В мае 1871 года по окончании театрального училища Ермолова была зачислена в труппу Малого театра. Два сезона она играла в чуждом ей репертуаре – в водевилях и мелодрамах. Материально, правда, стало легче: Мария была принята в театр на 600 рублей в год и бюджет семьи увеличился наполовину.

Так продолжалось до 1873 года, когда Ермоловой поручили сыграть роль Катерины в «Грозе» Островского вместо временно отсутствовавшей примы Г.Н. Федотовой.

Катерина Ермоловой была подлинным «лучом света в темном царстве». С огромной трагической силой играла она финал «Грозы». Теперь ни у кого не оставалось сомнений, что в Малом театре появилась трагическая актриса, которой по плечу самые трудные роли мирового репертуара.

Для своего первого бенефиса (7 марта 1876 года) Ермолова выбрала пьесу Лопе де Вега «Овечий источник», роль юной Лауренсии. Именно после премьеры «Овечьего источника» у нее появилась репутация артистки райка и галерки, молодежи и студенчества. «Вы были нашим солнцем и освещали нашу молодость, Марья Николаевна!» – восклицал известный журналист и театральный критик В.М. Дорошевич. Трибуном свободы, душою истины называли Ермолову, эту молчаливую в жизни женщину. После спектаклей «Овечьего источника» Лопе де Вега молодежь впрягалась в театральную карету и так доставляла Ермолову домой.

Во второй свой бенефис Мария Николаевна решила поставить «Орлеанскую деву», что вызвало недоумение как у руководства, так и у актеров театра, посчитавших, что спектакль обречен на провал. На постановку не было затрачено ни копейки. Во второстепенных ролях были заняты случайные актеры. Декорации, реквизит, костюмы – все «из подборки».

Спектакль состоялся 29 января 1884 года. Успех Ермоловой в роли Иоанны д'Арк был таким, каких мало знает история русского театра. Дочь актрисы М.Н. Зеленина так описывает исполнение кульминационного момента пьесы, когда Иоанна узнает о падении короля: «Все существо ее превращалось в страстный порыв мольбы, жажды спасти родной народ. Она каким-то особенным голосом произносила свой знаменитый последний монолог в цепях. Она почти не возвышала голоса и не прибегала к крику, голос ее только как-то увеличивался в объеме и нарастал в силе, которая в эту минуту ею владела… Ермолова простирала к небу скованные цепями руки, металась по небольшой площадке каменной лестницы, последние четыре строки произносила с такой силой, что казалось, вокруг нее рушатся своды и стены от невероятных взрывов ее воли и вдохновения…»

После премьеры зрительный зал долго рукоплескал актрисе; не смолкали крики «браво»; сыпался дождь лавровых венков, цветов; так собравшиеся чествовали великую актрису.

Любопытно, что Мария Николаевна, человек исключительной скромности, признавала роль Иоанны как единственную свою заслугу перед русским театром. Разумеется, это не так. Множество ролей Ермоловой по праву вошло в сокровищницу русского театра. Но несомненно, что Иоанна была одним из самых совершенных созданий в репертуаре актрисы.

Спектакль «Орлеанская дева» шел в течение 18 лет с постоянным аншлагом. Через девять лет после премьеры он был перенесен на сцену Большого театра, так как Малый не вмещал всех желающих его посмотреть.

В феврале 1892 года в бенефис Ермоловой была поставлена пьеса «Сафо» Грильпарцера. Божественная Сафо, так же как и другая «избранница богов» Иоанна д'Арк, совершила преступление, забыв свое призвание, пожелав испытать радости смертных людей и испить от чаши обычной любви, за что и заплатила смертью. Эти роли недаром были так близки Ермоловой: она не познала счастья в личной жизни и бессознательно играла самое себя.

Н.А. Островский все лучшие роли поручал Гликерии Федотовой, так что Ермоловой приходилось выходить только на подмену, как, например, в «Грозе» или в «Бесприданнице». Но Мария Николаевна покорила драматурга своим талантом. Она сыграла восемнадцать ролей в пьесах Островского, создав ряд выдающихся образов: Весна в «Снегурочке», Лариса в «Бесприданнице», Евлалия в «Невольницах», Кручинина в «Без вины виноватых», Катерина в «Грозе». Другим шедевром Ермоловой была «Последняя жертва», в которой прослеживается история купеческой вдовы Тугиной, женщины простой, любящей, чистой сердцем. Ермолова была великолепна в роли Негиной в «Талантах и поклонниках». Зрители не могли сдержать слез, когда актриса в знаменитой сцене чтения письма Мелузова произносила: «Душа полна через край, сердце хочет перелиться».

В ранней юности Ермолова любила «Грозу», причем играла в ней прекрасно; но со временем роль Катерины перестала ей нравиться, она с неудовольствием в день спектакля говорила: «Ах… опять „Грозу“ играть…»

Поражает творческий диапазон актрисы. С равным успехом Ермолова играла римскую императрицу Мессалину в пьесе Аверкиева «Смерть Мессалины», еврейку с пламенной душой – Юдифь в трагедии Гуцкова «Уриэль Акоста» и молодую школьную учительницу Верочку Лонину в комедии Островского и Соловьева «На пороге к делу». У Марии Николаевны был «от природы поставленный талант», дававший ей возможность переходить от горных вершин трагедии к цветущим долинам комедии.

И все-таки Ермолова была больше актрисой героико-романтического плана. Она выступала в пьесах Шекспира (Офелия, Джульетта, Катарина, леди Анна, Дездемона, Гонерилья, Имогена, леди Макбет), Шиллера (Мария Стюарт), Гюго (Мария Тюдор)… Однако актриса возразила С.Н. Дурылину, когда тот с восторгом назвал ее «дочерью Мочалова, его единственной наследницей»: «Какая я дочь Павлу Степановичу! Уж пусть я буду его падчерицей, но тогда нужно непременно добавить: Ермолова – внучатая племянница Михаилу Семеновичу Щепкину и живет в доме Щепкина».

"Мария Николаевна Ермолова – это целая эпоха для русского театра, а для нашего поколения – это символ женственности, красоты, силы, пафоса, искренней простоты и скромности, – писал К.С. Станиславский. – Ее данные были исключительны. У нее была гениальная чуткость, вдохновенный темперамент, большая нервность, неисчерпаемые душевные глубины. Не будучи характерной артисткой, она в течение полувека, почти не выезжая из Москвы, чуть ли не ежедневно жила на сцене и действовала от своего лица, сама себя выражала. И, несмотря на это, в каждой роли М.Н. Ермолова давала всегда особенный, духовный образ, не такой, как предыдущий, не такой, как у всех…

М.Н. Ермолова творила свои многочисленные и духовно разнообразные создания всегда одними и теми же, специфически ермоловскими приемами игры, с типичным для нее многожестием, большой порывистостью, подвижностью… с вспышками вулканической страсти, достигающей крайних пределов, с изумительной способностью искренне плакать, страдать, верить на сцене.

Внешние данные Марии Николаевны были не менее замечательны. У нее было превосходное лицо с вдохновенными глазами, сложение Венеры, глубокий, грудной, теплый голос, пластичность, гармоничность, ритмичность даже в метании и порывах, беспредельное обаяние и сценичность, благодаря которым самые ее недостатки обращались в достоинства".

Ермолова на сцене была искренней, трагически правдивой. Надев костюм Сафо, Марии Стюарт или королевы Анны, она с этой минуты жила жизнью только этой женщины, видела все только ее глазами, слушала только ее сердцем…

Однажды на репетиции пьесы Шекспира «Ричард III» Ермолова – Анна стояла у гроба горячо любимого мужа. Слезы застилали ей глаза, она вся – скорбь. Анна с необыкновенным проникновением произносит прощальные слова, устремив свой взор на лицо покойного. Актеры, служащие сцены, замерев, слушают и смотрят на изумительную игру великой артистки.

В перерыве усталая Ермолова садится на стул у кулисы. Вдруг к ней подбегает режиссер и, падая на колени, просит прощения. Мария Николаевна испуганно спрашивает, поднимая его с колен: «Что такое? Что случилось?» – «Простите, каким-то образом в гробу очутилась львиная шкура». – "Я не видела! – отвечала Ермолова.

Всем великим актерам свойственны сомнения и неуверенность в своих силах. О застенчивости и скромности Ермоловой знала вся Москва. «Предложит, кто-нибудь Ермоловой сыграть новую роль, – рассказывает Станиславский, – и Мария Николаевна вспыхнет, вскочит с места, покраснеет, замечется по комнате, потом бросится к спасительной папиросе и начнет нервными движениями закуривать ее, произнося отрывисто своим грудным голосом: „Что это вы! Господь с вами! Да разве я могу? Да у меня ничего нет для этой роли! Зачем это я сунусь не в свое дело? Мало ли молодых актрис и без меня? Что это вы?!“»

К концу 1890-х годов Ермолова стала чувствовать непосильную усталость от работы в Малом театре. Даже летом стала уезжать в скромные городки немецких курортов и жила там в уединении, наслаждаясь природой и тишиной.

Болезнь дочери в 1898 году заставила ее прожить три летних месяца в Крыму. Она поселилась с дочерью и сестрой мужа в местечке Олеиз. Ермолова страстно любила море, южную природу Крыма, его живописные места…

В Крыму Ермолова познакомилась с доктором медицины Леонидом Валентиновичем Срединым. Образованный, тонко понимавший искусство, он был знаком со многими выдающимися писателями, художниками, музыкантами. Его другом был А.П. Чехов. «За последние двадцать лет я таких людей не встречала…» – признавалась Ермолова в одном из писем.

Дружба Марии Николаевны со Срединым продолжалась до его смерти. В 1908 году она писала Леониду Валентиновичу: «У меня одна мечта – поехать весной в Ялту, забраться к вам на террасу и вместе с вами вспоминать все то хорошее, что мы пережили». Этой мечте не удалось осуществиться… Средин был болен туберкулезом и умер, когда ему было всего 49 лет…

В 1907 году Ермолова решила взять продолжительный отпуск. Ровно через год она снова появилась перед публикой в пьесе Островского «Без вины виноватые». Это был не спектакль, а настоящий триумф актрисы. Зрители стоя приветствовала Ермолову. Спектакль не раз прерывался овациями.

Москва стремилась на «Без вины виноватые», восторженно встречая Марию Николаевну, а она скромно сообщала о себе Федотовой: «Я опять играю, как вам известно, „Без вины виноватые“, очень устаю, сил совсем нет, но удовлетворяет одно, что публика с удовольствием смотрит, и плачет, и смеется».

Ермолова была чрезмерно перегружена работой. В течение многих лет она играла почти ежедневно. Одновременно со спектаклями почти все время шли репетиции. Только по субботам вечером полагался отдых. В свободное время Ермолова предпочитала посещать симфонические концерты. Из русских композиторов она любила М. Глинку. Новые веяния принимала с трудом. У Модеста Мусоргского она видела «отсутствие таланта», а про «Бориса Годунова» писала: «По-моему, это падение, если в музыке слышны проселочные дороги и топот лошадей». В опере Н. Римского-Корсакова «Моцарт и Сальери» ею отмечались лишь холодные идеи. «Мне ненавистно это новое направление, это изображение беспросветного мрака и ужаса жизни. Этой голой правды, одной страшной правды, одним словом, этот „ибсенизм“».

Мария Николаевна много читала. Пушкин, Некрасов, Гоголь, Островский… Никогда у нее не было «страсти коллекционирования». Только разве изображения Жанны д'Арк во всех видах: статуэтки, бронза, гравюры, рисунки, которые ей дарили.

Личная жизнь актрисы складывалась непросто. Отношения с мужем Н. Шубинским свелись к необходимости жить в одном доме ради дочери… Ее большой любовью был известный в Европе ученый. Но оставить семью ради призрачного счастья она не захотела. Много лет спустя, когда дочь Марии Николаевны выросла и вышла замуж, ее возлюбленный опять предложил соединить с ним судьбу, но, так как эту перемену он связывал с ее уходом из театра, Ермолова отказалась. Все осталось по-старому. Мария Николаевна еще больше замкнулась в себе, встречалась только со старыми друзьями.

В 1920 году был торжественно отпразднован 50-летний юбилей сценической деятельности Ермоловой. Накануне она играла сцену из «Марии Стюарт» (свидание Марии с королевой Елизаветой). Ей первой было присвоено звание «Российской Народной Артистки». Правительство передало ей дом на Тверском бульваре, в котором она прожила большую часть своей жизни. Актриса получила сотни поздравлений со всех концов страны.

После юбилея Мария Николаевна продолжала работать, невзирая на уговоры близких беречь себя. «Разве такое теперь время, чтобы думать о себе?» – отвечала она.

В январе 1921 года Мария Николаевна заболела. По распоряжению Наркомздрава актрисе были предоставлены необходимые лекарства и продукты питания. Ее лечили лучшие профессора, поклонники буквально осаждали дом, чтобы справиться о ее здоровье, и каждый приносил ей все, что мог.

Ермолова поправилась и в декабре 1921 года вышла на сцену в «Холопах». Это был ее последний спектакль.

Актриса все реже появляется на сцене. Накануне своего 70-летия Ермолова писала А.И Южину: «…Я хочу только одного, чтобы в этот вечер все мои товарищи были со мной вместе. Я есть только единица, а надо, чтобы было целое…»

С каждым годом здоровье актрисы ухудшалось. 12 марта 1928 года в 7 часов 14 минут Марии Николаевны Ермоловой не стало.

ДУЗЕ ЭЛЕОНОРА (1858—1924)

Итальянская актриса. Выступала с огромным успехом во многих странах мира. Играла в пьесах А. Дюма-сына, Г. Д'Аннунцио, М. Метерлинка и др.

Элеонора Джулия Амалия Дузе родилась 3 октября 1858 года в гостинице «Золотая пушка» в Виджевано, ломбардском городке, находившемся в то время в подчинении у Австрии.

Дед Элеоноры, Луиджи Дузе, был последним из крупных представителей комедии дель арте. Отец Элеоноры, Винченцо Алессандро, страстно любил театр и живопись. Его жена, Анджелика Каппеллетто, происходившая из крестьянской семьи, никогда не выступала на сцене. Лишь выйдя за Алессандро, она стала иногда участвовать в спектаклях.

Маленькой труппе, к которой принадлежали Алессандро Дузе и его жена, приходилось все время кочевать с места на место, голодать и переживать вечную неустроенность бродячей жизни бедняков-актеров.

В семь лет Элеонора Дузе уже изъездила вдоль и поперек Ломбардию, Пьемонт, Венецианскую область, Истрию и Далмацию. Еще не научившись как следует говорить, она уже сделала первые шаги на сцене. Дузе выступала в роли Козетты в «Отверженных» Гюго. После смерти матери двенадцатилетней Элеоноре, как дочери капокомико (руководителя группы), пришлось заменить ее в театре.

Окончательное утверждение молодой актрисы на сцене произошло 1 августа 1879 года после исполнения ею роли Терезы Ракен в одноименной мрачной драме страстей Эмиля Золя. В мае 1881 года Элеонора вышла замуж за актера Тебальдо Кекки.

Некоторые критики сравнивали Дузе с Эме Дюкле, исполнительницей пьес Дюма-сына. Элеонора сразу почувствовала в ней родственную душу и загорелась желанием продолжать ее деятельность, прерванную преждевременной смертью. Дузе возобновила «Жену Клода», «Свадебный визит» Дюма-сына. Затем добилась постановки «Сельской чести» Верга. Эта лаконичная драма привлекла ее простотой формы и глубокой поэзией чувств: «…Две женщины – торжествующая соблазнительница и маленькое доверчивое существо – соблазненная. Вина наглая и вина стыдливая, жестокость красоты и бессилие доброты. Двое мужчин, и ни один из них не встает на защиту жертвы». Премьера спектакля состоялась на сцене театра «Кариньяно» 14 января 1884 года. Многочисленные зрители были охвачены неописуемым восторгом.

Через год, во время гастролей в Риме, граф Примоли прочитал актрисе новую драму Дюма-сына «Дениза». Дузе показалось, что героиня пьесы – это она сама, целомудренная, замкнутая девушка-подросток. Она тотчас приступила к репетициям.

«Дениза» была поставлена на сцене театра «Балле». По окончании последнего спектакля перед театром собралась толпа зрителей, встретившая появление актрисы криками: «Да здравствует Дузе! Да здравствует наша Дузе!» Шумная процессия с бенгальскими огнями проводила триумфаторшу до самого дома.

Летом она с труппой Чезаре Росси отправилась в Южную Америку. Этими первыми заграничными гастролями начались для Дузе бесконечные скитания по свету. Рио-де-Жанейро, Монтевидео, Буэнос-Айрес… Когда у нее спрашивали, какую страну она предпочитает, актриса отвечала: «Переезд».

В это время на долю Элеоноры выпало тяжелое испытание. Чувство, соединившее ее и актера Флавио Андо, неизбежно привело к разрыву с мужем. Тебальдо Кекки остался в Аргентине. Она пообещала погасить его долги и заботиться о содержании маленькой дочери, которая осталась на попечении отца.

В марте 1886 года Дузе создала «Труппу города Рима», директором и премьером которой стал Флавио Андо. В течение шести-семи лет жизнь актрисы протекала, пожалуй, довольно благополучно. Переходя из театра в театр, она от спектакля к спектаклю завоевывала все большую популярность. Итальянский театральный критик Ярро писал: «По-видимому, из всего, что замечаешь в ней, самым своеобразным является жест. В некоторых сценах, особенно в эмоциональных, почти каждое слово у нее сопровождается жестом. Я бы сказал, что ее длинные руки – это крылья разума, которые служат ей, чтобы доносить до каждого зрителя смысл того, что она говорит…»

22 ноября 1888 года, в бенефис Элеоноры в миланском театре «Мандзони», состоялась премьера «Антония и Клеопатры». Спектакль принес Дузе невиданный успех. Однако, счастливо закончив турне по Италии, в последующие месяцы она не смогла найти на родине театра, который пожелал бы пригласить ее. Поэтому снова уехала за границу, где почти целый год играла на сценах Египта и Испании.

13 марта 1891 года состоялось первое выступление Дузе в Петербурге. На сцене Малого театра она играла в «Даме с камелиями». Итальянка заставила зрителей плакать навзрыд над горестными переживаниями Маргерит Готье. На следующий вечер давали «Антония и Клеопатру». Зал был переполнен. То же самое повторялось на всех сорока пяти спектаклях, несмотря на повышенные цены билетов. В тот вечер в зале находился молодой А.П. Чехов. В ночь на 17 марта, то есть сразу после спектакля, он написал своей сестре Марии Павловне: «Сейчас я видел итальянскую актрису Дузе в шекспировской „Клеопатре“. Я по-итальянски не понимаю, но она так хорошо играла, что мне казалось, что я понимаю каждое слово. Замечательная актриса! Никогда ранее не видал ничего подобного…»

Затем Дузе выступала в Москве, Харькове, Киеве, Одессе. Повсюду ее встречали с неподдельным восторгом. В Петербурге вышла в свет первая русская монография о Дузе; знаменитый живописец Репин написал ее портрет; ее автографы, репродуцированные с благотворительной целью, раскупались нарасхват.

Первое турне Элеоноры Дузе в России продолжалось почти год. Актриса М.А. Крестовская вспоминала: «Дузе не гримировалась, никогда не надевала париков, не надевала корсета. У нее была такая сильная творческая воля, что ей служило все ее существо: взгляд, губы, брови, лоб, каждое движение. У нее была еще одна особенность – реквизит оживал в ее руках: цветы, письмо любимого человека, обручальное кольцо Норы – все эти вещи жили в ее руках. Но самое главное, что ее отличало от всех актрис того времени, – это то, что она играла не текст роли, а ее подтекст. К.С. Станиславский пришел к этому термину, когда стал ставить Чехова. На губах Дузе вы читали не произнесенные ею слова, в ее глазах – не оформленные в слова, но промелькнувшие мысли».

Дузе интересовалась всем – и наукой, и литературой, и просто жизнью. Она выписывала книги из разных стран и на разные темы, в том числе и философские. Элеонора читала очень много. Сыграв в нескольких пьесах Дюма-сына, она выучила французский язык и вступила с автором в длительную переписку.

В ноябре 1892 года в берлинском «Лессинг-театре» состоялся дебют Дузе в «Родине» Зудермана. На другой день после спектакля автор писал жене в Дрезден: «Это был грандиозный вечер! Там была моя Магда, чистая, светлая… Теперь уже никто не посмеет ее обижать. Рассказать тебе о ее искусстве я просто не в силах. Нашу Магду она видит в идеальном свете, к тому же добавляет от себя тысячи и тысячи находок и всяких откровений…»

Известно, что из уважения к величию смерти Элеонора Дузе избегала показывать ее на сцене. Так и в «Родине» она перенесла сцену смерти отца Магды за кулисы, и зритель догадывался о случившемся лишь по поведению актрисы, по охватившему ее ужасу и смятению.

В январе 1893 года Элеонора Дузе прибыла в Нью-Йорк. Первое знакомство с городом буквально ошеломило ее. «…И я увидела огромный город, – писала она искусствоведу Риччи, – всюду колеса, экипажи, магазины и странные здания, кругом навязчивая реклама, шум и грохот… Ни единой улыбки живого искусства, ничего, на чем могли бы отдохнуть глаз и душа…»

Дузе выступала в Нью-Йорке, Филадельфии, Чикаго и Бостоне. Она не стала продлевать гастроли, поскольку еще раньше заключила контракт с лондонским «Лирик-тиетр».

Свое международное турне она закончила 31 января 1894 года в Мюнхене. Дузе стала признанной властительницей дум в театральной жизни Германии. Г. Гауптман писал: «Для меня она самая великая актриса, более того, она – олицетворение самого искусства». В то время был принят термин «прозрачность», которым определяли все тонкое, нежное, уязвимое. Как раз этого эффекта прозрачности и достигала Элеонора, особенно когда передавала душевное состояние женщин, сломленных жизнью.

В Мюнхене Дузе распустила свою труппу. Расстался с ней и Флавио Андо, который перешел в труппу Лейгеба. Актеры преподнесли Элеоноре трогательный адрес.

В сентябре 1894 года на отдыхе в Венеции Анджело Конти представил Дузе двух поэтов – Габриэле Д'Аннунцио и Адольфо де Бозиса. Встречи в Венеции, разговоры об искусстве буквально опьяняли Элеонору. Ей казалось, что именно Д'Аннунцио создаст для нее произведение, которым она достойно завершит свой путь в искусстве.

Через несколько месяцев, во время короткого отдыха в Венеции, Дузе снова встретилась с Д'Аннунцио. Они говорили об искусстве, о театре, о поэзии, а сердца их уже заключили меж собой тайный договор.

Пригласив на первые роли актера Альфредо де Санктиса, Дузе отправилась в турне по Европе, исколесив ее за год из конца в конец, после чего начались новые гастроли по Америке. В течение всего пребывания в США в 1896 году актрисе оказывались королевские почести. В Вашингтоне президент Кливленд присутствовал на всех спектаклях Дузе и приказал украсить ее уборную розами и белыми хризантемами, цветами, которые она больше всего любила. Изобретатель Томас Алва Эдисон, не пропустивший ни одного спектакля, предложил записать на фонограф последнюю сцену «Дамы с камелиями». Увы, запись не удалась. В Нью-Йорке Элеонора познакомилась с художником Эдоардо Гордиджани и тот вызвался написать ее портрет.

1 июня 1897 года Дузе уже выступает в Париже на сцене театра «Ренессанс». Первый спектакль – «Дама с камелиями». Несмотря на высокую цену за билеты, зал был переполнен. Первые три акта прошли в нервозной обстановке. Начался четвертый акт – апогей страданий и несчастной страсти героини. Здесь Дузе была несравненна. И зал был взят. Спектакль закончился под гром аплодисментов. Среди восторженных криков публики слышался голос Сары Бернар, из своей ложи кричавшей вместе со всеми: «Браво! Браво!»

По просьбе Дузе Д'Аннунцио написал пьесу «Сон весеннего утра». Этот спектакль также имел огромный успех. На премьеру прибыл президент Французской республики Феликс Фор.

В июле 1897 года Дузе рассталась со своей прекрасной квартирой в Венеции и переехала в скромную виллу в Сеттиньяно, неподалеку от Флоренции. В марте следующего года ее соседом стал Д'Аннунцио, поселившийся в Каппончине. Именно тогда он и окрестил домик Дузе именем «Порциункола».

Актриса с успехом играет в «Родине», «Второй жене» Пинеро, «Трактирщице» и «Жене Клода». Она всегда разная, всегда новая, всегда оригинальная.

12 июня 1898 года имя Элеоноры Дузе было присвоено болонскому театру «Брунетти». «Хотелось бы, чтобы он стал храмом подлинного искусства», – сказала она посланцу, сообщившему ей эту приятную весть.

В сентябре 1899 года вместе с труппой Луиджи Рази она отправилась в турне по Швейцарии, Германии, Румынии, Венгрии, Австрии. Дузе писала Д'Аннунцио из Виши: «…Вот я уже в открытом море, снова вечные гостиницы… А ты работай. Благословен Господь, что направляет тебя!.. жизнь скоротечна. Не мешкай же на своем пути…» И, выражая ему свою безграничную преданность, добавляет: «…Я бы хотела отдать тебе всю свою жизнь, чтобы помочь победить тому, что в тебе не должно умереть, – твоему благородству…»

Теперь Дузе играет в основном пьесы своего друга. «Джоконда», «Мертвый город», «Франческа да Римини»… В предисловии к трагедии «Франческа да Римини» Д'Аннунцио посвящал ей следующие строки: «Это она на звонкий мой смычок, скрутивши, новый волос натянула и заново покрыла канифолью, чтобы мощнее звуки издавал…» И в заключение восклицал: «Пусть вечно в тайниках души твоей трепещет, негасим, огонь священный».

Элеонора целых два года посвятила репертуару, состоявшему почти исключительно из его пьес. Упорная неприязнь публики к пьесам Д'Аннунцио создала для Дузе финансовые затруднения, так что ей в конце концов пришлось включить в свой репертуар несколько пьес, обеспечивающих более верный успех. Тем временем Д'Аннунцио за двадцать восемь дней написал свое лучшее произведение для театра – «Дочь Йорио».

Премьера «Дочери Йорио» была назначена на 2 марта 1904 года в миланском театре «Лирико». Дузе попросила отсрочить премьеру на несколько дней. И тут Д'Аннунцио, подталкиваемый нетерпением, отказался перенести день премьеры и поручил главную роль Ирме Граматика.

После успеха «Дочери Йорио» итальянская публика стала относиться к пьесам Д'Аннунцио с большим доверием. Дузе телеграфировала из Рима своей подруге Эмме Гарцес: «Ожидаемая и одержанная победа искупает все… Она ни на день не задержалась, в этом истинное утешение. Так должно было быть». Она всегда верила в успех его драм, семь лет жила этой верой, жертвуя ради нее своим временем, славой, деньгами, желая воздвигнуть пьедестал для его искусства. Играя почти исключительно в пьесах Д'Аннунцио, Дузе осталась без денег, без репертуара и, более того, – тяжело больной. Убедившись в том, что больше не нужна поэту, она порвала с ним навсегда.

«Остановиться в искусстве – это значит отступить», – говорила она. «Обновление или смерть», – таково было ее кредо. Дузе обратилась к произведениям Шелли. «Какое светлое имя – Шелли! Как он любил жизнь, не искажая при этом истин». Она читает Еврипида. Потом находит и выбирает для постановки «Монну Ванну» Метерлинка, которую Адольфо де Бозис переводит для нее на итальянский.

В мае 1904 года Дузе начинает сезон в миланском театре «Лирико». Она ставит «Даму с камелиями», «Кукольный дом» и «Монну Ванну». В одной из рецензий, посвященных ее выступлению, Лепорелло отмечал, что «романтическая героиня Маргерит Готье благодаря Дузе приобрела новый аромат юности и элегантности». Заслуга в том, что Маргерит Дузе помолодела, отчасти принадлежала, несомненно, Жану-Филиппу Ворту. Дузе познакомилась с ним во время своего пребывания в Париже в 1897 году. С тех пор он до конца жизни остался ее преданным другом, бескорыстным и горячим помощником.

Успех на сцене и хорошие сборы как будто способствуют тому, что у нее снова появляется вкус к жизни: она элегантно одевается, встречается с друзьями, бывает в среде писателей и артистов, оказывая покровительство молодым и малоизвестным.

Дузе играет в Лондоне. На сцене «Уолдорф-тиетр» она выступила во «Второй жене». Успех был невиданный. Бернард Шоу писал: «Дузе заставляет поверить, что разнообразие ее поз и прекрасных движений неистощимо. Все идеи, малейший оттенок мыслей и настроения выражаются ею очень тонко и в то же время зримо…»

В течение четырех лет Дузе играет главным образом за границей и почти исключительно в пьесах Ибсена – в «Росмерсхольме», «Гедде Габлер», «Женщине с моря», наконец, в «Йуне Габриэле Боркмане». Ибсен стал ее добрым гением, ее светочем, поддержкой в ее трудной жизни.

«Кто-нибудь из других актрис мог бы, наверное, сыграть Гедду с большей точностью. Но ни одной из них никогда не под силу подняться до тех высот, до каких поднимается Дузе», – писал известный немецкий критик Альфред Керр. Возможно, в одиночестве Гедды, в ее ненависти к окружающему миру филистерства Элеоноре виделось какое-то отражение ее собственной духовной драмы.

«Вся жизнь была для меня дебютом, – заметила однажды Дузе, – и когда после спектакля в Берлине я смогла сказать то, что, мне кажется, никогда уже больше не смогу сказать: „Духи Росмеров, облагораживая душу, разрушают счастье“, – после этого я поклялась в душе, что уйду со сцены». Правда, из практических соображений она продолжила гастроли. 1 февраля 1909 года Дузе сыграла в «Женщине с моря». Спектакль шел под нескончаемые овации. Затем она уехала в Берлин и после нескольких спектаклей в зените славы оставила сцену.

Дузе без особого успеха пыталась создать на свои средства «Библиотеку для актрис». Во время войны она посылала солдатам книги, одежду и многое другое, а в 1916 году отправилась в район боевых действий, чтобы выступать во «Фронтовом театре». Когда затея провалилась, Дузе помогала солдатам писать письма, ухаживала за ранеными.

В том же году Элеонора Дузе по просьбе актера Фебо Мари и компании «Амброзио-фильм» снялась в фильме «Пепел». «Эта работа полна для меня очарования, и я принимаюсь за нее с таким увлечением. Как я могла на целых пять лет забыть о своей душе!» – писала актриса. Во время съемок она больше всего боялась «крупных планов», которые казались ей всегда нескромными, и молила, чтобы ее оставляли в тени, снимали в манере Гриффита, без подчеркнутых ракурсов.

После окончания войны Дузе переехала в Англию, к дочери. Но, оставшись почти без средств, вернулась в театр.

Она отказалась от грима и парика. «Я появляюсь перед зрителями, не скрывая своего лица, на котором они увидят следы усталости, не пряча своих морщин и седины. Если они примут меня такой, какая я есть, я буду рада и счастлива. Если же нет, я снова вернусь в свое одиночество», – говорила Дузе.

Первый спектакль – «Женщина с моря» – состоялся 5 мая 1921 года в Турине. При появлении Дузе весь зал поднялся с мест, и раздался такой ураган аплодисментов, что растроганная актриса несколько секунд не могла прийти в себя. То же самое повторилось и в конце спектакля. Это был незабываемый триумф, который сопутствовал Дузе и в Милане, и в Генуе, и в Риме.

И снова – гастроли. «Чтобы не умереть, нужно жить», – написала она в одном из писем и приняла приглашение выступить в Лондоне. Затем была Вена и последние гастроли по Америке.

В Нью-Йорке ее встретили как королеву – движение на улицах огромного города замерло, пропуская ее автомобиль, направлявшийся в отель «Маджестик» в сопровождении почетного эскорта конных полицейских.

На первом спектакле – «Женщина с моря» – огромный зал «Метрополитен» был переполнен. Дузе вышла без грима, совершенно седая… Публика пребывала в растерянности… Но при первом же звуке ее голоса поднялись потрясающие аплодисменты и крики: «Да здравствует Дузе! Браво!» «И через несколько минут, – вспоминает немецкая актриса Ирэна Триш, – седина была забыта, и вся духовная красота Дузе встала во всем ее блеске. Успех был безумный; такого успеха она еще не имела в Америке, даже будучи молодой».

5 апреля 1924 года, приехав на спектакль в Питтсбург, актриса, из-за фатальной ошибки шофера, оказалась у театра слишком рано. Двери были еще заперты, шел проливной дождь. Она почувствовала себя плохо, но все равно играла. Заключительные слова пьесы Марко Прага «Закрытая дверь»: «Одна, одна» – были последними словами, сказанными ею на сцене. На следующий день Дузе слегла. «Сейчас я не боюсь умереть, только не оставляйте меня умирать вдали от Италии», – молила она.

В пасхальный понедельник 21 апреля 1924 года, в час ночи, Элеонора Дузе обрела бесконечный покой… По указанию правительства тело великой актрисы привезли в Италию и похоронили в Азоло, «между Монтелло и Граппа», как она хотела.

КОМИССАРЖЕВСКАЯ ВЕРА ФЕДОРОВНА (1864—1910)

Российская актриса. Работала в Александринском театре, в 1904 г. создала свой театр современного репертуара, позднее – символистской ориентации. Роли: Лариса («Бесприданница»), Нина Заречная («Чайка»), Рози («Бой бабочек»), Магда («Родина»), Варя («Дикарка»), Нора («Кукольный дом»), Беатриса («Сестра Беатриса») и др.

Вера Федоровна Комиссаржевская родилась 27 октября (8 ноября) 1864 года в Петербурге. Ее отец, Федор Петрович, за двадцать лет сценической деятельности стал популярнейшим лирическим тенором, затем педагогом. Мать Веры, Мария Николаевна, дочь командира Преображенского полка Шульгина, тайно обвенчалась с Комиссаржевским. Шульгин отрекся от дочери и ушел в отставку.

Старшая дочь, Вера, была любимицей в семье. Гувернантка выучила ее считать, а затем и читать. В доме Комиссаржевских часто бывали известные актеры, певцы, педагоги. Федор Петрович особенно подружился с композитором Модестом Мусоргским. Вера сочиняла, играла и даже пела в домашних спектаклях. В десять лет ее отдали в частную гимназию Оболенской. У девочки была прекрасная память, она заучивала стихи с первого чтения. Она легко увлекалась новым предметом, но так же легко оставляла его. Учителя считали ее ленивой.

Федору Петровичу порой казалось, что гимназия плоха, и он переводил девочку в частный пансион. Затем забирал ее домой, уверяя себя, что домашние учителя лучше гимназических. Вера училась в гимназии Коломенской, Петербургской, была пансионеркой Ивановского училища. Всю жизнь потом она чувствовала недостаток образования.

Когда ей было тринадцать лет, отец ушел из семьи и женился на княжне Курцевич. Мария Николаевна осталась с тремя дочерьми в Вильно, в своем небольшом поместье. Вера училась в Виленском институте благородных девиц.

Будущее светской барышни разумелось само собой – поклонники, женихи, замужество. Первое же сильное чувство сделало ее женой графа В.Л. Муравьева, художника-пейзажиста. Брак длился всего два года (1883—1885). Чуть ли не с первых же дней совместной жизни начались жестокие размолвки и ссоры. Муж оказался пьяницей и подлецом, соблазнившим ее старшую сестру Надежду (она родит от него ребенка). Когда произошел разрыв, Комиссаржевская пыталась отравиться, затем перенесла тяжелый психический недуг. «Тогда случилось со мной что-то ужасное. Я сошла с ума и была в сумасшедшем доме целый месяц», – вспоминала Вера Федоровна.

Несколько лет безнадежности, отчаяния, томительного безделья. И каждый последующий год с болезнями и нуждой был похож на предыдущий.

В 1887 году, лечась на водах в Липецке, она познакомилась с Сергеем Ильичом Зилоти, морским офицером, поклонником театра и музыки. На правах жениха (брак этот не состоялся) он привозит Веру в свое родовое имение Знаменка Тамбовской губернии, где жили две его сестры и четыре брата. Комиссаржевская подружилась с младшей из сестер, Марией Ильиничной. По вечерам они пели модные тогда цыганские песни.

Доктора требовали, чтобы друзья подыскали Вере Федоровне дело, которое могло бы захватить ее. Таким делом стал для нее театр. Комиссаржевская начала брать уроки у прославленного артиста Александринского театра и педагога Владимира Николаевича Давыдова. Самобытность ученицы, заложенная в самой природе ее дарования, была очевидна. Давыдов посоветовал ей поступать в театральное училище.

Осенью 1890 года Вера и ее сестра Ольга приехали к отцу в Санкт-Петербург (к тому времени он расстался с княжной). Девушки посещали оперный класс Общества искусства и литературы, который вел Федор Петрович. В феврале 1891 года Общество выпустило свой программный спектакль – «Плоды просвещения» Л. Толстого. Вера под псевдонимом Комина сыграла роль Бетси. Но после того как Комиссаржевский покинул училище, сценическое образование его дочерей закончилось.

Вера поехала в театр Новочеркасска к антрепренеру Н.Н. Синельникову. Дебют ее состоялся 19 сентября 1893 года в спектакле «Честь» Г. Зудермана. За пять месяцев Комиссаржевская сыграла в пятидесяти восьми новых пьесах. Каждые два-три дня – премьера, часто в течение одного вечера – два спектакля. Днем репетиции, а по ночам – зубрежка ролей. Редкая рецензия пропускает ее имя. Через три месяца после дебюта авторитет ее бесспорен. «Игру Комиссаржевской нельзя назвать искусством – это сама жизнь», – писала газета «Донская речь».

Покинув Новочеркасск, Комиссаржевская едет на гастроли по приглашению Тифлисского артистического общества и выступает в комедиях «Денежные тузы», «Сорванец», «Летняя картинка». После Тифлиса она играет в дачном театре в пригороде Петербурга Озерках. Летом 1894 года Комиссаржевская исполнила четырнадцать новых драматических ролей. Об ее успехе много говорили в столичных театральных кругах. Однако она отказалась перейти на императорскую сцену и продолжила карьеру в Виленском театре, где ей был обещан выбор ролей.

Там она пользуется успехом. «Получила я от публики серебряный лавровый венок с надписью „Таланту от ее поклонников“», – сообщает Комиссаржевская в одном из писем. Особенно отмечают ее исполнение роли Рози в пьесе Г. Зудермана «Бой бабочек».

Историк, бывший дипломат С.С. Татищев предлагает ей руку и сердце. Большой любитель искусства, он ценил в ней актрису, помог поступить на Александринскую сцену. Но она отказывает поклоннику. «Искусству… я принадлежу безвозвратно, бесповоротно, всеми помышлениями, и чувству этому не изменю никогда ни ради кого и ни ради чего – разве сама в себе получу полное разочарование». Этим словам она осталась верна.

В феврале 1896 года Вера переехала с матерью и сестрой Ольгой в Петербург. 4 апреля Комиссаржевская появилась на сцене Александринского театра в роли Рози. «Дебют прошел блистательно», – писала актриса своей знакомой.

17 сентября 1896 года, суеверно приурочив важный для нее спектакль ко дню своих именин, Комиссаржевская выступила в роли Ларисы в «Бесприданнице» Островского.

Ее Лариса – хрупкая, застенчивая, неяркая. Говорит тихо и просто, держится так, что всем становится ясно, как она несчастна в этом мире и несчастна давно. В авторских указаниях Островского говорится, что Лариса поет известный романс Глинки «Сомнение». Вера Федоровна заменила его более подходящим по смыслу драмы старинным итальянским романсом «Он говорил мне…»

Комиссаржевская показывает духовную трагедию героини. Паратов обманул Ларису, растоптал мечты о человеческом счастье. Жить ей теперь невыносимо. Лучше умереть, чем прозябать среди подлости и обмана. Пусть смерть, но в ней – свобода. Идеал новой женщины, рвущейся к счастью, свободе и свету, стоял перед Комиссаржевской. И это было новым рождением пьесы.

Успех был полным. «Бесприданница» на много дней заняла воображение театрального Петербурга. Достать билет на этот спектакль было практически невозможно.

Ровно через месяц, 17 октября, Комиссаржевская произнесла знаменитое: «Я – чайка… Нет, не то… я актриса». Биографии актрисы и ее героини Нины Заречной пугающе совпадали. Несчастная, одинокая Нина твердо произносит: «Когда я думаю о своем призвании, то не боюсь жизни». Комиссаржевской казалось, что эти слова принадлежат ей. После репетиций Чехов писал: «Комиссаржевская играет изумительно». Впоследствии он вспоминал: «Никто так верно, так правдиво, так глубоко не понимал меня, как Вера Федоровна… Чудесная актриса».

Второй свой сезон в Александринском театре Комиссаржевская начала ролью Сашеньки в «Иванове» Чехова. Сыграла она Сашеньку жизненно, правдиво и оригинально, возвратив молодость этой ранней пьесе Чехова.

Тему спасения гибнущей молодости, борьбы за ее право на счастье и честность актриса продолжила в роли Наташи Бобровой в спектакле «Волшебная сказка» И. Потапенко. Артист М. Сазонов, занятый в спектакле, так объяснял громадный успех средней пьесы: «Ее Наташа была вся прорыв и протест. Воздействие Комиссаржевской на зрителя можно было сравнить только с воздействием на общество Льва Толстого и А.П. Чехова. Писатели покоряли ум читателя; Комиссаржевская неотразимо действовала на чувство. Она заставляла чужие сердца биться так же страстно и негодующе, как билось ее собственное сердце».

Свой первый бенефис на Александринской сцене она получила в конце третьего сезона – 18 февраля 1899 года. Комиссаржевская выбрала роль Вари в пьесе «Дикарка». Актриса блистала своим комедийным мастерством. Публика была в восторге.

Во время работы в Александринском театре у Комиссаржевской складываются близкие отношения с главным режиссером Евтихием Павловичем Карповым. Но творческие разногласия постепенно приводят и к разрыву личному. Он боготворил Островского и упрекал Веру за отказ от роли Марьи Андреевны («Бедная невеста»), считая, что актриса «стремилась изображать типы, исковерканные нарочными эффектами». В свою очередь Комиссаржевская была недовольна своим репертуаром. В январе 1899 года она писала Чехову: «Я играю без конца, играю вещи, очень мало говорящие уму и почти ничего душе, – последняя сжимается, сохнет, и если и был там какой-нибудь родничок, то он скоро иссякнет».

Комиссаржевской кажется, что настоящим экзаменом для таланта должна стать классика. 8 февраля 1900 года актриса сыграла Дездемону, а через несколько дней выступила в повторном спектакле с участием итальянского трагика Т. Сальвини. В памяти Комиссаржевской остались его слова: «Она не чувствует трагедии». Две неудачи в шекспировском репертуаре (Комиссаржевская также играла Офелию в «Гамлете») заставили актрису отказаться от мечты сыграть Джульетту.

Весной 1900 года группа актеров Александринского театра отправилась на гастроли в южнорусские города. Ведущими актерами были Варламов, Комиссаржевская и Ходотов. Николай Ходотов, подчинившись духовному авторитету Веры Федоровны, был послушным, податливым учеником. Она любовалась им. Он был влюблен в нее. Ей было 36 лет, ему – 22. Сближение произошло со стремительной быстротой. Если для Комиссаржевской это был самый «большой роман», то для молодого Ходотова – самое значительное событие в его биографии. Через четыре года, открыв свой театр, она разорвет с ним отношения…

30 января 1901 года в свой второй и последний бенефис на Александринской сцене Комиссаржевская сыграла роль Марикки в пьесе «Огни Ивановой ночи» Г. Зудермана. «Я буду играть непонятное, чуждое, одинокое существо», – говорила Комиссаржевская. Но Вера Федоровна показала Марикку не только несчастной, но и протестующей. Защищая себя и любимого в жестокой схватке с жестокой жизнью, Марикка вынуждена следовать волчьим законам.

В феврале 1902 года на Александринской сцене был поставлен «Фауст» с Комиссаржевской в роли Маргариты. Газеты шумно возвестили об удаче актрисы: «Где же скрывалась до сих пор такая огромная сила таланта, страсти, правдивости, глубины и вдумчивости?» Ею восхищается Станиславский. Ермолова, взволнованно повторяя: «Ну разве можно так играться», – приносит за кулисы цветы. Каждый новый спектакль превращался в триумф актрисы.

Заветная мечта создать собственный театр заставляет Комиссаржевскую уйти из Александринского театра и вести переговоры по поводу гастролей с антрепренерами С. Сабуровым и А. Кручининым. Актриса будет играть с 15 сентября 1902 года до 15 мая 1903 года. Новинкой гастрольного сезона была пьеса Зудермана «Родина». Комиссаржевской дорога сердечная чистота героини, способность не только чувствовать, но и думать.

В начале 1903 года она сыграла новые роли – Вари («Вопрос» А. Суворина) и Анны Демуриной («Цена жизни» В. Немировича-Данченко). В эти роли актриса вкладывает столько «неподдельного отчаяния, что в театре витает ужас». Об исполнении Анны Демуриной писали: «Словно струна нежная и мелодическая зазвучала со сцены и, не находя себе вокруг сочувственного отклика, звучала все тоскливей и тоскливей, пока не зазвенела порывом безумного отчаяния, надрывом всех сил души».

15 сентября 1904 года на Итальянской улице в театре «Пассаж» трагедией К. Гуцкова «Уриель Акоста» открыла Вера Федоровна свой театр. Она отказалась назвать театр своим именем. Сознательно поставила первым спектаклем «Уриеля Акосту», в котором не была занята, чтобы показать работу ансамбля.

«Кукольный дом» был вторым спектаклем Драматического театра. Его премьера в Петербурге состоялась 17 сентября 1904 года. Известный критик Ю. Беляев считал «Нору» «чуть ли не лучшей ролью» артистки. По впечатлению Беляева, Комиссаржевская «пронизала рассуждения автора могучим трепетом своего чувства, – протест преобразила в выстраданное, в живую боль. В скорбных речах Норы – Комиссаржевской была тонкая правда, прекрасная художественная отгадка».

10 ноября 1904 года состоялась премьера «Дачников» Горького. «Варвару Комиссаржевская играла совершенно изумительно, – вспоминала актриса М.Ф. Андреева. – Весь театр был потрясен». Сама Комиссаржевская, по воспоминаниям брата, роль Варвары не любила, но понимала ценность пьесы для жизни театра. В октябре следующего года театр показал горьковский спектакль «Дети солнца». «Комиссаржевская вложила в роль Лизы все свои нервы, всю вибрирующую гамму своего задушевного голоса, всю скорбь и неудовлетворенность жизнью, столь подходящие и близкие ее дарованию», – писал Н.П. Ашешов.

Начав первый сезон в своем театре Норой, Комиссаржевская завершила его другой ибсеновской героиней – Гильдой («Строитель Сольнес»). Сольнеса играл Бравич. Зрительский успех был большим.

Драматический театр включал в свой репертуар и классику, что было вызвано стремлением сохранить коронные роли Комиссаржевской. В то же время театр нуждался в собственном художественном направлении. В мае 1906 года Комиссаржевская подписывает договор с молодым режиссером В.Э. Мейерхольдом. Ее театр переезжает в новое помещение на Офицерской. Вера Федоровна с оптимизмом смотрит в будущее.

Сезон 1906/07 года знаменовал собой открытие символистского театра в России. За четыре месяца показали десять спектаклей. Однако ни одна роль мейерхольдовской поры, кроме Беатрисы в «Сестре Беатрисе» М. Метерлинка, не принесла радости Комиссаржевской. Играя Беатрису, она не изменила себе. Вера Федоровна снова выступала в защиту обиженных, несчастных. И смерть Беатрисы становилась не поражением ее, а ярким протестом против грубости, пошлости, жестокости жизни.

Комиссаржевская чувствовала растущую неудовлетворенность. Театр терял зрителя, долги росли. Вера Федоровна не понимала, что лучшие символистские спектакли не нуждались в больших талантах. Поэт А. Белый высказался категорично: «…самой Комиссаржевской в этом театре нечего делать: было бы жаль губить ее талант».

В начале сезона 1908/09 года провалились еще два спектакля в постановке Мейерхольда – «Пеллеас и Мелизанда» М. Метерлинка и «Победа смерти» Ф. Сологуба. Комиссаржевская предложила Мейерхольду покинуть театр. Недовольный режиссер призвал Веру Федоровну к суду чести, но потерпел поражение по всем пунктам предъявленного обвинения.

В репертуаре Драматического театра остались «Победа смерти», «Пробуждение весны», «Вечная сказка», «Гедда Габлер», «Жизнь Человека» и даже не любимая актрисой «Свадьба Зобеиды». Современники вспоминают слова Комиссаржевской о последних годах работы: "Мне нечем больше жить на сцене. Я потеряла свое прежнее "я", а нового не нажила. Играть затем, чтобы доставлять публике удовольствие, я не в силах". Друзья замечали, что ее творческая энергия начала иссякать.

Комиссаржевская понимала, что руководитель театра из нее не получился. После разрыва с Мейерхольдом она обратилась за помощью к поэту-символисту В.Я. Брюсову.

В дневниках Брюсова есть такая запись: «1907, осень, 1908, весна. Встреча и знакомство и сближение с Комиссаржевской. Острые дни и часы. Ее приезды в Москву. Перевод „Пеллеаса и Мелизанды“. Позднее в Петербурге на первом представлении пьесы. Замечательная ночь. Перевод „Франчески да Римини“. Напряженнейшая работа трех недель. Разрыв Комиссаржевской с Мейерхольдом. Невозможность поставить пьесу. Весною мое сближение с Ленским. Обещаю ему „Франческу“. Неудовольствие Комиссаржевской».

Ощущение кризиса определило отношение актрисы к поэту. Она видит себя несчастной сестрой Беатрисой. Память о прошлых мятежных настроениях живет в предсмертном бунте монахини. Именем страдающей Беатрисы называет себя Комиссаржевская в письмах к Брюсову. В этих письмах переплелись отношения интимные и деловые. Ее эмоциональность, активность, призывы, рожденные предчувствием близкой катастрофы, тронули в Брюсове поэта. Его ответы – прекрасные стихи.

Дороги их расходятся. Оба почувствовали кризис символизма, и каждый по-своему отошел от него. Вновь оживленно шла переписка. Вновь появлялись стихотворения. Но отношения приняли узколичный характер.

Наступил последний, самый горестный период жизни актрисы. Все заботы последних двух лет сосредоточены на поддержании материальных дел театра. Решено было ехать в Америку. Гастроли проходили с 15 марта по 2 мая 1908 года и показались актрисе дурным сном, хотя сама она пользовалась большим успехом у публики. Корреспондент «Ивнинг джорнал» писал о Комиссаржевской: «Она самая большая актриса в настоящее время в Нью-Йорке. Она одна из великих актрис мира. Не заставляйте ее ждать признания, как ждала Дузе. Профессора драматических университетов, ведите своих учеников и сами идите учиться в русский театр».

Новый сезон начали в Москве. Выступали весь сентябрь. За старое ее хвалили, за новое ругали. За последние два сезона в ее театре появились «Франческа да Римини» Г. Д'Аннунцио и «Юдифь» Ф. Геббеля. Театр оставался верен символизму.

Актриса возобновляла «Дикарку», «Бесприданницу», «Родину». Зрители радовались встрече с обычной Комиссаржевской. Шумно и торжественно прошел пятнадцатилетний сценический юбилей актрисы. 17 сентября 1908 года она играла на сцене Эрмитажа в Москве «Дикарку». Она приняла бесчисленные делегации, получила сотни телеграмм, сцена утопала в цветах.

Комиссаржевская пытается работать над новыми образами в реалистической манере. Так, после Франчески да Римини она играла Элину («У врат царства» К. Гамсуна), а рядом с Юдифью появляется Мирандолина («Хозяйка гостиницы» К. Гольдони).

Сезон закончили в феврале сотым представлением «Кукольного дома». Был триумф, после которого она вместе с труппой отправилась на четырехмесячные гастроли по городам Сибири. Но поездка не принесла радости. Комиссаржевская тяжело заболела воспалением среднего уха, чудом избежала операции, едва не сорвав все спектакли.

Через два месяца после начала сезона 1909/10 года Комиссаржевская решила уйти из театра. У нее возникла идея создания театральной школы для воспитания нового актера. «Новый театр возможен только с новыми людьми. Их надо воспитывать. Театр закрою, всю себя посвящу созданию школы драматического искусства». Правда, она пообещала завершить запланированные гастроли.

Киев, Харьков, Одесса, Тифлис, Баку, Ашхабад, Самарканд, Ташкент… Последней вестью от Комиссаржевской, которую получил Белый, был проспект гастролей с февраля до мая 1910 года. На обороте актриса написала: «Я верю. Я буду ждать».

Увы, ее надеждам не суждено было сбыться. 10(23) февраля Комиссаржевская умерла в Ташкенте от черной оспы. «Бой бабочек» оказался последним спектаклем в ее жизни. Похороны были всенародными. Над могилой в Александро-Невской лавре выступили с прощальным словом друзья, студенты, писатели, актеры, общественные деятели. В России после Павла Мочалова и Мартынова не было похорон более торжественных и многолюдных.

МОСКВИН ИВАН МИХАЙЛОВИЧ (1874—1946)

Российский актер. С 1898 г. в МХТ. Роли: Федор («Царь Федор Иоаннович»), Протасов («Живой труп»), Лука («На дне»), Пазухин («Смерть Пазухина») и др. Снимался в фильмах: «Поликушка», «Коллежский регистратор» и др.

Иван Михайлович Москвин родился 6(18) июня 1874 года в Москве, на Ильинке, в маленьком домике родителей – отца Михаила Алексеевича, часовых дел мастера, и матери Дарьи Павловны. Жили бедно, в семье было восемь человек, и гимназию одолел только младший сын, Михаил (народный артист СССР М.М. Тарханов), а старший, Иван, окончил в 1890 году Городское училище и рано пошел «в люди». Он служит «на побегушках» в магазине купца Калашникова, потом поступает на чугунолитейный завод весовщиком чугуна и приемщиком заказов…

Вместе с сестрой он ходил на богомолье за семьдесят с лишним верст. Москвин вспоминал, что, путешествуя «еще мальчишкой, с сестрой, по образу пешего хождения» в Троице-Сергиеву лавру, он встречал сотни всевозможных странников, «родоначальников» его Луки из «На дне».

Когда он, невысокий худой подросток с неприметной внешностью, увлекся театром и решил посвятить себя сцене, его первая попытка потерпела крах. Осенью 1893 года на экзаменах в Императорское театральное училище при Малом театре Иван Москвин стал читать «Песнь о Вещем Олеге» – и на четвертом стихе услышал традиционное: «Довольно, благодарим вас…»

Москвин, правда, проявил упорство и через две недели поступил в Филармоническое училище.

Опытнейший педагог Немирович-Данченко считал своего ученика неспособным и после нескольких месяцев занятий предупредил, что вряд ли он будет пригоден для театра. Только заметив его в какой-то совсем выходной роли, учитель сказал: «Э-э-э, нет, кажется, вы малый с хорошим дарованием!»

На выпускных экзаменах 1896 года Немирович-Данченко поручил Москвину роли, диаметрально противоположные по внешним и внутренним особенностям. 25 февраля он играл доктора Ранка в «Норе» Ибсена и Мишу Бальзаминова в комедии Островского «Праздничный сон до обеда». А на другой день в пьесе Шпажинского «В старые годы» Москвин исполнил роль пожилого обедневшего дворянина.

«За два спектакля, – писал Н. Эфрос, – он сыграл три такие различные роли, как доктор Ранк, Бальзаминов и Чириков. Ведь это полюсы! Чтобы справиться с такой задачей, как это сделал названный ученик, нужна большая способность отрешаться от себя, вживаться в роль, жить чужой жизнью и давать ее чувствовать другим. А это – синоним сценического дарования. Во всех трех ролях была цельность, почти законченность».

Даже крайне скудный материал о москвинском Ранке позволяет говорить о таких качествах начинающего актера, как внешняя простота, за которой угадывается душевная боль, постоянный «внутренний монолог», искусство подтекста.

Весной 1896 года Москвин поступает во временную труппу, которая должна играть в Тамбове. После успешных гастролей он получил приглашение в Ярославль, в труппу З.А. Малиновской. За сезон 1896/97 года Москвин сыграл семьдесят семь ролей! Ярославские критики прочат молодому актеру большое будущее, отмечая и «чувство художественной меры», и разнообразие грима, и серьезность решения образов наряду с юмором и непринужденностью комизма.

В мае 1897 года Москвин уже играет в солидном подмосковном театре в Кускове. Ровно два месяца, с 9 мая по 10 июля, дачники Кускова и окрестностей смотрят «фарсы», «пословицы», «шутки», в которых непременно участие Москвина.

Жизнь в Кускове привлекает Ивана Михайловича близостью Москвы, столичных театров. К тому же в драматическом классе на Большой Никитской учится Любовь Васильевна Гельцер. Ее отец – знаменитый «характерный» артист балета. Москвин принят Гельцерами как свой еще в студенческую пору. Свои послания Любочке он подписывал: «Москвинчик».

Следующий сезон актер проводит в театре Корша в Богословском переулке, после чего принимает приглашение Немировича-Данченко, создававшего новый театр.

14 октября 1898 года, в спектакле «Царь Федор Иоаннович», которым открылся Художественный театр, Москвин сыграл главную роль. Покорив театральную Москву, он как бы утверждал своим исполнением роли Федора Иоанновича новый тип актера – актера Художественного театра.

Настаивая на том, чтобы из шести претендентов на роль Федора был выбран Москвин, Немирович-Данченко писал Станиславскому: «Федор – Москвин и никто лучше него… Он и умница, и с сердцем, что так важно… и симпатичен… Расспросите филармоничек, как он играл Ранка в „Норе“ – труднейшую роль, и как всех трогал!»

После премьеры «Московские ведомости» сообщали: «Г-н Москвин в точности исполнил завет автора. Он полюбил Федора и воспринял его в свою душу. Оттого так душевно его исполнение. Г-н Москвин прямо живет на сцене».

«Федор» стал «кормильцем театра», по выражению Станиславского; этим спектаклем открывали каждый сезон. Москвина берегут как исполнителя роли Федора, правда, он участвует почти в каждой премьере. После «Трех сестер» А.И. Куприн писал: «Москвин из маленькой роли [Родэ] артиллерийского офицерика делает чудо. Именно такой милый, веселый, картавый подпоручик есть во всякой артиллерийской бригаде».

В двадцать восемь лет Москвин получил роль Луки в пьесе Горького «На Дне». Роль он полюбил сразу. «В Луке Москвина поражала чуткая, пристальная наблюдательность и способность художественного обобщения. Было такое впечатление, что для всего Луки художник написал предварительно сотню этюдов „бродячей Руси“, с придорожной „странной братии“, бороздившей русские проселки», – отмечал критик С.Н. Дурылин.

Вопреки указаниям Горького, что Лука страшнее самых страшных врагов человечества, актер создал своего Луку, увидел в нем доброе человеческое начало, разглядел за его утешительством призыв к лучшему, еще сохранившемуся в душах людей, чтобы сами они попробовали выбраться со дна жизни. Трактовка Москвина стала преобладающей на русской сцене.

В 1904 году в семье Москвиных родился первенец, названный Владимиром в честь Немировича-Данченко. В том же году Иван Михайлович получил роль конторщика Епиходова в пьесе Чехова «Вишневый сад». Критик Я. Смоленский хвалил его в «Биржевых ведомостях»: «Живой человек, а не актер. Московские художники умеют играть даже тогда, когда молчат и другие персонажи ведут действие. Так играл г-н Москвин, – всегда, когда он появлялся на сцене, угадывалась и смешила совершающаяся в душе Епиходова молчаливая трагикомедия ревности».

В 1906 году Художественный театр гастролировал за рубежом. В иностранной прессе чаще всего назывались два имени – К.С. Станиславского и И.М. Москвина. «Нужно запомнить его имя, Москвин, и можно спокойно забыть пятьдесят имен наших великих, – писал об актере венский критик. – Он принадлежит к золотой книге сценического искусства». Берлинские зрители воспринимают «Федора» как спектакль гениальной режиссуры и гениального актера. «Мне кажется, я видел кусок истории», – восхищался берлинский критик А. Керр.

О жизни в Берлине писал Немирович-Данченко: "Один из наших артистов, несших наиболее тяжелый груз, находился в тревожном ожидании известий из Москвы и с особенным подъемом играл в тот вечер, когда получил от жены телеграмму: «Родила тебе здорового сына». Артист был Москвин. Сына, рожденного в Москве в 1906 году, назвали Федором.

Москвину было тогда тридцать с небольшим, в спектаклях МХТ он сыграл двадцать пять ролей. Его трудно было назвать комиком или трагиком, характерным, бытовым актером или «неврастеником» – ни одно из этих определений не вместило бы его многостороннее дарование. Сегодня он был чеховским Епиходовым или горьковским Лукой, завтра – царем Федором, Загорецким в «Горе от ума», Освальдом из «Привидений» Ибсена, Арнольдом Крамером из пьесы Гауптмана. И все же ему были ближе роли русского репертуара. И даже эпизодическая роль Голутвина в пьесе Островского «На всякого мудреца довольно простоты» будет сыграна им так значительно, с такой свободной легкостью, что встанет в ряд с ролями главных исполнителей спектакля.

Среди московских типов, возникающих в комедии, Голутвин самый никчемный, – мотающийся по Москве репортеришко. Но рецензенты выделяют работу актера. «Великолепен и Голутвин г-на Москвина, с его потертым джентльменством. Фигура сделана с поистине блестящим юмором, нарисована рукой настоящего виртуоза. Изумляешься всему: его манере держаться, говорить, его гриму и движениям. Этот маленький эпизодический персонаж вырастает до размеров большого художественного создания», – писал критик Лоренцо в «Одесских новостях».

В 1910 году Немирович-Данченко поставил «Братья Карамазовы». В творчестве Москвина небольшая роль штабс-капитана Снегирева была событием, которое заставило вновь заговорить о его трагическом таланте, а главное – «о его большой душе, способной переполняться великой жалостью к человеку и великим гневом за его искаженный, изломанный обидою облик».

23 сентября 1911 года Москвин предстал в образе Федора Протасова в спектакле «Живой труп» Л. Толстого. "Федя Протасов – запутавшийся в жизни человек. Сам Толстой очень ясно показывает, к чему должен идти актер. Федя сам говорит о непротивлении злу, о том, что нужно не мешать людям жить, что надо приносить во имя этого жертвы. «Себя убрать, никому не мешать, даже симулировать смерть, чтобы жене было легче жить с человеком, которого она по-настоящему любит, – и таким было сквозное действие этой роли», – писал Москвин. В жизни актера Федя Протасов – важнейшая роль, где осуществлено истинное слияние личности исполнителя и авторской воли. Москвин сливался со своим Федей, слушая цыган, заливая водкой стыд и тоску, переживая его жизнь и его смерть словно свою.

В начале декабря 1914 года, когда уже стали привычны сводки с фронтов Первой мировой войны, Художественный театр показал спектакль «Смерть Пазухина» Салтыкова-Щедрина. Герой Москвина, купеческий сын Прокофий Пазухин, отрешенный от наследства полуживой паралитик, остается грозным самодуром-отцом. В эти годы, когда разрабатываются элементы системы Станиславского, Москвин всей практикой своей доказывает точность ее принципов. Его Пазухин одержим своей целью, впоследствии названной «сверхзадачей», все его устремления и поступки определены единым «сквозным действием» – к наследству.

Чем дальше, тем реже играет Москвин новые роли, хотя по-прежнему остается ведущим основного репертуара. Медицинские осмотры давали заключение: и почки работают неважно, и сердце тревожило перебоями ритма. Руководители берегли своего мэтра и новых ролей ему не предлагали.

В жизни Москвин выглядел здоровым человеком: широкоплечий, с сильными руками, любящий пешие прогулки, азартные рыбалки и застолья с множеством устных рассказов, воспоминаний, анекдотов (больше всего о Художественном театре и Станиславском). Он любил церковное пение. Службы церковные знал наизусть и мог при случае пропеть любую.

В 1915—1916 годах Москвин – один из активнейших участников благотворительных концертов, спектаклей в лазаретах. Москвин, Хмара, Шевченко выезжают в действующую армию – на Кавказский фронт, по дороге дают концерты в Тифлисе.

Новый сезон 1917/18 года наконец-то открывается премьерой – с сентября идет «Село Степанчиково». Это спектакль о Фоме Опискине, которого играет Москвин. Мечтою его Фомы было не богатство, но власть. Абсолютная и безграничная власть на людьми.

В феврале 1919 года Москвин начал сниматься в фильме «Поликушка» по рассказу Л. Толстого. Его герой, злосчастный нищий мужик Поликей, получает задание барыни: отвезти деньги. Мужик деньги теряет, а потом вешается. Деньги находятся после его смерти. Съемки завершились летом 1919-го. Москвин, как исполнитель главной роли, получал щедрый гонорар – семь картофелин в день.

Фильм, показанный в марте 1923 года в Германии, вызвал восторг. Открытием воспринимался безмолвный крик Поликея – Москвина, потерявшего деньги. Одна из немецких газет писала: «Человек кричит в кино!.. Не будем говорить о Москвине как актере. Это великий художник. Как все, что идет из России, и этот фильм непосредственно обращается к душе человека. Эта потрясающая картина „Поликушка“, быть может, станет решающим этапом в развитии нашего кино…» Поликушка воспринимался с равной силой в Берлине, Лондоне, Нью-Йорке, Филадельфии… В США фильм был включен в число десяти лучших фильмов 1924 года.

Всего же Москвин снялся в семи картинах. Только фильм «Человек родился» посвящен двадцатым годам; все остальные – классика. «Поликушка», «Коллежский регистратор» (1925) (экранизация «Станционного смотрителя» Пушкина) и четыре чеховских роли: Очумелов в «Хамелеоне», чиновник Червяков в «Смерти чиновника» (оба – 1928), дьячок из «Хирургии» (1939) и «Злоумышленник» (1940)…

В ночь на 30 августа 1919 года Станиславский и Москвин были арестованы по подозрению в принадлежности к кадетскому заговору. После того как «художественники» обратились к Дзержинскому, оба в тот же день вернулись домой.

Осенью следующего года Москвин руководил группой артистов МХТ, которые давали концерты красноармейцам Кавказского фронта. Вернувшись в Москву, он начинает репетировать роль городничего в «Ревизоре».

После премьеры «Ревизора» театр выехал в длительное турне. Гастроли 1922—1924 годов во всех городах Европы и США открывались «Федором». Москвин почти каждый вечер выходит на сцену. И каждый вечер – триумф. 27 января «Федора» давали в Нью-Йорке. «Пришел их актер Барримор, который ежедневно, вот уже восемь месяцев, играет Гамлета, до того растрогался, что поцеловал мне руку, я не знал, куда деваться. Попросил мне передать, что он против меня ребенок, должен у меня учиться и что он в жизни не видал подобного актера», – писал Москвин.

Лето 1923 года он провел в Европе, в Варенце под Берлином. Следующий сезон также проходил в Америке. Москвин был в гостях у Рахманинова; его зарисовал Борис Григорьев; Игорю Грабарю, бывшему в Нью-Йорке, Москвин жаловался на дурные рыболовные снасти, продающиеся здесь. Жене писал: «Боюсь еще мечтать о России и растравлять себя Окой и рыбой…»

Осенью 1924 года Художественный театр возвратился в Москву. Иван Михайлович играет главную роль в пьесе К. Тренева «Пугачевщина», и, по мнению рецензентов, играет чрезвычайно глубоко, сильно, показывая Пугачева в процессе роста, давая именно «тоску крепостной России».

Спектакль шел всего один сезон, через четыре месяца Москвин появился в комедии «Горячее сердце» А. Островского. Роль Хлынова актер играл до конца жизни. В.Г. Сахновский писал в рецензии, опубликованной сразу после премьеры: «Образ Москвина – Хлынова воистину страшен и жесток. Со сцены в исполнении И.М. Москвина из-за юмора и могучего воплощения „народной“ стихии катила волна такой разрушительной силы, что то царство, которое имел намерение разрушить Островский, разбито и омыто силами дарования Москвина».

Когда Михаил Булгаков дал Художественному театру пьесу «Мольер», центральная роль предназначалась Москвину. В мучительной работе, продолжавшейся более четырех лет, с 1932 по 1936 год, Москвин почти не участвовал. В эти годы актер болел тяжело и долго. Да и роль Мольера ему не нравилась.

Происходят неожиданные изменения в личной жизни актера. Десять лет назад он писал жене из Америки, что вряд ли смог бы испытать сегодня новое большое чувство. Но страстная любовь к молодой актрисе Алле Тарасовой вынуждает Москвина уйти из семьи.

24 февраля 1936 года Иван Михайлович сыграл царя Федора в шестисотый раз. Поздравляя актера, Станиславский отмечал его способность играть, «отдавая всего себя роли». Сам Москвин говорил об этой своей манере «играть до дна, отдавая все, что есть во мне, в данную минуту, без жалости».

Москвин сам попросил Немировича-Данченко дать ему роль Горностаева в «Любови Яровой» (1936) К. Тренева. Горностаев – Москвин менее всего походил на чудака-профессора, он был философом, большим ученым, по-детски наивным и непосредственным, привыкшим говорить людям правду в глаза.

Осенью 1936 года Москвин возвращался из отпуска, проведенного на европейском курорте. На границе он неожиданно узнал о присвоении ему звания народного артиста СССР. В следующем году он был избран депутатом Верховного Совета СССР. Ему как депутату приходилось встречаться с людьми разных профессий и возрастов, вникать в их судьбы, бывать на заводах, в школах, в учреждениях, бороться с волокитой, добиваться справедливости. Но помочь удавалось не всегда.

В 1939 году был арестован Мейерхольд. Во время кремлевского приема Москвин пытался заговорить со Сталиным об арестованном. «Никогда не говорите мне об этом человеке», – резко оборвал Сталин и так же резко отошел от собеседника.

Война застала мхатовцев во главе с Москвиным на гастролях в Минске. Ночью 24 июня 1941 года актеры вынуждены были покинуть город. Шли по дорогам, забитым толпами беженцев. Иван Михайлович проявил талант организатора, намечая план действий, составляя маршрут, добывая грузовики, устанавливая строжайшую дисциплину, успокаивая людей. Тем временем его сын Федор, летчик, штурман, уже совершал боевые полеты. Он погиб под Москвой в сорок первом…

В мае 1943 года Москвин был назначен директором МХАТ. Но еще до официального назначения он фактически руководил работой театра в условиях эвакуации, в Саратове и Свердловске, заботясь о подготовке и выпуске новых спектаклей. Москвина можно было видеть почти во всех его ролях. Играли тогда «старики» Художественного театра много и часто. В годы войны актер сыграл подряд три новые роли – Горлова («Фронт» А. Корнейчука), Прибыткова («Последняя жертва» А. Островского), контр-адмирала Белоброва («Офицер флота» А. Крона). Воспоминания о жизни конца прошлого века пригодились Москвину для роли Флора Федулыча Прибыткова. Характерно, что все участники спектакля обращались к нему как к консультанту по старой Москве – Москвин мог ответить на любой вопрос, и не просто ответить, а помочь людям другого поколения почувствовать атмосферу того времени. Партнершей в этом спектакле выступала Алла Тарасова, игравшая роль Тугиной.

Однако вскоре Тарасова ушла от Москвина и вышла замуж за генерал-майора Пронина. В дом Москвина на улице Немировича-Данченко снова вошла Любовь Васильевна, сын-вахтанговец, уже со своей семьей. Можно было репетировать дома, хотя репетиции зачастую прерывались сердечными болями, которые продолжали мучить Москвина.

Белобров – последняя роль Москвина, сыгранная им в апреле 1945 года. Это почти эпизодическая роль – контр-адмирал появляется лишь в одной картине. Но Москвин работал над ней глубоко и серьезно.

В начале февраля 1946 года он попадает в больницу. Утром 16 февраля Москвин сказал вошедшей медсестре: «Сегодня преставлюсь». Днем простился с родными. Вечером по радио было объявлено о смерти народного артиста СССР Ивана Михайловича Москвина, на следующий день во всех газетах напечатаны портреты, некрологи…

КАЧАЛОВ ВАСИЛИЙ ИВАНОВИЧ (1875—1948)

Российский актер. С 1900 г. в МХТ. Роли: Тузенбах («Три сестры»), Трофимов («Вишневый сад»), Барон («На дне»), Гамлет («Гамлет»), Чацкий («Горе от ума»), Иван Карамазов («Братья Карамазовы»), Вершинин («Бронепоезд 14-69») и др.

Василий Иванович Шверубович (Качалов) родился в городе Вильно 30 января (11 февраля) 1875 года в семье священника отца Иоанна.

Увлечение театром у Василия началось в детстве, с подражания заезжим гастролерам (особенно ему запомнился Мамонт-Дальский). В гимназии Шверубович – участник всех спектаклей. Подколесин, Ноздрев, Хлестаков… Ученик шестого класса сыграл эти роли за один год. На торжественном концерте в гимназии он так проникновенно читал «Илиаду» Гомера, что ему аплодировал весь зал. Монологи Гамлета, Отелло, Уриэля Акосты были в его репертуаре на переменах между уроками. Молодой актер П.Н. Орленев, послушав его декламацию, благословил Василия: «Вы просите у меня совета, поступить ли вам в драматическую школу. Да вы сам – школа! Вы учиться никуда не ходите. Вас только испортят. Поступайте прямо на сцену – страдайте и работайте».

Осенью 1893 года Шверубович стал студентом юридического факультета Петербургского университета. Он также поступил в театральный кружок Сидорова. Успешно сыграв роль Валера в мольеровском «Скупом», Шверубович перешел в любительский кружок прославленного актера В.Н. Давыдова.

Роль старого актера Несчастливцева принесла ему настоящий успех. Случилось это в ноябре 1895 года, когда в зале Благородного собрания в Петербурге прошел спектакль «Лес». Первая в жизни рецензия! И написал ее Н.Н. Гарин-Михайловский. «Нельзя не признать большого таланта в таком исполнителе, как Шверубович, игравшем Геннадия Несчастливцева».

Проучившись четыре года в университете, Василий не стал сдавать государственных экзаменов. В 1896 году студент-любитель Шверубович становится актером Качаловым. При поступлении в Суворинский театр он не знал, как подписаться. И тут его взгляд случайно упал на траурное объявление в «Новом времени»: «В бозе почил Василий Иванович Качалов». Шверубович решительно подписался: «Василий Качалов».

В суворинской группе Качалов играл третьестепенных, неприметных персонажей без имени и лица. Иногда звали выступить в чужих театриках и кружках. Соглашался он на любые роли, лишь бы играть и играть.

И было другое. Винные возлияния. Случайные увлечения… Беззаботная актерская братия увлекала на трактирные кутежи и утехи. Но Шверубович сумел вовремя остановиться.

Летом он гастролировал по городам России в труппе артиста В.П. Далматова, затем подписал контракт с казанским антрепренером М.М. Бородаем.

Труппа Бородая часть сезона проводила в Саратове. За два с половиной года Качалов переиграл свыше двухсот пятидесяти ролей! В свой бенефис он исполнил роль Шаховского в пьесе «Царь Федор». Саратовская газета писала: «Приятный, звучный голос, отличные, сдержанные манеры, умение преображаться в различных ролях от ворчливых стариков до бурливых молодцов и чванных джентльменов, естественная горячность в драматических местах – это Качалов…»

В Казани он познакомился со своей будущей женой. Нина Николаевна Литовцева вместе с ним играла в Казанском театре. Молодые мечтают опять работать в одном театре. Однако судьба пока разъединяет их.

27 февраля 1900 года Качалов приехал в Москву, чтобы стать артистом Художественно-Общедоступного театра. Для знакомства, или, как выразился режиссер Немирович-Данченко, чтобы «нащупать, что он может», Качалову следовало показаться в двух картинах «Смерти Грозного»: сначала в роли Бориса Годунова, потом царя Грозного. Актер безнадежно провалился в обеих ролях. За кулисы к нему пришел К.С. Станиславский. Отметив «богатые данные», он тут же оговорился: «Вам предстоит ужасная работа над самим собой. Я даже не знаю, сумею ли объяснить вам, какая именно». Вскоре Качалова перестали вызывать на репетиции. Но он с завидным упрямством приходил в театр.

Роль царя Берендея в «Снегурочке» готовил Станиславский и еще два актера. Ни у кого из них образ не получался. Станиславский вдруг обратился к отверженному актеру: «Почитайте дома Берендея… Завтра мы вас посмотрим…»

На следующий день Качалов с таким вдохновением сыграл царя Берендея, что Станиславский обнял актера. «Нечего больше искать! У нас есть Берендей! – взволнованно заговорил он. – Это – чудо! Вы – наш! Вы все поняли. Поняли самое главное, самую суть нашего театра. Это поразительно! Я так рад!»

После триумфального дебюта 26 сентября 1900 года в спектакле «Снегурочка» Качалову доверили большую роль Рубека в пьесе Ибсена «Когда мы, мертвые, пробуждаемся». Пройдет совсем немного времени, и Немирович-Данченко будет рекомендовать молодого актера на роль Тузенбаха в «Трех сестрах». В другой пьесе Чехова «Вишневый сад» Качалов предстанет в образе Пети Трофимова. «Отказав им [Тузенбаху и Трофимову] в импозантности, он наполнил их своим собственным оптимизмом, мягким юмором и душевной ясностью, – пишет биограф В.Я. Виленкин. – Они волновали зрителя значительностью своего внутреннего мира, в котором переплетались и тоска, и тревога, и невозможность примириться с окружающим, и жажда счастья, и одиночество и предчувствие надвигающихся бурь». Чехов писал 5 ноября 1902 года из Москвы: «Отсутствие Мейерхольда незаметно; в „Трех сестрах“ он заменен Качаловым, который играет чудесно…»

Одновременно произошла первая встреча Качалова с Горьким: он сыграл в пьесе «На дне». Актер воплотил в образе Барона «одну из самых катастрофических кривых человеческого падения». Горький после премьеры спектакля говорил по поводу Барона: «Я и не подозревал, что написал такую чудную роль. Качалов ее выдвинул и развил и объяснил великолепно».

Крупным событием в жизни театра был шекспировский спектакль «Юлий Цезарь». Через месяц после премьеры Немирович-Данченко написал Чехову: «От Цезаря все чурались, а я говорил, что это самая эффектная роль, и чуть не силой заставил Качалова прославиться». По мнению критиков, актеру удалось достигнуть великолепного сочетания «мрамора и бронзы». Пресыщенный властью честолюбец, счастливый баловень судьбы, обладающий острым умом и железной волей, Цезарь одновременно восхищал и отвращал своим сложным внутренним миром.

В 1903 году Качалов подружился с профессиональным революционером-большевиком – Николаем Бауманом, который, тайно вернувшись в Россию, несколько месяцев скрывался от полиции в квартире Василия Ивановича.

В декабре 1906 года Качалов сыграл на премьере «Бранда» Ибсена. Успех был грандиозным. Затем были роли адвоката Нуллюса в «Анатэме» Л. Андреева и Ивана Карамазова. Качалов говорил: «Я любил в Иване Карамазове его бунт против Бога, навязанного человеку, как камень на шею, его страстную веру в силу разума, дерзновенно разрушающего все преграды на пути к познанию. И эта идея освещала для меня каким-то особенным светом каждое, пусть и страшное переживание Ивана». За такое исполнение роли, писал один из критиков после спектакля «Братья Карамазовы», «некогда венчали золотыми венками».

В 1909 году состоялся спектакль «У врат царства» по пьесе Кнута Гамсуна. Критики писали о качаловском герое Иваре Карено, что это «едва ли не самый совершенный из всех образов, созданных артистом» и что он «предстал прямо в ослепительном блеске». «Бунт Карено – это подлинно человеческий, благородный бунт», – говорил актер.

Вызвала общественную бурю и следующая роль Качалова. Однако на этот раз горячо обсуждалась «вина» артиста", дерзнувшего разрушить традиционную трактовку Глумова – героя комедии Островского «На всякого мудреца довольно простоты». Московские студенты даже обратились к Василию Ивановичу с письмом, в котором говорилось, что они привыкли видеть в нем путеводную звезду: «Качалов – Бранд, Качалов – Карено, Качалов – Тузенбах смутил нас, внес разлад в нашу душу, дав нам Качалова – Глумова. Зачем Вы заставляете нас сочувствовать Глумову против нашего желания, против нашей совести?»

Русская сцена еще не знала такого сатирического Глумова. «…Я поставил задачу, – писал Качалов, – показать, что Глумов не только умен, но и очень талантлив, что в нем живет нечто от сатирического Пушкина и эпиграммиста. И потом Глумов из тех натур, для которых жизнь – увлекательная игра. Эта игра сильнее тешит его, чем правит им злоба на людей или забота о карьере. В основе Глумова лежит чуткий наблюдатель, улавливающий все смешное в окружающих людях».

Тридцать пять разных ролей сыграл Качалов на сцене Художественного театра, прежде чем предстал в образе Гамлета. Постановка была задумана в театре в 1908 году, а премьеру удалось показать только через четыре года.

Известный английский режиссер Гордон Крэг, приглашенный в 1911 году для совместной работы, объяснит неудачу своего символистского замысла прежде всего тем, что Качалов ему не подчинился и захотел создать в Гамлете образ «живого человека». Василий Иванович говорил Н. Эфросу: «Меня больше всего волнует мировая скорбь Гамлета, которую дало ему презрение к жизни за ее несовершенство, скудость, бессмыслицу, зло. <…> Трагедия Гамлета – проклятие от двойного сознания: несовершенства жизни и невозможности обратить ее в совершенство».

Критики сходились во мнении, что Качалов нарисовал совершенно новый портрет принца датского, сведя его с привычного пьедестала, на котором он стоял сотни лет.

В «Бранде» и «Гамлете» Качалов был неудовлетворен собой, считая, что ему не удалось достигнуть предельной простоты и искренности. В «Горе от ума» он больше всего мучился тем, что искренность его Чацкого еще не охватывала «героической» сущности грибоедовского образа. И в первой постановке 1906 года и при возобновлении спектакля в 1914-м Качалова хвалили прежде всего за его чуткость к эпохе, чувство стиля, блестящее владение стихом. Много писали о его мягком обаянии. А для него, как он сам говорил, «Чацкий был прежде всего дорог как борец, как рыцарь свободного духа и герой общественности».

В 1919 году начинаются скитания «художественников» по южным городам, затем смерч войны уносит дальше и дальше – за пределы родины. Труппа из 36 человек была радушно принята в Болгарии. Уже первые концерты с участием Качалова прошли с огромным успехом.

1921-й год встретили в Праге. На премьере «Гамлета», состоявшейся в старинном замке возле Праги, среди многих почетных гостей присутствовал немецкий актер Сандро Моисеи. С того дня между ним и Качаловым завязалась близкая дружба. Переводивший их творческие споры, сын Качалова – Вадим Шверубович вспоминал: "Одной из мыслей, которую я мучительно уяснял себе и переводил каждому из них, оказалась общая обоим и одновременно высказанная: «Самую большую радость (ликование) актеру дает абсолютно искреннее горе, отчаяние, не сыгранное, а ощущаемое им на сцене, – радость именно в самый момент самого сильного горя». У них обоих были слезы на глазах, когда выяснилось, что это у них – общее.

В Берлине Качалов часто выступал с концертной программой, впервые начал читать «Скифы» и «Двенадцать» А. Блока.

В сентябре 1922 года после короткого отпуска Качалов вновь выехал на гастроли. Прощаясь с родной землей, он ощутил неизбывную тоску. «Скучаю без Москвы, – писал Василий Иванович своим близким. – Скучаю самым настоящим образом. Утешаюсь работой, мечтой о роли царя Федора…»

Вновь Берлин, Прага, Загреб. В местном театре состоялась премьера спектакля «Царь Федор» с новыми исполнителями – Станиславским в роли боярина Шуйского и Качаловым в роли царя Федора. По общему мнению, новый исполнитель царя играл «хорошо, очень, очень хорошо».

Этим же спектаклем театр открыл зимний сезон в Париже. Город очаровал Качалова своей поэтичностью.

«Царем Федором» начались гастроли и в Америке. В первый же вечер Качалова встретили аплодисментами и проводили цветами. Не меньший успех имел он и в спектакле «На дне» в роли Барона. Работать приходилось много и напряженно. Иной раз в спектакле «Три сестры» Качалов, сыграв Тузенбаха, перегримировывался в Вершинина. Иногда из вечера в вечер, в продолжение недели, играл трудную роль Анатэмы.

Весной театр отправился в глубь страны – Чикаго, Филадельфию, Бостон. Гастроли и тут проходили с шумным успехом. Наибольшие лавры доставались Качалову, которого американская пресса признала величайшим артистом мира.

Летом 1923 года Художественный театр на два месяца прервал гастроли. Труппа вернулась в Европу для отдыха. Качалов с семьей поселился в тиши немецкой деревни в горах Гарца, у подножья Броккена. Сына своего, Вадима, он просто обожал. Отношения между ними были дружескими. Вадим всегда звал отца «Вася». С женой Ниной Николаевной Качалов прожил сорок восемь лет. Вместе с ней пережил трагедию ее ухода со сцены в связи с внезапно обрушившимся на нее несчастьем – хронической хромотой, а потом помог начать новую жизнь в театре, уже в качестве режиссера.

Осенью гастроли возобновились. В Париже Качалов играл почти во всех спектаклях. Он сообщал: «За Ивана Карамазова я слышал от французов и от русских такие похвалы, каких, пожалуй, раньше не слышал, даже как-то неловко рассказывать».

В Америке зрители увидели качаловского Штокмана. Герой ибсеновской пьесы как будто родился вновь и начал жить по-другому. Штокман у Качалова – герой мужественный, умудренный жизненным опытом.

В августе 1924 года Художественный театр вернулся в Москву.

Ракитин в пьесе И. Тургенева «Месяц в деревне», Каренин в «Живом трупе» Л. Толстого, Гамлет Шекспира, Дон Гуан в «Каменном госте» А. Пушкина – вот далеко не полный перечень ролей, исполненных Качаловым в последующее время. Каждая из них вплетала новые лавры в венок, венчавший прославленного артиста. Как отмечает биограф В.Я. Виленкин, ему были даны «и статность фигуры, и пластичность жеста, и лишенная всякой слащавости мужественная, одухотворенная красота, и этот прославленный во всех возможных сравнениях голос, пленительный и завораживающий, поражающий своим диапазоном и неисчерпаемым разнообразием красок». Станиславский писал Качалову: «Счастливец! Вам дано высшее, что природа способна дать артисту: сценическое обаяние. Оно проявляется и в Вашем таланте, и в уме, и во всей Вашей личности. С этим волшебным даром Вы побеждаете людей всего мира, и в том числе меня…»

Качалов был прост в общении с людьми. В его доме бывал поэт Сергей Есенин, который сразу же подружился не только с хозяином, но и с его собакой. Красавец доберман Джим сразу же проникся симпатией к поэту, а тот написал знаменитое стихотворение «Собаке Качалова».

Василия Ивановича отличали доброта, деликатность, нежелание и неумение огорчать людей. По театру ходили анекдоты о том, как он при встрече хвалил актеров даже в тех ролях, которых они никогда не играли. В то же время Качалов был нетерпим ко всякому проявлению пошлости. Его возмущала неоправданная жестокость, несправедливость, грубость.

Свое пятидесятилетие в сезон 1925 года Качалов отметил созданием яркого образа царя Николая в пьесе «Николай Первый и декабристы» А. Кугеля. Спектакль был отлично поставлен режиссером Литовцевой под руководством Станиславского.

12 января 1928 года Василий Иванович Качалов получил звание народного артиста республики. Празднование этого события состоялось в антракте спектакля «Бронепоезд № 14-69» Вс. Иванова. Качалов играл роль сибиряка-крестьянина, партизана гражданской войны Вершинина. Многие изумлялись дерзновенной решимости артиста играть «мужика». «Ведь он привык играть Гамлета и его потомков», – сострил кто-то. И вдруг мужественный сибирский партизан. Но актер вновь одержал победу. Всеволод Иванов писал: «Качалов с поразительной силой сумел понять и развить весь подтекст „Бронепоезда“… Забыв о том, кто написал эту пьесу, я был захвачен монументальностью фигуры Вершинина».

На протяжении многих лет Гаева в «Вишневом саду» играл Станиславский. В октябре 1932 года его в этой роли заменил Качалов. Легкими штрихами актер подчеркивал неумение Гаева хоть на чем-либо сосредоточиться, его бездумность, безответственность в любом серьезном вопросе.

11 октября 1935 года состоялась премьера пьесы М. Горького «Враги». Захар Бардин – последняя большая роль Качалова в Художественном театре. Сыгранная позже роль Якова Бардина не была столь значительной, а Чацкий в «Горе от ума» (постановка 1938 года) не новинка в качаловском репертуаре: в молодости он уже играл этого героя бессмертной комедии.

Радио, грамзапись, магнитофонная запись, непосредственное чтение стихотворных и прозаических произведений с эстрады были его второй стихией после театра. Концертный репертуар его огромен. Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Некрасов, Тютчев, Чехов… Шекспир, Сервантес, Гете, Байрон, Шиллер… Горький, Блок, Маяковский, Есенин, Симонов…

«Илиаду» Гомера Качалов читал по-гречески, а речь Цицерона и отрывки из сочинений Горация – на латинском языке.

Величественный гоголевский образ «Тройки» из «Мертвых душ» и чеховская лирика в рассказе «Студент» в исполнении Качалова раскрывались во всей своей поэтической глубине.

На концертной эстраде Качалов воссоздал классические образы «Манфреда» Байрона и «Эгмонта» Гете. Чтение «Эгмонта» сопровождалось симфоническим оркестром. Волнующий монолог героя трагедии Гете и великолепная музыка Бетховена сливались в гармоническом дуэте.

В кругу друзей Качалов рассказывал различные смешные истории, анекдотические случаи из жизни. Особенно доставалось Немировичу-Данченко, который часто попадал в забавные ситуации.

Во время войны Качалов часто выступал на радио, выезжал с концертами на фронт. Медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» заслуженно украсила грудь патриота.

Накануне семидесятилетия Василий Иванович заболел и почти насильно был увезен в больницу для лечения: грипп дал осложнения на почки. Болезнь грозила роковым исходом.

Весной Качалов вернулся к искусству, без которого не мог жить. Даже участвовал в большом радиоспектакле по роману Сервантеса «Дон Кихот». Образ рыцаря из Ламанча в исполнении Качалова был проникновенно глубоким, волнующим своей искренностью и правдивостью.

Снова часто читал перед микрофоном и на концертах. Записывал чеховские рассказы и цикл стихов Лермонтова. Выступал на своих творческих вечерах.

А сколько еще начал новых работ! Притом крупных, таких, как радиокомпозиция «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова и рассказ «Холстомер» Л.Н. Толстого.

И были события, всегда печальные для артиста: прощание с любимыми ролями. Настали дни, когда Василий Иванович в последний раз сыграл роль «от автора» в спектакле «Воскресение» и Барона в «На дне».

Он очень любил природу. Летом отдыхал на даче на Николиной горе под Звенигородом. В дни молодости мог с женой долгими часами просиживать на берегу озера в Швейцарии и предпочесть наслаждение природой осмотру каких-нибудь местных достопримечательностей.

Незадолго до смерти Качалов сказал жене и сыну: «Любопытства нет, но и страха нет тоже».

Умер он внезапно – от кровоизлияния в легких – утром 30 сентября 1948 года.

НАЗИМОВА АЛЛА (1879—1945)

Русская и американская актриса. Снималась в фильмах: «Невесты войны», «Чудесное явление», «Красный фонарь», «Камилла», «Кукольный дом», «Саломея» и др. В театре играла в пьесах Чехова, Ибсена, Шоу, Юджина О'Нила, Стриндберга, Гауптмана и др.

Аделаида Левентон (Алла Назимова) родилась 22 мая (4 июня) 1879 года в Ялте, в семье зажиточного еврейского аптекаря Якова Левентона. Шестилетнюю Аллу посылают в частную католическую школу в Швейцарию, в Монтрё. Способная ученица быстро осваивает несколько европейских языков. Вернувшись через несколько лет на родину, Аделаида поступает в Одесскую консерваторию, где изучает игру на скрипке под руководством Римского-Корсакова.

Но она уже мечтает быть актрисой. Алла поступает в московское Филармоническое училище, в класс Немировича-Данченко. Через три года за роль в выпускном спектакле – «Маленький Эльф» Ибсена – юная актриса получает золотую медаль, почетную награду академии. После окончания училища она перестала быть Аделаидой Яковлевной Левентон, а приняла новое имя – Алла Александровна Назимова.

После студии – работа в Художественном театре. Первая эпизодическая роль – старуха-нищенка в толпе голодных в спектакле «Смерть Иоанна Грозного». Летом Назимова отправилась в Бобруйск, затем в Могилев, Минск и играла все подряд. Вернулась в Москву. Но в Художественном театре ролей для нее не оказалось.

Встреча с актером Павлом Орленевым резко изменила ее жизнь. Назимова полюбила его с присущей ей страстью и властностью. Она оставила мужа Сергея Головина (одно время был помощником министра финансов в кабинете Сергея Витте) и вышла замуж за Орленева. И началась для нее кочевая жизнь. Пятнадцать часов ежедневной работы в театре – разучивание ролей и репетиции днем, спектакли вечером… И бесконечные переезды, гастроли в провинции…

Орленев постепенно делает из нее звезду, помогая получить более двухсот ведущих ролей в театрах Костромы, Херсона, Вильно. Они были неразлучны и на сцене – если Орленев играет Дмитрия в «Братьях Карамазовых», то Назимова – Грушеньку, если он – Хлестакова, то Назимова – Анну Антоновну…

Назимова стала для него подругой, спутницей, музой, опорой, в чем так нуждался бесконечно одаренный, но слабый и подвластный огромным душевным перепадам талант. Алла почитала в нем художника, учителя, не скрывая, что всем ему обязана в формировании собственной личности.

Орленев и Назимова были первыми русскими гастролерами в Америке. 23 марта 1905 года после Берлина и Лондона труппа Орленева дала первый спектакль «Евреи» Чирикова в нью-йоркском Нижнем Ист-Сайде, в театре «Геральд Сквер». Российский антисемитизм – беспроигрышная карта для кварталов нью-йоркской еврейской бедноты, но всех покорила вдохновенная игра блестящей пары. Гастролеры играли также запрещенного в России «Павла» Дмитрия Мережковского, «Лорензаччо» Альфреда де Мюссе. Окрыленные успехом, все вырученные деньги они потратили на ремонт театра на Третьей улице Ист-Сайда, дав ему пышное название «Русский лицеум». В течение сезона 1905/06 годов в его репертуаре Гоголь и Чехов, Ибсен и Достоевский, Стриндберг и Гауптман. Восхищенные критики все чаще сравнивали хрупкую экзотичную Назимову с Элеонорой Дузе.

Алла Назимова быстро выучила английский язык. Она умоляла Павла заниматься английским вместе с ней, чтобы играть в Нью-Йорке. Но он отказался и домой возвратился один.

Театральный продюсер и владелец театров Л. Шуберт, видевший русские спектакли Назимовой, упрашивал выступить у него в любой роли – разумеется, на английском. Обучала ее тонкостям языка и ставила произношение мать знаменитого актера Ричарда Бартельмеса.

13 ноября 1906 года в театре «Принцесс» состоялся дебют англоязычной актрисы Аллы Назимовой в одной из лучших ее ролей – Гедды Габлер. Театральный Нью-Йорк был покорен, газеты писали, что эта «хрупкая русская превзошла всех нынешних любимцев публики». И вскоре большинство ибсеновских пьес, принесших ей заслуженную славу, она играет в Театре на 39-й улице, который Шуберт назвал «Театр Аллы Назимовой».

Она играла сильных, независимых, ярких женщин. Писали о ее терпком очаровании, совершенной пластике, громадном темпераменте. «Бледное лицо, черные волосы, выразительный рот, глубокие глаза…» – такой увидел ее восторженный зритель. В промежутках между серьезными ролями Хильды в «Строителе Сольнесе», Риты Алмерс в «Маленьком Эйольфе», Гедды Габлер актриса позволяла себе передышки в мелодрамах и водевилях. В «Графине-кокетке» и «Красавице» («Белла Донна») (1913) уже появляются штрихи к имиджу женщины-вамп.

С мелодраматическим антивоенным водевилем «Невесты войны» Назимова устраивает гастроли по всей Америке. А по ее возвращении режиссер Герберт Бренон предлагает Назимовой исполнить главную роль в фильме по этой пьесе.

В «Невестах войны» (1916) вместе с Аллой снимался Чарлз Брайант, ставший ее любовником (пожениться они не могли, поскольку развода Орленев давать не хотел) и партнером во многих фильмах. Она, конечно, сильно любила Чарлза Брайанта, который помогал в режиссерской работе над другими картинами, если не ставил их полностью сам. Но он не был единственным любовным увлечением Назимовой в Америке. В ее список входили богач Вандербильд, писатель Джером К. Джером, художник Ивановский, фотограф и оператор Ивано, актер Тайней… В ее жизни были и женщины. И всякий раз – бурные романы, страсти, разлуки… Она выбрала девизом – «Немного слез, немного смеха, много работы, много любви».

Предложения и заманчивые контракты с Голливудом после успеха «Невест войны» посыпались как из рога изобилия. Честолюбие и властность актрисы проявились в ее контракте с компанией «Метро» – он позволял Назимовой самой набирать съемочную группу, утверждать сценарий, режиссера, актеров.

Алла арендовала на 99 лет небольшую, испанского типа виллу на Сансет Бульваре. Особняк был похож на белую орхидею. Мощные кедры, пальмы, цветники, пруд с лилиями, тенистые дорожки – «Сад Назимовой», как его называли в Голливуде, был замечательный.

Легкая фигурка нимфетки, характерная южная внешность Назимовой идеально подходили для сентиментальных мелодрам. Уже в первой роли для «Метро» – фильме «Чудесное явление» (1918) – проступает ее излюбленная тема одинокой, ранимой женщины, прячущейся за маской хищницы-вамп, капризной и избалованной. Назимова создает убедительный образ Джолины, певички из кабаре в Латинском квартале Парижа.

Она играет в мелодрамах Альберта Капеллани «Око за око» (1918), «Из тумана» (1918), «Красный фонарь» (1919). В последнем фильме Алла исполнила роль полукитаянки Май Ли, что становится «Богиней Красной лампы», лидером боксерского восстания в Пекине. Раскосая героиня Назимовой Май Ли затмила многих американских кинозвезд. Алле не было равных в нарядах. Она была исключительно костюмной актрисой и умела в каждом новом наряде произвести фурор среди публики.

Не смешные и нелепые сюжеты мелодрам, но утонченная игра Назимовой почти сразу вывела ее в ряды ведущих голливудских «див» – в каждом списке любимых актрис ее имя стояло рядом с именами Мэри Пикфорд, Нормы Толмедж, Пирл Уайт, Маргерит Кларк. Она являлась на экране провозвестницей новых веяний, символом современной для тех лет женщины, страстной, сильной, желанной и ускользающей от мужчины.

В 1920 году фирма «Метро» подписала с Назимовой контракт, по которому она получала 1400 долларов в неделю – 50 долларов в час, подчеркивал Герберт Блаше, который снял Назимову в фильме «Отродье» (1919). У трагической актрисы обнаружился превосходный комедийный талант, раскрывшийся в фильме, действие которого разворачивалось за кулисами крупного мюзик-холла. «Может быть, правда, что я танцую свои рольки, – говорила она, – но если бы вы знали, как трудно мне это дается».

Назимова и ее подруга художник-декоратор Наташа Рамбова хотели экранизировать скандальную «Афродиту» Пьера Луи, которая шла на Бродвее при аншлагах. Но боссы «Метро» предложили Назимовой поставить не менее известный, но более приличный роман – «Даму с камелиями» Александра Дюма-сына.

Ее томная куртизанка Маргарита Готье – истинное творение парижского полусвета. В роли Армана Дюваля снимался тогда еще неизвестный статист Рудольфо Валентино. Алла пережила с ним роман, хотя она была старше Рудольфо на шестнадцать лет. Их связь была недолгой. Валентино женился на Наташе Рамбовой.

Игра Аллы в «Камилле» (1921), как всегда, была неподражаемой, но к тому времени контроль властной и строптивой звезды на съемочной площадке уже начинал беспокоить руководителей «Метро». Контракт был расторгнут, и Назимова организовала свое собственное кинопроизводство.

Но мечту о независимости в настоящем искусстве пришлось подкрепить материально – почти все свои сбережения Назимова вкладывает в аренду небольшой студии Роберта Брайтона на авеню Мельроз и два фильма, снятые там, – «Кукольный дом» и «Саломею» (1923).

Первый проект особой славы Назимовой не принес. Хотя актриса внесла в роль Норы, когда-то сделавшей ее знаменитой по обе стороны океана, все свое театральное мастерство. Тогда кинозвезда-продюсер решила рискнуть своей карьерой и выбрала «Саломею» Оскара Уайльда. Хрестоматийный библейский сюжет о Саломее, падчерице царя Ирода и дочери Иродиады, по наущению матери станцевавшей для отчима свой эротический Танец с семью вуалями, дабы получить от него на серебряном блюде голову Иоанна Крестителя, в искусстве рубежа XIX—XX веков становится неожиданно популярным.

Алла предприняла попытку вернуться к стилю известного английского художника прерафаэлита Обри Бердсли и его потрясающих декораций к трагедии Уайльда. Эта была попытка создать кинематографический балет, что полностью соответствовало дарованию актрисы, которой французский киновед Деллюк дал такую характеристику: «…Алла Назимова – танцовщица, а не мим. <…> Назимова всегда славилась тонким пониманием кинематографа и работала со столь умелыми ассистентами, что ее кинематографический танец точно дозирован, прекрасно поставлен, всегда заканчивается в нужный момент и вписывается в общую идею фильма или психологию роли. Ее движения никогда не шокируют, часто увлекают и всегда соблазняют. Главная нить ее фильмов превосходна. <…> Отсюда возникает ощущение чудесных арабесок в черно-белом, которые остаются в памяти после встречи с Назимовой».

Ни на йоту не отступая от пьесы, Алла попыталась выразить и собственную трагедию. Саломея Назимовой – личность, но личность трагическая. Ибо ее гибель неизбежна, если она пытается утвердить свою индивидуальность, будь то в захваченной римлянами Иудее или Голливуде века джаза.

Гнев Саломеи и желание отомстить находят свой выход в кульминационной сцене – Танце с семью вуалями. К 1924 году этот танец стал популярным эротическим аттракционом в шоу и варьете самых разных столиц мира.

«Саломея» была любимым детищем Назимовой. На производство ушло 350000 долларов, по тем временам очень большие средства для такого камерного фильма.

Но прокатчики не торопились связываться с непривычной, чересчур «художественной» картиной. В итоге прокат, предпринятый «Юнайтед Артистс», не окупил и половины вложенных в нее средств. «Дикая орхидея декадентской страсти», как назвал фильм рецензент журнала «Фотоплэй», не смогла быть поддержана зрителями в силу глупейшей прокатной политики.

Это был крах одной из первых попыток сделать подлинно художественный фильм в Америке.

После «Саломеи» Алла решает порвать с Голливудом навсегда, но, подумав, соглашается на предложение компаний «Ферст Нейшенал» и «Витаграф» – продолжить свое инфернальное амплуа. И снова пошли «проходные» роли: в «Уличной мадонне» (1924) она – легкомысленная красотка, покидающая своего богатого содержателя и опускающаяся все ниже и ниже. В «Искупленном грехе» (1925) роковая обольстительница парижского дна совершает кражу в церкви, но раскаивается и возвращается на путь истинный. В «Моем сыне» (1925) рыбачка португальского происхождения, нежно любящая своего сына, она делает все, чтобы спасти его от хищных объятий юной вамп (восходящая звезда Констанс Беннет), и в финале фильма выдает сына за добродетельную соплеменницу.

В своем красивейшем доме в Голливуде Назимова устроила нечто вроде европейского салона, где можно было встретить знаменитостей мира искусства, где слышалась французская, английская, русская речь… Шаляпин, гастролировавший в Лос-Анджелесе в 1923—1925 годах, заезжал обычно после концертов в Сад Аллы съесть пару бифштексов и выпить русской водки. Великая Анна Павлова с балетмейстером Фокиным бывали в гостях вместе с четой Мэри Пикфорд – Дуглас Фэрбенкс. Назимова уговорила их в 1924 году сделать экранную пробу Павловой к новому фильму их компании «Юнайтед Артистс». Многие художники и писатели восхищенно вспоминают вечера в райском Саду Аллы…

Но в середине 1920-х Назимова в связи с финансовыми трудностями была вынуждена превратить свой Сад Аллы с особняком в отель, или, точнее, в нечто вроде пансиона с двадцатью пятью маленькими бунгало. Его тут же окрестили Садом Аллаха.

Но ожидаемой финансовой независимости не наступило. Меньше чем через год «Сад Аллаха», не выдержав конкуренции, оказался на грани банкротства. «Сад» пришлось продать в счет неуплаченных долгов и налогов. Однако актриса выговорила себе права на маленькую квартирку в пансионе и всегда, когда бывала в Голливуде, жила там, по-прежнему с королевским достоинством.

Годы принесли и личные утраты. Чарлз Брайант женился на молоденькой и состоятельной девушке. Голливудская карьера Назимовой клонилась к закату. В 1929 году, снова возвращаясь к театру, горестно обронила: «Ах, если бы я могла сжечь все свои фильмы – до последнего дюйма. Я стыжусь их».

Назимова играет во вновь организованном Евой Ле Гальенн в Нью-Йорке «городском репертуарном театре». 15 октября 1928 года премьера «Вишневого сада». В роли Раневской – Назимова. Она гастролирует в Лондоне и Париже. В ее репертуаре – чеховский «Вишневый сад», тургеневский «Месяц в деревне», «Призраки» Ибсена, Бернард Шоу, Юджин О'Нил… Актриса виртуозно демонстрировала смену настроений, от веселья к печали, от беззаботности к тревоге. Секрет игры Назимовой, отмечали критики, в том, что играет, говорит все ее тело с головы до ног, она постигает тайну гармонии речи и жеста. Театралы вновь избирают Аллу Божественную своей королевой. Теннесси Уильямс, еще студентом видевший ее в одном из спектаклей, признавался: «Это было одно из тех незабываемых впечатлений, которые заставили меня писать для театра. После игры Назимовой хотелось для театра существовать».

12 декабря 1935 года Назимова сыграла фрау Альтинг в «Привидениях» Ибсена. Рецензент «Ивнинг джорнэл» восторженно писал: «Это не игра, это массовый гипноз».

В начале 1940-х Алла Назимова вновь приходит в кинематограф. Но теперь ее роли далеко не главные, хотя она по-прежнему остается звездой и превращает свой выход в маленький спектакль: у Мервина Ле Роя в «Побеге» (1940), у Рубена Мамуляна в «Крови и песке» (1941), у Роланда Ли в «Мосту через реку Сан-Луис» (1944), у Винсента Шермана в «Нашем времени» (1944) с Михаилом Чеховым и множеством других русских эмигрантов, у Джона Кромвелла в фильме «С тех пор, как ты ушла» (1944). Роли породистых аристократок, преимущественно почему-то польских графинь, преследовали ее в конце жизни. В это же время Назимова начала писать мемуары…

Круг друзей узок, но среди них немало бывших артистов из студии Художественного театра: Ричард Болеславский, Маручча Успенская, Аким Тамиров, Михаил Чехов…

Алла Назимова, русская американка, реформатор театра и кино Америки, умерла 30 июня 1945 года в Лос-Анджелесе в госпитале «Гуд Самеритен» от коронарного тромбоза. Ей было шестьдесят шесть лет. Она навсегда осталась легендой Великого Немого…

МОИСЕИ АЛЕКСАНДР (1880—1935)

Немецкий актер. С 1905 года в Немецком театре. Прославился в пьесах У. Шекспира, Г. Ибсена, Л. Толстого. Гастролировал в Европе и США.

Будущий актер родился 1 апреля 1880 года в Триесте, в семье албанского купца Константина Моисеи. В отличие от большинства албанцев род Моисеи исповедовал православную веру. Мать Сандро, Амалия, полуалбанка, полуитальянка, была дочерью писателя и врача.

Разорившись, Константин Моисеи вместе с пятилетним сыном уехал в Албанию. В школе мальчик учился греческому и албанскому языкам, забывая итальянский.

В 1887 году, по настоянию матери, Сандро вернулся в Триест, где продолжил образование уже на итальянском языке. Амалия Моисеи решила, что сын станет певцом, и в 1898 году юноша направился в Вену. Но вместо консерватории он поступил в знаменитый Бургтеатр на должность статиста.

Моисеи учился у крупнейших мастеров театра. Положение молодого актера осложнялось незнанием немецкого языка, на изучение которого уходило все свободное время. Ему помогала в этом Мария Урфус, первая любовь Моисеи. Она была старше его на три года.

Весной 1901 года Сандро уехал в Прагу. В Немецком театре за два пражских сезона он сыграл несколько десятков ролей – в трагедиях, комедиях, мелодрамах и даже опереттах. Моисеи выступал так часто, что едва успевал выучить текст. Среди крупных ролей: Франц Моор в «Разбойниках», Мортимер в «Марии Стюарт» Шиллера, Карлос в «Клавихо» Гете, Сирано де Бержерак в драме Ростана.

Весной 1904 года Моисеи возвращается в Берлин и поступает в Новый театр к Максу Рейнхардту. Затем на один сезон переходит в предместный Остендский театр. Большинство критиков не приняло его манеры игры. Настораживали южный темперамент актера, особая мелодика его речи (при всей правильности произношения в ней навсегда осталась итальянская напевность), необычность облика – хрупкая юношеская фигура, худое бледное лицо с горящими глазами. В печати появлялись необъективные рецензии и оскорбительные пасквили. И вряд ли Моисеи сумел бы пройти через такое испытание, если бы не помощь Рейнхардта. Недаром двумя десятилетиями спустя он написал: «Если Господь Бог очень расположен к актеру, то он посылает его к Максу Рейнхардту (ко мне он был расположен именно настолько). И с такой высокой рекомендацией Макс Рейнхардт (также знакомый с богами) берет его за руку и ведет по пути, приводящему актера к раскрытию всего его богатства».

Рейнхардт, пользуясь особенностью Моисеи – истинно мужская мощь при хрупком женственном облике, неизменно поручал ему роли молодых обольстителей. Начало этой веренице ролей было положено в 1905 году, когда Сандро сыграл роль коварного соблазнителя в пьесе «Граф фон Шароле» Вер-Шофмана.

Зрители и критика по-прежнему не признавали актера. Лед недоверия был сломлен в 1906 году исполнением роли Освальда Альвинга в драме Ибсена «Привидения», в которой Моисеи раскрыл трагедию современного ему человека. В период подготовки спектакля у него рождается методика работы над образом.

В статье «Лжет ли актер?» Моисеи утверждает, что за многие годы своего творчества (статья опубликована в 1927 году) он никогда не учился «представлять», но и не учился изображать из себя «другого человека». То есть Моисеи никогда не стремился стать актером перевоплощения, но и не был актером школы представления. Высказывание артиста подтверждает известный австрийский драматург Гуго фон Гофмансталь: «Моисеи – это актер такой большой самобытности, какой вряд ли обладал кто-либо еще. Он не принадлежит к артистам, силой которых является перевоплощение. Как раз напротив: его сила заключается в чистом и нежном выражении собственной натуры».

Упорная работа сделала Моисеи актером блестящей техники. Постоянная тренировка тела позволила ему добиться почти музыкальной пластичности. Он сумел разработать и свой голос, с годами ставший глубоким, богатым оттенками, с неповторимой мелодикой итальянского и своего родного языка.

Выступая в самых разных пьесах, Моисеи не стремился передать национальные черты характера. Его герой всегда оставался трагическим героем современной Европы.

За Освальдом последовал Гамлет (1909). Хрупкий и юный, с огромными печальными глазами – таким появлялся герой шекспировской трагедии в постановке Рейнхардта.

С годами образ Гамлета в исполнении Моисеи претерпел эволюцию. Вначале это был нежный, чувствительный юноша, а поэтому вдвойне переживающий раскрывшуюся тайну убийства отца. Со временем датский принц становился правдоискателем, разумом доискивавшимся до причин постигшего его горя.

В 1909 году Моисеи влюбился в 25-летнюю актрису Иоганну Тервин, высокую, изящную брюнетку. Довольно долго ему удавалось скрывать свое новое увлечение от Марии Урфус. Но в 1910-м, когда Тервин переехала в Берлин, все открылось. В результате Моисеи был вынужден жениться на своей старой любовнице, которая ждала ребенка.

Ощущение смертельной усталости прорвалось у него в ту пору в сценическом образе – в роли Фауста. Совсем еще молодой, его Фауст был изможден страстями «Роль Фауста-ученого Моисеи исполняет прекрасно, – писал критик Якобсон. – Глаза его горят от бессонных ночей, этого беспокойно двигающегося человека легко представить себе средневековым немецким алхимиком, пусть итальянского происхождения. Зато Фауст-любовник Моисеи как будто вовсе не интересует. Его Фауст стоит как бы в стороне от всего, отвлекшись и задумавшись».

Моисеи устал быть любовником, устал играть любовь и жить любовью. И вот он появляется в образе маркиза Позы в шиллеровском «Доне Карлосе». Впервые Сандро сыграл не любовника, а человека, который любит, человека – опору мира.

В начале 1911 года Моисеи в составе труппы Рейнхардта отправился на гастроли в Санкт-Петербург. В далекой России он выступил в спектакле по пьесе Гофмансталя «Царь Эдип».

Эдип у Моисеи становился христианской интерпретацией языческой легенды. Своим страданием царь Эдип – почти Христос – искупал грехи всех и всех спасал. Как и в христианской легенде, царь был заведомо приговорен к страданию и изменить был ничего не в силах.

Успех Моисеи в этой роли был так велик, что актер наконец-то понял масштаб и специфику собственного таланта.

В Петербурге Моисеи получил известие о смерти отца и в тот же день – телеграмму о рождении дочери, Беаты. Теперь, когда дочь родилась «в лоне семьи», то есть охраняемая именем Моисеи, Мария Урфус давала ему свободу.

После русских триумфов Моисеи возвращает себе место премьера труппы. Его осаждают поклонники и поклонницы, его переманивают в другие театры, он получает баснословные гонорары, он веселится в кафе «Вестенс», прибежище берлинской богемы. Общества актера ищет утонченный поэт Гофмансталь и «больной гений» Эдвард Мунк, норвежский художник, все время находящийся на грани нервного срыва. У Мунка Моисеи покупает картины, щедро выбрасывая на них огромные суммы. С Гофмансталем он читает и слушает стихи, гуляет по берлинским пригородам, вспоминает Вену.

В эти же годы Моисеи начинает сниматься в кино. «Черный закон», «Глаза Оле Брандеса», «Последний день Помпеи» – типичные для того времени мелодрамы, костюмно-исторические трагедии. Моисеи увлечен мимической игрой. Он бешено вращает глазами, бьет себя в грудь, картинно отшатывается, отчаянно заламывает руки.

Кроме того, Моисеи пробует себя в качестве педагога – в актерской школе, открытой Урфус. Сама она живет в том же доме, где школа, и Сандро часто навещает дочь Беату.

Размеренный ритм жизни нарушает Рейнхардт, подаривший Моисеи эпохальную роль – Федора Протасова в «Живом трупе» Л. Толстого.

В трактовке Моисеи Федор менее всего был русским барином; его Протасов, прежде всего, – человек с возвышенной, тонкой душой, переживающий огромную трагедию.

Моисеи чувствовал в толстовских образах многое, слишком близкое ему как художнику и как человеку. Поэтому не случайно, что во всех рейнхардтовских постановках произведений Толстого он играл главные роли: Протасов («Живой труп»), Никита («Власть тьмы»), Сарынцов («И свет во тьме светит»), Прохожий («От нее все качества»)…

11 августа 1914 года Моисеи пошел на фронт добровольцем. «Задачи Германии теперь, – писал он в письме от 28 августа 1914 года, – сражаться за идеи человечности и порядка…»

Став летчиком, Моисеи продолжал выступать в труппе Рейнхардта, только из Берлина перебрался в Киль, где актеры играли национальный классический репертуар: «Валленштейна» Шиллера, «Минну фон Барнхельм» Лессинга. В том же Киле он снимался в кино.

Летом 1915 года начались первые полеты разведывательного характера, оказавшиеся настолько успешными, что Моисеи получил Железный крест второй степени. Однако уже 8 июля он угодил в плен к французам.

Моисеи работал на одном из бельгийских военных заводов, потом бежал, был схвачен, заключен в лагерь. Там вспыхнула его старая болезнь, туберкулез.

Сандро отправили в Швейцарию, в лагерь, расположенный в горной деревушке Ароза. Приютив Моисеи почти на два года, Ароза подарила ему выздоровление – физическое и духовное. Уже с осени 1916 года он свободно разъезжал по Швейцарии, выступая с любительскими и профессиональными труппами в Берне, Цюрихе, Базеле.

Вернувшись из плена, 24 июля 1917 года Моисеи дал первое представление в Мюнхене. «Большой актер и отважный солдат возвратился», – ликовали местные газеты. Поначалу он играл в старых спектаклях Рейнхардта. Потом добавились еще четыре новые роли: Дантон в одноименной пьесе Бюхнера, Сарынцов и Никита в пьесах Толстого, Шейлок в трагедии Шекспира.

В 1919 году Моисеи развелся с Марией Урфус, женился на Иоганне и, по примеру Рейнхардта, переехал в Вену, в предместье которой купил небольшой дом.

31 января 1921 года Моисеи ушел из театра Рейнхардта и стал гастрольным актером, то есть актером, который либо набирает себе труппу на спектакль, либо ангажируется на спектакль в чужую труппу.

Началась его гастрольная эпопея. Германия, Австрия, Чехословакия, Румыния, Венгрия, Италия, Испания, Дания, Швеция, Норвегия, Англия, СССР, Новый Свет… Он неизменно собирал полные залы и делал хорошие сборы. «Жизнь для меня, – говорил Моисеи, – это путешествие. Я цыган по натуре. Любая оседлость и любая собственность, вынуждающая к оседлости, мне чужды. Месяц на одном месте – это для меня уже много. Я охотно живу в гостиницах. Сегодня здесь, завтра там. Чем чаще перемены, тем лучше. Можно обойтись минимумом багажа. Все мои пожитки умещаются в одном старом чемодане. Нельзя становиться рабом коварного домашнего уюта». У него не было близких друзей – были приятели, которых он любил и которые его любили.

В пьесе Гауптмана Моисеи сыграл древнего императора ацтеков Монтесуму. Оскар Фонтана писал о спектакле: «…Моисеивский ацтек потрясал, когда он плакал, узнав о предательстве, когда в религиозном экстазе исполнял свой ритуальный танец. Подлинный король перед тем, кто, в сущности, рожден был рабом, вот кем он был, и вопль человеческого существа, которое мучают, звучал снова и снова с рыданиями и жалобами, словно он хотел донести их до престола Бога».

Подобно Рейнхардту, Моисеи был художником широкого диапазона. Перечень сыгранных им ролей поистине огромен. И в любой роли, будь то Фауст или Мефистофель, Ромео или шут в «Короле Лире», маркиз Поза в «Доне Карлосе» или Ихарев в «Игроках» Гоголя, актер умел затронуть проблемы, связанные с его эпохой.

Отелло у Моисеи не хотел убивать Дездемону, он любил ее и прощал, но он вынужден был ее убить – таковы обычаи страны, и, убивая ее, он убивал и себя. Сам же Отелло был существом наивным и чистым. «Моисеи, – писал Роберт Музиль, – играл то, что Флобер называл Африкой… узкоплечий Отелло с толстыми губами, обезьяна, на лбу которой клеймо невинности выжжено сильнее, чем у любого европейца… в нем была неодолимая сила, которую Ницше называет сухой, горячей музыкой…»

В 1924-м и 1925-м Моисеи гастролировал в СССР, скандинавских странах, на Кубе. В 1927 году он выступал с «Гамлетом» и «Живым трупом» в Париже. Гастроли длились всего неделю, но привлекли к себе внимание французской прессы.

Ошеломляющий успех ждал Моисеи в США. Он приехал туда в составе труппы Рейнхардта, в качестве одной из ее звезд. Гастроли начались в ноябре 1927 года и длились четыре месяца. Моисеи был занят в четырех спектаклях.

В октябре следующего года актер рискнул посетить Америку уже без Рейнхардта, с собственной труппой. Он также снялся в Голливуде, в фильме «Королевская ложа» по пьесе Дюма-сына «Кин, или Гений и беспутство».

В конце 1920-х годов Моисеи неустанно разъезжает по Европе, очертив для себя постоянный маршрут, по которому он перемещается каждое лето: Вена, Бухарест, Будапешт, Загреб, Прага. И лишь в конце сезона, осенью – Берлин, где Моисеи выпустил пластинку с записью монолога из «Фауста».

В 1932 году актер тяжело заболел. Началась болезнь как бессонница, изнурительная, многодневная. Никакие снотворные не помогали: Моисеи похудел, осунулся, сгорбился. Он на месяц лег в санаторий – в Грюневальде, под Берлином. Его лечили наркотиками: сначала пантопоном, потом морфием. Покинув санаторий, он уже не расставался с этим лекарством. В Грюневальде Моисеи поправился, даже пополнел. От этой полноты он уже не избавится. И бессонный взгляд, устремленный мимо и за собеседника, тоже останется у него теперь навсегда.

Недолго пожив в Вене, Моисеи поехал в Италию. Его сопровождала молодая возлюбленная – спокойная и нежная Хильда Вагенер, актриса Бургтеатра, прославленная венская Джульетта.

В Италии Моисеи получил от властей субсидию в пятьсот тысяч лир и собрал вокруг себя труппу из актеров высшего класса. Труппа имела традиционный для Италии статус бродячего театра и разъезжала по городам страны. Моисеи сыграл в кино роль Лорензаччо в костюмно-историческом фильме «Лорензаччо ди Медичи» (1934).

Судьба отмерила актеру короткий срок. Моисеи скончался в Вене, на рассвете 22 марта 1935 года. Через неделю ему исполнилось бы пятьдесят шесть лет.

Тело Александра (Сандро) Моисеи было сожжено, а урну с прахом Иоганна отвезла в Швейцарию, в местечко Моркоте на берегу озера Лугано, где он завещал себя похоронить.

НИЛЬСЕН АСТА (1881—1972)

Датская актриса. Мировую известность получила в немом кино. Снималась в фильмах: «Гамлет», «Безрадостный переулок», «Идиот», «Фрекен Юлия», «Танец смерти» и др.

Аста Нильсен родилась 11 сентября 1883 года в Копенгагене в бедной семье. Отец часто болел и не имел постоянной работы. Мать нанималась в богатые дома приходящей прачкой. Семья часто переезжала. Первые сознательные годы в жизни Асты прошли в шведском городке Мальме. Самые сильные детские впечатления связаны с пьесами Ибсена, точнее, с образами ибсеновских женщин – Агнесой («Бранд»), фру Ингер из Эстрота, Геддой Габлер. В тринадцать лет Аста решила стать актрисой, а через год пришла на испытание к своему будущему наставнику Петеру Йерндорфу.

Аста Нильсен, мечтавшая о сложных драматических ролях, за годы ученичества у Петера Йерндорфа, а затем в школе Копенгагенского Королевского театра восполнила пробелы в своем воспитании. Ее ввели в мир скандинавской мифологии, познакомили с классическим искусством и литературой Нильсен приобрела хороший вкус, актерскую культуру. С 1901 года она не без успеха выступала в различных копенгагенских театрах, ездила на гастроли в Швецию, Норвегию, Финляндию.

К театру Аста Нильсен относилась с пиететом. Великая актриса, на протяжении двадцати лет царившая в кино, считала себя изгнанной из храма настоящего искусства.

По странному недоразумению Нильсен считали преимущественно актрисой комедийной. Она легко осваивала самые разнохарактерные амплуа комических старух, субреток, травести. В прессе писали об оригинальности трактовок и необыкновенном темпераменте артистки. По ее собственному выражению, она нередко получала похвалы «за то, что резвилась, как необъезженный жеребенок, или нарушала своей игрой все рамки роли». В театрах, где она работала, ставили пьесы Ибсена и Свена Ланге, «Даму с камелиями» Дюма. Но Аста Нильсен постепенно потеряла всякую надежду выйти на сцену в роли Норы или Маргариты Готье.

В 1910 году молодой журналист Урбан Гад предложил киностудии «Нордиск» поставить фильм по написанному им сценарию, с Астой Нильсен в главной роли. «Я сразу загорелась наконец-то у меня будет значительная трагическая роль», – восклицает актриса.

Героиня «Бездны» – учительница музыки Магда встречает циркача Рудольфа, влюбляется в него и порывает со своим женихом, инженером Кнудом. Вместе с Рудольфом она выступает в варьете, где исполняет эротические танцы. Вскоре Рудольф охладевает к ней. Магда в отчаянии убивает неверного любовника. Ее ведут в тюрьму двое полицейских. И она идет – несчастная, раздавленная горем женщина. Эта движущаяся в кадре женщина потрясает и сегодня. В момент же выхода фильма на экраны это было открытием, взрывом.

В своих мемуарах Аста Нильсен нисколько не преувеличивает, говоря, что «Бездна», шедшая с успехом во всем мире, была воспринята как перелом в истории кино. Прежде к актерам, выступавшим на экране, относились как к марионеткам. Появление Асты Нильсен на экране заставило самых суровых критиков признать кино искусством. Ее дебют, как и становление ее славы, неотделим от имени режиссера Урбана Гада. Ставший в 1913 году мужем Асты Нильсен, он снимал почти все фильмы с участием актрисы в предвоенную пору и в годы Первой мировой войны. Урбан одним из первых открыл пластическую выразительность кадра.

После феноменального успеха «Бездны» представитель одной из крупнейших немецких кинофирм предлагает ей громадный гонорар и исключительные условия для работы в Германии. Аста Нильсен переезжает в Берлин, становится родоначальницей немецкой школы киноактеров, столь прославившейся в годы расцвета «великого немого». Фильмы с участием Асты Нильсен пользовались неимоверным успехом. Любопытно, что несколько позднее немецкий юмористический журнал изобразил в виде Адама и Евы Асту Нильсен и Чарли Чаплина…

Ее сравнивали также с Сарой Бернар и с Элеонорой Дузе. Все, кто писал об Асте Нильсен, подчеркивают сексуальный характер ее образов, экзотику сюжетов. Созданный ею тип «женщины-вамп», роковой женщины стал первым «классическим» типом экрана. И все-таки главное в ее таланте – мотив страдания, поруганной любви. Воспитанная драмами скандинавских авторов, Нильсен почти достигла уровня подлинной психологической драмы. Она любила великую русскую литературу, образ Настасьи Филипповны был ей дороже многих других. Катерину из «Грозы» она позже воплотила на экране.

Не слишком молодая, не претендовавшая на ослепительную красивость датская актриса в один вечер покорила весь мир. У нее было на редкость выразительное лицо, отмеченное неповторимостью. И в то же время многие женщины находили, что похожи на Асту Нильсен. Она была и обыденна и таинственна в туалетах, которые носили все, – и все могли чувствовать себя столь же обворожительными, столь же загадочными, столь же неповторимыми.

Аста Нильсен принесла в кино высокую театральную культуру. Она, пожалуй, первой из актеров кино поняла, что на экране важнее всего максимальная экономия жеста, мимики. Кто видел глаза Асты Нильсен, читал в них много больше того, что могла дать самая изощренная игра на сцене. По существу, это означало революцию в актерской технике.

В воспоминаниях артистка говорит о своем методе работы: «Я видела, что главная сторона кино – зрительная, лицо и движения сами должны выражать душу, делать ее зримой. Приходя в просмотровый зал, я смотрела на себя глазами строгого критика – образцов для подражания у меня ведь не было. Здесь я узнавала, как слово можно заменить мимическим выражением или движением, и что эти движения можно ограничить одним намеком, воспринимаемым камерой и незаметным для глаза оператора (вот, кстати, причина того, что режиссер так часто заставляет актеров утрировать игру)».

Среди поклонников таланта Асты Нильсен были видные критики, поэты, драматурги начала века. О ней восторженно писали Георг Брандес, Герман Банг, немецкий режиссер Леопольд Йеснер. «У нее грация японки из порочнейших листов Утамаро и вдохновение Иветты Гильбер – восклицал в 1911 году Гийом Аполлинер. – Она – все! Она – видение пьяницы и мечта одинокого. Она смеется, словно юная девушка, так беззаботно и счастливо, а в ее глазах видится нечто, что никогда не обретет выражения в словах, слетевших с ее губ. Когда в ее глазах сверкает ненависть, мы сжимаем кулаки, когда она распахивает их, нам кажется, что это звезды светят».

Позже она скажет, что ей по душе всегда были роли комедийные. В фильме «Ангелочек» (1914) Аста играла девчонку-сорванца, которой отец покупает куклы, не замечая, что дочь успевает затевать флирт едва ли не с каждым встречным мужчиной.

После окончания Первой мировой войны Нильсен организовала в Берлине собственное кинематографическое общество «Артфильм». Это позволило ей обратиться к литературной и театральной классике.

В двадцатые годы Аста Нильсен осуществила наконец свою давнишнюю мечту: она сыграла на экране многие из тех ролей, ради которых некогда пошла на сцену. Среди лучших ее работ этого времени Настасья Филипповна в «Идиоте» по роману Достоевского (1921), Фрекен Жюли по знаменитой пьесе Стриндберга «Фрекен Жюли» (1921), Ванина в экранизации стендалевской «Ванины Ванини» (1922), Лулу в экранизации драматической поэмы Франка Ведекинда «Дух земли» (1923), Гедда Габлер в «Гедде Габлер» Ибсена (1925).

Вершиной этого цикла классических ролей актрисы является работа над образом Гамлета в фильме, поставленном режиссером Свеном Гадем и Гейнцем Шаллем в 1921 году.

Нильсен воспользовалась версией американского шекспироведа Эдварда Вейнингера, считавшего, что Гамлет – переодетая женщина. Сцены из этого немого фильма впоследствии неоднократно приводились как пример особой выразительности мимического диалога.

У Асты Нильсен Гамлет – умная и нежная принцесса, рожденная в смутное военное время. Она любит Горацио, своего однокашника по университету. Актриса играла женщину, взявшую на себя мужскую миссию и сломленную непосильным бременем. Тайная страсть к Горацио усугубляла тяжкие метания принцессы, ее трагическую судьбу. Трактовка роли, таким образом, оказалась сугубо романтической.

Постоянным партнером Нильсен был в эти годы Пауль Вегенер – крупный немецкий актер и режиссер. В 1922 году они исполнили главные роли в фильм Артура фон Герлаха «Ванина». Сюжет, заимствованный из новеллы Стендаля, был разработан сценаристом Майером в духе мистических баллад эпохи романтизма. Критики отмечали выдающуюся игру артистов, «захватывающие сцены страсти и отчаяния», мятежность образа, который создала Аста Нильсен. «Благодаря таким актерам, как Аста Нильсен и Пауль Вегенер, Артур фон Герлах превратил это исследование садизма в фильм, который прославлял высокие человеческие чувства, бьющиеся в тисках тирании», – писал впоследствии Кракауэр в книге «От Калигари до Гитлера».

В 1924 году актриса снялась в фильме «Гедда Габлер» (режиссер Экштейн). Эта экранизация, имевшая большой успех, бросила запоздалый отсвет на все прежние работы Асты Нильсен. Отныне, возвращаясь к ее довоенным лентам, стали писать, что, несмотря на схематизм и откровенную банальность мелодраматических сюжетов, «Ибсен, ибсеновские женщины прошли по всем ее ролям».

Все сделанное актрисой в эти годы венчает образ Мицци (Марии) Лехнер в фильме крупнейшего австрийского режиссера Георга Вильгельма Пабста «Безрадостный переулок» (1925), где снимался также бывший артист Московского Художественного театра Григорий Хмара, который стал новым мужем Асты Нильсен.

Фильм был прекрасным по смелому показу жизни в послевоенной Австрии. Аста Нильсен достигла подлинно трагических высот Мицци, обманутая своим возлюбленным, разорившимся аристократом, убивала его новую любовницу, а потом продавалась первому попавшемуся нуворишу. Преступление оставалось нераскрытым, пока преступница, измученная угрызениями совести, сама не доносила на себя.

«Нильсен рассказывала не о социальных драмах, а о трагедиях души, об омуте страстей. Все ее фильмы были вариантами одной судьбы. На преступления, самоубийства, словом, в бездну всегда толкала ее героинь любовь, женщина, зажигавшая сердца своим одухотворенным эротизмом, сама же становилась его жертвой. Именно эта неизменность основного мотива и его органическая связь с глубинной сущностью натуры и таланта Асты Нильсен выдвинули ее в число любимиц публики», – пишет киновед А.Л. Сокольская.

Сама Нильсен считала, что зрителей привлекала жизненность, «горькая правда» ее образов. Актриса пишет, что пришла в кино с намерением опровергнуть идиллическую ложь экранного мирка, «реалистически представить… неудачниц, больных, несчастных, отверженных», – людей, которые были близки ей с детских лет.

Аста Нильсен открыла многое из того, что стало затем разрабатываться более пристально, более детально. Именно она начала рассказывать легенду, которую значительно позже привыкли связывать с именем французской актрисы Симоны Синьоре: стареющая женщина всеми силами пытается сохранить любовь.

«Трагедия проститутки» (1927) знаменовала возвращение в кино Асты Нильсен после двухлетнего отсутствия. По мнению «Ле синема реалист альман», в этой сентиментальной истории о стареющей проститутке «расставлены верные акценты»: «ею движет социальное течение, затушевывающее мелодраму. Горести Асты Нильсен забываются ради восприятия атмосферы растерянности и волнения, царившей в Германии перед приходом к власти нацистов».

В конце двадцатых годов Нильсен вернулась в театр. Страсть к сцене снова одержала верх: актриса создала собственную труппу и гастролировала с ней по городам Германии.

Ажиотаж, который вызывали выступления датской звезды в «Даме с камелиями» Дюма, «Грозе» Островского и ряде других пьес, связан не только с ее кинематографической известностью. Ее талант, отточенное мастерство, большую театральную культуру единодушно отмечали самые серьезные критики.

В 1932 году кинозрители впервые услышали ее голос на экране: она сыграла главную роль в звуковом фильме «Недопустимая любовь» (режиссер Э. Вашнек). Появление звука могло расширить арсенал ее выразительных средств.

«Для большинства звезд немого кино приход звука означал конец их артистической карьеры, – замечает кинокритик В. Кисунько. – И лишь некоторых звучащее слово еще крепче связало со зрителями. Голос Асты Нильсен не разрушил образа, утвердившегося и царившего на экране в течение двух десятилетий. Высокая театральная культура актрисы, неразрывно связанная с отточенной кинематографической пластикой, и в новых, совершенно необычных условиях дали интересные результаты. Аста Нильсен сохранила здесь свое главное достоинство – искренность. Умная актриса, умная женщина, она не цеплялась за роли молодых героинь и, вступая в шестой десяток, открывала для себя и для зрителя новые судьбы, новые драмы».

И тем не менее звездой звукового кино Аста Нильсен не стала. Фильм «Невозможная любовь» завершил ее творческий путь. В 1933 году актрису пригласили на званый вечер для берлинских артистов. Об отказе не могло быть и речи. Асте Нильсен было оказано исключительное внимание: фюрер сидел с ней за отдельным столиком. Геббельс предлагал ей создать для нее особую киностудию. Однако Аста Нильсен заявила, что не в восторге от того, что делают нацисты в Германии. На следующий же день она уехала в Данию.

Кинематограф на ее родине влачил жалкое существование. Все попытки вернуть Асту Нильсен в кино оказались безуспешными, так же как попытки самой актрисы возродиться на театральной сцене.

В театре она выступила в последний раз перед войной. Прощальный вечер «Датской Дузе», как называли Асту Нильсен, состоялся в копенгагенском Народном театре в 1939 году.

Больше всего радости приносила ей дочь. «Она была музыкой моей жизни, но, правда, несколько иной, чем обычно. Единственным и действительно большим событием для сердца стал мой ребенок, моя единственная дочь…»

На Венецианском фестивале 1958 года публика увидела многие из лент с участием Асты Нильсен. И два слова «великая актриса» – звучали как признание таланта, неповторимой индивидуальности, восхищение человеком, бесконечно преданным искусству.

Весной 1961 года жительница Копенгагена Аста Нильсен писала: «Давно уже я отказалась от всех публичных выступлений, что отнюдь не означает тихого существования. Моя тяга к искусству находит выход в давнишней любви к живописи. Я придумала новую форму живописи и работаю не кистью и красками, а с помощью цветной материи, из которой создаю людей и зверей, пейзажи и цветы. Два датских торговца произведениями искусства устраивали мои творческие выставки: снова судьба мне улыбнулась и одарила новым успехом. Так жизнь после множества чудесных событий и некоторых бурь стала гармоничной; кому дано слышать музыку тишины, тот услышит симфонию небывалой красоты».

В 1968 году актриса поставила фильм «Аста Нильсен», в котором рассказала о своей творческой деятельности.

Аста Нильсен умерла 25 мая 1972 года. Она вошла в историю культуры XX столетия как легендарная кинозвезда, первая вамп, родоначальница серийных образов фатальных женщин. Но вместе с тем – как первая трагическая актриса кинематографа.

ФЭРБЕНКС ДУГЛАС (1883—1939)

Американский актер, продюсер. Один из основателей кинокомпании «Юнайтед Артистс». Снимался в фильмах: «Знак Зорро», «Робин Гуд», «Багдадский вор», «Черный пират», «Железная маска» и др.

Дуглас Элтон Ульман (Фэрбенкс) родился в Денвере, штат Колорадо, 23 мая 1883 года. Его отец, Г. Чарлз Ульман, известный нью-йоркский адвокат, вложив все деньги в добычу серебра, переехал в Денвер. Однако дело у него не пошло, он начал пить и в 1889 году оставил семью. Мать Дугласа, Элла, поменяла фамилию трех сыновей на Фэрбенкс (ее первый муж, Джон Фэрбенкс, плантатор из Нью-Орлеана, умер от туберкулеза).

В детстве Дуглас занимался верховой ездой, фехтованием, легкой атлетикой, играл в любительских спектаклях, читал Шекспира и Байрона. Окончив школу, Фэрбенкс готовился стать горным инженером, но затем уехал в Европу. В Париже строил метро, был докером в Лондоне. Сменив несколько мест работы, он нанялся матросом на грузовое судно.

По возвращении в Америку Фэрбенкс обосновался в Нью-Йорке. И здесь ему пришлось нелегко. Он работал помощником биржевика, секретарем адвоката, комиссионером, но мечтал стать актером. Дуглас с завидным упорством осаждал театральные агентства, пока ему не улыбнулась удача.

Он женился на Бет Салли из богатой семьи. Детство девушки прошло в поместье отца на Род-Айленд и в особняке на Манхэттене. Все это притягивало Фэрбенкса, поднимавшегося по социальной лестнице. 9 октября 1909 года в семье родился сын Дуглас-младший.

Легкий и жизнерадостный, Фэрбенкс выступал на Бродвее и пользовался успехом, играя в незатейливых спектаклях типа «Театральная лавочка», «Новая Генриетта», «Он приходит с улыбкой», «Джентльмен с Миссисипи» и т.д. В конце 1914 года его начала обхаживать кинокомпания «Триэнгл», во главе которой стояли Д.У. Гриффит, Томас Инс и Мак Сеннет.

Первый фильм Фэрбенкса «Ягненок», поставленный по сценарию Гриффита, вышел на экраны 7 ноября 1915 года. Герой Дугласа, слабый, бесхарактерный юноша, попав в критическую ситуацию, обретает мужество. Он совершает побег из тюрьмы, скачет на коне и сражается с бандитами. Подобные персонажи всегда нравились зрителям. Но Фэрбенкс привнес в традиционный тип столько жизненной силы и оптимизма, что публика безоговорочно отдала симпатии его герою.

Фэрбенкс сразу стал модной звездой. «Триэнгл» принялась одну за другой выпускать картины с его участием: «Безумие Манхэттена», «Метис», «Двойные хлопоты», «Флирт с судьбой», «Добрый негодяй»… Всего двенадцать за год и три месяца.

Бет Салли была счастлива в семейной жизни, несмотря на то что Фэрбенкс мало времени уделял сыну. Он часто увлекался женщинами. Никто не знает точно, когда начался его роман со знаменитой актрисой Мэри Пикфорд. Очевидно, Дуглас нуждался в ее советах и связях в кинематографическом мире.

Фэрбенкс быстро разбогател. В 1916 году он перевез семью в Лос-Анджелес, где каждый месяц выходил его новый фильм. Дуглас купил дом на авеню Ла-Бреа, сделал братьев Джона и Роберта своими деловыми партнерами и устроил сына в престижную школу. Он вступил в концерн «Феймес Артистс – Ласки», основал собственную кинокомпанию, доверив прокат своих картин престижной фирме «Арткрафт».

Фильмы с его участием ставились гриффитовскими режиссерами, но сам мэтр, предвидя кризис жанра, все меньше интересовался экранными историями Фэрбенкса.

Режиссер Джон Эмерсон и сценаристка Анита Лус предложили Дугласу играть не только героя, но и свое отношение к нему: немного снисходительное, ироничное, тем более что поводы для забавных коллизий всегда находились в повседневной американской жизни. Этот совет оказался как нельзя кстати.

Кинокарьера Фэрбенкса снова пошла в гору. Он высмеивал стремление американцев к популярности («Его портрет в газетах»), нравы высшего общества («Мистер Устройте»), назойливость репортеров («Скажите, молодой человек»), увлечение спиритизмом («Когда приходят облака»).

Настоящим триумфом Дугласа стал последний фильм для студии «Трайэнгл» – «Американец», в котором актер, по едкому замечанию французского киноведа Жоржа Садуля, «с присущим ему благодушием подавляет вооруженное восстание в Южной Америке». Картина получила восторженный прием в США и в европейских странах, сражавшихся с Германией.

Работая в компании «Парамаунт», актер продолжал развивать принципы полуприключенческого-полукомедийного жанра, используя насмешливую интонацию не только в своих сатирических киноскетчах, но и в других сюжетах, в частности ковбойских («Дикий и лохматый», «Аризона», «Человек из Пейнтед Пост», «Денди в трусиках»).

В 1918 году вместе с Чаплиным и Мэри Пикфорд Фэрбенкс предпринял поездку по штатам, распространяя военный «Заем свободы». Турне самой знаменитой тогда артистической тройки способствовало успеху акции.

Год спустя, незадолго до окончания войны, Чаплин, Фэрбенкс, Пикфорд совместно с Дэвидом Гриффитом основали собственную независимую кинокомпанию «Юнайтед Артистс». Первый фильм, созданный для нее Фэрбенксом, назывался «Его величество – американец» и рассказывал о похождениях молодого янки в Европе.

Американский историк кино Л. Джекобс отмечал: "…Фэрбенкс создал образ честолюбивого, прямого, молодого американца демократа… непобедимого и бесстрашного человека, «сделавшего самого себя»…

В воскресенье 28 марта 1920 года Фэрбенкс и Пикфорд поженились (Дуглас заверил Мэри, что эта дата особенно благоприятна, согласно астрологическому календарю). Он подарил жене Пикфэр, просторный дом в Беверли-Хиллз.

Новый виток популярности Фэрбенкса связан с костюмными фильмами. Для начала он облачился в маску и плащ и сделал ставку на картину «Знак Зорро». Загадочный благородный разбойник заступается за слабых и обиженных, неизменно оставляя шпагой свой знак – букву "Z". В «Знаке Зорро» Дуг играл два совершенно противоположных характера: в финале выясняется, что бездельник и благородный разбойник – одно и то же лицо. Конечно, оба характера были сделаны в условной «фэрбенксовской» манере, но сделаны безукоризненно.

«Знак Зорро» имел такой успех, что актер на целое десятилетие стал главным романтическим героем экрана. В своем новом облике он как бы восстанавливал утраченный мужской идеал нации. «Мушкетерская сторона ослепительна, но и линия „истомы и пресыщения“ вызывает восторг», – писал в те годы молодой идеолог французского «авангардистского» кино Луи Деллюк.

Фильм был мастерски поставлен Фредом Нибло. Он же был режиссером «Трех мушкетеров» (1921), где Фэрбенкс виртуозно фехтует на шпагах в роли д'Артаньяна. Фильм был снят в хорошем темпе, с использованием тщательно изготовленных, красивых декораций. Благодаря ежедневным тренировкам, пластичность, легкость, артистизм с годами не покидали Дуга.

В следующем, 1922 году Аллан Дуэн ставит «Робин Гуда», экранное переложение английской народной легенды в вольной голливудской трактовке. Сюжетная канва щедро расцвечена сценами рыцарских турниров, грандиозных битв и другими зрелищными аттракционами. Фэрбенкс приобрел совместно с женой громадные студии Хэмптон (бульвар Санта-Моника), и вскоре там уже высились огромные декорации средневекового замка и города Ноттингем. Робин Гуд – Фэрбенкс, с короткой бородкой и в шляпе с пером, весело переносится на веревке с одного конца замка на другой, всегда поражает цель стрелой из лука, одним ударом скидывает с лестницы полсотни человек… Но Дуглас не превратился в супермена, поскольку грубовато подсмеивается над своим персонажем.

«Первому любовнику» исполнилось сорок. Он занимался всеми видами спорта и любил показывать гостям акробатические упражнения. Десятками тысяч экземпляров на разных языках продавалась книга «Смейтесь и живите», где Фэрбенкс в афоризмах раскрывал секрет своих успехов. Среди них, например, такой: «Счастье есть состояние духа. Оно приходит к тем, кто стремится быть счастливым, а счастлив тот, кто смеется».

Популярность актера достигает всемирного масштаба. Фэрбенкс вместе с женой много путешествует. В 1921 году они посетили Италию, Францию, Швейцарию, Ближний Восток и Африку. В 1924-м – всего за три месяца побывали в Лондоне, Париже, Мюнхене, Берлине, Осло, Копенгагене, Амстердаме и Брюсселе. Через два года их восторженно встречали в России.

Вершиной славы Фэрбенкса стал феерический «Багдадский вор» (1924). Этот фильм отличался большой изысканностью и экзотикой («Это поэзия в движении, – с гордостью отзывалась о нем Мэри Пикфорд и добавляла: – Фильм обошелся студии в миллион семьсот тысяч долларов»). Фэрбенкс после выхода картины писал: «Кто из нас не строит воздушных замков, но никому никогда не может прийти в голову, что воздушные замки могут превратиться в действительность. Я хотел вдохнуть в эту картину то нереальное, несбыточное, фантастическое, что так чарует нас в сказках „Тысячи и одной ночи“. Мой фильм – это сказка для взрослых, и главной ее идеей является девиз: „Сам создавай свое счастье“».

Фэрбенкс добился блестящего успеха в фильме «Дон Ку, сын Зорро» (режиссер Крисп, 1925), где играл старого идальго и его сына. Затем Дуглас прибегнул к цвету в «Черном пирате» (режиссер Паркер, 1926), что позволило снять великолепные подводные сцены… В одном из эпизодов «Пирата», сделанного чуть ли не методом «техноколор», Фэрбенкс перебирается по канату с одного корабля на другой.

Российский киновед А. Разумовский справедливо замечает: «…Фэрбенкс не ставил перед собой задачи глубокого психологического раскрытия образа, да и весь строй, вся устремленность его картин исключали эту возможность. Но актер безукоризненно владел своим телом, был необычайно легок, ловок, пластичен, его жизнерадостность не вызывала сомнений в своей искренности, а обаяние… Вот уж это качество нельзя ни „отработать“, ни „сыграть“! А им актер обладал в полной мере! Кроме того, Фэрбенкс владел чувством актерского такта и… как ни парадоксально для экранного актера – „чувством зрителя“. Словом, Фэрбенкс безукоризненно решал задачи, которые ставили перед ним его жанр, его сценарии, его режиссеры и он сам».

Его маленький рост поражал всех, кто впервые встречался с ним в жизни. Обычно он выбирал для своих фильмов людей ниже среднего роста и на голову превосходил их. Но он смягчал такое впечатление о себе любезностью и акробатическими проделками, когда принимал гостей у себя дома в Голливуде. Ферри Пизани, который не жаловал Дугласа, злословил «Дуглас любил хвастаться своими талантами перед гостями. Он как бы изображает ребенка, когда срезает ударом кнута сигарету у самых губ ассистента или демонстрирует публике свою гибкость. На самом деле все это – рекламная постановка. За его ребячеством скрывается расчетливый и практичный ум. Горе тому смельчаку, который, приняв за чистую монету вызов Дугласа, захочет доказать свое превосходство».

В 1927 году была образована Академия искусства кино. Дуглас Фэрбенкс стал ее первым президентом (он занимал этот пост в течение трех лет).

Между тем «великий немой» заговорил. Поначалу Фэрбенкс с энтузиазмом отнесся к звуковому кино. «Железная маска» (1929) была немой картиной, но в прологе он читал поэму так прочувствованно, что перегорела звуковая лампа. Дуглас прекрасно играет пожилого д'Артаньяна. Он плачет, по-отечески относится к молодому королю и умирает.

Увы, в жизни Фэрбенкс слишком поздно научился играть роль отца. «Я нехотя признавал в нем отца», – писал Фэрбенкс-младший. Дуглас редко виделся с сыном, и даже о дне его рождения актеру напоминали друзья. Месяцами он для него словно не существовал. Зато с Чаплиным Фэрбенкс почти не расставался. В книге «Моя биография» Чаплин много и тепло рассказывает о своем друге. Вспоминает его романтический характер и неожиданный при этом практицизм, отдает должное большому артисту… В конце жизни Чаплин назвал Фэрбенкса единственным человеком, которого считал близким другом.

Дуглас Фэрбенкс решил впервые сняться в фильме вместе с женой. Но свободная экранизация пьесы Шекспира «Укрощение строптивой» (1929) вызвала лишь любопытство.

Последние же фильмы Дугласа терпят провал. Уже «Полет на Луну» («Достать луну с неба») (1931) показывает, что творческий запал Фэрбенкса иссякает. Он играет вальяжного барона с Уолл-стрит, который преследует Бибе Даниелс на сверкающем корабле. За улыбкой актера чувствуется отчаяние. В сцене, когда он теряет девушку, на его лице появляется тень неподдельного одиночества. «Для постороннего наблюдателя, – писал позднее Фэрбенкс-младший, – он оставался все тем же энергичным лидером, но его действия носили уже лишь автоматический характер».

Дуглас отправился в Англию играть в гольф, затем путешествовал в чисто мужской компании с Чаком Льюисом и режиссером Виктором Флемингом. В Японии Фэрбенкс увлекся фехтованием и джиу-джитсу. В Шанхае он посещал опиумные притоны. В Бангкоке встречался с местным королем. Во время сафари в Индии Дуглас, сидя на слоне, убил трех леопардов, тигра и пантеру.

Он снялся еще в двух картинах – «Вокруг света за восемьдесят дней» (1931) и «Робинзон Крузо» (1932), которые сам продюсировал. Успеха фильмы не имели.

Фэрбенкс снова отправился в путешествие. Он исследовал Филиппины, Суэцкий канал, Сибирь, Маньчжурию, Монголию и Марокко. Он играл в гольф с принцем Уэльским. В Англии и Европе Фэрбенкс удовлетворял свою слабость к общению с аристократией. Весной 1932 года в Лондоне на приеме, посвященном приезду короля Испании, он увлекся леди Сильвией Эшли, красавицей со скандальной репутацией.

Мэри Пикфорд все реже виделась с мужем: «Просто не могу поспевать за человеком, само существо которого олицетворяет движение, пусть и бесцельное». 8 декабря 1933 года она подала на развод. В качестве причины была названа «психологическая несовместимость».

Фэрбенкс выпустил на экраны фильм «Частная жизнь Дон Жуана» (1934). В роли Дон Жуана он прощался с молодостью. В финале великий любовник, устав от бесконечной погони за наслаждениями, передает факел своему сопернику и исчезает…

10 января 1936 года Мэри, наконец, получила разрешение на развод. Суд сохранил за Фэрбенксом его ранчо в Санта-Монике, а Мэри оставил Пикфэр. В марте Дуглас женился на леди Эшли. Через несколько лет супруги поселились в доме на побережье. Фэрбенкс играл в карты, рассказывал гостям забавные истории и по-прежнему обожал гольф. Но случались дни, когда он бросал все, чтобы провести вечер в Пикфэре. Дуг сидел у кромки бассейна рядом с Пикфорд. «Какая ошибка, Мэри», – признался он ей однажды. Пикфорд посмотрела в сторону горизонта и ответила: «Мне очень жаль»…

Фэрбенкс умер от сердечного приступа 12 декабря 1939 года.

Лучшие его фильмы выдержали проверку временем. Они существуют как живые произведения киноискусства. Не многим старым лентам мирового кино удалось выдержать столь строгое испытание.

ЛИНДЕР МАКС (1883—1925)

Французский киноактер. Снимался в фильмах: «Макс-тореадор», «Чемпион по боксу», «Три пройдохи», «В маленьком кафе» и многих других. В 1963 году во Франции создан монтажный фильм «В компании Макса Линдера».

Габриэль Максимилиан Лёвьель (Макс Линдер) родился 16 декабря 1883 года в Сан-Лубе (департамент Жиронда) в семье богатого винодела. Когда Габриэль объявил о решении стать актером, разразился скандал. Несмотря на протесты родителей он уехал учиться актерскому мастерству в Бордоскую консерваторию. Окончив ее, Лёвьель играл в местном театре – в спектаклях «Романтики» Эдмона Ростана, «Андромаха», «Проделки Скапена», «Севильский цирюльник». Большого успеха он не добился (через несколько лет театр обанкротился, в его помещении крутили кино, главные сборы давали ленты с участием Макса Линдера).

В 1904 году Лёвьель приезжает в Париж, где пытается поступить в Консерваторию. Потерпев неудачу, он пробует свои силы в небольшом театре «Амбигю».

Посетив знаменитый театр «Варьете», Габриэль пришел в восторг от игры таких актеров, как Альбер Брассер Барон, Ева Лавальер, Мари Монье. Но особенно ему запомнились Макс Дирли и Марселла Линдер. Плененный мастерством этих двух актеров, Лёвьель принял псевдоним – Макс Линдер.

В 1906 году Габриэлю удается перейти в «Варьете», где ему достаются совсем незначительные роли, но – рядом с Дирли!

Получал он немного, поэтому приходилось давать уроки фехтования, искать приработка в кино. Маленький рост (158 см) обрекал его на роли школьников, юнцов. Пятиминутная комедия «Первый выход гимназиста» была снята за несколько часов режиссером Луи Ганье. Это произошло в июле 1905 года. В последующие два года Габриэль Лёвьель снимается в мелодрамах («Яд», «Смерть тореадора»), маленьких комедиях.

Успех пришел неожиданно. В очередной комедии он должен был играть конькобежца. Встав первый раз на коньки, Макс Линдер делал все возможное, чтоб удержаться на ногах… За несколько часов мучений он получил лишь двадцать франков без страховых и… признание публики.

Когда в 1908 году фирма Патэ осталась без главного комика (Андре Дид уехал в Италию), Макс Линдер уверенно занял его место. Вскоре за ним укрепляется титул короля смеха, короля экрана. Ни Сара Бернар, ни Муне-Сюлли не знали во Франции такой популярности.

Решающую роль в триумфе Макса Линдера сыграли симпатии зрительниц. На экране он – типичный франт, само изящество, жизнерадостность. Особенное значение актер придавал своему туалету, в котором не было ничего от цирковой комической неправдоподобности. В газетах сообщалось, что Макс Линдер одевается только в «Белль Жардиньер» и у светских портных. Цилиндр (актер сделал этот головной убор всемирно известным) или мягкая шляпа, визитка или безукоризненно сшитый пиджак, модные брюки в полоску, гетры, тросточка – все было обыграно Линдером в полную меру, так же как и ослепительная, почти неизменная улыбка и чисто французские усики.

Макс Линдер был одним из первых, если не первым кинематографическим актером. «Отличием Линдера от Дида и прочих, – пишет киновед Л. Трауберг, – было то, что в самых затруднительных положениях актер не старался изобразить идиота, не позволял всевозможным предметам выйти на первый план. Это было огромным искусством – умение в самых неправдоподобных ситуациях сохранять образ, реагировать сдержанно, скажем даже – тонко, не гримасничать».

В конце 1910 года на Больших бульварах было открыто кино «Макс Линдер», где почти каждую неделю проходили премьеры его новых картин. Когда Макс серьезно заболел, весь Париж следил за его температурой.

За десять лет работы, до начала Первой мировой войны, он выпускает около пятисот (!) короткометражных десятиминутных комедий, причем пишет сценарии и режиссирует преимущественно сам. Его герои – студент, бандит, боксер, флейтист, гипнотизер, дуэлянт, фермер, учитель танцев, жокей, повар, врач, шпион и даже тореадор и аэронавт! Сюжеты фильмов Линдера не отличаются разнообразием (иначе и невозможно было: каждую неделю в течение почти пяти лет появлялась новая лента). Все сводится к брачным или предбрачным передрягам. Достаточно перечислить небольшую часть названий его фильмов: «Брачная ночь Макса», «Новый роман Макса», «Макс и его соперники», «О женщины!», «Макс ищет невесту», «Макс теряет выгодный брак», «Макс и его теща», «Ревнивый Макс» и т.д.

В ленте «Макс – профессор танго» герой перед визитом в светский дом для бодрости слегка выпил в ресторане. Принятый гостями, хозяевами и их приемной дочкой за преподавателя танцев, Макс учит их танцевать танго, делая фантастические па, которым все старательно подражают. В репертуар приемов Линдера не мог не войти цирковой или эстрадный эксцентризм. Так, например, в одном из фильмов Макса в брачную ночь терзает блоха. Он пытается уничтожить ее с помощью револьвера. В другой ленте ему поручено ощипать курицу. Не зная, как это делается, он начинает ее брить.

Критики отмечают, что от фильма к фильму мастерство Макса Линдера растет. Его мимика становится все сдержаннее, все тоньше. С природным чувством ритма и меры он распределяет смешные места по всему фильму, нагнетая их силу к финалу, искусно перемежая их паузами, титрами, информационными кадрами. Актер знает силу крупного плана и детали. Умеет улыбнуться одними глазами, выделить нужный предмет – кошелек, бутылку, платочек, цветок. Рядом с юмором в его фильмах живет сатира. Клоунские антре, акробатические номера Макс проделывает с неподражаемым изяществом. И достигает смеха тем, что вводит эти трюки в обыденную жизнь.

В Германии, в Испании, в России Линдер олицетворяет идеального француза. Изящного, остроумного, непостоянного. Он отправляется в зарубежные гастроли.

В июле 1912 года Линдер выступает в Берлине, где успевает снять четыре фильма. В сентябре вместе с балериной Наперковской он гастролирует в Барселоне, где сражается с настоящим быком. И его дуэль, увековеченная в фильме «Макс-тореадор», заставляет хохотать, ужасаться и даже падать в обмороки.

Через год актер посещает Россию. Санкт-петербургская публика выпрягает лошадей и тащит его экипаж от вокзала до гостиницы. Газета «Новое время» писала: «Макс Линдер – самое популярное имя в современной европейской культуре. До сих пор, пожалуй, с ним старалось бороться имя Толстого. Но Толстой умер, и Макс завладел Европой».

29 июля 1914 года началась Первая мировая война. Для Макса это был драматический день. Едва оправившись от тяжелой болезни, он вступает в армию, попадает на фронт, потом, вновь заболев, переходит в распоряжение военного и дипломатического начальства, выполняя ряд официальных поручений. При этом он находит время сниматься, правда, не слишком часто. Макс со своей новой партнершей, прелестной Габи Морлей, выпускает комедии «Макс и сжимающая рука», «Макс и шпион», «Макс и сакс». В 1916 году он демобилизуется по непригодности и долго лечится в санатории «Шатель Гюйон».

За годы войны французская кинокомедия потеряла ведущие позиции. Пальма первенства перешла к американцам, к Маку Сеннету и его ученикам. Слабым утешением для Макса Линдера был тот факт, что очень многое Сеннет перенял у европейцев. Именно у Линдера, в ленте «Макс – повар из-за любви» появилось бросание тортов с кремом в лицо партнера. В другом фильме, желая покорить невесту своей игрой на пианино, Макс великолепно музицирует… на механическом инструменте, который, увы, продолжает играть и тогда, когда виртуоз раскланивается. Почти все американские кинокомики и даже знаменитый клоун Грок использовали эту блестящую находку Линдера.

В 1916 году, когда Чаплин ушел из фирмы «Эссеней», ее руководители не пожалели полутора миллионов, чтобы заманить к себе Линдера.

В Америке французскому актеру устраивают пышный прием. Чаплин дарит ему свой портрет с надписью: «Максу, единственному, несравненному, моему учителю – от ученика». Однако вместо планируемых двенадцати картин выходит только три «Макс едет в Америку», «Макс хочет развестись» и «Макс в такси». Фильмы Линдера не были приняты американской публикой, так как повторяли во всем его довоенное творчество, увы, вышедшее из моды. Французский актер тяжело заболевает и возвращается домой. В тихом санатории в Шамони он пытается разобраться в причинах провала.

Во Франции его продолжают ценить и поддерживать. Даже такой строгий критик, как Луи Деллюк, писал: «Макс Линдер величайший человек французского кино. Я его обожаю. Именно он – и притом он один – раньше других добился простоты, необходимой кино… Если лет через десять начнут изучать его фильмы – все поразятся, как много в них заложено».

Макс Линдер вместе с юным Раймоном Бернаром, сыном известного драматурга Тристана Бернара, экранизирует его пьесу «В маленьком кафе». Французы, которым было приятно вспомнить безмятежные довоенные времена, награждают актера восторженными аплодисментами. Однако следующая комедия с участием Макса Линдера «Священный огонь» прошла не столь успешно. Он снова отправляется покорять Америку.

В течение 1921—1922 годов на свой страх и риск Линдер делает три полнометражных фильма. Картина «Семь лет несчастий» привлекает к нему всеобщее внимание, «Будь моей женой» – встречена тоже неплохо, а фильм «Три пройдохи» (остроумная пародия на «Трех мушкетеров») вызывает восторг.

«Три пройдохи» действительно поразительный фильм, поставленный и блестяще сыгранный сорокалетним, больным, страдающим сильной неврастенией актером. Впервые он снимался в историческом костюмном фильме. Линдер одним из первых в кино вводит в ленту о XVII веке смелые анахронизмы, служащие источником искреннего, жизнерадостного комизма: телефон, мотоцикл и т.п. Эта картина, несомненно, повлияла на выпущенные позже шедевры Бастера Китона «Три эпохи» и «Наше гостеприимство».

Линдер сумел сохранить национальные качества романа Дюма, его превосходный темп, его непревзойденный оптимизм. Никогда Сеннет не додумывался до таких простых и замечательных находок – кольцо врагов готовится пронзить героя, он приседает – враги протыкают друг друга. Макс фехтовал не хуже Фэрбенкса. Трюки были изящны и ироничны. А Линдер – сама французская галантность. Безусловно, это была вершина творчества актера, одна из лучших пародий в истории мирового кино. Критики по обе стороны Атлантического океана ставили Макса Линдера на один пьедестал с Чаплином.

Во Францию он вернулся триумфатором. Король вновь воцарился на экране. В 1923 году Макс Линдер выпускает в сотрудничестве с Абелем Гансом комедию «На помощь!». Немного позднее призывает к сотрудничеству двадцать знаменитых писателей и драматургов, но предложенные ими сюжеты либо некинематографичны, либо дороги.

Неудачи начинают преследовать Линдера. Блистательный комический актер, уже в сорок два года потерявший жизненный задор, пытался вернуть его. Им увлечена восемнадцатилетняя красавица фламандка Элен Петерс. Ее отец, почтенный коммерсант, и слышать не хотел о зяте-комедианте Тогда Макс Линдер похищает девушку и 2 августа 1923 года женится на ней.

Но счастье новой любви сменяется ссорами, подозрениями, мучительной ревностью. Макс увозит молодую жену в Вену и там создает свою последнюю по-венски парадную, стремительную комедию «Король цирка». 27 июля 1925 года рождается маленькая Мод, та самая Мод, которая долго не будет знать о своих настоящих родителях, а потом сделает так много для возрождения славы отца: будет разыскивать по всем фильмотекам мира его старые короткометражки, выпустит в 1963 году сборник «В компании Макса Линдера», включающий три лучших американских фильма. Но и радость рождения дочурки не может развеять мрачность Макса. Проживая в Швейцарии, Линдер и его жена Элен пытаются свести счеты с жизнью, приняв сильную дозу снотворного. В первый раз их удалось спасти, но через некоторое время 30 октября 1935 года супруги Линдер были найдены в комнате на авеню Клебер со вскрытыми венами. К тому же они приняли смертельные дозы веронала и морфия. Рассказывают, что перед смертью Макс и его молодая жена еще раз перечитали роман Генрика Сенкевича «Quo vadis?», где есть сцена самоубийства автора романа «Сатирикон» Петрония и его рабыни Эвники…

Макс Линдер похоронен на родине, в Сан-Лубе.

ЧАПЛИН ЧАРЛЗ (1889—1977)

Английский актер и кинорежиссер. Начиная с 1910-х годов создал в немых комедиях облик бродяги Чарли, сочетавшего набор примет: усики, котелок, тросточка. Снимался в фильмах: «Золотая лихорадка», «Цирк», «Великий диктатор», «Огни рампы», «Огни большого города», «Новые времена», «Месье Верду», «Король в Нью-Йорке», «Графиня из Гонконга» и др.

Чарлз Спенсер Чаплин родился 16 апреля 1889 года в Лондоне, вырос в ужасающей бедности. Его мать, Ханна Хилл, – актриса мюзик-холла с неудавшейся карьерой. Отец, Чарли, тоже артист, сначала играл мимические сценки, потом стал, как тогда говорили, «драматическим и жанровым певцом». В 1890 году Чаплин-старший отправился на гастроли в Америку. Пока его не было, Ханна завела нового мужа – певца мюзик-холла Лео Драйдена и родила ему сына. Но через шесть месяцев Драйден исчез вместе с шестимесячным малышом.

Чаплин-старший практически ничем не мог помочь бывшей жене, своему сыну Чарли и пасынку Сиднею (он был старше брата на четыре года). Ханна то нанималась сиделкой, то шила на членов церковной общины. В 1894 году ее взяли в варьете, но однажды у нее сорвался голос. В этот же вечер, спасая положение, на сцену вышел маленький Чарли и спел забавную песенку.

Ханна едва сводила концы с концами, но сыновья запомнили не столько бедность, сколько попытки внести в их жизнь веселые и маленькие радости. Однако положение стало совсем отчаянным, когда мать сначала положили в клинику для душевнобольных, а затем поместили в работный дом. Дети оказались в приюте.

Ханне становилось то лучше, то хуже. 12 ноября 1898 года ее выпустили из больницы. Они поселились втроем на Метли-стрит. Чарли предстояло стать профессиональным актером. В девять лет он уже выступал в пригородных мюзик-холлах в варьете «Восемь ланкаширских парней», а когда ему было четырнадцать, управляющий «Театра герцога Йоркского» Хэмилтон сразу взял Чаплина на роль рассыльного Билли в пьесе Джиллета «Шерлок Холмс».

В 1906 году Чаплин выступал в номере молодых комиков «Цирк Кейси». Затем он подготовил сольный номер, в котором пытался изобразить смешного старого еврея. Но первый – и последний – выход кончился провалом. Через пятьдесят с лишним лет Чаплин сказал: «В театре я был, вообще-то, превосходным комиком. Ну, в шоу и во всем таком прочем. Но я не научился завлекать, а без этого комику нельзя. Разговаривать с публикой не умел. Я слишком хорошо играл. Серьезно, что ли… да, серьезно».

Наконец он оказался в труппе Фреда Карно. Чарли пел, танцевал, жонглировал, делал акробатические номера. В 1910 году Чаплин сыграл главную роль в новом спектакле «Бесстрашный Джимми, или Юный герой». Молодого актера заметили критики.

Вместе с труппой Карно Чаплин приехал на гастроли в США. Выступления прошли довольно успешно. Чарли был очарован этой страной. Репортеры писали, что он – из семьи еврейских водевильных актеров. Биограф Д. Робинсон тщательно изучил четыре поколения и не нашел свидетельств о еврейском происхождение актера как по линии Чаплинов, так и по линии Ханны Хилл.

Во время следующих гастролей в США, в конце 1912 года, на спектакле «Вечер в английском мюзик-холле» побывал Мак Сеннет – родоначальник американской комедии. Фирма «Кистоун» пригласила Чарли сниматься в кинокомедиях за сто пятьдесят долларов в неделю.

Чаплина одели в серый щегольский сюртук, цилиндр, монокль, назвали Чэзом, персонажу дали отрицательные качества – раздражительность, заносчивость, коварство, грубость. Злобный фат участвовал в нескольких картинах. Первый фильм Чаплина назывался «Зарабатывая на жизнь». Кроме двух-трех удачных трюков, в этой ленте нет и намека на образ, который он создаст впоследствии.

Мак Сеннет и его сотрудники были неистощимы на выдумки и не боялись повторений и заимствований. Чаплин принес с собой высокую английскую традицию. Она сразу выделила его, сделала автором, режиссером.

Чарли утверждал, что впервые свой знаменитый костюм, в котором его узнавали повсюду, он надел в фильме «Невероятно затруднительное положение Мейбл» (февраль 1914). По его словам, он хотел соединить противоположное – маленькую шляпу и огромные ботинки, мешковатые брюки и тесный пиджачок. Большие печальные глаза контрастировали с маленькими кокетливыми усиками. Характерная походка родилась иначе. Чарли перенял ее у старика по прозвищу Чудила Бинкс, который присматривал за лошадьми у кабачка его дядюшки Спенсера.

Кинокомедии с участием Чаплина имели успех. Однако режиссеров часто раздражали его советы, и тогда он решил сам снимать фильмы по собственным сценариям. Его первая лента «Застигнутый дождем» оказалась одной из лучших в «Кинстоуне».

В 1915 году он снял 12 фильмов для чикагской фирмы «Эссеней», по одному в месяц, среди них большим успехом пользовались «Чемпион», «Бродяга», «Женщина», «Вечер в мюзик-холле». В этих простеньких комедиях бродяжка Чарли ожесточенно боролся за существование: слабый, доверчивый, беззащитный, он мог быть и ловким, упорным, даже коварным. Он не только оборонял себя, но и боролся за справедливость, защищал слабых, наказывал порочных. За что только не брался Чарли: он был и банкиром, и маляром, и попрошайкой, и полицейским, и механиком, и батраком, даже Тарзаном, даже… красавицей Кармен! Когда срок контракта истек, Чарли запросил при подписании нового контракта сто пятьдесят тысяч долларов наличными. Это было его главным условием. Фирма «Эссеней» ответила отказом. Закончив съемки фильма «Кармен» (пародия на нашумевшую экранизацию оперы), Чаплин отправился в Нью-Йорк, где брат Сидней рассматривал все поступившие в его адрес предложения о работе от других кинокомпаний.

Чаплин и не подозревал, какой невероятной популярностью пользуются его фильмы в Нью-Йорке, а потому обрушившаяся на него слава буквально ошеломила его. Он стоял в толпе на Таймс-сквер, когда на световом табло здания, где помещалась редакция газеты «Таймс», побежали буквы: «Чаплин подписывает контракт с „Мьючуэл“ на 670000 долларов в год». Мечты сбывались. С нищетой и унижениями было покончено навсегда.

Первый же фильм «Контролер универмага», снятый Чаплином в «Мьючуэл», имел большой успех. Вскоре он втянулся в работу и каждый месяц выпускал по одной комедии в двух частях – «Пожарный», «Скиталец», «В час ночи», «Граф», «Лавка ростовщика», «За экраном»…

«Пожалуй, работа в „Мьючуэл“ была самым счастливым периодом моей творческой жизни, – писал актер. – Мне было двадцать семь лет, меня не обременяли никакие заботы, а будущее сулило быть сказочным. Скоро я должен был стать миллионером – все это чуть-чуть смахивало на бред. Деньги лились рекой… Бесспорно, успех меняет в жизни человека все. Когда меня с кем-нибудь знакомили, новый собеседник неизменно смотрел на меня с огромным интересом. Хотя я был всего только выскочка, мое мнение приобрело большой вес». Чаплин обзавелся секретарем, лакеем, автомобилем и шофером.

Из четырех последних лент для «Мьючуэл», сделанных в 1917 году, – две считаются шедеврами. Это «Тихая улица», которую Уолтер Керр назвал «прелестной маленькой комедией» и «Иммигрант».

«В основе всех моих фильмов лежит такой ход: я попадаю в какую-нибудь неприятность, передрягу, но несмотря ни на что, с безнадежной серьезностью делаю вид, будто со мной ровным счетом ничего не произошло. Поэтому, каким бы отчаянным ни было мое положение, я не выпускаю из рук тросточку, мигом поправляю съехавший набок котелок или галстук, пусть даже только что я летел вверх тормашками», – писал Чарли Чаплин.

Закончив работу в «Мьючуэл», он подписал контракт с «Ферст нейшнл», решив при этом построить собственную студию. «…Писать сценарии, играть самому и ставить фильмы пятьдесят две недели в году – это требовало все-таки неимоверных усилий, изнурительного расхода нервной энергии. После каждой картины я чувствовал себя разбитым и вконец измученным – мне необходимо было хотя бы день пролежать в постели… Я старался, чтобы романы не мешали моей работе. А когда страсть все-таки прорывалась сквозь преграды, все обычно выходило не слава богу – либо перебор, либо недобор. Но работа всегда была для меня важнее всего».

Первый фильм новой студии назывался «Собачья жизнь» (1918). Киновед Луи Деллюк назвал его «первым произведением искусства в кинематографе». Это рассказ о бездомном существовании, о жизни низов, о нищете и голоде, проституции и несправедливости. Чарли сравнивает существование бездомной собаки по кличке Скрэпс и житье двух неудачников – Чарли-Бродяги и Эдны-певички.

В начале апреля Чаплин вместе с Фэрбенксом, Пикфорд и Вагнером отправился на восточное побережье рекламировать «Заем свободы». Он не без успеха призывал пожертвовать деньги на великую армию. Чаплин вернулся в Голливуд в начале мая. К этому времени у него созрел замысел нового фильма, получившего название «На плечо!». Этот фильм, показывавший бессмысленную жестокость войны, явился одной из величайших удач Чаплина, чего нельзя сказать о его браке с юной актрисой Милдред Харрис. Чарли познакомился с ней в конце 1917 года, на вечеринке у Сэма Голдвина. Милдред было всего четырнадцать, но в сексе она уже знала толк. «Последовали обеды, танцы, лунные ночи, прогулки по морю – и произошло неизбежное. Милдред встревожилась». 23 сентября 1918 года Чарли вступил с ней в брак. Досадней и горше для него было то, что беременность, из-за которой он скоропалительно женился, оказалась ложной тревогой.

У Чаплина наступил творческий кризис. В 1919 году он снял всего две ленты – «Солнечная сторона» и «День развлечений». Работа шла мучительно, и артист во всем винил неудачный брак. 7 июля Милдред родила Нормана, но прожил он всего три дня.

Через десять дней после смерти сына Чаплин уже делал пробы нового фильма, снимал детей. Главного партнера он нашел еще раньше. В «Орфеуме» Чарли увидел на сцене танцующего четырехлетнего мальчугана Джекки Кугана.

Работа над «Малышом» (1920) была долгой, трудной, принесла много волнений. Начиная подготовку к съемке фильма, Чаплин заявил: «Я хочу сделать серьезную картину, в которой за комическими и бурлескными эпизодами будет скрываться ирония, жалость, сатира». Он потратил на съемку фильма из шести частей более года, вложив в него 300 тысяч долларов. Некоторые сцены переснимались более ста раз!

Между Чаплиным и Куганом установилось полное взаимопонимание. В сцене разлучения с малышом, которого похищают, Чаплин достиг вершины драматической напряженности. Растерянность на его лице была кульминацией его искусства и откровенности. В конце концов бродяжка Чарли бросается в погоню за похитителями и настигает их на соседней улице.

В это время Чаплину снова начали докучать семейные дела. Он мирно расстался с Милдред Харрис. Однако журналисты сумели раздуть скандал. В результате Харрис обвинила мужа в жестокости. Во время бракоразводного процесса адвокаты поговаривали о конфискации его ленты «Малыш». Чаплин бежал в Солт-Лейк-Сити, чтобы укрыть негатив в столице мормонов. Одной угрозы хватило, чтобы он признал свое поражение и уступил Милдред по всем статьям. Развод дорого обошелся актеру.

После успеха «Малыша» и скандального развода Чаплин позволил себе некоторую передышку. В 1922 году он снял для «Ферст нейшнл» «День получки», в следующем – «Пилигрима», и на этом распрощался с этой компанией.

Стремясь к творческой самостоятельности, Чаплин вместе с самыми знаменитыми кинематографистами Америки – Дэвидом Гриффитом, Мэри Пикфорд и Дугласом Фэрбенксом – в 1919 году организует кинокомпанию «Юнайтед артистс», финансирующую и прокатывающую их картины.

Чаплин снимает для «Юнайтед артистс» сентиментальную драму «Парижанка» (1923). В главных ролях блистали Эдна Первиэнс и Адольф Менжу. Чаплин лишь на одно мгновение показался на экране в образе носильщика на вокзале. Но и эта крошечная роль запомнилась. Критика была от фильма в восторге, Чаплина называли гением.

Теперь Чарли предстояло снять фильм, благодаря которому, как он любил говорить, ему больше всего хотелось остаться в памяти потомков. «Несколько недель я мучился, выискивая тему. Я все время твердил себе: „Этот фильм должен быть величайшим фильмом эпохи!“ – но ничто не помогало». Однажды Чаплин взял в руки стереоскоп, и фотография золотоискателей на Клондайке произвела на него столь сильное впечатление, что у него возникла идея снять картину на эту тему.

«Золотая лихорадка» (1925) – один из лучших фильмов всех времен и народов, с редкой изобретательностью заставляющий романтические и даже трагические ситуации неожиданно переходить в комические. Чаплин и сам считал эту картину шедевром.

Действие «Золотой лихорадки» относилось к 1898 году. По ледяным пустыням Аляски движется цепочка золотоискателей. Один из них – Чарли, маленький, добрый, влюбчивый человек, пытающийся жить среди грубых, жестоких, одержимых жаждой наживы людей. Его хлипкая хижина кренится над ледяным обрывом. Снежная пустыня Аляски грозит голодной смертью. Но Чарли беззаботно балансирует над пропастью и поедает собственные ботинки, втягивая шнурки, как спагетти, обсасывая гвозди, как косточки, подошву разрезая, как бифштекс. Он убегает от медведя, Большой Джимми Мак-Кей (Мак Суэйн) спасает его от злодея Ларсена (Том Меррей). Они становятся друзьями.

Над ним злобно издеваются, когда он влюбляется в девушку из салуна, где пьянствуют, играют в карты и пляшут удачливые старатели и наглые авантюристы. В салуне Чарли мужественно противостоит драчливым силачам. Чтобы развлечь любимую девушку, он показывает танец булочек – шедевр мимического искусства: две булочки, с воткнутыми в них вилками, изображают ноги танцора; глаза, брови, губы Чаплина придают танцу лирическую грусть, необычайную выразительность.

«Золотая лихорадка» заканчивается хорошо: золото найдено, разбогатевший Чарли триумфально возвращается на пароходе, готовый осчастливить всех своих друзей.

Теодор Хафф, отмечая игру Чаплина, писал: «Его пантомима действеннее, чем когда-либо. Стоя спиной к камере в сцене в танцевальном зале, он выражает плечами больше, чем многие актеры – глазами и губами. Вопросительно приподнятая бровь, движение его шляпы вызывают удивительные по разнообразию эмоции».

«Золотая лихорадка» обошлась Чаплину в 923886 долларов; со временем она принесла ему свыше шести миллионов. В берлинском «Капиоле» знаменитый «Танец булочек» привел зрителей в такой восторг, что фрагмент тут же был прокручен еще раз.

Во время съемок Чарли Чаплин был вынужден жениться на пятнадцатилетней Лите Грей, которая ждала от него ребенка, в противном случае актеру угрожало тюремное заключение сроком до 30 лет! «Я не стану касаться подробностей этого брака, – писал позже Чаплин, – у нас двое взрослых сыновей [Сидней и Чарли], которых я очень люблю. Мы прожили с женой два года, пытаясь создать семью, но ничего не получилось; у обоих осталось лишь чувство горечи».

15 января 1926 года он приступает к съемкам «Цирка» и работает над фильмом до конца года. Но его ждет новый скандал: в начале декабря Лита Грей вместе с сыновьями переезжает к матери. 10 января 1927 года ее адвокаты подали иск о разводе. Начинается битва. Перепуганный Чаплин бежит из Голливуда и прячется у своего адвоката, а против него начинается разнузданная кампания. К адвокату Натану Беркену присылают специалиста по нервным заболеваниям. Общество взбудоражено слухами о безумии и даже самоубийстве Чаплина.

Лита обвиняла Чарли в жестокости и аморальности. Ее заявление в суд состояло из 42 страниц. Оно было перепечатано и продавалось на улицах по 25 центов за копию. Жена Чаплина раскрыла в заявлении некоторые подробности их семейной жизни: за эти два года у него якобы было пять любовниц, он неоднократно угрожал ей заряженным пистолетом, несколько раз предлагал заняться групповым сексом, а также предаваться с ней любви перед зрителями…

После бракоразводного процесса, по решению которого Лита Грэй получила миллион долларов и солидную пожизненную ренту, Чарли попал в клинику для нервнобольных. Впрочем, сам он объяснял свой нервный срыв по-иному, дескать, почувствовал себя плохо после премьеры «Золотой лихорадки» в Нью-Йорке, которая прошла с большим успехом.

Из клиники он выходит совершенно седым. Задуманный как веселая комедия, «Цирк» (1828) приобретает мрачные интонации: случайно попавший в цирк бродяжка испытывает превеликие неудачи и на арене и в любви. Особенно многозначительна сцена, где Чарли идет по высоко натянутому канату, а маленькие злые обезьянки бегают, кусают и щиплют его. Животные принадлежали четырем разным дрессировщикам, и каждый хотел стать звездой. Обезьяны перепугались и так сильно покусали Чаплина, что ему пришлось лечиться целых шесть недель. Так посредством кино он поведал о своих муках.

Когда «Цирк» вышел на экраны, некоторые лиги призывали к бойкоту фильма. Но призыву никто не последовал. Фильм принес доход 2,5—3 миллиона долларов и имел достаточный успех, чтобы Чаплин мог поправить свое финансовое положение и в марте 1928 года приступить к работе над картиной «Огни большого города»: «Наступали сумерки немого кино, и это было грустно, потому что оно начало достигать совершенства… Однако я твердо решил по-прежнему делать немые фильмы». Чаплин удивил Голливуд, когда ввел в фильм звуковое сопровождение и музыку, но без диалогов.

Его первый звуковой фильм, не содержавший ни одного слова, был пронизан, напоен очаровательными мелодиями. «Огни большого города» (1931) строились на сочетании двух сюжетных линий: любви маленького бродяжки Чарли к слепой продавщице цветов и его дружбы с алкоголиком-миллионером.

Бродяжка Чарли, разыгрывая богача, старается помочь ей вылечиться. Невозможно забыть комедийные трюки Чаплина: как он тонет, вытаскивая пьяного миллионера из воды, как поглощает длиннейшие макароны в ресторане, как икает со свистком в горле, как извивается в кресле, когда цветочница, случайно ухватив ниточку на его жилетке, принимает ее за конец своей пряжи и, любезно беседуя, сматывает нижнее белье Чарли в большой клубок… Но еще сильнее сцена, когда прозревшая цветочница узнает своего благодетеля в жалком оборванце. Лицо Чарли под ее вопросительным, а потом понимающим взглядом – один из самых выразительных крупных планов в истории мирового кино. Смущенная и робкая улыбка, и боль, и любовь, и надежда в глазах! Сам Чаплин говорил: «Да, я знаю, что там все, как надо».

На премьере фильм был принят с восторгом. «Огни большого города» (1931) не сходили с экрана три месяца.

Пока шли съемки над «Огнями большого города», на светскую жизнь у Чаплина не оставалось сил. Единственное, что он мог себе позволить – игру в теннис. Он достиг в ней удивительного мастерства и любил посоревноваться с профессионалами. Чарли утверждал, что теннис помогает ему избавиться от подсознательных страхов. Чаплин увлекался им до глубокой старости. Когда в 1953 году он обзавелся собственным домом в Швейцарии, то первым делом рядом был построен теннисный корт.

Чарли Чаплин повез «Огни большого города» в Европу, где у него было много интересных встреч с великими людьми – Черчиллем, Уэллсом, Бернардом Шоу, принцем Уэльским. Актер побывал в гостях у Эйнштейнов. Он пришел в восторг, когда ученый завершил оживленную беседу о мировой экономике комплиментом: «Вы не комик, Чарли, вы – экономист».

Лишь спустя восемь месяцев Чаплин вернулся в Беверли-Хиллз. В июле 1932 года он познакомился с актрисой Полетт Годдар. Она была весела и забавна. Их связывало одиночество – Полетт никого не знала в Голливуде. По выходным они совершали дальние автомобильные прогулки, ходили на яхте на Каталину.

После путешествия Чаплин начал снимать новый немой фильм – «Новые времена» (1936) с Полетт Годдар в главной роли. Обладая крупным состоянием, он особенно интересовался проблемами экономики. В 1928 году Чарли обратил свои акции в ценные бумаги и ликвидный капитал, избавив себя тем самым от последствий биржевого краха. Фильм «Новые времена» – это эмоциональный, выдержанный в комическом ключе отклик на проблематику эпохи. Он начинается с символического сопоставления стада баранов с толпой рабочих, извергаемых фабрикой. Бродяжка Чарли попадает на американский завод, где вынужден до безумия повторять одно и то же движение у стремительно мчащегося конвейера.

Едва-едва вырвавшись из тисков машины, бродяжка не теряет достоинства, находит в себе силы покровительствовать юной и столь же беззащитной девушке, возвышается над горестными обстоятельствами благодаря силе духа и чистоте своей любви. Он гордо, несмотря на свой малый рост, тихую походку и убогую одежду, берет свою любимую за руку и уводит ее навстречу солнцу, навстречу светлому будущему.

Столь сложную характеристику своего героя Чаплин умудряется дать без слов, без текста, только через изображение, мимику, композицию кадров и музыку.

Десятилетний Чарлз-младший поражался, до какого физического и эмоционального истощения доводил себя Чарли, работая над картиной. То, чем Чаплин лечил переутомление, могло само по себе свалить с ног любого. Он, например, запирался в парилке на три четверти часа, после чего чаще ложился и ужинал в постели.

5 февраля 1936 года «Новые времена» начали демонстрироваться при аншлагах в зале «Риволи» в Нью-Йорке, а с 11 февраля – в лондонском «Тиволи». Публика принимала фильм так, как можно только мечтать. Первая неделя проката побила все рекорды, но уже на второй неделе интерес публики ослабел. Чаплин решил побывать в Китае, а вернувшись из путешествия, обнаружил, что «Новые времена» пользуются огромным успехом. Много лет спустя Чаплин раскрыл, что во время этой поездки они с Полетт поженились – в Кантоне.

Античаплинские настроения усилились, когда, гастролируя с фильмом «Огни большого города», он начал высказываться по политическим вопросам. Например, патриотизм Чарли называл «самым большим безумием, от которого когда-либо страдал мир». То, что Чаплин так и не стал американским гражданином, злило многих голливудских консерваторов.

А он снова в мучительном раздумье – снимать ли еще один немой фильм? «Было очень уж нелегко придумать немой сюжет на час сорок минут, воплощая остроумие в действии… С другой стороны, я думал и о том, что, как бы хорошо я ни сыграл в звуковом фильме, мне все равно не удастся превзойти свое мастерство в пантомиме… Вот какие грустные мысли одолевали меня. Мы с Полетт были женаты всего год, но в наших отношениях уже намечался разрыв. Отчасти этому способствовало мое дурное настроение и тщетные попытки продолжить работу. После успеха „Новых времен“ „Парамаунт“ пригласил Полетт на несколько фильмов. А я не мог ни работать, ни развлекаться».

Чаплин решил снимать сатирический фильм «Великий диктатор» (1940), высмеивающий Гитлера. В разгаре работы режиссера начали предупреждать, что у него будут неприятности.

Чаплин сыграл в этом фильме две роли – скромного еврея-парикмахера Чарли и фашистского диктатора Хинкеля, в котором без труда узнавался Гитлер. Незабываемы остропародийные сцены бравурных фашистских парадов, и особенно эпизод, где, упиваясь своей властью, Хинкель жонглирует огромным глобусом, демонстрируя стремление овладеть и манипулировать планетой Земля. Оставаясь верным своей поразительной изобретательности в области движения, мимики, трюков, музыкального сопровождения, Чаплин прибавил к ним яркий публицистический текст, прочтенный с гневным темпераментом.

Как свидетельствовали коллеги, Чаплин, актер в высочайшем значении этого слова, всегда полностью вживался в роль. Когда он впервые надел мундир и личину деспотичного злодея, даже он сам был обескуражен полученным эффектом. По воспоминаниям Р. Гардинера, Чаплин, впервые появившийся на площадке в мундире Хинкеля, был заметно холоднее и резче с людьми, чем выступая в роли еврейского парикмахера.

«Великий диктатор» имел успех у зрителей, особенно в Англии. Например, Бэзил Райт в «Спектейторе» видел в "фильме «неоспоримое величие, как в чистоте его комедийности, так и в смелом противопоставлении маленьких людей из гетто и трущоб бонзам фашистских канцелярий. Любимый нами Чаплин решает это уравнение уникальными, присущими лишь ему средствами фантазии».

В годы войны Чаплин как мог боролся против фашизма: писал статьи, произносил речи, появлялся перед солдатами, уходящими на фронт.

Много сил отнимали у него личные дела. В 1942 году Полетт получила развод в Мексике, указав причиной несовместимость характеров, а также факт раздельного проживания в течение более чем одного года.

Чаплин тем временем ищет актрису на главную роль в фильме «Призрак и действительность». Ему предложили познакомиться с 17-летней Уной О'Нил, дочерью известного драматурга. Природа наделила ее красотой, очарованием и тонким умом, сочетавшимися с исключительной застенчивостью.

Однако в это время разразился очередной скандал. Молодая актриса Джоан Барри, отличающаяся вздорным характером, подала на Чаплина в суд, настаивая на том, что он является отцом ее ребенка. Чаплин оказался вовлеченным в очередной любовный роман. Судья вынес решение о необходимости проведения анализа крови. Результат разочаровал всех скандалистов и врагов Чарли: ребенок был не его. И все же судья вынес вердикт – Чаплин должен выплачивать матери ребенка пособие. Многие увидели в этом решении суда подтверждение того, что Голливуд никогда не любил гениального актера. Все чаще стали раздаваться голоса за депортацию Чаплина из-за его левой ориентации и тяги к нимфеткам.

В самый разгар скандала, 15 июня 1943 года, Чаплин и Уна О'Нил сочетались браком. Девушка говорила, что сейчас, как никогда, она должна быть рядом с человеком, которого любит и который любит ее. Чарли было тогда пятьдесят пять лет, Уне едва исполнилось восемнадцать. Но ни возраст жениха, ни его маленький рост не смущали Уну.

Судебный процесс с Джоан Барри совершенно вымотал Чаплина. «Я был не в состоянии с кем-либо встречаться или разговаривать. Я чувствовал себя опустошенным, оскорбленным, выставленным на посмешище. Даже присутствие слуги смущало меня». Но, к счастью, вскоре Чаплин вернулся к делам. Он дописал сценарий «Мсье Верду», начатый еще в 1942 году. Главный герой картины считает убийство логическим продолжением бизнеса. Он убивает богатых вдов и вкладывает в дело их капитал. «Он призван выразить дух нашего времени – катастрофы порождают людей, подобных ему, – заявил Чаплин перед выпуском фильма. – Он олицетворяет психологический недуг и общий кризис современности. Он подавлен, ожесточен и в конце концов становится пессимистом. Но в нем нет патологии, как нет патологии и во всей картине… При определенных обстоятельствах убийство приобретает оттенок фарса, комедии…»

Фильм «Месье Верду» (1947) был хорошо встречен публикой, но пресса и многие критики его не приняли. Мало того, на Чаплина обрушились обвинения в том, что он пособник коммунистов. Члены Католического легиона пикетировали кинотеатры, и картину всюду снимали с проката. В мае 1947 года журналисты вновь начали приставать к Чаплину с вопросом, почему он не желает принять американское гражданство, на что он отвечал: «Я интернационалист, а не националист, поэтому гражданства не добиваюсь». Эн-Би-Си организовала подслушивание его разговоров по телефону.

В атмосфере нарастающего страха Чаплин держался мужественно. Секрет стойкости Чаплина перед лицом бурь и кризисов конца 1940-х годов – в счастливой женитьбе. Его семья росла. Первой появилась на свет Джералдина (1944), за ней последовали: Майкл (1946), Джозефина Ханна (1949), Виктория (1951)…

Чаплин говорил, что «Огни рампы» станут его величайшей и последней картиной. Фильму он придал автобиографические черты. В образе старого клоуна Кальверо, в его нравоучительных афоризмах легко узнается облик и мысли самого Чаплина. А сюжет прост: старый клоун спасает и возвращает к творчеству больную балерину.

Премьера состоялась в зале студии «Парамаунт». В списке приглашенных – знаменитости, ветераны кино. Сидней Сколски на страницах журнала «Вераэти» писал: «В воздухе витали история и драма. Комедия и драма царили на экране, и драматическая подоплека определяла развитие самого сюжета „Огней рампы“… Зажегся свет. Все знаменитости от Рональда Колмена до Дэвида Селзника, от Джаджа Пекоры до Сильвии Гейбл, поднялись, захлопали, закричали „Браво!“ Похоже, весь Голливуд чествовал Чаплина».

17 сентября 1952 года Чаплин отплыл с семьей в Англию. Перед отъездом он вел тяжелые переговоры о том, чтобы иметь право на возвращение в США. Актер находился в море уже два дня, когда узнал, что для того, чтобы вернуться, он должен пройти через расследование. Он решил не возвращаться.

Погостив в Лондоне, семья Чаплина временно обосновалась в лозаннском отеле «Бо Риваж». Чарли скоро подыскал подходящий дом. Уже в январе они заняли Мануар-де-Бан («Поместье изгнанника») в Корсье-сюр-Веве – трехэтажную виллу вкупе с 37 акрами земли, отведенными под парк, сад и цветник. В семье родилось еще четверо детей: Юджина (1953), Джейн (1957), Аннет (1959) и Кристофер (1962).

В Швейцарии у семьи Чаплина было много друзей: королева Испании, граф д'Антраг, кинозвезды и писатели. Весной в гости приезжали англичане и американцы, а сами Чаплины много путешествовали. Уна была для Чаплина не только женой, матерью его детей, другом в несчастье – она стала его божеством. Старость великого комика прошла в удивительной гармонии с этой хрупкой, скромной и милой женщиной.

В 1957 году вышел фильм «Король Нью-Йорка». В образе короля Шедоу, изгнанного из своего королевства и прозябающего в Нью-Йорке, возродились некоторые черты бродяжки Чарли. Беспомощность и незащищенность по-прежнему сочетались в нем с чувством собственного достоинства и человечности. Фильм, однако, был запрещен к показу в США.

Чаплин и Уна время от времени совершали вылазки в Париж или Лондон. В июле—августе 1961 года они с детьми побывали на дальнем Востоке, а весной 1962-го впервые посетили Ирландию, где Чаплин пристрастился к ловле лосося. Оксфордский университет присудил ему почетную степень доктора литературы (1962). Десять дней спустя Даремский университет последовал примеру Оксфорда. Вышла книга Чаплина «Моя автобиография».

В 1966 году он поставил фильм «Графиня из Гонконга» – салонную комедию с участием Софии Лорен, Марлона Брандо и нескольких комиков. За неделю до конца съемок Чарли облачился в костюм для своей последней роли в кино. Он играет пожилого стюарда, подверженного сильным приступам морской болезни. Персонаж относится к его любимому комическому типу, и он воплотил его в пантомиме без слов, как делал это в самых первых своих ролях на экране.

Критика единодушно признала картину неудачной. Однако имя Чаплина обеспечило ей прокат почти во всем мире.

Постепенно силы покидали великого актера. Изредка появлялись сообщения о его новых замыслах, планах. Но все они остались неосуществленными. Гораздо чаще появлялись сообщения о знаках внимания и признательности, поступавшие из разных стран. На Каннском фестивале 1971 года он получил специальный приз за творчество в целом и тогда же был удостоен ордена Почетного легиона. На международном кинофестивале в Венеции он получил «Золотого льва» (1972).

В 1972 году американская киноакадемия с опозданием воздала Чаплину должное, присудив ему «Оскар» «за выдающийся вклад в превращение кино в искусство». Актер, наученный горьким опытом, приготовился к нападкам, но появление его на церемонии вызвало бурные овации. Пораженный таким приемом, он с трудом подбирал слова и продемонстрировал старый трюк с котелком. Через год о нем снова вспомнили, когда фильм «Огни рампы» завоевал свой «Оскар» в Лос-Анджелесе.

В октябре 1974 года Чаплин приехал в Лондон на представление своей книги «Моя жизнь в кино». В марте следующего года королева возвела его в рыцарское звание. Церемония вылилась в безусловный триумф Чаплина.

Еще при жизни о нем складывали легенды. Например, рассказывали о том, что американский Институт общественного мнения вычислил трех самых знаменитых людей всех времен: на первом месте оказался Иисус Христос, на втором – Чарли Чаплин, на третьем – Наполеон Бонапарт. Или легенда о том, что в Лондоне был устроен международный конкурс подражателей Чаплину, в котором участвовало девяносто человек, а сам Чарлз Спенсер, выступавший инкогнито, был лишь третьим.

Величайший актер кино, гениальный комик тихо скончался в рождественскую ночь, 25 декабря 1977 года. Его скромно похоронили на кладбище при англиканской церкви в Веве.

Узнав о его смерти, Лоренс Оливье сказал: «Может быть, он являлся величайшим актером всех времен». Жан Луи Барро назвал его «высочайшим образцом актерского совершенства и творческого гения как на театральных подмостках, так и в кинематографе. Но прежде всего он непревзойденный мим, и своим мимическим искусством он учит, что можно добиться максимального эффекта без единого жеста – неподвижностью полной и завершенной». Для Федерико Феллини Чарли был «в известном смысле Адамом, от которого все мы ведем родословную… Он был двуедин: бродяга – и одинокий аристократ, пророк, проповедник, поэт». Американец Боб Хоуп был краток: «Нам посчастливилось быть его современниками».

МОЗЖУХИН ИВАН ИЛЬИЧ (1889—1939)

Русский актер. С 1920 года работал во Франции. Снимался в фильмах: «Кин», «Покойный Матиас Паскаль», «Пиковая дама», «Отец Сергий», «Костер пылающий», «Лев моголов», «Казанова» и др.

Иван Ильич Мозжухин родился в Пензе 26 сентября 1889 года в семье богатого крестьянина-землевладельца Ильи Ивановича Мозжухина. С юных лет у Ивана проявилось актерское дарование. В любительском спектакле он с успехом играл роль Хлестакова.

По настоянию родителей Мозжухин в 1906 году поступил на юридический факультет Московского университета, однако уже после первого курса заключил контракт с труппой актера и антрепренера П. Заречного. Родители умоляли его вернуться в университет, отец в отчаянии предрек непокорному сыну позднее раскаяние, но Иван был неумолим. Страсть к сцене пересилила привязанность к отчему дому и родным.

Актерскому мастерству он учился на гастролях, где играл в основном на подмостках провинциальных театров. На эти же годы пришлось его знакомство с сестрой Заречного О. Телегиной (по сцене Броницкой) и рождение сына Александра.

В начале 1908 года Мозжухин получил ангажемент в Москве, в труппе Введенского народного дома, хотя в летнее время он продолжал гастролировать с труппой Заречного. В начале своей театральной карьеры в столице Мозжухин создавал больше образы сверстников. Однако молодой актер стремился к сценическому разнообразию, и в его репертуаре появились характерные роли: неотразимый помещик Бабаев в комедии Островского, жалкий Базиль в пьесе Винникова «Мохноногое». Особым успехом Мозжухин пользовался в роли графа Клермона в пьесе Л. Андреева «Король, закон и свобода», сыгранной в Московском драматическом театре, куда он был приглашен осенью 1914 года.

В августе 1916 года он еще выступал на одной сцене с такими знаменитостями как Н. Радин, Е. Полевицкая, М. Блюменталь-Тамарина, И. Дуван-Торцов. Через год Иван ушел из театра вместе со своей партнершей, а вскоре и женой, актрисой Натальей Лисенко. Он решил связать свою судьбу с кино, в котором дебютировал в 1909 году.

Кинематограф стал для него не просто профессией. «Это моя кровь, нервы, надежды, провалы, волнения… миллионы крошечных кадриков составляют ленту моей души», – говорил он позже. Наделенный от природы гениальной художественной интуицией, которая во многом заменяла ему школу, актер сразу ощутил принципиальную разницу между игрой в кино и в театре. Он пытался распознать законы киноязыка, его «главные творческие принципы», основанные на «внутренней экспрессии, на гипнозе партнера, на паузе, на волнующих намеках и психологических недомолвках». «Актеру достаточно искренне, вдохновенно подумать о том, что он мог бы сказать… загореться во время съемок, – писал Мозжухин, – и он каждым своим мускулом, вопросом или жалобой одних глаз… откроет с полотна публике свою душу, и она… поймет его без единого слова, без единой надписи».

Мозжухин начинал свою карьеру в студии А. Ханжонкова. Расцвет его творчества пришелся на период, когда в кинематографе, по его словам, господствовали «нервозные, откровенные до жестокости сложные драмы», а центральным персонажем нередко был герой «с садистски утонченной чувственностью». Именно в такой роли Мозжухин познал свой первый экранный успех: герой фильма «Жизнь в смерти» (1914) убивал свою возлюбленную, чтобы набальзамировать труп и сохранить нетленной ее красоту. Несмотря на явную патологию образа, Мозжухин играл своего персонажа с подлинным драматизмом и впервые продемонстрировал на экране удивительную способность плакать «настоящими слезами».

Он обладал богатым актерским диапазоном. Культуру сценического перевоплощения Мозжухин принес из театра. Уже в первых в фильмах режиссера П. Чардынина «На бойком месте» (1911) и «Снохач» (1912) явственно проступало его стремление и вкус к созданию внешнего рисунка роли. Настоящей удачей была роль молодого еврея Исаака в ленте «Горе Сарры» (1913).

В те же годы Мозжухин создал блестящие по внешней выразительности образы фантастических и сказочных персонажей в фильмах В. Старевича: Черт в «Ночи перед Рождеством» (1913), Колдун в «Страшной мести» (1913), Руслан в «Руслане и Людмиле» (1915). Мастерски работая с гримом, Мозжухин вместе с тем использовал для перевоплощения не только внешние средства. Для небольшого научно-популярного фильма «Пьянство и его последствия» он специально изучил медицинскую литературу, чтобы воспроизвести на экране подлинную картину сумасшествия, наступающего в результате алкоголизма. Великолепное чувство юмора, врожденное изящество, легкость, пластичность обеспечивали ему успех и в комедиях.

Особое место в творчестве Мозжухина занимает русская классика. В 1913 году он снялся у Чардынина в экранизации пушкинского «Домика в Коломне». Благодаря блистательной игре актера в двойной роли – Гусара и кухарки Мавруши – этот фильм признан одной из лучших ранних экранизаций Пушкина.

Поддавшись патриотическому порыву августовских дней 1914-го, Иван Мозжухин становится вольноопределяющимся. Тут же появляется серия открыток любимца публики в военной форме. Но актера подвело здоровье, и он возвращается на съемочную площадку.

В 1915 году Мозжухин – ярчайшая звезда русского кино. Он уходит от Ханжонкова к Ермольеву, который предложил ему щедрый гонорар, интересные роли, работу с «актерским режиссером» Я.А. Протазановым.

«Пиковая дама» (1916) вошла в число шедевров ранней русской киноклассики во многом благодаря талантливой и серьезной работе Мозжухина. Через два года он достиг выдающегося успеха в фильме «Отец Сергий» по повести Л. Толстого. Актеру удалось максимально приблизиться к замыслу писателя и создать весьма сложный образ, состоящий из трех последовательных перевоплощений: сначала молодой офицер, затем истерзанный страданиями монах и, наконец, угасающий старик. Роль князя Касатского в исполнении Мозжухина и вся картина в целом, по оценке ведущих кинокритиков, причислена к высшим достижениям мирового экрана.

В артистической натуре Мозжухина, его темпераменте, внешности было много от романтического русского актера-трагика. Именно поэтому драматические роли занимали большое место в его творчестве тех лет: поэт («Нищая», 1916), прокурор в одноименном фильме, пастор («Сатана ликующий», 1917) и многие другие. Силой своего таланта Мозжухин поднимал подчас надуманные фальшивые мелодраматические сюжеты до уровня подлинной человеческой трагедии. Эти роли принесли ему небывалый успех в кино. На родине Мозжухин снялся более чем в 70 фильмах, прежде чем в ночь на 3 февраля 1920 года эмигрировать в Константинополь. «Уехала за границу почти вся кинематографическая фабрика Ермольева: Мозжухин, Протазанов, Дошаков, управляющий Попов, Вермель и др.», – сообщала газета.

Спустя короткое время вся группа переехала во Францию, в местечко Монтрей-сюр-Буа, где обосновалась русская кинофабрика «Товарищество И. Ермольева». Чуть позже Ермольев и французский бизнесмен русского происхождения А. Каменка организуют «Сосайт Альбатрос» – студию, с которой неразрывно связан Мозжухин в 1920-е годы.

«Когда я приехал во Францию, – вспоминал актер, – я не верил в себя как в большого киноактера… На следующий день после приезда в Марсель я пошел смотреть французский фильм. Это был „Карнавал истин“ М.Л. Эрбье… Я понял, что все мои знания и теории ничего не стоят. В России кино сковано театром, здесь оно свободно. Я решил переучиваться. Русская манера игры больше недействительна, и затем в Париже другая публика – ей нужно нравиться».

Мозжухин начал с комедии «Горестные приключения» по собственному сценарию. В следующем фильме – «Дитя карнавала» (1921) он выступил как сценарист, режиссер, исполнитель главной роли. Непритязательный комедийный сюжет о подкидыше имел большой успех у публики и был восторженно принят критикой.

В 1922 году в фильме А. Волкова «Дом тайн» актер продемонстрировал французскому зрителю свою удивительную способность к перевоплощению. В шестисерийном боевике-драме с весьма причудливым сюжетом он создал несколько десятков разнохарактерных образов.

Однако подлинный триумф пришел к нему в фильме того же Волкова «Кин» по пьесе А. Дюма, где он сыграл великого романтика английской сцены Эдмунда Кина. В этой роли воплотился гений двух актеров: личность одного вдохновляла игру другого. Мозжухин не играл, а растворялся в этом образе. «Тонкий алхимик страсти и страданий… Иван Великолепный, ослепленный искусством и его сверкающими видениями, выражает… невыразимое», – писал французский киновед и критик Рене Жанн.

А вот как оценил мозжухинского Кина поэт А. Вертинский: «Я никогда не забуду того впечатления, которое оставила во мне его роль. Играл он ее превосходно. И подходила она ему, как ни одна из ролей. Он точно играл самого себя – свою жизнь. Да и в действительности он был Кином. Жизнь этого гениального и беспутного актера до мелочей напоминала его собственную».

Эта роль позволила Мозжухину войти в число звезд мирового экрана и упрочила его славу не только в Европе, но и в Америке. Мозжухин хотел создать авторский фильм, увидеть «идеально выполненной свою мысль». Иван Ильич мечтал об особой, «кинематографической», литературе. «Подметить у людей их подлинное лицо и перенести на экран фарс жизни, смешанный с ее интимной драмой» – такова была его задача, цель, которую он поставил перед собой, претворил в сценарий, снял и назвал «Костер пылающий». Будучи не только автором, но и исполнителем главной роли, Мозжухин создал неординарное произведение, где сон смешан с явью, а фантазия причудливо переплетается с реальностью. В приемах режиссуры, стиля, монтажа отчетливо прослеживалось влияние французского киноавангарда, немецкого экспрессионизма.

У массового зрителя фильм вызвал неоднозначную оценку, но критика отнесла его к числу киношедевров. Один из признанных лидеров французского кинематографа, Жан Ренуар, в то время молодой художник-керамист, был настолько потрясен лентой Мозжухина, что решил бросить свое ремесло и заняться кино.

В 1924 году по сценарию Мозжухина был снят фильм «Лев моголов», где он блистал в роли раджи Роундгито-Синга. Действие картины развивалось на фоне экзотического Востока и в Париже, что позволило Мозжухину продемонстрировать свой широкий актерский диапазон и незаурядные физические данные. Его авторитет был к тому времени настолько велик, что присутствие режиссера Жана Эпштейна на съемках практически сводилось к минимуму.

Мозжухин буквально ошеломил французского зрителя, сыграв в экранизации романа Л. Пиранделло «Покойный Матиас Паскаль» (1925). Он блистательно представил главного героя в двух ипостасях, изображая два абсолютно разных характера, которые в финале сливались воедино. «Я впервые доверился искусству немоты, потому что ему служили два великих артиста: Иван Мозжухин и Марсель Л'Эрбье», – писал Пиранделло.

Уже на склоне жизни, в 1970-е годы, боготворивший русского актера Л'Эрбье вспоминал: «Мозжухин здесь оказался несравненным, он с блеском переходил от самой настоящей комедии к высокой патетике драмы. Нужно было обладать подлинным талантом, чтобы с такой легкостью переходить от одного жанра к другому, от смеха к слезам. Когда публика увидела его на экране, она не могла не почувствовать его сходства с двумя актерами – Чарли Чаплином и Джоном Барримором, но речь все время шла только об одном Иване, гении с двумя лицами».

В 1926 году актер снялся в картине «Михаил Строгов» по роману Жюля Верна. Этот приключенческий фильм имел невероятный зрительский и коммерческий успех, который был продолжен и закреплен в роли Казановы в одноименном фильме Волкова (1927). Триумф Мозжухина в этих нашумевших картинах привлек внимание голливудского продюсера Карла Лемке, который заключил с артистом выгодный контракт.

В 1928 году Мозжухин уехал в Голливуд. Его переезд в Америку был продиктован не только соображениями материального характера. Страстный поклонник таланта Чарли Чаплина, Мозжухин с интересом наблюдал за развитием американского кинематографа. Однако пребывание в Голливуде обернулось горьким разочарованием. Актеру пришлось перенести пластическую операцию по исправлению «бержераковского» носа, взять псевдоним Маскин… Но Мозжухин не смог изменить свой внутренний мир. Снявшись в одном лишь фильме «Капитуляция», не прожив и года, расторгнув выгодные контракты, Мозжухин вернулся в Европу.

В течение ряда лет он снимался на студии ИРА в Германии. Фильмы «Тайный курьер», «Президент», «Адъютант царя», «Белый Дьявол» и другие в какой-то мере были вариациями на темы прошлых его работ.

Вернувшись в Париж в начале тридцатых, Мозжухин тщетно пытался обрести свой прежний успех в повторных постановках: «Похождения Казановы», «Дитя карнавала».

Звук стал непреодолимым препятствием для короля немого экрана. Мозжухину мешали недостаточное знание французского языка, сильный иностранный акцент. Его первый звуковой фильм под названием «Ничего», в котором он играл небольшую роль и должен был произнести всего несколько реплик, оказался для него и последним.

Несмотря на явную неудачу, Мозжухин пытался найти выход в режиссуре. «Великий русский артист Иван Мозжухин собирается снимать говорящий французский фильм», – под этим броским заголовком газета «Пари-Суар» 22 марта 1936 года поместила большое интервью с «незабываемым Кином», с «блистательным Казановой».

Но этим планам не суждено было сбыться. Последние годы оказались тяжелым временем в жизни Ивана Ильича. Широкая натура, Мозжухин относился к деньгам чрезвычайно легко. По воспоминаниям близко знавшего его А. Вертинского, «целые банды приятелей и посторонних людей жили и кутили за его счет. В частых кутежах он платил за всех. Деньги уходили, но приходили новые. Жил он большей частью в отелях… и был настоящей и неисправимой богемой…» Помимо прочего Мозжухину приходилось постоянно помогать, практически содержать старшего брата Александра, талантливого камерного певца с неудавшейся карьерой.

Не складывалась и личная жизнь актера. С актрисой Н. Лисенко, которая на протяжении многих лет была не только женой, но и партнершей и по праву делила с ним успех в его лучших фильмах, он расстался в 1927 году. Непрочным оказался и второй брак со шведкой Агнес Петерсон. Последней подругой стала французская актриса русского происхождения Таня Федор (Федорова). Переживания последних лет, вызванные вынужденным творческим простоем, легкомысленное отношение к здоровью способствовали быстрому развитию болезни. Осенью 1938 года Мозжухин почувствовал себя плохо. Пребывание в санатории уже ничем не могло ему помочь, и 17 января 1939 года в клинике в Нейи он скончался от скоротечной чахотки. Иван Ильич Мозжухин похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

ПИКФОРД МЭРИ (1893—1979)

Американская киноактриса. Снималась в фильмах: «Бедная маленькая богачка», «Длинноногий папочка», «Полианна», «Моя лучшая девушка», «Маленький лорд Фаунтлерой», «Кокетка», «Стелла Марис» и др. Обладательница двух премий «Оскар» (1930 и 1976). Одна из учредителей кинокомпании «Юнайтед Артистс».

Глэдис Мэри Смит (Мэри Пикфорд) родилась 8 апреля 1893 года в канадском городе Торонто, в семье бедных эмигрантов из Ирландии. Отец ее, Джон Чарлз Смит, часто менял место работы. Одно время он держал лавку, затем открыл бар, позже был набойщиком, наконец, устроился в театр рабочим сцены. Мать, Элси Шарлотта, сначала занималась обивкой мебели, а через два года начала делать крышки для фортепиано.

В 1895 году Джон Чарлз ушел из семьи. Шарлотта осталась одна с тремя малышами – у Мэри к тому времени появились младшие сестра и брат.

Позже Пикфорд утверждала, что ее карьера началась в пятилетнем возрасте. На самом деле, когда 8 января 1900 года она впервые появилась на сцене в постановке «Серебряный король», ей было неполных восемь, а Лотти исполнилось шесть лет. Мэри сразу загорелась желанием стать актрисой. Игра в театре позволила ей вносить свою долю в семейный бюджет. Чаще всего ей приходилось выступать в мелодрамах.

В 1907 году Мэри добивается приема у знаменитого антрепренера, режиссера и драматурга Дэвида Беласко и показывает ему отрывок из роли. «Ты хочешь стать актрисой, детка»?" – спросил ее Беласко. «Нет, сэр, – ответила она. – Я уже актриса. Я хочу стать хорошей актрисой». И девочка попадает в лучший театр Соединенных Штатов. По совету Беласко она берет псевдоним Мэри Пикфорд. 3 декабря 1907 года, в конце осеннего сезона на Бродвее, Пикфорд вышла на сцену в роли Бетти Уоррен в пьесе де Милля «Уоррены из Вирджинии».

Теперь Мэри выступала с известными актерами в таких крупных городах, как Чикаго или Бостон. Но амплуа не меняется: она играет в мелодрамах.

Однажды, когда Мэри осталась без ангажемента, мать уговорила ее сняться в кино. Это считалось унизительным, особенно для актрисы, выступавшей в спектаклях самого Беласко.

Мэри попала к режиссеру Дэвиду Гриффиту в марте 1909 года. Из-за небольшого роста ей дали роль десятилетней девочки в фильме «Ее первые бисквиты». Мэри Пикфорд понравилась Гриффиту своей свежестью, а главное – пластичностью и профессиональным мастерством.

До конца года Пикфорд сыграла тридцать пять ролей, правда, в некоторых фильмах она появлялась в эпизодах. При помощи Гриффита Мэри нашла для себя амплуа, которое на многие годы определило ее карьеру.

Пикфорд играла роли маленьких девочек («День экзаменов», 1910), мальчиков («Зов рук», 1910), служанок («Дева из Аркадии», 1910), тихих боязливых дочерей.

В неменьшей степени она потрясала зрителей в образе любовницы. В таких фильмах она нежная и горячая, миролюбивая и неистовая, остроумная и исполненная скрытой сексуальности. Пикфорд была очень привлекательна в гневе. В ленте «Своенравная Пегги» (1910) она защищается от поклонника кулаками.

Благодаря Мэри вся семья Смит оказалась пристроенной. Мать занималась деловыми переговорами, сестра иногда снималась, а брат исполнял сложные трюки. Семья отличалась редкой сплоченностью, и все были изумлены, когда Мэри втайне от родных 7 января 1911 года в Джерси-сити вышла замуж за красавца киноактера Оуэна Мура. Ее выбор оказался неудачен: Мур любил выпить, к тому же его раздражали успехи жены.

«К декабрю 1912 года, – говорит Дэвид Беласко, – Мэри Пикфорд стала знаменитостью и прославилась на всю Америку как „Королева кино“… Как только я прочитал рукопись „Добрый маленький чертенок“, я подумал, что Пикфорд идеально подойдет на роль маленькой слепой девочки Джульетты. Я послал за ней, и в тот же день она пришла в театр».

Мэри Пикфорд возвращается в театр к Беласко на выгодных условиях. Спектакль и Мэри в роли Джульетты имеют шумный успех. Газеты пишут, что молодая актриса потрясает достоверностью изображения героини, ее хвалят даже за дикцию.

Но Мэри Пикфорд уже не мыслит свою жизнь без кино. И когда компания «Феймес Артистс» предлагает ей выгодный контракт, она дает согласие. С этого времени начинается новый этап в творчестве Мэри Пикфорд. Она получает выигрышные роли, часто написанные специально для нее.

«Феймес Артистс» покупает спектакль «Добрый маленький чертенок» со всеми его исполнителями. Три полнометражных фильма, снятых в 1913 году, – «В карете епископа», «Каприз» и «Крылатые сердца» привели Пикфорд в восторг. Эти роли отражают присущие Мэри черты, темперамент, юмор и независимость.

Поистине триумфальный успех ей приносит «Тэсс из страны бурь» (1914). Картина спасает фирму от банкротства, а Мэри Пикфорд впервые называют возлюбленной Америки. В этой картине уже складывается образ ее положительной героини-Золушки. Она добра, чиста и наивна.

«Я всегда играю одну роль, эта роль – я, Мэри Пикфорд», – любила повторять актриса. В действительности ей приходилось считаться с волей продюсеров, требовавших, чтобы Золушка переходила из фильма в фильм неизменной, пока это нравится публике. А между тем Пикфорд была серьезной актрисой. Она много работала над сценарием и его экранным воплощением, искала новые черточки, пыталась импровизировать на съемках, объективно оценивая свою игру, но… образ оставался тем же.

Известный историк американского кино Льюис Джекобс писал о Мэри Пикфорд: «Ее очарование, доброта и мягкость, ее золотые кудри придавали ореол ее отрепьям и низкому общественному положению: „викторианские“ идеалы женской красоты были в ее удивленной невинности, детском выразительном ротике и трогательных глазах. Туалеты, искушенность и независимость еще не были тогда необходимой принадлежностью образа, создаваемого кинозвездой».

В середине ноября 1915 года Мэри Пикфорд познакомилась с Дугласом Фэрбенксом. При встрече он сказал ей: «Вы и Чарли Чаплин – два гения, которых подарило миру кино». Позднее Пикфорд писала, что Дуг стал для нее «дыханием новой жизни». Оба состояли в браке и были вынуждены скрывать свои отношения. Мэри являлась национальным символом, «мифом и легендой». С момента заключения контракта с «Феймес Артистс» она не имела права – юридического! – совершать в личной жизни поступков, несовместимых с характером ее экранной героини.

24 июня 1916 года Мэри стала первой актрисой, участвующей в процессе кинопроизводства. Она основала фирму «Пикфорд фильм корпорэйшн», вошедшую в состав проекта «Феймес Артистс». Теперь Мэри сама выбирала режиссера, съемочную группу и занималась рекламой. За два года она должна была получить как минимум миллион долларов. По тем временам это были неслыханные деньги.

В «Бедной маленькой богачке» Пикфорд играет уже не девушку-подростка, а просто ребенка, милого и чистого. Ее героиня Гвендолин богата, но она – пленница в собственном доме и лишена радостей жизни. Немногим актерам искусство перевоплощения давалось так легко, как Мэри.

Весной 1917 года США вступили в мировую войну. Пикфорд снялась в ленте «Военная помощь» (1917), выступала на митингах, позировала для плакатов, покровительствовала Красному Кресту. Она принимала участие в рекламной кампании «Займа свободы». Большой успех имела лента на военную тему «Маленькая американка» (1917), в которой Пикфорд появилась в образе доблестной разведчицы.

Мэри все чаще исполняла роли красивых, по-детски непосредственных женщин. В фильме-притче «Стелла Марис» (1918) Мэри играет страдающую девушку-инвалида Стеллу и несчастную Юнити Блейк. Критики разразились восторженными отзывами. Сегодня многие считают, что это лучшая картина Пикфорд.

В 1919 году «великая голливудская четверка» – Мэри Пикфорд, Чарли Чаплин, Дуглас Фэрбенкс и Дэвид Гриффит – создает собственную компанию «Юнайтед Артистс», чтобы самим производить и продавать свои картины.

К этому времени Пикфорд почти закончила съемки в фильме «Длинноногий дядюшка». Сюжет прост: девочка-сиротка попадает к своему благодетелю, который в конце концов женится на ней. По мнению критиков, Пикфорд в главной роли Джуди Аббот была очень убедительна.

Получив развод, Мэри 28 марта 1920 года выходит замуж за Фэрбенкса. Дуглас подарил ей просторный дом Пикфэр в Беверли-Хиллз. Они совершили свадебное путешествие по Европе, где их встречали как небожителей.

В Лондоне голливудские звезды поселились в отеле «Ритц». «Тысячи и тысячи людей, – вспоминала Пикфорд, – ждали днем и ночью внизу, надеясь увидеть нас». Когда они, чуть опоздав, появились в театре «Вест-Энд», спектакль был прерван и возобновился только после десятиминутной овации.

По возвращении в Америку Мэри выпускает «Полианну» (1920), которая приносит «Юнайтед Артистс» миллион долларов. «Если перевоплощение душ существует и я вернусь на землю в образе одной из своих героинь, я полагаю, что стану Полианной». Как обычно, героиня фильма, юное чистое создание Полли, оказывает благотворное влияние на испорченных взрослых. Пикфорд играла роль сироты, которую приютила тетка с неуживчивым характером. Полианна всегда довольна своей судьбой и даже считала себя счастливой, поскольку вокруг жили еще более несчастные люди.

Киновед Л. Джекобс писал: «Идеал „а-ля Полианна“ прежде всего воплощала Мэри Пикфорд. Ее феноменальный успех и популярность вызваны в основном душевной добротой ее героинь. Она покоряла сердца простого люда тем, что изображала их».

Столь неожиданный успех картины во всем мире привел к тому, что актрисе пришлось варьировать одну и ту же Полианну во множестве похожих фильмов. Она была бедной девушкой, мечтавшей о богатстве – и на деле получившей его, – в «Мыльной пене» (1920). Она была бедной служанкой, которая получала состояние, в фильме «С черного хода» (1921); сегодня эту картину помнят, главным образом, по эпизоду, в котором юная служанка (Пикфорд) подметает пол, привязав щетки к ногам наподобие коньков; в результате получился очень забавный танец, ставший одной из лучших комических сцен в ее лентах.

Настоящим шедевром в этом ряду стала картина «Маленький лорд Фаунтлерой» (1921) Рошера, в которой Пикфорд одновременно сыграла мать Фаунтлероя и самого мальчика.

Но Мэри Пикфорд вскоре почувствовала, что «полианнизм» стал выходить из моды. Она пытается перейти на взрослые романтические роли в приключенческих картинах с экзотическим средневеков