Тюльпан… Кто бы мог подумать, что этот красивый цветок станет причиной невиданных страстей, невероятных историй и приключений. Самые ранние сведения о тюльпанах относятся к литературным произведениям Персии. Здесь цветок был известен как «дульбаш» или «тюльпан» – турецкая чалма. В 1554 году посланник австрийского императора Ожье Жислен де Бусбек увидел тюльпаны в саду турецкого султана. Посол закупил партию луковиц и отправил в Вену. Цветы попали в Венский сад лекарственных растений, которым заведовал голландский ботаник, садовод Клюзиус. В 1570 году он привез луковицу тюльпана в голландский город Лейден.
В Нидерландах тюльпаны быстро вошли в моду и стали пользоваться большим спросом, особенно у богачей. Купцы и лавочники стремились собрать как можно больше редких сортов диковинных цветов и покупали их по безумным ценам. Так, некий торговец из Харлема заплатил за одну луковицу половину своего состояния только для того, чтобы посадить ее в оранжерее и похвастаться перед знакомыми.
Когда луковицы тюльпанов стали доступны среднему голландцу, цветы превратились в объект финансовых спекуляций. Страну охватило безумное увлечение, позже названное тюльпаноманией. Купцы за бесценок спускали свои товары, чтобы на вырученные деньги купить вожделенные луковицы.
К 1634 году тюльпановая афера захватила крупнейшие города республики: Амстердам, Утрехт, Алкмар, Лейден, Энкхейзен, Харлем, Роттердам, Хорн… Спекуляция луковицами приносили больший доход, чем перепродажа акций или облигаций.
Быстрый рост цен стимулировал приток на голландский цветочный рынок все новых покупателей, мечтавших быстро разбогатеть. В 1636 году спрос на тюльпаны редких сортов вырос настолько, что они стали предметом большой биржевой игры. Современник так описывал сценарий подобных сделок: «Дворянин покупает тюльпаны у трубочиста на 2000 флоринов и сразу продает их крестьянину, при этом ни дворянин, ни трубочист, ни крестьянин не имеет луковиц тюльпанов, да иметь и не стремится. И так покупается, продается, обещается больше тюльпанов, чем их может вырастить земля Голландии».
Акварель неизвестного художника, XVII век
Деревенские постоялые дворы и таверны превратились в цветочные биржи. Завершение торговых сделок отмечалось шумным застольем. Главным же центром ценообразования была Харлемская биржа, где за три года торгов по спекулятивно-завышенным ценам общая сумма цветочных сделок достигла астрономической цифры – 10 млн гульденов. Для сравнения: в такую же сумму оценивалась биржевая стоимость знаменитой Ост-Индской компании.
Цены на луковицы постоянно росли. Самым дорогим сортом считался «Семпер Август». В 1623 году его луковица стоила 1000 флоринов, а в разгар тюльпаномании один из экземпляров был продан за 4600 флоринов, новую карету, пару серых лошадей и полный комплект сбруи. Для сравнения корова в то время стоила 100 флоринов. Рекордной можно считать сделку в 100 тысяч флоринов за 40 тюльпановых луковиц.
Спрос постоянно превышал предложение. Чтобы привлечь людей среднего достатка, продавцы начали брать небольшие авансы наличными, а в залог остальной суммы – имущество покупателя. Мантинг, плодовитый автор той поры, написавший о тюльпаномании фолиант объемом в тысячу страниц, сохранил для потомков следующий перечень различных предметов, за которые была куплена луковица редкого сорта «Вице-король»: 2 ласта пшеницы, 4 ласта ржи, 4 откормленных быка, 8 откормленных свиней, 12 откормленных овец, 2 хогсхеда вина, 4 бочки пива, 2 бочки сливочного масла, 1000 фунтов сыра, кровать с постельными принадлежностями, мужской костюм, серебряная чаша. Всего добра на 2500 флоринов.
Существует рассказ об одном редком экземпляре, за который покупатель отдал целую пивную в 30 тысяч флоринов. Живописец Ян ван Гойен предложил гаагскому бургомистру за десять луковиц аванс в размере 1900 флоринов, а в залог остальной суммы – полотно Соломона ван Руйсдаля, а также обязался написать картину.
Среди народа сложилось мнение, будто тюльпаны – гарантия обогащения. Надо только купить побольше луковиц, а когда цена поднимется, выгодно продать. «Дворяне, горожане, фермеры, механики, моряки, лакеи, горничные, трубочисты, торговцы старьем, – писал французский психолог Б. Садис, – все завязли в торговле тюльпанами. Дома и земли продавались за разорительную низкую цену или шли в уплату покупок, сделанных на рынке тюльпанов. Так заразительна была эпидемия, что иностранцев поразило то же безумие, и деньги текли в Голландию отовсюду».
Тюльпановая лихорадка породила легенды. В «Путешествиях» Блейнвилла приводится забавный случай. Богатый купец, гордившийся своими редкими тюльпанами, получил большую партию товара. Эту весть ему принес в бухгалтерию некий моряк. Купец наградил его за хорошую новость крупной копченой селедкой. Моряк, заметив на конторке торговца луковицу, очень похожую на луковицу репчатого лука, незаметно сунул ее в карман в качестве закуски к селедке.
Едва он ушел, как купец обнаружил пропажу драгоценной луковицы тюльпана «Семпер Август» стоимостью три тысячи флоринов. Все домашние были подняты на ноги, драгоценную луковицу искали повсюду, но тщетно. Горю купца не было предела. Наконец кто-то заподозрил моряка.
Моряк и не думал прятаться. Его обнаружили мирно сидящим на бухтах каната и пережевывающим последний кусочек «лука». Он и не помышлял, что ест завтрак, на деньги от продажи которого можно было кормить экипаж целого корабля в течение года или, как утверждал ограбленный купец, «устроить роскошный пир для принца Оранского и целого двора штатгальтера». Моряк провел несколько месяцев в тюрьме по обвинению в краже в особо крупных размерах.
Тюльпаномания не могла продолжаться вечно. Как только цены на луковицы стали чуть снижаться, торговцы сразу запаниковали и принялись сбрасывать свой товар. Предложение резко превысило спрос. Тысячи голландцев вдруг обнаружили, что являются обладателями нескольких луковиц, которые никто не хочет покупать даже за четверть первоначальной цены. Состоятельные купцы были доведены чуть ли не до нищеты, а многие дворяне разорились.
Особенно туго пришлось тем, кто пытался спекулировать в кредит. Допустим, некий продавец Хиддинг договаривался с покупателем Эйкеном о поставке через два месяца пяти «Семперов Августов» по четыре тысячи флоринов за луковицу. В оговоренный срок Хиддинг был готов продать луковицы, но к тому времени цена падала до трехсот-четырехсот флоринов за штуку, и Эйкен отказывался выплачивать разницу. Таких случаев невыполнения договорных обязательств с каждым днем становилось все больше.
Владельцы тюльпанов провели в ряде городов общественные собрания. После бурных дебатов в Амстердаме делегаты пришли к соглашению, по которому договоры, заключенные в разгар мании, то есть до ноября месяца 1636 года, объявлялись потерявшими законную силу, а те, что были заключены позднее, считались расторгнутыми после уплаты покупателями десяти процентов стоимости контракта. Но это решение никого не удовлетворило.
Судьи, заваленные исками о нарушении условий договоров, отказывались принимать к рассмотрению спекулятивные сделки. В конце концов поиском выхода из тупика занялся Совет по делам провинций в Гааге. Члены совета после трехмесячных дебатов объявили, что не могут вынести окончательное решение, поскольку… не обладают всей полнотой информации. Они предложили следующий выход: если покупатель отказывается приобретать тюльпаны по договорной цене, продавец может продать луковицы с аукциона, а разницу между фактической и договорной ценами обязан компенсировать покупатель. Подобные рекомендации оказались абсолютно бесполезными. В Голландии не было суда, который мог бы заставить покупателей платить за тюльпаны. Споры по тюльпановым сделкам разбирали специальные комиссии. В итоге большинство продавцов согласилось получить по пять флоринов с каждой сотни, полагавшейся им по договорам.
К началу 1640-х годов тюльпаномания в Голландии навсегда отошла в историю, оставив после себя разве что забавную книгу «Взлет и падение флоры». Трехлетний застой в экономике дорого стоил стране. Однако важно другое: Нидерланды и поныне считаются страной тюльпанов. Здесь ежегодно производится 3 миллиарда луковиц тюльпанов, из которых две трети идет на экспорт, а треть остается в стране для выращивания цветов и последующего разведения.Одна из самых грандиозных мистификаций XVIII века связана с именем загадочной личности – Джорджа Псалманасара. Он впервые появился в Лондоне в 1703 году; кто он и откуда, в ту пору было неизвестно, впрочем, неизвестно это и по сей день.
Псалманасар утверждал в своих «Мемуарах», что «вне пределов Европы я и не родился, и не жил, и даже не путешествовал, пребывая в южных ее краях вплоть до шестнадцатого года жизни». Судя по всему он появился на свет около 1679 года, детство провел на юге Франции. В шесть лет Псалманасар поступил в школу к монахам-францисканцам. Благодаря исключительным способностям к языкам Джон был записан в класс, где учились дети намного старше его. Свое образование он завершил у иезуитов и доминиканцев.
Псалманасар попытался найти место учителя, но безуспешно. Тогда-то он и вступил на долгий путь мошенничества: стал выдавать себя за ирландского пилигрима, гонимого на родине и страстно желающего добраться до Рима.
Его жизнь была богата на приключения. Псалманасар завербовался в полк герцога Мекленбургского как некрещеный японец по имени Салманасар (так звался один из библейских персонажей из Четвертой книги Царств). Притворившись язычником, он спорил до хрипоты с товарищами о религии, об их верованиях, а во время службы поворачивался лицом к солнцу и что-то бормотал, вероятно, молился на своем родном языке.
В 1702 году его полк перевели в Слейс, где губернатором был шотландец, бригадир Джордж Лоудер. Услышав о японском язычнике, губернатор пригласил его к себе в гости вместе с несколькими офицерами и Александром Иннесом, капелланом шотландского полка. Псалманасар вновь затеял спор о религии, и ему удалось взять верх над священником Исааком д’Амальви. Капеллан Иннес решил обратить язычника в истинную веру и взять его в Англию.
Псалманасар рассказал капеллану, как миссионеры забрали его с Формозы (территория современного Тайваня) и доставили в Авиньон, где пытались обратить в католичество. Он бежал и завербовался в армию. Александр Иннес попросил Псалманасара перевести отрывок из речи Цицерона на формозский язык. Псалманасар выполнил просьбу. Спустя некоторое время капеллан дал ему перевести тот же отрывок и обнаружил в этих двух переводах множество расхождений. Вместо того чтобы разоблачить обманщика, Иннес присоединился к нему и поддержал все его дальнейшие мистификации. Именно капеллану принадлежала мысль о том, что Псалманасару лучше выдавать себя за жителя Формозы, чем за японца.
После «обращения» в христианство Иннес устроил крещение Псалманасара. Джордж Лоудер стал его крестным отцом, и даже дал новообращенному свое имя.
Иннес тем временем написал епископу Лондона, доктору Комптону, о своем «новообращенном» язычнике. Епископ похвалил Иннеса и пригласил его в Лондон вместе с Джорджем Псалманасаром, чтобы тот обучил формозскому языку нескольких лиц, которые затем отправятся на этот остров обращать в христианство жителей далекой страны.
В 1703 году Псалманасар в сопровождении Иннеса приехал в Роттердам, где был введен в общество. Голландцы с изрядной долей сомнения отнеслись к его рассказам, и тогда Псалманасар принялся у всех на глазах есть сырое мясо, коренья и травы, утверждая, будто это обычные кушанья жителей Формозы.
Наконец Псалманасар и Иннес прибыли в Лондон, где их принял епископ Лондонский. Жители туманного Альбиона были настроены не менее скептически, чем жители Роттердама, и «формозцу» при подробных расспросах едва удалось избежать разоблачения. К счастью, в то время европейцы мало знали о жизни далекой Азии.
Псалманасар стал знаменитостью. Леди и джентльмены воспринимали посланца далекой Формозы как экзотическую диковину. Даже королевский двор заинтересовался им.
Иннесу не терпелось извлечь выгоду из этой аферы: он убедил Джорджа перевести на «родной» язык катехизис и написать историю Формозы. Благодаря своим исключительным лингвистическим способностям Псалманасар овладел шестью языками, в том числе и латинским, на котором он и задумал сочинить «Историю Формозы». Используя книгу Варениуса «Описание Японии» и труд Кандидия «Сообщение об острове Формоза», он принялся за работу и завершил ее за два месяца. Книга, переведенная на английский язык неким Освальдом, в 1704 году была опубликована под названием «Историческое и географическое описание Формозы, составленное Джорджем Салманасаром, уроженцем вышеозначенного острова, ныне обитающим в Лондоне». В следующем году ее напечатали во Франции, а затем и в Германии.
Псалманасару бросил вызов иезуит отец Фонтеней, проведший на Формозе восемнадцать лет. В начале февраля они встретились на публичном заседании Королевского общества, и Псалманасар вышел победителем: ему даже удалось убедить членов общества в том, что Формоза принадлежит Японии, а не Китаю, как утверждал Фонтеней. На вопрос, почему у него светлая кожа, а не смуглая, как у всех азиатов, Псалманасар ответил, что его семья принадлежит к элитному сословию Формозы, поэтому они жили под землей, не видя солнца.
Книга «История Формозы» – весьма искусное художественное произведение. Псалманасар рассказывал о том, как на Формозу прибыл под видом японца иезуит отец де Род, чтобы обучать местных жителей латыни. Иезуит убедил его отправиться в Европу. Псалманасара продержали пятнадцать месяцев в Авиньоне, пытаясь обратить в христианство, но ему удалось бежать до вмешательство инквизиции. Далее Псалманасар повествовал о своих путешествиях и военной службе, судьбоносной встрече с преподобным Иннесом и обращением в англиканство.
Карта острова Формоза
При описании Формозы автор дал волю буйной фантазии. Псалманасар утверждал, например, что ежегодно в жертву верховному божеству там приносят 18 тысяч мальчиков, не достигших девятилетнего возраста. Чтобы восполнять такие потери, жители Формозы вынуждены придерживаться полигамии. Мужчины на острове ходят обнаженными, а любимая пища островитян – змеи.
Самым невероятным в этих выдумках было полное их несоответствие рассказам побывавших на Формозе миссионеров. Да и Георг Кандидий, чью книгу Псалманасар положил в основу повествования, утверждал, что, кроме риса и фруктов, иных «жертвоприношений» ему видеть не доводилось. И все же люди предпочитали захватывающие истории, сочиненные Псалманасаром. По его словам, грабителей и убийц на Формозе вешают вверх ногами и стреляют в них из лука до тех пор, пока не пронзят все тело стрелами; за другие преступления виновных сжигают заживо, отрубают руки и ноги, бросают на съедение собакам… Кандидий же, напротив, писал, что жители Формозы – миролюбивый народ и преступлений там, похоже, вовсе нет.
Епископ Лондонский отправил Псалманасара на полгода в Оксфорд для подготовки второго издания книги. Джордж и там наделал немало шума. На вопрос о том, что происходит с телами принесенных в жертву мальчиков, Псалманасар ответил, что их съедают священники. На Формозе практикуется людоедство, хотя сам он этот обычай не одобряет. Да, ему приходилось есть человеческое мясо, но он нашел его безвкусным и жестким.
Через полгода Псалманасар возвратился в Лондон и узнал, что вдохновитель аферы Иннес получил пост Главного капеллана британских войск в Португалии как признание его заслуг в деле обращения «формозца»! Псалманасар был взбешен вероломством сообщника и обвинил Иннеса в «неодолимом пристрастии к вину и женщинам…»
В 1705 году вышло в свет второе издание «Истории Формозы». В предисловии Псалманасар объяснял ошибки и неточности, замеченные читателями в первом издании, давностью событий и тем, что покинул Формозу в юном возрасте. Он добавил в книгу несколько жутких историй о каннибализме.
Постепенно интерес к Джорджу Псалманасару и его Формозе начал угасать. Только в 1728 году Псалманасар вновь объявился, но на этот раз полный раскаяния. В беседах с друзьями и знакомыми Джордж впервые затронул вопрос о достоверности «Истории Формозы» и прочих своих трудов. Он признался, что все в них – сплошной вымысел, что это он сам изобрел «формозский» язык и что все подробности об острове не более чем плод его воображения. Окончательная ясность была внесена в 1747 году, когда Псалманасара попросили написать главы о Китае и Японии для «Полной систематической географии» Боуэна, и он описал Формозу в точности по Кандидию.
Псалманасар безжалостно карал себя за обман. Написав «Всеобщую историю книгопечатания» для Сэмюэла Палмера, он настоял на том, чтобы почести достались одному Палмеру.
Остаток жизни Псалманасар зарабатывал писательским трудом и редактурой. Его доходы были скромными. В конце жизни Джордж снискал уважение у таких людей, как писатель Сэмюэл Джонсон, часто посещавшего Псалманасара на склоне лет и питавшего к нему глубокую привязанность.
Джордж Псалманасар прожил долгую, бурную жизнь и умер 3 мая 1763 года в своем доме на Айронмангер-роу в почтенном возрасте. Опубликованные через два года «Мемуары» не пролили свет на то, кем он был на самом деле.В 1715 году умер французский король Людовик XIV. Его наследнику было всего пять лет лет, поэтому править страной стал регент герцог Филипп Орлеанский. За каждым шагом регента следил его противник – могущественный и гораздо более близкий по родству малолетнему Людовику XV герцог Бурбонский.
Финансы королевства находились в плачевном состоянии: «король Солнце» оставил после себя национальный долг 3 миллиарда ливров (это при годовом доходе страны 145 миллионов). Торговля замерла, непосильные налоги не платились.
Филипп Орлеанский пытался выйти из кризиса, используя старые проверенные способы: подделка монеты, пересмотр государственных обязательств, продажа поставок и откупов (сбор косвенных налогов), наказание спекулянтов и ростовщиков. Но положение не улучшалось. Французское государство находилось на грани финансового краха.
В этот критический момент во Францию прибыл шотландский финансист Лоу, с которым герцога Орлеанского связывали дружеские отношения. Он обещал спасти положение и укрепить государственные финансы.
Джон Лоу
Джон Лоу (его фамилию часто произносят на французский манер – Ло) родился 21 апреля 1671 года в Эдинбурге, в семье потомственных банкиров и ювелиров. К семейному бизнесу он начал приобщаться с четырнадцати лет, а после смерти отца в 1688 году его заставили изучать банковское дело. Но молодой повеса все больше увлекался азартными играми и светскими красавицами. В Лондоне он проиграл в карты значительную часть своего состояния. 9 апреля 1694 года Джон убил на дуэли дворянина Эдварда Уилсона (причиной спора была дама). Лондонский суд обвинил Лоу в убийстве и приговорил его к смертной казни. Джона вызволил из тюрьмы брат Уиллсона, но дуэлянту пришлось бежать на континент.
В Нидерландах Лоу познакомился с деятельностью Амстердамского банка, славящегося своей кредитной системой. Затем он перебрался в Италию, где был развит банковский капитал, особенно в Генуе и Флоренции. Вернувшись домой, Джон представил парламенту план реорганизации Шотландского банка. Получив отказ, Лоу предложил свои услуги английскому правительству. И снова неудача. Посетив несколько европейских столиц, шотландец в 1716 году оказался в Париже.
Прибыв ко двору Людовика XV, Джон Лоу предложил простой выход из кризиса: наряду с золотыми и серебряными монетами при торговых расчетах использовать банковские билеты, так называемые банкноты. Правда, для того чтобы новшество завоевало доверие народа, необходимо поручительство самого Филиппа Орлеанского. Кроме того, кредитные билеты должны обмениваться по первому требованию на золото или серебро.
Доводы финансиста были настолько убедительны, что 5 мая 1716 года королевским указом регент разрешил Лоу учредить частный банк, бумажные билеты которого предписывалось принимать в уплату государственных повинностей наряду с монетой. Новый банк быстро приобрел популярность у публики; уже спустя год банкноты обращались по курсу на 20 процентов выше номинала.
Через несколько месяцев Филипп Орлеанский до того уверовал в систему шотландца, что подписал указ, по которому все подати и налоги в государственную казну отныне следовало платить только билетами банка Лоу.
Когда шотландский финансист решил восстановить Вест-Индскую компанию, Филипп Орлеанский предоставил Лоу монопольное право на торговлю с Луизианой – французской колонией в Америке, расположенной на берегах Миссисипи.
В 1718 году банк Лоу стал «Королевским банком», то есть государственным учреждением. Все частные и казенные платежи во Франции теперь должны были осуществляться только билетами банка. Звонкая монета сохранялась как разменная мелочь. Компания Лоу получила табачные откупа, затем под ее контроль перешли сборы различных податей. Объединившись с Китайской, Ост-Индской и Гвинейской компаниями, с 23 мая 1719 года она получила название «Компания всех Индий». Таким образом Лоу приобрел исключительное право на всю заморскую торговлю Франции.
Шотландец распорядился выплатить по акциям дивиденды в размере 120 процентов, что привело к ажиотажному спросу на бумаги компании. Лоу расхваливал несметные богатства далекой Луизианы. В рекламных целях были изданы многочисленные картинки с изображением райской жизни американских поселенцев. Бывшего губернатора Луизианы, вздумавшего опровергнуть этот вздор, сразу отправили в Бастилию. Лоу разработал грандиозные планы заселения и освоения Луизианы. «Компания всех Индий» продавала всем желающим огромные участки заокеанских земель. Лоу выплатил по акциям дивиденды за год вперед, рассчитывая покрыть эти расходы за счет выпуска новых акций.
В спекуляции пустились чуть ли не все жители Парижа – от аристократии до бедняков. Банк Лоу располагался на окраине французской столицы, в Сент-Антуанском предместье, на улице Кенкампуа. Именно здесь велась спекулятивная торговля акциями. Днем и ночью на подъездах к улице стояла целая вереница роскошных карет. Ловкие спекулянты за несколько часов сколачивали себе состояние. Один из игроков, например, уже не зная, куда девать деньги, предлагал крупную сумму тому, кто привезет ему в середине лета снег с вершин Овернских гор.
Сам Лоу прикупил себе несколько замков и поместий. Но более всех доволен был регент. Он быстро расплатился с долгами и теперь мог тратить любые суммы по своему усмотрению, быстро забыв о том, как всего два года назад ему приходилось выпрашивать деньги у парламента.
Джон Лоу теперь продавал акции только за кредитные билеты «Королевского банка». Как отмечают экономисты, именно тогда заработали первые бумажные деньги. Недаром Карл Маркс назвал Лоу «главным провозвестником кредита». Филипп Орлеанский назначил шотландца генеральным контролером финансов, сделал его членом Королевской академии.
Все были так довольны, что Джон Лоу поначалу не придал значения первым признакам надвигавшегося краха. «Компания всех Индий» не имела коммерческого успеха. Доходы от колониальной торговли не оправдывали даже постройки кораблей. Во Франции нашлось немного желающих отправиться на освоение американских земель. На берегах Миссисипи полуголодные переселенцы построили небольшой поселок. Придворные льстецы в Париже предложили назвать его Новым Орлеаном в честь регента Филиппа Орлеанского.
Государство с готовностью расплачивалось с кредиторами бумажными деньгами. Соблазн делать деньги из бумаги заставил правительство потерять всякое чувство меры, и в результате количество бумажных ливров во много раз превысило весь золотой запас королевства. Герцог Бурбонский и его советник кардинал Флери поняли – настало время нанести Орлеанскому дому сокрушительный удар, покончить с его влиянием на короля и взять власть в свои руки. Они предъявили к оплате в золоте большую сумму банковских билетов, рассчитывая, что Лоу не сможет расплатиться. Но тот, опустошив хранилище банка, выполнил обязательства, и герцог увез золото в трех каретах шестьдесят миллионов ливров!
Пытаясь подорвать доверие к звонкой монете, Филипп Орлеанский издал указ о ее «порче». Французам предписывалось сдать государству для обмена старые золотые и серебряные монеты и взамен получить на ту же сумму новые, худшей пробы. За первым указом о «порче монет» последовали другие, столь же непопулярные. За несколько месяцев вес золотой монеты менялся двадцать восемь раз, а серебряной – тридцать пять.
Когда курс акций начал падать, Лоу велел своим людям покупать акции на одном конце улицы Кенкампуа, а продавать на другом конце. Однако возродить спрос на акции не удалось. После безудержной спекуляции бумажными деньгами и акциями теперь все стремились от них избавиться. Владельцы банковских билетов бросились скупать земли, поместья, ювелирные украшения, дорогую мебель и посуду. Цены достигли астрономических высот.
Все больше билетов стало предъявляться в банк для оплаты золотом. Тогда появился указ, запрещавший под угрозой огромного штрафа производить выплаты свыше десяти ливров серебром и свыше трехсот ливров золотом. Кроме того, все векселя должны были оплачиваться только билетами банка. Лоу добился издания еще ряда указов. Отныне запрещалось держать серебряную посуду и носить дорогие украшения, а также покупать драгоценности и иметь при себе более пятисот ливров звонкой монетой. Весной 1720 года Лоу объявил банкноты единственным денежным средством для платежей свыше 100 ливров. Для того чтобы выбить почву из ног спекулянтов, был установлен твердый курс акций – 9 тыс. бумажных ливров.
Уступая общественному мнению, регент приказал арестовать Джона Лоу. Однако документация банка и компании оказалась в полном порядке, чего нельзя было сказать о финансах королевства. Лоу через два дня отпустили, но пост генерального контролера финансов занял его давний противник – канцлер Д’Агессо. Первым делом он восстановил хождение золотой и серебряной монеты без всяких ограничений.
Понимая, что дни кредитных билетов сочтены, люди бросились в банк в надежде обменять их на золото. По распоряжению Лоу банк чинил всяческие проволочки в обмене, тем не менее золотые запасы банка таяли с поразительной быстротой. И тогда шотландец принял решение, ставшее для него роковым.
Утром 17 июля 1720 года на дверях банка появилось объявление, что обмену на золото подлежат только билеты самого мелкого достоинства – десять ливров. Возле банка собралась огромная толпа народа. Люди кричали, толкались, размахивали над головами пачками билетов. Все боялись, что обмен может прекратиться вовсе. Началась страшная давка. Толпа требовала повесить шотландца, которого еще недавно превозносила до небес. Его дом подвергся нападению. Сам Джон Лоу счастливо избежал расправы, спрятавшись во дворце Пале-Рояль.
Париж охватила паника. По городу прокатилась волна самоубийств. Система шотландца завершилась грандиозным банкротством. Иначе и быть не могло: при 700 млн ливров наличности государство выпустило бумаг на 3 млрд ливров!
Известие о том, что Лоу удалось избежать расплаты, вызвало в парламенте разочарование. После бурного заседания было принято решение лишить «Компанию всех Индий» привилегий. Несмотря на то что регент продолжал защищать шотландца, и даже отправил весь парламент заседать в пригород Парижа, было ясно, что система Лоу потерпела крах.
7 апреля 1721 года «Компания всех Индий» была ликвидирована. Фактически власть перешла к герцогу Бурбонскому. Регенту пришлось признать все долги банка и компании акционерам и вкладчикам государственным долгом и еще больше увеличить налоги. Ликвидация дел «Королевского банка» и образовавшегося дефицита была поручена известным финансистам братьям Пари, которые хорошо нажились на этой операции.
Главный виновник обвала Джон Лоу в декабре 1720 года бежал из Парижа. Его имущество было конфисковано. Обосновавшись в Венеции, Лоу пытался зарабатывать карточной игрой в Копенгагене, Риме, Лондоне, но полностью разорился. Шотландец представил несколько финансовых проектов Венецианской республике, но их отвергли. Умер он 21 марта 1729 года от пневмонии, оставив семье несколько картин и бриллиант, оцененный в 40 000 ливров.На рубеже ХVII и XVIII веков Британская империя переживала тяжелые времена. Финансовый кризис, религиозные смуты, раздоры ведущих политических партий усугубились в годы войны с Францией. При королеве Анне возникли сложности с выплатой жалованья морякам королевского флота: вместо денег они получали особые билеты.
Государству было необходимо срочно обеспечить погашение долговых обязательств армии и флоту и некоторых других статей текущей задолженности, составлявших и сумме около 10 млн фунтов стерлингов. Тут-то и посетила светлую голову Роберта Харли, графа Оксфордского, известного коллекционера и мецената, гениальная мысль. В 1711 году он предложил организовать особую торговую компанию с целью возрождения национальной кредитной системы. За идею графа ухватились. Компания, учрежденная несколькими известными коммерсантами, взяла государственный долг на себя, а правительство гарантировало ей вознаграждение в размере шести процентов в год. Для обеспечения выплат этого вознаграждения, составившего 600 тыс. фунтов, было решено направлять поступления от пошлин на вина, уксус, товары из Индии, обработанные шелка, табак, китовый ус и ряд других товаров. Компания, получившая монополию на торговлю в южных морях, присвоила себе соответствующее название.
Компания южных морей. Гравюра XIX века
В этот период истории британцы грезили фантастическими планами освоения месторождений золота и серебра на западном побережье Южной Америки. Слухи о том, что Испания скоро откроет для свободной торговли четыре порта на побережьях Чили и Перу, вызвали всеобщую эйфорию, и акции Компании южных морей поднялись в цене. На самом деле испанский король Филипп V не собирался позволять англичанам торговать в портах Латинской Америки.
20 мая 1718 года Компания южных морей и Банк Англии внесли свои предложения в парламент по поводу уменьшения государственного долга. Компания была готова взять на себя государственный долг, составлявший 30 млн 981 тыс. 712 фунтов, за вознаграждение в размере пяти процентов в год. На сумму долга предполагалось выпустить акции.
2 февраля 1720 года стало окончательно ясно, что прошло предложение Компании южных морей. Роберт Уолпол предостерег, что этот план поощряет «опасную практику биржевых спекуляций и отвлечет нацию от торговли и промышленности. Он вызовет опасный соблазн завлечь и разорить легковерных, принеся их сбережения в жертву перспективе иллюзорного богатства». Некоторые пэры также возражали против предложенного плана, но их никто не услышал. 7 апреля 1720 года законопроект Компании южных морей получил королевскую санкцию и стал законом страны.
Руководители компании, и прежде всего ее управляющий сэр Джон Блант, не брезговали никакими средствами, чтобы поднять курс акций. Прежде всего распускались слухи, будто граф Стэнхоуп получил от испанского правительства предложение обменять Гибралтар и Порт-Мэйхон на территории побережья Перу под гарантию обеспечения и расширения торговли под эгидой Компании южных морей; будто за изделия из хлопка и шерсти жители Мексики обещали золото в немыслимых количествах; будто компания получила право строить и фрахтовать столько судов, сколько пожелает, и не выплачивать проценты испанскому монарху. Все это не соответствовало действительности, но курс акций неуклонно повышался.
12 апреля руководство компании объявило новую эмиссию на сумму миллион фунтов при ставке дохода в 300 фунтов на каждые вложенные 100 фунтов. Доход подлежал пятикратной выплате частями, по 60 фунтов на каждую акцию номиналом 100 фунтов. Подписка превысила вдвое заявленный объем, и еще спустя несколько дней акции продавались уже по 340 фунтов.
Тогда было объявлено еще об одном выпуске акций по цене 400 фунтов. Страстное желание представителей всех социальных слоев спекулировать этими акциями оказалось настолько велико, что в течение нескольких часов было подписано акций на полтора миллиона фунтов.
Казалось, что все англичане только тем и занимаются, что покупают и продают бумаги Компании южных морей. Но одной компании им показалось мало. «Каждый дурак стремился стать мошенником», – распевали на улицах. Одна за другой открывались акционерные компании. В народе их метко прозвали «мыльными пузырями». Эти предприятия образовывались с единственной целью – спекулировать акциями на фондовом рынке. Учредители использовали первую же благоприятную возможность выгодной продажи ценных бумаг, а на следующее утро предприятие переставало существовать. О характере деятельности «мыльных пузырей» можно судить по названиям: «Компания по созданию вечного двигателя», «Компания по поощрению разведения лошадей в Англии, благоустройству церковных земель, ремонту и перестройке домов приходских священников и викариев», «Компания по страхованию всех господ и дам от убытков, которые они могут понести по вине прислуги». Владельцем одной из подобных компании являлся сам принц Уэльский, получивший в результате спекуляций 40 тыс. фунтов прибыли. Герцог Бриджуотер основал компанию, обещавшую вложить собранные деньги в благоустройство Лондона.
29 апреля курс акций Компании южных морей поднялся до 500 фунтов, и примерно две трети получавших государственную ренту обменяли государственные ценные бумаги на акции компании Бланта. В начале августа за акцию давали более 1000 фунтов! «Мыльный пузырь» должен был вот-вот лопнуть.
Многие выражали недовольство директорами компании, обвиняя их в пристрастном составлении списка акционеров каждого выпуска. Стало известно, что Джон Блант, председатель правления компании, и другие руководители начали распродавать свои акции и фиксировать прибыль. Курс снизился до 900 фунтов. Правлению пришлось срочно созывать собрание акционеров, на котором высшие должностные лица компании старались превзойти друг друга в восхвалении достигнутых результатов и описании блестящих перспектив. Не помогло. В начале сентября курс акций упал до 700 фунтов.
К тому времени Компания южных морей заняла столь важное место в финансовой системе и общественной жизни страны, что ее крах грозил перерасти в банкротство самого государства. По настойчивой просьбе секретаря Крэггза состоялось несколько встреч между директорами Компании южных морей и Банка Англии. В итоге банкиры объявили подписку на облигации на три миллиона фунтов для поддержания национальной кредитной системы на обычных условиях: задаток 15 фунтов на сотню, надбавка 3 фунта на сотню, доход 5 фунтов. Ранним утром собралось так много людей, что подписка, казалось, должна была растянуться на весь день, но к полудню очередь исчезла.
Теперь ни у кого не оставалось сомнений, что Компания южных морей находится на грани банкротства. Стоимость ее акций упала до 130 фунтов. В крупных городах Британской империи прошли стихийные собрания, на которых звучали угрозы в адрес руководителей Компании южных морей, поставивших страну на грань разорения. В толпе обманутых вкладчиков оказался ученый Исаак Ньютон. В начале 1720 года Ньютон, в то время управляющий Королевским монетным двором, сказал: «Я могу рассчитать движение небесных светил, но не степень безумия толпы». И продал за 7 тыс. фунтов стерлингов принадлежавшие ему акции Компании южных морей, получив прибыль порядка 100 процентов. Летом, кода ажиотаж достиг пика, Ньютон поддался общему настроению и вновь купил ценные бумаги – теперь уже по более высокой цене. После краха компании он потерял 20 тыс. фунтов.
Вина директоров компании еще не была доказана, а парламентарии жаждали крови. Лорд Мосворт предложил казнить ее директоров тем же способом, которым в Древнем Риме карались отцеубийцы: зашив в мешок, их бросали в Тибр. «Чем Темза хуже Тибра?» – вопрошал он. Герцог Уортонский заявил, что палате общин не следует выказывать никакого уважения к виновным и что он отрекся бы от лучшего друга, окажись тот вовлеченным в аферу.
Руководителей Компании южных морей, включая Эдварда Гиббона, деда знаменитого историка, было решено заключить в тюрьму. Правда, казначей компании Найт, прихватив бухгалтерские книги и документацию, успел скрыться во Франции. Король объявил награду в две тысячи фунтов за поимку беглеца.
Председатель правления Блант, начинавший свою карьеру простым писцом, был известен как человек аскетического образа жизни, непримиримый критик роскоши. При аресте у него обнаружили купчие на шесть особняков. При допросе в палате общин выяснилось, что Блант, как и другие директора, брал в компании льготные ссуды под залог своих акций, которые ему ничего не стоили. Подтвердилось также, что, когда цена достигла пика, директора тайно продали часть своих ценных бумаг. На допросе в палате лордов Блант отказался отвечать на ряд важных вопросов и его бросили в тюрьму.
В отношении канцлера казначейства Эйлсби и члена кабинета министров Крэггза было начато специальное расследование.
16 февраля 1721 года тайный комитет представил первый отчет палате общин. Оказалось, что еще до принятия законопроекта о Компании южных морей сэр Джон Блант, Гиббон и Найт распространяли акции среди членов правительства и близких им людей с целью привлечь их на свою сторону. Среди тех, кто получил бесплатные акции, – граф Сандерлендский, секретарь Крэггз, секретарь казначейства Чарльз Стэнхоуп, герцогиня Кендальская и графиня Плейтенская. Канцлер казначейства Эйлсби имел 794 415 фунтов на счету в посреднической фирме, принадлежащей директорам Компании южных морей.
По завершении следствия палата общин начала судебный процесс над лицами, замешанными в махинациях с акциями Компании южных морей.
Вина Эйлсби была столь очевидна, что палата единогласно признала: «Канцлер поощрял разрушительные действия Компании южных морей с целью извлечения большой прибыли для себя, вступил в сговор с директорами в их пагубных делах к ущербу для торговли и кредита королевства». Депутаты постановили: Эйлсби изгнать с позором из палаты общин и заключить в тюрьму Тауэра. Его имущество должно быть конфисковано для возмещения потерь рядовых акционеров. Этот вердикт вызвал бурю восторга у англичан. В Лондоне люди поздравляли друг друга, словно они только что избежали великого бедствия.
В то же время Чарльз Стэнхоуп и граф Сандерлендский были оправданы. Бедняга Крэггз умер от апоплексического удара, его имущество, оцененное в 1,5 млн фунтов, конфисковали. Всех директоров Компании южных морей заочно приговорили к огромным штрафам и конфискации, унесшим львиную долю их имущества.
После громкого скандала законодательная власть приступила к восстановлению национальной кредитной системы. У Компании южных морей были изъяты акции на сумму свыше 8 млн фунтов и распределены среди пайщиков и подписчиков. В итоге на каждые 100 фунтов, вложенных в компанию, акционеры получили 33 фунта 6 шиллингов и 8 пенсов. В британской истории этот кризис получил название «Мыльный пузырь южных морей».«Ныне я убежден, что “Оссиан” Макферсона – великое оригинальное творение, написанное именно в то время, когда и было опубликовано – в 60-е годы XVIII столетия, и что гэльский вариант 1807 года – один из многих переводов», – писал в 1872 году в предисловии к сборнику гэльских баллад «Книга фениев» Дж. Ф. Кемпбелл о «Сочинениях Оссиана», якобы собранных, переведенных на английский язык и изданных в 1763 году Джеймсом Макферсоном.
Обратимся к биографии автора этой знаменитой литературной мистификации. Джеймс Макферсон родился в шотландском Ратвене 27 октября 1736 года в семье фермера. Он учился в Королевском колледже в Абердине, изучал богословие в Эдинбургском университете. Сочинять стихи Джеймс начал рано – за время учения он написал 4000 стихотворных строк.
По возвращении в Ратвен двадцатилетний Макферсон получил в свое ведение приют. Затем он работал частным учителем Томаса Грэма, сына лаэрда (шотландского помещика). Именно тогда Макферсон и познакомился с Джоном Хьюмом, автором «Дугласа», и доктором Александром Карлайлом из Инвереска. Он нередко читал им наизусть гэльскую поэзию; восхищенный Хьюм попросил Джеймса перевести на английский язык фрагмент под названием «Смерть Оскара». Первый опыт оказался удачным, и Макферсон написал еще 16 стихотворений, выдав их за фрагменты большой поэмы. Он утверждал, что почти дословно перевел шотландские легенды, передававшиеся из поколения в поколение.
«Фингал», древняя поэма, сочиненная Оссианом. Издание 1765 года
В 1760 году стихотворения были опубликованы под заглавием «Отрывки из древней поэзии, собранные в Горной Шотландии и переведенные с гэльского, или шотландского гэльского языка». Книга произвела настоящую сенсацию, литературный мир встретил ее с восхищением.
Макферсон отправился в путешествие по Шотландии. После длительных поисков он объявил, что обнаружил эпическую поэму о жизни Фингала. Герой «найденной» Макферсоном поэмы Фингал жил в III веке и был королем древнего государства Морвен на западном берегу Шотландии. Макферсон утверждал, что поэмы к тому времени, как он их услышал и записал, возрождались и пересказывались более пятнадцати веков.
В 1762 году произведение было издано под заглавием «Фингал, древняя эпическая поэма, в шести книгах, и некоторые другие стихи, сочиненные Оссианом, сыном Фингала; переведенные с гэльского языка». Поэма, написанная мелодичной ритмизованной прозой, рассказывала о вторжении в Ирландию Сварана, короля Лохлина (Дании), и победе над ним Фингала. Герои поэмы идеализированы: Фингал не знал поражений ни у врагов, ни у прекрасных дам; любовных историй в поэме не счесть, юноши славно погибали в боях, а возлюбленные горестно их оплакивали.
Мнения критиков разделились, особенно в Англии, где многие сочли поэму подделкой. Несмотря на резкую критику, «Фингала» Оссиана с восторгом приняли читатели. О таком успехе Макферсон и не помышлял, переиздания книги пользовались все большим спросом.
Вскоре появились переводы «Фингала» на немецкий, французский, испанский, итальянский, голландский, датский, русский, польский и шведский языки. Стихи эти взволновали самого Гёте, и он перевел многие из них, чтобы прочесть своим друзьям. Гёте зашел столь далеко, что ввел упоминание о «Поэмах Оссиана» в своего «Вертера», где они в сердце юноши вытесняют Гомера. Все это принесло Макферсону невиданную известность.
Имена героев Оссиана вошли в моду, у ног гордых родителей играли многочисленные Оскары и Мальвины. Характерный пример популярности поэмы Оссиана – сын шведского короля Бернардота был назван Оскаром в честь сына Оссиана. Позже он унаследовал шведский престол под именем Оскара I.
Желая умножить свой успех, Макферсон опубликовал в 1763 году еще одно эпическое произведение: «Темора, древняя эпическая поэма, в восьми книгах, и некоторые другие стихи, сочиненные Оссианом, сыном Фингала; переведенные с гэльского языка». Публикацию Макферсон снабдил пояснительным текстом, в котором утверждал, что материал для поэмы был собран во время путешествий по горам и западным островам Шотландии. В пояснительный текст Макферсон включил и отрывок из «оригинала», дабы развеять все сомнения в подлинности работы. Именно в этом отрывке и обнаружили впоследствии многие огрехи и современные слова и выражения. «Темора» потерпела полный провал, и многие из тех, кто еще сомневался, подлинна ли поэма «Фингал», теперь не сомневались, что оба произведения – фальсификация.
В 1762 году английский священник доктор Уорнер в своем памфлете перечислял ряд серьезных ошибок, допущенных Макферсоном. Вождь или король, воспетый в эпосе под именем Фингала, был на самом деле Финн, ирландский герой. Уорнер заметил, что Макферсон, изменив имена действующих лиц и названия мест до неузнаваемости, внес в ирландскую историю полную неразбериху.
В 1766 году Чарлз О’Коннор в своих «Рассуждениях об истории Ирландии» отметил и то, что Макферсон не силен в географии: Мойлена оказалась в Ольстере вместо графства Кингс, а Тара (Темора) в Ольстере вместо Мита. На континенте критики начали сопоставлять отрывки из «Фингала» с отрывками из произведений Мильтона, Исайи и других авторов.
От Макферсона постоянно требовали оригиналы, с которых он делал переводы своих поэм; многие предлагали, чтобы он собрал все рукописи воедино, дабы их изучили специалисты, выяснили их подлинность и раз и навсегда покончили с разногласиями. Однако Макферсон хранил упорное молчание.
Один из самых рьяных критиков мистификатора доктор Сэмюэл Джонсон писал: «Макферсон выискивал имена, истории, фразы, более того, обрывки старых песен и сплел из всего этого свои собственные сочинения, и теперь всю эту мешанину он всему свету выдает за переводы древних поэм… Ни издатель, ни автор так и не смогли предъявить подлинник, да и никому другому это не удастся…».
Возмущенный Макферсон отправился к Бекету, своему издателю, и тот поместил в газетах следующее объявление: «Настоящим я удостоверяю, что оригиналы “Фингала” и других поэм Оссиана в 1762 году были на несколько месяцев выставлены в моей лавке на обозрение любопытствующим. Публика получила возможность ознакомиться с ними; более того: предложения опубликовать оригиналы поэм Оссиана были доведены до сведения читателей по всему Королевству, в газетах были помещены соответствующие объявления. Желающих, однако, оказалось немного, и я, убедившись, что для издания стихов достаточно средств собрать не удастся, вернул рукописи владельцу, в чьих руках они находятся и по сей день. Томас Бекет, Адельфи».
Макферсон послал официальный вызов Джонсону, на который тот охотно ответил, заявив, что противник его негодяй, шарлатан и мистификатор. После этого Джонсон купил массивную дубовую трость с набалдашником; палка была необходима ему для защиты: пусть только вздумают на него напасть. Ссора Джонсона с Макферсоном мгновенно была подхвачена газетами и журналами, поддерживающими ту сторону, в правоту которой они верили.
В начале 1770 годов Макферсон опубликовал ряд трудов по истории Англии, за три месяца перевел «Илиаду». От имени суда он осуществлял надзор за газетами, получая 600 фунтов в год. Макферсон был неплохо обеспечен, что позволило ему переехать в дом в Вестминстере, но при желании он мог удалиться в собственную виллу на Патни Коммон.
Макферсон по-прежнему утверждал, что поэмы Оссиана подлинны. Правда, он оказался перед дилеммой. Красотой и совершенством поэм, приписываемых Оссиану, восторгалась вся Европа – и было уже почти доказано, что это мистификация и автор ее сам Макферсон. Признай он поэмы своими, он встал бы в один ряд с лучшими поэтами современности, ведь автора поэм уже причислили к гениям. И все же он не мог признать их мистификациями и пожать лавры сочинителя, поскольку в этом случае его противники немедленно отпраздновали бы победу, а его главный враг доктор Джонсон просто светился бы от счастья. И Макферсон отделывался намеками: «Скажу без всякого тщеславия: по-моему, я способен писать сносные стихи, и уверяю моих противников, что не стал бы переводить то, чему не смог бы подражать». Мистификатор не раз умудрялся петь себе дифирамбы в анонимных письмах в газеты, подписанных псевдонимами, такими, например, как «Беспристрастный».
В 1785 году Босуэлл отметил, что интерес к спору иссяк. Сам Макферсон во время американской войны за независимость поступил на службу к лорду Порту и сочинял пропагандистские статьи. После этого Джеймс занял выгодную должность лондонского агента некоего набоба Аркотского. На новом посту он необыкновенно разбогател. В 1780 году Макферсон был избран членом парламента и сохранял за собой место в течение шестнадцати лет.
Последние годы жизни Макферсон провел на родине; он купил большой участок земли в Баденохе и построил дом на холме с видом на Спей. Джеймс вел праздную жизнь среди родных и близких. Умер Макферсон 17 февраля 1796 года в возрасте 59 лет. Согласно завещанию он был похоронен в Вестминстерском аббатстве.
Несмотря на утверждения и увещевания Босуэлла, яростные споры продолжались и после смерти Макферсона. Завершились они лишь в 1886–1887 годах, после появления в «Селтик мэгэзин» серии статей, написанных редактором журнала Александром Макбейном. По его мнению, историческая канва поэм убедительно показывает, что сочинитель их был совершенно несведущ в истории древних кельтов. Многие собственные имена – чистой воды выдумка, даже имя Фингал вызывает сомнения. Жизнь, описываемая в творениях Оссиана, полностью расходится со всем тем, что известно об обычаях и нравах кельтов. По книгам Макферсона разбросаны подлинные фрагменты из Оссиана, которые ему в самом деле удалось обнаружить, так что подделка не избежала прикосновения подлинника. Гэльские стихи, без сомнения, переведены с английского, а не наоборот, как того следовало ожидать.
После смерти Макферсона был обнаружен написанный его рукою английский вариант поэм, но никаких следов подлинника гэльской рукописи или гэльского варианта, записанного во время путешествия, найдено не было. Приверженцы Макферсона утверждали, что рукописи поэм утеряны или случайно погибли, когда он жил во Флориде…В конце XVIII века Европа переживала очередное увлечение «автоматами» – так тогда называли механические устройства, копирующие некоторые действия людей и животных. Особенно широкую известность приобрел механический шахматист Фаркаша (Вольфганга) Кемпелена, венгерского изобретателя и механика, служившего при дворе австрийской императрицы Марии-Терезии. Кроме того, он построил чудесные фонтаны в парке Шенбрунн в Вене, составил проект грандиозного канала Дунай – Адриатическое море, изобрел паровой насос, пишущую машинку для слепых, говорящую куклу…
В 1769 году Кемпелен продемонстрировал механического шахматиста, облаченного в экзотический турецкий наряд. Автомат вызвал всеобщий восторг и изумление, так как побеждал даже сильных игроков. Шах королю «турок» объявлял троекратным кивком головы. Если противник грубо ошибался, «турок» немедленно прекращал игру и оставался без движения.
Кемпелен проехал с чудо-автоматом по нескольким городам, после чего размонтировал механического шахматиста. Однако после смерти Марии-Терезии ее сын и наследник, император Иосиф II, принимая в 1780 году в Вене великого князя Павла, сына Екатерины II, приказал вновь продемонстрировать чудо-автомат. Кемпелен быстро восстановил машину. При этом он не только усовершенствовал конструкцию, но и дополнил автомат говорящим приспособлением, подражающим звуку слова «шах»! Восхищенный Павел пригласил изобретателя в российскую столицу.
Механический шахматист
По дороге в Петербург механический шахматист сыграл несколько партий в Варшаве. Восторженная публика пыталась раскрыть секрет действия механизма. Чаще всего делались догадки о спрятанном внутри карлике, но они опровергались Кемпеленом; ходили также слухи, что механизмом управляет изобретатель на расстоянии. Все это подогревало интерес к механическому игроку.
Российской императрице, большой любительнице шахмат, не терпелось сразится с чудо-автоматом. В назначенный час двери распахнулись и в зал с поклоном вошел Кемпелен. Четверо слуг осторожно внесли его машину. «Турок» сидел, поджав ноги, перед ящиком размером 120 на 80 сантиметров, на котором лежала шахматная доска. Внутри помещалась сложная система колес и рычагов, а в выдвижном ящике – комплект шахматных фигур.
Перед началом сеанса Кемпелен раздел «турка», давая возможность зрителям убедиться, что это механическая кукла. Он открывал одну за другой дверцы ящика, показывая, что там только рычаги и колеса. Затем Кемпелен торжественно завел машину большим ключом, и та благодарно кивнула ему головой.
Придворные дамы ахнули от изумления. Кемпелен расставил на доске фигуры, нажал какую-то кнопку, и машина сделала первый ход: медленно деревянной рукой взяла пешку, переставила ее на две клетки вперед.
Говорить машина не умела, и поэтому ее действия комментировал Кемпелен. Партия развивалась довольно быстро, и уже после дюжины ходов с каждой стороны над Екатериной нависла угроза поражения.
Кемпелен не мог допустить позора императрицы. И вот он, как бы поправляя одежду «турка», коснулся его плеча. После этого кукла вдруг странно дернулась, заскрипела, взмахнула рукой и сбросила шахматные фигуры с доски на пол. «Ваше Величество, – с глубоким поклоном сказал изобретатель, – в виду мелкой поломки машины ваша партия не может быть доиграна».
Екатерина с облегчением вздохнула. Ее честь была спасена. Она тут же захотела купить чудо-автомат за любую цену. Но изобретатель ей отказал, поскольку машине нужен каждодневный и очень профессиональный уход.
На следующий день щедро одаренный милостями императрицы Кемпелен со своим «турком» покинули Петербург. Начались многолетние путешествия «шахматного игрока» по дворам Европы, по столицам и городам Германии, Франции, Англии, США…
Многие пытались открыть секрет машины Кемпелена. Фокусник-иллюзионист Жан-Этьен Робер-Уден утверждал, что загадочным шахматистом был некий Воровский, потерявший в бою ноги и руку. Кемпелен задумал аферу с «механическим шахматистом» после того, как проиграл инвалиду несколько партий. Воровский сразу согласился на предложение изобретателя, и в 1767 году Кемпелен создал свою пустотелую куклу, внутри которой мог скрываться Воровский. Тогда и началось их триумфальное шествие по миру.
Когда мошенники заработали достаточно денег, Кемпелен купил себе титул барона и зажил в свое удовольствие, занимаясь изобретательством. Следы же Воровского теряются. Возможно, ему надоела роль «кукольного шахматиста», и остаток жизни он провел в инвалидном доме. Через несколько лет какие-то умельцы раздобыли чертежи Кемпелена и по ним создали вторую шахматную машину. Но они не смогли найти второго Воровского, который смог бы ее оживить.
На самом деле никакого Воровского не существовало. Подобные мифы возникали, развивались и существовали по таинственным законам жизни выдумок, со временем уходя в небытие и вновь возрождаясь.
Во времена Кемпелена были модны гравюры, по которым можно было восстановить не только внешний вид, но и многие детали механизмов. Есть и рисунки, раскрывающие секрет механического шахматиста. Оказывается, в шкафчике под шахматной доской сидел карлик. Он, видимо, глядел на доску через зеркальный перископ и приводил в движение куклу посредством сложной системы рычагов.
Рассказывали, что во время демонстрации автомата в Филадельфии начался большой пожар. От криков пришла в замешательство и машина: ящик открылся и оттуда вылез человек небольшого роста. Где Кемпелену и его преемникам удавалось находить превосходных шахматных игроков-карликов, никто не знал.
С механическим шахматистом Кемпелен объездил всю Европу, побывал в Англии, и даже заехал в Америку. И везде его кукла выигрывала. Народ валом валил, чтобы посмотреть на «дьявольскую машину», и не жалел денег на билеты.
После смерти Кемпелена в 1804 году турка-шахматиста приобрел импрессарио Малзел, который продолжал показывать его в германских городах.
В 1809 году в Шенбрунне автомат имел честь играть с Наполеоном. В одном из рассказов сообщается, что игра проходила в торжественной обстановке. В салоне собралось много зрителей. Наполеон умышленно сделал неправильный ход. Турок поправил фигуру и сделал свой ход. В ответ на это – опять неправильный ход. Автомат вторично исправил ошибку. Но, когда в третий раз были нарушены правила игры, турок сбросил рукой фигуры на пол. Наполеон был очень доволен тем обстоятельством, что даже машину смог вывести из равновесия. Однако в следующей партии автомат легко победил императора. В этом не было ничего удивительного, ведь внутри ящика находился один из лучших в то время венских шахматистов Альгейер.
Вольфганг Гёте, а позднее молодой Эдгар Аллан По, видевшие «шахматиста», оказались правы, когда утверждали, что внутри автомата скрыт нормальный человек – не карлик и не инвалид. Но лишь в 1821 году, через семнадцать лет после смерти Кемпелена, истина была наконец установлена окончательно.
Секрет заключался в том, что внутри ящика с шахматной доской, за которой сидел «турок», находился игрок, управлявший хитроумным механизмом. В течение почти семидесяти лет за машину играли поочередно несколько знаменитых шахматистов. О больших способностях и мастерстве этих игроков свидетельствует тот факт, что из трехсот сыгранных ими партий они проиграли только шесть. Собрание пятидесяти партий, сыгранных «турком», вышло в Лондоне в 1820 году. Имена шахматистов теперь известны: это Альгейер, Вейле, Уильямс, Льюис, Александр, Муре и Шлумбергер. И все они были рослыми мужчинами.
Кемпелен рассчитал последовательность показа устройства куклы и ящика таким образом, чтобы его помощник оставался незамеченным для публики. Человек, находящийся внутри автомата, не был виден, даже если кто-то открывал и заглядывал внутрь дверцы. По одной из версии, это происходило благодаря системе зеркал, расставленных под соответствующими углами и маскирующих перегородки.
В автомате помимо замаскированной механической системы, обслуживаемой спрятанным игроком, находилась еще и другая, преувеличенно сложная система, рассчитанная на зрительный эффект и показ публике. Имитируя работу механизированного процесса мышления, там вращались шестеренки, двигались рычаги, крутились валики. После каждых двенадцати ходов Кемпелен заводил машину большим ключом, давая, таким образом, спрятанному шахматисту время для анализа создавшейся на шахматной доске ситуации.
Долгое время считалось, что последний экземпляр механического шахматиста сгорел в июне 1854 года во время пожара в Филадельфии. Между тем в 1945 году французский солдат из союзнических оккупационных войск случайно обнаружил в подвале старого дома в Вене фигуру «турка» вместе с ящиком, полным механизмов. Происхождение куклы точно не установлено, вероятно, это был один из вариантов автомата Кемпелена. Солдат привез механического шахматиста в Париж и отдал в ремонт.Юного Томаса Чаттертона называли величайшим гением, каких не рождала Англия со времен Шекспира, и, судя по немногим дошедшим до нас стихам, оценка эта вполне справедлива. И вместе с тем он был самым одаренным и самым несчастным из литературных мистификаторов. Подделками рукописей XV века он хотел всего лишь привлечь к себе внимание публики.
Томас Чаттертон родился 20 ноября 1752 года в Бристоле, в бедной семье. Отец его, учитель, умер за три месяца до того, как Томас появился на свет. Мать содержала семью, зарабатывая шитьем и вышиванием.
В семь лет Томас нашел старую Библию, выучился грамоте, и с тех пор читал запоем, и матери приходилось даже отбирать у него книги. Томас много времени проводил в близлежащей церкви Св. Марии Рэдклиффской, где его дядюшка был помощником священника. Они часами беседовали на разные темы.
В 1760 году Томаса отправили в Колстонский приют. Он стремился к одиночеству, много читал и, наконец, начал писать стихи. Его первое сатирическое стихотворение появилось в местной газете 7 января 1764 года. Юному поэту было всего одиннадцать лет.
Томас Чаттертон решил подписывать свои мистификации именем приходского священника Томаса Раули, жившего в XV веке в Бристоле. Чаттертон показал несколько рукописных пергаменов, якобы принадлежащих перу Раули, помощнику учителя Томасу Филлипсу. Внимание Филлипса привлекла поэма «Элиноур и Джуга», написанная необычным, старинным почерком, разобрать который было очень трудно. Это была история двух молодых дам, скорбящих о гибели возлюбленных на войне Алой и Белой роз. Поэма будет опубликована в мае 1769 года в «Таун энд кантри мэгэзин», и доктор Грегори назовет ее «историей на редкость прекрасной и трогательной».
Томас Чаттертон
Филлипс был потрясен находкой. Соученики прониклись к Томасу уважением и нередко просили его сочинить сатирическое стихотворение. Чаттертон демонстрировал им, как можно состарить пергамен, натерев его землей и подержав над горящей свечою.
В последние школьные месяцы Чаттертон подружился с врачом Уильямом Барреттом, знатоком истории Бристоля. Томас нередко радовал своего старшего друга «найденными» старинными пергаменами, планами и документами по бристольской истории.
Чаттертон много общался и с эрудитом Джорджем Кэткотом, самодовольным эгоистичным человеком. В расчете на него Чаттертон создал несколько произведений, в том числе балладу «Бристоуская трагедия, сиречь смерть Чарлза Бодена». В основе ее сюжета – смерть Чарлза Бодена, сторонника Ланкастерской династии, который замыслил убить графа Уорика, но был схвачен, заключен в тюрьму и затем повешен в Бристольском замке. Чаттертон также сочинил «Эпитафию Кэнингу» – историю Уильяма Кэнинга, главы городского магистрата Бристоля в XV веке. Томас наткнулся на его имя в церкви Св. Марии Рэдклиффской и, сознавая значительность этой фигуры, решил сделать его «покровителем Раули».
Через Кэткота юный мистификатор познакомился с Генри Бергемом, человеком тщеславным, но не лишенным воображения; он хотел с помощью Чаттертона проследить свое генеалогическое дерево, у которого, по глубокому убеждению Бергема, были благородные корни. Томас отыскал родословную семейства Де Бергем, восходящую ко временам норманского завоевания. Более того, Чаттертон «обнаружил» принадлежащую перу Раули рыцарскую поэму «Турнир, интерлюдия», в которой среди участников турнира упоминался рыцарь по имени Джоан де Бергамм. К генеалогическому древу Бергемов Томас добавил ветвь и своей семьи, породнившейся якобы с семьей Бергем много лет назад.
Чаттертон понимал, что одно дело изготовить фальшивые документы, а другое – объяснить их происхождение. Гуляя по церкви Св. Марии Рэдклиффской, он обнаружил ларец, взломанный еще в 1735 году, хранилище приходских документов. В ларце осталось множество документов, книжиц, рукописей XV века времен царствования Эдуарда IV, когда главой магистрата был Уильям Кэнинг. Чаттертон будет утверждать, что именно в этом ларце он и обнаружил стихи и прочие труды Раули. Для своих подделок юноша, как правило, использовал пергамены из ларца, предварительно выведя с них старые тексты.
В июле 1767 года Чаттертон окончил школу, и его отдали учеником в контору Джона Ламберта, бристольского адвоката. Ламберт оказался суровым хозяином: он велел Томасу даже в свободное время читать книги по юриспруденции. Но юноша продолжал сочинять. Чаттертон, когда ему не мешали, переписывал целые кипы каких-то рукописей в конторе Ламберта. Томас продолжал снабжать Барретта материалами для задуманной им книги по истории Бристоля.
В 1769 году Чаттертон послал несколько работ в разные журналы, в том числе в «Таун энд кантри мэгэзин», и тот их и опубликовал. Томас отправил издателю Додели «копии нескольких старинных стихотворений и интерлюдию (возможно, древнейшую из дошедших до нас), написанные неким Раули, священником из Бристоля, жившим во времена Генриха VI и Эдуарда IV». Додели не ответил ни на это письмо, ни на следующее, в которое Чаттертон вложил отрывок из «Аэллы», поэмы об Аэлле Саксонском, страже Бристольского замка.
Чаттертон вспомнил о Хорасе Уолполе, родоначальнике готического романа, который написал и опубликовал в 1764 году «Замок Отранто», утверждая, что это – перевод найденной им старинной рукописи. Томас отправил Уолполу несколько сочинений «Раули», в том числе «Возрастание живописных ремесел в Англии, писанное Т. Раули в лето 1469 для Мастера Кэнинга». Чаттертон уверял, что перевел поэмы Раули со списка, принадлежащего одному джентльмену, совершенно уверенному в их подлинности.
Хорас Уолпол благосклонно отозвался о творениях Раули, особенно об их гармонии и настроении. Он обратил внимание на одну из древних картин маслом, упомянутую в работе Чаттертона. По словам писателя, это укрепило его убеждение, что технику масляной живописи открыл не Ян ван Эйк, что она существовала задолго до него. Уолпол спрашивал Чаттертона, нет ли у него и других материалов.
Обрадованный Томас отослал и другие свои работы, но совершил промах, упомянув о стесненных обстоятельствах и намекая Уолполу, что хотел бы приискать для себя более подходящее место. Писатель тут же заподозрил неладное и решил посоветоваться со своими друзьями, поэтами Грэем и Мейсоном. Оба в один голос заявили, что рукописи поддельные и написаны недавно.
Чаттертон потерял последнюю надежду, что Уолпол поможет ему опубликовать его творения. Впрочем, через восемь лет после смерти юного поэта Уолпол раскаялся, что не помог Чаттертону, и признал его гением. Он считал почти чудом, что в таком возрасте Чаттертон мог писать такие стихи, совладав со столькими трудностями языка и стиля. Выбор сюжета, ритмическая гармония и точность метафор просто великолепны.
Вскоре Чаттертон пережил еще один удар – гибель своего друга Томаса Филлипса. Он сочинил «Элегию на смерть Томаса Филлипса», стремясь выразить в ней скорбь и нежность к тому, кого он так любил.
В конце апреля 1770 года Чаттертон покинул Бристоль и отправился в Лондон – деньгами его великодушно снабдили друзья. Статьи, посланные в журналы за последние полтора года, принесли ему приличный доход, переписка с издателями, казалось, многое обещала.
Чаттертон довольно легко приспособился к новому образу жизни. Томаса везде привечали из-за его разящего сатирического пера. Он подружился с Джоном Уилксом, и тот дал ему работу в журнале «Фрихолдер мэгэзин». Издатели охотно принимали и публиковали работы Чаттертона, но, к сожалению, не спешили с выплатой гонораров.
Чаттертон решил еще раз попытать счастья с помощью какого-нибудь поддельного произведения Раули. Он сочинил романтическую «Сиятельную балладу о милосердии, каковую сложил добрый священник Томас Раули в лето 1464». Сюжет этой великолепной поэмы взят из притчи о добром самаритянине. Томас послал балладу редактору «Таун энд кантри мэгэзин», но, вопреки ожиданиям, ее тут же вернули с отказом – ни Раули, ни его мнимые сочинения редактора не интересовали.
К августу 1770 года Чаттертон понял, что дела его в ужасном состоянии. Он написал в Бристоль Барретту и просил помочь ему в занятиях медициной. Барретт, однако, уже не испытывал прежних дружеских чувств к Томасу: ведь вскоре после приезда в Лондон Чаттертон написал сатирическое стихотворение «Зрелище», где нападал на бристольское духовенство и врачей, а среди них были и уважаемые люди.
Лондонские приятели предлагали юноше помощь, но Чаттертон был горд и не хотел признаться, что умирает с голоду. Он не вынес унижения. 24 августа 1770 года семнадцатилетний Томас поднялся к себе в мансарду в доме № 39 по Брук-стрит недалеко от Лондонского района Холборн. Чаттертон лег на кровать, налил себе вина, всыпал изрядную дозу мышьяка и залпом выпил. Перед смертью он уничтожил все остававшиеся у него бумаги, в том числе и стихотворения Раули.
Чаттертона знали немногие, поскольку большая часть его сочинений в журналах того времени печаталась под псевдонимами, и смерть молодого поэта некоторое время оставалась незамеченной. Те же, кто знал о «найденных» им сочинениях Раули, считали Чаттертона скорее исследователем и переводчиком, нежели поэтом. Похоронили его на кладбище для бедных при работном доме близ Шоу-лейн; впрочем, предполагают, что позднее прах его был перенесен в церковь Св. Марии. Там до сих пор сохранился памятник со строками из «Завещания»: «В память о Томасе Чаттертоне. Читатель! Не суди его, Коль ты христианин, Поверь, его осудит Высший суд, Лишь этой силе Ныне он подвластен».
Большинство рукописей Чаттертона были сохранены Барреттом и затем использованы им в книге «История Бристоля». В 1800 году наследник Барретта передал рукописи в Британский музей, еще несколько произведений Чаттертона хранятся в Бристольской публичной библиотеке.
Многие были совершенно убеждены, что рукописи подлинные: ведь Чаттертон завоевал бы куда большее признание, будь это его собственные стихи, рассуждали они; к чему было столь исключительные творения выдавать за чужие?
К сожалению, Чаттертон совершил целый ряд оплошностей. Например, из-под его пера вышел труд «Битва при Гастингсе, писана монахом Турготом, саксонцем, в десятом столетии и переведена Томасом Раули, священником церкви Св. Иоанна в городе Бристоле в лето 1465». Но каким образом можно в десятом веке писать о событии, происшедшем в веке одиннадцатом?!
Сочиняя стихи Раули, Чаттертон пользовался англо-саксонским словарем, составленным неким Кёрзи. В словаре было немало ошибок, которые Томас невольно перенес в свои произведения.
Чаттертон не делал серьезных попыток извлечь выгоду из поэм Раули. Все ранние произведения достались его бристольским друзьям – Барретту, Кэткотту и Бергему. А то, что он отправлял под псевдонимом в журналы, было написано в сатирической манере того времени. Из стихов Раули Томас ничего не предлагал для печати, кроме «Элиноур и Джуги» и «Баллады о милосердии».
«Чаттертон – идеальный герой романтической литературы, – считает британский историк Джон Уайтхед, – гениальные способности, нужда, страдания, ранняя смерть, театральность поведения, наконец, сама маска, которую он по доброй воле надел на свое лицо, тайна, окружавшая его».
Многие романтики были заворожены этой яркой, трагической и загадочной личностью. Блейк написал балладу «Король Гвин», сюжет которой он позаимствовал у самого Чаттертона, Альфред де Виньи – знаменитую драму «Чаттертон». Трогательные строки посвятили мистификатору Колридж, Водсворт, Китс. В 1819 году Китс отметил: «Чаттертон – самый совершенный поэт, писавший по-английски…» Природа наделила Чаттертона обостренной восприимчивостью. Судьбе его нельзя не сочувствовать.Как известно, императрица Екатерина II запретила писать или собирать любые сведения об истории бунта Емельяна Пугачева. Минули почти четыре десятилетия, прежде чем были преданы гласности протоколы допросов Пугачева и его сподвижников.
Записки сенатора Павла Степановича Рунича, составленные в 1824 году, пролежали в семейном архиве почти полстолетия. И лишь в 1873 году альманах «Русская старина» опубликовал этот документ, раскрыв тем самым историю одного из самых необычных отечественных мошенников – Остафия Трифонова – Долгополова, умудрившегося обмануть всех: и Пугачева, и императрицу, и графа Орлова, и Секретную комиссию.
…Во втором часу ночи 18 июля 1774 года к петербургскому дому Григория Григорьевича Орлова явился пожилой бородатый человек, одетый в длиннополый кафтан, и потребовал встречи с его сиятельством графом по государственному делу. Несмотря на поздний час, Орлов принял таинственного незнакомца. Им оказался Остафий Трифонов, житель городка Курмыша на реке Яик. В столицу он приехал по наказу своих земляков – яицких казаков. Казацкий отряд в количестве 342 человек, подчинявшийся Пугачеву, принял решение прекратить сопротивление императрице, поймать мятежника и выдать его властям. Казаки молили о прощении и награде в размере 100 рублей каждому. В подтверждение своих слов, Трифонов извлек из потайного кармана послание казаков с их подписями.
Емельян Пугачёв в тюрьме. «История пугачёвского бунта», 1834 г.
Григорий Орлов тут же распорядился закладывать карету, чтобы ехать к императрице в Царское Село. По дороге Остафий рассказал, что казаки обманом были вовлечены в бунт и когда убедились, что их вожак «Государь Петр III» на самом деле дончанин Пугачев, то на общем сходе решили «искупить свои вины». Поскольку Емелька уже готов в случае разгрома отступить в Керженские леса, где его никто не сыщет, казаки решили предупредить подобное развитие событий. Они, по словам Трифонова, отделились от основной армии Пугачева и в настоящее время участия в боевых действиях не принимают, дожидаясь в условленном месте возвращения Остафия из столицы. Пугачеву свое отсутствие они объяснили необходимостью откормить на пойменных лугах лошадей, чтобы осенью присоединиться к мятежникам. Если императрица одобрит их план похищения бунтовщика, то Трифонов возвратится назад и вместе с упомянутым казачьим отрядом присоединится к основным силам Пугачева. Ночью они выкрадут из лагеря Емельку и передадут его Остафию, который доставит пленника людям императрицы.
В шесть часов утра Орлов с Трифоновым прибыли в Царское Село. Императрица довольно долго и обстоятельно расспрашивала Трифонова о событиях на Яике, настроениях бунтовщиков. После аудиенции Орлов вручил гостю подарок – кошелек с 200 золотыми червонцами и отрезы дорогих тканей.
Результатом поездки Орлова и Трифонова в Царское Село явилось учреждение императрицей Секретной комиссии по поимке Пугачева. В ее состав вошли: лейб-гвардии лейтенант Галахов, Остафий Трифонов и майор Рунич, тяжело контуженный во время турецкой кампании.
Секретной комиссии были даны самые широкие полномочия. Галахов имел право получать паспорта на любое имя, он мог останавливать курьеров штабов любого уровня и знакомиться с перепиской должностных лиц. Членам комиссии дозволялось требовать от высших офицеров выделения в их распоряжение любых сил, необходимых для организации вооруженного конвоя.
Деятельность комиссии Галахова была обставлена чрезвычайными мерами секретности. Граф Петр Иванович Панин, назначенный Главнокомандующим «низовым» краем, был проинформирован о направлении в район мятежа Секретной комиссии, но даже он не знал какую цель она преследует.
5 августа 1774 года небольшой конный отряд – три члена Секретной комиссии и двенадцать преображенских гренадеров – выехал из Москвы по Рязанской дороге. В специальном ящике они везли 43 тысячи рублей; казначеем комиссии являлся Рунич.
Секретная комиссия миновала Арзамас, Апоченск, Саранск, Пензу, Камышин. Движение с каждым днем становилось все более опасным, и 15 августа маленький отряд пополнился двенадцатью гусарами и шестью гренадерами под командованием поручика Дидриха.
В конце августа 1774 года Секретная комиссия в полном своем составе прибыла в Саратов и разместилась в архиерейском доме. Остафий Трифонов получил паспорт, в котором указывалось, что он следует из Саратова в Яицкий городок. Генерал-майор Мансуров распорядился выделить комиссии трех надежных сотников – донских казаков. С ними Трифонову предстояло отправиться в глубь степи.
Галахов собрал совещание. После продолжительного обсуждения решили, что Галахов и Рунич с деньгами комиссии и конвоем Дидриха едут в Сызрань, где они ждут сигнала от Трифонова о поимке Пугачева. Сам Трифонов в сопровождении трех сотников переправляется через Волгу в районе Сызрани и в заволжской степи розыскивает свой отряд.
Галахов собирался выдать Трифонову тысячу рублей, но тот потребовал двенадцать тысяч, дескать, у него была на сей счет договоренность с императрицей. Галахов распорядился отсчитать Остафию три тысячи рублей из казны, а на остальные девять тысяч он написал расписку, пообещав выдать деньги в степи при встрече с казаками.
Комиссия разъехалась: Галахов отправился в Сызрань, Трифонов – в степь, а Рунич – в Пензу, на доклад графу Панину. Главнокомандующий «низовым» краем сообщил Руничу, что в ближайшие дни перенесет свою штаб-квартиру в Симбирск, и предложил именно туда доставить Пугачева.
Но Секретную комиссию опередили. 14 сентября 1774 года Емельян Пугачев был пойман и передан на руки генералу Александру Васильевичу Суворову. С этого момента необходимость в Секретной комиссии отпала. Выполняя приказ Галахова, поручик Дидрих догнал Трифонова на симбирской дороге и сообщил ему, что Пугачев пленен и они вместе должны прибыть в Симбирск.
По пути отряд заночевал в деревне. Утром Дидрих обнаружил, что Остафий Трифонов исчез, прихватив три тысячи рублей казенных денег. Лошадь его была на месте, поэтому Дидрих и казаки сначала искали Трифонова в деревне и лишь потом бросились к тракту. Местный староста отрядил сотских и десятских старшин с крестьянами для поисков в соседних селениях и на проселочных дорогах. Но Трифонова словно след простыл.
Поручик Дидрих отправился в Симбирск. На четвертый день после бегства Трифонова туда же прибыли Галахов и Рунич. К сожалению, поручика в живых они не застали: тот скончался накануне «от разрыва сердца» – сказались переживания минувших дней.
При расследовании преступлений Пугачева члены сыскных комиссий пристальное внимание уделяли связям бунтовщиков со столицами и иностранцами. Афанасий Перфильев, ближайший помощник Пугачева, на допросе в Яицком городке, показал, что к восставшим приезжал гонец от Великого князя Павла Петровича и уверял Пугачева в полной поддержке его мятежа. Перфильев дал описание этого человека: «…башкир привез к Пугачеву какого-то купца-старика; росту он был среднего, лицом сухощав и рябоват, волосы – темно-русые с сединою, говоря пришамкивает, а лет ему около шестидесяти. Пред всем войском Пугачев заявил, что этот старик прислан от Великого князя Павла Петровича к нему с письмом».
Упомянутый в показаниях Перфильева башкирец был не кто иной, как плененный еще в августе 1774 года Канзафар Усаев – один из самых жестоких сподвижников мятежника. Канзафар рассказал, что действительно привозил в лагерь Пугачева некоего петербургского купца, который лично знал Петра III, поскольку занимался поставкой сена в дворцовые конюшни. Купец этот якобы был уполномочен цесаревичем Павлом Петровичем познакомиться с главарем восставших, дабы убедиться в том, что это именно император Петр III.
Наконец, сам Пугачев показал на допросе, что в его лагерь являлся посыльный цесаревича, был им обласкан и впоследствии отпущен обратно в столицу. Он хотел привлечь на свою сторону наследника и чтобы произвести своей щедростью впечатление на гонца, вручил тому при отъезде три тысячи рублей. Пугачев назвал имя и фамилию человека, приехавшего от наследника – Осташка Долгополов, из ржевских купцов.
Осенью 1774 года совершенно неожиданно гонец цесаревича был опознан рядовыми мятежниками в Казанской тюрьме. Один из яицких казаков, задержанный в окрестностях Казани без паспорта, и был тем самым Остафием Долгополовым, с которым так хотели пообщаться члены Секретной следственной комиссии. И можно понять их удивление, когда в доставленном для допроса Долгополове они узнали… того самого Трифонова, сбежавшего с казенными деньгами от поручика Дидриха! Задержанный дал показания перед следственной комиссией в Москве.
Остафий Трифонович Долгополов, выдаваший себя за посыльного цесаревича, происходил из купцов города Ржева. Он родился в 1720 году. По делам торговли много путешествовал по России, часто бывал в Санкт-Петербурге. Одно время поставлял овес для конюшни будущего императора Петра III. Разорился на винных откупах и, не погасив долгов, скрылся. Весть о мятеже Пугачева окрылила Долгополова: продав в Москве партию краски, в марте 1774 года он отправился в Казань, где купил на 500 рублей шляпу с золотым позументом, «сапоги, строченные мишурой», перчатки, шитые шелком. Кроме того, Остафий имел при себе четыре драгоценных камня, которые вместе с одеждой хотел преподнести Пугачеву как подарок цесаревича Павла отцу Петру III.
Из Казани Долгополов выехал в заволжскую степь. В сопровождении Канзафара Усаева он добрался до городка Осса, под которым и повстречал в степи Пугачева. Своим спутникам он заранее сообщил, что является посыльным цесаревича, потому Пугачев был подготовлен к встрече с ним.
Долгополов признал в бунтовщике императора Петра III и преподнес ему дары от сына-цесаревича; Пугачев также сделал вид, что узнал Долгополова. Купец напомнил главарю мятежников, что овес, который он поставил Петру III, остался неоплаченным. Речь шла о каких-то трех тысячах рублей, поэтому Пугачев заверил гостя: «Все получишь!» Позже Долгополов утверждал, что обещанные деньги от мятежника так и не получил, что противоречило показаниям Пугачева.
При подходе мятежной армии к Казани Долгополов был отпущен. Повидавшись с женой в конце июня 1774 года, он устремился в Петербург, задумав грандиозную аферу. Еще в Чебоксарах он написал письмо за подписью пугачевского помощника Перфильева и 342 яицких казаков, в котором предлагал осуществить поимку главаря мятежников.
В ночь на 18 июля Долгополов постучал в двери петербургской резиденции графа Григория Орлова. Назвался он яицким казаком Остафием Трифоновым «для того, чтобы больше поверили письму»…
Долгополов пытался разжалобить членов следственной комиссии рассказами о долгах и преследованиях кредиторов. Купец говорил, что немало натерпелся страха в обществе лютого душегуба Пугачева и постоянно боялся за собственную жизнь. В протоколе его допроса сделана следующая запись: «Долгополов, по его признанию, злого умысла против государства и Ея Величества никакого не имел и действовал совершенно самостоятельно».
Башкир Канзафар Усаев клялся на допросах, что всегда был верным слугой «Царю и Отечеству», а к мятежникам присоединился потому лишь, что поверил купцу Долгополову, признавшего в Пугачеве императора Петра III. В приговоре о наказании Пугачева и его сторонников можно прочесть следующие строки: «Ржевский же купец Долгополов, разными лжесоставленными вымыслами приводил простых и легкомысленных людей в вящее ослепление так, что Канзофер Усаев (мещерякский сотник), утвердясь больше на его уверениях, прилепился вторично к злодею. Долгополова велено высечь кнутом, поставив знаки и, вырвав ноздри, сослать на каторгу и содержать в оковах».
Долгополов понес наказание, определенное приговором, и отправился в Сибирь. Сведений о его дальнейшей жизни нет.Если бы в XVIII веке было принято давать громкие титулы выдающимся представителям различных профессий, то графиня Жанна де Ламотт могла бы с полным правом называться «самой ловкой мошенницей галантного века».
Она родилась в 1756 году. Дочь разорившегося дворянина и опустившейся служанки росла без присмотра. После смерти кормильца ее мать стала проституткой, а Жанна – нищенкой. Но в судьбу девочки вмешался случай. Маркиза Буленвилье растрогалась при виде красивой черноглазой Жанны, просившей милостыню на улице небольшого городка Бар-сюр-Об и уверявшей прохожих, что принадлежит к королевскому роду Валуа. Будто бы «случайно» оказавшийся рядом священник подтвердил, что эта брошенная родителями девочка действительно дочь Генриха де Сен-Реми, наследного сына Генриха II, и госпожи Николь де Савиньи. Маркиза устроила сиротку в пансион.
В мемуарах аббата Жоржеля сохранилось описание Жанны Валуа. Ее лицо не отличалось особой красотой, но нравилось всем свежестью и молодостью. Она обладала необыкновенным даром слова. Под маской внешней привлекательности скрывалась душа и наклонности Цирцеи. Но это неприятное открытие аббат сделал гораздо позже.
Жанна вышла замуж за офицера Николаса де Ламотта. Представительнице рода Валуа безумно хотелось блистать при королевском дворе. Осуществить заветную мечту ей мог помочь кардинал де Роган, сиятельный член Французской академии, его высокопреосвященство епископ Страсбургский. Он видел себя первым министром, но королева Мария-Антуанетта презирала Рогана еще с тех времен, когда он был послом Франции в Вене и нелестно отзывался об императрице Марии-Терезии.
Кардинал оправдывается перед королевской четой
Де Роган был идеальной жертвой. Молодая страстная графиня де Ламотт ласками и нежными словами воздействовала на его сердце. Она убеждала кардинала, что королева питает к ней дружескую симпатию. Затем предложила написать несколько строк Марии-Антуанетте. Легковерный кардинал сочинил письмо и вскоре – о, чудо! – получил ответ. С этого момента де Роган ни в чем не отказывал Жанне, и наивно верил всему, что она говорила якобы от имени королевы.
На самом деле аферистка воспользовалась услугами своего друга и любовника Рето де Вилета. Этот малый славился умением подделывать чужие почерки. Вместе они быстро состряпали текст благосклонного письма королевы опальному кардиналу, после чего Вилет переписал его на золоченой бумаге с геральдической лилией – гербом Людовиков – и подписался «Мария-Антуанетта Французская». На этом афера могла закончиться. Королева всегда подписывалась только именем. Удивительно, как не обратил на это внимание де Роган.
В июле 1784 года Жанна де Ламотт сообщила кардиналу, что Мария-Антуанетта ждет его вечером на террасе в Версале. «В назначенный час я увидел женщину в черном парике с веером в руках и решил, что это королева, – вспоминал де Роган. – Я сказал, что был счастлив видеть ее в здравии и ее доброта служит доказательством того, что она перестала сердиться на меня. В ответ она произнесла несколько слов и внезапно ушла, как я после объяснил себе, из-за того, что в двух шагах от нее появились граф и графиня д’Артуа. Больше я ее не видел».
Итак, кардинал был уверен, что в версальском парке он тайно встречался с королевой и свидание организовала мадам де Ламотт. Кого же в действительности он там встретил? Модистку Николь Лаге, внешне очень похожую на королеву! За участие в этой забаве ей заплатили 1000 экю.
После тайной встречи с Марией-Антуанеттой кардинал уже ни в чем не отказывал любовнице. Жанна от имени королевы беззастенчиво вытягивала у него деньги. На средства кардинала она приобрела и роскошно обставила особняк в Париже, хотя Роган был убежден, что его приятельница чуть ли не нищенствует.
Между тем Жанна затеяла грандиозную аферу. Десять лет назад придворные ювелиры Боммер и Бассанж изготовили для фаворитки Людовика XV мадам Дюбарри ожерелье из 647 бриллиантов чистейшей воды. Но 5 мая 1774 года сраженный жестокой оспой король неожиданно скончался.
Через несколько лет ювелиры предложили ожерелье Людовику XVI в качестве подарка Марии-Антуанетте. Они оценили украшение в миллион восемьсот тысяч ливров. Король отказался от дорогой покупки. И это было не только самым большим просчетом в его личной карьере, но и, по мнению историков, послужило причиной… одной из самых мощных и результативных буржуазных революций – Великой французской!
21 января 1785 года Жанна де Ламотт приехала на Вандомскую улицу к Боммеру и Боссанжу. Представившись доверенным лицом королевы, графиней де Ламотт Валуа, она под большим секретом сообщила ювелирам, что Мария-Антуанетта готова приобрести бриллиантовое ожерелье, правда, в рассрочку. Ее интересы будет представлять один высокопоставленный господин. Графиня просила Боммера и Боссанжа хранить тайну переговоров.
Озадачив ювелиров, де Ламотт поспешила к Рогану и попросила его купить ожерелье от имени Марии-Антуанетты. Кардинал был польщен. Его последние сомнения развеял граф Калиостро. Де Роган являлся восторженным почитателем великого мага. Калиостро не хотелось впутываться в эту историю, но его уговорила жена Лоренца, водившая дружбу с Жанной де Ламотт. Впрочем, Калиостро ничем не рисковал. Он должен был поинтересоваться у подвластных ему духов, стоит ли кардиналу браться за это дело. Оракул дал самый ободряющий ответ: «Да, дело выгодное и непременно увенчается успехом».
Роган отправился на Вандомскую улицу и сказал ювелирам, что готов участвовать в сделке. В подтверждение своих слов Роган показал Боммеру и Бассанжу письма королевы. Он договорился с мастерами, что Мария-Антуанетта купит ожерелье с рассрочкой на два года. Ему удалось сбить цену на двести тысяч ливров. Первый взнос в размере 400 тыс. ливров королева должна была внести 1 августа 1785 года.
Вернувшись домой, довольный собой Роган написал подробное письмо королеве. Он поблагодарил ее за ночное свидание и сообщил, что побывал у ювелиров и договорился с ними не только о рассрочке, но и о снижении цены. Однако последнее слово остается за королевой. Роган попросил Жанну, чтобы ответное послание Мария-Антуанетта обязательно скрепила своей подписью.
Первого февраля кардинал показал документ, из которого следовало, что королева согласна на все условия, внизу стояла ее подпись: «Мария-Антуанетта Французская». Для Бомера и Бассанжа это был залог гарантии платежа. Кардинал получил черный футляр с ожерельем. Роган оказал неоценимую услугу Марии-Антуанетты и теперь надеялся снова попасть в Версаль.
Конечно, Жанна не собиралась отдавать ожерелье королеве. Ее сообщники разобрали украшение на отдельные камни. Граф де Ламмот отправился продавать бриллианты в Лондон.
Между тем приближался срок уплаты первого взноса. Жанна вернулась в Париж и написала для ювелиров очередное письмо от имени Марии-Антуантты с просьбой перенести срок оплаты с августа на октябрь, причем она обещала выплатить в октябре не четыреста, а семьсот тысяч ливров. Бомеру и Бассанжу ничего не оставалось, как согласиться на отсрочку платежа.
Так и не дождавшись приглашения в Версаль, Роган заволновался. Сравнив почерк королевы с почерком автора писем, переданных ему мадам де Ламотт, он сделал страшное открытие: письма поддельные! Однако обольстительной Жанне удалось его успокоить. В качестве доказательства того, что Мария-Антуанетта помнит о своем долге за ожерелье, она передала кардиналу 30 тысяч ливров якобы от королевы и заверила, что остальная сумма будет выплачена в октябре.
Понимая, что обман вот-вот раскроется, Жанна встретилась с ювелиром Бассанжем и сообщила ему, что кардинал попал в ужасную переделку – он подтвердил и подписал фальшивые документы королевы. Мария-Антуанетта никакого ожерелья не получала. Все они стали жертвами ловкого мошенничества. Их надул человек в королевской ливрее, который представился доверенным лицом королевы. Он забрал ожерелье у кардинала и скрылся с ним. Королева в отчаянии.
Жанна рассчитывала, что ювелиры надавят на Рогана и тот, под угрозой скандала, заплатят за ожерелье. Но Боммер и Бассанж решили отдаться на милость Ее Величества и рассказали всю правду об этих переговорах королеве.
Мария-Антуанетта была поражена, и, говорят, даже вскрикнула от ужаса, когда узнала, в какую историю ее втянули. Королева настояла на том, чтобы придать дело огласке.
Через несколько дней за решеткой оказались все участники аферы. Несмотря на чистосердечное раскаяние де Роган также был арестован и препровожден в Бастилию. На этом настояла королева. И только граф де Ламотт припеваючи жил под чужой фамилией в Лондоне, потихоньку сбывая бриллианты.
Жанна де Ламотт давала противоречивые показания. Во-первых, она никогда не разговаривала с королевой. Во-вторых, Роган никогда не передавал ей никакого ожерелья, а лишь попросил ее продать несколько бриллиантов ростовщикам. В третьих, Калиостро был злым гением кардинала, это граф изготовил подложные письма, а затем обманом завладел ожерельем и камни продал. Тень подозрения пала и на Калиостро. На всякий случай его тоже заключили в тюрьму.
В ночь с 29 на 30 августа 1785 года арестованных перевели из Бастилии в тюрьму Консьержери. 5 сентября был издан королевский указ, согласно которому дальнейшее расследование дела должен был вести парижский парламент.
Вся Франция следила за ходом скандального процесса. Еще до слушания дела речи защитников публиковались в печати. Книжные лавки брали штурмом, приходилось вызывать полицию.
Кардинал был не только обманут, но и оклеветан. Поскольку оказалась затронута честь духовного и светского Парижа, за Рогана вступилась столичная знать. В глазах народа он выглядел жертвой, ему сочувствовали. Королева, потребовавшая арестовать Рогана, и не предполагала, какой симпатией пользовался в народе добродушный кардинал, щедро раздававший милостыню во время церковных праздников.
31 мая 1786 года суд приговорил Жанну де Ламотт к наказанию кнутом, клеймению в виде буквы «V» (что означало воровка) и пожизненному заключению в Сальпетри. Ее муж Ламотт заочно приговаривался к пожизненной каторге. Граф Калиостро и его жена Лоренца, а также мадемуазель д’Олива (Николь Лаге) были оправданы. Рето де Вильету предписывалось срочно покинуть пределы Франции. Кардинал де Роган после многочасовых споров был оправдан двадцатью шестью голосами против двадцати двух.
Как только новость покинула стены суда, огромная толпа на улице начала скандировать: «Да здравствует парламент! Да здравствует кардинал!». Несколько тысяч человек провожали Рогана в Бастилию, где он должен был провести еще одну ночь.
Возмущенный решением суда Людовик XVI отдал письменный приказ барону Бретелю. Кардинал Роган лишался своего высокого поста и фактически ссылался пожизненно в отдаленное аббатство. Жесткий авторитарный шаг короля дал повод многочисленной критике в адрес абсолютизма.
Гёте назвал «дело об ожерелье» прологом революции. И хотя на суде никто из обвиняемых не упомянул имя Марии-Антуанетты, ее репутации был нанесен непоправимый урон. О королеве распространяли дурные слухи, сочиняли ядовитые памфлеты, ей приписывали всевозможные грехи. И так будет до конца дней Марии-Антуанетты. Французская революция принесла гибель королевской чете. В январе 1793 года вместе с семьей был схвачен и после короткого суда казнен Людовик XVI. Спустя десять месяцев нож гильотины отсек голову его супруге.
Вот уже более двух веков история о похищении ожерелья вдохновляет романистов, драматургов, режиссеров на новые произведения. Дюма написал «Ожерелье королевы», Гёте – нравоучительную комедию «Великий Кофта», а Шиллер роман «Духовидец». Но ни один из европейских авторов не попытался проследить судьбу главной героини этой громкой аферы.
Жанна де Ламотт находилась в тюрьме всего десять месяцев. В апреле 1791 года она подкупила охранника и с его помощью совершила побег. Жанна тайком пробралась к своему мужу в Лондон. Французы потребовали ее выдачи. Графиня узнала об этом от друзей. 23 августа 1791 года лондонские газеты сообщили о трагической гибели графини де Ламотт. Несчастная якобы выпала из окна своего дома и разбилась (по другой версии она погибла во время пьяной оргии). Смерть была зафиксирована в Ломбертской церкви Лондона, а на кладбище появилась свежая могила…
Знаток русской старины М.И. Пыляев в книге «Замечательные чудаки и оригиналы», опубликованной в 1898 году, рассказал о некой графине де Гаше, прибывшей в конце XVIII века в Петербург и подружившейся с камеристкой царицы Елизаветы Алексеевны, Марией Бирх. Дама вела довольно скрытный образ жизни, лишь изредка появлялась в высшем обществе. Ходили упорные слухи, что под именем Гаше скрывалась знаменитая авантюристка Жанна де Ламотт.
Таинственной графиней заинтересовался император Александр I, пригласивший ее на приватную беседу. О чем он говорил с графиней – неизвестно. Но после тайной аудиенции Гаше срочно отбыла в Крым, где прожила до самой смерти, наступившей в 1826 году. Ее служанка сообщила властям, что незадолго до кончины хозяйка сжигала бумаги из своего ларца и бормотала о каких-то бриллиантах…Шекспировские пьесы всегда привлекали к себе внимание. Надо ли говорить, какой царил ажиотаж 2 апреля 1796 года перед премьерой его пьесы «Вортигерн и Ровена», якобы найденной молодым человеком по имени Уильям Генри Айрленд. Предложений о постановке пьесы было немало, но проворнее всех оказался Ричард Бринчли Шеридан, согласившийся заплатить Сэмюэлу Айрленду, отцу Уильяма, триста фунтов и пятьдесят процентов прибыли от первых шестидесяти представлений.
Желающих попасть на первое представление неизвестной пьесы гениального драматурга оказалось значительно больше, чем мог вместить зрительный зал. В спектакле были заняты ведущие актеры. Афиша прямо-таки блистала именами звезд: королевская любовница, миссис Джордан, великий Джон Филип Кембл в заглавной роли, миссис Пауэлл и мисс Миллер.
Наконец представление началось. В первые минуты все шло как будто бы гладко. Однако отдельные эпизоды и фразы насторожили публику. Затем раздались смешки. Вскоре всем стало ясно, что Филип Кембл (в театре он был одновременно управляющим) не считает пьесу подлинной. Развязка наступила в 5-м акте, когда актер произнес: «Да пресечется дерзкая забава!» Без сомнения, эти слова Кембл относил к самой пьесе, и по театру прокатился взрыв хохота. Когда зал затих, Кембл повторил ту же строку еще более многозначительно, и судьба «Вортигерна и Ровены» была решена – пьесу просто высмеяли. Первое представление оказалось и последним. Шеридан был до того возмущен выходкой Кембла, что актеру пришлось распрощаться с театром Друри-Лейн.
Представление «Вортигерна и Ровены» привлекло внимание публики к фантастической карьере девятнадцатилетнего Уильяма Генри Айрленда как мистификатора. Молодой человек работал клерком в Нью-Инн у стряпчего мистера Бингли. Отец Уильяма слыл знатоком литературы и искусства. Сэмюэл Айрленд торговал книгами, картинами и антиквариатом. В его лавке любители редких книг вели беседы о старинных фолиантах.
В своем лондонском доме на Норфолк-стрит, в Стренде, Сэмюэл Айрленд жил с сыном Уильямом и дочерью Джейн. По вечерам он читал семье любимого Шекспира. Уильям сделался страстным поклонником великого драматурга. Однажды зашел разговор о жизни и злоключениях Томаса Чаттертона, автора подделок под Раули. Молодой Айрленд живо заинтересовался судьбой Чаттертона и вскоре решил последовать его примеру, но только более хитро и искусно.
В конторе стряпчего Бингли Уильям снял копии с единственных известных подписей Шекспира (на его завещании и закладной 1612 года), доступных по факсимильным публикациям Джорджа Стивенса. Потом он обратился к своему приятелю, работнику типографии, и тот научил его делать нужные чернила. Уильям позаимствовал чистые листы из многочисленных документов, хранившихся у мистера Бингли. Завершив подготовку, Айрленд составил договор об аренде дома между Шекспиром и Джоном Хемингом с одной стороны и домовладельцем в Стратфорде-на-Эвоне Майклом Фрезером и его супругой с другой. Приложив старинную печать к состряпанному контракту, 16 декабря 1794 года Уильям Генри поспешил домой и вручил «раритет» отцу. Сэмюэл пришел в восторг и готов был поклясться, что документ подлинный. В этом его поддержал Фредерик Иден, известный филантроп.
Молва о находке облетела Лондон, и все литераторы ринулись на Норфолк-стрит. Молодой Айрленд ликовал: ему удалось ввести в заблуждение самых искушенных знатоков.
Уильям Айрленд
Уильям рискнул написать протестантский трактат «Исповедание веры». Документ тщательно изучили специалисты и признали его подлинным; более того, они с похвалой отозвались о литературных достоинствах работы. На орфографию трактата, видимо, не обратили внимания. Айрленд просто удваивал некоторые согласные и прибавлял окончание «е», например: «wee», «didde», «Prettye», «fromme», «us-se», «butte».
Старому Айрленду казалось невероятным, что он вдруг стал обладателем таких богатств. Уильям сказал отцу, что им следует благодарить актера Монтегю Толбета (он был посвящен в аферу Уильяма). 10 ноября 1795 года после появления «Исповедания веры», Айрленд опубликовал следующее объяснение: «Я находился в конторе, когда ко мне зашел Толбет и показал деловую бумагу, подписанную Шекспиром. Я был весьма изумлен и заметил, что отец мой очень обрадуется, если сможет взглянуть на сей документ. Толбет сказал, что даст мне такую возможность. По прошествии двух дней документ был мне вручен. Я стал допытываться, где он был найден. Через два-три дня Толбет представил меня некоему господину. Будучи со мной в комнате, он, однако, не спешил принять участие в поисках. Я обнаружил второй документ, третий и две-три небрежные записи. Мы наткнулись также на документ, подтверждающий право этого человека на земельную собственность, о коем он до того и не ведал. Последствием сей находки явилось то, что он позволил нам забрать любые документы, включая даже клочки бумаги, если те имели отношение к Шекспиру. Немногое, однако, удалось найти в его городском доме сверх того, что было упомянуто выше, остальное же отыскалось в деревне, куда много лет назад бумаги были вывезены из Лондона».
Узнав о страсти Айрленда-младшего к старинным документам, незнакомец буквально разорил для него свой семейный архив. Передавая материалы, джентльмен действовал абсолютно бескорыстно, поставив лишь одно условие: его имя не должно нигде фигурировать. Единственное, что он разрешил, – упоминать инициалы – М. X. Сэмюэл Айрленд предположил, что мистер М. X. – потомок Джона Хеминга, которому Шекспир завещал свою обстановку и рукописи.
Айрленд принялся штамповать одну подделку за другой – от любовных писем Шекспира к Анне Хэтеуэй до писем к его друзьям-актерам. Очередной невероятной находкой было письмо Елизаветы I Шекспиру. Он сфабриковал несколько театральных контрактов, расписку Шекспира на пятьдесят фунтов графу Лестеру. Сэмюэл Айрленд не верил своему счастью. Когда же из одного письма выпал локон Шекспира, старик едва не лишился чувств.
Между тем молодого Айрленда предупредили, что наследники Шекспира могут заявить о своих правах на эти находки. В ответ Айрленд состряпал документ, по которому Шекспир завещал все свои рукописи и письма некоему «Мистеру Уильяму Генри Айрленду», который-де спас тонувшего поэта. И эту смехотворную историю проглотили, хотя прекрасно знали, что все рукописи Шекспир завещал Джону Хемингу!
Вскоре не только Лондон, но и вся Англия заговорила о чудесных открытиях Айрлендов. Знатоки заявляли о том, что неизвестные автографы Шекспира – находка века, во многом восполняющая скудные сведения о драматурге. Шестнадцать писателей и ученых подписались под свидетельством подлинности автографов. Слух о необыкновенной находке достиг королевского дворца. Отец и сын Айрленды были приглашены на аудиенцию с членами королевской семьи, где продемонстрировали свои богатства.
Не оставил без внимания Уильям Айрленд и пьесы Шекспира. Он подделал рукопись «Короля Лира» и внес туда ряд изменений, полагая, что улучшил подлинные строки. Затем изготовил несколько страниц «Гамлета», однако скоро убедился, что ему не под силу переписать гениальную пьесу, сохранив стиль автора. Положив в основу пьесы холлиншедские хроники, которыми в свое время пользовался Шекспир, Айрленд приступил к сочинению пьесы «Вортигерн и Ровена» – о валлийском короле-воителе. Не закончив произведение, Уильям намекнул о ее существовании отцу, и тот потребовал показать ему находку. Уильяму пришлось дописывать пьесу в спешке, что не могло не сказаться на качестве произведения.
Когда к рукописи «Вортигерна и Ровены» был открыт доступ на Норфолк-стрит, Сэмюэл Айрленд пригласил всех и вся, но прежде попросил доктора Парра, поэта-лауреата Пая и Д. Босуэлла негласно изучить находки и подписать документ, подтверждавший их подлинность. Взяв рукопись в руки, Босуэлл едва не лишился чувств, и даже преклонил колени и почтительно поцеловал реликвию.
Директора театров, взбудораженные появлением «Вортигерна», принялись охотиться за пьесой, сражаясь за честь и удовольствие поставить ее на сцене. Удача сопутствовала Шеридану, искренне поверившему, что это одна из ранних пьес Шекспира.
Айрленд продолжал писать: вслед за «Вортигерном» появился «Генрих II» и часть пьесы «Вильгельм Завоеватель». Более того, Уильям задумал целую серию пьес, охватывающих историю Англии с норманнского завоевания вплоть до правления Елизаветы I.
Сэмюэл Айрленд пожелал сам взяться за публикацию рукописей, ибо не сомневался в их подлинности. Томик появился в 1795 году и был озаглавлен «Некоторые рукописи и деловые бумаги за подписью и печатью Уильяма Шекспира…» В него вошли факсимиле почти всех подделок Айрленда кроме «Вортигерна» и «Генриха II».
Однако среди общего хора похвал и восторгов раздавались и критические голоса. В газете «Монинг геральд» вышла язвительная статья о «пожирателях чепухи», а Босуэлл, ранее уверовавший в подлинность документов, теперь засомневался и предоставил страницы своей газеты «Орэкл» в распоряжение скептиков.
Видный шекспировед Эдмунд Мэлоун заявил, что они имеют дело с грандиозной литературной мистификацией. Он изложил свои выводы в книге «Изыскания о подлинности некоторых рукописей, приписываемых Шекспиру». Перед премьерой «Вортигерна» Мэлоун выпустил памфлет, добиваясь отмены спектакля.
Представление пьесы стало крушением мечты Сэмюэла Айрленда о славе. У всех на устах был один вопрос: «Кто же написал “Вортигерна” да и все прочие вещи?» Подозрение пало на старика Айрленда, ведь он долгие годы изучал творчество Шекспира, а у его девятнадцатилетнего сына не хватило бы знаний и способностей провернуть подобную аферу.
Сэмюэл Айрленд потребовал от сына объяснений и сведений о том, где прячется таинственный мистер М.X. Но все эти попытки оказывались бесплодными. Уильям стоял перед выбором: либо честно во всем признаться, либо бежать куда глаза глядят. 5 июня 1796 года он покинул отцовский дом на Норфолк-стрит.
Сэмюэл, узнав о бегстве сына, был вне себя от гнева. Вскоре он получил от Уильяма письмо, в котором тот утверждал, что сам подделал все рукописи, и молил о прощении. Старик не пожелал внять голосу разума и упрямо продолжал настаивать на подлинности шекспировских документов. Он говорил, что его сын «слишком ограниченн чтобы написать хотя бы десять рифмованных строк».
В «Подлинной истории рукописей Шекспира» Уильям Айрленд рассказал о своем обмане и попытался восстановить доброе имя отца. Сэмюэл счел это предательством, публично отрекся от сына, продавшегося «врагам», и написал ответ – «Мистер Айрленд в свою защиту». Он цитировал письма своего сына и Толбета и перечислял ряд других документов, которые, по его утверждению, вне всяких сомнений доказывали его невиновность.
Оправдания Сэмюэла Айрленда никого не интересовали. Газеты без конца донимали старика язвительными нападками, по Лондону ходили едкие карикатуры. Айрленд даже стал персонажем комедии – на сцене театра Конвент-гарден была поставлена пьеса «Любимец фортуны», где автор высмеял антиквара под именем Бэмбера Блеклеттера. Сэмюэл Айрленд окончательно порвал с сыном и больше с ним не виделся.
После нескольких лет безвестности Айрленд-младший поселился во Франции. Он занимался переводами, написал ряд исторических сочинений и четырехтомную «Жизнь Наполеона Бонапарта». Во Франции Уильям прожил девять лет, после чего возвратился на родину, где ему удалось получить место у лондонского издателя Трипхука. Айрленд продолжал писать – пьесы, романы, политическую сатиру. Его перу принадлежит поэма «Отвергнутый гений». Однако и через тридцать лет после появления «Вортигерна» ему не забывали прежних грехов, называя «бесстыдным и беспомощным» фальсификатором.
Уильям Айрленд умер в 1835 году. Фальсификация произведений Шекспира принесла этому талантливому человеку славу великого обманщика, его имя можно встретить на страницах Британской энциклопедии.Историк-любитель Александр Иванович Сулакадзев, живший в Петербурге в начале XIX века, составлял описания древнерусской культуры – быта, торговли, обрядов, ловко сочетая почерпнутое из подлинных списков с собственными домыслами, для подтверждения которых изготавливал фальсификаты. Cулакадзев нередко выдавал свои сочинения за произведения древнерусской литературы. Делал он это не для заработка. Мистификатор хотел ввести в научный оборот рукописи, на основе которых можно было бы ответить на вопросы, не дающие покоя историкам.
Александр Сулакадзев был человеком материально обеспеченным, собирал старину и редкости. Он проявлял особый интерес к историческим событиям Древней Руси, внимательно следил за последними достижениями науки, хиромантии, был поклонником графа Калиостро. «В Петербурге, – вспоминал один из его современников, – было одно не очень благородное общество, члены которого, пользуясь общею тогда склонностью к чудесному и таинственному, сами составляли под именем белой магии различные сочинения, выдумывали очистительные обряды, способы вызывать духов, писали аптекарские рецепты курений и т. п. Одним из главных был тут некто Сулакадзи, у которого бывали собрания, и в доме его висел на потолке большой крокодил».
Имеющиеся в литературе биографические сведения о Сулакадзеве крайне скупы. Известно лишь, что предки его, грузинские дворяне, прибыли в Россию вместе с царем Вахтангом VI при Петре Великом и здесь окончательно обрусели. Фамилию писали по-разному: Салакатцевы, Салакадзевы, Суликадзевы, Сулакадзевы. Отец Александра Ивановича проходил по статской службе в Санкт-Петербурге, затем занимал должность губернского архитектора в Рязани и вышел в отставку титулярным советником. Там, в Рязани, он женился на дочке местного полицмейстера С.М. Боголепова. От этого брака и появился на свет в 1771 году будущий мистификатор.
Александр Иванович Сулакадзев служил одно время в гвардии, потом женился и вышел в отставку. Он имел собственный дом в Семеновском полку.
Деятельность Сулакадзева, как мистификатора, началась еще в конце XVIII века. Во всяком случае, в первом десятилетии XIX века он был уже известным коллекционером, обладателем целого ряда «редкостей» и большой библиотеки. «Искусство ради искусства» – вот принцип собирания редкостей, который исповедовал Сулакадзев. Собирал он все – вещи, рукописные книги, и даже слухи. В архивах сохранилась его записная книжка со слухами, ходившими в Петербурге в 1824–1825 годах. В этой книжке, кстати, зафиксирован слух, послуживший Гоголю сюжетом его «Шинели».
В марте 1807 года Гавриил Романович Державин рассказывал друзьям об антикваре Сулакадзеве, владельце уникальной коллекции. Алексей Оленин, которого поэт пригласил осмотреть собрание, сообщил, что уже с ним знаком. Вот что писал Оленин о посещении «музея» Сулакадзева (в оригинале – Селакадзев): «Мне давно говорили о Сулакадзеве, как о великом антикварии, и я, признаюсь, по страсти к археологии, не утерпел, чтобы не побывать у него. Что же вы думаете, я нашел у этого человека? Целый угол наваленных черепков и битых бутылок, которые выдавал он за посуду татарских ханов, отысканную будто бы им в развалинах Сарая, обломок камня, на котором, по его уверению, отдыхал Дмитрий Донской после Куликовской битвы, престрашную кипу старых бумаг из какого-нибудь уничтоженного богемского архива, называемых им новгородскими рунами; но главное сокровище Сулакадзева состояло в толстой уродливой палке, вроде дубинок, употребляемых кавказскими пастухами для защиты от волков: эту палку выдавал он за костыль Иоанна Грозного, а когда я сказал ему, что на все его вещи нужны исторические доказательства, он с негодованием возразил мне: “Помилуйте, я честный человек и не стану вас обманывать”».
Однако Сулакадзев был известен не только как собиратель древностей, но и как ловкий мошенник. Он работал «на заказ», ориентируясь на спрос со стороны не очень сведущих, но богатых коллекционеров, желающих заполучить те или иные «древние письмена». Сожалея о том, что в столь известном произведении, как «Слово о полку Игореве», интригующая фигура Бояна упомянута лишь вскользь, Сулакадзев, обладавший незаурядным литературным талантом, сотворил «Боянову песнь Словену» («Гимн Бояна») – «предревнее сочинение от 1-го века или 2-го века». В древнеславянском гимне Бояна князю Летиславу, писанном на пергаментном свитке красными чернилами, буквами руническими Боян довольно подробно рассказывает о себе, что он потомок Славенов, что отец его был Бус, что старый Словен лично видывал его…
Полёт Крякутного
В то время считалось, что русский народ до христианства не имел письменности. Рукопись «Бояновой песни» опровергала общепринятое мнение. В письме от 6 мая 1812 года археограф и библиограф Болховитинов сообщал Городчанинову: «О Бояновом гимне и оракулах новогородских хотя спорят в Петербурге, но большая часть верит неподложности их… Дожидаются издания – тогда в публике больше будет шуму о них».
Сулакадзев сочинил также не менее поэтичное произведение «Перуна и Велеса вещания в Киевских капищах жрецам Мовеславу, Древославу и прочим». Вот как Сулакадзев описал этот памятник в своем каталоге: «Века в точности определить нельзя, но видимы события V или VI века… Писана стихами, не имеющими правила. Пергамент весьма древний, скорописью; и, видимо, не одного записывателя; и не в одно время писано, заключает ответы идолов вопрошающим – хитрость оракула видна – имена множества жрецов, и торжественный обычай в храме Святовида, и вся церемония сего обряда довольно ясно описана, а при том вид златых монет, платимых в божницу и жрецам. Достойный памятник древности».
Сулакадзев развернул свою «деятельность» в то время, когда существовали весьма доверчивые собиратели. И все-таки успех подделок Сулакадзева объясняется не только доверчивостью собирателей, но и состоянием науки того времени. Ведь о русском язычестве почти ничего не знали, так же мало знали о истории русской письменности. Имена Мовеслав, Древослав, жрец Имир времени Олега, Олгослав, Угоняй, Стоян, Оаз, Вадим, Урса, Володмай, Жирослав, Гук и прочие, якобы древнерусские, придумал Сулукадзев. Это было в духе того времени. Державин, Нарежный, Чулков и другие писатели широко пользовались в художественных произведениях как подлинными старорусскими именами, так и сложенными по образцу этих имен.
В 1810 году Гавриил Державин все-таки решил посетить Сулакадзева – вместе с Н. Мордвиновым, А. Шишковым, И. Дмитриевым и А. Олениным. Известие о визите столь важных особ несказанно обрадовало коллекционера. «Так этот Дмитриев – министр юстиции? Так этот Мордвинов – член Государственного совета?» – спрашивал он.
Внимание Державина особенно привлекли «Изречения новгородских жрецов» («Новгородские руны») и «Боянова песнь». В «Рассуждении о лирической поэзии или об оде» он отметил следующее: «Если справедливо недавнее открытие одного славено-рунного стихотворного свитка I века и нескольких произречений V столетия новгородских жрецов, то и они принадлежат к сему роду мрачных времен стихосложения. Я представляю при сем для любопытных отрывки оных; но за подлинность их не могу ручаться, хотя, кажется, буква и слог удостоверяют о их глубокой древности».
Далее Державин привел рисунок «славено-рунного» свитка, его чтение и перевод и указал, что «подлинники на пеграмине находятся в числе собраний древностей у г-на Сулакадзева».
«Боянова песнь» и «Изречения новгородских жрецов», «как оказалось несколько лет спустя, были археологическим подлогом, но первое время ему придавали веру». Подлог этот был сделан Сулакадзевым. Рукопись «Бояновой песни», которую мистификатор датировал I или II веком не могла быть отнесена к этому времени уже хотя бы потому, что упоминаемый в «Слове о полку Игореве» Боян жил не в первом и не во втором веке, а во второй половине XI – начале XII века.
Некоторые подделки Сулакадзева появлялись как своеобразные подарки влиятельным лицам. Так, в 1819 году перед поездкой в Валаамский монастырь Александра I вышел труд «Опыт древней и новой летописи Валаамского монастыря», где Сулакадзев, ссылаясь на несуществующие рукописи из своего собрания, поведал о посещении Валаама апостолом Андреем Первозванным. Если верить автору, кроме острова тот почтил своим вниманием место, на котором впоследствии возникло село Грузино. Весьма полезное открытие – ведь именно там находилось имение графа Аракчеева!
Сулакадзев имел богатую библиотеку, около двух тысяч названий, в том числе 290 рукописей. Александр Иванович составил «Книгорек», то есть каталог «Древним книгам как письменным, так и печатным, из числа коих по суеверию многие были прокляты на соборах, а иные в копиях сожжены…».
В собрании Сулакадзева находилось немало подлинных старинных рукописей. Но были и такие, как «Таинственное учение из Ал-Корана на древнейшем арабском языке, весьма редкое – 601 года». Если учесть, что работа над составлением канонического текста Корана была завершена к 650 г., можно понять «ценность» экземпляра Сулакадзева.
Обнаруживая интерес покупателей к тем или иным диковинкам из каталога, петербургский книгописец фабриковал необходимые древности. Некоторые его подделки были очень хороши по исполнению, довольно точно передавая графику древних славянских почерков.
Стремясь увеличить ценность своей коллекции, Сулакадзев снабжал подлинные документы приписками, якобы сделанными современниками описываемых в рукописях событий. В этих приписках часто упоминаются исторические лица. Одна из задач таких приписок была в том, чтобы снабдить рукописи точной датировкой и притом отнести ее как можно к более древнему периоду.
Анализируя эти «приписи» Сулакадзева, академик М.Н. Сперанский отмечал, что с внешней стороны они бросаются в глаза элементарностью подделки: «Сулакадзев выработал себе какой-то особенный почерк для приписей, похожий на уставной рукописный; в общем, видимо, он считал его соответствующим той древности, которую он разумел в своих “приписях”».
Исследователи литературы относились к Александру Ивановичу скорее доброжелательно, чем негативно. А.Н. Пыпин писал о Сулакадзеве: «Едва ли сомнительно, что это был не столько поддельщик, гнавшийся за прибылью, или мистификатор, сколько фантазер, который обманывал и самого себя. По-видимому, в своих изделиях он гнался прежде всего за собственной мечтой восстановить памятники, об отсутствии которых сожалели историки и археологи…»
Фальшивки Сулакадзева вызывали живой интерес не только у современников. В 1901 году в журнале «Россия» была опубликована его рукопись «О воздушном летании в России с 906 лета по Рождестве Христовом», датированная 1819 годом.
Это произведение представляет собой свод встречающихся в древнерусских текстах упоминаний о попытках полетов на искусственных крыльях. Причем первым русским воздухоплавателем оказывается Тугарин Змеевич – ближайший родственник Змея Горыныча. Настоящей сенсацией стало сообщение о том, что в 1731 году подьячий нерехтец Крякутный сконструировал воздушный шар и первым из людей поднялся на нем в воздух. В рукописи Сулакадзева эта история представлена так: «…фурвин сделал, как мяч большой, надул дымом поганым и вонючим, от него сделал петлю, сел в нее и нечистая сила подняла его выше березы, а после ударила о колокольню, но он уцепился за веревку, чем звонят, и остался тако жив. Его выгнали из города, он ушел в Москву, и хотели закопать живого в землю или сжечь».
В той же рукописи приводятся сообщения о полетах с помощью самодельных крыльев приказчика Островкова, кузнеца Черная Гроза и других. Сулакадзев в подтверждение приводимых им фактов ссылался на записки Боголепова и воеводы Воейкова. Однако первоисточников сообщений найти не удалось.
Таким образом Крякутный на полвека опередил братьев Монгольфье, долгое время считавшихся пионерами воздухоплавания. Полет Крякутного описывался в школьных учебниках, а в Нерехте ему был поставлен памятник. Во втором издании «Большой советской энциклопедии» Крякутному посвящена отдельная статья, основанная на все тех же данных Сулакадзева. В 1956 году в связи с 225-летним юбилеем исторического полета была даже выпущена почтовая марка.
По окончании юбилейных торжеств рукопись наконец подвергли текстологической экспертизе. В книге академика Д.С. Лихачева «Текстология» указано, что полет Крякутного на воздушном шаре – подделка фальсификатора Сулакадзева. Выяснилось, что на месте слова «нерехтец» первоначально читалось «немец», вместо «Крякутный» было «крещеный», а вместо «фурвин» (что переводили как «мешок» или «шар») – Фурцель, то есть фамилия крещеного немца. Кто именно внес исправления в «О воздушном летании…» – сам Сулакадзев или кто-то из защитников приоритета России в области воздухоплавания, – сказать трудно.
С именем Сулакадзева связывают появление знаменитой Велесовой (Влесовой) книги, текст которой публиковали в 50—70-е годы XX века. В 1919 году некий полковник белой армии обнаружил в разоренной помещичьей усадьбе деревянные дощечки с непонятными знаками. Позже с ними ознакомился историк Миролюбов, он же переписал, расшифровал и издал текст.
Велесова книга рассказывает о потомках Даждьбога – руссах, их великих вождях Богумире и Оре, о том, как пришедшие из Центральной Азии славянские племена расселились по берегам Дуная, о битвах с готами, гуннами и аварами. Историки и лингвисты говорят о Велесовой книге как о фальсификации, однако многие любители славянской истории восприняли это произведение всерьез. Несомненно одно: Сулакадзеву принадлежит по крайней мере идея «Велесовой книги».
Посмертное явление другого труда Сулакадзева состоялось в 1923 году, когда архиепископ Винницкий Иоанн (Теодорович) при объезде своей епархии обнаружил пергаменную рукопись, датированную 999 годом. На полях рукописи имелись многочисленные приписки, из коих следовало, что в IX–XVII веках ею владели киевский князь Владимир, новгородский посадник Добрыня, первый Новгородский епископ Иоаким, патриарх Никон и другие не менее почтенные личности. Однако древнейшим этот список считался недолго: палеографический анализ показал, что сам документ относится к XIV, а приписки – к XIX веку. Споры о подлинности рукописи прекратились после того, как удалось доказать, что она когда-то принадлежала Сулакадзеву.
Какова же судьба собрания Александра Ивановича Сулакадзева? В 1832 году, после смерти коллекционера, его вдова пыталась продать коллекцию рукописей за 25 тысяч рублей. Это была фантастическая сумма по тем временам. В результате удалось продать лишь небольшую часть собрания. Спустя полвека вещи из коллекции Сулакадзева предлагались в лавке петербургского книготорговца Шляпкина по бросовым ценам. Значительная же ее часть бесследно исчезла.В начале XIX века все большее число европейцев увлекалось коллекционированием различных предметов старины, в том числе и монет, что неизбежно породило и армию фальсификаторов монет, не находящихся в обращении, имеющих только нумизматическую ценность. Среди тех, кто особенно преуспел в этом сомнительном бизнесе в прошлом, в первую очередь следует назвать немца Карла Беккера, в течение длительного времени вводившего в заблуждение не только коллекционеров, но и экспертов музеев. Его продукция – преимущественно античные золотые монеты – признавались подлинными даже авторитетными экспертами.
Кем же был этот надворный советник, еще при жизни заслуживший прозвище «пекарь античности» («Беккер» в переводе с немецкого означает «пекарь») и вошедший в историю как самый крупный фальшивомонетчик всех времен?
Карл Вильгельм Беккер родился 28 июня 1772 года в семье члена городского совета и виноторговца Иоганна Вильгельма Беккера в Шпейере. Карл хотел стать скульптором или заниматься художественным промыслом, но отец послал его учиться виноделию в Бордо. Именно там Беккер начал изучать и рисовать старые монеты, а также получил первый опыт в искусстве гравировки.
Первый коммерческий опыт – торговля вином и сукном – не принес Карлу успеха. В 1803 году он обратился к художественному промыслу (вероятно, это были работы по золоту). Поступив в Мюнхене на имперский монетный двор, Беккер совершенствовал свое мастерство в изготовлении монетных печатей. Барон фон Шеллерсгейм однажды продал ему фальшивую золотую монету времен Римской империи. Беккер сразу распознал подделку и отправился к Шеллерсгейму. Барон не удивился: «Все правильно. Если чего-то не понимаешь, то не следует этим и заниматься». С этого момента, как признался много лет спустя сам Беккер, он стал фальшивомонетчиком.
Одна из монет Карла Беккера
Карл отдавал предпочтение золотым монетам, скупая те из них, которые имели широкое хождение и достать которые можно было без особого труда, а затем переплавлял их по античным образцам. Изучив приемы древних мастеров, Карл чеканил монеты вручную, то есть использовал так называемую двойную чеканку. Древние греки, когда чеканка получалась слишком слабой, прибегали к повторному использованию штампа, что приводило к появлению двойного контура. Изготовленная таким образом подделка выглядела как подлинная. И тем не менее нашелся человек, разоблачивший фальшивомонетчика. В 1806 году Георг Фридрих Кройцер, автор трудов об искусстве и литературе античности, «благодаря случаю» получил в руки доказательство того, что «искусный Беккер копирует греческие королевские монеты».
Беккер не внял предупреждению и спустя год настолько осмелел, что изобрел новую древнегреческую монету – антипатер. Карл много путешествовал по Швейцарии и Италии. Он гостил у Гаэтано Каттанео – директора миланского «монетного кабинета» Брера и умудрился продать ему свои монеты на 6986 лир. Беккер открыл в Мангейме антикварный магазин для «повышенных запросов». В числе его клиентов был князь Карл Фридрих Мориц фон Изенбург-Бирштейн. Князь нашел приятным общество удивительно образованного любителя античности. В 1814 году он пригласил Беккера в Оффенбах на должность библиотекаря и вскоре сделал его надворным советником.
К тому времени Беккер располагал надежной сбытовой сетью, в которой важная роль отводилась банкирским и торговым домам, среди них – Коллины в Оффенбахе, Джованни Рикарди в Венеции, Оппенгеймеры, и даже Ротшильды. Так, в 1806 году Беккер взял ссуду у фирмы «Мейер Амшель Ротшильд и сын» и погасил ее через пять лет фальшивыми монетами. Ротшильды подтвердили получение золотых монет словами: «Мы видим, что имеем дело с честным человеком».
Надворный советник Беккер считался блестящим собеседником с неисчерпаемыми знаниями в самых различных областях, и прежде всего, в истории искусств и нумизматике. К тому же он владел французским, итальянским, латынью и древнегреческим языками, что для фальшивомонетчика было необходимо.
В 1815 году Беккера навестил Иоганн Вольфганг фон Гёте, известный собиратель монет. В своем дневнике великий поэт сделал запись: «Надворный советник Беккер в Оффенбахе показал мне значительные картины, монеты и геммы, и при этом он никогда не отказывал в подарке гостю полюбившейся ему вещи». В книге «Искусство и древность» Гёте отметил: «Господин Беккер, высоко ценимый знаток монет и медалей, собрал значительную коллекцию монет всех времен, поясняющую историю его предмета. У него же можно увидеть значительные картины, бронзовые фигурки и другие древние произведения искусства различных видов».
Карл Вильгельм Беккер ни разу для своих подделок не использовал отливки с настоящих монет, каждый раз чеканя монеты заново. А это значит, что для 330 монет ему требовалось свыше 600 штампов.
Долгое время Беккер работал в одиночку. Только в 1826 году, когда он стал хуже видеть, что начало сказываться на качестве работы, фальшивомонетчик взял себе помощника – Вильгельма Циндера. К этому времени чеканка Беккера уже не была тайной. Над самыми трудными штампами, особенно для древнегреческих монет, он работал по 12 недель. Его серия фальшивых, или, как Беккер сам позднее говорил, «скопированных», монет охватывала период с VII века до Р.Х. до XVIII века. Среди них были монеты из Сицилии, Греции, Древнего Рима и его итальянских провинций, из Карфагена, Фракии, Македонии, Крита, Пергамона, Сирии, Финикии, Египта, монеты вестготов, Меровингов, Каролингов, германских императоров и епископов из Майнца.
Для того чтобы состарить монеты, Беккер разработал собственную технологию. На рессорах своей двуколки он разместил открытый бак, в котором вместе с металлической стружкой, пропитанной маслом, лежали монеты. Когда двуколка проезжала по брусчатке или по проселочной дороге, монеты покрывались пылью ли грязью и быстро старились. В дневнике Беккера часто встречается запись: «Опять вывозил свои монеты».
Продукция «пекаря античности», как стали называть Беккера, по тем временам представляла собой совершенные подделки. «Ему подвластно все: элегантная грация греков, строгая красота римского искусства, оригинальность и причудливость средневековых монет» – писал о Беккере Поль Эдель, французский эксперт-криминалист XIX века, специализирующийся в области искусствоведения.
Как отмечают эксперты, копии «пекаря античности» имели лишь один дефект: они были слишком совершенны, слишком правильны. Кроме того, его серебряные монеты имели сине-черный оттенок, который их как бы слегка затуманивал. Тем не менее многие современники Беккера были введены им в заблуждение.
Образцы для своих подделок надворный советник заимствовал из богатой коллекции князя фон Изенбург-Бирштейна. При этом нередко происходила подмена подлинников. Настоящие монеты Беккер продавал по весьма высоким ценам. Аналогичный прием Карл использовал, общаясь с другими, ничего не подозревавшими коллекционерами. Часто доверчивый партнер получал взамен своих подлинников подделки Беккера.
Юлиус Фридлендер, директор берлинского «монетного кабинета» с 1854 года, человек авторитетный в мире нумизматики, в посвящении отцу И.Г. Бенони Фридлендеру несколько строк написал о Беккере: «Он нашел в коллекции моего отца “свои” серебряные монеты, обрадовался и сказал, что это, наверняка, хорошие копии, раз в них поверил такой знаток! А на следующий день в качестве “доказательства” он прислал бронзовые экземпляры тех же монет, потому что тогда обстоятельства вынудили его признать, что изготавливает он античные монеты якобы для того, чтобы коллекционеры, которые не могут достать настоящие монеты, получили хотя бы их копии».
В 1820 году умер его хозяин, князь Карл фон Изенбург-Бирштейн. Для Беккера начались трудные времена. Все чаще он сталкивался с разоблачением своих подделок. Но никто не выдвигал против него официальных обвинений. В 1824 году Беккер выставил на продажу серию своих серебряных монет за 300 дукатов, а венскому кабинету министров предложил купить у него 510 штампов, заявив о том, что никогда не преследовал корыстных целей, что он является жертвой алчных торговцев, это они выдавали его копии за оригиналы. Однако австрийский министр финансов на сделку не пошел. И Карл Беккер продолжил изготовление штампов для новых монет. В Вене он встретился с неким Данцем, который предложил свои услуги в качестве продавца монет «на Востоке». В этом и кроется объяснение того, почему Беккер предложил венскому кабинету 510 штампов, в то время как позднее у него было обнаружено свыше 600 штампов.
В 1825 году появляется прокламация с предупреждением о фальшивках Беккера, а через несколько месяцев выходит в свет книга итальянца Доменико Сестини, посвященная современным фальсификациям монет. Для Беккера Сестини находит такие слова: «Этот человек обладает глубокими знаниями, к тому же он чрезвычайно одарен, талантлив и умел как гравер. Он изготовлял штампы для монет различных римских императоров и чеканил их из золота для того, чтобы поставлять английским коллекционерам. После этих первых операций Беккер продолжал изготовлять штампы редких монет, которые оказывались в королевском собрании в Париже. Во всех европейских музеях имеются беккеровские монеты».
По-видимому, в Оффенбахе обстоятельства складывались против бывшего надворного советника. В 1826 году он переехал в Бад-Хомбург, где жил весьма скромно. После того как торговцы отвернулись от Беккера: на его монетах уже нельзя было заработать. Даже штампы именитого мастера не находили покупателей. В 1829 году Беккер собирался предложить штампы за 5 тыс. дукатов прусскому королю. Но и эта попытка не удалась, так же как и предложение о продаже штампов русскому царю за 6 тыс. дукатов. В апреле 1830 года гениальный фальшивомонетчик скончался от инсульта.
Огромные цены, которые любители нумизматики готовы выплачивать за раритетные монеты, способствуют расширению бизнеса фальшивомонетчиков. В свою очередь, и уже известные подделки становятся раритетами. Есть специальная отрасль нумизматики: коллекционирование поддельных монет. Продукция известных мастеров-фальшивомонетчиков продается по вполне приличным ценам. Так, на проходившем во Франкфурте-на-Майне в 1972 году аукционе 11 монет, изготовленных Беккером, были проданы по цене от 180 до 800 немецких марок каждая.В середине 1820 года в Лондоне объявился шотландец Грегор Макгрегор. Без малого десять лет он провел в Южной Америке, героически сражаясь за независимость испанских колоний. В благодарность король Москитового берега провозгласил его касиком (или принцем) независимой страны Пояис и подарил ему более восьми миллионов акров земли.
Приехав в Англию, Макгрегор объявил, что собирается построить процветающую демократическую страну с государственными институтами и армией европейского образца. Но для осуществления грандиозных планов ему требуются люди и инвестиции. Он надеется на помощь британцев.
Высшее лондонское общество было заинтриговано яркой личностью Макгрегора. Вместе с женой Джозефой его принимали в лучших аристократических домах. Лорд-мэр английской столицы Кристофер Мэгней устроил официальный прием в честь высокого гостя в Лондонской ратуше. Леди и джентльмены с интересом слушали захватывающие рассказы Макгрегора о том, как он вместе с генералиссимусом Франциско Мирандой и Симоном Боливаром воевал за свободу Южной Америки.
Зимой 1821 года Макгрегор назначил майора Уильяма Джона Ричардсона полномочным послом Пояиса в Великобритании. Сэр Грегор переселился в Оук-Холл, владение Ричардсона в Эссексе. Касик устраивал званые обеды и принимал сановников, иностранных послов, министров и генералов. В лондонском районе Сити открылось представительство Территории Пояис (так официально называлось государство Макгрегора).
Сведения о заморской стране можно было почерпнуть из объемистого путеводителя «Заметки о Москитовом береге» с картой Пояиса. В нем говорилось, что бывшая испанская колония расположена на берегу Гондурасского залива, в трех-четырех днях плавания от Ямайки, тридцати часах от британского Белиза и восьми днях от Нового Орлеана. Пояис – это настоящий тропический рай. Страна богата плодородными землями, ценными породами деревьев, месторождениями золота и серебра. Здесь выращивают хлопок, кофе, сахарный тростник и другие теплолюбивые культуры. Дружелюбное, хотя и немногочисленное население, с уважением относится к британцам, ведь столицу Сент-Джозеф основали в 1730-х годах английские колонисты.
Макгрегор выпустил государственный займ в размере 200 тыс. фунтов стерлингов. На рынок ценных бумаг поступило 2000 облигаций Пояиса по 100 фунтов за штуку (в то время рабочий на лесопилке получал 20 фунтов в год). Британские финансисты охотно приобретали облигации Пояиса. Рынок Южной Америки после ухода испанцев становился все более привлекательным для инвестиций.
Грегор Макгрегор
Сэр Грегор утверждал, что принадлежит к старинному роду Макгрегоров, славящегося неукртимостью духа и упорством. Среди его предков – благородный разбойник Роб Рой. Еще один дальний родственник Грегора принимал участие в колонизации Панамы в конце XVII века. Отдавая ему должное, сэр Грегор решил большую часть колонистов набрать именно в Шотландии. Представительства Пояиса в Эдинбурге, Стирлинге и Глазго призывали жителей отправиться искать счастье к Москитовым берегам. В свободной продаже появились земельные сертификаты Территории Пояис. В отличие от облигаций они стоили не так дорого и были доступны простому шотландцу. Макгрегор разбогател.
10 сентября 1822 года судно «Гондурас пэкит» порта с 70 пассажирами на борту вышло из лондонского порта и взяло курс на Москитовый берег. Среди колонистов были доктора, юристы, клерки, и даже банкир. Макгрегор обещал им высокие государственные посты в своей стране. У многих переселенцев в сундучках лежали пачки долларов Пояиса. Эмигранты охотно меняли свои фунты на валюту загадочной страны. Самые дальновидные прикупили на всякий случай патенты офицеров.
22 января 1823 года еще одно судно – «Кеннерсли Касл» – готово было отправиться в плавание к дальним берегам. В шотландском порту близ Эдинбурга его провожал лично сэр Грегор. Взрывом ликования был встречен указ касика об отмене дополнительной платы за проезд женщин и детей. У всех было приподнятое настроение. Когда Макгрегор садился в шлюпку, чтобы вернуться на берег, эмигранты провожали его восторженными криками. Шотландцы гордились тем, что страной Пояис правит их соотечественник, боевой генерал сэр Грегор Макгрегор.
На борту «Кеннерсли Касл» находилось более 200 колонистов. Путешествие заняло два месяца, но время пролетело незаметно – в разговорах о новой жизни. Среди пассажиров было много фермеров, вложивших все свои сбережения в покупку земельных сертификатов Пояиса. Молодой шотландец Эндрю Пикен надеялся получить место директора национального театра и расспрашивал всех о городе Сент-Джозеф. Парень выяснил, что столица Пояиса расположена в нескольких милях от Черной реки, это типично европейский город: с ухоженными бульварами, красивыми зданиями, большой церковью, национальным и оперным театрами. Британские купцы не раз посещали Сент-Джозеф. Торговля хлопком, кофе, табаком, древесиной приносила им хороший навар. Сапожник из Эдинбурга поведал по секрету, что приглашен в Сент-Джозеф в качестве личного обувщика принцессы Пояиса, жены сэра Грегора. Семью он оставил в Шотландии, но как только построит дом, обязательно заберет ее к себе. Мечты, мечты, если бы они только осуществились…
Темной ночью 20 марта судно «Кеннерсли Касл» прибыло к месту назначения, бросив якорь у входа в лагуну. Матросы на шлюпках перевезли пассажиров и багаж на Москитовый берег. Странно, но колонистов никто не встречал.
На следующее утро переселенцы не нашли ничего из того, о чем так долго мечтали. Ни красивых домов, ни золотых приисков, ни плантаций, ни дружелюбного населения. Страны Пояис просто не существовало! Колонисты стали жертвой грандиозной аферы, которую провернул не кто иной, как уважаемый сэр Грегор Макгрегор. Невозможно даже вообразить, каким страшным ударом было для них это открытие.
На Москитовом берегу шотландцы повстречали собратьев по несчастью, прибывших из Лондона на судне «Гондурас». Они устроились под навесами из тростника и бамбука. Лондонцы рассказали, что столица Сент-Джозеф представляет собой несколько полуразрушенных хибар, сохранившихся с прошлого века после неудачных попыток британских колонизаторов освоить побережье. Никаких поселений поблизости нет. Правда, в джунглях обитает племя индейцев москито. Климат здесь тропический, земля заболочена, вода отвратительного качества. Полчища мошкары разносят болезни.
Единственным «официальным» лицом среди колонистов был подполковник Гектор Холл из Лондона. Макгрегор удостоил его громкого титула барона Тинто и назначил на должность вице-губернатора Сент-Джозефа и его окрестностей. Конечно, титул и должность теперь ничего не значили, но эмигранты видели в Холле своего спасителя. К сожалению, «Кеннерсли Касл» уже отправился в обратное плавание, так что на скорое возвращение домой рассчитывать не приходилось. Гектор Холл выставил на берегу наблюдательный пост, чтобы вовремя подать сигнал проходящему мимо судну.
Условия для европейцев были просто невыносимые. У многих колонистов не выдерживали нервы, начались раздоры. Свирепствовали тропические болезни. Люди умирали семьями. Один ослабевший джентльмен, понимая, что дни его сочтены, предпочел застрелиться. Другой поселенец погиб, переплывая через лагуну, – его схватил за ногу крокодил.
Лишь в конце мая 1823 года судно «Мексикан Игл» британской колонии Белиз обнаружило несчастных переселенцев. Выслушав печальный рассказ измученных людей, генерал-губернатор Белиза Беннет заметил, что никогда не слышал о Пояисе. Он распорядился доставить пострадавших в британскую колонию. Судно приняло на борт шестьдесят человек. Позже забрали остальных.
В тропическом Белизе положение колонистов было немногим лучше. Больницы оказались переполнены, не хватало лекарств. Тем не менее несколько эмигрантов пожелали остаться в Южной Америке, среди них – Гектор Холл. Большинство же предпочло вернуться на родину на судне «Оушн», отплывшем в Британию 1 августа 1823 года.
Через 72 дня «Оушн» причалил в порту Лондона. Изнурительное морское путешествие выдержали далеко не все. Домой вернулись живыми и невредимыми лишь 50 человек. На следующее утро британские газеты рассказали о злоключениях переселенцев.
Самое удивительное, уцелевшие колонисты продолжали верить Макгрегору. Так, Джеймс Хасти, потерявший во время экспедиции двоих детей, в книге воспоминаний всю вину возложил на окружение касика, а также журналистов, распространявших ложную информацию. Если бы сэр Грегор отправился вместе с ними, уверял Хасти, все бы сложилось иначе.
Кем же был Грегор Макгрегор? В разное время он выдавал себя за португальского аристократа, шотландского баронета, непревзойденного военного стратега, испанского рыцаря древнего рода и главу правительства независимой Флориды. Грегор родился 24 декабря 1786 года в Эдинбурге в семье капитана Дэниэла Макгрегора и Энн Остин.
Грегор действительно участвовал в войне на полуострове в Испании, после чего вернулся в Эдинбург. Он был прирожденным искателем приключений. В 1811 году Макгрегор перешел на сторону венесуэльских повстанцев и героически сражался в Латинской Америке за независимость испанских колоний. Легендарный Симон Боливар был настолько поражен отвагой и военным искусством шотландца, что произвел его в генералы. Позже он разрешил Грегору взять в жены его племянницу Джозефу.
В 1820 году, когда кровопролитные сражения остались позади, Макгрегор вместе с ближайшим окружением поселился на Москитовом берегу. Он втерся в доверие к местному королю Джорджу Фредерику Огастусу. Во время пира с обильными возлияниями правитель не глядя подмахнул дарственную, по которой Макгрегор получал в вечное пользование более восьми миллионов акров земли Карибского побережья! Шотландец вместе с женой отбыл в Британию. Поселившись в Лондоне, Макгрегор провозгласил себя Грегором Первым, касиком Территории Пояиса, как он назвал придуманную им страну.
По-видимому, Макгрегор и сам начал верить в реальность Пояиса. Так, он обвинил генерал-губернатора Белиза в незаконном вмешательстве во внутренние дела независимого государства и присвоении чужих земель.
В 1839 году, после смерти жены, Макгрегор вернулся в Венесуэлу. Здесь его встретили как героя освободительной войны, назначили хорошую пенсию. Жил он безбедно, даже написал автобиографию, в которой, конечно, многое приукрасил. Грегор Макгрегор умер в ночь с 3 на 4 декабря 1845 года. Его имя было увековечено на гигантском монументе, воздвигнутом в Каракасе в честь героев, сражавшихся за независимость Венесуэлы.В 1812 году в огне Московского пожара погибло уникальное «Собрание российских древностей» графа А.И. Мусина-Пушкина. В состав этого собрания входил замечательный памятник древнерусской книжности – Спасо-Ярославский хронограф, содержавший величайшее произведение «Слово о полку Игореве».
Через три года неизвестный экземпляр рукописи «Слова…» удалось приобрести Алексею Федоровичу Малиновскому, бывшему в то время начальником Московского архива коллегии иностранных дел, членом-редактором Комиссии по печатанию Государственных грамот и договоров, членом Российской Академии наук. Надо ли говорить о той радости, какую испытал Малиновский, еще недавно горевавший, что подлинник утрачен навсегда. Он сразу же начал готовить приобретенный список «Слова» к изданию.
Малиновский писал графу Николаю Петровичу Румянцеву: «Случай доставил мне другой древнейший список “Слова о полку Игореве…” В последних числах мая сего 1815 года московский мещанин Петр Архипов принес мне харатейный свиток и продал за сто семьдесят рублей; на вопрошения мои, откуда он достал его, я получил ответ, что выменен иностранцем Шимельфейном на разные вещицы в Калужской губернии у зажиточной помещицы, которая запретила ему объявлять о ее имени. Сей древний свиток заключал в себе “Слово о полку Игореве”, переписанное в 1375 году, в Суздале, монахом Леонтием Зябловым, на одиннадцати пергаментных листах».
Далее сообщалось, что «Пергамент очень цел… Весь столб удивительно сохранен и через четыреста сорок лет ни малейшего повреждения не потерпел от времени», что чернила, которыми написан текст рукописи, уже выцвели, «но четкость удержана через миндальное масло, которым весь столб напитан».
Титульный лист первого издания «Слова о полку Игореве»
Характеризуя «находку», Малиновский отмечал: «Почерк букв настоящий, уставный… По сличению сего текста с изданною в печати песнею, не оказывается никакой действительной в смысле разницы, ниже прибавки, кроме изменения в правописании и выговоре; но много есть писцовых ошибок и недописок. После же аминя приписано следующее: Написася при благоверном и великом князе Дмитрие Константиновиче Слово о походе плъку Игореве, Игоря Святъславля, внука Ольгова, колугером убогим Леонтием, по реклу Зябловым, в богоспасаемом граде Суздале, в лето от сотворения мира шесть тысящь осьм осемьдесят третьего».
Однако к приобретению Малиновского государственный канцлер Николай Петрович Румянцев отнесся с недоверием и скептицизмом. Историк и писатель Николай Михайлович Карамзин также полагал, что найденный список подложный. Сам Малиновский, будучи хорошим палеографом и археографом, в подлинности рукописи не сомневался.
В ноябре 1815 года еще один неизвестный науке список «Слова» приобрел на московском книжном рынке граф А.И. Мусин-Пушкин. Восторженный граф приехал в Общество истории и древностей российских при Московском университете и не скрывал своего торжества. «Драгоценность, господа, приобрел я, драгоценность!..» – «Что такое?» – «Приезжайте ко мне, я покажу вам». О том, что произошло дальше, рассказал историк Михаил Петрович Погодин: «Поехали после собрания. Граф выносит харатейную тетрадку, пожелтелую, почернелую… список “Слова о полку Игореве”. Все удивляются. Радуются. Один Алексей Федорович Малиновский показывает сомнение. “Что же вы?” – “Да ведь и я, граф, купил список подобный!..” – “У кого?” – “У Бардина”. При сличении списки оказались одной работы».
Два известнейших московских коллекционера и знатока древностей приобрели поддельные списки «Слова о полку Игореве», выполненные известным московским антикваром Антоном Ивановичем Бардиным. Причем Мусин-Пушкин, как и Малиновский, был абсолютно уверен в подлинности своего приобретения.
Московского купца Бардина, торговца стариной, хорошо знали в ученых и собирательских кругах Москвы. Отзывы его современников дают возможность утверждать, что он был знатоком рукописного и книжного наследия, старинных вещей, икон. В его антикварную лавку захаживали практически все российские историки. Антон Иванович не только торговал старинными манускриптами, но и изготовлял их копии. О том, когда начал промышлять подделками московский купец, можно только догадываться – вероятно, в начале XIX века. В то время знатоков были единицы, а собирателей старины – множество. Собиратели по большей части всегда были дилетантами, вынужденными доверять знатокам, а имея дело с любителем, трудно удержаться от соблазна и не воспользоваться своим профессиональным превосходством.
Спрос на древние рукописи заметно вырос после войны 1812 года, и Бардин поставил дело на поток – специальная мастерская занималась изготовлением «состаренного» пергамена (особым образом обработанная телячья кожа), соответствующих переплетов и застежек. Антон Иванович подделывал рукописи не ради забавы, а для извлечения доходов.
В начале XIX века были обнаружены десятки произведений древнерусской литературы, причем многие – в достаточно поздних списках. А исследователи и публикаторы мечтали найти рукопись, относящуюся к эпохе создания памятника. Бардин держал нос по ветру. Он не создавал текстов, которые «ранее не были известны», как это делал Сулакадзев, но для своего времени мастерски подделывал рукописи уже известных памятников, выдавая их за «варианты», и выгодно сбывал их. В начале XIX века изготовление фальшивых рукописей стало доходным делом.
Почти все подделки Бардин писал на пергамент, который предварительно обрабатывал, чтобы придать ему древний вид. Антон Иванович знал, что до конца XIV века пергамен господствовал в рукописях. Древнерусские сочинения «Слово о полку Игореве», «Русская правда», «Поучение Владимира Мономаха», «Сказание о Борисе и Глебе» относились к XI–XII векам, поэтому мистификатор смело писал их на пергамене. Только одна подделка Бардина была сделана на бумаге – «Устав о торговых пошлинах 1571 года». Антон Иванович использовал для его изготовления старую бумагу XVII века, позаимствовав ее из подлинной рукописи.
Бардин применял в работе как новый пергамен, предварительно обработанный и состаренный, так и старинный, со смытым текстом. Для большего удревнения вида рукописи Бардин придавал ей форму свитка или столбца. Рукописи книжной формы имели переплет из досок, обтянутых кожей.
Антиквар-книгопродавец нередко украшал свои книги заставками и миниатюрами. Для письма вязью он использовал как киноварь (окись ртути), так и золото. Бардин наносил буквы особыми, «выцветшими» чернилами. Почерки того времени удавались фальсификатору лучше всего. Антон Иванович использовал все типы древнерусских почерков: устав, полуустав и скоропись. Однако он не видел разницы между уставом XII и XIV веков. А ведь устав менялся с течением времени, в каждом веке приобретая свои отличительные признаки. Бардин допускал серьезную ошибку, смешивая разновременные начертания букв.
Отсутствие необходимого образования и хорошего уровня знаний в области лингвистики стали причиной целого ряда описок, допущенных Бардиным при создании поддельных списков, в том числе и «Слова о полку Игореве». Так, например, он написал «Славою» вместо «славию», «жита» вместо «живота», «Клим» вместо «кликом» и т. п. Все это позволило филологу Михаилу Сперанскому вывести его на чистую воду.
Выдающийся филолог Михаил Нестерович Сперанский полагал, что в этом нельзя видеть «развязанность фальсификатора, уверенного, что его подделка не будет раскрыта покупателем». Бардин «делал копии в старинном стиле с рукописей и потому не стеснялся выставлять на них свое имя. Тут, стало быть, никакого желания обмануть не было, а был только антикварный курьез, который так или иначе окупал его труд и давал ему прибыль» и при этом позволял ему оставаться честным человеком.
Все созданные Бардиным рукописи нашли своих владельцев. Среди его клиентов были ученые, государственные деятели, купцы, коллекционеры, представители разных социальных групп и слоев. Многие, подобно историкам и археографам К.Ф. Калайдовичу и П.М. Строеву, знали, что приобретают подделку, но покупали ее как материал, как курьезные и любопытные вещи, отражающие общественное настроение, отношение и интерес к отечественной старине. Немало рукописей приобрел у антиквара историк Михаил Погодин, оставивший самые полные сведения о знаменитом московском фальсификаторе.
Московский купец Антон Иванович Бардин умер в 1841 году. В некрологе в журнале «Москвитянин» Михаил Погодин отметил, что «покойник А.И. Бардин был мастер подписываться под древние почерки».В начале февраля 1853 года в Петербурге хоронили тайного советника, камергера Двора Его Императорского величества Александра Гавриловича Политковского. Гроб с телом покойного был выставлен для прощания в самом большом зале его дома. Отдать последнюю дань коллеге пришли члены комитета о раненых, чиновники военного министерства. Около дома постоянно дежурила толпа людей. Многие плакали.
Все было чинно до того момента, когда один из бывших подчиненных Политковского, циник и прожигатель жизни Путвинский, склонившись над гробом, вдруг не хлопнул усопшего по животу и не воскликнул: «Молодец, Саша! Пировал, веселился и умер накануне суда и каторги! А нам ее не миновать!» Слова его в тот же день разлетелись по всему Петербургу. Многие решили, что Путвинский находился в сильном подпитии, и даже чуть ли не в белой горячке.
Для отпевания гроб с покойным чиновником перевезли в Никольский морской собор. На роскошном катафалке, окруженный орденами на атласных подушечках, гроб был оставлен открытым в ожидании церемонии отпевания, запланированной на 4 февраля. Однако следующий день произошли события, взбудоражившие весь Петербург. Около полудня полицейский отряд прибыл в Николаевский собор и освободил его от публики. Гроб сняли с катафалка, покойника переодели в обычный фрак и перевезли на отпевание на Выборгскую сторону, в храм на окраине. Камергерский мундир и ордена тайного советника Политковского были отправлены в резиденцию полицмейстера. Распоряжением властей была запрещена публикация большого некролога Политковского в газете «Русский инвалид».
Меры, направленные на забвение памяти усопшего, показались обществу того времени неслыханными. Что же произошло и чем провинился перед государством чиновник?
Александр Гаврилович Политковский родился в 1803 году в дворянской семье среднего достатка. После учебы в пансионе при Московском университете, он поступил на службу в цензурный комитет Министерства внутренних дел. Его современник В. Инсарский так отзывался о Политковском: «…это был небольшой, пузатенький, черноватый господин, не представлявший в своей наружности ничего замечательного, за исключением манер, самоуверенных в высшей степени».
В начале тридцатых годов Политковский оказался в числе любимцев генерала Александра Чернышева, вскоре получившего пост военного министра. Политковский был назначен директором канцелярии комитета «18 августа 1814 года», призванного заботиться о ветеранах и инвалидах Отечественной войны 1812 года. Этот комитет оплачивал проезд раненых и больных солдат и офицеров, назначал пенсии военным инвалидам и приходовал деньги, поступавшие от благотворителей.
Политковский оказался самым молодым работником комитета о раненых. Он был деятелен, энергичен, всегда откликался на беду людей. Александр Гаврилович получил звание камергера, был награжден орденами. Со временем Политковский сделался тайным советником, в 1851 году он удостоился особого нагрудного знака за 30-летнюю безупречную службу.
Директор канцелярии жил открытым домом. Молодые люди искали протекции, купцы подходили с разнообразными коммерческими предложениями, люди богемы просили помочь деньгами, наконец, родовитые дворяне находили в доме Политковского серьезную карточную игру. Карты были общей страстью того времени. Политковский выигрывал иногда до 30 тысяч рублей за вечер.
Казалось, ничто не угрожало благополучию Александра Политковского. Его покровитель, генерал Чернышев, в 1848 году был назначен председателем Государственного совета. За все время пребывания Чернышева на посту военного министра Государственный контроль ни разу не проверил отчетность комитета о раненых. Кассу комитета и отчетную документацию проверяли только аудиторы самого министерства. У них претензий никогда не возникало.
Проблемы у Политковского начались лишь в конце 1852 года в связи с отставкой Чернышева от должности министра. Передача дел требовала проверки всего министерства, находившегося под управлением одного человека двадцать лет. Теперь никто не мог защитить Политковского от ревизии Государственного контроля.
В канун 1853 года аудиторы неожиданно пришли в комитета о раненых и изъяли для проверки кассовые книги. Они обнаружили недостачу в 10 тыс. рублей. Разгневанный Политковский обвинил Государственный контроль в умышленном манипулировании цифрами; дескать, годовой баланс на момент проверки сверстан не был, а отсутствие кассовых книг, изъятых проверяющими, не позволяет этого сделать. А без сведения баланса говорить о недостаче нельзя, поскольку деньги постоянно находятся в движении. Он запретил аудиторам входить в помещения комитета до тех пор, пока они не вернут кассовые книги. В свою очередь, аудиторы добивались допуска для проверки всех финансовых документов. Политковский, ссылаясь на материалы внутренних проверок министерства, доказывал, что такая масштабная проверка остановит работу комитета.
В Военном министерстве никто не допускал умышленной кражи «инвалидных денег». Если Политковский и в самом деле был виновен в пропаже денег, он мог спокойно возместить недостачу из своих средств, и все на этом бы закончилось. Но аудиторы, подозревая, что в случае возврата кассовых книг в них будут сделаны исправления, призванные подогнать результат к правильной цифре, отказались вернуть документы в комитет. Фактически, бухгалтерия комитета оказалась под арестом и не могла продолжать работу. Между Государственным контролем и комитетом о раненых возникла переписка о путях выхода из сложившегося тупика.
В течение января 1853 года шла официальная переписка по этому вопросу, конец которой положил председатель комитета о раненых генерал-адъютант Ушаков, заявивший, что проверка должна пройти в полном объеме. Политковский был вынужден подчиниться, но попросил день для подготовки к встрече проверяющих. Генерал ему в этом отказал.
Проверка была назначена на 30 января 1853 года, но утром Политковский известил запиской, что заболел и не может явиться на службу. Ключи от архива и кассы находились у него. Аудиторы сообщили генералу Ушакову, что взломают замки, если им не обеспечат допуск к финансовым документам. Председатель комитета отправил к Политковскому курьера с письмом, в котором обязал директора канцелярии либо явиться на службу, либо передать дежурному офицеру ключи. Утром следующего дня стало известно, что Александр Политковский скончался.
В столице скандал с проверкой кассы комитета живо обсуждался. Политковского жалели, к его телу началось настоящее паломничество ветеранов и инвалидов, которые считали себя обязанными этому прекрасному человеку. О причинах смерти говорили разное. Политковский был гипертоником и часто жаловался на сердце. Вместе с тем появилась версия о самоубийстве ядом.
Утром 3 февраля начальник счетного отделения комитета о раненых Тараканов и казначей Рыбкин сами пришли к начальнику комитета генералу Ушакову и сделали заявление о существующей в инвалидном фонде недостаче. Во всех грехах они обвинили Политковского, побуждавшего их к подлогу; в поданной генерал-адъютанту докладной записке обосновывалась величина похищенного – до 1 млн 100 тыс. рублей серебром.
Генерал Павел Николаевич Ушаков
Генерал-адъютант опечатал денежный сундук и помещение кассы. Вместе с членами комитета он устроил обыски в квартирах проворовавшихся бухгалтеров. У Рыбкина изъяли 47 120 руб., а в кабинете Тараканова нашли всего 30 рублей.
В конце дня генерал явился в министерство и написал доклад. Утром 4 февраля военный министр доложил императору о чрезвычайном происшествии. Разгневанный Николай I потребовал немедленного разжалования всех членов комитета о раненых, их ареста и предания суду. Для выяснения всех обстоятельств дела император повелел генерал-адъютантам Игнатьеву и Анненкову провести тщательное дознание. Император отдал распоряжение отменить все траурные мероприятия в Никольском соборе, конфисковать ордена покойного, лишить его камергерского мундира.
Суть махинаций Александра Гавриловича Политковского с деньгами комитета о раненых состояла в следующем. Движение сумм, выделенных на лечение раненых, их проезд, расчет по увольнению, пенсии, определялось документацией, подготовкой которой занималась канцелярия комитета. Иными словами, все необходимые для начисления денег справки, отношения, выписки, требования было сосредоточено в руках Политковского. Еще в самом начале своего руководства канцелярией он обнаружил, что можно безнаказанно забирать из кассы деньги, которые выдавались под любой официально оформленный и правильно поданный документ. Сами же документы, совершив круг по канцеляриям министерства, в конце концов возвращались к Политковскому. То есть Александр Гаврилович сам оформлял документы, сам их проверял и сам себе вручал на хранение.
Поначалу мошенник действовал осторожно и лишь завышал расходную часть. То есть в документах, предназначенных для внутреннего оборота в Военном министерстве, он указывал денежные суммы, более тех, что реально следовало перечислить нуждающемуся. В дальнейшем его росписка в получении денег фальсифицировалась, либо попросту изымалась из дела, в результате чего любая проверка показала бы, что пенсионер-инвалид получил всю причитающуюся ему сумму.
Но для того чтобы украсть подобными приписками даже 100 тыс. рублей, потребовалось бы сфальфицировать тысячи документов. И Политковский принялся фабриковать пенсионные дела на инвалидов от начала до конца. Обращений самих инвалидов никогда не существовало, и деньги для них никуда не отсылались. Но по документам комитета дело выглядело таким образом, будто человек был ранен, затем лечился, уволился из армии с выходным пособием и за счет казны вернулся к себе на родину. Канцелярия комитета о раненых вступала в переписку с другими службами Военного министерства по поводу судьбы инвалида, и все начисления производились официально.
Понятно, что такую грандиозную аферу Политковский не мог совершить один. Ему помогали заместитель директора канцелярии комитета титулярный советник Путвинский, который заводил липовые персональные дела; начальник счетного отделения коллежский советник Тараканов, закрывавший глаза на нарушения в оформлении дел и производил начисления денег до подписания военным министром приказа об увольнении военнослужащего; и, наконец, казначей – надворный советник Рыбкин, непосредственно выплачивавший деньги. Задача самого Политковского сводилась к четкой организации процесса, устранению угроз со стороны аудиторов, распределению ворованных денег и визированию документов у начальника комитета.
По велению императора председателем судной комиссии был назначен генерал-фельдмаршал Паскевич. Суд признал доказанной величину растраты, выявленной независимыми аудиторами, равной 1 млн 120 тыс. рублей серебром. Лица, виновные в хищениях, лишились дворянского звания и имущества. Тараканов и Путвинский были разжалованы в рядовые и зачислены на военную службу, Рыбкин, несмотря на сотрудничество со следствием и судом, подвергся «гражданской казни» и сослан в Сибирь на поселение.…Генеральный директор Императорских музеев граф де Ньеверкерк мог быть доволен собой: он выиграл торг, назначив цену 13 912 франков за превосходный бюст поэта и философа Джироламо Бенивьени, друга Савонаролы и последователя Петрарки. Бюст неизвестного итальянского скульптора эпохи Ренессанса прекрасно сохранился, и на аукционе вокруг него разгорелись нешуточные страсти. Последним сдался барон де Трикети, доверенное лицо герцога де Омаль.
Итак, в 1866 году Лувр обогатился еще одним первоклассным произведением итальянского искусства. Через некоторое время «Портрет Бенивьени» был выставлен в одном из парадных залов Лувра в серии произведений крупнейших мастеров скульптуры эпохи Возрождения. Эта «безусловно подлинная» работа неизвестного мастера XV века вызвала восторг публики и специалистов. Вот как описывали шедевр искусствоведы: «Терракотовый бюст пожилого мужчины в одеянии итальянского ученого эпохи Ренессанса. Высокий лоб прекрасной энергичной лепки, умные, пытливые и в то же время какие-то вопрошающие и скорбные глаза с припухшими веками и приподнятыми к переносице бровями, очень характерное лицо, отмеченное яркой, неповторимой индивидуальностью, – все говорит о незаурядной личности изображенного. С тыльной стороны, внизу виднеется выдавленная еще по свежей глине надпись: HIER mus BENIVIENI».
Бюст Бенивьени
Этот портрет хорошо знали все парижские ученые, критики, антиквары и любители искусства. В 1864 году де Ноливо, собиратель и агент многих парижских коллекционеров, приобрел его у флорентийского антиквара Джованни Фреппа всего за 700 франков.
Именно в доме де Ноливо многие знатоки познакомились с портретом Бенивьени. Летом 1865 года портрет-шедевр демонстрировался на выставке старинного искусства во Дворце промышленности. Рецензенты парижских газет и журналов не скупились на похвалы. Известный историк искусства Ренессанса Поль Манц в своем отзыве о выставке особо выделил портрет флорентийского поэта, как произведение несомненной подлинности и высоких художественных достоинств. Иностранные журналы опубликовали сообщения своих парижских корреспондентов и фотографии скульптуры.
По поводу «Портрета Бенивьени» было написано множество статей и научных исследований, в которых делались различные гипотезы о возможном авторе скульптуры. Назывались имена крупных итальянских ваятелей XV века – Донателло и Вероккио, Мино да Фьезоле и Антонио Росселлино. Но на портрете изображен пожилой человек, а все эти художники умерли, когда Бенивьени не достиг пятидесятилетнего возраста. Поль Манц упомянул имя живописца Лоренцо ди Креди, доброго знакомого Бенивьени. Однако никаких доказательств в защиту своей версии не представил, да и вообще неизвестно, занимался ли ди Креди когда-нибудь скульптурой. Решение вопроса затруднялось и тем, что до нашего времени не сохранилось ни одного изображения Бенивьени.
После первых недель шумного успеха неожиданно пошли гулять слухи, будто «Портрет Бенивьени» – фальшивка. Неизвестно, как долго бы это продолжалось, если бы в декабре 1867 года в «Хронике искусств» не появилось сообщение из Флоренции: «Антиквар Джованни Фреппа заверяет, что бюст Бонивьени исполнен по его заказу в 1864 году итальянским скульптором Джованни Бастианини и что он, Фреппа, заплатил ему за работу 350 франков. Моделью послужил рабочий табачной фабрики Джузеппе Бонаюти. При продаже скульптуры г-ну де Ноливо антиквар якобы и не пытался убедить покупателя, что это скульптура XV века, хотя, с другой стороны, и не сказал ничего о ее подлинном авторе».
Возмущенный граф де Ньеверкерк заявил, что утверждение синьора Фреппы – ложь и злобная клевета итальянских националистов, которым не дает покоя тот факт, что выдающийся памятник итальянского искусства принадлежит Лувру.
Журналисты подхватили эту версию: выпад Фреппа не что иное, как хитрая интрига и акт мести итальянских торговцев древностями. Дело в том, что де Ноливо обещал при перепродаже «Бенивьени» доплатить Фреппа тысячу франков, но не сдержал слова. Правда, некоторые искусствоведческие издания осторожно обмолвились, что слова флорентийского антиквара заслуживают если не доверия, то хотя бы проверки. Но большинство пребывало в уверенности, что портрет Джироламо Бенивьени исполнен рукой выдающегося скульптора эпохи итальянского Возрождения.
А между тем настоящий автор бюста Джованни Бастианини был их современником и творил во Флоренции. Его отец работал на каменоломнях в Камерата близ Фьезоле. В пятнадцать лет Джованни покинул родной дом и поступил в ученики к флорентийскому ваятелю Джироламо Торрини, а затем помогал Пио Феди. Постигнув азы мастерства, молодой скульптор приступил к самостоятельной работе, но, несмотря на все старания, его творчество никого не интересовало. Лишь изредка Джованни удавалось подработать реставрацией старинных памятников.
В 1848 году на него обратил внимание известный во Флоренции торговец древностями Джованни Фреппа. Он сразу же оценил талант Бастианини и, самое главное, увлечение молодым скульптором искусством Ренессанса.
В первой половине и середине XIX столетия художники-романтики, критики, коллекционеры, любители искусства, а вслед за ними антиквары и торговцы «открыли» для себя искусство XV века, ранний Ренессанс. Цены на произведения этого периода резко подскочили; собиратели и музеи усиленно разыскивали картины и скульптуры полузабытых, а ныне возрожденных мастеров. Практичный торговец Джованни Фреппа почуял здесь возможность наживы и, поскольку стесненное положение Бастианини было очевидным, предложил ему аванс и заказ на небольшую статуэтку в стиле кватроченто.
Бастианини великолепно усвоил приемы художников XV века. За первым заказом антиквара последовал другой, третий… Скульптор трудился без выходных. Фреппа и некоторые другие торговцы сумели авансами и посулами будущих заработков крепко привязать к себе молодого скульптора. Из мастерской Бастианини выходили статуи, портретные бюсты и камины «в стиле Ренессанс». У него практически не было времени для работы над портретами, статуями или декоративными скульптурами, которые он подписывал своим настоящим именем.
Торговцам антиквариатом не составляло труда «пристраивать» его фальшивки в крупнейшие музеи и частные собрания Флоренции, Рима, Лондона, Парижа, Вены, Будапешта и других городов Европы. Большую часть выручки торговцы, конечно, оставляли себе, а скульптору платили жалкие гроши…
Итак, заявление Фреппа о том, что «Портрет Бенивьени» сотворил Бастианини, вызвало грандиозный скандал. Особенно были возмущены специалисты. Известный скульптор Эжен Луи Лекен публично поклялся: «Я готов до конца дней своих месить глину тому, кто сумеет доказать, что он – автор бюста Бонивьени». Генеральный директор Императорских музеев де Ньеверкерк пообещал: «Я заплачу пятнадцать тысяч франков тому, кто создаст парный к “Бонивьени” бюст». Лекен опубликовал большую статью, в которой совершенно «научно» доказал, исходя из особенностей старинной и новой техники скульптуры, что обсуждаемая скульптура «безусловно древняя».
В своих самонадеянных заявлениях Лекен и Ньеверкерк были, однако, не очень осторожны. Бастианини легко опровергнул Лекена, пытавшегося, исходя из особенности старинной и новой техники скульптуры, отрицать авторство своего современника.
Нетрудно предположить, чем кончилась бы эта полемика, но судьба неожиданно спутала все карты. 29 июня 1868 года Джованни Бастианини скоропостижно скончался. Лишь после его смерти выяснились многие обстоятельства его трудной жизни.
Что же касается дискуссии о «Портрете Джироламо Бенивьени», то смерть Бастианини уже не могла повлиять на ее исход. Рабочие табачной фабрики подтвердили, что на портрете изображен их товарищ Джузеппе Бонаюти. Один из флорентийских художников засвидетельствовал, что застал в 1864 году Бастианини во время работы над «Портретом Бенивьени». Наконец, последним доводом в пользу авторства Бастианини мог служить эскиз головы «Бенивьени», обнаруженный после смерти скульптора в его мастерской.
«Загадка Бенивьени» перестала существовать. Портрет флорентийского философа был перенесен из Лувра в Музей декоративного искусства, где занял место рядом с другими знаменитыми подделками.Об этой удивительной истории в свое время много писали английские газеты. История казалась столь невероятной, что обыватели еще долго обсуждали ее перипетии.
Роджер Чарльз Дугти Тичборн родился в 1829 году в Париже в семье англичан, сэра Джеймса и леди Генриетты Фелисити Тичборн. До пятнадцати лет наследник одного из старейших британских аристократических родов воспитывался во Франции, где жил вместе с матушкой.
По возвращении в Англию Роджера сразу отдали в иезуитский колледж Стоунхерста. Наследнику была уготована жизнь, полная роскоши и удовольствий. В 1849 году он вдруг поступил на службу в армию, в шестой гвардейский драгунский полк. Однако суровая военная дисциплина Тичборну не понравилась, и он вышел в отставку.
А потом Роджер влюбился в свою кузину Кэтрин Дугти. Чувство осталось безответным и, вопреки воле родителей, двадцатипятилетний Тичборн отправился путешествовать по Южной Америке. Он охотился на диких животных и посылал на родину чучела птиц и шкуры зверей. В письмах матери Роджер подробно рассказывал о своих приключениях.
Утром 30 апреля 1854 года Роджер отплыл из Рио-де-Жанейро в Нью-Йорк на шхуне «Белла». Во время путешествия судно попало в жестокий шторм и затонуло. Все произошло настолько стремительно, что спастись никому не удалось. Лишь шлюпку «Беллы» выбросило на берег.
Компания Ллойд в Лондоне заплатила семье Тичборнов большую сумму, полагавшуюся по страховому полису Роджера, и заказала церковную поминальную службу о трагически погибшем молодом человеке.
Но Генриетта Тичборн отказалась поверить в смерть сына. Она утверждала, что общается с Роджером на высшем, мистическом уровне. По требованию леди Тичборн парадная лестница усадьбы по ночам ярко освещалась, для того чтобы Роджеру было легко найти в темноте дорогу. Джеймс Тичборн по мере сил боролся с недугом жены, но в 1862 году он умер. Через четыре года скончался последний ребенок леди Генриетты. Она посвятила себя поискам пропавшего сына.
Леди Тичборн наняла сыщиков, которые рыскали по портовым тавернам разных городов и стран, собирая любые сведения о пропавшей шхуне «Белла». Она разместила объявления в газетах по всему миру, обещая щедрое вознаграждение за любую информацию о пропавшем сэре Роджере, наследнике огромного состояния семьи Тичборнов, девятого по богатству в Англии.
В мельбурнской газете промелькнула информация, будто нескольким членам экипажа «Беллы» удалось спустить шлюпку на воду и дойти на веслах до берегов Австралии. В начале 1865 года леди Тичборн отправила письмо в Сидней мистеру Кьюбитту, специалисту по поиску пропавших моряков. Он разместил в австралийских газетах объявления о сэре Роджере.
И вот 9 октября того же года Кьюбитт получил письмо от мистера Гиббса, адвоката из Вагга-Вагга, сообщавшего, что один из его клиентов, Томас Кастро, возможно, является разыскиваемым Роджером Тичборном, правда, живет он под чужим именем.
В городке Вагга-Вагга все друг друга знали. С Томасом Кастро, разорившимся владельцем мясной лавки, Гиббс частенько выпивал в местном кабачке. Когда адвокат прочел в газете объявление о пропавшем сэре Роджере, он сразу вспомнил о своем приятеле Кастро. Мясник как-то признался, что происходит из очень знатной семьи, но вынужден это скрывать.
Томас Кастро особой честностью не отличался. Он крал лошадей, продавал ворованное мясо. Поэтому Гиббсу не составило труда убедить его откликнуться на объявление леди Тичборн. Кьюбитт оповестил английскую аристократку о том, что ее сын нашелся, но ему нужны средства, чтобы вернуться на родину.
Для Кастро первым мотивом его самозванства было желание как можно быстрее получить деньги и потом с ними скрыться. Но леди Тичборн не спешила высылать деньги. Прежде она хотела убедиться, что Томас Кастро действительно тот, за кого себя выдает. Она отправила Кьюбитту письмо, в котором подробно описала своего сына и сообщила об обстоятельствах исчезновения шхуны «Белла». Кьюбитт передал послание адвокату Гиббсу, а тот, по простоте душевной, зачитал письмо Кастро.
Узнав, что сэр Роджер был католиком, Кастро с молодой женой Мэри Энн, неграмотной служанкой, венчался по католическому обряду. Томас посетил несколько библиотек, где ознакомился с книгами о старинных аристократических родах Англии, из которых почерпнул немало полезных сведений о семье Тичборнов.
На встрече с Кьюбиттом Кастро заявил, что прибыл в Мельбурн 24 июля 1854 года после того, как затонула «Белла», а его спасла команда шхуны «Оспри».
Леди Генриетта предложила Кьюбитту организовать встречу Кастро с выходцем из Африки Эндрю Боглом, который когда-то был слугой в доме Тичборнов и хорошо знал юного сэра Роджера. Несколько лет назад Боглу по семейным обстоятельствам пришлось перебраться в Сидней.
И такая встреча состоялась. Самое удивительное, что Богл признал в самозванце сэра Роджера, о чем тут же написал леди Тичборн. Неужели старик обознался и принял мясника за отпрыска древнейшего дворянского рода? Конечно нет! Просто Богл и Кастро заключили сделку. Бывший слуга пообещал Томасу подробно рассказать о Роджере Тичборне, его семье и обучить самозванца аристократическим манерам. За свои старания и помощь Богл хотел стать компаньоном Томаса и в роли доверенного слуги сопровождать его в Англию.
В начале аферы Кастро собирался разжиться за счет леди Тичборн несколькими сотнями фунтов стерлингов и переехать вместе с женой и сыном в Панаму, где жил его брат. Но роль сэра Роджера ему так понравилась, что он решил довести аферу до конца. В Сиднее наследнику огромного состояния был оказан поистине королевский прием. Да и его молодой супруге Кастро Мэри Энн затея с английским наследством тоже пришлась по душе. В Сиднее ее называли леди Тичборн, и бывшей служанке это очень льстило.
2 сентября 1866 года самозванец с группой сопровождения отбыл на корабле в Британию, оставив в Австралии кредиторов и долг в двадцать тысяч фунтов стерлингов, промотанных за три месяца сиднейских каникул.
Компания прибыла в Англию под Рождество и поселилась в одной из лондонских гостиниц. Кастро не спешил наносить визиты своим «английским родственникам». Из гостиницы он выходил, надвинув шляпу на глаза и прикрывая лицо платком. Самозванцем овладела настоящая мания преследования, ему повсюду мерещились агенты, нанятые кланом Тичборнов.
10 января 1867 года Томас Кастро наконец-то отправился на свидание с «матерью» во Францию. Историческая встреча состоялась в парижском отеле на площади Мадлен. Когда леди Генриетта вошла в номер, Кастро, притворившись больным, лежал на кровати полностью одетым. В комнате царил полумрак. Леди Тичборн склонилась над Томасом, поцеловала его в лоб и произнесла: «Как ты похож на отца, а уши – совсем как у дядюшки». Кастро дрожал от страха, ожидая, что обман вот-вот раскроется. Но леди Тичборн, обеспокоенная болезнью сына, послала слугу за доктором, и потом, в его присутствии, подтвердила, что больной – это не кто иной, как ее сын Роджер.
Позже Кастро признается, что был поражен, с какой легкостью ему удалось обмануть старую женщину. В последующие несколько недель они много гуляли. Когда леди Тичборн задавала «неудобный» вопрос, Кастро жаловался на частичную потерю памяти после падения с лошади и проклинал свою неумеренную тягу к спиртному.
Слуги заметили, что впервые за много лет на лице хозяйки появилась улыбка. Даже тот факт, что сын совершенно не знает французский язык, не смущал счастливую леди Генриетту. Однажды она пригласила в гости месье Шатийона, французского учителя Роджера. Шатийон вошел в комнату и хотел обнять любимого ученика, но замер в изумлении. «Мадам! – произнес он. – Это не ваш сын!»
Шатийон задал Кастро через переводчика несколько вопросов. Оказалось, что «сэр Роджер» ничего не помнил ни о каникулах в Нормандии, ни о забавных случаях своего детства, ни любимых книг, ни кличек собак. Все объяснялось просто: старина Богл ничего не знал о жизни сэра Роджера во Франции.
Несмотря на множество фактов, указывавших на то, что ее обманывают, леди Тичборн объявила, что назначает любимому сыну ежегодную ренту в одну тысячу фунтов и что они отправляются в родовое поместье в Кройдоне, чтобы «сэр Роджер вступил в свои права старшего мужчины и наследника рода Тичборнов». Она выразила надежду, что вскоре станет бабушкой.
Пораженный Кастро написал в дневнике: «У одних есть деньги, но нет мозгов. У других – есть мозги, но нет денег. Разумеется, те, у кого нет мозгов, но есть деньги, созданы для тех, у кого есть мозги, но нет денег».
К такому повороту событий члены аристократической семьи Тичборнов не были готовы. Они уже получили огромные счета по сиднейским кредитам Кастро, но платить по ним наотрез отказались до тех пор, пока не будет доказано, что чудесным образом воскресший сэр Роджер не является самозванцем. Под различными предлогами Кастро избегал встреч с близкими родственниками и приятелями настоящего сэра Роджера. Вскоре стало ясно, что ему придется доказывать свое право на обладание огромным наследством через суд. Тичборны отправили сыщиков в Австралию, чтобы узнать о прошлом самозванца.
Но и противная сторона не дремала. Богл посоветовал стряпчим Кастро, собиравшим доказательства в пользу права на наследство своего клиента, отправиться в Гэмпшир, где семейство Тичборнов владело землями и пользовалось авторитетом. Поскольку леди Тичборн признала в Кастро своего сына, жители Гэмпшира также подтвердили, что представленный им мужчина действительно является сэром Роджером.
Тичборн когда-то служил в шестом гвардейском полку драгун. Узнав о его счастливом спасении, бывшие сослуживцы напомнили о себе. Кастро сразу смекнул, что их можно использовать в качестве свидетелей. Ему не составило труда уговорить (разумеется, за определенное вознаграждение) Картера, Маккэнна и еще нескольких однополчан настоящего сэра Роджера дать показания в свою пользу. Затем объявился еще один важный «свидетель» – доктор Липскомб, который осматривал сэра Роджера за несколько дней до отъезда в Южную Америку.
К тому времени история чудесного возвращения блудного сына в лоно одной из богатейших семей Англии стала излюбленной темой для газет. В них описывались необыкновенные приключения сэра Роджера, его амнезия и счастливое воссоединение с семьей.
В родовое поместье Тичборнов потянулись авантюристы всех мастей, готовых за определенную плату засвидетельствовать подлинность «сэра Роджера» или же, напротив, обвинить Кастро в самозванстве. Все это требовало новых расходов. 12 марта 1868 года леди Тичборн, не выдержав нервного напряжения, скончалась от сердечного приступа.
Кастро остался без средств к существованию. Представители древнейшего рода Тичборнов объявили ему открытую войну, лишив самозванца даже ренты в тысячу фунтов. У Кастро не было средств, чтобы платить адвокатам и подкупать свидетелей.
Целая армия сыщиков, нанятых Тичборнами, высадилась в городке Вагга-Вагга, расспрашивая всех подряд о Томасе Кастро. Они выяснили, что прежде самозванец жил в Тасмании под своим настоящим именем – Артур Ортон. Он родился в Лондоне 20 марта 1834 года в многодетной семье мясника. По настоянию отца Артур пошел юнгой на шхуну, но суровая морская жизнь ему не понравилась. В 1851 году он вернулся домой. В Викторианскую эпоху профессия мясника не считалась престижной. С раннего детства Ортон фантазировал, что принадлежит к старинному дворянскому роду и когда-нибудь получит огромное наследство.
Детективам не составило большого труда разыскать его брата Чарлза и сестер. Правда, на суде они дружно показали, что этого человека никогда раньше не видели. Впрочем, и без их свидетельств, указывающих на то, что Артур Ортон все-таки самозванец, было более чем предостаточно. В частности, эксперт-графолог удостоверил тождественность почерков воскресшего сэра Роджера и Артура Ортона.
Артур Ортон
Газетная шумиха вокруг этого дела привела к тому, что в глазах народа Ортон превратился в борца за справедливость, которого преследуют богачи. Артур создал добровольный фонд в свою защиту. Полученные деньги позволили ему продолжить защиту на процессе.
Суд над самозванцем вошел в историю английского правосудия как один из самых долгих и дорогих. Три с половиной месяца ушло только на допрос свидетелей. Судебное разбирательство продлилось 188 дней. Ортон был признан виновным в мошенничестве и приговорен к четырнадцати годам каторжных работ.
В этом деле не было победителей. Конечно, больше всех пострадал Артур Ортон. На свободу он вышел лишь в 1884 году. Друзья и семья исчезли из его жизни. В тюрьме Ортон обратился в христианство, и теперь много времени проводил в молитвах. Впрочем, это не мешало ему за гроши выступать на сцене с жалкой пародией на себя в ревю «Лже-Тичборн». Зрители забрасывали его фруктами. Умер Ортон в нищете, по иронии судьбы – 1 апреля 1898 года. Похоронили самозванца в безымянной могиле на Паддингтонском кладбище. Согласно легенде, на его гробу были выведены инициалы Роджера Тичборна.
Историки сходятся в одном: Ортон-Кастро был гораздо более интересной личностью, нежели настоящий сэр Роджер. Не случайно Марк Твен наделил главного героя романа «Приключения Гекльберри Финна» чертами Артура Ортона.В середине октября 1869 года жители долины Онондага, что в штате Нью-Йорк, были взбудоражены сенсационной находкой. Рабочие Гидеон Эммонс и Генри Николс, копавшие колодец на ферме под Кардиффом, наткнулись на… окаменевшего человека. «Это же древний индеец!» – вскричали они. Это был настоящий великан ростом 3,2 метра и весом 1,35 тонны. Он лежал на дне двухметровой ямы. Черты его были грубы, тело скрючено словно в агонии, правая рука прижата к животу. Фигура покоилась на огромном камне и снизу омывалась грунтовыми водами.
Новость мгновенно облетела округу. К ферме устремились толпы людей, каждому хотелось хоть краем глаза взглянуть на «Кардиффского великана» – так окрестили находку репортеры.
Предприимчивый хозяин фермы Уильям («Стаб») Ньюэлл раскинул шатер над ископаемым и стал продавать билеты по 25 центов. Через два дня ведущая газета города Сиракузы опубликовала репортаж с места событий. Поднялся неописуемый ажиотаж. Желающих посмотреть на великана оказалось так много, что железнодорожная компания направила к Кардиффу специальные поезда. Дилижансы, и даже городские омнибусы, доставляли публику прямо на ферму Ньюэлла. Цена за билет увеличилась вдвое.
Через десять дней о Кардиффском великане заговорила вся Америка. Джордж Халл, двоюродный брат Ньюэлла, продал три четверти прав на публичный показ гиганта банкиру Дэвид Ханнуму и его компаньонам. Сумма сделки составила по разным оценкам от 35 до 37,5 тысячи долларов.
Кардиффский великан был перевезен в музей города Сиракузы. Покупая билеты за один доллар, обыватели с благоговейным трепетом, а некоторые и с ужасом рассматривали могучее создание природы и спорили о том, сколько ему требовалось еды, был ли он разумным.
Вокруг Кардиффского великана развернулся научный спор. В США археологические раскопки только начинались, и в стране было мало квалифицированных специалистов, способных без труда определить подлинную ценность необычной находки.
Кардиффский великан
Вначале господствовала гипотеза, будто Кардиффский великан – доисторический человек. Газеты выходили с громкими заголовками: «Цивилизация гигантов жила на Американском континенте», «Мы – потомки великанов?», «Историю человечества придется пересмотреть!». Приверженцем этой теории был философ Ральф Эмерсон, писавший: «…вне всяких сомнений, мы имеем дело с подлинным человеческим существом, превратившимся в камень». А художник и скульптор Сайрус Кобб говорил, что любой, кто назовет гиганта подделкой, «по существу, объявит себя дураком».
Видный палеонтолог профессор Джеймс Холл отрицал версию «окаменения», но не сомневался, что статуя пролежала в земле несколько столетий. Более того, он назвал Кардиффского великана самой потрясающей археологической находкой XIX века в Америке.
Противоположного мнения придерживался его коллега, профессор Иельского университета Отниэл Марш. После беглого осмотра великана он сказал, что это современная гипсовая статуя и ее закопали совсем недавно. «Мы имеем дело с грандиозным надувательством», – вынес Марш свой приговор.
Ученый и дипломат Эндрю Диксон Уайт из Корнуэллского университета также считал, что это современная статуя, отдаленно напоминающая знаменитую работу Микеланджело «Ночь и День». Он обнаружил на поверхности фигуры тщательно замаскированные следы резца скульптора.
Однако никакие доводы ученых не могли образумить толпу! Массовая истерия продолжалась. Эксцентричная леди кричала, что гигант действительно существовал и никто не сможет переубедить ее – она своими глазами видела вены на ногах у окаменелого человека! Репортер популярной газеты написал, что нет такого скульптора на земле, который смог бы передать «величие и трагическую мощь, источаемые великаном».
Не прошли мимо каменного изваяния священники, тут же вспомнившие слова из Библии: «На земле когда-то жили великаны». В церквях по всей Америке были прочитаны сотни проповедей, посвященные Кардиффскому великану. Доктор богословия, настоятель сиракузского храма, объявил прихожанам: «Только не имеющий глаз может отрицать очевидное, – перед нами, дети мои, окаменевший библейский великан, совершенное создание Господа нашего…»
Миф развивался и обрастал деталями. Писали, что некая индейская женщина преклонных лет убеждала окружающих: «Кардиффский великан – это древний индейский пророк. Он предсказал нашествие бледнолицых в Америку и то, что через много лет его самого откопают потомки».
Доктор Джон Бойнтон, лектор местного научного общества, назвал статую высочайшим образцом искусства, творением христианских миссионеров, около двух веков назад прибывших в Америку с целью обратить индейцев в истинную веру. Несколько джентльменов сразу согласились с Бойнтоном и постарались развить его теорию.
Словом, страсти вокруг Кардиффского великана кипели нешуточные. Естественно, этим феноменом заинтересовался король шоуменов Фимеас Барнум, великий мастер устройства различных выставок и представлений. Он тайно послал на выставку своего агента, и тот сообщил, что за воскресенье на великана приехало поглазеть более трех тысяч американцев со всех концов страны.
Барнум тут же предложил Ханнуму 60 тысяч долларов за трехмесячную аренду великана (в своих мемуарах шоумен утверждал, что хотел купить статую за 50 тысяч). Однако банкир ответил отказом.
Уязвленный Барнум нашел оригинальный выход из положения. По его заказу скульптор Карл Отто изготовил точную копию Кардиффского великана. Когда в 1871 году синдикат Ханнума, выкупивший все права на показ великана, собирался демонстрировать его в Нью-Йорке, Барнум выставил свою копию в Бруклине и объявил, что Ханнум продал ему свой экспонат. Тысячи сбитых с толку людей шли посмотреть на великана Барнума, и вскоре копия стала пользоваться большей популярностью, чем оригинал. Ситуация складывалась анекдотичная. Марк Твен описал ее в своем сатирическом рассказе «Таинственный призрак». Ханнум произнес с досады: «Каждую минуту рождается по олуху». Он имел в виду тех «олухов», которые не жалели денег, чтобы посмотреть на фальшивку Барнума, а не на настоящего великана. Позже эта фраза стала в Америке крылатой, но ее авторство приписали… Барнуму.
Ханнум пытался противостоять козням конкурента. Он, к примеру, выпускал огромные афиши следующего содержания: «Настоящий Кардиффский великан. Оригинал. Ф. T. Барнум предлагал за него 150 000 долларов. Единственная и неповторимая выставка». Но это Ханнума не спасло, тогда он подал на короля шоуменов в суд.
10 декабря 1869 года табачник Джордж Халл из Бингемптона (штат Нью-Йорк) сделал сенсационное признание: Кардиффский великан вовсе не окаменелый человек, а современная гипсовая статуя. Затеять эту мистификацию Халла вынудил странствующий проповедник, безапелляционно заявлявший, что когда-то на земле жили великаны, и в качестве доказательства цитировал Библию. Халл вступил с ним в горячий спор. Некоторое время спустя в его голове созрел план закопать современную скульптуру и затем выдать за окаменелого человека. Таким необычным способом он хотел подшутить над сторонниками слепой веры.
В июне 1868 года Халл отправился в поселок Форт-Додж (штат Айова), где были залежи гипсового камня. Местный гипс идеально подходил для мистификации: в своей структуре он имел темно-голубые жилки, напоминающие вены человека. Рабочие вырубили огромную глыбу и доставили ее на ближайшую железнодорожную станцию. Халл говорил, что из этого камня будет сделан памятник Аврааму Линкольну в Нью-Йорке.
Глыбу с трудом погрузили на железнодорожную платформу и перевезли в Чикаго. Немецкий каменотес Эдвард Бургхардт и его помощники – немецкий художник Эдвард Залле и американский каменотес Маркхэм – приступили к изготовлению статуи. По замыслу Халла, великан должен был выглядеть так, будто он умер в страшных мучениях. Каменотесы справились со своей задачей блестяще. Бургхардту удалось передать малейшие детали строения человеческого организма, даже «поры» были нанесены на «кожу» с помощью стальных вязальных иголок. Серная кислота и красители придали скульптуре древний вид. В итоге получилась фигура, внушающая суеверный страх.
В ноябре 1868 года Халл упаковал великана в огромный ящик с надписью «машины» и отправил по железной дороге в Кардифф. Вечером ящик привезли на ферму Ньюэлла. Под покровом ночи Халл, Ньюэлл и его старший сын закопали скульптуру между домом и амбаром. План заключался в том, чтобы оставить статую в земле по крайней мере на год. Подготовительная операция обошлась Халлу от 2200 до 2600 долларов. Он и подумать не мог, что мистификация принесет ему десятки тысяч долларов.
По счастливому стечению обстоятельств, спустя полгода на одной из соседних ферм были обнаружены окаменелые кости. Ученые предположили, что они принадлежали представителям давно исчезнувшей индейской цивилизации. Об этом сообщили почти все американские газеты.
15 октября 1869 года операция вступила в решающую стадию. Ньюэлл, часто жаловавшийся соседям на нехватку воды, нанял двух рабочих, показал им, где нужно копать колодец. Некоторое время спустя раздались громкие крики рабочих: окаменелый великан был найден!
Признания Халла оживили угасающий интерес к Кардиффскому великану. Раскрывшийся обман сделал посмешищем многих ученых, поверивших в реальность существования доисторических гигантов.
Со временем Кардиффский великан стал национальной достопримечательностью и продолжал приносить немалые доходы своим владельцам. После Второй мировой войны он был приобретен Историческим обществом штата Нью-Йорк и выставлен в качестве экспоната в Фермерском музее Купперстауна, штат Нью-Йорк.К началу XIX века исторические автографы приобрели особую ценность и стали предметами коллекционирования. Среди страстных собирателей старинных редкостей был известный геометр и астроном Мишель Шаль, возглавлявший кафедру геометрии Королевского Политехнического института в Париже. В 1850 году Мишель Шаль стал членом Парижской академии наук.
Трудно понять, как такого знатока могли ввести в заблуждение подделки Дени Врэн-Люка. Хотя это был, пожалуй, наиболее поразительным из всех литературных мистификаторов, причем изумляют не столько сами его творения, сколько их несметное число и то, что все эти бесчисленные подделки принимали за подлинники.
Дени Врэн-Люка родился в 1818 году в Шатодене, в семье поденщика. Дени с детства увлекался чтением и много времени проводил в библиотеке. В 1852 году «сам себя образовавший» Врэн-Люка уехал в Париж, где поступил на службу к некоему Летелье, владельцу конторы, имевшей дело с редкими рукописями. За большие деньги Летелье изготовлял фальшивые документы о титулах и знатном происхождении.
Врэн-Люка научился подделывать старинные письма и любые подписи. Так, для маркиза Дюпра он сфабриковал документы, подтверждавшие его родство с кардиналом Дю Пра, который жил в XIV столетии; документы эти изучили и признали подлинными виднейшие французские специалисты.
Поддельное письмо Врэн-Люка
В 1861 году Дени Врэн-Люка завязал знакомство с Мишелем Шалем, который в академии наук оказался в довольно затруднительном положении. Его предшественник, граф Либри, спешно покидая свой пост, прихватил с собой изрядное количество старинных книг и рукописей, являвшихся собственностью академии. Шаль счел делом чести собрать коллекцию старинных редкостей возможно более обширную. Врэн-Люка сказал ученому, что у него есть знакомый старик – обладатель богатой коллекции автографов, писем и рукописей, некогда принадлежавших графу де Буажурдену.
Шаль чуть не поверил своему счастью, когда Люка предложил ему письмо Мольера всего за 500 франков, а также письма Рабле и Расина по 200 франков каждое – любой другой продавец взял бы во много раз больше. Академик пожелал купить всю коллекцию сразу, но Врэн-Люка охладил его пыл: старик расстается с рукописями, только в те дни, когда подступает крайняя нужда.
Шаль попросил Дени принести все бумаги, какие только удастся раздобыть. И Врэн-Люка принялся пачку за пачкой изготовлять фальшивые бумаги, письма, рукописи и продавать своему благодетелю. Впрочем, Дени неизменно следил, чтобы в каждой порции бумаг, передаваемых Шалю, был хотя бы один подлинный старинный документ.
В июле 1867 года Шаль сделал доклад в Парижской Академии наук, посвященный ее 200-летию. Он прочитал два письма: в первом, адресованном кардиналу Ришелье, поэт Ротру высказывал мысль о необходимости учреждения в Париже Академии наук; в ответном послании кардинал одобрял эту идею, из чего следовало, что Кольбер, министр Людовика XIV, считавшийся основателем академии, лишь реализовал мысль, высказанную Ротру за тридцать лет до этого.
Врэн-Люка всегда предлагал свои подделки обдуманно: он дотошно изучал психологию того, кому собирался их сбывать, и выведывая его интересы и пристрастия. Расчет фальсификатора был точен: история основания академии много лет была предметом догадок и споров, а письма разрешали их со всей очевидностью. Тем не менее участники заседания сразу же выразили недоумение по поводу слога писем. Отмеченные странности Шаль объяснил промахами, не такими уж редкими в частной переписке XVII века. Письма были напечатаны в юбилейном сборнике академии, правда, в сноске высказывались определенные сомнения насчет их подлинности.
Врэн-Люка встречался с Шалем раз в неделю, и последний, как правило, доверительно сообщал ему обо всех критических замечаниях, высказанных о его «находках». Через некоторое время Врэн-Люка приносил документы, подтверждающие подлинность прежних подделок.
На очередном заседании Шаль прочитал в Академии два письма Паскаля химику Роберту Бойлю, датированные 1652 годом и провозглашавшие закон земного тяготения еще до открытия Ньютона в 1687 году.
Эта новость вызвала бурные отклики в научном мире; многие не сомневались, что письма фальшивые. В письмах Паскаля обнаружились грубейшие грамматические ошибки, невозможные для такого образованного человека. К тому же в одном из посланий упоминался кофе, появившийся в Европе много позже даты, которой было отмечено письмо. Но самое главное почерк Паскаля не совпадал с другими известными рукописями ученого. Врэн-Люка нашел этому самое простое объяснение: с годами почерк сильно меняется и что именно такие изменения как раз и произошли у Паскаля.
Не менее занимательной была переписка еще одного великого ученого Галилео Галилея, также представленная ученому миру Шалем. В послании к Паскалю, датированном 1641 годом, Галилей упоминает, что зрение его становится все хуже и хуже. Затем появились письма Галилея на французском языке от 1643 года, и эти новые находки вызвали самые резкие возражения. Во-первых, Галилей никогда не писал письма по-французски; во-вторых, указывали, что Галилей был слеп уже в 1637 году.
Мишель Шаль принялся спешно защищать свои позиции, заявив, что в то время Галилей еще не был слепым, а страдал от переутомления глаз и временной потери зрения. Он придумал объяснение и тому, что письма были написаны по-французски. Любой ученый муж, возражал он своим критикам, знал по меньшей мере два языка, и письма, как правило, писал на родном языке адресата. В среде французских ученых у Шаля были не только противники, но и сторонники. К последним относились знаменитый Тьер, Эли де Бомон и другие.
Следующая сенсация – письмо Паскаля Ньютону – вызвала активные протесты сэра Дэвида Брюстера из Эдинбурга, слывшего лучшим ньютоноведом. Оказалось, что если верить дате в конце письма, то Паскаль обращался к одиннадцатилетнему мальчику! Кроме того, мать Ньютона, письма которой тоже представил Шаль, в то время не подписывалась Ханной Смит, а своим первым именем – Эн Эйскотт.
Но Врэн-Люка не растерялся и на этот раз: он принес Шалю письмо, доказывающее, что Ньютон переписывался с Паскалем под чутким руководством своего ученого-наставника.
Наконец, в 1869 году некий Вернер обвинил Шаля в том, что он пиратски извлекает фрагменты из сочинений различных авторов и затем помещает их в свои «письма», при этом упоминались труды Вольтера, Фомы Аквинского и Декарта. Академия была вынуждена образовать особую комиссию для исследования документов.
Комиссии подтвердила выводы Вернера: письма, приписываемые Паскалю, Ньютону, Ротру, Монтескье, Лейбницу, Людовику XIV и т. д., на самом деле представляют собой отрывки из сочинений других авторов и все без исключения подложны.
Академик Шаль отказывался в это верить. По поводу письма, приписываемого Галилею, он обратился во Флорентийскую академию, но получил категорическое заключение: «…письмо подложно, заимствовано из сочинений Галилея, изданных Альбери в 1856 г.». Тогда Шаль послал во Флоренцию еще один запрос и второй экземпляр того же письма. И лишь после того, как флорентийские ученые подтвердили подложность письма, Шаль признался, наконец, у кого он приобретал исторические документы.
К тому времени Врэн-Люка подделал более двадцати семи тысяч писем, автографов, за что доверчивый Шаль уплатил ему 140 тысяч франков. Врэн-Люка нашел и другую, тоже весьма доходную сферу деятельности: он снабжал редкие книги надписями их «прежних владельцев», как правило, очень известных в стране людей, таких, как, например, Лафонтен и Рабле. Он продал академику Шалю пятьсот подобных «бесценных» сокровищ.
Но как могли ученые принять измышления Врэн-Люка за произведения Паскаля, Ньютона, Галилея и других глубоких мыслителей? Самое поразительное, что именно содержание и слог поддельных рукописей признавались учеными мужами за несомненные доказательства их подлинности.
Нельзя не отдать должное выдумке и работоспособности Дени Врэн-Люка. За день ему удавалось иногда сфабриковать до тридцати автографов. Для этого требовалось обладать не только упорством и настойчивостью, но и большими знаниями. Дени немало часов проводил в библиотеках, изучая материалы, в которых черпал столь необходимые в его «работе» сведения и подробности, позволявшие придать его творениям видимость подлинных.
Врэн-Люка предстал перед судом и сразу во всем признался; однако большую часть вины он переложил на Мишеля Шаля, мол, академику следовало бы серьезней отнестись к делу, за которое он взялся. Он просил суд о снисхождении – и не без успеха. Штраф в 25 фунтов и два года тюремного заключения – так было наказано мошенничество.
Эта в высшей степени поучительная история стала основой романа Альфонса Доде «Бессмертный».Во второй половине XIX века было открыто несколько крупных месторождений алмазов в Южной Африке, рубинов в Бирме, сапфиров в Шри-Ланке. И только Северная Америка не могла похвастаться богатым месторождением драгоценных камней. И вдруг… Впрочем, обо все по порядку.
Февральским утром 1871 года в Сан-Франциско прибыли на поезде старатели Филипп Арнольд и его кузен Джон Слэк. Они сразу направились в «Бэнк оф Калифорния», где попросили взять у них на хранение холщовую сумку, набитую необработанными рубинами, изумрудами, алмазами. Поймав удивленный взгляд банковского клерка, Арнольд сказал: «Нам просто чертовски повезло. Искали золото, а нашли камушки». О необычных клиентах тут же доложили президенту банка Уильяму Ралстону, крупнейшему финансисту Сан-Франциско. Свое состояние он сколотил на смелых инвестициях и рискованных сделках.
Это одна версия развития событий. Сам Арнольд рассказывал, что они отдали драгоценные камни местному бизнесмену Джорджу Робертсу, причем взяли с него слово хранить тайну. Хотя старателям хорошо было известно, что Робертс не умеет держать язык за зубами. Одним из первых узнал о драгоценной находке Уильям Ралстон, тут же приказавший разыскать старателей. Арнольд и Слэк согласились на встречу не сразу. Могущественный банкир внушал им благоговейный страх.
Ралстон подвел старателей к подробной карте Америки и попросил показать, где они нашли алмазы. Арнольд и Слэк замялись, мол, плохо разбираются в географии, хотя дорогу к алмазам запомнили хорошо. В каком штате они сделали свое открытие? Возможно, это Аризона, или Колорадо, или Вайоминг. До «поля чудес» отсюда примерно тысяча миль.
Старатели заявили, что не собираются отдавать разработку месторождения кому-либо на откуп, но компаньон, особенно с деньгами, им не помешает. Разумеется, этим компаньоном захотел стать Ралстон. Слэк и Арнольд взяли время на размышление. Через несколько дней они вернулись и сказали банкиру, что принимают его предложение. Для начала они готовы показать месторождение двум посланникам Ралстона. Единственное условие: заключительную часть пути инспекторы должны проделать с повязкой на глазах.
Через несколько дней посланцы Ралстона вернулись домой, их лица светились восторгом: столько драгоценных камней им видеть прежде не приходилось. Повсюду разбросаны алмазы, изумруды, сапфиры, рубины… «Там их на миллионы долларов!» – возбужденно говорили они.
Ралстон отправил срочное сообщение в Лондон, где его старый друг Эсбери Харпендинг занимался биржевыми спекуляциями. Он имел опыт работы в горном бизнесе и лучшего партнера найти было трудно. Получив телеграмму, Харпендинг удивленно вскинул брови: алмазы на западе США? Уж не сошел ли Ралстон с ума? Он поделился своими соображениями с бароном Ротшильдом. «Не следует быть столь категоричным, – сказал мудрый барон. – Америка – великая страна. Она уже преподнесла миру немало сюрпризов. Почему бы в ее земле не быть алмазам? Если это окажется правдой, дайте мне знать». В мае 1871 года Харпендинг решил вернуться в Сан-Франциско.
Тем временем Ралстон выяснил, что Филип Арнольд и Джон Слэк – опытные золотоискатели. Арнольд родился в Элизабеттауне в 1829 году (штат Кентукки). Он участвовал в войне с Мексикой. Золотая лихорадка привела двадцатилетнего Филипа в Калифорнию. Домой старатель вернулся не с пустыми руками, он купил ферму, обзавелся семьей.
В 1870 году Филип Арнольд снова подался на Запад, где работал рудокопом и старателем. Кстати, однажды его нанял Джордж Робертс и остался им доволен. Хорошо знал Арнольда и Харпендинг. Так что в порядочности золотоискателя сомневаться не приходилось. Его двоюродный брат Джон Слэк также имел репутацию честного человека. Выходец из провинции, он вряд ли мог пуститься в авантюру.
Но у Ралстона все еще оставались сомнения. А вдруг месторождение не очень богатое? Для того чтобы привлечь инвесторов, ему надо хотя бы знать, где находятся эти алмазные россыпи. Арнольд и Слэк предложили ему беспроигрышный вариант: они привезут Ралстону драгоценные камни на несколько миллионов долларов и банкир покажет их своим партнерам. Получив аванс 50 тысяч долларов, старатели пообещали обернуться в кратчайшие сроки.
Через несколько дней, уже на обратной дороге, Арнольд и Слэк повстречали возвращавшегося из Лондона Харпердинга и передали ему холщовый мешочек с драгоценными камнями, чтобы бизнесмен показал их потенциальным инвесторам.
Поздним вечером в биллиардной Харпендинга на Флемонт-стрит собралось избранное общество: Ралстон, лондонский друг хозяина дома Альфред Рабери, горный промышленник Уильям Лент, генерал Джордж Додж. Харпендинг развязал тесемки мешка и с победоносным видом высыпал его содержимое на зеленое сукно. Все так и ахнули: на биллиардном столе засверкали великолепные изумруды, сапфиры, рубины, алмазы. Долгое время никто не мог вымолвить ни слова, настолько это было завораживающее зрелище.
Насладившись произведенным эффектом, Харпендинг заметил, что еще один мешок с алмазами старатели потеряли во время переправы через реку, когда разыгралась страшная буря. Разумеется, все захотели участвовать в этом беспроигрышном деле. Однако истинную ценность камней мог определить только специалист. Ралстон решил поручить экспертизу Чарлзу Льюису Тиффани, основателю знаменитой ювелирной фирмы.
В октябре 1871 года представитель Ралстона в Нью-Йорке юрист Самуэль Барлоу собрал в своем доме на Мэдисон-авеню заинтересованных лиц. Среди приглашенных выделялись два генерала, участника Гражданской войны, – Джордж Маклеллан и Бенджамин Батлер. Одно имя Маклеллана, имевшего безупречную репутацию, способно было сделать алмазный проект привлекательным для инвесторов. Батлер, юрист с именем, конгрессмен, мог протолкнуть необходимый законопроект, если, к примеру, земля с алмазами окажется в федеральной собственности. Каким образом попал в эту компанию Хорас Грили, редактор «Нью-Йорк трибьюн», остается только догадываться.
Все напряженно ждали вердикта Тиффани. Ювелир внимательно рассматривал через увеличительное стекло привезенные Харпердингом драгоценные камни. «Поздравляю вас, господа. Камни подлинные и очень дорогие, – наконец произнес Тиффани. – Но для полной уверенности мне надо еще показать их гранильщику». Через пару дней ювелир прислал заключение: камни настоящие, примерная стоимость 150 тысяч долларов.
Получив сообщение от Тиффани, Ралстон был ошеломлен. Ведь он отправил ювелиру только десятую часть драгоценных камней. Значит, вся коллекция тянет на полтора миллиона! Банкир выплатил Арнольду еще 50 тысяч долларов.
Ралстон побеспокоился, чтобы алмазные копи оказались в его безраздельной собственности. Он потратил немало денег на подкуп лоббистов из Вашингтона, чтобы протащить необходимый билль через Конгресс. Неоценимую помощь Ралстону оказал конгрессмен Бенджамин Батлер. Соответствующие поправки в закон были приняты Конгрессом 18 мая 1872 года.
Оставалось провести геологическую разведку месторождения. Ее должен был провести опытный горный инженер Генри Жанин, славившийся тем, что никогда не ошибается в своих оценках. Генри запросил за работу 2500 долларов.
В июне 1872 года старатели провели к алмазам Жанина, Доджа, Харпендинга и Рабери. Они высадились на железнодорожной станции Роулайнс (штат Вайоминг), а потом еще несколько дней ехали на лошадях.
Добравшись до места, эксперты сразу приступили к обследованию территории. Через несколько минут послышался радостный крик Рабери, нашедшего алмаз. Камушков было очень много: сапфиры, рубины, изумруды, но чаще встречались алмазы. Генри Жанин горел энтузиазмом. Кроме гонорара ему пообещали 1000 привилегированных акций новой горной компании по цене 10 долларов. Геолог не сомневался, что вскоре акции подоражают до 40 долларов, тогда он продаст свой пакет и получит 30 тысяч долларов чистой прибыли. Поэтому Жанин в докладе намеренно преувеличил площадь месторождения до 3000 акров, хотя на самом деле драгоценные камни встречались в пределах одного акра.
Геологическая разведка района продолжалось восемь дней. Жанин обрадовал инвесторов: они стали владельцами богатейшего месторождения драгоценных камней в истории Америки. По его оценкам, в каждой тонне породы содержится алмазов, сапфиров, рубинов, изумрудов на 5000 долларов. Таким образом, двадцать рудокопов за месяц смогут добывать драгоценных камней на миллион долларов! Запасы месторождения неисчерпаемы!
Получив доклад Жанина, Ралстон пришел в полный восторг. На радостях он выплатил Арнольду и Слэку еще 150 тысяч долларов, а сам приступил к созданию грандиозной алмазодобывающей компании. Ему советовали зарегистрировать фирму в Нью-Йорке, но Ралстон сразу решил, что необработанные алмазы будут доставляться в Сан-Франциско, где опытные ювелиры, выписанные из Амстердама, превратят их в бриллианты.
Двадцать пять известных бизнесменов, цвет делового мира Америки, пожелали стать пайщиками «Сан-Францисской и Нью-Йоркской горной и коммерческой компании». Даже Ротшильд через своего представителя в Калифорнии вошел в долю. Первоначальный капитал в размере 2 миллионов долларов осел на счетах «Бэнк оф Калифорния». Горный бизнесмен Лент был избран президентом компании, Уиллис – секретарем, а Ралстон – казначеем. Генерал Дэвид Колтон, оставив высокий пост в «Саутерн Пасифик», принял на себя обязанности генерального менеджера. В Сан-Франциско и Нью-Йорке распахнули двери офисы алмазодобывающей компании.
Тем временем Арнольд и Слэк неожиданно решили продавать свою долю за 300 тысяч долларов и выйти из дела. Акулы бизнеса ничего не имели против: ведь месторождение будет приносить им ежемесячно миллион долларов. Получив причитающуюся им сумму, Арнольд и Слэк исчезли из Сан-Франциско.
Все шло прекрасно, пока Генри Жанин случайно не повстречал геолога Кларенса Кинга. Выпускник Йельского университета, Кинг работал на правительство Соединенных Штатов. Жанин с восторгом поведал коллеге о месторождении алмазов в штате Аризона, которое можно считать величайшим за всю историю Америки.
Геолог Кларенс Кинг
Кинг был заинтригован. Алмазы, сапфиры, изумруды и рубины никогда не залегают рядом. Вместе с топографом Кинг попытался определить, где может находиться «поле чудес», описанное Жанином. Скорее всего, месторождение располагалось где-то на северо-западе Колорадо. В этом районе работала изыскательская группа Кинга.
На поиски месторождения у него ушло пять дней. Действительно, кругом все было усыпано драгоценными камнями. Но Кларенс Кинг сразу понял, что здесь не обошлось без человеческих рук. Алмазы были чуть присыпаны землей или лежали на поверхности. Его помощник нашел обработанный рубин. Горная порода оказалась пустой. Через несколько дней у Кларенса не оставалось сомнений, что он имеет дело с грандиозным мошенничеством. Кстати, до ближайшей железнодорожной станции Блэк Баттс (штат Вайоминг) было всего 45 миль.
10 ноября 1872 года Кинг вернулся в Сан-Франциско и первым делом зашел в отель к Жанину. Они проговорили всю ночь, а утром вместе появились в офисе Ралстона, где их ждали встревоженные инвесторы «Сан-Францисской и Нью-Йоркской горной и коммерческой компании». Кларенс зачитал им свое заявление для печати. В нем, в частности, говорилось, что месторождение алмазов никакой ценности не представляет, а руководство горной компании стало жертвой невиданного мошенничества.
Для того чтобы расставить все точки на «i» Кинг согласился возглавить новую экспедицию. В ее состав вошли Жанин и несколько специалистов со стороны Ралстона. Близилась зима. Холод был такой, что, по выражению одного из геологов, виски замерзало в бутылке.
25 ноября экспедиция благополучно вернулась назад. Выводы Кларенса Кинга полностью подтвердились. Алмазодобывающую компанию было решено ликвидировать. На следующий день газета «Сан-Франциско кроникл» вышла с огромными заголовками: «Маски сорваны», «Раскрыта грандиозная афера», «Поразительное разоблачение». Больше всего от журналистов досталось одураченным бизнесменам, над которыми все откровенно смеялись.
Арнольду и Слэку постоянно сопутствовала удача. Им даже удалось избежать наказания за мошенничество, в результате которого они получили по разным оценкам от 550 до 660 тыс. долларов (сегодня это примерно 8–9 млн долларов).
Филип Арнольд вернулся домой в Элизабеттаун, купил двухэтажный кирпичный дом и 500 акров земли. Через год он стал владельцем банка. Дела шли неплохо, пока в 1878 году в его офис не ворвался обанкротившийся конкурент и не разрядил коль в бывшего старателя. Арнольд получил ранение в плечо. Через шесть месяцев он умер от пневмонии в возрасте 49 лет, оставив семье в наследство несколько сот тысяч долларов.
О судьбе Джона Слэка ходили разные слухи. Говорили, будто он устроился в Сент-Луисе гробовщиком, а потом переехал в Уайт-Оакс (Нью-Мексико), где открыл собственное похоронное бюро. Он умер в одиночестве в 1896 году в возрасте 76 лет.
Репутация банкира Уильяма Ралстона была безнадежно испорчена. Его враги торжествовали: имя могущественного финансиста теперь ассоциировалось с мошенничеством. В 1875 году полиция выловила тело Ралстона из залива Сан-Франциско. Следствие установило, что он покончил жизнь самоубийством. В его банке была выявлена недостача в 5 миллионов долларов.
Истинным героем этой «великой алмазной аферы» можно считать геолога Кларенса Кинга. Он стал международной знаменитостью, гордостью нации. Как писала газета «Сан-Франциско кроникл», «только благодаря Богу и Каренсу Кингу нам удалось избежать грандиозной финансовой катастрофы».В конце семидесятых годов XIX года по всей России гуляли слухи, что не только в Москве и Санкт-Петербурге, но и по всей стране, и даже в Европе, действует шайка ловких аферистов. Называют они себя «Клуб червонных валетов», и якобы состоит этот клуб из «людей общества». Аферы их были столь ловкими, порою даже остроумными, что в газетах о них писали с едва скрываемым восхищением.
А началась эта история осенью 1867 года в Москве, на улице Маросейке, дом № 4, где собиралась компания богатых повес. Молодой купец Иннокентий Симонов устроил у себя фешенебельный бордель для избранных, а чтобы приумножить доходы, открыл еще и подпольный игорный дом.
В один из веселых вечеров Симонов предложил создать «клуб мошенников» – как в модных романах Понсона дю Тюррайля, рассказывающих о похождениях Рокамболя. Компания встретила предложение хозяина с восторгом. Для названия решили использовать случайно оказавшиеся под рукой четыре одинаковых подтасовочных червонных валета. Так новое сообщество аферистов получило название «Клуб червонных валетов». Тайный опознавательный знак был взят у австралийских каторжников – они стучали кончиком согнутого указательного пальца по переносице, что означало: «я – свой».
Председателем клуба и его бессменным руководителем избрали служащего Московского городского кредитного общества, сына артиллерийского генерала Павла Карловича Шпейера. Несмотря на молодые годы, приличное происхождение и положение в обществе, он уже успел провернуть несколько афер. Говорили, что когда-то Шпейер служил в крохотном заштатном банке кассиром и банк этот неожиданно лопнул после того, как была обналичена крупная сумма по подложному векселю. Шпейер оказался в числе подозреваемых, но прямых улик против него не нашлось. Вскоре Павел Карлович объявился в Москве.
Под руководством Шпейера объединились жаждавшие острых ощущений завсегдатаи борделя: Симонов, сын тайного советника Давыдовский, богатый нижегородский помещик Массари, бухгалтер Учетного банка Щукин, молодые светские щеголи Неофитов, Брюхатов, Протопопов, Каустов, игрок и кутила Алексей Огонь-Догановский (кстати, его отец однажды обыграл на двадцать с лишним тысяч рублей самого Александра Пушкина).
Постепенно число членов клуба увеличивалось. Какое-то время в него входила знаменитая мошенница Софья Ивановна Блювштейн, больше известная как Сонька Золотая ручка.
Среди «червонных валетов» было немало чиновников и бухгалтеров – именно они отыскали наконец способы проведения крупномасштабных афер. Одной из них стала операция с почтовыми отправлениями и страховками.
22 августа 1874 года через «Российского общества морского, речного сухопутного страхования и транспортировки кладей» в Смоленск были отправлены два сундука. Товар, проходивший по документам как готовые платья и оцененный в девятьсот пятьдесят рублей, благополучно прибыл к месту назначения, но никто за ним не явился.
По прошествии определенного законом срока, сундуки вскрыли как невостребованные адресатом. По установленным правилам вскрытие производили почтовые служащие в присутствии чинов полиции. И каково же было удивление чиновников, когда вместо одежды в большом сундуке оказался другой сундук, меньший по размеру. Вскрыли и его, а там снова сундук, в нем находился еще один небольшой сундучок, в котором лежали брошюры «Воспоминание об императрице Екатерине Второй по случаю открытия ей памятника».
Дом московского губернатора. Середина XIX века
Во всех конторах, куда поступили подобные сундуки, эту выходку сочли чьей-то странной шуткой или недоразумением, а потому никаких расследований проводить не стали. Впоследствии же, когда дело раскрылось, пришлось спешно изменять многие правила учета и обращения русских ценных бумаг.
Афера, придуманная «червонными валетами», была остроумна и в то же время проста: в ее основе лежало правило, позволявшее принимать в залог расписки страховой конторы, оформлявшиеся на гербовой бумаге. По правилам, сумму, причитавшуюся за пересылку и страхование, разрешалось переводить на место получения товара. Выгода была в том, что, пока сундуки путешествовали по России да пылились в конторах, отправители могли закладывать оставшиеся у них страховые «гербовые расписки» и получать по ним деньги. Именно так и поступили «червонные валеты».
Сундуков они накупили для увеличения веса страхуемой отправки и пущей загадочности при вскрытии. Брошюру, посвященную императрице, подложили потехи ради: столичная типография издала это произведение в надежде на верноподданные чувства народа, но просчиталась и в итоге даже заплатила «червонным валетом» за то, чтобы они вывезли весь тираж со склада.
Шпейер с компаньонами, поселившись в гостинице «Караван-сарай», свозили в свой номер десятки сундуков, составляли их один в другой и отправляли через местную транспортную контору в разные концы империи. Присвоив несколько тысяч рублей, компания перебралась в Санкт-Петербург, откуда продолжала рассылать сундуки по всей России.
А тут не замедлила последовать и новая громкая афера, беспрецедентная по своей наглости. Ее не оставил без внимания знаменитый писатель Владимир Гиляровский.
«Червонные валеты» разделились на три группы. Первая занялась устройством фиктивной нотариальной конторы на 2-й Ямской улице. Вторая группа мошенников свела близкое знакомство с англичанами, приехавшими в Россию для ведения торговли. Многие «червонные валеты» служили в различных финансовых учреждениях Москвы и занимались коммерцией, поэтому, когда в присутствии иностранцев они повели между собой разговоры о продающемся за бесценок огромном доме на Тверской улице, англичане конечно же заинтересовались. Им объяснили, что владелец дома, отпрыск древнего рода, остро нуждается в наличности и по этой причине готов продать городскую усадьбу за небольшие деньги. «А ежели этот дом нынче купить, а потом его продать уже “за настоящую цену”, то прибыль будет весьма значительна», – снова как бы меж собой рассуждали москвичи. Разговор был проведен так умно и тонко, что один из лордов тут же захотел совершить выгодную сделку.
Выставленный на продажу дом на Тверской улице был построен по проекту знаменитого архитектора Казакова в 1782 году московским генерал-губернатором графом Чернышевым. Век спустя в этом доме устраивал торжественные приемы и блестящие балы князь В.А. Долгоруков, правивший столицей в патриархальном порядке. Павел Шпейер под видом богатого помещика бывал не только на приемах у Долгорукова, но и в его кабинете. Однажды Шпейер попросил разрешения показать дом генерал-губернатора гостившему в Москве английскому лорду. Не ожидавший подвоха князь согласился.
А в это время в гостинице во всю шел торг: «червонные валеты» сообщили лорду, что хозяин дома поручил им роль посредников в деле купли-продажи, и они просили за дом князя Долгорукого полмиллиона рублей. Однако англичанин пожелал увидеть чудо архитектуры собственными глазами.
На другой день Шпейер привез лорда на Тверскую улицу и показал ему дом, двор, и даже конюшни и лошадей. Сопровождавший их дворецкий все время молчал, поскольку ничего не понимал по-английски.
Громадный, великолепно благоустроенный и меблированный дом лорду очень понравился, но он стал торговаться и сбил цену до четырехсот тысяч рублей. На том и сошлись. Осталось только официально оформить покупку. Это было сделано в той самой фиктивной нотариальной конторе, которую «червонные валеты» ловко организовали.
Два дня спустя, когда Долгоруков отсутствовал, у подъезда дома на Тверской остановилась подвода с сундуками и чемоданами, следом за ней в карете приехал лорд с личным секретарем и приказал вносить вещи прямо в кабинет князя. В ответ на недоуменные вопросы прислуги он предъявил… купчую крепость, заверенную у нотариуса, по которой и деньги уплатил сполна.
Заявили в полицию. В конце концов дело кончилось в секретном отделении генерал-губернаторской канцелярии. Англичанин скандалил и доказывал, что он купил этот дом за сто тысяч рублей со всей обстановкой и собирается в нем жить. Возник дикий скандал, разгоревшийся еще пуще, когда о сути произошедшего доложили князю Долгорукому.
Полиция, давно следившая за преступным сообществом, не упустила удобного случая провести обыски и задержания, благо «червонные валеты» не заботились о конспирации. В руки следствия попали неопровержимые доказательства их преступлений. Полиция за несколько месяцев выловила практически всех членов «клуба», за исключением Шпейера и успевшей сбежать в Румынию Софьи Блювштейн.
В начале 1877 года на скамье подсудимых оказались сорок восемь мошенников, причем тридцать шесть из них принадлежали к высшим слоям общества. Всего на суд присяжных были представлены пятьдесят шесть преступлений, совершенных с 1867 по 1875 год. Обвинение поддерживал опытный прокурор Н.В. Муравьев. Триста свидетелей были приведены к присяге. «Червонные валеты» держались свободно, по ходу дела весело обмениваясь репликами. Многие из них были молоды и красивы. Это обстоятельство привлекло в зал суда юных барышень.
Присяжные Московского окружного суда признали «червонных валетов» виновными. Давыдовский, Верещагин, Массари, Плеханов, Неофитов, Дмитриев, Меерович, Огонь-Догановский, Протопопов, Каустов и многие другие на долгие годы отправились в Сибирь. Симонова поместили в работный дом, а «царя армян» – в дом смирительный. Другие получили арестантские роты. Лишь несколько раскаявшихся «валетов» отделались общественным порицанием и очень крупными штрафами.Июньским утром 1883 года жители Центральной Аризоны были потрясены известием: земля, которую они еще вчера считали своей, больше им не принадлежит. Некий джентльмен с громким именем – барон де Аризоньяк и кабальеро де лос Колорадос – заявил, что по наследственному праву вступает во владение территорией штата общей площадью 18,750 квадратнной мили.
Кто же он, этот таинственный джентльмен, нарушивший тихую жизнь провинциалов? Его настоящее имя – Джеймс Эдисон Ривис. Он родился в 1843 году в штате Миссури в семье разнорабочего Фентона. Воспитанием Джеймса занималась мать – красавица-испанка Мария. Она часто вспоминала о своей второй родине Иберии.
Во время Гражданской войны восемнадцатилетний Ривис оказался в рядах конфедератов. Здесь у него обнаружился дар копииста – сначала он подделывал увольнительные, потом занялся изготовлением фальшивых документов на списание амуниции и провизии со складов. Полученное добро Джеймс сбывал по дешевке другим снабженцам.
После войны Ривис открыл агентство недвижимости в Сент-Луисе. Осенью 1871 года к нему обратился за консультацией доктор Джордж Виллинг. Он рассказал, что семь лет тому назад купил у старого мексиканца старинные испанские дарственные бумаги Мигеля Пералты на обладание части территории современного штата Аризона. Поражал размер земли Пералты: более 2000 квадратных миль! Все бы хорошо, но у Виллинга не было денег, чтобы дать законный ход своим дарственным.
Джеймс Ривис
Ривис задумался. Однажды в городском архиве ему попался договор 1848 года между США и Мексикой. По этому договору, названному Гваделупе Идальго, подтверждались права собственности старых испанских фамилий на земли, отошедшие после войны США. Так что Виллинг вполне мог стать законным владельцем части Аризоны.
Джеймс Ривис пожелал ознакомиться с документами, но в этом ему было отказано. Дело застопорилось. А в конце 1873 года в Америке разразился очередной экономический кризис, разоривший мелких предпринимателей. Ривис закрыл свое агентство и перебрался в Сан-Франциско, где устроился в газету «Сан-Франциско экземинер». Перед отъездом он встретился с доктором Виллингом и пообещал ему не забывать о дарственной Мигеля Пералты. Увы, это была их последняя встреча: вскоре доктор скончался.
Ривис оказался в Северной Калифорнии в то время, когда там совершались десятки земельных приобретений по договору Гваделупе Идальго. Каждая вторая такая сделка имела сомнительное происхождение. «Почему бы и мне не подделать жалованную грамоту испанского короля», – подумал Джеймс Ривис.
Первым делом он заручился поддержкой местного железнодорожного магната Коллиса Хантингтона. Ривис сообщил ему, что совсем скоро станет обладателем дарственной Пералты, по которой ему отойдут земли штата Аризона. Он готов предоставить Хантингтону концессию на строительство железнодорожной магистрали на всей территории Аризоны за символическую сумму – 50 тысяч долларов. Магнат, разумеется, не поверил странному гостю, но на всякий случай – чем черт не шутит! – предложил ему две тысячи долларов в качестве аванса. Хантингтон опасался, что, получив категорический отказ, Ривис отправится к его конкуренту Джею Гулду, железнодорожному магнату с Восточного побережья.
Прежде чем Ривис выступил с публичным заявлением и дал ход юридическому рассмотрению своих территориальных претензий, он проделал огромную подготовительную работу.
В мае 1880 года Ривис посетил Прескотт, родину покойного Виллинга. Он выкупил у наследников документы. Увы, его ждало страшное разочарование: дарственные бумаги Мигеля Пералты оказались грубой подделкой. Вместо подписей свидетелей стояли крестики, как выяснилось впоследствии, принадлежавшие двум безграмотным неграм-чернорабочим.
В сентябре Ривис отправился Мексику. В течение нескольких недель Джеймс изучал в архивах Мехико и Гвадалахары старинные испанские документы. Он читал и перечитывал тысячи дарственных, королевских эдиктов, всевозможных актов, докладов и карт. Когда архивист отлучался, Ривис крал нужные ему бумаги, а те, что не удавалось выкрасть – старательно переписывал. Ривис усваивал все тонкости ведения бюрократической документации в старинном испанском стиле.
Основная работа развернулась в Сан-Франциско. Используя поддельные печати, специально состаренную бумагу, тщательно подобранные чернила, Ривис приступил к фабрикации документов. В результата на свет появилась мифическая дворянская династия дона Мигеля Немесио Сильва де Пералта и де ла Кордоба. Каждый поворот биографии дона Мигеля-старшего и дона Мигеля-младшего сопровождался соответствующим документом, виртуозно сфабрикованным великолепным копиистом Джеймсом Ривисом.
Мистификатор «восстановил» историю трех поколений старинного испанского рода, начиная от дона Мигеля-старшего, прожившего 116 лет, и заканчивая Доном Мигелем-младшим. Последний из рода Пералты разорился, и нужда заставила его продать за 1000 долларов свои права на землю Аризоны Джорджу Виллингу. Наследники американца за 30 тыс. долларов уступили эти права Джеймсу Ривису. Отныне он с полным правом мог именовать себя бароном де Аризоньяком и кабальеро де лос Колорадос.
В марте 1883 года Ривис объявился в городе Таксон с двумя помощниками. Один из них – Сирил Барратт, юрист-алкоголик, был изгнан из калифорнийской адвокатуры за взятки, другой – Педро Куэрво, зловещего вида мексиканец, выполнял роль телохранителя.
27 марта они принесли ящики, набитые документами, в офис Джозефа Роббинса, главного землемера штата Аризона, и подали официальную заявку на рассмотрение территориальных претензий. Роббинс и его помощники потратили несколько часов на беглое ознакомление с документами. Главный землемер выглядел растерянным: Ривис претендовал на территорию площадью 18 750 кв. миль (48 500 кв. км)! На горы и речные долины, пустыни и вечнозеленые леса, ранчо и фермы, индейские резервации. В его собственности могли оказаться крупнейшие города штата, а также месторождения меди и серебра.
Пытаясь выиграть время, главный землемер сказал Ривису, что должен подготовить доклад Федеральному правительству, которое и примет окончательное решение по данному вопросу.
Ривис удалился в Каса Гранде, отыскал развалины в пригороде, объявил их бывшим владением дона Мигеля-старшего и принялся отстраивать десятикомнатную из красного камня асьенду Аризола.
В Сан-Франциско Ривиса поддерживали влиятельные покровители – Коллис Хантингтон и миллионер Джордж Херст, новый владелец газеты «Сан-Франциско экземенер». Херст опубликовал несколько анонимных статей, в которых дарственные Пералты признавались подлинными.
В июне 1883 года полковник Джеймс Барни, хозяин крупнейшей добывающей компании штата «Силвер Кинг» неожиданно признал законными притязания Ривиса и заплатил ему 25 тысяч долларов отступных. Для Барни эта сумма была сущим пустяком – серебряные копи приносили ему более шести миллионов долларов в год. Капитуляция Барни вызвала настоящую панику среди жителей Аризоны. Если богатейший человек штата заплатил этому таинственному барону, то что остается делать мелким бизнесменам и землевладельцам? И многие предпочли последовать примеру полковника.
Ривис понимал, что далеко не все готовы платить. Для выбивания денег он нанял громил, настоящих бандитов. Его «агенты» появлялись на фермах и ранчо и предлагали хозяевам раскошелиться. Любое сопротивление подавлялось оружием и огнем. Все знали, что за погромами стоят люди Ривиса, но никто не решился выступить свидетелем.
Ривис обзавелся влиятельными друзьями среди политиков. Его поддерживал Роско Конклинг, влиятельный сенатор-республиканец из Нью-Йорка. В случае победы республиканской партии на выборах 1884 года Ривис мог бы и дальше жить припеваючи, но к власти пришли демократы, чей ставленник в Аризоне Маркус Смит решил покончить с Ривисом раз и навсегда.
Новый главный землемер Ройал Джонсон назначил восемнадцатимесячное изучение дарственных бумаг Пералты, а своему непосредственному начальству сообщил, что представленные Ривисом документы являются фальшивкой. Слухи об этом с быстротой молнии распространились по штату, и вся отлаженная система Ривиса рухнула в один миг. Его криминальный отряд разбежался. Сам аферист под покровом ночи подался в Сан-Франциско.
Ривис подумал, что его позиции значительно усилятся, если он породнится с родом Пералты. И вот он уже супруг Доньи Кармелиты Софии Микаэлы де Пералты, внучки дона Мигеля-младшего, единственной наследницы громадного состояния. Для этого Ривису пришлось сфабриковать огромное количество документов. Он наведался в Сан-Бернардино, где в 1862 году якобы родилась Кармелита. В местной церкви аферист подделал запись в книге регистраций рождений. Испанскую дворянку сыграла безродная официантка салуна. Девушку обучили письму, чтению, светским манерам.
В 1886 году барон и баронесса де Аризоньяк совершили путешествие по Европе. В Испании супруги были удостоены аудиенции королевы-регентши Марии Кристины и инфанта короля Альфонсо XIII. Кармелита была просто великолепна в бархатном платье с глубоким вырезом. Ее прекрасную головку украшала усыпанная бриллиантами диадема.
Ривис воспользовался своим громким титулом и особым положением, чтобы попасть в архивы Мадрида и Севильи. Ночью он подделывал документы, днем подкладывал их в архивы. Он подсунул очень важное дополнительное распоряжение к завещанию дона Мигеля-младшего, согласно которому Кармелита оказывалась единственной наследницей состояния, хранящегося в Банке де Испания.
Свое путешествие новобрачные завершили в Великобритании, где благодаря знакомству с лордом Дерби и лордом Гренвиллем они были удостоены аудиенции королевы Виктории в Букингемском дворце. На приеме красавица Кармелита оказалась в центре внимания, за ней ухаживал сам барон Альфред Ротшильд! Ривису удалось пообщаться с представителями деловых кругов. Вершиной европейского турне четы де Аризоньяк стал юбилейный бал 21 июня 1887 года, на котором присутствовали монархи и правители всего мира.
И тут в Лондон пришла телеграмма о том, что отец доктора Виллинга, престарелый Джордж обвинил Ривиса в обмане и заявил в судебном порядке о своих правах на землю Пералты.
Ривис вернулся домой и быстро уладил дело с Виллингом. Барон Аризоны был полон радужных планов. Он превратит свои земли в цветущий рай – построит плотины и дороги, фермы и ранчо, разведает богатейшие месторождения полезных ископаемых. Он откроет акционерную компанию «Каса Гранде» с уставным капиталом 50 млн долларов. Пятьсот тысяч акций «Каса Гранде» пойдут нарасхват. В этом он не сомневался. А между тем закат его карьеры был уже не за горами.
В 1889 году главный землемер Аризоны Ройал Джонсон завершил шестилетнее расследование, начатое его предшественниками. 12 октября в Вашингтон был отправлен подробный отчет, в котором дарственные Мигеля Пералты объявлялись поддельными. Надо ли говорить, что в глазах большинства жителей Аризоны Ройал Джонсон стал настоящим героем.
В 1891 году Федеральное правительство учредило Претензионный суд земельной собственности. Вынести окончательный вердикт по дарственным Пералты было поручено разобраться Мэттью Рейнольдсу. Десятки экспертов, разосланные по архивам Мексики и Испании, сошлись во мнении, что все документы в деле Пералты сфабрикованы. Их автор использовал современные чернила и бумагу, писал стальным пером, которого не существовало в XVIII веке, в документах обнаружены исправления и подчистки. Ко всему прочему, Ривису не удалось избежать грубейших грамматических и стилистических ошибок. Затем всплыл подлог церковных книг в Сан-Бернардино…
Джеймс Ривис не собирался сдаваться. Он продолжал собирать свидетельства того, что род Пералты действительно существовал. В Калифорнии барон Аризоны подкупил несколько человек, согласившихся под присягой показать, что они знали Кармелиту еще маленькой девочкой, и даже дружили с ее отцом.
Слушание дела Ривиса началось 3 июня 1895 года в Санта-Фе, штат Нью-Мексико. Неожиданно объявились 106 наследников настоящего Пералты – некоего дона Педро де Пералты, умершего триста лет назад. Они требовали свою долю в аризонской земле…
Суд признал притязания Ривиса на часть территории штата Аризона необоснованными. Мигеля Пералты никогда не существовало, его дарственные сфальфицированы. На этом неприятности Ривиса не закончились. Сразу после суда он был арестован полицией по обвинению в мошенничестве.
Ривис находился в отчаянном положении. Влиятельные друзья покинули его. Кармелита несмотря на все уговоры и посулы дала признательные показания. В это трудно поверить, но барон Аризоны не смог найти 10 тысяч долларов, чтобы выйти на свободу под залог, и был вынужден томиться в камере предварительного заключения. В июне 1896 года суд приговорил его к двум годам тюрьмы и штрафу 5 тысяч долларов.
Барон Аризоны провел последние годы жизни на скромной ферме в Дауни, где ныне располагается Медицинский центр «Ранчо Лос-Амигос». Ривис кормился своим огородом и перебивался случайными заработками. Большинство его биографов отмечает, что барон Аризоны часто захаживал в городскую библиотеку, где перечитывал заметки, написанные о нем в дни триумфа. Джеймс Ривис умер в 1914 году и похоронен на кладбище для бедных.После отмены крепостного права в России повсеместно стали открываться коммерческие банки, кредитные общества. Первая русская «финансовая пирамида» не заставила себя ждать. Она появилась в семидесятых годах XIX века в Скопине, небольшом уездном городке Рязанской губернии.
Когда Скопин пришел в большой упадок, местные купцы для выправления ситуации решили организовать в городе Общественный банк. 15 января 1863 года они получили на то разрешение от министра финансов. Директором банка собрание избрало Ивана Гавриловича Рыкова, не подозревая, что имеет дело с гениальным финансовым мошенником.
Иван Рыков родился в 1833 году в семье небогатого мещанина Оводова. Родители рано умерли, и осиротевшего мальчика усыновил родственник – богатый купец Андрей Федорович Рыков, давший ему свою фамилию. Ване было пятнадцать лет, когда его благодетель отошел в мир иной, оставив приемному сыну солидное состояние – 200 тысяч рублей. О преумножении полученных в наследство капиталов молодой человек не заботился и к тридцати годам все состояние промотал.
Иван Рыков пошел служить по местному городскому общественному управлению. Вскоре ему удалось получить должность бургомистра. Он широко жертвовал на благоустройство Скопина из личных капиталов и совершенно покорил местное общество тем, что выстроил на собственный счет церковь на городском кладбище.
В первые годы своего существования Скопинский городской общественный банк был весьма полезен для местной промышленности и торговли. Треть доходов от банковской деятельности предполагалось направлять на нужды города, треть использовать на благотворительность и треть – на приращение основного капитала.
Рыков в короткий срок довел дела банка до миллионных оборотов. Тогда в России еще не было ни одного земельного банка и «Скопинской общественный» стал давать кредиты под залог имущества. Молодому банкиру не терпелось пуститься в более рискованные предприятия, но ему мешал городской голова, купец Михаил Леонов, честнейший человек.
В 1865 году Рыков выставил свою кандидатуру на должность городского головы и легко победил Леонова. Но поскольку совмещать два ответственных поста было запрещено, то должность городского головы он уступил купцу Николаю Афонасову, чьи финансовые дела были в большом расстройстве, он задолжал банку около полумиллиона рублей. В общем, свой был человек.
В столичных и провинциальных газетах появились объявления «Скопинского общественного банка», сулившего большие проценты приращения по вкладам (до 7,5 % вместо обычных 3–5 %). Рядом были опубликованы отчеты о блестящем состоянии его дел. На первых порах обещанные проценты выплачивались аккуратно. В маленький городок хлынул поток денег. Скопин превратился в торговый город «под стать губернскому». К нему проложили провели железную дорогу. Открыли ряд учебных и благотворительных учреждений. «Все веровали в Ивана Гавриловича всё равно как в Бога и трепетали перед ним», – скажет потом один из горожан.
Крах банка. Владимир Маковский
Иван Рыков строго следовал правилу: не принимать вклады от жителей Скопина и Рязанской губернии. Из числа вкладчиков, доверивших Рыкову 11 миллионов 618 тысяч 79 рублей, только шестнадцать человек оказались жителями Рязанской губернии.
Для привлечения новых клиентов Рыков выпустил процентные бумаги банка по вкладам. Они не были обеспечены капиталом банка и не имели правительственной гарантии. Впрочем, это уже никого не волновало. Бумаги котировались среди клиентов банка, покупались и продавались, и новые жертвы охотно несли свои сбережения Рыкову.
Скопинский банк имел две бухгалтерии – официальную и внутреннюю. Перед ежегодной публикацией отчетов об активах банка его служащие писали заявления от анонимных вкладчиков на значительные суммы, а через несколько дней – расписывались в получении мифических вкладов.
Но была еще и третья бухгалтерия – рыковская. К ней имел доступ только один человек – бухгалтер Матвеев. Он увольнял и набирал на работу сотрудников, устанавливал размеры жалованья и взяток. Для поддержания видимости жизни приходилось идти на новые аферы, совершать фиктивные сделки, оформляя их на банковских сторожей и извозчиков, фальсифицировать отчеты.
Иван Рыков был настоящим хозяином в Скопине. Ни один важный вопрос не решался без его участия. Накануне очередных выборов в городскую думу по домам ходили люди Рыкова и называли имена тех, кого он «назначил» в гласные.
Ревизии в банке не проводились. Члены ревизионной комиссии подписывали необходимые документы прямо у себя дома. Один из проверяющих выразился предельно откровенно: «Что проку было проверять пустой сундук».
Рязанский губернатор и вице-губернатор пользовались скопинскими кредитами. На содержании рыковского банка состояли даже сотрудники Министерства финансов. Действительный статский советник Бернгард получал от Рыкова 150 рублей в месяц, поставляя ему всевозможные сведения о «течениях в министерстве». А надворный советник Сапиенц пробивал в Государственном банке кредиты для скопинского предприятия.
Особое внимание предприимчивый провинциал уделял газетам. У него брали ссуды статский советник Никита Гиляров-Платонов, редактор «Современных известий» и редакторы разнообразных провинциальных «Ведомостей» и «Вестников».
В самом Скопине телеграфисты, секретарь полицейского управления, судебные приставы, почтмейстер, мировой судья, секретарь городской управы и прочие чиновники получали от банка ежемесячно дополнительное «жалованье» от 15 до 50 рублей за разные услуги. По просьбе Рыкова, например, изымались на почте крамольные письма. «Так было заведено, когда я вступил в службу», – заявил скопинский почтмейстер.
От неугодных людей Рыков избавлялся традиционным российским способом – на бунтовщиков заводились уголовные дела, либо их просто выпроваживали из города. В неугодные можно было попасть по самой непредсказуемой причине: один из сотрудников банка провинился тем, что «свистал в городском саду», другой пострадал из-за того, что слыл «франтом».
В соседнем Ряжском уезде находились Чулковские угольные копи. По инициативе Рыкова в трех селениях Скопинского уезда была проведена разведка угольных месторождений. Уголь был обнаружен, но его оказалось недостаточно для начала промышленной разработки.
Тем не менее Рыков учредил и возглавил «Акционерное общество Скопинских угольных копей Московского бассейна». Учредителями компании кроме инициатора стали помещики, купцы и мещане, чьи имения и дома были заложены в Скопинском банке. В документах общества фигурировал фиктивный складочный капитал в два миллиона рублей, и на эту сумму были выпущены акции.
Вскоре о разработке угольных копей стали писать газеты, в них же печатались отчеты и балансы общества, сообщалось об уплате акционерам дивидендов. И все же акции почти никто не покупал. Тогда Рыков отправил своих агентов на Московскую и Петербургскую биржи изображать торговлю. В течение целого года люди Рыкова продавали и покупали друг у друга бумаги угольного общества, заявляя о сделках биржевым маклерам. В газетах публиковались котировки акций. К концу года стоимость акций выросла до 103 рублей.
Рыков получил разрешение у министра финансов Рейтерна принимать эти акции в залог за акцизные марки на алкоголь, выпускаемый частными винокуренными заводами по курсу 75 рублей за 100. То есть получать 75 реальных рублей за 100 дутых. В случае реализации этого дела Рыков мог бы без особых проблем продать ценные бумаги несуществующих копей и получить до миллиона рублей, а казна могла лишиться 1,5 млн руб. Но осуществить грандиозный замысел помешал мелкий чиновник – старший ревизор Рязанского акцизного управления Хросницкий, который не поленился съездить на место добычи угля. Он обнаружил там только засыпанные землей шахты, оставшиеся от изыскательских работ. Благодаря свои связям в столице Рыкову удалось замять дело.
К началу 1880-х годов долги Скопинского банка достигли совершенно фантастических размеров, средства вкладчиков растаяли, а вовлечь в игру новых клиентов не удавалось. В газетах появилось сообщение, что 12 миллионов рублей вкладов в Скопинском банке обеспечены лишь одним миллионом, к тому же в ненадежных бумагах. Встревоженные вкладчики стали присылать требования вернуть им деньги (банк обязан был возвращать средства почтой, в день получения требования).
В 1882 году в Скопин начали съезжаться акционеры. Чтобы заплатить нежданным гостям, приходилось продавать ценные бумаги. Наконец касса банка вообще прекратила выплаты. Скопинский банк был объявлен несостоятельным должником. «Когда я в качестве понятого в день краха пришел со следователем в банк, – рассказывал на суде один из свидетелей, – то целый угол был завален кипами неоплаченных вкладных билетов, перемешанных со множеством просительных и угрожающих писем и телеграмм». Рыкова взяли под стражу. Следствие по делу о крахе Скопинского банка растянулось на два года.
Поздней осенью 1884 года в Екатерининском зале здания Судебных установлений началось слушание дела. В Москве скопинский процесс вызвал огромный интерес. Подсудимых вели в зал заседаний по коридору «среди сплошной живой стены любопытных, обращавших исключительное внимание свое на героя дня, Рыкова, скромно шедшего, опустив голову, между двух вооруженных солдат». Исключительность процесса подчеркивала усиленная охрана: у каждой двери был выставлен тройной караул – полицейский, судейский, жандармский. Даже у подъезда здания находился особый пост.
По рыковскому делу проходило 26 человек. Среди них – городские головы, гласные думы, члены городской управы, члены правления банка, банковские служащие. Организатор аферы – Рыков. Все они были признаны неплатежеспособными. Один из должников банка, кредитовавшийся на 118 тыс. рублей, располагал имуществом всего на 330 рублей, другой, с долговыми обязательствами на полмиллиона, имел «паршивенький домишко где-то у черта на куличках».
После долгого разбирательства пятерых подсудимых оправдали. Основные фигуранты дела были осуждены на поселение в Сибири, «мелкие сошки» и прочие присные получили сроки в арестантских ротах и тюремное заключение. Сам Рыков, тоже лишенный особых личных прав, отправился отбывать наказание в Сибирь.
Выражение «рыковское дело» стало нарицательным. Константин Маковский написал картину «Крах банка», где отложились его впечатления о разорении Московского ссудного и Скопинского банков – это были два самых громких финансовых дела по тем временам.В августе 1883 года Лондон был взбудоражен сообщением об открытии самых древних иудейских рукописей «Второзакония», выполненных древним финикийско-еврейским письмом. Рукописи, датирующиеся IX веком до Р.Х., состояли из пятнадцати длинных кожаных полос размером 18 на 9 сантиметров. В них рассказывалось о странствии евреев по пустыне после исхода из Египта. Приехавший из Палестины антиквар Мозес Шапира предложил свитки Британскому музею за невиданную сумму – миллион фунтов стерлингов! Современник Шапиры писал: «В течение недель “открытие” этих драгоценных рукописей было темой для бесед за обеденным столом во всех слоях общества».
Английская пресса ежедневно освещала все подробности дела. Толпы лондонцев осаждали Британский музей, где под стеклом были выставлены фрагменты рукописей. Экспозицию посетил премьер-министр Уильям Гладстон, обладавший глубокой эрудицией в истории Древнего мира. Высокий гость побеседовал с Шапирой, а также со знатоком древнееврейских текстов доктором Кристианом Гинзбургом, которому Британский музей доверил экспертизу кожаных свитков. Переводы текстов, выполненные Гинзбургом, регулярно публиковались в «Таймс» и «Атенеуме». Оттуда их перепечатывали многие провинциальные газеты. Семья Шапиры в Иерусалиме принялась сорить деньгами, предчувствуя скорое богатство.
Между тем появились слухи, будто музей не располагает необходимой суммой для покупки фрагментов «Второзакония». Назывались имена частных лиц, готовых внести пожертвования. Говорили также, что казначейство выделяет Британскому музею огромную сумму из «фонда на непредвиденные общественные нужды».
Разумеется, в центре всеобщего внимания находился Мозес Шапира. В его биографии осталось немало темных мест. В прошении германскому консулу в Иерусалиме, датированном 1860 годом, антиквар написал если и не всю правду о себе, то по крайней мере место рождения указал точно: «Я родился в 1830 г. в Каменец-Подольске, где получил в юности соответствующее образование. В возрасте 25 лет я присоединился к своему деду, который собирался эмигрировать в Израиль. Из-за политической ситуации, которая ограничивала миграцию евреев моего социального положения, мы вынуждены были отказаться от своих паспортов и после пересечения границы утратили свои права как граждане России… В Бухаресте я приблизился к евангелической вере и был обращен в христианство… Три года назад я приехал в Иерусалим, где присоединился к общине англиканских новообращенных. Поскольку я не имею гражданства, то прошу покровительства прусского консулата и предоставления паспорта как свидетельства этого покровительства».
Гражданство ему дали. Мозес Вильгельм поступил на учебу в мастерские при Церкви Христа. В 1861 году Шапира женился на немке-лютеранке Розетте Йокель, сестре милосердия. От этого брака родились две дочери.
Шапира открыл лавку древностей на Христианской улице и в течение многих лет торговал древностями и манускриптами в Иерусалиме. Он снабжал библиотеки Берлина и Лондона ценными древнееврейскими текстами, главным образом из Йемена. Мозес Вильгельм нашел и впоследствии продал Германии комментарий к Мидрашу, принадлежавший перу Маймонида.
В 1868 году в Месопотамии была обнаружен камень с надписью моавитского царя Меши (IX век до Р.Х.). Вскоре на рынке в Иерусалиме появились глиняные изделия, которые выдавались за древние предметы, найденные у Моавского камня. Именно продажей «моавских идолов» – грубой подделки – Берлинскому музею была запятнана репутация Шапиры. За 1700 глиняных предметов немцы заплатили 22 тысячи талеров. Французский консул в Иерусалиме Шарль Клермон-Ганно выяснил, что эти «древности» были изготовлены в мастерской Селима, приятеля Шапиры.
Нанесенный «моавскими идолами» ущерб Шапира в какой-то мере компенсировал другими, бесспорно подлинными древностями. Несколько его рукописей купил Альфред Сутро, мэр Сан-Франциско для Публичной библиотеки.
Моавитский камень
Каким образом у антиквара оказались кожаные свитки «Второзакония»?
Противники Шапиры рассказывали следующую историю. В 1877 году он обходил еврейские общины Йемена, представляясь странствующим раввином. Шапира уверял окружающих, что собирает старинные манускрипты и свитки Торы якобы для создания хранилища рукописей в Иерусалиме. Многие манускрипты ему дарили, некоторые он покупал, а иногда – отбирал силой с помощью подкупленных мусульманских шейхов. Вернувшись в Иерусалим, Шапира нанял каллиграфов из Еврейского квартала. Они стирали со старинных свитков древние надписи, а затем наносили новый текст библейского «Второзакония», придуманный гениальным фальсификатором.
А вот рассказ самого Шапиры. В июле 1878 года он попал в дом арабского шейха Махмуда ал-Араката, где разговорился с бедуинами. От них он узнал, что арабские пастухи использовали в качестве убежища пещеры в Вади-эль-Муджиб, у восточного берега Мертвого моря. В одной из пещер они наткнулись на «несколько тюков ветхого тряпья». Разорвав полотняную обертку, арабы обнаружили внутри «колдовские заклинания».
Пещеры, по словам бедуинов, были сухими, и это навело Шапиру на мысль о благоприятном стечении обстоятельств, которое могло бы способствовать сохранению древних текстов столь же действенно, «как и почва Египта». Теряясь в догадках над тем, что за «колдовские заклинания» это могли быть, Шапира, по его словам, заручился поддержкой шейха и в результате заполучил фрагменты «набальзамированной кожи», в которых он впоследствии распознал пересказ «последней речи Моисея на равнине Моава».
В отличие от канонического текста во «Второзаконии» Шапиры отсутствовали последние строки, касающиеся смерти Моисея. Антиквар предположил, что речь идет о собственноручной, автографической версии величайшего из пророков, ибо, несмотря на величие пророческого дара, своей смерти он описать еще не мог, и строки эти появились в Писании в последующих копиях!
Шапира держал у себя рукописи «Второзакония» несколько лет, прежде чем надумал их продать. Он утверждал, что повез их в Европу только после того, как профессор Шредер, консул в Бейруте, в середине мая 1883 года подтвердил подлинность рукописей. Шапира был убежден, что в его распоряжении оказался один из источников Библии. В финансовом отношении такое открытие означало даже нечто большее, чем роскошную жизнь. Дочь Шапиры вспоминала наивные мечты, которым предавались члены ее семьи: они не только будут жить во дворце, но еще и построят прекрасную лечебницу с садом для прокаженных или даже купят всю Палестину.
Шапира повез кожаные свитки в Лейпциг, чтобы снять с них копии. «Их смотрели тамошние профессора. Доктор Герман Гуте, собирающийся о них писать, вполне в них верит, – отмечал Шапира. – Первоначально рукописи в качестве бальзамирующего вещества были покрыты битумом. Впоследствии они еще более потемнели в результате обработки их маслом и спиртом. Масло употреблялось арабами, с тем чтобы рукописи не становились ломкими и не страдали от сырости».
Но Шапира умолчал об одном существенном обстоятельстве: во время своей предыдущей поездки в Германию он передал свитки на экспертизу в Королевский музей в Берлине, и комиссия под председательством профессора Рихарда Лепсиуса объявила манускрипты «хитроумной и бесстыдной подделкой». Тем не менее берлинцы выразили готовность за незначительную цену приобрести рукописи. А может, они таким нечестным способом хотели завладеть древними текстами? По крайне мере Шапира увидел в сделанном ему предложении знак того, что хитрые немцы считают рукописи подлинными.
В Лондоне Шапиру встретили доброжелательно, хотя не все считали кожаные свитки «Второзакония» подлинными. Мозес Вильгельм показал свитки секретарю Общества палестинских исследований, писателю Уолтеру Безанту. Тот сразу обратил внимание, что рукопись написана черными чернилами, через две тысячи лет все еще столь же свежими, как и в момент написания. Многие удивлялись тому факту, что свитки были захоронены в сухой пещере в Моаве. Капитан Клод Р. Кондер, занимавшийся картографированием Западной Палестины, убеждал всех, что все пещеры Моава глинисты и сыры, и он никогда не поверит, что рукописи на подверженной тлению коже могли более двух тысяч лет пролежать погребенными в стране, где средний уровень осадков достигает 20 дюймов.
Еще более серьезные сомнения вызвала другая упомянутая Шапирой деталь – то, что рукописи были обернуты в полотно. Лондонская «Таймс» отмечала: «Упоминание о полотне было, видимо, ошибкой, поскольку люди, верящие в долговечность кожи, вряд ли признают способность столь же долго противостоять действию времени за обыкновенным льном». Однако лейпцигский эксперт все же признал древними кусочки льняной ткани, приставшие к рукописям «Второзакония».
Впрочем, скептики на первых порах предпочитали помалкивать. Поэтому после демонстрации рукописей на ученом совете Общества палестинских исследований было принято решено выставить их в Британском музее.
Примчавшийся из Парижа выдающийся французский специалист в области библейской археологии Шарль Клермон-Ганно вынужден был ограничиться осмотром свитков «на общих основаниях» – через стекло. Но даже через стекло он разглядел все, что ему требовалось для однозначного вывода: это фальшивка! По версии археолога, Шапира взял один из больших синагогальных кожаных свитков трехсотлетней давности, отрезал нижний край свитка и таким образом получил несколько узких полос кожи, на вид довольно древних, причем это впечатление было в дальнейшем усилено с помощью химических реактивов. На полосах кожи фальсификатор написал чернилами свой вариант «Второзакония», используя шрифт Моавского камня и вводя в библейский текст «разночтения», какие только диктовала ему фантазия.
Ряд английских газет опровергли выводы Клермон-Ганно – кожа рукописей Шапиры была значительно толще, чем используемая обычно для синагогальных свитков. А вот на специалистов изящные доказательства Клермон-Ганно произвели глубокое впечатление. В библиотеке Британского музея были обнаружены несколько старых свитков Торы с обрезанными краями, приобретенных в 1877 году у иерусалимского торговца Шапиры.
Гинзбург внезапно изменил свое мнение и завершил серию публикаций в «Таймс» статьей, изобличающей находку Шапиры как фальсификацию. Доктор Гинзбург привел внушительный перечень внутренних несоответствий самого текста. Именно на этих основаниях фрагменты были окончательно заклеймены как поддельные. Большинство ученых в 1883 году признали рукописи грубой подделкой, а самого Шапиру – аферистом.
23 августа Шапира написал письмо Гинзбургу из своего лондонского отеля, укоряя последнего в неожиданном предательстве: «Вы сделали из меня дурака, опубликовав и выставив на обозрение рукописи, которые, оказывается, считаете фальшивыми. Не думаю, что я смогу пережить этот позор».
Антиквар понял, что отныне ни один коллекционер, а тем более музей не пожелает иметь с ним дело. У Шапиры не хватило смелости вернуться в Иерусалим. Полгода он переезжал из одной европейской страны в другую, пока не решился на роковой шаг.
11 марта 1884 года, взломав по просьбе хозяина роттердамской гостиницы «Блоумендал» дверь комнаты, снятой подозрительным постояльцем, голландские полицейские обнаружили труп мужчины. Это был торговец древностями Мозес Вильгельм Шапира. Он застрелился 9 марта. Вместе с собой антиквар унес тайну происхождения рукописи. Так и не удалось узнать, сам ли Шапира изготовил рукопись или поручил подельнику. Но факт его самоубийства как будто говорит о том, что антиквар стал жертвой фальсификаторов.
16 июля 1885 года лондонское общество антикваров опубликовало список вещей, проданных на аукционе. Под номером 302 числились пятнадцать свитков, названных «Рукопись Шапиры», которые за 18 фунтов и 5 шиллингов приобрел торговец древностями Бернард Куариц. Новый хозяин выставил печально известные свитки на англо-еврейской исторической выставке в Альберт-Холле в 1887 году. В каталоге он описывал данный экспонат как «подлинную книгу «Дварим», написанную рукой Моше Бен-Амрама около 1500 года до Р.Х.», но при этом оценил его в 25 фунтов стерлингов. Куариц продал свитки сэру Чарлзу Николсону, профессору Сиднейского университета. Потом следы свитков Шапиры теряются. По одной из версий, рукописи сгорели во время пожара в лондонском доме Николсона в 1899 году.
Бурные споры по поводу рукописей Шапиры вспыхнули с новой силой после того, как в 1947 году в Кумране были найдены «рукописи Мертвого моря» – древние еврейские манускрипты, рассказывающие об исторических событиях времен Второго Храма. Свитки из кумранской пещеры прекрасно сохранились и были обернуты в полотно! Форма и внешний вид этих несомненно подлинных манускриптов были необыкновенно похожи на пергаменты Шапиры; они в основном датируются I веком до нашей эры, но были написаны в особом архаичном стиле еврейского алфавита с начертанием букв, вышедшим из общего употребления за сотни лет до этого.
В свете Кумранских находок многие ученые взглянули на «дело Шапиры» под другим углом. Основным поборником реабилитации Шапиры был профессор Менахем Мансур, заведующий кафедрой гебраистики и семитологии Висконсинского университета. Он считал «Второзаконие» Шапиры подлинным. Однако проверить это утверждение невозможно, так как свитки пропали.
Британский музей в каталоге для выставки подделок 1990 года признал, что случай с Шапирой является классическим примером ошибки экспертов. Что касается манускриптов, они, вероятно, являются именно тем, чем их считал Шапира: древнейшими фрагментами Ветхого Завета. Но пока их не найдут – обнаружат, возможно, плесневеющими на каком-нибудь чердаке, – загадка Шапиры так и останется неразгаданной.17 ноября 1869 года был торжественно открыт Суэцкий канал. Гениальный создатель первого международного канала граф Фердинанд де Лессепс был избран членом Французской академии наук и получил звание инженера, хотя и не учился в техническом вузе. Лессепс, родившийся в семье выдающегося французского дипломата, пошел по стопам отца, но дипломатическая карьера у него не сложилась. Выйдя на пенсию, Лессепс стал крупным землевладельцем, а на склоне лет, – героем Суэцкого канала.
Всемирная слава Лессепса докатилась и до далекой Колумбии. В 1878 го-ду в Боготе появились два французских морских офицера, Арман Реклю и Люсьен Наполеон-Бонапарт Виз. Они привезли заманчивое предложение от героя Суэца: построить через Панамский перешеек канал, соединяющий Атлантический и Тихий океаны. После бурных обсуждений колумбийское правительство именно французской компании поручило осуществить этот грандиозный проект.
В 1879 году Фердинанд Лессепс вместе с единомышленниками основал акционерное общество Международная компания по постройке межокеанского канала. В своей торжественной речи, посвященной вступлению в должность президента компании, Лессепс заверил инвесторов, что строительство займет не более двенадцати лет и обойдется в 600 миллионов золотых франков. Герой Суэца рассчитывал привлечь средства миллионов мелких вкладчиков – ремесленников, торговцев, лавочников, парикмахеров, офицеров, врачей и чиновников. И его расчет оправдался: благодаря блестящей рекламной кампании подписка на акции в течение короткого времени принесла вдвое больше ожидаемой суммы.
По настоянию Лессепса было решено строить канал на уровне моря, без шлюзов, с туннелем длиной от шести до девяти километров. Поскольку трасса канала в нескольких местах пересекалась с американской железной дорогой, французской компании пришлось ее выкупить со всем оборудованием, зданиями, строительными материалами, складами, причем по тройной цене.
В феврале 1881 года началось строительство канала. Почти сразу возникли непредвиденные трудности. Наибольшие бедствия приносила Крокодилья река – Чагрес. В сезон тропических дождей уничтожалось то, что в невероятно тяжелых условиях удавалось сделать в сухую погоду. Неудача следовала за неудачей. Работать приходилось в невероятно тяжелых условиях. На французской стройке погибло от желтой лихорадки и малярии более 25 тысяч человек.
Однако в Париже об этом не знали, и акции компании пользовались большим спросом. Подкупленная Лессепсом пресса скрывала истинное положение вещей и пророчески предсказывала панамскому проекту великое будущее.
Но так долго продолжаться не могло. С 1881 по 1884 год при строительстве канала было вынуто всего лишь 7 миллионов кубических метров грунта из 120 миллионов, а истрачено более половины подписанного капитала. В Париже акционерами овладело беспокойство. Спрос на ценные бумаги компании резко упал.
Лессепс, оказавшийся в отчаянном финансовом положении, решил поправить дела выпуском облигаций выигрышного займа, фактически лотереи. На это, однако, требовалось разрешение правительства и одобрение парламента.
Прекрасно понимая, что без крупных взяток подобные вопросы не решаются, руководители компании обратились за помощью к барону Жаку де Рейнаку. Подкуп министров, парламентариев, журналистов планировалось вести через него. Когда банкир Рейнак занялся делами Панамской компании, его самого шантажировал другой прожженный делец, также сыгравший большую роль в Панамском скандале, – Корнелиус Герц.
Авантюрист мирового масштаба Герц был вхож в самые высшие сферы, от него часто зависела карьера руководителей буржуазных партий, парламентариев и министров. Герц субсидировал нужных людей не бескорыстно: он знал, что в нужный момент сможет извлечь выгоду из их услуг. Политическая интрига шествовала под руку с финансовыми спекуляциями.
Рейнак и Герц поделили между собой тех политиков, которых следовало подкупить: одним давал деньги сам Рейнак, другим – Герц. Прямые контакты с компанией поддерживал Рейнак. Он получал деньги для подкупа непосредственно от Лессепса, Герц же знал только тех деятелей, которым он сам вручал деньги. Между ними часто возникали конфликты. Герц считал, что Рейнак присваивает часть выделенных для подкупа сумм. Стремясь вырвать побольше, он шантажировал барона, грозил разоблачениями, писал ему: «Лучше платите, иначе и вы, и ваши друзья взлетите на воздух».
В бумагах Рейнака после его смерти был обнаружен счет с припиской «шантаж Герца». Из него следует, что Герц изъял у него громадную сумму – 9 млн 382 тыс. 175 франков и настаивал на новых выплатах. Кстати, депутат Жорж Клемансо и премьер-министр Флоке в 1888 году убеждали Лессепса повлиять на Рейнака, чтобы тот удовлетворил требования Корнелиуса Герца.
Размеры взяток депутатам зависели от степени заслуг. Например, депутат Мишель получил 10 тысяч франков за то, что вторично выдвинул законопроект в парламенте. Бывший министр сельского хозяйства Барбье, предводитель группы депутатов, завалившей в 1886 году один из законов, получил полмиллиона. Чеки выписывались бароном Рейнаком на имена депутатов, иногда на их агентов. В общем списке значилось 104 фамилии.
В июне 1888 года необходимый Лессепсу законопроект был одобрен депутатами. Но победа оказалась пирровой. Вместо планируемых 720 миллионов франков лотерейные билеты принесли лишь 254 миллиона. К этому времени была прорыта едва ли четвертая часть Панамского канала. Уже давно была отвергнута идея построить канал без шлюзов и пропускных плотин. Лессепсу не помог даже инженер Гюстав Эйфель.
В 1889 году работы на Панамском перешейке были приостановлены. «Тысячи брошенных вагонов всех типов стоят на подъездных путях и строительных площадках, – описывал немецкий географ Полаковский трассу Колон – Панама. – Они гниют и ржавеют либо завалились, как и прочие механизмы, в песок и топь. Все здесь уже не дороже металлолома, продающегося по 12–15 франков за тонну. Рельсы утонули в песке и грязи…»
Международная компания по постройке межокеанского канала прекратила платежи, и Парижский трибунал, признав факт банкротства, 4 февраля 1889 года вынес постановление о ее ликвидации. Это известие вызвало панику среди держателей акций и облигаций. Ценные бумаги компании имели на руках 800 тысяч человек, преимущественно люди небогатые, для которых ее крах означал разорение.
Панамский канал
Ликвидационная комиссия установила, что из общей суммы 1 млрд 335 млн франков, истраченных компанией, непосредственно на работы по сооружению Панамского канала ушло всего 612 млн, а 718 млн осталось в Париже, и оправдательных документов на эту сумму в бухгалтерских книгах компании не оказалось. Всем было ясно, что речь идет о крупной афере. Акционеры требовали вернуть им деньги и наказать виновников банкротства. На улицах толпы вкладчиков кричали депутатам: «Долой жуликов!»
После краха Панамской компании в течение более чем двух лет проходила ликвидация ее дел под контролем лиц, назначенных правительством. Руководители компании во главе с Фердинандом Лессепсом объясняли свои «сомнительные» поступки желанием спасти от краха предприятие, столь важное не только для сотен тысяч акционеров, но и для национальных интересов страны, поэтому им приходилось тратиться на рекламу в печати и удовлетворять денежные аппетиты политиков.
В июне 1890 года палата депутатов приняло решение провести расследование скандала. Однако только через два года генеральный прокурор возбудил дело против ее руководителей – Фердинанда де Лессепса, его сына Шарля, Мариуса Фонтана, барона Коттю и инженера Гюстава Эйфеля, создателя знаменитой башни. Они обвинялись в мошенничестве, но и после этого формального обвинения власти не давали хода делу, что вызвало возмущение общественности, и прежде всего вкладчиков, пострадавших от банкротства.
6 сентября 1892 года газета «Либр пароль» («Свободное слово») начала печатать серию статей о Панамском деле, подписанных псевдонимом Микрос. Под этим псевдонимом, как выяснилось, скрывался банкир Фердинанд Мартен, обиженный на компанию Панамского канала за то, что не проявила к нему достаточной щедрости. Автор утверждал, что банкир Жак де Рейнак и его ближайший помощник Артон по поручению компании Панамского канала подкупили многих депутатов, проголосовавших потом за выпуск гарантированного государством займа. Сразу после публикации первых статей Артон сбежал за границу.
Разоблачения «Либр пароль» напугали Рейнака. В обмен на обещание, что его имя не появится на страницах этого издания, барон назвал редактору имена нескольких депутатов-республиканцев, чьи голоса он покупал по поручению компании. В начале ноября 1892 года «Либр пароль» опубликовала список коррумпированных чиновников без указания источника.
Не успел Рейнак перевести дух, как в разоблачительную кампанию включилась другая газета – буланжистская «Кокард». Ее редактор находился под влиянием бывшего министра внутренних дел Эрнеста Констана, уже ознакомившегося со списком 104 депутатов, замешанных в афере. По просьбе барона Рейнака, 19 ноября 1892 года министр финансов Рувье и лидер радикалов Клемансо нанесли визит Констану и умоляли его пощадить Рейнака, но тот на уступки не пошел. Добиться прекращения газетной травли вполне мог и Корнелиус Герц, однако он еще раньше ответил отказом. Прощаясь с Клемансо, поникший Рейнак произнес: «Я пропал». На следующее утро барон был найден мертвым в своей спальне. По официальной версии он умер от кровоизлияния в мозг.
Позже покончили жизнь самоубийством депутат Ришар, в свое время докладывавший Национальному собранию законопроект об издании лотерейных билетов, и несколько других депутатов.
Смерть Рейнака устранила последние сомнения, если они у кого-то еще оставались, относительно масштабов Панамской аферы. Теперь каждый старался обелить себя, разоблачения следовали одно за другим. Газета «Кокард» назвала в числе взяточников председателя палаты депутатов радикала Шарля Флоке, и даже указала полученную им сумму – 300 тысяч франков для покрытия расходов своих сторонников во время избирательной кампании.
21 ноября началось обсуждение этого обвинения в палате депутатов. Правый депутат Жюль Делаэ заявил с трибуны, что компания Панамского канала подкупила 150 депутатов, в том числе многих министров. На возгласы из зала: «Имена! Назовите имена!» – он ответил: «Назначьте следственную комиссию, а доказательства она найдет в бумагах Рейнака».
Ему поверили. Следственная комиссия потребовала широких полномочий, но правительство Эмиля Лубе не захотело их предоставить и поплатилось за это вотумом недоверия. Новый кабинет сформировал бывший министр иностранных дел Александр Рибо, а отставной премьер получил портфель министра внутренних дел. Комментируя эти перемены, германский посол в Париже граф Мюнстер докладывал своему начальству: «Правительство Лубе – Рибо, утонувшее в Панамском канале, немедленно воскресло в форме правительства Рибо – Лубе».
Следственная комиссия установила, что квартиру Рейнака «забыли» опечатать, а его труп похоронили без вскрытия. Министр юстиции Леон Буржуа распорядился провести судебно-медицинское исследование трупа банкира. Результат оказался неопределенным – нельзя было ни признать, ни отвергнуть предположение, что смерть последовала от отравления.
Сенсационные разоблачения продолжались. При обыске у банкира Тьерре обнаружили корешки чековой книжки, где были обозначены имена парламентариев, получивших взятки. Рейнак выписал 26 чеков на сумму 3,4 миллиона франков: два на 2 миллиона – на имя Корнелиуса Герца, два – на имя брата бывшего президента Франции Альбера Греви, один – на имя некоего Власто, человека близкого к Рувье; остальные чеки были помечены инициалами.
Следственная комиссия установила имена еще нескольких лиц, получивших чеки от Рейнака, и на заседании палаты 20 декабря 1892 года обратилась с просьбой лишить депутатской неприкосновенности пятерых депутатов и пятерых сенаторов, из которых один (Рувье) был в прошлом председателем Совета министров, а пятеро – министрами. В списке фигурировал также Альбер Греви.
Рувье своей вины не признал. Да, он получал деньги, но не от компании, а от «друзей финансистов», и ничего плохого в этом не видит. «Здесь все претворяются, – сказал он, – будто только теперь, в конце XIX века, впервые узнали, что для управления страной нужны деньги. Если же парламент не дает их в достаточном количестве, то политический деятель, который находит их благодаря своим личным связям, заслуживает всяческой похвалы». Все это, разумеется, делалось для зашиты Республики!
Депутат Арена, оказавшийся в числе пятерки, с юмором заметил: «Впервые я оказался в министерском списке». С трибуны же Арена допытывался депутатов, с каких это пор запись на корешке чека является юридическим доказательством.
Однако палата проголосовала за лишение неприкосновенности названных комиссией лиц. Председательствующий Флоке облегченно вздохнул – его имени в списках не оказалось.
Как сложилась судьба участников Панамского дела? Следствие велось крайне медленно. В начале 1893 года Шарль де Лессепс выдал очередную порцию разоблачений: он сообщил, что в 1885 году министр общественных работ Байо получил от компании 375 тыс. франков, а по настоянию председателя Совета министров Флоке 300 тыс. франков были выплачены пяти журналистам. Огласке эти факты преданы не были – Флоке лишился поста председателя палаты депутатов, – и все.
7 января 1893 года начался первый процесс над руководителями компании – Шарлем Лессепсом (Фердинанд Лессепс, которому было 88 лет, уже не мог отвечать за свои поступки), бароном Коттю, Фонтаном и инженером Эйфелем по обвинению в мошенничестве. Их защищали самые лучшие адвокаты. Один из них Барбу, прославляя планы компании как крестовый поход во имя цивилизации, уверял, что раздача взяток парламентариям при таком предприятии столь же неизбежна, как дань, которую купцы в Средние века вынуждены были платить пиратам и разбойникам с большой дороги. Барбу часто цитировал Катона, Вольтера, Гумбольта и Гёте. И, как едко заметил один из газетчиков, создавалось впечатление, будто эти великие чуть ли не лично благословляли финансовые махинации подсудимых.
Суд приговорил обвиняемых к различным срокам тюремного заключения и денежным штрафам. Однако кассационный суд отменил это решение, и все обвиняемые были освобождены.
Вскоре состоялся второй процесс, на этот раз по обвинению в коррупции. На скамье подсудимых – те же лица и пять членов парламента. Рувье среди них не оказалось: хотя он публично признал, что брал взятки, его дело было прекращено «за отсутствием улик». Четыре депутата из пяти виновными себя не признали, утверждая, что получали не взятки, а «гонорары за консультации и советы». Покаялся только Байо. Представители компании отрицали свою виновность в коррупции: они-де добивались законных вещей, но те люди, от которых зависело соблюдение законов, требовали за это денег, и компании приходилось платить. И вот, наконец, объявлен приговор: все оправданы кроме бедолаги Байо, который поплатился за свое признание пятилетним тюремным заключением и штрафом в 750 тысяч франков.
Комиссия по расследованию отправила Корнелиусу Герцу вызов приехать из Англии для дачи показаний, но он этот вызов просто проигнорировал. Артон в течение трех лет скрывался за границей. Остальных взяточников не трогали. Большинство из них в 1893 году были вновь избраны в палату депутатов. Из политических деятелей, замешанных в Панамском скандале, больше всех пострадал Клемансо: он потерял депутатский мандат, приобрел репутацию иностранного агента, подвергся жестокой травле. Позднее Клемансо скажет: «Надо признать, что Корнелиус Герц был законченным мошенником. К сожалению, это не было написано на кончике его носа».
Но и на этом дело не закончилось. В Лондоне был арестован Артон. В ноябре 1896 года он получил по окончательному приговору восемь лет тюрьмы. Артон сообщил новые подробности того, сколько было денег у Рейнака, сколько ушло на взятки, а сколько он получил в качестве комиссионных. Правда, сам он никого не подкупал, а просто раздавал подарки дружески настроенным лицам и просил их пропагандировать важность и полезность строительства Панамского канала. Артон даже создал для этой цели своего рода консультативный комитет депутатов.
В марте 1897 года палата депутатов и сенат лишила парламентской неприкосновенности группу членов парламента и привлекла к ответственности пятерых бывших депутатов. Впрочем, из 26 парламентариев, о которых говорил Артон, судили лишь шестерых, и в декабре 1897 года все они были оправданы (по этому обвинению на всякий случай оправдали и Артона).
Очередная парламентская комиссия ничего нового не выявила. Расследование продолжалось вплоть до смерти Корнелиуса Герца в июле 1898 года. Это было как бы концом Панамы. Деньги вкладчикам вернуть не удалось. Как отметил один из публицистов, изъять украденные сотни миллионов из пасти опытных хищников было столь же безнадежным делом, как искать их на дне котлована, который все же успели вырыть на Панамском перешейке.В конце XIX века открытия российских археологов в области античной культуры Северного Причерноморья вызывали большой интерес научной общественности, любителей и коллекционеров древностей. Едва ли не каждый год совершались поразительные открытия новых городов и дворцов, богатейших погребений и кладов, чудесных скульптур и расписных ваз. Конечно, большинство находок оседало в музеях России, и тем более желанными казались они работникам европейских музеев.
Разумеется, тут же появилось множество фальшивок, якобы найденных при раскопках. Среди торговцев «древностями», славившихся на всю Россию, выделялись очаковские купцы братья Гохманы. Доверчивых любителей античных надписей они снабжали большими мраморными досками, украшенными пространными надписями.
К 1894 году Гохманы свернули эту торговлю по причине резкого падения спроса. Находчивые братья перешли на «античные» ожерелья, перстни, диадемы, серьги и другие украшения. Один из Гохманов делал рисунки будущих «древностей», по которым ювелиры изготавливали предметы из золота и серебра. Клиентами братьев были музеи России, Германии, Франции, Англии, Греции, Италии. Товар распространялся через подставных лиц. Гигантское количество «древностей» из золота и серебра продала музеям и коллекционерам крестьянка Анюта из села Перутино, расположенного на месте Ольвии. Предлагая «древности», Анюта обстоятельно излагала историю находок. Особо недоверчивым коллекционерам фирма Гохманов предоставляла возможность самим найти «древность» в якобы раскопанных при них могилах (это считалось аргументом несомненной подлинности находки).
Среди ювелиров на особым счету у Гохманов был одессит Израиль Рухомовский. Он являлся автором целой серии «античных» реликвий. Именно Рухомовский изготовил чудесную по красоте и изяществу тиару. Гохманы сказали ему, что собираются подарить тиару знаменитому харьковскому профессору. Форма тиары не была известна ни в греческих, ни в скифских древностях, поэтому в своей работе Рухомовский руководствовался атласом по истории культуры. Он постарался на славу. Красота и утонченность рисунка заставляли сравнивать тиару с классическими произведениями ювелирного искусства.
Тиара Сайтоферна
В начале 1896 года Шепсель Гохман предложил приобрести тиару скифского царя Сайтоферна директорам венского Императорского музея Бруно Бухеру и Гуго Лейшнингу. «Прошлым летом ученые работали в Ольвии и неподалеку от нее раскопали скифскую могилу с богатым кладом, – рассказывал Гохман. – Там были похоронены Сайтоферн и его жена. Вот откуда и тиара, и другие украшения. Достались они мне за большие деньги. Но ведь надо, чтобы хоть раз в жизни повезло бедному коммерсанту».
Дирекция Императорского музея пригласила в качестве экспертов крупнейших венских археологов и искусствоведов – Бенндорфа, Бормана, Шнейдера и других. Они подтвердили: да, это действительно тиара скифского царя Сайтоферна. Однако у Императорского музея не нашлось денег, чтобы купить шедевр.
Вскоре в доме венского антиквара Антона Фогеля состоялось секретное совещание, в котором помимо хозяина принимали участие венский маклер Шиманский и Шепсель Гохман. О характере совещания остается только догадываться, но наутро Гохман отбыл в родной Очаков.
В марте того же 1896 года Шиманский и Фогель объявились в Париже. Они показали тиару директору Лувра Кемпфену, руководителю отдела античного искусства Эрону де Вилльфоссу, авторитетным ученым. Казалось, восторгам не будет конца. Конечно, тиару нельзя упускать, она станет украшением коллекции Лувра!
За тиару Шиманский и Фогель запросили двести тысяч франков. По тем временам это были большие деньги, отпустить которые могла только палата депутатов. Продавцы ждать не хотели. На помощь дирекции Лувра пришли богатые меценаты Корройе и Теодор Рейнак.
Первого апреля 1896 года профессор Эрон де Вилльфосс публично объявил, что руководство музея приобрело «чудо греческого ювелирного искусства» – тиару царя Сайтоферна. Тиара была обнаружена при раскопках могильного кургана в Крыму и датируется третьим веком до Рождества Христова. Находка в «превосходной сохранности» и декорирована «неслыханно богатыми художественными мотивами». «Это само Искусство в своем наиболее тонком и чистом виде», – с восхищением заключил профессор.
Тиара Сайтоферна представляла собой куполообразный парадный шлем, разделенный на несколько горизонтальных поясов, чаще всего орнаментальных. Но главное место занимала широкая полоса с изображениями сцен из гомеровских «Илиады» и «Одиссеи». Красивой чеканкой был покрыт и нижний, второй по ширине фриз со сценами из повседневной жизни скифов – кочевников и скотоводов, населявших северные районы Причерноморья. А между этими фризами по кругу шла древнегреческая надпись, гласящая о том, что эту тиару преподносят в дар Сайтоферну жители Ольвии, крупнейшей греческой колонии на берегу Бугского лимана.
Ученые ликовали, не подозревая, что вскоре станут героями одного из самых крупных провалов в истории музеев мира, что «чудо ювелирного искусства древности» – всего лишь искусная подделка.
Итак, афера, начатая купцами из Очакова, увенчалось полным успехом. Шепсель Гохман получил 86 тыс. франков, посредники Шиманский и Антон Фогель – соответственно 40 и 74 тыс. комиссионных. Парламент задним числом утвердил ассигнование на покупку шедевра. А тиара Сайтоферна заняла почетное место в постоянной экспозиции Лувра, вызывая восхищение специалистов, знатоков и многочисленных посетителей крупнейшего в Западной Европе музея.
Правда, некоторые эксперты уже тогда считали, что тиара – подделка. Крупнейший исследователь того времени Адольф Фуртвенглер из Мюнхена нашел прототипы целого ряда персонажей тиары, они оказались на произведениях разных эпох и из разных мест: на ожерелье V века до Р.Х., найденном в Тамани, и на вазах из Южной Италии, изделиях из Керчи и так называемом щите Сципиона, хранящемся в Лувре, и других изделиях античных мастеров.
На X археологическом съезде директор Одесского археологического музея Э.Р. Штерн выступил с докладом «О подделках классических древностей на юге России» и подробно рассказал о деятельности Гохманов и других фальсификаторов.
Эти тревожные сигналы, конечно, доходили до Парижа. Однако в Лувре больше прислушивались к благоприятным высказываниям видных ученых Франции, Германии и других стран.
В марте 1903 года в парижской газете появилось короткое сообщение: художник с Монмартра Майянс, известный под именем Элина, утверждает, что именно он сотворил тиару Сайтоферна. Французская пресса тут же подхватила сенсацию.
23 марта в печати было опубликовано открытое письмо парижского ювелира Лифшица, в котором он называл автором тиары Сайтоферна одесского ювелира и чеканщика Израиля Рухомовского, получившего за восемь месяцев работы две тысячи рублей. Лифшицу не поверили, дескать, в России просто нет искусных ювелиров, способных сотворить такое чудо.
Толпы любопытных повалили в Лувр, но тиару Сайтоферна сотрудники музея успели убрать в запасник. Скандал набирал силу. Правительство назначило специальную комиссию для расследования всех обстоятельств дела. Возглавил ее Клермон-Гаммо, член Академии наук, профессор Колледж де Франс одного из старейших учебных заведений Франции.
Через два дня после появления письма Лифшица русский корреспондент парижской газеты телеграфировал из Одессы: «Гравер Израиль Рухомовский, проживающий в Одессе, Успенская, № 36, объявляет с полной уверенностью, что он творец тиары. Он сообщает, что выполнил ее по заказу одного человека из Керчи в 1896 году. Рухомовский готов приехать в Париж, чтобы доказать свои слова, если ему дадут средства на поездку в размере 1200 франков».
5 апреля 1903 года Рухомовский прибыл в Париж. Для того чтобы не нагнетать страсти, он остановился в скромной гостинице под вымышленным именем Бардеса. Но не тут-то было. Гостиницу взяли в осаду толпы репортеров, охотники за автографами и просто любопытные. Портреты одесского ювелира и фотографии тиары обошли все газеты. А какой-то богатый американский импресарио предложил двести тысяч франков за турне Рухомовского по Америке, конечно, вместе с тиарой Сайтоферна, но при условии, что это «настоящее фальшивое» произведение.
Правительственная комиссии пожелала убедиться в том, что тиару сделал именно Рухомовский. Ювелир продемонстрировал свои изделия, в частности ритон (рог для питья), золотую группу из двух фигур, Афины и Ахиллеса. Одесский мастер показал эскизы и рабочие чертежи, по которым он делал тиару, и подробно описал процесс ее производства. Но это не убедило работников Лувра. Тогда Рухомовский изготовил часть фигурного фриза, которая при сравнении с тиарой оказалась полностью ей идентичной. Дирекция Лувра признала свое поражение.
Рухомовского попросили назвать имя организаторов аферы. В ответ ювелир рассказал туманную и малоправдоподобную историю о неизвестном господине из Керчи, заказавшем ему тиару в качестве юбилейного подарка какому-то русскому ученому-археологу. Этот же заказчик приносил Рухомовскому в качестве образцов «Русские древности» И. Толстого и Н. Кондакова, атлас к «Древней истории» Вейссера, репродукции с щита Спициона и гравюры Джулио Романо с фресок Рафаэля.
Шепсель Гохман и его венские компаньоны Фогель и Шиманский скромно держались в тени.
Тиара была передана из Лувра в Музей декоративного искусства и там нашла свое место как прекрасный образец ювелирного искусства конца XIX столетия.Однажды некий молодой человек во Франции нарисовал марку с портретом генерала де Голля. Недолго думая, он наклеил свое произведение на конверт и опустил его в почтовый ящик. Он хотел просто подшутить над почтой. Но служащие французской почты сразу же оповестили полицию. После расследования молодого человека, кстати, талантливого графика, арестовали и обвинили в изготовлении фальшивых знаков почтовой оплаты. Ему грозил большой тюремный срок, и только благодаря красноречивому адвокату и умному судье дело легкомысленного «творца марок» было прекращено.
Уже на этом примере видно, что почтовые ведомства всего мира энергично охраняют себя от подделок. Но, несмотря на суровые приговоры, время от времени кто-либо из «любителей» решается на риск производства фальшивых марок «в ущерб почте». Именно «в ущерб почте», так как фальсификаты «в ущерб коллекционерам» появились почти одновременно с возникновением филателии.
Аферы, связанные с подделкой марок, зачастую достигают миллионных сумм и наносят колоссальный ущерб как фирмам, так и коллекционерам. Некоторые фальшивки изготовлены столь искусно, что даже лучшие эксперты становятся жертвами ошибок.
Подделки марок появились почти одновременно с оригиналами – в 1840-х годах. Первые фальшивки были обнаружены в Италии – грубые подделки, заменявшие знаки почтовой оплаты (впрочем, сейчас они стоят больших денег у коллекционеров). В 1862 году вышла первая книга Луи Франсуа Гансо о фальшивых марках, а через год англичане Торнтон Левис и Эдвар Пембертон опубликовали работу «Поддельные почтовые марки и как их обнаружить».
История филателии знает «великих мастеров», некоронованных «королей» фальшивых марок. Их «произведения» многие годы наводили страх на состоятельных филателистов, приобретавших дорогие марки без уверенности в их подлинности. «Королем» фальсификаторов и поныне считается Франсуа Фурнье.
…В конце XIX века на филателистическом рынке неожиданно появились многочисленные подделки самых старых и одновременно самых ценных марок. Создателем их был некий Л.Х. Мерсье, который основал в 1891 году в Швейцарии небольшую типографию и начал легальное производство фальшивых марок. Для того чтобы не вступать в конфликт с законом, Мерсье называл свою продукцию «факсимиле» и иногда даже делал такую надпечатку на обратной стороне выпускаемых им марок. Подавляющая же часть его продукции не имела таких надпечаток, и многие филателисты приобретали марки Мерсье, не подозревали, что заполняют свои коллекции фальшивками.
Марка, напечатанная в типографии Франсуа Фурнье
Хотя Мерсье не был знатоком филателии, его типография процветала, и дела шли прекрасно. Одной из причин успеха был низкий уровень филателистических знаний коллекционеров того времени.
В 1903 году типографию возглавил Франсуа Фурнье, человек безграничной фантазии и необычайной предприимчивости. В отличие от Мерсье он хорошо разбирался в филателии. Несколько лет назад Фурнье основал в Женеве небольшую фирму по торговле марками, однако дело не принесло заметных доходов, и он стал компаньоном Мерсье. С приходом Фурнье в типографии начали печатать копии редких марок старогерманских и староитальянских государств, английских и германских колоний, Австрии, Швейцарии, Китая и других стран. Копии были столь совершенны, полностью совпадали не только рисунки, но виды печати, бумаги, зубцовки, что отличить подделки от подлинных марок было чрезвычайно трудно.
Некоторым оправданием Фурнье служит то, что он никогда не выдавал свои имитации за настоящие марки. В своих объявлениях он всегда писал, что предлагает копии марок, называя их, как и Мерсье, «факсимиле» (точное воспроизведение). В ответ на обвинения в подделке марок он даже издавал в 1910–1913 годах собственный филателистический журнал «Факсимиле», тиражом до 25 тысяч экземпляров, и прейскуранты выпускаемых им копий.
Фурнье выдвинул своеобразную «теорию», что делает большую услугу филателистам, снабжая их по весьма низким ценам имитациями марок. В то время были модны альбомы с изображениями марок всех государств мира. Так вот Фурнье писал в журнале, что каждый филателист должен заполнить свободные места в альбоме любыми доступными способами и что помещение в него копий не является постыдным. Коллекционеры приобретали его копии, вклеивали их в свои альбомы в качестве временной замены, пока им не попадалась подлинная марка.
Фурнье часто принижали тем, что его подделки покупают только несведущие люди, начинающие филателисты, а настоящие знатоки ими пренебрегают. Фальсификатор говорил, что подобная критика продиктована завистью и отсутствием понимания его творческого труда.
Статьи Фурнье вызвали волну протестов, но раздавались и голоса одобрения. Именно этого он и добивался, поскольку как протесты, так и одобрение способствовали рекламе и успеху фирмы. Всем, кто проявлял интерес к его работе, фальсификатор посылал марочные эмиссии, филателистические пособия и литературу.
Фурнье выпускал свою продукцию легально, не нарушая действующего в то время законодательства. Другое дело, что его подделки часто продавались как оригинальные марки – о происхождении этих копий знали лишь те, кто получал их от Фурнье. К тому же он отказывался обозначать на самых редких марках или хотя бы на их оборотной стороне, что это копии, факсимиле, что вводило в заблуждение даже опытных филателистов и широко использовалось спекулянтами. С переходом коллекций из рук в руки сведения о происхождении марок терялись, и они начинали «жизнь» подлинных. Неопознанные изделия Фурнье не раз попадали на выставки.
«Король» фальшивых марок подделывал почти все, что в филателии заслуживало внимания и, разумеется, приносило доход. Как отмечают специалисты, он осуществлял полные и частичные подделки, подделывал надпечатки, его перфорационные машины наносили на марки размеры зубцовки, на которые был наибольший спрос на рынке, а дополняли перечень его «способностей» – поддельные штемпеля на фальшивых марках. Следует также добавить, что Фурнье всегда заботился о запасах соответствующей бумаги, чтобы быть ко всему готовым, и его подделки стояли на сравнительно высоком уровне по технике исполнения.
О том, каким виртуозом своего дела был Фурнье, может свидетельствовать такой пример: в 1884 году в России была выпущена в обращение серия марок, одним из элементов которых были почтовые рожки, расположенные на марках под орлом-гербом государства. В серии имелись и марки с высоким номиналом – 3, 5 и 7 рублей. Они считались редкими уже во времена Фурнье, а теперь они стоят сотни, если не тысячи евро. Они печатались с водяными знаками, и самой трудной задачей для фальсификатора являлся подбор сорта бумаги. Фурнье решил и эту задачу. Листы 3-, 5– и 7-рублевых марок имели очень широкие поля. Поэтому Фурнье стремился достать побольше обрезков полей. Таким образом он получал оригинальную бумагу, на которой мог печатать фальшивые марки. На этих марках он еще ухитрялся ставить фальшивые штемпеля!
Кроме того, Фурнье основал реставрационную мастерскую или «клинику», которая всегда была готова восстановить поврежденные редкие марки: заделать тонкие места, устранить надрывы, приклеить недостающие зубцы. Следует заметить, что в филателии «восстановление» недостающих зубцов считается подделкой.
И дела фальсификатора процветали до самого начала Первой мировой войны, после чего интерес к филателии на время угас. Франсуа Фурнье умер в 1918 году в возрасте 71 года.Когда в августе 1894 года профессор Петербургского университета Цабель привез из пригородной Стрельни молодую жену, едва ли кто мог предугадать в этой миловидной провинциалке задатки удачливой аферистки государственного масштаба.
Отец Ольги – мещанин Сегалович был добропорядочным отцом семейства и законопослушным гражданином. Он организовал в Царском Селе филиал известной парижской ювелирной фирмы и стал поставщиком украшений для всего высшего общества Петербурга. У него было четверо детей, получивших прекрасное образование. Когда дела фирмы Сегаловича пошатнулись, друг семьи – профессор консерватории Цабель из чувства сострадания начал материально помогать Сегаловичам. На этом же основании он женился на старшей дочери Ольге, годившейся ему по возрасту в дочери.
Красавицу Ольгу постоянно окружали поклонники. Она любила повеселиться и все глубже залезала в долги. Прижимистый Цабель пытался ее утихомирить, но все без толку. Конфликт завершился разводом.
Ольга Штейн
В марте 1901 года профессора Цабеля в роли мужа сменил старый генерал Алексей Михайлович Штейн. Он был участником многих военных кампаний, но Ольгу больше привлекал его трехэтажный дом на Литейном. Особую ценность представляла дружба Штейна со всемогущим Победоносцевым, обер-прокурором Святейшего синода и духовным пастырем покойного императора Александра III. Казалось, Ольга получила все, что хотела. Она жила в роскошном особняке с огромным штатом служащих и прислуги, имела собственные выезды. В гости к генеральше захаживали сенаторы фон Валь и Маркович, петербургский градоначальник Клейгельс и другие высокопоставленные чиновники. Но и этого ей оказалось мало.
Просматривая газеты, Ольга Григорьевна обратила внимание на колонку с объявлениями о найме на работу. Многие коммерческие компании и лучшие дома Санкт-Петербурга, принимая работника, использовали принцип залога. То есть служащий, устраиваясь на работу, обязался внести за себя денежный залог, размер которого зависел от уровня претензий кандидата и престижа компании.
В мае 1902 года Ольга Штейн поместила в столичной газете «Новое время» объявление о найме на работу: требуется опытный и честный управляющий с рекомендательными письмами. Одним из первых на него откликнулся Иван Николаевич Свешников. Оговаривая с ним условия, генеральша заметила, что сумма залога должна соответствовать уровню ответственности за порученное дело. Свешников не возражал. Ну а поскольку, продолжала Ольга Григорьевна, ее состояние довольно внушительно и включает в себя три дома в Петербурге, а также сибирские золотые прииски и каменоломни, то ей хотелось бы получить от своего будущего управляющего сорок пять тысяч рублей. Взамен она обещала Свешникову четыреста рублей ежемесячно и определенный процент с прибыли сибирских предприятий. На том и порешили. Через несколько дней Свешников отбыл в Благовещенск, чтобы на месте ознакомиться с делами золотых приисков и каменоломен.
Вслед за Свешниковым пришло еще несколько служащих. Вскоре в особняке на Литейном ожидала приема целая очередь соискателей на должность управляющего сибирскими предприятиями. В изысканных интерьерах посетители подчас теряли самообладание. Надворный советник Зелинский, отставной фельдфебель Десятов, мещанин Сорокин и другие безропотно вносили свой вклад в процветание генеральского дома.
Десятов получил должность заведующего хозяйства небольшого лазарета, который якобы находился под опекой Ольги Штейн. Предложенная работа старика устраивала. Отдав в качестве залога все свои сбережения, Десятов совершенно случайно узнал, что Штейн «наняла» на эту работу еще несколько человек. Старик бросился к хозяйке и буквально на коленях умолял вернуть деньги, но все было напрасно. Понеся такую тяжелую потерю, бывший вояка заболел, стал быстро худеть, а через месяц отдал Богу душу.
Ольга Штейн развернулась вовсю. Однако слух о ее делишках широко распространился в столице, и ей стало трудно проводить мошеннические операции. Нужно было придумать нечто новое и оригинальное для обмана, и тогда появилось «наследство» в миллион шестьсот тысяч франков, которое она якобы получила от дорогой тетушки Соколовой-Сегалович, скончавшейся в Париже.
Все удавалось ловкой мошеннице. Лучшие столичные магазины охотно отпускали ей товары в кредит, доставляя по указанному адресу. Ольга Штейн часто устраивала шикарные приемы и сама была желанной гостьей у сановных знакомых.
Когда поток состоятельных претендентов на пост управляющего оскудел, Ольга Григорьевна пустила в продажу должности доверенных лиц, рассчитанные на представителей мелкопоместного дворянства.
В это время вернулся первый «управляющий сибирскими предприятиями» Иван Николаевич Свешников. Он исколесил почти всю Сибирь, разыскивая прииски генеральши Штейн. Доехав до Читы, Свешников целый месяц добирался до Благовещенска на перекладных. Однако в местной администрации ему заявили, что никаких приисков и каменоломен нет на сотни верст вокруг. Тогда Свешников предпринял собственные поиски. Наконец у него закончились деньги и, чтобы вернуться домой, ему пришлось устроиться грузчиком.
Приехав в Петербурге, обманутый управляющий поспешил в особняк на Литейном. Но его не пустили даже на порог. Спустя несколько дней Свешников пробрался в дом генеральши через черный ход, попытался учинить скандал, грозил прокурором, но был с позором изгнан слугами.
Несмотря на угрозы, Свешников, как, впрочем, и другие пострадавшие, не спешил обращаться в суд. Одни опасались, что навлекут на себя гнев высоких покровителей генеральши. Другие не хотели выставлять себя на посмешище, прослыть скандалистами, так как это могло сказаться на будущей карьере. Более изворотливые и искушенные предпочли вернуть часть своих денег по взаимному согласию, не прибегая к суду.
В случае же, когда потерявшие терпение кредиторы являлись к Штейн за деньгами, то они, как правило, уходили от нее с пустыми руками, более того, давали в долг новые суммы, настолько их поражала шикарная обстановка в особняке генеральши, особенно зимний сад с редкими растениями и цветами, где хозяйка принимала высокопоставленных гостей и нужных ей посетителей в весьма откровенных для того времени нарядах.
Ольга Штейн могла соблазнить любого. До знакомства с генеральшей у 65-летнего Федора Федоровича фон Дейча были дом, семья и адвокатская практика. Но стоило ему свести знакомство с Ольгой Григорьевной, как все в его жизни пошло наперекосяк. Генеральша беззастенчиво выманивала у своего воздыхателя огромные суммы. Когда же Дейч разорился и бросил семью, Ольга Штейн продолжала давать ему поручения. Дейч разносил по ломбардам вещи, купленные им в кредит, и повсюду занимал для нее деньги. Своим знакомым он показывал телеграмму, в которой говорилось об огромном наследстве, якобы оставленном парижской теткой обожаемой Олюшке.
Дейч долго отказывался верить слухам о похождениях его возлюбленной, пока его знакомый директор акционерного общества Бентковский не выяснил, что знаменитая телеграмма была отправлена не из Парижа, а из… Павловска. При этом известии бедного Дейча хватил удар…
Разоблачить аферистку помог скромный мещанин Кузьма Саввич Марков. В 1905 году он оказался в числе людей, ослепленных великолепием убранства дома Ольги Штейн, недавно получившей придворное звание гофмейстерины высочайшего двора. Кузьма Саввич передал генеральше пятитысячный залог, после чего отбыл в Вену с заданием купить особняк, подобающий положению гофмейстерины. На поездку в австрийскую столицу ему выдали заграничный паспорт и 100 рублей командировочных.
Марков взялся за дело энергично. Он нашел несколько подходящих зданий, выставленных на продажу. Все дома Марков сфотографировал и подробно описал, а отчеты отправил в Петербург. Но напрасно Кузьма Саввич ждал ответа. Через два месяца он был вынужден освободить гостиничный номер. Оставшись без средств к существованию, посланец гофмейстерины нелегально перешел две границы, отсидел месяц в бухарестской тюрьме, наконец, русский консул в Румынии помог ему вернуться в Петербург.
Марков сразу обратился в прокуратуру. Дело поручили вести Михаилу Игнатьевичу Крестовскому, бывшему гусару и дуэлянту. Записав показания Маркова, он заказал журналисту «Петербургского листка» материал о похождениях Ольги Штейн.
Но генеральша, узнав о готовящейся публикации, обратилась за помощью к влиятельным покровителям. В результате из готового к печати номера разоблачительная статья попросту исчезла. Редактор Василий Бобриков провел внутреннее расследование, но виновника не нашел. Он взял под личный контроль публикацию материала о мошенничестве генеральши. Бобрикову позвонил петербургский градоначальник Клейгельс и потребовал прекратить трепать имя почтенной дамы недостойными сплетнями. Несмотря на угрозы, материал был напечатан.
Увы, публикация не возымела желаемого действия, пострадавшие от аферы Штейн в прокуратуру обращаться не спешили. Крестовскому пришлось заняться поиском пострадавших самому. Вскоре он затребовал у начальства помощников, так как запротоколировать показания всех жертв мошенницы было не по силам одному человеку.
Крестовский вновь обратился за помощью к журналистам. «Петербургский листок» опубликовал путевые заметки Свешникова; «Новое время» – признания чиновников, которых Штейн взялась продвинуть по службе; «Слово» намекнуло на высокие связи генеральши, позволявшие ей вести себя безнаказанно. Уличные продавцы газет, подкупленные хитроумным Крестовским, выкрикивали названия разоблачительных статей на Литейном и у дома градоначальника.
13 августа 1906 года Ольга Григорьевна была арестована и препровождена в дом предварительного заключения. Однако по протекции Победоносцева ее выпустили на свободу под поручительское письмо. Это была первая и последняя услуга, оказанная Штейн любимцем государя – вскоре пневмония свела его в могилу.
Первое заседание суда состоялось 30 ноября 1907 года. Несмотря на серьезность выдвинутых обвинений, Ольга Штейн выглядела не обвиняемой, а важной барыней. Для такого поведения у нее имелись веские основания: ее защищали самые известные адвокаты. Рассчитывала она и на свои великосветские связи.
Обвинительный акт содержал солидный список ее преступлений. По данным судебных протоколов, только свидетелей и потерпевших набралось более ста двадцати человек. Ее жертвами были весьма состоятельные, и даже богатые люди. Не брезговала Ольга обманом и бедняков, доверивших ей последние сбережения. Генеральша поняла, что ее ждет суровое наказание, и по совету депутата Государственной думы Пергамента сбежала за границу.
Полиция долго не могла напасть на след аферистки. Тайно вскрывали письма ближайшего окружения Ольги Григорьевны. Наконец сыщики обратили внимание на письмо из Нью-Йорка депутату Пергаменту от некоей Амалии Шульц, которая просила выслать деньги по указанному адресу. Письмо было внимательно изучено. Почерк сличили с имеющимися образцами. Сомнений не оставалось: письмо писала Штейн. Аферистка была арестована американской полицией 25 февраля 1908 года в одной из гостиниц Нью-Йорка. Штейн доставили в Испанию, а затем переправили в Петербург.
Судебный процесс по ее делу возобновился 4 декабря 1908 года. На этот раз он не вызвал ажиотажа. Число свидетелей уменьшилось. Свешников умер. Надворный советник Зелинский сошел с ума. Поредели ряды зашитников Ольги Штейн. Депутат Пергамент, обвиненный в подготовке побега, накануне ареста покончил с собой.
Несмотря на огромный материальный и моральный ущерб, нанесенный петербургскому обществу, приговор аферистке был достаточно мягким, в чем немалая заслуга адвоката Бобрищева-Пушкина. В результате были сняты статьи наказания за мошенничество и бегство с заседания суда. Ее обвинили только в присвоении денег и растрату чужих средств. За все свои многочисленные преступления Штейн получила 16 месяцев тюрьмы.«Величайшим мошенничеством XIX века» назвал дело супругов Эмбер видный юрист и политический деятель Вальдек Руссо. Главную роль в этой финансовой афере играла «великая Тереза». Здесь проявился ее «несравненный гений», как сказал на суде прокурор, восхищенный необыкновенной ловкостью кампании, которую с таким успехом вели в течение двадцати лет мошенники.
Тереза родилась в 1854 году в семье богатого крестьянина. Отец Терезы, носивший скромную фамилию Гильом Огюстен, преобразился сначала в Огюста Дориньяка, потом в д’Ориньяка и, наконец, стал подписываться «граф д’Ориньяк». Родители любили поговорить о мифическом наследстве, столь же колоссальном, сколь и таинственном: не то сам Дориньяк, не то его жена должны были получить громадное состояние от какого-то загадочного старца с седой бородой или испанского изгнанника. Мечты, мечты…
В 1871 году умерла жена старого Дориньяка, оставив дочь Марию и сыновей Эмиля и Романа на попечение старшей дочери Терезы. Продав с публичного торга свое имение, семейство переехало в Тулузу.
Осенью 1878 года Тереза вышла замуж за студента юридического факультета тулузского университета Фредерика Эмбера. Его отец, Густав Эбер, был человек известный: профессор права, сенатор, генеральный прокурор контрольной палаты, а с 1882 года – министр юстиции Франции. Он не возражал против брака сына по любви. Тем не менее Тереза сочла нужным намекать тестю на то, что ее ждет богатство. Прежде всего она должна наследовать после госпожи Беллак капитал в бумагах и замок Маркот.
После свадьбы Тереза и Фредерик поселились в скромной квартире на улице Монж. В первое время им приходилось нелегко. Молодожены занимали деньги у родных, брали кредиты, долги возвращали с трудом. И вдруг, в начале 1882 года, все чудесным образом переменилось. Эмберы снимают роскошный особняк на улице Фортюни. В мае 1882 года приобретают за 245 тыс. франков замок «Живых вод» под Парижем. Через два года покупают за миллион франков огромную ферму в Орсонвилле. На Сене строят пристань за 150 тыс. франков. В 1885 году супруги выкладывают 300 тыс. франков за отель на Аллее Великой Армии. Чуть позже становятся владельцами замка Селеран на юге Франции стоимостью 2 млн 300 тыс. франков.
Мадам Эмбер превратила свой особняк на Аллее Великой Армии в модный светский салон. В ее гостиной можно было встретить самых влиятельных людей Третьей республики. Достаточно сказать, что Феликс Фор, будущий премьер-министр, а в то время министр торговли, фигурировал в списках Терезы как «запасной гость».
Тереза Эмбер
Эмберы ни в чем себе не отказывали. В год они тратили по 400–500 тыс. франков. Тереза держала ложу в «Гранд-опера». Но пользовалась ею редко. Она любезно предлагала ложу знакомым и друзьям. Лучшие преподаватели по вокалу были к услугам дочери Эмберов. А когда в их домашнем театре давались спектакли, известные актеры считали за честь оказаться в числе действующих лиц и помогать своим талантом и сценическими знаниями семье просвещенных любителей.
Возникает резонный вопрос: откуда же полились золотой рекой на Эмберов эти миллионы франков?
Несколько лет назад в далекой Америке скончался бездетный миллионер Генри Роберт Кроуфорд. По странному капризу, в один и тот же день – 6 сентября 1877 года – он написал сразу два завещания. В первом Кроуфорд передавал свое состояние – более 100 миллионов франков! – Терезе Дориньяк за то, что она ухаживала за ним во время его болезни. Во втором делил наследство на три равные части и отдавал лишь третью часть Терезе, а две другие оставлял своим племянникам Генри и Роберту Кроуфордам (по другим источникам, он отдавал третью часть не Терезе, а ее младшей сестре Марии Дориньяк, наследство она могла получить по достижении совершеннолетия). В любом случае, братья Кроуфорды должны были держать во Франции в бумагах государственного банка капитал, достаточный для того, чтобы пожизненно выплачивать Терезе Эмбер ежемесячное содержание в размере 30 тысяч франков (то есть 360 тысяч годовых).
Каждые три месяца сонаследникам вменялось в обязанность тратить все набегающие за это время проценты с капитала на покупку новых бумаг, непременно в форме французской ренты на предъявителя, и присоединять их к капиталу, который должен оставаться все время нетронутым и как бы совместно секвистированным. Если бы Тереза использовала хотя бы сантим из секвестированной суммы, то она лишалась права на наследство и ей оставалась только пожизненная рента – 30 000 франков в месяц.
Слухи о наследстве Эмбер распространились по Парижу. Капитал, ожидавший Терезу в Америке, был так велик, что банкиры охотно кредитовали ее под баснословные проценты, доходившие до 65 процентов годовых. Тереза не только не возвращала кредиты, но и проценты по ним платила крайне нерегулярно, лишь прижатая к стенке необходимостью и угрозами, да и платила новыми займами, добытыми на тех же условиях.
Тем временем племянники Кроуфорда выразили желание отказаться от своих прав на наследство, если Тереза выплатит им по три миллиона франков. Супруги Эмбер размышляли недолго, и в декабре 1884 года сделка между наследниками была оформлена юридически, причем из-за огромной суммы, составлявшей предмет соглашения, только на гербовые пошлины было потрачено 75 тыс. франков!
Несравненный гений Терезы проявился в том, что акт сделки получал как бы самостоятельную жизнь и служил свидетельством подлинности огромного наследства, отодвигая на второй план противоречивые завещания старого Кроуфорда. Кредиторы Эмбер убедились, что отдали миллионы франков в надежные руки. Все шло к тому, что братья Генри и Роберт получат свои отступные, а Тереза, став полноправной хозяйкой наследства, щедро оплатит долги.
Все были довольны. И вдруг Кроуфорды заявили, что отказываются от денег Терезы, так как Эмберы не включили в соглашение важный секретный пункт, согласованный ими во время переговоров: Мария Дориньяк, сестра Терезы, по достижении совершеннолетия должна выйти замуж за влюбленного в нее Генри Кроуфорда.
Известнейший французский адвокат мэтр Лабори, взявшийся представлять в суде интересы супругов Эмбер, заявил журналистам, что дело это для братьев Кроуфорд абсолютно безнадежное. Затевая новый процесс, Генри и Роберт преследовали одну цель: утомить всевозможными юридическими маневрами, проволочками и сутяжничеством Эмберов и довести их до того, чтобы злополучный пункт был включен в соглашение. Начался длительный процесс между соискателями наследства.
Что оставалось Эмберам? Бороться с племянниками, отрицающими юридическую состоятельность сделки. Тереза также подала исковое заявление в суд, обвиняя Кроуфордов в нарушении договора.
Между тем стороны, стремясь разрешить противоречия, сделали несколько шагов навстречу друг другу. В частности, наследство Кроуфорда, состоявшее, за исключением замка Маркот в Испании, в процентных бумагах и спрятанное в несгораемом шкафу, было отдано на хранение Эмберам, с тем чтобы Тереза могла отрезать купоны на 360 тысяч франков ежегодно.
Дело передавалось из одной инстанции в другую, однако суд не мог вынести вердикт по той простой причине, что в результате этих компромиссных соглашений изменялись как матримониальные, так и финансовые отношения между сторонами.
Кроуфорды часто путешествовали по Америке, и о том, где они находятся, порой не знали даже их адвокаты. Это также замедляло ведение процесса. В результате судебная тяжба, которую с обеих сторон вели лучшие адвокаты Франции, растянулась почти на двадцать лет!
Тем временем банкиры, поддавшись обаянию Терезы, продолжали кредитовать ее. Никто из них не удосужился проверить ни факт существования старого Кроуфорда, который, обладая громадным состоянием, не мог жить и умереть совершенно незаметно, ни факт существования миллионов, ни реальность таинственных племянников Кроуфорда, ни, наконец, реальность замка Маркот, который, по словам Терезы Эмбер, в составе прочего наследства был ею получен от Кроуфорда.
«Великая Тереза» обладала психологической магией, даром внушения, она была гениальная комедиантка. С иными просителями Эмбер практиковала испытанный мошеннический прием – вела в их присутствии деловые переговоры по телефону якобы с банкиром, а на самом деле с сообщником. Другим она морочила голову патетическими сценами о неудавшемся сватовстве Генриха Кроуфорда. Для третьих приберегала самые тонкие финансовые комбинации и юридические хитрости.
H. Кудрин писал в «Русском Богатстве» за 1903 год: «Чтобы дать читателю понятие о размахе этого своеобразного финансового предприятия, скажу лишь, что Эмберы в течение неполных 15 лет, с 1888 по 1902 год, пропустили через руки колоссальную сумму в 700 миллионов франков, т. е. гораздо больше, чем бюджет второстепенных европейских государств вроде Швеции и Норвегии, Бельгии и Голландии и т. д. Этому обороту соответствовал номинальный долг, достигавший чуть ли не 180 миллионов, а цифра действительно полученных авантюристами капиталов, несмотря на фантастическую лихву ростовщиков, простиралась до 50 миллионов».
В мае 1893 года Тереза Эмбер основала анонимное общество «Пожизненная рента». Общество платило 12–15 процентов с капитала, то есть больше, чем любое другое общество во Франции. Тереза Эмбер превратилась в светскую львицу, перед которой стелились банкиры и политики, желавшие вложить свои деньги в ее сверхдоходную «пожизненную ренту». Основной капитал этого общества был заявлен в сумме 10 миллионов франков, разделенных на 2000 акций по 5 тысяч франков каждая. Капитал этот, как сообщалось, внесли братья Эмиль и Роман Дориньяк, а также другие доверенные лица.
На деньги вкладчиков Эмберы скупали недвижимость, по большей части дома в Париже. Дело было поставлено на широкую ногу. Когда удача отвернулась от Эмберов и возник вопрос о ликвидации предприятия, выяснилось, что обществу «Пожизненной ренты» принадлежат 180 домов.
Среди кредиторов были и те, кто отдал мадам Эмбер почти все свои сбережения. Они не могли ждать завершения бесконечной тяжбы с Кроуфордами и вступили в борьбу с должницей. И для двух или трех из них эта схватка закончилась самоубийством.
Но тучи сгущались на ловкими мошенниками. Еще в 1897 году адвокат Вальдек Руссо, будучи представителем одного из кредиторов Эмбер, высказал предположение, что капиталы Кроуфорда, его завещание и сам миллионер с его племянниками придуманы богатым воображением Терезы Дориньяк. Тогда к его словам не прислушались, ведь в течение двух десятилетий суд, рассматривая вопрос о наследстве, ни разу не подверг сомнению сам факт его существования.
В апреле 1902 года газета «Ле Матэн» развернула кампанию против Эмберов, опубликовав ряд документов, разоблачающих аферистов. В мае судом были окончательно признаны права Терезы на наследство, но вместе с тем для удовлетворения претензий кредиторов суд постановил вскрыть несгораемый железный шкаф с документами и произвести осмотр и опись ценных бумаг, составляющих наследство Кроуфордов.
В назначенное время судебные исполнители вошли в особняк Эмберов, но хозяев дома не оказалось. 7 мая, прихватив кассу «Пожизненной ренты», супруги исчезли в неизвестном направлении. Шкаф был вскрыт без них – там оказались итальянская медная монета и пуговица. Немедленно было назначено административное управление имуществом беглецов и объявлена несостоятельность «Пожизненной ренты».В Мадриде супруги Эмбер скрывались под чужой фамилией. Через несколько месяцев их арестовали и выдали Франции.
В августе 1903 года Тереза и Фредерик Эмберы и братья Дориньяк (Роман и Эмиль разыгрывали роль племянников Кроуфорда), предстали перед лицом парижского ассизного суда. Удивительно, но к суду не были привлечены ни нотариусы, ни адвокаты, которые вели процессы Эмберов и Кроуфордов или удостоверяли их сделки, ни финансовые дельцы, помогавшие заключать займы. Между тем большинство из них хорошо знало положение вещей, но щедрые гонорары заставляли их молчать.
Эмберов защищал знаменитый адвокат Лабори. Он утверждал, что завещание и миллионы действительно существовали, или по крайней мере их «несуществование» не доказано обвинением.
На суде Тереза грозилась разоблачить многих влиятельных лиц, которые ей покровительствовали за определенную плату, и утверждала, что ее погубили Вальдек Руссо и Валле (министр юстиции в кабинете Комба), по соображениям ничего общего с правосудием не имеющим. Однако ни одно из своих заявлений она не подтвердила фактами. Тем не менее через несколько дней после судебного приговора палата депутатов назначила следственную комиссию для расследования степени виновности в этом деле лиц, которые были знакомы или близки с семьей Эмберов. Увы, следственная комиссия не раскрыла в этом деле ничего важного.
Суд приговорил Терезу и Фредерика Эмбер к пяти годам тюрьмы, Романа и Эмиля Дориньяк – соответственно к трем и двум годам лишения свободы.
Выйдя на свободу, Тереза Эмбер эмигрировала в США. Она умерла в Чикаго в 1918 году.
Кесси Чедвик – самая известная аферистка Кливленда начала XX века. Прославилась она тем, что в течение нескольких лет успешно выдавала себя за внебрачную дочь американского богача Эндрю Карнеги.
Элизабет Бигли родилась 10 октября 1859 года в канадском Иствуде (провинция Онтарио). Отец ее работал на железной дороге. С раннего детства за девочкой были замечены незаурядные способности к копированию почерков и рисунков. Однажды маленькая Лиз пыталась купить у парикмахера накладные усы, предложив взамен золотые часы отца. А когда ей исполнился 21 год, она велела напечатать визитные карточки с надписью «Элизабет Бигли, наследница состояния 15 тысяч долларов».
Впервые она была арестована в Вудстоке (провинция Онтарио) по обвинению в мошенничестве. Лиз набрала большое количество товаров в мелочной лавке и пыталась расплатиться поддельным чеком. На суде Элизабет притворилась душевнобольной. Присяжным она говорила, что родилась в Англии и канадскому правосудию не подчиняется, и почти тут же уверяла, что появилась на свет в открытом море, на корабле, и потому вообще никто не имеет права ее судить. Трюк удался, ее признали невменяемой и выпустили на свободу.
Элизабет переехала в американский город Кливленд (штат Огайо), где вышла замуж за доктора Уоллеса Спрингстина, но уже через 11 дней, узнав о криминальном прошлом своей спутницы, он подал на развод.
Элизабет не пала духом и под именем Лидия Скотт стала зарабатывать на жизнь весталкой. Некоторое время спустя она взяла более подходящий псевдоним для предсказательницы судьбы – мадам Лидия де Вер. Об этом периоде ее жизни сведений сохранилось немного. В городе Толидо она кружила головы доверчивым мужчинам. Некий Джозеф Лэм был арестован вместе с мадам за то, что получил в банке 10 тысяч долларов наличными по ее фальшивым чекам. Лэма оправдали, поскольку он ссылался на гипнотическую силу «гнусной фурии» как причину его согласия на обман, а Лидия де Вер в 1889 году получила за мошенничество девять с половиной лет исправительных работ.
Миссис Чедвик
Через четыре года ее освободили условно-досрочно, чему в немалой степени поспособствовал губернатор штата республиканец Уильям Мак-Кинли, будущий президент США. Элизабет вернулась в Кливленд, где уже под именем миссис Гувер открыла публичный дом. Обслуживала ли она клиентов сама? История об этом умалчивает. Элизабет родила сына Эмиля Гувера, которого оставила на попечение женщине из борделя.
В 1897 году аферистка вышла замуж за Лероя Чедвика, уважаемого кливлендского доктора. По одной из версий, они познакомились в публичном доме, причем Элизабет уверяла доктора, что всего лишь обучает девочек хорошим манерам. Большинство же сходится во мнении, что она представилась Чедвику состоятельной вдовой, хозяйкой пансиона для благородных девиц. Когда же доктор заметил, что этот «пансион» – самый известный в округе бордель, Элизабет упала в притворный обморок. Придя в себя, она сказала, что ничего об этом не знала, и принялась умолять Чедвика забрать ее к себе. Слабовольный доктор сопротивлялся недолго. Так Элизабет стала Кесси Л. Чедвик. Что означает буква «Л.», никто не знал. Аферистка переехала в дом мужа в престижном районе миллионеров.
Миссис Чедвик очень хотелось блистать в высшем обществе, но там поклонялись прежде всего золотому тельцу, а финансовое положение доктора Чедвика как назло сильно пошатнулось. В общем, все звезды были за то, чтобы Элизабет провернула самую грандиозную аферу в своей жизни.
Во время поездки в Нью-Йорк она как бы случайно повстречала в холле отеля «Холланд Хаус» Диллона, знакомого банкира из Огайо. В афере этому почтенному джентльмену отводилась едва ли не главная роль. Миссис Чедвик поведала ему, что собирается нанести краткий визит одной знатной особе и не согласится ли мистер Диллон составить ей компанию. Банкир с радостью принял предложение. Кесси Чедвик обладала гипнотическими способностями. Ее взгляд заставлял людей трепетать и покоряться.
Экипаж остановился на Пятой авеню у дома самого богатого холостяка Америки Эндрю Карнеги. Мистер Диллон с удивлением наблюдал, как его спутница входит в особняк миллионера через парадный вход.
Миссис Чедвик вернулась через полчаса. Подойдя к экипажу, она обернулась и помахала рукой показавшемуся в окне особняка элегантному джентльмену. В этот момент у нее из рук выпал листок бумаги. Галантный мистер Диллон поднял его и передал даме. Краем глаза он заметил, что это была долговая расписка на два миллиона долларов, заверенная самим Карнеги.
По дороге в отель Диллон, снедаемый любопытством, забросал миссис Чедвик вопросами. Она сначала отделывалась ничего не значащими фразами, а потом под большим секретом сообщила ему, что является внебрачной дочерью Эндрю Карнеги, но он вынужден скрывать этот факт. Пытаясь загладить свою вину, отец обещал ей выплатить семь миллионов долларов, а после смерти оставить наследство в 400 миллионов долларов! Надо ли говорить, какое впечатление произвело это признание на беднягу Диллона! Он и не догадывался, что джентльмен, мелькнувший в окне особняка Корнеги, был всего лишь привратником, с которым миссис Чедвик провела время в непринужденной беседе.
Афера набирала силу. В Огайо Диллон по просьбе Чедвик положил ее ценные бумаги в сейф банка «Уэйд Парк». Конечно, он не мог не поделиться сногсшибательной новостью с близкими друзьями. Вскоре почти все банкиры северо-востока Огайо были в курсе того, что миссис Чедвик является внебрачной дочерью Эндрю Карнеги и должна получить огромное наследство. Алчные финансисты, ослепленные именем богача, тотчас выразили готовность ссудить ей деньги под грабительские 25 процентов годовых. В надежде заработать миллионы они, сами того не ведая, кредитовали коварную аферистку.
Чуть позже Кесси Л. Чедвик осуществила еще одну дерзкую операцию. Явившись в один из банков с большим пакетом, она арендовала под него сейф. Миссис Чедвик составила список ценных бумаг, сданных на хранение, на общую сумму пять миллионов долларов, и удалилась. Через несколько часов она позвонила управляющему банком и сказала, что забыла сделать для себя копию списка, и попросила переписать для нее вышеназванную бумагу на фирменном бланке банка и заверить его печатью. Ее просьбы была выполнена. Таким образом миссис Чедвик получила официальный документ, подтверждающий ее богатство. Конечно, никаких ценных бумаг в пакете не было…
Кесси Чедвик стала некоронованной королевой Огайо. Она скупала драгоценности и наряды. Тридцать шкафов в ее доме были забиты одеждой. В коллекции миссис Чедвик встречались настоящие раритеты. Например, старинное кресло из горного хрусталя, когда-то принадлежавшее епископу. Гости восхищались золотой птицей в золотой клетке. Когда хозяйка нажимала на тайный рычажок, птичка начинала выводить трели. Еще больше поражал серебряный сервиз из девятьсот предметов, также с музыкальным секретом.
За нескольких лет миссис Чедвик набрала кредитов на огромную сумму (по разным оценкам от 2 до 20 млн долларов). Точных данных нет, так как после разоблачения аферы многие состоятельные люди предпочли не обращаться в суд. Самое удивительное, что банкиры продолжали ссужать внебрачную дочь Карнеги, несмотря на то, что она не рассчиталась по прежним кредитам. Вероятно, они тешили себя мыслью, что Эндрю Карнеги, человек чести, рано или поздно оплатит огромные долги внебрачной дочурки.
И все-таки нашелся смельчак – Херберт Ньютон, банкир из Бостона (по другим сведением антрепренер), попавший в стесненное положение и по этой весьма прозаической причине обратившийся к миссис Чедвик с просьбой вернуть ему долг в размере 190 тыс. 800 долларов. Аферистка была искренне возмущена, что ее побеспокоили по такому пустяку, ведь у нее только ценных бумаг на десять миллионов в банке «Уэйд Парк». Однако Херберт Ньютон проявил настойчивость и, когда его просьба осталась без ответа, 2 ноября 1904 года обратился с иском в суд.
Далее все происходило по знакомому сценарию. Вскрыли банковский сейф, в котором якобы хранились ценные бумаги Кесси Л. Чедвик. Экспертиза показала, что долговые расписки – ловкая подделка. Оставалась еще слабая надежда, что госпожа действительно является внебрачной дочерью Эндрю Карнеги. Вскоре газеты напечатали заявление адвокатов мультимиллионера: «Мистер Карнеги не имеет никакого отношения к миссис Чедвик из Кливленда… Мистер Карнеги вот уже более тридцати лет не подписывает никаких долговых обязательств…»
Многие кредиторы разорились. В Оберлине президент Гражданского банка Чарльз Т. Беквит заявил, что находится на грани банкротства. Беквит одолжил ловкой мошеннице 200 тыс. долларов… под честное слово. «Необъяснимой глупостью» назвали кливлендские газеты этот опрометчивый шаг президента банка. Свои действия не мог толком объяснить и сам Беквит. Он только ссылался на «женские чары» и «невозможность отказать существу с таким неземным голосом». Еще бы, ведь миссис Чедвик жила в элитном районе и, по ее словам, хотела сделать анонимное пожертвование колледжу Оберлина. Беквит умолял «дочь Корнеги» вернуть деньги. Аферистка осталась холодна к его мольбам.
Кесси Чедвик была задержана 7 декабря 1904 года в номере люкс отеля «Бреслин» города Кливленда. Другие источники утверждают, что ей удалось бежать в Нью-Йорк. Полиция настигла мошенницу в отеле «Холланд Хаус» и доставила аферистку в Кливленд. Говорили, будто во время ареста на ней был шикарный пояс, в котором нашли сто тысяч долларов наличными. Доктор Чедвик, чья роль в этом мошенничестве остается неясной, спешно отбыл в Европу, успев подать перед отъездом документы на развод.
10 марта 1905 года суд признал Кесси Л. Чедвик виновной по семи пунктам и приговорил к 14 годам лишения свободы и штрафу в размере 70 тыс. долларов. Всем была известна любовь аферистки к нарядам, поэтому в виде исключения ей разрешили взять с собой в камеру сундуки с одеждой.
На свободу Кесси не вышла. После нескольких лет роскоши и веселья оказаться за решеткой… подобный психологический удар способны выдержать немногие. Миссис Чедвик лишилась сна, за несколько месяцев похудела на 15 килограммов. Здоровье ее было подорвано. 10 октября 1907 года Элизабет Бигли, она же Кесси Л. Чедвик, скончалась в возрасте 48 лет в тюремной больнице. Сын Эмиль, вызванный из Кливленда, попрощаться с матерью не успел – он опоздал всего на четверть часа. Согласно последней воле усопшей ее похоронили на родине – в канадском Иствуде.В 1908 году московской сыскной полицией была раскрыта крупнейшая филателистическая афера. Все началось с того, что чиновники почтамта обратили внимание на падение спроса на марки, хотя объем корреспонденции отнюдь не уменьшился. Московский почт-директор обратился в полицию с просьбой провести расследование. Недавно заступивший на пост начальника московской сыскной полиции Аркадий Францевич Кошко попросил предоставить для экспертизы сотню марок с конвертов писем, проходящих через почтамт.
Кошко не сразу догадался о способе подделки. Ни следов старых штемпелей, ни одного обломленного или загнутого зубчика, даже заново нанесенная клеевая масса была аккуратно наложена специалистами государевых типографий. Единственный нюанс, который после тщательного изучения подделок обнаружил сыщик, – краска на фальшивке казалась слегка выцветшей. Старых, проштемпелеванных марок на руках у частных лиц и в канцеляриях учреждений накопилось очень много. И вот кому-то из мошенников пришла в голову гениальная мысль: подчищать старые марки и продавать их как новые.
Партию фальшивых марок направили на официальную экспертизу, и уже через несколько дней Кошко получил подтверждение своей версии: более половины марок оказались поддельными, точнее, искусно «отреставрированными».
Сыщики прошли по табачным и мелочным лавкам, изъяли все подозрительные марки и доставили их Кошко. Несколько марок, купленных в колониальной лавочке на Страстной площади, оказались поддельными. Тут же был проведен обыск лавки, полицейские нашли еще 400 подчищенных марок различных номиналов. Хозяин и приказчик были арестованы, и на первом же допросе показали, что получали марки от торговца Константина Дмитриева с Маросейки.
Менее чем через час Дмитриев был доставлен в полицейский участок. Он сообщил, что марки ему поставляет приказчик Куликов по шести рублей за сотню. Сам Дмитриев перепродавал их лавочнику со Страстной по десяти рублей за сотню, а тот предлагал марки по номинальной стоимости: от пяти копеек до рубля за штуку.
Аркадий Францевич Кошко
Кошко распорядился установить наблюдение за Куликовым. И вскоре сыщики сообщили, что приказчик чуть ли не каждый день посещает лавки, торгующие марками. В воскресенье вечером приказчик отправился в дачное местечко Ново-Кучино, где зашел в дом некоего господина. Примерно через час приказчик вышел из дома с подозрительным свертком в руках.
Дача принадлежала пенсионеру Касаткину, бывшему экспедитору московского почтамта. Выяснилось, что отставной чиновник – страстный филателист, собравший огромную коллекцию русских и зарубежных марок. Оставив службу, он целиком посвятил себя любимому занятию: торговал марками, менял их, покупал, а также давал платные консультации по вопросам филателии.
Когда-то Куликов дружил с почтовым экспедитором. Потом их пути разошлись, они не виделись несколько лет, пока Касаткин не разыскал товарища и не предложил поучаствовать в прибыльном деле. Приказчик охотно согласился.
Кошко распорядился задержать Куликова. В подозрительном свертке оказалось более тысячи почтовых марок разного достоинства, уже приготовленных к продаже. Куликов не стал отпираться. По его словам, дело по торговле марками достигло таких масштабов, что он едва успевал сбывать их.
В Ново-Кучино отправился сам Аркадий Кошко. При обыске в доме пенсионера Касаткина было обнаружено несколько десятков тысяч ординарных, бывших в употреблении почтовых марок, уложенных в пакеты по 1000 штук. Касаткин объяснял, что пакеты предназначались для отправки варшавским коллекционерам. Все началось с того, что он поместил в нескольких газетах объявление о продаже, обмене ценных экземпляров марок и предлагал свои услуги в качестве эксперта-филателиста.
Вскоре за консультацией к нему обратился варшавянин Лейбус Бергер, представившийся торговцем марок. Господин, показав себя настоящим знатоком филателии, неожиданно спросил: «Нет ли у пана марок для продажи?» Узнав, что имеются, он осведомился, а нет ли у «пана знатока» бывших в употреблении ординарных марок? У отставного почтовика таковых оказалось огромное количество. Бергер похвастался, что за две поездки в Петербург и Москву ему удалось купить полтора миллиона экземпляров бывших в употреблении марок. В итоге Лейбус Бергер приобрел у пенсионера тридцать тысяч марок с гашением, причем тут же рассчитался наличными.
При обыске у Касаткина сыщики нашли квитанцию варшавского банкирского дома Мендеца, по которой следовало получить в Московском учетном банке ценную посылку из Варшавы. Прямо из Ново-Кучино Кошко отправился в банк и потребовал предъявить ему посылку. В ней оказались подчищенные марки.
На допросе Касаткин показал, что через некоторое время Бергер снова объявился у него. На этот раз гость продемонстрировал марку, прошедшую «реставрацию» в варшавской подпольной мастерской, и предложил Касаткину, известному филателисту, покупать подобные марки за половину цены, а затем перепродавать их по более высокой стоимости. Пенсионер клюнул на это предложение, сулившее ему дополнительный доход.
Как выяснило следствие, Лейбус Бергер также покупал марки с гашением у эстонца Карлинга, жителя Москвы, а сбывал подчищенные марки с помощью вышедшего в отставку почтового чиновника Дембовского. Последний продавал марки у старого здания московского почтамта.
Аркадию Кошко удалось установить канал поступления подчищенных марок в Москву – оказалось, что марки отправлялись не по почте, из-за возможного вскрытия посылки, а через Московский учетный банк, так называемым наложенным платежом, то есть с выдачей посылки получателю после оплаты установленной стоимости. Фальшивые марки, как обыкновенные копеечные, так и царские номиналом от 5 до 40 рублей, исходили из варшавской «Переплетной мастерской Я. Гриншпана».
Завершив расследование в Москве, Аркадий Кошко выехал в Варшаву. Аресты и обыски он начал с некоего Давида Мокржинского, активного участника преступной организации. В его квартире нашли несколько тысяч старых и уже подчищенных марок. Мокржинский выдал всю организацию из 20 человек во главе с семейством Бергеров. В результате обысков было обнаружено огромное количество старых использованных марок и миллионы марок подчищенных, уложенных в пакеты по 1000 штук и подготовленных к отправке.
Заправляли производством братья Гриншпаны. Дело было поставлено на широкую ногу. В подполе мастерской «омолаживались» содранные с конвертов знаки почтовой пересылки. Один угол мастерской занимал специальный котел, в котором отпаривались и отклеивались от конвертов «гашеные» марки. В центре цеха находился стол с чертежными досками, на которых марки высушивались и заново обмазывались клеем. Но помимо «отпаренного старья» в руки сыщиков попали и несколько тысяч самопальных марок. Они были в листах, разрезать их преступники не успели.
«Вычищенные, даже несколько влажные марки, – описывает мошенническое производство Аркадий Кошко, – раскладывались клеевой стороной на чертежном столе по 10–20 штук в зависимости от желаемого размера квадрата. Укладывались эти марки чрезвычайно тщательно, а именно так, чтобы краевые зубчики одной входили в промежутки зубчиков другой и образовывали этим самым как бы непрерывную общую массу. После этого бралась узенькая (не шире миллиметра, а может, и меньше) ленточка тончайшей папиросной бумаги длиною во весь лист и осторожно наклеивалась по сошедшимся зубчикам между рядами марок.
Затем брался особый инструмент (тут же лежавший), напоминающий собой колесико для разрезания сырого теста, но отличавшийся от кухонного инструмента тем, что по краям этого колесика (перпендикулярно периферии) торчали частые и острые иголочки. Если взять этот инструмент за ручку и прокатить колесико по обклеенному междурамочному пространству, то на нем опять пробьются дырочки, но ряды марок благодаря оставшейся папиросной бумаге окажутся плотно связанными друг с другом, и разве с помощью чуть ли не микроскопа вы различите эту поистине ювелирную работу…»
Преступники были арестованы в марте 1908 года. Всего мошенники изготовили и частично продали более шести миллионов самых ходовых марок стоимостью от пяти копеек до рубля. Отмечалось, что мошенничество с марками наносило серьезный ущерб казне, а также вред обывателям, так как письма с подчищенными марками часто не доходили до адресатов. И если бы не Кошко, аферисты наводнили бы фальшивыми марками всю Россию.
Суд над мошенниками состоялся в Варшаве в марте 1911 года, когда об афере с гашеными марками стали забывать. По сообщениям московских и варшавских газет, в зале суда присутствовали в основном только родственники и друзья подсудимых. В качестве истца выступала Государственная казна, чьи интересы защищали ее представители в царстве Польском.
На заседании суда прокурор потребовал для всех обвиняемых высшей меры наказания. Однако приговор суда был мягким. Только муж и жена Бергер были приговорены к 2 годам лишения свободы, а шесть человек получили сроки от 6 до 8 месяцев. И, наконец, семь человек были оправданы. На такое решение суда отчасти повлиял эксперт по маркам Пишон. Он доказал, что за границей марки продаются миллиардами штук в год. Следовательно, подделка нескольких миллионов марок не могла нанести заметного ущерба Государственной казне.В 1859 году Чарлз Дарвин опубликовал работу «О происхождении видов». Ученые всего мира бросились на поиски ископаемых свидетельств, которые бы соединили человека разумного с древнейшими обезьянами и решили бы проблему «промежуточного звена». А после открытия Эженом Дюбуа в девяностых годах XIX века яванского человека охота за древними костными останками стала еще более активной.
Один из энтузиастов поиска промежуточного или недостающего звена геолог-любитель Луис Аббот предположил, что в долине реки Узы на юге Англии, где залегают геологические пласты возрастом несколько миллионов лет, могли остаться следы обитания древнейших людей. Об этом он рассказал своему знакомому Доусону.
Юрист по образованию, Чарлз Доусон с юности проявлял интерес к геологии, палеонтологии и археологии, позднее увлечение переросло в серьезное любительское занятие этими науками. Будучи членом Королевского геологического общества, он на протяжении многих лет поставлял Британскому музею научные образцы в качестве «почетного собирателя». Доусону всегда сопутствовал успех, поэтому друзья прозвали его «джентльменом удачи».
Теплым днем лета 1908 года мистер Доусон прогуливался вдоль проселочной дороги вблизи общины Пилтдаун, что расположена в Флэтчинге графства Сассекс. Он обратил внимание на рассыпанные по дороге кремни, необычные для этого района Сассекса. Чарлз выяснил, что гравий для дороги добывают на земле мистера Кенварда, арендующего ферму Баркхам Манер. Доусон отправился к месту разработок гравия и в полутора километрах от русла реки Узы обнаружил карьер.
«Во время одного из моих посещений карьера рабочий протянул мне небольшую часть теменной кости ископаемого черепа человека. Обломок поразил меня необыкновенной толщиной, – рассказывал Доусон. – Я немедленно начал поиски, но мои старания не принесли результата, в гравии ни в этот, ни в последующие дни никаких костей найти не удалось. Прошло несколько лет, и осенью 1911 года, во время моего очередного появления в карьере, в груде добытого гравия я нашел другой, больший по размеру, фрагмент лобной кости этого же массивного ископаемого черепа человека». Всего «джентльмен удачи» отыскал пять фрагментов черепной коробки. Для укрепления он вымочил их в растворе бихромата калия.
В феврале 1912 года Доусон известил о своем открытии ведущего палеонтолога сэра Артура Смита Вудворда, члена Королевского научного общества, сотрудника департамента геологии Британского музея.
24 мая Доусон прибыл в Лондон. Вудворд потом часто вспоминал, какое ошеломляющее впечатление произвели на него пять массивных обломков черепа, найденных вместе с двумя зубами гиппопотама, зубом южного стегодонового слона и несколькими кремнями со следами обработки. Обломки черепа были минерализованные, темно-коричневые по цвету, что свидетельствовало об их древности.
Череп Пилтдаунского человека
Вудворт организовал на свои средства раскопки в Пилтдауне. Работы проводились в течение всего лета 1912 года. Вудворд, Доусон и палеонтолог-любитель, слушатель местной иезуитской семинарии Пьер Тейяр де Шарден тщательно исследовали карьер. Ни один из участников раскопок не покинул Пилтдаун без потрясающей находки. Доусон наткнулся на обломок нижней челюсти с двумя коренными зубами. Вудворд нашел рядом небольшой фрагмент затылочной кости черепа человека. Тейяр де Шарден извлек из гравия обломок зуба стегодонового слона, а затем обнаружил заостренное, темно-коричневое кремневое изделие, напоминающее по форме рубило. Луис Аббот оценил это открытие как «величайшее».
Фортуна не оставляла исследователей до самого конца сезона раскопок – им посчастливилось откопать еще три обломка черепа человека, четыре зуба животных, в том числе мастодонта, носорога и бобра, а также еще один кремень со следами обработки. Кроме того, на поверхности прилегающего к карьеру поля обнаружили зуб лошади и обломки рога оленя.
Первое сообщение о сенсационных находках появилось в газете «Манчестер гардиан» в конце ноября 1912 года, а уже 18 декабря пилтдаунский человек был официально представлен членам Королевского геологического общества. В переполненном зале Барлингтон-Хаус царило радостное настроение: наконец-то и Англия внесет свой вклад в решение проблемы происхождения человека!
Особое внимание привлекла реконструкция черепа, выполненная Вудвордом. Обломки черепной крышки и челюсть были искусно составлены вместе, а недостающие части восполнены гипсом. «Пилтдаунский человек» явился для ученых подлинным сюрпризом. Череп у него был совсем как у современного человека, а челюсть – как у шимпанзе или орангутанга, только коренные зубы были стерты так, как у людей. К сожалению, главный признак, по которому можно точно определить, какому существу принадлежит челюсть, – клык – отсутствовал. Также не сохранился небольшой отросток кости в том месте, где челюсть сочленяется с черепом.
Вудворд торжественно объявил, что имеет честь представить новый род и вид человека. Его возраст – около миллиона лет. Следовательно, в Пилтдауне обнаружен человек третичной эпохи, то самое «недостающее звено»! По сути дела, это подлинная заря человеческой истории. Почему бы не назвать человека из Пилтдауна Eoanthropos dawsoni – «человек зари Доусона»? По древности ни одна из находок не может сравниться с «эоантропом», он – «самый первый англичанин».
Триумф Доусона и Вудворда был полным. И лишь профессор анатомии Королевского колледжа Уотерстон удивился, как можно всерьез обсуждать вопрос о сочетании чисто обезьяньей по типу челюсти и черепа, который вполне мог принадлежать «рядовому лондонцу». Уотерстон настаивал, что в Пилтдауне обнаружены кости животных разных эпох.
Раскопки в Баркхам Манер возобновились летом 1913 года. В конце августа Тейяр де Шарден нашел клык правой половины челюсти эоантропа! Его кончик был стертый и плоский, как у человека. К этому времени Пилтдаун уже превратился в мекку для туристов. Баркхам Манер посещали известные специалисты по геологии, палеонтологии, анатомии и археологии. На месте раскопок часто бывал Артур Конан Дойль, работавший над фантастическим романом «Затерянный мир».
Пилтдаун оказался щедр на сенсационные находки. В 1914 году Доусон и Вудворд откопали дубинкообразное изделие из кости гигантского древнего слона со следами сверления и обработки! А ведь до сих пор считалось, что человек научился обрабатывать кость лишь 50 тысяч лет назад, а здесь речь шла о миллионе лет!
В Англии в реальность существования эоантропа поверили практически все, а вот зарубежные ученые придерживались «дуалистической позиции» Уотерстона – они предпочитали говорить о двух, а не об одном существе, открытом в Пилтдауне. Антропологи и предположить не могли, что в 1915 году Доусон найдет останки еще одного эоантропа в нескольких километрах от карьера в местности Шеффилд Парк, среди груды камней, собранных граблями со вспаханного поля.
Чарлз Доусон прославился на весь мир. Ни одно из открытий останков предков не обходилось без сравнения с «промежуточным звеном» из Сассекса, а следовательно, и без упоминания имени первооткрывателя. Но судьба распорядилась так, что 10 августа 1916 года Доусон скончался в возрасте 52 лет. Его жена Елена передала в Британский музей обломки черепа, найденные в речном гравии Узы около местечка Баркоумб Миллз. Ученый Роберт Брум охарактеризовал обломки черепа как останки третьего эоантропа.
Эоантроп занял свое место в научной систематике эволюции человека. Открытие Доусона вошло в учебники как наиболее важное из сделанных в области антропологии. Пилтдаунский человек, сочетающий полностью развитую черепную коробку с очень примитивной челюстью, доказывал, что увеличение размеров мозга было определяющим фактором в эволюции человека. Ископаемые останки людей с маленьким мозгом из Африки были оставлены без внимания как принадлежащие к тупиковой ветви эволюции гоминидов.
Многочисленные открытия костей обезьянообразных предков, ставших известными антропологам после 1912 года, отнюдь не нарушили уникальности эоантропа. Он явно выбивался из общего ряда. На международных симпозиумах и конгрессах все чаще вспыхивали споры между сторонниками и противниками «человека зари Доусона».
В 1949 году доктор Кеннет Окли из Британского музея решил проверить обнаруженные в Пилтдауне костные останки с помощью теста на содержание фтора. Проведенный анализ дал неожиданные результат: в черепе и челюсти оказалось примерно одинаковое содержание фтора, но их возраст не превышал… 50 тысяч лет!
Страсти в последующие три года накалились настолько, что пришлось запретить обсуждение вопросов, связанных с эоантропом. К такому соглашению пришли участники состоявшегося в июне 1953 года в Лондоне конгресса палеонтологов.
За разгадку тайны пилтдаунского человека взялись оксфордские антропологи доктор Джозеф Вейнер и Уилфред Ле Грос Кларк. По их просьбе Окли достал из хранилища Британского музея пилтдаунские образцы. Вейнер положил рядом зуб шимпанзе, который он отшлифовал и покрасил под цвет окаменелостей. Сходство этого зуба с пилтдаунским зубом оказалось просто потрясающим; возникла необходимость проведения физических, химических, радиологических и биологических тестов на образцах, найденных в Пилтдауне.
После осмотра клыка, коренного зуба из Шеффилд Парка и коренных зубов пилтдаунской челюсти ученые пришли к единодушному мнению, что все зубы имели достаточно отчетливые следы искусственной обработки, призванной имитировать естественный износ.
Но как объяснить, что пилтдаунские находки выглядели как настоящие ископаемые? В большинстве случаев мошенник использовал краску, содержащую соли железа (бихромат поташ). После искусственной обработки кремни были подброшены в гравиевую яму Пилтдауна. Судя по всему, они датировались не миллионом, а 2–3 тысячами лет. Бихроматом были также окрашены обломки зубов стегодонового слона и зуб гиппопотама, взятых из коллекций, собранных в Северной Африке и на острове Мальта.
А вот останки мастодонта и носорога имели естественный темно-коричневый цвет. Такие кости часто находили на востоке Англии. Аферист подбросил их в карьер, чтобы гравии Баркхам Манер датировались временем около миллиона лет!
Далее выяснилось, что знаменитая пилтдаунская «дубинка» обрабатывалась с помощью… железного ножа.
Наконец, был произведен радиокарбоновый анализ челюсти и черепа эоантропа на предмет определения их абсолютного возраста. Тесты принесли шокирующие результаты: челюсть датировалась временем 500 ± 100 лет, а череп – 620 ± 100 лет! Челюсть принадлежала орангутангу, который еще пятьсот лет назад резвился в тропиках Явы или Суматры, а черепная коробка – англичанину, но не «первому», как утверждал Вудворд, а средневековому, возможно, современнику Уильяма Шекспира.
После проведенных анализов изумленные ученые поняли, что в действительности никакого эоантропа в природе не существовало и они столкнулись с грандиозной мистификацией.
Но кто осуществил беспрецедентный в археологии и палеоантропологии подлог? Может, это «компания дьявольски хитрых шантажистов», ловко предусматривавшая каждый шаг Доусона, Вудворда и Тейяра де Шардена и подбрасывавшая в нужный момент очередные находки? Или «сумасшедший эволюционист», вознамерившийся поддержать доктрину Дарвина о развитии человека? Наконец, просто «человек удивительной амбиции», охваченный болезненной жаждой славы?
Кто бы ни затеял фальсификацию с пилтдаунским человеком, ему не откажешь ни в специальных знаниях, ни в богатом воображении, ни в отчаянной дерзости. Среди подозреваемых оказались геолог-любитель Луис Аббот, Чарлз Доусон, Артур Смит Вудворд, Тейяр де Шарден, антрополог Эллиот Смит, палеонтолог и зоолог Мартин Хинтон, антиквар Артур Кит и даже… Артур Конан Дойль.
Может, аферу придумал Вудворд? Ведь он нашел несколько фрагментов черепной коробки пилтдаунского человека. Если они были преднамеренно и заранее заложены в грунт, он как специалист обязательно должен был бы это заметить.
Майкл Кремо и Ричард Томпсон, авторы книги «Неизвестная история человечества», предложили свою версию событий. Рабочий действительно нашел в карьере череп эпохи среднего плейстоцена. Фрагменты находки были переданы Доусону, а тот сообщил об этом Вудворту. Последний, в то время занимавшийся разработкой собственной теории эволюции человека и очень озабоченный отсутствием научных свидетельств в ее пользу, замыслил и осуществил подлог. Но он действовал не в одиночку, а вместе с группой связанных с Британским музеем ученых, которые помогли ему получить и таким образом подготовить необходимые образцы, чтобы те смогли выдержать обследование со стороны других ученых, в их тайну не посвященных…
Остается еще иезуит Тейяр де Шарден, чья подготовка в области естественных наук, особенно химии, навлекает на него сильные подозрения. Несмотря на то, что воссоединение эволюционной теории с доктринами христианства стало делом всей его жизни, он удивительно мало писал о Пилтдауне, и это интерпретировалось почти как молчаливое признание вины. С другой стороны, это могло означать, что он сам сомневался в подлинности находок.
И все же большинство исследователей, в том числе Вейнер и Окли, придерживаются мнения, что мистификатором является палеонтолог-любитель Доусон. Из всех подозреваемых именно он получал наибольшую выгоду от находки. В качестве любителя-энтузиаста он стремился к научному признанию, и открытие «недостающего звена» само по себе было отличным способом повысить его статус. Вудворд лично обессмертил имя Доусона, назвав его именем «пилтдаунского человека». Палеонтолог-любитель имел доступ к ископаемым находкам и обладал достаточными знаниями анатомии и химии, чтобы надлежащим образом обработать фрагменты, найденные в Пилтдауне. То обстоятельство, что после смерти Доусона в 1916 году находки в Пилтдауне полностью прекратились, едва ли можно считать простой случайностью.
В палеоантропологии нередки случаи неосознанного обмана, однако пилтдаунская история является примером преднамеренного и хорошо подготовленного мошенничества. Она нанесла науке значительный ущерб. Люди по крайней мере двух поколений считали пилтдаунского человека дарвиновским «промежуточным звеном».Луис Энрихт почти всю свою сознательную жизнь занимался мошенничеством, но стал известен всему миру только в 1916 году, когда ему было за семьдесят. Энрихт предложил заменить бензин на обычную воду с добавлением некоего секретного химического вещества. Смесь, по его утверждению, стоила не более цента за галлон.
В полдень 11 апреля 1916 года шумная толпа репортеров собрались на небольшой лужайке перед домом Энрихта на Лонг-Айленд. Они уже успели обменяться едкими замечаниями по поводу импозантной внешности изобретателя (роскошные седые усы) и высказать сомнения в здравости его рассудка.
«Я научился делать то, о чем химики мечтали многие годы, – заявил Луис Энрихт скептически настроенной аудитории. – А именно: нашел заменитель бензина, который дешевле обычного горючего в десятки раз».
Изобретатель позволил недоверчивым репортерам обследовать автомобиль. Они убедились, что бензобак пуст и в нем нет второго дна. Затем Энрихт дал им попробовать воду из ведра, после чего залил два галлона воды в бензобак, добавил какую-то зеленоватую жидкость из пузырька, сел за руль автомобиля, завел мотор и поехал.
Пораженные журналисты застыли, раскрыв рот. На следующий день все газеты написали о сенсационном открытии, благодаря которому автомобиль может ездить на воде. Новость потрясла всю Америку и вскоре докатилась до Европы. Словом, гениальное изобретение наделало много шума по обе стороны океана. Во-первых, бензин в то время продавался по 30 центов за галлон, во-вторых, из-за войны в Европе его поставки были нерегулярными. За «секретной формулой» стали охотиться воюющие державы. Телефон в доме Энрихта не замолкал ни на минуту. Ему звонили представители крупнейших фирм и предлагали контракты на невероятные суммы. Он вежливо отклонял все предложения, а в интервью охотно объяснял суть своего открытия: «Я нашел вещество, способное отбирать кислород у воды, оставляя чистый атомарный водород. Вот он-то и взрывается в цилиндрах моего автомобиля, соединяясь с кислородом воздуха».
Ученые подняли его на смех. Томас Фриз, знаменитый профессор химии из Колумбийского университета, объяснил: «Нет такого химического соединения, которое способно отделить водород от кислорода в воде. Это можно сделать только с помощью электролиза, но в данном случае количество затраченной энергии будет равно количеству энергии, полученной… Возможно, правда, выделение из воды водорода при добавлении металлической соды, но она стоит слишком дорого и должна добавляться в огромных количествах…» Словом, ученые-химики выступили против Энрихта единым фронтом.
Изобретатель только усмехался: «Хорошо, что я не использую металлическую соду в своей формуле, не правда ли? После каждого крупного открытия всегда объявляются теоретики, объясняющие, почему это невозможно…»
Энрихта посетил корреспондент газеты «Чикаго гералд» Уильям Хаскелл, страстный автолюбитель. Он сразу заявил хозяину, что не верит в его открытие. Изобретатель ответил, что тоже не верит Хаскеллу, поскольку тот может оказаться шпионом нефтяной компании, которого подослали выведать секрет магической формулы. Хаскелл попросил показать ему чудо-топливо. Энрихт протянул ему пузырек с темной жидкостью. Смесь отдавала миндалем. Поймав удивленный взгляд репортера, изобретатель пояснил: «Это синильная кислота. Я добавляю ее, чтобы замаскировать формулу. Она отбивает все другие запахи. Моя формула поддается простому химическому анализу. Любой химик легко определит ее составляющие. Однако ему не удастся синтезировать вещество, не зная технологического процесса».
Хаскелл написал об изобретателе восторженную статью. Он признался, что никогда не поверил бы, что мотор может работать на воде, если бы сам не принимал участие в эксперименте.
Правда, от дальнейших демонстраций изобретения Энрихт упорно отказывался, ссылаясь на отсутствие необходимых компонентов. «Я хотел купить их в Нью-Йорке, – поведал он журналистам, – но по дороге обнаружил за собой слежку, и счел за благо вернуться домой».
Заменителем бензина заинтересовался автомобильный король Генри Форд. После приватной беседы с Энрихтом магнат выразил желание купить патент на производство заменителя, но при условии, что вещество пройдет испытание в заводской лаборатории.
Автомобиль «форд»
Через три дня нью-йоркская газета обнародовала скандальные факты из жизни Луиса Энрихта. Журналисты выяснили, что никакой он не изобретатель, а прожженный аферист. В 1890 году Энрихт собрал с доверчивых жителей штата Колорадо деньги якобы на строительство железной дороги от Каньон-сити до Крипл-Крик, после чего пытался скрыться, но был задержан. В тот раз суду не удалось доказать его вину. За плечами Энрихта целая серия афер. К примеру, он продал 45 тыс. акров чужой земли; в другой раз убедил английскую фирму приобрести у него патент на производство сверхпрочного искусственного камня.
Громкие разоблачения в прессе не смутили Генри Форда. Для него не имело значение прошлое человека, поэтому деловые переговоры с Энрихтом продолжались. Магнат подарил изобретателю новейшую модель автомобиля «форд» и пообещал финансировать дальнейшие его исследования.
И тут в газетах промелькнуло сообщение, будто оружейная фирма «Максим» купила права на секретную формулу за миллион долларов, причем Энрихт получил стотысячный аванс. Генри Форд заявил, что патент на заменитель бензина давно принадлежит ему. Хирам Максим обвинил его во лжи. В конце концов автомобильный король, положившийся на честное слово изобретателя, вынужден был признать свое поражение. Он порвал все отношения с Луисом Энрихтом. Во время скандала биржевой курс акций «Максима» заметно повысился. Оружейная фирма заработала миллионы долларов, когда Хирам Максим признался, что никакого контракта с Энрихтом он не подписывал.
Несмотря на то что и Форд, и Максим публично отказались иметь дело с изобретателем чудо-топлива, Энрихт не испытывал недостатка в средствах. Он начал строить дом для своей семьи, оборудовал лабораторию. В перспективе собирался открыть химический завод по производству нового горючего. Однако демонстраций заменителя бензина больше не проводилось, и постепенно интерес к топливу начать угасать.
Об изобретении Энрихта вспомнили в конце Первой мировой войны в ноябре 1917 года, когда финансист Бенджамин Йоакум, разбогатевший на строительстве железных дорог, обвинил Энрихта в измене родине. Йоакум подписал с изобретателем тайное соглашение, по которому приобретал все права на заменитель бензина. Финансист заплатил ему аванс в размере ста тысяч долларов, а взамен получил запечатанный конверт, в котором якобы находилась магическая формула. Вскрыть конверт Йоакум обязался в установленный соглашением срок. А пока, чтобы не терять времени даром, он начал переговоры с правительствами США и Англии о поставке им нового вида топлива. Подозрительный Йоакум на всякий случай нанял частных детективов, чтобы те понаблюдали за Энрихтом. Они выяснили, что изобретатель тайно встречался с бывшим военным атташе германского посольства, капитаном Францем фон Баттеном.
«У нас появились серьезные подозрения, – заявил Йоакум, – что Энрихт раскрыл свой секрет германской разведке. Немцы начали производить топливо в промышленных масштабах. Только этим можно объяснить, что Германия, не имея нефтяных месторождений, не испытывает недостатка в бензине».
Йоакум вскрыл запечатанный конверт, нарушив тем самым договорные обязательства, но там была лишь пара двухдолларовых облигаций Займа свободы.
Луис Энрихт был задержан. На следствии изобретатель заявил, что Баттен предлагал ему десять тысяч долларов за предательство, но он указал ему на дверь. «И вообще, – заявил Энрихт, – моего заменителя бензина больше нет. Я сжег единственный экземпляр формулы вещества, чтобы она не досталась врагу».
Окружной прокурор в действиях Энрихта состава преступления не нашел, и Йоакуму пришлось отказаться от всех обвинений и смириться с финансовыми потерями.
В начале двадцатых годов Энрихт объявил, что нашел способ производства бензина из… торфа. И снова объявились инвесторы, поверившие мошеннику. Среди них оказался даже окружной прокурор Нассау. Впрочем, именно он и вывел Энрихта на чистую воду. По распоряжению прокурора была устроена проверка банковских расходов изобретателя, в результате чего выяснилось, что Энрихт, вместо того, чтобы разрабатывать новый вид топлива, просаживал деньги инвесторов в игорных заведениях.
На этот раз суд приговорил мошенника к семи годам лишения свободы. Он отбывал наказание в тюрьме Синг-Синг, пока не был освобожден условно досрочно по состоянию здоровья. В 1924 году аферист скончался в возрасте 79 лет.
До сих пор остается тайной, каким образом Луису Энрихту удалось обмануть репортеров в апреле 1916 года. Возможно, «секретной жидкостью» была смесь на основе ацетона и жидкого ацетилена. Синильная кислота использовалась для того, чтобы отбить запах ацетона. А трубку бензопровода Энрихт установил так, чтобы она брала горючее с поверхности бензобака. Это позволило мотору «форда» проработать несколько минут. Другие предполагают, что где-то был спрятан тайный бензобак. А некоторые до сих пор верят, что весной 1916 года гениальным Энрихтом было продемонстрировано великое открытие, однако изобретателю не дали развернуться нефтяные монополии.Чарлз Понци – скромный итальянский иммигрант считается одним из самых знаменитых мошенников в криминальной истории США. О так называемой «схеме Понци» слышали многие, но даже те, кто о ней не слышал, знакомы с ее современной версией: схема «Make Money Fast» («Сделай деньги по-быстрому») была очень популярна в Интернете, пока ее не сменили более хитроумные мошеннические комбинации.
Карло (Чарлз) Понци родился 3 марта 1882 года в городе Луга, недалеко от Равенны на севере Италии. После окончания школы он поступил в Римский университет. Нужда заставила его бросить учебу и отправиться на заработки за океан. В ноябре 1903 году Карло с несколькими долларами в кармане ступил на американскую землю. Все деньги он проиграл в карты во время трансатлантического путешествия. Понци был небольшого роста (158 сантиметров), но никогда не комплексовал по этому поводу. Он верил в свою звезду и рассчитывал заработать в Америке миллион долларов.
Карло, ставший за океаном Чарлзом, быстро научился говорить и писать по-английски. Но до первого миллиона было еще далеко. Он брался за любую работу, мыл посуду в ресторане, убирал в гостиницах.
В 1907 году Понци объявился в Монреале. Здесь он угодил в тюрьму по обвинению в подлоге. Понци работал помощником кассира в монреальском банке «Заросси», и, вероятно, его сделали козлом отпущения. Карло не унывал и писал на родину жизнерадостные письма, мол, у него все в порядке, он устроился помощником тюремного надзирателя.
Освободившись всего через двадцать месяцев (награда за примерное поведение), Понци решил вернуться в США, и вместе с еще пятью итальянцами пытался нелегально пересечь канадо-американскую границу и тем самым нарушил закон об иммиграции. Следующие два года Чарлз провел в тюрьме Атланты (штат Джорджия)
В 1912 году Понци обосновался в Бостоне. Итальянская община приняла его очень тепло. Чарлз женился на юной красавице Розе Гуэкко, дочери торговца фруктами дона Альберто. Единственное, что смущало Понци, так это отсутствие постоянной работы. Наконец ему удалось устроиться торговым агентом в солидную компанию мистера Дж. Р. Пула.
В одном из писем испанского торгового посредника Понци обнаружил почтовый обменный купон. Эти купоны были введены в обращение Международной почтовой конвенцией 1906 года и подлежали обмену на почтовые марки. Их выпускали для того, чтобы получатель не тратился на ответное послание. Минимальная цена купона составляла 28 сантимов либо эквивалент этой суммы в валюте страны, где продавались купоны.
В течение нескольких лет система работала бесперебойно, однако после Первой мировой войны во многих странах началась инфляция, отсюда – разница валютного курса в Европе и Америке. Почтовые ведомства не внесли соответствующие изменения в обменный курс между купонами и марками. В результате в Испании купон стоил в пересчете на американскую валюту один цент, а в США на купон можно было получить шесть одноцентовых марок.
Понци вдруг озарило: международная торговля купонами может принести до 400 процентов прибыли и вправе рассматриваться как форма арбитража! В данном случае арбитраж означает определенную сделку, которая предполагает одновременную покупку и продажу какого-то товара. Главное условие арбитража – купля и продажа должны проходить далеко друг от друга.
Понци обсудил с друзьями идею обогащения за счет почтовых купонов. Итальянцы его поддержали. Так родилась афера, которая войдет в историю под названием «схема Понци». 26 декабря 1919 года Чарлз зарегистрировал в муниципалитете Бостона «Компанию по обмену ценных бумаг». Первые акции были разных цветов – в зависимости от номинала, но уже с марта 1920 года все акции стали желтого цвета с указанием стоимости в долларах. Понци обещал своим инвесторам 50-процентную прибыль за 45 дней и удвоение капитала за 90 дней. При этом утверждалось, что деньги вкладываются в почтовые операции, приносящие 400-процентную прибыль, но их технология разглашению не подлежит.
Когда первые счастливчики получили обещанную прибыль, слухи о чудо-компании быстро распространились по городу. Число желающих стать ее акционерами росло с каждым днем. В феврале 1920 года Понци получил 5 тысяч долларов, в марте 30 тысяч, а в мае – 420 тысяч долларов! Средний вкладчик расставался с 300 долларами, а самые богатые вносили до 50 тысяч долларов!
Чарлз Понци
Понци принял на работу помощницу – восемнадцатилетнюю мисс Мели (настоящее имя – Люси Мартелли). Через месяц штат сотрудников «Компании по обмену ценных бумаг» расширился до тридцати человек. Понци арендовал еще два офиса. Деятельность фирмы вскоре распространилась на всю Новую Англию и штат Нью-Джерси.
В мае 1920 года Понци открыл депозитный счет в Ганноверской трастовой компании. Он надеялся стать ее президентом. И эта мечта уже не казалась несбыточной.
Чарльз Понци приобрел за 35 тысяч долларов 12-комнатный особняк в престижном квартале Лексингтон. Он одевался у самых дорогих портных, носил массивную трость, инкрустированную драгоценными каменьями, а его жена сгибалась под тяжестью бриллиантов. Из Италии приехала порадоваться за Карлито его престарелая матушка.
В июне 1920 года Понци стал миллионером. Сбылась мечта итальянского бедняка. Как писали газеты, подобный успех к иммигранту мог прийти только в Америке: «Понци превращает один доллар в миллион и делает это, закатав рукава. Вы просто даете ему доллар, и Понци прикручивает к нему шесть нулей». Его называли «любимцем фортуны», «современным царем Мидасом», «парнем, делающим миллионы на двухцентовых марках».
Офисы компании были завалены деньгами. В некоторые дни Понци получал до 250 тысяч долларов. Банкноты лежали в ящиках столов, в картонных коробках в коридорах, и даже в туалетах. И с каждым днем их становилось все больше и больше.
У Понци было немало завистников. В конце июня мебельщик Дэниэлс, у которого Понци когда-то занял 200 долларов, вдруг заявил, что Чарлз обещал поделиться с ним половиной прибыли компании, именно на этих условиях он кредитовал итальянца. Понци выставил вымогателя за дверь, а Дэниэлс подал на него в суд. Конечно, мебельщик не имел ни малейшего шанса выиграть дело, но эта история попала на страницы газет и многие задумались, каким образом Понци удалось так быстро разбогатеть? Свое расследование начала газета «Бостон пост». Кроме того, согласно законам штата Массачусетс, на время рассмотрения иска Дэниэлса были заморожены банковские счета Понци на общую сумму 500 тыс. долларов.
В начале июля «Компанией по обмену ценных бумаг» заинтересовались местные власти. Окружной прокурор Джозеф Пеллетье сообщил Понци, что готовится масштабная аудиторская проверка его компании и с 26 июля придется приостановить прием новых вкладов. Чарлз согласился, хотя не мог не понимать, что проверка для него закончится крахом. Или он настолько уверовал в свою счастливую звезду?
Понци и Пеллетье выступили с совместным заявлением, в котором уверяли общественность в непременном возобновлении работы «Компании по обмену ценных бумаг» сразу после окончания финансовой проверки и подтверждения законного статуса предприятия.
Надо ли говорить, что происходит после таких заявлений? Сотни вкладчиков кинулись забирать свои деньги. Вот как описывал последующие события журналист «Нью-Йорк таймс»: «Весь Бостон взорвался после объявления о том, что аудиторы приступают к проверке дел Понци, этого “финансового волшебника”, который обещает своим вкладчикам удвоение капитала за 90 дней. События на улице вокруг офиса “Компании по обмену ценных бумаг” напоминают баррикадные бои: четыре женщины потеряли сознание во время очередного штурма конторы, предпринятого после многочасового ожидания в очереди. При попытке проникнуть в помещение были разбиты стеклянные двери, несколько человек получили ранения».
26 июля 1920 года газета «Бостон пост» начала публикацию серию разоблачительных статей о «денежной машине Чарлза Понци». Обозреватель Кларенс Бартон с издевкой спрашивал, почему сам Понци не вкладывает деньги в свою компанию, если она приносит бешеную прибыль? Или в ней не все чисто? Бартон привел поразительные цифры: для того чтобы рассчитаться со всеми вкладчиками, в обращении должно находиться не менее 160 миллионов (!) почтовых купонов, а на самом деле таковых, по официальным данным, не более 27 тысяч. Масла в огонь добавили и почтовики, пообещавшие внести изменения в Международную почтовую конвенцию, после чего спекуляция купонами будет невозможна.
Понци еще 28 июля лично принимал перепуганных клиентов, угощая их кофе и бутербродами. Чарлз успокаивал вкладчиков, говорил, что у компании временные трудности, надо просто подождать, поэтому деньги лучше не забирать. За три дня он выплатил два миллиона долларов, прослыв национальным героем, несправедливо пострадавшим от властей и оттого заслуживающим еще большего доверия.
Но вскоре волна разоблачений накрыла Понци и его компанию с головой. 2 августа Джеймс Макмастерс, недолго работавший у Понци рекламным агентом, дал интервью бостонской газете. Он назвал бывшего шефа профаном в области финансов и предрек компании скорое банкротство: «Понци – мыльный пузырь. Если он выплатит все дивиденды, от него ничего не останется, кроме мокрого места».
12 августа Чарлз Понци был арестован, а на следующий день – в пятницу, тринадцатого, – его препроводили в тюрьму. Понци признали банкротом. Аудиторская проверка не выявила ни одной сделки с почтовыми марками и обменными купонами! Иными словами, Понци выплачивал дивиденды за счет новых поступлений. Многие инвесторы, получившие в итоге лишь 10 процентов от суммы вкладов, не хотели верить, что стали жертвой мошенника, и проклинали местную власть. На суде всплыл прелюбопытнейший факт: 80 процентов всего полицейского управления города Бостона являлись клиентами «Компанией по обмену ценных бумаг».
Состоялось несколько судебных процессов, обанкротилось несколько компаний (в том числе Ганноверская трастовая) и пять солидных банков. Чарлза Понци приговорили к пяти годам тюрьмы, из которых он отсидел три с половиной. Тем временем Верховный суд штата Массачусетс вынес свой приговор итальянскому аферисту – девять лет лишения свободы.
Понци находился в это время во Флориде, где под именем Чарлза Барелли проворачивал очередную аферу. Вместе с женой Розой и супругами Альванти он организовал некий земельный синдикат. Мошенники скупали заброшенные земли по бросовой цене, затем разбивали весь участок на несколько лотов и продавали втридорога. При этом инвесторов убеждали, что через два года их десятидолларовый участок будет стоить… 5 миллионов 300 тысяч долларов! Самое смешное, что многие участки земли были затоплены водой.
Понци был арестован властями Флориды в Джексонвилле, но отпущен под залог 5 тысяч долларов. В начале июня 1926 года аферист бежал в Техас, где взял билет на пароход, следующий в Италию, но был схвачен в порту Нового Орлеана. Понци отправил прошение на имя президента США Кулиджа с просьбой о депортации на родину. Однако только 28 сентября 1927 года, когда Понци уже отбывал срок в массачусетской тюрьме, иммиграционные власти США удовлетворили его просьбу. Сразу после освобождения в 1934 году Понци выслали в Италию.
На родине ему развернуться не удалось, и он уехал в Бразилию, где возглавлял отделения государственной авиакомпании «Ала Литория». Во время Второй мировой войны Бразилия примкнула к антигитлеровской коалиции, и полеты итальянских самолетов были запрещены. Понци остался без работы.
Последние годы жизни Карло прошли в бедности. Карло (Чарлз) Понци скончался в благотворительном госпитале Рио-де-Жанейро 15 января 1949 года. Его мемуары с красноречивым названием «Падение мистера Понци» остались незавершенными…Имя сэра Френсиса Дрейка известно всем – легендарный пират, адмирал флота королевы Елизаветы I Английской… Но мало кто знает, что он был одним из богатейших людей своей эпохи. В пересчете на современные деньги капитал Дрейка составил бы десятки миллиардов долларов.
В январе 1596 года во время очередного налета на испанские колонии сэр Френсис Дрейк заразился дизентерией и умер. Пират не оставил прямых наследников, хотя был дважды женат, поэтому богатства Дрейка поделили между собой его брат и племянники.
С завидным постоянством на протяжении столетий аферисты всех мастей пытались выдать себя за прямых наследников Дрейка и заполучить наследство, но никто в этом деле не преуспел.
Новое развитие «афера с наследством Дрейка» получила за океаном в конце XIX века. Мошенники предлагали обитателям американской глубинки включиться в борьбу за наследство пирата. Всякий, кто вложит деньги в «фонд», говорили они, получит невиданное вознаграждение, когда потомки Фрэнсиса Дрейка унаследуют богатства своего предка. Деньги же нужны для того, чтобы уладить юридические формальности. Среди тех, кто подался на уловку мошенников, оказался Оскар Мерилл Хартцель. Он родился в Монмуте в 1876 году в семье фермера. Занимался какое-то время земледелием и скотоводством, потом работал помощником шерифа.
В 1915 году Хартцель познакомился с супружеской парочкой, выискивающей «наследников» Френсиса Дрейка. Они обещали вкладчикам невероятную прибыль – тысячу процентов! Оскар уговорил матушку заложить дом. Выручив шесть тысяч долларов (огромные по тем временам деньги!), Оскар отдал их заезжим агентам и стать ждать, когда ему принесут обещанные шесть миллионов долларов. Но так и не дождался и решил тоже подзаработать на наследстве Дрейка.
Сэр Френсис Дрейк
В Чикаго Хартцель сошелся с авантюристами Льюисом и миссис Уайтекер. В начале 1919 года троица объявила о создании ассоциации сэра Френсиса Дрейка. Ее главной задачей было возвращение наследства пирата его потомкам. Ассоциация, по сути, представляла собой акционерное общество. Хартцель призывал фермеров купить долю в наследстве Дрейка всего за 50 долларов. Он обладал даром убеждения, и ему охотно верили. Хартцель говорил, что по самым скромным подсчетам эти 50 долларов принесут им более 100 тыс. долларов дохода и, кроме того, несколько домов в одном из английских городов.
Хартцель предостерег членов ассоциации от разглашения общей тайны. «Банкиры и другие богачи, – говорил он, – будут препятствовать нашему делу всеми возможными способами, поскольку выдача наследства Дрейка может пошатнуть весь финансовый порядок в мире и подорвать могущество толстосумов». Болтунов решили немедленно исключать из списков вкладчиков. В результате журналисты узнали о существовании ассоциации только через три года.
Хартцель открыл филиалы ассоциации в городах и поселках Среднего Запада. Его агенты призывали жителей вложиться в беспроигрышное дело. От желающих войти в долю не было отбоя.
Следующий шаг, предпринятый Оскаром Хартцелем, можно назвать гениальным: он переехал в Лондон. Якобы для того, чтобы прямо на месте проталкивать дело Дрейка и утрясать нюансы перераспределения имущества пирата. Одним выстрелом Хартцель убивал двух зайцев: во-первых, оказывался вне досягаемости конкурирующих фирм и американской полиции, во-вторых, создавал видимость реальных действий по получению наследства Дрейка. Вместе с ним отправились его компаньоны Льюис и миссис Уайтекер.
Приехав в Лондон, Оскар Хартцель круто взялся за дело: снял роскошную квартиру на Бэйзил-стрит, приоделся у самых дорогих портных на Севил-роу и отправился ужинать в ресторан «Савой». Денег он не считал. Ежемесячно на его счет из Америки поступало не менее 6 тысяч долларов.
Хартцель регулярно отправлял телеграммы своим агентам в Америке с отчетом о проделанной работе и продвижении сложного процесса по пересмотру завещания сэра Фрэнсиса Дрейка. Эти отчеты доводились до вкладчиков «фонда».
Безусловно, авантюрист обладал богатой фантазией. «Козни, которые строят нашему делу толстосумы, могут отсрочить решение дела и потребуют больших вложений, – сообщал он. – Но, я думаю, победа будет за нами».
В 1921 году Оскар заявил, что король Джордж и палата лордов дали ему гарантии, что уже в ближайшее время он получит миллиарды долларов наследства Дрейка. Общее состояние пирата, по предварительной оценке Хартцеля, составляло 22,5 млрд долларов. Кроме денег и драгоценностей наследство Дрейка включало часть Лондона, доки «Канард» в Ливерпуле, секвойные леса в Орегоне, хлопковые плантации в Египте, а также железные дороги американских северо-западных штатов.
В начале 1922 года Хартцель был вынужден признать, что его компаньоны оказались мошенниками, присоединившимися к ассоциации только из-за личной выгоды. Как ни странно, Льюис и мисс Уайтекер не протестовали.
9 августа 1922 года Министерство внутренних дел Великобритании письменно уведомило американское посольство в Лондоне, что «никакого невостребованного имущества сэра Фрэнсиса Дрейка не существует». Хартцель тут же уцепился за слово «невостребованный» и с триумфом отбил телеграмму вкладчикам: «Совершенно верно – невостребованного имущества Дрейка не существует, поскольку британский суд уже зарегистрировал мою заявку на наследство!» Вкладчики тут же воспрянули духом.
А потом появились новые препятствия. Возвращение наследства якобы могло разрушить всю финансовую систему Британии, а значит, и промышленность, и торговлю этой страны. И не только британские. Наконец глава ассоциации сообщил, что встретился с премьер-министром и тот вынужден был признать законность претензий наследников. Но предстоит большая архивная работа по выяснению всех обстоятельств дела, кроме того, лучшие английские математики и экономисты получили задание подсчитать точную сумму наследства с учетом банковских процентов.
Во второй половине 1920-х годов Хартцель сообщил своим вкладчикам, что ему удалось выйти на прямого наследника пирата – некоего полковника Дрекселя Дрейка. Глава ассоциации встретился с полковником и договорился, что после получения сокровищ половина наследства отойдет британскому правительству, четверть возьмет себе Дрексель, и четверть достанется членам ассоциации. Естественно, никакого Дрекселя не существовало
Хотя Оскар Хартцель, как всегда, ничего не обещал, в США начался настоящий бум среди вкладчиков. Люди несли последние сбережения в кассы ассоциации, желая увеличить свою долю. В ноябре 1927 года Хартцель телеграфировал: «Наследство будет передано мне, как только Его Величество подпишет соответствующий указ». В июне 1928 года пришла телеграмма следующего содержания: «Хотели выдать деньги 29 мая, но кое-кто из ответственных лиц заболел. Лорд-канцлер выявил ошибку в расчетах, которая стоила мне одного миллиона 200 тысяч фунтов, но это сущие пустяки».
Схема работала безотказно – Хартцель исправно получал деньги от агентов и жил в свое удовольствие. Он обзавелся несколькими домами, щедро одаривал многочисленных любовниц.
В конце 1929 года разразился мировой биржевой крах, явившийся предвестником самого глубокого за всю историю мирового хозяйства экономического кризиса. Хартцель был этому только рад. «Сведения о будущей выплате гигантского наследства просочились в мир банкиров, и это вызвало панику и биржевой крах, – сообщал он в очередной телеграмме, – поэтому Банк Англии не может выплатить деньги сейчас. Но дело мое верное – решение уже принято».
Все попытки разоблачить аферу Хартцеля заканчивались провалом. Тем неожиданнее был арест пяти его агентов. На допросе они покаялись и рассказали о мошеннической сути ассоциации. Газеты подняли невероятный шум. Хартцель вновь обвинил во всем богачей, пообещав купить весь штат Айова и раздать землю вкладчикам. Многие заложили свои фермы, чтобы сделать очередной взнос. Глава ассоциации призвал ужесточить конспирацию и развернуть кампанию протеста. Каждый вкладчик должен был написать письмо лично президенту и своему конгрессмену. Отказавшиеся писать немедленно исключались из ассоциации.
Наконец скандал докатился до Великобритании. Его даже вынесли на обсуждение парламента. В связи с новыми трудностями Хартцель потребовал увеличить размер его командировочных в четыре раза. Возражений не последовало.
На все требования американских властей выдать Оскара Хартцеля британская сторона отвечала, что формальных поводов для этого нет, преступлений на территории Англии он не совершал.
В январе 1933 года Оскар Хартцель был все же выслан из Лондона под надуманным предлогом, а уже в ноябре в Сиу-Сити (Айова) начался суд над ним. Общая сумма полученных Хартцелем денег под «сокровища Дрейка» по разным оценкам составляла от 700 тыс. до 1,35 млн долларов. Число обманутых вкладчиков превысило семьдесят тысяч человек.
Многие не могли поверить, что оказались втянутыми в грандиозную аферу. На улицах проходили многочисленные митинги в защиту Оскара Хартцеля: вкладчики «фонда» требовали его немедленного оправдания и возвращения в Англию, где бы он мог довести процесс наследования до логического завершения. Энтузиасты образовали фонд в поддержку Хартцеля (всего за несколько дней было собрано более 100 тысяч долларов!), из которого покрывались судебные издержки и оплачивались услуги адвокатов.
Во время суда Хартцель хранил гордое молчание, как будто происходящее его совсем не касалось. 15 ноября 1933 года он был признан виновным по 12 пунктам, оштрафован на две тысячи долларов и приговорен к десяти годам тюремного заключения в Левенворте. Публика в зале встретила приговор криками протеста.
Но даже после ареста Хартцеля ассоциация Френсиса Дрейка продолжала функционировать. Только за полгода ее агенты собрали 500 тысяч долларов.
В 1936 году Хартцель прошел психическое освидетельствование, был признан невменяемым (он говорил, что его зовут Оскар Дрейк) и переведен в психиатрическую лечебницу, где и скончался от рака горла 27 августа 1943 года.Так называемое «письмо Зиновьева», председателя Исполкома Коминтерна, от 15 сентября 1924 года, адресованное ЦК Коммунистической партии Великобритании, считается едва ли не самым знаменитым политическим подлогом в мировой истории.
Письмо за подписью Григория Зиновьева и члена президиума Макмануса провозглашало курс на вооруженную борьбу с британской буржуазией, «против идеи эволюции и мирного уничтожения капитализма». В этом послании рекомендовалось «расшевелить массы британского пролетариата и привести в движение армию безработных пролетариев» с целью давления на парламент страны накануне намечавшегося в нем обсуждения вопроса о ратификации договора между СССР и Великобританией и предоставлении кредита Москве.
Григорий Зиновьев
25 октября 1924 года, за четыре дня до выборов в британский парламент, письмо Зиновьева было напечатано в газете «Дейли мейл». Публикация произвела эффект разорвавшейся бомбы. Поднятая шумная кампания напугала английского обывателя, и консерваторы получили на выборах большинство голосов. Первое в британской истории лейбористское правительство Рамсея Макдональда, признавшее советское правительство и вступившее с ним в переговоры, подало в отставку.
К власти пришли консерваторы во главе со Стэнли Болдуином. Уинстон Черчилль, занявший в новом кабинете пост канцлера казначейства, обрушился с критикой на руководителей Советского государства: «Они отдают письменный приказ о подготовке восстания, о начале гражданской войны… Я утверждаю, что такое положение никогда не имело места в истории Англии».
Правительство Болдуина отказалось представлять на ратификацию торговые договоры с Россией, подписанные в августе 1924 года лейбористами.
Министерство иностранных дел Великобритании направило специальную ноту полномочному представителю СССР Христиану Раковскому, в которой «письмо Зиновьева» квалифицировалось как прямое вмешательство Советского государства во внутренние дела Великобритании.
В ответном послании Раковский категорически отрицал подлинность «письма Зиновьева» и приводил ряд доказательств того, что оно «является работой преступных личностей, недостаточно знакомых с деятельностью Коммунистического Интернационала». Во-первых, в своих документах Коминтерн никогда не называет себя «Третьим Коммунистическим Интернационалом», как сказано в «письме», в силу того, что не существовало ни первого Коммунистического, ни второго Коммунистического Интернационалов. Во-вторых, «письмо» подписано Зиновьевым в качестве «председателя Президиума Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала», тогда как он официально является Председателем Исполкома Коминтерна. Кроме того, «все содержание документа с коммунистической точки зрения состоит из ряда нелепостей, имеющих целью просто восстановить британское общественное мнение против Советского Союза и подорвать усилия, которые были приложены обеими странами для установления длительных и дружеских отношений».
Григорий Зиновьев заявил в интервью журналистам, что 15 сентября 1924 года находился на лечении в Кисловодске и, следовательно, официальных писем подписывать не мог. Касаясь рекомендации «письма» о создании военной секции в британской компартии, Зиновьев назвал это «сплошным вздором» и подчеркнул: «Никакой военной секции в британской компартии пока не существует. Привлечение “талантливых военных специалистов” британская компартия, конечно, вполне еще может отложить».
Публикацию «письма» Зиновьев рассматривал как провокацию накануне выборов вождей либерально-консервативного блока Великобритании с целью вызвать замешательство среди избирателей, сочувствующих англо-советскому договору. «Заметьте, как выбраны были сроки, – говорил Григорий Зиновьев. – “Разоблачение” мнимого письма ИККИ сделано было с таким расчетом, чтобы наш ответ не мог уже успеть вовремя, так как до выборов в Англии остается всего пара дней».
Дискуссия вокруг «письма Зиновьева», или, как его стали называть, «красного письма», продолжалась на всех уровнях. Его не раз обсуждали в парламенте Великобритании.
Лидер лейбористской партии Рамсей Макдональд, выступая в парламенте, обвинил консерваторов в использовании «письма» для достижения своих политических целей – «для создания паники в сознании старых дев» и потребовал продолжения расследования обстоятельств его появления. В ответ новый премьер-министр Болдуин заявил, что созданный правительством специальный подкомитет пришел к выводу, что не может быть сомнений «в аутентичности» письма. Однако каких-либо доказательств не привел, ссылаясь на их агентурный характер.
Объяснение Болдуина не удовлетворило многих членов парламента. Если письмо подлинное, заявил полковник К. Кенуорти, то почему не возбуждается судебное дело против Артура Макмануса, британского подданного, чья подпись также стоит под письмом? Министр внутренних дел консерватор Д. Хикс был вынужден сообщить фамилии членов подкомитета, проводивших изучение письма. «За нашей ответственностью как кабинета, мы находим, что письмо подлинное, – заявил Хикс. – Таким оно и является в действительности. Уважаемые члены должны выбрать – верят ли они словам Зиновьева или утверждению комитета британского кабинета».
15 декабря 1924 года с речью по этому вопросу выступил министр иностранных дел Великобритании Остин Чемберлен. Он отметил, что новое расследование позволило установить «весь пройденный письмом путь, от начала до конца» и убедило членов подкомитета в его подлинности. Касаясь подписи Макмануса, Чемберлен заметил: «Это совершенно несущественно, была ли подпись Макмануса действительна или нет. Я знаю, что он находился в то время в Москве. Я также знаю, что и Зиновьев был в то время в Москве, хотя он это и отрицает. Макманус нам сказал: “Разве мог Зиновьев мне писать письмо, когда я находился все время у него под рукой в Москве?” Вы видите, что Зиновьев находился в это время в Москве, а не на Кавказе, и Макманус – свидетель, который это подтверждает». Далее, касаясь аргумента Зиновьева о том, что Коминтерн никогда не назывался «Третьим Коммунистическим Интернационалом», Чемберлен указал на два номера газеты «Известия», вышедшие в свет за несколько дней до и после обозначенной в «красном письме» даты, в которых именно так назывался Коминтерн. «Я отказываюсь от дальнейшего обсуждения этого вопроса и заявляю, что документ настоящий», – заключил Чемберлен.
Тем временем продолжался обмен нотами на официальном уровне. Раковский настаивал на создании независимой комиссии, организации «третейского суда» по вопросу о подлинности «письма Зиновьева». Англичане оставили это предложение без внимания, и правительство Советов посчитало переписку по данному вопросу законченной.
В ноябре 1924 года Москву посетила английской делегация в составе трех представителей Конгресса тред-юнионов. Они должны были изучить документы Коминтерна и установить правду относительно письма Зиновьева. Айно Куусинен впоследствии рассказывала о «трех днях и трех ночах лихорадочной работы», направленной на то, чтобы до приезда делегации изъять из архива Коминтерна секретные инструкции английским коммунистам, а также другие «компрометирующие документы». Даже книга, в которой регистрировалась ежедневная корреспонденция, была тщательно обработана и надлежащим образом переписана: «В результате это трио удалось ввести в заблуждение, а Коминтерн очистился от обвинений в секретной подрывной деятельности в Великобритании. После того как делегация уехала, все вздохнули с облегчением и хорошо посмеялись над тем, как им легко удалось одурачить англичан».
В результате британская делегация тред-юнионов сделала вывод, что «письма Зиновьева» не существовало. Никаких данных об этом документе не было и в делах, относящихся к деятельности британской компартии. Следовательно, посчитали профсоюзные деятели, письмо Зиновьева «есть подлог, а британский МИД и британская пресса пользовались фальшивым документом для нападок на иностранную державу и для нанесения ущерба британской рабочей партии».
Оригинал письма Зиновьева исчез, поэтому невозможно сказать наверняка, было ли оно поддельным или нет. Но попытки установить истину продолжались.
В 1998 году министр иностранных дел в кабинете лейбористов Робин Кук поручил главному историку «Форрин оффис» Джил Беннет провести расследование и пролить свет на эту загадочную историю. Беннет получила доступ к архивам британских спецслужб, изучила советские документы того времени. После года работы она представила объемистый доклад, в котором вынуждена была признать, что письмо Зиновьева по-прежнему остается загадкой.
Джил Беннет предположила, что за «красным письмом», скорее всего, стояли белые эмигранты, жившие в Риге. Им очень не нравилось сближение Лондона и Москвы. Зиновьев вряд ли мог написать подобное письмо, поскольку советская Россия остро нуждалась в британских кредитах.
Беннет продолжила свои изыскания. В 2006 году вышла ее книга «Секретный человек Черчилля», посвященная Десмонду Мортону, большому другу Уинстона Черчилля еще со времен Первой мировой войны. Позднее Десмонд стал офицером Секретной разведывательной службы. Исследовательница установила, что именно Мортон получил от своего агента из Риги письмо, якобы написанное Зиновьевым, а затем обеспечил его «утечку» в газету «Дейли мейл».Американский писатель Мюррей Т. Блум, исследовавший эту аферу во всех деталях, сравнил ее с землетрясением, разрушившим Лиссабон в 1755 году. Конечно, сравнение несколько преувеличенное, но большая доля истины в нем есть. Но обо всем – по порядку.
В первой половине 1920-х годов экономика Португалии находилась в плачевном состоянии. За семь лет в стране сменилось 26 правительств, причем каждый кабинет министров успевал ввести в обращение новые банкноты. Типографии Банка Португалии уже не справлялись с заданиями, заказы размещались на зарубежных предприятиях. В таких условиях мало кто из португальцев отваживался инвестировать развитие колониальных владений, таких, например, как Ангола и Мозамбик.
В этой обстановке развернулась уникальная афера, духовным отцом которой стал Артур Виргилий Альвеш Рейс.
Португальская банкнота номиналом 500 эскудо
Он родился в 1896 году. Отец его был не только гробовщиком, но и ростовщикам – ссужал деньги под большие проценты. Когда во время Первой мировой войны Альвеша хотели призвать на военную службу, он скрылся в Анголе. Рейс основательно подготовился к поездке в Африку: взял с собой очаровательную жену и поддельный диплом инженера. Существовал только один изъян – факультета, который он якобы окончил, в Оксфорде вообще не существовало. Тем не менее он получил в Луанде место сначала в железнодорожной компании, а затем – в Министерстве общественного труда. Потом Рейс занялся бизнесом и вернулся в Лиссабон, где открыл фирму по продаже автомобилей. Но инфляция поставила его фирму на грань разорения. В июле 1924 года Рейса был арестован по обвинению в финансовых махинациях. Почти два месяца он провел в следственной тюрьме Порту.
Выйдя на свободу, Рейс приступил к осуществлению грандиозного плана. Он решил завладеть Португальским государственный банком и всеми национальными финансами! Первым делом Рейс обзавелся официальными бланками и сфабриковал договор, согласно которому он уполномочивался колониальным управлением Анголы на выпуск в обращение денежной суммы, номинированной в португальских эскудо, эквивалентной одному миллиону фунтов стерлингов. Эти деньги колониальное управление якобы получало в кредит от некоего международного консорциума, не называемого в целях сохранения коммерческой тайны. Первый лист договора Рейс украсил белым бантом и сургучом печати с гербом Португалии. Гербовая печать была заказана аферистом для гимнастического союза, так и не зарегистрированного. На третьей странице бланка появились подписи управляющего Банка Португалии Камачо Родригеса и его заместителя Жозе да Мотта Гомеша. Рейс умудрился заверить этот договор в британском, германском и французском посольствах.
Аферист также подделал контракт между правительством Португалии и колониальным управлением Анголы.
4 декабря 1924 года его сообщник Карел Маранг ван Иссельвеере, владелец фирмы «Маранг э Коллиньон», когда-то процветающей, а ныне стоявшей на грани банкротства, приехал в Лондон для размещения заказа на печатание денег в типографии «Уотерлоу и сыновья», постоянного партнера португальского банка. Он передал президенту фирмы Уильяму Уотерлоу доверенность, выданную Артуром Рейсом голландской фирме «Маранг и Коллиньон» (Гаага, Королевство Нидерланды) на размещение заказов, право подписи контрактов от имени Рейса и «ведение организационной работы».
Маранг описал нищенское положение португальской провинции – Анголы. С целью ее возрождения в Нидерландах и создан синдикат, к которому принадлежит Маранг. Синдикат готов для эмиссии банкнот предоставить кредит в сумме одного миллиона фунтов стерлингов. Банк Португалии согласен. Фирма «Уотерлоу и сыновья» должна отпечатать соответствующую сумму денег в португальских банкнотах, переправить их в Лиссабон, откуда деньги с середины февраля 1925 года будут поступать в Анголу. Именно там деньги получат соответствующую пометку «Ангола».
Уотерлоу ухватился за выгодный заказ. Стороны договорились печатать банкноты номиналом 500 эскудо с изображением портрета Васко да Гамы. Эти банкноты год назад лондонская типография изготавливала для Банка Португалии. Соответствующие типографские пластины лежали в сейфе. Но пластины – собственность Банка Португалии, поэтому без его официального и юридически заверенного разрешения заказ не мог быть выполнен.
Маранг сразу согласился, но попросил сохранить сделку в тайне. В курсе дела только президент Банка Португалии сеньор Родригес и его заместитель сеньор Гомеш.
Через две недели Маранг вручил Уотерлоу два нотариально заверенных договора: один – между Банком Португалии и колониальным управлением Анголы, второй – между колониальным управлением Анголы и Артуром Виргилио Артуром Рейсом. Согласно последнему договору, Рейс получал полномочия на организацию эмиссии новых ангольских денег.
По просьбе Уотерхауса лондонский нотариус перевел эти документы на английский язык и заверил. Нотариус подтвердил, что все документы в полном порядке. После этого сэр Уильям написал доверительное письмо президенту Банка Португалии, в котором запросил полномочия на изготовление банкнот. В силу своего конфиденциального характера письмо надо было отправить в Лиссабон со специальным курьером. По предложению Маранга курьера подыскал секретарь Жозе душ Сантуш Бандейра, еще один участник аферы, чей брат служил португальским консулом в Гааге.
6 января 1925 года Маранг доставил тщательно запечатанное и подписанное Камачо Родригесом, управляющим Банка Португалии, ответное послание. Естественно, сфабрикованное Рейесом. Все проблемы, таким образом, были решены.
«Уотерлоу и сыновья» и «Маранг и Коллиньон» подписали договор, согласно которому лондонская типография обязывалась до 31 января 1925 года напечатать 200 тыс. ассигнаций достоинством 500 эскудо и предоставить их своему контрагенту для последующей переправки их в Анголу и допечатки на лицевой стороне банкноты надписи: «Деньги для Анголы». Стоимость выполнения заказа – 1500 фунтов стерлингов.
10 февраля 1925 года Карел Маранг получил в Лондоне первую партию из 20 тысяч банкнот на общую сумму 10 млн эскудо. Он упаковал деньги в чемодан и отбыл в Лиссабон. Документы Маранга, заверенные Антонио Бандейрой, португальским консулом в Гааге, освободили его от таможенного досмотра.
Артур Рейс вместе с Марангом и еще двумя подельниками Адольфом Хеннисом и Адриано Сильвой решили учредить собственный банк и осторожно скупать акции Банка Португалии, пока в их распоряжении не окажется контрольный пакет. Аферисты открыли «Банк Анголы и метрополии» с уставным капиталом 20 млн эскудо.
Появление в большом количестве новых купюр достоинством 500 эскудо встревожило португальское общество. В мае 1925 года руководство национального банка выступило с официальным заявлением: «Администрация Банка Португалии доводит до всеобщего сведения, что для беспокойств по поводу якобы появившихся в обращении фальшивых ассигнаций в 500 эскудо нет никаких оснований». Доверие к банкнотам оказалось восстановленным.
25 июля 1925 года Карел Маранг вновь обратился в лондонскую фирму «Уотерлоу и сыновья». «Я привез письмо сеньора Камачо Родригеса с просьбой отпечатать еще 380 тысяч банкнот с изображением Васко да Гамы по 500 эскудо каждая, – сказал он сэру Уильяму. – Вы могли бы использовать те же пластины». Уотерлоу рад был ему помочь.
К ноябрю в сейфах Рейса и Хенниса уже находилась 31 тысяча акций Португальского государственного банка. Если бы они скупили еще 14 тысяч акций, то получили бы в свои руки контрольный пакет и возможность распоряжаться банком и контролировать его операции.
4 декабря 1925 года управляющий Банком Португалии Камачо Родригес принял банкира из Порту Кондельса. Визитер был обеспокоен тем фактом, что в стране в огромном количестве циркулируют новые банкноты с изображением Васко да Гамы, хотя официально они уже три года не выпускаются. Кондельса рассказал о ювелире, клиенте своего банка, который расплачивается исключительно банкнотами в 500 эскудо.
На следующий день отряд криминальной полиции отправился в Порту. Подозрительный ювелир был задержан и допрошен. Выяснилось, что деньги он держал в местном отделении «Банка Анголы и метрополии». Судья Дирейто выписал ордер на обыск помещений этого банка в Порту и арест его управляющего Адриано Сильвы.
В ночь с 5 на 6 декабря было вскрыто хранилище «Банка Анголы и метрополии». Следователи обнаружили в нем 40 пачек новых банкнот достоинством 500 эскудо – всего 4000 ассигнаций. После тщательного изучения эксперт Банка Португалии Педросо пришел к выводу, что деньги в хранилище – настоящие. Полицейские старательно переписали номера всех банкнот достоинством в 500 эскудо. Группа работников проделала ту же операцию в хранилище Банка Португалии в Лиссабоне.
Сверка номеров банкнот дала неожиданный результат: четыре пары подлинных ассигнаций достоинством 500 эскудо имели одинаковые номера и находились одновременно в двух разных хранилищах! Полиция предположила, что типографские пластины похищены. Однако специалисты Банка Португалии отвергли эту версию: деньги печатались в Лондоне солидной фирмой «Уотерлоу и сыновья» и клише вряд ли могло попасть в руки злоумышленников.
Судья Дирейто выписал ордера на арест учредителей «Банка Анголы и метрополии», членов его Совета директоров и высших администраторов. 6 декабря был задержан Артур Рейс, только что вернувшийся из Анголы, где он вместе с Хеннисом проворачивал свои делишки. Хеннису удалось сбежать в Германию.
Правление Банка Португалии распорядилось об изъятии из обращения всех банкнот номиналом 500 эскудо. 7 декабря 1925 года португальские вечерние газеты вышли с заявлением государственного банка: «…до 22 декабря необходимо в любом банке обменять имеющиеся на руках 500-эскудовые банкноты на любые другие».
По стране поползли слухи о неких документах, доказывающих причастность высших государственных чиновников к подделке денег. Президент Камачо Родригес и вице-президент Банка Португалии Жозе да Мотта Гомеш были задержаны полицией. Правда, уже через два дня они оказались на свободе. Руководство банка к этой афере действительно не имело никакого отношения.
В январе 1926 года был арестован в Голландии Карел Маранг ван Иссельвеере. 26 ноября он предстал перед судом в Гааге и получил 11 месяцев лишения свободы, которые он уже отсидел во время предварительного следствия. Маранг вместе с женой и четырьмя детьми спешно уехал из Голландии. С приговором суда второй инстанции – два года тюрьмы – он ознакомился в Брюсселе, где ухитрился получить второе гражданство – бельгийское.
В Португалии расследование аферы вышло на финишную прямую. Активно помогал полицейским Жозе Бандейра, который по указанию Рейса отслеживал ситуацию на биржевых площадках Европы и осуществлял скрытую скупку акций Банка Португалии. Он назвал свои банковские счета в Португалии, Великобритании и Нидерландах.
Но только 6 мая 1930 года начался суд над основными обвиняемыми. Дело рассматривала специальная судебная коллегия, процесс проходил в помещении военного суда Португалии. Заговор, подделка договоров и писем, использование фальшивого диплома, незаконное изготовление 580 тысяч банкнот и их частичная эмиссия – вот далеко не полный перечень важнейших обвинений, предъявленных Артуру Рейсу и его сообщникам.
На суде Артур Рейс выступал в течение пяти часов. Он уверял, что стремился всего лишь оживить экономику Португалии и Анголы и не преследовал цель личного обогащения. Ему помогали Карел Маранг и Адольф Хеннис, но их следует рассматривать как невинных жертв его махинаций.
19 июня 1930 года суд приговорил Артура Рейса, Адольфа Хенниса и Жозе Бандейру к 8 годам заключения в каторжной тюрьме и 12 годам ссылки в колонии. Суд разрешил по желанию приговоренных заменить данное наказание 25 годами ссылки в колонии. Остальные обвиняемые получили менее длительные сроки заключения.
Судьба вдохновителя этой единственной в своем роде аферы в истории фальшивых денег известна. Артур Рейс вышел на свободу 7 мая 1945 года. Как и Жозе Бандейра, он предпочел весь срок отсидеть в Лиссабоне. В тюрьме Рейс обратился к Богу. До конца своих дней он помогал братьям по протестантской вере в качестве проповедника. Его редкие возвращения в бизнес сопровождались сплошными неудачами. Рейс умер 8 июля 1955 года от инфаркта. Газета «Диарио популар» откликнулась на его смерть следующими строками: «Человек, придумавший и осуществивший самую фантастическую из известных денежных афер, наводнившую страну банкнотами в 500 эскудо, не имел в конце жизни даже нескольких сентаво».Виктор Люстиг, один из самых знаменитых аферистов XX века, прославился дерзостью, бесстрашием и тонким знанием человеческой психологии. Люстиг имел 45 псевдонимов и свободно говорил на пяти языках – чешском, английском, французском, немецком и итальянском. В историю мошенничества он вошел как человек, ухитрившийся продать… Эйфелеву башню.
Виктор Люстиг родился в 1890 году в городке Гостинне Австро-Венгерской империи, в ста километрах к северо-востоку от Праги. По одним сведениям, отец Виктора был мэром города, по другим – средним буржуа. Недолго проучившись в парижской Сорбонне, Виктор Люстиг стал странствующим игроком и мошенником. В преступном мире он был известен под кличкой Граф. Респектабельный, с обворожительной улыбкой, всегда элегантно одетый, Люстиг заводил знакомства в фешенебельных ресторанах, на бегах, на выставках и в театрах. Он прекрасно играл в бридж, преферанс, увлекался бильярдом. Основным местом его работы были шикарные океанские лайнеры, курсирующие между Европой и Америкой. Он без труда обыгрывал богатых клиентов в азартные игры, а при случае продавал им мифические земельные угодья в Америке.
Целое состояние Люстиг заработал на продаже так называемого «румынского ящика». Согласно легенде его придумал некий румын, эмигрировавший в конце XIX века во Францию. «Румынский», он же «денежный ящик» представлял собой деревянную или металлическую коробку, оснащенную различными рычажками, регуляторами и циферблатами.
Люстиг сообщал потенциальной жертве, что изобрел аппарат, способный копировать банкноты, и тут же демонстрировал его способности. Достаточно заправить в машинку листы чистой бумаги, нарезанной по размерам денежных купюр, сунуть в щель настоящую банкноту как образец для копирования, повернуть рукоятку сбоку машинки, и из другой щели появится копия денежной купюры. Она будет абсолютно точной, за исключением серии и номера банкноты. Их машина изменяет для того, чтобы все изготовленные фальшивки не имели один и тот же номер, что было бы опасно при сбыте произведенных банкнот. Правда, сетовал изобретатель, машинка работает очень медленно и ей требуется шесть часов, чтобы выдать одну купюру. Но покупателя это не останавливало, и он умолял продать чудо-машинку.
Люстиг сначала отказывался, но потом говорил, что работает над более скоростным вариантом машинки, и, пожалуй, уступит действующую модель, но за хорошие деньги (обычно запрашиваемая цена составляла от четырех до пятидесяти тысяч долларов, хотя себестоимость аппарата не превышала пятнадцати долларов). Люстиг сбывал «румынские ящики» бизнесменам, банкирам, гангстерам и заработал на этой афере более миллиона долларов. Кстати, первые банкноты, выползавшие из «румынского ящика», были настоящими – на тот случай, если покупатель захочет испытать действие аппарата еще раз.
Осудить продавца «румынского ящика»» судье было бы очень трудно. Он не фальшивомонетчик. Деньги, появлявшиеся из его машинки, были настоящими. Главный же расчет афериста был на то, что обманутый им человек не обратится в полицию.
Весну 1925 года Люстиг встретил в Париже. Однажды утром, просматривая газеты, он обратил внимание на статью, посвященную проблемам городского хозяйства. В ней утверждалось, что на содержание Эйфелевой башни выделяется все меньше средств, и если так пойдет дальше, то ее придется снести. В голове Люстига моментально созрел гениальный план.
На это раз аферист решил выдать себя за ответственного чиновника Министерства почт и телеграфов. Подделав правительственные бланки, он разослал письма шести торговцам металлоломом с предложением принять участие в конфиденциальной встрече с заместителем министра в фешенебельном парижском отеле «Крийон». Этот роскошный отель был выбран неслучайно – в шикарных номерах часто обсуждали свои проблемы дипломаты, велись секретные переговоры.
В назначенный час торговцев (откликнулись все!) встретил в холле отеля секретарь министра, он проводил их в роскошный номер. В роли секретаря выступал Робер Артюр Турбийон, бывший укротитель львов в бродячем цирке. В Америке этого мошенника знали под именем Дэн Коллинс.
Люстиг тепло приветствовал бизнесменов и сразу приступил к делу: «Я пригласил вас по очень важному вопросу, а именно возможной продажи Эйфелевой башни». Гости удивленно переглянулись. Выдержав эффектную паузу, Люстиг пояснил: содержание башни обходится казне слишком дорого, поэтому правительство решило демонтировать ее и продать на металлолом. Как известно, общий вес металлических конструкций башни – 7,3 тысячи тонн. Контракт получит тот из коммерсантов, кто сделает лучшее предложение.
«Я полагаюсь на ваше умение хранить секреты, – сказал в заключение “заместитель министра”. – Дело весьма деликатное. За тридцать пять лет многие парижане привыкли к башне, и слухи о ее сносе могут вызвать стихийный протест. Потому я и пригласил вас не в министерство, а в этот отель. Мы подготовимся к демонтажу втайне, а когда работы пойдут полным ходом, протестовать будет уже поздно». Кстати, в те времена Эйфелева башня еще не являлась незыблемым символом Парижа, и даже раздавались голоса избавить город от этого чудовища.
На шикарных машинах торговцы металлоломом отправились на осмотр трехсотметровой башни, построенной по проекту инженера Эйфеля для Всемирной выставки 1889 года как символ достижений техники. Люстиг был сама любезность, охотно отвечал на вопросы дельцов, много шутил, умело разжигая энтузиазм доверчивых покупателей.
После осмотра Эйфелевой башни торговцы пообещали прислать свои заявки в запечатанных конвертах заместителю министра на его адрес в отеле «Крийон». Люстиг еще раз напомнил им о соблюдении тайны. Разумеется, он не собирался устраивать конкурс и сразу наметил жертву – Андре Пуассона. Этот наивный провинциал всерьез полагал, что покупка Эйфелевой башни сделает его знаменитым и поможет пробиться в элиту парижского делового мира.
Эйфелева башня
Люстиг проводил операцию стремительно, поскольку обман мог раскрыться в любую минуту. И действительно жена Пуассона заподозрила подвох: кто этот чиновник, чем вызвана столь спешная продажа и вообще, что это за тайны Мадридского двора?
Люстиг предвидел подобный поворот событий и сделал сильный психологический ход. Он сообщил Пуассону, что тот близок к победе в конкурсе, и тут же, как бы между прочим, пожаловался на свою низкую зарплату, мол, государственные чиновники едва сводят концы с концами. А вот коммерсанту одна сделка с Эйфелевой башней принесет целое состояние.
Поняв, что у него вымогают взятку, Пуассон вздохнул с облегчением. Теперь он не сомневался, что имеет дело с настоящим заместителем министра, а не мошенником. Ему часто приходилось иметь дело с коррумпированными чиновниками. Пуассон быстро понял, почему столь важные переговоры происходят в отеле. Для государственного служащего вымогать взятку в стенах министерства было бы очень опасно.
Таким образом, помимо аванса в размере пятидесяти тысяч франков по «официальному» контракту за металл Эйфелевой башни Люстиг получил еще и крупную взятку. Завершив операцию, он вместе со своим секретарем Робером Турбийоном сразу отправился на железнодорожный вокзал. Когда Пуассон понял, что его обманули, аферисты уже распивали шампанское в Вене.
Сняв номер в шикарном отеле австрийской столицы, Люстиг в течение месяца просматривал французские газеты, но сообщение о мошенничестве, которым обернулась для Пуассона секретная «сделка века», так и не появилось. Значит, Пуассон решил не позориться и скрыл факт надувательства.
Люстиг вернулся в Париж и попытался повторить трюк и продать башню другому торговцу металлом. На этот раз бизнесмен оказался более сообразительным и сразу обратился в полицию. Люстигу и его компаньону пришлось спасаться бегством в Америку.
«Не могу понять так называемых порядочных людей, – говорил Люстиг, обожавший рискованные предприятия. – Их жизнь скучна и однообразна. Да и можно ли назвать их прозябание жизнью!».
Однажды Люстигу каким-то образом удалось попасть на прием к знаменитому гангстеру Аль Капоне. Виктор попросил у него в долг пятьдесят тысяч долларов, пообещав через два месяца вернуть мафиози уже не пятьдесят, а сто тысяч.
Известный своей маниакальной подозрительностью Аль Капоне, тем не менее, решил выдать «графу» деньги, не забыв предупредить, что любой, кто вздумает его обмануть, долго не проживет.
Люстиг согласно кивнул. Он положил деньги на депозитный счет в банке Чикаго, а сам отправился в Нью-Йорк, проворачивать свои делишки.
Через два месяца Люстиг вернулся в Чикаго, забрал деньги из банка вместе с набежавшими процентами и снова пришел к Капоне. «Прошу прощения, мистер Капоне, но мой план не сработал, – сказал он. – Признаю свое поражение, вот ваши деньги». С этими словами он положил на стол пятьдесят тысяч долларов.
Капоне был так поражен честностью мошенника, что тут же отсчитал ему пять тысяч долларов. Люстиг был очень тонким психологом, именно на такую реакцию мафиози он и рассчитывал.
В начале 1930-х годов Люстиг неожиданно связался с фальшивомонетчиком Уильямом Уоттсом. Они наладили производство стодолларовых банкнот. Виктор занимался их распространением. За несколько лет компаньоны изготовили фальшивок на несколько миллионов долларов. Эксперты отмечали, что поддельные банкноты были высокого качества. Но агенты ФБР все же напали на след фальшивомонетчиков, и в мае 1935 года «графа» задержали, Это был его сорок восьмой арест.
Виктор Люстиг ухитрился совершить побег из камеры предварительного заключения нью-йоркской тюрьмы Томбс. Связав девять разорванных на полосы простынь, он спустился из окна тюремного туалета. Побег произошел средь бела дня. Прохожие обратили внимание на человека, спускающегося с верхнего этажа на веревке. Люстиг по пути вниз останавливался на каждом этаже и делал вид, будто протирает оконные стекла. Оказавшись на тротуаре, он бросился бежать.
Но уже через месяц его отловили в Питтсбурге. В декабре 1935 года суд приговорил гениального афериста к двадцати годам лишения свободы – пятнадцать лет он получил за фальшивомонетничество и еще пять за побег. Отбывать наказание ему предстояло в печально знаменитой тюрьме на острове Алькатрас близ Сан-Франциско.
На свободу Виктор Люстиг больше не вышел – 11 марта 1947 года он умер от воспаления легких в тюремном госпитале города Спрингфилд и был похоронен в общей могиле.Западноевропейским королем античной фальсификации считается Альчео Дюссена, много лет поставлявший на мировой рынок поддельные древности. Однако лишь избранные переступали порог его просторной мастерской на окраине Рима.
Судьба никогда не баловала Альчео Доссену из Кремоны. Ни в ранней юности, когда он учился делать скрипки, а потом поступил подмастерьем к каменотесу, ни впоследствии, когда делал надгробия и камины. Уже в зрелом возрасте Доссена отправился в Рим, но через год началась Первая мировая война, и Альчео попал на фронт.
На Рождество 1916 года Доссена получил несколько дней отпуска. В Риме он познакомился с антикваром и ювелиром Альфреде Фазоли, который купил у него за сотню лир небольшой рельеф в стиле Возрождения. Правда, Альчео из скромности сказал, что рельеф сделал его приятель, но антиквар сразу понял, чья эта работа.
В январе 1919 года Доссена демобилизовался, и вскоре его мастерская заполнилась превосходными скульптурами, могильными барельефами, крышками «древних» саркофагов в стиле мастеров Возрождения и классической Греции. Доссена не пытался продать свои произведения, для этого он был слишком скромен. Но в один прекрасный день к нему в мастерскую заглянул старый приятель Фазоли. Осмотрев скульптуры, антиквар предложил продать несколько «этих посредственных копий» за небольшие деньги каким-нибудь простакам.
Конечно, в голове Фазоли родился совсем другой план. Он поспешил к своему приятелю Палесси, имевшему хорошие связи среди торговцев предметами искусства. Компаньоны предложили несколько статуй Доссены одному из римских музеев. На всякий случай они заявили, что сомневаются в подлинности работ. Тщательная экспертиза подтвердила – только Ренессанс, только мастера XIV или XV века могли создать подобные шедевры. Фазоли и Палесси получили кругленькую сумму, и уже на следующий день навязали Доссене кабальный контракт, по которому они получали исключительное право продажи его «посредственных копий». Скульптор получал чисто символическое вознаграждение, но он был доволен уже тем, что его труд кем-то востребован.
Легко представить, какой находкой явился Доссена для алчных антикваров. Снабжая его произведения фальшивыми сертификатами и заключениями авторитетных экспертов, они торговали ими с немалой выгодой. Уже первая статуя, которую они приобрели у Альчео за 200 лир, была перепродана ими в пятнадцать раз дороже. Всего за несколько лет Фазоли и Палесси выручили на фальшивках не менее 70 миллионов лир!
Альчео Доссена создавал скульптуры, каждая из которых становилась сенсацией. Только ни на одной из них не значилась его фамилия. Рим, Берлин, Мюнхен, Нью-Йорк, Кливленд, Бостон, музеи всех крупных городов цивилизованного мира считали за честь иметь работы Доссены, не зная не только истинного имени скульптора, но и даже не подозревая о его существовании.
Скульптура Альчео Доссены
Доссена не имел себе равных именно как фальсификатор, как мастер подделок. Врожденный дар и тонкое чутье сочетались в нем с виртуозной техникой и неистощимой изобретательностью. Как никто другой, он умел придать своим творениям поразительную патину древности, а фактуре мраморных скульптур – полную иллюзию старения. Фальсификатора мог выдать характер повреждений, слишком обдуманных и осторожных. Древние статуи часто находят без рук, ног, носа, подбородка или даже без головы. А Доссена, как и всякий мастер, дорожащий своим созданием, всегда отбивал какие-то второстепенные детали. Кроме того, сильно изуродованная скульптура могла упасть в цене. Антиквары были весьма предусмотрительны, никогда не продавая клиенту больше, чем одну работу Доссены.
Как же так получилось, что сотни экспертов в десятках стран мира не смогли распознать подделки? Причин тому множество: мрамор из римских развалин, своеобразная техника владения резцом и многое другое, однако самое главное – творения итальянца были по-настоящему гениальны.
Доссена был фальсификатором необычайно широкого диапазона. Как отмечают авторы книги о поддельных шедеврах М. Либман и Г. Островский, по всей Европе и Америке в антиквариатах, частных собраниях и музеях можно было встретить скульптуры, рожденные в мастерской Доссены. В Нью-Иоркском музее Метрополитен – прекрасная статуя коры, приписываемая греческому мастеру VI века до Р.Х.; в музее Сан-Луи – этрусская Диана, в Кливленде – архаическая Афина, в Вене – фронтонная группа из Велии, «реконструированная» известным специалистом по античному искусству Ф. Студницки, во многих иных собраниях – готические статуи в духе Джованни Пизано, десятки статуй, саркофагов и портретов, принадлежащих, якобы резцу Донателло, Верроккио, Мино да Фьозоле, Росселлино, Дезидерио да Сеттиньяно и других корифеев ренессансной пластики,
Кстати, об упомянутой выше «реконструкции» Ф. Студницки «фронтонной группы из Велии». Дело в том, что в «подлиннике» Доссены были только две фигуры, нижние основания которых он аккуратно отбил – «для древности». После того, как фронтонная «группа из Велии» приобрела мировую известность, Студницки на основании научных соображений дополнил скульптуру более чем наполовину. В частности, приделал к ней еще одну – третью фигуру.
Всю жизнь Доссена изучал наследие мастеров Ренессанса. Он боготворил итальянского живописца XIV века Симона Мартини. Альчео считал, что не было более «скульптурного» художника, и поэтому решил воплотить его работы в камне. Использовав картину Мартини «Благовещение», Доссена сделал по ней две статуи Мадонны и ангела, а Фазоли их благополучно сбыл с рук, «обогатив» попутно биографию знаменитого живописца.
Подгоняемый постоянной нуждой, Альчео трудился, не покладая рук. Подачки антикваров только поддерживали скромное существование скульптора, хотя из его мастерской выходили все новые и новые произведения. Доссена, не читавший газет и редко выходивший из мастерской, ничего не знал об успехе своих работ. Тем временем нью-йоркский «Метрополитен» за сотни тысяч покупал его «Греческую девственницу» – скульптуру под VI век до Р.Х., а Кливлендский музей – его Мадонну из дерева, приписанную Джованни Низано. Бостонский музей изящных искусств выдержал многочасовую аукционную схватку с конкурентами, чтобы стать владельцем мраморного саркофага Екатерины Сабелло, сделанного Доссеной в стиле флорентийского скульптора XV века Мино да Фьозоле. Антиквары получали сотни и сотни тысяч долларов! Кстати, когда обман наконец открылся, руководители Бостонского музея заявили, что не уберут саркофаг из экспозиции, поскольку «независимо от времени создания это – творение гениального мастера и достойно находится рядом с делами рук великих художников».
Развязка наступила неожиданно. В мае 1927 года у Альчео Доссены умерла жена. Для скульптора потеря близкого человека была тяжелым ударом. Доссена попросил денег у Фазоли и Палесси, но те высокомерно отказали ему. И тогда скульптор решил отомстить проходимцам, выступив с саморазоблачением. Впрочем, бояться ему было нечего: ведь сам он никогда не выдавал свои работы за произведения других художников. Это делали за него антиквары. Позже Доссена говорил: «Да, я выполнил все эти бесчисленные работы – саркофаги, мадонны с младенцами, рельефы и прочие вещи. Но я ничего не подделывал и никого не обманывал. Я никогда не копировал, я всегда занимался реконструкцией».
Фазоли и Палесси сделали роковую ошибку, когда предложили одну из подделок в коллекцию Фрика в Нью-Йорке. Эксперты Фрика усомнились в кое-каких деталях и решили проверить источники поступления работ из Италии.
Тем временем Доссена случайно повстречал старого друга, который рассказал скульптору о новых приобретениях ведущих музеев. По описаниям Доссена понял, что в основном речь идет о его работах. Он без колебаний подал в суд на Фазоли и Палесси.
На суде выяснилось, что предприимчивые итальянцы заработали на скульпторе не менее двух миллионов долларов. В тюрьму их не посадили, так как, продавая скульптуры, они никогда не утверждали, что предлагают подлинники, за них это делали эксперты…
Все европейские газеты подхватили самую громкую сенсацию года. Журналисты и критики окрестили Доссену «гением фальшивок». Фотографии его работал обошли журналы и газеты всего мира.
Крупнейшие коллекционеры и работники ряда музеев Европы и Америки испытали настоящий шок: мало того, что огромные деньги пустили на ветер, теперь они стали объектом насмешек и карикатур. Каждый репортер считал своим долгом поиздеваться над высокомерными знатоками искусства.
Многие специалисты не могли поверить, что они приобрели подделки. Из Нью-Йорка в Рим прибыл крупнейший американский антиквар Якоб Гирш, купивший у Фазоли за очень большую сумму статую Афины «архаической» эпохи. В мастерской Доссена представил ему убедительное доказательство – отбитую им мраморную руку богини. Гирш признал свое поражение. Последних неверующих убедил фильм, снятый в мастерской Доссены доктором Гансом Кюрлихом. Перед объективом кинокамеры скульптор создавал свою последнюю подделку – «античную» статую богини.
Популярности Доссены мог позавидовать любой художник. Великий, гениальный… Этими и подобными эпитетами щедро награждали Доссену. О нем сняли фильм, журналисты умоляли об интервью, его произведениям посвящали обстоятельные статьи в солидных искусствоведческих журналах. В 1929 году галерея Корони в Неаполе организовала большую выставку его работ. В следующем году такие выставки состоялись в Берлине, Мюнхене, Кельне.«У человека может быть любой характер. Главное – чтобы был характер! Не обязательно выть вместе с волками! Необходимы убеждения! Убеждения необходимы!» Этими словами 38-летний отпрыск известного австро-венгерского княжеского рода Людвиг Альбрехт фон Виндишгрец завершил книгу своих ранних мемуаров под названием «От красного принца к черному».
Род Виндишгрецов древний. Во времена Австро-Венгерской монархии его представители были крупнейшими земельными собственниками и влиятельнейшими военными. С последним императором Карлом I (он же король Венгрии Карл IV) принца связывала тесная дружба. После смерти в апреле 1922 года отлученного от власти Карла принц Людвиг поклялся сделать все возможное для восстановления монархии. У него было немало единомышленников даже в окружении правившего страной контр-адмирала Миклоша Хорти, называвшего себя «наместником империи». В Венгрии возникла целая сеть тайных монархических обществ и союзов. К их лидерам относились премьер-министр граф Телеки и его преемник граф Бетлен – оба владели землей на тех территориях, которые отошли от Венгрии.
Регент Хорти
Но где взять деньги? Кутежи, непомерные расходы подорвали состояние Виндишгреца. В один из зимних дней 1921 года принцу позвонил его старый друг Габриэл Барош, управляющий Государственной почтовой сберегательной кассой, и предложил Людвигу заняться печатанием фальшивых французских денег.
Виндишгрец уже имел опыт в делах с поддельными банкнотами. При попытке пустить в оборот чешские кроны в обращение сначала был арестован его соучастник Юлиус Мешарош, а потом и сам принц. Арест помешал ему принять участие в перевороте, предпринятой в октябре 1921 года королем Карлом.
Барош свел принца с человеком, ставшим душой преступного предприятия, – авантюристом Артуром Шультце, на счету которого было немало успешных афер. Шультце дал понять, что в Германии при поддержке влиятельных сил уже начато изготовление фальшивых французских банкнот.
Виндишгрец договорился с начальником политической полиции Надоши, а также с военным министром графом Чаки, графом Телеки, директором государственного военного картографического института генералом Ладиславом Гере и рядом других видных государственных деятелей о мерах по обеспечению безопасности и организации «дела». Господа охотно поручили Людвигу фон Виндишгрецу организовать аферу с фальшивыми деньгами, и принц тотчас выехал в Германию «перенимать опыт».
В начале 1923 года Людвиг посетил типографию под Кельном, где печатались фальшивые деньги. Там ему показали типографские пластины и пробные экземпляры изготовленных франков. Полковник Макс Бауэр определил качество печати как отличное, а вот бумага оставляла желать лучшего. Виндишгрец договорился с ним, что, как только будут улажены все формальности, машины и типографские пластины переправят в Будапешт.
Принц Людвиг вернулся в Венгрию, связался с графом Телеки. Тот, в свою очередь, проинформировал премьер-министра Бетлена о планах Виндишгреца. В результате было принято решение разместить типографию в двухэтажном здании Военно-географического института на улице Ретек. Главой предприятия Бетлен назначил верховного полицейского страны Эммериха Надоши, а заведовать производством поручил майору Ладиславу Гере.
В апреле 1923 года в Будапешт прибыли машины и типографские пластины в сопровождении Артура Шультце и двух экспертов. Никаких перебоев в снабжении бумагой и красками не было. Работа велась с большим размахом, при тайной и явной поддержке многих членов правительства. Любопытный факт: в число активных участников этой преступной организации входил личный секретарь главы государства адмирала Хорти – Барта. Он согласился держать в своем кабинете чемодан, набитый фальшивыми французскими банкнотами. Правда, его попросил об этой любезности сам шеф полиции.
К началу 1925 года были отпечатаны первые 1000-франковые банкноты. Юлиус фон Мешарош приступил к выполнению задания: проверить фальшивые деньги за рубежом. Епископ Задравец согласился устроить на своей вилле склад «готовой продукции». Сбыт денег контролировал президент почтовой сберегательной кассы Барош. Он обратился к директору Национального банка Хорвату с просьбой проверить качество банкнот. Выяснилось, что деньги из-за плохого качества использованной бумаги легко отличить от настоящих и сбыт их во Франции невозможен. Необходима сеть агентов по сбыту фальшивых денег за пределами Франции.
За выполнение этой задачи взялся полковник Генерального штаба Аристид Янкович фон Есцениц. Он должен был под защитой дипломатического паспорта доставить фальшивые деньги за рубеж и там организовать их сбыт. В декабре 1925 года полковник отправил в Гаагу. Багаж Янковича, состоящий из нескольких больших чемоданов, был опечатан в Министерстве иностранных дел. Когда чиновник спросил Янковича, что же такое таинственное он вывозит из страны, тот не без юмора ответил: «Фальшивые деньги».
Янковичу предписывалось сдать декларированные как «курьерская почта» поддельные деньги в венгерское посольство в Гааге. Однако полковник нарушил инструкции и вместо Гааги отправился в Роттердам. Там он встретился с двумя подчиненными ему агентами и в их присутствии в гостиничном номере вскрыл чемоданы. При этом он незаметно переложил в свой карман 4 тыс. франков – на мелкие расходы.
На следующий день после прибытия в Роттердам полковник пришел в банк и протянул кассиру 1000-франковую банкноту с просьбой обменять на гульдены. Кассир взглянул на купюру, извинился, сказав, что у него кончились наличные, и попросил немного подождать, пока он принесет очередную партию разменных денег. Через минуту рядом с Янковичем возникли два господина, которые попросили прогуляться с ними до ближайшего полицейского участка.
В полиции с полковником особо не церемонились: после того как в его бумажнике нашли еще несколько фальшивых купюр, ему предложили раздеться. Напрасно Янкович протестовал, угрожал политическими осложнениями, апеллировал к дипломатической неприкосновенности, «не отмененной и в Нидерландах», заявлял, что фальшивые деньги он с чистой совестью купил у голландца. Ничего не помогло. Аристид Янкович фон Есцениц снял свои офицерские брюки и остался… в шелковых дамских чулках с подвязками, под которыми оказалось еще несколько купюр.
Тут же был выписан ордер на обыск гостиничного номера Янковича. Голландская полиция вскрыла «курьерскую почту» и конфисковала 10 миллионов фальшивых франков.
Венгерское посольство узнало об инциденте в Роттердаме еще до официального обращения голландской полиции, по-видимому, от одного из агентов Янковича, которым последний продемонстрировал содержимое чемоданов. Уже через несколько часов об этом стало известно в Будапеште. Виндишгрец негодует: «Непростительная глупость менять деньги именно в банке!» За несколько дней до этого в Гамбурге оказался под арестом другой агент, сделавший ту же глупость в Копенгагене. В Военно-географическом институте и на вилле епископа Задравца деньги были сожжены.
В Будапешт прибыли три полицейских агента из Парижа. Через несколько дней они вышли на главаря банды фальшивомонетчиков – венгерского аристократа князя Людвига Виндишгреца. В первый день нового, 1926 года был арестован секретарь принца Дезидериус Раба. Через три дня его участь разделил 43-летний Виндишгрец.
Мировая печать внимательно следила за происходящим в Венгрии. Газета «Форвертс» сообщала 5 января 1926 года: «В понедельник в Будапеште в связи с аферой с фальшивыми деньгами был арестован принц Людвиг фон Виндишгрец, бывший министр продовольствия Венгрии. Аресту предшествовал непростой разговор между “наместником престола” Хорти и премьер-министром Бетленом, причем Хорти противился аресту Виндишгреца. Французские сотрудники уголовной полиции, которые уже в течение нескольких дней находились в Будапеште, привели, однако, настолько неопровержимые доказательства участия Виндишгреца в афере вокруг фальсификации банкнот, что Хорти в конце концов дал согласие на его арест».
Всего было арестовано 45 человек. За решеткой оказался и шеф полиции Надоши. Артур Шультце и военный министр граф Чаки успели скрыться.
Венгерское агентство печати 7 января 1926 года распространило заявление Бетлена, в котором премьер-министр назвал подделку франков преступлением и подчеркнул, что всеми силами будет содействовать расследованию аферы, он или доведет расследование до конца, или уйдет со своего поста. Через месяц была создана парламентская комиссия с целью полного и всестороннего разбирательства этого дела. Утверждалось, что к подделке банкнот политические партии не причастны.
Процесс против Виндишгреца, Надоши и их сообщников начался в Будапеште 7 мая 1926 года. Председателем суда был доктор Геза Тереки, который с первых шагов был осведомлен об афере с фальшивыми франками. Государственному обвинителю доктору Штрахе было поручено до начала процесса согласовать с подсудимыми показания и изъять из протоколов предварительного следствия все, что бросило бы тень на правительство.
Принц Виндишгрец и шеф полиции Надоши предстали перед судом как герои нации. Виндишгрец заявил: «Мне хорошо известно, что мои действия вступали в противоречие с уголовным кодексом, но перед лицом истории я невиновен. Я действовал в интересах великой Венгрии. Может быть, к суду привлекался премьер-министр Вильям Питт, когда он в свое время наводнил всю Европу фальшивыми ассигнациями, чтобы поставить на колени Францию якобинской диктатуры, врага своего народа? Нет! Нет, господа, британская общественность считала его не преступником, а честным человеком». Надоши тоже сделал громкое заявление: «У нас не должно быть никаких колебаний в отношении Франции. Именно она виновна в том, что Венгрия лишилась двух третей имперской территории».
Премьер Бетлен лестно отозвался о Виндишгреце: «Я знаю принца как человека чести и уверен, что он никогда не пошел бы на подделку денег в целях личного обогащения».
Неожиданно трудности возникли с Дезидериусом Рабой, секретарем принца. Он пытался дать показания, что в афере замешаны Телеки и Бетлен, но судья оборвал его: «Это ваши фантазии. Ни у кого из обвиняемых не хватило наглости их повторить». Правда, некоторые свидетели: граф Сиграи, маркграф Паллавичини, граф Янкович-Безан – также дали понять, что граф Бетлен был посвящен в акцию еще в 1923 году. Но суд их показания проигнорировал.
Виндишгрец был приговорен к четырем годам тюрьмы и денежному штрафу, эквивалентному 600 маркам. Такой же срок получил Надоши, Раба – полтора года тюрьмы. Суд отметил «высокий патриотизм» обвиняемых. Они – «жертвы катастрофического несчастья, следствием которого явилось расчленение Венгрии».Принц Людвиг не успел толком познакомиться с тюремным режимом, как премьер-министр Бетлен распорядился поместить его в госпиталь ордена иезуитов, где «черный принц» ни в чем не нуждался. Газета «Форвертс» 27 мая 1926 года так прокомментировала приговор: «Что же дальше? Не пройдет, по-видимому, и года, как Хорти амнистирует приговоренных». Газета ошиблась лишь в сроках. Все осужденные, за исключением Виндишгреца и Надоши, в тот день, когда «Форвертс» опубликовала свое пророчество, уже находились на свободе. Двое основных обвиняемых присутствовали на рождественской мессе как свободные граждане, так как 22 декабря 1926 года Хорти амнистировал принца фон Виндишгреца и Эммериха Надоши. За «заслуги перед Венгрией» регент Хорти пожаловал принцу Людвигу Альбрехту фон Виндишгрецу чин майора…
В течение многих веков алхимики были заняты поиском так называемого «философского камня» для превращения неблагородных металлов в золото и серебро. Чудо свершилось в 1925 году, когда сорокалетний баварец Франц Таузенд заявил, что нашел «философский камень». К поразительному открытию бывший жестянщик шел очень долго. Как утверждает К. Гофман, посвятивший Таузенду целую главу своей книги об алхимии, он опробовал свои возможности в различных других «видах искусства». Баварец пытался получить морфий из поваренной соли, открыть новый способ переработки стали, изобрести препараты против тли, ящура и язв у животных. А еще он хотел придумать лак, придающий скрипкам звучание инструментов старинных итальянских мастеров. Свои эксперименты Таузенд проводил в амбаре на своем участке в Оберменцинге близ Мюнхена. Кроме того, Таузенд создал систему химических элементов, причем сто из них еще предстояло открыть. Результатом его химических изысканий стала книга, изданная в 1922 году под названием «180 элементов, их атомные веса и включение в гармонически-периодическую систему».
Франц Таузенд дал «единственно правильное» определение элемента: точно так же, как в учении о гармонии, где основной тон вместе с терцией и квинтой образует аккорд, элемент гармонически составлен из трех видов вещества. «Если мы открываем элемент в сегодняшнем смысле этого слова, – рассуждал изобретатель, – то нам просто удалось получить гармоническое сочетание трех видов вещества, которое совпадает с элементом».
Таузенд не скрывал, что его целью является трансмутация элементов. Первого же найденного им инвестора Таузенд обобрал на 100 тыс. марок. Вместо того чтобы тратить средства на химические опыты, он скупал дома, поместья, заброшенные замки, чтобы потом их выгодно перепродать. В апреле 1925 года, когда инвестор стал проявлять нетерпение, Таузенд сообщил ему, что совсем скоро начнется получение золота, ведь тайна «философского камня» им раскрыта. Но для того чтобы построить лаборатории для производства золота в промышленных масштабах, нужны дополнительные инвестиции. А что если сам президент Гинденбург станет гарантом предприятия? Через посредника, государственного секретаря Майснера, шефа президентской канцелярии Гинденбурга, аферист вышел на генерала Людендорфа.
Издатель фашистского листка «Фелькишер курир» Людендорф искал деньги для национал-социалистского движения. Алхимик Таузенд показался «герою мировой войны» посланцем свыше. Людендорф назначил эксперта-химика, чтобы подвергнуть процесс производства золота проверке.
Эксперимент проходил в ванной комнате гостиничного номера. Плавильный тигель Таузенд разогрел на электроплите. А потом на глазах изумленного наблюдателя из расплава свинца, к которому добавил 3 грамма оксида железа (то есть ржавчины), получил 0,3 грамма золота. Итак, показательная алхимическая трансмутация прошла с успехом, и эксперт доложил шефу: «Господин генерал, это невероятно, но он сварил золото!»
Людендорф привлек к «верному делу» несколько финансистов. Благодаря их вложениям Франц Таузенд основал «Общество 164» (в его системе элементов золото имело номер 164). Людендорф заключил с Таузендом соглашение, по которому все права на производство золота отходили к генералу. Алхимик должен был получить пять процентов от прибыли, акционеры и пайщики – двенадцать процентов, ассистенты – восемь, а три четверти прибыли Людендорф забирал себе и на нужды партии национал-социалистов.
Среди членов «Общества 164» были такие крупные промышленники, как Манесман и Шелер, финансовые тузы немецкого рейха, аристократы – князья Шенбург-Вальденбург, но были и простые люди, пенсионеры, которые доверили последние сбережения Таузенду, купив ценные бумаги нового предприятия. Более миллиона марок оказалось в распоряжении Франца Таузенда, «человека с удивительными глазами Христа».
В декабре 1926 года алхимик получил от Людендорфа карт-бланш. «Общество 164», переименованное позднее в «Исследовательское общество Таузенда», оборудовало несколько лабораторий по всему германскому рейху. Для того чтобы не вызывать ажиотажа, лаборатории носили нейтральные названия, например, «Северогерманское предприятие сплавов». Таузенд путешествовал от филиала к филиалу, проводил переговоры «на высшем уровне» и между делом скупал земельные участки и замки. Во время беседы с председателем совета управления казначейства, бывшим министром Ленце, он живо интересовался, куда надежнее всего поместить золото, которое будут производить его фабрики.
Генерал Эрих фон Людендорф
Затем Франц Таузенд отправился в Италию, где убеждал поучаствовать в проекте секретаря фашистского диктатора Муссолини. Он говорил, что благодаря промышленному производства золота Германия и Италия станут самыми мощными державами мира. Прежде чем принять соблазнительное предложение, итальянцы послали к нему с инспекцией профессора химии. Встреча состоялась в замке Эппау «барона» Таузенда в южном Тироле. Профессор настоял на пробном опыте. Франц колдовал, как его предшественники в далеком Средневековье. Но ученому удалось его разоблачить. «Невинный» кусочек свинца, который алхимик хотел добавить в расплав в последний момент, оказался сплавом свинца с золотом!
В начале 1929 года «исследовательское общество» вынуждено было признать себя несостоятельным. Никто не мог объяснить, куда девалось более миллиона золотых марок. Заброшенные фабричные установки, земельные участки для новых мастерских, полуразрушенные замки – все это свидетельствовало о расточительстве Таузенда. Вкладчики обвинили его в мошенничестве. Под фамилией жены алхимик скрылся в итальянском городке Аппиано. Правда, здесь ему не повезло. В январе 1929 года он попал в автомобильную аварию. Власти установили его личность и выслали Таузенда в Германию, где Франца поджидали разгневанные инвесторы.
Полтора года провел Таузенд в тюрьме как подследственный. Дело было щекотливым, ибо в него оказались втянуты влиятельные политики и промышленники. Алхимик настаивал на своей невиновности. Он умеет делать золото в промышленных масштабах и может это доказать. Следователь и прокурор вынуждены были разрешить ему продемонстрировать свое искусство.
Следственный эксперимент проходил в октябре 1929 года на главном монетном дворе Мюнхена в присутствии его директора, полицейских, прокурора, следователя и адвоката. Таузенда раздели, тщательно обыскали, от зубов до ногтей на ногах, даже выворачивали веки. Несмотря на это алхимик ухитрился изготовить золото, чем вызвал замешательство окружающих. Из свинцовой пробы весом 1,67 г он выплавил металлический шарик, который содержал 0,095 г чистого золота и 0,025 г серебра. Слухи об удачной трансмутации распространилась по городу. Директор монетного двора заявил репортерам, что он чувствовал бы себя гораздо спокойнее, если бы этого кусочка золота, выплавленного Таузендом, вовсе не существовало.
На следующий день газеты сообщили о сенсационном результате опыта: «Алхимик Таузенд доказывает свое искусство». Газета «Дрезднер нахрихтен» 9 октября отмечала: «Перед нами вещественный результат. Это означает, что найден искусный способ делать золото, если только Таузенд не сделал ловкой подмены, несмотря на все принятые предохранительные меры». Сам Таузенд заявил после триумфа: «Если я буду оправдан, ко мне придут сотни новых инвесторов, готовых дать мне любые деньги, лишь бы я продолжал свои опыты».
Адвокат потребовал немедленного освобождения клиента. Однако суд отклонил это прошение: Таузенд находится под следствием за мошенничество. Его не судят, как алхимика в Средние века.
Основной процесс начался только в январе 1931 года. Судебное разбирательство находилось под пристальным вниманием немецкой общественности. «Чтобы в двадцатом веке человек мог выманивать добро у образованных людей под тем предлогом, что он может сделать золото, это просто не укладывается в голове, – писал репортер газеты “Мюнхер нёйсте нахрихтен”. – И все же у нас достаточно доказательств того, что глупость существовала во все времена».
Во время процесса адвокат Таузенда не раз напоминал об удачном опыте на мюнхенском монетном дворе. Приглашенный в качестве эксперта профессор Гонигшмид из Мюнхена решительно заявил, что превращение элементов путем простой химической реакции, как это практиковал Таузенд, провести нельзя. Этого можно достигнуть только разрушением атомов, для чего потребовались бы энергии, которыми в настоящее время земляне не располагают.
Таузенд и его адвокат утверждали, что превращение элементов происходит на основе «гармонически-периодической системы». Но Гонигшмид был знаком с брошюрой «180 элементов» и назвал ее автора фантазером, весьма далеким от естественных наук, который черпает знания из устаревших учебников.
Превращение свинца в золото, столь убедительно продемонстрированное Таузендом на монетном дворе, получило во время процесса свое объяснение. «Искусственное» золото в количестве 95 милиграммов, состоящее на 80 процентов из чистого золота и на 20 процентов из серебра, вполне могло образоваться… из золотого пера авторучки. Для таких перьев применяли сплав золота с серебром близкого состава. По другой версии, алхимик спрятал тончайшую золотую фольгу в сигарету, пепел с которой во время эксперимента стряхивал в плавильный тигель.
Суд признал Франца Таузенда виновным в мошенничестве и приговорил к 3 годам и 8 месяцам лишения свободы. Адвокат Таузенда пытался убедить суд в том, что виноват не только его подзащитный: на самом деле надо судить Людендорфа и других партийных бонз из нацистской партии, а также тех, кто финансировал аферу. Они так превозносили Таузенда, что тот действительно стал воображать себя гением.
Выйдя на свободу, Таузенд пустился в новые авантюры. Но удача окончательно отвернулась от него. Он умер в тюремной больнице 9 июля 1942 года. Вот так бесславно закончилась карьера великого афериста от алхимии.В декабре 2003 года в России появилась премия самой эпатажной рекламы «Позолоченная муха» имени Джона Бринкли. Откуда взялось столь странное название? Дело в том, что в 1923 году по американскому радио прозвучала первая рекламная передача и провел ее скандально прославившийся врач-шарлатан Джон Бринкли. Сейчас мало кто о нем помнит. А ведь в свое время о «козлином хирурге» говорила вся Америка от Калифорнии до Нью-Джерси.
Джон Ромулус Бринкли родился 8 июля 1885 года в деревне Бета, Джексон Каунти (штат Северная Каролина) в семье лекаря и домохозяйки. Позже Бринкли сменил второе имя Ромулус на Ричард. Он рано осиротел и воспитывался теткой.
Джон Бринкли работал помощником железнодорожного агента, торговал на ярмарках «змеиным ядом», помогал знахарю. Многое почерпнул Джон у доктора Бурка, специализирующегося на лечении сексуальных расстройств с помощью «народных» средств. Наконец он пустился в самостоятельное плавание. В Гринвиле (Южная Каролина) вместе с чикагским мошенником Джеймсом Кроуфордом молодой человек открыл лавку под интригующей вывеской «Электродоктора Гринвиля». Он обещал в кратчайшие сроки решить любые сексуальные проблемы. Самое удивительное, что от пациентов не было отбоя, хотя один укол стоил 25 долларов! Конечно, страждующие не подозревали, что их лечат подкрашенной дистиллированной водой. Через два месяца псевдо-доктора скрылись в неизвестном направлении, не рассчитавшись по кредитам.
Джон Бринкли
Вскоре Джон женился на Минни Джоунс, дочери практикующего врача. Она подарила ему сына. Это был второй брак Бринкли. Первая избранница Салли Уайк родила трех дочерей, но не оценила врачебных перспектив супруга и в 1913 году подала на развод.
Бринкли с детства мечтал о профессии врача, и даже учился в медицинском колледже, но до высшего образования не дотянул. Диплом Джон купил за пятьсот долларов в Медицинском университете Канзас-Сити у профессора Александера. Когда один из журналистов написал, что Александер продает дипломы за двести долларов, профессор искренне возмутился: «Это наглая и беспринципная ложь! Я никогда не продавал дипломы дешевле, чем за пятьсот долларов».
После Первой мировой войны доктор Бринкли поселился в деревушке Милфорд (штат Канзас), где открыл частную практику. Однажды к нему обратился фермер Ститтсворт с жалобой на проблемы интимного характера: «Беда, доктор, беда. Не могу выполнять супружеские обязанности». Бринкли предложил пациенту вживить в мошонку яички козла. И фермер с радостью согласился, хотя понятия не имел, что ему предлагают. Но самое поразительное, к Ститтсворту вернулась мужская сила, о чем вскоре стало известно всей округе. Через девять месяцев в семье Ститтсворта родился сын, названный Билли в честь козла-донора. Такова легенда о первом опыте Джона Бринкли, прозванного «козлиным хирургом».
В августе 1918 года Джон Бринкли бросил в массы лозунг: козлиные железы должны пересадить все уважающие себя мужчины. При этом доктор делал оговорку: эффективность операции напрямую зависит от интеллекта пациента: чем он выше, тем лучше приживаются козлиные детали. Таким нехитрым способом Бринкли застраховал себя от жалоб пациентов: кто захочет признать себя дураком?!
Поток пациентов, хлынувший в клинику, превзошел самые смелые ожидания – в неделю проводилось не менее сорока операций, но очередь все росла, хотя операция стоила дорого – 750 долларов. Для сравнения: средняя годовая зарплата врача в то время не превышала 1000 долларов.
Бринкли построил в Милфорде настоящий медицинский центр на 50 коек. Теперь ему ассистировали родственники и близкие друзья. Что именно пересаживали пациентам от трехлетних козлов породы Тоггенберг, осталось неизвестным, но поговаривали, что в клинике даже кормили козлятиной, мол, такая пища лучше способствует адаптации козлиных частей человеческим организмом.
Бизнес доктора Бринкли процветал: ежедневно в его клинику обращалось до 500 пациентов. Многие ограничивались дорогостоящей консультацией. Те же, кто решался на операцию, сразу вносили в кассу 750 долларов и в течение нескольких недель ждали своей очереди в специально отстроенной гостинице.
Джон Бринкли стал расширять дело и купил радиостанцию. В сентябре 1923 года в эфире раздались позывные его мощной радиостанции «KFKB 1050» («Kansas First, Kansas Best» – «Первая в Канзасе, лучшая в Канзасе»). Бринкли считается одним из отцов радиорекламы. Весь день в эфире посылались его призывы: «Срочно звоните в клинику Бринкли, завтра будет поздно!», «Обращайтесь к доктору Бринкли, воспользуйтесь преимуществом нашей комплексной операции». Любой американец, приславший два доллара и описание симптомов болезни, мог получить от «народного доктора» консультацию по радио. Кроме того, станция «KFKB» передавала джазовые мелодии, библейские проповеди.
Успех радиорекламы был ошеломляющим! Три тысячи писем в день! Бринкли пришлось построить в Милфорде новое почтовое отделение и выплачивать зарплату его сотрудникам. Наконец, он открыл Национальную фармацевтическую ассоциацию доктора Бринкли, объединившую аптекарей по всей Америке. Каждому препарату был присвоен собственный номер, к примеру, «Бринкли-15». Злые языки поговаривали, что во всех таблетках содержались одни и те же ингредиенты: мука, лимонная кислота и мел. Правда, в разных пропорциях, в зависимости от номера таблетки. На самом деле «народный доктор» использовал доступные лечебные препараты, только присваивал им свое имя и порядковый номер. Фокус состоял в том, что лекарства по списку Бринкли стоили гораздо дороже, чем в обычной аптеке.
Ежедневно на «KFKB» приходило несколько тысяч писем от взволнованных радиослушателей, которые описывали свои реальные и мнимые болезни и спрашивали совета у народного доктора. Бринкли говорил вкрадчивым голосом: «Я приветствую своих друзей из штата Канзас, всех, кто сейчас слушает доктора Бринкли из Милфорда. Передо мной лежат сотни ваших писем – трогательные свидетельства любви и доверия… Я смогу ответить сейчас только на некоторые из них. На другие отвечу по почте. Молю вас, не забывайте вложить в письмо два доллара, всего два доллара! Они не сделают мне состояния, но зато позволят ответить вам… Вот я читаю письмо несчастной матери и плачу – о, бедное дитя! Но стоит только отправиться в ближайшую аптеку Национальной фармацевтической ассоциации доктора Бринкли и купить препараты “Бринкли-12” и “Бринкли-9”, как все нормализуется! Принимайте по две таблетки после еды… Джентльмен, страдающий одышкой, пейте “Бринкли-17” три раза в день, и ваши проблемы забудутся, как страшный сон…»
Аптекари, входящие в Национальную фармацевтическую ассоциацию доктора Бринкли, зарабатывали до 100 долларов в день! При этом у обычного фармацевта доход редко превышал 10 долларов в неделю. За каждое проданное лекарство по списку Бринкли получал по одному доллару. По самым скромным подсчетам, этот бизнес приносил ему до 500 тыс. долларов в год.
В Милфорде Бринкли просто боготворили. Он щедро пополнял городскую казну. На его деньги был построен водопровод. Но и противники «козлиного хирурга» не дремали. Американская медицинская ассоциация («АМА») не раз обвиняла его в шарлатанстве и невежестве. Моррис Фишбейн, секретарь «АМА», назвал Бринкли «бесстыдным квэком» (квэком в СЩА именуют врача без диплома, врача-шарлатана). В Канзасский комитет по медицинским регистрациям поступали письма с требованиями лишить лицензии Джона Бринкли. «Козлиный хирург» обвинялся в безнравственности, алкоголизме, непрофессионализме и зловредной медицинской практике. Ученые доказывали, что козлиные яички не могут прижиться в человеческом организме.
Наконец, Бринкли позволил членам Канзасского комитета по медицинским регистрациям побывать на операции по пересадке козлиных желез. Они пришли, понаблюдали и на следующий день отобрали у Бринкли лицензию. В феврале 1931 года Федеральная комиссия по радиовещанию закрыла «KFKB» под тем предлогом, что она является рупором медика-шарлатана.
Бринкли объяснял развязанную против него кампанию завистью врачей-неудачников и высмеивал профессиональную медицину: «Апостол Лука, между прочим, тоже был квэком и не числился в членах Американской медицинской ассоциации». Когда же Бринкли запретили практиковать, он легко вышел из положения, пригласив в свою клинику дипломированных хирургов.
Бринкли пошел в политику и выдвинул свою кандидатуру на пост губернатора штата Канзас. «Козлиный хирург» провел мощную избирательную кампанию. Церковники в своих проповедях сравнивали жизненный путь Джона Бринкли и Иисуса Христа и находили у них много общего. За доктора голосовали в основном простые люди. Избирательная комиссия забраковала по формальным причинам около 50 тысяч бюллетеней, поданных за доктора. К примеру, если было написано Джон Бринкли или Д-р Бринкли, а не как положено – Д.Р. Бринкли, бюллетень считался испорченным. В результате победил представитель демократической партии, набравший 217 171 голос, у квэка был третий результат – 183 278 голосов. Два года спустя Бринкли снова баллотировался на пост губернатора и опять был третьим, уступив победителю все те же 34 тысячи голосов.
Продав «KFKB» за 90 тыс. долларов, Бринкли открыл новую радиостанцию «XER» на территории Мексики в городке Вилла Акуна, расположенном на берегу реки Рио-Гранде. Со временем «XER» стала самой мощной радиостанцией в мире, она вещала на всю территорию США, Канаду, Мексику и страны Карибского бассейна.
Сам Бринкли в 1933 году обосновался по другому берегу Рио-Гранде – в американском пограничном городке Дель Рио, где снял три этажа в отеле «Росвелл». Его клиника по пересадке козлиных желез обрела мировую известность. На чудо-операции доктора Бринкли по повышению потенции записывались пациенты со всего мира; из Германии и Японии, России и Китая. Для богатых появился свой тариф – 1500 долларов за пересадку от элитного козла. Пациент сам мог выбрать себе донора из стада.
Королевский университет Павии (Италия) выдал доктору Бринкли диплом без экзамена. Не осталась в долгу и Британская ассоциация медиков, разрешившая практиковать «козлиному хирургу» на территории Соединенного королевства.
К 1937 году Бринкли стал богатейшим медицинским работником Северной Америки. Его состояние превысило 12 миллионов долларов. Он был владельцем цитрусовых плантаций, нефтяных скважин, четырех 16-цилиндровых кадиллаков, 115-футовой яхты «Д-р Бринкли III», двух аэропланов. Супруги Бринкли вместе с сыном Джонни Боем объехали весь мир. Повсюду «козлиного хирурга» принимали с большими почестями. Его жена Минни на званых вечерах сверкала драгоценностями. Джон обрастал важными связями в Голливуде, Канзасе, и даже в Вашингтоне.
Представители традиционной медицины продолжали обвинять «козлиного хирурга» в мошенничестве. В 1939 году Бринкли проиграл очередное судебное разбирательство Фишбейну. Через год американские власти оштрафовали доктора на 200 тысяч долларов за сокрытие налогов, а затем убедили мексиканцев закрыть радиостанцию «XER». В судах одновременно рассматривалось несколько исков пациентов, недовольных результатами козлиных операций. Министерство почт США обвинило Бринкли в многолетних махинациях с торговлей по переписке и нанесении ущерба в размере 12 млн долларов.
В феврале 1941 года суд города Сан-Антонио признал Бринкли банкротом. Все эти переживания не прошли бесследно для «козлиного хирурга». Он перенес два сердечных приступа, из-за образовавшегося тромба ему пришлось ампутировать ногу. 26 мая 1942 года Джон Бринкли скончался. Он был похоронен в Мемфисе, штат Теннесси. Один из его бывших пациентов не смог сдержать слез: «Конечно, он обобрал меня… Но вы не представляете, каким удивительным человеком он был!»12 марта 1932 года между девятью и одиннадцатью часами утра в роскошной парижской квартире на авеню Виктора Эммануила III, дом 5, раздался револьверный выстрел. Один из самых богатых в мире людей, старый холостяк, «спичечный король» Ивар Крейгер пал мертвым на пол. Из сообщений прессы следовало, что смертельный выстрел произвел он сам. Полиция, однако, не внесла Крейгера в учет самоубийц в Париже, как это требовалось по инструкции. Для этого были несомненно основания, так же как и для отказа исследовать отпечатки пальцев на орудии преступления. Дневники и личные записи покойного, изъятые полицией, были затем уничтожены, так что родственникам и друзьям не удалось на них даже взглянуть.
Ивар Крейгер входил в число самых крупных акул международного финансового капитала. Он родился 2 марта 1880 года в Швеции в семье русского консула, владельца транспортной компании и спичечных фабрик. В 1902 году Крейгер успешно сдал выпускной экзамен в Стокгольме по специальности инженер-строитель и на пять лет уехал в Соединенные Штаты. Вернувшись в Швецию, Ивар вместе с партнером основал строительную фирму «Крейгер и Толль», которая за четыре года превратилась в акционерное общество с основным капиталом в миллион шведских крон.
Настоящая карьера Крейгера началась перед Первой мировой войной, когда он решил заняться семейным бизнесом – производством спичек. В 1917 году Ивар Крейгер зарегистрировал в США Международную спичечную корпорацию, которая в основном занималась тем, что скупала недвижимость… у компании «Крейгер и Толль». За недвижимостью последовали леса, шахты, фабрики, заводы по всему миру. Ценные бумаги спичечной корпорации пользовались у американцев большим спросом.
После войны многие государства, обескровленные экономически, оказались на краю гибели. Ивар Крейгер был готов предоставить кредиты любой стране. В период с 1925 по 1930 год он выдал кредитов на 387 миллионов долларов! За низкой процентной ставкой скрывался целый веер услуг по созданию привилегированного и монопольного положения для предприятий Крейгера. Его спичечная империя состояла из ста пятидесяти фабрик в тридцати странах мира, на которых трудилось свыше шестидесяти тысяч рабочих. Ивара стали называть «спичечным королем».
Ивар Крейгер
Все ближе и ближе подбиралась корпорация Крейгера к всемирной спичечной монополии, владея уже по меньшей мере шестьюдесятью процентами мировой спичечной продукции. А это означало, что Крейгер мог теперь практически повсюду устанавливать свои цены на спички.
Однако источником его доходов были не только спички. В конце 1920-х годов концерн Крейгера контролировал 50 процентов мирового производства железной руды и целлюлозы. Он владел пакетами акций в машиностроении, электроиндустрии и многих других отраслях производства. Ему принадлежали железнодорожные и пароходные линии, огромные земельные участки по всему миру, и даже золотые рудники в Боливии.
Крейгер очень любил Париж и держал там постоянную квартиру и офис. В 1927 году, когда франк пошатнулся, Крейгер предоставил пятипроцентный заем Франции на 75 миллионов долларов, который правительство использовало для погашения разорительного кредита Джона Моргана-младшего. Крейгер получил орден Почетного Легиона. Пресса почтительно называла его «Наполеоном мировой экономики», «Принцем Всемирной Финансовой Империи».
23 октября 1929 год Ивар Крейгер предложил выгодный кредит правительству Германии в размере 125 млн долларов. А на следующий день случился крах на Нью-Йоркской фондовой бирже. Крейгеровские акции спасли американские финансисты. «Спичечный король» был тесно связан с крупным банком Ли Хиггинсона, смыкавшегося, в свою очередь, капиталами с группой Рокфеллера. В Европе Крейгер кооперировался с добрым десятком крупных и мелких банков, конкурируя с могущественными кланами Валленберга и Ротшильда.
Два года спустя после обвала на Нью-Йоркской бирже империя Крейгера не только не продала ни единого предприятия, но даже продолжала расширяться по самым разнообразным направлениям, поэтому для многочисленных мелких банков и акционеров револьверный выстрел, оборвавший жизнь Крейгера, стал сигналом о банкротстве.
Расследование обстоятельств гибели спичечного короля было поручено комиссару Манго из мобильной бригады парижской Сюртэ. Парижская секретарша Крейгера, Карин Бокманн, опознала в убитом своего шефа, а вице-президент крейгеровского концерна Литторин подтвердил ее показания. Из прощального письма, адресованного Литторину, следовало, что некий врач в Америке настоятельно советовал Ивару в интересах здоровья полностью устраниться от дел. Он, Крейгер, чувствуя себя бесконечно усталым и не в состоянии более переносить трудности, которые несет с собой кризис, решил уйти из жизни.
Но многие не верили, что миллионер застрелился сам. Ивар Крейгер прибыл во Францию из США на судне «Иль де Франс» всего за день до самоубийства, а точнее – в пятницу утром, и, судя по всему, собирался провести во французской столице не одну неделю. Он позвонил в Стокгольм брату Торстену, рассказал о результатах поездки в США и сообщил, что в Париже ему также предстоят важные переговоры с банкирами. По словам брата, Ивар был настроен чрезвычайно оптимистически и намекнул даже, что теперь-то все неприятности останутся позади.
Крейгер был странным самоубийцей. Перед тем как пустить пулю в сердце, он успел назначить ряд деловых совещаний. На одно из них, намеченное на 11 часов утра в «Отель де Рин», был вызван из Стокгольма вице-президент Литторин.
До вечера смерть «спичечного короля» удалось сохранить в секрете, как раз до того часа, пока в Нью-Йорке не закрылась биржа. Эта отсрочка для определенных финансовых кругов оказалась как нельзя кстати.
В Стокгольме о неожиданной кончине Ивара Крейгера тоже узнали лишь к вечеру 12 марта. Держатели ценных бумаг крейгеровского концерна и его кредиторы еще надеялись, что удастся каким-то образом если не предотвратить, то хотя бы оттянуть падение курса акций «спичечной империи». Партнеры Крейгера, американский банкирский дом Хиггинсона и другие заинтересованные лица опровергли слухи о том, что концерн Крейгера стоит на пороге финансового краха. В доказательство приводили прошлогодний итоговый баланс компании «Крейгер и Толль», по которому его активы составляли сто миллионов крон.
22 марта 1932 года тело Ивара Крейгера было кремировано в Стокгольме. Десять дней спустя пресса сообщила, что отчет о состоянии дел компании «Крейгер и Толль» за 1930 год оказался поддельным. Лондонская посредническая фирма «Прайс и Уотерхауз», которой была поручена проверка деловых бумаг концерна, установила, что Ивар Крейгер неоднократно давал указания приукрасить или фальсифицировать баланс. Завышались активы, вносились фальшивые доходы, исключались пассивы.
«Наполеон мировой экономики» оказался аферистом самого высокого класса, набившим руку на колоссальных ссудных сделках, в которые он вступал, не имея наличных средств. Отчетность всех дочерних предприятий и компаний была заполнена фиктивными лицензиями, концессиями, разрешениями, несуществующими сделками и контрактами. Дивиденды, которые регулярно выплачивались инвесторам, поступали… от самих инвесторов! То есть новые инвестиции покрывали проценты по старым. Большая часть средств оказывалась на личных счетах Ивара Крейгера в Швейцарии и Лихтенштейне.
Казалось, разоблачениям не будет конца. К 1 апреля 1933 года в одной только Англии надлежало выплатить в счет банковских авансов на сумму 6,5 млн фунтов, а в банках США за концерном числилась задолженность в размере 9 млн долларов.
Ряд фактов обнародовала шведская криминальная полиция. В сейфе спичечного треста хранилось сорок два долговых обязательства итальянского правительства на общую сумму свыше ста тысяч английских фунтов. Отпечатаны они были по-английски, гарантированы итальянским государством и подписаны итальянским министром финансов – вполне реальная ценность. Однако итальянское правительство об этих ценных бумагах ничего не знало, поскольку они были отпечатаны… в стокгольмской типографии, причем заказ оформлял сам Ивар Крейгер, он же собственноручно подделал подпись итальянского министра финансов. В том же сейфе хранились и две облигации итальянского правительства, каждая на 1 млн 533 тыс. 700 английских фунтов. Они тоже оказались фальшивыми.
Тут же последовало очередное разоблачение. Как оказалось, еще в 1925 году первое соглашение концерна с польским правительством о спичечной монополии было так «подправлено» Иваром Крейгером, что в бухгалтерских книгах доход показывался завышенным. Далее выяснилось, что концерн Крейгера с целью повышения курса акций через подставных лиц скупал собственные ценные бумаги.
Директора вынуждены были покаяться и признаться в подделках баланса, которые они выполняли по распоряжению шефа. Одновременно в ходе ревизии были разоблачены парочка бывших ответственных служащих компании «Крейгер и Толль», которые присвоили 165 тыс. крон, а в 1931 году основали на них собственную маклерскую фирму.
Не снижая темпа, лавина разоблачений катилась дальше, и складывалось впечатление, что концерн Крейгера давным-давно уже обанкротился и еще существовал исключительно благодаря мошенническим манипуляциям Крейгера. И его последняя поездка в США, и намечаемые переговоры в Париже преследовали одну цель – раздобыть денег для разоренного концерна.
Брат покойного «спичечного короля» Торстен Крейгер был вынужден отвечать за махинации Ивара. В 1936 году шведский Верховный суд приговорил его за ложное банкротство к 12 месяцам тюремного заключения и к возмещению убытков в размере одного миллиона крон.«Владелец сего удостоверения Стависский, он же Серж Александр, уполномочен в сношениях с представителями официальной власти ссылаться на мое имя и в случае необходимости требовать от них помощи. Сюртэ Женераль, Париж, подлинно подписал Баяр, комиссар полиции».
Человек, за действия которого один из самых важных чинов Сюртэ с готовностью поручался своим высоким именем, был не только особо способным агентом, заслужившим во французской службе безопасности серебряные шпоры, но и гениальным аферистом, сумевшим уже после своей смерти свалить два правительства, двух шефов полиции и прокурора и стать причиной самого крупного после Панамы коррупционного скандала.
Стависский, он же Серж Александр, обладал, по мнению современников, «чрезвычайно благообразной» внешностью, чутким интеллектом. Он родился в 1886 году в украинской Слободке в семье зубного врача. Позднее Александр переселился вместе с родителями во Францию, где посещал одну из самых солидных парижских гимназий.
Подкуп правительственных чиновников был для Стависского делом столь же обычным, как и продажа фальшивых ценных бумаг. Правда, в 1924 году покровительствующие аферисту шеф парижской полиции Кьяпп и комиссар Сюртэ Баяр были вынуждены наказать своего агента, когда тот переправил банковский чек с шести тысяч на сорок шесть тысяч долларов. После судебного разбирательства Александр был условно освобожден с испытательным сроком.
В 1926 году полиция арестовала двух биржевых маклеров по обвинению в краже крупного пакета ценных бумаг. При расследовании дела выяснилось, что бумаги за пять миллионов франков продал им на лондонской бирже Стависский. Следственный судья Прэнс проявил принципиальность и отдал распоряжение об аресте афериста. Предварительное заключение Стависский отбывал в тюрьме Ла Сантэ. Однако еще до начала процесса он вышел на свободу «по состоянию здоровья». А Прэнса перевели в кассационный суд.
Юстиция побоялась отправить за решетку протеже министров, завсегдатая курортов Довиля, Канн и Биаррица, казино в Монте-Карло, владельца театра-варьетте «Ампир» и скаковой конюшни, обладателя люкс-квартиры в аристократической части Парижа, виллы в Венсенском лесу и двух автомобилей. Если какая-либо газета начинала травить «душку Саша», он покупал ее, а затем закрывал.
Просидев в тюрьме шестнадцать месяцев, Стависский решил, что отныне будет заниматься только миллионными операциями, но уже под именем месье Серж Александр. И начал основывать одну кампанию за другой, сколачивая таким путем первоначальный капитал для своей главной мошеннической комбинации.
В Орлеане, как и во многих других французских городах, существовало коммунальное ссудозалоговое учреждение «Креди мюнисипаль». Месье Александру, которого парижские газеты восхваляли как удачливейшего дельца, не составляло большого труда сделать своим партнером директора орлеанского «Креди мюнисипаль» месье Деброссе. Позже Деброссе оправдывался: «Стависский просто сумасшедший. Когда я отказался от его предложения, он выхватил пистолет, приставил дуло к своему виску и взвел курок. Чтобы предотвратить самоубийство и избежать скандала, я тут же подписал все бумаги».
В «Креди мюнисипаль» Стависский заложил под очень крупную сумму фальшивые драгоценные камни, документы же получил подлинные, о чем позаботилось официальное лицо по имени Кошон.
Деброссе скоро почувствовал вкус к подобного рода махинациям, а когда мошенничество раскрылось, Стависский быстро покрыл убытки орлеанской ссудной кассы, чем унял еще не успевшие разгореться страсти. Деньги он взял из байоннской «Креди мюнисипаль».
В Байонне, городке на западном побережье Франции, расположенном недалеко от испанской границы, был небольшой ломбард и весьма честолюбивый мэр Гара. Стависский воодушевил Гара идеей преобразовать маленькую байоннскую «Креди мюнисипаль» в могучее кредитное предприятие и предложил на это расширение двести тысяч франков. Позаботился он и о том, чтобы директором нового предприятия назначили Шарля Тиссье, а финансовым советником – Деброссе из Орлеана.
По французским законам ссудозакладные учреждения, принимая имущество под залог, получают в свое распоряжение восемь процентов, да еще обладают правом выпуска бон под полученные в заклад ценности. Таким образом, Стависскому оставалось только побеспокоиться о том, чтобы драгоценностей (настоящих или фальшивых) было заложено на достаточную сумму, да подыскать заинтересованных лиц, коим желательно было бы «выгодно» и «надежно» поместить свои капиталы. Весьма помогло ему рекомендательное письмо министра Далимира, в котором тот советовал государственным учреждениям приобретать боны байоннской «Креди мюнисипаль».
Однако байоннское отделение пустило в оборот боны на сумму, значительно превосходящую стоимость всего предприятия. В то же время многочисленные ревизии, которые согласно правилам финансовые органы производили в байоннской «Креди мюнисипаль», ни разу не обнаружили ни малейших отступлений от закона. Все дело в том, что данные о бонах, не подкрепленных гарантией, Стависский и его помощники в бухгалтерские книги просто не заносили. У директора Тиссье имелись два портфеля с бонами: один – с учтенными по всем правилам и состоящими в соответствии с хранимыми драгоценностями, другой – с такими, которые выпускались только на суммы от двухсот тысяч франков, ничем не обеспечивались (о чем получатели их, естественно, не знали) и ни в каких бухгалтерских книгах не фигурировали. Этим портфелем распоряжался Стависский. Тиссье и Деброссе получали от него точные указания, какие суммы переводить на боны.
Так продолжалось до середины декабря 1933 года, когда одна из страховых компаний, встревоженная слухами вокруг байоннской «Креди мюнисипаль», не предъявила директору Тиссье к оплате одну бону с шестизначным числом. Тиссье, у которого требуемой суммы в наличии не оказалось, попытался отделаться от держателей боны многословными обещаниями, чем еще больше их насторожил. Они обратились в финансовые органы, и те немедленно учинили проверку бухгалтерских книг «Креди». Ревизоры, к своему удивлению, боны страховой компании в реестре выпущенных ценных бумаг не нашли и были вынуждены обратиться к следственному судье. Однако не успел он выписать ордер на арест директора байонской «Креди мюнисипаль» Тиссье, как тот явился с повинной и стал давать показания. Бывший директор подробно рассказал о двух портфелях с бонами и о подделке драгоценностей, раскрыл истинную роль эксперта Кошона и назвал имя организатора грандиозной аферы – Стависского.
Александр Стависский
Разразился грандиозный скандал. Начиная с 23 декабря 1933 года, первые полосы французских газет занимали сенсационные разоблачения мошенничества «месье Александра». В тот же день подал в отставку замешанный в этой истории министр колоний Доломье. Байоннский следственный судья едва успевал подписывать все новые и новые ордера на арест. Мэр Гара, финансовый советник Деброссе и множество других персон отправились вслед за своим сообщником Тиссье в камеры предварительного заключения. Однако месье Александр успел скрыться.
Байоннский ломбард обанкротился, и выпущенные им облигации на сумму 200 млн франков превратились в простую бумагу. Парижане были крайне возбуждены, – крах Стависского затрагивал интересы сотен тысяч людей, мелких держателей акций его фиктивных предприятий.
Скандал вокруг «Креди мюнисипаль» приобретал для правительства все более угрожающие формы. Стависский пользовался поддержкой многих депутатов и министров; был знаком с бывшим премьер-министром Лавалем. Девятнадцать раз его предавали суду за мошенничество, но каждый раз – благодаря влиятельным покровителям – ему удавалось уходить от наказания. 8 января 1934 года в Париже собралось правительство, чтобы обсудить в своем кругу события последних недель. Вопрос стоял об отставке кабинета: эта мера должна была утихомирить бушующие в стране страсти.
Накануне детективы парижской полиции узнали о том, что Стависский и его сообщник Анри Вуа скрываются на вилле «Вьё» в Шамони. Но взять месье Александра живым не удалось. Из полицейского донесения следует, что, ворвавшись в дом, они обнаружили только одного умирающего Стависского. Револьверная пуля раздробила ему черепную коробку; ствол револьвера, лежавшего рядом с его правой рукой, был еще теплый.
Стависский умер не сразу. Он жил еще несколько часов и скончался лишь на следующее утро в деревенской больнице. Там же, в Шамони, его и похоронили 10 января 1934 года. Судебный врач написал в своем заключении, что Стависский покончил жизнь самоубийством.
Однако общественность сомневалась, что Серж Александр застрелился. «Стависский слишком много знал, поэтому его убили», – заявила его вдова Арлетт, работавшая когда-то моделью у Габриэль Шанель. Некоторые газеты писали, что это «самоубийство» было заказано в Сюртэ.
Внезапная смерть афериста не облегчила положения правительства, а, напротив, нанесла премьер-министру Шотану и его кабинету смертельный удар. 9 января 1934 года роялистская газета «Аксьон франсэз» призвала своих приверженцев к походу на республику. С лозунгом «Долой воров! Долой убийц!» две тысячи противников парламентской демократии попытались взять штурмом Бурбонский дворец. Полицейские разогнали демонстрантов.
Два дня спустя пресса сообщила об аресте очередных сообщников Стависского, а роялисты получили подкрепление в лице профашистской организации «Патриотическая молодежь». Народ был возмущен тем, что правительство оказалось коррумпированным, а сама государственная система страны порождает таких аферистов, как Стависский и его сообщники.
27 января за участие в жульнических махинациях был лишен занимаемого поста министр юстиции, а день спустя вышло в отставку и все правительство Шотана.
Наследником Шотана в правительстве стал Эдуард Даладье, радикал-социалистский депутат, попытавшийся погасить волну возмущения обещанием призвать к ответу всех виновных в афере Стависского, невзирая на лица. Жертвами справедливого народного гнева должны были стать трое высокопоставленных чиновников: Прессар, Жан Кьяпп и директор Сюртэ Женераль Томэ.
6 февраля, когда премьер-министр Даладье представлял парламенту свое новое правительство, у ратуши, на бульваре Сен-Мишель, на бульваре Сен-Жермен и на Елисейских полях собрались тысячные толпы демонстрантов, подстрекаемых людьми ультраправых организаций. Молодчики из военных формирований фашистского союза «Боевые кресты» шли строем под трехцветным национальным знаменем. Впереди двигались увешанные орденами инвалиды войны. Выкрикивая лозунги: «Долой воров!», «В отставку!», толпа пошла на штурм здания палаты депутатов.
Полиция, усиленная многими сотнями конных жандармов, пожарными командами и республиканской гвардией, была оттеснена на площадь Согласия и смята людской массой. В этот момент жандармерия открыла огонь. Толпа отреагировала взрывом бешенства. Опрокидывали автобусы, поджигали газетные киоски. Камни, бутылки и другие метательные снаряды градом сыпались на стражей порядка. Уличные бои не утихали до позднего вечера, пока полиция не стала хозяйкой положения. 17 убитых и 2319 раненых – таковы итоги этой попытки фашистского путча.
На следующий день кабинет Даладье объявил себя не способным справиться с положением и подал в отставку. К власти пришло правительство, возглавляемое бывшим президентом Франции Гастоном Думергом.
Творческие силы не раз обращались к биографии Сержа Александра. В 1973 году на экран вышел фильм Алена Рене «Стависский» (сценарий Хорхе Семпруна назывался «Империя Александра»). В главной роли снялся Жан-Поль Бельмондо. Робер Шазаль в вечерней «Франссуар» писал: «С обычной своей непринужденностью актер превращает Стависского в большого ребенка с дурными манерами, но открытым сердцем, который покорил весь Париж своим красноречием и улыбкой».Томас Джеймс Уайз был последним из великих мистификаторов. Его называли искуснейшим мошенником среди библиофилов и образованнейшим библиофилом среди мошенников. Вне всякого сомнения Уайз был фигурой уникальной – в отличие от других мистификаторов он не создавал новых произведений, приписывая их известным авторам. Он подделывал не тексты, а сами книги. Подозрения он вызвал у немногих, и только благодаря новейшим методам исследования удалось раскрыть самые дерзкие из его литературных подделок.
Томас Джеймс Уайз родился 7 октября 1859 года в Грейвсенде. Его отец называл себя «странствующим коммерсантом», а позднее начал торговать табаком в Лондоне. В шестнадцать лет Томас поступил в торговый дом Германа Рубека. Тогда же Уайз всерьез заинтересовался книгами и скоро стал страстным коллекционером.
Уайз одним из первых собирателей понял ценность первых изданий известных авторов. Экземпляров подобных книг сохранилось немного, со временем достать их будет все труднее и труднее, и поэтому цены на них будут расти. Удача сопутствовала Томасу – в его руки попали так называемые «пробные» или «частные» издания английских писателей середины XIX века Р. и Э. Браунингов, Шелли, Рескина, Теннисона, Байрона, Суинберна, Киплинга, Морриса, Стивенсона, Диккенса, Теккерея, Уордсворта, Карлейля, Йетса и других. Пробными (частными) изданиями называются в западной библиографии книги, выпускаемые автором для близких друзей до того, как осуществляется настоящее издание. Эти истинно первые опыты с годами совершенно исчезали с букинистической сцены, становясь редкостью и ценностью исключительной. Везло Уайзу и в том отношении, что доставшиеся ему пробные издания (свыше 50 номеров) имели превосходную сохранность. Впрочем, как позже выяснилось, в этом не было ничего удивительного, поскольку все эти издания Томас изготовил сам.
В один прекрасный день Уайза осенила гениальная идея – выбрать стихотворения знаменитых авторов из реальных первоизданий и собрать их в мифические, никогда не существовавшие «праиздания», поставив, разумеется, более раннюю дату. В 1886–1905 годах Уайз печатал книги, которые могли быть, но не были изданы в 1820—1840-х годах. Типография «Ричард Клей и сыновья» пребывала в полной уверенности, что выполняет заказ литературного общества (Брайунингов, Шелли), имитируя всем известные редкие книги, да и вообще не вдавалась в детали, поскольку действовала по просьбе и под руководством известного библиофила Томаса Уайза. Тираж определял заказчик. Фальшивки Уайза провозглашались «первыми», «уникальными», «ценнейшими» переизданиями классиков.
Пожалуй, излюбленным методом мистификатора было включение «обманных» изданий наряду с достоверными в превосходные библиографические указатели. Составленные Уайзом указатели (Шелли, Байрон, Браунинг и др.) читаются как своеобразные библиографические романы – в них, наряду с историей реальных книг, завлекательно рассказываются истории изданий, никогда не существовавших. По этой причине в сотни монографий и тысячи статей, принадлежащих самым уважаемым авторам, попали заведомо ложные сведения об истории того или иного издания.
Одна из подделок Томаса Уайза
Почти все фальшивки Уайз включал в каталог своей знаменитой библиотеки Эшли. После смерти коллекционера «Эшли-лайбрери» была передана на хранение в Британский музей, тот самый музей, который на протяжении первого десятилетия XX века Томас Уайз систематически грабил. Он вырезал листы из десятков изданий драматических произведений XVII столетия (так называемой Елизаветинской драмы). Покупая у букинистов и в других местах бракованные экземпляры, Уайз пополнял их за счет превосходных изданий, в основном завещанных британскому народу великими актером шекспировского театра Дэвидом Гарриком. Правда, неопровержимые доказательства по этому пункту обвинения появились через двадцать лет после смерти Уайза.
С 1888 по 1926 год Уайз подарил Британскому музею 17 своих изданий, но отнюдь не из щедрости, а исключительно для того, чтобы они числились в каталоге печатных книг Британского музея. Увидеть издание в каталоге означало удостовериться в его подлинности. Благодаря этому одна из таких книг Уайза была продана по баснословной цене 1250 долларов.
Однажды Уайзу пришло в голову, что у писателей, возможно, остались наследники, хранящие творения своих знаменитых родственников. Всего за 3000 фунтов ему удалось купить библиотеку Суинберна, умершего в 1909 году. Перепродажа рукописей и книг принесла Томасу немалую выгоду.
Если же не удавалось договориться с авторами или их наследниками, Уайз выпускал пиратские издания. С этой целью мистификатор пользовался добытыми правдами и неправдами рукописными архивами писателей, давними журнальными публикациями. В ряде случаев он превращал их в отдельные издания, выпуская малыми тиражами для создания искусственных редкостей.
В 1892 году Уайз познакомился с американцем Джоном Генри Ренном, дельцом из Чикаго. Томас поразил бизнесмена своим литературным кругозором, и знакомство вскоре переросло в дружбу. Уайз продавал Ренну поддельные «раритеты», притворяясь, будто достаются они ему с превеликим трудом. К счастью, Ренн умер, так и не узнав о вероломстве «друга», в течение двадцати лет продававшего ему экземпляры всех сфабрикованных им книг, среди которых было около 70 поддельных изданий XIX века. Уайз как-то признался близким, что Ренн приносит ему 1000 фунтов в год.
В 1921 году Уайз покончил с противозаконной деятельностью. Он был достаточно богат и мог позволить себе выпускать только законные с юридической точки зрения издания: библиографии произведений Лоудера, Китса, Конрада, Суинберна. Много времени он уделил подготовке «Каталога библиотеки Эшли», выходившему в период с 1922 по 1936 год. Каталог еще более укрепил авторитет Уайза как знатока книги. Его избрали президентом Библиографического общества, почетным членом Уорчестерского колледжа в Оксфорде, фамилия Уайза появилась в справочнике «Кто есть кто», он стал членом аристократического Роксберского клуба.
Пытаясь застраховать себя от любых случайностей, Уайз начал выступать с разоблачениями литературных подделок, и снова оказался в центре внимания; более того, успехи в роли литературного детектива привлекли на его сторону новых почитателей.
Но, несмотря на все попытки скрыть следы незаконной деятельности, разоблачение не заставило себя ждать. В 1933 году к Томасу Уайзу явился с визитом книготорговец Грэм Поллард с расспросами о целом ряде первых изданий, которые время от времени появлялись на аукционах и в каталогах книготорговцев и объединялись характерным признаком: они были в отличном состоянии и продавались по очень высоким ценам. Скорее всего, эти книги поступали из одного источника.
Грэм Поллард и его друг библиограф Джон Картер обратили внимание на то, что больше всего этих «прекрасно сохранившихся книг» числится у лондонского книготорговца Герберта Горфина, бывшего друга и помощника Уайза.
Сомнительных первых изданий насчитывалось около сорока. Наиболее интересной из книг этой коллекции были «Сонеты (с португальского)» Элизабет Браунинг, якобы изданные в Рединге в 1847 году (долгое время считалось, что впервые сонеты появились во втором издании «Поэм в двух томах» в 1850 году). Издание продавалось на аукционах по самым высоким ценам, вплоть до 250 фунтов за экземпляр. Высокая цена объяснялась романтической историей книги, рассказанной английским критиком. В 1847 году поэт Роберт Браунинг отправился с молодой женой Элизабет в свадебное путешествие. Как-то утром за завтраком (дело было в Пизе) Элизабет смущенно сунула мужу в карман какие-то листки и выбежала из комнаты. Это были сонеты, в которых она признавалась в любви к мужу. Прочитав их, Роберт пришел в восторг и настоял на том, что рукопись отправили в Англию их общей знакомой Мэри Рассел Митфорд. Мэри напечатала сонеты в небольшом количестве и прислала их Браунингам для раздачи друзьям.
Однако из писем Роберта Браунинга и его близких друзей следовало, что рассказанная критиком история произошла не в Пизе, а на Луккских водах, и не в 1847 году, а в 1849 году. Если Браунинги указывали точную дату, как могло случиться, что книга была напечатана за два года до самого события!
Картер и Поллард подвергли книгу новейшим методам исследования. Химический анализ бумаги показал, что не только для этой книги, но и для других использовалась бумага, которую не изготовляли в 1847 года, ее начали выпускать на 30 или 40 лет позже, чем вышла книга!
Попавшие под подозрение раритеты были набраны современным шрифтом в типографии «Клей и сыновья», разработанным намного позже обозначенных дат издания. Владельцы типографии признали, что книги были напечатаны в их цехах, но имя виновного в афере установить не удалось, поскольку все записи, сделанные до 1911 года, были уничтожены. Факсимильные издания типография «Клей и сыновья» печатала по заказу обществ Браунингов и Шелли (а в этих обществах факсимильными изданиями занимался Томас Уайз!).
Версию Полларда и Картера подтверждал тот факт, что ни одна из книг, датированных начиная с 1842 года, не появлялась на аукционах и не поступила в библиотеку Британского музея ранее 1888 года. Кроме того, в этих книгах за редким исключением не было росчерков владельцев или дарственных надписей авторов.
Картер и Поллард решили дополнить расследование сличением текстов. Авторы часто вносят в более поздние издания небольшие поправки, и найди они поправки в «частных» изданиях, это было бы бесспорным доказательством подделки. Исследователи выявили такие несоответствия в изданиях Рескина.
Книга Картера и Полларда «Расследование происхождения некоторых изданий XIX века», опубликованная в 1934 году, вызвала сенсацию, о ней писали ежедневные газеты. В рекламном проспекте авторы характеризовали аферу с «частными» изданиями как «жульничество», по свои размерам и по ловкости замысла и выполнения не имеющих себе равных в истории библиографии и библиофильства.
К чести авторов, они ни разу не обвинили Уайза прямо, удовольствовавшись едкой фразой: «Трудно поверить, что мистера Уайза так и не осенила догадка, кто же изготовитель подделок; но пока это остается в области догадок, он избрал верный путь – не высказывать никаких предположений».
В газеты посыпались письма, авторы их требовали от Уайза объяснений, а главное – признаний, какие из книг подлинные, а какие фальшивые. Речь шла о крупных суммах, и для многих библиофилов ответ Уайза, будь он неутешителен, мог обернуться катастрофой, если выяснится, что они приобретали за огромные деньги не раритеты, а подделки мистификатора.
Уайз публично называл «Расследование…» «бесчестной книгой», однако на самом деле не мог не понимать, какой ущерб нанесен его чести и репутации. Так и не оправившись от потрясения, Томас Джеймс Уайз скончался у себя дома на Хит-драйв в Хэмпстеде 13 мая 1937 года в возрасте 77 лет.Самое знаменитое чудовище на свете – страшный монстр из озера Лох-Несс. Многочисленные свидетельства очевидцев и нечеткие изображения дают постоянную пищу для газетных сенсаций. На знаменитом фотоснимке Несси, сделанном 19 апреля 1934 года, видны расплывчатые контуры головы и шеи чудовища. Неужели это животное уцелело с доисторических времен в глубинах шотландского озера? Или Несси – плод фантазии, созданный для привлечения туристов? Американские и японские ученые, вооружившись современной фотоаппаратурой и гидролокаторами, провели тщательное исследование озера Лох-Несс, но их усилия оказались тщетными. А в 1994 году газеты сообщили, что самый известный снимок лох-несского чудовища – один из грандиознейших розыгрышей XX века.
В течение шестидесяти лет эта фотография с изображением головы и шеи чудовища была предметом острейших споров. Для многих она служила убедительным доказательством существования в крупнейшем пресноводном озере Великобритании огромного животного, неизвестного науке, далекого потомка таких созданий, как плезиозавры. И вот выясняется, что «чудовище» представляло собой игрушечную подводную лодку, купленную за несколько шиллингов, к которой были приделаны голова и шея, вылепленные шутниками.
В декабре 1933 года член Королевского географического и Зоологического обществ Мармадюк (Дюк) Эрандел Уэзерелл, выдававший себя за «охотника на крупную дичь», подрядился выследить для газеты «Дейли мейл» чудовище в озере Лох-Несс. За несколько месяцев до этого, весной 1933 года, газета «Инвернесс курьер» опубликовала рассказ супружеской четы Маккей, якобы наблюдавшей Несси. Редактор напечатал статью под заголовком «Странное видение на озере Лох-Несс», где впервые описал Несси как доисторическое чудовище. Статья произвела сенсацию и вызвала настоящее паломничество любопытных на озеро. В том же году по северному берегу озера была проложена дорога и вырублены деревья и кустарники. Для английской публики и прессы чудовище пришлось как нельзя более кстати, поскольку люди устали от тревожных политических и экономических новостей.
18 декабря 1933 года с выгодным контрактом в кармане «специальный корреспондент» Уэзерелл и фотограф Густав Паули прибыли к озеру. Едва мистер Уэзерелл оказался на месте, как на южном берегу вытянутого озера у местечка Дорес он обнаружил странные следы. Даже редакторов «Дейли мейл» поразила та оперативность, с какой были получены первые результаты. 21 декабря газета опубликовала сенсационное сообщение: «Лох-несское чудовище – не легенда, а факт!». Особое возбуждение вызвали два отпечатка лап загадочного животного на мягкой почве южного берега озера. По словам «охотника за крупной дичью», это было очень сильное животное, длиною не менее шести метров и несомненно обитающее в воде.
Слепок со следа чудовища отправили на экспертизу в Музей естественной истории. Весь мир – или по крайней мере та его часть, которую взбудоражили сообщения «Дейли мейл», – затаив дыхание, ждал вердикта специалистов. Вскоре он был получен. Следы подлинные, принадлежат молодому гиппопотаму и «скорее всего» оставлены при помощи экзотической африканской тумбы для поддержки зонтиков.
Вся Флит-стрит покатывалась со смеху. Версия «Мейл» о лох-несском чудовище лопнула как мыльный пузырь. Легенде о «Несси» был нанесен серьезный удар. А 18 января Уэзерелл как ни в чем не бывало возвратился в Лондон и заявил, что следы, вероятно, оставили какие-то шутники.
После того как монстр-бегемот канул в Лету, интерес к «Несси» вновь пробудился лишь в апреле 1934 года, когда «Дейли мейл» опубликовала знаменитую «фотографию хирурга», на которой можно разглядеть голову и шею чудовища. Несмотря на позорный провал предыдущей экспедиции фотография служила убедительным доказательством того, что в озере Лох-Несс «что-то есть».
Долгое время считалось, что фотоснимок был сделан ранним утром 19 апреля 1934 года, когда полковник медицинской службы хирург Роберт Кеннет Уилсон вместе с приятелем шли вдоль берега озера. Вдруг товарищ Уилсона увидел какое-то волнение на воде и закричал: «Боже, да ведь это же чудовище». Животное вынырнуло примерно в 200–250 метрах от берега. Уилсон успел сделать четыре снимка. Через две минуты, как повествует история, существо исчезло. Уилсон отдал четыре фотопластинки на проявку в мастерскую. На двух снимках ничего не оказалось, на третьем над водой виднелся небольшой бугорок. Сенсацию вызвало изображение на четвертой фотопластинке – торчащая над водой голова на длинной тонкой шее. Через три дня снимок появился в «Дейли мейл» в качестве «эксклюзивного материала века». Зоологи доказывали, что это либо ныряющая птица, либо выдра. Они подозревали подвох; однако экспертиза подтвердила подлинность фотографий, а детальный анализ указывал, что эта голова под водой держится на крупном туловище.
Фотография Несси, сделанная в 1934 году
И только десятилетия спустя в прессе появилось сообщение, что знаменитый снимок сделал не полковник Роберт Уилсон, а все тот же Дюк Уэзерелл. Об этом рассказали бывший зоолог научного проекта «Лох-Несс» Дэвид Мартин и исследователь Аластер Бойд. Впервые ключ к разгадке они дали в небольшой заметке, появившейся в декабре 1975 года в «Дейли телеграф». В ней сын Уэзерелла 63-летний Ян, владелец паба в Челси, признавался, что давным-давно вместе с отцом сфабриковал фотографию чудовища озера Лох-Несс. Правда, он не пояснил, что это была за фотография. В заметке среди организаторов мистификации был назван брокер лондонской страховой компании Морис Чемберс, друг Дюка Уэзерелла.
Только через восемнадцать лет Мартин и Бойд вышли на след престарелого Кристиана Сперлинга, приемного сына Дюка Уэзерелла. Он жил на южном побережье и был уже слаб здоровьем. Более полувека Сперлинг хранил тайну о чудовище озера Лох-Несс, но на вопросы Мартина и Бойда ответил охотно и предельно откровенно.
В январе 1934 года Дюк Уэзерелл вернулся из Шотландии злой и раздраженный. Газета «Дейли мейл» не простила ему «следов гиппопотама». «Ну что же, прекрасно, – заявил Дюк, – они получат свое чудовище». Так началась эта афера. Двадцатилетнего Яна он послал купить необходимые материалы – игрушечную подводную лодку и несколько банок пластифицированной древесины. Кристиан Сперлинг прекрасно лепил, и Уэзерелл попросил его сотворить чудовище.
«Я решил, что чудовище должно быть с длинной шеей, поэтому создавал что-то похожее на морскую змею», – вспоминал Кристиан. Работа над «чудовищем» заняла восемь дней. Голова, шея и туловище сооружались над башней постепенно, чтобы дать материалу затвердеть, а помещенный внутрь свинец придавал всему сооружению остойчивость. На пруду были проведены первые испытания, а в конце февраля или начале марта Ян и Дюк Уэзереллы отправились на озеро Лох-Несс. На мелководье чудовище запустили поплавать. Ян сделал несколько фотоснимков.
Для того чтобы мистификация удалась, нужно было привлечь человека с безупречной репутацией, которому все бы поверили. Выбор пал на хирурга Роберта Уилсона. Его ввели в курс дела, дали четыре фотопластинки, чтобы он проявил их в мастерской. И грянула сенсация.
Полученная фотография выдержала самые строгие научные экспертизы, была пропущена через компьютер. Одни считали, что на снимке изображен плезиозавр, другие – ствол дерева, третьи – выдра. Без нее ни одна книга о чудовище Лох-Несс не была полной. Высчитали, что длина шеи чудовища от поверхности воды составляла более метра. Эксперты отметили рябь на воде перед существом, однако никому и в голову не приходила мысль о том, что это палуба игрушечной подводной лодки.
Участники мистификации были настолько потрясены шумихой, вызванной фотографией, что поклялись хранить тайну до конца жизни. Никто не предполагал, что к этому снимку имеют отношение Уэзерелл с сыновьями. Позднее Роберт Уилсон говорил, что он всего лишь видел «что-то в воде». Британская медицинская ассоциация попросила его не подрывать престиж профессии и рассказать правду. Пытаясь отделаться от дальнейших расспросов, полковник намекнул, что ничего сообщить не может, так как в то злосчастное утро с ним находилась замужняя дама.
Какова же судьба макета чудовища? Дюк и Ян Уэзереллы бродили по отмелям озера Лох-Несс с фотоаппаратом и моделью, когда заметили неподалеку смотрителя. Дюк быстро потопил модель ногой. Вероятно, она и сегодня лежит на дне озера.
История, рассказанная Мартином и Бойдом, внушает доверие. И все же существует вероятность того, что именно эта история является мистификацией, а знаменитая фотография Несси – подлинной. Увы, подтвердить ее или опровергнуть уже некому: все участники аферы умерли. Хирург Уилсон – в 1969 году в Австралии, Дюк Уэзерелл и Чемберс – в середине 1950-х. Сперлинг скончался в ноябре 1993 года вскоре после того, как сделал сенсационное признание.
Попытки разгадать тайну лох-несского чудовища продолжались. В 2003 году группа ученых, проводившая поиски «Несси» для корпорации «Би-би-си», пришла к выводу, что монстра не существует. Ученые обследовали воды озера Лох-Несс, используя 600 сонаров и систему спутниковой навигации, но ничего не нашли.
Один из ведущих палеонтологов Великобритании Нил Кларк, куратор палеонтологического отдела музея Университета Глазго, в течение двух лет занимавшийся исследованием этого мифа, предположил, что идея о «Несси» возникла как «масштабный рекламный трюк», осуществленный цирковым импресарио после того, как он увидел одного из своих слонов купающимся в озере.
В 1933 году Бертрам Миллс предложил 20 тыс. фунтов (миллион фунтов нынешними деньгами) любому, кто поймает чудовище для его цирка в Лондоне, что вызвало международную сенсацию и пробудило интерес к «Несси».
«Большинство наблюдений чудовища имели место после 1933 года, когда с западной стороны озера завершилось строительство трассы A82, – говорит Кларк. – Все, чем мы располагаем, это нечеткие фотографии, свидетельства очевидцев, видеозаписи, сделанные с большого расстояния, и разоблаченные подделки. Большую часть эпизодов можно объяснить дрейфующими бревнами или волнами причудливой формы, однако есть ряд необъяснимых наблюдений существа серого цвета, с длинной шеей и изогнутой спиной, в особенности относящихся к 1933 году. Мое исследование подтверждает, что все это были цирковые слоны. Цирковые труппы, приезжающие на ярмарки в эту местность, останавливались у озера Лох-Несс, чтобы обеспечить животным необходимый отдых, – продолжает Кларк. – Когда животные купались в озере, из воды виднелись только хобот и два изгиба: первый – голова, а второй – спина животного. В результате вполне могло возникнуть впечатление, что перед вами животное с длинной шеей и двумя горбами – в особенности если в воде находилось в этот момент несколько слонов. Неудивительно в таком случае, что Бертрам Миллс предложил такое большое вознаграждение тому, кто поймает чудовище и доставит его в цирк. Лохнесское чудовище и так уже было в его цирке».
Однако поклонников Несси не смутили очередные попытки развенчать миф – только в 2005 году четыре человека утверждали, что видели «Несси». Настораживает одно: очередное сенсационное свидетельство появляется в тот момент, когда о чудовище начинают забывать. Впрочем, в этом как раз нет ничего удивительного. Озеро Лох-Несс ежегодно посещают около полумиллиона туристов со всего мира, надо же как-то поддерживать интерес.В конце Второй мировой войны в соляной шахте в Альт-Аусзее была обнаружена картина Яна Вермера Делфтского «Христос и грешница», спрятанная там одним из главных нацистов Германом Герингом. Вначале это вызвало радость: шедевр Вермера найден! Но затем возник вопрос: кто из голландцев продал картину фашистам? В нацистских архивах следователи обнаружили следы цепочки, которая привела их к известному художнику Хану ван Меегерену.
В мае 1945 года следователь допросил ван Меегерена. Но все попытки узнать что-либо о происхождении картины «Христос и грешница» наталкивались на стену молчания. Прямой вопрос, имел ли он связи с нацистами, ван Меегерен также оставил без ответа. Художник был арестован по обвинению в коллаборационизме и разграблении художественного и национального достояния Нидерландов.
Хенрикус Антониус ван Меегерен с детства хотел прославиться, мечтал стать великим художником. Он родился 3 мая 1889 года в Девентере в семье школьного учителя. Курс архитектуры Хенрикус Антониус прослушал в Делфтском технологическом институте, он посещал также Школу изящных искусств. Жюри делтфского конкурса живописи для студентов, покоренное традиционным голландским стилем и виртуозностью исполнения, единодушно присудило ему первую премию за акварель «Интерьер церкви Сен-Лоран». Молодой художник продолжил обучение в Академии изящных искусств в Гааге, в двадцать пять лет он был удостоен звания мастера искусств. После первой же выставки ван Меегерен снискал уважение местной знати. Он охотно писал портреты на заказ в манере Рембрандта и Халса и неплохо на этом зарабатывал. Вместе с тем индивидуальность его творчества постепенно обеднялась. Критики начали ставить под сомнение подлинность его творческого таланта. Сам ван Меегерен не сомневался, что рано или поздно его гений будет признан.
Его друг-перекупщик ван Вайнгаарден натолкнул его на мысль взяться за реставрацию малоценных полотен XVII и XVIII веков, продающихся по низкой цене у антикваров. Прекрасное владение техникой позволяет ему придать этим картинам достоинство подлинных произведений искусства.
В 1932 году ван Меегерен поселился на вилле в Рокбрюне, в Провансе. Здесь живописец принял окончательное решение найти выход своим честолюбивым замыслам в создании подделок. Им будут восхищаться через имена знаменитостей, но раскроет он эту мистификацию лишь после того, как она достигнет грандиозного размаха.
Ван Меегерен не сомневался в своих творческих способностях. Его беспокоили лишь технические вопросы. К примеру, как добиться такого затвердения красок, которое было бы идентично нескольким векам их усыхания (а именно это затвердение ведет к образованию знаменитых кракелюр – трещин на картине)? К концу 1934 года ван Меегерену удалось изобрести масляные краски, за два часа затвердевавшие в специальной печи настолько, что их не брал обычный растворитель. Гениальная мысль ван Меегерена заключалась в том, чтобы, очистив прежнее изображение на картине, писать новое, тщательно сохраняя каждую трещинку первоначальной подмалевки. Таким образом, он как бы заставлял время подняться из глубины картины на поверхность.
Ван Меегерен вручную растирал минеральные красящие вещества, из которых получал свои цвета Вермер. Но многие из этих веществ, и в частности ляпис-лазурь, стали редкими и очень дорогими. Художнику с трудом удалось достать их у Виндзора и Ньютона – крупнейших торговцев москательным товаром в Лондоне.
Он отыскал кисти из настоящего барсучьего волоса, какими писали старые мастера. В антикварной лавке приобрел большую картину неизвестного художника XVII века «Воскресение Лазаря»: живопись можно смыть, а старый холст и раму использовать для создания подделки.
Кажется, ничего не забыто, все продумано и проверено, предусмотрена каждая мелочь. В 1935 году ван Меегерен написал одного Франса Халса, одного Терборха, двух Вермеров. Но это это только начало. Он хочет создать не просто картину великого мастера XVII века; он хочет, чтобы за этой картиной было признано решающее место в творчестве мастера. Его восхищали работы замечательного живописца Яна ван дер Меера из Делфта, или, как его называют, Вермера Делфтского. До нас дошло всего сорок картин мастера, поэтому его творчество дает основание для гипотез.
В поисках сюжета ван Меегерен остановился на евангельском рассказе о явлении воскресшего Христа своим ученикам в Эммаусе. А в качестве образца он избрал композицию картины итальянского художника Караваджо, написанную на ту же тему. Ван Меегерен не сомневался, что появление картины Вермера на этот сюжет произведет сенсацию. Вермер в основном был бытописцем – изображал жанровые сцены или аллегории в жанровом обличии. Сохранились также пейзажи его кисти.
Поскольку работа над картиной потребовала полнейшей тайны, в качестве натурщиков ван Меегерен использовал… персонажей самого Вермера, которых воспроизвел в религиозной обстановке. Что касается центрального образа – Иисуса Христа, то его художник писал с итальянского железнодорожника, попросившегося к нему на ночлег. Когда же итальянец понял, что позирует для изображения Христа, он побледнел и перекрестился. Глубоко потрясенный постоялец начал кричать во сне, что он недостоен такой чести, что он грешен, и упрашивал художника помолиться за него, поскольку он боялся навлечь на себя гнев Иисуса Христа.
Семь месяцев напряженной работы потребовала картина «Христос в Эммаусе». Достоинства готового произведения, в том числе с художественной точки зрения, были неоспоримы. Но ван Меегерен по опыту знал, что полное совершенство всегда подозрительно… Взяв шпатель, он поцарапал картину в нескольких местах, и даже позволил себе несколько надорвать полотно. Затем приступил к реставрации поврежденных мест, стремясь сделать так, чтобы это было относительно заметно.
«Христос в Эммаусе» ван Меегерена
Как же преподнести «Христа в Эммаусе» общественности? Прежде всего подлинность картины должен удостоверить какой-нибудь бесспорный авторитет в мире искусств. Выбор пал на крупнейшего знатока голландской живописи доктора Абрахама Бредиуса, проживающего на Французской Ривьере. В качестве посредника выступил доктор Г.А. Боон – юрист, член парламента, знаток искусств, человек с безупречной репутацией.
В начале сентября 1937 года Боон встретился с Бредиусом и сказал ему, что представляет интересы некоей дамы, недавно получившей в наследство от отца несколько картин (легенду придумал ван Меегерен). Осмотрев коллекцию дамы, Боон обратил внимание на полотно «Христос в Эммаусе», подписанное Вермером. Картина просто восхитительна, но есть сомнения насчет ее подлинности, поэтому он решил проконсультироваться со специалистом.
В течение двух дней Бредиус изучал картину и пришел к заключению, что «Христос в Эммаусе» – подлинное и притом первоклассное произведение раннего Вермера Делфтского: «Сюжет картины почти уникален для всего его творчества: в нем заключена такая глубина чувств, подобно которой нельзя найти ни в одной из его других картин. Мне с трудом удалось справиться со своими эмоциями, когда впервые я увидел этот шедевр, и многие, кому посчастливится любоваться им, испытают то же самое. Композиция, экспрессия, цвет – все сливается воедино в этом творении самого высокого искусства, самой подлинной красоты». Бредиус опубликовал восторженную статью, посвященную неизвестному шедевру Вермера в солидном журнале «Берлингтон мэгэзин».
О картине «Христос в Эммаусе» заговорили искусствоведы, критики, антиквары. Крупнейший голландский арт-дилер Хугендайк и директор музея Бойманса, доктор Ханнема, сделали все, чтобы вернуть на родину «шедевр, представляющий национальное достояние».
В 1938 году картина в числе шедевров голландской живописи появилась на выставке в музее Бойманса. Успех был потрясающий. Число посетителей огромно. Искусствоведы и критики объявили «Христа в Эммаусе» одним из лучших и наиболее совершенных творений Вермера, «великим произведением искусства, вырванным из забвения», «самым крупным произведением Вермера Делфтского», и даже «художественным открытием века». Буквально весь мир подключается к безграничному восхищению картиной. «Чудо явления стало чудом живописи», – писал искусствовед де Фрис.
Это был триумф. Цель была достигнута, и теперь ван Меегерен мог раскрыть обман и высмеять искусствоведов и галеристов. Однако он этого не сделал.
Весь обратный путь в Рокбрюн был заполнен дорогими покупками, кутежами в ночных ресторанах, случайными знакомствами. Позже ван Меегерен признавался: «Я считал, что этот метод слишком хорош. Я решил продолжать главным образом не для того, чтобы создавать подделки, а для того, чтобы извлечь наибольшую пользу из чисто технического метода, который я изобрел. Я хотел по-прежнему использовать эту технику. Она просто великолепна».
Летом 1938 года ван Меегерен вместе с женой переехал в Ниццу. Супруги купили роскошную виллу. Ван Меегерен злоупотребляет алкоголем, и даже начинает пробовать морфий. Но разорение фальсификатору не грозит – он пишет две картины в духе жанровых полотен голландского художника XVII века Питера де Хооха и, конечно, не забывает любимого Вермера: «Мне доставляло такое удовольствие писать его картины! Я уже не управлял собой, у меня не было больше ни воли, ни энергии. Я не мог не продолжать».
В начале войны ван Меегерен обосновался в поместье под Амстердамом. Его новые фальшивки по качеству были значительно ниже «Христа в Эммаусе», однако атмосфера военной неразберихи как нельзя более благоприятствовала задуманным аферам. Теперь при заключении сделки присутствовали только посредник, торговец картинами и покупатель. Публика и профессиональные эксперты из процесса были исключены.
Посредником ван Меегерена являлся ван Страйвесанде, тесно связанный с нацистскими оккупационными кругами. Художник передал ему очередной шедевр Вермера – «Христос и грешница» с просьбой найти покупателя в Голландии. Но баварский банкир Алоис Мидль уже прослышал о появлении на рынке неизвестной картины Вермера и сообщил об этом доктору Вальтеру Хоферу, агенту рейхсмаршала Третьего рейха Германа Геринга. Судьба «Христа и грешницы» была решена. За картину «Христос и грешница» Геринг заплатил один миллион 650 тыс. гульденов, из них миллион достался художнику.
Не желая, чтобы еще один «шедевр» попал в Германию, ван Меегерен выбрал другого посредника из числа своих школьных приятелей. На этот раз картину под Вермера «Омовение ног» купил амстердамский «Рейксмузеум» за 1 300 000 гульденов. Совет экспертов почти единогласно рекомендовал государству приобрести полотно великого мастера.
В 1943 году ван Меегерен переехал в Амстердам, в роскошный дом на Кайзерхрахт, где продолжал заниматься своим криминальным промыслом до самого своего ареста – 29 мая 1945 года, когда художник был обвинен в сотрудничестве с врагом.
Через полтора месяца после ареста он сделал сенсационное признание: «Христа и грешницу» написал не Вермер, а я, ван Меегерен». Но ему никто не поверил. Тогда художник бросил вызов: если ему позволят работать в своей мастерской и обеспечат необходимыми материалами (а также морфием), он создаст нового Вермера. В сентябре 1945 года в доме на Кайзерхрахт под постоянным наблюдением полицейских ван Меегерен закончил свою последнюю картину под Вермера – «Молодой Христос, проповедующий во храме». Все были потрясены красотой картины.
По настоянию самого ван Меегерена была проведена радиография его подделок. Авторитетная комиссия под руководством директора брюссельского Института художественного наследия профессора Поля Кореманса провела тщательный анализ шести «Вермеров» и двух «де Хоохов» и сделала заключение: все картины написаны Ханом ван Меегереном. Профессиональная репутация министерских чиновников, экспертов и светил в области искусства, арт-дилеров, признавших эти картины подлинными, оказалась сильно подмоченной.
А еще через несколько месяцев, 28 октября 1947 года, начался процесс над Ханом ван Меегереном. Обвинение в коллаборационизме с него было снято; оставалась только подделка произведений искусства с целью наживы. Подсудимый признал себя виновным. 12 ноября был оглашен приговор: год тюремного заключения. Его подделки не уничтожаются, а возвращаются их владельцам.
В своем последнем слове ван Меегерен просил суд позволить ему писать в тюрьме портреты: ныне он знаменит более, чем когда-либо, и заказчиков – хоть отбавляй. Осужденный отнюдь не выглядел удрученным. Его тщеславию, видимо, льстило внимание прессы и публики, и он, отделавшись довольно мягким наказанием, строил большие планы на будущее, которым, увы, не суждено было осуществиться.
26 ноября 1947 года ван Меегерен почувствовал себя плохо и был доставлен в клинику Валериум. Перед этим художник надписал просьбу о помиловании на имя королевы. Вероятно, его просьба была бы удовлетворена, но 30 декабря заключенный Амстердамской тюрьмы Хан Антониус ван Меегерен скоропостижно скончался от сердечного приступа. Проведенный в декабре опрос общественного мнения, показал, что он был на тот момент самым популярным человеком в стране…В начале 1930-х годов для многих американцев Нью-Йоркская фондовая биржа ассоциировалась с именем ее президента Ричарда Уитни. Он боролся за «честный бизнес» и равные права для всех. Неистовый Уитни часто выступал с разоблачениями нечистых на руку брокеров. Никто не сомневался в том, что сам он является образцом порядочности и неподкупности.
Ричард Уитни был стопроцентным американцем, его род происходил от первых переселенцев-пуритан. Он родился 1 августа 1888 года в Бостоне (штат Массачусетс). Сын известного бостонского банкира с детства жил в обстановке аристократизма. Он учился в элитных школах, проводил время в престижных клубах, был капитаном бейсбольной и футбольной команд в Гротонском колледже, директором школьного театра и казначеем гребного клуба Гарвардского университета.
В 1910 году Ричард Уитни переехал в Нью-Йорк, где открыл брокерскую фирму. Он женился на Гертруде Шелдон Сэндс, вдове сына Вандербильта. Его тесть, Джордж Шелдон, был очень богатым и влиятельным человеком. Обаятельный Уитни легко влился в высшее общество Нью-Йорка и стал членом правления элитного яхт-клуба.
За несколько лет Ричард сделал прекрасную карьеру. Заняв деньги у своей семьи, он купил место на Нью-Йоркской фондовой бирже и основал фирму «Ричард Уитни энд компани». Напористый бизнесмен стремительно завоевал авторитет среди коллег-брокеров. Ричард возглавил комиссию по борьбе с биржевыми махинациями.
В течение десяти лет Нью-Йорская биржа процветала. На фондовом рынке господствовали «быки», то есть спекулянты, игравшие на повышение. За короткий срок можно было сколотить целое состояние. Управляющие директора вовсю спекулировали акциями собственных компаний. Не удержался от рискованных операций и Ричард Уитни, избранный в 1928 году вице-президентом биржи. Однако инвестиции приносили ему одни убытки. До поры до времени брокеру удавалось скрывать свои провалы.
А все начиналось с крупных инвестиций в фирму по производству удобрений из ила и покупки пакета акции компании по добыче минеральных коллоидов. Для этого ему пришлось одолжить у брата 750 тысяч долларов. Основательный Джордж Уитни, ставший компаньоном банкира Дж. П. Моргана, давал деньги без особой надежды на возврат.
Самолюбивый до крайности, Ричард не хотел признавать поражения. Блистательный финансист и гордость биржи, жаждал реванша. Однако его новые инвестиции лишь усугубляли положение. Для того чтобы спасти себя от финансового краха, Уитни пришлось позаимствовать ценные бумаги из оставленного тестем наследства и использовать их в качестве кредитного обеспечения. Затем Ричард заложил свой особняк в Ист-Сайде за 110 тысяч долларов. С каждым годом задолженность увеличивалась, и Ричард стал прибегать к откровенным махинациям. Внешне же дела его обстояли вполне благополучно. Уитни снял офис из 15 комнат на Уолл-стрит.
Во время биржевого краха 1929 года личные проблемы Уитни отошли на второй план. Неделя паники на рынке привела к разорению многих инвесторов, а также обесцениванию акций, лежавших в банках как залог маржинальных кредитов. По стране прокатилась волна банкротств. Несколько крупных финансистов покончили жизнь самоубийством.
Президент биржи находился в Европе, поэтому остановить обвал фондового рынка банкиры с Уолл-стрит поручили вице-президенту Ричарду Уитни. Заручившись финансовой поддержкой банкиров, он появился на торговой площадке Нью-Йорской биржи. Все вокруг шумели и кричали. С невозмутимым видом Уитни сделал заявку на покупку крупного пакета акций компании «Ю.С. Стил» по цене выше биржевой. Окружающие с изумлением наблюдали, как вице-президент сделал еще несколько заявок на покупку акций «голубых фишек». Эту процедуру он проделал с невозмутимым видом, что ввело в заблуждение биржевых спекулянтов. Многие подумали, что за столь крупной покупкой кроется тонкий расчет. Паника постепенно улеглась, и работа биржи нормализовалась, а вот в стране началась Великая депрессия.
Ричард Уитни стал знаменитостью, о нем восторженно писали газеты и журналы. В мае 1930 года он был избран президентом Нью-Йорской фондовой биржи. Кроме того, ему подарили «биржевой пост № 2» – полированный высокий столик, за которым он работал во время торгов. В качестве ведущего американского финансиста Ричард Уитни был приглашен на прием в Белый дом к президенту Гуверу.
Возглавлять биржу в эпоху Великой депрессии – дело непростое. Новый курс Рузвельта предусматривал государственное регулирование рынка, чему противилась основная масса биржевых дельцов. Уитни стал их признанным лидером. Несколько раз он выступал в конгрессе с гневными речами против любого вмешательства государства в бизнес, обвиняя правительство в симпатиях к социалистам. Но правительство продолжало гнуть свою линию и сформировало с одобрения конгресса Комиссию по ценным бумагам и биржам. В 1935 году под давление реформаторов Ричарду Уитни пришлось оставить пост президента Нью-Йорской фондовой биржи, хотя он по-прежнему входил в ее совет директоров.
Уитни вел роскошную жизнь и занимал видное место в лучших клубах – таких, как «Послин» в Гарварде и «Никкербоккер» и «Линкс» в Сити. У него было восемь автомобилей и сорок семь костюмов, двенадцать тросточек для прогулок и четыре розовых охотничьих костюма для лисьего гона. Он слыл ценителем тонких вин и коллекционного шампанского.
Кроме особняка в Нью-Йорке Ричард владел имением в 495 акров в Фа-Хиллс (штат Нью-Джерси). Только на оплату управляющего, пастухов, конюхов, жокея, садовника и погонщиков он тратил до 1500 долларов в месяц, по тем временам немалая сумма. Ричард Уитни разводил фоксхаундов в Эссекс-Хант, держал лошадей, прекрасных эрширских кур и породистых беркширских свиней.
А между тем Ричард Уитни все больше залезал в долги. После отмены сухого закона он рискнул вложить 225 тыс. долларов в производство яблочного ликера «Джерси лайтнинг» и снова прогорел. Для того чтобы покрыть убытки, Ричард заложил облигации нью-йоркского яхт-клуба, президентом которого являлся. Займ спас его от краха, но теперь появилась другая проблема – где взять 150 тыс. долларов для выкупа облигаций яхт-клуба? Тут Уитни снова повезло: его избрали директором банка зерновой биржи. Ричард собрал совет директоров банка и попросил ссуду в размере 300 тысяч долларов на льготных условиях. Безупречная репутация и должность директора позволили ему получить ссуду без особых хлопот.
К 1937 году «гений биржи» Ричард Уитни задолжал около 5 млн долларов банкам и 1,25 млн брату Джорджу. Ему надо было срочно что-то предпринять.
Ричард являлся председателем биржевого благотворительного фонда, образованного для поддержки вдов и сирот умерших членов биржи. В начале 1937 года руководство фонда решило продать часть своих акций и купить на 175 тыс. долларов ценные бумаги других компаний. Уитни взял операцию на себя, причем новые акции должны были храниться в его банке. Вместо этого Уитни заложил эти акции в другом банке, и через полгода его долг благотворительному фонду достиг 667 тыс. долларов. Когда же руководство фонда потребовало вернуть деньги, Уитни в отчаянии бросился за помощью к брату.
Джордж снова выручил его, уговорив компаньона одолжить миллион долларов. Благотворительный фонд получил назад свои бумаги, а Джордж Уитни решил ознакомиться с делами брата. Вывод был неутешителен: гордость Уолл-стрита регулярно присваивал и использовал чужие деньги. Джордж сказал, что погасит все долги, если Ричард даст слово больше не заниматься биржевыми спекуляциями.
Пообещав исправиться, Ричард тем не менее продолжил игру. Он назанимал денег практически у всех своих знакомых и партнеров, намного превысив возможности Джорджа. Десятки кредиторов стали обращаться с жалобами на Ричарда Уитни в комиссию по борьбе с биржевыми махинациями. В начале 1938 года внутренние аудиторы пришли к неутешительному выводу: Ричард Уитни растратил огромные средства и его брокерская фирма является банкротом.
В субботу, 5 марта 1938 года президент Нью-Йоркской фондовой биржи Чарлз Гэй в течение двух часов беседовал с Ричардом Уитни. Гэй сообщил брокеру, что комиссия обвиняет его в мошенничестве и намерена передать дело в суд. Уитни сказал, что совету директоров лучше отпустить его с миром. Он пообещал погасить долги, если против него не будет возбуждено дело. «В конце концов я – Ричард Уитни. Для миллионов людей мое имя олицетворяет фондовую биржу. Биржа не может позволить мне исчезнуть», – заявил он. Чарлз Гэй на сделку не пошел.
Толпы охваченных паникой людей на Уолл<стрит
Джордж Уитни еще пытался спасти непутевого брата, обратившись за помощью к могущественному Дж. П. Моргану. Однако банкир, принимавший участие в президентской избирательной кампании, отказал компаньону. Когда же Ричард был официально обвинен в мошенничестве, Морган заявил, что этот парень нанес оскорбление всему бизнесу.
Многие думали, что дело мошенника Уитни спустят на тормозах. Каково же было удивление публики, когда 10 марта 1938 года нью-йорский окружной прокурор Томас Девей предъявил Ричарду Уитни официальное обвинение в растрате чужих средств. Гертруда Уитни продала свои бриллианты, чтобы погасить хоть часть долгов мужа, но основную сумму внес благородный Джордж Уитни.
Решением Большого жюри Ричард Уитни был признан виновным. Суд приговорил борца за «честный бизнес» к пяти годам заключения в тюрьме Синг-Синг.
Арест, суд и приговор Уитни буквально потрясли Соединенные Штаты. Судили мошенника только по двум пунктам: злоупотребление положением президента яхт-клуба и растрата наследства покойного тестя, распорядителем которого он являлся.
Однажды судья в Сент-Луисе, определяя наказание для парнишки, стянувшего два доллара с заправочной станции, сказал: «Мистер Уитни украл у яхт-клуба и тестя двести двадцать пять тысяч долларов и получил пять лет. Значит – по сорок пять тысяч долларов за год и по сто двадцать в день. Парень украл два доллара, следовательно, я приговариваю его к двадцати четырем минутам тюрьмы».
12 апреля 1938 года более шести тысяч человек пришли на центральный вокзал Нью-Йорка, чтобы своими глазами увидеть, как поведут в наручниках биржевого «короля». Ричард быстро прошел к вагону в сопровождении родственников и отряда полицейских.
Уитни в тюрьме не унывал, играл в бейсбол, хотя условия за решеткой были далеко не курортные. За примерное поведение он был амнистирован в августе 1941 года. В тюрьме Синг-Синг брокер провел 3 года и 4 месяца.
После освобождения Уитни поселился на ферме Фа-Хиллс. Биржевая игра его больше не привлекала. Впоследствии он работал на фабрике взрывчатых веществ и стал ее вице-президентом. Ричард Уитни умер 5 декабря 1974 года в возрасте 86 лет.В наши дни миллионы людей даже не догадываются о том, что произошло на американском радио 30 октября 1938 года. А ведь в тот вечер прозвучала радиопостановка 23-летнего режиссера Орсона Уэллса и театра «Меркюри» по мотивам романа Герберта Уэллса «Война миров», признанная «самой грандиозной мистификацией в истории масс-медиа». Никогда еще радиопередача не вызывала такой бури, как негодования, так и веселья. Хотя сам Орсон Уэллс долгое время утверждал, что все произошло случайно и ни о каком намеренном обмане не может идти речи, на закате жизни он признал, что хотел разыграть слушателей.
«Не забывайте, что это было 30 октября, в канун “Дня всех святых”, – говорил Уэллс. – На Среднем Западе, где прошло мое детство, в этот вечер разыгрывались разные шутки: мазали мылом стекла, звонили в колокола, а мы, дети, замотавшись в простыни и нацепив на голову выскобленные внутри тыквы, бродили под окнами, пугая соседей привидениями».
Орсон Уэллс решил осовременить роман о нашествии марсиан, впервые опубликованный в 1897 году. Он посчитал, что книга безнадежно устарела и что избитая тема «пришельцев с Марса» может отпугнуть слушателей. Воодушевленный его идеями сценарист Говард Кох написал радиопьесу «Война миров».
Действие из Англии было перенесено в современную Америку. Первые корабли марсиан, из которых появлялись боевые треножники, приземлялись на окраине деревни Гроверс-Милл, штат Нью-Джерси. Наконец возникла идея стилизовать спектакль под прямой репортаж о реально происходящих событиях.
Для того чтобы придать постановке подчеркнуто репортажный характер, сцены должны были перемежаться с прогнозами погоды, информацией о биржевых котировках и выпусками «новостей», содержащими изложение развития событий в связи с высадкой марсиан.
Еще более изощренной казалась идея время от времени прерывать радиосигнал, создавать в эфире «помехи» и заполнять паузы минорной фортепианной музыкой. Со всеми этими задачами мастерски справился звукооператор, собравший целую фонотеку специальных шумовых эффектов.
Итак, 30 декабря 1938 года. Восемь часов вечера по нью-йоркскому времени. В эфире американской радиостанции «Коламбия бродкастинг систем» («Си-би-эс») начинается трансляция радиоспектакля «Война миров».
Режиссер «Меркюри тиэтр» и звезда этих передач Орсон Уэллс выступил с небольшим прологом. Он говорит от лица человека будущего, который оглядывается на 1939 (!) год, когда марсиане якобы напали на Землю. «Близился конец октября. Дела в мире поправились. Страх перед войной остался позади. Все больше людей вновь получали работу. Укреплялась торговля. В тот вечер, 30 октября, служба Кроссли подсчитала, что примерно тридцать два миллиона человек сидят у своих радиоприемников».
Программа переключается на диктора, читающего сводку погоды. Затем радиослушатель переносится в зал «Меридиан» отеля «Парк Плаза» в центре Нью-Йорка, где в тот вечер играл оркестр Рамона Ракелло. И вот наконец диктор передает экстренное сообщение о том, что в 8 часов 50 минут вечера огромный, охваченный пламенем предмет, как полагают, метеорит, упал на ферме по соседству с Гроверс-Милл, штат Нью-Джерси, в двадцати двух милях от Трентона. На место происшествия спешит передвижная радиоустановка, комментатор Карл Филлипс и профессор Пирсон из Принстонской обсерватории.
События начинают разворачиваться с калейдоскопической быстротой. Оказывается, что упал не метеорит, а корабль инопланетян. В эфире слышен шум толпы, полицейские сирены. Марсиане пускают в ход тепловые лучи. «Из этого зеркала вырывается поток пламени и устремляется прямо в приближающихся людей, – захлебывается Филиппс. – Он бьет им в головы! Боже милостивый, они вспыхивают, как факелы! Вопли и чудовищные визги и крики. Теперь все поле охвачено огнем. (Взрывы.) Леса… конюшни… бензобаки автомобилей… пламя растекается повсюду. Луч идет сюда, примерно в 20 ярдах справа от меня…» Падение микрофона… Затем мертвая тишина.
Здесь необходимо сделать небольшое отступление. Рейтинг радиопостановок «Меркюри тиэтр» был невысок – всего 3,6 процента. Между тем на соседней волне в восемь часов вечера началось популярнейшее комедийное шоу Эдгара Бергена и Чарли Маккарти, собиравшее 35 процентов радиоаудитории.
Орсон Уэллс в радиостудии
В 20 часов 12 минут ведущий шоу объявил перерыв, заиграла легкая музыка, и поклонники Маккарти повернули ручки приемников, чтобы узнать, что интересного передают другие радиостанции. И вдруг они услышав голос диктора: «Дамы и господа, мне только что вручили депешу, которая пришла по телефону из Гроверс-Милл… Секундочку… По меньшей мере сорок человек, в том числе шестеро полицейских, лежат мертвыми в поле неподалеку от селения Гроверс-Милл. Их тела обуглились и обезображены до неузнаваемости. Следующим голосом, который вы услышите, будет голос бригадного генерала Монтгомери Смита, командующего национальной гвардией в Трентоне, штат Нью-Джерси».
Смит: «Губернатор штата Нью-Джерси потребовал от меня ввести военное положение в округах Мерсер и Мидлсекс от Принстона на западе до Джеймсберга на востоке. Запрещается входить в эту зону, не имея специального пропуска, выданного властями штата или военными властями. Четыре соединения гвардейцев штата направлены из Трентона в Гроверс-Милл и помогут при эвакуации жителей из района военных действий».
Фрэнк Ридик, исполнитель роли диктора, досконально изучил записи знаменитого радиорепортажа Герберта Моррисона о гибели гигантского немецкого дирижабля «Гинденбург» 6 мая 1937 года и воспроизвел и тон, и лексику, и волнение свидетеля реальной катастрофы.
Пожалуй, именно следующие несколько минут инсценировки более всего повинны в том, что часть слушателей, только что настроивших свои приемники на волну «Си-Би-Эс», охватила паника. Они были уверены, что слушают последние известия.
Диктор продолжал нагнетать напряжение. Марсиане держат под контролем среднюю часть штата Нью-Джерси. Линии коммуникаций уничтожены от Пенсильвании до Атлантического океана. Железнодорожные пути разрушены, и сообщение между Нью-Йорком и Филадельфией прервано. Шоссе забиты беженцами. К нации по поводу этой национальной катастрофы обращается из Вашингтона Государственный секретарь…
Актер Кенни Делмар из «Меркюри» отлично имитировал голос президента США, чем грех было не воспользоваться. Государственный секретарь голосом Франклина Рузвельта призвал американцев действовать спокойно и обдуманно и не впадать в панику: «…уповая на Господа, каждый из нас должен выполнять свой долг так, чтобы встретить этого беспощадного врага единой отважной нацией, преданной делу сохранения превосходства людей на этой Земле».
«Речь Государственного секретаря» придала леденящую душу подлинность всей картине. Именно в этот момент тысячи и тысячи людей бросились на улицу.
«Мы почувствовали что-то неладное, когда студия, из которой велась передача, начала наполняться полицейскими, – вспоминал Уэллс. – Копы были сбиты с толку, потому что не знали, как можно арестовать целую радиопрограмму… Таким образом, передача продолжалась.».
Комментатор вел уже репортаж с крыши Дома радио в Нью-Йорке: «Все средства сообщения с побережьем Джерси закрылись десять минут назад. Защиты больше нет. Наша армия уничтожена… артиллерия, авиация – все погибло. Это, может быть, последняя радиопередача. Мы останемся здесь до конца… Внизу под нами… в соборе… люди молятся…»
Позже Орсон Уэллс не без гордости отмечал: «Должен сказать, что ни один радиокомментатор, повествующий об истинных катастрофах, не был так убедителен и красноречив, как наши актеры, перечислявшие на всю страну мифические ужасы, связанные с появлением марсианских пришельцев».
Наконец настоящий диктор Дэн Сеймур прервал радиопостановку и напомнил, что «Си-Би-Эс» представляет в эфире Орсона Уэллса и театр «Меркюри» в радиопьесе по роману «Война миров» Герберта Уэллса.
Объявление явно запоздало. К этому моменту, после примерно получаса передачи, самое страшное уже свершилось. Последствия оказались самыми неожиданными.
Пять миллионов слушателей быстро сообразили, что передавали не последние известия, а радиоспектакль. Однако более миллиона американцев поверили в реальность происходящего. Они сами дорисовали картину в своем воображении. Один увидел из окна скопление машин на улице и тут же решили, что происходит массовая эвакуация населения. Другой увидел пустую улицу и подумал, что ее оцепила полиция. Обычное движение расценивалось третьим как отсутствие непосредственной угрозы – марсиане, мол, еще только на подходе к городу. Тот факт, что уже через две минуты после интервью в Принстоне профессор Пирсон оказался в одиннадцати милях от университета, в Гроверс-Милл, некоторые объяснили тем, что «комментатор слишком нервничал и оговорился», или, «возможно, передача ретранслировалась, либо еще что-нибудь».
Тысячи перепуганных американцев готовились к эвакуации или горячо молились о спасении. Некоторые считали, что на страну напали немцы или японцы и призывали к себе родных и друзей, чтобы сказать им последнее прости. Другие просто бегали как угорелые, сея панику. В полиции телефон не умолкал. «Мы уже слышим стрельбу, мне нужен противогаз! – кричал в трубку житель Бруклина. – Я аккуратно плачу налоги».
Радиослушатели были в панике, полицейские участки – в осаде, телефонные коммутаторы всего востока страны безнадежно забиты. Тысячи людей сообщали о якобы увиденных кораблях марсиан. Другие спрашивали, как спастись от тепловых лучей. Мужчины требовали выдать им оружие, чтобы вступить в последнюю схватку с проклятыми марсианами.
В штате Нью-Джерси десятки тысяч людей побросали свои дома, дороги были забиты беженцами. Для того чтобы спастись от газовой атаки, многие обмотали головы полотенцами. Кое-кто прихватил с собой противогазы времен Первой мировой войны. Пригодились!
Все это напоминало сцены из радиоспектакля: обезумевшая толпа, вой полицейских сирен, крики о помощи…
От страха люди часто теряют здравый смысл. Жильцы одного из домов высыпали на улицу и, задрав головы, не сводили глаз с человека на крыше – вооружившись биноклем, он комментировал движение марсиан, крадущихся через Манхэттен к Бронксу. Многие слышали орудийную стрельбу, и даже ощущали запах газа или дыма. В полицию Бронкса позвонил мужчина и сообщил, что «он видел дым от бомб, обрушившихся на Нью-Йорк».
Сведения о нашествии марсиан поступали из Лос-Анджелеса, Солт-Лейк-Сити… В полицейское управление Сан-Франциско ворвалась женщина в изодранном платье и со словами: «Это не поддается описанию» – проглотила яд, чтобы избежать позорных последствий. К счастью, ее удалось спасти.
Голливудский актер Джон Барримор тоже внимательно слушал передачу. Он допил виски с содовой, пошатываясь, вышел во двор и направился к псарне, где жили его великолепные датские доги. С криком: «Спасайтесь как можете» – он отворил ворота, выпуская псов на свободу. Прославленный и почтенный кинорежиссер Вуди Ван Дайк, морской офицер в запасе, вскочил в машину и устремился в военно-морское управление, чтобы доложить, что он готов исполнить свой долг. Кстати, о флоте. В Нью-Йоркском порту все увольнения на берег были тотчас отменены.
В самом Нью-Джерси огромные очереди жаждущих причастия и отпущения грехов выстроились перед исповедальнями. Во всех храмах Гарлема прихожане пали на колени.
На Стейтен-Айленде бросилась врассыпную огромная свадебная процессия. В синагогах Бруклина было провозглашено о наступлении часа Армагеддона. В Индианаполисе некая женщина вбежала в церковь, призывая прихожан: «Покайтесь, ибо настал конец света!»
Годы спустя человек, состоявший в обществе Красного Креста, рассказал Уэллсу, что в его обязанности входило успокаивать сограждан, убеждая их вернуться домой, но потребовалось ровно шесть недель, чтобы водворить всех обратно.
Лишь около десяти часов вечера радиостанции начали выступать с разъяснениями происходящего. К этому времени перед зданием «Си-Би-Эс» собралась огромная толпа, в которой раздавались призывы взорвать радиостанцию и линчевать Уэллса, повесив его на ближайшем фонаре.
Для охраны здания пришлось вызвать конную полицию. Между тем находившийся в студии Уэллс спокойно закончил свою передачу, напомнив радиослушателям о празднике Хэллоуин, “Дне Всех Святых”: «Мы на ваших глазах уничтожили мир и полностью разрушили “Коламбия бродкастинг систем”. Я надеюсь, вы успокоитесь, узнав, что мы это сделали понарошку и что и мир, и “Си-би-эс” невредимы. Итак, желаю вам всего хорошего, и, пожалуйста, не забывайте, хотя бы в течение ближайшего дня, тот страшный урок, который вы получили сегодня. Даже если ухмыляющееся, пышущее жаром круглое существо, которое вторглось нынче в ваши гостиные, обитает на тыквенной грядке, а в дверь вам позвонил не марсианин, а ряженый сосед, пожелавший развлечь вас под праздник».
На следующий день все газеты вышли с огромными заголовками на первых страницах: «Орсон Уэллс вызвал панику в стране». Аналитики отмечали, что подобной массовой истерии в США не было с 1898 года, когда испанский флот бомбардировал Новую Англию.
Многие не сомневались, что Орсон Уэллс взялся за инсценировку «Войны миров» только для того, чтобы вызвать скандал. Режиссеру пришлось оправдываться. На пресс-конференции он заявил, что в его планы не входило вызвать панику и что он глубоко сожалеет о случившемся. В любом случае 23-летний мистификатор прославился на всю Америку.
Страсти кипели еще много недель. Возмущенная пресса обвиняла Уэллса в том, что он недостойно сыграл на легковерии публики и, что самое главное, воспользовался для этого радио, «этим механическим приспособлением, которое само по себе поражает в какой-то мере сознание простого человека». Сенатор от штата Айова призвал ввести на радио цензуру. Разумеется, радиотеатр «Меркюри» был закрыт.
С того вечера каждый второй, кому Уэллс попадался на глаза, неизменно окликал его: «Эй, Орсон, что новенького у марсиан? Когда собираетесь постращать нас снова? Ха-ха-ха…»
Орсон Уэллс утверждал, что фантастические слухи о летающих тарелках, распространившиеся позже по всему миру, родились после его знаменитой радиопередачи.О крупнейшей афере всех времен по выпуску фальшивых денег, названной по имени ее организатора гауптштурмбаннфюрера СС Бернгарда Крюгера, написаны книги, сняты документальные и художественные фильмы.
Считается, что подал идею печатать фальшивые фунты стерлингов майор СД Альфред Науйокс, специалист по выполнению особых заданий. Гениальная мысль посетила его в 1939 году. Предложение сразу заинтересовало шефа СД Гейдриха. Однако, скорее всего, эта идея возникла еще задолго до начала Второй мировой войны. Положение рейха в отношении денежного курса и золотого запаса всегда было напряженным, поэтому секретная служба начала выпускать фальшивые фунты, банкноты и золотые рубли.
Фальшивые банкноты на дне озера Топлиц
Почему гитлеровцы остановились именно на фунтах стерлингов? Дело в том, что английская валюта сохраняла определенную устойчивость, ее охотно принимали в банках любого европейского государства. Наличие неограниченных запасов поддельной валюты позволило бы нацистам оплачивать услуги зарубежной агентуры, финансировать диверсии и в какой-то мере подорвать английскую экономику. Об этом писал шеф зарубежной разведки Третьего рейха Вальтер Шелленберг: «Был разработан план, в соответствии с которым на территорию Англии с самолетов должны были быть сброшены целые тонны фальшивых денег. Страна была бы наводнена ими. Можно себе представить, к чему бы это привело. Правительство вынуждено было бы изъять из обращения все денежные знаки, выпущенные государственным казначейством, что помимо огромных расходов вызвало бы еще и огромную перегрузку административного аппарата. Население было бы приведено в замешательство и утратило бы всякое доверие к своему государственному банку. Однако этот план не был осуществлен в связи с тем, что Англия имела очень хорошую систему противовоздушной обороны, а положение с горючим у нас было критическим».
Гитлеровцы поставили перед собой сверхзадачу: поддельные банкноты должны быть высочайшего качества, чтобы британские эксперты приняли бы их за подлинные. Для этого требовалось добиться полного соответствия всех компонентов.
В результате долгих интенсивных исследований удалось абсолютно точно установить, что бумага изготовлена из льняного волокна. Получив, как им казалось, «настоящую» бумагу, немецкие ученые попытались освоить ее механизированное производство, но потерпели неудачу и решили на первых порах ограничиться ручным трудом. Бывший фальшивомонетчик за семь месяцев сделал абсолютно точную матрицу для получения водяных знаков. Но сами знаки не отвечали требованиям абсолютной подлинности. Дело было в том, что местный лен отличался от турецкого, из которого сделаны фунты стерлингов. Пришлось через подставных лиц приобретать холст у тех же поставщиков. Ученые целой лаборатории бились над тем, чтобы найти метод быстрого и эффективного «старения» бумаги и краски.
Но каким номиналом выпускать фунты? После долгих споров решили ограничиться не очень крупными, а потому и наиболее ходовыми: 5, 10 и 20 фунтов. Что же касается крупных купюр, то их изготовили крайне мало.
Немецкие ученые установили с помощью сложных формул систему нумерации английских банкнот. «Каждая фальшивая купюра должна была иметь свой прообраз в английском выпуске. Серия, номер, дата выпуска и подпись – все должно было полностью соответствовать. Любое отклонение тотчас было бы обнаружено экспертом», – вспоминал позже участник аферы Хаген.
Даты выпусков охватывали период более чем в 20 лет. Каждой дате соответствовало несколько номеров серий. «Существовало триста пятьдесят серий, и каждая из них содержала номера от нуля до ста тысяч, – продолжал Хаген. – Уже одно это дает представление об объеме работ».
Выпускаемые нацистами фунты всегда опережали нумерацию английского банка на 100–200 номеров, благодаря чему была достигнута полная синхронность в выпуске поддельной валюты.
После того как были выявлены сто шестьдесят основных опознавательных признаков купюр, самые искусные граверы Германии, дав присягу о сохранении тайны, принялись за работу.
В конце 1940 года были освоены все стадии изготовления фальшивых денежных знаков. Но прежде чем приступить к их массовому выпуску, следовало провести тщательную проверку качества «продукции». Для этого требовался «специалист» со стажем. И он нашелся в лице Фридриха Швенда, отбывавшего срок за мошенничество. При содействии Гейдриха он оказался на свободе. Именно Швенд руководил операцией по проверке, а затем и распространению фальшивых банкнот.
Гитлеровцы отправили ничего не подозревающего чиновника «в отпуск» в нейтральную страну, снабдив его фальшивыми фунтами стерлингов. Гестапо предупредило пограничников о том, что из Германии выезжает подозрительный субъект, и просило тщательно его проверить. Этим субъектом был помощник Швенда Руди Раш, как писал позже журнал «Штерн», – человек «с железными нервами». Но, поскольку все документы у этого чиновника оказались в порядке, его пропустили без проволочек. Деньги, имевшиеся при нем, также осмотрели, не обнаружив в них ничего подозрительного. Чиновник хорошо отдохнул, растратив поддельные фунты. Убедившись в том, что первый этап проверки прошел успешно, нацисты приступили ко второму, более сложному и более ответственному.
В конце 1941 года нацистский агент обменял в Швейцарии значительную сумму пяти– и десятифунтовых подделок. Банк изъял из этой партии около десяти процентов кредитных билетов как фальшивые, подтвердив, что остальные являются подлинными. Швейцарцы запросили англичан: выпускались ли ими банкноты таких-то номеров, серий и подписей? Из Лондона пришел ответ: да, выпускались, деньги эти признаются подлинными, если в них отсутствуют какие бы то ни было отклонения от настоящих фунтов стерлингов. Это было сигналом к тому, что можно переходить к массовому выпуску таких денег.
Фридрих Швенд за свои заслуги получил звание штурмбаннфюрера СС и новое имя – доктор Вендиг.